Высокий, фигура ладная, даже легкая хромота его нимало не портила, наоборот - придавала внушительности. Взгляд тяжелый, сам по себе тяжелый - это человек не привык легко на мир смотреть. Ну просто нету времени радоваться теплому вечернему ветерку, да толстенькой мохнатой бабочке, бестолково кружащей вокруг канделябра, да озорным облакам, разукрасившим небо в синюю и оранжевую полоску. А завтра не будет времени радоваться блестящей росе на цветах, ворчливому шмелю... Да что уж там. Никогда он не будет радоваться, этот господин. Не умеет потому что. И научиться - не захочет, зачем ему. Зато тяжелый взгляд - вот это понятно, зачем. Давить. Всякого, кто вольно или невольно окажется на пути этого господина. Всякого, кто может помешать ему в достижении его целей.
И жила-была на свете девушка.
Не красавица, конечно, но кто будет обращать внимание на подобные мелочи. Улыбка у девушки была настолько чудесная, что все остальное отступало на задний план. Правда, с той поры, как ей пришлось поселиться в этом мрачном месте, улыбалась девушка уже не так часто, как раньше. А когда высокий господин смотрел на девушку своим тяжким взглядом, ее лицо будто застывало. Делалось бледным, напряженным - вскорости губы начинали едва заметно подрагивать от попытки удержать их в улыбающемся виде. А зачем, зачем? В глазах ведь вместо света - одна мука. Единый раз увидишь эту картину - и становится ясно, что ничего хорошего не ждет девушку в этом доме. Сломается, потеряет часть себя - и будет доживать жизнь изысканно-печальной супругой большого человека. Люди будут видеть превосходные манеры, тонкий вкус, модную бледность лица. Но они не увидят скрывающуюся за ними пустоту, не услышат тихого голоса умирающего эха, плачущего в этом прекрасном, но треснутом сосуде.
Ах. Как же красиво.
- Моя госпожа?
- Да... то есть, что вам будет угодно?
Тихий голос умирающего эха. Да у нее у самой сейчас примерно такой же голос. Точно - он же опять смотрит на нее. Неудивительно.
- Мне угодно написать песню. О вас, я имею в виду.
- О... обо мне?
Да, о тебе. И это будет печальная песня, котенок. Мохнатая бабочка, конечно же, в итоге скользнет в пламя и осыплется пеплом на письменный стол. Но у бабочки хотя бы есть выбор - пусть и эфемерный, но есть. А у тебя и того нет.
Тебе не суждено долгой жизни, котенок. Ты была рождена радоваться, если тебя лишить этого - ты не сможешь жить. О, некоторое время ты будешь предметом гордости своего супруга. Сейчас ведь чахлые цветы в моде. Многие дамы пользуются белилами, напускают на себя меланхоличный вид. А тебе не придется притворяться.
- Вы позволите, моя госпожа?
А почему такое удивление? Ты ведь настоящая героиня песни, не находишь? В тебе нет притворства, ты такая искренняя в своей попытке скрыть испытываемые страдания. Ну как же, право, я могу пройти мимо такого?
- Если господин Са позволит...
Позволит. Смею надеяться, господин Са не откажет в такой малости своему принцу? О, я напишу дивную песню. Да...
Жил-был на свете - еще один господин. Совсем не такой, как тот, первый.
И дело тут, конечно же, не во внешности - смею заметить, внешность у второго господина была вполне приемлемой. Не хуже, чем у предыдущего. Я бы даже сказал, он был весьма красив. Господин любил ивовые листья, длинные, с одной стороны глянцевые, с другой - покрытые серебристым пушком, любил смотреть, как они касаются воды, как время от времени с приподнявшихся над водой листьев срываются капли... И - раз! Сверкающий кусочек влаги врезается в спокойную гладь озера. На какой-то миг этот кусочек еще хранит свою форму, свою целостность - а затем вода принимает его, растворяет его в своих объятиях.
Надо же. Похоже, я задумался и потерял счет времени?
Верно. О младшем принце Эри среди людей ходят самые разные слухи, и все сходятся на том, что он - человек неординарный. Необычный. Если честно говорить - так малость ненормальный. Впрочем, кто ж их разберет, поэтов да музыкантов? Может, это у них как раз такая норма.
Милая маленькая Илен уже ушла. А вот господин Са по-прежнему сидел напротив, сверля меня особо тяжелым взглядом. Я улыбнулся ему - своей специальной улыбке я цену знаю превосходно. Не знаю почему, но она раздражает людей... выводит из себя. Бесит. И это чудесно.
- Господин Са?
- Чего вы добиваетесь, Эри?
Как? Даже без формальностей, вот так прямо?
- У вас очень красивая невеста, господин Са. На свадебной церемонии она будет просто ослепительна.
Да, котенок. Ты будешь прекрасна. Красное платье с золотой каймой... белое лицо... сухим черным огнем горят на нем огромные глаза. Что ж, уже совсем недолго осталось - скоро я увижу это вживую.
- Прекратите улыбаться, Эри, или я вас, честное слово, ударю!
Вы не шутите, господин Са? Серьезно? Ударьте, пожалуйста, а то я уже начинаю себя чувствовать каким-то призраком. Всезнающим и бесплотным. Или демоном, который голодными глазами ищет в окружающих тени страха, слабости, боли.
- Как пожелаете, господин Са. Как пожелаете. Смею заметить, я вас вполне понимаю, мне уже как-то говорили, что улыбка мерзкая на редкость.
Высокий господин неподвижно сидел в кресле напротив меня. Широкие рукава черными шелковыми волнами ниспадали почти до пола.
- Вам нужна... она? - наконец, проскрипел господин Са.
Жил да был на свете - один господин. Здоров телом, если забыть о ноге, крепок духом, хорош лицом. Он жил, окруженный тьмой, словно в невидимом коконе из мрака. Такой человек, да. Такая жизнь у него была. Но однажды в грубые ладони порхнуло маленькое солнышко - они, солнышки именно так и приходят. Внезапно. Неожиданно. А затем устраиваются поуютнее и начинают щедро рассыпать золотые лучики и разноцветные зайчики.
Ах, котенок, тебе не повезло. Ладони сомкнулись вокруг трепещущего золотого тельца, согрелись в его тепле - а затем упрятали солнышко в темный-претемный мешок. И шнурок у мешка затянули - словно петлю вокруг горла. Куда ты можешь пойти, котенок? К отцу, который тебя фактически продал этому мрачному человеку? К родственникам, которые тебе не помогут? Некуда тебе идти, некуда.
Может быть, ко мне?
- Нет, - мягко ответил я. - Госпожа Илен, бесспорно, прекрасна. Но вы должны знать, у меня уже есть невеста. Можете считать, что я просто интересуюсь, как поживает моя дальняя родственница.
- Не притворяйтесь, Эри, вы меня прекрасно поняли.
И почему я ему это позволяю? Не знаю, не знаю... может, потому, что мы вполне могли бы стать друзьями? Когда-то раньше. Теперь я уже довольно слабо представляю себе, как это - доверять кому-то другому. Да и он, наверно, тоже.
- Нет, - еще мягче повторил я. - Не волнуйтесь, Рейн, на ваше я не посягну.
Жила-была на свете девушка...
А подслушивать нехорошо, котенок. Хотя - я тебя вполне понимаю. Как же можно спокойно сидеть в своих комнатах, если тут два таких солидных человека обсуждают что-то важное. А вдруг это важное окажется связано с тобой? Нет, не усидеть. Осторожно пройти по коридору, притаиться за той расписной кадкой - ты такая маленькая, что вполне сумеешь за ней укрыться. И слушать, жадно впитывать слова, пытаясь за обрывочными фразами увидеть потаенный смысл...
Видимо, и господин Са...
- Илен?
... заметил ее присутствие.
Девушка тихо ахнула. Затем вскочила, послышался треск - наверно, наступила себе на подол - а за ним грохот. Это большая расписная кадка с деревцем тяжко завалилась набок.
- Илен!
Суровый господин Са поднялся с кресла. Вконец перепуганная девушка вихрем умчалась обратно по коридору. Ну да, должно быть, ей еще не приходилось подслушивать в этом доме и она не знает, чем это карается.
С узких, длинных листьев срывается разом несколько капель...
- Вы извините, ваше высочество?
- Да конечно, конечно, Рейн, не обращайте на меня внимания, я же к вам неофициально. - Я прислушался к удаляющемуся шуму. - А то госпожа Илен, упаси небеса, погубит все ваши деревца...
Господин Са меня уже не слушал - он спешил за своей невестой.
Ну так вот, о чем я говорил? Ах, уже, наверно, неважно. Что-то мне начинает казаться, что я не напишу песню о прекрасной Илен. И умирающее эхо не будет плакать в треснутом сосуде. От каждой капли начали расходиться идеально ровные концентрические круги - а потом эти круги пересеклись, и получилось... получилось непонятно что.
Шум давно стих. Мне надоело сидеть в одиночестве, и я выглянул в коридор.
Недалеко же пробежал господин Са. То ли поскользнулся на мозаичном полу, то ли поврежденная нога подвела - теперь он сидел на полу, прислонившись к стене, и тихонько шипел, ощупывая колено. Помочь? Нет, наверно, не стоит. К нему осторожными шагами приближалась Илен. Бледное, напряженное лицо, подрагивающие губы - вздумай он ее сейчас убивать за непочтительность, девушка, должно быть, и не попыталась бы сбежать от своей участи. Просто прелестно.
- Что с вами, господин? - неживым голосом пробормотала девушка.
- Ногу подвернул. Но жить буду, - кратко ответил господин Са.
- Из... извините, - кое-как выговорила она. - Я не хотела...
Ах, котенок.
- Илен, - перебил он. - Ответь мне, пожалуйста. Ты тут живешь уже месяц, я тебя за это время обижал?
Девушка опустила глаза и покачала головой.
- Тогда, может, у тебя остался дома любимый и поэтому ты не хочешь выходить за меня? Говори честно.
Голос Рейна звучал сердито. Девушка опять покачала головой и уставилась на носки своих вышитых туфелек.
- Значит, я неописуемый урод с семью горбами и бородавкой на носу, - подвел итог господин Са. - Иных вариантов не вижу.
- Н-нет, - осмелилась возразить Илен. - Совсем не урод...
- Так в чем же дело? - требовательно поинтересовался он.
- В-вы... вы... вы никогда не улыбаетесь, - решилась наконец девушка, залившись румянцем. И опять уставилась на свои туфли.
Мне захотелось расхохотаться, но я мужественно сдержался. Котенок, ты прелесть, знаешь это?
- Если улыбнусь, все будет нормально?
- Н-не знаю, - призналась Илен.
Минуту-другую все было тихо. Потом до меня донеслось... как, хихиканье? Тихое... но определенно хихиканье.
- Кто ж так улыбается, это же гримаса какая-то, вовсе не улыбка...
- А как надо?
А я тихонько пошел к выходу. В конце концов, раз я был в гостях неофициально, меня можно и не провожать. И дело совсем не в том, что я не хотел увидеть что-либо оскорбляющее мою скромность или же устыдился, что подслушивал. Ах, нет, совсем нет! Мы все понадумывали себе кучу разных вещей, мы собственноручно соткали паутину и сами же в ней запутались, а теперь круги на воде сошлись, сложились в единое целое, а затем растаяли. И осталось только озеро и ива, низко склонившая свои ветви над водой.
Садясь в паланкин, я наконец позволил себе расхохотаться. Умирающее эхо, видимо, все же скончалось в своем треснутом сосуде, и теперь сосуд заменили целым. Я смеялся так, что слуга, думая, что я не замечу, позволил себе покачать головой. Что ж, сегодня можно, разрешаю. Ведь сегодня сумасшедшему принцу Эри наконец-то выдали долгожданную оплеуху, пусть и не на деле. И сумасшедший принц Эри временно перестал чувствовать себя призраком и демоном. Сейчас он ощущает себя живым психом!
Надеюсь, ты научишь его улыбаться, котенок. Рад, что все оказалось не так уж и плохо. Ну а я... а что я? Когда на меня вновь накатит это мертвящее настроение, я, пожалуй, все-таки напишу песню, которую задумал сегодня. Напишу дивно прекрасную песню, безмерно грустную песню. Песню о двух людях, которые умерли один за другим, поскольку у них отняли то, что давало им желание жить. Но имена, наверное, заменю - ведь это будет не ваша сказка.