10 декабря 1982 года в три часа ночи, ИЛ-62, прошелестев над Парижем, углубился в западное полушарие планеты.
Большинство киногруппы не спало, возбужденно ощущая прохождение через организм железного занавеса. Однако треп сводился лишь к тому, как протащить через таможню в штанах попугая, и как, без отрыва от производства, поиметь новогодний тропический загар, чтобы потом в Москве всех знакомых жаба душила от зависти.
И вообще... Это же с детства: Куба - любовь моя... Барбудос... Крокодилы, пальмы, баобабы... И мулаты: поголовно в белых штанах...
В гаванском аэропорту представитель местного министерства культуры приветливо загрузил советских киношников в большой обшарпанный автобус, отвез в отель и... бросил.
А переводчик нашенского Госкино еще по Москве в дубленке рассекает, и только завтра, вторым рейсом, в этих широтах ожидается. А никто из нас по-испански, да еще с кубинским выговором ни бум-бум. Что такое кубинский говор? А як ты на ридной мове гутаришь? Так и ции кубинци.
Боря Бланк - художник-постановщик - всю дорогу нам плешь продавил, рекламируя оставшийся в наследство от американского империализма сервис. Но в основном напирал на то, что непременно надо отведать устриц.
Так вот, он, даже не переодеваясь в летнее, всех сразу в кабак агитировать стал:
- Можем же мы себе складчину позволить? Пока все деньги при нас. Ну, когда еще такой случай подвернется? Завтра постановщик прилетит и всех припашет.
А нам, перед вылетом, как раз эти самые песо отслюнили. Не так, чтобы очень густо, но гораздо больше, чем на такую же командировку в Питер.
Но зря он к ночи Лотяну помянул. При упоминании этого имени магически у всех хорошее настроение враз улетучилось. И многие собравшиеся уже было покутить, впав в пессимизьму, разбрелись по номерам, песо жадуя. Советский человек по нищете своей за кордоном прижимист, и питается контрабандной доморощенной консервой. А валюту на шмотки тратит, каких дома нету. Не знали мы еще, что Куба - страна победившего социализма и там все, как при Ленине по карточкам. А все мало-мальски приличные шмотки в ""Тархете"" продаются за настоящую валюту, а не за эти... песо. Как при том же Ленине в ""Торгсине"".
Так что соблазнить на поход в ресторан ему удалось только двоих: второго режиссера Врачева и ассистента по реквизиту Михайлова. Лотяну наверняка пошел бы с ними пошел, но он вместе с переводчиком только назавтра ожидался.
В лифте киношников сразу стали грязно домогаться две юные мулатки. Советский человек и дома-то к такой половой откровенности не привык. А тут...
В чужой стране...
Хотя и социалистической...
Да еще после инструктажа в парткоме...
И неизвестно, кто в группе на Контору стучит...
Покосились друг на друга и давай отпираться от путан: все "но", да "но" на все их зазывные улыбки и вопросы, даже при полном незнании языка понятные.
- Но, но, но!!! - возмущенным хором загалдели трое киношников со знаменитой на весь мир кинофабрики, где разы и размеры зачастую играют заметную роль в карьерном росте.
- Педерасто? - не унимались мулатки.
- Но, но, но!!! - еще больше возмутились мужики за свою самость.
- Аааа... Совьетико. - засмеялись шлюшки и, нежно погладив Бланка по объемистому животу, впорхнули из лифта.
По дороге в ресторан Боря все возмущенно интересовался: почему именно его шлюхи по пузу гладили? И не заткнулся до тех пор, пока Врачев ему не сказал, что девки, наверное, извращенки.
В самом кабаке под прохладой кондиционера стало приятно, но официанта пришлось ждать долго. И когда он, наконец-то, прибыл, то не только Боря, известный своими гипертрофированными гастрономическими наклонностями, но и нормальные мужики проголодались настолько, что не только устриц - медузу сожрать были готовы, если под майонезом, конечно.
Как только кубинский халдей изготовился принять заказ, Бланк торжественно выкрикнул:
- Устрицы.
- Но компредо, сеньоре, - вежливо ответил поджарый служитель чрева.
Что делает советский человек, когда его не понимает иностранец? Правильно: он начинает говорить громче.
- Ну, устрицы, понимаешь! Устрицы!!! - взревел Боря и изобразил руками ползущую по столу каракатицу.
- Но, сеньоре, - пожал плечами официант.
- А рыба? - вмешался Враче. - Рыба, понимаешь?
И тоже показал руками, как рыбка плавает.
- Но беньере.
- Фиш, фиш, - радостно поддержал его Михайлов, тоже пытаясь для большей доходчивости вертеть рукой.
- Но, сеньоре, - талдычил халдей, перебегая черными паучьими глазками от одного к другому. Было видно, что мужик и понять их хочет, и услужить пытается, но не знает как.
- А мясо?.. Мит!
- Но сеньоре.
Тут Врачев приставил к своим вискам указательные пальцы и замычал как бык на случке:
- Мууууууууууу...
- Си, сеньоре, си! Си! - обрадовано залопотал официант и что-то черканул в блокноте.
- Ну, кто еще будет мууу?.. - Врачев радостно попытался халдея забодать.
Довольный своей лингвистической сообразительностью, он явно чувствовал себя Маклем среди папуасов.
- Шпрехензидойч? - вдруг осведомился Бланк, хотя немецкого никогда не знал.
- Но сеньоре. Соло испаньоль.
- Дуюспикэнглиш? - с трудом выговорил Михайлов.
- Но сеньоре. Соло испаньоль, - официант продолжал быть предельно вежливым.
- И то слава Богу, - довольный Михайлов откинулся на спинку стула.
- А франсе? - не унимался Врачев.
- Но сеньоре. Соло испаньоль.
- Понятно. Ждите ответа, - подытожил итоги лингвистической конференции Михайлов.
В образовавшейся тишине родился тихий католический ангел или революционный полицейский-барбудо. Это уже как кубинцам больше нравиться.
Образцово-показательный официант стоял у стола на посту и терпеливо ждал, когда клиент родит заказ.
Минуты через три Врачева осенило:
- Боря. Твою мать! Ты же художник - рисуй!
- А чего рисовать-то?
- Устриц своих рисуй, - вставил Михайлов на полном серьезе.
- Да если бы я знал, как они выглядят...
- А ты рисуй, что знаешь. Иначе я от голода сейчас точно копыта отброшу.
Бланк вынул их кармана толстый цанговый карандаш, с которым никогда не расставался, и на бумажной салфетке стал рисовать сковородку с дымящейся на ней глазуньей...
- Си! Си, сеньоре! - взревел от восторга официант, лучась от счастья понимания близкого своего.
- А я хочу что-нибудь посущественней, - заявил Врачев.
- Это зараз, - проронил увлекшийся Бланк и стал быстро-быстро, как мультипликатор, изводить салфетки.
Он нарисовал целиком ощипанную курицу.
Живого кролика.
Ананас.
Бананы в грозди.
Три картошки в легком подражании Ван Гогу.
Апельсин.
Луковицу...
...и рыбу-молот.
Тут Врачев положил на его руку свою волосатую лапу и серьезно так сказал:
- Боря, если ты еще раз акулу нарисуешь, то за все будешь платить сам.
Бланк быстро смекнул, что Врачев отнюдь не шутит, и протянул стопку салфеток официанту, спрятав рыбу-молот в карман.
Халдей внимательно все их перетасовал, каждый раз довольно приговаривая:
- Си, сеньоре... Си, сеньоре... Си, сеньоре...
- И водки, - заключил процедуру заказа Михайлов.
- Водка но, - строго ответил халдей. - Водка соло эста эн эль бар.
И удалился.
Михайлов, от нетерпения подпрыгивая на стуле, громко, на весь кабак, басил. А бас у него, при его полутораметровом росточке, был просто пироговский. Назначая по телефону встречу незнакомому человеку, он неизменно добавлял: ""к вам подойдет небольшого роста человек в кожаной кепке, который в левой руке будет держать газету"". Иначе, по голосу искали здоровенного амбала никак не ниже двух метров.
- Так что, мужики, в бар? Как же без водки после трансатлантического перелета. Это же эпохальное событие! Мы - и вдруг в западном полушарии, а? На Западе! Каково! Отметить непременно надо.
- Тоже мне запад нашел - Куба. И нас еще в Нью-Йорке съемки, - напомнил Бланк.
- А Америку мы само собой обмоем, облюем и пройдемся вдоль и поперек сексуальным ураганом, - не унимался Михайлов
- Ладно. Уговорил, - согласился Врачев, которого никогда еще никому не приходилось долго уламывать на такое мероприятие.
И даже непьющий по киношный стандартам Бланк тоже вдруг стал совсем сговорчивым:
- А что? Пошли: водочки треснем. Папайей закусим. Хорошо!
В полупустом и притемненном баре киношники с ходу хором рявкнули бармену, который со скуки протирал за стойкой и без того чистейшие стаканы:
- Водки. Водки, - торопливо заверила его залетная троица в своих намерениях.
Бармен, пожав плечами, прошел в глубину бара за стойкой, достал из морозильника заиндевелую бутылку ""Вобаровой"" и показал издали. Компания дружно замахала, будто загребаемый воздух приближает вожделенное. Бармен, еще раз пожав плечами, услужливо поставил бутылку перед ними на стойку.
Михайлов, без лишних разговоров, одним движением свинтил ей горлышко и сразу все содержимое разлил по высоким коктейльным стаканам
- Ну. Поехали.
- А закусить? - возмутился интеллигентный Бланк, - Как же водку без закуски пить?
- Молча, - возразил Врачев. - Она холодная и так хорошо пойдет.
- Да нет. Я так не могу, - взмолился Бланк и, повернувшись к бармену, спросил:
- А закуска у вас в каком ассортименте?
- Ке десеан устедес? Но компренде устедес.
- Нет, вы только поглядите на этот кастровский ""Интурист"". Прям Эстония какая-то. Ни одна сука по-человечески не разговаривает, а еще социалистическая страна. Мы их кормим, поим, а они по-русски говорить не хотят, - взмутился Михайлов.
А Бланк снова пристал к бармену:
- А фрукты хоть у тебя есть? Папайя, к примеру?
- Папайя... Папайя... - пробурчал себе под нос бармен и перестал быть услужливым.
- Ладно, Боря, блюда стынут, водка греется. Не томи душу. И так жарко, а тут еще с тобой есть риск слюной захлебнуться.
Бланк молчаливо покорился обстоятельствам и протянул стакан.
Чокнулись.
Залпом, по-русски, влили в себя холодную обжигающую жидкость, гордо поглядывая на обалдевших немногочисленных завсегдатаев, способных весь вечер тянуть пятидесятиграммовую выпивку, которую Хэменгуэй гордо величал ""двойным дайкири"".
Выпили и стали расплачиваться.
- Сколько?
Бармен, перед тем ни бельмеса не понимавший по-русски, это слово понял влет.
- Трейнте песо, сеньоре.
- Не понял, - сказал ему Михайлов.
Тогда бармен взял шариковую авторучку и написал ему на салфетке ""30 реso"".
- Тридцать? Ты не ошибся? - тыкал Михайлов пальцем в бумажную утиралку, грозившею разорением.
- Си. Си, сеньоре, - вежливо кивал бармен, ехидно улыбаясь в тонкие грузинские усы. - Трейнте ОeЯo.
И даже карту цен подвинул, и нужную строчку отполированным ногтем царапал.
Киношники молча полезли в карманы, доставая по кубинскому червонцу. Сложили их в михайловской ладони, и тот театральным жестом, как милостыню на паперти, небрежно скинул купюры на стойку перед барменом. Затем, придав своему воробьиному росточку осанку испанского гранда времен конкисты, гордо удалился.
Вслед за ним, но не так картинно, потянулись и остальные.
Торжественный исход провалил Бланк, который понуро вертя головой, причитал:
- Азохенвей! Тридцать рублей за полкило паршивой польской водки. Мужики, у нас даже таксисты до такой борзости не дошли, как эти барбудос сраные. Во сколько же нам ресторан обойдется, если у них водка такая дорогая?
- На сколько нарисовал - во столько и обойдется, - отрезал Врачев, - Хорошо, что я тебя вовремя остановил...
В ресторане, под ласковое шелестение кондиционера, стол уже приобретал законченный вид ожидания небольшого банкета. На нем кроме трех изысканных кувертов стояли три тарелки с большой отбивной в окружении подрумяненной картошки средними ломтиками и нарезанными полукольцами помидоров; четыре плошки с дежурными салатами; жареная целиком в гриле курица тушеный кролик кусками под белым соусом; крупные ломти рыбы, усыпанные тертой цедрой цитрусовых и зеленью; и все обилие тропических фруктов, которые только умещались в памяти Бланка. Среди фруктов, в вазе, непонятно зачем оказались три неочищенные луковицы. Венчал же это сооружение нахохлившийся ботвой большой рыжий ананас.
И, уже как бы в насмешку, халдей притащил сковородку, на которой шкварчала глазунья из шести яиц.
- И-и-и-и-и-и... сколько же слупят с нас за этот лукуллов пир? - спросил Бланк, как бы в никуда.
Ему уже и есть расхотелось.
- Сколько бы ни стоило - все наше, - сказал Михайлов, придвигая к себе тарелку. - А не заплатим, так в посольство счет пришлют. И накрылась нам тогда Англия с Америкой, и Париж в придачу.
- Это аргумент серьезный, - заметил Врачев, извлекая из серебряного кольца салфетку. - У меня тоже вертелась мыслишка: слинять по-тихому и как все нормальные люди бычками в томате в номере закусить.
- Д-а-а-а... - выдохнул Бланк, вертя вилкой. - Есть надо. Кстати, раз пошла такая пьянка, то почему этот халдей нам папайи не принес?
- А это ты его сам спроси, - съехидничал Врачев.
- Далась вам эта папайя, - раздраженно буркнул Михайлов, но Бланк уже махал вилкой уходящему официанту и через весь зал орал:
- Эй! Компаньеро!.. А папайя?!!!
Официант от неожиданности замер, втянул голову в плечи и, даже не обернувшись, скрылся в подсобке.
- Вот вам и хваленая американская вышколеность, о которой в Москве треплются... - раздраженно проворчал Бланк и, моментально забыв о халдее, плотоядно набросился на отбивную.
Насыщались долго. Но все равно, даже верные отечественной привычке есть не пока хочется, а пока не кончится, яичницу осилить уже не могли. Великой радостью оказалось то, что все это объедалово обошлось по счету всего по восемь песо на нос, которые принял у них другой официант.
Прилетевший на следующий день переводчик из Госкино явно ощущал себя великим культуртрегером. Первым делом обеспечил для группы культурную программу: потащил всех смотреть субботний митинг гаванских трудящихся.
На площади большая толпа с полчаса, вслед за ораторами, скандировала лозунги, а потом на эту же площадь, с разных концов, выкатилось два оркестра и синхронно завопили ""Хабанеру"".
Народ, еще минуту назад с серьезными лицами и в революционном энтузиазме гневно осуждавший американский империализм, затрясся в зажигательной пляске там же, где и стоял.
- В этом вся Куба, - с апломбом проповедовал переводчик, - Страна тропических контрастов. Знаете, как Фидель уничтожил проституцию, как профессию? Нет? Так вот: он без репрессий в одночасье всех путан обучил водить автомобиль, и заставил работать шоферами такси.
- Ну... В такси мы еще не катались, а вот лифтом они здорово управляют, - вставил Михайлов свое слово, но переводчик, не удостоив его своим вниманием, рванул вперед, вещая на всю массу:
- А сейчас я поведу вас смотреть главную достопримечательность Гаваны - набережную. Такого вы уже никогда и нигде в мире не увидите.
Набережная, на которую выходил проспект, удивительно похожий на Новый Арбат поражала прекрасным видом на Карибское море.
Пять километров гранитного парапета шириною в метр, не меньше. Так вот, четыре километра были освещены фонарями, а пятый, загибающийся буквой ""Г"" - нет. И в этом темном аппендиксе, на гранитном парапете, на протяжении версты, тесно, плечом к плечу, сидели парочки и откровенно тискались. Не смущаясь никого.
Оглушающее гормональный аппарат ощущение было тем более сильным, что ласковый бриз доносил с моря не только звуки разгоряченных любовным томлением тел, но и запахи страстной плотской жажды, не находившей себе естественного выхода на этой суперэротической массовке. Снять такое в кино под силу только Сергею Бондарчуку.
- Здесь только те, кто себе сегодня места потрахаться не нашел, - пояснил наш госкомовский Вергилий, - а так тут нравы просты, почти райские. Иной раз достаточно только переглянуться с девочкой и... готово. Здесь каждая профессионалка работает с энтузиазмом и удовольствием. Я за что Кубу люблю: только здесь можно безбоязненно с пятнадцатилетней девочкой амуры крутить в все дыры.
Чтобы отвлечься от разъедающих плоть звуков и запахов, Бланк пожаловался на вчерашнее приключение в кабаке. На дороговизну спиртного, а больше всего на то, что не только вожделенных им устриц, но и паршивой папайи принести пожадовали.
- Не понял? - переспросил переводчик. - Так вы что?.. Вот так, запросто, папайю заказали?
- Ну... Не успели заказать... - сокрушался Боря. - Уже в вдогонку крикнули. А он даже не прореагировал никак. Вот тебе и хваленая американская вышколеность прислуги.
- Так-так-так... - заинтересовался переводчик. - Вот так, человеку, который вас хорошо обслуживал, вы взяли и крикнули через весь зал: папайя?
- А что тут такого?
- А по морде не получили?
- За что?
- За папайю.
- А в чем криминал? - завозмущался Бланк. - Люди фруктика хотят. За свои же бабки, что характерно.
- Так вот, ребята, - начал вещать переводчик уже на всю группу, - на Кубе, в отличие от других латиноамериканских стран, папайя называется ""фрутто-бомбо"". Усекли? А слово ""папайя"" страшное оскорбление. Особенно для мужчины.
- И что такого особенного?
- А то. Если перевести литературно, то приблизительно это будет звучать, как ""потная мулатка"". А если совсем по-русски, то как ""сика потная"". В общем, без меня теперь в кабак ни ногой, - ловко сел он нам на хвост. - А то народ тут горячий. В рыло въезжает сразу, что не так и имени не спрашивает. А вот американская вышколенность в том-то вчера и проявилась, что официант вашу папайю скушал и только напарника к вашему столу приставил. Цените обхождение... Представь себе, Боря, что ты в ""Арагви"" халдея козлом обозвал?