И воздух чист, и дышится легко... Река только недавно очистилась ото льда и пока ещё очень холодна. На берегу уже стала появляться травка, а в небе все чаще пролетают косяки гусей. Вот и сейчас летят они над широкой Двиною высоко-высоко. Бывалый охотник смотрит в небо и видит свою цель, столь же далекую, как и счастье для многих гуляющих по этой небольшой набережной людей. Из воды выступают привыкшие к ее частым всплескам каменные валуны, а пригоршни их маленьких собратьев тысячами рассыпались по здешнему низкому берегу. В небе яркой полосой протянулся "хвост" от реактивного самолета, распадающийся на сотни знаков бесконечности, ну а здесь, на земле, эта бесконечность, кажется, живет...
И, правда, это только кажется. Ведь ничто под сине-розовым небом не бесконечно, и не вечно. Здесь, на реке, происходит что-то странное. Мужик, раздетый до трусов, лезет в воду. Зачем? Вроде, он трезв и, по виду, не "морж". Нет, он не любитель купаться в ледяной воде, он доброволец, спасающий чужую жизнь, жизнь женщины с широко открытыми глазами, уверенно шагающей по неровному речному дну. Ей лет шестьдесят - шестьдесят пять; старенький плащ и видавший виды черный платок указывают на ее бедственное материальное положение. Поначалу трудно понять, что происходит. На набережной собралась толпа зевак, смачно потягивающих пиво и с интересом наблюдающих за всем происходящим. Кто-то из них удивляется, кто-то посмеивается ("что, бабка, искупаться решила?"), кто-то просто равнодушно наблюдает. Будто происходит что-то ординарное. Самоубийство. Холод содрогает ее тело, но женщина уходит вперед по шаткому дну, уходит далеко, откуда не возвращаются. Пожилой мужчина, единственный, кто взялся ей помочь, берет ее за руку и силой выводит на берег. Ее организм не может этому противиться, но воля, сжатая в кулак, заставляет делать шаги навстречу реке. Женщину выводят и усаживают у памятника... утонувшим морякам. С плаща ливнем стекает вода, но она неподвижна. В глазах - полная оторванность и потеря. Рядом на памятнике лежат цветы в честь 60-летия Великой Победы, а она, ровесница этой Победы, сидит у этих ярких цветов, словно у собственной могилы. Что сделала с ней эта Жизнь, почему все это происходит? Дети-алкоголики? Нищета? Личное горе? Психическое заболевание?
Все скроет бирюзовая речная гладь, тихо раскинувшаяся над широким дном. И жизнь, полная мучений и страданий, навсегда исчезнет в этой кажущейся ласковой пучине. Сейчас ее спасли, но отрешенность в глазах, появляющаяся после осознания полной несовместимости с ТАКОЙ жизнью, не прошла. Ее глаза, кажется, где-то далеко, там, где можно прожить на пенсию в тридцать зеленых бумажек самого мелкого достоинства, там, где пьяные детки не приставляют к горлу осколок разбитой бутылки, там, где нет места нищете, где все равны и имеют только то, что в действительности заслуживают.
Эта бабушка, а для кого-то она могла быть, а, возможно, и есть бабушка, уходит из нашего мира от безысходности, как и многие пожилые люди в девяностых годах, когда простого русского человека унизили и растоптали, отобрали надежду и просто бросили... умирать. Сейчас изменилось многое, но не все. Так же, как и тогда, олигархи грабят ресурсы страны, а миллионы нищих стариков еле сводят концы с концами. Неблагополучие людей, своим геройством заслуживших достойную старость, поражает до глубины души. Власть говорила и говорит о стариках, а на деле... Вот эта женщина... она не может больше ждать...
Двина-Лета, такой я тебя ещё не знал. Добрая северная река, сегодня ты чуть не сделала страшное. И весь ужас в том, что непременно сделаешь это позже. Может, с той обездоленной женщиной, а может, с кем-то другим. Твои темные воды быстро поглотят несчастные судьбы, а кто-то, стоящий высоко наверху, так этого и не заметит. Не заметят их и отполированные тобою за века камни, и деревья, раскинувшиеся над твоими низкими берегами, и облака, нависающие над твоими тихими водами. Что для них жизнь человека? Суета сует. Страшно, что и для самого человека это суета сует...