С моим другом Димой приключилась странная болезнь, доставшаяся ему в наследство от наших предыдущих поездок в Прибалтику. Стоило ему выпить лишь немного лишнего (т.е. всякий раз, как он, вообще, что-то выпивал), его тут же уносило в Вильнюс. И хотя его там уже давно никто не ждал, тем не менее, он с неизменным упорством солдата, идущего в последний бой, отбывал в него всеми известными ему способами.
Стремление лететь, сломя голову, в другой город под воздействием винных паров удивительным образом сочеталось в нем с любовью к домоседству в трезвом виде. Когда он был в нормальном состоянии, не было человека, которого было бы труднее куда-нибудь вытащить. Даже невинное предложение пойти в ближайший кинотеатр "Дружба", находившийся от Диминого дома в каких-нибудь 5-ти минутах ходьбы, не вызывало у него энтузиазма.
- Вот если бы "Дружба" стояла во дворе, - мечтательно говорил Дима, лежа на своей любимой кровати, закинув ногу на ногу и почесывая живот, - тогда бы я, конечно, туда сходил.
Тем разительней был контраст Димы с ним же, хватившим лишку. Не было более энергичного и непоседливого человека в нашей компании.
В голосе его вдруг появлялись снисходительные нотки доброго друга и наставника. Если мы были в каком-нибудь кабаке, Дима никогда не сидел вместе с нами за одним столом. Его все время где-то носило. Он что-то комбинировал вместе с официантами в подсобках, плел интриги с официантками, оживленно беседовал с кем-нибудь из посетителей, что-то им энергично доказывая, крутил ручки на пульте диск-жокея, ставящего музыку. Словом, был само движение.
Моя жена говорила, что он никогда не бывает трезвым. Но это, конечно, неправда. Просто она не могла увидеть Диму трезвым, потому что трезвым он всегда сидел (точнее, лежал) дома, а начинал ходить по гостям (и, вообще, вести активный образ жизни), лишь приняв на грудь определенное количество горячительного.
Наличие или отсутствие денег не имело для Димы ровным счетом никакого значения в его стремлении уехать в любимый город. На определенном уровне алкоголя в крови у него в голове включался некий тумблер, и он начинал лихорадочный сбор средств для поездки к западным границам бывшего Союза. Место сбора также не играло роли. Это могли быть вокзалы, станции метро, на худой конец - Большой театр, где Дима особенно любил появляться после окончания спектакля, обкладывая выходящих зрителей, среди которых было много иностранцев, негласной данью.
При этом, как любящий сын, он неизменно звонил и предупреждал домашних о своем скором отъезде, при этом их реакция его мало интересовала, главное было - известить о своих планах, а одобрение это вызовет или, напротив, негодование - было уже не его делом.
У Диминой мамы было удивительное свойство свято верить всему, что говорил ей сын. Так, наверное, легче жить, иначе, подвергая каждое слово близкого человека сомнению, наверное, очень скоро сойдешь с ума.
Как-то Дима сообщил ей в моем присутствии, что собирается в кафе-мороженое. На вопрос мамы, не будет ли он там пить, Дима, прихлебывая пиво, возмутился:
- Мама, ну что ж ты считаешь, что я совсем уж испорченный товарищ?
После, когда ей позвонила моя жена, разыскивавшая меня, Димина мама рассказала, что Дима с друзьями пошел в кафе-мороженое.
Жене оставалось только рассмеяться.
Спустя несколько часов, около полуночи уже Димина мама позвонила моей жене и сообщила удивительную новость:
- Представляете, Дима только что звонил из аэропорта и сказал, что улетает в Вильнюс.
На это жена саркастически усмехнулась:
-Это не иначе, как ему мороженное в голову ударило!
Обычно, стреляя деньги, Дима представлялся бедным студентом, которому не на что доехать до дома. При этом отсутствие акцента, а также нахальная манера держаться не давали повода заподозрить в нем прибалта. У него с ними было так же мало общего, как и, скажем, со вьетнамцами. Тем не менее, Диме всегда довольно быстро удавалось насобирать денег на поездку (точнее, на билеты в один конец) для себя и кого-нибудь из своих друзей, кого ему удавалось сагитировать на тот момент пуститься в авантюру.
Выехав в Вильнюс, Дима обычно трезвел в дороге, и просыпаясь, уже ничего не мог вспомнить, а главное, понять, куда он, собственно, едет.
Однажды, когда он проснулся среди ночи в трясущемся вагоне, первая мысль, по его словам, была, что он едет в командировку. Но увидев спящие рядом знакомые лица, решил, что, скорее, это, все же, частная поездка.
Очнувшись, он вылезал на ближайшей станции, вынуждая к тому же и своих попутчиков (не ехать же, в самом деле, в Вильнюс в одиночку!), и отправлялся на первом же встречном поезде или электричке (если денег не хватало) обратно домой. Так бесславно обычно заканчивались наши поездки.
Но однажды, выехав в Вильнюс вместе с Васей, Дима - таки доехал до конечного пункта прибытия.
На мой вопрос, как же Васе удалось довезти его до Вильнюса, ведь он же всегда, протрезвившись, возвращался на полдороге домой, Вася коротко ответил:
- А он не протрезвлялся!
Приехав в Вильнюс, перед нами неизменно вставала проблема возвращения.
Своей спонтанностью наши внезапные срывы с места неизбежно содержали в себе и головную боль отъезда, подобно тому, как на дне бокала всегда таится и горечь похмелья. Погуляв день-другой по чужому городу, возвращаться обратно на электричках - перспектива не из самых веселых. Тем не менее, рецидивы Диминой болезни нет-нет, да и происходили вплоть до самого закрытия границ с Прибалтикой.
Но даже и после их закрытия мания путешествовать непременно в пьяном виде у Димы осталась, она просто несколько изменила свое течение. Он стал уезжать в Днепропетровск.
Как-то я отказал ему и его другу принять их у себя дома (у меня болела нога), когда те, будучи на взводе, звонили мне. После этого я выслушивал Димины упреки:
- Не захотел нас тогда к себе пригласить - вот мы и уехали в Днепр.
- А если бы я вас пустил?
- Не уехали бы.
У Димы было удивительное свойство винить во всех своих бедах кого угодно, кроме себя.
В конце концов, страсть к подобным путешествиям оставила Диму, но не раньше, чем он стал другим человеком, - процесс, который растянулся у него на десятилетие.
Вот так почти пародийно завершилась Вильнюсская эпопея, некогда заставлявшая бушевать в нашей компании нешуточные страсти, разбивавшие сердца и толкавшие иных круто изменить свою жизнь в сторону, подчас неведомую им самим.