Шофер-дальнобойщик Павел Чуланов, рыжеватый и подтянутый, приехал из командировки в десятом часу утра и, не чувствуя обычной после поездки усталости, споро, хрупая зернистым, прихваченным утренником снегом, легко и глубоко вдыхая ядрено-прохладный мартовский воздух, ровно в десять подошел к двери своей малометражки.
С предчувствием неладного он опасливо взял засуну?тую в дверную щель записку, намереваясь прочитать ее в квартире, но не успел провернуть ключ, как отворилась дверь напротив, и соседка в бордовом халате с выраже?нием заботы на круглом, как по циркулю, лице, не выхо?дя за порог, с трауром сказала:
-Вчера к вам приезжали из Салавата. Там что-то с сы?ном... Вам надо срочно ехать.
-Он жив?! - испуганно вырвалось у столбенеющего Пав?ла.
-Не могу сказать... Вам велели приехать, - морщась, отвернулась соседка и затворила двери.
В остывшей из-за открытой форточки комнате, бро?сив баул на диван, Павел прочитал: "Юра умер. Приез?жай хоронить".
Подписи не было, и почерк был незнакомый - не бывшей жены Веры.
Панический ужас страшнейшего горя раскаленным жигалом пронзил сознание и завихрил путаницу замель?кавших болезненных мыслей. В ушах зашумело. В груди сжало.
Два года назад в кармане сына, приехавшего в седь?мом классе к нему на зимние каникулы, он обнаружил обожженный наперсток и ярко - зеленую пыль конопли на донышке. Душа его была всегда в напряжении, потому что на угрозу сообщить об этом матери Юра с решимо?стью заявил:
-Тогда я повешусь.
Эти пугающие слова, спокойно сказанные сыном, свинцом засели в мозгу и постоянно мешали и исподволь саднили, когда он с сознанием неумышленной вины ду?мал о покинутом при разводе сыне:
В голове калейдоскопом мелькали бьющие под дых картины. Опять привиделась сцена, когда на прогулке в лесопарке Юра спросил его, вырезавшего узоры на чере?муховой трости:
-Пап, а ты можешь сделать трубку?
-А зачем? Ты что, куришь что ли?.. - поразился отец.
-Да нет. Просто для коллекции,- как-то нелепо ответил сын.
Лишь обнаружив наперсток, Павел запоздало сообра?зил, что это значило.
Рассовав в нагрудные карманы все деньги, скоплен?ные на отпуск и покупку дубленки для Юры, Павел раз?машисто, как скороход, помчался на стоянку такси.
-Не зажиреешь? - язвительно сорвалось у Павла, но, не видя другое такси, пришлось садиться.
Дорогой в воспалившемся сознании, как видеоклипы, вспыхивали самые тяжелые эпизоды, связанные с Юрой.
Вспомнилось, как он нес в больницу обвисшего у не?го на руках пятилетнего Юру, с закатывающимися глаза- ми, подхватившего мышиную лихорадку на загородной детсадовской даче.
Всплыла и тревога возможной склонности к воровст?ву, когда в третьем классе, даже не покраснев, сын пока?зал якобы найденные часы с серебряным браслетом, ко?торые после трудного разговора и слезного признания Юре пришлось вернуть ученице девятого класса, забыв?шей их на подоконнике в спортзале.
С особенно досадной болью память показала, как они с двумя товарищами Юры ездили с ночевой на рыбалку. Там ребята, с его разрешения, почти до зари вечеровали у костра и, видимо обкурившись, хохотали противным, идиотски-безудержным смехом, который они не могли унять, не давая ему уснуть в стоявшей недалеко палатке. А когда проспались, он со злостью, заставившей поко?риться, обыскал их и в кармане довольно скользкого Ан?тона обнаружил крошки ядовито-зеленых листьев.
Юра не сдержал слово бросить губительную дурь, и на укорительный выговор он от признания своего безво?лия взвыл, кинулся бежать в лес. А когда Павел, догнав, схватил его, он бросился на землю, выдирая траву, за?бился в такой пронзительно-жалобной истерике, что Па?вел невольно тоже заплакал. Он обнимал сына, гладил бобрик его отраставших после модного бритья волос на милейшей в мире глупой голове и с дрожью говорил: "Не надо, Юра! Успокойся! Прости! Еще не поздно... Ты сможешь бросить! Ты же не тряпка... Я верю! Ты должен, ты можешь бросить! Я матери не скажу! Только брось!.. Пошли к чертям этих друзей!..".
Перекрывая виды летевших навстречу машин, при?дорожных посадок, в сознании проходили картины того, как Юра спокойно спал у бабушки, как в злополучную ночь из-за поломки двигателя пришлось на буксире ава?рийки в два часа ночи вернуться домой, а семьи дома не оказалось.Несмотря на очень поздний час, что-то толкнуло его пойти к теще, которая, заикаясь, испуганным шепотом сказала, что Вера ушла на день рождения к подруге и там ночует. Назвать подругу, ее адрес или телефон, якобы из-за незнания, она отказалась. Отвергнув предложенный тещей чай, Павел, прислушиваясь к дыханию сына и бо?ясь проспать звонок, как на гвоздях вертелся до рассвета на диване. А утром жена, наткнувшись в прихожей на него, а не на мать, нагло защищаясь нападением, при?пухшими губами с ощутимым винным душком ядовито спросила:
-Проверяешь, да? - на что Павел замахнулся, но удер?жался, не звезданул, а, заметив у нее на шее косынку, стянул ее и с противным злорадством увидел красноре?чивый засос.
-Обгулялась-сь, с-сука?! - полоснул он как бритвой под?вернувшимися словами.
Все эти картины, выдаваемые воспаленной памятью, до боли усиливали бьющий в голову мощной искрой не?выносимый вопрос: "Неужели повесился?"
Таксист гнал довольно лихо с опасными обгонами и за полчаса довез Павла до ставшего ненавистным дома, где после рождения Юры они радовались полученной квартире.
С кружившейся, как от водки, головой Павел долго звонил и пинал неоткрывавшуюся дверь, пока не понял, что надо опять спешить к теще.
Почти бегом, со взмокшим от пота лицом и одеждой, он взлетел на третий этаж и вопросительно застыл в две?рях перед открывшей и заскулившей при виде его тещей.
Сумрачно отстранив ее, он зашел, страшась увидеть сына в гробу, но в квартире ни Юры, ни его матери не было.
-Где он? - глухо простонал он сдавленным голосом.
-В мо-о-орге! - заголосила теща, - а Вера с инфарктом в кардиологии.
-Повесился? - невольно вырвался паливший душу во?прос.
-Не-ет. Сказали, что передозировка, - протяжно ответила теща.
Одноэтажный, как барак, морг находился за город?ской больницей. В его вестибюле на одной двери висел трафарет "Судебно-медицинский эксперт", а напротив входа были широкие двери в коридор перед холодиль?ным помещением.
Дежурный санитар в застиранной пижаме спросил бледного, с растерянными глазами Павла:
-Вы что хотите?
-Мне сказали, что здесь мой сын - Чуланов Юра, - сгла?тывая, произнес Павел, на что санитар только кивнул на двери экспертизы.
В кабинете за голым письменным столом сидела женщина в крахмально-белом халате с высокой доктор?ской шапочкой на голове, из-под которой виднелась снежная седина, придающая мудрость приветливому ли?цу. Показывая на казенный скелет железно-фанерного стула, она сказала:
-Слушаю вас.
-Я Чуланов. Мой сын у вас... как он скончался? Прости?те! - давясь рыданием, с трагизмом выговорил Павел.
-Понимаю... Он перебрал дозу. Видимо, одной таблетки показалось мало. По анализу крови - это синтетический наркотик. Таблетки такие. Очень сильные и относитель?но дешевые. А вскрытие показало множественные кро?воизлияния в мозг. Будете забирать - я оформлю.
-А можно его посмотреть? - не стыдясь покатившихся слез, спросил Павел.
-Разумеется. Скажите санитару, что я разрешила.
В углу коридора возле дверей камеры, усиливая боль неотвратимости, на глаза попались знакомые сапоги с меховыми отворотами, которые Павел покупал Юре осе?нью, и пегий черно-красный пуховик с комком одежды внутри.
За открытой санитаром дверью, еще не видя всего лежащего на цинковом столе тела, болезненно узнались выступающие из-под простыни бледные стопы с длин?ными, как у Павла, большими пальцами.
Сгрудив простынь на бескровные голяшки, санитар открыл юрино тело, ставшее плоским, и вышел; а Павел почти до потери рассудка оторопел.
В его закрытых от ужаса глазах отпечаталось мерт?вое, но юное лицо сына и грубый рубец, зашитый широ?кими стежками, с трупной серостью от кудряшек лобка до подбородка, со ржавчиной засохшей крови в прорези и в проколах.
Открыв безумные глаза, Павел наклонился над сы?ном, глуша неодолимый стон стиснутыми до треска зу?бами. Он обнял ладонями восковое жалостно-холодное лицо Юры, роняя на него слезы; поцеловал окоченело-твердый рот и глаза, а когда прижался к туго обтянутому матовому лбу, его всего затрясло: под его губами купол головы, жутко скрежетнув распилом, пугающе сдвинулся угловатым уступом назад. С застучавшими зубами Павел невольно, почти ощущая юрину боль от хруста костей, поспешно подвинул на место съехавшую часть любимой головы сына.
Эта страшная реальность его окончательно добила. С каким-то затмением, в по л у отстраненном состоянии Па?вел механически делал всё, что надо было для похорон. По совету врача он позвонил в похоронное бюро, агенты которого быстро и услужливо организовали то, что было необходимо; а он в трансе, как под гипнозом, не жалея денег, лишь соглашался и наблюдал то, что делалось.
Всю ночь он, обреченно покачиваясь, с гнетущим пониманием того, как люди сходят с ума, просидел над сыном у пахнувшего сосновыми стружками гроба, приве?зенного вечером на квартиру. И только на кладбище пе?ред безжалостным зевом глинистой могилы его уныние неприятно задели громкие причитания тещи в момент заколачивания крышки да опасливые взгляды каких-то ребят с нехорошими выражениями на лицах.