I

Хуже всего было то, что Джонни Мерчант в общем-то не мог ни на что пожаловаться. Он не жил в трущобах в самой ужасной части Лондона. Он жил в красивом старом доме за городом. Отец не бил его, возвращаясь домой пьяным, потому что его отец очень редко уходил из дома и не имел возможности туда возвращаться. И кроме того, его отец никогда не напивался. Старая бабушка Джонни никогда не запирала его в темных шкафах. Все шкафы в доме Джонни были полны книг и занятных и красивых вещей, так что для Джонни в них просто не оставалось места. Кроме того, его бабушка, которая приезжала в гости два раза в год, никогда и не думала о подобных нелепостях. Во-первых, она была очень доброй бабушкой; а во-вторых, она была не такой женщиной, которая могла бы вынуть из шкафа редкостный фарфор ради того, чтобы засунуть в шкаф маленького мальчика; как я уже говорил, Джонни Мерчанту не на что было жаловаться, и это очень печально. Людям не интересны дети, которых не запирают в темных шкафах, не морят голодом и не бьют. Это правда, матушка Джонни умерла, когда ему исполнился всего лишь год от роду. Но матери он совсем не помнил, а его няня Мэри прекрасно понимала, что и как чувствуют мальчики; да и вообще она подавала к чаю крыжовенный джем. А если джема не было, на столе оказывалось ежевичное желе в синей китайской вазочке с желтыми драконами.

II

И поэтому, раз уж мы не сможем сделать вид, что Джонни Мерчанту тяжело жилось, мы должны как можно подробнее рассказать о тех дивных вещах, которые его окружали. Для начала, дом, в котором он жил, был старым, странным и красивым. Он стоял посреди пустоши, обращенный фасадом к тихому заливу спокойного синего моря. Его окружали рощи темных падубов, зеленевшие весь год напролет; а еще рядом росли огромные старые лавровые деревья с яркой зеленой листвой, которые цвели и приносили темно-фиолетовые плоды. Перед домом раскинулась лужайка, окруженная двадцатифутовыми фуксиями. С одной стороны от дома были плодовые деревья, где персики меняли цвет на протяжении весны и лета - от бледно-зеленого к желтому, от желтого к розовому, от розового к темно-красному. По другую сторону от дома росли десертные яблони и груши, стволы которых клонились на юг, к морю. От первой лужайки ступени вели ко второй, названной Лужайкой Летнего Домика - здесь находился павильон, немного напоминавший китайский храм; перед ним разрослись белые розы. А затем еще один лестничный пролет уводил к Родниковой Лужайке, где на красной скале росла высокая сосна, и в тени зеленых ветвей скрывался бурлящий источник, на дне которого вечно вздымался белый песок, пока чистая и холодная вода пробивалась из самого сердца камня. А еще ниже лужайки раскинулись дикие заросли - ветви деревьев переплетались, а землю скрывали густые папоротники; крутая дорожка вилась вниз по склону к морю.

III

Что касается дома; ему было около ста двадцати лет. Там был первый этаж, второй этаж - и все; выше - только соломенная крыша. Стены выкрашены в белый цвет, а веранда - в зеленый, и фиолетовые клематисы скрывали ее. А на дорожке, перед домом, стояло шесть больших зеленых бадей, и в шести больших зеленых бадьях росли шесть больших зеленых самшитовых деревьев, таких же старых, как дом. Человек, который построил это дом, служил капитаном во флоте, он сражался с Наполеоном и побывал во всех концах света. Он заставил строителей покрасить стены в белый цвет и назвал свой дом Casabianca, или "Белый дом". Но когда деревья в бадьях стали большими и разрослись во все стороны (а это случилось довольно скоро), люди в окрестностях стали называть это место "Ветвями", и в конце концов оно стало известно как "Ветви Casabianca", но Джонни никогда не слышал об этом до тех пор, пока не пошел в школу и не сказал своему другу, в каком доме живет. Его прозвали "Веткой" в Оксфорде; насколько мне известно, коллеги-судейские и сейчас называют его "Братом Веткой" - правда, теперь все они одеваются в красное и белое и носят большие парики.

IV

Так что вокруг дома находилось великое множество чудесных вещей, и всегда можно было бродить в густых зарослях. А когда шел дождь, в доме тоже обнаруживалось много чудесного. Были китайские уродцы, игрушки, храмы, сделанные из слоновой кости, и лакированные шкафчики, красные, золотые и перламутровые, и яркие, красочные японские картины, на которых люди делали страшные лица на фоне голубых гор, рек и мостов; были индийские боги со множеством рук и слоновьими головами, со змеями; и все прочее, о чем мог только мечтать мальчик. Что касается книг, их он немало находил повсюду: "Отдохновение Святых" Бакстера, "Арабские Ночи", Джереми Тэйлор, Родерик Рэндом, "Поэтические сочинения" Эйкенсайда, романы Уэверли, "Жиль Блаз", "Путешествия Гулливера", полный Диккенс, проповеди Жортена и "Дон-Кихот". В свое время Джонни пробовал читать все эти книги - очень маленькие отрывки из некоторых; и, как говорил его отец, дал себе гуманитарное образование. И все же отец, бабушка и тетя Летития иногда "очень волновались" за Джонни. Он время от времени становился таким странным... Из Нантгарона приехал старый доктор, выслушал рассказы домашних, посмотрел на язык Джонни, постучал его кулаком в надлежащих местах и выписал порошки; ничего из этого не вышло. Тогда Джонни отвезли к доктору в Бристоле, который сказал, что мальчик должен питаться сливками и слабо прожаренной бараниной; но и из этого ничего не вышло. Тогда Джонни отвезли к доктору в Лондоне, и тот сказал, что аккуратно нарезанная сырая морковь с большим количеством орехов обеспечит замечательные результаты; но ничего не вышло и из этого. Хотя лондонский доктор очень долго говорил о "раздражительности нервной системы", "явном психическом истощении", "идиосинкразии" и "патологиях".

V

Проблемы Джонни оказались довольно странными, и в течение некоторого времени родственники даже не задумывались об этом. Все началось с длинных рассказов мальчика о том, где он был и что он видел, о самых удивительных вещах, которых он не видел и видеть не мог. Мэри, нянька, слушала большую часть этих рассказов по утрам, за ужином и перед сном. Она просто говорила - "Да, дорогой"; "Конечно, милый"; "Я понимаю, мастер Джонни", "Ну, конечно!" - и ни о чем не задумывалась. Так она услышала, что Джонни побывал в далеком большом городе, гораздо больше Нантгарона, и там были бесчисленные дома, и посреди зданий какая-то сельская местность, великое множество деревьев и трав, и разные дикие звери из книжек с картинками там ожили - слоны и все прочие. И Мэри сделала побольше бутербродов (она слушала рассказ мальчика во время чая) и сказала: "Прекрасно, разумеется". Потом был еще рассказ о большом месте, где горели огни и кресла стояли рядами - все выше и выше. И потом что-то темное раздвинулось, и показался лес, и люди в странных одеяниях говорили и пели. "Вот оно как", сказала Мэри, "а вот и ваша ночная рубашка, мастер Джонни, удобная и теплая, поскольку я положила ее неподалеку от очага". А потом последовал рассказ о другом месте посреди большого города, не о том, где ожили звери из книжек с картинками, а совсем о другом - и множество солдат в алых и золотых одеяниях с блестящими мечами в руках ехали по полю, и оркестр играл. И Мэри снова сделала бутерброды с джемом и расчесала волосы Джонни, и не придала его словам значения. Иногда Джонни рассказывал о своих приключениях отцу, который не мешал мальчику заниматься тем, чем ему нравится. Одаренные дети, думал отец, всегда будут "выдумывать" и "притворяться", и абсурдно наказывать их за так называемую ложь. Так что он слушал сына почти так же спокойно, как Мэри. И однажды вечером Джонни рассказал отцу длинную и путаную историю о светлом помещении с рядами кресел и о темном месте, которое становится светлым и в котором совершаются разные замечательные вещи: белый, словно сотканный из тумана мужчина говорил низким голосом и, казалось, всех сильно пугал; король и королева сидели на тронах, и мужчина в черном плаще, который казался очень несчастным, говорил с ними; наконец, они все убили друг друга, и все умерли, и снова стало темно, и послышался громкий шум. Мистер Мерчант читал газету и время от времени говорил: "Я понимаю", "Очень хорошо, а что они делали потом?", "Ты говоришь, кладбище и грубый лысый священник? Вот это да! Тебе пора спать, не так ли?" Мистер Мерчант не задумывался о рассказе сына, он даже не вспоминал об этом, пока его кузина Анна - одна из "девушек Доусона" пятидесяти пяти лет от роду - не написала ему из Лондона; помимо всего прочего, в письме говорилось: "Ты думаешь, "Гамлет" - подходящая пьеса для Джонни? Он, конечно, слишком молод для подобных ужасов. Я должна заметить, что он, похоже, наслаждался представлением, когда я видела две или три недели назад в "Лицеуме". Ирвинг, конечно, просто прекрасен. Джонни был с Гаскойнами? Я не узнала даму, которая сидела с ним рядом". Мистер Мерчант просто сказал: "Надо же! Анна, как обычно, болтает чепуху" - и выбросил всю историю из головы. Он пропустил мимо ушей половину рассказа Джонни о туманном мужчине, несчастном юноше, короле и королеве и грубом священнике, а остальное просто позабыл. Во всяком случае, он точно знал, что Джонни провел в "Ветвях Casabianca" все лето, а Анна всегда была бестолкова.

VI

Мистер Мерчант начал серьезно беспокоиться за мальчика в один жаркий августовский день, когда Джонни было около девяти лет. В Нантгароне, рыночном городе, находившемся в восьми милях от их дома, у мистера Мерчанта были какие-то дела. Он выехал из дома на двухколесной тележке. Когда он завтракал в "Трех лососях", появился его приятель, капитан Ллойд. Капитан сел за соседний столик, заказал скромный обед и выпил пива из большой серебряной кружки с крышкой. Сначала капитан говорил об урожае, который, по его словам, стал самым ранним за последние двадцать лет, а затем заметил:

- Что ты сделал с Джонни? Отправил его одного в кондитерскую?

- Джонни? - сказал мистер Мерчант. - О чем ты говоришь? Я оставил его дома. Делать ему в Нантгароне нечего.

- Ерунда, я видел его на Хай-стрит десять минут назад. Он смотрел на тех верхолазов, которые чинят флюгер на шпиле церкви Cвятой Марии.

- Когда я уезжал из дома полтора часа назад, Джонни сидел на веранде и читал. Я только что приехал сюда. Вряд ли Джонни мог пройти за это время большое расстояние. Ты, должно быть, спутал его с каким-то другим мальчиком.

- Ну, это очень странно. Я стоял совсем рядом с ним. На нем была соломенная шляпа с зеленой лентой, из-за которой торчало фазанье перо.

Мистер Мерчант очень странно посмотрел на капитана Ллойда.

- Странные вещи носят мальчики, - вот и все, что он сказал; и его слова не имели прямого отношения к делу. Но мистер Мерчант видел фазанье перо на соломенной шляпе с зеленой лентой, которая была на голове Джонни, когда отец и сын прощались на веранде утром; и он заметил, что шляпы в таком стиле в городе почти наверняка никто не носил. Конечно, Джонни сумел пробраться в Нантгарон; оставалось только выяснить, зачем мальчик это сделал. И когда мистер Мерчант вернулся домой к ужину, он первым делом спросил Мэри, няньку, вернулся ли мастер Джонни.

- Он не уходил далеко, сэр. Он читал в Розовой беседке, и я как раз собиралась позвать его к чаю.

- Не уходил далеко, Мэри? Ты хочешь сказать, что он обедал?

- Как обычно, сэр, ровно в час. Жареный цыпленок и пирог с малиной. И я даже подумала, как это дети так хорошо едят в жаркую погоду.

Мистер Мерчант внимательно посмотрел на няньку, а потом сказал:

- О, понимаю. Спасибо, Мэри. Тогда все в порядке.

Он вообще ничего не понял. Но он все обдумал и пришел к выводу, что, вполне вероятно, какой-то другой маленький мальчик мог надеть соломенную шляпу с зеленой лентой и прикрепить к ней перо из хвоста фазана. Вскоре после чая мистер Мерчант наслаждался видом своих шток-роз и дымил трубкой на Лужайке Летнего Домика, а Джонни был рядом и болтал что-то о тамплиерах в "Айвенго". А потом мальчик сказал:

- Папа! Ведь эти люди сегодня были просто удивительны... Как они ползали по шпилю церкви!

И трубка выпала изо рта мистера Мерчанта.

VII

Было бесполезно добиваться от Джонни каких-то объяснений. Он, казалось, не думал, что объяснения нужны. Он говорил, что заинтересовался делами отца в Нантгароне и решил отправиться туда и посмотреть своими глазами - вот и все; именно поэтому родственники "сильно забеспокоились", как они говорили. Но лекарства докторов, морковь и орехи ничем не помогли мальчику. И, наконец, пастор сказал, что не существует никакого иного лекарства, кроме "школы", и мальчика "отослали" - сначала в большую подготовительную школу, а потом и в частную школу. В обоих заведениях пару раз с ним случались странные вещи. Джонни начинал рассказывать другим мальчикам одну из своих нелепых историй и его почти сразу обзывали лгунишкой и били. Потом он попал в беду, оказавшись в городе посреди ночи, и дело выглядело чрезвычайно серьезным. Но поскольку он сумел доказать, что в это самое время крепко спал в своей спальне, то заведующий пансионом просто наказал его как обычно. Джонни вылечился - по крайней мере, так думали его домашние.

VIII

Но много лет спустя (на самом деле всего лишь три года назад), через некоторое время после того, как Джонни стали мистером Джастисом Мерчантом, он был назначен судьей на процессе Генри Фармера, которого обвинили в ужасном убийстве Хэттона. Когда начались заседания, и судья и подсудимый встретились, несколько человек заметили, что эти двое мужчин, сидя в разных частях зала, "выглядели так, как будто повстречали призрака". Подсудимый в своей клетке задыхался, дрожал и бормотал что-то о "мужчине в красном", и судья на своей скамье стал ужасно бледным и почти опустил голову на стол. Мистер Джастис Мерчант негромким голосом произнес, что, к великому сожалению, весьма серьезное недомогание не позволит ему провести заседание. Заключенного увели; другой судья приговорил Фармера к смерти несколько дней спустя. Мистер Джастис Мерчант так никогда не сказал никому, что прежде видел мужчину со скамьи подсудимых - и в руке у мужчины был залитый кровью нож.