Жизнь и необычайные приключения Янки из Коннектикута при дворе короля Артура Часть 9
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ГЛАВА XXVII
ЯНКИ И КОРОЛЬ СТРАНСТВУЮТ ИНКОГНИТО
Когда пришло время укладываться спать, я привёл короля в свои личные апартаменты, чтобы остричь его шевелюру и дать возможность освоиться в наряде простолюдина, в который он здесь же и облачился. Привилегированные классы носили волосы, которые спереди были подстрижены до бровей, а сзади ниспадали на плечи и спину, тогда как свободные простолюдины были острижены под горшок. Рабы не стриглись и оставляли свои волосы на произвол судьбы, позволяя им произрастать перепутанными зарослями. Монахи либо брились наголо, либо выбривали себе плешь, такая у них была мода.
Я взял котелок, одел на голову королю, и ножницами срезал все выбивавшиеся
из-под него волосы. Затем, я укоротил его усы и бакенбарды так, чтобы в них осталось полдюйма длины. Причём, постарался это сделать неаккуратно, что у меня и получилось. Король был грубо обезображен. Когда он одел грубые сандалии и длинную хламиду из грубой коричневой льняной ткани, которая просто свисала с плеч до самых пят, он больше не был самый привлекательный человек их королевства. Он стал один из многих обычных, непривлекательных, корявых людей. Мы были одинаково подстрижены и одеты, и могли сойти за мелких фермеров, или управляющих фермой, или чабанов или извозчиков или ремесленников - могли назваться, кем пожелаем. Наше одеяние было в большой моде среди бедняков, по причине того, что оно было прочным и дешёвым. Я не хочу сказать, что оно в самом деле было дешёвым. Для настоящих бедняков и оно было большой ценностью. Просто оно было из самой дешёвой ткани, и было по карману всем. Кроме рабов. Те вообще одевались в мусор, скреплённый между собой грязью.
Мы немного вздремнули на дорожку и выдвинулись, как только небо на горизонте начало светлеть. Когда Солнце поднялось высоко, и наступил теплый день, мы прошагали уже восемь, а то и все десять миль, и углубились в безлюдную местность.
У меня с собой был весьма тяжёлый рюкзак. Он был набит провизией - уменьшающиеся пайки для нас с королём, чтобы можно было адаптироваться к местным условиям постепенно, без ущерба для здоровья.
Я выбрал для короля удобное место у дороги, и мы достали по паре кусочков, чтобы подкрепится. Потом я сказал, что пойду и найду воду. Кроме поиска воды, у меня был корыстный умысел - уйти из поля зрения короля и немного посидеть, чтобы передохнуть. Стоять в присутствии короля было моей почётной обязанностью. Даже на заседании совета. Кроме тех случаев, когда заседание сильно затягивалось сверх положенного времени. На этот случай у меня был маленький предмет без спинки, который трудно было назвать стулом, и сидеть на котором было немногим комфортней, чем стоять. Сейчас я не хотел ломать эту традицию слишком резко. Да, нам придётся сидеть вместе, когда мы будем на людях, иначе это бросится в глаза, но я был бы плохим политиком, если б начал разыгрывать из себя равного ему, когда в этом не было необходимости.
Я обнаружил воду в каких-нибудь трёхстах шагах, и сидел, отдыхая, уже минут пятнадцать, когда услышал голоса. Спокойно, подумал я, это всего лишь крестьяне отправились на свою крестьянскую работу. Маловероятно, чтобы кто-то иной появился здесь в такую рань. Но в следующий момент, вывернув из-за поворота, в поле зрения появились проезжие - богато одетые господа со свитой, навьюченные мулы и слуги!
Я вскочил как ужаленный и помчался прямиком через кусты, по кратчайшему пути. Какое-то время мне казалось, что эти люди поравняются с королём раньше, чем я успею добежать до него. Но отчаяние придаёт сил, сами понимаете, и я побежал ещё быстрее, жадно дыша и перемахивая через кусты и кочки. Я успел. И ещё оставалось достаточно времени для:
- Скорей мой король, сейчас не время церемониться, поднимайтесь! Скорей поднимайтесь на ноги! Приближаются какие-то знатные люди!
- И что в этом странного? Я не препятствую им ехать своей дорогой.
- Но сеньор, Вы не можете сидеть, Вы обязаны встать! Мы же крестьяне! Вы помните? Скорей вставайте и почтительно склоните голову!
- И то верно. Я ж совсем забыл. Я же совсем погрузился в размышления. Я планирую большую войну с Галлией, - к этому времени он поднялся на ноги, но простой фермер сделал бы это гораздо быстрее и проворней, тот вскочил бы как ошпаренный, - и такая мысль на меня набрела, как раз, когда ты прервал этот грандиозный замысел, который...
- Позу поскромнее, Ваше Победоносное Величество, да поживей! Голову наклоните! Ещё! Ещё! Вообще вниз!
Он честно старался, но Боже, у него ничего не получалось! Он не мог склонить голову, а просто наклонялся вперёд всем телом, отчего стал похож на падающую Пизанскую башню. Я не могу описать вам его позу нагляднее. Это было потрясающе недостоверно. У него так плохо получилось разыграть смирение, что вся кавалькада недоумённо нахмурила брови, а пёстро разодетый лакей, замыкавший процессию, замахнулся своим кнутом. Я подоспел вовремя и принял удар на себя. Под градом грубых насмешек я быстро, но убедительно приказал королю не обращать никакого внимания. Он в один миг взял себя в руки, но у него осталось чувство неудовлетворённости. Он был готов напасть и раскидать эту процессию.
- На этом наше приключение закончилось бы, едва начавшись. Без вооружения, мы ничего не смогли бы сделать с этой вооружённой бандой. Если мы желаем успешно закончить наше смелое предприятие, то одевшись как крестьяне, мы должны и вести себя как крестьяне.
- Это мудро. Нечего и возразить. Давай отправимся в путь, сэр Шеф. Я понял, и я запомню это, и постараюсь как следует.
Он сдержал слово. Он старался как мог, но я ещё ни разу не видел, чтобы получалось хуже. Представьте себе ребёнка - гиперактивного, неосторожного, ищущего приключений, старательно творящего одну проказу за другой, и так весь день. И его бедную мать, которая уже с ног сбилась, и только успевает его спасать: то за уши его вытащит, когда тот чуть не утонул, то он чуть не свернул себе шею, получая новый жизненный опыт. Представили? Вот и мы с королём были типа того.
Если бы я и взаправду мог предсказывать будущее, и предвидел бы, что дела пойдут именно так, я бы сказал: "Неет, если человеку охота развлекать себя, выдавая короля за крестьянина, тут никакого хорошего плана не хватит для спокойствия. Лучше уж провести ночь в клетке со львами и крокодилами. Целее будешь".
Первые три дня я вообще не позволял ему входить в лачуги и любые другие жилые помещения. Если он где-то и мог не спалиться, начиная свою крестьянскую карьеру, так это на захолустном постоялом дворе или при дороге. Этим мы и ограничивались. Да, он делал всё что мог, но что с того? Ну не мог он усовершенствовать манеры крестьянина. По крайней мере, я этого не замечал.
Он пугал меня, и не раз. Он делал это всё время, постоянно отчебучивая внезапные чудачества. Вечером второго дня он взял и спокойно достал из-за пазухи длинный кинжал.
- Что за дела, Ваше Величество? откуда это у Вас?
- Купил у торговца на постоялом дворе. Вчера ещё.
- Почему вы решили купить его?
- Благодаря находчивости мы уже избежали несколько опасностей. Благодаря твоей находчивости. Но я размыслил, что будет весьма благоразумным, если я буду вооружён. Потому что находчивость может и не сработать когда-нибудь.
- Но людям нашего сословия вообще запрещено носить оружие. Что скажет господин? Какой-нибудь господин. Просто, какой-нибудь, любой господин. Что скажет он, или вообще кто-нибудь, какого угодно сословия, если неожиданно увидит крестьянина вооружённого кинжалом?
Нам очень повезло, что мы шли одни, когда король достал кинжал. Я убедил его выкинуть оружие, но проще было убедить маленького ребёнка выбросить цветную конфету, которую ему только что дали. Мы пошли дальше. Молча. Погружённые в свои мысли. Наконец, король сказал:
- Но если ты знал, что я решился поступить неразумно или даже опасно, почему ты сразу не предупредил меня, чтобы я отказался от этого?
Я был поражён этим вопросом. Я был поставлен в тупик этим вопросом. Я не вполне понимал, куда он клонит, и как ему ответить на эту нелепицу. Поэтому, по здравому размышлению, я ответил как есть:
- Но сэр, как я могу знать, что Вы думаете?
Король резко остановился и уставился на меня.
- Я думал ты искусней Мерлина. В магии ты силён, это так. Но пророчества труднее магии. Мерлин - пророк.
Я понял, что допустил промах. Нужно вернуть утраченные позиции. Зрело поразмыслив, и хорошо обдумав ещё раз, я принялся отмазываться:
- Сэр, Вы меня неправильно поняли. Сейчас объясню. Есть два пророческих дара. Один дар позволяет предвидеть события, которые произойдут вскоре. Другой позволяет предсказывать то, что случится через столетия и целые эпохи. Как Вы думаете, какая способность сильнее?
- О! Вторая. Это очевидно для любого.
- Верно. А Мерлин может так?
- Ну да, хотя не так далеко. Он напророчил о моём рождении, и о том, что я стану королём, за двадцать лет до того.
- А ещё дальше в будущее он заглядывал?
- Он такого не рассказывал, насколько я знаю.
- Вероятно, это его горизонт. У нас пророков есть выражение - "горизонт событий". Горизонт некоторых знаменитых пророков составлял сотню лет.
- Да больше. Мне так кажется.
- Были два самых знаменитых. У одного был четыреста, а у другого шестьсот. А ещё у одного семьсот двадцать.
- Ничего себе! Вот это талантище!
- Но знаете, если их сравнить с моим горизонтом, окажется, что их горизонт просто ничто.
- Что? Ты хочешь сказать, что ты, в самом деле, можешь заглянуть сквозь такую бездну времени...
- Семьсот лет? О, сеньор, моё виденье, острое, словно взгляд орла, может проникать так глубоко, что я вижу будущее этого мира через тринадцать с половиной столетий.
Если бы вы видели, с каким удивлением король выпучил глаза - они чуть не вылезли из орбит. Брэд Мерлин, твоя карта снова бита. А ты этого даже не знаешь.
С этими людьми было просто - никогда не требовалось доказывать подобные утверждения. Всё, что требовалось: обставить факт похудожественней. И никому не приходило в голову усомниться.
- Так вот, мой король, - продолжил я, - у меня есть оба пророческих дара. Я могу предвидеть близкое и далёкое. Просто на каждый из них нужно настраиваться по-своему. Но скажу Вам откровенно, я редко практикуюсь на коротких дистанциях. В основном, гляжу в далёкое будущее. Я же политик, долг повелевает. Нельзя пренебрегать.
У Мерлина нет другого выбора, он может практиковаться только на коротких пророчествах, или как говорим мы, профессионалы, "предвидеть всё на пол-шага вперёд". Конечно, я иногда загораюсь и, так сказать, заигрываю с близким будущим, но нечасто. Почти никогда. Да Вы и сами знаете. Все только об этом и говорили. Про то, как я предсказал, что Вы приедете в Долину, и даже предсказал точно час Вашего прибытия, за три дня до того.
- Да, точно. Я сейчас вспомнил.
- Мне было бы в сорок раз проще предсказать Ваш приезд, и я смог бы разглядеть его в тысячу раз подробней, если бы это произошло не через два-три дня, а через пятьсот лет.
- Как поразительно, просто волшебство!
- Да. Верный признак, по которому можно отличить истинного эксперта. Для него предвидеть то, что будет через пять столетий, привычней чем предвидеть то, что будет через пять минут.
- А если рассудить, то должно быть в точности наоборот. Видеть то, что в пятьсот раз ближе, должно быть в пятьсот раз проще. Самое близкое будущее может предвидеть даже тот, у кого нет никакого дара. Скажу тебе, сэр Шеф, наука пророчеств противоречит жизненному опыту, превращая столь удивительным образом простое в сложное и наоборот.
Он был очень мудр. Крестьянская одёжка не могла скрыть это. Его можно было бы узнать и в скафандре, если послушать, как он рассуждает.
Зато теперь у меня появилось новое занятие, очень насыщенное. Король так страстно желал узнать всё, что случится в будущем, в течении всех тринадцати столетий, на которые простреливал мой взгляд, будто он сам собирался дожить то тех времён. И я шпарил без оглядки, стараясь удовлетворить внезапно возникший спрос на предсказания. Все мы совершаем необдуманные поступки. Рассказать королю, что я такой крутой пророк был один из самых необдуманных. Но и у этого были свои плюсы. Пророки в работе не напрягают свой мозг. Конечно, они используют его в повседневной жизни, но в их профессии другая специфика, использование интеллекта не требуется. Можно расслабиться и дать отдых извилинам. Дар пророчества, по сути, дар Духа, и когда в вас начинает действовать Дух пророчества, вы можете поставить мозг на паузу, чтобы он передохнул, а слова начинают выходить сами по себе. Одни начинают говорить на непонятных языках, но другие изрекают пророчества.
Каждый день нам попадались странствующие рыцари и типа того. Каждый раз их вид разжигал в короле воинственный дух. Он бы забылся, нет сомнений, и сказал бы им что-нибудь, что бросило бы на него тень подозрения, или даже неблагонадёжности, поскольку совершенно не совпало бы с его социальным статусом по нашей легенде. Поэтому я отводил его с дороги, на время. А он стоял в кустах и пожирал их глазами. И в этих глазах был благородный блеск, его ноздри раздувались как у боевого коня, и я понимал, что он страстно желает хорошей стычки. Около полудня, в третий день я был вынужден принять меры безопасности. Я уже решился было на это в тот момент, когда мне прилетело кнутом, двумя днями ранее, но потом передумал. Потому что мера предосторожности сама по себе была небезопасна. Теперь я снова вспомнил о ней, и вот как это произошло. Я шёл, ни о чём не думая, пророчествуя во всю силу, отключив свой мозг, и внезапно, запнулся о корень и шлёпнулся на землю. В первую минуту я даже думать не мог, от неожиданности и ужаса. Потом, мягко и бережно распаковал рюкзак. У меня там лежала ручная динамитная бомба в ящичке, обёрнутая мягкой тканью. Это была очень предусмотрительная мера безопасности, и это была очень полезная вещь в странствиях: времена неспокойные, и может быть выпадет случай, совершить с её помощью ещё одно полезное чудо. Когда-нибудь. Однако, учитывая не слишком надёжную конструкцию, бомба в личной поклаже очень нервировала меня. Мне совсем не хотелось взорвать себя и короля. Это уже теракт, сами понимаете. Всё-таки, чтобы не выкидывать её, нужно придумать какой-нибудь безопасный способ транспортировки заряда.
Я отошёл подальше, распаковал поклажу и сунул бомбу в кошелёк на поясе. Как раз в этот момент показалась пара рыцарей. Король стоял посреди дороги, словно величественная статуя, и глазел на них. Конечно, он опять забылся. И прежде чем я, увлечённый опасным делом, успел крикнуть ему, чтобы он остерёгся, пора уже было отпрыгивать с дороги в сторону, и хорошо, что король сам сообразил сделать это. Он-то, безо всякой задней мысли, думал, что они объедут его. Объедут грязного, презренного крестьянина. Он сам-то объезжал когда-нибудь простолюдина?
Да ему даже не представилось случая сделать это, потому что крестьяне, завидев его или любого другого рыцаря, тут же благоразумно убирались подальше от опасности. Поэтому, рыцари не обратили никакого внимания на то, что на дороге какой-то оборванец. Это его забота - смотреть по сторонам. Если бы он не отскочил, они бы его затоптали, и только посмеялись бы над этим.
Король был чертовски зол. Он тут же бросил им вызов, используя подходящие эпитеты со всем королевским достоинством. Рыцари ещё не успели отъехать. Они заколебались, превелико изумлённые, и, повернувшись в сёдлах, посмотрели на нас, словно сомневаясь, стоят ли такие отбросы как мы того, чтобы уделять нам какое-то внимание. Потом они повернули коней и ринулись. Нельзя было терять ни секунды.
Я ринулся на них. Я бросил им неслыханный, повергающий, в три кардана, в три цилиндра, в карбюратор, в крестовину, трёхэтажный вызов, на фоне которого, брошенный королём вызов сразу затерялся где-то на уровне лопухов, росших у цокольного этажа. Они уже почти домчались до короля, когда до них дошло. Обезумев от ярости, они осадили коней так резко, что те присели на задние ноги. Развернулись и попёрли на меня. Плечом к плечу. До них было не больше сотни шагов, когда я вскарабкался на большой валун у края дороги. Находясь в полусотне шагов, они опустили копья, нацелив их на меня, и склонили свои бронированные головы к шеям коней. Их плюмаж развевался, словно клубы пара у неистово несущегося паровоза. Величественное и впечатляющее зрелище. Я прицелился, и когда они приблизились ещё немного, метнул взведённую бомбу так, чтобы она ударилась оземь прямо перед носом их коней, а сам спрыгнул за валун.
Это было чётко, это нужно было видеть. Впечатление было такое, что на реке Миссисипи взорвался пароход. Следующие пятнадцать минут в воздухе стояла пыльная взвесь, на землю падали мелкие фрагменты рыцарей, их оружия и кусочки конины.
Король подошёл ко мне, как только смог перевести дыхание. В земле возникла большая дыра. Она теперь породит немало легенд среди местных. Потому что отныне, дорожные рабочие (свободные крестьяне близлежащей деревни) будут каждую весну возвращаться к ямочному ремонту этой ямы, и поводов поразмышлять о её необъяснимом и загадочном происхождении у них будет в избытке. Интересно, смогут они её засыпать вообще когда-нибудь?
Потом, я истолковал произошедшее королю. Я сказал, что применил динамитную бомбу. Такие подробности ему не повредят, потому что он умный мужик, наш король. Однако в его глазах это было славное чудо, и ещё один аргумент против Мерлина.
Я рассудил, что будет нелишним поведать королю, что конечно, да, это настоящее чудо, но оно такое редкое и чудесное, что его нельзя повторить просто так, и даже в очень особых условиях, между жизнью и смертью, оно не всегда может получиться. Иначе без сомнения, король вызвал бы меня на бис, как только подходящий субъект попался бы нам на пути. А это было бы не просто. Потому что у меня не осталось больше бомб.
ГЛАВА XXVIII
МУШТРОВКА КОРОЛЯ
Утром четвёртого дня, когда взошло Солнце, мы были уже час в пути, топая по утреннему холодку. Всё, я решился. Король обязан пройти инструктаж и тренировку. Так не может больше продолжаться. Нужно заняться художественным образом короля и творчески, но почтительно вымуштровать его. Иначе нам никогда не посетить приличный крестьянский дом. Даже ежу понятно, что это маскарад, жульничество, а никакой не крестьянин. Поэтому я объявил привал и начал:
- Сир, Ваша крестьянская одежда и Ваша крестьянская причёска гармонируют и дополняют друг друга, тут у нас полный порядок. Но между одеждой и между тем, как Вы держите себя - несоответствие. Бросающееся в глаза несоответствие. У Вас решительная походка, благородная осанка. Эти так себя не ведут. Вы стоите слишком прямо, Вы выглядите слишком знатно, слишком самоуверенно. От королевских забот не сутулятся плечи, не сутулится спина и не становится понурым взгляд. Они не наполняют душу страхами и неуверенностью, от которых горбится спина и становится неуверенной походка. Их жалкие жизненные заботы - вот что превращает низкорождённых в таких вот амёб. Вам нужно потренироваться. Вам нужно научиться изображать это бремя нищеты, невзгод, притеснения, обид и других, разных и обычных для них жестокостей, которые лишают этих людей мужества и делают их верноподданными, послушными, всё одобряющими субъектами, к радости их хозяев. Даже дети могут понять, что вы, на самом деле, человек не того сословия, за которого себя выдаёте. Мы спалимся в первой же хате, в которой найдём приют. Убедительно призываю Вас научиться ходить - вот типа того.
Король всё внимательно выслушал, посмотрел и попытался повторить.
- Уже лучше, уже лучше... Подбородок ниже, прошу Вас, вот так, очень хорошо. Взгляд уткните в землю. Заклинаю Вас, не смотрите вдаль вообще, только себе под ноги, десять шагов от себя - максимум. Вот, это лучше, очень хорошо. Погодите секундочку. Вас выдаёт ваша бодрость, Вы слишком решительны. Вам надо чтобы ноги шоркали по земле, ну типа, может видели, как бывает, ходят всякие там... Вот смотрите на меня, покажу. Вот так... Теперь Вы. Ну что-то, где-то. Уже похоже, по крайней мере. Гораздо лучше... Но! Чего-то сильно недостаёт... Не могу уловить чего. Пройдитесь-ка туда-обратно. Я со стороны погляжу, что не так... Голова в порядке... ноги волочатся... плечи ссутулены, взгляд под ноги, подбородок в порядке, походка, осанка... В общем, всё как надо, но... Так-то всё в порядке. Но факт налицо, всё вместе - не в порядке. Что-то не сходится, дисбаланс... Ну-ка, ещё разок, пожалуйста. Думаю, я догадываюсь, в чём тут дело. Да, врубился. Видите ли, требуется полный упадок духа, вот в чём загвоздка. Это как самодеятельность. Технически, все детали в норме, вплоть до причёски и грима. Оболочка идеальна, а духа уныния в этом нет.
- Но что нам теперь делать, чтобы у меня получилось?
- Дайте подумаю. Что-то не приходит мне, что тут можно поделать. На самом деле, проблема в том, что всё Вы делаете правильно, но нет практики. Но мы сейчас в правильном месте, смотрите - всякие корни, камни на дороге, здесь можно разгуляться и под'испортить Вашу величественную поступь. И нам, думаю, никто не помешает. Вокруг только поля и вон какая-то хибара, виднеется там вдалеке. Оттуда нас не разглядят. Будет очень правильно, если мы немного свернём с пути и потратим денёк на маршировку, то есть потренируемся, сир.
Через некоторое время после начала тренировки я сказал:
- Теперь, сир, представьте, что мы подошли к вон той хибаре, и нас встречает местная семья. Покажите, пожалуйста, как Вы поприветствуете главу дома?
Король непроизвольно выпрямился как статуй и сказал с суровой прямотой:
- Эй, холоп, тащи стул. И тащи снедь, какая есть.
- Ах, Ваше Величество, так не годится.
- Не хватает практики?
- Эти люди не называют друг друга холоп.
- Да ты что, правда?
- Да, только знатные люди называют их так.
- Я попробую ещё раз по-другому. Я скажу тогда "эй, крепостной".
- Нет-нет, это может быть свободный человек.
- Ах, да... Может, стоит сказать ему "добрый человек"?
- Да, это годится, Ваше Величество. Но будет ещё лучше, если Вы скажете ему друг или даже брат.
- Брат?! Я, конечно, люблю приключения, но я ещё не выжил из ума, сэр Шеф!
- Не забывайте, что мы притворяемся такими же падонками, как и они.
- Это верно. Ладно. Так я и скажу: "Друг, тащи мне стул, и снедь в придачу".
- Уже лучше, но не совсем. Вы, Ваше Величество попросили всё для себя одного, а не для нас двоих, поняли? Еду для себя и стул для себя.
Король выглядел озадаченным. Да, всё-таки он был не спринтер. Интеллектуально я имею в виду. Его можно было сравнить с песочными часами - он мог впитать свежую идею, но не разом, нужно было время, чтобы она просочилась по крупицам.
- И тебе тоже стул? И ты тоже будешь сидеть?
- Если я не сделаю так, люди почувствуют, что мы только притворяемся равными, и что мы жульничаем, да ещё и неумело.
- Верно. И здорово подмечено. Поразительно, но какими непостижимыми путями истина может просочиться наружу! Значит, он должен принести стулья для меня и для тебя тоже, и еду для нас обоих. И не должно быть никакой разницы ни в нашей пище, ни в нашем питье. Принесут кубок мне и кубок тебе, принесут салфетку мне и салфетку тебе, и он должен будет выказывать нам совершенно одинаковые почести, и мне и тебе и одному столько же, сколько другому.
- Да, и остаётся ещё одно уточнение. Он не должен нам ничего выносить, наоборот, это мы должны будем войти в хижину. А там будет навоз, и возможно ещё какие-то отталкивающие вещи. И есть мы будем вместе со всем семейством. И только после главы семейства. И всё будем делать как все остальные. Если только не окажется, что эти люди крепостные. И нет у них никаких кубков и никаких салфеток. Хоть крепостные они, хоть свободные. А теперь, пожалуйста, пройдитесь ещё, мой господин. Вот так, теперь лучше. Лучше, чем раньше, но не идеально. Ваши плечи привыкли носить тяжесть доспехов, а не мужицкой презренной поклажи, поэтому они не хотят сутулиться.
- Дай тогда мне твою сумку. Я хоть опробую, что значит нести ношу, в которой нет доблести. Я думаю не вес ноши, а её презренный дух сутулит плечи. Потому что доспехи тяжелы, друг мой, но это достойная ноша, поэтому воины держаться бодро в своих тяжёлых доспехах... Никаких "нет", даже не возражай мне. Давай её сюда. Взваливай её мне на спину.
Теперь, навьюченный рюкзаком, он стал гораздо меньше походить на короля.
Он выглядел как обычный человек, которых немало попадалось на нашем пути. Но стойко держались его широкие плечи и прямая спина. Сутулость не была ещё отрепетирована до достоверной непринуждённости. Она вообще не была отрепетирована. Мы продолжили строевую подготовку, и я всё подсказывал и поправлял:
- Ну же, люди должны поверить, что у Вас в жизни сплошные головняки. Представьте, что Вас выжимают досуха безжалостные банки и кредиторы, Вы износились... как истёршаяся подкова, так сказать, и не можете получать удовольствия от жизни... везде враги из Европы... Ваша жена Вас пилит чтобы Вы вынесли ёлку, в смысле, помогли ей хоть раз, а Ваши дети плачут, потому что им идти в школу, то есть, потому что они голодные, а вам ещё в Фонд Национальной Гордости платить пеню.
И так далее, и всё в таком же духе. Я долго учил его, как прикидываться людьми различных сортов: те, кому не повезло в жизни, те, которые терпят жестокую нужду, и те, которые попали в беду. Но для него это были только слова, пустые слова, они для него ничего не значили. Я с тем же успехом мог бы рассказывать ему о космических кораблях, которые бороздят просторы Большого театра. Слово это звук, оно ничего для вас не значит, пока вы на собственной шкуре не почувствуете ту вещь, которую это слово пытается означать.
Например, выражение "работать на износ". В XIX веке не существовало диктатуры профсоюзов и 40 часовой рабочей недели, и весь физический труд был "на износ", люди труда упахивались до смерти, причём в прямом смысле. С другой стороны, "творческие профессии" в ту эпоху почти никак не регламентировались, и очень хорошо оплачивались. На них смотрели с завистью и многие считали это сплошным удовольствием. Многим казалось, что умственным трудом можно заниматься даже даром. В те времена, никто не мог себе и представить, что в будущем, появятся профсоюзы. И эти профсоюзы облегчат участь работников физического труда. Но регламент и повышенные требования доберутся до людей творческих профессий, а оплата работников интеллектуальной сферы упадёт до уровня людей ручного труда и ниже. И тогда рядовому дизайнеру или архитектору, или бухгалтеру или писателю придётся ещё сильнее "работать на износ". И умственный труд станет тяжёлой ношей, а серьёзные физические нагрузки в спортзале станут отдыхом. Вот так-то.
ГЛАВА XXIX
ОСПЯННАЯ ХИБАРА
Мы двинулись в путь уже после полудня. Когда мы подошли к хибаре, то не обнаружили вокруг неё никаких признаков жизни. Урожай на поле подле хибары был уже убран. Поле было так тщательно скошено, что выглядело выбритым, все колосья до единого были подобраны. Изгородь, сарай, всё выглядело жалким и красноречиво говорило о нищете. Не было никакой скотины. Совсем никакой живности. Жуткая, неестественная для сельского дома тишина. Дом, вероятно, был покинут. Одноэтажная хижина. Соломенная крыша потемнела и совершенно истлела, вследствие отсутствия ремонта.
Дверь была слегка приоткрыта. Мы тихонько подошли к ней, переступая неслышно и сдерживая дыхание, без умысла, повинуясь возникшим чувствам. Король постучал. Нет ответа. Мы подождали, и он постучал ещё. Тишина. Я толкнул дверь. Она подалась, и мы заглянули внутрь. В полумраке были различимы какие-то очертания, в которых я распознал женщину, приподнявшуюся с земляного пола и уставившуюся на меня словно спросонья. Потом она произнесла:
- Имейте же жалость! - простонала она. - Уже всё забрали, ничего не осталось.
- Мы здесь не за тем, чтобы отнимать у тебя что-нибудь, бедная женщина.
- Так вы не от священника?
- Нет.
- Вас не лорд сюда послал?
- Нет. Я странствующий... простой человек.
- О! тогда ради Бога, который поразит страданием и смертью, даже вас, невиновных, не задерживайтесь тут, бегите! Это место проклято самой Церковью.
- Позволь нам войти и помочь, ты больна, тебе плохо.
Теперь я освоился в полумраке. Я смог различить её впавшие глаза, упёршиеся в меня, и то, как она изнурена.
- Говорю вам - это место предано анафеме Церковью. Поберегите себя, ступайте отсюда, пока кто-нибудь не увидел вас и не донёс.
- Не бери в голову, мы сами побеспокоимся о себе. Меня нисколько не волнует Церковное проклятье. Позволь я помогу.
- Во имя всего святого, если только Церковь не изгнала отсюда святое, будь ты благословен за твои слова. Во имя Господа, мне бы только глоток воды... Нет же! Забудьте, что я сказала. Берегитесь, бегите отсюда! Потому что здесь вам грозит такая опасность, с которой не сравнится даже Церковь: это болезнь, которая убивает нашу семью. Оставьте нас, добрые и мужественные странствующие простые люди. И будьте благословенны, если только, проклятый Церковью, может благословлять.
Но я уже схватил деревянную чашу и бросился к ручью, оставив короля в доме. До ручья был всего десяток шагов. Когда я вошёл в дом, король открывал ставень, которым окно было закрыто изнутри, чтобы впустить немного света и воздух. В доме стояло омерзительное зловоние. Я поднёс чашу к губам женщины, и она жадно схватила её. В этот миг распахнулся ставень, и свет упал на её лицо. Оспа!
Я подскочил к королю и прошептал ему на ухо:
- Скорей за дверь, сир! Эта женщина умирает от той же болезни, которая опустошила окрестности Камелота два года назад.
Он и бровью не повёл.
- О, я припоминаю... но всё же, останемся и поможем.
Я снова зашептал:
- О, мой король, не должно этому быть. Вы должны покинуть это место.
- Ты желаешь добра, и слова твои не лишены мудрости. Но это будет позор, если король испугается. И это будет позор, если истинный рыцарь побоится замарать руки там, где нужна его помощь. Оставь, я не пойду. Но ты должен идти. Церковное проклятье не касается меня, но тебе не позволено здесь быть. И ты столкнёшься с её тяжелой рукой, если дойдёт молва, что ты нарушил запрет.
Это место было слишком опасно, чтобы король оставался здесь. Это могло стоить ему жизни, но спорить с ним было бесполезно. Если он считал, что его рыцарская честь требует, чтобы он рисковал здесь жизнью, это был единственный весомый аргумент. Он остаётся, и ничто не сможет воспрепятствовать ему. Я понимал это и поэтому оставил тему. Сам я был привит от оспы и мне она не грозила. Женщина сказала:
- Доблестный сэр, будете ли Вы так добры, чтобы сходить, пожалуйста, в ту комнату и рассказать мне как там дела? Расскажите как есть, я уже не боюсь. Моё материнское сердце уже не может разбиться, оно и так разбито.
Я уже повернулся было, чтобы пойти в другую комнату, но король сказал:
- Сиди здесь, и дай этой женщине поесть что-нибудь. Я схожу.
Он снял рюкзак, но не пошёл сразу, а медлил, глядя на мужчину, который лежал в тёмном углу неподвижно, не обращая на нас внимания, не произнося ни звука.
- Это твой муж? - спросил король.
- Да.
- Он спит?
- Благодарение Всевышнему за эту милость. Уже несколько часов. Могу ли я
чем-нибудь выразить свою благодарность за это! За то, что он уснул этим сном. За то, что теперь он спит.
Я сказал:
- Тогда давайте не будем так громко разговаривать. А то мы его разбудим.
- Ах, Вы об этом... Нет. Не разбудите. Он умер.
- Умер?
- Да. Знаете, что я подумала, когда поняла это? Он ведь теперь не мучается. Теперь его больше никто не обидит. Он теперь на небесах и он счастлив. А если не так, то он теперь в аду и это тоже хорошо, потому что там он не встретит ни аббата, ни епископа. Мы с ним вместе с самого детства. Мы были мужем и женой двадцать пять лет и до этого дня ни разу не расставались. Подумать только, так долго мы жили с ним в любви, и в радости и в горе. Он уже с утра не приходил в сознание. Он бредил, и в бреду ему казалось, что мы с ним снова мальчик и девочка и снова счастливы, и резвимся на лугу. И вот в таких безмятежных видениях он и отошёл. Силы оставляли его не сразу. Сначала он стал шептать еле слышно, а потом ушёл от нас на такие луга, о которых мы не знаем, которые не видел ни один смертный. Он не расстался со мной, потому что в его видениях я ушла вместе с ним, мы шли рука в руке, я слышала, как он это шептал. Какие мягкие у меня тогда были руки, не эти иссохшие лапы. Так он и ушёл, не приходя в сознание. Он покинул меня, но не узнал этого. Кто ещё заслужил милость, уйти так? Кто больше чем он? Это ему награда за ту безрадостную жизнь, которую он выдержал с таким терпением.
В тёмном углу, в котором был проход в другую комнату, послышался слабый шум. Возвращался король. Я разглядел, как он что-то нёс на одной руке, придерживая другой. Когда он вышел на свет, я увидел, что на его руках покоилась тощая девочка лет пятнадцати. Она ещё была в сознании, но уже умирала от оспы. Это был героизм высшей пробы, в своём крайнем проявлении. Это был вызов, брошенный безоружным воином самой Смерти, с явным перевесом на стороне Смерти. Здесь никто не прославит короля. Здесь нет никакой восторженной, аплодирующей публики в золоте и шелках. Несмотря на это, поведение короля оставалось таким же безупречно мужественным, каким оно бывало в тех безобидных стычках, когда рыцари сталкивались с закованными в металл рыцарями, равными себе и по защите и по вооружению. Он был великолепен, грандиозен и велик.
Я сам прослежу: к грубым статуям его предшественников в галереях дворца будет добавлена величественная и возвышенная статуя Артура. На ней будет изображён воин, но не облачённый в кольчугу, и не поражающий великана или дракона, как остальные. Это будет герой в простой одежде, несущий на руках ребёнка. Смертельно рискующий жизнью, чтобы мать-крестьянка смогла бросить последний взгляд на своё дитя и отойти с миром.
Он положил её подле матери. Та дала волю своей нежности и принялась изливать переполнявшие сердце чувства. Можно было заметить, как глаза ребёнка вспыхнули едва заметным огоньком. И всё. Мать бросилась ей на шею, она целовала её, жалела её, умоляла сказать хоть слово, но та только шевелила губами, не произнося ни звука.
Я вытащил из рюкзака фляжку медицинского эликсира, но женщина запретила, сказав:
- Нет, не мучайте её... Лучше пусть так. А то это может вернуть её к жизни. Такие добрые и сердечные люди, как вы не должны заставлять её и дальше мучиться. Сами посудите - ради чего ей теперь жить? Её братьев больше нет, её отца больше нет, её матери скоро тоже не будет, Церковь предала её анафеме. Ей негде найти крышу над головой, никто её не поддержит. Даже когда она будет умирать от голода в канаве. Она останется совсем одна. Я даже не спрашиваю Вас, о доброе сердце, жива ли её сестра в той комнате. Если бы она была жива, Вы бы не оставили бедняжку там одну...
- Она покоится с миром, - прервал король мягким голосом.
- Я и не желаю ничего другого. Как богат этот день на дары! Ах, моя Эни, ты скоро встретишься со своей сестрой. Тебя сопровождает такой проводник, которому никто не сможет помешать.
И она продолжила шептать и ворковать над девочкой, гладя её лицо и волосы, целуя и называя ласковыми именами. Но в стекленеющих глазах ребёнка, не было даже проблесков осмысленности. Я заметил, как на глазах короля выступила слеза и скатилась по лицу. Женщина тоже заметила это и сказала:
- Да, теперь я вижу: у тебя тоже дома жена, бедняжка, и вы с ней, бывало, ложились спать голодными, много раз, потому что отдавали свою корку хлеба вашим малюткам. Ты знаешь, что такое нищета. Ты знаешь, как терпеть ежедневные обиды от этих, и ты знаком с тяжёлой рукой Церкви и короля.
Неожиданное попадание в десятку. Король вздрогнул, но смолчал. Он усвоил мои уроки и для неумелого новичка хорошо заучил свою роль. Чтобы разрядить обстановку, я предложил женщине еду и питьё, но она отказалась и от того и от другого. Она не желала, чтобы что-нибудь встало между ней и её избавлением. Тогда я осторожно сходил в другую комнату и принёс её второго ребёнка и положил рядом с ней. Она снова разразилась причитаниями. Второй эпизод, неожиданно, оказался ещё тяжелее.
Я попытался разрядить обстановку и попросил её рассказать, как это всё случилось.
- Да вы и сами всё знаете, испытали наверно подобное на себе... От такого не зарекается ни один нашего сословия во всей Британии. Это потрёпанная и скучная история. Мы бились как рыба об лёд, борясь с нищетой, и преуспели. Я имею в виду, что все были живы и жили все вместе. А больше и не требовалось. Но пришли беды, которые нельзя было отвратить. Этот год их принёс. Беды пришли все разом. Как говорится, семь бед - один ответ. Они погубили нас. Много лет назад, наш сеньор посадил на нашей земле фруктовые деревья. На самом лучшем участке к тому же. Как же зло и бесчестно он с нами поступил...
- Но это его право, - прервал король.
- Я и не отрицаю это, так оно и есть. Так говорит закон - всё, что принадлежит господину принадлежит ему и всё, что принадлежит мне, тоже принадлежит ему. Наша ферма была взята в аренду, поэтому она его собственность, и он может поступать, как того пожелает. Но я говорю о другом. Недавно обнаружилось, что из тех деревьев три поломаны. Все трое наших взрослых сыновей побежали, с перепугу, донести о преступлении. Их заключили в темницу лорда, который сказал, что они лгут, отрицая свою вину, и поэтому они будут гнить в темнице, пока не сознаются. Но им не в чем было сознаваться, они были не виновны, поэтому их пытали там, пока они не умерли.
По одному человеку за одно дерево. Полагаю, теперь Вы добавите, что и это тоже право господина. Подумайте только, в каком состоянии мы очутились: мужчине, женщине и двум девочкам собирать урожай, посаженный куда большими силами. Мы день и ночь защищали урожай от голубей и прочих животных, которых запрещено убивать и даже нельзя причинять им малейшего вреда. Наш урожай поспел в то же время, что и господский. Тогда нас созвали убирать урожай на господских полях. Естественно за просто так. Мы и представить не могли, что нас с мужем и дочками заставят работать и за наших заключённых в темницу сыновей. Но господин смилостивился и насчитал нам работу только за двоих из них, потому что, к счастью, третий как раз умер в темнице. Всё это время наш собственный урожай перезревал и пропадал. Всё это время священник и епископ вызывали нас убирать их урожай, потому что он тоже перезревал и пропадал.
Из-за этого потом епископ конфисковал весь наш урожай. Потому что его урожай перезревал и пропадал по нашей вине. Они забрали всё. Они конфисковали и заставили нас самих убирать для них наш конфискованный урожай. Без оплаты. Они не разрешили даже брать себе на еду, и мы голодали, но работали, за этим следил специальный человек. Самое плохое случилось, когда я безумно отчаялась от голода, потеряв своих ребят, скорбя от того, что мой муж и мои доченьки голодают и страдают, я потеряла самообладание и кощунствовала против Церкви. Ах, как я кощунствовала против Церкви, против их жестокой религии! Это было десять дней назад. Они прокляли меня, и я упала поражённая этой болезнью. И потом пришёл священник и сказал, что это заслуженное мной наказание, потому что я недостаточно боялась Грозного Бога, который казнит тех, кто Его не боится. Но я упорствовала, и навлекла на свою голову и голову дорогих мне людей страшное отлучение из Рима... С этого-то дня все сторонятся нас, страшатся и избегают. Никто даже и не придёт проверить, живы мы или нет. И остальные тоже слегли следом за мной. Но я взяла себя в руки. Я заставила себя встать, потому что я мать и жена. Еды у нас оставались какие-то крохи. Даже меньше чем крохи. Но у нас была бесплатная вода, и я поила их. Какой у них был жар, как жадно они пили. А вчера наступил конец. Силы покинули меня. Вчера я последний раз видела своего мужа и младшую дочь живыми. А потом я просто лежала и слушала. Знаете, как долго я лежала, вслушиваясь в каждый вздох, который раздавался...
Тут она мельком взглянула на свою старшую дочь и у неё вырвалось: "О, моя доченька!" Она бессильно обняла её коченеющее тело своей рукой, словно ангел смерти накрыл её своим крылом.
ГЛАВА XXX
ТРАГИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ В ГОСПОДСКОЙ УСАДЬБЕ
К полуночи всё было кончено. Кроме нас, осталось четыре тела. Мы накрыли их каким-то тряпьём, которое отыскали в хижине и отправились в путь, заперев за собой дверь. Этот дом станет их склепом, потому что они не имеют право на похороны по католическому обряду, и вообще не могут быть преданы Освящённой земле. Словно псы, или дикие звери или прокажённые. Среди их соседей не нашлось бы такого, кто имея надежды на жизнь вечную, оказался бы столь неосмотрителен, и своими руками лишил бы себя надежд, уделив хоть какое-нибудь внимание этим изгоям, на которых лежала суровая кара.
Не прошли мы и четырёх шагов, как я уловил шелест ног по гравию. У меня сердце ушло в пятки. Никто не должен видеть, как мы выходим из этого дома. Я потянул короля за одежду. Мы отступили и укрылись за углом хижины.
- Здесь мы в безопасности, - сказал я, - но были на волосок, так сказать. Если бы ночка была светлее, то они нас заметили бы. Кажется, они были близко от нас.
- Быть может, это вообще не человек, а зверь.
- Быть может. Вероятно, так и есть. Но человек ли это, зверь ли, будет разумно подождать здесь минутку, пока оно не пройдёт и наш путь не очистится.
- Ойо! Оно приближается...
Так и есть. Шаги приближались к нам, кто-то шёл прямо к хижине. Только зверь рискнул бы подойти сюда, поэтому я рассудил, что можно не бояться. Я уже был готов выйти, но король удержал меня за руку. В этот миг, в тишине раздался тихий стук в дверь хижины. Я вздрогнул. Стук повторился, а потом мы услышали, как кто-то осторожно, тихим голосом произнёс:
- Мать! Батя! Открывайте! Мы освободились и принесли такие вести, что вы побледнеете. Нельзя мешкать. Мы должны бежать! Ну! Они не слышат. Мать! Батя!
Я потянул короля к дальнему углу сарая и сказал:
- Скорей, дорога очистилась, нужно идти.
Король колебался, собираясь возразить, но тут мы услышали, как распахнулась дверь, и стало понятно, что эти несчастные проникли в семейный склеп:
- Идёмте, мой господин! Сейчас они высекут огонь, а потом мы услышим такое, что снова резанёт сердце по живому.
С этого момента он больше не колебался. Когда мы дошли до дороги, я почти бежал. Король после случившегося, отбросил собственную гордость, и следовал за мной. Мне не хотелось даже думать, что там сейчас происходит. Я не смог бы вынести это заново, даже в воображении. И даже не вспомнил, что мы забыли в хижине наш рюкзак. Желая выбросить все эти мысли из головы, я начал разговор на первую тему, пришедшую мне в голову:
- У меня иммунитет. Ну, то есть я типа переболел тем, от чего погибли эти люди. Поэтому мне ничего не грозит, но если Вы не переболели оспой, то...
Он прервал меня, не дав договорить, что он в опасности. Тут я понял, что на самом деле его тревожит:
- Эти молодые люди сказали, что освободились. Но как? Не похоже, чтобы их господин освободил этих людей.
- О! Конечно нет. Я не сомневаюсь, что они сбежали.
- Вот! Это меня и беспокоит. Я опасался, что это так, и твои подозрения подтверждают, что ты опасаешься того же.
- Отчасти Вы правы, но всё же, я не говорил, что опасаюсь. Я догадываюсь, что они сбежали, но даже если это так, у меня нет никаких сожалений и опасений.
- У меня у самого нет никаких сожалений и опасений. Дело в том что...
- В чём дело, Ваше Величество? Тут нам не о чем беспокоиться.
- Если они сбежали, то долг обязывает нас, задержать их и вернуть господину. Потому что человеку благородного сословия не подобает допускать столь дерзкое и грубое нарушение со стороны этих личностей их сословия.
Опять началось. Он не мог увидеть вторую сторону сути. Он был рождён среди этого, воспитан среди этого, в его венах текла знатная кровь, которая была отравлена этой непредумышленной жестокостью, которая досталась ему в наследство от длинной вереницы предков, в которой каждый внёс свою лепту в дело отравления душ своих потомков. Заключить в темницу невинных людей, безо всяких улик, и заставить голодать их семью, это не было злом, поскольку они были всего лишь крестьяне, и принадлежали господину. А то, что развязка получилась такой жуткой - это вообще не проблема. Но то, что люди сбежали из несправедливого заключения, это было грубое и оскорбительное нарушение прав. Такое не должно встречать сочувствия ни у одного сознательного гражданина, который помнит о своём долге, и о правах священной правящей касты.
Я больше получаса бился над тем, чтобы мы сменили тему разговора. Это удалось сделать, только благодаря новому происшествию. Когда мы поднялись на пригорок, в глаза бросились отсветы пламени на макушках деревьев вдалеке.
- Что-то горит, - сказал я.
Пожары меня интересовали особенно сильно, потому что я открыл страховое дело и вдобавок тренировал пожарную команду с пожарной повозкой и пожарным паровым насосом, рассчитывая со временем организовать настоящую пожарную часть с каланчой.
Священники выступали против страхования имущества от пожара и против страхования жизни, по причине того, как они объясняли, что это была дерзкая попытка воспрепятствовать воле Божьей. Я убеждал их обратить внимание на то, что страховка ни в малейшей степени не препятствует Божественной воле, и чему быть, того не миновать. Просто страховка облегчает участь человека, потому что, если у тебя есть страховой полис, то твоё горькое горе будет разбавлено финансовой поддержкой. Смышлёные книжники праведно отвечали, что в этом случае человек играет в азартную игру, что само по себе грех, но при этом он делает ставку против Бога. Ну как вам такое вероисповедание?
У них даже появилось святое дело - бороться против страхования. Но и в таких условиях бизнес процветал. Как правило, рыцари были недалёкими ребятами, а попадались и откровенно деревянные, поэтому они всегда были открыты для любых неубедительных аргументов фарисействующих в рясах. Те пользовались этим, и со святым рвением распространяли среди рыцарства благочестивые суеверия. Но всё же, бравые воины смогли увидеть практическую выгоду в практической стороне вопроса. К тому же, рыцари имели и свои профессиональные суеверия, мастерски впиаренные в их среду. И вот уже, во время штабелирования павших на турнирах, редко находили такого, кто не имел бы страхового полиса в своём шлеме.
Вокруг нас была кромешная тьма, и мы притормозили, вглядываясь в красные всполохи среди тишины, пытаясь понять, что там происходит. Вслушивались в неясные звуки, которые урывками долетали до нас издали. Иногда они долетали до нас, и становились громче, но когда мы уже надеялись определить, кто кричит и почему кричит, они становились тише и снова стихали, оставляя эту загадку нераскрытой. Мы, всё же, двинулись с пригорка в том направлении, и извилистая дорога сразу завела нас в абсолютную тьму полуночного леса.
Мы пошли на ощупь и прошагали, наверно, уже пол-мили. Крики становились заметно ближе. Приближалась гроза. Ветер время от времени принимался громко шелестеть листвой, мерцали далёкие вспышки молний, стали слышны раскаты грома.
Я шёл впереди и внезапно уткнулся во что-то мягкое, но массивное. От моего толчка это нечто отскочило от меня. В тот самый миг ярко сверкнула молния, и я увидел в шаге от себя искажённое человеческое лицо. На суку болтался повешенный! В короткий миг вспышки мне показалось, что он специально гримасничает, чтобы нагнать жути. Понятно, что это было не так. Отвратительное зрелище.
Тотчас раздался оглушительный удар грома, и стали падать крупные капли. Не беда, попробуем снять этого человека. Быть может, в нём ещё теплится жизнь. Почему бы и не попробовать? Кто, если не мы? Молнии ярко сверкали одна за другой, выхватывая кадры дня среди ночи. Повешенный то внезапно появлялся из тьмы, то исчезал вновь, оставляя в глазах силуэт, ещё более тёмный, чем чернота ночи. Я сказал королю, что нужно попытаться его снять. Король с ходу отверг:
- Если он повесился сам, то добился только того, что его имущество отойдёт его господину. Если его повесил кто-то, вероятно у того было на то право. Пусть висит.
- Но...
- Никаких но. Пусть остаётся. И совсем по другой причине. Оглядись вокруг, когда будет следующая молния.
В пятидесяти шагах от нас болтались ещё двое!
- Не та погода, чтобы воздавать ненужные почести мертвецам. Живых тут нет. Пойдём, не стоит мешкать во время грозы.
В том что он сказал, был здравый смысл, и мы двинулись дальше. На протяжении следующей мили, в свете молний, нам попались ещё шестеро повешенных. Да, скверные дела творятся в этом лесу. Крики приблизились настолько, что теперь было слышно, что множество людей орёт неподалёку. Неразборчиво, но громко орали мужчины. Вдруг по лесу пробежал человек. Он мелькнул среди деревьев на миг, и за ним гнались другие люди. Все они исчезли в глубине леса. Вот, опять там же, мелькнули люди. Снова повторилось. Не знаю, были это разные люди, или так долго и упорно убегал один и тот же. Но мы шли. Внезапно, дорога, сделав резкий поворот, вывела нас на опушку леса. Всё вокруг было ярко освещено пламенем - горела большая усадьба, вернее то немногое, что от неё осталось. Повсюду друг за другом гонялись люди.
Я сказал королю, что для таких странников, как мы с ним, это место небезопасно, лучше не выходить на свет, пока всё не уляжется. Мы отступили и, укрывшись в чащобе, ещё долго наблюдали, как толпа охотилась за какими-то мужчинами и женщинами. Чудовищная охота продолжалась почти до рассвета. Пожар догорел, буря унялась, голоса и шаги постепенно стихли. Тишина и темень окутали всё вокруг.
Мы вышли из леса и осмотрелись. Потом, двинулись в путь, несмотря на то, что чувствовали себя уставшими, и очень хотели спать. Мы энергично шагали, пока то место не осталось далеко позади. Там мы наткнулись на хижину угольщика, где попросили гостеприимства. Нас впустили. Жена угольщика уже проснулась, но мужчина ещё спал на охапке соломы, прямо на земляном полу. Женщина выглядела тревожно. Я ей поведал, что мы путешествуем по делам, и что мы сбились с пути и бродили всю ночь по лесу. Тогда она стала разговорчивей и спросила, слышали мы о том, какие страшные происшествия случились в господской усадьбе в Эйблсуре? Да мы слышали, но всё что нам сейчас нужно это лечь и выспаться. Тут вмешался король:
- Продайте нам ваш дом, а сами уходите отсюда. Наше присутствие опасно для вас. Вчера мы посетили дом, в котором все умерли от Чёрной Оспы.
Это было благородно, но бессмысленно. В те времена народ болел оспой не массовыми эпидемиями, а всё время, по одиночке, или семьями. Эта болезнь задевала до 90% людей. Выжить удавалось далеко не всем. Выжившим после тяжёлой болезни, в награду часто доставалось рябое, испещрённое оспинами лицо. Я сразу обратил внимание, что женщина и её муж уже имели такие украшения. Но хозяйке понравился благородный вид короля, она почувствовала себя уверенней и перестала опасаться. Было заметно, что предложение короля произвело на неё огромное впечатление. Конечно, в её жизни это было большим событием - повстречать обычного с виду человека, который готов был, с королевским великодушием, купить весь их дом ради одной ночёвки. Поэтому она нас сильно зауважала и постаралась расположить нас с максимальными удобствами в этой простой хижине.
Мы проснулись уже после полудня, и были так голодны, что королю даже понравилась та простая крестьянская пища, которую нам предложила хозяйка. У этой пищи, при ближайшем рассмотрении, были проблемы не только с количеством, но и с качеством. Скажу больше, всё меню состояло в основном из лука, но, к счастью, еда подавалась с хлебом. Простым, чёрным крестьянским хлебом, сделанным из соломы и ржи. Женщина рассказала нам, что произошло накануне.
В десять или одиннадцать вечера, когда все уже легли спать, запылала усадьба. Посёлок бросился спасать обитателей усадьбы. Спасли всю господскую семью. Всех, кроме хозяина. Его не смогли найти. Все неописуемо горевали об утрате. Два храбрых крестьянина пожертвовали своими жизнями, обшаривая пылающий дом в поисках его драгоценной особы. Другим храбрым крестьянам повезло больше, они остались в живых, потому что удалось отыскать хозяина, точнее то, что от него осталось. Труп обнаружился невдалеке от дома, связанный, с кляпом во рту, с полутора десятком ножевых ранений. Кто это сделал? Подозрение пало на семью таких же простолюдинов, живших по соседству. Буквально незадолго до того, господин поступил с ними очень сурово. И соответственно, учитывая тяжесть содеянного, подозрения пали на близких и друзей этой семьи. Одних подозрений было достаточно, и вооружённые слуги господина объявили военный поход против предателей. Вся общественность тут же примкнула к этому походу. Муж этой женщины действовал в рядах этой толпы и вернулся незадолго до рассвета. Теперь он ушёл разузнать как обстановка.
Пока мы это слушали, муж вернулся с задания. Его донесение было отвратительно. Восемнадцать врагов было повешено или забито до смерти. Два храбрых крестьянина и тринадцать заключённых господской темницы сгорели заживо.
- А сколько всего узников было в темнице?
- Тринадцать и было.
- И все сгорели?
- Все.
- Но ведь люди прибежали на помощь вовремя. Они спасли семью господина. Как же так вышло, что они не смогли спасти ни одного заключённого?
Мужчина выглядел озадаченным и сказал:
- Да разве можно было открывать темницу в таких обстоятельствах? Ведь кто-нибудь мог сбежать в суматохе.
- Значит, ты думаешь, что ни один не отпирал темницу?
- Нет, никто даже не подходил к темнице. Все были заняты поисками. Как быстро распространился огонь, всё-таки. Но мы поставили часового на тот случай, если кто-то из заключённых в отчаянии сломает решётки. Чтобы часовой убил тех, кто попробует бежать. Но раз из темниц никто не выбежал, значит, никто не вырвался.
- Тем не менее, трое сбежали, - сказал король, - и вы проявите уважение к закону, если как можно скорее объявите то, что я сказал, и направите правосудие по их следу. Это они убили барона и подожгли дом.
Я даже не сомневался, что он это сказанёт. Сначала мужчина и его жена слушали эту новость с заметным интересом и нетерпением, словно желая скорее бежать и рассказывать её всем. Но когда король закончил, на их лицах проявилось какое-то иное выражение, и они принялись нас расспрашивать. Я сам отвечал на все вопросы и зорко следил за тем, какое впечатление производят мои ответы. Мне очень быстро стало понятно, что информация - кем оказались сбежавшие узники, отчего-то полностью поменяла настрой этих людей. Горячее желание наших гостеприимных хозяев пойти и донести сделалось теперь неискренним и ненастоящим. Король не заметил перемены, и меня это вполне устраивало. Я перевёл разговор на тему других подробностей ночного происшествия и заметил, какое облегчение принесла смена темы.
Самым гнусным и заслуживающим особого упоминания в этом деле была готовность, с которой эти угнетённые повернули свою злобу против таких же, как сами они, во имя интересов своих угнетателей. Казалось, что и этот мужчина и эта женщина считают, что в разборках между кем-то из простолюдинов и их хозяином будет законно, а значит совершенно естественно, если каждый из остальных бедняков встанет на сторону хозяина и будет биться за него, ни на секунду не задумавшись, прав тот по сути или нет. Этот человек ходил помогать вешать своих собственных соседей и делал это с усердием, хотя знал, что против них есть только скоропалительные подозрения, за которыми не было ни единого доказательства. И тем не менее, ни он ни его жена, казалось, не видели в этом ничего ужасного.
Такое тяжело видеть человеку, у которого в голове великая мечта о республике. Мне вспомнились времена тринадцать столетий спустя, когда "белая шваль" нашего Юга, которая сама была презираема и частенько притесняема тамошними рабовладельцами, и которая была обязана своей нищетой, как раз тому самому рабству, с его бесплатной рабочей силой, тем не менее, подобострастно примкнула к рабовладельцам и поддержала политическое движение за сохранение и ужесточение рабства. В итоге именно они повесили мушкеты на плечо и отправились жертвовать своими жизнями в попытке помешать уничтожению того самого общественного института, который попирал их и ломал их судьбы. Это плачевное положение дел немного искупала только одна деталь - "белая шваль" втайне сама ненавидела рабовладельцев, от которых терпела унижения. Это чувство внешне не проявлялось, но оно было в них по факту и могло неожиданно выплеснуться, и неожиданно выплёскивалось в определённых обстоятельствах. Это показывало, что даже такие подонки всего лишь люди, даже когда пытаются показать всем свою важность.
Вот и получалось, что этот угольщик был предшественником "белой швали" с Американского Юга времён Гражданской войны. Пока я думал об этом, король проявил нетерпение и сказал:
- Пока вы тут судачите, правосудие не может восторжествовать. Вы полагаете, что преступники будут сидеть и дожидаться вас в отчем доме? Они не станут вас ждать, они спасутся бегством. Сообщите, что по их следу нужно пустить конный отряд с собаками.
Женщина слегка побледнела, но я заметил. Мужчина выглядел беспокойным и нерешительным. Я сказал:
- Пойдём, друг, я немного провожу тебя и покажу, в каком направлении они могли попытаться улизнуть. Если бы эти ребята подозревались, всего лишь, в уклонении от соляной подати или в подобных пустяках, я может даже был бы против того, чтобы их схватили. Но когда люди убивают такого знатного господина, и, к тому же, поджигают его дом, это другое дело.
Это было сказано для того, чтобы это услышал король. Чтобы успокоить его. Когда мы вышли на дорогу, мужчина помедлил, а потом собрал всю свою решимость и пошёл вперёд, хотя явно без воодушевления. Тогда я спросил его:
- Кто эти люди тебе? Родственники?
Он так сильно побледнел, что это стало заметно, даже сквозь угольную пыль на его лице. Он в страхе остановился:
- О, Господи, но откуда ты это знаешь?!
- Я не знал этого, но я проницательно догадался.
- Бедные парни, они пропали. Они были такие хорошие ребята, да...
- Скажи, ты по правде хотел пойти и донести на них?
Он не вполне понимал, куда я клоню и произнёс нерешительно:
- Да-а...
- Знаешь, после этого ты просто негодяй.
Он переварил, что я сказал и обрадовался так, словно я похвалил его.
- Повтори, как ты сказал, брат? Ты хочешь сказать, что не выдашь меня, если я не сделаю то, что велит мне мой долг?
- Долг? У тебя один долг - хранить молчание и дать этим людям возможность спастись. Согласись, что они совершили справедливое дело.
Он выглядел довольным. Довольным, и в то же время его одолевали смутные подозрения. Он огляделся, чтобы убедиться, что никого нет рядом, и сказал осторожно:
- Из каких мест ты пришёл, брат? Ты говоришь такие опасные вещи, и при этом не заметно, чтобы ты чего-то опасался.
- Эти слова не опасны, пока я их говорю такому же человеку, как и я, с глазу на глаз. Ты же никому не расскажешь, что я тебе скажу?
- Я? Да меня пришлось бы сначала пытать на дыбе.
- Да? Тогда слушай сюда. Я не такой трус как ты, чтобы бояться сказать тебе, что вы вчера сослужили хорошую службу дьяволу, расправившись с теми невинными людьми. Старый барон получил только то, что заслужил. Была б моя воля, все подобные ему получили бы то, что им причитается.