Аннотация: Глава Первая, Про любовь, селедку и царевичей северных, мудростью да подвигами ратными славных
Бают купцы, за морем Синим град белокаменный шпилями небо держит. Скалы неприступные да чащи непроходимые, звери лютые да магия черная град сей хранят от беды и лиха. Не пройти за ворота гостям непрошенным, не творить самосуд да кривду над людьми невинными, страшным проклятием скованными. Кто дитя малое в люльке качал, кто дрова рубил, кто в трубу трубил - застыли все во сне тяжелом, непробудном, неживом.
А в замке, давно ужо плющом да колючками поросшим, дремлет дева прекрасная, влас златой струится подобно свету солнечному, лико белое как снег обрамляет. И на лике этом губы алые как кровь, как розы нежные, как ночь чарующие. В губах этих, сила чародейская заключена, коль сердцем чист да духом силен приникнешь к этим губам, желание заветное вмиг исполнится. Много ужо героев славных к устам этим приникало, выгоды себе ища, да не принесли счастья пока никому богатства и слава путем этим бесчестным добытые.
Дремлет чародейка суженного ожидая, а когда найдется тот, что взглянув на нее будет желать лишь пробуждения ее, спадут чары с града белокаменного, распахнутся очи желтые, чародейские...
Много всякого чудного творится в землях северных, предание молвит что шесть столетий назад ведьма поганая царицей стала. С тех пор и повелось что все царевичи черновласы да черноглазы, а кожа бела как снег подлунный. За то род царской и прозвали Беломордами, а заодно и царства их обширные, снегом да льдами убаюканные. Неспокойное время тогда были, лезла нелюдь с моря Синего, соседи думали, расправятся нетопыри с северными царствами, да и за них возьмутся, но на севере народ крепкий, выдюжили. С тех пор и повелось - не колдун беломордый, а царевич беломор, соседушко любезный...
А царевичи ужо и рукой махнули, беломорды, беломоры - купцов не режут и ладно.
Раньше вообще отморозями звали...
Глава первая
Про любовь, селедку и царевичей северных, мудростью да подвигами ратными славных
Умыкнули мы по-тихому вина зеленого да в седла - и за ворота городские. Иван сзади рысью неторопливой едет, прям из кувшина попивая да отца родного на все лады костеря.
- Уж лучше на козе ободранной женюсь, чем на царевне верейской, она ж страшней Бабы Яги! Налево посмотрит - цветы вянут, направо - собаки жалобно скулить начинают да хвосты поджимают! А характер - без ножа в гроб вгонит!
Царевну верейскую к нам с посольством не отправляли, посему молчу, занозы из пальцев выковыриваю да поясницу, по которой кнут батюшкин прошелся потираю. Вот дочери Амы к нам часто заезжают, высоки да жилисты, взор не то что пред мужем - прет царем не опускают. Мечи да луки из рук не выпускают и винца любят пригубить... прячься потом от них по покоям чужим, коли поймают - до самого рассвета не отпустят окаянные.
- Лучше уж на кикиморе болотной, от той хоть колбасой откупиться можно! - в сердцах сказал царевич и вновь к кувшину приложился.
- Кто ж тебе на кикиморе то жениться позволит, твой отец али ее король болотный?
- А мне, - говорит, - кикимора болотная милее верейской!
- За тебя, только верейская и пойдет, - кури русые ивановы точно мех лисий, мягки да не скрывают шрама страшного - от лба упрямого, чрез пустую правую глазницу к губам тянется. Коль такую морду ночью узришь без повязки - спать без ножа под подушкой боле не ляжешь.
А царевич все не унимается, и чем ему царевна верейская не угодила?
- К тому же я за нее уже сватался. Грозилась в монастырь уйти...
А, ну все ясно. К югу от нашего царства Беломорского, царство Урусое, там король Пион Восьмой ужо годков тридцать правит, ужо всех дочек и сыновей замуж повыдовал, один Иван остался. Младший, с нелюдями потолковать на мечах больно любивший, оттого и в шрамах весь. Нет в нем ни боязливости, ни вежливости, ни придворного шарма, оттого и не расстраивается царевич - шутки шутит и в ус не дует.
Пристрастился Иван в последнее время к винам заморским - как не приедет с посольством, каждый раз вся столица на ушах. Богатыри дивятся да ставками балуются, бояре иначе как дураком не зовут, а Старая Королева дверь свою запирает на семь запоров и старый стул. Не за себя боится - за снадобья свои чародейский. В прошлый раз две луны козлят по капустным грядкам вылавливали, расколдовывали. Последний, Милдарем зовущийся, толи из-за нрава недоброго, а то ли зелье подпортилось, пока его искали, так с рогами и остался. И говор у него - нет-нет да и промелькнет в речи блеянье козлиное.
Его послы с Изява Царства как увидели - сразу услужливые стали да на все согласные, только выпустите их с царства Беломорского поскорее...
За разговорами и добрались до места, а там ужо братья старши ивановы кувшины да кушанья пораставили прямо на траве зеленой, костерок развели, и сапоги сушиться поставили, видать сюды через болота добирались, да где-то с тропки заветной свернули.
Увидал нас Иван Песец, да как рявкнет, охотник окоянный, - Братья, Дурак с Беломордом наконец приперлись! Пепел, открывай кувшин, хватит гусли пытать!
Повскакивали Иваны с бревен, да давай нас в объятиях братских мять, на силу выбрались, едва коней не попересмешили. Стоят и смотрят на нас, даже траву жевать перестали.
Уселись мы вокруг костра, семь пар сапог богатырских убрали на край поляны, дабы аппетит не портить, пущай себе сушатся на солнышке летнем да комаров отпугивают...
Раскупорил Пепел кувшин и давай по чаркам разливать, жидкость черная что ночь, льется неохотно, густая да пряная, не уж то зелье чародейское достал, бард несчастный?
Взял свою чару - и вправду волшбой так и тянет.
- Братья мои Иваны да Беломорд, - взял слово Пепел, - Сказал мне отец найти себе жену пригожую, в царский терем вхожую, и поехал я по миру, суженную себе искать. Много повидал я, был и на юге и на востоке и запад меня принимал, еще гостить приглашал, да однажды выхожу я из бардака и вижу, как по улице, словно пава, дева бледная бредет, в лохмотьях да с вороновым гнездом на голове...
- Это твоя Тамира что ль, - усмехнулся Иван Синий. Бард наш, Иван Пепел долго себе невесту искал, нашел такую, что батюшке их Пиону недели три икалось. По себе певец да доходяга девушку нашел, красна да пригожа, принцесса двора Демеского, мастерица на все руки, да характер такой, что когда невесту увозили нам, Беломорцам еще и спасибо сказали, что просватали такое сокровище ясноокое. Просили не возвращать.
- Не, подхожу я к ней, очень уж занятно перья у нее из головы торчали, хотел здравия пожелать, да она как обернется ко мне, глаза безумные, губы в кровь искусаны. Говорит, что девять нас братьев Иванов, как последний невесту себе сыщет, так опять нелюдь полезет с морей Северных. И пока последний из нас не покинет этот свет немилостивый, не успокоится.
Замолчали восемь братьев Иванов, вспоминали видно брата девятого, Ивана, в малолетстве погибшего.
- Не придал бы я значения словам безумки, да напоследок поглумится решил, спросил как невесту себе найду, а она возьми да скажи что бы в полдень встал под небом чистым да выпустил стрелу красноперую. Как я по пья... по трезвости великой подстрелил царевну Демескую вы уже знаете. В прошлый раз сказывал. Она тогда как раз сапоги у послов верейских украденные прятала.
Посмеялись мы над принцессой непутевой, что замуж не хотела, да по малолетству ничего умнее того, что бы левые сапоги переть у женихов придумать не смогла.
- Как у вас с наследниками-то? - отсмеявшись Иван Еж спросил.
- Да какие наследники, - отмахнулся Пепел, - мала еще для такого, пусть как и раньше считает что наследники от поцелуев рождаются. Да и мне спокойнее из терема уходить по делам батюшкиным...
Еж и Иван Злой переглянулись да как заржали, - знаем мы твои дела батюшкины, раньше как послы явятся без предупреждения, так полвойска распускали - тебя по борделям искать!
- Да ну вас! Я вам вино из черного винограда привез, а вы ржете как козлы!
- Кстати, а я ведь тоже свою Любаву чуть не подстрелил, - Иван Песец уже в третий раз наполнил свою чарку вином, - я за оленем охотился. Хотел выстрелить в него на скаку, да конь подо мной споткнулся и стрела в чащу улетела. Осадил я коня и слышу крик женский, повернул и поскакал туда, за кустами колючими да молодняком выход на полянку светлую, а на полянке хижина покосившаяся стоит. Спешился я, подошел и заглянул в дверь распахнутую. А там девица растрепанная ругается, вся в сметане, под ногами кот довольный возится, а на столе кувшин стрелой расколотый.
Дальше пошли разговоры про баб и выяснилось, что Ивана Ежа подстрелила суженная когда он в компании воинского опыта набирался и картошку с Иваном Злым воровали, да при чем так что шрам от стрелы показывать неприлично. Злой в малолетстве стрелять учился и из вредности прострелил юбку вредной воеводовой дочке, с которой спустя семь лет свадьбу играл. Иван Рогатый рассказывать отказался, но заявил, что стрела тоже имела место в его отношениях с прекрасной холийской принцессой.
Иван синий же закатал рукав и, показав на шрам, похвастался, что это его звезда очей ножом приласкала за то, что он когда ее младшего брата стрелять из лука учил не уследил и стрела вонзилась в землю прям перед копытами тогда еще маленькой царевны верейсткой старшей. Конь с перепуга шарахнулся, принцесса в ров с водой, фрейлены в обморок, охранники за принцессой, в испуге выроненный лук царю на шею.
Седьмой Иван, на дочери Амы женатый развел руками и сказал, что это было бы странно, если б любимое оружие его жены не сыграло бы роли в их знакомстве.
Иван Дурак молчал да молчал и вдруг встал, пошатываясь.
- Один я, - говорит, - лук в руках с малолетства не державший неженатый хожу. Песец дай лук! Невесту искать буду.
Песец тоже встал, обошел костер, найдя лук наклонился и чуть не упал, потеряв равновесие. - Вот... держишь так... эту... как ее... короче её - сюды... вот так натягивай.
- Братья, а может лучше потом, а то он в таком состоянии в кого-нибудь из нас попадет, или сам покалечится...
- Иван стреляй скорее, стемнеет - ввек стрелу не сыщем!
Иван младший неловко взял лук, с трудом взгромоздил ногу на камень и попытался прицелиться.
- Куда целишься, придурок! В той стороне край родной!
Ивана аккуратно развернули к чуждой сторонке и пихнули под ребра что бы наконец тетиву отпустил. Лук щелкнул, чуть не сломавшись пополам, и стрела пропала среди деревьев.
Через несколько мгновений в повисшей на поляне тишине раздался лязг и чья-то затейливая расписная ругань.
- О! - наставительно поднял палец Злой и первым ломанулся в жиденький болотный подлесок.
Царь болотный нынче сильно не в духе. Ругается почем зря, кричит, сапогами своими заплесневевшими кидается. Опять Морей войска созывает, поперелошил весь народ наш нежилой, дескать, доколе живых терпеть будем, по углам таиться да в ночи ютиться.
Видать опять люди чем-то прогневили хозяина морского, вот и бесится, старый. Пока все соберутся воеводы да цари, пока его отговорят да успокоят, невесту новую подарят...
Вот и носится царь болотный по владениям своим, сапог латных найти не может, да то не вся беда, теперь его печаль девицу красную Морею привести под светлы очи. Я с утра ранехонько из дому и сбежала, обернулась кошкой серой и спряталась на дерево, в дупло.
Не дай бог сыщет, до сих пор ведь мне простить не может, что я его шлем на гребень золотой выменяла. Шле
Сижу тихонько, в уголочек забилась и прислушиваюсь, не послышится ли всплеск где, не зазвенят ли шаги по водной глади. Вот звенят... али кажется?
- Аленышка, - ох почуял меня царь болотный! - Выходи красна девица, говорить с тобой буду!
Молчу, чихнуть боюсь. А хочется. И пятка чешется.
Царь постоял да еще шаг ко мне сделал, - весть у меня радостная для тебя!
Ох, не к добру царь вести радостные пред отъездом раздавать начал!
- Собирает опять Царь Морской войска свои могучие, воевать великий хочет, надо бы ему девицу красную, что б на эти мысли глупые меньше времени осталось.
Сладко волшбу плетет хозяин мой, что песню поет, что сказку сказывает. Заслушалась я и не заметила, как из дупла нос высунула, похолодело вдруг сердце, а лапы предательской дрожью занялись.
- Аленушка, выходи, я тебе гребень подарю...
Угу, нашел дурочку в зеленых сапогах. Знаю я, какой у тебя гребень, царем морским зовется. Таким только врагов вычесывать.
А ты, царь болотный, отец мой названый, да хозяин лихой - молчи, молю! Не плети волшбу, но зови, не уводи от дома. Погибну в море, словно цветок сорванный, рассыпятся лепестки пожелтевшие, погаснут мои очи ясные...
- Аленушка, золотце мое родноЯЯАЙ! - от вопля царя болотного вздрогнуло даже дерево, в котором я пряталась. Я не удержалась и высунула морду из дупла.
Что не смогло колдовство батюшкино, любопытство кошачье осилило.
Вертелий, высокий темноволосый старик в зеленом кафтане с желтой отделкой, сие мгновение занимался тем, что с донельзя удивленным выражением лица ощупывал свой, извините, зад. Что такого нового и интересного он там нашел, я поняла не сразу - уж больно к месту стрела красноперая смотрелась.
А вслед за стрелой вылетели на поляну девять парней дюжих с улюлюканьем да подвываниями. Восемь как один - статные, светлогривые да сероглазые, плечи широченные, лица светлые, а девятый бледный да худой, будто болел в детстве много. Влас да глаз черны, что пропасть бездонная, и одет в кафтан черный, чужеземный.
Окружили парни царя болотного и давай глумиться над стариком!
- О, какая невестушка!
- Иван бери, на пугале огородном сэкономишь!
- Или в поход с собой брать будешь - не то что ворон - всю нежить распугает!
- А коли батюшке его покажешь, он тебя сразу в поход отправит!
- Ага, посмертно!
Семеро стоят, смеются, а один светловолосый со шрамом на лице молча на добычу свою таращится, стрелой подстреленную. По праву руку его чужеземец тоже не спешит глумиться. Недобро так, то на царя, то на меня поглядывает, словно и от меня беду чует. Да только тут и свой-то не всегда в кошке кикимору узнает, а гость из чужой страны и подавно не догадается.
- Братья мои, да вы что! - взревел доселе молчавший воин, - да за кого вы меня сватаете! Он же в первую же брачную ночь прахом рассыплется!
- А ты аккуратненько! - едва ли не хором пропели семь его спутников.
- Ах, так! А ну отдай стрелу! - царя батюшку грубо развернули за плечо и одним движением вытащили стрелу. Тут то и подобрал челюсть, отпавшую наш болотник, да как заорет, на визг позорный срываясь.
- Да как вы... да как я... да я вас...
- Невестушка, что ж ты разшумелась-то!
- Да какой я вам невестушка?!!
Ей богу, богатырей спасало только то, что царь болотный от удивлению все свое колдовство поганое позабыл.
- Не хочешь побратиму невестой быть?! - вдруг рявкнул черноволосый так, что царь присел от неожиданности, - не дело древний обычай нарушать!
- Какой такой обычай велит по болотам стариков отстреливать?!
- Молчать женщина! - ох ты батюшки, да никак царевич беломорд собственной персоной! Да и выпил не мало, вон как щеки раскраснелись! А я то удивилась, как он по-нашему говорить славно выучился.
- Коли в полнолуние в поле чистом встанешь, да выстрелишь в сторону, от сторонушки родимой...
- Какой полнолуние за час до заката... какое чистое поле в болотах...
- Молчать женщина! - не на шутку рассердился царевич и резко выдернул саблю из ножен (покачнулся).
- И не женщина я вовсе!
- Тогда тем более молчи! - Беломорд поскреб щеку, комаром целованную, сдвинул брови черные, - так вот, выстрелишь в сторону от сторонушки родимой, стрела укажет суженную.
- Мужики, вы что? - просипел батюшка, - да какая из меня суженная, вот хотите я вам Аленушку отдам! Дочку мою младшенькую, она девка пригожая!
- Ну давай, - царевич еще раз поскреб щеку. - Только что б без обмана.
Батюшка развернулся к дереву, махнул рукой в мою сторону, и подхватила меня сила неведомая, окунула в темноту и открыла я очи ясные уже пред богатырями стоя.
- Ну и что, что кикимора, зато пригожая какая! - суетился царь болотный.
- Хороша, - оценил царевич, - ну что Иван, берешь кикимору болотную в жены?
- Беру, - хрипло просипел воин со шрамом на лице, глаз с меня жадных не сводя.
- А ты Аленушка, берешь ли царевича Ивана в мужья?
- Берет, - рявкнул батя.
- Клянитесь быть друг другу верными, плодитесь и размножайтесь, - царевич беломорский наотмашь перекрестил нас пентаграммой, покачнулся (чуть не упал, но его один из собутыльников вовремя за шкирятник подцепил), и засунул со второй попытки саблю в ножны.
Обернулась я к батюшке, уж лучше за царя морского чем за живого, а болотника уже и след простыл. Горячие пальцы вдруг сомкнулись на моей ладони и в лес повели.
Так и покинула я сторонку родимую.
Вышли на полянку недалекую Иваны да и сели обратно к костру, после и спать легки.
А ночью небо черное, безлунное да одинокое. За царя морского - гибель верная, а за живого - уморю да обратно в болота сбегу. Пусть только уляжется шумиха эта с войной. Да и батюшка мне не люб более - и скучать не стану! Выдал меня за проходимцев вздорных, шкуру свою поганую спасая! Не отец мне он больше! Вот вернусь так и скажу ему!
Солнышко ясное уже к обеду клонилось, когда первый из братьев проснуться соизволил, - ох, матушка моя царица, что ж мы пили-то...
- Что ты пил, что ты пил! Я скажу тебе, что ты пил! - орал Иван Дурак, - ты на ком меня женил скотина?!
- Не ори, голова и так раскалывается, - я хмуро почесал щеку. Кусил кто-то, залечить бы, да не до этого.
- Она же кикимора!
- Ты сам говорил, что тебе кикимора болотная милее верейской.
- Говорил! Но женить-то зачем?
- А вот раз сказал - будь мил держи слово! - я зевнул и посмотрел на объект обсуждений. Девушка сидела на корточках рядом с Иваном Злым и развлекалась тем, что щекотала ему нос травинкой. Если честно я не помнил что бы я вообще кого-либо женил, но раз уж смутные воспоминания братьев сошлись на этой сцене, то как-то неудобно отбрехиваться. Как-никак второй наследник...
Злой промычал что-то неразборчивое и, повернувшись на бок, спрятал нос под руку. Кикимора выждала немного и принялась терзать травинкой ухо. А ведь хороша невеста, даром что кожа бледная, зато кудри черные розами болотными увиты, струятся по платью льняному, расшитому листочками и цветочками. Глаза зеленые, как будто болотной тиной затянутые.
Замолчал и Иван, на нее глядя. И сердиться позабыл.
- Эх, беда, надо бы хоть имя спросить.
- Аленушкой зовут, - тихо Иван сказал, на нее глядя.
- И что теперь делать с ней будешь?
- Что, что, домой повезу.
- А как же царь Пион? Он же тебя наследства за такую невесту лишит!
- Ну и пусть лишает.
Ох, не понравился мне взгляд побратима, околдовала его кикимора что ли? Да нет вроде, Иван парень деревянный, его ни логикой ни колдовством не пронять. Но где ж это видано что бы кикимора женой живому становилась? Ох, натворили мы дел...
- Аленушка. - позвал девушку Иван. Она повернулась, к нам опустив руку с травинкой. - Мы тебя не обидим, подойди сюда.
Она подошла словно кошка. Тихо села на корточки рядом с нами внимательно на нас глядя и чуть наклонив голову.
- Ну это... - ого, да Иван никак покраснел! - типа перед богом венчаны...
Девушка посмотрела на солнце и поморщила носик, украшенный слабой россыпью веснушек.
- И я думаю, что ты должна... мы должны... ты отправляешься вместе со мной! Ты можешь?
Кикимора посмотрела на него зеленущими глазами и осторожно кивнула.
- И вот... это... как в город приедем, я тебе колбасы дам!
Девушка кивнула еще осторожнее.
Вернулись в палаты царские уже затемно, Иваны спать в казармы отправились, а Аленушку в горницу матушки моей отправили. Царица Марьяна как ее увидала, так сразу заохала, за стол усадила и давай пирогами да щами закармливать. Ходил я кругами, думал, как мать родную с кикиморой оставлять, так ничего и не придумал, рукой махнул да спать ушел.
Ужо к светлице своей подходил, как кольнуло сердце предчувствие дурное, остановился в темном коридоре, огляделся, и вижу - стоит у окошка узкого Старая королева.
Свет лунный в кудрях седых серебром играется, струится подобно воде до самого пола по шелкам черным, заморским.
- Здравствуй, Темноглас.
- Здравствуй и ты, Королева, - поклонился я в пояс. Не брешут люди добрые, что три столетия назад ведьма королевой стала. Было это давно, еще когда царства нашего не было, стояла на северных землях империя Алатайя. В ней что не воин, то колдун, что не женщина то ведьма. Неизвестно уже что случилось, да только осталось от нее земли проклятые, что королевством Златовласой зовутся, да царства Беломорское, Урусое и Изяво. Да королева, что с тех самых пор династию королевскую хранит, говорит, еще настанет день, когда царевичи корону себе имперскую вернут.
- Чую привел ты беду в свое царство, и имя беде этой пьянство. Что вы остолопы, опять натворили?
- Мы Ивану младшему невесту сыскали...
- Дураку-то? Ну и кто свою жизнь погубить согласился?
- Кикимора болотная.
Королева удивилась. Она нахмурила две тонкие дуги седых провей, в упор на меня посмотрела черными очами и переспросила, - кто?
- Кикимора. Из болота.
- Его же Пион за такую невестку права наследования лишит!
- Я ему тоже самое сказал.
- А он?
- А он сказал - пусть лишает.
- Плохо дело, - королева отвернулась к узкой бойнице. Кусочек светло-синего неба лишенный солнца бережно хранил новорожденного месяца. Знаменитые белые ночи Беломорья раскинулись над спящим городом. - Темноглас, наверно ты уже понял, что царем тебе быть. Брат твой старшой ушел по дорогам нехоженым три лета тому назад, его уже и не ждут здесь.
- Брат воротится! - как же меня бесили эти разговоры о брате! Он воротится! Он не может не воротится! Он мне слово дал!
Королева продолжала, будто не слыша моих слов, - А посему, придется тебе кое-что узнать о царстве своем. Приходи завтра в полдень, будем судьбу пытать.
- Хорошо, королева, - я еще раз поклонился и поспешил покинуть ее.
В светлице моей тихо пела тоненькая свечка, озаряя своим желтым голосом деревянные панели, коими были укрыты стены. На низком столике у распахнутого настежь окошка приютились деревянная чаша с хлебным квасом, кусок огурца и расписная ложка с венчиком от острых зубок моей жены. Сама она спала на ложе, кутаясь в заморские ткани. Распущенные волосы черными кольцами сгущались на сияющее белых шелках. Однажды она пришла в царский терем, и, встав перед царем, заявила, что пришла научить меня любить.
Когда королева приказала выволочь ее из терема, девушка достала из рукава локон золотых волос и швырнула к ее ногам. Молвила - это плата.
Королева подобрала их, сжала в пальцах и, покидая залу, приказала готовить к свадьбе царские терема.
Девушку звали Илона, вместе с бродячим театром она объездила весь континент, и даже была в королевстве Златовласки. Мне тогда было четырнадцать, ей - двадцать пять.
Наклонившись, я прикоснулся пальцами к ее плечу, - Зачем ты пришла сюда?
- Темноглас? - Илона потянулась и легла на живот. - От тебя вином за версту несет, что ты пил?
- Ты не поверишь, но утром я задавался тем же вопросом.
- Опять иваново посольство?
- Ага, все восемь собрались.
- Опять чудили? - Илона улыбнулась и посмотрела на меня большими и ясными зелеными глазами, изумрудными, словно море укутанное черным кружевом ресниц.
- Иван младший себе невесту сыскать вздумал. По методу Песца, то есть встал, покачиваясь от выпитого, и выпустил стрелу. В болота.
- И в кого попал? В Царевну лягушку? - кажется, Лейла даже дышать через раз стала.
- Если бы, болотного царя подстрелил!
Девушка рассмеялась в подушку.
- А тот как нашего Ивана увидел, так оробел! А после Иваны говорят, я их младшего на Кикиморе женил...
- Вот оболтусы! - Лейла дотянулась кончиками пальцев до ворота моего камзола и притянув к себе обняла. - А какая она? Кикимора?
- Если б не взгляд недобрый, от деревенской девки и не отличишь. И худая больно... ты, сестрица, красивее будешь.
- Льстец, - довольно улыбнулась она, - ешь и спать ложись.
Проснувшись ближе к полудню, я не спешила вставать. Сколько уже лет я здесь, а до сих пор не привыкну вставать на заре. Уже и дом родной, и друзья и институт - все чуждое, позабытое, а родное - это огромное небо над бескрайними полями, это запах дерева, когда входишь в терем, это люди, веселые и грустные, но всегда честные, открытые.
Брат спал рядом, закутавшись в льняную простыню как в кокон. Я не удержалась и дунула на прядь черных волос. В этом мире я еще ни у кого не видела таких, только у его семьи, словно печать проклятия...
Черные, жесткие, колючие даже на взгляд, а под ними белая кожа и чернущие глаза, похожие на грустные пропасти. А еще губы, привыкшие лгать.
Братик, когда ты скажешь мне правду? Я ведь уже знаю все и о тебе, и о тайне, которую ты послушно несешь, не смея разомкнуть уста, но все же... неужели я не достойна твоего доверия?
Бедный, бедный мой братик. Но все будет хорошо, нужно лишь пройти отмерянные мили, отстрелять вложенные в твою руку патроны, потерять поверивших тебе людей, порвать все нити, и ты будешь свободен. Ты будешь по-настоящему свободен - волен идти куда угодно, никому не мешающий, никому не нужный. Ты просто не представляешь себе этого восторга, когда выходишь из ада судьбы на своих ногах и понимаешь что все, ты больше никому не нужен. Можно разомкнуть пальцы сведенные страхом на рукояти меча, упасть на колени и плакать, плакать, плакать... ты больше никому ничего не должен, никто не ждет тебя, не надеется. Ты один в этом мире. А в руке лишь локон золотистых волос. Куда идти, что делать? Иди в любую сторону, делай что хочешь.
И все же, я выбрала еще послужить этому миру. Наверное, мне слишком привычно быть кому-то нужной...
Я ведь исполню твое желание, Желтоокая. Я научу его любить так чисто и искренне, как может любить лишь тот, кого ты ждала все эти столетия.