Прошлое у каждого свое. Я помню себя с двух лет. Стояла глубокая осень. Снега еще не было. Дни были мрачные, а вечером и ночью так темно, хоть глаза выколи.
Однажды я, отец Александр Иванович и мать Любовь Николаевна поздно возвращались из гостей домой - были у бабушки Веры Борисовны.
Я сидел у отца на руках. Что меня удивило: все небо было охвачено красными сполохами. В селе часто случались пожары. Возможно, где-то горел дом. Я крутился, задирал вверх голову, что-то кричал.
В три, четыре года или даже в пять такого уже произойти не могло. Мой отец перестал меня брать на руки и матери строго-настрого запретил.
Мой друг Женя Фоков помнит себя с того момента, когда вдруг полюбил Наташу Кустину, нашу одноклассницу. А сама Кустина, когда я попытался у нее узнать, что она помнит из детства, задумалась и, пожав плечами, сказала: "Ну, знаешь, Юра, я на интимные вопросы не отвечаю".
Странно, уж не мой ли поцелуй тому причиной.
В три года я был уже самостоятельным человеком. Отец так и сказал матери:
- Мальчик у нас уже большой. Без надобности - недопекай его. Мать - не допекала. Мне была предоставлена определенная свобода. Я мог без особых препятствий осваивать окружающий мир.
Время было спокойное. К тому же село - не город. Здесь все друг друга знали. Малышу каждый приходил на помощь. Соседка баба Паша однажды, забежав по делам к матери, сообщила:
- Люба, вчера твоего сорванца видела. Важно так ступает. Я спросила его: "Юра, куда это ты?" - "Гулять иду!"- сказал он и пошел.
Я пользовался предоставленной мне свободой, где только не побывал: первым делом прошел вдоль и поперек свою улицу и освоил дорогу к дому дедушки Ивана Павловича. Затем стал ходить и к бабушке Вере Борисовне. Она, гладя меня по головке, любила приговаривать:
- Юра, как я бы хотела дожить до того времени, когда ты женишься.- Бабушка тяжело болела. У нее была водянка. Она боялась умереть.
Я, еще не сознавая, позже, когда познакомился с девочкой, привел ее к Вере Борисовне и сказал:
- Баба, вот смотри моя невеста!
Она долго смеялась, даже прослезилась - ей, так понравилось мои слова.
Мою невесту звали Наташей. С ней я познакомился случайно, когда отправился в гости к дедушке Ивану Павловичу, который жил на нашей улице, но на другом краю. Дорога к дому дедушки у меня была нескончаемо длинной оттого, что я тогда был маленьким мальчиком и часто отвлекался. В тот день я к Ивану Павловичу так и не попал. Осилив половину пути, то есть, добравшись до угла - начала другой улицы, соседней, я увидел трактор, заинтересовался им и свернул в сторону.
Трактор стоял у дома бабы Мани, которая умерла. Ее сын приезжал на похороны, побыл и уехал. Долгое время в доме никто не жил. Он стоял с заколоченными окнами, а тут они были открыты - настежь, и из печной трубы струйкой поднимался в летнее небо дым.
К трактору была прицеплена телега, а в ней прыгала девочка.
- Эй, ты кто такая? - крикнул я ей.
- Ната! - ответила девочка и вызывающе посмотрела на меня.
- Что еще за Ната?
- Ну, Наташа!- ответила она.
- Меня можешь звать Юркой, - откликнулся я.
- Залезай в телегу, поиграем! - пригласила Ната.
Меня не пришлось долго упрашивать. Я тут же забрался.
В телеге было много соломы. Мы не один час бесились в ней: бегали, прыгали, кувыркались, до тех пор пока мать Наты Нина Васильевна не позвала девочку обедать.
Я часто приходил к Наташе. Она также чуть что бежала ко мне. Нам нравилось проводить время вместе. Особенно мы любили играть в тракторной телеге, чем только для нас она ни была. Телега по вечерам всегда стояла у дома бабы Мани.
Однажды я поссорился с Наташей, и девочка стала меня сгонять с телеги:
- Мой папа тракторист, а не твой! Твой - коровам крутит хвосты, - кричала она. - Уходи отсюда и не смей больше играть в моей телеге.
Ната пыталась столкнуть меня силой, хотя я и был ростом меньше ее, но крепкий и не поддавался. Мы долго толкались, барахтаясь в соломе, я нечаянно коснулся своими губами ее губ.
- Ой! - вскрикнула Наташа, - поцелуй меня еще.
- Ну, вот глупости. Я тебя и не целовал! - запротестовал я.
- Нет, целовал! Нет, целовал! - стала громко возражать Ната.
Я тут же спешно поцеловал ее, и она замолчала. Затем я спрыгнул с телеги, чтобы уйти, но столкнулся с отцом Наты Михаилом Ромуальдовичем. Его привлекли крики дочери.
- Ну что, жених, поссорился с невестой? - спросил он.
Я засмущался и, не говоря не слова, побежал домой.
Мое отношение к Наташе было иное, чем к Жене Фокову. Правда, с ним я познакомился значительно позже и при других обстоятельствах, когда увлекался рыбалкой.
Интерес к ловле рыбы у меня вызвал мой дедушка Иван Павлович. Он летом почти каждый вечер ходил на пруд ловить карасей. Однажды Иван Павлович, оценив взглядом мой рост, сделал мне небольшую удочку. Какое-то время я ходил ловить рыбу с дедушкой, а затем уже самостоятельно.
Женю я встретил на пруду. Мальчик был совершенно не похожим на других ребят, может быть, этим-то он меня и заинтересовал. Я ловил чаще, правда, это были не караси - так мелочь. Он же довольно редко. Однажды Фоков поймал можно сказать, рыбищу. Его добыча вызвала удивление даже у взрослых рыбаков. Многие подходили посмотреть.
Я обычно пропадал на пруду, когда был хороший клев. Для моего друга это было не важным условием. Он, устроившись в укромном местечке, у куста лозняка, разматывал удочку, затем аккуратно доставал из спичечного коробка большого-пребольшого червя, нацеплял его на крючок и, забросив леску в воду, часами следил за поплавком. Его взгляд меня порой даже пугал. В серых глазах Жени было что-то странное. Он был какой-то неземной, отрешенный.
Женя жил на той же улице, что и Наташа. К нам он присоединился незаметно. Я даже не запомнил того дня. Фоков в отличие от меня был "жаворонком". Я еще спал, когда он вдруг появлялся у меня дома. Вначале меня допекало солнце, лезло в окно и светило в глаза, затем уже друг. Он дергал меня за руку, тормошил, звал играть. Но я не мог играть без Наты и предлагал другу ее подождать. Если она задерживалась, мы шли к ней.
Ната была, насколько я помню, всегда со мной. Она даже на рыбалку ходила. Я чаще вытаскивал из пруда карасей, а девочка все время крутилась возле меня. Женя ее не интересовал.
Мое детство пришлось на послевоенную пору. В нем я не знал роскоши. "Пик коммунизма" для одних и "Помер", а не "Памир" у других - такого тогда не было. Мы все жили одинаково, не богато.
Я помню день, когда меня записали в первый класс. В школу меня собрали быстро. Город был поблизости. И не какой-нибудь городишко, а огромный с многомиллионным населением мегаполис. Проблем с покупкой необходимой для обучения "экипировки" у отца Александра Ивановича не возникло. Одна загвоздка - приближалось первое сентября, а он не мог найти для меня подходящий портфель. То ли денег не было, то ли невозможно было его купить. Я волновался, и не знал, что делать с новыми для меня предметами - куда засунуть книги, тетради, карандаши, ручки. Однако отец к началу учебного года все-таки принес мне портфель.
- Вот! - сказал он. - Держи!
Портфель был не новым, но из добротной кожи. Такие носили бухгалтеры, председатели колхозов, инженеры. Он мне понравился. Его замки - их было два - блестели. Я с удовольствием взял портфель в руку.
- Да-а-а! - взглянув на меня, всплеснула руками мать Любовь Николаевна. -Великоват.
Портфель доставал до земли.
- Ничего мальчик растет, - ответил ей отец, - через месяц-другой будет в самый раз. А для начала мы ему найдем помощницу. - И нашел. Долгое время мне помогала Ирина. Я с ней сдружился. Так к нашей компании примкнула еще одна девочка. Я надеялся, что с появлением Ирины, Женя не будет скучать. Во время разговоров он часто отмалчивался. Ирина не могла его расшевелить. Она с нами была не всегда, а только тогда, когда ей было это интересно. Если Ирину ничто не привлекало, девочка уходила играть к своей подружке Наде Втюриновой. У нее были сестры Валя, Вера, Женя и брат Миша. Скучно им не было.
Мне доставляет удовольствие копаться в прошлом. Память у каждого избирательна - это я знаю.
Я горел желанием, рвался пойти учиться в школу. Странно, но Женя Фоков идти в первый класс не хотел - упирался, наверное, еще не нагулялся.
Первый школьный день мне запомнился. Мой друг его не знает. Ему он был не нужен. Хорошего мало. Однажды я ему рассказал о нем. Женя не поверил:
- Юра, не обманывай меня!
- Ну что ты, - кричал я ему. - Думаешь, мне хочется тебе говорить всякую ерунду. Вспомни долговязого Гришку двоечника. У меня не было цветов и он, чтобы не испортить наш знаменательный день, на просьбу моей матери забрался в палисадник к своей бабушке Паше и надергал красных астр. Мне, после не составило труда, поделился букетом с тобой: "На, держи!" - сказал я и тем самым вынудил тебя стать учеником. Ты на линейке горькими слезами заливался. Анна Сергеевна - наша первая учительница успокоила тебя и, взяв за руку, повела в класс. Потом-то ты с удовольствием ходил в школу, готов был даже по воскресеньям - выходным дням учиться.
Первые четыре года я учился с ребятами в так называемой "маленькой" школе - начальной.
Она, находилась в небольшом деревянном здании, имела четыре классных комнаты, учительскую и подсобное помещение. Классы были светлыми, чистыми и по-домашнему уютными. Возможно, из-за того, что в каждом из них, стояла круглая оббитая листовым железом печь, излучавшая в холодные дни тепло, особенно зимой, когда за окнами было морозно, на улицах завывала метель или же кружилась вьюга.
Я проявил себя сразу же в первый год учебы. Правда, с плохой стороны. Случилось это неожиданно для меня. Я и Ната сидели за одной партой. За нами Женя и Витя, незнакомый мне мальчик. Вот он однажды на одном из уроков, наверное, рисования достал яркую коробку с цветными карандашами. Они понравились Наташе Кустиной, и я, как только Витя отвернулся - стащил их. После уроков я собирался подарить карандаши девочке.
Мальчик хватился карандашей - их нет. Он поднял руку, и, когда Анна Сергеевна обратила на него внимание, заявил ей о своей пропаже. Наша учительница перевернула весь класс и заставила нас выложить содержимое портфелей на парты. В тот день я был поставлен в угол на все оставшиеся уроки. После, когда ученики разошлись - Анна Сергеевна сказала мне:
- Юра, я все знаю. Ты хотел совершить хороший поступок по отношению к своей подружке - порадовать ее, но плохой - по отношению к Виктору. А потом представь Ната, например, достала бы эти самые карандаши, а мальчик незаслуженно обозвал девочку воровкой. Каково было бы ей выслушивать такое обвинение? Ты понял?
- Анна Сергеевна, все понял, - сказал я, извинился и ушел.
На улице меня ждали Ната Кустина и Женя Фоков. Я присоединился к ним, и мы отправились домой.
В тот день дорога для меня не была интересной, мы шли и молчали. Я был рассеян, ничего не замечал. Улица, на которой стояла школа, осталась позади, мы свернули на соседнюю - на ней жили мои друзья. За домом Жени я мог срезать путь: пройти огородами, но тогда мне не удавалось проводить девочку. Это для меня было непозволительно. Я старался быть джентльменом.
Скоро я и Ната попрощались с Женей. Едва наш товарищ открыл калитку, и скрылся за ней, девочка наклонилась, и поцеловала меня.
- Спасибо Юра! - сказала Кустина. - Так она отблагодарила меня за не подаренные карандаши. Я растерялся, покраснел. Мне было приятно и стыдно одновременно. Взглянув ей в глаза, я не выдержал и тут же сбежал. Ната поняла мой поступок и не остановила меня.
Мой друг был странным мальчиком, он до слез переживал, если получал на уроках двойки. Тройки его также не устраивали. Семья у Фокова была интеллигентной. Отец Жени Станислав Александрович работал ни где-нибудь, а в многомиллионном городе мегаполисе в редакции газеты, мать лаборантом на каком-то заводе. Возможно - это его и обязывало учиться лучше всех в классе.
Однажды, мой друг решил догнать девчонок Ирину и Надю по успеваемости. Их дневники пестрели пятерками. Сеня, мальчик который часто ко мне лез, чтобы поиграть во время перемен в догонялки как-то не выдержал и сказал ему:
- Жень, ты просто рехнулся!
Фоков был упорным. Он догнал их. Но - это для него не было важным. Лучшая ученица у нас была Наташа, девочка которую Женя тайно любил. Я понимал, он хотел сравняться с ней, но боялся заикнуться об этом.
Упорство моего друга было болезненным. Одно время мне пришлось с ним даже соперничать. Кто кого опередит. Эту затею я бросил. Мне трудно было сидеть часами за учебниками. Для Фокова - легко. Правда, порой на него что-то находило, Женя топтался на месте. Нет, не из-за того, что учеба ему не давалась. Его заклинивало. Сейчас я бы сказал - "глючило", облака мешали - витал, наверное, где-то в них.
Я был средним учеником, случалось и совсем сползал, перебиваясь с троек на двойки. Однажды, я не выполнил домашнюю работу по русскому языку. Думал, пронесет. На всякий случай, чтобы не рисковать забросил тетрадь под кровать.
На следующий день Анна Сергеевна вызвала меня к доске. Я соврал, что задание у меня выполнено, но тетрадь осталась дома. Она отправила меня за тетрадью. Мой обман открылся. Мне тогда пришлось попотеть. Но, наверное, благодаря тому случаю я "маленькую" школу окончил без троек.
В "большой" школе - средней мне учиться было значительно труднее. Она располагалась в бывшей казарме. И уж там к нам ученикам отношение в какой-то мере было как к маленьким солдатам суворовцам.
Как надо мной изгалялся Петр Полекарпович учитель математики - сейчас трудно представить. Кустиной часто приходилось уходить со школы домой без меня - с Женей. Я то и дело оставался после уроков. Но однажды учителю надоело со мной возиться, и он дал мне в помощницы Наташу. Я долго сидеть после уроков не мог и тут же, как только Петр Полекарпович оставлял класс, хватал девочку за руку и тянул ее на выход.
Женя Фоков мне завидовал. Не раз он предлагал мне свои услуги:
- Юра хочешь, я позанимаюсь с тобой?
- Ну что ты, ненужно, - отвечал я. Это моего товарища злило. Я его не понимал. Мне с Кустиной было интересно играть. Наташа для меня была просто девочкой. Я хорошо знал ее родителей - отца Михаила Ромуальдовича и мать Нину Васильевну. Я мог запросто забежать к ним домой.
Мой друг Женя опередил меня. Наташу он полюбил раньше, чем я. Многое из прошлых лет выветрилось, просто забылось. Однако последние годы учебы в школе мне памятны. Это время, когда хотелось влюбляться и делать глупые поступки.
Из моих ребят одноклассников мало кто дружил с девочками. Общение с ними не распространялось дальше школы, улицы, магазина или же клуба, куда мы ходили смотреть фильмы. На танцы в клуб ходили единицы. Среди моих друзей таких не было.
Я мог проводить Наташу домой из клуба, но в компании ребят. Рядом всегда были Женя, Ирина, Надя, Сеня. Встречаться вечером в клубе с девочками из нашего класса встречались один, ну два человека, не больше. Их действия я считал безрассудными. Мой друг также. Так я думал. Однако напрасно. Я просто не знал его. Женя был способен и не на такое. Мне и сейчас многие из его поступков непонятны.
Влюбляться я начал со второго класса. Наташа Кустина для меня долгое время была просто другом, товарищем и все. Я с ней, например, даже советовался, кого мне любить Ирину или же Надю.
Кустину я полюбил в старшем классе. Я ею заинтересовался неожиданно, можно сказать случайно. Однажды, что уже само по себе странно мне вдруг на уроке ни с того ни сего стало плохо. У меня вдруг появился жар, я ощутил небывалую слабость, перед глазами все поплыло. Александр Олимпович учитель по литературе заметил мое состояние, подошел и приложил к моему лбу руку:
- Да ты же весь горишь! - сказал он. Затем, осмотрел класс, увидел Кустину и попросил ее:
- Наташа, ты, как мне известно, недалеко от Шакина живешь? Будь добра, проводи Юрия. Он сам не доберется до дома. Да и еще скажи его матери Любовь Николаевне, чтобы она обязательно вызвала врача.
Мать вызвала врача, и я загремел в больницу.
Свободных коек не было, меня поместили в женское отделение. В селе была эпидемия гриппа.
Дней несколько я находился в беспамятстве. Через каждые четыре часа мне кололи пенициллин.
Из забытья я очнулся от громкого стука в заснеженное окно, открыл глаза, слегка приподнялся, и увидел Наташу, и тут же в нее влюбился. Девочка улыбалась, махала рукой и что-то кричала. Я ничего не расслышал из ее слов, однако всегда считал, что она приветствовала меня, только меня и никого более. Хотя не далеко от моей кровати стояла кровать ее матери Нины Васильевны.
Я, глядя теперь на Наталью Михайловну, так ее сейчас называют, не могу сравнить с той девочкой, которую когда-то знал. Она часто обращается ко мне. Я общаюсь с ней. У нее все еще сохранилась былая красота, однако, Наталья Михайловна, уже - не Наташа, не Ната.
Ната, так звали девушку дома или Наташа была совершенно иной. На нее я мог смотреть часами. Синие глаза девушки меня завораживали. В них я просто тонул. Наташе мое внимание было приятно, так как я порой нет-нет и встречал ее взгляд. Я думаю, она меня тоже полюбила там же - в больнице, где и я ее. Это заметно было по поведению Наты не только мне, но Жене Фокову. Как-то он не удержался и с завистью сказал:
- Да Юра, ты счастливый! - Я стал выспрашивать у него от чего это я счастливый, но он тут же замкнулся и не сказал больше ни слова.
Парты в классной комнате стояли в три ряда. Центральный - несколько выступал вперед. Возле него находился учительский стол. Девочка сидела от меня через ряд - за первой партой и я, слушая учителя, ею просто любовался. Правда, это уже было после того, как меня выписали из больницы.
На Наташу обращал внимание не только я, но и другие ребята, например, Сеня. Это он мне сказал:
- Да Наташа классная девица. Я бы не отказался с ней быть рядом.
Парень жил на моей улице, недалеко от дома Кустиных. Он учился игре на баяне, и я довольно часто слышал, как Семен часами наигрывал что-то на инструменте, пытаясь привлечь своими мелодиями Наташу, так мне казалось. Однажды, чтобы он не был таким настырным, мне даже пришлось его слегка поколотить.
- Ты чего это? - поинтересовался Семен. - Что я тебе такое сделал?
- Да так просто, - ответил я, - не нужно выставлять свои способности, лучше ходи на пруд как все ребята рыбу ловить.
- Я и хожу, - непонимающе буркнул мне товарищ.
Я, влюбившись в девушку, много потерял, прежде всего, утратил былую легкость в общении с ней. Мой язык стал заплетаться, я с трудом подыскивал нужные слова, хотя раньше косноязычием и не страдал. Мне стало трудно разговаривать даже с товарищами, если Ната находилась рядом и могла меня слышать.
Что еще меня мучило? Малый рост. Правда, не долго. Я скоро обогнал Нату и стал на голову выше. Смотрел на нее сверху, но робость долгое время не проходила.
Летом по вечерам мы толклись на пяточке у дома Сени. Он играл на баяне, и мы устраивали танцы. Я танцевать не умел, да и не только я, но и многие мои товарищи. Но в темноте делать выкрутасы ногами было проще, чем в сельском клубе. Туда мы тоже ходили. Правда, не часто и не на танцы, нас там больше интересовало кино.
Женя сколько я его помню, всегда стремился привлечь внимание Наты. Танцевал он эффектнее, чем я и поэтому у девчонок пользовался уважением.
Мы не только танцевали, но и пели. Под баян это было делать легко. Особенно получалось у Ирины и Надежды. Я также подпевал, но не выпячивал себя. Голос мой звучал тихо. Изредка, тайком я подглядывал за Натой. Да я любил девушку, однако мою любовь к Наташе нельзя было сравнить с любовью друга. Фоков был просто помешан. Для нее он был готов умереть. Я его рвения не понимал. Может, мои чувства были не достаточно зрелыми, крепкими, серьезными. Мне не хватало взрослости. Моя мать мне так и говорила:
- Юра, какой же ты еще ребенок!
Глядя на Наталью Михайловну, я с теплотою вспоминаю прошлое. Особенно то время когда я вдруг ее заметил. Заметил и полюбил. Причиной побудившей меня испытать это чувство стала болезнь. Возможно, я и сейчас еще не до конца вылечился. Моего друга, он уже солидный мужик эта любовь просто-напросто доконала. Мне его жалко. Однако сделать ничего нельзя. Человек - пропал.
Мне мой отец Александр Иванович, когда был жив, не раз говорил:
- Юра, оставь ее, ты ведь не женат, почувствуй себя свободным мужчиной. - Но выполнить его пожелание мне долгое время не удавалось.
Наташа живет во мне даже сейчас. Я ее никогда не покидал.
Моя мать Любовь Николаевна всегда вторила отцу. Она считала, что Наташа оказалась со мной рядом случайно, а значит должна из моей жизни уйти.
- Смотри, смотри сынок сколько красивых девушек. Да вот хотя бы взять Ирину или же Надежду - соседскую девочку, чем она тебе не пара. Зачем тебе далась эта приезжая. Что в ней интересного - трактор, на котором ездит ее отец, и в телеге которого ты с ней любишь целоваться.
Мне, конечно, не хотелось верить всему, что говорили мои родители. Хотя я и понимал, что поэзии в моих отношениях с Натой, было немного. Возможно - одна проза. Но я тогда был романтиком.
2
Наташа Кустина еще в школе как-то быстро повзрослела, округлилась. Она была так хороша собой, что на нее, если не знали возраста девушки, посматривали даже взрослые мужчины. Мне, чтобы приобрести солидный вид понадобился не один год, произошло это только после службы в армии.
Мои друзья считали Наташу моей девушкой. Я также, хотя это было не так. Ничего серьезного в наших отношениях не было. Наверное, и не могло быть.
В школе Кустина была у всех на виду. Я не мог быть с нею - один на один. Рядом крутились ребята: Женя, Сеня, Виктор - они мешали нам общаться. Дома я торопливо делал уроки и бежал к девушке. Там мне были рады. Отец девушки Михаил Ромуальдович встречал меня словами:
- А жених, проходи! Ната дома, ждет тебя.
Я легко перешагивал через порог и отправлялся в комнату к девушке. Но так продолжалось недолго. Что-то все-таки в нашей жизни произошло. Ната, хотя и радовалась встречам, но явно сторонилась меня и спешила, как можно поскорее отделаться.
- Знаешь, Юра у меня много уроков, - говорила она. - Приходи завтра, а лучше послезавтра. Я недоумевал, ведь мне приходилось делать те же самые задания, что и ей - я успевал, а она отчего-то нет.
Поведение Наташи Кустиной изменилось после одного случая на уроке. Однажды молодой учитель физики Михаил Кононович вызвал девушку к доске и почти весь урок уделил только ей. Она, тогда, заметив его странное отношение к себе, стояла красная, пытаясь ответить на вопрос неожиданно ставший трудным.
Я рвался ей помочь, тянул руку: мне хотелось перенести внимание на себя, но все было напрасно.
Кустина - после того самого урока стала другой. Сейчас, я точно знаю, она заинтересовалась учителем. Михаил Кононович элегантный подтянутый красивый молодой мужчина стал назначать ей встречи не у нас в селе, а где-то в городе, подальше от любопытных глаз. В то время такие отношения не поощрялись. Она, ведь была несовершеннолетней.
Я не знал о ее взаимоотношениях с молодым учителем и тянулся к Нате. Хотя даже если бы мне и было что-то известно, - это ничего бы не изменило.
По осени всегда были нужны руки: взрослые не успевали убирать урожай и нас подростков - школьников, сразу же едва только мы приходили учиться в школу - отрывали от занятий и направляли на уборку картофеля, свеклы, хмеля.
Хмель - культура для колхоза была новая. Я любил его собирать. Он вился по проводам, забираясь высоко в небо. В зарослях хмеля было интересно прятаться и любезничать с девчонками. К тому же в пору созревания хмель пьянил и как-то особенно действовал на нас.
Многим из моих одноклассников нравилось это время, и они с удовольствием работали в поле.
Однажды, в один из таких дней Наташа, когда я оказался с нею несколько в стороне от своих одноклассников, срывая в корзину шишки хмеля, спросила у меня:
- Юра, ты так на меня смотришь. Ты что влюблен в меня?
Ну что ты молчишь, говори, говори? Да!
Я весь покраснел. В горле сразу же стало сухо. Мой голос так изменился, что я его не узнал. Однако слова, которые я тогда произнес:
- Да, ты ведь это знаешь, - мне приятны, и сейчас по прошествии многих-многих лет.
- Хорошо, - донеслось до меня, - я разрешаю тебе любить меня, - сказала девочка. Она уже знала себе цену. За ней ребята бегали. Я же еще был неуклюжим подростком и вряд ли мог интересовать девушек, тем более ее.
Наш разговор был услышан моим другом Женей. Я даже не подозревал о том. Слова Кустиной: "Я разрешаю тебе меня любить" им были восприняты как признание девушки в любви ко мне. Он просто взбесился. Как Фоков ревновал меня к Наташе. Мы с ним тогда расстались - вернее Женя со мной. Я всегда находился рядом. Женя где-то далеко. Не слышал он меня. Я тогда остро чувствовал свою влюбленность к Нате - и все это осталось за кадром, меня никак не тронуло. А вот на Женю повлияло и еще как. То, что после он с собой сотворил, мне запомнилось и никогда из памяти не сотрется, никогда.
Наташа - была лучшей ученицей, а я так себе середнячком. Но что-то все-таки объединяло нас. Мне трудно понять даже сейчас - что? В детстве - телега, в которой мы играли, ее борта - ограничители, не дававшие выпасть, в юности новые желания, неосознанные прежде - желания любить и быть любимым. Я не знал, тогда какую она отводила роль Михаилу Кононовичу.
Эти желания переполняли и моих друзей Семена, Ирину, Надежду, Виктора. Особенно они действовали на Женю. Обычно Фоков всегда был на высоте в любых школьных делах, а тут вдруг сник. Он забросил учебу и наотрез стал отказываться от общественной работы. В его дневнике стали появляться не только тройки, но даже и двойки, чего раньше никогда не было. Девятый класс ему дался тяжело. От Жени такого никто не ожидал.
Отец Евгения, Станислав Александрович и мать Лидия Ивановна недоумевали, как могло такое случиться. В интеллигентной семье ребенок просто обязан быть отличником.
Учителя бились, пытаясь помочь Фокову. Клавдия Яковлевна учительница по иностранному языку даже оставила парня на осень.
-Я не хочу тебе ставить тройку,- афишировала она Жене свое решение. - Летом походишь и "хорошо", даже "отлично" будет обеспечено.
Молодой физик Михаил Кононович в отличие от других своих коллег отчего-то чувствовал себя перед Евгением виноватым и намеренно завышал ему оценки. Я ничего не понимал. Обстановка, создавшаяся вокруг моего друга, меня шокировала.
- Ну что тут такого: Женя скатился в учебе, не успевает. Я, также учусь и ничего, а тут разыгрывают вокруг него трагедию, которая самого виновника - моего товарища совсем не трогает. Ему не до нас.
Наташа вот чье внимание было необходимо Евгению. Но девушка вела себя странно. Кустину что-то мучило. Она находилась где-то далеко от села - в городе - мегаполисе со своим Михаилом Кононовичем.
Однажды, когда я был у нее дома, девушка из-за какого-то пустяка вдруг ни с того ни сего набросилась на меня. Нина Васильевна, услышав крик дочери, не выдержала:
- Ната, опомнись, да разве так можно себя вести?
Наташа извинилась и убежала.
Я тоже убежал, убежал на улицу. У калитки я столкнулся с Фоковым. Он шел к Кустиной, но, увидев меня, вдруг резко повернул в сторону.
- Евгений! - крикнул я другу, но он даже не повернулся, а лишь прибавил ходу. Я за ним не побежал, а нужно было.
"Никуда не денется через день-два сам будет у меня" - подумал я. Однако друг отчего-то не приходил. Я уже начал беспокоиться: раньше такого не было.
Весть о Фокове принесла мне Ирина. Я не поверил ей, когда она выпалила:
- Женя повесился.
- Как повесился, переспросил я. - Ерунда какая-то.
- Юра! Юра! Женю увезла скорая помощь!
Несколько позже я узнал от Семена, что Ната от Жени получила письмо. Его Кустиной вручила маленькая девочка сестренка Ирины нашей одноклассницы - Юля.
Женя остался жить. На чердаке, где он пытался покончить жизнь самоубийством, не выдержала перекладина - сломалась. Мой друг, когда веревка оборвалась, долгое время лежал на чердаке, приходил в себя. Его нашла мать Лидия Ивановна и вызвала "скорую помощь". После она мне объясняла:
- Юра, Женя последнее время так переживал. Он, вдруг неизвестно отчего нахватал плохих оценок и когда? В конце учебного года! Представь себе, какого это? Женя очень впечатлительный мальчик. Его расстроили школьные дела. Сейчас с ним будет работать психолог. Я, думаю, он поправит свои дела в школе и окончит ее "на отлично". У него еще есть время.
Я читал письмо Фокова к Наташе. Кустина от меня ничего не стала скрывать.
- На, читай! - сказала она.
В нем было написано одно, а читалось другое. Успеваемость здесь была не причем. Поступок Жени был связан с его безответной любовью к Кустиной. Он вдруг заметил, что девушка играет с ним. Кустина играла и со мной. Я, если бы это знал раньше, должен был Нату бросить, хотя меня и тянуло к ней. Я думаю, девушка меня не любила, а так просто увлекалась.
Значительно позже мне стала понятна роль Михаила Кононовича - учителя физики. Наташа Кустина поступила неблагородно. Ее поведение спровоцировало Женю Фокова. Я тут был не причем. Женя не должен был ревновать ко мне Нату.
3
Женя долго приходил в себя. Отрешенный его взгляд меня пугал. Он смотрел на меня и ничего не видел. Точно так Фоков смотрел, усевшись на обрыве пруда, когда мы с ним вместе рыбачили. Глубина его завораживала.
Я помню его слова:
- Юра у тебя не бывает желания броситься в воду?
- Да нет! - ответил я и после решил - с рыбалкой нужно прекращать, хотя мне доставляло удовольствие ходить на пруд.
- К черту карасей, что мы не найдем себе занятие интереснее? - выдал я ему. - И мы нашли. Стали ходить в лес. Лес был нейтрален и действовал на Фокова успокаивающе. Он не стремился забраться на дерево и спрыгнуть с него.
Сейчас я был в затруднении, не знал, что предпринять, как помочь Фокову - отвлечь его от мрачных мыслей. Поступок Жени - попытка броситься в глубину, в глубину, которая его всегда манила, не увенчался успехом. Судьба дала шанс жить! Но хотел ли он жить?
Я, не один раз, пытался себе представить, как беру веревку, бросаю ее через перекладину, завязываю, делаю петлю... - и не мог - всегда мысленно отпрыгивал. Опасность меня пугала. Это мой друг мог себе щекотать нервы. Женя ни раз, когда мы отправлялись в город, завидев электричку, становился у самого края платформы. Я кричал на него, хватал за рубашку, пытаясь его оттащить подальше.
- Да не бойся ты, - отвечал мне Фоков.- Я себя проверяю. Мне важно знать - есть у меня в сердце страх или нет его.
- Ну и как?- спрашивал я его. - Проверил и довольно! Так больше не делай!
Однако переубедить Фокова я не мог. Он был упрям. Я не знал, что Женя чувствовал после того, когда перекладина, соединяющая стропилы, на которой была завязана веревка, обломилась. Муку, что не повесился? Или радость - оттого, что остался жить. Радости на лице у Фокова я не видел. Это меня и беспокоило. Отец заметил мои переживания по поводу Жени и спросил:
- Ну, как твой друг? - и, не дожидаясь ответа, продолжил:
- Суицид дело серьезное. Обычно желающие свести счеты с жизнью и оставшиеся жить - плохо кончают! Конечно, все зависит от того, какой будет жизнь. Если проблем не будет, серьезных проблем, может все и обойдется, а так не долго и в "дурдом" переселиться.
- Плохо! - ответил я. - Плохо.
- Не оставляй его! - сказал отец. - Будь чаще с ним рядом. Он не должен надолго оставаться наедине с самим собой.
Я был солидарен с отцом. Фоков нуждался во мне. Раньше Женя бегал, теперь я стал бывать у него в доме. Мне у них в доме было неудобно. Да и ему самому я думаю также. У них был идеальный порядок, и это нас несколько сковывало. Я даже говорить во весь голос не мог. Если говорил - то, чуть ли не шепотом.
Лидия Ивановна, его мать, впуская меня в дом, всякий раз останавливала, и благодарила:
- Спасибо Юра, ты настоящий друг.
Ну, как я мог бросить парня. Мы всегда с ним были вместе. Еще рядом была Ната. Ирина не в счет. Она редко радовала нас своим вниманием.
Женя на улицу не выходил, сидел дома, и я чтобы его хоть как-то отвлечь от грустных мыслей распинался, рассказывал другу всевозможные истории о ребятах: про Семена, Ирину, Виктора, Надежду - веселил его. Веселиться Фоков не хотел - слушал мои рассказы, пропуская их, мимо ушей, иногда кивал мне головой. Его внутренний взор был нацелен на Кустину. Это было очевидно. Однако что-то все-таки Фоков брал, иначе бы давно меня выгнал.
Я много раз стремился вытащить Женю из дома. Он бесстрашный готовый рисковать собой стал вдруг бояться людей. Даже ко мне ему необходимо было время, чтобы привыкнуть. Я должен был снова стать для него своим.
У меня было желание вывезти парня из села подальше от страшных мыслей. Они прямо, как иголки из подушечки-игольницы торчали у него из головы, возможно и никогда не покидали ее. Мне не терпелось, как раньше в дни каникул уехать на целый день в город и затеряться в нем.
Наше село находилось в нескольких километрах от огромного мегаполиса. Порой я чувствовал его дыхание. Ветер приносил запахи горячего асфальта, масла и несгоревшего бензина. Мы должны были уехать заблудиться в нем. Это должно было помочь парню сбросить напряжение, заставить почувствовать бьющую ключом жизнь.
Мы часто были свидетелями, как после окончания школы многие из девчонок и мальчишек стремились уехать из села в город. Тот, кто все же оставался жить дома, навсегда перекочевывал в разряд неудачников. О нем говорили, что ему не повезло.
С каждым годом город все ближе подбирался к селу, готовясь его поглотить. Я боялся этого момента и ждал его, хотя для меня село было оазисом зелени, снега, добра, тепла. Эфемерные, не реальные - мои мечты витали где-то далеко от него на широких проспектах и улицах, среди грязной листвы, кашеобразного подтаявшего от огромного количества высыпанной дворниками соли - снега, среди холодных сквозняков, злых резких слов прохожих.
- Это же не навсегда, поехали! - кричал я Жене, иначе он меня не слышал и Фоков однажды не выдержал, сдался.
- Хорошо! - сказал он. - Поехали.
Мы выбрали время затишья. Я видел, что мой друг не намерен ни с кем встречаться. Час пик прошел. Сельчане, те которые работали в городе уже уехали. Я предложил Фокову отправится до станции через огороды, чтобы избежать ненужных встреч. Он согласился. Мы вышли на тропинку, и пошли леском, и тут чуть было, не столкнулись с бабой Пашей и двоечником Гришкой. Женя не хотел лишних вопросов, и мы не сговариваясь, тут же спрятались в кустах. Едва они прошли мимо, я толкнул Фокова локтем в грудь, и мы снова двинулись к станции.
На платформу я поднялся один, посмотрел расписание, купил билеты и уже после перед самим приходом электрички помахал ему рукой. Из придорожной зелени вышел Фоков. Тут же показался состав. В вагон мы буквально запрыгнули. Следом за нами еще кто-то ввалился. Как мы не прятались - оказались не одиноки. Это был Гришка - внук бабы Паши.
- А в город! - бросил он нам. - Я тоже. К отцу еду. Вызывает. Думаю насовсем. Он меня должен пристроить в училище.
В руках Гришка держал чемоданчик с вещами.
- А как же баба Паша! - спросил я.
- Вот еще. Нужна она мне. Жадная!
Бабе Паше было далеко за шестьдесят. Она пенсии не выработала. Получала гроши. Жила за счет огорода и коровы, которая снабжала ее и Гришку молоком. Долгое время парень отцу был не нужен. Но вот настало время - вспомнил.
Высказывание Гришки-двоечника о бабе Паше мне не понравились, и я не стал с ним долго разговаривать. На вокзале мы без сожаления расстались с Гришкой. Я ему лишь махнул рукой. Фоков сказал:
- Пока! - он был рад, что парень не стал к нему приставать с расспросами. Видно Гришку не волновало то, что стряслось с Женей. Он был равнодушен к его судьбе. Возможно, ничего не знал.
Тут же с вокзала я потащил Фокова в метро. Мы отправились в зоопарк.
В зоопарке людей было много, основной народ - дети. Для осмотра нам потребовался не один час. У клетки с волком Фоков долго крутился и вдруг сказал:
- Юра нас бы вот так в клетку. Тогда человек вряд ли был бы способен делать глупости.
Не знаю, к чему были его слова. Меня то зачем толкать в замкнутое пространство. Я ничего такого не совершал. Возможно, Женя высказал свое разочарование, признавшись в слабости. Это было радостно слышать.
После посещения зоопарка мы отправились в парк культуры и отдыха. Там покатались на аттракционах, сходили в ресторанчик - покушали. Затем я повел Фокова в кино. По дороге в кинотеатр я на одной из станций метро вдруг увидел Наташу и Михаила Кононовича. Они неторопливо шли под ручку, пропуская людей. На платформе все толкались. Я закрыл Женю собой. Мы с трудом протиснулись сквозь толпу и забрались в вагон. Двери закрылись. Электричка тронулась. Я был доволен, все обошлось. Хотя возможно ничего страшного и не было. В жизни много встречается похожих друг на друга людей. Тем более в многомиллионном городе. Может, мне они просто привиделись. Но рисковать вряд ли стоило. Я и представить не мог, что могло быть - вся моя терапия пошла бы насмарку.
Домой мы вернулись поздно. Наш поход в город оказался удачным. Он отвлек парня. На мое предложение в ближайшее воскресенье снова съездить в город Женя без разговоров согласился.
Я был доволен. Не знаю, что повлияло на Фокова - может город, может его люди, пусть с ними у нас и не было прямых взаимоотношений. Что-то в нем стало меняться. Однако я понимал, что моему другу снять синдром неполноценности может помочь только Кустина. Она была причиной его падения. Она и могла вернуть парня к жизни. Мой друг лично выкарабкаться был не в состоянии.
Я во время длинных-предлинных с ним разговоров все делал, чтобы не упоминать о Нате. Но у меня ничего не получалось. Женя заставлял меня говорить о ней и только о ней. Мне было неудобно перед ним откровенничать - рассказывать, как я люблю Кустину. Я ничего лишнего и не сказал, но, невольно, отдал ему ее, не понимая, как это произошло.
Ната отчего-то избегала Фокова, и не только его, но и меня.
Однажды я не выдержал и пошел к ней домой.
- Пусть ты и занята, занята сверх головы, - сказал я девушке, - но сейчас все дела отодвинь. Раз-два не встретишься с этим, со своим Михаилом ...
- Ни с кем я не встречаюсь, - резко выкрикнула Ната.
Я, конечно, понимал, что она лжет, но не стал ей напоминать об увиденном эпизоде в городе. Это для меня было не главным. Я то стерпеть мог, а вот Женя тот нет. Главное, чтобы она держала язык за зубами и не проболталась. Взглянув хитро на девушку, я сказал:
- Вот и хорошо, что ты не встречаешься. Значит, у тебя есть время. Пошли ты поможешь своему товарищу, ну хотя бы подтянуть "иностранный язык". Позанимайся с ним. Его ведь оставили на осень. Ты об этом знаешь!
- Да не нужно ему все это. На учебу твоему Жене наплевать, - выдала мне Кустина.
- Согласен не нужно! Ему нужны друзья! - Я насильно вытащил девушку к Фокову и всегда это делал, пока он не стал оживать - приходить в себя.
Я понимал, что Ната была рядом временно. Мне трудно было представить, что мой друг может ее увлечь. Меня он победил: я отдал ему девушку, но я - это я, а вот Михаила Кононовича ему вряд ли удастся отодвинуть. Учитель серьезный соперник, ни чета мне. Однако Кустина помогла Фокову. Иначе бы он не пришел ко мне домой, как он это делал раньше.
Я недоумевал. Женя стоял рядом возле кровати. Мне с трудом удалось продрать глаза. Апатия, неприятие жизни у него прошли. Парень чувствовал себя бодро и готов был работать над собой.
Фоков снова с рвением засел за книги. Он без труда подтянул английский язык и успешно его сдал учительнице Клавдии Яковлевне.
В школу Женя пошел, как ни в чем не бывало. На уроках он тянул руку и, когда его поднимали, прекрасно отвечал на вопросы учителей. Я предупредил ребят, чтобы они не напоминали Фокову о том, что произошло. Что было, то было. Прошло, и нет его.
4
После окончания школы я собирался жить в городе. Мне должно было повезти, я, также как и Ната, Женя, Сеня, Виктор, Ирина, Надежда и многие другие наши ребята не хотел быть неудачником.
Александру Ивановичу - моему отцу не повезло, моей матери Любовь Николаевне также. Михаил Ромуальдович и Нина Васильевна - родители Наты были невезучими. Им пришлось вернуться в село. Правда, это было связано с Натой - девочке не подходил климат. Там, на Целине, пыльные бури вызывали у нее аллергию. В селе Наташа пришла в себя. Однако это ничего не меняло и не считалось уважительной причиной. На пересуды сельчан по поводу своего возвращения на родину Михаил Ромуальдович не обращал внимания.
Хорошо говорили об устроившихся в городе, тех, которые там жили, даже о мотающихся изо дня в день туда и обратно на электричках, например, родителях Жени Фокова, остальные благосклонностью у сельчан не пользовались.
Мы - ученики десятого класса простой сельской школы хотели жить в городе, мечтали.
Я не раз выговаривал отцу:
- Ну, что ты уперся в ферму! Работал бы лучше где-нибудь на заводе!
Он отвечал:
- Юра, сынок, ты пойми, работа на ферме мне больше подходит. У меня, да будет тебе известно, астма. Я, может быть оттого и держусь, не умираю что работаю, живу, здесь - на родине, а не лезу в город. А потом я прошел всю войну, знаешь - много повидал и вот, что тебе скажу лучше нашего места нет!
Отец не хотел понимать меня. Он ни за какие ковриги не переехал бы жить в городской дом. Его устраивало копаться в огороде, носить воду из колодца, пасти летом колхозных коров и приглядывать за ними зимой, топить русскую печь. Отец был всем доволен.
Я, нет. Я готов был из кожи лезть, чтобы вырваться из села. Будущее мне виделось прекрасным. Издали оно представало в розовых тонах, как на картинах импрессионистов.
Село собирались сносить. Я сожалел о том и в тоже время радовался тому, что должно будет произойти. Многие мои друзья радовались. Моего отца мысль о сносе села выводила из себя. Он четко следил за происходящим и горько переживал. Отец и так был невысокого роста, а тут, если его что-то мучило, весь скукоживался и становился похожим на карлика. Однажды он домой пришел в приподнятом настроении - высокий-высокий, еле вошел в дверь. Даже задел головой за притолок:
- Ура-а-а-а!- закричал отец мне на ухо. - Мне случайно показали проект работ. Наша улица еще постоит. А вот соседнюю снесут. Кустиным, Фоковым и другим придется уезжать.
Мать, хотя и ругала сельскую неустроенность, но отца поддерживала. Наша улица находилась у кладбища и она боялась, что если село будет снесено, то та же участь может постигнуть и могилки.
- Ну, разве так можно, - причитала она, глядя на меня. - Твоя бабушка Вера Борисовна очень хотела дожить до того времени, когда ты женишься. Куда ты тогда пойдешь и кому скажешь, что женился? Могилки то снесут!
- Да не собираюсь я жениться, - что мне оставалось говорить, Нату - свою девушку я должен был отдать другу, хотя и мечтал о том времени, когда можно будет уехать в город жить вместе с ней.
При сносе села нам всем должны были предоставить квартиры и мы из разряда сельских жителей сразу же переходили в разряд городских. Мне не нужно было устраиваться на тяжелую работу, чтобы получить лет через пять-десять квартиру. Жилье было гарантировано.
Я заканчивал "большую" - среднюю общеобразовательную школу - десятый класс. Тогда была десятилетка. Рядом возле бывшей казармы, то есть нашей школы из материала разобранной церкви был построен спортзал и помещение для проведения различных школьных мероприятий. Я любил ходить туда на вечера. Мне нравилось наблюдать за Кустиной. Она по окончании концерта или танцев доверяла себя проводить. Я с удовольствием соглашался - тем более нам было по пути. Для меня - это было счастье.
В первом полугодии десятого класса я учился неплохо, но затем съехал. Вокруг меня, как это было с Женей моим другом, никто не бегал, не суетился. Положение с учебой я должен был исправлять сам. Как трудно мне не давалась математика, я знал ее. Правда, Петр Поликарпович мне пятерок не ставил. Он жалел их, берег, наверное, для своего сына. Тот учился тут же рядом со мной. Что хорошего для меня сделал этот учитель? - Заставил работать. В остальном он мне, как человек неприятен. Я всегда, даже по истечению многих лет рядом возле него чувствовал себя плохо. Мне порой и сейчас слышится его глухой голос: "Юрий, что ты так ходишь, тебе, что обувь жмет?" - И свой: "Да Петр Поликарпович!" - хотя причина была не в обуви, а в самом преподавателе - я при встрече с ним так робел, что чуть не падал в обморок - "Тогда возьми топор и отруби носки", - сказал мне учитель.
Михаил Кононович передо мной себя виноватым не чувствовал и преспокойно закатил мне в четвертой четверти по физике двойку.
Десятый класс для меня был самым трудным. К экзаменам меня допустили условно. Мои успехи, вернее не успехи были напрямую связаны с самочувствием отца. Он болел, и я был вынужден его подменять на работе. Едва оканчивались занятия, я бежал на ферму. Она находилась на другом краю села, у леса. Путь был не близкий. Мне необходимо было пересечь все село. Появившись на ферме, я должен был навозить на лошади сена в сараи и разбросать его по кормушкам. Затем напоить коров. В определенные дни я чистил ясли животных - выносил навоз.
Уроки я посещал, а вот на то, чтобы сделать домашние задания у меня не хватало времени. Жаловаться мне было неудобно.
Женя, да и Ната стремились мне всячески помочь. Я их помощи был рад, однако из-за недостатка времени на учебу подняться выше троек не смог.
Мне помнится день, когда экзамены были уже позади и выпускникам десятого класса вручали аттестаты. На вручение аттестата я прибежал с фермы: торопливо отмылся, надушился - вылил, наверное, полфлакона одеколона "ландыш", чтобы устранить все другие несвойственные торжественному дню запахи и затем, натянув на себя новый черный костюм, отправился в клуб.