Соболева Ульяна и Вероника Орлова : другие произведения.

Игра со смертью

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 4.53*20  Ваша оценка:
  • Аннотация:

    АННОТАЦИЯ: У него нет имени, нет фамилии, только кличка - Рино. Среди своих его называют Смерть. Беспринципный психопат, садист, для которого не существует никаких законов. Он живет, дышит насилием. Вся его жизнь - это зверская смесь боли, дикого ужаса, секса, наркотиков и океана крови. Некоронованный царь Асфентуса, самого дна отбросов общества всех рас, полноправный хозяин вертепа извращенных пороков. Но даже у чудовищ есть свое прошлое и тайны. В этом прошлом у Рино остались жуткие воспоминания, жажда мести тем, кто превратил его в монстра, и ОНА, та, которая когда-то предала.

  Счетчик посещений Counter.CO.KZ - бесплатный счетчик на любой вкус!
  
  Слово от авторов
  
  Роман из серии "Любовь за гранью", но лишь косвенно связан с нею и имеет свою сюжетную линию, независимую от предыдущих частей. Что я могу рассказать об этом романе заранее? Я скажу одно - никаких розовых соплей, телячьих нежностей, никакого спокойствия. Только адреналин, кипящая кровь, куча расшатанных нервов, валериана и иногда даже этот...как его - дефибриллятор. В этой книге будет очень много насилия, как физического, так и морального. Ломание психики, издевательства, депрессивность, море экшена и крови. Главный герой очень сложный тип "волшебный" на всю голову с кучей тараканов. Главная героиня не пушистая девочка, к которым вы все привыкли, а состоявшаяся личность с сильным характером, темным прошлым. Вообщем, кто ждет истории типа она девственница, он единственный неповторимый принц на белом "Мерседесе" и любовь с серенадами - проходим мимо, потому что "Мерс" будет черным, а принц - псих и маньяк. Даже не пытаемся заглянуть. Кто ждет романтичной постельки со свечами в лепестках роз - не сюда, кого смущает нецензурная речь - закрываем ушки и уходим. Единственное, что мы вам обещаем ХЭ. Больше вообще ничего не обещаем, кроме нервотрепки, секса без цезуры и прочих некультурных гадостей не для слабонервных.
  Всем мазохистам, садистам, любителям пощекотать себе нервишки, пореветь, наглотаться во время чтения алкоголя и успокоительного - добро пожаловать. Пристегиваемся покрепче и погнали!
  Рейтинг: Естественно 18+
  Размер: Макси
  Авторы: Ульяна Соболева и Вероника Орлова
  Жанр: фэнтези, мистика, эротика ВЛР
  
  ПРОЛОГ
  
  "03 мая 1830 года:
  Объект уже третий день выказывает признаки повышенной агрессивности. Бросается на персонал, угрожающе скалясь и рыча, отказывается от еды, полностью потерял контроль над своей внешностью. Налицо действие психотропного порошка, добавляемого в пищу, призванного поднять сексуальную активность Объекта.
  На самку Носферату, привезённую вчера утром, Объект не обращает внимания. Заметно, что она вызывает в нём отвращение.
  Уже сегодня вечером дозу лекарства увеличить в два раза..."
  
  Её приволокли в мою камеру практически без сознания. Видимо, заранее опоив какой-то дрянью. Закинули, как мешок с костями на холодный пол и, отряхивая руки, издевательски протянули, предварительно отойдя на безопасное расстояние:
  - Вот и на твоей улице будет праздник, тварь. Нашли тебе самку под стать. Такая же мерзкая Носферату, как и ты. Можешь, наконец, применить свой член по назначению и отыметь этот кусок дерьма во все её вонючие дырки.
  Злорадно рассмеявшись, оба ублюдка вышли, оставив меня наедине с кем-то очень похожим на дикого зверя. Они сказали "самка", значит, это женщина, хотя язык не поворачивается назвать так это существо со скрюченными даже в таком расслабленном состоянии пальцами, серой морщинистой кожей и абсолютно лысой головой. От неё воняло как из выгребной ямы. Я осторожно приблизился на несколько шагов, и меня едва не вывернуло от тошнотворного запаха мертвечины.
  Они сказали "Носферату"... как и я. Значит, я тоже так выгляжу? А, может, и от меня так же разит, просто я не чувствую собственного зловония? Я склонился над ней, внимательно разглядывая черты лица. Сегодня я ничего не ел, но, тем не менее, казалось, что я выблюю собственные кишки, если сейчас же не отойду от ЭТОГО.
  Через несколько часов послышались шаги того, кого я ненавидел всей душой. Того, кого поклялся убить самой жестокой смертью, мучительно долго, наслаждаясь его агонией так же, как и он наслаждался моим унижением, невозмутимо записывая в свою белую тетрадь каждое мгновение моего пребывания в этом грёбаном Аду. В Аду, в котором я родился и вырос, в котором, как он говорит, мне суждено сдохнуть ради его великих целей.
  Он приблизился к решётке и недовольно покачал головой, записывая что-то в тетрадь.
  - Ты меня разочаровываешь, полукровка. Я приказал привести тебе самку твоего вида, а она до сих пор не оплодотворена.
  Я вскочил с пола, гремя кандалами, растирающими кожу на руках и ногах до мяса постоянно, так, что она не успевала заживать, и бросился на подонка, понимая, что это бесполезно и цепь не позволит приблизиться к нему на достаточное расстояние, чтобы вцепиться в его холёную шею, видневшуюся над чистеньким белым воротником. Дьявол, как же я ненавидел белый цвет. Всё вокруг было именно белым, стерильным до тошноты. Словно абсолютно чистый лист бумаги, на фоне которой мы с моей новой сокамерницей были как два грязных пятна.
  В ту ночь я не прикоснулся к ней, несмотря на угрозы и принуждение Доктора, как называли моего мучителя его жалкие прихвостни. Я знал, что неповиновение не спустят мне с рук, и потому отказывался от пищи и не позволял никому приблизиться к себе.
  
  "...Объект Љ2 родил абсолютно здорового младенца. Сразу после родов он был изъят у матери и помещён в отдельное помещение. Его будут передавать Объекту Љ2 для кормлений, максимально сокращая время пребывания Носферату со своим детёнышем..."
  
  В ту ночь я в очередной раз сидел на полу, намеренно вспоров когтем вену и наблюдая, как чёрная кровь капает на ненавистный белый пол. Это была своеобразная игра с собственным сознанием. Постараться обмануть его. Что, если я залью здесь всё чёрным цветом? Это изменит что-либо? Наутро придут уборщики и всё вымоют, предварительно затянув потуже железную удавку, стягивавшую мою шею. Но, по крайней мере, до утра можно будет внушать себе, что в моём мире начинают появляться цвета. Пусть даже один. Пусть чёрный. Лишь бы только не опостылевший белый.
  Сердце среагировало на знакомый запах раньше разума. Оно зашлось в бешеном беге, как только лёгкий аромат жасмина коснулся моего сознания. Я вскочил, на ходу лизнув рану, и с диким восторгом встречая ТУ, из-за которой готов был провести здесь ещё не одно столетие, лишь бы только наблюдать, как озаряется улыбкой её лицо при встрече со мной, как хмурятся брови, когда она замечает рану на моей руке. А потом...потом она осторожно прикасается к ней губами, так просто, срывая все планки, заставляя забыть хотя бы на жалкие несколько минут, что я НИКТО. Что я жалкий выродок Носферату, недостойный даже дышать одним воздухом с такой девушкой. Виктория Эйбель - дочь моего заклятого врага. И единственная, кто что-то значил для меня в этом проклятом мире. Чёрт подери, нет! Она сама была всем моим миром. БЫЛА!
  Это был как удар под дых. Хороший такой удар, смачный, сбивающий с ног и не позволяющий подняться даже на колени. Викки с такой беспечностью рассказывала о появлении на территории особняка главной гордости её отца - детеныша Носферату, что я не сразу понял, о ком идёт речь, не обратив особого внимания на эту информацию. Меня больше занимали её глубокие серые глаза, пухлые губы, манившие прикоснуться к ним. Снова почувствовать на губах их сладкий привкус. Осторожно коснуться нежных щёк. О, я теперь знал, насколько нежные и мягкие они на ощупь, несмотря на то, что тварь, подобная мне, не имела права даже любоваться этой обжигающей красотой. Каждое случайное прикосновение её руки к моей коже отдавалось где-то внутри, разжигая там пожар, пламя которого согревало, давая силы продолжать это бессмысленное существование дальше. Пока она не проговорилась, что несколько месяцев назад отец показывал ей беременную самку. Весь мир буквально сузился до моей небольшой клетки, в которой я был обречен провести своё существование. Исчезло всё вокруг, включая и саму Викки, а меня будто отбросило назад во времени. В тот день, когда я неожиданно пришёл в себя вскоре после того, как несколько часов подряд трахал самку Носферату. Они называли её не женщиной, а самкой. Как животное. Несчастная сама рассказала мне о той ночи шипящим прерывающимся голосом перед тем, как её увели двое уродов с триумфальными улыбками на чистеньких мордах. Ублюдкам всё-таки удалось подсыпать мне какую-то дрянь, напрочь отключившую сознание. Перед глазами появился образ забитой женщины с красными глазами, шрамами на лысой голове и жёлтыми клыками за уродливыми, искривлёнными, израненными губами. Меня вывернуло тут же, на месте, и рвало долго, до крови. Чёртов Альберт Эйбель, когда-нибудь я доберусь до тебя, и ты поплатишься мне за всё, что сделал! Ты будешь харкать собственными внутренностями и молить меня о смерти как о великом избавлении, потому что я буду убивать тебя очень медленно. Тебя и все что тебе дорого.
  Я стоял возле клетки, такой же, как и моя, только в несколько раз меньше. Там, за белыми решётками, в окружении белых стен в белой люльке лежал крошечный комочек. Мой ребенок. Приговорённый ещё до рождения провести такую же никчёмную жизнь подопытного животного. Не жизнь, а жалкое существование в череде дней, наполненных дикой болью и страданиями, безжалостными пытками, именуемыми здесь научными исследованиями. Самым страшным было то, что я знал - ему не вырваться отсюда. Как не вырваться мне, его матери, слёзно умолявшей меня убить её. И пусть я с жадным наслаждением окрасил пол этого грёбаного подвала чёрной кровью наших охранников, мы оба понимали, что нам не выйти отсюда живыми. Нам вообще никогда не выбраться из лап Доктора.
  Носферату вцепилась в мою руку, лихорадочно слюнявя её и в мольбе завывая вырвать её сердце, прекратить бесконечные страдания раз и навсегда. Сломленная, униженная женщина. Да, больше похожая на зверя, чем на чистую стройную девушку, ей никогда не сравнится с Викторией, но, тем не менее, она живая, когда-то мечтавшая о большем, чем смерть от лап выродка-полукровки. Я схватил её за плечо, напоследок вглядываясь в обезумевшие глаза несчастной, которая вдруг поняла, что я намерен сделать. Она обмякла в моих руках и улыбнулась, обнажая жёлтые клыки. Последним звуком, когда я вырвал сердце из её груди, было удовлетворённое шипение:
  - Сссспасссиибо....
  Я огляделся по сторонам в поисках хоть какого-то острого предмета, но тщетно. Взгляд привлекли деревянные перекрытия люльки. Выдернул одно из них, надломав один конец так, чтобы он стал острым. Я повернулся к кроватке, стараясь не смотреть на лицо ребёнка, зная, что если посмотрю, то не смогу сделать это. Только не успел, в последний момент, когда чёртова деревяшка, словно нож в масло, вошла в маленькое тельце, он вдруг распахнул глаза. Разноцветные. Карий и голубой. Уже потом, через некоторое время, впервые увидев своё отражение в зеркале, я отшатнусь в ужасе, заметив, что у меня точно такие же глаза.
  
  Глава 1
  
  Золотистая бумага отсвечивала на тёмном столе, привлекая к себе пристальное внимание. Крупными буквами на ней было напечатано слово "Приглашение". А на обратной стороне более мелким шрифтом сообщалось о месте и времени проведения приёма в честь Альберта Эйбеля.
  Сукин сын все так же вьет свою паутину, не оставляя попуток подвинуть Короля.
  Воронов...Тот, кто корда-то предоставил мне возможность жить. Не просто дышать и питаться ради каких-то сумасшедших целей Доктора, не влачить жалкое существование на привязи, в застенках ненавистной до боли лаборатории, а обрести, наконец, долбаную свободу. Получить право появляться на улице без ошейника, до крови натиравшего шею, и короткого металлического поводка. Идти по улице прямо, на двух ногах, с гордо поднятой головой, полной грудью вдыхая прохладный воздух с ночными запахами, окутавшими окрестности, и не бояться, что сзади вдруг раздастся свист кнута, рассекающего воздух, и спину обожжёт дикой болью и унижением от насмешливого окрика:
  - Не смей подниматься, скотина! Ты - грязное животное! - ещё один удар, заставляющий сцепить зубы и опуститься на четвереньки. - И, как и любое животное, должен шагать на четырёх лапах, выродок!
  Дьявол! Как же я тогда ненавидел их всех. И равнодушного к чужим страданиям подонка, игравшего жизнями ради каких-то выгодных ему целей, и целый штаб его фанатичных прихвостней. Трусливые мрази никогда не осмеливались подойти поближе к моей клетке раньше, чем затянут цепь. Они издевались надо мной и другими подопытными, отпуская скабрезные шутки, избивая, унижая всеми доступными способами, так как знали, что им ничего не грозит. Вот только они крупно ошибались.
  Я взял в руки приглашение и поднёс его к свету, рассматривая. С тех пор, как я освободился, уже десять ублюдков отдали свои гнилые души Дьяволу. Один за другим. Довольно комично было наблюдать, как они ползают у меня в ногах, вымаливая пощаду и искренне не понимая причины той жестокости, что я обрушивал на них, полосуя спины шипованными кнутами, рисуя стилетом, смоченным вербой, химические формулы на их телах. И только когда я снимал очки и расстёгивал воротник, показывая им татуировку в виде ошейника и металлических звеньев поводка, спускающегося по позвоночнику, к ним, наконец, приходило понимание того, что чудовище, отрезавшее и заставляющее жрать их собственные языки, неспособно на жалость. Я упивался их агонией, мучая их месяцами, а то и больше. Смерть казалась им избавлением, то, что они делали со мной - детский лепет по сравнению с тем, что я делал с ними. В эти моменты я превращался в безумца, который жаждал диких, изощренных пыток. Они приносили мне почти сексуальное удовлетворение.
  Сто с лишним лет я жил лишь движимый местью им всем. Тварям, добившимся успехов и богатства за счёт страданий других. О, я не просто ловил и убивал их после долгих издевательств - это, скорее, последний этап. До этого они проходили еще несколько кругов Ада. Каждый из учёных, стоявших тогда бок о бок с Эйбелем, лишился не только своих жизней. Я сделал всё, чтобы разорить их, лишить состояния, репутации, семьи, поддержки друзей, опустить на самое дно, в грязь. Учёные, лаборанты, охранники и уборщики. Все те, кто знал, что творится в проклятых подвалах. Они все были в моём личном черном списке. Вместе со своими семьями и близкими. Я отнимал у них не только материальные блага, но и жён, родителей или детей...Так же, как корда-то эта стая шакалов отняла у меня желание жить...и моего ребенка.
  Список постепенно сокращался. Не так быстро, как я хотел...Но, с другой стороны, я и не торопился. Я ждал возможности мстить весь последний век, пока приходил в себя после освобождения. А впереди меня ждала целая вечность, чтобы поквитаться с этими уродами, называвшими себя высшей расой.
  Тогда, более ста лет назад, я долго не мог поверить вампирам в форме, открывшим мою клетку и уговаривавшим меня покинуть её. Я отрицательно качал головой, не отрывая взгляда от упорно молчавшего и поджавшего губы Доктора. В его глазах светился триумф от моего унижения. Сукин сын знал, что я не осмелюсь сделать и шага без его позволения. Потому что корда-то я попробовал. Когда-то посмел. И расплатился за это слишком дорого. И не только часами адской боли, пока его слуги выбивали на моем теле татуировку ошейника и цепи, а голос самого Доктора, удовлетворённо наблюдавшего за их работой, навсегда проникал в сознание. "Тебе никогда не освободиться от неё, полукровка. Ты всегда будешь на моём поводке, никчёмный выродок Носферату..." В тот день Доктор сделал то, чего я не прощу ему никогда. То, что лежало на моём сердце неподъёмным грузом, и не было возможности его скинуть.
  Проклятый подонок заставил меня смотреть, как убивают одного из подопытных. Единственного, к кому я испытывал не только сострадание, но и нечто большее. В то время я не знал, что это дружба, но понимал, что парень стал для меня дорог. Нас выводили гулять по одному во избежание общения между подопытными "крысами", как они называли нас. Но со временем клетки заполнялись всё новыми невольниками. И нас стали выгуливать по двое. Так я и познакомился с парнем. Он не помнил своего имени. Его называли Объект Љ 9. Нам было запрещено разговаривать, смотреть друг на друга, контактировать иными способами. Но нам удавалось общаться взглядами, периодически устраивая надсмотрщикам мелкие неприятности. И в те дни, когда над ним проводили опыты, я чувствовал невыносимую тоску по единственному, кто меня понимал.
  Свободному никогда не понять заключённого. Это истинная правда. Когда весь твой мир состоит из ненавистного белого цвета и холодных, противных на ощупь материалов, когда ты лишён возможности говорить, смеяться и чувствовать что-то иное, кроме постоянного страха и боли...Тогда любой, кто встречает тебя понимающим и сочувствующим взглядом, автоматически становится другом.
  Он согласился бежать вместе со мной, но нас поймали. И так как я был слишком ценен, они решили не убить, а наказать меня. Его смертью. Они убивали его медленно и жестоко, у меня на глазах. Пока я с диким рычанием рвался из клетки, безуспешно громыхая металлом и проклиная их чёрные души. Со слезами на глазах умоляя, чтобы его отпустили, а наказали меня.
  Он был вторым, кого я убил. Его смерть была только на моей совести. Как и смерть моего ребенка. И только кровь Доктора способна очистить меня от этого испепеляющего чувства вины. Странно, но почему-то самое первое своё убийство - смерть Носферату, я воспринимал скорее, как благодетель. Моё первое, и пока единственное, доброе дело за всю жизнь.
  Из подвала мне помог выйти Влад Воронов. Сам король Братства вампиров не только приказал открыть все замки и отпустить всех испытуемых, но и вывел за руку жалкого никчёмного выродка из клетки, ставшей тому домом. Хотя тот Рино и не знал, что этот уверенный и гордый мужчина, от которого веяло невиданной силой, и есть король Братства.
  Не знаю, почему тогда я пошёл с ним. Может быть, потому что в глазах его увидел не только унизительную жалость к себе, но и жгучую ненависть к Эйбелю, когда Влад метнул на него взгляд. Он не произносил пафосных речей, не приказывал и не уговаривал. Он зашёл в треклятую клетку и протянул руку, а после негромко, но твёрдо произнёс:
  - Не бойся меня.
  Я чёртову вечность стоял на месте, как вкопанный, краем глаза замечая, как недовольно хмурятся окружающие, нетерпеливо поглядывая на часы, но не смея торопить короля. А король не шевелился. Казалось, он даже перестал дышать, только не опускал руки. До тех пор, пока я не протянул ему свою.
  Они отвезли нас в специальный лагерь, где нас лечили от физических травм, учили, общались с нами. Именно там я начал ходить на двух ногах, не озираясь в вечном ожидании наказания за своеволие. Там я впервые попробовал донорскую кровь, едва не умерев от блаженства, когда в нос ударил её тёрпкий аромат, а не тухлый запах мертвечины, которой кормили у Эйбеля. Понадобилось несколько лет, чтобы я научился простейшим вещам, о которых знают даже дети: читать, писать, новым словам, названиям запахов, деревьев и цветов. Демон меня раздери, я видел вокруг себя десятки различных цветов! Ярких и насыщенных, тусклых и пастельных, тёплых и холодных. Я упивался ими. Они были совершенно разными, и это было самое прекрасное в них. Как и прикосновения. Чёрт побери, теперь я знал, каков тот или иной предмет на ощупь. И необязательно, чтобы это был металл решёток или холодный мрамор пола. Я сдёрнул грёбаные перчатки с рук, и как полоумный, прикасался к тканям и мебели, к бумаге и дереву. Мне объяснили, что я не оскверню никого и не заражу никакой опасной дрянью без этих перчаток. Доктор говорил, что я заразен. Но скорее они брезговали прикасаться к тому к чему прикасались мы.
  В лагере я понял одно, в этой жизни всё всегда зависит от нас, от нашего выбора. И нет ничего страшнее, чем лишиться права выбирать. У меня изначально не было этого права. Я родился уже подопытным. Но стал свободным, выбрав неизвестность, предлагаемую Владом.
  Уже позже я узнал, что Воронов издал указ о прекращении исследовательской деятельности Альберта Эйбеля, а именно о лишении его возможности ставить эксперименты на вампирах. Это было во время очередной предвыборной кампании и впоследствии сослужило неплохую службу репутации короля. Хотя, надо отметить, что Влад никогда и не одобрял этой сферы деятельности Доктора. И тот, видимо, так и не простил Воронову унижения и тех потерь, что понёс. Решил отомстить единственным доступным ему способом - политическими интригами, так как воевать с открытым забралом против короля у него яиц не хватает.
  Ну что ж, думаю, посетить этот светский приём будет не самым плохим решением. Усмехнулся, представляя, как бы удивился немец, узнав, что Господин Маньер, которого он пригласил в свой особняк, хозяин Асфентуса по кличке Смерть и выродок, называемый ОбъектЉ1 - одно лицо. Кроме того, была ещё одна причина, по которой я намеревался поехать туда. ОНА. Причина, при мысли о которой вскипала кровь и наливались яростью глаза. От ненависти, презрения...и какой-то больной тоски и одержимости.
  
  Я стоял возле фигурной колонны, молча потягивая виски и наблюдая, как в мою сторону с обольстительной улыбкой приближается невероятно красивая женщина с томным взглядом серых глаз и роскошным телом, казалось, созданным для ублажения любого мужчины. Виктория Эйбель. Как всегда, до неприличия сексуальна и обворожительна. Знаменитая актриса. Её муж - один из спонсоров мероприятия.
  Муж...Сердце отозвалось болью при воспоминании о том, как я узнал о предстоящем замужестве своей Викки. В ту ночь я прокрался в их дом для того, чтобы забрать её навсегда с собой. Ведь она обещала ждать. Клялась, когда бросилась мне на шею в последний день моего пребывания здесь. Её не смутило ни присутствие короля, ни возмущение собственного отца. До сих пор, закрывая глаза и уносясь в тот миг, я будто слышал её тихий голос, полный мольбы, и ощущал лихорадочные поцелуи на губах и на скулах.
  - Я буду ждать. Обещай, что вернёшься за мной, Рино? Обещай.
  И я кивнул, обещая ей и себе, что обязательно заберу свою любимую.
  Это она назвала меня Рино. Сказала, что у каждой личности должно быть имя, принадлежащее только ему, отличающее его от других. Через много лет, вырвав её из своего сердца, я всё-таки сохраню именно это имя. Чтобы помнить ту, кто мне его дал. Ту, кто вероломно предал, так просто, всего через месяц согласившись принадлежать другому. И я сам услышал её спокойное согласие на требование отца. Спокойное, мать её, согласие! Тогда я спрыгнул со стены вниз на холодную траву, чувствуя, как начинает жечь в груди от безысходности. Чувствуя, как покидают меня последние остатки разума, а сердцу становится слишком тесно в груди. Я разорвал рубашку и начал раздирать когтями грудную клетку, пытаясь добраться до проклятого, которое не переставало отстукивать бешеное отчаяние, отдававшееся адской болью в висках. А внутренний голос начал тихо нашёптывать, что я был полным идиотом, раз поверил в то, что, будучи ублюдком Носферату, мог рассчитывать на любовь чистокровной. И я медленно успокаивался, веря его тихому шёпоту...Он как всегда был прав.
  Ведь меня не было всего несколько недель. Врачи не отпускали меня, да, и Влад тоже. Он объяснил, что Викки я нужен, как минимум, здоровым, а не тем полуживым куском мяса, что представлял каждый из нас. И, наверное, за этот совет я благодарен королю больше, чем за свое освобождение. Ведь, он невольно спас меня от этой лживой похотливой твари, которая забыла меня за эти тридцать дней. Поигралась девочка с интересной игрушкой и выкинула её в мусорку, когда ей предложили новую - богатую, холёную, её круга.
  
  Но сейчас передо мной стояла уже не молодая девушка, а шикарная женщина в красном платье до пола, в разрезе которого соблазнительно виднелась стройная нога, обнаженная почти до бедра.
  От красоты этой женщины дух захватывало и становилось больно не только смотреть, но и дышать рядом с ней. Она тихо засмеялась в ответ на реплику одного из гостей, и у меня в паху отчаянно заныло от потребности взять её в каком-нибудь укромном уголке. Драть её как можно жёстче, заставляя выть от боли и наслаждения. Стиснул зубы, стараясь успокоиться, но тщетно. Взгляд заскользил по откровенному вырезу декольте, и неожиданная злость затопила с головой. Какого хрена я должен отказывать себе? Она такая же шлюха, как и все остальные шлюхи, которые за эти годы побывали в моей постели. Значит, и обращаться с ней следует соответственно.
  Я поправил маску на лице и подошёл к её компании, провёл пальцем по обнажённой коже выше локтя и прошептал на ухо:
  - Пойдём со мной.
  Её глаза расширились, а дыхание сбилось...будто она узнала меня. Но я тут же отбросил эту мысль. Прошло слишком много времени, чтобы она помнила голос того, кто для неё ничего не значил. Пусть даже и стал её первым мужчиной.
  Она подняла на меня взгляд и, судорожно сглотнув, кивнула, затем вложила свою руку мне в ладонь, и мы оба вздрогнули. Наше первое прикосновение друг к другу ладонями. Без долбаных перчаток. Не отпуская руки, она провела меня через зал наверх по лестнице и остановилась перед одной из комнат. Она протянула свою руку к моему лицу, пытаясь снять маску, но я дернул головой, кивнул на дверь, и её вдруг покинула решительность. Викки отпустила мою ладонь и шагнула назад, отрицательно качая головой. А мной завладела ярость. Она вырывалась из груди смертельными языками пламени, требуя затолкнуть эту суку за дверь и взять прямо у стены. Чтобы не играла в те игры, в которые не умеет. Чтобы наказать. И не за этот отказ. Нет. За то, что сломала последнее, что во мне оставалось от нормального. За то, что дарила мне себя когда-то с таким упоением, заставляя поверить. За то, что обманула своей заботой и теплотой. За то, что я любил её. И за то, что умер. Но не привязанный к холодному столу и дрожащий от страха при виде наклонившегося надо мной Доктора с очередным инструментом в руках, а в разорванной одежде под окнами её комнаты, лёжа на сырой земле и чувствуя, как истекает кровью сердце. И это кровотечение уже не остановить ни одному доктору.
  Я вышиб чёртову дверь ногой и затащил женщину вовнутрь, лихорадочно сдирая с неё платье, задирая подол, лаская кончиками пальцев кожу над резинкой чулок. Она прогнулась назад, подставляя соблазнительную грудь моим губам и всхлипнув, когда я стянул корсаж платья вниз и обхватил губами сосок. Она зарылась пальцами в мои волосы, ероша их, прижимая голову к своей груди, пока я, трясущимися от бешеного желания руками, расстёгивал ширинку брюк, освобождая уже пульсировавший член. Уже через мгновение я проник в неё, грязно выругавшись сквозь зубы. Один Дьявол знает, как я мечтал снова оказаться в ней, почувствовать, какой мокрой она может быть для меня, ощущать, как крепко она сжимает меня изнутри.
  Викки потянулась к моим губам за поцелуем, но я отвернулся. Это было неправильно позволить себе забыть о прошлом и отдаться желанию впиться в этот зовущий алый рот. Словно некто внутри меня подсказывал, что стоит уступить своей жажде, и я сорвусь к такой-то матери! Целуют любимых женщин, а не шлюх. В любовь я давно уже не верил, а шлюх было столько, что все их лица сливались в размазанное пятно.
  Викки обхватила меня ногами и вцепилась в мои плечи. Жар её пальцев опалял через ткань пиджака, прожигая меня до костей. Он оставлял отметины под кожей, пока я вдалбливался в неё, как озверевший. Под её стоны и крики, глядя в лживые серые глаза, закатывавшиеся от наслаждения. Изголодавшийся по ней. По сучке, которая с лёгкостью оставила меня ради другого, а теперь изменяла ему же с незнакомцем.
  Злость вернулась с новой силой. Злость и какое-то омерзение. Отцепил тонкие женские руки от своих плеч и, перехватив запястья рукой, пригвоздил к стене над её головой.
  Уже потом, после оргазма, накрывшего нас практически одновременно, Викки обмякла в моих руках, и пока я выравнивал дыхание, прислонившись лбом к стене, она быстро коснулась моих губ и прошептала срывающимся голосом, не пряча слез катившихся по щекам:
  -Рино...Мой Рино...
  Я остолбенел. Узнала. Больно. Так больно, что сердце зашлось в агонии, словно его проткнули ножом и несколько раз прокрутили, кромсая на куски. Отстранился от неё, глядя, как она обхватывает себя руками, сползая по стене вниз, но не опуская глаз. Я молча вышел из спальни и захлопнул дверь, хотя всем существом рвался обратно. К ней. Подойти и трясти ее, потребовать ответа, отдалась ли она мне сейчас, потому что узнала, или ей плевать, перед кем раздвигать ноги. Я выясню это потом, когда заставлю рыдать кровавыми слезами...позже. Когда настанет ее очередь в списке.
  В этот момент пришло сообщение на телефон. Посмотрел на экран и усмехнулся. Воронов. Видимо, пришло время отдавать долги.
  
  Глава 2
  
  Я отпустила личного водителя и, запахнув плотнее плащ, пошла пешком. Какое-то время Ив все еще ехал следом, но, когда, видимо, решил, что это очередной мой каприз, свернул на другую улицу. Я замедлила шаг, приподняла воротник. Пусть едет, он еще неделю назад получил расчет и все же продолжал работать. За просто так. Потому что был верен мне более полувека. Но я-то, больше чем кто-либо другой знала, что за все в этой жизни нужно платить по счетам. Даже за верность. Нет бескорыстия. Его придумали наивные идиоты. Все мы чего-то хотим взамен. Начиная с материальных благ и заканчивая чувствами, эмоциями и отношением. Так устроен этот мир и совершенно плевать, кто ты - смертная или бессмертная. Мой лимит отдачи был полностью исчерпан по отношению к личному водителю. Пожалуй, сейчас Ив сам может нанять меня на работу и платить лучше, чем последние два года я платила ему.
  Вечерние улицы города. Полупустые, с редкими прохожими. В горле пекло от голода, когда я чувствовала их запахи, слышала биение сердец и шум бегущей по венам крови. Сколько времени я не ела? Около суток, да и до этого мой рацион был скуден.
  Начался дождь. Противный, мелкий, колючий, а я шла все так же медленно мимо витрин дорогих магазинов. Всего лишь полтора года назад я могла скупить несколько таких бутиков вместе взятых просто так, потому что мне захотелось обновки...а сейчас. Усмехнулась и остановилась напротив брендового магазина с сияющей витриной. Сейчас я не только не могу себе позволить кольцо с бриллиантом. Все гораздо хуже - я продала даже те, которые были у меня. Купила жалкие подделки, чтобы соответствовать. Все с молотка. Унизительно. С аукциона. Но даже этой выручки не на что не хватало.
  Сегодня я встретилась с Арманом. В этот раз он отказал мне даже в мизерной сумме, которую я у него попросила, так же, как два дня назад отказал и отец. Нет, это не было местью неверной жене, с которой не разводились якобы ради имиджа, это был полный крах. Арман в долгах. Кредиторы наступают ему на пятки, долг непомерно растет в процентах, и скоро мой муж будет вынужден пустить все имущество с молотка, так же, как и отец. Расплатиться с проклятым ублюдком по кличке Смерть, который уже требовал погашения кредитов, оказалось так же невозможно, как с самим Дьяволом.
  У меня был истерический припадок смеха сквозь слезы. Все последние деньги, вложенные в новую инвестицию, сгорели. Акции, выкупленные компанией отца и Армана, обесценились до мизерных сумм, которых хватило бы смертному на пару буханок хлеба. Это был конец империи Эйбеля и Рассони. Полный апокалипсис того мира, к которому я привыкла.
  Неделю назад ради этой инвестиции мы продали все, что можно. Благо дело, мои, уже не столь многочисленные фанаты готовы были заплатить даже за волосы с моей расчески...а сейчас Арман говорит мне, что все прогорело. Мне хотелось выть от отчаяния. Такое чувство, что кто-то намеренно загнал всех нас в угол или это расплата за какие-то грехи. Впрочем, грехов у каждого из нас предостаточно.
  Моя успешная карьера перестала быть таковой еще год назад. Меня приглашали на пробы и тут же отказывали. Одна кинокомпания за другой, как круговая порука. Фильмы с моим участием запрещали выпускать в прокат. С телевидения сняли даже рекламу с моим участием. И никто, ни один паршивый пес, не мог мне объяснить, почему. Я не верила, что прошел успех, я не верила, что моя карьера закончилась. Так просто не могло быть после стольких лет головокружительной популярности. Мне, дочери Альберта Эйбеля, жене Армана Рассони, отказывали, не объясняя причину. Первое время я упорно искала и оббивала пороги киностудий, потом у меня была затяжная депрессия. Но я еще не понимала, что тучи только начали сгущаться. Я только смотрела на свое отражение в зеркале и искала, что изменилось? Что не так со мной, дьявол всех раздери? Я стала уродливой? Или вдруг превратилась в бездарь? Так не бывает. Актерское мастерство либо есть, либо его нет. Мое всегда оставалось со мной.
  Значит, внешний вид? Сменить имидж? Да я уже долбанные раз триста его меняла. И зеркало показывало мне идеальную внешность. Не изменилась, да и не могла. Я не человек, чтобы вдруг постареть, выглядеть хуже или изменить весовую категорию.
  Два года назад все популярные журналы пестрели моими снимками. Я не могла пройти спокойно по улице. Меня охраняли вертолетами, без лишнего преувеличения.
  Сегодня, когда Арман смотрел на меня с дикой обреченностью, я видела, что он сам на пределе. Он нервничал намного больше, чем показывал мне. Да, мы уже давно перестали быть парой, и это случилось не два года назад, когда я ушла от него и переехала в другой дом, а гораздо раньше. Впрочем, зачем обманывать? Наш брак изначально был выгодной политической сделкой, которая устраивала и его, и меня. А больше всех - моего отца. Арман долго добивался взаимности. Он горел от страсти ко мне, пока не перегорел, окончательно разочаровавшись. Даже самый сильный и лучший мужчина устанет от равнодушия и холода. Вселенского льда, которым я замораживала его год за годом. Я отдавала ему тело, а Арман хотел мое сердце и душу. Но как можно отдать то, чего нет? Мое сердце и моя душа не принадлежали даже мне самой, их выдрали с мясом еще много лет назад. Выпотрошили, как и мое тело. Я вся пустая. Только красивая оболочка. Обертка дорогая, яркая, экзотическая. Не способная любить, не способная чувствовать. Ледышка. Даже в постели я играла. Вся жизнь - сплошной фарс. Я изображала примерную жену, счастливую успешную женщину, я излучала секс, но не испытывала от него ни малейшего удовлетворения. Все имитация. Чувств, оргазма, возбуждения. Иногда мне казалось, что я и не женщина вовсе. Одно название. Я завидовала смертным. У них яркая и скоротечная жизнь, но они успевали познать за нее намного больше, чем я за несколько столетий. Они могли познать то, чего я лишена - радость материнства. Я тоже могла...когда-то. Очень давно. Так давно, что воспоминания об этом похожи на кадры из черно-белого немого кино, где актриса открывает рот, как рыба, выброшенная на берег и пока потрошат ее внутренности, она лишь смотрит расширенными от боли и дикого ужаса глазами и понимает, что это конец. Понимает, что она почти мертва. "Почти" меня не устраивало. А потом белые стены клиники, лекарства, препараты и осознание, что если не начну играть в реальной жизни, то стану узником этих стен навсегда. И я начала играть... живую.
  Моя профессия заполняла всю пустоту, я любила то, что я делаю. Я проживала чужие жизни на экране и имела то, чего никогда не получу в своей, реальной.
  Сейчас у меня не осталось даже этого. Армана я любила. Нет, не так как женщина любит мужчину, я любила его как брата и друга. Я привыкла, что он всегда рядом. Привыкла к его отношению ко мне. Даже когда ушла от него два года назад, он все еще делал попытки что-то исправить и вернуть. Но как вернуть то, чего никогда не было. Он страдал. Я знала об этом, но могла ему помочь, лишь дав свободу. Он отказался от нее. Мотивируя тем, что это навредит его карьере. Но мы оба знали, что Арман просто не в силах подписать бумаги о разводе и отпустить меня навсегда. Я помню, что он кричал тогда, два года назад, когда нашел меня в своем кабинете в разорванной одежде, рыдающую на полу, воющую, как дикое животное, которое захлебнулось тоской и презрением к себе. Спустя годы он забыл, что внутри меня живет это безумие, разрушение и опустошение. Он считал, что я забыла...я тоже так считала. У каждого есть свои мертвецы в прошлом. Это мертвые чувства, мертвые надежды и мечты. В ту ночь мои мертвецы ожили и были безжалостно разодраны снова. В клочья. В ошметки. Умирать второй раз так же больно, как и в первый. Даже если ты ожил всего на жалкие минуты...Я в который раз убедилась, что время не лечит. Оно безжалостно, как и мой убийца, который хладнокровно уничтожил меня снова. Уже спустя годы. Тогда я даже не подозревала, что это было только начало.
  Я узнала его сразу. Еще до того, как он произнес хотя бы слово. По запаху, по тому, как зашлось в агонии дикой радости мое сердце, как только посмотрела на высокого мужчину в маске, который потягивал виски из бокала и следил за мной взглядом. Это на уровне подсознания, это заложено в подкорке мозга...лицо, запах кожи и волос, каждое движение того, кого безумно любила. До одержимости.
  Женщины никогда не забывают свою первую любовь, никогда не забывают своего первого мужчину и никогда не забывают того, кто причинил им боль. Так много боли, что забыть о ней я могла лишь на короткие часы...на сцене или перед камерами, когда переставала быть собой. Все остальное время она жила во мне, затаилась в непроглядном мраке воспоминаний. А потом он прикоснулся ко мне, и я ожила. "Рино...Мой Рино..."
  Сделала первый глоток воздуха за долгие годы, мое мертвое сердце забилось, мое тело воскресло. Захлебываясь тоской по нему, какой-то жалкой надеждой и ничтожными иллюзиями, я упивалась минутами безумия и дикого голода под натиском того, кто исчез из моей жизни слишком давно, чтобы я могла сейчас поверить, что он вернулся...А я поверила. В самые откровенные секунды бешеного удовольствия, вдыхая его запах, слыша хриплые стоны и рычание, которые клеймом отпечатались в памяти. Чувствуя безжалостное вторжение в свое тело, ощущая себя настоящей, когда первый за столетия оргазм разорвал меня на части. Он не произнес ни слова. Да и зачем? Он уничтожил меня взглядом. Одним единственным презрительным взглядом, полным ненависти и омерзения. Этого хватило, чтобы скорчиться на полу, слыша удаляющиеся шаги и понимая, что это был не глоток воздуха, а глоток яда.
  Арман все понял тогда. Он что-то кричал, а я, шатаясь, пошла к бару, налила себе виски и залпом выпила. Именно тогда я поняла, что больше не хочу играть по правилам. Я хотела забиться одна, в темноту, и пожирать себя так, чтоб никто не мешал. А еще я хотела, чтоб Арман был счастлив. Полгода я загоняла себя на сцене и пила виски до полного беспамятства дома, после съемок или спектаклей. Только там я могла меняться и забывать.
  Сейчас мой муж стоял передо мной и говорил о том, что нам всем конец. Скоро мы выйдем на улицу в поисках жертв, потому что средств не хватит даже на пакет с кровью. Но добило меня то, что дом родителей, дом, где я выросла, должен уйти с молотка на следующей неделе. В тот момент я еще не знала, что это не самое ужасное, что может произойти с каждым из нас.
  - Но как так, Арман? А другие банки? А фонды?
  - Все прогорело. Сделка за сделкой. Мы понесли колоссальные убытки и задолжали так много, что нам никогда не расплатиться. Все будет распродано за долги. Смерть не простит ни копейки. За каждый просроченный день сумма возрастает в два раза. Даже после продажи всего имущества мы останемся ему должны.
  - Да кто он такой, черт возьми, этот сукин сын? Неужели нельзя...
  - Нельзя, Викки. Смерть - хозяин Асфентуса. Каждый, кто попал к нему в долговую яму, или стали его рабами, или отдали долг своей жизнью.
  - Тогда зачем ты пошел к нему? Зачем, Арман?
  - У нас не было выбора. После суда и наложения запрета мы оказались в дерьме, из которого можно было выбраться, лишь вложив крупную сумму в новую кампанию, у нас такой суммы не было.
  Арман взъерошил свои темные волосы и посмотрел мне в глаза обреченным взглядом. Сейчас мне казалось, что он не похож сам на себя. Он боялся. От него воняло страхом. Диким. Первобытным ужасом, паникой.
  - Он не посмеет угрожать нам! Мы не какие-то оборванцы с улицы. Мы из клана Северных Львов. Мы известны, мы...
  В ответ Арман протянул мне лист бумаги, и я взяла ее дрожащими руками.
  "Ты можешь расплатиться с долгами Арман Рассони. Ты или твой тесть сами придете ко мне, и я лично решу, какую часть тела из вас вырезать за каждый процент долга. Это будет бесконечно и очень больно, Арман. Твоя агония может растянуться на годы. За кровь чистокровного вампира высшей расы очень хорошо платят. Выбирай.
  Я люблю давать право выбора. Ты, Эйбель...да не важно, кто из вашей семейки, отдадите долг кровью. Если тебе подходит, то я жду тебя в Асфентусе. Впрочем, я великодушен. Я дам тебе неделю на раздумья...а вдруг тебе повезет, и ты сможешь расплатиться. Если нет, то я все равно найду тебя, и ты позавидуешь мертвым".
  Я сглотнула и посмотрела на Армана:
  - Что это значит?
  - То, что он хочет добровольного донора, Викки. У него таких тысячи. Это их способ выживания.
  - Наши законы..
  - Очнись! - Арман сорвался на истерический крик и меня передернуло от осознания, насколько он боится этого неизвестного Дьявола по кличке Смерть. Какие законы в городе беззакония? Асфентус - это Ад. Там один закон - неписаный. А проклятый ублюдок творит все, что хочет, и никто не может положить этому конец. Никто не решится сунуться в Асфентус. Более того, это граница с иным миром. Это бешеная прибыль. К услугам Смерти прибегают высшие мира сего. Он знает столько безобразных и страшных тайн, сколько не слышала ни одна исповедальня и тысячи священников, отпускающих грехи вместе взятые. Информация правит миром. Ценная информация правит вселенной. В кулаке у этого долбанного ублюдка может оказаться каждый.
  Весь нелегальный бизнес проходит через Асфентус. Этот сукин сын богат как дьявол и неприкосновенен, как, мать его, Иерусалим.
  Я вышла от Армана и теперь бродила по улицам. В кармане ни копейки, все кредитки заблокированы, даже на сотовом денег хватит разве что на пару звонков.
  Я нащупала визитку одного скандально известного режиссера и выдохнула. Это последняя надежда на новую роль. Пусть даже в малобюджетном фильме с высоким рейтингом, который не допустят в прокат во многих странах мира, но это выручка. Какое-то время я смогу забыть о голоде и подумать обо всем, что сказал Арман.
  Но меня ждало дикое разочарование. Он не предложил мне роль...Проклятый, жирный, вонючий сукин сын предложил удовлетворять его похоть за деньги.
  Положил на стол пачку купюр и расстегнул ширинку, предлагая стать на колени и взять в рот его маленький, сморщенный член. Я разодрала ублюдку горло. Выпила его досуха и, шатаясь как пьяная, вышла на улицу. От вкуса живой крови помутился разум, и я с ужасом поняла, что очень скоро начну убивать не от ярости, а от голода, который толкнет меня на улицу, а потом и в руки Совета Братства.
  Что там было написано в проклятом письме?
  Я достала сотовый и набрала номер Ива. Пусть побудет моим водителем в последний раз. Отвезет меня прямиком в Ад. Я истерически рассмеялась, вытирая окровавленный рот тыльной стороной ладони. Возможно, это будет последняя игра в моей жизни - игра со Смертью.
  
  Глава 3
  
  Я сидел на крыше недавно построенной больницы, наблюдая, как оживает Асфентус. Город-призрак. Самый настоящий город греха и разврата, совершенно не похожий ни на один другой и прекрасный именно этим. Асфентус просыпался как-то сразу, после захода своего серого солнца, редким лучам которого удалось сегодня пробиться сквозь мрачные облака и загнать на целый день в укрытие большую часть своих жителей. Он мгновенно наполнялся звуками и запахами, воплями несчастных жертв и громким чавканьем и рычанием хищников, поймавших свою добычу, зазывными криками шлюх и руганью местной шпаны, толкавшей дурь.
  Я втянул в себя затхлый запах смерти и безнадёжности, насквозь пропитавший стены города. Самое место для выродка-полукровки, которым я и являюсь. И пусть даже крысы в этом разрушенном месте склоняют передо мной головы, признавая своим королём и Господином, а за спиной вполголоса называя не иначе, как Смерть. Асфентус - моя крепость, моё детище, ставшее когда-то новым смыслом моего существования.
  Внизу раздался детский крик, и сразу после него - громкие проклятья грубым мужским голосом. Я спрыгнул вниз и выругался, увидев, как здоровый татуированный вампир содрал трусы с маленькой девочки и пристроился между её ног, закрыв ей рот окровавленной ладонью и довольно скалясь в лицо испуганной малышке лет восьми. Она беззвучно плакала, широко распахнув в ужасе огромные серые глаза. И на секунду перед взглядом появился образ другой сероглазой девочки, по щекам которой так же беззвучно катились слёзы сочувствия к зверю, прикованному к клетке. Она вцепилась в руку своего отца, умоляя разрешить поиграть с НИМ и убеждая, что верит дикому существу, исподлобья наблюдавшему за этой сценой.
  Это была первая наша с Викки встреча вблизи. Но именно после неё кардинально изменилось моё отношение к маленькой девочке, которую я считал исчадием Ада только из-за её отца. Которую ненавидел только за то, что у неё были родители и семья. За то, что ей искренне улыбались и с нежностью прикасались к щекам, волосам. За поцелуи, которыми её одаривали. За всё то, чего у меня никогда не было и быть не могло.
  Хотя я долгое время и не понимал, что вообще означает это слово. Семья. Абсолютное пустое для одних, и смысл жизни для других. Откуда мог знать рождённый в неволе сирота, что такое любовь, и кто такие отец и мать? Кто мог его научить состраданию и взаимопомощи? Да и незачем знать обреченному на вечные муки, что такое ласка и забота. Ведь лишившись их, он бы мучился не только от физической боли, но и подыхал бы от тоски по утраченному.
  Когда Доктор впервые подвёл к моей камере крохотное существо с ангельской улыбкой на губах, я долгое время не мог понять, кто это, и почему жестокий вампир так бережно держит его ладошку. Почему он поднимает его на руки с такой осторожностью и заботой, будто боится причинить боль, будто оно ему невероятно дорого. До этого момента я никогда не видел детей. Я не понимал, что и сам когда-то был ребёнком. Хотя нет. Я никогда и не был ребенком. Выродком, грязным животным, мерзкой крысой, ублюдком и долбаным Носферату. Но никогда - ребенком. А когда Доктор заговорил, то я не поверил своим ушам. Казалось, я ослышался. В голосе не было и намёка на холодные и брезгливые нотки, к которым я привык.
  - Посмотри, Викки, какая интересная зверушка есть у твоего папы. Правда забавный, малышка?
  Девочка заливисто рассмеялась и захлопала в ладоши. Это было так странно: тоненький звонкий голосок, отскакивающий от мрачных стен подвала, будто раскрашивал их в разные цвета, хотя бы на мгновение, но облегчая пребывание там. А затем маленький человек произнёс слова, за которые я её возненавидел.
  - Папа, а он умеет делать трюки?
  Доктор нежно, мать его, улыбнулся и ответил:
  - Конечно, малышка. Сейчас посмотрим вместе, какие он трюки умеет делать.
  И я, стиснув зубы, выполнял всё, что мне приказывал Эйбель, ради счастливого писка одной мелкой твари. Конечно, не сразу, только на следующий день, после того, как меня несколько часов кряду полосовали кнутом. Именно тогда я впервые поклялся поквитаться с ней, ещё не понимая, что через некоторое время она станет для меня всем.
  Пройдёт два года, и она будет умолять отца не бить ЕГО, так она обращалась ко мне, когда чуть подросла, перестав называть зверушкой.
  Я встряхнул головой, отгоняя непрошеное видение и возвращаясь в реальность, в которой какой-то ублюдок уже взобрался на беспомощного ребенка. Девочка была ликаном, но это не давало никому повода так поступать с ней. И поэтому уже через секунду, пригвождённый моей рукой к стене здания, вампир уже вовсю хрипел слова извинения, провонявшись запахом страха. Тщетно, сукин сын. Бессмысленно вымаливать прощение или пощаду у Смерти. Смерть не умеет прощать. Смерть лишь забирает жизни. И этому конченому подонку повезло, что у меня не было времени, и он сдох быстро. Правда, волчонок истошно закричала, когда к её ногам откатилась окровавленная голова насильника.
  Я зашёл домой и поморщился, увидев в кабинете Арно. Который, к слову говоря, развалился в моём кресле с моим бокалом виски в руках и моей сигарой во рту. Скрестил руки на груди, молча ожидая, пока этот сучий потрох не спеша поднимет свой зад и освободит моё место.
  - Я принёс отчёты по последним поставкам, Рино, - Арно устроился напротив меня, затягиваясь сигарой, - чует моё сердце, поставщики-уроды работают в два русла. И нам, - он выразительно посмотрел на меня, -достаётся далеко не лучший товар.
  Пожал плечами в ответ на эти слова:
  - Ну, так поговори с ними. Лично. Действующего главаря выпотрошить перед остальными. Новому поставь другие условия - в два раза больше товара за те же деньги.
  Парень кивнул и задумчиво уставился в бокал, отливавший янтарём. Настроения болтать с ним, как и выуживать информация по крупицам, не было совсем.
  - Что ещё? - Рявкнул, разворачивая бумаги и не глядя на него. Но то, что Арно напрягся, я ощутил весьма явно.
  - Просочилась информация, что тебя ищет одна особа из Северных львов. - Я вздёрнул бровь, заинтересовавшись. - Некая Виктория Эйбель. Ее сцапал Эрл и ждет твоего слова - пустить в расход со своими псами или привезти к тебе.
  Твою мать! Эрл содержит несколько борделей в Асфентусе с отменным живым товаром. Как обухом по голове. Я откинулся на спинку кресла, стиснув зубы и пытаясь успокоить сердце, пустившееся в дикий пляс только от звука её имени. Как оголтелое, оно колотилось о грудь, будто чуяло, что совсем скоро настанет тот день, которого я ждал чёртову сотню лет.
  Конечно, я понимал, зачем ей понадобился, учитывая то, что целенаправленно вёл к этому всю проклятую семейку. К тому, чтобы Доктор, мать его, Эйбель, её муж или она сама приползли ко мне на коленях, умываясь кровавыми слезами и умоляя простить их долги, вернуть ту жизнь, к которой они привыкли. Я год за годом неотрывно следил за тем, как высоко они поднялись за счёт слияния двух империй - Рассони и Эйбеля. Я выжидал момента, чтобы нанести тот единственный сокрушительный удар, после которого эти твари не смогут подняться с колен. Каждый раз, читая об их головокружительных успехах, я успокаивал себя тем, что чем выше они поднимутся, тем приятнее мне будет наблюдать их падение на самое вонючее дно.
  Виктория стала знаменитой актрисой, и я скупил все фильмы с её участием, все диски с её рекламными роликами, чтобы периодически пересматривать их, чтобы хотя бы таким образом проживать с нею то самое счастье или горе, которое она так умело изображала на экране. Потому что знал - последней картиной, в которой она примет участие, и в которой я буду главным режиссёром, станет полнометражный фильм ужасов. Я смотрел, как она эротично стонет в очередной истории о вечной любви, лёжа на белых простынях, и с изощрённым удовольствием представлял, как она будет корчиться подо мной от дикой боли, пока эти долбаные простыни не окрасятся чёрным - цветом её агонии.
  Мы поменялись ролями. Когда-то она наблюдала, как я развлекаю гостей её отца, исполняя главные роли в своеобразном "Бойцовском клубе" в постановке Альберта Эйбеля.
  "...Объект одержал убедительную победу во всех трёх боях. Получил серьёзные раны, но проявил невиданную выносливость и стойкость при получении ранений. Однако надо учесть, что во всех поединках он сражался один на один с соперником. Рекомендуется в следующий раз выпустить против Объекта сразу двоих противников в целях проверки его способностей к быстрому принятию нестандартных решений..."
  Он собирал полный дом гостей, которые нажирались крови и требовали зрелищ. А разве могло быть что-то интереснее боёв между подопытными животными? Или, например, гонок на выживание, в ходе которых требовалось пересечь местность до ближайшего небольшого амбара, вмещавшего только двоих. А те, кто не успевали, автоматически становились кормом на следующую неделю для выживших. Таким вот жестоким образом грёбаный немец отбирал самые сильные экземпляры, уничтожая неприспособленных к жизни в этих адских условиях.
  А ещё Доктор любил устраивать оргии. Эта тварь продавал за деньги похотливым шлюхам из своего клана возможность трахнуть любого из заключённых. И даже если ты не хотел, то тебе в глотку засовывали порошок, от которого член вставал дыбом, и ты взбирался на любую ненасытную сучку, купившую твоё тело.
  Вот только эти времена прошли, и теперь уже я решал, по какому пути пойдёт сценарий. Два года назад начался отсчёт, и совсем скоро наступит день, когда Эйбелю, спустившему всё до нитки на своей предвыборной компании, не останется ничего, кроме как наложить на себя руки или униженно просить меня о снисхождении. Ему и его недоумку-зятю, так неосмотрительно вложившему огромную сумму денег в реально прибыльное дельце, которое перестало быть таковым после моего вмешательства.
  Горя от нетерпения вырвать счастливому ублюдку сердце, я наблюдал, как он наслаждается жизнью с женой, успешной знаменитой актрисой. Роскошной, шикарной женщиной, в которой я с трудом узнавал ту маленькую чистую девочку, которую когда-то полюбил. И жизнь которой поклялся превратить в настоящий Ад. Вот только наш Ад будет длиться вечно, до тех пор, пока я не смогу затушить её кровавыми слезами тот огонь одержимой тоски, что сжигает меня уже сто лет. А после... после я выкину её труп крысам, чтобы даже после смерти она не покинула меня и мой город.
  ***
  Это не город, а выгребная яма. Самый настоящий колодец мрака и зловония. Да, я слышала, что такое Асфентус, но я даже на четверть не могла себе представить, насколько он полон разрушения зрительного восприятия, запахов, психики. Этот город давит на подсознание. В полном смысле этого слова. Он вроде и живой, но в тоже время мертвый. Пустые дома, заброшенные полусгнившие машины, голые деревья, отсутствие дорог и электричества. Утопия. Но, тем не менее, он полон увеселительных заведений. Кишит ими. Самыми разными неоновыми вывесками, обещающими грязные развлечения. Ив остался за чертой города. Он не сказал мне ни слова и только кивнул, когда я попросила молчать.
  Сейчас, стоя на улице без названия, я оглядывалась по сторонам и понимала, что потерялась полностью. Да и улицей эти закоулки трудно назвать.
  Возле одного из домов раскачивалась от ветра детская качеля. Она издавала монотонный скрипящий звук, который бил по натянутым нервам.
  
  "Ви, тебе понравится. Мы с мамой заказали ее именно для тебя. Идем, детка, посмотришь. Ни у кого нет и не будет такой качели, как у моей любимой девочки".
  Голос отца такой нежный, красивый. Я любила его звучание, особенно когда он читал мне книгу перед сном. Любила его светло-голубые глаза, седоватые волосы.
  Во дворе цвело множество мелких желтых цветов, они утопали в зелени под навесом, растянутым по периметру усадьбы.
  Я взяла отца за руку, и он повел меня в сторону фонтанов, сказал, чтоб я закрыла глаза, но я и не подумала. Я ужасно любопытная и строптивая. Мы как раз проходили мимо пристройки, которую отец именовал клиникой, когда я увидела, как несколько человек (тогда я считала, что меня окружают люди) тащат на цепи, как хищное и опасное животное, полуголого мужчину. Их четверо, но они с трудом с ним справляются, хотя он закован в кандалы по рукам и ногам, а толстая цепь прикреплена к массивному ошейнику. По мощной шее пленника струйками стекала кровь. Он застыл, заметив нас, и я увидела, как из-под длинных волос, упавших ему на лицо, сверкнули дикой ненавистью разноцветные глаза. В тот же момент в руке одного из охранников появилась плеть с шипами, она со свистом рассекла воздух и обрушилась на голую спину пленника.
  - На землю, тварь. На четвереньки, когда перед тобой стоит Господин.
  Мужчина даже не вздрогнул, он продолжал смотреть на нас с отцом. Именно на то, как отец держит меня за руку. Его взгляд застыл, и он словно не реагировал на происходящее. Я вскрикнула и сжала руку отца с такой силой, что тот резко посмотрел на меня, а потом крикнул:
  - Какого дьявола именно сейчас, черт вас всех раздери?!
  - Вернулись с лаборатории, Господин. Ублюдок сегодня слишком строптив. Мы и половины не успели.
  Я сглотнула и сжала руку отца сильнее. Пленник повел головой, тюремщики снова натянули цепь, словно сдерживая зверя, а потом на него посыпался град ударов, и по сильному мускулистому плечу потекла кровь, я всхлипнула:
  - Не надо! Папа! Скажи, пусть перестанут бить его! Ему же больно!
  Пленник с удивлением посмотрел на меня, прищурившись, стиснув челюсти и слегка вздрагивая, когда плеть снова и снова опускалась на его спину. Да. У него разные глаза и очень пронзительный взгляд.
  Я смутно помнила, что уже видела его. Пару лет назад, в клинике. Мне было лет пять, и он мне казался очень большим и очень страшным. Но ни тогда, ни сейчас я его не боялась. В отличие от его стражей, которые держались от пленника на расстоянии.
  - Прекратить. Увести немедленно. Чтоб я больше не видел, что вы водите объект этой дорогой.
  Его волоком потащили к пристройке, а отец повел меня в глубь сада, к новой качеле, увитой розовыми лентами. Еще несколько раз я оглядывалась вслед пленнику, который так и не стал на четвереньки, и видела, как по бронзовой спине, распоротой шипами, течет кровь. Моё сердце защемило от сожаления.
  Это была наша вторая встреча с Рино...с мужчиной, которого я безумно любила, из-за которого я превратилась в бесчувственную, сломанную куклу. В мертвую.
  ***
  
  Тряхнула головой, отгоняя непрошенное воспоминание. Повернулась, реагируя на скрип покрышек автомобиля. Несколько минут я смотрела, как к девушкам возле обочины подъехал автомобиль, услышала шелест купюр, увидела, как опустилось тонированное стекло и толстый палец со сверкающим перстнем указал на одну из проституток - сутенер затолкал её в машину. Тогда я еще не знала, что именно на этой улице стоят доноры, а не просто девушки, торгующие своим телом. Доноры-должники. Те, кто больше не вернуться с этой поездки никогда. Сумма, уплаченная сутенеру, пойдет в погашение долга. Все они накачаны наркотиками до невменяемого состояния. Им все равно, что с ними происходит. Но тогда я считала, что это просто ночные бабочки, презрительно поморщилась. Я уже несколько часов шатаюсь по этим грязным улицам, отыскивая хоть кого-то, кто мог бы отвести меня к проклятому хозяину этого города. В последнем притоне мне сказали, что только Эрл может помочь мне. Если бы я знала, кто такой этот Эрл. Официантка шепнула мне на ухо, где его искать. Около часа я шаталась по лабиринтам Асфентуса в поисках заведения с идиотским названием, как у дешевого порно фильма.
  Улицы кишели всяким сбродом, шлюхами обоих полов, торгующими собой у обочин дорог, их сутенерами, наркодиллерами и их клиентами, покупающими товар прямо на улице. Не понимаю, как можно торговать собой за деньги? Как можно пасть настолько низко? Лучше вырвать себе сердце, чем позволить какому-то ублюдку трогать свое тело.
  Наконец-то я нашла то самое место, которое так долго искала. Толкнула дверь и поморщилась от запаха табачного дыма, пота и другой непонятной мне вони. Я подошла к барной стойке, стараясь не обращать внимания на похотливые взгляды завсегдатаев притона и на голых официанток, снующих между столами с подносами в руках, на клетки с извивающимися в них стриптизершами, подвешенные к потолку. Порылась в кармане...но, естественно, ничего там не нашла... Усмехнулась. Теперь я нищая. Какая насмешка судьбы - из самого поднебесья на дно. В такое вонючее и проклятое место, о существовании которого я даже не догадывалась несколько лет назад.
  Бармен несколько секунд смотрел на меня, ожидая заказа и, потеряв интерес, повернулся к другим посетителям.
  - Угостить красавицу выпивкой?
  Неприятный голос прямо над ухом:
  - Нет! - даже не оборачиваясь.
  - А зря. Ох как зря. Ты ведь голодна....очень голодна. У тебя бледная кожа и пересохшие губы. Давай не дадим друг другу умереть, детка. Такая чистенькая и хорошенькая.
  Я резко обернулась и посмотрела в лицо мужчины со сверкающими желтыми глазами. Ликан. Меня передернуло уже в который раз. Видимо, только в этом чертовом месте могу сосуществовать все расы, которые почти не пересекаются в мире смертных.
  - Отвали. Я здесь не за этим.
  - Неужели? - он склонил голову и плотоядно посмотрел на мою грудь в вырезе черного платья. - А зачем ты здесь? Разве не для того, чтобы продать свои прелести подороже и не сдохнуть от жажды?
  - Я ищу Смерть.
  Ликан оскалился и захохотал.
  - Смерть? Интересный способ свести счеты с жизнью...в таком случае, какая разница, если перед этим я хорошенько тебя оттрахаю?
  Он протянул руку к моим волосам, и я молниеносно перехватив его запястье, оскалилась.
  - Сегодня не полнолуние, псина. Угомонись, иначе я поужинаю тобой. Мне нужен Смерть. Хозяин вашего вонючего городка. Знаешь, как его найти? Если нет - то проваливай.
  Лицо оборотня вытянулось, он вздернул одну бровь.
  - Деткааа, это Асфентус. Здесь не нужно ждать полнолуния, чтобы разодрать вампира на ошметки или отыметь во все дыры прямо здесь. Уже бесплатно.
  Я сглотнула и попыталась вырвать руку, одновременно нащупывая в кармане плаща лезвие кинжала. В этот момент меня стащили со стула и выкрутили руки за спиной, кинжал со звоном упал на грязный пол. Ликан медленно поднял его и подошел ко мне.
  - Новенькая в нашем милом городке. Не знаешь, с кем имеешь дело, верно? Ничего не знаешь.
  Я дернулась, но меня крепко держали несколько ликанов.
  - Мне нужен Смерть, и я ему нужна, так что отведи меня к нему.
  Ликан осмотрел меня с ног до головы.
  - И кто ты такая, если возомнила, что наш Хозяин тебя ждет или, - он расхохотался, - ищет. Запомни, сука, если бы Смерть искал тебя, то уже давно бы нашел, и ты не расхаживала бы здесь.
  - Я Виктория Эйбель.
  Ликан захохотал еще громче.
  - А мне похер, кто ты. Хоть Мария Магдалена. Может, он тебе и нужен, а вот ты ему вряд ли. У него шлюх, которые мечтают попасть в его постель, тысячи. Я лично ему их и поставляю.
  Ликан склонился по мне и провел языком по моей щеке, заставляя задохнуться от омерзения и желания впиться ему в горло и не разжимать челюсти, пока он не сдохнет.
  - Вкусная... Ведите ее наверх, ко мне. Вначале я попробую ее сам, а потом свяжусь с Рино.
  - Позвони, Арно, не тупи. Хер его знает, кто такая эта сучка. Тебе не нужны неприятности со Смертью.
  - Свяжись с ним. Он знает, кто я.
  Последнюю фразу я прокричала, когда меня тащили по лестнице мимо вспарывающих вены наркоманов и бешено трахающихся прямо у потрескавшихся стен бесполых существ. Меня затолкали в комнату, освещенную красными лампочками, и захлопнули дверь.
  Твою мать. Надо было взять визитку или то письмо. Хоть что-то. Я в отчаянии осмотрелась по сторонам. Я в Аду. В каком-то идиотском кошмарном сне.
  Через несколько минут послышались шаги за дверью. Я вжалась в стену, тяжело дыша. Просто так этот урод меня не получит, вначале я оставлю дырки в его теле от когтей и клыков.
  - Поехали, сучка. Он и правда тебя ждет...но не могу сказать, что тебе повезло.
  Он повернулся к своему товарищу и кивнул на меня:
  - Завяжи ей глаза.
  
  Глава 4
  
  Я сидел в кресле, наблюдая, как вышагивает из угла в угол Арно. Меня раздражала сейчас любая суета. Что-то тревожило моего помощника, но пока разбираться в этом не было ни времени, ни желания. Краем глаза взглянул на часы. Какого хрена эти ублюдки опаздывают? Чем дольше я сижу в собственном кабинете в ожидании, тем больше напоминает он мне мою клетку. Сердце заходится в том же бешеном ритме, как в те годы, когда я после очередных пыток или тотализатора лежал полумертвый и не знал, придет ли она? Увижу ли я ее хотя бы еще один раз перед тем, как сдохну? Или снова вернется Доктор, и я опять не буду знать, какую мучительную процедуру он для меня придумал сегодня. Боялся не самого ублюдка, упорно ломавшего меня на протяжении столетий, а того, что ему всё же удастся сделать это.
  Вот и сейчас неизвестность слегка приводила в смятение, омрачая чувство полного триумфа. Наконец-то я получу Викки в своё полное распоряжение.
  Я заставлю ее пожалеть о каждой секунде, когда я выл в одиночестве и ненавидел себя за то, что вообще существую. Я буду ломать ее день за днем, минута за минутой, и упиваться каждой победой над этой сукой. И плевать, с какой целью Викки искала меня. Приговор себе она подписала, всего лишь ступив на мою землю, а вот приводить его в исполнение буду я, мучительно и медленно.
  В дверь осторожно постучали, и Арно приказал войти, остановившись у окна.
  Их было двое. Возомнивший о себе невесть что ликан и Викки в черном платье до колен. С растрепанными длинными рыжеватыми локонами, в порванных колготках. Метнул яростный взгляд на ликана, но тот отрицательно качнул головой. Значит, не тронул. Понимающий сукин сын, прекрасно знал, что, если нарушит мои указания - сожрет собственные яйца. Они завязали ей глаза, как я и велел.
  Эрл грубо толкнул женщину ко мне, и я зарычал, невольно подавшись вперёд и желая схватить ублюдка за горло.
  Зрачки ликана мгновенно расширились от ужаса, и он отступил назад, выставив вперёд руки. Правильно, мразь! Никто не имеет права прикасаться к ней. Только я. И только я могу делать ей больно. Я, бл***ь, заслужил это право. Но никто больше. Ни волоска, ни кончиком пальца - порву на ошметки.
  - Господин, я привёл, как Вы и приказали. - Ликан склонил голову, затрясшись всем телом. Резкий запах псины усилился, смешавшись с запахом липкого, унизительно-раболепного страха. Я привык. Он доставлял мне удовольствие этот запах. Знать, что они готовы мочиться кровью в штаны только от одной мысли, что я могу разозлиться.
  - Ты опоздал на десять минут, ликан. - Я встал и обошёл стол, приближаясь к нему. - То есть ты потратил целых десять минут моего времени, пёс. А моё время очень дорого.
  Я развернулся к Арно и кивнул ему, указывая на дверь:
  - Пусть посидит в волчьей яме. На голодном пайке. Десять дней. Один день за минуту моего времени - не так уж много.
  Арно вышел, схватив за локоть ошарашенного и начавшего несвязно лепетать сутенёра. Дверь захлопнулась, и я буквально почувствовал, как вдруг напряглась Викки, всем телом. Протянул руку, срывая повязку и отступая на шаг назад, давая возможность понять, к кому она попала.
  Ещё секунду назад я ясно слышал, как наши сердца танцевали в каком-то бешеном ритме известный им один танец, пускаясь вдогонку одно за другим, нападая и защищаясь. А уже сейчас вдруг воцарилась абсолютная тишина, которая прерывалась лишь тихим потрескиванием воздуха. Да, напряжение вокруг было настолько сильным, что, казалось, его можно слышать и даже потрогать. Так было всегда в ее присутствии. Я наэлектризовывался и походил на пороховую бочку, готовую взорваться. Раньше от дикой страсти и больной любви, а сейчас от ненависти, сжиравшей меня все эти годы, выворачивающей наизнанку.
  Мы так и стояли друг напротив друга, затаив дыхание и сохраняя молчание. Как будто на кладбище собственных иллюзий. Когда не хочется даже сделать вдох.
  Я демонстративно оглядел её снизу вверх, намеренно долго разглядывая ноги и грудь, и поднял глаза к её побледневшему лицу. Изменилась... и одновременно с этим все та же. Но есть эта неуловимая, но яркая разница между смертной и вампиром. Словно каждая черта ее идеально красивого лица стала намного ярче, а тело соблазнительней. Мне одновременно хотелось и смотреть на нее, зверея от тоски за все эти годы, и в тот же момент уничтожить эту идеальность, сломать, раскромсать, превратить в грязь.
  Скрестил руки на груди и склонил голову вбок, наблюдая, как сужаются ее зрачки. Кажется, девочке не нравится ждать.
  - Итак, Виктория Эйбель. Видимо, ты единственная в твоей проклятой семейке у кого есть яйца, так?
  - Яйца? Как интересно ты выразился. Нет - желание спасти свою семью. Рино? Смерть? Как мне к тебе обращаться? Присесть в реверансе?
  Я усмехнулся, наблюдая, как медленно заливает румянец злости бледные щёки. Как она гордо вздернула острый подбородок. Острая на язык, как и всегда. Правда, раньше таким тоном она разговаривала со всеми, кроме отца...и меня. Со мной она всегда была нежной и ласковой. Со мной она всегда играла роль. Грёбаная актриса!
  Сделал шаг навстречу, подошел практически вплотную:
  - Просто Господин, Викки. Твой Хозяин. И можешь не вспоминать технику реверансов. Достаточно держать дерзкий язык за зубами, и тогда, возможно, ты пострадаешь не так сильно, как мне хотелось бы.
  - Господин? - она нервно усмехнулась. - Хорошо, Господин. Обойдемся без реверансов. К делу? Да? Что ты хочешь взамен на то, чтобы моей семье дали отсрочку с долгом?
  Она тянет время. Я усмехнулся и обошел вокруг нее, зная, как это раздражает, когда тебя рассматривают. Лихорадочно думает, как себя вести со мной. Что ее ждет здесь, и чего я хочу. А еще она блефует. Семейке Эйбеля и Рассони понадобятся года, столетия, чтобы вернуть былое могущество. Отсрочка не поможет. Только полное прощение долга.
  Викки упорно держала свой взгляд на уровне моего подбородка, но, надо признать, не отвернулась даже тогда, когда я склонился к ней, втягивая в себя её запах. На секунду прикрыл глаза, позволяя ему проникнуть в меня, войти в поры кожи, чтобы навсегда остаться со мной.
  А когда открыл глаза, понял, что Викки пошатывало далеко не от страха. Она была голодна. Вот откуда эта мертвенная бледность. На какое-то жалкое мгновение сердце замерло от жалости, чтобы потом забиться в диком триумфе. Всё, как я и планировал. Униженная, обнищавшая, голодная приползла ко мне сама. Правда, ещё не зная, во что ввязывается. А, впрочем, так было даже интереснее. Ведь поиграть с жертвой перед её смертью намного забавней, чем просто съесть её.
  - Отсрочка? А разве я когда-нибудь говорил о такой возможности, Викки? Это твои глупые надежды или тебя так искусно ввели в заблуждение те двое бесхребетных ничтожества, пославшие женщину спасти их шкуры? Улыбнулся, увидев, как медленно в светло-сером взгляде появляется вопрос. Девочка ещё не до конца поняла, в какую игру влезла.
  - Я поставил чёткое условие, Викки. Или деньги, или донор. Кровь, - провёл пальцем по вене, пульсировавшей на шее, - единственная валюта в нашем мире, которая не обесценится никогда. Я ведь прав, девочка?
  От прикосновения к ней прострелило током и в горле пересохло. Она подняла на меня взгляд, а потом оттолкнула мою руку, но я резко схватил ее за горло, вглядываясь в бледное лицо.
  - Донор? Посмотри на меня. Ты это говоришь мне. Плевать, сколько проклятых, гребаных лет прошло. Ты ведь все это затеял специально, да? Ты все это время вел мою семью к краху. Тебе было недостаточно того, что ты тогда сделал со мной? Ты жаждал мести, да? Все было из-за проклятой мести, которую ты вынашивал там минутами и часами. Чего ты хочешь? Моей крови? Смерти?
  Ее голос зазвенел в пустом кабинете, отталкиваясь от стен и вспарывая мне мозги.
  Я сделал? Я? Сделал? Ей? Похоже, эта сука решила продолжить игру, которую вела когда-то. Вот только зритель с того времени изменился настолько, что теперь его интересовали только фильмы, наполненные болью и мучительной агонией героев.
  Ярость затуманила голову, посылая к чертям намерение как можно дольше растянуть удовольствие держать её в неведении, дать ей ошибочную надежду на лучший исход, чтобы потом цинично отобрать.
  К дьяволу всё! Пусть знает с самого начала, что её ждёт. Пусть приготовится гореть в одном из кипящих котлов Ада, умирая каждую ночь и возрождаясь на утро, чтобы бесконечно продлевать ожидание собственной смерти. Пусть знает, что я - тот, кто будет упорно поддерживать огонь под этим котлом. Вечно. Пока мне не надоест.
  Перехватил тонкое запястье и развернул её к себе спиной, толкая к стене, больно сжимая руку. Наклонился к уху, испытывая огромное желание вгрызться в тонкую кожу шеи, а после бросить на пол и смотреть, как она корчится от боли, хрипя и вымаливая пощады. Интересно, ее папочка поставил ее в известность, что Носферату всеядны. И что мне по хрен чьей кровью питаться?
  - Да! Я затеял всё ЭТО специально! - намотал на ладонь шелковистые длинные пряди. - Да! Я всё это время вёл твою семью к краху! - оттянул её голову назад, открывая доступ к шее. - Да! Я жаждал мести! Да! Я хочу твоей крови! Твоей боли! - грубо дёрнул её за волосы, заставляя смотреть мне в лицо. - И, да! Я хочу твоей смерти! И каждого из тех, кто тебе близок! Мог бы, я бы загрыз и твою собаку.
  Посмотрел в глаза, наполнившиеся испугом, и довольно улыбнулся, почувствовав, как страх касается её кожи, поселяясь внутри.
  Викки старалась держаться, а меня это приводило в бешенство.
  - Так чего ты тянешь? Убей. Тебе ничего не мешает, верно? Я пришла. Я выполнила свою часть сделки. Выполни ты свою - не трогай моего отца и моего мужа. Или король... - она усмехнулась, и меня на секунду пронзила ослепительная вспышка, как удар током, от ее красоты, - Асфентуса не держит свое слово?
  
  В серых глазах плескался огонь ненависти, разбавленный сполохами ужаса и смятения. Именно тот коктейль, которого я добивался. Пока достаточно и этого. Через некоторое время языки пламени, наполненные непониманием, исчезнут из её взгляда навсегда. И его поглотит жгучая ненависть ко мне, отливая обжигающе чёрным. Я вытащу из нее все эмоции, самые уродливые. Заставлю быть самой собой, чтобы ползала у моих ног. А потом... после... уйдёт и ненависть, оставив на пепелище только жуткий серый дымок первобытного страха. Совсем скоро я буду упиваться им досыта.
  - Нет силы, способной помешать мне поступить с тобой так, как я захочу, Викки... - я резко вонзил когти в её грудь, разрывая плоть, мгновенно добираясь до сердца, придерживая красивое, нежное лицо за подбородок и усмехнулся, когда она ахнула, а по ее щекам покатились слезы.
  - Но я не заключал с тобой сделки. ТЫ мне нужна совершенно для другого, девочка... - я сжал пальцы, с улыбкой наблюдая, как кровь отхлынула от и без того бледного лица. Она прикрыла глаза, видимо, приготовившись умереть, и я зарычал, пока она не посмотрела на меня снова. - Мне всё ещё нужен донор. И я получу его.
  Она застыла. Возможно, Викки не верила....не верила, потому что еще никогда раньше мои руки не касались её, чтобы причинить боль. А сейчас...я держал пальцами её сердце. Это не просто пытка. Это агония, когда от болевого шока жертва не может даже закричать.
  - Жаль, что ты...так долго...ждал...а не ...сделал это...тогда, - прошептала, едва шевеля пересохшими губами.
  Я смотрел на неё, и на мгновение ярость отступила назад, а пальцы, ощущавшие мягкое сердце, испуганно отстукивавшее мелодию прощания, разжались. О чём она шепчет так тихо, что я еле услышал? Когда тогда? Когда она равнодушно согласилась оставить меня ради другого? Или когда она неистово целовала меня, умоляя вернуться за ней? Что означали эти слова? Или решила сменить тактику и отказаться от роли дерзкой девчонки? Думает, что жертве несчастной любви удастся смягчить меня?
  Я расхохотался, вынимая руку из её грудной клетки. Моё сердце осталось трепыхаться в предсмертной агонии под окнами её комнаты. С тех пор прошло уже слишком много лет, чтобы оно было в состоянии биться. Виктория Эйбель сама скормила его псам, охранявшим роскошный особняк её отца. Ну а то, что колотилось сейчас в моей груди, всего лишь мотор, заставляющий функционировать тело. Не больше, не меньше.
  Викки начала сползать по стене, не в силах устоять, и я приподнял её, придерживая за плечи. От прикосновения к нежной коже кровь ударила в мозг. До боли захотелось попробовать её на вкус. Почувствовать в своих объятиях.
  Я провёл пальцем по округлому плечу, спускаясь вниз по руке, животу и ниже, задирая подол платья. Наблюдая, как вдруг участилось её дыхание, и удивлённо распахнулись глаза.
  Коснулся нижнего белья и улыбнулся, просунув один палец за резинку трусиков.
  - Ты помнишь, Викки?
  Её тело, отзываясь на прикосновение, покрылось снова мурашками. Отвращение? Ужас?
  - Помню что? Как трахал меня когда-то? - нагло спросила она, и сжала челюсти.
  Я поднял взгляд к её лицу:
  - Да. Именно. Как я трахал тебя. Тебе же нравилось, Викки... - я сглотнул, опустив глаза к пятну, расплывавшемуся по ткани на груди. Дикое желание войти в неё именно сейчас, когда она истекает кровью в моих руках, затопило с головой. В брюках резко стало слишком тесно, член запульсировал, требуя разрядки. Сколько раз я представлял, что буду иметь её вот такой. Сломленной, испуганной, окровавленной. В горле зародился рык удовольствия. Я притянул её к себе, зарываясь руками в густые волосы. Сначала нежно, а потом резко сжал пальцы с такой силой, что на её глаза навернулись слезы боли.
  - И я буду снова и снова это делать, девочка. Но теперь уже, * довольно оскалился, когда она ахнула от боли,- игра пойдёт по моим правилам.
  - Делай со мной, что хочешь, Рино, только Армана не трогай. Он вообще никакого отношения к моей семье не имеет.
  Я оцепенел от неожиданности. Эти слова о НЁМ... Она будто окатила меня ведром ледяной воды. Тварь! Я оттолкнул её от себя, с удовольствием наблюдая, как она сползает по стене на пол, обессилено сворачиваясь калачиком у моих ног.
  - Я и так сделаю всё, что захочу. И с кем захочу! И я больше не желаю слышать это имя. Поняла меня?
  Последние слова проорал, сев на корточки возле неё. Она пошла на смерть ради НЕГО, а ради меня...ради меня она была даже не способна сказать правду своему отцу, настолько мерзкими и постыдными казались ей объятия и ласки ублюдка Носферату.
  Ярость не хотела отпускать. Викки боялась. Я чувствовал её страх кончиками пальцев в прикосновениях к ней, я ощущал его при каждом вдохе. Но и сейчас, с окровавленной грудью, она думала о своём муже. О долбаном ублюдке, так просто получившем мою женщину. Внутренний голос тихо зашептал, что Виктория Эйбель никогда не была моей. Что не стоит портить себе удовольствие от игры и кончать с нею так скоро.
  Я вышел из кабинета. Следовало распорядиться, чтобы её накормили и отвели в комнату, которую я приготовил для неё много лет назад. Ей ещё рано умирать. Наша игра будет бесконечной.
  
  
  Глава 5
  
  18*** г.
  
  Я писала ему письма, конечно, зная, что никто их не прочтет для него кроме меня, поэтому не отправляла. Они все, перевязанные бордовой лентой, лежали в ящике моего стола в особняке в пригороде Парижа. Возможно, это странно - писать письма тому, кто никогда не умел читать и вряд ли научится, но я должна была все ему рассказывать. Я привыкла за те месяцы, когда приходила к его клетке, ставила кресло и читала вслух книги. Тогда я считала нормальным, что кто-то сидит на цепи в неволе, лишенный всех человеческих прав и даже имени. Тогда были другие времена, я не знала, кто меня окружает и жила в счастливом неведении. Возможно, так же жили дети в других странах мира, когда рабство не считалось чем-то необычным и постыдным, когда жестокость не скрывали так тщательно, как сейчас. Кто-то ставил себя выше других, решал, кому жить, а кому умирать, как жить, чем жить и с кем. Я не знала, что лучше: та ужасающая откровенность, голая и неприкрытая черствость и в тоже время ханжество, или лицемерие нынешнего мира, в котором ничего не изменилось, за исключением более надежных масок, лживых, прикрытых благими намерениями и соблюдением законов Братства. Я была обычной смертной, которую растили вампиры. Нонсенс. Мне не рассказывали о моих родителях, я не помнила их. Потом, спустя годы, я узнаю, что меня удочерили после того, как моих родных отца и мать сослали в ссылку. Отец умер от "падучей" болезни, а мать... мне так и не рассказали, что с ней произошло. Альберт нашел меня по настоянию своей жены - Элены. Они вырастили и воспитали меня. Любили, обожали и баловали, всячески ограждая от лишних знаний и от их собственного мира за гранью человеческой реальности. Спустя столетия я начну понимать, насколько абсурдно сочетание дикой жестокости к окружающим и, в тот же момент, любовь к своему ребенку.
  В то время я считала, что меня окружают люди, и не одобряла действий отца, но не могла осуждать. К тому же, меня потчевали лживой сказкой о великих открытиях для человечества, второсортности заключенных в подвалы лаборатории объектов. Их опасность для общества я видела сама, так же, как и то, что мой отец совершает самое благородное дело - дает возможность этим недосуществам приносить пользу для других. Ведь мой отец врач. Ученый. Он сделал много полезных открытий в медицине для того времени. Изобрел чудодейственные лекарства, первые вакцины и противоядия для своих собратьев, а я еще не понимала, какой ценой сделаны эти самые открытия. Сколько трупов закопано за каменной оградой с тыльной стороны нашей усадьбы. Какие жуткие опыты проводились, в каких диких условиях содержали несчастных, обреченных на смерть в застенках клиники Эйбеля. Он был гением, любящим меня до безумия, а по сути - чудовищем. Намного страшнее, чем те, кого он заковал в цепи в подвалах нашей усадьбы.
  В том возрасте меня устраивали иные объяснения. Впрочем, скрывалось так много, что я не знала истинного положения вещей. Я узнаю его намного позже, когда стану старше и у меня откроются глаза на слишком многое.
  Мое чтение вслух было одним из экспериментов. Отец записывал реакцию объекта на самые различные литературные произведения.
  Я читала вне зависимости от того, как вел себя заключенный в клетке. Он мог игнорировать меня, мог слушать, мог с ненавистью смотреть на отца и греметь массивной цепью. Но два раза в неделю я была обязана ему читать. Отец не знал одного - я делала это с удовольствием. Одинокому ребенку, изолированному от других детей, выросшему в своем собственном мире с частными учителями, горничными и няньками, было не с кем общаться. Одиночество толкает на странные поступки. Меня оно толкнуло к тому, кто, по сути, никогда не должен был стать мне ближе бродячей и больной собаки.
  Уже тогда я мечтала стать актрисой. ОН был первым моим зрителем, потому что я играла для него различные роли, а не просто читала. Меня увлекало, и я не могла остановить поток эмоций. Со временем стала приходить каждый день. Даже когда мне казалось, что он не слышит меня, я все равно играла для него. А иногда его все же увлекало мое чтение. Вскоре я определилась, какие произведения нравятся ЕМУ больше всего, и читала именно их. Он оживлялся, придвигался ближе к толстым прутьям клетки и, не моргая, смотрел на меня. А мне нравилось, что он слушает, склонив голову на бок. Шли месяцы. День за днем. Я уже не только читала вслух. Иногда я просто рассказывала, как прошел мой день, где я побывала с отцом и что видела. Какой мир снаружи его клетки. Я говорила с НИМ обо всем. О своем идиоте-учителе по английскому и о глупой горничной, которая не может запомнить, что я ненавижу розовый цвет. О своей гувернантке, о двух щенках, которых мне подарил отец, о том, что мама последнее время уезжает надолго из дома, и я скучаю по ней. О канарейке за окном моей спальни, о цветах, и том, как они пахнут. О своих любимых блюдах, о том, как путаются мои волосы по утрам, и как долго я расчесываю их, прежде чем ведьма-Марта придет с гребнем, чтобы укладывать мою вьющуюся шевелюру в прическу. О своих мечтах...Оказывается, мы можем рассказать очень много, если нас просто слушают, а он слушал. Всегда.
  А потом я придумала ему имя - Рино. Пройдет еще немало времени, прежде чем я назову его так вслух. Я все больше и больше времени проводила со зверем. Охрана пропускала меня без проблем. Это потом я узнала, что только во время моих посещений он тихо сидел в клетке, а когда я уходила - бесновался, пытался сорвать цепь, тряс прутья решетки, рычал. Рино так и не принял свою неволю, несмотря на то, что не знал свободы. Но она жила внутри него. Он не смирился, никогда не ломался, что бы с ним не делали и как бы не унижали, но на колени не поставили. Физически - да, но не морально. От него веяло гордостью, которая въелась ему в вены. Некоторые рождаются с дикой волей к свободе, будучи рабами. Он не склонял головы ни перед кем. Его ломали так жестоко, как только вообще могли ломать живое существо, а он восставал из пепла еще более строптивым и дерзким, чем был до этого. Но именно благодаря этим качествам Рино выжил в этих условиях. Остальные превращались в бессловесный хлам, а потом и вовсе исчезали. Охранники, наверное, сошли бы с ума, если бы знали, что я сидела на полу у самых прутьев, а он, вцепившись в них пальцами, часами слушал то, что я читала или рассказывала. Иногда мне даже казалось, что он меня ждет. Несмотря на то, что мы не разговаривали, я понимала его эмоции по глазам. Рино называли жутким уродом, монстром, тварью. А мне он казался очень красивым. Как дикий хищник, который томится в неволе. Его мускулистое тело, грация движений, вперемешку с резкостью и молниеносностью завораживали меня. Особенно взгляд. Я видела в нем тысячи оттенков самых разных эмоций и никогда ни одна из них не вызывала во мне страха. Я смотрела на Рино и любовалась его бронзовой кожей, длинными, спутанными, темными волосами, его резко очерченными широкими скулами и ровным носом, чувственными губами и тем, как они иногда подрагивали, если он увлеченно слушал очередную историю в моем исполнении. Иногда мне даже казалось, что в его разноцветных глазах блестят слезы или сверкают искры веселья. Он никогда не смеялся и не плакал вслух. А я содрогалась всем телом, если видела на нем новые шрамы. Я мечтала вырасти и забрать его отсюда, чтобы он жил в моем доме и чувствовал себя человеком, чтобы никто и никогда не причинял ему боль. Я эгоистично хотела, чтобы отец нашел другой объект, а Рино отдал мне, все еще не понимая, что само слово "отдать" уже не подразумевает свободу воли, но я была ребенком. Это сейчас я знаю цену свободе и осознаю всю чудовищную жестокость, которую мы проявляли по отношению к тем, кого считали ниже себя.
  Единственное, что я могла тогда сделать для Рино - это закатывать истерики, когда во время моих посещений его забирали охранники. Несколько раз мне даже удавалось их остановить, но чаще его уводили. Потом несколько дней меня не пускали к нему. Когда истерзанное тело возвращали в клетку, на нем не было живого места, это я узнаю и увижу потом, спустя годы. А тогда я дико боялась, что однажды он не вернется. Как те, другие, чьи клетки видела пустыми, после того, как их уводили. В тот раз, когда многое начало меняться в моем сознании, в моем отношении к Рино, я бежала за охранниками по снегу, раздетая, в легком домашнем платье и кричала, чтоб его оставили в покое, била здоровенных мужчин маленькими кулаками и тащила на себя тяжеленную цепь. Просто в тот раз я услышала, как они говорили, что, возможно, этих опытов объект не переживет и всеми силами пыталась помешать. Но какие силы могли быть у хрупкого подростка в сравнении с вампирами? Только их страх перед моим отцом. И именно он заставлял их выполнять его приказы, и уж точно не мои.
  Меня забрали слуги, насильно увели в спальню. Я заболела. Видимо, простудилась. Человеческие дети очень хрупкие существа. Меня лихорадило, все тело горело, сильный кашель мешал спать, и я задыхалась по ночам. Наверное, это была пневмония. В то время от нее умирали, но, несмотря на то, что я не могла встать с постели, даже приподнять голову, я не переставала думать о Рино. Это были первые зачатки моих чувств к нему. Я начала сильно тосковать. Я мучилась от неизвестности и не решалась спросить у отца, жив ли он. Отец бы не понял. Это было неправильно, постыдно, запретно - спрашивать об объекте. Даже будучи ребенком, я уже понимала, что мои чувства к нему неправильные.
  Когда в болезни настал кризис, и отец с матерью долго спорили за дверью моей спальни, я, дрожа всем телом от лихорадки, лежала и слушала, как гремят внизу цепи, слышала рык, и с какой-то болезненной радостью понимала, что он жив, а еще, как бы абсурдно это не прозвучало, тоскую не я одна. Мне стало легче. К утру спал жар, и я пошла на поправку. Меня могли назвать сумасшедшей, а я бы и не осмелилась кому-то сказать о своих догадках. Мне бы не поверили. Объекты не умеют чувствовать, они лживые твари и они хуже животных. Существуют лишь за тем, чтобы над ними издевались и унижали, для этого их создала природа. Я с этим выросла. Меня учили так думать. Но кто сказал, что я была с этим согласна?
  Первым делом, когда смогла встать с постели, я пошла к нему. Не пошла, а побежала, на слабых, дрожащих ногах, худющая, почти прозрачная, я перепрыгивала через ступеньку, спускаясь вниз, в подвал, с дико бьющимся сердцем и сумасшедшим желанием наконец-то его увидеть. Мне тогда было тринадцать. Наверное, это тот самый возраст, когда пробуждаются девчоночьи фантазии, первая любовь, мечты. Только если мои сверстницы мечтали о принцах, серенадах под окнами и прогулками под луной, как в красивых романах Вальтера Скотта, я мечтала о том, что однажды дикий зверь на цепи заговорит со мной. Я заберу его далеко-далеко, где никто не узнает, что он заключенный, и мы будем жить вместе. А еще - я не любила Скотта, я любила мрачного Шекспира. Его трагедии, которые заставляли меня рыдать и чувствовать себя живой. Именно их я чаще всего читала ему.
  Когда спустилась по ступеням, увидела, как Рино резко встал с матраса и молниеносно оказался у прутьев клетки, вцепился в них пальцами. Он жадно меня осматривал с ног до головы. Это был первый раз, когда я подошла очень близко. Настолько близко, насколько не отважился бы никто из охраны. И тогда я заметила на нем множество ран. Мелких порезов, следов от ударов. Пока я металась на постели в лихорадке, его безжалостно и методично избивали за то, что он ломал свою клетку, гнул массивные прутья.
  Глядя на рваные раны, я сама не знаю, как осмелилась...но я протянула руку и коснулась его щеки с глубоким порезом. Он дернул головой, и мы оба замерли. Я с протянутой рукой, а он застывший и смотрящий прямо мне в глаза. И вдруг зарычал, оскалился, дернул решетку с такой силой, что задрожали стены. Его лицо стало жутким. Звериной маской, в которой не осталось ничего человеческого. Возможно, он пытался напугать меня, чтобы я убежала и больше не приходила. Увидела истинную сущность монстра. Поняла, насколько он опасен для меня. Только я не боялась. Тогда я подумала, что он рычит от боли.
  - Очень больно? - шепотом спросила я и все же коснулась его щеки, покрытой сетками вен бордового цвета.
  В этот раз он не отшатнулся, а я провела кончиком пальцев по едва затянувшейся ране. Мне было так невыносимо больно, словно это мои раны, словно это моя кожа распорота шипами плетки. Медленно потух фосфор в глазах, в них отразилось дикое недоумение, и жуткое лицо снова стало человеческим. Я убрала спутанные пряди волос с его лба, очень осторожно, едва касаясь.
  - Не сопротивляйся им больше...пожалуйста. Я не хочу, чтоб тебя били. Не сопротивляйся, - попросила я, - обещай мне, Рино!
  Я даже не почувствовала, как по моим щекам текут слезы. А он протянул руку в кожаной перчатке, тронул влагу на моей щеке, поднес пальцы к губам и облизал.
  ќ Это слезы, - тихо сказала я, - они солоновато-горькие. Люди плачут, когда им больно физически или морально. Когда им очень-очень больно.
  - Тебе больно?
  И в этот раз вздрогнула я. Это был его первый вопрос ко мне за долгие месяцы полного безмолвия. Он заговорил со мной. Оказывается, Рино умел говорить. А я считала его... впрочем, меня учили так считать. Мы все ошибались. Не все такое, каким кажется на первый взгляд. Особенно для меня. Разве я знала, что передо мной вампир, которому больше сотни лет и он повидал столько, сколько я не успею в человеческом теле, даже если проживу несколько жизней? Ведь на вид ему можно было дать не больше двадцати - двадцати пяти.
  - Да...мне больно, когда больно тебе.
  Ответила я и снова тронула его рану на скуле. Он слегка прищурился, глядя на меня.
  - Рино?
  Я кивнула.
  - У всех должно быть имя. Меня зовут Виктория...Викки. Ты ведь знаешь. А я... я буду звать тебя Рино. Когда-то я читала легенду, очень красивую кельтскую легенду, о воине-варваре. Его звали Рино. Ты похож на него.
  И я впервые увидела, как монстр улыбнулся. Часто говорят, что улыбка преображает лицо. Но то, что произошло с ЕГО лицом от улыбки, не смог бы понять никто, если бы не увидел, как я. Она меняла Рино до неузнаваемости. В эту секунду он казался мне не просто красивым, а ослепительным. Очень белые зубы, чувственный изгиб губ и выражение глаз...совсем другое. Некая минута откровения, когда он сбросил маску чудовища. Ту самую, которую все от него ждали.
  - Я согласен, девочка. Пусть будет, Рино, - у него необычный голос. Очень низкий, с хрипотцой.
  Он принял свое имя, и я даже показала ему, как оно пишется. А на следующий день он просил меня написать мое имя. Хотя, "просил" - это громко сказано. Рино не умел просить, как и не умел жаловаться, унижаться, стонать и кричать от боли.
  - Напиши - Викки.
  Я написала, он забрал листок бумаги и спрятал под матрас. Много лет спустя, я увижу на этом свернутом вчетверо клочке имя "Викки", написанное тысячу четыреста шестьдесят восемь раз. Ровно столько дней я была во Франции. Темно-коричневые буквы на пожелтевшей бумаге. Рино никогда не имел чернил... он писал мое имя кровью.
  После болезни, а, возможно, узнав ее истинную причину, отец отправил меня в Европу учиться. На четыре года. На бесконечные, вечные четыре года, в течение которых я каждый день писала Рино письма и надеялась, что когда вернусь, он еще будет там... Сейчас я понимаю, что уже тогда я любила его. Той самой светлой, первой любовью, которая только зародилась. Хрупкой, нежной, противоестественной для нас обоих. Любовью, которая после моего возвращения перерастет в дикую страсть, а потом и в больную одержимость.
  .
  
  Глава 6
  
  "...Объект не приходит в сознание уже более сорока восьми часов. Единственными признаками, подтверждающим, что он ещё жив, являются слабое сердцебиение и еле заметное дыхание. В случае, если в течение двенадцати часов Объект не выкажет других признаков жизни, рекомендуется его уничтожить..."
  
  Есть ли свет в конце тоннеля? Видят ли умирающие, лёжа на смертном одре, ангелов, зовущих их к себе? Слышат ли голос Всевышнего, взывающий к ним? Люди тысячелетия задавались этими и подобными им вопросами. Можно подумать, понимание того, что тебя будет ждать какой-нибудь инфантильный белокурый ангел у ворот Рая, поможет легче принять собственную смерть. И те, кто утверждают именно так, очень сильно ошибаются, и, что намного хуже, вводят в заблуждение других идиотов.
  Я лежал на этом грёбаном смертном одре, правда, не на шёлковых простынях и в окружении близких и родных, а на холодном металлическом столе и в полном одиночестве, иногда нарушаемом тихими голосами Доктора и его помощников. И я с абсолютной уверенностью могу утверждать, что ТАМ никого из нас не ждут ни ангелы, растягивающие на губах лицемерные улыбки, ни тот самый таинственный свет в конце тоннеля. Нет никакого тоннеля. И света тоже нет! Есть только непроглядная тьма, впившаяся в тебя своими жирными скользкими щупальцами. Она вокруг тебя. Она пугающе беззвучна тем самым особым безмолвием, которое давит на уши хуже, чем похоронный звон колоколов. И эта мгла вокруг тебя настолько реальна, что начинает казаться, протяни руку и коснёшься её, ощутишь, насколько она тяжёлая. А ещё она не мёртвая. Она живая. Она существует за счёт твоих жизненных сил. Она входит сквозь поры, ты вдыхаешь её с каждым вдохом, и вот уже она начинает высасывать из тебя жизнь, жадно и быстро или же мучительно медленно, растягивая твою агонию, пока ты лежишь безмолвным овощем, понимая, что у тебя не остаётся шансов. ОНИ дали тебе всего двенадцать часов на то, чтобы вынырнуть из этой трясины и вдохнуть насквозь пропахший медикаментами воздух. И вроде бы ты сам себе задаешь безмолвный вопрос, а зачем бороться? Разве не лучше сдохнуть тут, на этом столе, и тем самым прекратить собственные мучения? Не лучше ли сдаться? Вряд ли то, что ждёт меня после смерти, будет хуже того, что я видел при жизни...
  Вот только какая-то часть внутри тебя не даёт смириться с этой безысходностью раньше времени. Она призывает к борьбе с темнотой, с собственной слабостью и с самим с собой.
  "Ты должен выжить! - шепчет она. - Ты должен вырваться! Свобода! - кричит она. - Они должны поплатиться! Месть!" - голос неожиданно срывается, и ты понимаешь, что сделаешь что угодно, но вырвешься из цепких лап старухи с косой. Как ни странно это звучит, но ты даже готов сдохнуть ради того, чтобы выжить. Месть - это чертовски сильный мотиватор. И вот ты начинаешь свою игру со смертью. Посылаешь мысленные сигналы организму, заставляя вдвое быстрее работать сердце, разгоняя кровь по венам. Ты убеждаешь самого себя, что обязан очнуться. Что двенадцать часов - это слишком мало для того, кого ждёт вскоре целая вечность по ту сторону реальности. Но тому, у кого появилась цели для дальнейшего существования, достаточно и этого срока.
  
  "...Объект пришёл в сознание за шестьдесят минут до истечения времени, отведенного ему на восстановление. В 19.38 Объект неожиданно принял сидячее положение и издал трубный звук, похожий на рычание. В лаборатории, помимо него, находилась доктор Шварц..."
  Тьма постепенно убывала назад, шипя и скалясь, не желая выпускать из лап свою законную добычу, но с каждой секундой дышать становилось всё легче и легче. В тот раз я переиграл костлявую, всё-таки очнувшись в тёмном полумраке комнатушки, называемой лабораторией. Распахнул глаза и застонал от какофонии звуков и запахов, окутавшей тут же. И шелест бумаг, и дыхание кого-то совсем рядом на расстоянии вытянутой руки, и запах розового мыла вперемешку с противным запахом лекарств, защекотавший ноздри. А ещё...ещё аромат сочной свежей крови. Я чуял его настолько ясно, будто мне под нос сунули плошку, наполненную до краёв ею. Я слышал, как она бежит по венам, и чувствовал, как пересохло в горле от голода. Как запекло дёсны от потребности впиться клыками в шею женщины, удивленно вскрикнувшей, когда я рывком сел на столе.
  - Пришёл в себя, ублюдок? - она испуганно попятилась назад, когда я разорвал веревки, которыми был привязан к столу, спрыгнул с места и абсолютно голый двинулся ей навстречу. - Выродок очнулся! - трусливая тварь в белом халате пронзительно завизжала, призывая на помощь, но тщетно. Уже через мгновение я смаковал свой первый завтрак после пробуждения, свою первую "чистую", "живую" кровь, содрогаясь от удовольствия, когда по горлу потекла не только драгоценная горячая лава её ароматной крови, но и жизненная сила той, чьей главной обязанностью было получать образцы моей кожи. И если сейчас в этой процедуре нет ничего устрашающего, то тогда, более сотни лет назад, это означало вырезание кусочков плоти с тела. Естественно, без какой-либо анестезии.
  В коридоре появлялась миниатюрная женщина в кипельно белом халате и, презрительно кривя губы, аккуратно шинковала кожу медицинским ножом на мелкие ошмётки. А я даже не мог сопротивляться, временно парализованный какой-то дрянью, которую они подсыпали в еду. Но зато я всё прекрасно чувствовал, каждое движение ножа, кромсающее на части моё тело, я прекрасно видел фанатичный блеск в глазах Шварц, её наполненные брезгливостью движения.
  А сейчас она валялась у моих ног, с разодранным горлом и глядя остекленевшими глазами в белый потолок. Сзади послышался звук захлопнувшейся двери, я развернулся и оскалился, увидев Доктора с довольной улыбкой на лице. В его глазах светился триумф.
  - Великолепно! Просто великолепно! - воскликнул Эйбель, даже не обращая внимания на дохлую вампиршу на полу.
  Вот тогда я и осознал, с каким дьяволом мне придётся воевать. Игра со смертью не закончилась победой. Она вышла на более сложный уровень. Да и победа ли это была? Почему-то при взгляде на светившегося от непонятной мне радости немца я понимал, что мой успех в этом противостоянии не всегда будет означать его падение. Не всегда...
  
  "Объект убил доктора Шварц, едва очнувшись. Налицо увеличение мышечной массы Объекта...
  ...Таким образом, можно утверждать, что рецепты, рекомендованные ведьмой, возымели определенное воздействие на физическое состояние Объекта, заметно улучшив его..."
  
  Первая "живая" кровь, как первая любовь, её невозможно забыть. Даже рождённому вампиру. С того времени я выпил не один десяток жизней, но кровь моей мучительницы до сих пор кажется мне самой вкусной и насыщенной.
  Так же, как и первая любовь, оставившая самые яркие и сильные эмоции после себя. Пусть даже мне не с чем сравнить, так как она оказалась и последней. Виктория Эйбель...Викки...Девочка...Моя девочка.
  Маленький человечек, однажды вихрем ворвавшийся в мою жизнь, вызывавший самые противоречивые чувства. От ненависти до любви - это было про нас. И от любви до ненависти - это тоже про нас. Очень жаль, что этот короткий путь в два шага - от ненависти до ненависти - я прошёл за столь длительное время, оставившее тысячи воспоминаний, которые выворачивают наизнанку всю душу. Раз за разом...
  Самые разные воспоминания. Совершенно не похожие одно на другое. Но соединённые всё же чем-то единым. Ею. Её улыбкой. Её голосом. Той радостью, что взрывалась в сердце, когда Викки, перепрыгивая через ступени, сбегала ко мне, весело смеясь и визжа. Наполняя мёртвую и угрюмую тишину вокруг своим звонким голосом.
  Она постоянно что-то говорила. Поначалу это раздражало. Очень сильно. Невыносимо. Хотелось вырваться из клетки и схватить маленького змеёныша Эйбеля за тоненькую шею, и сломать её одним нажатием пальца. Как цыплёнка. Бесконечный поток вопросов мне, отцу и его лизоблюдам. Зачастую ей даже не требовались ответы. Она перескакивала с одной темы на другую, постоянно теребя подолы ярких платьев, играя тёмными локонами волос и доводя до сумасшествия своим присутствием рядом.
  А потом она неожиданно исчезла. Это я потом узнаю, что Эйбель отправил жену с ребенком куда-то отдыхать. "Там очень тепло и есть море. Оно такое огромное и страшное. Но я не боялась."
  А поначалу я буду радоваться, что не вижу крохотного человека рядом с Доктором, что никто не действует на нервы своими возгласами и смехом, что всё вернулось на круги своя. Поначалу. Потому что уже через несколько дней я буду с нетерпением ждать приходов Эйбеля. И пусть каждый его визит означал для меня бездну мучительной физической боли и унижений, но теперь я бы согласился и на это. Потому что мир снова становился слишком бесцветным и тусклым без её присутствия.
  - Я - девочка... - так она сказала мне впервые после своего возвращения. - Хочешь, я буду только твоей девочкой? - с серьёзным видом спрашивала она, покусывая большой палец. И я хотел. Я безумно хотел этого. Чего-то или кого-то своего. Ведь даже железная цепь, натиравшая шею, и ненавистная клетка принадлежали не мне. Да что уж говорить об этом - мои телом по своему усмотрению распоряжались другие.
  А теперь у меня появилась своя Девочка. Маленькое хрупкое создание, заменившее собой весь остальной мир, затмевавшее одним своим присутствием все последствия перенесённых опытов.
  Я долго не мог понять, почему немец позволяет своей дочери приходить ко мне, сначала просто с разговорами, а потом и с книгами, которые она читала с огромным удовольствием. Сучий потрох садился в самом углу со своей любимой белой тетрадью и, не отрывая глаз, наблюдал за мной, периодически что-то записывая.
  
  "...Объект не реагирует на процесс чтения. За все время он не выказал признаков заинтересованности, не покидал свой угол и не поднимал головы..."
  
  "...Объект активно интересуется процессом чтения. Он подходит вплотную к решетке камеры и периодически шевелит губами. Есть подозрения, что таким способом он пытается воспроизвести определенные слова, не знакомые ему...
  ... Налицо прогресс в его умственном развитии. Рекомендуется продолжить подобную терапию..."
  
  Викки росла и менялась, постепенно заполняя собой всё пространство вокруг. Нет, она не была моим другом. Иногда мне казалось, что эта Девочка - часть меня самого. Настолько ярко она передавала мне свои эмоции в рассказах. Я словно видел её день своими глазами. За неимением собственной я проживал её жизнь и жизни героев книг.
  Именно она объясняла мне самые простые вещи, со временем переставая удивляться тому, что я ничего не знаю. Рассказала мне о светлом дне и ярком солнце, о родителях и детях, о дружбе и любви, об ангелах и демонах. Всё это я узнавал день за днём от неё. В моём мире существовали только холодные ночи и темнота, которая изредка рассеивалась равнодушным лунным светом. Только боль и крики, унижения и ненависть. Я не видел ни одного ангела, но меня окружали демоны, злые и жестокие. Я мог бы многое рассказать ей о своей реальности, но не хотел. Даже после того, как начал разговаривать. Даже после её многочисленных просьб. Мне казалось кощунством портить такую чистую душу, загрязнить её историями о том, как отец моей Девочки два раза в месяц заставляет меня убивать таких же подопытных, как я. Или о том, что почти каждую неделю он выявляет, действует ли та дрянь, что они дают мне с едой. Дрянь, призванная укрепить кости или ускорить их регенерацию. Ну, и, конечно, единственным верным способом для проверки являлось методичное избиение, выламывание конечностей. Ни к чему маленькой незапятнанной душе знать о тех тоннах физической боли, что я пропускал через себя, порой не сдерживаясь и стирая зубы до дёсен, прокусывая щёки и язык до крови, и всё же воя бешеным зверем, когда смоченная в вербе плеть обжигала пламенем израненную спину.
  Тогда я и предположить не мог, что возненавижу ту, кого долгие годы боготворил. Что она окажется самой последней тварью, лживой мразью, настоящей дочерью своего отца. А актёрское мастерство впитается в её кровь настолько прочно, что даже я - тот, на чьих глазах она росла, не распознает обмана и тонкой игры богатой зарвавшейся сучки.
  - Я люблю тебя, Рино... - тоненькая ручка касается моей щеки, очерчивая губы. - Боже! Я так сильно тебя люблю! Я так соскучилась...
  И я верил. Как последний дурак... Как смертник, идущий в логово кровожадного зверя, верит, что останется живым, так и я верил в её любовь к себе. С осторожностью...С неким страхом, что ошибусь, но всё же верил. И я, мать её, всё-таки ошибся. Теперь пришло моё время! Теперь сцена полностью моя! И я залью её кровавыми слезами Виктории Эйбель.
  
  
  Глава 7
  
  
  В моей узкой комнатке не было ни одного окна, только белые стены, белая постель и полное отсутствие другой мебели. Я сидела на кровати, подобрав ноги, чувствуя, как натирает шею ошейник. Эту комнату явно готовили для узника или узницы. Всё было рассчитано: и длинная цепь, прикованная к ошейнику, который ловко надели на меня, и ее длина, которая позволяла ходить по периметру комнатушки, похожей на клетку. Эта комната напоминала мне ту, другую. Только тогда я была по другую сторону решетки. Он решил сломать меня, поставить в то же положение, в котором был сам много лет назад. Все действительно продумано до мелочей. Только почему спустя столько лет? Почему я? Неужели ему мало всего, что он сделал со мной тогда? Всех тех унижений, через которые я прошла, слез, боли, как моральной, так и физической. Он сломал меня тогда и сейчас, спустя столько лет, он хочет ломать меня снова. Только я уже не маленькая и глупая девочка, которую он использовал, а взрослая женщина, и я уже не человек. Сломать меня будет намного сложнее, чем раньше...Тогда я его любила. Я была обычной наивной дурочкой, которой манипулировал умный игрок. Я отыграла партию, и про меня забыли, чтобы спустя столько времени вспомнить снова и с садистским удовольствием доломать. Когда он был настоящим? Тогда или сейчас? Наверное, сейчас. Убийца, зверь, чудовище, а я смотрела на него сквозь розовые мечты семнадцатилетней девочки, которая влюбилась впервые.
  Впрочем, кому я лгу. Рино был единственным мужчиной, которого я любила. Больше никогда и ни к кому я не испытывала и десятой доли той безумной страсти, которой испытывала к нему. Своему первому мужчине, который растоптал меня, проехался по мне танком и сплясал на моих костях победный танец.
  
  18**** г.
  Мне исполнилось семнадцать. Я стала более самостоятельной, развлекалась на балах, ездила на спектакли и в оперу, изменилась, повзрослела. Как-то совсем незаметно для себя. В зеркале я видела все ту же пигалицу, взбалмошную, худую, с длинными спутанными волосами, которые было всегда трудно расчесать, с глазами на пол лица. В моде в то время были пышные голубоглазые блондинки (а когда они не в моде?) Мои подруги мазали волосы какими-то настоями из трав, отбеливали кожу, старались не загорать на солнце. Я была далека от этого. Они обсуждали парней, новые знакомства на балах, а я писала письма Рино.
  За это время я успела познакомиться с Арманом. Его семья часто принимала меня на выходные у себя или наносила визиты в нашу усадьбу. Тогда я не понимала, что таков план отца, и уже тогда он решил, что я выйду замуж за Рассони.
  Мне нравилось бывать в его обществе, я получала от этого истинное удовольствие. Арман чертовски умен, образован, начитан, красив. Той аристократической красотой, которая бросается в глаза с первой же встречи. Но мое сердце уже было не свободно, ведь я была ЕГО девочкой, а, значит, другие мужчины уже не имели никаких шансов. Пусть тогда я еще не осознавала всю степень моей одержимости Рино, да и не были еще мои чувства одержимостью. Они были нежными и красивыми, детскими, наивными. Потому что и мои воспоминания о нем тоже были детскими. Я еще не смотрела на него глазами женщины. Точнее, я еще не томилась от едкого плотского желания, которое потом пожирало меня от одного его взгляда, я еще не познала его руки и ласки, я еще не знала, что он может мне дать, и как много захочу отдать ему.
  
  В Париже я успела сыграть в своем самом первом спектакле. Это была авантюра, потому что в те времена актерами были отнюдь не аристократы, а, скорее, бедняки, которые таким способом зарабатывали на жизнь, но меня завораживал театр, музыка, и я мечтала выйти на сцену. Боже, я знала наизусть почти всего Шекспира!
  Я рассказала о своих мечтах Арману, и он притащил меня за кулисы. А потом устроил так, чтобы я сыграла второстепенную роль в массовке, но я была просто безумно счастлива, я визжала от радости и чуть не задушила его в объятиях. А потом, сломя голову, побежала домой, чтобы написать очередное письмо Рино. Я так привыкла обо всем писать ему. Рассказывать о том, как захватывает дух от сцены, о том, как я лечу к звездам, когда на меня смотрят зрители. Это моё. Моя мечта.
  Тогда я еще не знала, что она станет реальностью.
  ***
  Я вернулась из Франции вместе с Арманом и его семьей. Они выехали на день раньше, чем должна была выехать я, и с удовольствием взяли меня с собой. Я упросила их сделать сюрприз отцу.
  Рассони купили усадьбу по соседству с нашей, и обещали быть теперь частыми гостями у отца. Меня это радовало, ведь раньше у меня не было друзей, а я искренне считала Армана своим другом. Я не замечала ни его взглядов, ни блеска в глазах, ни случайных прикосновений. Да, мужчины обращали на меня внимание, но я не обращала на них. Тогда мне еще было чуждо кокетство, флирт и так далее. Потом я овладею им в совершенстве, но не в те времена.
  Я горела желанием поскорее вернуться, и не думала о маме, которую не видела несколько месяцев, не думала об отце, я думала о своем Рино. Я молилась, чтобы за это время он никуда не делся, чтобы его не выгнали, не продали, не убили или не покалечили.
  От нетерпения сводило скулы, я смотрела в окно кареты и нервно постукивала пальцами по коленям, иногда сдержанно улыбалась Арману и его матери. Всегда поражалась, какая она молодая и красивая. Впрочем, как и моя мать. Как и все, кто меня окружали. Чуть позже я начну задумываться о том, что среди наших знакомых нет стариков, нет даже пожилых людей. А сейчас я рассеяно отвечала Рассони и поглядывала в окно.
  Как только карета остановилась возле нашей усадьбы, я спрыгнула с подножки и бросилась в дом. На ходу понимая, что не попрощалась ни с Арманом, ни с Элен. Но разве это в тот момент было важно? Я думала только о встрече с Рино. Ветер унес мою шляпку и растрепал волосы, а я, приподняв юбки, мчалась к стеклянным дверям, распахнула их и, пролетев мимо дворецкого, бросилась вниз по ступеням, сломя голову, с бешено бьющимся сердцем.
  Когда Рино увидел меня, он молниеносно оказался возле решетки. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, и от счастья не могла сказать ни слова, а потом он вдруг отпрянул и застыл на месте.
  Рино рассматривал меня, словно удивляясь переменам, которые во мне произошли. Узнавал и не узнавал одновременно. А я, радостно улыбаясь, прильнула к прутьям. Пожирала его голодным взглядом, с каким-то диким восторгом понимая, как безумно скучала по нему, и осознавала, как много он значит для меня. Ведь в тот момент, когда увидела, я снова ожила. В одно мгновение детская увлеченность и привязанность вдруг превратилась в неконтролируемое безумие, меня захлестнуло каким-то сумасшедшим огнем страстного желания быть рядом с ним всегда и не расставаться ни на секунду.
  - Я - твоя девочка. Я вернулась.
  Но он не торопился подойти ко мне, и улыбка постепенно пропадала с моего лица.
  - Ты не узнаешь меня? Это же я - Викки, - в горле застрял комок, когда вдруг поняла, что меня видеть совсем не рады. Не такой встречи я ожидала... Впрочем, я слишком много напридумывала себе. Моя голова была забита романтическим бредом, который очень скоро испарится, оставив с голой и жестокой реальностью наедине.
  - Узнал... - глухо ответил он.
  Мне подумалось, что Рино, наверное, обижается или злится за то, что меня так долго не было.
  - Я не могла вернуться раньше, но я много думала о тебе. Каждый день. Писала тебе письма. Я покажу их, а если захочешь, все тебе прочту. Все до единого, и ты будешь знать, как сильно я скучала по тебе, - наивная простота, детская непосредственность, когда жизнь еще не научила скрывать чувства и эмоции, не научила носить маски и менять их при разных обстоятельствах.
  Рино сделал шаг ко мне, и у меня бешено заколотилось сердце. Так сильно, что, казалось, все мое тело превратилось в сплошное сердце, потому что оно пульсировало в ушах, в голове, в горле, в кончиках пальцев. Как же я сильно тосковала по нему!
  Он такой... такой красивый. Нет, не той красотой, которую сейчас показывают в глянцевых журналах и на экранах телевизоров. Нет. Это для меня он был САМЫМ красивым. Тогда я еще не знала значения слова сексуальный, харизматичный, с животным магнетизмом, с порабощающей грацией и диким взглядом разноцветных глаз. Он просто был больше, чем мужчина. От него веяло силой. Не той обыкновенной мужской силой, а именно мощью... как физической, так и моральной, опасностью, адреналином, зверем. И если другим эта мощь и дикость внушали страх, то меня они сводили с ума, притягивали магнитом. Его взгляд завораживал, проникал в душу. Я больше не видела перед собой оборванного несчастного Носферату, которому читала книжки. Я видела мужчину, и я осознавала, насколько сильно меня к этому мужчине влечёт, и это сильнее, чем четыре года назад...это уже нечто другое.
  Рино подошел еще ближе, и я взяла его за руки, протянув свои через прутья решетки, от прикосновения он вздрогнул, и я вместе с ним. Меня пронизало током от ощущения его горячих запястий над кожаными перчатками. Погладила ладонями, поднимаясь выше, наслаждаясь гладкостью его кожи.
  - А ты? Ты думал обо мне, Рино? Или забыл свою девочку? - заглянула ему в глаза и сжала пальцы на его руках.
  - Нет. Я не умею много думать, ублюдок Носферату не думает, - серьезно ответил он, а я мне от разочарования захотелось застонать, - и я не Рино. Я объект номер один.
  - Как не думал? Совсем? - в отчаянии переспросила я, и сердце больно сжалось от понимания своей ничтожности. Для него я лишь дочка ненавистного доктора, которая перестала докучать ему своим чтением и оставила в покое...а я... я так надеялась, что стала ему другом. Ведь он сам стал для меня всем.
  Рино отрицательно качнул головой.
  - Жаль...а я думала о тебе каждый день.
  - Жаль, - эхом повторил Рино.
  Я резко подняла голову и посмотрела на него.
  - Тебе жаль?
  - Что думала, - отрезал он и отошел от решетки, сел на матрас, облокотился о стену, закинув руки за голову и не глядя на меня.
  - Уходи.
  - Почему? - мне казалось, что я сейчас расплачусь от разочарования и обиды. Но он так и не ответил, а я еще несколько секунд стояла, в растерянности сжимая пальцы, глядя на его четкий профиль, легкую щетину на скулах, взъерошенные волосы и ушла. Внизу с грохотом лязгнули цепи.
  
  ***
  
  Я не приходила к нему несколько дней. Это было сложно. Знать, что он в нескольких шагах от меня, слышать лязг его цепей бессонными ночами, понимать, что могу так легко преодолеть расстояние в несколько ступеней. Только расстояние оказалось намного больше. Оно измерялось годами моего отсутствия, моим положением в обществе и его рабством.
  В это время у нас гостил Арман, и он отвлекал меня от невеселых мыслей о Рино. Мы гуляли в саду, ужинали и обедали на свежем воздухе. А по вечерам мне невыносимо хотелось спуститься в подвал, и я боролась с собой так долго, как могла. Ведь я так сильно ждала этой встречи. Долгие четыре года.
  На следующий день я не выдержала, и поздно вечером, когда отец прогнал меня спать, я все же решила спуститься к нему.
  Подбежала к клетке и, вцепившись в прутья, судорожно выдохнула - Рино в ней не оказалось. Разочарованно застонала. Только смятая постель, миска с водой и цепи. Я развернулась на каблуках и взбежала по ступеням, остановилась возле стражника и, грозно глядя на него, спросила:
  - Где объект?
  Тот растерялся:
  - Мне не велено...
  - Плевать! Я хозяйка этого дома, такая же, как и мой отец, и я хочу знать, где объект?
  - В пристройке, развлекает гостей, - ответил тот, оторопев. Я почувствовала, как по телу поползли мурашки от волнения. Слово "пристройка" всегда внушало мне страх. Там...за стенами этого здания ему всегда причиняли боль.
  Я вышла из дома и побежала к пристройке. В окнах горел свет, слышалась музыка и голоса. Я обошла здание со всех сторон, понимая, что вовнутрь мне не попасть. Отец, наверняка, выставил охрану. Наконец-то я увидела открытое окно. Запрыгнула на подоконник, а затем и в одну из комнат.
  Раньше я никогда не бывала в пристройке. В отцовской клинике. Мне было запрещено даже приближаться сюда.
  Я перевела дух, одернула подол платья, и не спеша пошла по коридорам, освещенным свечами в хрустальных канделябрах. Зеркала на стенах отражали растрепанную девушку в легком жемчужном платье, раскрасневшуюся и взволнованную. Я увидела на полу маскарадную маску, и, не раздумывая, надела ее на лицо.
  Крадучись, подошла к дверям залы, из-за которой доносилась музыка и женский смех, толкнула их кончиками пальцев, еще не решаясь войти. И хорошо, что не вошла. Все были так увлечены происходящим, меня никто не заметил. А я, как завороженная, смотрела на мужчину, стоящего посреди залы, почти голого, в одной набедренной повязке. Его окружили гости и рассматривали с нескрываемым интересом. Все в масках. Я видела, как плотоядно облизывались эти напыщенные аристократки ... и сама застыла, как вкопанная, потрясенная, с широко распахнутыми глазами я пожирала его голодным взглядом. Полным восторженного женского любопытства, когда впервые видишь тело любимого мужчины и задыхаешься от осознания, насколько он прекрасен. У меня дух захватило, и вспотели ладони. Подгибались колени, и по телу прошла дрожь. Высокий, худощавый, с очень смуглой кожей, обтягивающей рельефные мышцы, которые бугрились и играли при свете свечей. Мощная шея, сильные накачанные руки, широкие плечи, плоский живот с кубиками пресса, узкие бедра и длинные мускулистые ноги. Звериная красота, хищная. Тело завораживает идеальностью и великолепием. Я сглотнула и посмотрела на его лицо, в этот момент мне вдруг стало больно. Физически. Я словно ощутила на себе это унижение, его взгляд, полный ненависти и звериной ярости, устремленный на них, руки, сжатые в кулаки, сетку вен на щеке с четко очерченной скулой, и сильно стиснутые челюсти.
  Мне стало нечем дышать, захотелось растолкать их всех и набросить на него свой плащ, но я не смела пошевелиться. Отец не должен обнаружить меня здесь. Это явно запрещенные удовольствия, о которых я знать не должна. О которых, вообще, наверняка, не знает даже моя мама, которая сейчас находится в Испании. Я почувствовала отвращение к ним ко всем...и впервые отвращение к отцу за то, что затеял все это. За то, что выставил его на обозрение как скот. Впервые все мое существо отторгало происходящее на уровне инстинктов, когда я чувствовала эмоции Рино на расстоянии и, словно знала, как ненавистно ему все то, что происходит.
  Одна из женщин подошла к нему и тронула ладонью в шелковой перчатке его грудь. Я вздрогнула, словно сама прикоснулась к нему, и мне показалось, что я готова отдать что угодно, лишь бы вот так дотронуться до него.
  - Я самая храбрая из вас, - усмехнулась блондинистая красавица с вызывающе красными губами, - я его потрогаю и оценю на ощупь. Если Альберт помнит, за подобное развлечение ему щедро уплачено.
  От мысли, что отец продает Рино этим похотливым сучкам, я покрылась мурашками, и руки сжались в кулаки. Блондинка провела ладонью по мощному торсу, хотела коснуться щеки Рино, но тот отпрянул и брезгливо поморщился.
  - Норовист жеребец! - все расхохотались, а я сжала челюсти и зажмурилась. Мне невыносимо захотелось вцепиться ей в волосы. Чтоб не смела его трогать. В горле пересохло одновременно и от его красоты, и от неведомого мне ранее чувства, когда в сердце впиваются первые щупальца ревности. Тогда я еще не понимала, что это она и есть. Я просто сжимала и разжимала кулаки, пока женщина трогала Рино, как жеребца на рынке. Она пропустила его русые волосы сквозь пальцы, обошла его со всех сторон, сильно сжала его ягодицу.
  - Одни мышцы. Он великолепен. Он идеален. Тело Бога или Дьявола. Идем, уродец, пообщаемся. Мне сказали, ты прекрасно владеешь французским...хммм...языком.
  Снова стала напротив Рино и сдернула с его бедер повязку. Раздались женские возгласы: смущенные, восхищенные, и я сама прикрыла рот рукой. Я никогда раньше не видела полностью обнаженных мужчин, и сейчас не могла сдержаться, чтобы не опустить взгляд к его паху и снова отвести глаза, чувствуя, как вся кровь бросилась в лицо. Блондинка вдруг накрыла рукой член Рино и слегка сжала пальцы:
  - Тебя не возбуждает, когда мы на тебя сморим, ублюдок? У тебя не стоит на нормальных женщин? Альберт...твой объект импотент?
  Я вцепилась в косяк двери, тяжело дыша, с трудом сдерживаясь, чтобы не вбежать туда, а потом услышала голос отца:
  - Давай, мразь, не стой истуканом. Оправдай деньги, которые за тебя заплатили. Покажи дамам, на что ты способен! Иначе кожу сдеру живьем! Восстанавливаться будешь очень долго.
  Я услышала свист хлыста и увидела, как он опустился на спину Рино, но тот даже не вздрогнул.
  - Уводи его, Кэсси. Он твой.
  
  Женщина взяла Рино за руку и повела к двери, я отпрянула в сторону. А они прошли мимо меня. Даже не заметив. Да и куда там заметить, если эта развратная сучка обещала столько удовольствий.
  Но это я решила, что не заметил... на самом деле все он прекрасно видел...он чувствовал мой запах сильнее, чем каждый из них, его обоняние сильнее, чем у любого другого вампира, потому что Рино уникален. В зале продолжили смеяться и обсуждать полукровку, а я пошла за парочкой на носочках.
  Увидела, как женщина в маске затащила его в комнату, занавешенную красной прозрачной шторой. Я остановилась, не в силах пошевелиться и словно заворожённая наблюдала за тем, что будет дальше.
  Рино вдруг рванул блондинку к себе, разодрал корсаж и, схватив одной рукой за горло, другой сжал ее грудь.
  Полная грудь с торчащими сосками белела на фоне красного бархата, контрастируя со смуглыми мужскими пальцами. В этот момент он вдруг вскинул голову и посмотрел прямо на меня. Я отпрянула назад.
  - Даааа! - выдохнула блондинка. - Да, урод, именно этого от тебя и хотели! Ох...как быстро ты растешь в моих руках. Да ты гигант. Порви меня. Давай. Мне обещали, что ты сможешь доставить мне удовольствие.
  Я увидела, как Рино обнял эту женщину за талию, задирая подол ее платья. Его ладонь исчезла между ее ног и глаза женщины закатились, по её телу прошла судорога, она впилась в волосы Рино пальцами.
  
  Дальше я смотреть не хотела и рванула прочь оттуда. Мои щеки пылали, а сердце готово было остановиться. Я не понимала, что со мной происходит. Я была одновременно и шокирована, и в ярости, и очарована и ...впервые возбуждена. До предела, до покалывания во всем теле. Меня разрывало от желания вышвырнуть ту сучку и самой остаться с ним наедине. Хоть один раз.
  Мне невыносимо захотелось, чтобы Рино и ко мне прикоснулся так, как к той женщине. И чтобы посмотрел на меня так же, рвал на мне одежду в нетерпении. А потом я в бессильной ярости разбила вазу и сидела на полу, раскачиваясь из стороны в сторону. Я ненавидела их всех. И Рино тоже.
  Этой ночью я изучала свое тело и рассматривала себя в зеркале. Будучи дочерью врача, я знала все об отношениях женщины и мужчины еще до того, как уехала во Францию. Отец считал это естественным процессом спаривания для зачатия себе подобных у животных. Конечно, во Франции общаясь с другими девушками и читая запрещенную литературу, я уже прекрасно понимала, что люди этим занимаются не только для продолжения рода. Девушки рассказывали, что это приносит невероятное удовольствие, что ради этого удовольствия, а не во имя возвышенных всяких там эмоций, совершаются безумства и самые страшные преступления.
  Я прикасалась к себе кончиками пальцев, закрыв глаза, а потом наоборот пристально глядя на свое отражение. Я красивая? Какая я в глазах мужчин? Я им нравлюсь? Рино...ему я могла бы нравиться? Он бы захотел касаться меня? Или целовать?
  
  ***
  А потом, спустя несколько недель, я снова приходила к нему и читала...теперь свои письма. Словно мы все начали заново. Точнее, я начала. Тот самый обратный отсчёт от беззаботной влюбленности до дикой одержимости. Он не слушал. Мне так казалось. Но иногда я все же успевала поймать его взгляд, устремленный на меня из-под густой челки. Пристальный, незнакомый мне взгляд. Мужской. Пронизывающий, изучающий. Скользящий по лицу, груди, ногам. Если раньше я не задумывалась, в чем приходить к моему другу, то сейчас, ясно осознавая, что он видел всех тех красивых женщин в шикарных нарядах, мне хотелось быть хоть немного похожей на них. Но они зрелые, с красивыми формами, роскошными телами, а я худая, хрупкая, у меня небольшая грудь, острые плечи. Разве что тонкая талия и роскошные волосы - единственное мое достоинство. Так говорит Марта, когда укладывает непослушные рыжеватые локоны по утрам и затягивает потуже корсет. "Госпожа как тростиночка, такая тоненькая, хрупкая". С каждым днем я все больше и больше нервничала в присутствии Рино. И я выбирала наряды, стараясь походить на тех женщин с соблазнительными вырезами, красивыми прическами, подведенными глазами и напомаженными губами. Конечно, до искусства соблазна мне было далеко. И, скорее всего, Рино насмехался над моими усилиями и презирал меня за них.
  А мне хотелось, чтобы он смотрел на меня, говорил со мной как раньше, слушал меня. Хотел.... как ту блондинку, которую так яростно сжимал в объятиях. Я смотрела на его руки в перчатках, и у меня сводило скулы от невыносимого желания, чтобы эти руки коснулись меня...чтобы его чувственный рот прижался к моему рту.
  А вместо этого я наталкивалась на холодную стену отчуждения и яростный взгляд с каким-то непонятным блеском.
  Я уже прочла почти все письма за три года и перешла к последним. Тем самым, где познакомилась с Арманом и начала выезжать на балы. Как вдруг Рино оборвал мое чтение, впервые заговорив со мной после долгого игнорирования.
  - Хватит.
  Я в недоумении посмотрела на него и вздрогнула, когда поняла, что он стоит у самых прутьев решетки. Рино всегда двигался быстро и молниеносно. Иногда мне казалось, что он и не человек вовсе, и от этой мысли становилось жутко, и в то же время дух захватывало от его звериной силы и мощи.
  - Хватит, и так все ясно.
  Я нахмурилась, не понимая, что именно его разозлило.
  - Ты не слышал еще самого интересного, как Твоя Девочка вышла впервые на сцену. Я так сильно хотела рассказать тебе об этом.
  - Моя? Это издевательство?
  Вдруг переспросил он и усмехнулся, в полумраке блеснул ряд белоснежных зубов.
  - Да. Помнишь, мы решили, что я буду твоей девочкой?
  Шепотом переспросила я.
  И вдруг он вцепился в прутья решетки:
  - А для него ты тоже его девочка? Весь этот год как он тебя называл?
  Я встретилась с Рино взглядом, и мне стало нечем дышать, он прожигал меня, испепелял, врывался под кожу, отравлял кристаллами смертельного яда и льда, и я не совсем понимала, за что он злится на меня.
  - Для кого? - переспросила я.
  - Для твоего нового друга?
  - Нет, - серьезно ответила я, - для него я Виктория.
  Я накрыла руку Рино, которая сильно сжимала прутья решетки. Мы замерли оба, глядя друг другу в глаза. Пальцы в перчатках скользнули по моим рукам к локтям, вверх по обнаженной коже, и я невольно прижалась всем телом к клетке, наслаждаясь его прикосновением. Рино тронул мои волосы, а потом щеку костяшками пальцев, и я невольно закрыла глаза, наслаждаясь прикосновением. Протянула руки и положила ему на плечи.
  - Девочка, - шепотом сказал он и провел пальцами по скуле, зарываясь в мои волосы.
  Я прижалась лицом к решетке, и мы почти соприкасались лбами. У меня кружилась голова от его запаха, от близости и неожиданной ласки, и я сильнее сжала его плечи, осмелела, провела ладонью по шее к лицу, не отрывая от него затуманенного взгляда. Почувствовала, как Рино гладит мой затылок. Боже, я сейчас сойду с ума, если он не поцелует меня. Его губы...Они такие...они как грех. Я хочу узнать, какие они на вкус. От собственных мыслей участилось дыхание, и поплыл взгляд. Я словно опьянела.
  - Твоя девочка, - тихо сказала я и дотронулась указательным пальцем до его губ. Мне стало нечем дышать, казалось, я задохнусь, и меня разорвет на части от ненормального чувства дикой эйфории стоять вот так...настолько близко к нему. И вдруг все прекратилось. Через секунду Рино уже стоял у стены спиной ко мне.
  - Уходи! - рявкнул он. - Убирайся отсюда! Давай! Уходи! Выметайся ко всем чертям и больше не ходи сюда! Иди к тем, кто ровня тебе. Нечего ставить со мной эксперименты. Это твой папочка тебя послал?
  
  ***
  
  Я выбежала с подвала, взлетела по лестнице, ворвалась к себе в комнату и захлопнула дверь. Прорыдала до утра, кусая подушку, чтобы никто не услышал. Это были мои первые слезы из-за него. Самые первые...и далеко не последние. Потом я пролью по нему океаны слез, я потону в этих слезах боли, отчаяния и разочарований. А пока что я рыдала от обиды и унижения... я поняла, что меня отвергли и выгнали ...я оказалась хуже тех женщин, которые платили деньги за его ласки.
  Больше я не спускалась в подвал до самого пожара. Около двух недель не видела Рино.
  Я гуляла с Арманом, ездила на приемы и балы...Я совершенно не замечала того, как Рассони относится ко мне. Когда любишь, ты слепнешь, все вокруг становятся безликими и бесполыми.
  
  Дом загорелся после очередной отцовской вечеринки, на которой я, естественно, не присутствовала. С недавних пор я вообще начала ненавидеть его гадские, развратные приемы. И эта очередная оргия, на которую повели Рино... от отчаяния мне хотелось взвыть. Я-то уже знала, что именно будет там происходить. В этот день я впервые разругалась с отцом. Он чуть не дал мне пощечину, когда я сказала, что он не смеет продавать Рино как вещь. Отец заорал мне в лицо, что Рино и есть его вещь, секс - единственное, на что эта вещь пригодна, и приносит ему прибыль для разработки его невероятного проекта. А мне лучше не вмешиваться, иначе он снова отправит меня в Европу.
  
  ***
  Не знаю, зачем я это сделала, но я подожгла дом. Мне хотелось, чтоб эти похотливые сучки, которые будут его там лапать...чтоб они все сгорели. Я украла в баре бутылку рома и подожгла кабинет отца, а сама спряталась на чердаке, заливаясь слезами бессилия и ненависти ко всему, что происходит в этом проклятом доме.
  Я знаю, что меня искали, но я спряталась и мечтала сгореть там наверху, и чтоб никто меня так и не нашел. Я ненавидела их всех. Рино тоже. Представляла, как он касается других женщин, как ласкает их...пусть и за деньги, пусть насильно, но им повезло намного больше, чем мне. Ведь меня можно только презирать, потому что я дочь его мучителя.
  Усадьба заполыхала как карточный домик, первые этажи обуяло пламя, отрезая верхние. И меня, естественно, тоже. Рухнули балки, ломая лестницу. В доме началась паника, а я сидела на чердаке и расширенными от ужаса глазами, смотрела, как языки пламени лижут дверь, и как покрывается пупырышками дерево, как вздувается краска.
  Сейчас я думаю о том, что все эти гости моего отца, они были под кайфом от красного порошка, который уже тогда завозили с Асфентуса. Запах дыма отбивал для них мой личный, и именно поэтому меня не могли найти. А, может, никто и не догадывался, что вместо того, чтобы уйти из дома, я спряталась наверху.
  Кашляя и задыхаясь, я жалась в дальний угол чердака, в панике ожидая, когда проклятая дверь лопнет под натиском пламени или сгорит, а меня саму сожрет огонь, но вдруг она просто разлетелась в щепки от удара, и я увидела Рино, бросилась к нему и прижалась всем телом, а когда почувствовала, как он обнял меня в ответ, заплакала.
  - Моя девочка? - спросил очень тихо.
  - Твоя девочка, а они пусть сгорят все, - так же тихо ответила я и спрятала лицо у него на груди. Впервые мы касались друг друга без того, чтобы нас разделяла решетка. Рино отпрянул, посмотрел мне в глаза, и его чувственных губ впервые коснулась улыбка нежности.
  Он подхватил меня на руки и вынес из горящего здания через черный ход, а я вдруг поняла, что готова сгореть здесь еще несколько раз подряд, лишь бы он вот так держал меня, как сейчас. Словно пушинку, своими сильными руками, а я могла бы прижиматься к нему, склонив голову на сильное плечо и слушая биение его сердца.
  
  Тогда я даже не обратила внимания на обрывок цепи на его ошейнике, на покорёженные браслеты с разогнутыми кольцами на запястьях и щиколотках. Я даже подумать не могла, что он порвал все цепи и сбежал от стражников, чтобы найти свою Девочку.
  Рино принес меня в сарай, поставил на пол и хотел уйти, но я удержала его за руку, потянула к себе. И он вдруг резко обнял меня, рывком привлек к себе.
  - Зачем? - горячо прошептал мне в ухо. - Дом подожгла?
  - Не хочу, чтоб тебя трогали... - всхлипнула я. - Не хочу...не могу. Пусть не трогают тебя никогда. Никто.
  - Дурочка...
  Я лихорадочно гладила его лицо, прижимаясь лбом к его лбу, чувствуя, как начинаю задыхаться. Сама нашла его губы и прижалась к ним своими. Мы замерли на доли секунд, а потом Рино набросился на мой рот поцелуем, и мы оба в изнеможении застонали, впиваясь жадными пальцами в друг друга, сминая руками, ероша волосы, дрожа всем телом. Это было так естественно - целовать его. Так по сумасшедшему и дико прекрасно, словно всю жизнь я знала, что хочу принадлежать только этому мужчине, с самой первой секунды, как увидела. С самого первого взгляда, когда еще ребенком заглянула в разные глаза и увидела в них свое отражение.
  Я жадно прижималась к его губам, и чувствовала, как его язык переплетается с моим, как он кусает мои губы, как ненасытно и алчно покрывает поцелуями мой подбородок скулы, шею и снова возвращается к губам. До боли, до изнеможения с первобытным голодом, и все мое тело горит в его руках, пылает, дрожит. В эту секунду я поняла, что люблю его. Он мой воздух, смысл моего существования и мне наплевать, что нас разделяет так много всего...такая необъятная пропасть, через которую не переплыть и не перепрыгнуть, но любовь...она ведь смеется над препятствиями. Чем их больше, тем более дикой становится потребность, подхлестываемая запретом. Мы целовались, как одержимые голодные звери, до боли в губах и скулах. Мы сплетали руки и впивались друг другу в волосы, сжимая в объятиях с такой силой, что становилось нечем дышать и хрустели кости.
  - Моя девочка? - хрипло бормотал он, снова и снова приникая к моим губам, врываясь в мой рот языком, сжимая пятерней мои скулы, хватая за волосы на затылке, не давая оторваться.
  - Твоя девочка, - шептала я и целовала его лицо, захлёбываясь от дикой страсти, от сумасшедшего желания, чтобы это никогда не кончалось.
  Издалека послышались крики отца. Он звал меня. Слуги и гости приближались к сараю.
  - Уходи, - задыхаясь, прошептала я, отталкивая Рино от себя, а потом снова целуя, не давая уйти, закатывая глаза от наслаждения, опять отталкивая и умоляя бежать, спрятаться. И снова льну к его губам, глядя на него пьяным от счастья и сумасшедшей страсти глазами.
  - Пожалуйста, уходи, - впилась в его губы быстрым поцелуем и оторвалась, задыхаясь, захлебываясь стоном разочарования и голодной жажды, - ради меня...уходи.
  
  Рино выпрыгнул в окно, а меня нашли отец и охрана, дрожащую, в обгоревшей одежде... Я сказала, что сбежала из дома и пряталась в сарае. Что я испугалась. Мне поверили.
  Рино все равно тогда досталось, его избили...за то, что сорвал цепи, сбежал. А он промолчал о том, что спасал меня, что это я подожгла дом. Он все стерпел. Наутро я нашла его скрюченным на соломенном тюфяке, с ранами на лице, в промокшей от крови рубашке, которая прилипла к его сильному телу. Я сползла на пол и смотрела на него через решетку, чувствуя, как по щекам катятся слезы...уже тогда я прекрасно понимала, что наша любовь проклята и никогда нам не быть вместе, в открытую. И я так же понимала, что впереди снова оргии, проклятые бои, опыты, а я ... я буду вынуждена смотреть на это со стороны, и ничего не смогу сделать... Или смогу...
  
  Глава 8
  
  Когда-то давно я понял одну очень простую истину. В этом мире можно быть кем угодно, только не слабаком. Слабые не заслуживают права на жизнь. Да, как бы это цинично ни звучало. И речь вовсе не о физическом состоянии. О силе духа. Я осознал это, когда понял, что вокруг слишком много тупых немощных идиотов, продвигающихся вперед по головам своих же собратьев, более достойных, чем они сами. Такие твари готовы солгать, подставить, убить, лечь под любого, жрать чужое и собственное дерьмо...Что угодно, лишь бы выжить, добиться успеха, отомстить, подняться над остальной массой. И, как бы ни были они омерзительны для меня, нельзя не признать, что именно в этом заключается их сила. В этом желании двигаться вперёд, по головам и трупам. Тогда как те, кто неспособен на столь низкие поступки, становятся всего лишь пылью под подошвами этих хитрых и живучих мразей. А, значит, они не заслуживают грёбаного права на жизнь. Как бы это ни было печально, но законы дикой природы действуют и в цивилизованном человеческом обществе. Чего уж говорить о мире хищников, таких, как мы.
  У меня на глазах сотни раз брат наносил удар в спину родному брату, дочь подставляла мать, муж вместе с любовницей убивал жену. Такие, казалось бы, родные люди оказывались злейшими врагами. А ведь я дико завидовал им когда-то. Тому, что у них были семьи. Родители, братья, сёстры, любимые... Пока не понял, что всё это не имеет ровным счётом никакого значения. Это всё напускное. Улыбаться при людях отцу, прокручивая в голове варианты его смерти... Или угощать мужа вином, соблазнительно улыбаясь, ожидая, когда он пригубит отравленный напиток...Всегда и везде имеет значение только собственная шкура и собственные желания! Этот мир принадлежит эгоистам, и будь я проклят, если это не так!
  И тогда я составил свод собственных правил, следование которым сделало существование более выносимым. Эти правила я исправно повторял как мантру, днём и вечером, и как молитву перед едой и перед сном. Поначалу. Пока они не стали моим вторым Я. Пока не въелись под кожу, изменив мышление кардинально и навсегда.
  Больше не было никого, кроме меня. Да, я никому никогда не был нужен. Только себе. А, значит, должен был вгрызаться в эту жизнь, не жалея клыков. И я делал это с маниакальной настойчивостью. Отстранившись от всего остального мира, который использовал только для достижения собственных целей.
  Разве мог подопытный голодранец, чудом спасшийся из клиники влиятельного ученого, мечтать о том, чтобы подмять под себя город? А, по сути, стать правителем незаменимого звена между двумя мирами, обеспечивающего оба измерения всем необходимым.
  Когда-то мои мечты не заходили дальше того, чтобы спокойно прожить хотя бы один день. Без издевательств и истязаний, без грубых окриков и унизительных взглядов похотливых самок, покупавших меня у немца. Конечно, если не считать таковой безумную идею убить Доктора собственными руками. Дьявол! Я распланировал до мельчайших подробностей, как это произойдёт. Сидя в той проклятой камере, глядя исподлобья на бледного ублюдка, который подготавливал свои пыточные инструменты, я представлял, как в мое горло потечёт его тёплая кровь, когда я вгрызусь ему в глотку. Окажется ли мясо Эйбеля жёстким на вкус? И я всё больше понимал, что даже если оно будет отдавать резиной...Даже если его невозможно будет проглотить...Я буду жевать его грёбаное сердце с удовольствием, смакуя вкус, подыхая от острого наслаждения. Ненависть -самая лучшая специя ко всем блюдам мести!
  
  Доктор любил проводить опыты не только над телами своих пленников, но и над их психикой, вспарывая души острыми, как лезвия, экспериментами. По его приказу, в клетку к голодным пленникам кидали куски слегка протухшей мертвечины, и уходили, оставляя надолго одних. Таким образом они проверяли силу воли, стойкость психики и какие-то только им одним известные параметры. Уже через некоторое время из соседних клеток, отделенных стенами, начинало доноситься громкое чавканье, и я брезгливо морщился, понимая, что кто-то всё же сломался. И неудивительно - ведь перед началом этого чудовищного эксперимента в подвалы более двух суток не спускали никакой еды. Хотя, стоит заметить, что те, кто прогибались первыми, проживали намного дольше свои никчёмные жизни, чем те, кто стоял до последнего, с презрительной ухмылкой на губах...и сдавался дикому голоду, когда сил терпеть боль и жажду уже не оставалось, они жадно кидались на уже почерневшее мясо...Такие умирали первыми. И вот этих мне всегда было жаль. Персонал небрежно, порой со скабрезными шутками и противным смехом, режущим по ушам, обсуждал смерть того или иного подопытного от отравления испорченным, токсичным мясом, а я, лёжа на полу, скрючившись от жуткой боли голода, охватившей всё тело, въевшейся в каждую клеточку, пытался заставить себя подползти к трупу, от которого смердело за километры, и сожрать хотя бы кусочек. Чтобы наконец прекратить все мучения и сдохнуть к чертям собачьим! Пытался... и не мог. Потому что в голодном угаре мне вдруг представлялось, что это тело Доктора передо мной, как напоминание о том, почему я не должен приближаться к нему. Почему должен стиснуть зубы и терпеть эту агонию. Для того чтобы когда-нибудь я все же смог увидеть именно его разлагающийся труп, и это стоило мучений.
  
  "Прошло пять суток с момента начала эксперимента. Однако Объект даже не притронулся к трупу, на все предложения доктора Тильта отвечая диким взглядом. Потребляет только воду. Из шести подопытных он единственный продержался настолько долго. Рекомендуется прекратить исследование. Все необходимые результаты по нему представлены доктором Тильтом..."
  
  ***
  18***г
  
  Я уже потерял счёт времени. Годы без Викки слились для меня в единую бесконечную унылую вереницу дней и ночей, периодически разбавляемую наиболее опасными и болезненными экспериментами Доктора, или же оргиями, проводимыми им. Тоска по девочке притупляла все чувства. Я перестал чувствовать голод, холод, боль, даже унижение, когда очередная богатая тварь уводила меня, удерживая за ошейник, в комнатку, где призывно раздвигала ноги, не заботясь о том, стоит у меня на неё или нет.
  Я ждал. Поначалу ждал, отсчитывая каждый грёбаный день без неё, даже когда из меня на живую вырезали куски внутренних органов, я закрывал глаза, стискивая зубы, подыхая от бешеной боли... и представлял свою маленькую девочку... Такую хрупкую, с нежной алебастровой кожей, с ласковой улыбкой и сияющим взглядом глубоких серых глаз. Вот ради кого стоило молчать, пока доктор Шварц аккуратно срезала образцы тканей печени либо почек. И я должен оставаться ильным. Чтобы не разочаровать Доктора. Я знал, чуял это - как только долбаный подонок увидит мою слабость, меня убьют. После каждого проведенного опыта я улавливал в его глазах презрение вперемешку с восхищением. Оказывается, можно кого-то одновременно презирать за происхождение, и в то же время восхищаться им. Я его ценный и особенный экспонат. И до тех пор, пока я был интересен Эйбелю, у меня оставался шанс снова увидеть Викки.
  Я так сильно ждал её, подыхая от тоски, скучая по тем дням, что мы провели вместе, когда она под видом проведения эксперимента читала мне книги или просто разговаривала часами...Так сильно, что разочарование оказалось слишком тяжёлым грузом, когда я понял всю тщетность своих надежд. Я знал, что Викки уехала, но она обещала приехать. Навестить меня через год, как она говорила. Но прошёл один год, затем второй, а на исходе третьего я наконец понял, что она больше не придёт. Я намеренно твердил сам себе, что девочка, наверняка, уже выросла, возможно, она даже где-то в особняке, в том крыле, в которое вход полукровке был заказан. Да, Виктория приехала. Просто выросла. И детские игрушки ей больше неинтересны. Я так часто повторял себе это, что безоговорочно поверил именно в такую правду.
  Постепенно образ Викки стирался из памяти, оставляя после себя только тупую, вечно ноющую боль в той области сердца, которая когда-то принадлежала моему маленькому другу, единственному, проявившему ко мне не только сочувствие, но и интерес.
  Только иногда, в минуты особого отчаяния, когда я спускал с поводка своё сознание, мне чудился совсем рядом её тихий смех и необыкновенный аромат жасмина, окутывавший мою маленькую девочку.
  В тот день я не поверил собственным глазам. Нет, запах жасмина проник в ноздри ещё задолго до того, как я услышал торопливые шаги на лестнице. Только я подумал, что в очередной раз разыгралось чёртово воображение. Пока не вскинул голову и не увидел ЕЁ. Она стояла, прижавшись к решёткам, и я сам не понял, как очутился возле них, вцепился в металлические прутья, затаив дыхание и с жадностью впитывая в себя драгоценный образ той, кого не надеялся больше увидеть.
  Это была моя Викки, и в то же время не она. Четыре года назад ко мне тайком прибегала прощаться худенькая девочка с тоненькими пальчиками и смешной привычкой морщить носик при разговоре. Теперь же напротив стояла девушка. Взрослая, с лихорадочным блеском в глазах и счастливой улыбкой на соблазнительных пухлых губах. Я слышал, как неистово стучало её сердце, в то время, как моё, в такт ему колотилось о рёбра, причиняя практически физическую боль. Я безостановочно оглядывал идеальную фигурку, лицо, роскошные формы, до конца не веря, что она ЗДЕСЬ. Рядом со мной. Пришла. Моя девочка. Её взгляд. Её тонкие пальцы. Её запах... Как удар под дых. Слишком красивая, чтобы быть настоящей, слишком недоступная, нереальная. Я видел женскую красоту. Как ни странно, будучи жалким подопытным, я повидал столько лиц и тел, сколько не повидал самый изысканный гребанный аристократ, имеющий намного больше возможностей, чем я. И сейчас я был ослеплен. Никто из них не мог сравниться с моей Девочкой. От ее красоты становилось больно дышать, и кровь закипала в венах, превращаясь в раскаленную магму от одной мысли, что я мог бы касаться этой идеальной кожи. А потом как удар током - к запаху жасмина примешивался чужой. Терпкий, навязчивый. Однозначно мужской. Он был настолько явным, словно мужчина несколько часов не выпускал Викки из своих объятий. Она что-то говорила мне тогда, а я не смог даже стоять рядом. Меня начало скручивать от тошноты. Тогда я понял, что ревную. Я ещё и представить не мог, какой на самом деле бывает настоящая, безумная ревность. Но уже отчётливо осознал, что теряю то единственное, что когда-то было только моим. Я прогнал Викки, равнодушно глядя, как наполняются слезами обиды её глаза, намеренно нагрубил, понимая, что ещё немного, ещё совсем чуть-чуть, и я сорвусь к чёртовой матери. Резкий выброс руки за решётку, и я просто раздеру ей горло. За то, что я как последний дурак верил, что она моя. Останавливало только одно - она мне доверяла и не боялась меня.
  
  ***
  
  Наши дни
  
  Блондинка провела розовым язычком по поверхности бокала, и тело тут же отозвалось на движение. Член моментально затвердел, а дёсна запекло от желания почувствовать, как этот язычок ласкает мой ствол. Улыбнулся ей краем губ и поманил к себе пальцем. Она пойдёт, в этом я был уверен более чем на триста процентов, поэтому даже не оглянулся, когда за спиной тихо захлопнулась дверь, а к запаху дорогих книг примешался острый аромат похоти и запрета.
  Сучка умела делать качественный минет, ничего не скажешь. Но куда больше возбуждали не ритмичные движения губ и языка, а осознание того, что я стану последним, кому эта дешёвая тварь отдаётся с таким энтузиазмом. Когда-то она была относительно добра ко мне... Кэсси. Уверен, в её шкатулке ценностей исполосованная шипованной плёткой спина не является чем-то плохим. Особенно, если эта спина её. Так эта мразь любила доставлять удовольствие. Себе. Удовольствие партнёра её мало интересовало. И я иногда до одури избивал мерзкую тварь, вымещая свою злость и бессилие на её ненавистном белом теле.
  Опрокинул её на спину на столе, яростно вонзаясь в течную сучку, завывшую от боли и наслаждения. Мне было наплевать на её стоны и всхлипы, на слёзы, катившиеся по щекам. Резко отдёрнул за волосы голову вбок, открывая доступ к шее, и оскалился:
  - Всё ещё кончаешь, когда тебе доставляют боль, тварь?
  Синие глаза расширились в испуге, и я сорвал очки с глаз, улыбнувшись, когда она испуганно закричала, вцепившись в мои плечи острыми ногтями, причиняя боль, приносившую невиданное удовольствие. Да, шлюха, борись за свою жизнь! Так "грёбаному ублюдку Носферату" вкуснее вгрызаться в твоё горло.
  Я вышел из библиотеки и запер её на ключ, оставив труп женщины прямо на столе перед окном, укрыв его своим пиджаком. Завтра лучи солнца доделают то, что я начал сегодня. А дворецкому давно известны правила игры. И уже через несколько минут после восхода солнца от той, что когда-то покупала меня, как обычную шлюху у Эйбеля, не останется ничего, кроме горстки пепла. Ну и, конечно, приятного послевкусия её крови у меня во рту. Сегодня МОЙ список стал ещё короче на пункт.
  ***
  После того, как гости разошлись, я поднялся на второй этаж. Ненавижу все эти светские приёмы, но правителю Асфентуса они необходимы. Именно на таких мероприятиях заключаются самые выгодные контракты, и всегда можно найти ту информацию, которая тебя интересует. И, что немаловажно, распространить те слухи, что играют тебе на руку.
  Однако сегодня все мои мысли были о другом. Вернее, о другой. О женщине, которая уже два дня находилась в моём доме...и которую я ровно столько же не видел. Но, дьявол, как же меня тянуло туда! В ту белую комнату, что я ей приготовил. Войти к ней, и, бросив на белоснежное покрывало, драть эту маленькую сучку, разрывая на части, выбивая из её горла крики. Не наслаждения. Нет. Боли. Совсем скоро она будет валяться у меня в ногах, захлёбываясь собственной кровью и вымаливая прощение. Дешёвая тварь, продавшаяся тому, кто заплатил больше, не заслуживала иной участи. Пусть даже когда-то она и была для меня всем. Пусть даже когда-то доставить ей удовольствие казалось самым важным в той, прошлой, никчемной, гребанной жизни.
  
  ***
  18*** г.
  Викки выгнулась, запрокидывая голову назад, подставляя моему рту обнажённую грудь, лихорадочно ероша мои волосы и впиваясь ногтями в кожу головы. С её губ срывались тихие стоны, она прикрыла глаза, прикусывая нижнюю губу, и я зарычал, чувствуя, как каменеет член в штанах, моля о большем. Опустил руку между её ног, и огромные глаза теперь уже цвета штормового неба, распахнулись. Викки инстинктивно сжала бёдра, пытаясь оттолкнуть руку, нагло ласкавшую нежную плоть. Прижался к пухлым губам, застонав, когда дерзкий язычок тут же нырнул в мой рот. В этом была она вся. Виктория Эйбель. Она сводила меня с ума своей невинностью и чувственностью, которую источало каждое её движение. Маленькая искусительница.
  Я остервенело кусал алые губы, исследуя мягкую влажность её рта. Язык сплетался с её языком в диком неутомимом танце страсти. И мне было мало. Сатанел от желания ощутить вкус любимой на своих губах. Опустил руку, сначала осторожно поглаживая плоть через ткань панталон. Викки попыталась снова отстраниться, но я резко опрокинул её на спину, припадая к розовому соску, бесстыдно торчащему над корсетом, прикусывая его и втягивая в рот, играя кончиком языка, заставляя забыть о стеснительности и страхе. И она раскрывалась. Как самый изысканный цветок, она раскрывалась в моих руках, опьяняя своим ароматом желания, и трогательным румянцем, заливавшим не только лицо, но и всё тело. Как дурманящий напиток, я выпивал её соки, пока девушка извивалась под моими губами, под моим языком, раскинув длинные ноги в стороны, впиваясь в мои волосы дрожащими пальцами, выкрикивая моё имя и плача от наслаждения. И я никогда не смогу забыть вкус её оргазма, смешанный с солёным вкусом слёз, которые я слизывал в тот день с бархатных щёк... Проклятый вкус, сделавший меня в одночасье наркоманом. Теперь я знал, какова моя девочка в минуты, когда эйфория накрывает её с головой. И теперь я стал зависим от этой картины: она подо мной, раскрасневшаяся, обессиленная, с сияющими от счастья глазами. Маленькая девочка, приручившая дикого зверя только для того, чтобы после выгнать его обратно в лес, когда он ей осточертел.
  Я не взял тогда Викки. Хотя умирал от желания войти в неё тут же. Сходил с ума от потребности оказаться внутри, там, где так тесно она обхватывала мои пальцы и язык, и заставить её охрипнуть от криков удовольствия. Но я не сделал этого. Только подождал, чтобы она пришла в себя, поглаживая её волосы, чтобы после отправить домой. Тогда мне были присущи чертовые рыцарские замашки. Влюбленные превращаются в долбанных идиотов, и я был идиотом. Помешанным на ней, повернутым психом. Я не хотел, чтобы наш первый раз произошёл в полуразрушенном сарае, насквозь пропахшем запахами плесени, в котором меня привязали на сутки в наказание. Я тогда и представить не мог, что бывают места и похуже этого. Но моя девочка сумела пробраться и туда. Я понятия не имел, как она попала ко мне. Гнал Викки домой. Был зол на неё. И на себя. За глупые иллюзии, что питал на протяжении столь долгого времени. Иллюзии, которые она разбила незадолго до этого.
  Во время очередной прогулки ночью я вдруг услышал её звонкий смех и низкий мужской голос, вторящий ему. И этот голос не принадлежал Эйбелю, он был мне незнаком. Я дёрнулся в ту сторону, откуда доносились звуки, но прихвостень Доктора не пустил, крепко удерживая за цепь. А после я услышал негромкий вскрик своей девочки, и напрочь отказали все тормоза. Я рванул к ней, краем сознания понимая, что оборвал поводок, и что надсмотрщик уже вызывает себе подмогу, но мне было наплевать. Я знал, что моей девочке что-то угрожает, и сейчас меня не смогла бы остановить даже пуля, выпущенная в сердце. Я бежал в полумраке огромного парка, перепрыгивая через скамейки, попросту проламываясь через ухоженные кусты и деревья для того, чтобы увидеть, как МОЯ девочка смеется в объятиях какого-то вампира. И то, как сильно прижимал этот урод к себе Викторию, не оставляло никаких сомнений в том, какие между ними отношения.
  Они оба повернули головы в мою сторону. Парень нахмурился, а Викки поспешно сбросила с себя его руки и двинулась ко мне.
  - Постой, Виктория! - мужчина схватил её за локоть, останавливая, но Викки лишь поджала губы, пытаясь высвободиться. - Это же один из этих..., - он брезгливо поморщился, - не стоит приближаться к нему.
  На миг показалось, что глаза девушки полыхнули огнём в ответ на эти слова. Она бросила на него уничтожающий взгляд, но не ответила. Повернулась ко мне:
  - Рино, послушай... - я покачал головой, не желая слышать очередную ложь, что с Арманом, а это несомненно был он, их связывает дружба. Сейчас у меня сводило скулы от желания вцепиться в этого подонка, так по- хозяйски удерживающего Викки. Засунуть руку в его брюхо и руками вывернуть кишки, а после смотреть, как он корчится в предсмертных муках, валяясь на ухоженном газоне Доктора. Однако я не успел сделать и шага, когда почувствовал, как сразу в нескольких местах закололо острой болью, а уже через несколько мгновений свалился в непроглядный мрак.
  Нет смысла говорить о том, что меня наказали за побег. И наказание это было особенно болезненным именно потому, что "проклятый выродок угрожал жизни дочери Хозяина и её гостю". Меня не избивали плетьми, мне не вырезали органы, меня не прижигали вербой. В глазах Доктора не было ни злости, ни ненависти, ни страха за жизнь дочери. Абсолютно равнодушным, бесцветным голосом он приказал содрать с меня всю кожу и подвесить на столбе. На улице, в удаленном от глаз месте. Благо, размеры его поместья это позволяли. Я почти не кричал, пока огромные стражники методично снимали с меня кожу, а после, как мешок с дерьмом, волокли по грязной земле до чёртового столба. Хотя, как именно меня привязывали, я не помнил, так как потерял сознание от адской боли ещё по дороге.
  А когда пришёл в себя, уже валялся в затхлом, пропахшем потом и мочой сарае. Не знаю, сколько я там пробыл. Викки, появившаяся в тот же день вечером, утверждала, что около двух недель. Ровно столько я приходил в себя, восстанавливался. Эти суки давали мне минимум крови, необходимый для поддержания жизни в теле и медленного восстановления.
  А потом были её чистые хрустальные слёзы и заверения шёпотом в любви. Клятвы о том, что Арман для неё всего лишь друг, и что она всё еще принадлежит мне. А в тот раз она всего лишь споткнулась и подвернула ногу, а Рассони её поддержал. Жаркое дыхание у виска и не менее горячие прикосновения. И у меня сорвало крышу. Я поверил ей. Я безумно хотел верить хоть кому-то.
  И когда она ушла, я, как самый последний идиот, чувствовал себя безмерно счастливым. Ещё бы. Моя любимая девочка только что клялась в вечной любви, она подарила мне свой первый оргазм. Лживая тварь, зависимость от которой поглотила мой разум подобно раковой опухоли.
  Но в то время я ещё верил в искренность женщин. Я сходил с ума от той любви, что жила во мне, разрастаясь всё больше, давая силы для жизни. Любви к Викки. К дочери моего заклятого врага. Я подыхал, если не видел её хотя бы день. Я умирал от дикой страсти и в то же время от щемящей душу нежности. Я дышал ею. Я жил воспоминаниями о наших встречах.
  
  Глава 9
  
  Я открыл дверь в комнату и поморщился от запаха, которым, кажется, пропитались даже стены белой спальни. Запах отчаяния и безысходности.
  Викки лежала на кровати. Настолько ослабленная, что, казалось, будто она спит. Её дыхание было еле уловимым. Сердце билось. Но медленно. Как же медленно оно стучало. Где-то внутри что-то сжалось при взгляде на маленькую бледную фигурку. Когда-то я мог разодрать каждого, кто посмел бы ее обидеть...Ложь. Не когда-то. Я и сейчас готов убить за нее. Она моя. Казнить имею право только я, и никто другой не смеет ни прикасаться, ни даже смотреть.
  Подошёл к кровати и опустился на корточки возле Викки. Её лицо побледнело и осунулось. Глаза закрыты, и под глазами появились синяки. По моему приказу её не кормили уже двое суток. А для слабой женщины, которая итак голодала последние недели, эти двое суток приравнивались к неделе мучений от жажды.
  Провёл кончиками пальцев по ее щеке, выругался, когда понял, что холодная кожа по-прежнему невероятно нежная на ощупь. Когда-то я лишь мечтал ощутить, какой бы была она, сними я эти проклятые перчатки и прикоснись к ней. А теперь я мог делать что угодно с Викторией. А мне, как и раньше, хотелось только одного.
  
  ***
  Я впала в некое беспамятство. Это была привычка с детства - отключать себя, когда внешние факторы пугают или я чувствую страх, дискомфорт. Да, мне было страшно. Не за себя. Страшно, что в моих воспоминаниях Рино был другим. От голода невыносимо хотелось спать, и я чувствовала, как силы меня покидают. Когда-то отец учил меня справляться с голодом, с жаждой крови, выживать в любых условиях. Это был его личный квест - сделать из меня идеальную. Я умела отключаться, отстранятся от всего и беречь свои ресурсы. И я была уверена, что голод - это не самое страшное, что ждет меня в этих стенах. Это пустяк, это легкая пытка, и умру я совсем не от этого.
  Почувствовала прикосновения чьих-то пальцев к щеке и мгновенно вскочила на постели, отшатнулась в сторону, обхватив себя руками.
  На секунду увидела в разных глазах Рино странное выражение...как легкое дежа вю, но оно исчезло мгновенно, и теперь меня прожигал тяжелый взгляд мучителя, который решил, что я полностью в его власти.
  - Пришел посмотреть, жива ли еще? - хрипло спросила я и закашлялась, в горле пересохло от жажды.
  ***
  Усмехнулся. Всё такая же дерзкая, как и раньше. И, как и раньше, меня это забавляло. Иногда игра с добычей доставляет куда большее удовольствие, чем просто её поглощение.
  Её волосы были спутаны, и несколько прядей упали на лицо, когда Викки демонстративно отвернулась в сторону.
  Безупречно красивая. Даже сейчас. Даже слабая и похудевшая. Каждый взгляд обжигает то злостью, то презрением.
  Я ухмыльнулся и засунул руки в карманы. Как же хотелось снова прикоснуться к ней, но не нежно, а как можно грубее. Причинить боль. Чтобы не смела так дерзко и нагло вести себя.
  - Мне не нужно смотреть, Викки, я и так знаю, когда и как ты умрёшь.
  А ещё я знал, что если с ней что-то случится - я почувствую. Мне казалось, что когда Викки не станет, остановится и моё сердце. Она уже давно стала частью меня. Точнее, ненависть к ней.
  - Хотел поинтересоваться, на что ты готовы ради своей никчёмной жизни? Склонил голову набок, когда Викки резко повернулась в мою сторону и прищурилась.
  
  ***
  Рино сунул руки в карманы, он смотрел на меня с презрением, с нескрываемой ненавистью. От этого взгляда по коже пробегали мурашки. Зато искренне. Никакой лжи... как когда-то. Все эмоции честные.
  - Ради своей ни на что...
   Я пожала плечами и поморщилась, все тело ломило от боли и голода. Увидела, как вспыхнул его взгляд и сжались челюсти. И, вздернув подбородок, сказала:
  - Ради своих близких на что угодно. Что именно ты хочешь, Рино? За жизнь моего мужа и моей матери? Они не имеют никакого отношения к твоей войне...
  
  ***
  Снова упоминание об этом её ублюдке. И тут ярость срывается с цепи, распаляя внутренности словно лава, вызывая желание обхватить рукой тонкую шею и сломать простым нажатием пальцев.
  - Этого подонка уже ничто не спасёт, Виктория...- у меня к нему свои счёты, девочка. Тварь заплатит мне за каждую ночь, в которой ты раздвигала перед ним ноги. - И потом, только не говори, что тебя интересует судьба твоего мужа-рогоносца. Это даже не смешно, Викки
  
  ***
  - В таком случае нам не о чем договариваться, Рино.
  Я отвернулась от него, чувствуя, как меня начинает лихорадить. Я могла бы его просить и умолять, но это именно то, что он ждет, то, чего жаждет. И не факт, что после этого сжалится над матерью и Арманом. Скорее всего, поиздевавшись вдоволь надо мной, он все равно вынесет им приговор. Я не доставлю ему такого удовольствия. Вообще никакого. Кроме моей смерти, если его это обрадует.
  
  ***
  Ярость проникла в сознание и выплеснулась наружу, отравляя все намерения быть с ней хладнокровным.
  Схватил Викки за руку и дёрнул вверх, намеренно причиняя боль, улыбнувшись, когда послышался хруст костей. Наверняка, вывихнул ей руку. Девчонка вскрикнула, глаза мгновенно наполнились слезами.
  А я... Я почувствовал послевкусие короткого, но, всё же, триумфа. Да, чёрт возьми, я получил хоть и небольшое, но удовольствие от её боли.
  Прошипел ей в губы:
  - Никогда не смей мне дерзить, дрянь... - встряхнул её. - Запомни раз и навсегда, Викки. Игра идёт по моим правилам... - сжал локоть, засмеявшись, когда она застонала от боли. - Тебе остаётся лишь молча следовать им.
  Оттолкнул её на кровать и, резко раздвинув её ноги, встал между ними.
  - Если я захочу, я оттрахаю тебя прямо сейчас. Если захочу, я отстегаю тебя кнутом, Викки. Ты здесь никто! И не стоит играть в гордость! - грубо сжал полушарие груди. - У тебя есть возможность облегчить своё пребывание здесь. Мой совет, девочка, - я схватил её за подбородок, вглядываясь в потемневшие от ненависти, смешанной с болью, глаза, - воспользуйся ею.
  
  ***
  Рино дернул меня за руку, и я почувствовала, как заболели кости. Их ломило от распада тканей и нехватки крови. Поморщилась, на глаза навернулись слезы, а от блеска триумфа в его расширенных зрачках заболело и сердце.
  Он толкнул меня на кровать, и я беспомощно упала на спину, тело предательски отказывалось мне подчиняться.
  Рино навис надо мной. Страшный, не скрывающий своей сущности, монстр. Монстр, которого я когда-то боготворила и любила любым. Каждую вену на его лице, каждый шрам на его теле. Разные глаза. Его жесткие волосы, его запах, низкий голос. Одержимо любила в нем все. А он... он использовал эту любовь.
  Внутри поднималась волна злости, ярости. Рино сжал мою грудь, глядя мне в глаза, а я вспомнила иные прикосновения.... сводящие с ума, полные нежности. Игра... сейчас он настоящий и я настоящая. Лучше бы он был настоящим тогда.
  - Нет! - отчеканила, глядя на него, не моргая. - Не воспользуюсь ни одной твоей подачкой. Хочешь - убивай. Хочешь - трахай. Мне плевать. Я не боюсь боли.
  
  ***
  
  Сказала, словно выплюнула мне в лицо, словно ткнула лицом в дерьмо, указывая, насколько унизительно высокородной сучке принимать условия грязного выродка. Замахнулся и улыбнулся, когда в глазах Викки появился испуг.Ударил хлёстко, так, что её голова дёрнулась в сторону, а по щеке побежала слеза. Но она только крепче сжала губы, не отворачиваясь, всё так же прожигая взглядом, наполненным презрением.
  Выдернул её с кровати и прижал к себе, опустив руки на ягодицы, сжимая их, зная, что это не только приносит ей физическую боль, но и унижает.
  - Слишком гордая, да, Викки? - дёрнул за корсаж платья, разрывая его и откидывая в сторону куски ткани, обнажая молочно-белую грудь в плену чёрного кружева.
  Развернул дрянь лицом к зеркалу и одним движением руки избавился от остатков ткани на её коже.
  Просунул руку между её ног, прижимая ладонь к нежной плоти и чувствуя, как низ живота обдало жаром. Как начинает твердеть член от её близости. Как наполняется слюной рот, и начинают печь дёсны от желания нагнуть её и грубо отодрать, заставляя выть от боли. А я сатанею только от осознания того, насколько она слаба и беспомощна передо мной. Это возбуждает не слабее любого афродизиака.
  - Ну же, детка, мне всё таки трахнуть тебя?
  ***
  Это была не просто пощечина, а именно жестокий удар, по щекам покатились слезы боли.... нет, не физической. Физически я прошла через такой ад, который мало кому снился из смертных и бессмертных, а морально... морально меня еще можно было убивать. Бесконечно долго. И он уже начал на живую вскрывать мои раны на душе. Одну за другой. Скоро я начну истекать кровью изнутри.
  Рино рывком прижал меня к себе, и сердце забилось в горле, заставляя проклятое тело все равно реагировать на прикосновения. ЕГО прикосновения. Как когда-то. Как всегда.
  Он рванул на мне корсаж и толкнул к зеркалу, развернув спиной к себе, содрал остатки платья, заставляя трястись на слабых ногах. Обнаженной кожи коснулась прохлада. Как же я презирала себя в этот момент, потому что какая-то часть меня реагировала совсем иначе. Какая-то часть меня помнила, как это - принадлежать ему и орать от наслаждения в его руках. И именно эту память я презирала. Забыть. Я мечтала и молилась о забвении каждый проклятый день своей бессмертной жизни.
  - Мне все равно. Можешь трахать бесчувственную, безразличную куклу, Рино, - посмотрела на него через зеркало, - но я лучше бы сдохла, чем доставила тебе даже такое удовольствие.
  
  
  
  
  
  18*** г
  
  - Прошу...Рино...- То ли полу-стон, то ли полу-вздох, от которого сердце начинает колотиться ещё быстрее, от которого начинают дрожать руки. - Я не могу...- Всхлипнула, прижимаясь сильнее, раскачиваясь бёдрами на моей руке... насаживаясь на мои пальцы.
  - Сейчас...прошу...любимый... -протяжный стон и громкий вскрик.
  Крик оргазма, который я ловлю своими губами, лихорадочно лаская её тело, укладывая мою девочку на грязный пол, заваленный тряпками и хламом, сходя с ума, когда она судорожно сжимает мои пальцы, сокращаясь и извиваясь в моих объятиях. Звон моей цепи, которой я наглухо прикован к решетке под потолком, вакханалия кровавой бойни за стенами, вопли ошалелых зрителей, оглушительная музыка...а у меня своя - ее вздохи и стоны. И мы ничего не слышим, кроме бешеного биения сердец и адреналина страсти в крови.
  Моя маленькая невинная девочка, от которой всегда сносило крышу похлеще, чем от любой опытной шлюхи.
  
  ***
  От наслаждения закатываются глаза, тело бьется в экстазе, сокращаюсь вокруг умелых пальцев внутри моего тела, в его жадных объятиях, под этим восторженным взглядом, полным триумфа, пьяным от страсти. Я знаю, что он может дать мне больше и хочу его до ломоты в костях, до боли в каждой клеточке тела, даже несмотря на оргазм, от которого все еще дрожу, как в лихорадке.
  Смотрю ему в глаза, задыхаясь от страсти и любви:
  - Возьми меня....дай мне больше, Рино, пожалуйста. Сегодня...сейчас.
  Сама нахожу его губы, впиваясь ногтями в затылок в первобытном, самом примитивном желании почувствовать на себе тяжесть его тела.
  
  ***
  Зарычал ей в губы, уступая Викки, уступая собственному бешеному желанию и теряя последние остатки контроля. Понимая, что не могу думать ни о чём, кроме того, как овладеть ею, как сделать её наконец-то своей, заставив кричать от наслаждения, заклеймить раз и навсегда.
  Оторвался от сладких губ, чтобы втянуть в рот твёрдую вершинку груди, прикусить её зубами, одновременно расстёгивая завязки штанов и раздвигая коленом её ноги.
  - Моя? - спросил, ощущая, как перехватило горло, когда провёл головкой члена по влажным складкам её плоти.
  ***
  От его рычания по коже пошли мурашки, отстранился от моих губ, вырывая из груди стон разочарования. Расставание на миллиметр отзывается во всем теле болезненным протестом и обрушивается ураган безумия, когда эти горячие губы обхватывают сосок, заставляя взвиться от возбуждения, прогнуться навстречу, всхлипывая, цепляясь за его волосы.
  Чувствую, как он раздвинул мне ноги, как шуршит ткань штанов и как касается меня там внизу его плоть, щеки пылают, смотрю ему в глаза и умираю от любви, сумасшедшей страсти, от предвкушения вторжения.
  - Твоя... - взгляд плывет от дикого ощущения счастья и наслаждения только от того, что это он со мной. Так близко... а я хочу еще ближе. Во мне. Навечно.
  ***
  От этого признания сносит крышу напрочь. Резкий толчок - и Викки вцепилась в мои руки, на глазах - слёзы, она прикусила губу, сдерживаясь от крика.
  А я застонал, почувствовав, какая она тесная, как плотно обхватила меня изнутри, лишая разума, заставляя желать одного - двигаться. Но я сдерживаюсь, понимая, какую боль это может ей принести, давая ей время привыкнуть. Так мучительно видеть слёзы на её глазах.
  - Больше никогда, девочка, - припадаю к губам, нежно касаясь их, лаская языком, - никогда в жизни я не причиню тебе боль, Викки.
  А потом... как самое дикое и невыносимое наслаждение - слушать её стоны, ощущать, как она царапает мне спину, словно оставляя трофеи, ловить губами вскрики. Двигаясь, двигаясь, двигаясь.
  До умопомрачения, до той самой точки невозврата, которую переходят только раз и навсегда.
  Я перешёл её, когда она изогнулась в моих руках, обхватив ногами бёдра и прокричав моё имя; когда я сам рассыпался на сотни осколков, растворившись в чистом, не сравнимом ни с чем иным, удовольствии. Я пересёк границу, и понял, что Викки стала моей. Навсегда. Именно с тех пор она стала принадлежать только мне.
  ***
  От резкого проникновения глаза широко распахнулись, наполняясь слезами, и закусила губу до крови. Я не стану кричать. Сама просила. Да! Вот так. Во мне. Мой. Полностью. Как и я его. Разрывающая наполненность, когда вместе с болью меня переполняет сумасшедшая эйфория. Восторг принадлежать ему полностью.
  Его стон вызвал ответный во мне. Мы застыли, глядя друг другу в глаза. Рино казался мне таким красивым, таким ослепительным в этот момент, когда впервые взял меня. Как и эта проклятая коморка. Это был мой личный Рай, который возник посреди Ада и смерти, криков агонии, воплей, обезумевших от вида крови зрителей и моих стонов, сплетенных с его стонами от лязга цепи по полу, от биения тел друг от друга. Мне казалось, наши звуки впитываются в стену, проникают мне под кожу. Я пахну нашими стонами. Им. Его страстью.
  И эти клятвы никогда не причинять мне больше боль. Я верила ему... я верила всем сердцем. Что может быть чище и наивней первой любви? Ведь моя боль отразилась мукой в его глазах. Я забыла обо всем, Рино двигался во мне сначала осторожно, потом все быстрее. Под пальцами я чувствовала влажную от пота кожу, каждую мышцу, шелковистость его кожи. От незнакомых сумасшедших ощущений уносило все остатки разума. Я слышала собственные крики, впивалась в его спину, обхватывая узкие бедра ногами, изгибаясь навстречу, отдавая все, что он брал так жадно, с таким диким голодом. Мне казалось, я ослепла от наслаждения, превратилась в оголенный нерв, дрожащий от невыносимого удовольствия, как физического, так и морального. Меня разрывало от эмоций и от оргазма, который неожиданно захлестнул с головой, заставляя кричать его имя, в горячие губы, которыми он заглушал и пил мои крики. Чувствовать, как теперь он дрожит в моих объятиях, слышать его стоны и рычание, чувствовать безжалостную плоть внутри себя. И шептать пересохшими, искусанными губами "люблю...твоя". Говорят, девственницы не испытывают наслаждение в свой первый раз... но с ним... все не так. У нас все не так. Слишком хотела, доверяла. Не боялась. Этот оргазм начинался у меня внутри, в моем сознании, где я разлеталась на осколки от наслаждения принадлежать ему. Он был самым прекрасным этот первый раз, в самых ужасных условиях, которые только можно вообразить.
  ***
  Это был наш первый раз. И одно из моих ценных воспоминаний о жизни в клетке. Тогда я считал, что это был самый счастливый момент в моей жизни. А на самом деле богатая девочка, дочь одного из известных учёных в мире бессмертных отдалась подопытному своего отца, нищему голодранцу, до того дня видевшему только боль и унижения.
  На грязном полу одного их подсобных помещений. После выигранного им боя. Тайком сбежав от своего отца и подруг. Отдалась зверю, прикованному цепью, в нескончаемых перчатках на руках, с ошейником раба, с исполосованной спиной и разодранной душой, которая оживала рядом с ней.
  Тогда я поклялся Викки и себе, что больше не причиню ей боли...
  А сейчас меня разрывало от желания доставить ей такую боль, чтобы она захлебнулась кровавыми слезами. Чтобы она извивалась на полу, воя в агонии. Чтобы её выворачивало наизнанку...дюйм за дюймом. И даже тогда мне этого будет мало. Я развернул её к себе лицом, и, оглядев с ног до головы, прикоснулся к выступающим рёбрам.
  - Трахать? Эти кости? Посмотри на себя, Викки, - издевательски протянул, - ты можешь возбудить только совсем оголодавшего заключенного. Не меня. Ты уже не та красавица, которой была. Есть намного лучше, вкуснее.
  
  ***
  Я зажмурилась, кусая губы, готовая ко всему, стараясь оградить себя от эмоций, на которые он пытался меня вызвать. Воспоминания о том самом первом разе, где я отдавалась любимому, где он был нежен и неистов, где слова любви смешивались со слезами счастья окончательно сломали мою силу воли. Но нет! Не дать зверю то самое мясо, которого он так жаждет.
  Ничего не произошло, Рино развернул меня лицом к себе, и я увидела, как он усмехнулся. А потом мне показалось, что меня снова ударили. Я не успела закрыться, не успела понять, что сейчас ударят. Этот издевательский тон и брезгливость, искривившая чувственный рот, который когда-то жадно целовал каждый миллиметр моего тела. Я задохнулась от его слов, мне кажется, даже кровь отхлынула от лица. Но я выдержала, насколько смогла:
  - Если бы могла, то сама бы изуродовала себя, чтобы ты всегда испытывал ко мне отвращение и никогда не прикасался ко мне. Никогда.
  У меня почти не осталось сил. Я хотела, чтоб Рино ушел и оставил меня. Небольшая передышка, когда физическая боль от голода и моральная от его унижений не станут чуть слабее. Когда я смогу поплакать. Не при нем. Не для него.
  
  ***
  
  Стиснул зубы, сжимая кулаки и испытывая желание оторвать голову зарвавшейся сучке.
  Её слова, как лезвия кинжалов, вонзились в сердце, выворачивая его, как напоминания о её предательстве. Молча ударил её по щеке, а затем по другой, срывая свою злость, намеренно причиняя физическую боль.
  - Что, мразь, считаешь себя слишком хорошей для того, чтобы переспать со мной? А когда-то, - усмехнулся, - ты сама умоляла трахнуть тебя. Невзирая на время и место. Или с тех пор, - схватил за волосы и оттянул голову вбок, - твоя цена возросла? Считаешь, что ублюдок Носферату не сможет заплатить её?
  Идея пришла неожиданно.
  - Тебе же легче изуродовать себя, Викки? - достал кинжал, висевший на поясе. - Чем лечь под меня? Так вот, девочка, - поморщился, понимая, что все еще называю ее девочкой, вложил кинжал в холодную руку и отошел назад, - я предоставлю тебе такую возможность. Изуродуй себя. Я хочу, чтобы ты порезала своё лицо. В противном случае, - пожал плечами, - я тебя отымею, куколка. И, поверь, на этот раз ты будешь кричать не от наслаждения.
  Её зрачки расширились. Она медленно перевела взгляд на оружие в своей руке и сглотнула. Улыбнулся, предвкушая, зная заранее, какое решение примет эта упрямая женщина.
  Опустил глаза, и едва не задохнулся, увидев на животе Виктории старый побелевший шрам. Пальцы начало покалывать от желания прикоснуться к нему, почувствовать его на ощупь. Твою мать, она, наверняка, получила его, будучи человеком. Но как? Когда? Сердце снова зашлось в ярости. Я узнаю, кто и когда сделал это с моей девочкой. И тогда ублюдку не жить.
  
  ***
  
  Лицо горело от пощечин, я трогала языком разбитые изнутри щеки, окровавленные губы. Нет, мне не было больно, точнее, я не чувствовала ее, измученная голодом, его близостью. Измученная воспоминаниями. Это оказалось более жестокой пыткой, чем все, что произошло со мной до этого. Его холодный, равнодушный взгляд по моему обнаженному, покрытому мурашками телу, по старому шраму и кинжал в его пальцах. Мой взгляд зацепился за него как за якорь, как за спасение, как за мой ответный удар. Пусть ни одно мое слово не причинит столько боли, сколько он причинил мне, но его огорчит то, что я сделаю. Очень огорчит. Этого достаточно. Жалкая месть, но, все же, месть. Потому что зря сюда пришла. Я просто попалась в капкан, добровольно и напрасно. Сжала рукоятку ножа, тяжело дыша, глядя ему в глаза, вспоминая, как другое лезвие касалось моего тела, вырезая из меня жизнь, надежду, любовь, вырезая из меня все, что мне было дорого на живую. Что может сравниться с ТОЙ болью? Разве я живая? С того момента я просто дышу и двигаюсь по инерции.
  Не сводя с него взгляда, полоснула себя по щеке, вспарывая кожу, кровь потекла по подбородку и шее, мне казалось, что она ледяная. Дышу все чаще и чаще. Каждый вздох как последний. Потому что может стать последним. Один взмах руки, только сильно, уверенно, и я оставлю его ни с чем. Только бы не промахнуться....
  ***
  Девочка приняла именно то решение, на которое я и рассчитывал. Рассчитывал, и в то же время надеялся совершенно на иное.
  Как будто не себя - меня полоснула, холодной сталью прошлась по краю души, оставив на ней неизгладимые шрамы. Вот так просто всё-таки признав, насколько я ей противен. Будь проклята эта её долбанная гордость. Гордость, приносящая столько боли, но, несмотря на это, до сих пор вызывающая совершенно ненужное чувство восхищения этой хрупкой женщиной.
  Рука непроизвольно дёрнулась к собственной щеке, когда Викки вспорола себе лицо. Какого хрена? Почему она режет себя, а эту чёртовую боль чувствую я?
  От злости на свою слабость руки сжались в кулаки.
  А ещё... Ещё я смотрел, как кровь заливает подбородок, стекая на шею, на грудь и плоский живот, и чувствовал нараставшее заново возбуждение. Да, я хотел её! Именно сейчас. Вот такую покорную и залитую собственной кровью, вашу мать!
  Перевёл взгляд на её глаза, и увидел, как в них блеснуло мрачное торжество. Всего на миг, но мне хватило этого, чтобы понять, почему взметнулась вверх её рука. Подлетел к ней и выбил из рук кинжал, перехватывая запястье, не давая вырваться из моих рук.
  Оскалился, когда она, уже не скрывая слёз, заплакала громко, истерично.
  - Ты умрёшь тогда, когда я тебе позволю, Викки. Запомни это! Запомни! Когда я позволю, не на секунду раньше! И от МОЕЙ руки!
  
  Глава 10
  
  Он ушел, швырнул мне порванное платье и шваркнул дверью с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Я даже не вздрогнула. Так и стояла посреди этой проклятой комнаты, прижимая к себе обрывки ткани и смотрела на отражение в зеркале. Рана на щеке затянулась. Даже царапины не осталось. А на сердце стало одним шрамом больше. Когда-то мне казалось, что для шрамов там уже не осталось места, но как для любви, так и для боли, оно безразмерно. Это нам кажется, что сердце может разорваться...а, точнее, нам бы так хотелось, но оно бьется. Разбивается на осколки и не умирает. Истекает кровью, покрывается льдом, трескается от засухи и все равно бьется. Я машинально натянула на себя разодранное платье, продолжая смотреть в зеркало. Рваные края расходились на груди и животе, обнажая тонкий шрам. Я провела по нему пальцами. Шрамы на теле не болят. Они заживают, оставляя только следы и воспоминания. Посмотрела на свои руки, повернув их запястьями вверх. На прозрачной коже уродливые узловатые белые полосы. Когда-то их закрывали перчатки, браслеты, часы. Потом я все продала...остались только перчатки. Сейчас не было и их. Мне казалось, что сегодня он обнажил не мое тело, он оголил мою душу и выставил себе на потеху. Возможно, наслаждаясь уже причиненной когда-то болью...смакуя ее и предвкушая новую.
  
  18***г.
  
  Он вернется... обязательно вернется. Иначе и быть не может. Он заберет меня отсюда. Рино. Мой Рино. Я повторяла эти слова каждый день с тех пор, как его увезли. С того дня, как все изменилось в нашем доме, и отец готовился к отъезду из усадьбы. Клинику закрыли, заколотили досками окна. Двери в подвалы замуровали. Только тогда я начала понимать, что отец словно боится, словно скрывает следы преступления. Сейчас-то я уже точно знаю - да, скрывал и боялся. Он чудом избежал кары собратьев за те опыты, которые проводил в своих лабораториях и пытался спрятать более ужасающие тайны, чем те, которые всплыли наружу после того, что я сделала.
  Да, это я была виновницей его краха, я написала письмо Королю Братства. Тогда он был для меня всего лишь покровителем отца, другом нашей семьи. Но что-то мне подсказывало, что Влад Воронов имеет огромное влияние на Альберта Эйбеля и поможет мне освободить Рино. К нам нагрянули несколько человек (тогда я еще считала их людьми) в черных плащах в сопровождении Воронова. Отец заикался и нервничал - Влад увел его в кабинет, а когда они оттуда вышли, папа был бледнее полотна. Рино и других пленников освободили в тот же день. Я не понимала, что чувствую. Да, у меня получилось, да, я это сделала, но внутри поднималась волна панического, эгоистичного ужаса, что больше никогда его не увижу. Когда пленных увозили, я забыла обо всем, о том, что нужно скрывать свои чувства, о том, что это постыдно, запретно, грязно - я бросилась Рино на шею и умоляла вернуться за мной. При отце, при этих странных людях в плащах, при бледной матери и прислуге, которые потом косились на меня и шептались за спиной. "Шлюшка Носферату" - так они называли меня между собой спустя время и после всего, что произошло потом. Тогда отец впервые надавал мне пощечин. Хлесткий, болезненных, он даже сплюнул в мою сторону и сказал, что скоро мы уедем из усадьбы и я выйду замуж за Армана. Тогда я не восприняла эту угрозу всерьез.
  Рино пообещал забрать меня, и я верила. Той самой верой, на которую способны семнадцатилетние влюбленные по уши идиотки. Юные максималистки, готовые принимать желаемое за действительное. Конечно, это был последний раз, когда я видела МОЕГО Рино. Потом, спустя годы, я снова его увижу, но он уже никогда не будет моим.
  Шли дни, недели, месяцы, а я ждала. Деревья сбросили листву, покрывались инеем, снова распустились почки на ветках и зацвел мой любимый сад.
  А я каждый день смотрела в окно, а вечером спускалась в подвал, к замурованным дверям и, прислонившись к ним воспаленным лбом, шептала его имя или царапала шпилькой на стене. "Твоя Девочка...Мой Рино", вспоминая, как мы воровали каждую секунду. Как не могли надышаться друг другом, как разговаривали взглядами или прикосновением пальцев, как кричали и звали друг друга, молча, сквозь бетонные стены. Мы занимались любовью где угодно, где только могли урвать это кусок запретной радости. В лаборатории, иногда в сарае, когда его в очередной раз наказывали за провинность, и я с ужасом понимала, что он это делает для того, чтобы мы могли побыть наедине хоть ненадолго. Жестко, быстро, грубо и все равно так нежно...до боли в груди, когда от счастья по щекам текут слезы, а каждое прикосновение обжигает душу, а не тело. Я вслушивалась ночью в звуки, доносившиеся снизу, лязг цепи мог означать так много: "я люблю тебя", или "я скучаю", или "я хочу тебя"... Да, у нас были свои знаки...и босые ноги по холодным ступеням, и алчные поцелуи через прутья решетки, жадные, голодные ласки, искусанные до крови губы и счастье в глазах. Нам не нужно было говорить... я читала вслух, сидя на полу, у самой клетки, и закатывала глаза от наслаждения, когда наглые пальцы Рино в этот момент дерзко ласкали меня под подолом платья.
  - Читай, девочка, читай. Не останавливайся! - хриплый шепот... и я читала...сдерживая стоны и крики, чтобы потом замолчать, закусив запястье руки, содрогаясь от экстаза, глядя затуманенным, пьяным взглядом, как он облизывает влажные пальцы и сам закатывает глаза, стиснув челюсти, издавая яростное голодное рычание. А потом мои дрожащие руки на его плоти под очередную главу или стих, которые я к тому времени выучила наизусть. Сжатые на решетке пальцы, его задыхающийся рот, искаженное от страсти, бледное лицо и капли пота над верхней губой. Их хочется слизать кончиком языка, но я не могу - я читаю и ласкаю дерзко, управляемая и ведомая его собственной рукой, пока он тоже не содрогается, стиснув челюсти, оскалившись от наслаждения, запрокинув голову, отдает себя в мои ладони, чтобы потом смотреть, как я облизываю свои пальцы и дернуть решетку, улыбаясь мне и покачивая головой - "какая плохая МОЯ девочка".
  Спустя несколько недель я перестала есть со всеми, перестала спускаться вниз в столовую. Я замечала круги под глазами и меня изнуряла зверская тошнота, она мучила до невыносимости. Приступы дикого голода заставляли тайком красться в столовую и съедать все, что попадалось под руку, даже недожаренное мясо, а потом исторгать это над тазом и лихорадочно мыть его, чтобы никто не заметил. Я вся превратилась в ожидание. "Уже скоро" - твердила я себе. Рино приедет. Очень скоро. Когда Марта сильно зашнуровала корсет платья, наряжая меня к званому ужину в честь моего дня рождения, перед глазами пошли черные круги, и я осела в ее руках, невыносимо заболел живот. Служанка помогла перебраться на диван и ослабила шнуровку.
  - Неладное с вами происходит, госпожа, ох не ладное. Надо отцу рассказать. Он как-никак лекарь. На вас лица нет. Худая, бледная, и эта рвота...
  Но я упросила не рассказывать. Я панически боялась любых врачебных манипуляций, а запах в кабинете отца сводил меня с ума и ассоциировался с болью и смертью. Тогда Марта уговорила меня съездить с ней вместе к ее бабке в деревню, к знахарке. Сказала, что та мне поможет, и я согласилась. Я хотела вылечиться к приезду Рино, ведь на меня уже страшно было смотреть, и ни одни румяна и белила не могли скрыть бледность моего лица, а платья подчеркивали худобу истощенного тела. Только диагноз мой был совсем не болезнью, а беременностью. Тогда я не знала, что это означает для меня. Не знала, ОТ КОГО, от какого существа я ношу малыша. Знахарка наставляла меня, рассказывала, как бороться с тошнотой, давала пакеты с травами, а я представляла, как приедет Рино, и я скажу ему об этом. Как он будет смотреть на меня счастливыми глазами. Господи, насколько наивными могут быть женщины. Как все банально просто и у смертных, и бессмертных. А потом знахарка тронула мой живот, чтобы определить сроки, и я увидела, как она побледнела, отшатнулась от меня. Начала быстро нас выпроваживать, махать на меня руками, шипеть на Марту и несколько раз осенила себя крестным знамением, выгоняя нас из своего дома. Тогда я не придала этому значения, уговорила служанку скрывать правду, и она скрывала...но мне становилось хуже. Все было совсем не так, как предупреждала Марта. Через несколько недель я уже с трудом передвигалась по дому, боль изнуряла меня, и мне казалось, меня разрывает изнутри, а я терпела, смотрела на свой выпуклый живот и ласково гладила его руками... иногда это помогало, и боль отступала. Я лежала на постели и придумывала ему или ей имя, мечтательно закрывала глаза и понимала, что люблю этого ребенка так же сильно, как и его отца. И ради этого я готова была скрывать правду от своего собственного. Терпеть, стягиваться корсетом и улыбаться за ужином, когда в глазах темнело и тело покрывалось потом, а сердце, казалось, замедляло свой бег. Я писала письма Владу с просьбой передать их Рино, но мне неизменно возвращали их обратно с пометкой "адресат выбыл". Я прятала их в подвале, вырыв небольшую яму в земляном полу.
  А потом я потеряла сознание на одном из ужинов, и отец все узнал. Пока я корчилась от боли на его медицинском кресле, он что-то кричал мне в лицо и от его воплей трескались стекла в шкафчиках с лекарствами, мать испуганно просила его успокоиться, и тогда он сказал то, чего я никогда не забуду:
  - Ребенок этого выродка убьет ее, понимаешь? Он ее сожрет изнутри! Она уже умирает. Посмотри на нее - ей недолго осталось! Как ты не видела? Ты мать! Она выносила его уже больше половины срока!
  Мне хотелось возразить, что всего пять месяцев, но приступ тошноты свернул пополам.
  - Мы должны избавить ее от него! Немедленно! Пусть готовят операционную.
  - НЕТ!
  Я закричала так громко и истошно, что они оба замолчали. Как же я умоляла не трогать, подождать, я ползала у него в ногах и просила, заливаясь слезами. Тогда я не знала истины - смертная не может выносить ребенка от вампира. Это невозможно. В ту ночь мне рассказали, кто они и, кто я...а еще мне рассказали, кто такой Рино и какого монстра я ношу в себе. Я отрицательно качала головой, я им не верила. Мой Рино не монстр. Никто из них не способен даже на десятую долю любви, на которую способен он. Отец был непреклонен, меня заперли в комнате для пациентов и готовили к аборту. Я скреблась в двери и рыдала, то скулила на полу от боли, свернувшись калачиком и обняв живот руками. Я никого к себе не подпускала. Никакие уговоры не помогали. Пока не ослабла настолько, что сил сопротивляться у меня не осталось, но даже тогда я умоляла не трогать ребенка. Но отец сказал, что у него нет выбора - или я, или ребенок, и он свой выбор сделал.
  Потом меня долго привязывали к операционному столу, а я рыдала и звала Рино. Я до последней секунды верила, что он придёт за мной. До самой последней секунды.
  Они не смогли даже усыпить без риска, что мое сердце не остановится. Отец сделал все анализы и пришел к выводу, что оперировать будут без наркоза. Ни родов, ни анестезии я не выдержу. Потом я узнала, что и обратить тоже не могли. Никто не знал реакции моего организма. Меня резали на живую.
  Когда лезвие скальпеля касалось живота, я уже не кричала, только открывала рот и чувствовала, как по щекам текут слезы. От адской боли теряла сознание и снова приходила в себя. Я так ЕГО звала. Я кричала в кровавую пелену страданий и разрывала ее мольбами, а потом погрузилась в темноту. Когда пришла в себя, отец сообщил, что теперь все хорошо - я буду жить. Именно тогда я и поняла, что Рино не вернется. Словно какая-то нить оборвалась внутри...спустя время я пойму, что это была вера в него. В нас. Ее вырезали вместе с нашим ребёнком. Я просила показать его мне, но отец отказал даже в этом. Так, по его словам, мне будет легче справиться с утратой, да и показывать некого - мертвые вампиры превращаются в пепел через сутки. А мне казалось, что моя жизнь закончилась. Именно тогда Альберт сказал то, что я никогда не забуду - если бы отец ребенка объявился, возможно, малыш был бы жив, потому что только кровь Носферату могла насытить то "чудовище", что жило внутри меня и убивало его мать.
  "Твоему любовнику было наплевать на тебя, Викки. Он воспользовался тобой, чтобы выбраться отсюда. Использовал, понимаешь? И ему было наплевать, сдохнешь ты или нет. Это - Носферату. Зверь. У них нет чувств. Нет эмоций. Инстинкты и ум. Это - гибрид, которого создал я. Вот и все. А ты... ты погубила мой проект, свою жизнь и свою репутацию. Скажи спасибо, что Арман готов прикрыть мой позор и жениться на девке Носферату. МОЕЙ дочери, которая раздвигала ноги перед объектом у меня за спиной. Так что будь добра - возьми себя в руки и начинай исправлять все то дерьмо, в которое ты всех нас втянула".
  Я чувствовала дикую ненормальную боль, раздирающую да мяса невыносимую ломку. Больно двигаться, больно говорить, невозможно сделать даже вздох. Нет, это не физические страдания - это та боль, от которой нет лекарства, кроме полного забвения. Словно тысячи лезвий впивались в сердце, вспарывали, раздирали меня изнутри. Словно меня раз за разом прокручивало в мясорубке. Меня выворачивало наизнанку. Полностью опустошенная, парализованная, а в голове проносятся картинки из моего прошлого с Рино.
  Когда все ушли и оставили меня в спальне, я выла в темноте, грызла подушку. Иногда человек доходит до той черты, за которой он больше не выдерживает боли. Когда смерть кажется избавлением. Я до нее дошла в тот вечер, когда почувствовала себя пустой. Когда во мне убили веру и надежду. Никто не может жить без веры. Не важно, во что, но человек должен верить, ждать чего-то, к чему-то стремиться. Я не знаю, как это сделала. Встала с постели, чувствуя, как кружится голова и разрывает живот изнутри, как натягивается тот самый шрам, готовый лопнуть, как звенит внутри меня пустота. Ужасающая мертвая тишина, где уже никто не кричит: "Рино, где же ты? Когда ты заберешь меня?" Где слышен только тихий плач, где слезы катятся не по щекам, а с изнанки, где искромсано не тело, а душа. Я вошла в операционную, обвела ее затуманенным взглядом. Пальцы сами нашли ножницы на подносе возле белого стола, на котором из меня вырезали мое счастье, и я с каким-то остервенением полосовала свои запястья, глядя застывшим взглядом, как кровь заливает подол белой рубашки. В ту ночь я умерла.
  
  Я помню эту дату. Через месяц после моего дня рождения меня не стало, а когда открыла глаза - уже не была человеком. Но кто сказал, что это облегчило боль. Теперь она стала бесконечной, хронической, нескончаемой. Вместе с жестокой правдой, которую мне открывали по крупицам, вместе с новым миром, в который я вошла, за грань привычной реальности, увидев изнаночную сторону всего, что происходило вокруг. Я вышла замуж за Армана. Это была шикарная свадьба с огромным количеством гостей. Я улыбалась им всем, держа под руку одного из самых красивых мужчин в этой зале, и мне казалось, что это не свадьба, а похороны. Похороны моих надежд, иллюзий, детства и человечности. И теперь, возродившись из пепла, я стану другой. Арман сделал все, чтобы моя жизнь превратилась в сказку. Никто не знал того, что знал он. Никто не знал, что спустя месяцы после свадьбы мой собственный муж, измученный моими депрессиями, слезами, наркотиками и дикими приступами тоски, вместе со мной искал Рино. Он возил меня по всему городу, даже отвез к Владу, но Король сказал, что потерял Рино из вида, как только тот вышел из карантина. Но я могу не беспокоится - все подопечные Короля уже адаптировались к новой жизни. Воронов поздравил меня со свадьбой и пообещал прийти на премьеру моего спектакля. К тому времени я уже играла в театре, который для меня купил мой муж.
  
  Наши дни
  
  Дверь распахнулась, и я вздрогнула, одернула пальцы от шрама на животе и натянула рукава на запястья, сжала платье на груди. Но это был слуга. Он даже не взглянул на меня. Подозреваю, что ему просто запретили на меня смотреть. Мне принесли новую одежду, аккуратно положили на стул и снова заперли дверь снаружи.
  Я медленно повернулась к зеркалу и снова посмотрела на свое отражение. Как эта Викки сейчас похожа на ту Викки, которая ждала лжеца и подлого лицемера.
  Своего убийцу и убийцу моего ребенка. Того самого, который решил пропустить меня снова через Ад, через мясорубку воспоминаний и новой боли, которому мало моей смерти один раз. Он хочет теперь убить меня лично. Меня, ту, что дала ему свободу, любовь, отдала все чистое и нежное, на что была способна тогда. И все же не заслужила ничего, кроме его презрения, ненависти и предательства.
  Но я больше не та Викки, и я буду бороться с ним до последней капли крови, до последнего вздоха.
  Решительно натянула через голову ярко-алое платье, застегнула змейку на боку, а потом осела на пол и зарыдала. Слишком ослепительными стали воспоминания сейчас, они резали глаза, особенно когда в комнате пахло им. Под кожу словно впивались иголки. Они ледяные, они разносятся по венам, раздирают их, как когда-то лезвия ножниц, и мне снова холодно, как там, на ледяном кафеле операционной.
  По щекам все еще катятся слезы. Они мне кажутся ядовитыми, и я их ненавижу за то, что спустя столько лет они все еще не высохли к чертовой матери. Я глотаю их, пытаюсь забыть. Отключить сознание совершенно. Не думать. Не возвращаться назад. Но проклятые воспоминания накрывают как цунами, как ледяная волна. Из горла вырывается хрип, судорожное рыдание, грудь словно стянуло стальными тросами, и я не могу дышать. Дрожу, стучу зубами, кусаю губы. К горлу снова подкатывает рыдание, а перед глазами его лицо. Монстр смотрит, выжидает, он хочет разодрать меня на куски и потом жадно пожирать свою добычу, запивая моими слезами, я чувствовала его голод на физическом уровне так же, как и читала приговор в некогда любимых глазах.
  Два года назад увидела и не смогла отказать себе в унизительном желании. Один раз. Позволить. Почувствовать себя живой, чтобы потом забыть, и не забыла. Проклятые столетия любить своего убийцу и ненавидеть себя и его так же сильно. Я вспомнила, как все же нашла его. Увидела издалека и не смогла вздохнуть, впивалась онемевшими пальцами в ладони, снова истекая кровью изнутри и беззвучными слезами. Смотреть на свою жизнь, на свое счастье со стороны. На единственного мужчину, которого любила, на своего первого мужчину и видеть, как он живет без меня, как забыл и стер из своей жизни Девочку, которая отдала ему все. Но даже тогда я не знала, что Рино и Хозяин Асфентуса по кличке Смерть - одно и тоже лицо. Рино в мире смертных все же существовал под тем именем, которое ему придумала я. Вел двойную, а то и тройную жизнь.
  В ту ночь я видела его с женщинами, холенными прекрасными представительницами древнейшей профессии, которые теперь были ему по карману. Ослепительно красивый для меня всегда, красотой, которую видят лишь одержимо влюбленные. Он улыбался им той самой заразительной улыбкой, от которой я не могла дышать и его глаза блестели возбуждением. Сильные руки сжимали ягодицы его спутниц, которые повисли на нем с обеих сторон. Это было невыносимо.
  Помню, как приняла тогда красный порошок и впервые отдалась Арману, а потом плакала в ванной, разбивая костяшки пальцев о кафель, а он стоял под дверью и просил прощения, если вдруг оказался груб или неосторожен со мной, а я рыдала и истерически смеялась, снова вскрывая вену, чтобы всыпать туда анестезию.
  Я размазывала кровь по кафельным стенам, прислонялась к ним горячим воспаленным лбом, снова и снова воюя с собственными демонами воспоминаний. Господи! Когда-нибудь я смогу его забыть? Когда-нибудь это случиться? Унизительная любовь, от которой хочется выть как загнанному зверю. Омерзение к себе за эти чувства, за эту слабость, за безвольность. Ненависть к нему и к себе. Я пыталась вздохнуть и опять не могла, как и тогда, когда поняла, что он не вернется ко мне никогда. Я думала о своем будущем и лихорадочно искала хоть одну причину для того, чтобы жить, какую-то соломинку, чтобы за нее ухватится и не утонуть в болоте. С тех пор я довольно часто заглушала боль порошком или виски. А той самой соломинкой оказался театр, а потом и кино.
  Тогда начался период моего восхождения на олимп славы. Я решила забыть Рино и начать жить сначала. Но жизнь так часто смеётся над всеми нашими решениями. Мы хотим одного и стремимся к этому, а в итоге получаем совсем другое. Я хотела стать знаменитой и забыть Рино, но стала нищей, и мой палач с разными глазами снова распоряжается мною по своему усмотрению, и теперь это не будет быстро. Игра со Смертью только началась...
  Глава 11
  
  Я стоял перед зеркалом, задрав рубашку и рассматривал его. Такой же продолговатый, выпуклый, шершавый. Вот почему я точно знал, каков он на ощупь на её теле. Шрам. Как подтверждение того, о чём я не мог думать без содрогания. Всё - таки, это правда. Она существует. Эта чёртова связь существует. Насмешка судьбы - не иначе. Откуда он у тебя, Девочка? Какая тварь посмела коснуться твоего тела холодным лезвием? Какая тварь смела причинить тебе боль? Когда-нибудь я получу ответы на эти вопросы, как и на другие. На множество других. Я уже знаю так много о нас...о тебе...о ней...об этой странной связи. Неужели ты не замечала её? Или именно из-за неё ты так долго и так успешно топила себя в наркотическом дурмане, Викки?
  Провёл пальцами по грубой отметине на теле, вспоминая, как я её получил.
  
  18** г.
  
  - Ты же понимаешь, что это совершенно несвоевременно, Рино? - Король приподнял бровь, взбалтывая виски в бокале. - Я сомневаюсь в твоей готовности полностью адаптироваться к жизни вне зоны карантина. У тебя теперь есть собственный дом. Что мешает тебе пожить в нём некоторое время?
  Я пожал плечами - мой выбор был сделан в ту минуту, когда я понял, что снова остался один. Когда услышал, как Викки согласилась выйти замуж за того ублюдка. Больше не было смысла ни в отдельном доме, который я выбил для нас с ней, ни даже в моём нахождении и обучении здесь. Зачем? Теперь всё потеряло смысл. Меня сжирала ненависть и проклятое тупое чувство безысходности, когда я еще не мог определить, с чего начать...с какого гребаного урода начать свою миссию. Кого первым отправить в Ад. Уже тогда я знал, что Викки туда отправится последней...ну и я вместе с ней. Но в тот момент моя ненависть еще не окрепла, ее душила боль, которая разъедала меня до костей, до мяса, которая быстро сжирала мое сердце и поселилась внутри, как извечно голодное чудовище, жаждущее крови...крови тех, кто это чудовище породил, и крови той единственной, с кем чудовище смело поверить в любовь.
  - Я уже научился самым главным истинам, Влад. Меня здесь больше ничто не держит. - Король молча кивнул. Он не спрашивал, а я бы никогда и никому не рассказал, что этим важным истинам меня научили не здешние преподаватели, и даже не король Братства, а маленькая девочка с большими серыми газами...И её подонок-отец. Только благодаря им я понял две истины: первая - даже самая нестерпимая боль может стать трамплином для взлёта, особенно если приправлена жаждой мести. А вторая...вторая истина заключалась в том, что самую большую ошибку делают те, кто верят. Не любят, нет. Любовь - это естественное чувство. И как все чувства, она имеет право на существование. Не для всех, конечно, но имеет. Для меня, ублюдка Носферату, не имела. Как и остальные чувства, она не поддаётся контролю. Иначе это уже не любовь. Это суррогат. Безвкусный. Бесцветный. Я попробовал настоящую и, кажется, ее проклятый привкус впитался мне в мозги, изнуряя воспоминаниями, выматывая в дикой жажде уничтожить, втаптывать в грязь, драть на части Викторию Эйбель.
  Но вот вера...Верить нельзя никому. Доверия не существует априори. Это самообман. Ты внушаешь себе сам, либо позволяешь сделать это другим, что кто-то достоин твоего доверия...И ты можешь жить в этом самообмане долгие-долгие годы, пока однажды не обнаружишь, что мир вокруг тебя раскололся на тысячи осколков, и каждый из них впивается в твою плоть, причиняя адские муки и бесконечную агонию. А ты ничего не можешь сделать с этим. Только хватать воздух широко открытым, окровавленным ртом, стараясь вытащить из тела куски этой боли, снова не позволяя себе сдаться, чувствуя, как медленно, но верно в груди образовывается каменная стена, загораживающая сердце от этой агонии. Со временем оно само перестанет чувствовать что-либо, кроме жгучей ненависти и презрения к тем, кто построил эту преграду...и к себе самому за то, что оказался настолько слаб, что не смог помешать этому.
  В тот день Влад больше не пытался меня переубедить. Его это не касалось, всё что мог, король для своих новоиспечённых подданных уже сделал. Да, и я не смог остаться там. Несмотря на страх, который вызывала неизвестность, окутавшая будущее. Да, я боялся тогда. Но не людей или прочих тварей...Не одиночества, не открытого пространства. Это страх другого рода. Страх впервые принимать решения самому. Не опираясь ни на кого. Там, в моём Аду, был персональный Демон, решавший, каким мукам меня подвергнуть в очередной раз или когда накормить...А теперь я сам становился своим собственным Богом и Дьяволом. Это пугало, и в то же время опьяняло осознанием безграничной власти... над самим собой. Это не понять рождённому на свободе. Наверное, подобное чувствуют и те, кто десятки лет томятся в заключении, мечтая о воле...А, получив шанс покинуть наконец стены тюрьмы, впадают в самый настоящий ступор, понимая, что их ТАМ ничего и никто не ждёт. Что живут они именно ЗДЕСЬ. Именно живут. И тогда несчастные попросту перерезают себе горло, предпочитая смерть неизвестности. Потому что свобода - это не просто цель... порой свобода становится синонимом безысходности.
  Воронов предлагал мне деньги, драгоценности и ещё какие-то бумажки. Но это означало впасть в ещё большую зависимость от него, и я отказался. Правда, всё же перед уходом Влад сделал мне воистину королевский подарок - кольцо, позволявшее находиться под лучами солнца без угрозы для жизни. Чёрт его знает, чем руководствовался Влад, преподнося его мне, но за это главе Чёрных львов я был благодарен вдвойне.
  Когда-то я мечтал о том, чтобы увидеть солнце. О том, чтобы почувствовать, как его лучи касаются кожи, лаская её. Викки много рассказывала мне о нём. Я просил её об этом. Это было безотчётное желание заглянуть в тот мир, дорога куда мне была всегда безнадёжно закрыта. А под её тихий голос я закрывал глаза, представляя, что это моего лица нежно касаются мягкие лучи. Представлял... как они касаются и ее лица, и зверел от ревности. К солнцу. За то, что оно смело любоваться моей девочкой, ласкать её. Я притягивал её за шею к решётке клетки и целовал... исступлённо целовал, стирая губами и пальцами следы солнечных поцелуев. Моя... Только моя. Так я думал когда-то... И все же да, МОЯ. Настолько МОЯ, что, пожалуй, она об этом и не догадывается...потому что до определённого момента не догадывался и я. А теперь я точно знал, что имею на Викторию Эйбель все права.
  Оказалось, что даже небесному светилу не под силу растопить тот лёд, которым покрывается душа, не сдохшая после предательства. Она даже не чувствует тепла от его лучей. Для меня ничего не изменилось. У меня теперь было кольцо, но мой мир так и остался тёмным, покрытым чёрным покрывалом.
  ***
  С тех пор, как я покинул зону карантина, прошло около двух месяцев. Ровно пятьдесят три дня я провёл в пути к Асфентусу. Ещё в центре помощи нам рассказывали об этом городе-призраке. Правда, до того момента, пока я не переступил его границу, я не понимал, почему его так называют. А теперь я это видел собственными глазами. Город-призрак. Он вроде и есть, и как подтверждение - здания из невзрачного серого камня, мрачные, устрашающие. И в то же время он мёртв. Здесь не слышно ни пения птиц, ни голосов животных, ни детского смеха. Здесь не встретить улыбок на лицах прохожих. Если только злорадные оскалы хищников, без стеснения следующих за своей жертвой в ожидании, когда она оступится...позволит себя убить. Мёртвый город мёртвых душой жителей, оживающий, подобно привидению, по ночам.
  В первую же ночь своего пребывания здесь я подрался с тремя вампирами. Они ютились в той же канаве, в которой решил провести ночь и я. Оголодавшие, слабые, но невероятно злые, они набросились на меня, решив отнять кольцо - единственное, что представляло ценность и ярко выделялось на фоне безнадёжно стоптанных башмаков и лохмотьев, в которые превратилась моя одежда за долгие недели скитаний. Вот только я, в отличие от них, охотился и днём...на таких же оборванцев, как и эта троица. Кольцо позволяло питаться в любое время дня и ночи, а моя проклятая сущность не делала различий в еде. Если Носферату хочет жрать, он с радостью будет обгладывать даже кости трупов. И, чёрт возьми, я знал, что это такое не понаслышке! Но чувство омерзения, охватившее после первой подобной трапезы, постепенно сходило на нет, когда я осознал, какое преимущество это даёт перед врагами. В те годы я был зверем в самом примитивном смысле этого слова. Мне нужно было быть сильным, чтобы не позволить себя убить, потому что мне нужно было жить. Вгрызаться в эту жизнь всеми силами. А жить я должен был, чтобы суметь отомстить. И вот именно ради этой цели. Именно ради того, чтобы видеть, как навсегда остановится сердце Доктора в моих руках, я пожирал даже трупы вампиров. Поначалу предотвращая позывы к рвоте, а после... после даже получая определенное удовольствие, когда очередной враг, будучи ещё живым, смотрел, как я поедаю его лёгкие или печень. Я питался не только их плотью, но и их болью. Я возвращал долг, возвращал то, что сам получал очень долгое время, и это не сравнится ни с чем. Моя власть над жертвами, осознание этой власти и наслаждение их страданиями сродни оргазму.
  
  ***
  Дьявол! Как же больно! Внутренности будто вырезают ножом. Наживую. Без наркоза. И страшно. Чёрт возьми, почему мне так страшно? Откуда эта безысходность, это отчаяние, накрывшее с головой? Почему меня колотит крупной дрожью?
  Я брёл в очередной канаве, держась за стены и с трудом переставляя ноги, стараясь понять, что могло так повлиять. Я питался совсем недавно - разорвал глотки парочке слишком наглых ликанов. Тогда откуда эта слабость? Она накатила неожиданно, слишком резко, разом лишив возможности нормально двигаться. И страх... Вашу мать, меня обуял дикий, необъяснимый страх! Он забирался под кожу, от него леденели кости, в венах стыла кровь, отказывались слушаться конечности. Какую дрянь жрали эти ублюдки, что это передалось мне? По спине бежал холодный пот. Я слышал, как гулко колотится сердце в груди. А если его слышал я, то, наверняка, оно привлечёт внимание и тех подонков, чьи голоса я уловил ещё десять минут назад. Прислонился к стене, ощущая, как покидают тело последние силы, как одеревенели ноги и словно корнями сквозь эту мутную жижу дерьма вросли в землю. Упал на четвереньки и, стиснув зубы, пополз вперёд. Просто потому что нельзя умирать. Просто потому что сдаться, опустить руки, когда ты всё ещё дышишь - значит признать, что ты на самом деле не достоин жить, пусть даже для этого нужно нырять с головой в реку из дерьма. Просто идти, ползти вперёд. И вполне возможно, что повезёт. Кому-нибудь когда-нибудь повезёт.
  В тот день удача была не на моей стороне. Подозреваю, что когда на меня напали те два урода, сняв с меня кольцо, обувь и одежду, одолженные у ликанов, и напоследок от души порезав ножом из голубого хрусталя, моя Фортуна вовсю готовилась к моим же похоронам, выбирая свой самый лучший чёрный наряд. Но она просчиталась. В который раз. Я очнулся через долгое время в той самой зловонной канаве...абсолютно голый...и живой. И, как сумасшедший, истерически смеялся над этой тупой кокеткой, в очередной раз решившей отсрочить мою смерть.
  Гораздо позже я найду этих ублюдков и вспорю им животы, вернув себе подарок короля. Правда, вот ножа у них уже не было. И даже, когда им выкалывали глаза, твари продолжали утверждать, что никогда даже не видели голубой хрусталь. Тогда я не придал значения их словам, не поверив, так как любые порезы на мне всегда быстро заживали. А на память о той самой ночи у меня так и останутся три шрама - два на запястьях, а третий - на животе. На том же самом месте, что и у Виктории.
  И только через много лет, почти столетие, я пойму, что со мной случилось в тот вечер... Да и вообще, найду объяснения всем тем странным ощущениям, возникавшим будто из ниоткуда и уходившим в никуда. Вне зависимости от моего состояния.
  Почему мне срывало крышу каждый раз, когда Викки приходила после прогулки с этим подонком Арманом. Почему ревность вскидывала голову не когда я чуял его запах на ней, а раньше. Намного раньше. Когда прикованный цепями к клетке, я чувствовал ЕЁ радость, ЕЁ смех, ЕЁ веселье. Даже не слыша. Просто зная, что она с ним. И что ей хорошо с другим. Викки спускалась ко мне, а я мечтал убить её. Видел румянец на щеках и отталкивал от себя, понимая, что могу запросто сорваться...И тогда...Тогда я даже представить не мог, что когда-либо по-настоящему захочу её смерти. А она, словно чувствуя моё настроение, начинала уверять в своей любви, лихорадочно целуя и лаская, шепча настолько невинные и в то же время бесстыжие слова, что у меня отказывали тормоза и я снова верил. Проклятье, я снова ей верил. Какими силами Ада она обладала, что так въелась в меня? Вросла, слилась со мной? Это не любовь. Это, бл***ь, болезнь. Это одержимость, и я психопат, повернутый на ней. Находиться вдали от Викки - все равно что отодрать от себя кусок собственного мяса и кровоточить годами, столетиями. А потом я привык и к этой боли. Но иногда ломка была невыносимой, и тогда я снова ее искал, находил, смотрел издалека, прокусывая щеки изнутри до крови, сжимая кулаки и челюсти, до хруста и ждал... я ждал своего часа, когда верну свой долг и ей. Непомерный, огромный, настолько чудовищный и уродливый, что, приняв его, она сама захлебнется кровью. Теперь уже своей.
  
  ***
  Дверь туалета в самом шикарном ресторане города была закрыта изнутри. Разнёс её к чертям собачьим и зарычал, увидев, как прилизанный мужик в дорогом костюме пытается расстегнуть платье на стройной девушке, лежащей на полу. Ненависть и дикая ярость вспорола вены, пробуждая зверя. Того самого, который готов был похоронить любого, кто посмел бы причинить ЕЙ боль.
  Глаза Виктории закатились от наслаждения, она словно была в прострации. В другом мире. В мире красного порошка, в котором существовало только забытье и наслаждение. Чертыхнувшись, вампир повернулся в мою сторону, собираясь привстать, но уже через мгновение его голова была отделена от тела.
  Подошёл к Викки и провёл пальцами по бледным щекам. Что же ты творишь, девочка? Почему ты губишь себя? И какого дьявола я не могу просто смотреть на это со стороны? Почему не могу молча и с триумфом наблюдать, как ты скатываешься всё ниже и ниже?
  Поднял её на руки и понёс к выходу, посадил в машину и приказал Арно отвезти её в отель. Парень молча кивнул и уехал, оставив меня на улице проклинать себя за собственную слабость. В очередной раз не удержался. Как только узнал, что её театр приезжает в город, тут же оставил все дела и приехал сюда. Увидеть хотя бы издали. Снова. Ощущать, как разрывает изнутри от совершенно полярных чувств. Я чувствовал её боль и отчаяние как свои. Я будто каждый раз вместе с ней распарывал себе вену и сыпал туда эту дрянь. Вот только она получала от этого удовольствие, а я нет. И в то же время я смотрел на её посиневшие губы, на худое обессиленное тело, и понимал, что мне нравится видеть её такой. Униженной. Слабой. Нет больше той холодной стервы, которая играла со мной. Не знаю, кто именно, но кому-то всё же удалось сломить гордую Викторию Эйбель. И очень больно было понимать, что, скорее всего, это её муж. Подонок, которому досталась моя девочка, а он не ценил, проводя время где угодно, но не с ней.
  
  ***
  Он сидел в своём кабинете, заложив руки за голову, пока молоденькая брюнетка усердно полировала его яйца языком. Вскочил с кресла, отталкивая голову шлюхи от себя, когда я распахнул двери и вошёл к ним.
  - Какого хрена? Ты кто, мать твою, такой? - жирный ублюдок с раскрасневшейся мордой визгливо кричал, указывая толстым пальцем на дверь. - Проваливай отсюда, пока мои парни тебя не...
  - Ты об этих парнях говоришь, Йен? - урод заткнулся и грохнулся прямо в кресло, когда один из моих вампиров, широко улыбаясь, занёс в помещение две головы бывших охранников самого влиятельного режиссёра в стране. Девка истошно завопила и тут же свалилась в обморок.
  - Что... Что вам надо? - Старик трясущимися руками ослабил свою ярко-зеленую удавку на шее.
  Я подошёл к нему и положил на стол конверт.
  - Здесь фотография и контактные данные одной девушки. Ты снимешь её в своём следующем фильме.
  Непослушными пальцами он вскрыл конверт и замотал головой.
  - Это невозможно...Она не прошла кастинг на фильм. На роль... мы уже взяли другую актрису. - Он бросил быстрый взгляд в сторону лежащей на полу девки.
  Всего один выстрел в голову девицы, и Йен уже готов снимать в своём долбаном фильме кого угодно.
  Через четыре месяца Виктория Эйбель становится самой узнаваемой актрисой в стране.
  Очередной мой срыв - и вот он - трамплин для моей девочки. Она должна взлететь настолько высоко, чтобы падение было не просто болезненным, а уничтожило её.
  
  
  Глава 12
  
  
  Неужели еще живая? Я должна была уже умереть от голода, потому что отказалась от крови, и никто не смел меня заставить, а мой палач исчез, он больше не приходил ко мне, и я искренне понадеялась, что это конец. Тот самый, который виделся мне в моих фантазиях. Конец проклятой и никчемной вечности. Один раз...всего один раз я решилась сделать это сама - уйти из жизни, а сейчас я презирала себч за то, что не могу сделать это снова. Но я травила и убивала в себе всё живое все эти годы и, рано или поздно, он должен был наступить - этот долгожданный, вымученный конец. Какая ирония, но именно Рино приблизил его настолько, что я балансировала на самом краю, то выныривая, то погружаясь в бездну.
  Увидела пустой пакет на полу и усмехнулась потрескавшимися губами - меня накормили, пока я была без сознания. Инстинкты взяли свое...вот почему я проснулась - регенерация, будь она проклята.
  Я так часто жалела, что я не смертная. Моя агония длилась годами. Я казалась себе пустой, вывернутой наизнанку, голой и изможденной. Я жила, как живут смертельно больные, которые не знают, когда закончатся их мучения.
  - Думаешь, ты добьёшься чего-либо этим, Виктория?
  Я вздрогнула от звука этого голоса, с трудом приоткрыла глаза и встретилась взглядом с ненавистными разными глазами. Вернулся, как стервятник, который почуял запах смерти и прилетел наблюдать лично.
  - Ты... добиваешься. Не я.
  Рино усмехнулся и кивнул, не сводя с меня тяжелый взгляд, потом подошел к кровати и склонился ко мне. Слишком близко, слишком опасно. От его запаха кружилась голова, я так слаба физически, что не могу бороться с моими эмоциями. Он - мое дикое безумие. Самый жуткий наркотик. Он - это и есть все то, чего желала моя истерзанная душа все эти годы, корчилась от ломки, от боли, от потребности в нем. Я ненавижу его! Презираю с такой сумасшедшей силой, что осознаю, что без него я просто сдохну. Узнаю, что его нет, и умру. Боль выворачивала меня с каждой секундой сильнее, а он намеренно погружает меня в эту бездну. Заставляет захлебнуться в ней, утонуть, пойти к чертовому дну. Он осознанно или неосознанно разрывает мое сердце на куски.
  - Да. И я всегда добиваюсь своих целей. Хочешь умереть, Викки?
  Даже сглотнуть не смогла, в горле пересохло. Только усмехнулась и почувствовала, как от жажды потрескались губы. Мало было одного пакета, но достаточно для того, чтобы оставаться живой и двигаться:
  - А кого здесь волнуют мои желания? Мне еще рано, верно?
  - Ты права. Права по обоим пунктам. Здесь ты никому не нужна. И мне плевать на твои желания. Но...пока тебе действительно рано умирать.
  Поднял на уровень моих глаз второй пакет с кровью:
  - Поговорим?
  Я смотрела на пакет и чувствовала, как во рту выделяется слюна. Но нет. Я не дам себя ломать так примитивно, как животное, которым можно, показав кусок мяса, манипулировать.
  - Не о чем говорить.
  Усмехнулся. И мне захотелось зажмуриться. Я все еще помнила эту проклятую усмешку. Холодную и циничную, но она раньше никогда не предназначалась мне.
  - Не хочешь - твоё право... - вонзился в пакет зубами, наверняка, видя, как расширяются зрачки моих глаз. Опустошив пакет, выбросил его на пол. - Но поговорить нам всё-таки придётся.
  Склонил голову набок:
  - Свою жизнь ты не ценишь, девочка... - он пожал плечами,- честно говоря, даже не ожидал подобного от такой... - замолчал, словно подбирая слова -...как ты. Но как высоко ты ценишь жизни членов своей семьи, Викки?
  Внутри все похолодело. Я перевела взгляд с пустого пакета на Рино и мне показалось, что я вижу, как хищно блеснули его глаза. Внутри все свернулось в узел от предчувствия.
  - Высоко. Тебе этого не понять.
  - Да.. Не понять... - холодно улыбнулся и схватил рукой за подбородок. - Мне никогда не понять, зачем таким тварям, как ваша долбаная семейка, играть на публике вселенские любовь и привязанность... - наклонился к моему лицу и оскалился. - Можешь не играть передо мной. Я отлично знаю вашу гнилую семью.
  Я засмеялась ему в лицо, а по коже пошли мурашки от страха. Не за себя, а от понимания, на что он способен.
  - Какой бы она ни была - ЭТО МОЯ СЕМЬЯ, - отчеканила, нагло глядя в глаза и чувствуя, как постепенно ко мне возвращаются силы.
  - Тогда тебе следует быть более сговорчивой, Викки... - взял меня за руку, осторожно поднимая с кровати. - И я готов даже помочь тебе в этом. Пойдём. Хочу кое-что тебе показать.
  Прикоснулся ко мне, и я невольно вздрогнула. Неконтролируемая реакция на его прикосновение, мгновенная, даже сердце забилось быстрее. Он потащил меня к двери, и я не сопротивлялась. По темным коридорам, вниз по лестнице. В подвалы. Значит, и это продумано. Я не удивлюсь, если этот психопат полностью скопировал архитектуру и строение нашего дома.
  Внизу, в темноте, в нос ударил запах крови и вонь страданий. Иногда ты ощущаешь его кожей, этот запах безысходности тех, кто побывал здесь до тебя. А потом я увидела Армана, прикованного за вывернутые руки к балке над потолком, окровавленного, истерзанного, с жуткими ранами по всему телу. Внутри что-то оборвалось, и я со стоном закрыла глаза.
  - Я хочу, чтобы ты приняла мои условия, Виктория. Все и безоговорочно. Иначе, - Рино бросил взгляд в сторону Рассони, - я убью его раньше, чем собирался.
  Меня трясло, как в лихорадке, зуб на зуб не попадал. Я смотрела на Армана и внутри все скручивалось в тугой узел жалости и безысходности. От того, что тот понял, где я, и от того, что сейчас страдал вдвойне, наверняка, считая, что я счастлива и что я добровольно пришла к Рино. Мой муж прекрасно помнил все, что было раньше и прекрасно меня знал. Словно в ответ на мои мысли я услышала хриплый голос Армана:
  - Викки...зачем? Снова! К этому...подонку! Зачем?
  Я проигнорировала Армана и повернулась к Рино.
  - На что именно я должна согласиться? Чего ты хочешь, чтобы отпустить Армана?
  С ужасом увидела, как Рино взял со стола один из кинжалов и метнул прямо в грудь моего мужа. Ухмыльнулся, услышав его вскрик, я сама вскрикнула, и мне показалось, что этот кинжал был предназначен мне. Как же так, Арман? Как же ты мог попасться? Я же сделала все, чтобы ты избежал мести этого маньяка, который возомнил себя Богом или палачом..
  -Ещё одно твое слово без моего разрешения, ублюдок, и я воткну следующий кинжал тебе в глаз.
  Рино схватил меня за локоть и прошипел мне в ухо, прекрасно зная, что Арман нас слышит.
  - Ты станешь моей официальной любовницей. Не забитой и дрожащей, как сечйас. А довольной своей судьбой и своим мужчиной женщиной. В глазах общества, конечно. Я пока не решил, - оглядел меня с ног до головы, - буду ли я тебя трахать...Учитывая, что то, во что ты превратилась, неспособно возбудить нормального мужчину. НО даже если, - сжал сильнее мою руку,- я и захочу поиметь тебя, ты, Виктория Эйбель, молча раздвинешь передо мной ноги и будешь исправно стонать!
  Вся краска бросилась в лицо. Я понимала, что он специально говорит это при Армане, чтобы ломать не только физически, но и морально. Убивать нас обоих. Только убивает он моего мужа, а я давно мёртвая и мне уже не больно. Господи, я так хотела, чтоб он разозлился и прикончил меня, потому что я знала - боль придет. Много боли. Я в ней утону, я буду в ней барахтаться, орать от бессилия, погружаясь в свой самый страшный кошмар - снова видеть и чувствовать Рино. Но я не могла смотреть на мучения того, кто сделал для меня непомерно много в этой жизни. В отличии от этого монстра, который сейчас диктовал мне унизительные условия. Я понимала, что мой отрицательный ответ станет смертным приговором для мужа и Рино хотел услышать этот ответ сейчас. Я медленно повернулась к нему и, чуть прищурившись, сказала:
  - Это все, чего ты хотел? Это все, что потешит твое израненное самолюбие и эго? Стать твоей любовницей? Стать той, кого ты никогда не получил бы без шантажа и угроз, потому что она для тебя недосягаема? - я понимала, что перегибаю палку, но меня переполняла ненависть. Ядовитая, жгучая ненависть к нему. - Конечно, я согласна, если это спасет Армана. Я на все согласна. Даже сыграть для тебя миллионы оргазмов и фальшиво постонать под тобой, если это сделает тебя счастливым.
  Дёрнул меня на себя и ударил наотмашь по лицу. Моя голова откинулась назад, из носа потекла кровь. Вытерла тыльной стороной ладони.
  - Постонешь...Ты обязательно будешь стонать подо мной, сука. Только для начала я заставлю тебя покричать. А твой любимый Арман пусть смотрит на тебя.
  Разодрал мое платье, обнажая спину, и, отбросив меня к стене, схватил кнут, валявшийся на полу возле стола.
  - Миллион оргазмов, говоришь? Фальшиво стонать, Викки? Покажи,какая ты актриса.
  Я смотрела, как полыхают яростью его разные глаза и где-то внутри меня зарождалась волна триумфа. Он в бешенстве, значит, ему не все равно. Нет больше того ледяного равнодушия. Оно пугало намного сильнее. Пугало меня там, где сердце, там, где можно было пережить все, что угодно, но только не его безразличие. Даже ненависть меня радовала, вызывала дикий восторг. Пусть ненавидит. Так же сильно, как и я его.
  Воздух рассек характерный свист хлыста, и я от боли закусила губы, дернулась всем телом от удара. Прислонилась к стене и зажмурилась, до черных точек. Я знала, что будет боль. Много боли...к физической я была готова. Страшно это признавать, но я была согласна ее терпеть, я не выносила душевную, изматывающую, затяжную, которая заставляла снова и снова вскрывать вены и засыпать в них анестезию. А потом удары посыпались градом, я тихо всхлипывала, но не кричала. Нет! Я не доставлю ему такого удовольствия. Много лет назад я сорвала горло, когда звала его, разрезанная, как скот на бойне. А сейчас он не дождется от меня ни одного крика.
  - Бей, - прошипела я, снова кусая губы и ломая ногти о стену. - Бей! Ты больше ни на что не способен! Это и есть твое призвание! Бей! Больнее, чем было, уже не будет!
  Отбросил кнут в сторону и, схватив за плечи, развернул к себе, впечатывая в стену и улыбаясь, когда мою изодранную спину обожгло от прикосновения к кафелю.
  - Да, что ты знаешь обо мне, тварь? Что ты знаешь, о моём призвании? - встряхнул, грубо стиснув пальцы на коже моих плеч. - Что ты знаешь о боли? Ты - конченая богатая сучка, единственной болью которой были ломки без наркотиков.
  
  Я смотрела в искаженное яростью лицо, а мое сердце билось о ребра. Как же я его ненавидела. Как же все эти годы я ненавидела его за все, что он со мной сделал. За все, что потеряла из-за него. За эти ломки от наркотиков, которые заглушали самые страшные...по нему...по его губам, рукам, голосу, запаху. Ненавидела за отсутствие мужчин, которые могли бы дать мне то, что могла получить любая смертная и бессмертная - наслаждение от плотской любви. За то, что я мертвая. Даже мое тело - оно не живое.
  - Достаточно, чтобы ненавидеть и презирать тебя, - я не сорвусь, я не унижусь до воспоминаний. Он не стоит того, чтобы знать, КАКУЮ боль я терпела.
  Замахнулся, чтобы ударить, но в последний момент всё же отдёрнул руку. Бросил взгляд на Рассони за решёткой, насторожённо наблюдавшего за нами. Повернулся ко мне полубоком и я нахмурилась - его идеальная темно-синяя рубашка пропиталась кровью. Я чувствовала этот запах ...именно его крови. Сердце болезненно сжалось - он, видимо, был ранен, и тут же на меня нахлынула ненависть к себе. Даже глядя на истерзанного Армана, я не испытала и десятой доли этой страшной выворачивающей, щемящей тоски, как от взгляда на расползающееся алое пятно на шелковой рубашке Рино. Он вдруг резко повернулся ко мне и спросил, разжав руки:
  - Я хочу услышать твой ответ, Викки. Да или нет?
  
  - Я уже ответила! Ничего настоящего для тебя! Но я сыграю...- прошептала и почувствовала, как все еще идет носом кровь, прижала пальцы к переносице, закрыла глаза.
  Рино схватил меня за локоть и потащил к выходу, приказав охраннику у двери выколоть глаза Арману. Я дёрнулась в его руках, услышав жуткий приказ. Но не могла сказать ни слова. Пусть только останется жив. А глаза...отец сможет их вылечить, сможет восстановить. Я утешала себя и содрогалась в ужасе от осознания, какой монстр находится рядом со мной. Больной психопат, повернутый на чужих страданиях. Где-то в глубине души я понимала, почему - он сам вытерпел столько мучений, что даже и не снились ни одному из нас. Но разве это оправдание?
  Зашёл в комнату и бросил меня на кровать. Я прикрыла глаза, понимая, что проиграла еще до того, как дала свое согласие. Он знал, что соглашусь - на спинке стула висело платье, а на столе стояли коробки с пакетами и новенькими бирками с дорогих бутиков.
  Ни на секунду он не сомневался в моем решении.
  И это самое страшное - Рино меня знает, а я его нет.
  - Чтобы когда я вернулся, ты уже поела и переоделась. Я даже предоставил тебе выбор. Любое твое неповиновение - и буду приносить тебе на подносе части тела твоего Армана.. Какую из них ты любишь больше: пальцы, язык или его член? Что мне подарить тебе первым? От каких его талантов ты кончала сильнее всего?
  С этими словами он ушел.
  "Не от каких...чтобы он не делал. Как бы не изощрялся, я даже не становилась влажной...после тебя. Будь ты проклят, но ни один мужчина не вызывал во мне ничего, кроме отвращения"
  Я встала с постели и, шатаясь, подошла к зеркалу, оперлась на трельяж и посмотрела на свое отражение. Протянула руку за пакетом с кровью, надкусила и жадными глотками осушила, потом второй, третий, пока насыщение не расползлось горячей магмой по моему телу.
  Можно ли ненавидеть так сильно и в тот же момент сходить с ума? Время ни черта не лечит. Моя одержимость к нему такая же бешеная, дикая, извращенно-ненормальная. Вспоминать наше прошлое - это все равно, что снова и снова резать плоть ржавым лезвием, смоченным в вербе. Отчаяние продиралось сквозь маски, сквозь панцири и защиту, сквозь годы забвения. Я повернулась боком, пытаясь разглядеть спину - раны почти затянулись.
  
  ***
  
  Рино появился внезапно, зашёл в спальню и остановился как вкопанный, с шумом втянув в себя воздух.
  Мой запах. Он сменил одежду на белую рубашку с распахнутым воротом. Манжеты рубашки завернуты до локтей и я вижу его сильные руки с жгутами вен, со следами от старых шрамов. Пуговицы наполовину расстегнуты. Это больше не зверь, который томился в темнице моего отца. Рино не просто изменился - он совершенно не походил на себя. Налет аристократизма вперемешку с развязной вседозволенностью хозяина жизни. Уверенность в себе. Вот что в нем появилось. Дьявольская уверенность, бешеный животный магнетизм. Смуглая кожа, черные волосы, легкая небритость. У него идеальные черты лица, несмотря на звериную жестокость, хищность, которая проскальзывает даже в повороте головы. Опасный, дикий зверь. Он способен растерзать в любую секунду, мгновение, и это ощущается каждой клеточкой тела, вызывая страх и нечто, не поддающееся определению. На меня накатывала одновременно и ненависть, и сумасшедшее унизительное желание вдохнуть его запах полной грудью. С сумасшедшим наслаждением ощутить, как снова кружится голова, как наливается грудь под его взглядом, как твердеют соски, как покрывается мурашками кожа.. Я невольно уставилась на расстегнутую рубашку, на обнаженную мощную шею, на легкую темную поросль и мышцы.
  Рино опустил глаза вниз, глядя на ажурный край чулок, который едва прикрывал подол блестящего платья.
  Захлопнул дверь и шагнул ко мне:
  - Настоящая шлюха. Тебе идёт, Виктория Эйбель.
  Отшатнулась от него к стене. Чудовищный маскарад. Переодеть меня в вызывающее платье, чтобы отвешивать унизительные комплименты, после того, как издевался над Арманом.
  Я посмотрела на его руки и на секунду мне показалось, что по ним стекает кровь, черными каплями капает на пол, перевела взгляд на его лицо. Его взгляд вспыхнул голодом... Знакомый до боли взгляд. Какую пытку придумал на этот раз? Неужели на сегодня недостаточно? Я вздернула подбородок, после его слов щеки запылали, а внутри снова поднималась волна ненависти. Она сжирала меня, и мне хотелось впиться ему в лицо ногтями.
  - Да, шлюха. Если продаюсь тебе, самая настоящая. Наслаждайся.
  Расхохотался, откинув голову:
  - Думала унизить меня этим? Да, ты - шлюха, которую я купил. И я буду наслаждаться этим. Более того, Викки, иногда буду позволять и тебе получать удовольствие. Иногда...
  Провёл костяшками пальцев по моей щеке.
  - А помнишь, как ты удовлетворяла меня ротиком в день своего рождения, Викки? В той грязной пристройке возле дома?
  Это было неожиданно. Я дернулась назад и сглотнула, когда вдруг увидела, что он закрыл глаза, коснувшись моих губ. Словно сам наслаждался прикосновениями...но, скорее всего, смаковал картинки, которые ему рисовало больное воображение - картинки моей боли и унижения. В горле пересохло, и все тело прострелило волной электрического тока, я почувствовала, как зарождается та самая боль...которую я боялась. Вместе с непрошенным, таким ненужным возбуждением от того, что чувствую его прикосновения. Невольно приоткрыла рот, когда Рино обвел мои губы.
  Да... я помнила. Даже скулы свело от того, что почти ощутила его вкус, как наяву. Вспомнила, как стояла на коленях, с растрёпанными волосами и впервые делала то запретное, от чего и сейчас вспыхнули мои щеки. Я даже ментально ощутила прикосновения его пальцев к моим волосам и толчки бедер в глубину моего рта.
  Конечно же я помню, как впервые ласкала его член ртом, как жадно вылизывала языком каждую вздувшуюся вену. Помню его хриплые стоны, помню, как звучало мое имя...нет, не Викки - Девочка. "Да, Девочка. Да, моя сладкая! Да! Не останавливайся!" Ласкать любимого мужчину, доставлять ему удовольствие - все равно, что получать его от него самой, все равно, что чувствовать его губы на своей плоти. Я ловила каждый звук, каждый шепот, каждый хриплый стон и вздох. Я жадно пила его семя и задыхалась от страсти и бешеной любви. Ко всему, что он давал мне... и брал сам. Эта дикая потребность превращала нас обоих в обезумевших голодных зверей, которые упивались друг другом до конца, до дна, до крови, каждый раз как последний.
  
  Низ живота обдало жаром и все внутренности скрутились в узел. Даже тон его голоса изменился, стал ниже...завибрировал иначе. И я уловила эти интонации, как животное, которое реагирует на манок хозяина.
  - Нет, - собственный голос показался чужим, - не помню.
  Вот она - пытка. Настоящая. Намного изощренней любой физической. Вот она - самая дикая и страшная война. Нет, не с ним. С собой. С воспоминаниями... с моим телом. Господи! Оно ожило... за столько лет... веков. Я не верила, что это происходит на самом деле. Я ненавидела себя и в тот же момент задохнулась от собственной реакции, от мурашек, которые покрыли мою кожу, от жара, который опалил все тело, от пульсации между ног, которая неумолимо нарастала. Я изо всех сил пыталась не обхватить его палец губами. Так боролась с инстинктом, что на глаза навернулись слезы. Он коснулся рукой моего соска, и я вздрогнула.
  Рино рассмеялся, когда он тут же затвердел. Наклонился к груди и прикусил затвердевшую вершинку, не прекращая трахать пальцеми мой рот, заставляя меня невольно плавиться, сдерживая предательские стоны.
  Оторвавшись от груди, прошептал мне в губы:
  - А что насчёт той ночи, которую ты провела в моей клетке? Помнишь, как ты до утра беззвучно кричала моё имя, исступлённо посасывая мои пальцы?
  От звука его голоса... от сумасшедших и ярких картинок нашего прошлого подкашивались ноги. Я не могла ответить, отрицательно качнула головой. А перед глазами - я под ним, извивающаяся, стонущая, с распахнутыми ногами и с его пальцами во рту, которые я кусала до крови, когда не могла кричать от мощного оргазма, который сотрясал мое тело, от ударов его плоти внутри меня, от жадных поцелуев, которыми терзал мои губы до крови.
  Отбросила его руку и крикнула ему в лицо:
  - Нет! Ничего не помню! Ты не единственный! Чтоб помнить! - "Единственный...один... единственный, которого буду помнить вечно..." - болезненным эхом в сознании, вскрывая старые раны, воспоминания, проникая туда, где все похоронено, в могилы моих фантазий, разбитых иллюзий, эмоций...чувств. Пробуждая их ото сна. Голодных, жаждущих, пересохших, заледеневших и так быстро восставших из мертвых.
  Только пусть больше не прикасается ко мне. Пожалуйста...Меня лихорадило, и я была близка к истерике. Я не знала, что это так просто....не думала, что это так больно.
  
  От пощечины голова дернулась в сторону, разбил губу, я не успела вытереть кровь, которая потекла по подбородку, как он рванул меня к себе за волосы и медленно слизал тонкую струйку с моего лица, унизительно заставляя задрожать от прикосновения его языка. Это было неожиданное, извращенное, дикое удовольствие, которое ввергло меня в состояние шока. Он замер в миллиметре от моего рта, и я видела, как подрагивает его верхняя губа.
  Внутри проснулось бешеное желание впиться в его рот поцелуем. Ненормальное, противоестественен. Меня начала бить дрожь.
  Опустил руку, снова касаясь груди, лаская её и намеренно больно, сжимая, играя с возбуждённым соском. Он умело дразнил меня, заставляя замереть в его руках. Задрал подол платья, коснулся кожи над чулками.
  - А я помню, Викки. Помню, как во время одной из прогулок, ты напоила чем-то охранников, и скакала на мне, как бешеная. Как бесстыдно торчали твои соски, как по твоему телу стекали капли пота, и я слизывал их языком.
  Скользнул двумя пальцами в лоно и я не сдержалась - застонала, проклиная и его, и себя, чувствуя, как все тело трясет от напряжения и....нет...я не хочу. Этого не может быть. Не так. Не здесь. Не со мной. Я уже забыла, как это - дрожать от приближающегося оргазма. Перехватила его запястье, стараясь не закрыть глаза от наслаждения.
  - Рино, пожалуйста, - вышло хрипло и жалобно. Как же я сейчас презирала себя. Я сама не знала, что значило это проклятое "пожалуйста" - чтобы он остановился или продолжил.
  Ухмыльнулся, перехватывая мою руку.
  - Что "пожалуйста", Викки? - склонился к уху, опуская наши руки вниз, проводя моими же пальцами по мокрым складкам плоти. - Не останавливаться? - разжал ладонь, которую я сжала в кулак и скользнул моим и своим пальцеми внутрь моего тела. - Или, наоборот, не дать тебе унизительно кончить?
  Вытащил наши пальцы и тут вошёл заново. Сжимая мою руку, другой рукой поглаживая лицо. Мои глаза уже закатывались от наслаждения, прикусил мочку уха и рассмеялся, услышав мой тихий, жалобный стон.
  Все прекратилось, едва я почувствовала, что вот-вот достигну точки невозврата. Рино вытер пальцы о ткань моего платья. Это выглядело брезгливо, это унижало так же сильно, как и эта ласка.
  - А стон-то был далеко не фальшивым, Девочка. И дрожала ты только что тоже не во имя благородной жертвы...
  Развернулся и пошёл к двери, и, уже выходя из комнаты, бросил, не оглядываясь:
  - Всё-таки неплохую покупку я приобрёл, Виктория.
  Я сползла по стене и разрыдалась от пережитого унижения. Все тело болело от неудовлетворенного желания, дрожало, покрытое мурашками...между ног я все еще чувствовала эту постыдную ласку, от которой увлажнились бедра. Ненавижу. Будь ты проклят, сукин сын. Какими силами ада я проклята, что ты имеешь такую власть надо мной?
  
  Глава 13
  
  Альберт фон Эйбель стоял возле окна, глядя на то, как падают крупные тяжёлые капли на голые ветви. Он будто слышал глухие стоны деревьев, пробивающиеся сквозь монотонный шум дождя. Сплошная серая стена воды, разделявшая весь мир на две части. Одна из них была под надёжной защитой, за стенами зданий, а вот вторая оказалась под ударом стихии. И сейчас, находясь в одной из самых дешевых гостиниц города, немецкий барон, как на себе, ощущал последствия смертоносной стихии. Влад Воронов. Проклятый ублюдок...Руки Альберта непроизвольно сжались в кулаки. Прошло немало времени с тех пор, как Воронов поставил ему мат в их изощрённой игре, а немец всё ещё не мог реагировать спокойно даже на имя короля. Он ненавидел его ещё с тех пор, как тот разрушил дело всей жизни Доктора. То, во что Эйбель вложил всю душу, посвятил столетия своей цели и кучу финансов. А в итоге...
  Король Братства. Недолго ему осталось носить этот титул. В этом Альберт бы более чем уверен. Особенно после той информации, которую передал ему один из союзников, якобы примкнувших к Воронову, а на деле оставшихся верными идеям Эйбеля. Русский слишком долго правил Братством. Настало время свергнуть его. И на этот раз Эйбель не поскупится никакими методами. Хватит с него политических интриг, все эти кампании, выборы, наблюдение за интересами избирателей. Хватит! Он заберёт власть у нынешнего короля и взойдёт на престол тем способом, который ему неосознанно предоставил сам Влад. Тем более, что у него осталось немало союзников.
  Законы Воронова давно уже стоят поперёк горла европейских аристократов. Многие попросту не понимают, зачем подавлять в себе хищника. Зачем идти против природы, если вокруг так много вкусной и разнообразной еды. Да, в условиях маскарада и с учётом той силы, которую набрали Чёрные львы, практически никто из недовольных подобных требований не выскажет своего протеста. Но это пока.. Совсем скоро Альберт прижмёт хвосты зарвавшимся Чёрным львам. Настало время другого клана.
  Эйбель отошёл от окна и снова посмотрел на лист бумаги, лежащий на столе. Обычная бумага. Всего один абзац текста. А по равноценности с ней рядом не стоит даже особняк короля Братства. Альберт усмехнулся, дотронувшись кончиками пальцев до белого листа. Именно информация в нём позволит Эйбелю занять этот самый особняк.
  Буквально неделю назад ранним утром он получил это сообщение от своих информаторов. Долго не мог поверить в прочитанное. Пошёл на невиданный риск в его положении - связался с одним из них и потребовал личной встречи. И после подтверждения мужчиной переданной информации отпустил его, а сам принялся составлять свой особый план. Чёрт подери, Воронов сам предоставил ему шанс растоптать себя. И Альберт фон Эйбель не упустит его ни за что - не просто унизит короля и изгонит из Братства. Нет. Ублюдка русского графа ждёт мучительная смерть от рук Нейтралов. И только ради этого зрелища Альберт был готов на что угодно. Даже появиться в этом городе-призраке и встретиться лицом к лицу с его главой. Несмотря на то, что последние полгода он упорно избегал этого. Смерть. Так называли хозяина Асфентуса, когда-то ссудившего Альберту немалую сумму денег, а по сути - вогнавшего его в глубокую долговую яму. Тогда они с Арманом полагали, что нашли лучший выход из этой тупиковой ситуации. Но ошиблись. Снова ошиблись, сделав ставку не на того. Хотя, что уж скрывать - к главе Асфентуса Рассони обратился скорее от безысходности, не такой уж большой выбор кредиторов у них был.
  Немец уже три дня не может дозвониться до своего зятя. Тот пропал без вести. Ни партнёры, ни друзья не могли даже предположить его местонахождение. Альберт искренне надеялся, что Рассони всё ещё жив и попросту скрывается от Смерти, а не попал в лапы к этому жестокому зверю, ставшему легендой в мире бессмертных.
  Эйбель стукнул кулаком по столу и глухо застонал. Арман пропал недавно, а вот Викки...Его маленькая девочка пропала намного раньше. И, что удручает, Альберт не мог её найти. Он вытряс душу из водителя, и тот рассказал куда отвёз её. Эйбель избил того до полусмерти за то, что послушался Викторию. Глупая, какая же она глупая. Решила, что сможет расплатиться за долги собой. Рассони показал письмо, полученное от Смерти, и сейчас сердце Эйбеля болезненно сжималось, когда он думал о том, ЧТО мог вытворять с его дочерью кровожадный подонок. Хотя вряд ли что-то могло быть хуже её прошлого.
  Даже сейчас, при воспоминании о событиях столетней давности, Альберту Эйбелю хотелось отыскать того грёбаного Носферату и самолично разрезать его на тоненькие лоскутки ткани. Урод. Выродок низшей расы, сумевший залезть на его дочь, дьявол побери их обоих. Когда Альберт узнал о том, что у них долгое время была связь, он не поверил. Он попросту не мог представить, что его дочка может лечь под ЭТО. Возле неё крутились десятки успешных молодых аристократов, а она залетела от какого-то грязного подопытного. Такого разочарования он не испытывал никогда за свою долгую жизнь. Он практически положил весь мир к её ногам, устроил ей самое великолепное будущее, а она попросту плюнула ему в лицо своим поступком. Втоптала в грязь его честное имя, отдавшись Носферату. Хорошо ещё, что Рассони был без ума от неё настолько, что закрыл глаза даже на это.
  Больше всего на свете Эйбель жалел, что не убил сукиного сына ещё во время опытов. Тогда ему не пришлось бы вырезать без анестезии тот проклятый плод из собственного ребенка. Слышать её мольбы и крики...видеть перекосившееся от боли лицо. Одно из самых страшных воспоминаний Доктора. А после - долгие месяцы, нет, годы её реабилитации в то время, как сучонок припеваючи жил под крылом короля. Она сходила с ума, а он ничего не мог сделать. Да, он вылечил ее тело, но душу. Ублюдок забрал ее душу. Альберт никогда никого и ничего не любил. Он имел привязанности. К Дороти, например, которую ценил и уважал. А вот дочь он именно любил. Да, проклятье, это было единственное существо, которое он, Доктор Альберт Фон Эйбель любил.
  Он усмехнулся. Иногда у него появлялось ощущение, что Влад в курсе...Но затем он отбрасывал эти мысли. Для всех и навсегда самоуверенный выродок Носферату останется лишь результатом необычного эксперимента. И Эйбель получал невиданное удовольствие, представляя, как однажды расскажет Воронову о том, кого тот убил. Хотя... Последние события показали, что ублюдок Самуила тоже умеет играть грязно. И кто знает, прикончил ли он на самом деле того идиота, посмевшего устроить покушение на барона.
  Зазвонил телефон, и Альберт тут же ответил на вызов. Молча выслушал говорившего, и холодно произнёс:
  - В таком случае даю вам максимум две недели. По истечении этого времени мы войдём в Асфентус. И выйдем из него, как победители. С сундуком.
  Альберт поставит мат Воронову. Теперь он был уверен в этом. Воронов остался совершенно один. Рядом с ним только бывший палач. Зять в Чехии, растит свою собственную империю. А брат пропал без вести, этот верный пёс Воронова, всегда умудрявшийся выйти победителем из любой схватки, даже без поддержки близких. Ничто так не радовало Альберта, как исчезновение Мокану. Сукин сын, убивший его сестру и так ловко сумевший обвести его вокруг пальца. Воронову не устоять одному. Даже сейчас, после его избрания на сдубеном заседании.
  **
  Я почувствовал это ещё до въезда в Асфентус. Оно навалилось неожиданно. Стирая грани между реальностями, в которых я жил долгое время. Это чувство, что сердце, которое билось, словно оголтелое, начинает замедляться. Моё сердце. Которое останавливается в её груди...
  Собственное тело начало казаться слабым, а апатия, ставшая в последние дни моим верным спутником, достигла невероятных размеров. Это было не моё состояние - её. Что же с тобой случилось, девочка, что ты совсем не хочешь жить? Я приказал кормить её. Я не позволял оставлять её голодной. Даже несмотря на то, что мне нужно было сломать Викки. Да, я хотел сломать...но я не мог ее убить. Мне казалось, что пройдет время и я смогу. Я так думал долгие столетия и ...никогда не шел до конца. Я просто точно знал, что, когда она сделает свой последний вздох - это будет и мой последний. Потому что без нее ничего не имело смысла. Я слишком долго шел к этой мести, она стала единственной целью и после нее у меня ничего не останется. Опустошение. Вот почему я растягивал это настолько долго, насколько мог.
  Взлетел по ступеням на второй этаж, попутно крикнув слугам, чтобы принесли два пакета с кровью, и распахнул дверь, невольно отшатнувшись от представшей глазам картины.
  Викки лежала на животе на полу возле кровати. Прислушался к стуку её сердца - его почти не слышно. Подошёл к ней и, подняв на руки, перенёс на постель. Викки была настолько невесома, что казалась легче пёрышка. Её кожа...холодная. Практически ледяная, глаза закрыты, а посиневшие губы плотно сжаты. Даже тогда, почти умирая, она не хотела смириться. Упрямая девчонка.
  Один Дьявол знает, чего мне стоило привести её в чувство в тот день. Пробудить желание жить. Пусть даже и не ради меня, а ради её трусливого мужа-мудака. Придурок считал, что сможет скрыться от меня на другом континенте. Он чертовски ошибся, единственное, к чему привело его поспешное бегство с материка - к моей невероятной злости. Чёрт! Такого удовольствия я не получал давно - собственноручно избивать его, заставляя дёргаться на цепях, просить об отсрочке по выплате долга. Урод даже не понимал, что эти долбаные деньги не при чём. Слёзно вымаливал прощение, пока я пожирал его страдания, вдыхая в себя всю боль, когда он истошно орал в дикой агонии. Скалился в его лицо, хохоча, пока Рассони скручивало в судорогах после того, как я отрезал ему яйца.
  Я заставил кричать его за каждую секунду, проведённую вместе с ней. За каждое прикосновение, за то, что дышал рядом с ней воздухом, за то, что смотрел на нее, слышал ее, говорил с ней. И за то, что трахал ее. От одной мысли об этом у меня срывало все планки. Изо дня в день, из ночи в ночь я не позволял себе срываться в это пекло, в этот проклятый Ад, в котором я видел ее под ним. Я сатанел, выл от боли, орал, надрывая пересохшую глотку, я резал свои пальцы, которые не знали, что такое чувствовать ее кожу, а ублюдок знал и имел на это право. На МОЮ женщину, которая принадлежала мне по всем законам бессмертных. Я хотел боли. В эти моменты я мечтал, чтобы иная боль выбила эту на хрен. Мне хотелось сдохнуть. И я ненавидел себя за это. Перестань, мать твою, жалеть себя, Рино. Бл***ь! Даже мое имя принадлежало ей. Даже мое гребаное имя напоминало о ней. Есть хоть что-то в этом мире, что не напомнило бы? Даже проклятое небо Асфентуса.
  А сейчас он плакал кровавыми слезами, ползая в моих ногах и умоляя не лишать его мужского достоинства. Ублюдок! Если бы он знал, как долго я готовился к этому дню...Если бы мог представить ту эйфорию, что текла по моим венам, пока я выпускал ему кровь...Он бы заткнулся, осознав, насколько это бесполезно.
  Но всё это произошло после того, как Викки приняла мои условия. Сучка, которая поначалу даже не захотела выслушивать их, молча согласилась стать моей любовницей, как только увидела своего кобеля, полуживого и прикованного к стене. Она согласилась, а у меня будто сердце сжали ледяные пальцы. Значит, всё же он ей небезразличен. Значит, настолько дорожит им, что готова раздвинуть ноги даже передо мной, мать её! Как же я ненавидел эту тварь! Ненавидел и хотел. До безумия. До трясучки. Она стояла передо мной униженная и ослабевшая, а я чувствовал, как каменеет член, отзываясь на каждое её дерзкое замечание, как кровь бежит всё быстрее, когда загораются ненавистью её глаза. Те самые глаза, которые когда-то обещали мне Рай. Те самые глаза, которые закатывались от наслаждения, когда я ласкал ее, те самые глаза, которые затуманивались нежностью, когда я целовал ее тонкие пальчики. Проклятая шлюшка. Утверждала, что ничего не помнит, а сама текла только от моих слов. А я вдыхал её запах раздробленной изнутри грудной клеткой, как утопленник глотает воздух и сходил с ума. Чёрт! Я тогда еле сдержался, чтобы не нагнуть и там же не отыметь её, вдалбливаясь в ее тело, заставить орать от дикой боли и наслаждения, ломать ногти и вспоминать. Вспоминать это грёбаное прошлое, когда она сама приходила ко мне и отдавалась со всем упоением.
  ***
  В дверь постучали, и вошёл Арно
  - Всё готово, Рино. Дороти Эйбель в наших руках. Посадить к Рассони в подвал? Или обустроить ей одну из комнат прислуги?
  Я откинулся на спинку кресла и жестом пригласил помощника сесть напротив.
  - В подвал, Арно. В подвал. Посади её в клетку напротив зятя. Но пока не трогайте её. И парней предупреди. С этой дряни пока достаточно и того, что тот ублюдок будет блевать кровью у неё на глазах. Пусть знает, что её ждёт.
  Я приказал привести мать Викки ещё три дня назад. Ещё одна ступенька вниз для неё. К её падению. И вверх для меня. Теперь у меня в руках трое из четырёх первых имён списка. Один за одним я уничтожу их всех. И даже милейшую Дороти Эйбель. Нет, почтенная фрау не мучила подопытных, не резала нас живьём, не скармливала разную дрянь, и даже не насиловала. Она ничего не делала. Знала о деятельности своего мужа и закрывала глаза на это. Вполне возможно, что одобряла. А, как известно, в войне не бывает равнодушных. Бывают только свои и чужие. Просто потому что в любой момент перед каждым может стать вопрос, на чью сторону встать. И право выбора в данном случае может оказаться твоим билетом в один конец. Но ты вынужден его сделать. В любом случае. А тот, кто безразлично проходит мимо, не желая видеть несправедливость и жестокость...тот, кто закрывает глаза на совершённое преступление, тот сам становится преступником. И госпожа Эйбель сама подписала себе приговор, каждый раз равнодушно улыбаясь своим гостям, пока из подвалов доносились крики подопытных.
  От воспоминаний отвлёк голос Арно. Тот внимательно смотрел на меня, видимо выжидая ответа на заданный вопрос. Вздёрнул бровь, и Арно, демонстративно закатив глаза, повторил:
  - А что делать с сундуком? Не лучше ли перевезти его в другое место?
  - Брось, Арно. Кому придёт в голову искать что бы то ни было в единственной церкви нашего долбаного города? Да, туда даже бродяги не ходят мочиться. Проследи за тем, чтобы парни, поставленные в охрану, не трепали языками. Воронов нам обоим головы оторвёт за этот чёртов ящик.
  Парень по-хозяйски потянулся к виски и наполнил свой бокал.
  - И как ты считаешь, что же может настолько трепетно оберегать сам король Братства?
  Быстрым движением руки схватил его за горло и сжал пальцы:
  - Я не знаю, Арно. Более того - я даже не хочу знать. И тебе советую не лезть в это дело. Просто запомни - за этот сундук мы отвечаем жизнями. Понял?
  Арно кивнул, и я отпустил его, заканчивая наш разговор.
  
  Влад позвонил мне несколько дней назад. Сообщил, что мне привезут один артефакт, о котором никто и ничего не должен знать. Только самые доверенные. Он не рассказал, что находится в этом чёртовом сундуке, а я и не интересовался. Он не просил о помощи. Просто поставил в известность. И, да, Влад Воронов имел на это право. И не столько после того, как закрыл ко всем демонам лабораторию грёбаного урода Эйбеля.
  Воронов помог мне ещё единожды. Гораздо позже после моего освобождения. Через пять лет. Тогда я ещё был настолько наивен, что считал возможным убить такого, как Эйбель. И здорово прокололся в своей самоуверенности. Каким-то чудом Владу удалось замять это дело. Он разыграл мою смерть, и успокоил Эйбеля, оплатив тому нехилые откупные за то, чтобы немец не распространялся об опасности выпущенных на свободу "объектов".
  Преступление, на которое пошёл Король. Правда, я сам не понимаю, почему. Однако, чувство благодарности к Воронову только укрепилось. А теперь настало время возвращать долги. И я сдохну, но не дам сомневаться Владу в своей надёжности.
  Я сидел в кабинете ещё с полчаса. Пока не понял, что бесполезно бороться с тоской, всё больше охватывавшей сознание. Я хотел подняться наверх. Хотел убедиться своими глазами, что с Викки всё нормально. Провести пальцами по шёлку волос, просто любоваться нежными чертами лица. Жадно пожирать ее глазами. Впитывать каждую черточку, каждую родинку. Видеть, как ровно вздымается грудь. Просто смотреть.
  Хотя...Ложь! Я бы не сдержался. У меня до сих пор перед глазами картинка, в которой она стоит перед зеркалом в невероятно коротком чёрном платье. Настолько коротком, что видна даже резинка ажурных чулок. Дьявол! Даже при воспоминании член встаёт дыбом. Да, если я войду в её комнату, не смогу удержаться и наброшусь на неё там же. От дикого желания свело скулы...и я буквально почувствовал снова ее плоть вокруг моих пальцев. Не вокруг перчатки, а вокруг пальцев...тесную, шелковистую, горячу, влажную. Ощутил вкус ее кожи и этот дикий кайф, который по силе можно сравнить лишь с тем, когда первая доза наркотика после долгого времени ломки попадает в вену. Этот всплеск безумной эйфории. Соблазнительная женщина, которой она стала, притягивала едва ли не больше, чем та маленькая девочка, которую я когда-то любил. Блядь! Это какая- то больная одержимость её большими серыми глазами и тихим голосом, ее телом, запахом. Сука! Ненавижу!
  Я набрал телефон Арно.
  - Ты ещё не уехал? Тогда не торопись. Поедем к шлюхам, Арно. Давно мы с тобой не развлекались.
  Это не одержимость, просто у меня давно не было качественного секса. А я ненавижу себе в чем-то отказывать.
  
  Глава 14
  
  Елена объявилась совершенно неожиданно. Я уже и думать забыл об этой грудастой блондинке, о её долбанной картине, когда Арно принёс приглашение на премьеру нового фильма. А после позвонила и сама Елена и начала умолять, чтобы я составил ей компанию на этом знаменательном для неё событии - первый фильм, в котором этой бесталанной шлюшке удалось получить главную роль. Первым желанием было отказаться от приглашения, послав куда подальше актрисульку, но затем я передумал и согласился. Роскошный приём, организованный спонсорами фильма, произойдёт на территории Северных Львов. Настало время запустить первый круг персонального Ада Виктории Эйбель - прилюдное унижение. Пусть все увидят, чьей любовницей стала дочка некогда влиятельного барона. И пусть её трусливый папаша узнает, кто трахает его дочь!
  
  Правда, перед этим пришлось уехать из Асфентуса на три дня. Встречу, организованную Нолду на территории Носферату, посетили даже представители королевского клана. На повестке дня - жалобы клана Носферату относительно количества и качества доставляемой им пищи, часть которой приходила им из Асфентуса. Собственно, конкретно ко мне у Нолду претензий быть не могло в принципе. Потому что с тех пор, как пограничная зона перешла под моё управление, поставки мяса и крови им увеличились почти в два раза. И пусть Львы считали это бесполезной тратой ресурсов и донорской крови, утверждая, что "падальщикам" достаточно и того тухлого мяса, что им великодушно кидали раньше, в этом вопросе я готов был противостоять хоть всему правящему клану.
  Носферату заслуживали права на жизнь больше, чем любые другие представители нашего вида. Как самый свирепый, самый приближённый к нашей настоящей сущности род вампиров. Вампиры - это не те смазливые красавчики, которых показывают в кино и рисуют молодые художники...Это не ослепительно красивые и обольстительные Влад Воронов и Николас Мокану. Нет! То, что видят люди - это не больше, чем соблазнительная обёртка ядовитой конфеты. Разверни её, положи в рот - и будешь мучиться в дикой агонии боли, подыхая от того яда, что моментально проникает в вены и парализует тело и волю. Внутри каждой сексапильной блондинки с клыками, улыбающейся вам с обложек готических журналов, в каждом изящном брюнете-вампире, завораживающем своей манящей красотой, сидит вот такое мерзкое вонючее существо с серой кожей, лысым черепом и слюнявой мордой. Это и есть настоящий хищник, живущий в каждом из нас и думающий только о пропитании, жаждущий погрузить в кровь всё вокруг себя. Чтобы иметь возможность жрать мясо и упиваться жизненной силой окружающей его еды.
  Но те, кто априори сильнее и смертоноснее, оказались загнаны под жесткие правила Маскарада, вынуждены скрывать свою сущность. И, если человекоподобным тварям сделать это оказалось довольно просто, но Носферату пришлось туго. Очень туго. Они вынуждены скрываться от людей, они стали зависимы от других кланов. И это не может не угнетать, не вызывать периодически желания наплевать на все законы, установленные кем-то другим, и ринуться на свободу. Туда, где их ждут тонны вкусной тёплой крови и мягкого свежего мяса. И только тот, кто провёл бы в гостях у Носферату дольше, чем дежурные четыре часа, понял бы, чего стоит Нолду сдерживать на цепи этих зверей. Здесь, на закрытой территории. В катакомбах. Истинных Зверей. Единственных, заслуживающих к себе достойного обращения. Хотя бы потому, что они дают возможность одним участника Маскарада жить, а другим править первыми.
  Я нередко приезжал в гости к Нолду. Сдружился ли я с ним? А разве можно сдружиться с диким зверем? Конечно, нет. С ним можно быть осторожным, ласковым, доверить ему свою жизнь...а после сдохнуть от дикой боли, пока он будет поедать твои конечности. Животное. Сильное. Управляемое собственными инстинктами и выгодами.
  Мы оба были нужны друг другу. Я обеспечивал его клан кровью, а он...когда-то помогал мне искать отца. Но бесполезно. Нам не удалось найти ни одной зацепки, ни одной нити, которая привела бы к ответу на вопрос, кем был мой отец. Ничего. Он был Носферату, и этим всё сказано. Носферату убивают друг друга, и никто не ведёт этому счёта. Здесь как нигде вступают в полную силу законы животного мира. Чем меньше хищников - тем больше еды.
  Когда-то я провёл здесь около четырёх месяцев. Жил в провонявших насквозь смертью катакомбах наравне с этими зверями, поначалу чуявшими во мне только врага, только еду. Не ту тухлятину, что им завозили раз в месяц, а живую кровь. Правда, они не знали, что эта еда сильнее каждого из них в разы. Да, Эйбель, мать его! Ублюдок получил то, что хотел - настоящую машину для убийства, опасную и беспощадную. Меня стали уважать после того, как я прибил первых смельчаков и бросил их трупы сородичам. А потом стоял и смотрел, как они набрасываются на своих же. Голодные, жадные, кровожадные животные. Омерзительные по своей внешности и прекрасные в своей дикости. Стоял и думал под громкие чавкающие звуки, под довольное рычание о том, что и здесь я чувствую себя чужим. Так же, как и в особняке Влада. Так же, как и в лаборатории того подонка. Как и в зоне карантина вместе с другими подопытными. Как и в любом грёбаном городе, в котором только я был. Не человек, не зверь, не вампир, не Носферату. Не Лев и не Гиена. Говорят, что целью жизни каждого является найти смысл этой самой жизни. Ни хрена! У меня были две цели. Отомстить уродам, создавшим меня. И узнать, кого же они всё-таки создали. Заполнить ту пустоту в душе, которая начинала противно ныть, как только голову посещали мысли о том, кто же я на самом деле.
  Именно тогда я отчётливо понял, что должен создать собственное место в этой жизни. Не найти. Нет. Для таких, как я, его попросту не существовало. Придумать его. Собрать из подручных материалов. Построить его под такого, как я. Весь парадокс заключался в том, что я понятия не имел ни тогда, ни сейчас, кем же я являюсь.
  И сейчас у меня уже было своё место. Мой дом. Моё личное государство разврата и похоти, позволяющее в полной мере ощутить себя не только живучим самонадеянным сукиным сыном, но и действительно важным для тех, кто, сбегая от закона ли, от врагов ли, либо от самого себя, нашёл в нём пристанище. Своё место! Да, пусть затхлое и вонючее, лишённое живописных архитектурных строений и общепризнанных моральных ценностей, но СВОЁ! Своё для шлюх, раздвигающих ноги перед каждым, у кого найдётся лишний пакетик крови; для воров и убийц; для оппозиционеров власти, отщепенцев и бродяг. Город жестокого и беспринципного сброда. Но у этого сброда была самая настоящая иллюзия свободы, а в нашем жестоком мире пусть даже иллюзорная, но воля, практически бесценна. Ведь так легко обманывать себя, что ты свободен и не подчиняешься никому в то время, как на самом деле тобой управляют примитивнейшие животные инстинкты. Есть такой правовой принцип, согласно которому свобода каждой личности заканчивается там, где начинается свобода другой личности. Так вот, в Асфентусе он был ощутимо видоизменён. Свобода каждой личности заканчивалась там, где начиналась моя свобода. Всё остальное не возбранялось.
  
  ***
  
  Мы разместились впятером на кожаных диванах за столиками клуба, каждая зона которого была отделена от другой узорными витражами. Викки молча разглядывала присутствующих, не поворачивая головы в мою сторону. Я кожей ощущал её нервозность, недовольство, злость и...ревность? Видимо, всё же прилипчивость Елены была не самым худшим вариантом. Сейчас актриса сидела напротив меня, буквально пожирая взглядом, игриво проводя пальчиком по ножке бокала и рассеянно отвечая на вопросы одного из спонсоров фильма, исходившего слюной на неё. Мне же было наплевать на её заигрывания, в голове шумело от близости Викки. Я вдыхал запах её кожи и чувствовал, как начинает колотиться о рёбра сердце, втягивал в себя аромат жасмина от её волос и стискивал зубы от желания провести по каштановому шёлку рукой, кончиками пальцев коснуться молочно-белой кожи щёк, почти не тронутой косметикой. Как может она до сих пор вызывать такие неконтролируемые эмоции? Даже не прикладывая усилий. Без единого прикосновения. Мне достаточно рядом её присутствия и аромата, как моментально твердеет член, и пересыхает в горле от желания быть с ней...в ней. Дышать ею, задыхаться ею, хрипеть и рычать ею.
  - Уже определились с заказом? - официантка, видимо, успела принять заказы остальных и сейчас вопросительно смотрела на меня, ожидая ответа.
  Бросил вопросительный взгляд на Елену.
  - Я хочу шампанского, - блондинка провела розовым язычком по полным губам, - ты просто обязан отметить со мной этот день.
  Кивнул официантке, подтверждая заказ, и посмотрел на Викки. Она по- прежнему смотрела в сторону, не реагируя на происходящее, что начинало злить. Она должна была играть для меня. Это ее первый дебют рядом со мной и пусть, мать ее, старается, чтобы каждая тварь в этой зале поверила, что она моя женщина. Пусть так. Пусть игра. Но МОЯ. За столько лет, за столько веков я выдрал, выгрыз это гребаное право сделать ее своей. Да, насильно, да, так, как я хотел, а мне нас**ть, что она думает по этому поводу. Не начнет играть - ей прямо сюда привезут глаза ее подонка-мужа. Она хотела быть актрисой - я предоставил ей сцену. Широкомасштабную. HD, мать ее.
  - Мне - лучший виски, который у вас есть, и мартини со льдом для моей дамы.
  Отпустив официантку, улыбнулся Елене и откинулся на спинку дивана, положив ладонь на коленку Викки. Лицо Елены чуть вытянулась после того, как я официально при всех назвал Викторию своей. А мне по хрен.
  
  ***
  Я не могла играть. Впервые в жизни я не могла играть. Хотя это было всегда мое естественное состояние. Всю свою жизнь я изображала различные лживые эмоции. Извечная маска и притворство. Лишь какое-то короткое время была настоящей, но тогда играли со мной. Притащил меня за собой как вещь. Разукрашенную, одетую в шикарные шмотки подстилку хозяина Асфентуса.
  И сейчас у меня дежа вю. Рядом с ним, и я - это я. От его присутствия, от его голоса и близости снова становлюсь той самой изнывающей по нему самкой, готовой продать душу дьяволу за прикосновение. Проклятой близости, которой я хотела бы избегать.
  Я не смотрела на Рино. Мне казалось, что если посмотрю - он поймет все, о чем я думала и прочтет эту ненависть в моем взгляде. Нет, не ту, которой я сжигала его все эти дни, а другую. Ненависть к тому, что он заигрывает с этой сукой. С этой тварью, которая долгие годы мечтала оказаться на моем месте и оказалась. И я не удивлюсь, если это он помог ей получить роль и подняться, чтобы опустить меня еще ниже. На дно ревности, на дно собственного ничтожества, бессильного перед его властью надо мной. Каким способом эта шлюха получила свою роль, я догадывалась. Едва заметив ее плотоядную улыбку, кокетство и двусмысленные фразы. Они любовники... или были ими. Стало больно. Конечно, я понимала, что в его жизни было много других женщин, но понимать и видеть - это разные вещи.
  "- Я откажусь, слышишь, Девочка? Не плачь. Я откажусь. Мне никто не нужен. Я не хочу к ним прикасаться.
  - Тогда тебя будут бить и пытать. Делай то, что они просят. Пожалуйста.
  - Нет!
  - Да. Ради меня! Не отказывайся.
  - Ради тебя я готов сдохнуть, Викки.
  - Я знаю. Иди. Ради меня. Давай, Рино. Иди!"
  Он соглашался, а я бесшумно выла от бессилия, представляя, как он их там... Всех этих шлюх, этих тварей, которые его покупали. Мне хотелось убить каждую из них. Каждую. За то, что трогали его, касались, стонали под ним и похотливо орали, а я в этот момент прокусывала губы до ран, сдирала ногти о стены и беззвучно кричала от безысходности и тоски. Мы прокляты. Мы оба. Наша любовь проклята. Нам никогда не быть вместе. Но проклятой оказалась только я.
  - Мне - лучший виски, который у вас есть, и мартини со льдом для моей дамы.
  Я почувствовала его ладонь на моей ноге и вся внутренне подобралась. По телу прошла волна дрожи, и дыхание непроизвольно участилось. Началась борьба с собой. Желание сбросить его руку, и проклятая сделка, в которой я должна подчиняться и изображать страсть...Изображать...Как бы я хотела, чтоб это было правдой. Чтобы я действительно ее изображала.
  Я сильнее сжала пальцы в кулаки, всматривалась в толпу людей, даже не различая лиц, чувствуя, как внутри нарастает ураган. Повернула голову к официантке:
  - Я хочу водки. Русской водки с лимоном.
  А вообще я хотела свою дозу красного порошка и забыться. Несколько кристаллов в вену... и ничего... и никого больше нет. И боли тоже нет.
  
  ***
  
  Стиснул её ногу, намеренно сильно. За дерзость. Даже сейчас показывает свою независимость. Это злило. Это доводило до бешенства. И, будь проклята Виктория Эйбель, но это заводило до чёртиков! До боли в паху. Непокорная и наглая.
  Схватил развернувшуюся официантку за руку:
  - Никакой водки. Мартини со льдом.
  Сжал её колено, запрещая говорить, не поворачиваясь к ней лицом, но ясно представляя, как загораются ненавистью её глаза.
  Мы разговаривали о возможном успехе фильма, о планах на будущее Елены, и с каждой минутой раздражение назойливой шлюшкой становилось всё меньше. Оно отступало на задний план, как и сама Елена, как и мужчины рядом с нами. Оставалась только Викки, только гладкость её кожи, только шум собственной крови, мчащейся с бешеной скоростью по венам. Дикое возбуждение от простого прикосновения к её коже. Наверное, я к этому никогда не привыкну. Для меня навсегда останется самым изысканным блюдом возможность осязать её кончиками пальцев.
  Официантка принесла мой виски и ее мартини. Подвинул к ней бокал. Ненавязчиво играла музыка, а меня уже лихорадило от желания. Отпил виски, и рука поползла вверх к резинке чулок, погладила кожу и скользнула между ее ножками.
  - Вы правы, я считаю, что нам необходимо раздвинуть...- посмотрел на нее и чуть прищурился, а потом снова повернулся к партнеру, - границы нашего сотрудничества.
  Склонился к её уху и прошептал еле слышно:
  - Ну же, Викки, Ты забыла? Ты - моя шлюха. На кону не много, не мало, а жизнь твоего ублюдка-мужа!
  И она поняла меня.
  Ее ноги распахнулись, и я нервно глотнул виски, одновременно с этим погружая в нее палец, и стиснул челюсти, ощутив, какая она мокрая и тесная. Дрожащими пальцами сунул в рот сигару, подкурил. Сильно затянулся дымом и выскользнул из влажной глубины, чтоб приласкать набухший комочек плоти между складками, сжать его пальцами и снова скользнуть во внутрь, натирая клитор ладонью. Выпуская дым, посмотреть на нее. Как пролила мартини, как участилось ее дыхание и запылали щеки. Я хотел бы сейчас со всей дури вдалбливаться в нее на бешеной скорости.
  
  ***
  
  Прикрыла глаза, почувствовав его руку между своих ног. Прикусила щёку с внутренней стороны, услышав его слова: указал мне на мое место и на то, кем я согласилась быть - его шлюхой. Мне хотелось вцепиться в его лицо ногтями или опрокинуть проклятый мартини, послать его к дьяволу вместе с этой тварью и тупыми собеседниками, которые плотоядно смотрели то на меня, то на актрису. Но я не могла, и он прекрасно знал об этом. Раздвинула ноги и стиснула зубы, когда он скользнул в меня пальцем, я еле сдержала стон, готовый сорваться с губ. Как же я ненавидела его в этот момент, ненавидела и презирала себя за то, что внизу живота все скрутилось в узел, появилась болезненная потребность почувствовать не только его пальцы. Я бросила взгляд на своего палача и увидела, как он стиснул челюсти, как пускает дым в мою сторону и...как блестят голодом его глаза под черной кожаной маской. Я вздрогнула от этого взгляда. Я его помнила, и тело отозвалось мгновенно, как на манок, как на самую желанную приманку. Оно жаждало то, что только он мог мне дать...оно помнило. Оно было готово его принять, проклятое.
  Пригубила мартини в попытке успокоиться, и в этот момент он снова вошёл в меня и начал ласкать клитор. Меня уже колотило мелкой дрожью, я чувствовала как над губой выступили бусинки пота, и смахнула их дрожащей рукой. Мартини выплеснулось из бокала мне на грудь, а я даже не вздрогнула. Я изо все сил вцепилась одной рукой в край стола, а другой вонзилась ногтями в его ногу. Он ускорил движения пальцев, и я закусила губу до крови, до боли сжав запястье наглой руки, ритмично двигающейся между моих ног, под столом...
  
  ***
  
  Казалось, я сам чувствую ту эйфорию, которая зарождалась в её теле. Казалось, это меня колотит дрожью. Казалось, ещё чуть-чуть, и я взорвусь вместе с ней. Ну уж нет! Я не хотел дарить наслаждение. Только боль от неудовлетворённого желания. Наказание за дерзость. А ещё...Ещё я не собирался делить её оргазм с кем-то ещё. Не хотел, чтобы кто бы то ни было, кроме меня, видел, как закатываются от удовольствия её глаза, как затуманивается взгляд, как открывается в немом крике рот...Вынул пальцы в тот момент, когда с мучительной болью в паху почувствовал первые легкие спазмы ее лона и острый, пульсирующий клитор, не давая кончить. Она разочарованно вздохнула и впервые за вечер посмотрела на меня непонимающим взглядом, от которого у меня снесло все планки. Я уже успел забыть, какие у нее глаза, когда она меня хочет. Потемневшие, подернутые поволокой, голодные. И в голове вспышкой - на него она тоже так смотрела, когда он ее трахал?
  Я взял салфетку, проводя кончиками пальцев по внутренней стороне бедра, порхая над влажной плотью, и вытер ей губы, склонился к уху.
  - Иди прямо по коридору и приведи себя в порядок. - Кивнул в сторону двери, поправил подол платья и снова повернулся к партнерам, улыбаясь и затушив сигару в пепельнице, обжигая пальцы. Она встала из-за стола, извинилась и пошла в указанном мною направлении.
  Проследил за ней взглядом, чувствуя, как все скручивает внутри от бешеного желания. Чуть неуверенная походка. Дьявол! От вида ее округлых ягодиц, длинных волос, раскачивающихся в такт шагам, у меня невыносимо заболело в паху. От мучительного желания хотелось взвыть. Только с ней я такой одержимый, бешеный, сумасшедший от похоти и ненависти. Только с ней теряю контроль. И эту проблему нужно будет решить. Обязательно. Но не сейчас.
  Представил, какие мокрые ее бедра, какая она горячая сейчас, и судорожно сглотнул.
  Переждал несколько минут и пошел следом, тяжелой походкой, чувствуя, что сейчас способен разорвать ее на части. Да, чёрт побери! Пусть даже это означает проигрыш самому себе, но я возьму её. Прямо здесь и сейчас. Не могу больше терпеть. Я и так, мать вашу, терпел достаточно.
  Догнал, взял под локоть, увлекая к лестнице, развернул спиной к себе и впечатал в стену, тяжело дыша ей в ухо, обхватывая жадными ладонями ее груди, сильно сжимая, вдыхая ее запах и сатанея от желания.
  Одной рукой задрал подол ее платья.
  - Неплохо изображаешь страсть... - расстегнул ширинку, зверея от дикой потребности взять ее, ругаясь сквозь зубы, провел головкой члена по влажным складкам и резко заполнил собой на всю длину, зарычал, кусая ее за затылок. Протолкнул пальцы, всё ещё мокрые от её соков, в рот Викки. - Я почти поверил.Играй дальше! Мне нравится! Развлекай меня!
  Схватил за волосы и дернул голову назад, кусая сильнее за затылок, оставляя следы, делая первый, долгожданный до боли толчок в ней, застонав от того, какая она тесная и горячая.
  
  ***
  
  Не знаю, на каком этапе я перестала себя контролировать и позволила этому захватить меня. В какой момент я уже сама изнывала от этой ласки. Даже приподнялась, впуская его пальцы глубже и сжимая край стола так, что побелели костяшки. Старясь не смотреть на него. Только не смотреть, потому что, если я увижу жадный блеск в его глазах под черной маской, я взорвусь. Внезапно все прекратилось, он вынул из меня пальцы, и я медленно выдохнула, провел ими по внутренней стороне бедра, другой рукой вытер салфеткой мой рот, и я увидела капли своей крови на белой бумаге.
  - Иди прямо коридору и приведи себя в порядок. - Кивнул в сторону двери, поправил подол платья и снова повернулся к партнерам. Я резко встала. Голова кружилась и подгибались колени. Пошла в указанном направлении, чувствуя, как от неудовлетворенного желания болит все тело.
  Раз, Два, Три...Считая про себя шаги...Семь, восемь...Двенадцать...Я должна успокоиться. Взять себя в руки. Он не должен знать, что я чувствую...Черта с два! Я лгу себе! Он знает...он ощутил и запах, и реакцию моего тела.
  Неожиданно сильный захват на локте, и волна бешеного восторга, поднимающаяся изнутри. Противоестественного, ненужного и такого...такого знакомого. Толкнул на лестничную площадку и впечатал в стену. Грубо сжал грудь, и я застонала вслух, больше не сдерживаясь. Сердце замерло и мучительно забилось о ребра.
  Как же я скучала. По тебе. По твоему горячему телу, прижимающемуся к моему, по твоим сильным рукам, терзающим мою грудь, по обжигающему дыханию возле уха. С ума сходила от желания почувствовать тебя в себе. Хотела столько лет...проклятых лет одиночества.
  
  - Неплохо изображаешь страсть, - звук расстёгиваемой змейки вперемешку с тихими проклятиями - лучше любого афродизиака заставляет потерять голову от желания, - я почти поверил. Играй дальше! Мне нравится! Развлекай меня!
  Дразняще провёл головкой по моей плоти и заполнил меня одним движением. Закричала, почувствовав, как растянул меня изнутри одним резким толчком. Погрузив в мой рот все еще влажные после моей плоти пальцы.
  Вцепилась в стену, ломая ногти, выгибаясь в попытке принять его ещё глубже. Сдалась. Сломалась. Да! Хочу его! Невыносимо! До боли, до изнеможения, до унизительной капитуляции.
  Рино притянул мою голову за волосы назад и укусил за затылок, посылая разряды электрического тока по телу. Словно отмечая свое право.
  Всхлипнула, заводя руку назад и притягивая его голову еще ближе.
  Сделал первое движение, и я не сдержалась, схватила его за запястье и впилась в него клыками, чтобы не закричать еще раз.
  
  ***
  
  Её крик как лучшая музыка для ушей. На фоне рваного дыхания. Хаотичного, громкого. Сейчас оно было у нас одно на двоих. Моя голодная девочка. С ума меня сводит, когда дрожит от моих ласк. Обезумев, кусает мою руку, заглушая собственные крики, а я долблюсь в нее, как озверевший, и рычу ей в затылок. Подхватил под живот, пронес к перилам, переклонил через них, удерживая за волосы и за бедра, врезаясь все быстрее и быстрее, чувствуя, как невольно меняю облик, как от возбуждения проходит дрожь по позвоночнику, и болят яйца от желания кончить.
  Дёрнул на себя руку, и ее клыки разорвали мне кожу, склонившись, прошипел в ухо:
  - Нравится быть моей подстилкой, Викки?
  
  ***
  Он перенес меня к перилам и наклонил вперед, заставляя вжаться в них всем телом, цепляясь дрожащими пальцами, прогибаясь, позволяя войти глубже, чувствуя приближение оргазма, ощущая, как достигаю точки невозврата. Контроля больше нет. Игры нет. Я настоящая. Обнаженная до костей в диком первобытном желании получить от него все, чего так долго хотела. И вдруг услышала его хриплый голос над ухом.
  - Нравится быть моей подстилкой, Викки?
  Дернулась всем телом от резкого проникновения, отклонилась назад, обхватывая его рукой за шею.
  - Нет, - голос сорвался, - не нравится! Будь ты.. - меня накрывало, я больше не могла это сдерживать. - Проклят... - закатила глаза от наслаждения. - Рино!
  Его имя я уже прокричала. Меня разорвало на части от мощного оргазма. Это не просто наслаждение - это бешеный взрыв, это разрушительное цунами. Я сжимала его изнутри и содрогалась в его руках, слыша собственный крик, переходящий в надсадный стон, в хрип....Казалось, агония наслаждения бесконечна, по щекам градом покатились слезы.
  
  ***
  Викки подавалась бёдрами навстречу моим движениям, покоряясь всем телом, признавая своё поражение. Но, демон её разорви, вслух произнося слова, от которых хотелось исполосовать тонкую спину когтями. Почувствовать запах её крови. Впитать в себя её боль. Только от этой мысли новая волна возбуждения прокатилась по телу, заставляя двигаться всё быстрее, всё беспощаднее, пока она не закричала, отдаваясь оргазму, сжимая меня мышцами лона. До невозможности горячая, сладкая девочка. МОЯ. Я готов слышать ее крики бесконечно. Потому что раньше не слышал. Раньше все в тишине. Только вздохи и стоны, и это первый ее крик, подаренный мне. Нет, не подаренный. Вырванный мной. Взятый нагло, без спроса. Но мой. Только мой.
  Склонился к ней, не прекращая таранить сочное тело, и процедил:
  - Я. Уже. Давно. Проклят. Девочка.
  Взмах руки, и треск ткани вплетается в музыку наших тел, а на спине Виктории появляются тонкие чёрные полосы, в ноздри забивается пряный аромат её крови, смешанный с запахом дикого секса. Её вскрик- теперь уже от боли, и я кончаю, изливаясь в неё, задыхаясь от дикой эйфории, наполнившей всё тело, повернув в сторону её лицо, чтобы видеть слёзы. Плачь, Викки, плачь! Я хочу, чтобы даже оргазм у тебя ассоциировался с болью. Я хочу, чтоб ты плакала для меня от этого коктейля. Слизал слезу, все еще подрагивая после оргазма.
  Я отпустил её и начал приводить себя в порядок.
  - Сходи в дамскую комнату - умойся.
  Её спина напряглась. Викки медленно повернулась и посмотрела прямо на меня. Вздёрнул бровь, демонстративно разглядывая её, растрепанную с искусанными губами, горящими щеками, в разорванном платье. Я набрал Арно.
  - Через двадцать минут к тебе спустится Виктория. Отвезёшь её домой. У меня здесь ещё незаконченные дела.
  
  Глава 15
  
  Иногда можно ненавидеть себя за отсутствие сожаления. Я себя ненавидела. За то, что позволила ему, за то, что не сопротивлялась, а жадно наслаждалась каждым прикосновением, впитывала, вбирала в себя и сходила с ума от извращенного, неправильного, ненужного удовольствия чувствовать его ласки. Они взрывались во мне воспоминаниями, фейерверком прошлых объятий, поцелуев, дикой страсти и изнуряющей, больной одержимости им. Мое тело помнило все. Оно, проклятое, сохранило каждую малейшую реакцию на запах, на касание, на голос, на его имя.
  И никогда, и ни с кем не будет, и не было, как с ним. Оно выбрало хозяина, именно хозяина, никак иначе, оно не признавало никого, оно не реагировало ни на какую механику, инстинкты, проклятую природу, оно оставалось мертвым со всеми, кроме него. Словно он носил в себе какой-то тайный код, какой-то зашифрованный доступ ко мне, к моему сердцу, душе, телу, ко всему, что являлось мной. За все эти годы я забыла, что такое возбуждение, я забыла, что значит пульсировать, дрожать, покрываться мурашками, изнемогать до боли, до агонии. Ледяная, мертвая, бесчувственная. Я была именно такой, пока не увидела его снова, и не было десятилетий и столетий, и не было никакого расстояния и времени. Словно их вырезали дьявольскими ножницами, обрубили от и до. Было вчера - где я любила его до безумия, и сегодня - где я все еще люблю его до безумия. И нет ничего между. И не было никогда. Только я больше не та маленькая Девочка, у меня нет ни одной иллюзии, они все разбились на осколки, и я резалась до мяса каждым из них, пока даже этого не осталось. Я знала, кого я люблю, и так же дико, исступленно ненавижу - психопата, маньяка, убийцу, садиста с извращенной, искалеченной психикой. И мне не будет пощады, я - лишь способ удовлетворить его жажду мести моему отцу за все годы унижения и пыток. Какая-то часть меня понимала его, сочувствовала, изнывала от сожаления, что именно ему пришлось пройти через ад, но Рино протащил меня через него и продолжает топить меня в нем, то приподнимая за волосы, то снова погружая в огненную магму его ненависти, до полного уничтожения всего живого во мне. Но, вопреки всему, противоестественно, необъяснимо... я оживала, и я ненавидела себя именно за это. За то, что меня разорвало от наслаждения, за то, что мысленно отдалась ему еще при первой встрече, за то, что унизительно текла от его прикосновений, от звука его голоса, от его запаха, дыхания...даже от боли, которой он беспощадно убивал меня даже в тот момент, когда остервенело вбивался в моё тело.
  Эту ночь я провела в своей комнате, глядя в белый потолок. Я понимала, что все, что сейчас происходит, постепенно подводит меня к тому краю, за которым я просто потеряю себя. Растворюсь в своей зависимости, стану его игрушкой и возненавижу себя еще больше. Второй раз я сломаюсь, я не переживу. Я и так вся сломана. Только с виду целая, а внутри покрыта шрамами, трещинами, ранами. Одно неверное касание, и я рассыплюсь в пепел. Не знаю, что меня все еще держит на поверхности, какие силы ада дают мне желание продолжать дышать, есть, двигаться. Но и они уже на исходе. Я на какой-то чертовой грани, и мне безумно страшно, что я переступлю ее, и дороги назад уже не будет никогда.
  
  Вечером за мной пришел один из его псов, верных, фанатично преданных, не решающихся даже посмотреть на меня. Им запретили. Я уверена в этом. Запретили даже разговаривать со мной. Рино слишком хорошо изучил актрису во мне. Ту самую, которая способна заморочить голову любому.
  Я переоделась, не глядя в зеркало...зная, что я там увижу. Точнее, что он хочет увидеть - дорогую, изысканную шлюху. Одетую настолько шикарно, что можно фотографировать на обложки журнала. Алое платье, колье с рубином, стоимостью в несколько миллионов, туфли на высоких каблуках. Игра. Показуха. Я не понимала, зачем Рино это нужно. Потешить самолюбие? Унизить меня, возвышая себя за счет высокородной любовницы. Он не был похож на тщеславного болвана. Дело не в этом. Есть другая причина. А, может быть, несколько. И я примерно догадывалась, какая - выманить моего отца. Ничего больше. Если бы он мог прилюдно распять и казнить меня, он бы это сделал, но я ему пока нужна. Он казнит, но позже. Поправила волосы за уши и прошла мимо охранника, ожидающего меня за дверью и подавшего мне ярко-алый плащ.
  
  Мне казалось, что вместо проклятого мартини я глотаю яд. Порционно. Глоток за глотком. Этот яд течет по моим венам и заражает меня ненавистью, до дрожи, до лихорадки. Я постукивала костяшками пальцев по столешнице и смотрела, как он разговаривает с Еленой. Не просто разговаривает, а что-то шепчет ей на ухо и у той глаза закатываются от его слов. В голове образы... яркие...и его голос....над моим ухом...Увидела, как провел костяшками пальцев по ее плечу и бокал треснул в моих руках, кровь капнула на платье. Это ничего не значит. Мне плевать. На него и на его шлюх. На все наплевать. Больнее не бывает. Что может быть хуже того, что уже произошло? Что может отравить больнее, чем предательство, чем его равнодушие и ненависть, чем его звериная жестокость, цинизм и унизительная потребительская похоть?
  Я резко встала с кресла, направилась к дамской комнате. Охрана за мной, но они не пойдут дальше двери. Они будут наблюдать. Я вышла на лестницу и глубоко вздохнула, а потом увидела, как высокий блондин в элегантном костюме закатил рукав белоснежной рубашки и, вскрыв ногтем вену, всыпает ярко-алые кристаллы. Мои ноздри затрепетали. ДА! Я хочу забыться. Я хочу в небытие. Я хочу эту гребаную анестезию, иначе сойду с ума от ненависти и ревности, сойду с ума от этих волн отчаяния, от собственного ничтожества. Шагнула к парню и провела кончиком языка по пересохшим губам. Он вскинул голову и его затуманенные глаза вспыхнули... в малых дозах красный порошок возбуждал сексуальное влечение, в тех дозах, что его принимала я - давал полное забвение.
  - Малышка, хочешь составить компанию?
  Я усмехнулась и отобрала у него сигарету, глядя в темные глаза с расширенными зрачками. Затянулась и выпустила струйку дыма:
  - И чего это будет стоить малышке? - спросила и подошла вплотную. Парень окинул меня взглядом с головы до ног, его взгляд задержался на глубоком декольте, загорелся похотью.
  - А что малышка готова предложить?
  Я запустила пальцы в его волосы и крепко сжала.
  - А чтобы ты хотел взять?
  Он резко привлек меня к себе за ягодицы, и внутри поднялась волна протеста, но пакет с порошком у него в кармане брюк и я хочу его получить.
  - Не так быстро, сладкий...вначале немного кайфа для малышки, - протянула руку и стиснула челюсти, когда его пальцы поднялись к груди, и он полоснул меня по вене....
  
  ***
  
  Настроение было не просто отвратительным, а самым паршивым. Эйбель всё ещё не появился в поле зрения моих людей, а это нарушало все планы. Почему-то я был уверен, что подонку дочь дорога, и стоит засветиться с ней на светских мероприятиях, как Доктор сам изъявит желание пообщаться со Смертью. Однако, я ошибся. Видимо, всё же в этой гнилой семейке только у моей девочки хватало смелости и достоинства для таких поступков. Мысленно одёрнул себя, бросив на неё взгляд. Не расслабляться! Не поддаваться послевкусию произошедшего недавно. Не вспоминать, как сладко она стонала, извиваясь подо мной, как кричала моё имя, захлёбываясь в судорогах оргазма. От одного только воспоминания в паху болезненно заныло. Посмотрел, как она нервно пригубила мартини, не отрывая взгляда от меня. Злость, обида, опустошение и ревность. Я ощущал слабые отголоски её эмоций. Да, Викки, я хочу, чтобы ты познала тот Ад, через который я прошёл. Хочу, чтобы тебя так же корёжило от этих эмоций, так же выворачивало наизнанку, заставляя выть, когда никто не видит, стараться забыться в физической боли, в безуспешных попытках заглушить ею моральную.
  - Господи! Я готова продать душу всем демонам Преисподней, лишь бы только увидеть тебя без этой чёрной маски.
   Чёрт, меня раздражал даже голос Елены. Не визгливый, довольно соблазнительный, с лёгкой хрипотцой, он, всё же, казалось, резал слух. Тогда как даже шёпот Викки заводил с полуоборота.
  - Я не Господь, Елена! Я - Смерть! А ты знаешь, что случается с тем, кто увидит лицо Смерти? - она молча кивнула, судорожно облизав губы, и я склонился к её уху, наблюдая, как напряглась Викки. Тело окатило волной боли.
  Провёл рукой по плечу Елены, отстраненно отметив, что прикосновение к блондинке не вызывает и сотой доли тех ощущений, что один горящий взгляд Викки. Моё персональное безумие. Одержимость, приправленная ревностью и злобой, презрением и жгучей, раздирающей ненавистью за то, что не могу забыть. За то, что хочу. Не только тело. Всю хочу. Душу хочу, сердце ее продажное, лживое сердце... я его хочу...только за это я мог ее убить. Чтобы перестать хотеть.
  Ко мне подошёл хозяин вечера, и я отвлёкся буквально на минуту, разговаривая с ним. А когда повернулся, Виктории в зале уже не было.
  Прислушался к себе, но ничего, кроме какого-то радостного предвкушения не обнаружил. Взгляд зацепил одного из охранников, возвращавшегося в зал. Он указал глазами в сторону уборной, и я направился туда. Не знаю, почему я не остался ждать её в зале. Напрягало ощущение радости, затопившее с головой. Но это чувство было каким-то тёмным, отдавая горечью на языке.
  Не дойдя до дамской комнаты, свернул на лестницу наверх, и едва не взревел, увидев, как Викки лапает какой-то ублюдок. В его руках были криссталлики красного порошка. Волна неконтролируемой злости взорвала сознание, когда понял, что здесь происходит. Дешёвая шлюха! Решила отдаться за дозу!
  Одним движением отшвырнул её от него, напоследок поймав удивлённый взгляд девчонки.
  - Твою мать, урод! - блондин сжал кулаки и заорал, когда я ударил его в челюсть. - Ты кто такой, б***ь?
  Резким выбросом руки вспорол грудную клетку смертника и сжал сердце.
  - Смерть, ублюдок. Твоя смерть!
  Откинув ногой труп, развернулся к Викки, понимая, что готов разорвать её на части. Прямо тут. И мне плевать на свидетелей. Схватил за локоть и потащил к выходу, закинул на заднее сиденье машины и поехал домой. Я хочу ее боли. Настоящей. Черного отчаяния, криков агонии, крови. Я хочу ее рвать на части, и я больше не намерен себе в этом отказывать.
  Всё то время, что мы ехали в машине, она не произнесла ни слова. Да и я тоже. Кусал щёки, стёр зубы, но не произнёс ни слова. Потому что знал, услышу её голос - и сорвусь к чертям собачьим. Исполосую её где-нибудь по дороге, а труп брошу на обочине. И пусть дело доделают лучи солнца. Но это было бы просто. Слишком долго я ждал возможности втоптать её в грязь, сломать, чтобы так просто отказаться от своей цели.
  Втащил ее в комнату и наотмашь ударил по лицу.
  - Сука! Хочешь поиграть? Мы сейчас поиграем именно в мои игры.
  Разодрал на ней платье в клочья, заламывая руки и, протащив ее волоком через комнату, толкнул к стене.
  Сжал ладонью её скулы, глядя в глаза цвета штормового неба.
  - Какого хрена, мать твою? Что ты вытворяла там, дрянь? Тебе было сказано изображать мою любовницу, а не дешёвую уличную шлюшку!
  
  ***
  
  Я не успела отреагировать, закатив глаза от предвкушения, когда сердце вампира уже истекало кровью в пальцах Рино. Мой взгляд застыл... и в мыслях пронеслось, что точно так же он держит и мое сердце уже столько лет. Держит, раздирает на части, сжимает пальцы, и я не умираю.
  Рино потащил меня к машине, толкнул на сидение. А я внутренне чувствовала эту дикую ненависть, исходившую от него, ярость. Он жаждал моей боли.
  И я ее получу. Сегодня меня ничего не спасет от него. И я надеялась, что не спасет.
  Он сильно сжал мои скулы, заставляя смотреть ему в глаза. И я понимала, что вывела его на эмоции, на дикие страшные эмоции и самое ужасное - я не боялась. Нет, мне было страшно, но я хотела, чтоб он меня прикончил здесь и сейчас. Я смотрела ему в глаза, вкладывая в свой взгляд всю ненависть и презрение. Если бы могла убить его взглядом, я бы убила.
  - Я же шлюха. Шлюха-наркоманка. Тебе ведь нужна такая зачем-то? Ты свое получил. Наслаждайся!
  
  ***
  
  Влепил еще одну пощёчину, усмехнувшись при виде тонкой струйки, побежавшей из нижней губы.
  - Я не получил и десятой доли, что должен получить. И, да, Викки! Ты права! Это МОЁ! Всё моё! Пусть даже ты шлюха! Но я не позволял тебе втаптывать в грязь моё имя, путаясь с каждым, у кого есть член.
  Она вскинула голову, и я зарычал, не найдя в сером отражении глаз и толики испуга. А я хотел именно его. Мне нужно было вдохнуть её страх, почувствовать во взгляде, в движениях. Пускай боится меня. Долбанная сучка, словно клещ въевшаяся в мои мозги, проникшая под кожу и отравляющая кровь.
  Провёл рукой по тонкой руке, и коснулся ее пальцев, сжатых в кулак.
  - Такая хрупкая...беззащитная. Ты боишься меня, Викки?- она вздёрнула подбородок, и я ухмыльнулся.
  - Нет, не боишься. Никогда не боялась, а зря! А я хочу видеть твой страх, тварь. - Резкое движение - и хруст костей, Викки вскрикнула от боли, а я почувствовал, как загорается кровь в венах. Её боль - самый лучший афродизиак. И мы только начали.
  
  ***
  
  Рино ударил меня по щеке, и я облизала кровь с губы, не отрывая от него взгляда. Пока выплевывал мне в лицо, что я принадлежу ему, мне хотелось истерически рассмеяться. Когда-то я мечтала принадлежать ему. Когда-то это было единственное, о чем я вообще мечтала.
  Я задохнулась от резкой боли, но, несмотря на это, истерически расхохоталась ему в лицо, а слезы все равно катились из глаз. Физическая реакция - он только что сломал мне пальцы и они срастались, причиняя мне адские мучения. Я видела в его глазах эту вспышку дикого кайфа от моей боли. Психопат. Садист, испытывающий наслаждение от чужих страданий. Таким его сделали. Меня это не пугало. Я прошла через иные пытки, несравнимые со сломанными пальцами. Но ведь он хочет другую боль и страх...а их уже нет. Боится тот, кто не хочет умирать...а я....захлебнулась смехом, а я не боюсь Смерти.
  - Не твоя! - все еще смеясь в перекошенное от ярости и ненависти лицо. - Ломай, режь, убивай - не твоя! И никогда не была и не буду твоей... Только шлюхой! Только ею! Не впервой!
  
  ***
  Это не лезвием по венам. Это кислотой в лицо. И ты чувствуешь, как обугливается и лопается твоя кожа, как разносится запах гари по всему помещению, как разъедает чёртова жидкость... до мяса, до костей! Потому что она неправа! Потому что она МОЯ! Уже сотню лет МОЯ!
  Она истерически смеётся мне в лицо, а мне хочется кричать! Причинять ей боль и кричать! О том, что рвётся наружу. Продажная сука!
  Влепил ещё одну пощёчину и достал нож. Складной, с блестящим хрустальным лезвием. Тот, что как по маслу режет плоть бессмертных, не давая восстановиться, оставляет шрамы, вырезает внутренности намного быстрее, чем мои когти.
  Викки снова засмеялась Зло. Громко. Издевательски. По щекам катились слёзы, а её смех гулко разносился по помещению, отражаясь от пропитавшихся ее болью стен.
  - Смейся, Викки! - подошёл к ней и, сжав руку, да хруста, начал вырезать на безымянном пальце кольцо. Она закричала, но тут же закусила губу, а я стиснул зубы от её боли, разъедавшей и мою плоть.
  - Смейся, мать твою! Потому что ты действительно МОЯ! Понимаешь? - тонкая жилка на ее шее лихорадочно билась, привлекая внимание, вызывая навязчивые образы. Вспорол её кончиком ножа, как заворожённый, наблюдая за струйкой чёрной крови. - Ты моя по всем законам! - провёл языком, смакуя её вкус на языке, ощущая, как дернулся член в штанах. Да, бл**ь, я хотел ее даже сейчас. Даже в момент этой дикой ненависти я ее жаждал. Исступлено, извращенно желал это продажное тело. Резать ее на части и долбиться в нее, что есть мочи, под аккомпанемент криков агонии.
  - Вспомни, Викки...Вспомни, как обещала стать моей... - прошептал в ухо, наматывая тёмные локоны на руку. - Вспомни данные мне клятвы, б***ь! Ты, - оттянул её голову в сторону и вонзил нож в горло, едва не застонав от смеси наслаждения и судороги боли, пронзившей все мое тело, - моя жена, чёртова сука! Моя! По всем законам моя бл**кая, гребанная, лживая, продажная жена, которая трахалась с ублюдком Рассони, но побрезговала мною!
  ***
  Он резал что-то на моем пальце, а я кусала губы до крови и сдерживалась, чтобы не стонать от боли. Потому что я не подарю ему ни кусочка наслаждения ею. Ни мгновения. Меня уже резали на живую, меня потрошили, меня убивали без наркоза. И это ничто по сравнению с тем, что он уже сделал со мной.
  Рино полоснул по моей вене на горле, и я тихо всхлипнула, когда он слизал кровь.
  От его слов болезненно запульсировало в висках. Резко, невыносимо. Он намотал мои волосы на руку и дернул с такой силой, что из глаз снова брызнули слезы.
  Вонзил нож мне в шею и я стиснула челюсти, чувствуя как все тело бьет от лихорадки...нет, не ужаса, а предвкушения смерти. Пусть убьет меня сегодня. Здесь.. Сейчас.... я хочу этого.
  - Моя жена, чёртова сука! Моя! - как сквозь вату, сознание уже затягивало туманом. - По всем законам... моя... бл**кая, гребанная, лживая, продажная жена, которая трахалась с ублюдком Рассони, но побрезговала мною!
  Резко распахнула глаза, вглядываясь в его бледное лицо, видя, как стекает по воротнику кровь....его кровь.
  - Брееед, все... - сглотнула, чувствуя, как подкашиваются ноги и я вот-вот упаду к его ногам, - клятвы...обещания...ложь...бред...ложь.
  
  ***
  - Бред? Бред? - рассмеялся, чувствуя, как тело начинает колотить от злости. Рука, сжимавшая нож тряслась так, что, казалось, в любой момент он может выпасть или сломаться. - Ты думаешь, я не знаю, что это была ложь? Эти долбаные клятвы? Обещания? Я понял это ещё сто лет назад, мразь! - Ещё один завиток лезвием по нежной коже, залитой кровью. Она капает на пол, она забивается в ноздри, вызывая желание вонзиться клыками в горло и пить, пить, пить её. Выпивать её силы, её жизнь. И я обязательно это сделаю. Не сейчас. Сейчас я хотел только одного - обозначить свои права. - Твой муж всю свою грёбаную жизнь носит ошейник, Викки. Ошейник, накинутый на меня твоим отцом. - Нож словно в масло входит в шею, вырисовывая на затылке латинскую R. - И ты, как примерная жена, - расхохотался, - которая раздвигала ноги перед каждым, как самая последняя шлюха, - латинская I, - просто обязана разделить со мной эту участь!
  Я вырезал на ней своё имя. Под звуки её тихих всхлипываний и нашего смешавшегося дыхания. Вырезал и чувствовал, как выворачивает наизнанку меня. От жуткой боли, она разъедала не только её, но и мою кожу.
  Но, вашу ж мать, с каким упоением я приветствовал эту боль! Как я наслаждался ею! Пока она трепыхалась в моих руках раненым зверьком. И эта власть над ней...Как самое изысканное блюдо. Вкусное. И запретное. Пока не закатились ее глаза и не обмякла в моих руках.
   ВАМ ПОНРАВЛОСЬ? ВЫ МОЖЕТЕ КУПИТЬ РОМАН В ИНТЕРНЕТ МАГАЗИНЕ! ЖМИТЕ СЮДА!
Оценка: 4.53*20  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"