Когда я просыпаюсь по утрам, то первое желание сразу вскочить. Все кончается печально - я падаю от мгновенного отлива крови к ногам. Иногда падаю довольно больно.
Хочется быстрее стряхнуть сон и окунуться в реальный мир. Сон страшит меня своей тончайшей гранью между жизнью и смертью.
Засыпаю тоже неохотно и незаметно для себя, роняя из рук книгу. Сплю с зажженным светом. Так и горит он всю ночь в сонной тишине спящего дома.
Сны свои я тоже не люблю. Они рождают чувство тревоги и растерянности... Проснувшись, я теряю их. Они расползаются, растворяясь в реальности. Но некоторые буду помнить всегда, даже тогда, когда забуду все.
Длинная, уходящая за горизонт, заснеженная аллея. Деревья сверкают в морозном инеи. Переплетаются синие тени в причудливые узоры лунной ночи.
Я себя не вижу, но понимаю, что иду куда то, иду не спеша, вдоль серой стены кустарника. Иду медленно, неохотно. Вижу внизу качающуюся полу теплой, черной шубы и носки лаковых туфель. Я удивляюсь - у меня никогда их не было, ни шубы, ни этой бальной обуви. Я думаю об этом лениво, без удивления.
Мимо проноситься тень черной птицы. Она бесшумно скользит внутри голубого лунного луча. Потом птица планирует, и садиться у обочины на высокое раскидистое дерево, срывая с ветвей небольшую серебреную метель.
Я останавливаюсь. Сзади доноситься скрип полозьев и глухой перестук лошадиных копыт. Мне хочется повернуться и посмотреть на приближающий экипаж, но нет сил, и я стою, пока мимо не проносятся легкие сани. Мне видны только спины кучера и седока в серой военной шинели.
Короткий миг и вновь оглушительная тишина и только скрип снега под ногами, да шелест падающего снега. И я снова иду, куда то, по аллее. Куда?
Неожиданно передо мной вход в городской парк. На арке входа, на консоли, висят часы. Стрелки остановлены на десяти часах. Я поднимаю правую руку. Тонкая, серая перчатка обтягивает кисть. Я вытягиваю руку и гляжу на часы на запястье. Тоже десять и тоже стоят. Поднимаю глаза. Вдали на одной из дорожек парка, разбегающихся в разные стороны, горит огонек.
Мне хочется уйти, внутри зарождается тревога Душевное нетерпение гонит меня, торопит. Но я могу этого сделать. Я будто не знаю, как повернуться. Я смотрю на ноги, я уже не управляю ими. Я иду по аллее к желтому огоньку, как бабочку меня тянет к этому тусклому свету.
Горит он под козырьком небольшого деревянного киоска. Над окошком из тонкого, грязного стекла вывеска "касса".
Я вижу в окне свое отражение, размытое, без четкого абриса. Я не узнаю себя. Лицо узкое, вытянутое. Глубокие глазные впадины, кажутся, пустыми. Над узким ртом вытянуты тонкие, щегольские усики. Это не я, но меня это не пугает и даже не удивляет то, что лицо это мне неприятно и вызывает чувство отталкивания, даже гадливости.
В окне я вижу сидящего на табурете старика, вернее только его голову с шапкой пепельно-серых волос. На столике, перед ним, закреплен часовой механизм, стрелки часов лежат рядом и старик, через монокль, рассматривает что-то там внутри механизма. Я стою и жду. Жду долго, без нетерпения.
Вот он берет пинцетом стрелочки одну за другой и ставит их в часы. На часах десять.
Голова старика поднимается и смотрит на меня. Смотрит ласково, доброжелательно. И все это в какой-то могильной, абсолютной тишине. Окно распахивается и рука, покрытая рыжими пигментными пятнами, протягивает мне часы. Я пытаюсь оттолкнуть эту руку. Я не хочу брать часы, но моя рука не слушаются меня. Она тянуться к часам старика, берет их и кладет в карман, не видимой для меня, шубы.
Хочу о чем - то спросить старика, но киоск пуст.
Я вытаскиваю часы из кармана. Я чувствую их холод, даже сквозь тонкую кожу перчатки. В руке часы начинают таять, тяжелыми ртутными каплями просачиваясь сквозь пальцы. Руки пусты. Я кричу и... просыпаюсь.
Много позже я вспомнил это лицо, впервые разглядывая картины Сальвадора Дали.
Мне было двадцать восемь лет.
""
И сниться мне - я молод. Кровь грохочет в жилах, из души на простор рвутся желания, сердце отбивает латинские ритмы. Боже! Какое счастье!
Я в вагоне поезда. Он пуст и мне это приятно. В ритме сердца стучат на стыках колеса. Окна зашторены, и я живу только в пространстве этого вагона. Я вскакиваю с сиденья и хожу по вагону в нетерпении, я чего-то жду....
Толчок и поезд остановился. Отдаленный шум перрона, словно морские волны, то накатывается, то уходит куда-то вглубь за вагонного океана. Стукнула дверь, взорвано пространство голосами... и вновь тишина. Время растянулось ржавой резиной, готовой с треском лопнуть. Я, как одна струна. Рвани за нее и услышишь гулкое "до"!
Скрип колес и вновь мерный перестук. Я сажусь на лавку и, не отрываясь, гляжу на дверь в вагон. Медленно открываются створки, за которыми легкий и смутный женский силуэт. Ликование рождается внутри меня, оно захлестывает, заставляет вскочить...
Она не входит, а вплывает в вагон. Медленно, озаренная улыбкой, идет осторожно вдоль вагона, редко дотрагиваясь руками сидений. Глаза ее, небесного цвета васильков не моргая, смотрят в мою сторону. Она слепа.
Я знаю это. Печаль обессиливает меня, боль счастья разрывает мне грудь. Наши руки соприкасаются, пальцы ее легко скользят, касаются моих губ, и радость узнавания веселой тенью бежит по ее лицу, губы тянуться ко мне и я погружаюсь в апельсиновую пропасть счастья.
Удивительно, но у нас с ней нет предыстории. Я вижу ее впервые. Никогда еще наши пути не пересекались, но нет на земле человека более родного мне, чем эта девочка, женщина.
Мы садимся на жесткую скамью. Ее голова ложиться на мое плечо, руки перебирают мои пальцы, пронизывая меня сладким током неизведанного наслаждения.
Скрипит и разъезжается дверь, противоположная от той в которую вошла Она. В вагон входит старик из того первого сна. Я узнаю его.
Грязный и потертый тулуп его припорошен снегом. Шея плотно укутана серым шарфом, будто защищает больное горло. В глазах та же ласковость и ирония. Мы молчим. Моя любовь дремлет, окутывая меня терпким запахом дыхания. Старик присаживается на противоположную полку, и с умилением смотрит на нас.
Меня окутывает шаль безразличия. Хочется умереть... заснуть.
-"Она уйдет?": спрашиваю я.
-"Да, сынок!" - : он отвечает и слеза катиться среди глубоких ущелий старческого лица.
Он протягивает мне жесткий картонный прямоугольник.
-"Возьми"
-"Что это?"
-"Билет на обратную дорогу. Ты же должен вернуться!"
Старик подымается, берет ее за руку, и они уходят, не оглянувшись.
Я прислоняюсь ухом к стенке вагона и в ритме колес слышу далекую печальную мелодию, поет хор, и сердце мое капель слез вторит ему.
Я просыпаюсь, подушка мокрая от слез. Я долго сижу в темноте, я таюсь, мне стыдно и печально, а слезы катятся по щекам.
Я вспомнил ее, сидящей на одной из скамеек Масандровского парка в Крыму. Она читала книгу, а я шел мимо, держа в руке руку шагавшей рядом дочери. Как быстро она выросла.
Сон этот пришел ко мне в сорок три. Я вижу его и сейчас....