Высокий, тощий, рыжий и длинноносый он был объектом безобидных шуток, но относился к ним так безразлично, что сползали они с него как, сгоревшая на солнце, кожа.
Мы вместе гуляли, сидели, флиртовали, попивали сухое вино, бесконечно говорили и спорили, а он, примостившись в кресле или на уголке садовой скамьи о чем - то думал, шебарша в голове обеими руками, доводя волосы до состояния рыжего взрыва.
Попытки втянуть его в общую беседу были бессмысленны, разве начать говорить с ним стихам. Он бредил строфами, жил в их хрупкой оболочке и умирал в них. Вернуть его в реальный мир было так же трудно, как остановить в полете птицу, разве только убив ее. Я и сегодня не знаю, что заставляло Семена часами быть с нами. Возможно, наши голоса служили нужным фоном для его мыслей, а может быть, среди нас находилась его муза? Не знаю.
Вика любила Славку, Лида встречалась с Валиком, я дружил с Анькой. Все были при деле. Семену это не мешало. Он был со всеми и ни с кем.
Когда день уплывал в прошлое, и нами были исчерпаны темы для разговора, а споры закончены, кто - то говорил лениво, почти сквозь сон,
-Семы, почитай ... А? Из новенького...
Сенька никогда не отказывал. Он читал свои стихи, как и многие поэты, на одной ноте, завывая, как волк на луну. К этому надо было привыкать, но, уловив ритм и мелодию стиха, мы слушали его часами. Стихи завораживали. Чужие таланты всегда поражают сильнее собственных.
Он мог читать бесконечно, без пауз. Чудный венок из стихов Вийона, Ахматовой, Гарсии Корки, Экзюпери , Пастернака и своих . Его стихи звучали замечательно и легко вплетались в этот лавровый венок.
Трудность с ним была в одном - Семен, словно играя в игру "замри", мог застыть где угодно, на середине шоссе, на улице, перед спешащей толпой, на лестнице между этажами, под дождем или снегом, в середине дня или глубокой ночью. Он стоял в застывшей позе, иногда очень неудобной, и, шевеля беззвучно губами, почесывал лоб или затылок, не видя, не слыша, не чувствуя ничего в этом грубом, прозаическом мире.
Это состояние могло продолжаться довольно долго. Водители машин орали на него, толпа толкала, дождь заливал, а снег насыпал у ног маленькие сугробы.
Полюбил он с такой же страстью, как писал стихи.
Кто привел Наташу? Молодые актеры, мы имели поклонников и поклонниц, жаждущих попасть в наш круг. Компания легко, не создавая сопротивления, принимала желающих и так же, без особого труда, выдавливала из своего жизненного пространства случайных пришельцев.
Нам было достаточно самих себя, и вторжение из вне, нарушало гармонию нашей отношений.
Наташа была миловидна с замечательными серо-зелеными глазами и большим чувственным ртом. Чуть полновата, она казалась мягкой и женственной. Она была хохотушкой, легким человеком. То, что у другого вызывало слабую улыбку - у нее взрыв хохота. Наташа была теплой и очень домашней.
Расстались с ней в тот вечер приятно, но не более. Один Семен, при прощании, очнулся, и долго смотрел на нее пристально и как бы чему-то удивляясь, а когда Наташа ушла, замер у ее парадного, и застыл соляным столпом, как застывают посетители Лувра у холста Джаконды.
На следующий день, по его просьбе, мы вновь позвали Наташу и они долго, чуть отставая от нас, о чем-то говорили. Вернее говорил Семен, и голос его шуршал в ночи как колесо водяной мельницы.
Поэт полюбил Девушку.
Вселенная Поэта стремительно сжалась до размеров точки, в центре которой была Она, его Возлюбленная. Семен находил ее всегда и везде - по звуку ее шагов, по музыке голоса, по молочному запаху ее тела. Он возникал перед ней из ничего, из пустоты, как рыжий демон любви. Поэт забирал ее руку в плен и, перебирая тонкие пальчики, страстно и торопливо говорил о чем-то, читал стихи.
Вначале ее пугало это внезапное нашествие варваров, стремительное и мощное, без предупреждений и предварительных переговоров. Потом она смирилась и постепенно отдалась на волю этого неудержимого потока чувств, как- то пассивно плыла в его течении.
После неожиданных встреч Наташенька находила в карманах пальто или сумочке стихи Поэта. Это были стихи о ней и для нее, поэтому запоминались мгновенно и навсегда.
Не редко, вечерами, выглядывая в окно, видела она сгорбленную фигуру влюбленного Поэта там внизу, на скамейке у парадного. И уходил он только тогда когда уверенно знал - она заснула.
А утром Наташа находила на пороге букетик полевых фиалок или ландышей, которые так любила.
Он не был навязчивым и, чувствуя отчуждение, уходил раньше, чем об этом просила. Он уходил, а стихи оставались с ней, застывая в воздухе легкой паутинкой, сверкающей в лучах негаснущей любви.
Однажды он не появился там внизу, во дворе и Наташенька впервые почувствовала легкий укол в сердце. Ей стало одиноко и грустно. А когда увидела его, запорошенный первым снегом, впервые не спряталась за оконной занавеской. Их взгляды встретились в самом центре между пятым этажом и землей и заговорили в унисон, быстро и безумно. Наташенька махнула рукой, как бы требуя, что бы он уходил. А он стоял и смотрел на свое любимое чудо.
Тихо, набросив пальтишко и захлопнув дверь, девушка сбежала вниз. Он ждал ее, обнял и молча прижал к себе. Тишина окутала и грела их...
Новый Год мы встречали вместе с ними на чьей-то зимней, заброшенной даче. Вита и Славик уже были мужем и женой, первыми переступив за сказочную грань, где все заканчивается свадьбой. Быт еще не сожрал их отношений и, глядя на них, брак не казался "браком отношений".
Семен и Наташа были с нами. Я видел, как метались его глаза по всему пространству дачи в поисках ее, если она куда-то исчезала на пару минут, и как гас ее взгляд, когда он отворачивался от нее, чтобы ответить кому-то из нас. В этой любви было что-то болезненное, доведенное до крайней точки отношений, когда даже судьба не может спасти возлюбленных от смертельного падения даже случайно оступившегося.
Весной следующего года он тяжело заболел. Я помню его в больнице, высохшего и серого с тяжелыми, полузакрытыми глазами и шипящим, захлебывающимся дыханием . Крупозное воспаление легких.
С первого дня она была рядом с ним. Бледная, с лицом стертым усталостью, Наташа сидела, держа его руку в своей, и в полудреме иногда роняла голову на другую руку, лежащую на спинке кровати. Когда после жаропонижающего он приходил в себя, они смотрели друг на друга, не отводя глаз, и тихо шептались о чем-то. Иногда он просил ее уйти, но не настойчиво - больной человек эгоистичен.
Однажды ночью у него начался кризис. Семен метался в постели, выкрикивая в забытьи одно лишь имя. Металась и Наташа. Она хватала за руки врачей, сестер и требовала, просила помочь, плакала и умоляла его не оставлять, не уходить от нее. К двум часам ночи кризис миновал и Наташин отец с силой, оторвав ее пальцы от кровати больного, увез домой, полумертвую от усталости .
Около трех он проснулся. Мокрый от пота, в глухой тишине палаты Семен одел на босу ногу тапки, набросил на себя одеяло и пошел туда, куда ходил каждый день, где был дом и окно ее.
Коридор на этаже был пуст. Он не поехал лифтом, а тихо спустился по рабочей лестнице на первый этаж. Не нарушилась мертвая тишина больницы, когда с хрустом хлопнула дверь во двор, и скрипнули ворота, выпуская в мир странную фигуру в сером, шерстяном одеяле.
Я вижу, как он шел. Металась тень его в тусклом и серебристом свете луны, хрустели прошлогодние листья под ногами. Громко, на весь город, стучало сердце и с шумом выходил воздух из еще больных легких.
Наверное, стук сердца и шум тяжелого дыхания привлек стаю шакалов. Их было трое. Жили они в доме, в самом начале ее улицы. Первый подъезд этого дома, заплеванный и пахнущий мочой, был их норой.
Семен шел по улице с полузакрытыми глазами, ноги несли его по такой знакомой дороге, и тихое спокойствие охватывало его душу. Тело его пошатывалось от слабости, ноги заплетались, но он дошел бы....
Запах слабого будоражил холодную, шакалью кровь.
-Эй, ржавый, куда торопимся? Где одеяло спер, шнобель жидовский?
Они, сбившись в стаю, загородили ему дорогу, но он прошел сквозь них, даже не заметив, и пошатнувшись, невольно толкнув самого трусливого, озлобленного шакала.
Они загрызли его сразу, на смерть! Еще долго потом били ногами, уже мертвого и бесстрашного в своей смерти.
В три тридцать Наташа вдруг проснулась. В четыре она уже бежала в больницу, и отец еле поспевал за ней. В четыре ноль шесть она увидела Семена, лежащего на тротуаре. В воздухе скользили вниз и умирали ненаписанные стихи, кружась и с шорохом, падая на землю. Так приходит последняя осень Поэта.
Казалось, весь город вздрогнул от ее крика. Он долго метался среди домов, отражаясь от них, и терялся в глухих переулках окраин.
Были похороны и сотни людей. У нас умеют хоронить Поэтов. Мы были вместе с другими и читали над могилой его стихи.
Потом мы молча сидели в маленькой кухоньке у Виты и пили за упокой души Поэта. Пили и молчали. Наташа была с нами. Мы отводили глаза в сторону, мы устали смотреть на нее. Ее глаза, горящие болезненным огнем, глядели внутрь, в самую глубину ее души, где он был жив, говорил с ней, улыбался.
Вдруг она поднялась и вышла на балкон. В руках ее была небольшая кожаная сумка. Она присела, поставила сумку на пол балкона и, вытащив из нее клочок бумагу, подожгла ее и выпустила из рук как горящий бумажный самолетик. Потом еще и еще. Мы, как завороженные, смотрели на нее не в состоянии сдвинуться с места. Прошло время, она закончила эту странную игру с огнем, вернулась в комнату и, глядя на нас, спокойно и просто сказала, -
Они не получат его стихов! Никогда! - Села и запалакала. Тихо и горько.
Тогда и мы взяли листы бумаги и стали по памяти записывать его стихи. Мы писали долго, память актерская замечательная, а потом шли на балкон, жгли и жгли его стихи, пока рассвет не окрасил небо на востоке в багровые тона.
Потом Наташа лежала в больнице, и никто при ней не заговаривал о Семене. Она лежала на боку, отвернувшись от мира.
Потом был суд, где судили этих ублюдков.
Потом шли годы. Уходили мои друзья. Нас осталось всего трое: Вике в Киеве делали операцию и затронули вилочковую железу. Она тихо ушла. Потом умер от белой горячки Славик. Заснул навеки в своей кровати, в далеком Ставрополе, Валик.
Наташа вышла замуж, родила двух пацанов. Старшего назвала Семеном. Муж у нее программист, математик.
Иногда я думаю, что Семен, где-то там наверху, встречается с моими друзьями и, так же как когда-то, тихо, в стороне, шепчет губами новые рифмы и сочиняет новые стихи.
Мы, оставшиеся по эту сторону, редко бываем вместе, но когда встречаемся, то вспоминаем его и его Любовь. Души наши греются воспоминаниями, а сердца наполняются грустью.
Мы не простили Наташке ее замужества. Больше не видим ее и молчим о ней, встречаясь. Как легко быть судьями! Как трудно жить в этом мире.