Жил некогда человек по имени Джьянни. В свое время досталось ему от родителей хорошее наследство: и дом и хозяйство и денег сколько-то в кубышке, да вот беда -- не досталось ни ума, ни прилежания. Более всего на свете любил Джьянни с видом знатока порассуждать о высоких материях, о философах, о деяниях знаменитых государей, и потому, хотя он был человеком крайне невежественным и не мог отличить Блаженного Августина от Октавиана Августа, мнил себя великим мудрецом. Частенько проводил он время в беседах с церковным служкой по имени Чекко, уделяя, впрочем, философии внимания меньше, чем крепкому вину, до которого оба были пребольшие охотники.
И вот, однажды, явился Джьянни с такого симпозиума под хмельком и, увидев перед домом свою жену, начал вещать, что нету нынче праведности в людях и терпение Господне иссякнет скоро, и как бы не стал текущий год годом последним... Жена его, мона Констанца, была, напротив, женщиной рассудительной, и все пыталась своего непутевого муженька образумить. "Чекко этот Pater noster без ошибок не прочтет, только вывески на кабаках и разбирает, а ты ему в рот смотришь. И нет бы праведной жизни добивались, а только пьянствуете, да языками мелете. Добрые люди готовятся встретить Рождество Христово, год новый на пороге стоит. Все проводят время в заботах, лишь ты один бездельник никчемный! Дверь в кладовке лучше бы починил" -- так говорила мона Констанца, только толку от ее слов было мало, продолжал наш философ гнуть свое, поэтому махнув рукой, ушла женщина в дом.
Как только дверь за ней закрылась, тотчас подошли к Джьянни два юноши, которые оказались рядом и слышали разговор супругов от начала до конца. "Позвольте представиться, -- сказал первый, -- я Гвидо, а товарища моего зовут Федериго. Оба мы прибыли из Болоньи, где с отличием окончили местный университет. И хоть оба мы люди ученые и провели последние годы в обществе премудрых наставников, но, признаемся без ложной лести, редко удается встретить такого выдающегося философа, как вы!" От этих слов растаял наш невежа, как лед под июльским солнцем, и стал нежданных гостей зазывать в дом. Кричит: "Вот жена, ты меня не ценила, а тут ученые господа из самой Болоньи желают со мной говорить. Накрывай стол поскорей. Вино да каплунов не забудь!" "Не пост ли нынче? -- спрашивает та, -- И не стоит ли скоромное пока отложить?" Но Гвидо и Федериго начали всячески уверять, что, дескать, идут они прямиком из Авиньона, где папа лично дал им разрешение не поститься, ибо лежит на них великая миссия по просвещению заблудших душ. И так они бедную мону Констанцу уболтали, что она даже спорить не стала, а велела служанке собрать обильный ужин.
Едва севши за стол, проявили ученые путешественники похвальное усердие в уничтожении снеди и вина, однако не забыли и об умных беседах. "Господь строг, подобно отцу, своих чад воспитывающему. Давно мудрецы опасаются, что сбудется видение Иоанна Богослова и воздаться человечеству за грехи его! Ждали уже конца времени, да оказался Господь милосердным, но как бы нынче не истощилось его терпение. Дон Болван из Саламанки читал по звездам, по книгам, по вину и по воде и видел ясно, что нет нам, грешным, спасения! А знает он немало, ибо прошел сто земель, был в землях псоглавцев, был у антиподов, даже до царства пресвитера Иоанна добирался! И если уж такой человек говорит, что близится конец света, нам ли сомневаться?" Слушал все это Джьянни, диву давался, да преисполнялся глупой гордости. "Не верила ты мне, Констанца, за дурака считала, а теперь, выходит, поздно спохватились, вот и сам дон Болван из Саламанки то же говорит... Что же делать?" "Гнев Господень велик, но и милосердие не меньше. Привезли мы из Авиньона свиток -- в нем подробнейшим образом указано, что надо предпринять, дабы в грядущем апокалипсисе уцелеть и вместе с праведниками возрадоваться, -- говорит Гвидо, а Федериго лишь кивает с умным видом, налегает на куски пожирнее, да придвигается поближе к Личиске, хозяйской дочке, -- Только слова эти для избранных. Хотелось бы с вами, уважаемый хозяин, лично переговорить". Джьянни согласился и отошел с Гвидо в дальнюю комнату, а уж тот ему напел, что, перво-наперво, надо жену спровадить из дома, чтобы она, как женщина простая, ничего не испортила. А сам Джьянни должен каждый полдень подниматься на крышу и, завязав глаза, петь псалмы, пока не стемнеет, а ночью стоять с фонарем возле нужника и повторять: "Сюда тебе, нечистый дух, и дорога, чтобы ты в зловонной пучине сгинул на веки вечные". И, главное, строго поститься! Так должна пройти неделя, а они с Федериго в это время будут жить в его доме и следить, чтобы все шло как надо, и платы потребуют всего ничего - чтобы всегда был готов стол, как им сегодня накрывали. Слушал этот дуралей, диву давался, благодарил со слезами и обещал все как сказано, без ошибок, выполнять.
На следующий день отправил он мону Констанцу к родственникам, велел накрыть стол, а сам полез на крышу. Там он завязал глаза и пел псалмы до темноты, аж охрип. А юноши внизу тем временем прекрасно отобедали, восхваляя щедрость и глупость хозяина. Так прошла неделя, и пока Джьянни голосил на крыше да светил в нужнике, проводили они время со всей приятностью, ни в чем себе не отказывая. Когда наступил день седьмой и Джьянни забрался на крышу в последний раз, гости тихонечко собрались и покинули гостеприимный дом, даже не попрощавшись. Только Личиска слегка всплакнула, провожая Федериго, но быстро, впрочем, утешилась.
Часам к четырем пополудни вернулась из гостей мона Констанца и что же она видит: муж поет псалмы на крыше, внизу вся комната завалена объедками и залита вином, а в кладовке хоть шаром покати. Да еще и свинью из сарая увели. Стала она причитать и ругать мужа, на чем свет стоит. Тот спустился с крыши крайне недовольный. "Испортила ты мне, жена, все мое бдение. Зря я всю неделю старался -- не спастись нам теперь!" Накинулась на него мона Констанца чуть не с кулаками: "Пока ты на потеху соседям кривлялся, эти мошенники-студенты все запасы подчистую подъели. Что не подъели, то с собой забрали, вдобавок и свинью прихватили". Тут она схватила скалку и принялась мужа охаживать. Кричала она при этом, что устроит Армагеддон прямо сейчас, и что семь чаш гнева Господня покажутся ему легкой щекоткой, и еще много других слов говорила она, но при прекрасных дамах их лучше не повторять.