- Вот интересно - заговорил Тарасов - Я всегда верующих спрашиваю. Душа - это вот я и есть? То есть она вот как человек?
- Конечно - Недовольно ответил Табаченко, высматривая оптимальное место для гиперболоида.
- Ну а тогда души слепых от роду? Они видят? И как они понимают, что видят? Глухих, опять же, дурачков - они так и воплощаются дурачками?
- Ты понимаешь, что сейчас здесь начнётся? Что у вас за манера у всех, у интеллигентов, лезть с бесполезными разговорами перед боями?
- А что, ты хочешь подумать о том, что тебя убить могут?
- Я хочу подумать, о том, как этого избежать.
- Всё равно - волноваться будешь, руки дрожать будут, внимание будет судорожно прыгать. А мой вопрос он философский очень.
- Когда я слышу слово "философия", я хватаюсь за камень - Мрачно сплюнул Табаченко - Слушай, ты, наверное, прав. В целом. Может и правда лучше сейчас поговорить о отвлечённом, для успокоения нервов, но я не могу. Я сейчас думаю о другом.
- Ладно, твоё благородие, скучный ты.
- Ты зато меня всю дорогу веселишь. Шут Балакирев. Вот, нормальное место.
Табаченко оглядел отряд крестьян. Тубые, озлобленные лица, в массе своей - беззубые, половина уже не могла стоять на двух ногах, и пользовалась четвереньками и карачками. Конечно, использовать народ подобным образом - перебор, есть немного. Убить крестьянина смеху ради, это куда ни шло - сам Табаченко так бы не поступил, но тех, кто так развлекался, не осуждал - почему нет? У всех свои вкусы, каждый развлекается, как умеет, Табаченко гулял по женщинам, а кому-то надо видеть смерть. Раньше за это проводили дуэли, в которых умирали порядочные люди, потом наконец, дошло, что страна кишит сбродом. И всё-таки, в другое время он бы подобной акции не одобрил - массовое уничтожение деревни - ну зачем это? Любая деревня - это экономический фактор, это хлеб, это мясо, это военная и рабочая сила, а вот этим двум девчонкам, он бы и вовсе нашёл куда как более приятное применение. Жена, всё-таки, есть жена, а две девчонки - это две девчонки, совсем другой спектр ощущений. А теперь - ну разве это две девчонки? Ну, пена у рта, допустим, вызывает ассоциации, точнее - могла бы вызвать ассоциации, будь она хотя бы - для начала - без примесей крови. С примесью крови, это вспоминается печальная история одного знакомого, который слишком уж жёстко уламывал какую-то, как раз, крестьянку, да и остался потом без источника радостей - что ж там за зубы такие у неё были, прости Господи. Её, положим, конечно, наказали посредством многочисленных колотых ран, нанесённых с пониманием - так что дохла она дня четыре, а вот ему - как Башмачкину, уже никакой портной помочь не мог. В общем, портит кровь женское лицо, если ты не сам, конечно, её на этом лице вызвал. К тому же одна из девчонок не могла ходить, а сидела на коленях - почему-то на коленях, странно, и чесалась Что чесалась - это уже не к нам, это они вшивые тут, поди все, Господи, потом в баню залезу суток на девять, а вот всё остальное - даже и жаль, материал достойный. Оглядел остальных. Да уж. Из-за красных приходится такой ресурс расходовать - а что делать? Они заняли три вокзала, и сейчас упорствуют на Зимнем. Допустить подобного нельзя.
Это как с той девчонкой. Табаченко лично отвозил всё, чем располагала Империя - ногу, и пару почек - в Энск, хотя Энск, по правде говоря, тоже явления паскудное. А что делать? Геля, говорят, уже выбрала картавого, и теперь покуда он не помрёт, а этот вопрос и вовсе решается без лишних проблем, лучше ей пребывать в разобранном виде, в конце концов Энск - это куда как более преемственный вариант, чем красное.
Ну что же, самое время покрестится, произнести какую-нибудь молитву - не важно какую, лишь бы из тех, которые наизусть помним-с, и дать отмашку.
Когда он закончил молитву, с другой стороны вокзала взлетела сигнальная ракета. Ах, а он-то и забыл... Но, вовремя, вовремя, как намёк, что Бог услышал молитву, и обещает быть на его стороне.
Барабанщик отправил бешенных на здание, солдаты с винтовками принялись обстреливать стены и окна, гиперболоид прогревался - он понадобится не сразу - в конце концов, надо что бы здание не пострадало сверх необходимого.
С крыши вокзала взлетел Витязь. Последний в своём роду экземпляр, который умудрились где-то собрать коммунисты ещё до всего этого бардака, в который они ввергли великую державу, мирно пожёвывающую достижения предков, и оправляющуюся от мировой войны. Это была человекоподобная фигура, где-то три метра ростом, ноги ей, естественно, заменяли колёса на дизельной тяге, корпус был из прочнейшего стекла - и через него было хорошо видно пилота, руки у аппарата были чуть длинноватые, почти касались земли, правая рука венчалась дулом огнемёта - так что поражать механизм мог только на относительно небольшом расстоянии, а левая - огромной клешнёй, от которой в бою прок был только умозрительный. Головы, естественно, не было никакой. Летела конструкция на живых крыльях - огромных, пернатых, выращенных, по слухам, в кожевных цехах Энска, и получалось, что крылья - самый дорогой элемент Витязя. Заказывал его кто-то из приближённых Царю, оказавшийся предателем. Передачу заказа коммунистам - а принимал сам Костриков, пресечь не удалось, но самого предателя, конечно, взяли. Он утверждал, что ему коммунисты по боку, не верит он, что они способны на что-то серьёзнее нелепого террора, а с заказом помог потому что за это получатель обязывался устранить одного из Толстяков, с котором у предателя были личные какие-то счёты. Ну его толстяку и отдали, и после пяти минут, проведённых в его комнате, предатель стал исполнительным представителем прислуги, которого толстяк нередко заставлял на потеху гостям плясать, или вырезать на своей коже всякие узоры - узоры получались блестящие, кстати. В конце концов, говорили, что предатель умер во время покушения на толстяка незадолго до революции - был сожжён огнемётом Витязя. Поневоле задумаешься. Толстяка в тот раз отбили, и он, со злости, так и отпустил нескольких парней, из тех, что его отбивали. Но Витязь уцелел, хотя ремонтировать его особенно было негде...
Теперь Витязь слетал с крыши, и подлетал к стреляющим по его крыльям белым. Гиперболоид нагревался, и оставалось всего несколько секунд. Ближайшие к точке приземления воины разбежались, только одного зацепило огнём, и он повалился, громко крича. Бедняга всё не мог потерять сознания. Витязь направился прямо к зелёному фургону.
- Что там? - Спросил Тарасов.
- Успеем - спокойно ответил Табаченко.
- Точно?
- Да точно.
Зона поражения Витязя - всего пять метров. Зона поражения гиперболоида - потенциально неограниченна, но с теми ресурсами, которыми они располагали сейчас - километр. Можно позволить себе подпустить его поближе.
Тарасов психанул, и принялся палить по механизму из револьвера - откуда у него револьвер, чёрт его дери? Табаченко не отвлекался, смотрел на счётчики гиперболоида.
Витязь подходил всё ближе - и Тарасов увидел его пилота. Это был молодой человек - лет девятнадцати, совсем мальчик, по нему было видно, что он напуган, он закусил губу, и. наверное, не заметил, что прокусил её до крови. Его голое тело было обвито щетинками Витязя для осуществления управления, казалось, что по нему ползают огромные лохматые черви, и от них вся его кожа покрылась раздражением. Кто-то кинул в него гранату, довольно удачно - граната застряла в том месте. Где рука крепилась к корпусу, и там взорвалась. Рука была та, которая с клешнёй, и от взрыва она сразу перестала работать - замерла, опущенная, и Витязь, не глядя, ответил залпом огня, от которого сдетанировали остальные гранаты на кинувшем. Он неумолимо приближался к гиперболоиду, а у Тарасова кончились патроны. Двадцать метров, пятнадцать...
- Готово - объявил Табаченко, и Тарасов начал крутить ручку наведения дула. Табаченко жестом остановил его и нажал на гашетку. Табаченко был в тёмных очках, а Трасов в увеличительных очках-биноклях, и ему пришлось отвернуться, чтобы не видеть яркого теплового луча. Когда он повернулся, он увидел, что луч пробил стекло, и прожёг аккуратную дыру в груди пилота Витязя, а заодно прожёг и саму машину. Потом что-то вспыхнуло, и Витязь загорелся. "Это топливо для огнемёта!" - догадался Тарасов. Горящая жидкость особенно хорошо справлялась с крыльями.
- Третий этаж видишь? - Спросил Табаченко. Тарасов видел - через одно из окон пытался выбраться красный. Вслед за ним из окна спрыгнул бешенный, и. конечно, разбился - а ещё двое, высунувшись из окна пытались дотянутся до ускользающей добычи.
Юношу действительно удачно подстрелили, когда он уже преодолевал первый этаж - в увеличивающие очки Тарасов отчётливо видел, что пуля попала бедняге под ключицу, и тот упал, и всё не мог подняться, или перевернуться, зато нелепо махал ногами. Наверное, ему было очень больно и страшно. Как моему отцу - добавил он. Но его никто кроме меня не пожалел.