Он проснулся раньше чем обычно и, не сползая с кровати, закурил. Наблюдая как дым сигареты лениво выползает в окно, думал о том, что может произойти в так хорошо начавшийся день. Когда кончились варианты угрожающих событий, на ум пришла она, и Он решил, что это худший вариант. Стряхнул пепел.
На улице суета, хохот и звон банок еще не гремели, поражая его слух, а значит, день действительно начинался неплохо. На небе не намека на дождь. Стряхнул очередной столбик пепла. Но дождь все же будет, Он был уверен. А жаль, действительно жаль. Рваная простыня затрещала, запрещая Ему вставать, будто гром. Резко поднявшись, молодой человек выкинул окурок на мостовую, из него посыпались искры, вновь будто бы гром. Проехал экипаж, пора возвратиться к утру. Скомкав простыню и поднявшись с постели, первым делом Он прошел в ванную, провел весь туалет и вгляделся в свое отражение. Лицо было пока не испорчено бедностью. Мешки под глазами, неуложенные волосы и красные глаза - не бедность, недосып.
Завтрак подавал хорошие надежды, но как всегда, не оправдал их. Оставив немного на завтра, человек, аккуратно одевшись, вышел на улицу. В том, что касалось одежды, Он был всегда крайне привередлив. Не лицо, так костюм. Утро было жарким, как день, но не сегодняшний, ведь будет дождь. Мысли путались и заходили в тупик, но он продолжал искать нитки. Шагая по безлюдной улице, он знал, куда направляется. К реке, будто бы в ад, его ждет Харон. Ряды нищих, господа остановитесь, вы не смеете просить подачки. Две монеты зазвенели в алюминиевом стакане самого улыбчивого из бедняков. Вспомнил Бодлера и снова закурил, нащупав сигареты в кармане пиджака. "Француз!" -, громко рассмеялся один из нищих, и Он повернул к нему голову. Стряхнул пепел. "Француз!" -, продолжал хохотать нищий и Он тоже улыбнулся.
Да, день начинался прекрасно, и Он это знал. Знал знал знал. Повернув с улицы нищих, человек вышел на людную мостовую, гремящую под экипажами. "Не спят" -, думал Он. "Гады и бесы, а не спят, будто бы и рады подниматься. Будто бы умны и красивы, будто бы они - я. Нет". Стряхнул пепел. " Будь они - я, я был бы не я, я был бы лучше себя. Бред". Протискиваясь и стараясь не попасть под экипаж, человек пересек улицу, вновь свернул, оказавшись в на банковской улице. Здесь он мог идти, не опасаясь, что его кости затрещат под экипажем. Три квартала и он у реки. Ах, река. Широкая и извилистая, тихая и глубокая, она была настоящей рекой. Мать-река. На этих мыслях он чуть не сорвался на бег, но смог себя сдержать. Вчера он прибыл слишком поздно чтобы увидеть реку. Бессонная ночь. Она. О, она была милой, но порой будто бы не замечала его. Все гадко кроме реки и даже если он решит свести счеты и под рукой не будет револьвера, чтобы сыграть с жизнью в игру, он утопится. Вспомнил Маяковского, спускаясь к реке. Он сел на камень. Большой валун, он будто бы стоял тут для него. Молодой человек снял пиджак.
Река текла, текла даже когда Его тут не было. Только река была, и он умрет, а она будет течь, только она, для него все умрет, кроме реки. Дама была лишь подобием течения, и только поэтому он ее любил. Действительно любил. Женщины стирали тут белье, старик рыбачил, пес купался, птицы ловили рыбу, форель плескалась, водоросли прибивались к берегу, мелкие насекомые роились, ребенок играл с песком, ветер дул, а Он смотрел. Не приближайся, смотри и слушай, вот как его учили. Чувствуй запахи и звуки, замечай оттенки и движения, и Он чувствовал и замечал. А потом писал. Писал только о реке, о том, что она есть, чем была и чем будет, о матери и о женщине, о любовнице и подруге. Ему не нужно было курить у реки, он и так был на пике наслаждения. Так в течении реки для него пробегали часы, когда он вставал и убирал книжку и карандаш, солнце было высоко и смотрело на Него как на бога. Тогда он шел в кафе, дешевый кабак, где сидел и пречитывал, исправляя и дополняя. Сегодня он не писал, книга была закончена позавчера, а вчера он ездил предлагать ее издательствам. Для того он взял ее с собой, чтобы люди смотрели не на книгу а на даму. Волшебство работало, но книгу нигде не приняли.
Ему даже было немного радостно, что ее не взяли, ведь река будет только Его. Он встал и закурил, было девять. Гуляя по песчаному берегу, чего не делал никогда, смотрел на воду. Так прошло еще время, тучи наползли на Его реку, закрывая небо. А жаль.
2.
В кабаке сидели три человека. Опустившись на свободный стул, Он попросил пива и бутерброд. Интеллигентный парень, сидя за соседним столиком, уплетал печень. Поднял глаза. Он смотрел на него в упор, пока парень не отвернулся опять к своей тарелке. Принесли пиво, и Он сделал глоток. Он чувствовал запах женщины, сидящей позади Него. Ее тихий голос, беседующий с третьим человеком в баре. Запах и голос говорили о ее красоте и Ему этого хватало. Еще глоток человек закрывает глаза, слышит шум реки, звук карандаша о бумагу и сопение главного редактора издательства.
Вдруг что-то нахлынуло, сердце сжалось, он почувствовал себя великим. Больше чем человек, больше чем писатель, больше чем кто бы то ни было. Вода заполонила все, люди тонули, а он дышал. Он знал воду, хотел быть богом, и Он был, действительно был. Темно. На самом дне, он шел по песку, глядел на всплывающие тела и не знал, почему они так глупы. Почему бы не дышать? Почему бы не быть богом?
"я могу, - хохотал он - могу быть".
Открыл глаза. Никто не тонул, воды не было, был кабак, и был интеллигент, и был запах и голос женщины. И больше ничего. На ватных ногах он встал, расплатился за пиво и вышел на свет. Голоса сбили Его с ног, лучи солнца, еще не скрывшегося за тучами, ослепили, он сел на мостовую. Глядел на небо, закрыл лицо руками. Закурил.
...
Старик рассказывал притчу.
"монах сидит в хижине, утро. Мимо его домика идут люди. Они идут работать, получать деньги и вновь идти работать. Так думает монах. Гладя свою бороду и хитро улыбаясь, говорит себе о их глупости, развратности и ханжестве, снобизме и обозлённости, ложных надеждах и желаниях, склонности обманывать и причинять насилие.
Вот что еще говорит монах : я не таков, нет. Я в этой хижине и я отрекся, я не мирянин, я обрел бога и счастлив, мне не к чему деньги и женщины, я не вспоминаю молодость, мне не жаль, я не плачу и не трачу время попросту. Я иной, я лучше и выше, я монах, обретший бога, нашедший путь, они не смогут, а я смог. Они слабы, а я силен.
Вот что говорит монах себе,
Да, это так.
Но вот мой вопрос :
Действительно ли он монах?
...
Гром гремел низко над землей, гроза колола небо. Бледный, человек возвращался домой. Глаза его смотрели в пустоту, он видел то что потерял. Камни мостовой играли под ногами, дождь намочил одежду и волосы, стекал со лба. Дорога была безвозвратно потеряна, вода вымыла следы, и пес не мог вернуться домой. Улицы пустовали, как утром, экипажи редко проезжали мимо, он отшатывался. Испуг сидел в нем, жирный страх расползся, щупальца свисали из пустых глазниц, будто он свергнутый император Византии. Константинополь сдан в тяжелой борьбе, все погибли в битве.
Внезапно он почувствовал ее. Не видел, но отчетливо ощущал ее присутствие, будто река-мать пришла за ним. Успокоить, отвести домой. Он заскулил, когда услышал воду рядом, в ней плескались форель и рыбачил старик. Все было тихо, он явился к Харону. Поднял голову вверх, сонм ангелов кружился над ним, поя дивные песни. Сошел в лодку и видел воду. Темную, но не мутную, закрыл и открыл глаза.
Он лежал у порога двери, мокрый, мертвый и грязный. Поднялся, оперся о стену. Дрожащими руками открыл дверь и вошел. Время было не разобрать, сняв мокрую одежду и оставив ее на полу, сел на стул. Раскрыв записную книжку и не увидев там ничего нового, бросил ее на пол, сигареты и спички швырнул на стол. Гадость. Расхохотался. Жизнь возвращалась к Нему, в дыму сигареты он вновь вспомнил Маяковского.
- я велик и жив, - вскричал он в приступе нервного хохота - пусть я в ловушке, но я отгрызу свою ногу, выколю глаза и спрячу пистолет подальше, вернусь к воде.