Хозяина Тешки звали просто Митрич. Ни имени, ни фамилии его в посёлке никто не знал. Это был уже очень старый больной человек, лет восьмидесяти пяти с седой, раздвоенной как у Льва Николаевича Толстого, вьющейся густой бородой. Из-под длинного чёрного пальто, вместо правой ноги, нелепо топорщилась на белый свет, обитая снизу ржавым железом, крашеная в коричневую масляную краску, потрескавшаяся от времени, куцая деревяшка. Ногу он потерял ещё совсем молодым человеком. Во время страды попал под телегу, спасая зазевавшуюся на пути у пьяного извозчика малолетнюю девчушку. По этой же причине не был мобилизован на фронт, когда началась война, а остался в оккупации, в своём селе на Украине, где-то недалеко от Киева. Когда пришли немцы, его назначили старостой, как единственного дееспособного представителя мужского пола. В лесу скрывался небольшой спонтанный партизанский отряд, поддерживающий связь с Митричем через его племянника, белобрысого веснушчатого пацанёнка Кирюху, который постоянно сновал между немцами, развлекая их своим смешным каляканьем "на хохлятском" и выделывая акробатические номера, так как от природы был гибок и ловок словно бельчонок. Немцы, довольные быстрым наступлением, и окрылённые успехами в Европе, купались, играли на губных гармошках, громко смеялись и были ещё достаточно беспечны, не уделяя должного внимания собственной безопасности. После первой же успешной диверсии в село неожиданно оперативно пригнали специальный 118 батальон охранной полиции, только что сформированный из уголовников-националистов и бывших советских военнослужащих, попавших в начале войны в Киевский котёл. Под руководством специального подразделения СС "Дирлевангер", отличившегося впоследствии при уничтожении Хатыни, каратели прочесали с собаками лес и, наткнувшись на партизан, истребили всю немногочисленную группу народных мстителей. Предупредить отряд у Митрича не получилось, так как посланный им в лес Кирюха, не добежав двух километров до лагеря, зацепился за торчащую из земли корягу, поскользнулся на мокрой после дождя траве и погиб, ударившись головой на полном ходу об стоящий рядом дуб, свернув себе шею. Через несколько часов на его скрюченное тело наткнулся командир 1-й роты гауптман Ганс Отто Вёльке*. Отгоняя мух и заглядывая в зелёные остекленевшие детские глаза, в которых застыли недоумение и испуг, он долго и тревожно рассматривал изумлённое лицо мальчика, вспоминая своего сына, оставленного где-то далеко дома в Германии. Такого же белобрысого и такого же веснушчатого как Кирюха. Нелепо, но эта трагическая случайность стоила жизни многим. После войны разбираться особо никто не стал и Митрича, осудив как немецкого пособника, отправили в лагерь. Что он пережил, и как ему удалось дотянуть до конца срока, он никогда и никому не рассказывал, но можно представить себе страдания, незаслуженно осуждённого человека, объявленного врагом народа, ради которого он собственно рисковал своей жизнью и жизнью своего племянника, добывая важные для партизан сведения. К сожалению, не осталось ни одного живого свидетеля, который смог бы подтвердить этот факт, как действительно имевший место быть. Отмотав свой срок "от звонка до звонка", и выйдя на свободу уже пожилым человеком, возвращаться на родину Митрич не стал, а поселился недалеко от места заключения - на самом краю нашей необъятной Родины, в одном из рыболовецких посёлков Камчатского полуострова. Живя "бирюком" и не общаясь с людьми, он добросовестно обслуживал местную метеогорку, ежедневно снимая и отправляя куда-то чернильные красные кардиограммы скрипучего самописца на тонкой узкой ленте масштабированной бумаги. Жители посёлка побаивались угрюмого отшельника, но в провинции людям свойственно милосердие и терпимость в союзе с добросердечием и простотой, поэтому его тихо сторонились, стараясь не вмешиваться во внутренний мир старика. Единственным живым существом, с которым общался Митрич, была его рыжая мелкая лохматая сучка Тешка. Такая же дряхлая, как и её хозяин, собака неизвестной породы стала со временем единственной опорой и смыслом, уставшего от жизни человека, давно уже готового к встрече с бесконечностью.
Они нашли друг друга, когда у Тешки не было ещё даже и имени. Маленького полуслепого щенка, плывущего на небольшой доске в сторону океана, подобрали рыбаки, отправлявшиеся на незаконную ежедневную ночную рыбалку. Браконьерство в то время процветало в посёлке, как неотъемлемая часть советской бесхозяйственности. Может дети по недомыслию (жестокость - спутница глупости), может кто-то просто неудачно попытался избавиться от животного, бросив его в холодную быструю воду и не ожидая, что то выживет, но собака выкарабкалась на этот раз из крайне неприятной для неё ситуации. Не зная, куда деть находку, рыбаки подбросили мокрое тщедушное тельце к порогу единственного оказавшегося тогда поблизости дома, стоящего особняком на самом краю деревни. Осторожно положили на скрипучее крыльцо, постучались и скрылись в ночи также тихо, как и появились. Вышедший на стук человек шумно вздохнул, задрал голову вверх, всматриваясь в сияющий тусклый свет далёких звёзд, пожевал что-то, смачно сплюнул в кусты и начал доставать из бокового кармана шерстяных шаровар мятую пачку "Беломора", намереваясь затянуться папиросой. Услышав слабый писк, он вздрогнул и обратил свой взгляд вниз, в темноту - туда, где рыбаки оставили "сюрприз". Заметив подкидыша, он ещё раз вздохнул, что-то пробормотал себе под нос, вспоминая Господа и, подобрав находку, поспешил вернуться обратно в дом. Отогрев и накормив маленькое существо, не успевшее родиться, но успевшего так много натерпеться от жизни, он стал пристально разглядывать нежданного гостя. Уставший и сытый щенок спал как убитый, свернувшись калачиком в стареньком зелёном солдатском ватнике, время от времени поскуливая, раздуваясь круглым животом, дергая тоненькими ножками и пуская во сне прозрачные слюнки. "Какая потешная" - подумал человек - "ну, так пусть будет Тешкой. Может и утешит в старости". Тешку знал и любил весь посёлок. Нрава она была весёлого и доброжелательного. Люди подкармливали собаку, ласкали и играли с ней. Сам же Митрич души не чаял в своей подружке. Каждый день провожала она его, охраняя на всём пути от дома до "метеоточки" и обратно. Относилась она к этой своей обязанности, с величайшей гордостью и не было для неё большего счастья, как оказаться полезной своему покровителю и кормильцу. Так безмятежно прожили они долгие пятнадцать лет. Однако последнее время Тешенька сильно ослабела. Теряя порой ориентацию и оступаясь, натыкалась на окружающие её предметы. Иногда ходила "под себя", не успев встать с места. Сознание её мутилось, а под черепом в мозгу росла, забирая силы нехорошая опухоль, доставлявшая мучительную боль бедному животному. Часто люди, наблюдающие за увядающей собакой, шептались между собой: "Господи, хоть бы кто ей помог уйти", а смерть всё откладывала и откладывала свой час, словно готовила его для какого-то своего испытания. Гуляла Тешка по своему обыкновению там, где хотела, но к вечеру всегда непременно возвращалась домой. Это правило она соблюдала неукоснительно и ни разу не позволила нарушить его себе за всю свою долгую собачью жизнь. Поэтому, когда в один из дней она не появилась в положенное ей время. Митрич понял, что всё закончилось. Он с тоской посмотрел на место, где спала Тешка, пошевелил восковыми губами, подпёр голову высохшей, скрюченной сухожилиями ладонью, закрыл глаза и застыл. Было такое ощущение, что он либо спит, либо крепко о чём-то задумался. Приблизительно через полчаса он едва шевельнулся, слегка изменив позу, прокашлялся, не открывая глаз, и вновь застыл на месте, как и прежде. Слышно было только, как отчаянно жужжала в углу, попавшая в паутину блестящая, чёрная муха, да ходики отбивали на стене свой привычный счёт времени. Через несколько минут из-под ресниц правого глаза старика, просочившись, выбилась на свет, медленная одинокая слеза. Она не спеша проползла вниз по бледно-жёлтой с красными и синими прожилками гладкой щеке, скатилась к уголку заострившегося носа и наконец, добралась до опалённых спичками, прокуренных жёлто-седых усов. Зацепившись за их край, она застыла на мгновение, набирая вес и размер, затем стремительно сорвалась вниз, превратившись в мокрое пятно на синих штанах.
Серое, уже почти осеннее небо над Усть-Камчатском, медленно набухало мрачным тяжёлым свинцом, готовое в любой момент разразиться мерзкой затяжной непогодой. Река Камчатка, впадающая в этом месте в одноимённый залив Тихого океана, переносила бесконечные холодные массы многочисленных горных потоков, разбивая пространство дельты на две половины. Сообщение между Усть-Камчатском и отделённым от него, таким образом, посёлком Крутоберегово, происходило посредством старого, пропахшего солидолом скрипучего дебаркадера. На чёрном массивном носу этого дизельного электрохода красовалось, написанное белой масляной краской, его благороднейшее название - "Капитан Драбкин". Главная и единственная большая улица Усть-Камчатска носила имя 60-летия Октября и тянулась через весь посёлок длинной кишкой. В конце её, в проёме между многочисленными покосившимися деревянными домами, в вечно мутной сизой дымке грезились очертания грозного и величественного красавца - вулкана Шивелуч. Сам же посёлок располагался в низине и был окружён со всех сторон, поросшими сочной зеленью сопками. Вследствие этого сложился здесь свой особенный микроклимат, резко отличающийся от всех остальных мест полуострова. В природе преобладала тундровая растительность с карликовыми берёзами и кисло-сладкой шикшей, гордостью и любимой ягодой местных жителей. В лесу шатались голодные медведи, навещавшие иногда окраины посёлка, чтобы украсть свинью или порыться в помойках. В озере лениво плавали лоснящиеся нерпы. Среди жидких низкорослых деревьев роилось невероятное количество всякого рода кровососущего гнуса, поднимавшегося в воздух большими тёмными гудящими столбами. У людей, не посвящённых в данный каприз природы, создавалось впечатление, будто некоторые участки тундры дымятся.
Этим летом на старом колхозном складе, где хранились различные строительные материалы, инструмент, спецодежда и хозяйственная мелочь работала бригада студентов одного из стройотрядов Ленинградского Электротехнического Института им. Ульянова (Ленина). Бригада состояла из трёх человек. Один из них, Иван Киреев, действительно числился студентом третьего курса факультета "электронной техники", кафедры "вакуумные и рентгеновские электронно-лучевые приборы", в то время как двое других, Сергей Карасёв и Сергей Рыбкин, являлись, так называемыми, "трудными подростками", переданными на поруки данному строительному отряду для перевоспитания их посредством умеренной трудотерапии. В Ленинграде они жили на одной улице Петроградского района, в соседних домах и в чём-то незначительно провинились у себя. Кажется, была какая-то драка с такими же "балбесами" как и они. Дело направили в детскую комнату милиции, где, вот парадокс, работала мать Сергея Рыбкина. Она то и позаботилась в дальнейшем о неразлучных друзьях-товарищах, благоразумно устроив их летний досуг, сняв тем самым с себя обузу ежедневного унизительного контроля, в неизбежных условиях постоянной собственной занятости. Впрочем, на деле "рыбычи" оказались добрыми и отзывчивыми ребятами, хоть и с чрезмерным влиянием улицы. Иван на правах старшего товарища, выступал их опекуном и наставником, отвечая по всей строгости за здоровье последних перед командиром отряда и перед законом. Небольшого роста, но крепкого телосложения, был он сильно близорук и носил очки с толстыми стёклами в роговой коричневой оправе. На его русые, слегка вьющиеся волосы, начинали уже бессовестно и генетически неотвратимо наступать безжалостные клинья предательски блестящих залысин. Стесняясь, он всё ещё прикрывал эти места стыдливо соседними прядками, что собственно говоря, вовсе не скрывало проблемы, а наоборот привлекало внимание окружающих. На молодом лице виднелось несколько красных следов от выдавленных угрей, а розовые щёки и подбородок были покрыты жидкой порослью двухнедельной "небритости".
Был час обеденного перерыва и Иван, наскоро перекусив бутербродами с чаем из железного клетчатого термоса с белой крышкой, зачитывал своим подопечным самые смешные места из "Золотого телёнка" Ильфа и Петрова. Небольшая книжка в мягкой бумажной, болотного цвета обложке, ещё редкая в то время, была приобретена им со стипендии на городском рынке у знакомой торговки за достаточно большие для него тогда деньги. Карась, беспечно спал, накрывшись своим чёрным бушлатом, пуская во сне пузыри, а Рыбыч внимательно вслушивался в ритмический тенор Ивана, периодически вставляя свои "пять копеек" и тихонько хихикая, чтобы не разбудить уснувшего друга. Неожиданно за окном послышалась какая-то непонятная возня, рёв мопеда и затем дикий визг, продолжившийся затяжным хриплым стоном. Раздались крики людей. Ребята дружно повскакали с мест и сломя голову выскочили на улицу. Разбуженный Карась, ничего не понимая и решив, что начался пожар, также поспешил выбраться наружу. То, что они увидели, было отвратительно, мерзко и необъяснимо с точки зрения человеческой морали.
По небольшому складскому двору, выбрасывая из-под узких колёс красного новенького мопеда клубы пыльной взвеси, на большой скорости носился молодой парень лет семнадцати-восемнадцати в полосатой сатиновой рубахе, с закатанными выше локтя рукавами. Позади него, привязанная к блестящему багажнику, на собранной из кусков длинной тонкой проволоке, кувыркалась, подскакивая и хрюкая на кочках, грязная шерстяная масса, в которой не сразу можно было распознать рыжую собачью фигурку, извивающуюся в предсмертных конвульсиях и разбрызгивающую на ходу по сторонам алые брызги крови. Фигурка корчилась, подлетая и крутясь на поворотах вокруг собственной оси, а капли крови, падающие в серую дорожную пыль и разбегающиеся в стороны подобно шарикам ртути от разбитого градусника, скатывались и превращались в тёмные бурые пятна, застывая на земле плотной сухой коркой. Замысел юного садиста был прост и понятен - он пытался, во что бы то ни стало, убить бедное животное, затягивая на ходу смертоносную железную петлю. Решившись на роль исполнителя акта эвтаназии, не смог догадаться юный идиот, что смерть будет такой кощунственно долгой и мучительной для пациента. Ну, не хватило мозгов сообразить, выбирая орудие убийства, что жёсткая проволока не затянется петлёй, а будет лишь терзать разрезанное собачье горло до голубых хрящей, усиливая и без того невероятные муки умирающей псины. Поздно сообразив об этом, парень долго пытался петлять по двору, то тормозя, то вновь набирая скорость, но тщетно - собака не хотела умирать. В итоге, не выдержав морального напряжения, он вдруг резко остановился и стал судорожно отвязывать от мопеда объект издевательства. Со всех сторон к нему уже бежали люди. "Павлик! Скотина! Что ж ты делаешь-то, паразит этакий, а? Ирод окаянный! Да, где же у тебя сердце-то, аспид ядовитый?! Что тебе животина сделала, кровопивец ты безголовый, отродье обезьянье?!! - накинулась на него крупная баба лет пятидесяти с бородавкой на мощном, багровом носу. - Я, вот, тебе сейчас покажу, как над собаками издеваться! Я батьке про тебя всё опишу, изверг зловредный! Он те шкуру быстро спустит по самые колени - пикнуть не успеешь, садист малолетний!" Она стремительно приближалась к месту разыгравшейся трагедии. В руке её была нешуточного размера берёзовая палка, которую она, судя по всему, не собиралась просто так держать в руках. Наконец парню удалось кое-как избавиться от предательской проволоки, и он попытался поскорее отступить на безопасное для него расстояние. Нет, он отнюдь не испугался своего поступка. Ему было абсолютно наплевать на бедную собаку, её он уже практически ненавидел, но он реально боялся физической расправы над собой со стороны отца, человека мрачного и тёмного с очень жёстким и скверным характером. Уйти от законного возмездия на месте, тем не менее, ему всё-таки не удалось. Когда он приготовился, было вот-вот совсем вскочить на своего железного друга, и уже почти занёс свою ногу над его кожаным сиденьем, чтобы поскорее исчезнуть, как из-за его спины неожиданно возникла крепкая коренастая фигура Карася. Ни слова, ни говоря, он схватил парня за правое плечо, рывком развернул к себе лицом и, ни слова не говоря, с одного удара сломал тому нос. Раздался тихий хруст. Павлик, взвизгнув, схватился за лицо, зло сверкнул глазами и, получив свободу действий, моментально скрылся за поворотом. - Ублюдок! - сплюнув в его сторону, процедил сквозь зубы Рыбыч. - Натуральный бандерлог**, - подтвердил Иван.
С неба начинали срываться редкие капли дождя. Выбивая небольшими столбиками пыль, они глухо стучали всё чаще и чаще пока не переросли в настоящий ливень. Изрядно потемнело. Тешка лежала, уже не шевелясь, посередине двора в небольшой размытой лужице крови. По её грязной мокрой шерсти мелкими ручейками струились вниз быстрые небесные потоки, стремившиеся смыть следы человеческого позора.
- Отмучалась,- сказал Иван.
- Ну и что теперь с ней делать? Кто Митричу скажет? - отозвался Карась.
- А стоит ли? Сам всё поймёт, а собаку просто схороним, - прошептал Рыбыч.
На следующий день стройотряд, сдав объекты и отметив окончание работ, вылетел в Петропавловск-Камчатский, откуда через всю страну, через ликующую после победы над ГКЧП Москву, он вернулся к себе домой, в только что переименованный из Ленинграда Санкт-Петербург. Павлика отправили на учёбу в какое-то высшее учебное заведение города Хабаровска, где отучившись несколько месяцев, он побрился наголо и примкнул к местной нацистской группировке, а мёртвого Митрича нашли уже остывшим, в своей лачуге на краю посёлка. Он умер, сидя за столом, так и не узнав о том, как погибла его многострадальная Тешка. Они исчезли с лица Земли вместе, как ветер, как мимолётное событие в длинной цепочке, неосознанных еще людьми, глобальных всемирных потоков и порядков. Великих, жестоких и космически бессмысленных.
* Гауптман (в советской армии соответствует чину капитана) Ганс Отто Вёльке - Первый Олимпийский чемпион Германии по лёгкой атлетике, получивший 1936 году золотую медаль в дисциплине толкания ядра. Был убит белорусскими партизанами в 1943 году, что собственно и послужило поводом варварской расправы над жителями Хатыни.
**бандерлоги - глупая и жестокая стая обезьян из книги Р. Киплинга " Маугли".
