Мягко захлопнув за собой дверцу старенького "Мерседеса", Никита перешагнул через грязную лужу на обочине дороги и поднялся на высокий, покрытый тонким ледком тротуар.
Было холодно. Пиджак, мятый и замусоленный, совсем не грел, и зимний колючий ветер без труда пробрался под легкую ткань и стал растекаться по коже обжигающе холодной рекой, опускаясь ниже и поднимаясь выше, пока, наконец, не вырвался из-под воротника и не взъерошил вьющиеся, отросшие до плеч светлые волосы.
Тогда стало совсем-совсем холодно, и Никита, оглядев наполненную людьми, и машинами, и шумом, и холодным зимним солнцем улицу, решительно направился к зданию банка, высокомерно сверкающему тонированными стеклами окон и автоматических дверей.
- Никита Анатольевич!
Вздрогнув, Никита обернулся назад. Адвокат, похожий на пингвина, немолодой, сутулый, с выдающимся вперед брюшком, суетливо выбирался из своего "Мерседеса".
- Секунду, я... - начал он, но почему-то вдруг застеснявшись того, что хотел сказать, промолчал, и фраза осталась куцей и незаконченной.
Однако Никита понял все и сразу. Этот пингвин, расчетливый и жадный, боялся того, что он, Никита, сняв с карточки деньги - за этим-то они и затормозили у банка, - вместо того, чтобы расплатиться с ним, смоется и оставит себе несчастные четыре тысячи рублей, которые должны были погасить последнюю часть его долга.
Никита холодно усмехнулся и, запустив руки поглубже в карманы своего пиджака, чтобы не так быстро замерзали пальцы, стал дожидаться на тротуаре копающегося с ключами и сигнализацией своей машины адвоката.
Странно было, что этот человек-пингвин так не нравился ему. Ведь это он был последним звеном в цепочке, ведущей к свободе. Разве не это было главным?.. Но Никита, как не старался, не мог преодолеть стойкое отвращение к своему защитнику, возникшее при первом же взгляде на него и сохранившееся и по сей день.
Защитников у него за последний год сменилось много. Красивые элегантные женщины с очаровательными манерами и улыбками и представительные мужчины при кожаных, набитых бумагами портфелях. Они защищали его настолько старательно, что сначала он остался без собственного дела, потом без денег, потом без всего имущества и, наконец, попал за решетку. За что? Почему? И кто стоял за всем этим?
Никита, как ни старался, ответа на эти вопросы так и не нашел. Не смог он назвать даже самому себе имя того, кто обошелся с ним так безжалостно, перекупая всех его адвокатов и ставя ему подножки везде, где только можно было их соорудить. Этот неизвестный человек обманул его, обанкротил, раздел и разул, лишил свободы и вот, наконец, успокоившись, позволил ему приподнять голову, чтобы глотнуть воздуха.
И Никита был счастлив. Теперь был счастлив. Ничегошеньки у него теперь не было, но при этом он был на свободе. И понимал, отчетливо и убежденно, как это было здорово - быть на свободе. Конечно, там, за решеткой, ему удалось отбиться от желающих пустить его по кругу только потому, что у него были длинные волосы и дорогой маникюр, и незавидной участи мальчика для битья он тоже избежал. Он не был злобным или трусливым, он не лез за словом в карман, он держал спину прямо даже тогда, когда было совсем плохо, и был, в общем, тем, кого уважали. Он даже успел обзавестись парой друзей за время своего пребывания под стражей. К тому же, в камере, где он сидел, были заключенные моложе и слабее его, и те, кому было совсем невмоготу, срывались на них.
Но все равно Никите там было ой как несладко! И он был рад, что мера пресечения не переросла для него в меру наказания. Очень рад.
Хотя, адвоката-пингвина, последнего адвоката, которого он нанял, уже находясь за решеткой, и который формально отстоял его в борьбе за правосудие, Никита все равно не любил. Это был самый никчемный из всех его адвокатов, и кроме как сверять в документах даты и подписи и брать за это деньги, он ничего не умел. Но ему повезло. Тот, кто так ловко разорил Никиту и обвинил в финансовых махинациях, увидев его за решеткой, видимо, достиг желаемого уровня удовлетворения и махнул на него рукой. А адвокат, не без подсказок самого Никиты, лишь уладил бумажные формальности. И забрал у него за это все последнее, что он имел.
Четыре тысячи рублей долга - это были большие деньги. Потому-то пингвин-адвокат так и спешил, мчась к Никите, чтобы сопроводить его к банкомату. Возможно, в другой раз Никита и оскорбился бы таким отношением, но сейчас ему было глубоко наплевать. На все. Тем более, что в том виде, в каком был сейчас он, в том виде, в каком он пребывал за решеткой, и в каком его любезно отпустили на все четыре стороны, в банк ему все равно было бы не попасть.
Когда они поднялись на крыльцо, охранник, стоящий на улице, напрягся, скользнул по Никите косым хмурым взглядом, но, поняв, что с адвокатом-пингвином они были вдвоем, не произнес ни слова. Охранники, стоящие в помещении, за тонированными стеклами полупрозрачных дверей, отреагировали так же, но, в отличие от первого, не сводили с Никиты испытующих взглядов все время, пока он стоял у банкомата и получал деньги.
Ощущение было новым. Этот день вообще состоял сплошь из новых для Никиты ощущений. Стоять на снегу в осенних туфлях с тонкой подошвой - такое раньше с ним не случалось. Как раньше не случалось ему быть объектом для настороженного рассматривания прохожих. И так же, впервые, охрана банка не бросалась наперегонки, чтобы распахнуть перед ним дверь, а недовольно сопела поодаль. Что же касалось адвоката-пингвина, то тот вообще превзошел все мыслимые ожидания Никиты, и смотрел на него с той снисходительной любезностью, с какой люди обычно смотрели на бездомных бродяг, и которая стала особенно заметной после того, как большая часть гонорара перекочевала из кармана Никиты в его карман.
Банкомат, в отличие от всех остальных не взирающий на внешний вид клиента, и вполне довольный и прической Никиты, и его костюмом, вежливо выплюнул из прорези чековую ленту с балансом. Цифра была потрясающе маленькой - всего пять пятьсот. В рублях, конечно. А учитывая, что четыре тысячи предстояло отдать пингвину, остатки от былого богатства вообще превращались в смехотворные копейки. Можно было бы, конечно, попросить адвоката повременить и отсрочить оплату долга, но Никита делать этого не стал.
Из другого окошка банкомата вывалились новенькие пятисотрублевки - ровно одиннадцать штук. Сильно сомневаясь в том, что ему в ближайшие полгода захочется еще раз посетить какой-нибудь банк, чтобы снимать с карточки деньги, Никита предпочел перейти на наличность, обнулить счет и забыть о нем до лучших времен. Или навсегда. Навсегда - этот вариант понравился Никите даже больше. Не хотел он больше вспоминать о существовании таких понятий, как дебет, кредит, баланс и остаток на начало. Хватит! Он обычно никогда не сдавался без боя, но теперь этот бой, бой, участвовать в котором было унизительно, страшно и больно, бой, который не мог закончиться ничем, кроме полнейшего разочарования во всем и всех, опротивел Никите до тошноты. Он не хотел больше сражаться, потому что сражение было за деньги, а деньги были лишь пылью, и Никита, подозревая это и раньше, теперь убедился в этом окончательно.
Отсчитав ровно восемь купюр, он протянул их адвокату.
- Пожалуйста, - сказал он. - И спасибо за помощь. До свидания.
Говорить больше было не о чем, видеть этого пингвина Никита больше не хотел, и поэтому, развернувшись, он быстрым шагом направился к выходу. Стоило избавить охрану банка от наверняка неприятного ощущения тревоги, которое они испытывали, пока на подконтрольной территории ходил небритый нестриженный молодой человек в очень дорогом и уже очень неопрятном черном костюме. Никита всегда предпочитал видеть вещи такими, какими они были на самом деле.
Он вышел из банка, бегом спустился по оформленным под голубоватый мрамор ступенькам и уже зашагал по обледенелому тротуару в осенних ботинках, когда окрик позади заставил его снова задержаться.
- Подождите, подождите! - адвокат, вмиг запыхавшись от быстрых движений, спешил за ним следом, на ходу запихивая деньги в огромный коричневый бумажник. - Никита Анатольевич! Одну секунду!
Он подбежал к Никите и смешно одернул смешно сидящий на нем пиджачок. Никита недоуменно взглянул на него. Что еще от него было нужно этому пингвину? Премиальные? Ну, уж нет!
- Я подвезу вас, если хотите! - благородно предложил адвокат, ответив на его незаданный вопрос, и кивнул в сторону своего старого "Мерседеса".
Никита окинул его взглядом с головы до ног. Не доброжелательность, нет, а, наоборот, какое-то оскорбительное высокомерие и подчеркнутое превосходство было теперь в сутулой неуклюжей фигуре этого человека-пингвина. Но Никита и это принял как должное с тем спокойствием, с которым последний месяц он принимал все подряд - и плохие новости, и надменное к себе отношение, и многое другое, что могло бы довести его до бешенства, не знай он одной очень важной вещи - все они были лицемерами. Все до единого! Лицемерами, грязными от денег, захлебнувшимися в этой пыли и ослепленными ею. Это было их проклятьем, болезнью, которую нельзя уже было вылечить. И он, Никита, был болен ею раньше, быть может только в более легкой форме, и быть может именно поэтому он излечился от нее совсем, пережив все тридцать три несчастья, которые только могли выпасть на его долю...
С пингвином, он, конечно, никуда не хотел ехать.
- Нет, спасибо, - Никита изобразил улыбку и покачал головой. - Я доберусь до дома на метро. Это будет даже проще, чем добираться на автомобиле.
- Но... - попытался возразить удивленный адвокат.
- Спасибо, - повторил Никита тверже и, развернувшись, зашагал вдоль улицы.
* * *
...От холода зубы выстукивали мелкую дробь. Это было похоже на то, как если бы кто-то по сведенным легкой судорогой челюстям пропускал легкие быстрые разряды тока. С Никитой раньше такого, конечно, не проделывали, но почему-то он был уверен, что случись с ним такая экзекуция, он чувствовал бы примерно то же самое.
И еще у него кружилась голова и подкашивались ноги. От голода. Ведь он очень хотел есть. Калорийная булочка и кофе со сливками, с густыми жирными сливками, были сейчас для него пределом мечтаний.
Правда, на деньги, что лежали у него в кармане, можно было бы купить очень много булочек и много кофе, и даже посидеть и погреться в каком-нибудь кафе без претензий на внешний вид своих посетителей. Но Никита ни на секунду не забывал об одном очень важном обстоятельстве, которое заставляло его, замерзшего и усталого, шагать пешком по солнечным ледяным улицам города, боясь потратить хотя бы копейку. Он знал, что можно было перетерпеть и озноб, и голод, и даже простуду, которая непременно должна была навалиться на него через денек-другой с противным насморком и воспаленным горлом; можно было перетерпеть надменные взгляды и волнами накатывающееся отчаяние. Он знал, что был достаточно сильным, чтобы счастливо миновать и эту проблему. Он не мог только одного - он не мог потерять то последнее, что у него осталось и что совершенно точно было бы потеряно, не появись он в ближайшие сутки по некоторому адресу, где обещали дать угол ему и его вещам.
Люди были добрыми только с виду и на словах, а на самом деле за комнату он должен был заплатить две пятьсот не позже конца месяца. В противном случае его обещали просто вышвырнуть на улицу.
И, к счастью, обманули, потому что конец месяца уже прошел, а замолвивший за Никиту словечко его знакомый сумел выторговать для него лишних три дня. Не слишком много, особенно, зная, что сегодня был третий день. И сегодня у Никиты в кармане было только полторы тысячи.
Конечно, это тоже было неплохо, потому что даже при самом скверном раскладе за полторы тысячи ему хотя бы отдали его вещи, пусть даже выгнав на улицу его самого. Ведь без крыши над головой можно было бы перекантоваться пару дней, а то и больше, но вот без вещей, без того, что пока еще отделяло Никиту от той зыбкой грани, за которой он мог бы стать самым обыкновенным опустившимся бродягой, ему было бы крайне трудно снова выплыть наверх и стать пусть не таким богатым, как раньше, но хотя бы уважаемым членом общества.
Легкий, не навязчивый и не вульгарный, запах изысканных кушаний дурманящим голодного человека облаком распространялся вокруг входа в ресторан. Никита невольно остановился и взглянул в огромные окна. Там, за стеклом, стояли столики, за ними обедали и смеялись люди, и сосредоточенные ловкие официантки сновали с подносами. Его столик, вернее, столик, который когда-то раньше всегда был его, стоял вдалеке от прохода, в правом углу зала, наполовину спрятанный мягкими складками широкой шторы. Теперь этот столик был занят. Какой-то бугай, положив локти и даже часть огромного пуза на белоснежную скатерть, уплетал курицу и, наверное, чавкал. Чавканья, правда, с улицы было не расслышать, ну да это и не было для Никиты важным. Стол был занят, да и если бы он был свободен, Никиту все равно не пустили бы внутрь.
Чья-то рука с холодной отчужденностью легла ему на плечо. Никита обернулся. Охранник ресторана, такой огромный, что был на голову выше высокого Никиты, стоял рядом с ним, нависая над ним громадой из черной ткани в мелкий рубчик.
Вместо ответа Никита откинул назад волосы, расправил плечи и постарался не стучать зубами особенно сильно.
Охранник расплылся в приветливой улыбке.
- Никита Анатольевич! - вспомнил он тут же и с почтением отступил на шаг.
А в следующую секунду, вдруг поняв, что человек, стоящий перед ним и глядящий через окна внутрь теплого и сытного ресторана, был, конечно, Никитой Анатольевичем, но совсем не тем, которого он знал всегда, он помрачнел и сочувственно опустил уголки губ.
- Никита Анатольевич, а что...? - начал он с вежливым удивлением.
Но Никита перебил его, поднеся палец к губам. Охранник, такие жесты понимающий мгновенно, покорно кивнул.
- У тебя пожрать что-нибудь будет? - спросил Никита вполголоса.
Охранник смутился.
- Ну, да... наверное... Конечно...
Он снова осмотрел Никиту с ног до головы и совсем сник. Никита едва удержался от смеха.
- Я подожду в сторонке, а ты принеси мне чего-нибудь с кухни. Хоть хлебушка...
Охранник стал багровым от носа до ушей. Несколько секунд он глупо смотрел Никите в глаза, а потом, когда понял, что тот не шутит, молча развернулся и исчез за тяжелыми дверьми. Никите даже показалось, что он больше не появится, и он даже хотел уйти, но пустой желудок, который уже давно не болел, и не ворчал, а лишь с тоской дожидался хотя бы хлебушка, заставил его остаться.
Да и охранник, как ни странно, через минуту снова появился в дверях. И в руках у него был картонный стаканчик с кофе, накрытый пластиковой крышкой, и бумажный пакет со свернутым трубочкой краем.
- Держите, Никита Анатольевич! - охранник, вполне довольный собой, расплылся в улыбке и протянул Никите кофе и пакет.
- Спасибо...
Прежде, чем взять пакет, Никита достал из кармана деньги и зашуршал мятыми мелкими бумажками.
- Перестаньте! Я не возьму! - запротестовал охранник. - Не надо! - и, видя, что Никиту его слова не убедили, добавил почти с обидой. - Может быть, и мне заплатить вам за все те дни, когда вы заказывали для меня обед?
Спрятав деньги, отдавать которые в глубине души вовсе не хотелось, Никита взял кофе и пакет. Кофе распространял свой аромат даже из-под крышки, а голодный Никитин нос учуял еще и запах бутербродов.
- Спасибо... - повторил он. - Всего хорошего, Стас.
Охранник неловко помялся рядом с ним и отошел. Никита улыбнулся.
- Зайду как-нибудь, как дела налажу, - пообещал он и, развернувшись, зашагал дальше по улице, по недавно появившейся привычке прислушиваясь к вывшей где-то далеко сирене...
* * *
- Ну, что вы пристали ко мне?! Нет у меня больше! Подождите хоть пару дней, и тогда я отдам!
- Мы тебя и так неделю ждали! Сколько можно уже?!
- Так выгоняйте, раз очень хочется!
- Ящик в залог оставь!
- Щас! Может, ботинки еще?
- Чоботы твои мне сто лет не надобны! А вот ящичек-то положи, положи!
- Руки убери от моего ящика! Руки, я сказал! Ну!
- Да ты не шуми, мальчик, не шуми. А то ж я участкового позову, и отправят тебя туда, откуда пришел! А ящик тут останется.
Старуха залилась истерическим злобным смехом и затрясла головой. Никита побагровел от злости и возмущения. Она "оттягивалась" на нем, и назвать по-другому это было нельзя. Вот уже полчаса она вилась возле него, как комар, медленно доводя до бешенства и наслаждаясь его бесправностью и беспомощностью. Были на свете такие люди, неудачники и трусы, которым доставляло удовольствие наброситься на тех, кто был слабее их.
Однако сейчас старуха очень ошиблась, избрав Никиту слабой жертвой. У него не было денег кроме тех трех пятисотенных, которые он отдал ей, и он боялся участкового. Но ведь и у нее тоже не было денег, и участкового она совсем не хотела бы звать, чтобы не обозначать перед ним факт нелегальной сдачи в аренду своих комнат. И Никита прекрасно это понимал.
- Или мы с ящиком остаемся вместе, или вместе уходим, - безапелляционно заявил он и, перекинув через плечо ремень ящика, поднял его и двинулся к выходу.
- Не пущу! - заголосила старуха, расставив руки и закрывая выход.
Но Никите достаточно было вежливо подвинуть ее плечом, чтобы освободить себе путь. Старуха начала голосить снова, но на Никиту это не произвело особого впечатления.
- И что, в коллекторе ночевать что ли будешь?! - выкрикнула старуха, спеша по коридору и шлепая тапочками вслед за ним.
- А где, по-твоему?! - огрызнулся Никита беззлобно. - Если ты меня выгоняешь...
- Четыре тысячи доплатишь до конца недели, и можешь жить тут!
- Сколько, сколько?! - Никита оскорблено хмыкнул и обернулся через плечо. - Может, еще и баксов?!
- Три с половиной, - сразу уступила старуха.
- Две! - Никита взялся за дверную ручку.
- Если две, то завтра! - старуха снова начала повышать голос. - Или на улицу!
Никита устало обернулся к ней и прислонился спиной к входной двери квартиры. На улице было очень холодно.
- Три тысячи и ни рублем больше, - сдался он. - Через две недели получишь деньги.
- Через три дня! - заверещала старуха. - Через три дня!
- Через две недели, или не получишь вовсе!
Снова отодвинув ее плечом, Никита, обнимая ящик одной рукой, вернулся в комнату. Старуха зачем-то зашлепала за ним.
- Ну что еще, что?.. - пробормотал Никита, из уважения к сединам не сумев захлопнуть дверь прямо у нее перед носом.
- Что в ящике-то? - старуха сверкнула любопытными недобрыми глазами. - Бомба?
- Ага, - кивнул Никита. - Можно мне остаться одному?
Старуха сначала опешила, видимо, не поняв вопрос, но когда дверь перед ней плавно закрылась, все неясности разрешились сами собой.
- Спасибо! - раздался из-за двери немного насмешливый голос Никиты, и старуха, ругаясь вполголоса, двинулась на кухню, где на плите у нее стоял фасолевый суп.
А Никита осторожно поставил на пол и открыл свой ящик, поковырявшись в крошечном замке висевшим на цепочке у него на шее ключом.
В ящике лежали краски. И кисти. И пастельные мелки в потрепанной коробке. И графитовые карандаши. И несколько листов разрезанного ватмана...
Часть 2
Олег Петрович был, как всегда, бесконечно мил и любезен. Одетый в изящный серый костюм с рубашкой цвета кофе с молоком, надушенный туалетной водой с тонкой ноткой горькой полыни в аромате и беспрестанно улыбающийся, он сидел на краешке своего огромного письменного стола и без капли сочувствия смотрел на расположившуюся в кресле Оксану.
- Вы поймите, Оксана Валерьевна, - мягким, как кошачье мурлыканье тоном уговаривал он ее, - если бы речь шла о единичном случае, мне и в голову не пришло бы обращать внимание на такие пустяки! Все мы - живые люди, и, к счастью, для большинства из нас работа - вовсе не главное в жизни. Личные проблемы, здоровье близких или даже собственное здоровье - и мы, забыв обо всем, помним только о себе. Все это я видел, знаю и всегда имею ввиду, когда речь идет о работе с людьми. Но...
Олег Петрович сказал это "но", замолчал на пару секунд, и Оксана только в этот момент поняла, что, пока он говорил, она даже не дышала. Давно уже ей не приходилось так мучительно, искренне и долго краснеть. Так давно, что она уже и не помнила, когда в последний раз с ней такое случалось. Еще бы, ведь она была уже не секретаршей, и не было больше над ней шефа, который мог вызвать к себе в кабинет и отчитать за какой-то промах. Теперь она была шефом сама, и всю свою еще не очень долгую, но вполне успешную карьеру стремилась, чтобы ей не приходилось оправдываться.
Стремилась... Но не всегда это зависело от нее одной. Черт возьми! А может, стоило прислушаться к словам Олега Петровича и не принимать все близко к сердцу? Для большинства людей работа была вовсе не главным в жизни. Так почему сейчас для нее, именно для нее, а вовсе не для тех, кто был виной и причиной этого разговора, рушился весь мир, и желание провалиться сквозь землю стало вдруг сильнее всех остальных?..
- Но! - продолжил Олег Петрович, повысив слегка голос и тем самым заставив Оксану вздрогнуть от неожиданности. - У ваших подчиненных, Оксана Валерьевна, обстоятельства, мешающие им работать, как будто не кончаются! Потому что - простите меня за смелое высказывание - они просто не работают!
Оксана выпрямилась в кресле и подалась вперед, чтобы возразить. Но все равно так ничего и не сказала. Потому что возражать было нечего. Нет, она была не из тех скромных серых мышек, которые сносили все нравоучения молча, особенно, если свое недовольство ими высказывал мужчина старше их, богаче их, да и вообще по всем параметрам пребывающий на ступеньке выше. Даже не смотря на то, что Олег Петрович ей нравился, и нравился не только как деловой партнер, Оксана загрызла бы его, если бы переступив границы приличного и дозволенного партнерам, он начал лезть в ее дела, критиковать ее организацию и ее людей, да и вообще советовать там, где его совета не спрашивали. Да Оксана бы обязательно отыскала в своем арсенале пару едких словечек, которые поставили бы Олега Петровича на место и указали бы ему, где он мог командовать, а где - нет! И сомнений не было, что уже через пару минут Олег Петрович оправдывался бы перед ней за свою резкость, несдержанность и нетактичность, а через пару дней в ее кабинете стоял бы букет алых роз, преподнесенный с большими извинениями... Все, конечно, было бы именно так, если бы не одно маленькое "но", которое не давало Оксане возможности защищаться. Олег Петрович был прав, и она сама это знала...
- На самом деле, Оксана Валерьевна, - голос Олега Петровича снова стал любезнее и милее, когда он понял, что победа была на его стороне, - мне глубоко безразлично, на каких принципах у вас строится работа с персоналом. Мне не важна система мотивации в вашей фирме, мне не важно, почему ваши люди ходят на работу и ходят ли они на нее вообще. Меня не интересует даже то, есть ли у вас наемные работники, или, может быть, вы обходитесь помощью родственников и близких друзей. Для меня имеет значение лишь конечный результат. Которым ваша фирма похвастаться не может.
Оксана вздохнула. Хвастаться ее фирме действительно было нечем...
А ведь Олег Петрович к большой ее досаде ей все же нравился, и симпатия эта не была безответной. Были и цветы, и ужин при свечах, и заманчивое предложение продолжить общение теснее и горячее, над которым Оксана думала и на которое, пожалуй, очень бы хотела согласиться.
Такие пары, как она и Олег Петрович, были из разряда тех, фотографиями которых украшали календари и обложки женских журналов. Молодые, но не зеленые, красивые, но не слащавые, соблазнительные, но не навязчивые...
Все шансы на успех у Оксаны имелись - на недостаток внимания мужчин она не жаловалась никогда. Кареглазая миниатюрная барышня тридцати двух лет, с озорной короткой стрижкой, стильно одетая, с изящными аристократическими манерами и чувством юмора, в меру независимая, знающая цену себе и другим... Олег Петрович без сомнения являлся знатоком женщин, потому как при первой же встрече выделил ее из толпы, и дал понять ей, незамужней и не обремененной детьми, что он тоже свободен и готов к общению. И пусть не было это искрой внезапно нахлынувшего чувства, как случалось в юности, пусть романтика началась с трезвого изучения друг друга со всех сторон, все равно в итоге все могло бы сложиться вполне мило, комфортно, красиво и очень хорошо для них обоих.
Если бы не события последних дней. Если бы дружба с Олегом Петровичем могла бы продолжаться на равных. Если бы фирма Оксаны, ее любимое дело, которое она подняла с нуля на достаточно приличную высоту, не опозорилась бы так перед ним, крутым и самоуверенным, и, что было самым ужасным в сложившейся ситуации, не продолжала бы позориться дальше перед своими партнерами и клиентами...
Да, теперь о красавце-мужчине Олеге Петровиче можно было забыть, а вариант был более чем неплохой. Но замаливать грехи своих людей своим присутствием в его постели Оксане совсем не хотелось. Пусть даже Олег Петрович был выше того, чтобы предложить ей такое решение возникшей проблемы, но для всех остальных это выглядело бы именно таким образом. Ни капли красивого, милого и романтичного. Люди по своей природе были скорее глупы и злы, нежели умны и добры, поэтому если был выбор: подумать о чем-то хорошо, или подумать о чем-то плохо, они всегда думали плохо. И Оксана не могла позволить себе погрузиться еще глубже в лужу, в которой она и так уже сидела.
Опершись на подлокотники, Оксана плавно поднялась с кресла. Олег Петрович, в изысканных словах перечислявший, где, сколько и когда потеряли времени его менеджеры, дожидавшиеся, пока подчиненные Оксаны поднимут трубку телефона или соизволят закончить двухчасовой обеденный перерыв, сразу замолчал.
- Я все поняла, - сказала Оксана, с усилием придав своему голосу стальной оттенок. - Я благодарю вас за столь подробное и профессионально описание проблем с персоналом, которые возникли в моей организации. Я приложу все усилия, чтобы решить их в кратчайшие сроки и продолжить сотрудничество с вами, обеспечив обслуживание на более высоком уровне.
Олег Петрович слегка порозовел, подумав о том, что, наверное, высказывая свое неудовольствие так долго и так красочно, он сильно перегнул палку; а когда Оксана стала собирать с журнального стола свои бумаги, которые она так и не успела ему показать, и вовсе стал пунцовым от корней волос на лбу до самого подбородка.
- Оксана Валерьевна, - замельтешил он. - Оксана! Вы же так и не продемонстрировали мне список ваших новых поступлений! А ведь мы встретились сегодня именно из-за него!
- Мне так не показалось, - аккуратно сложив бумаги в портфель, Оксана звонко защелкнула замочек. - Еще раз приношу свои искренние извинения вам и вашим людям за плохую работу своего офиса. Я знаю цену времени и осознаю прискорбность его потери. Поэтому я не смею задерживать вас дольше. Всего хорошего.
Олег Петрович предпринял робкую попытку что-то возразить, чтобы удержать Оксану, но она не увенчалась успехом. Оксана быстро вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Олег Петрович, пылая от досады снаружи и изнутри, нервно пробежался по своему кабинету, разыскивая что-нибудь подходящее, на чем можно было сорвать зло, не нашел ничего более подходящего, чем стоящая у стола мусорная корзина, пнул ее пару раз и, все равно неудовлетворенный этим, тяжело плюхнулся в кресло.
Оксана тем временем, не дожидаясь лифта, быстро спустилась по лестнице на первый этаж, ветром пролетела мимо сонного секьюрити, пробежала по просторному холлу к дверям-вертушкам с золотистыми логотипами возглавляемой Олегом Петровичем фирмы "Викинг", вырвалась на улицу и бросилась к своей машине. Села за руль, завела мотор, доехала до соседнего переулка и остановилась.
Слезы ручьем текли из глаз, руки дрожали.
Полный крах очередного только начавшегося романа. Проблема за проблемой на работе. И ничего светлого на горизонте...
Однако Оксана успокоилась быстро. На горизонте светлого не было, значит, светлое было за ним. И, чтобы до него добраться, надо было не стоять, а идти. Вперед и вперед.
Вытерев слезы и подправив макияж, Оксана включила радио, снова завела мотор и двинулась в сторону своего офиса.
Часть 3
Руководителем собственной фирмы с нежным названием "With Love (с любовью (англ.)) - WL" Оксана стала уже давно - больше пяти лет назад. И хотя папа ее был известным не только в Москве, но и за границей бизнесменом, владеющим весьма солидным предприятием, эта фирма была вовсе не его подарком. Кроме ценных советов, помощи Оксана от него никакой не принимала ни разу за все минувшие пять лет. Все, от начального капитала, полученного от продажи своих украшений, которыми богатые родители любили побаловать ее в детстве, и до того, что было на принадлежащих ей счетах сейчас - было только ее, заработанное честным трудом, своей головой и своей верой в успех. Пожалуй, это было весомым достижением для жительницы неласковой, жесткой и беспощадной Москвы, полной бессовестных акул, готовых заглотить всех мелких рыбешек, встречавшихся у них на пути. Пять лет уже она занимала свое постепенно растущее пространство в безбрежном океане денег и возможностей, своевременно уворачиваясь и вступая в битвы с многочисленными врагами. И врагов становилось меньше, потому что никому не хотелось затяжных войн с долго сопротивлявшимися сильными противниками...
Наверное, поэтому в последний год Оксане и начало казаться, что вот теперь наконец-то можно будет передохнуть, расслабиться и получить удовольствие, отшлифовывая до блеска то, что у нее получилось. Тем более, что выбранное направление - покупка и продажа сувениров и подарков по качеству и цене превосходящих то, что было выложено на прилавках палаток в подземных переходах на улицах города, - само по себе доставляло удовольствие. Разве могло быть что-то более приятное, нежели выбирать красивые вещи, чтобы потом они доставили радость кому-то еще? Картины, вышивки, поделки из кожи, меха и дерева, редкие сувениры из-за границы, большей частью ручной работы...
Несколько небольших уютных магазинчиков, выдержанных в нарочито старомодном стиле, быстро нашли своих постоянных покупателей из хорошо обеспеченных слоев общества; появились проверенные, надежные поставщики и с десяток оптовых покупателей, которые не брезговали перекупить у Оксаны товар попроще и подешевле, полагаясь на ее вкус. И ей самой это дало возможность поездить по выставкам, подбирая ассортимент, попробовать себя в роли консультанта для особо требовательных клиентов, посмотреть, как мастера создавали свои шедевры, которые потом оказывались на полках ее магазинов. Все было прекрасно, и приближение к цели, к которой Оксана так долго и упорно шла, начало давать ощущение глубокой удовлетворенности.
Но вот тут-то и поджидало Оксану самое большое разочарование, самая большая проблема и самый чувствительный удар в спину, который ей когда-либо приходилось получать.
Ее люди. Те самые, которых она наняла в помощь себе, потому что фирма становилась слишком большой, чтобы обходиться лишь силами одного человека. Больше товара, больше торговых точек, больше покупателей, больше бумаг. Нужны были продавцы, нужен был рекламный агент, бухгалтер, водитель, секретарь...
Как и все, за что ей приходилось браться впервые, проблему работы с персоналом Оксана изучила вдоль и поперек, перечитала все книги, которые она могла найти по этому вопросу, прослушала курс лекций по предмету и обзавелась полезными знакомствами в этой среде. Теперь она досконально знала все системы и теории мотивации, принципы подбора и контроля, системы оплаты труда; по работам Маслоу и Герцберга она могла бы сама читать лекции в институтах... Но. Нанятые ею работники перестали работать уже через месяц после подписания трудовых договоров.
В чем было дело Оксана не могла разобраться до сих пор. Зарплата у людей была стабильная, отношение руководства, то есть ее, было демократичным и лояльным, условия труда - отличными. Чего стоил один офис, который Оксана сняла специально для своего коллектива! Просторный, с большими окнами, выходящими во двор, расположенный в десяти минутах ходьбы от метро, имеющий собственную дешевую столовую и большой паркинг для тех, кто был за рулем... Многим такое даже не снилось, и Оксана была уверена, что, избавив людей от тех проблем, от которых она могла их избавить, она должна была получить в ответ большую преданность делу и старательность в ответ.
Но получила обратное. Доброту люди приняли за слабость, трату денег на обустройство их быта в рабочее время - за излишки этих самых денег, а от искренней заботы о них они явно переоценили собственную значимость. Они старались сбежать с работы пораньше всякий раз, когда появлялась такая возможность, они играли в карты, отгадывали кроссворды и сидели в интернете все время, на которое Оксана ослабляла свой контроль за ними. А когда Оксана узнала про график больничных, согласно которому все болели в строгой очередности и ровно по две недели, она была шокирована такой организованностью, направленной прямо противоположно рабочим целям.
Визит к своему бухгалтеру, который совершила Оксана до того, как отправиться в офис, окончательно уверил ее в том, что все было безнадежно плохо. В первом квартале текущего года прибыль фирмы заметно сократилась. И это при том, что обычно в это время доходы наоборот возрастали в разы за счет новогодних праздников, Дня Святого Валентина, 8 марта и 23 февраля. Росла клиентская база, потому что двойную отдачу давала реклама, привлекая все новых людей, не желавших дарить любимым банальную бытовую технику; рос товарооборот; укреплялись партнерские связи, потому что праздники были выгодны всем. И вот - пожалуйста! Прибыль упала. Пусть несущественно, пусть это не могло разорить фирму, но это заставило Оксану задуматься о том, что в роли руководительницы она потерпела сокрушительную неудачу.
Когда Оксана потихоньку вошла в офис - с некоторых пор заходить в свой офис крадучись, тихонько открывая дверь, стало для нее унизительной привычкой, - желание уволить всех и сразу стало даже сильнее, чем желание выпить чашечку крепкого кофе в своем кабинете. Они опять не работали! И их опять было всего лишь шестеро вместо десяти. Всего лишь шестеро!
Оксана хлопнула дверью от души, так, что звякнули окна и подпрыгнула мусорная корзина, стоящая у входа. Несчастные шестеро, до которых очередь сидеть на больничном еще не дошла, вздрогнули от неожиданности и принялись прятать карты, кроссворды и журналы под рабочими документами. Шелест волной пробежал по кабинету и затих в дальнем его конце. С громким шлепком на пол плюхнулась задетая кем-то по неосторожности папка, и стало совсем тихо.
"Сволочи! - рвалось у Оксаны внутри. - Подлецы! Завтра же, нет, нет, сегодня, уже сегодня, ни одного из вас здесь не будет! Провалитесь вы пропадом, тунеядцы!". Это из-за них начало сползать под гору ее дело, это из-за них маленький шанс на личное счастье, которое, как бы ни было это банально и обыденно, искала каждая свободная женщина, был в очередной раз потерян, это из-за них она не спала ночами, размышляя о том, как можно было поправить то, что они постоянно портили! Все из-за них! Но их это нисколечко не волновало.
Настороженные, раздраженные и слегка высокомерные взгляды шестерых человек обратились к Оксане, как только она вошла. "Ну, и какого черта вы здесь, Оксана Валерьевна?" - повис в воздухе не озвученный риторический вопрос. И при этом все подобострастно притихли, а кое-кто и заискивающе улыбнулся, скользя по Оксане нервным вороватым взглядом.
Просто они не ждали ее сегодня, потому что встреча с генеральным директором фирмы "Викинг" Олегом Петровичем была назначена на три часа дня - он сам всегда путал Оксане карты, передавая столь секретную информацию для нее через ее же людей, - и должна была затянуться хотя бы на пару часов. Должна была, но не продлилась и получаса.
И вот она была тут. Симпатичненькая, стройненькая, высокая, с озорной короткой стрижкой, приятно разбавлявшей строгость делового костюма. Она стояла в своем офисе перед нанятыми ею людьми, и они смотрели на нее, как на монстра. Молодая начальница, и не видевшая никогда более теплого приема, чем этот...
Но если в другой день такая несправедливость могла стать причиной минорного настроения, то сегодня, когда все слезы были уже выплаканы, вытерты и забыты, у Оксаны имелось твердое намерение ввязаться в бой. Конечно, она не собиралась никого выгонять, потому что увольнять было тяжело - однажды Оксана попробовала это, потерпела неудачу и больше старалась за это не браться - но задать трепку тем, кто так по-хамски к ней относился она была просто обязана.
И они, судя по всему, это поняли.
- Вы сегодня прекрасно выглядите, Оксана Валерьевна! - раздался заискивающий голос, принадлежавший выглянувшему из-за пальмы молодому субъекту с круглым белым лицом и курчавыми волосами.
Оксана оглянулась на него, не скрывая раздражения и досады. Кашин - кудрявый субъект с круглым лицом - был, конечно, уверен в своей неотразимости. Но по причине своей молодости он даже не умел делать комплименты, хотя и вворачивал их в разговор с дамами при каждом удобном случае. Комплименты у него всегда получались похожими на приторную лесть. Быть может, у кого-то он и имел успех, быть может, в чьих-то глазах он и выглядел шикарным джентльменом, но Оксана в глубине души просто терпеть его не могла. И уж если кто и имел самый маленький шанс улучшить ее отвратительное настроение, то это был именно Кашин.
Увидев, что Оксана нахмурилась, Кашин сразу сник, растеряв весь боевой дух, глупо поулыбался ей, пока она разочарованно не отвернулась, и уткнулся в свои бумаги, стараясь больше не поднимать головы.
- Для начала - здравствуйте! - объявила Оксана громко, и в тишине сконфуженного офиса ее голос прозвучал звонко, как у профессионального оратора.
Нестройный хор голосов поздоровался в ответ.
- А теперь давайте вместе взглянем на время, - кивком головы Оксана заставила всех повернуться вправо и взглянуть на висящие на стене большие круглые часы, которые показывали ровно шестнадцать тридцать. - До конца рабочего дня полтора часа. Поэтому, я надеюсь, мне кто-нибудь объяснит, почему я не вижу здесь Брагину и Визнера? Уваров на больничном, мне уже сообщили, Степаненко в варшавском филиале, это я тоже знаю, и потому о них я не спрашиваю. Но почему здесь нет Визнера и Брагиной?..
Разбор полетов начался. Оксана нападала, ее подчиненные защищались и защищали своих отсутствующих коллег. Оксана пыталась воззвать к здравому смыслу, но для них он был в том, чтобы отстоять свою независимость. Оксана напоминала им о совести, и они вспоминали, и еще более дружно начинали отстаивать права тех, кого не было в офисе в настоящий момент по уважительной или не очень причине. Потому что, сдав своих друзей сегодня, они не смогли бы рассчитывать на то, что те не сдадут их завтра.
Пустив в ход тяжелую артиллерию, Оксана прошлась вдоль столов и откопала из-под вороха не разобранных документов на рабочих столах журналы, газеты и карты. Обнаружила приподнятые, чтобы никто не беспокоил, трубки телефонов. Попросила объяснить. Получила в ответ угрюмое молчание и еще большую злость, направленную в ее сторону, потому что злость была обычной реакцией тех, кого загоняли в угол. Молчание, правда, дало ей возможность высказать многое из того, что она считала нужным довести до сведения коллектива. И то, что фирма не заработала ровным счетом ничего в эти праздники, и то, что она думала про нерабочие занятия в рабочее время на рабочих местах, и про претензии "викингов" - так в шутку все называли подчиненных Олега Петровича, руководившего фирмой с этим названием.
Но все-таки и эта битва была проиграна. Надо было быть совсем глупой дурочкой, чтобы этого не понимать. Оксаниной целью все-таки было создать "слаженную команду профессионалов" - так обычно описывалась мечта любого начальника в заумных журналах, а вовсе не раздавать каждый день заслуженные оплеухи за кроссворды, карты и снятые с телефонов трубки. А дело к этой мечте не продвинулось ни на шаг.
Ее люди, притихнув молчали; когда она отворачивалась, сверлили ее недобрыми взглядами, а когда она смотрела прямо на них, опускали глаза.
Парни помоложе - Акимов, Кашин и Ахметдинов были слишком зелены, не отличая еще рабочего места от ученической парты, и по-прежнему были уверены, что и здесь за ними должны были ходить с палкой и толкать вперед.
Чурсина и Брагина - дамы значительно старше и опытнее всех остальных, прельстившие в свое время Оксану своим профессионализмом, никак не могли смириться с руководительницей моложе их. У Оксаны не было мужа, которому надо было стирать носки, гладить рубашки и который с трудом выходил из запоя после каждого праздника. У Оксаны не было детей, которым надо было вытирать носы, которые постоянно болели и которые считали своим долгом каждый день звонить на работу матери с одним и тем же вопросом - как разогреть картошку или сварить макароны. У Оксаны таких проблем не было, и потому авторитетом она не пользовалась. И потому же, всякий раз, когда заболевал кто-то из сопливых детишек Брагиной или Чурсиной, Оксане сообщали об этом так, словно она была виновата не только в болезни этого конкретного маленького человечка, но и в болезнях всех детей в Москве, а то и по области.
С остальными работниками было еще понятнее. Простая лень и прозаический стадный инстинкт. Зачем было работать, если можно было этого не делать? Когда работали все, тогда работали они. Когда не работал никто, тогда и они не считали нужным утруждаться. Не было среди них тех, кто задавал темп и кто воодушевлял на работу, не было даже тех, кто счел бы своим долгом просто отработать те деньги, которые платила Оксана.
Поставив портфель на пустующий стол Визнера, Оксана со вздохом присела на край. Все выжидающе смотрели на нее. Ждали, когда она уйдет, когда за ней закроется дверь ее кабинета, и их уютный офис снова окажется без присмотра начальства. Оксана кожей чувствовала эту атмосферу всеобщего неудовольствия. Чувствовала и поддавалась ей. И ей самой хотелось уйти, закрыться в своем кабинете, налить себе чашечку кофе и заняться чем-нибудь более приятным, нежели читать лекцию о вреде тунеядства шестерым взрослым людям. Да, так и следовало поступить. Но сначала...
- Я хочу видеть вас по одному в моем кабинете. Через двадцать минут - первого. Заходите по очереди. Спасибо.
Сначала надо было им хоть немного отомстить за столь скверный день в ее жизни. Может быть даже расстаться с кем-то из них, хотя, зная себя, Оксана на это даже не рассчитывала.
Она взяла портфель и, провожаемая шестью парами возмущенных глаз, скрылась за дверью своего кабинета.
***
"Пускай понервничают хоть немного, - рассуждала Оксана, разбирая небрежно сваленные горой на стол бумаги. - Пускай подумают об увольнении. Пускай представят, как с завтрашнего дня начнут искать новую работу. Пускай поймут, что это я их наняла, а не они меня!..".
Она твердила про себя эти жесткие решительные слова, но сама чувствовала подступившие слезы - так ей было обидно, плохо и неспокойно. Разве можно было придумать что-нибудь хуже - устроив головомойку подчиненным, Оксана сама чувствовала себя загнанной в угол. Они были там, в огромном зале-офисе, и их было много, и они были вместе - все сразу против нее, а она была одна, здесь, в маленьком кабинетике, и со стыдом была вынуждена признать, что ей было страшно снова там появляться. К тому же масла в огонь подливал и Олег Петрович, воспоминания о котором и досада от такого нелепого конца их милой дружбы не давали Оксане покоя. Он слишком откровенно сказал правду о ее фирме, он слишком задрал нос, воодушевившись ее неудачей, а Оксана не смогла проглотить это - вот и все, что привело к такому печальному, не обрадовавшему обоих концу.
Хотя, все это было уже позади. Оксана разбирала скопившиеся за день документы и постепенно успокаивалась. Бумажная работа, как обычно, медленно, но верно приводила ее нервы в порядок. Она была такой нудной, что не требовала абсолютно никаких эмоциональных усилий. Погружаясь с головой в омут цифр, адресов, имен и названий, Оксана сразу забывала обо всем, что ее волновало.
Счета в стопку справа, письма - влево. Переданную бухгалтером толстую папку с платежками и отчетами Оксана отложила отдельно, чтобы потом внимательно перечитать каждый лист. С такой организацией труда, какая существовала среди ее подчиненных, надо было держать ухо востро.
Еще счета, какая-то накладная... Быстро скользивший по строчкам взгляд вдруг почему-то запнулся на слове "картины" в одном из счетов. Оксана взглянула внимательнее. "Картины Васильева..." - успела прочитать она, прежде чем счет был откинут в сторону. Какие картины? Она уже давно не видела в продаже у себя картин. Почему без нее?.. Ах, ну, конечно же! Это был счет, значит, картины еще не были куплены... Значит...
Васильев? Несмотря на то, что Оксана уже была занята прочтением проекта нового договора, у нее перед газами все еще был тот счет. Васильев... Эта фамилия постоянно всплывала в каких-то разговорах, в журналах, в вопросах звонивших ей постоянных клиентов. Легкое любопытство кольнуло Оксану и даже заставило привстать на стуле, с твердым намерением пойти распорядиться, чтобы именно эти картины непременно показали ей, прежде чем отправлять в магазины. Но мысль о том, что ей снова придется выйти в зал, где на нее уставятся шесть пар потревоженных глаз, охладила ее порыв.
В конце концов, картины могли подождать и до завтра. Этот... Васин... Викторов... - всегда путавшая слишком простые фамилии друг с другом, Оксана порылась в бумагах, ища уже заваленный другими бумагами счет, но так его и не нашла - в общем, не настолько он был важен, этот Васечкин. Интересно, конечно, была ли это обычная "мега-звезда", кем-то раскрученная, модная, но бездарная, или же действительно кто-то нашел новый талант.
Но сейчас Оксана чувствовала себя слишком усталой, чтобы ее заинтересованность чем-то могла продлиться больше пары минут.
Окончательно похоронив счет на картины под стопкой чеков и накладных, Оксана откинулась на спинку кресла, закинула ногу на ногу и принялась изучать толстый глянцевый каталог компании-конкурента. В запасе у нее было еще минут шесть спокойствия, после которого ее люди должны были по одному начать подтягиваться к ее кабинету за порцией бесполезных нравоучений...
***
- Чего это она? - с крайним удивлением поинтересовался Ахметдинов, когда Оксана скрылась в своем кабинете и зарыла за собой дверь.
- Директор "Викингов" был недостаточно любезен... - с несдерживаемой злобой пояснила Чурсина. - В постель забыл затащить, по всей видимости!
По залу прокатился тихий вороватый смешок.
- Да ладно вам! - сложив брови домиком, "заступился" Кашин. - Критические дни у начальницы! Не понимаете?! Дело житейское...
- Долго что-то они у нее... - все так же со злостью Чурсина принялась раскладывать уже запылившиеся на ее столе бумаги по текущей работе, чему упрямо мешала толстая папка с документами трехгодичной давности, извлеченная из шкафа только для того, чтобы прятать под ней свои женские журналы. - Пожила бы с мое, детей бы родила - тогда бы и беситься так не стала! А то - раньше не уйди, на обед не выйди!.. Тьфу!
Догадавшись, наконец, переложить мешавшуюся папку на свободный стол отсутствующей Брагиной, Чурсина поглядела поверх очков на Ахметдинова и Кашина. По заведенной давным-давно традиции, молодым всегда предоставляли самые неприятные участки работы. Так стоило ли рассчитывать, что первыми в кабинет к Оксане отправятся кто-то, а не они?..
Часть 4
Оксана любила свою работу. Это было настоящим наслаждением - бродить по антикварным и сувенирным магазинчикам Европы и России, посещать выставки и аукционы, в интернете или библиотеке разыскивать информацию о милых иноземных безделушках, купленных за копейки на рынках в других государствах. А потом выставлять все найденное на полки своих магазинов и, встав в сторонке, наблюдать за тем, как мечущиеся в поисках симпатичных подарков москвичи находили здесь то, что им было нужно. Посуда, маленькие статуэтки, картины, вышивки, игрушки - всего этого в городе было предостаточно на каждом углу. Но Оксана была одной из немногих, кто предлагал из всего этого лучшее. Самое изящное, самое оригинальное, то, от чего нельзя было отвести взгляд.
Но это было лирикой. Реальная жизнь имела совсем другую окраску. Как и у всего, у любимой Оксаниной работы очень быстро обнаружилась малопривлекательная оборотная сторона. Фирма принадлежала ей. Ей принадлежали несколько магазинов, набитых очаровательными подарками, и ей же принадлежали все те проблемы, которые сей факт приносил с собой. Аренда помещения, банковские кредиты, бизнес-планы и бухгалтерские балансы. И, конечно же, работа с персоналом.
Три года обучения в филиале французской Академии позволили Оксане изучить в совершенстве все премудрости менеджмента. Которые не дали ей практически ничего. С персоналом, работавшим на нее, Оксана справиться не могла.
Фирма "With love - WL", зарабатывающая очень неплохие деньги, большую их часть теряла того, что Марк Исакиевич Визнер имел привычку опаздывать на работу, а Чурсина Елена Яковлевна намного больше интересовалась кулинарией, нежели доверенной ей работой с финансами. У них были дипломы, у них был превосходный опыт, у них были отменные рекомендации... У них не было одного - желания работать на Оксанину фирму. И сделать с этим Оксана не могла абсолютно ничего. Теории мотивации, стимулы и антистимулы были бесполезны, потому что подчиненные Оксаны были твердо уверены в самом главном. В том, что она не уволит их.
И она, оправдывая их уверенность, действительно сделать этого не могла. Не получалось. Она жалела их, или боялась, или оба эти чувства смешивались вместе, но результат от этого нисколько не изменялся. Ленивые наглецы продолжали работать, вернее, получать зарплату, а Оксана всеми способами пыталась достучаться до их совести или хотя бы до честолюбия...
Ну, почему никто не предупредил ее о том, что будет так тяжело? Почему до того, как она взялась за эту лямку, ей не сказали, в какой ужас превратится ее работа?! Нет, конечно, помогший организовать это дело отец предостерегал Оксану заранее. Но он-то говорил о каких-то конкурентах, о возможном изменении государственной политики в вопросе импорта, о налоговых инспекциях и много еще о чем. А вот о том, что каждый божий день ей придется сражаться с нанятыми работниками - об этом он не сказал ей и слова. Быть может, потому что для него, жесткого и волевого человека, такой проблемы просто не существовало.
Обо всем этом Оксана думала, выбравшись к своему счастью из офиса и на своем новеньком салатового цвета "Опеле" пробираясь через пробки ближе к окраине города. Она смотрела на оживающий после долгой пасмурной зимы город, на рыжий солнечный диск, спускающийся все ниже и ниже к сиреневатой дымке у горизонта, на уютные дворики, где стараниями маленьких москвичей асфальт уже успел густо покрыться клеточками "классиков" и разноцветными рисунками... Смотрела и не видела всего этого, потому что мысли ее метались между сотней нерешенных проблем и желанием просто отдохнуть и забыть обо всем.
Стоило, наверное, устроиться в каком-нибудь маленьком кафе со стопкой глянцевых журналов, полистать нарядные страницы и выпить чашку кофе со сладким десертом, чтобы, наконец, прийти в себя после всех волнений кончавшегося дня.
Оксана сменила в проигрывателе диск, выбралась с запруженной машинами окружной дороги и помчалась в сторону области, ближе к своему загородному дому. Потом притормозила и свернула к знакомому ларьку с прессой, чтобы купить журналы, которые хотела почитать во время ужина в кафе, раз уж на сегодняшний день у нее не было достойной компании.
Это был одинокий ларек, разместившийся около автобусной остановки на тихой окраинной улочке, где за прилавком под зеленым тентом скучала немолодая продавщица в зеленом фартуке. Народу не было. Наверное, недавно прошел долгожданный автобус и забрал собой всех стремящихся домой после работы людей. Оставив машину у тротуара, Оксана подошла к прикрытому от ветра пленкой прилавку и начала выбирать. Яркие картинки, яркие заголовки, яркие лица, украшающие обложки... Тут же в руках у Оксаны оказалась внушительная стопка журналов всевозможных наименований, и она, вполне удовлетворенная этим, быстро расплатилась и отошла.
Обложки были скользкими, и журналы так и норовили выскользнуть из рук, пока Оксана открывала свою сумочку в поисках небрежно кинутых в нее сверху ключей от машины. Наконец, они нашлись. Наклонившись, Оксана вставила ключ в замок, повернула, нажала на ручку...
- Девушка!
Оксана вздрогнула от неожиданности. Она была уверена, что здесь, на этой одинокой автобусной остановке они с продавщицей были вдвоем. Но, поскольку окликнувший ее голос принадлежал мужчине, она сразу поняла, что ошибалась.
Однако обернуться она не поспешила. Это было так привычно, но сегодня это раздражало куда сильнее обычного. "Дэвушка!" - выкрикивал обычно голос с акцентом. И Оксана, по инерции обернувшись, видела масляно-черные глаза с желтоватыми белками, которые с бесстыдной усмешкой начинали раздевать ее сразу же, ощупывая под одеждой ее тело...
И от этой мысли ей стало противно и гадко, и кошки снова заскребли на душе. Наверное, это было бы последней каплей в чаше ее терпения, если обернувшись, она увидела смуглого золотозубого торгаша с ближайшего рынка. Хотя "Девушка!" обращенное к ней - да, именно к ней, потому что вокруг девушек кроме нее не наблюдалось - было сказано без акцента. Мягко и как будто извиняясь.
И Оксана все же медленно повернула голову.
И увидела мольберт.
И упавший прямо на асфальт серо-голубой, сточенный полукругом с обоих концов мелок.
И глаза. Серо-зеленые, веселые, жизнерадостные глаза. Улыбки видно не было - она пряталась за верхним краем мольберта. Но сомнений в том, что на лице она была, не оставалось никаких - вокруг глаз, словно переливаясь от теней и света заходящего солнца, бежали веселые лучики.
А ветер, сырой и холодный, но уже пропитанный ароматом клейких тополиных почек, влажной земли и мать-и-мачехи, в простодушном стремлении заглянуть за мольберт, трепал длинную прядь светлых вьющихся волос, выбравшуюся из-за ремня перевернутой козырьком назад кепки...
- Простите, что задерживаю вас, но не могли бы вы оказать мне маленькую услугу? - откинув волосы с лица, художник вопросительно поднял брови.
"Конечно, с удовольствием!" - немедленно откликнулась та часть Оксаны, которая отвечала за "связи с общественностью". Вердикт о том, что художник ей понравился, был вынесен сразу же, без всяких "но", без всяких колебаний, без сомнений и без задних мыслей. Лишь многолетняя привычка осторожничать удержала Оксану от того, чтобы высказать свое согласие сразу вслух.
- Какую именно? - вместо простого "да" сердито и немного настороженно ответила она.
- Полистайте ваш журнальчик на этом самом месте пару минут, - ничуть не смутившись от ее холодности, ответил художник. - Я вот уже третий час думаю о том, чего не хватает в моей картине, и тут появляетесь вы на вашей зеленой машинке!..
И, не дожидаясь согласия или отказа, да и, по всей видимости, вовсе не интересуясь тем, что ответит ему Оксана, он принялся быстро чертить мелками на прикрепленном к мольберту листу.
Оксана была заинтригована. Хотя, нет, нет, она была просто ошеломлена этой нелепой, невообразимой ситуацией. Художник не изъявил даже намека на намерение с ней познакомиться. Он просто хотел ее нарисовать. И рисовал, пока она думала, уйти ей или остаться.
А Оксане не хотелось уходить. Потому что художник нравился ей все больше - с каждой минутой, с каждой секундой.
Он был одет очень просто - в светлые джинсы, в клетчатую байковую рубашку поверх футболки и куртку-ветровку. Джинсы, как и манжеты рукавов, были в пятнах - в разноцветных следах мелков, которые крошились мелкой пудрой, и оставались сначала на руках и на бумаге, а потом и на одежде. Но почему-то того, что Оксана так не любила в мужчинах - неопрятности - в художнике не было. Пятна от мелков были... наверное, просто частью картины.
И того, что Оксана не любила в художниках - угрюмой грусти темных, ссутулившихся на своих табуретах фигур - этого тоже не было. Была жизнерадостность, живой азарт - успеть нарисовать ее до того, как она уйдет отсюда, - и блеск в глазах. Ничего больше, чтобы ощутить зарождающийся внутри нее шквал восторгов, Оксане было и не нужно.
Вот только... Он просто рисовал ее - он вовсе не собирался производить на нее впечатление. Его рука скользила параллельно листу, хватая разные мелки, разложенные на свободной левой ладони, мелки жирно шуршали по бумаге, и крошки от их сколотых краев сыпались художнику на светлые джинсы.
Оксана так и застыла около своей машины. Наверное, каждой девочке, девушке и женщине показалось бы лестным предложение позировать художнику. Не за собственные деньги, чтобы после получаса сидения перед ним с дурацкой улыбкой получить весьма посредственный портрет. И еще приятнее было знать, что он, своим опытным взглядом, повидавшим, наверняка, немало красивых людей, заметил именно ее, и именно ей подарил свое внимание.
Но Оксана была не той, кто от простого комплимента таял, как кусок сливочного масла. Оксана была бизнеследи. И знала, что дома ее ждали сотни неотложных дел. Например, стереть пыль с дальней полки книжного шкафа, в который она никогда не заглядывала, или покормить соседского кота, который раз в месяц проникал в ее дом через чердак, или...
Только вот не хотелось ей уходить. А художник становился все равнодушнее и равнодушнее. Сначала он смотрел на нее. Потом стал смотреть на нее, как на предмет - как на скульптуру, являющуюся частью его картины. Потом стал смотреть за нее, поверх нее, справа и слева от нее, привставая на табурете, вытягивая шею и наклоняясь во все стороны, чтобы рассмотреть пейзаж за ее спиной. Он был так занят, что даже забыл о том, что ее можно было просто поблагодарить и с ней попрощаться.
И, наконец, Оксана ощутила себя одной из тех, кого этот занятый своей работой парень видел лишь как помеху своему делу. Теперь она ему лишь мешала...
Еще не веря в это до конца, Оксана отошла в сторону, ожидая, что в следующую секунду, вскинув взгляд, и не увидев ее там, где она должна была быть, художник обратит на это внимание. Но он, в очередной раз взглянув на город поверх мольберта, и не увидев Оксаны, этого даже не заметил.
Оксана возмущенно усмехнулась.
Ну, нет, теперь она точно не собиралась уходить. Из любопытства, из принципа и по причине задетого самолюбия. Свернув в трубочку журналы, она прошлась вокруг мольберта.
Художник рисовал, погрузившись в свою работу. Его руки колдовали над бумагой пастельными мелками, простым карандашом и маленьким кусочком ластика. Он двигался так быстро, что за ним было не уследить. Розовый мелок, потом голубой, потом, прищурившись и наклонив голову набок, он принялся растушевывать указательным пальцем тона, ластиком подправляя огрехи, потом снова схватился за мелки... Он знал, что делает, он знал, чего он хочет. Это не могло не нравиться.
Но больше всего Оксану поразили его глаза. Добрые, спокойные, самоуверенные настолько, что откровенная рассеянность в них не отталкивала, а наоборот тянула к себе.
Проблемы забылись сами собой. Нотация Олега Петровича, разборки с беспросветно ленивыми сотрудниками, одинокий загородный дом, ждущий ее этим вечером, как, впрочем, и всеми остальными вечерами тоже, давным-давно надоевшие ухажеры и дружки, от которых не было ни толку, ни покоя - все это, еще десять минут назад, вдруг сразу нахлынувшее потоком мыслей и воспоминаний и повергшее Оксану в глубокое уныние, вдруг превратилось в пыль. В мелочи, которые не заслуживали даже внимания.
Остался только веселый весенний вечер с ярким закатом и задорным холодным ветром, безлюдная автобусная остановка и незнакомый художник, в котором был свет, и чистота, и необъяснимое торжество легкости и беспечности.
- Довольно оригинальный ход, господин... как вас там?... - с возмущенной полуулыбкой Оксана стала прохаживаться перед мольбертом.
Словно от нечего делать, не спеша, она начала шагать слева направо и справа налево. Как будто ей просто не хотелось стоять столбом на одном месте... Но цель была очевидна, хотя Оксана даже самой себе не могла признаться в ее наличии. Все, чего она хотела... нет, не хотела, а жаждала добиться в эту самую минуту - это помешать художнику рисовать. Чтобы он отвлекся от работы и заметил ее. Трудно было представить что-нибудь глупее этого. Так же, как трудно было представить что-нибудь более увлекательное.
- Вы, может быть, считаете, что я стою тут и мерзну ради собственного удовольствия? - задала Оксана риторический вопрос, на который и не ожидалось получить ответ. - Что у меня нет других дел, кроме как быть для вас живой статуей?
Не скрывая своего стремления заглянуть художнику в глаза, Оксана все приближалась, сначала расхаживая от мольберта шагах в пяти, а потом сократив расстояние до метра. Но каждый раз, когда ей казалось, что вот сейчас его взгляд остановится на ее лице, что вот сейчас он заметит ее присутствие, вот сейчас он что-то скажет ей - колкое ли, обидное ли, или, наоборот, лестное, главное было даже не в смысле, а в самом факте внимания, - художник отворачивался. А его глаза - ярко-зеленые, когда их освещали желтые солнечные лучи, и серые, когда они прятались в тени мольберта, - все время смотрели мимо. Вдаль, на остывающий после теплого дня город, или прямо перед собой, на закрепленный на мольберте лист... На нее он не взглянул ни разу.
- Ах, простите, я, наверное, вам мешаю! - Оксана с преувеличенной драматичностью всплеснула руками. - Я слышала, творческие люди обладают удивительной способностью концентрироваться на своем деле, не обращая внимания на тех, кто их окружает... Мне всегда хотелось посмотреть на это. И вот, пожалуйста, моя мечта сбылась! И оказалось, что все выглядит невероятно прозаичным хамством!
Она замолчала и перевела дыхание, ожидая ответа на откровенный выпад. Но ответа не было. Художник продолжал рисовать, словно вокруг не было ничего и никого, кроме него самого, его мольберта и маленькой части огромного города, которую он старательно изображал на своей картине.
- Эй, вы хоть слышите меня?! - не выдержав этой тишины и сосредоточенности, позвала Оксана. - Или это такая игра?
Художник ничего не ответил, и Оксана, не споря, сразу согласилась с ним - нет, это была не игра.
- А может, вы глухой? - предположила она довольно резко.
И тут же, чтобы проверить это, она подошла к художнику совсем близко и громко хлопнула ладонями справа от него.
Художник оказался не глухим. Он вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Оксана даже задержала дыхание, ожидая того, что вот сейчас он примется возмущаться, спрашивать зачем и почему, и что она вообще тут вокруг него ходит, и она ответит ему, что это он, такой-сякой, отнимает у нее время, и... Но художник, вскинув голову и увидев ее, со все той же рассеянностью улыбнулся, и сразу же снова повернулся к своему мольберту. И его взгляд был таким... снисходительным и при этом понимающим, словно она, Оксана, была маленьким ребенком, отрывающим от серьезной работы взрослого человека. Хотя, возможно, это именно так и было.
Да! Да... Она была ребенком! Снова стала девчонкой, вредной, беззастенчивой и бесстрашной. Потому что никогда в жизни еще она не чувствовала такой сумасшедшей легкости, веселости и придуманного возмущения. Как будто она была пьяна. Как будто сошла с ума, и все мыслимые нормы поведения остались за пределами разума. Она, дочка богатых родителей, с пеленок приученная к корректной вежливости и еде с ножом и вилкой, сейчас была готова хоть станцевать прямо тут, на столичной улочке. Ради того, чтобы этот художник - нахал и зазнайка - удостоил ее своего внимания.
Оксана не замечала уже ничего вокруг. Ни холодный ветер, который, струясь, просачивался через ее итальянскую шубку, короткую, как все итальянские шубки и нисколько не греющую. Ни продавщицу журналов, наблюдающую за ней, как за героиней мексиканских мыльных опер. Ни блондинку, на отечественной колымаге "Оке" припарковавшуюся в опасной близости от ее новенького "Опеля". Она видела только его.
- Итак, значит, вы не глухой, - продолжила она все тем же вызывающим тоном. - И не воспитанный. Мужчине очень невежливо отвечать молчанием женщине... Хотя, вы, наверное, не знакомы с правилами хорошего тона?.. Что ж, надеюсь, вы как художник гораздо лучше, чем собеседник.
С опаской она обошла художника вокруг и, скрестив руки, остановилась за его спиной. Она боялась, что увидит там нечто абстрактное. Треугольники вместо домов, черноту вместо неба и космического богомола вместо нее самой.
А на картине был просто город. И она, читающая журнал.
- Очень неплохо... - задумчиво протянула Оксана, едва удержавшись от того, чтобы вместо сухого "неплохо" у нее ненароком не вырвалось горячее "восхитительно".
Она всегда была скупой на хорошие оценки чьих-то работ - ей не нравилось то, ей не нравилось это... И хотя картина, которую художник так сосредоточенно создавал прямо на ее глазах, картина, где она сама стала центром композиции, была именно восхитительной, а не просто "неплохой", баловать художника, такого невнимательного и рассеянного, ей совсем не хотелось.
- Знаете, а у вас определенно есть талант, - сказала Оксана тоном знатока. - Скажите, а вы не пробовали отдавать ваши картины на продажу в салон?..
Может, пробовал, а может и нет - этого Оксана так и не узнала. Потому что художник молчал. Остро заточенным черным карандашом он наводил "марафет" на своей почти законченной картине. Тонкий грифель мягко ложился на бумагу загадочными вечерними тенями, немного резкими, немного непредсказуемыми...
Но Оксану уже не смущало отсутствие ответов на ее вопросы. И если поначалу она стала говорить со своим равнодушно-молчаливым знакомым из чистого упрямства, то теперь она ощутила особое наслаждение в таком "одностороннем" разговоре. Ей не возражали, ее не перебивали, ее не огорошивали ответом, которого она не ждала... Было что-то завораживающее в его молчании. В том, что он не видел ее. В том, что он не трещал без умолку, не засыпал ее глупыми анекдотами, не доставал приторными комплиментами. Это было для Оксаны настолько новым, что, как и все новое, не могло остаться незамеченным и неоцененным. Знали бы те, другие, кто болтал, шутил и нахваливал ее, как мало ей было надо для того, чтобы испытать искренний восторг от общения с мужчиной!
Эффект был просто потрясающим! И Оксана все больше входила во вкус.
- Нет, в салоны вряд ли, - принялась задумчиво рассуждать она. - В моем салоне я пока ваших работ не видела, а в других салонах начальники страдают от острой безвкусицы. Кстати... вы не хотели бы сотрудничать с нашей компанией? Может быть, вы слышали - "With Love - WL"? Соответствующее цене качество... Не слышали? Что ж, не страшно. Пожалуй, я оставлю вам свою визитку.
Зажав журналы под мышкой, Оксана расстегнула сумочку и, встав рядом с художником, начала на ощупь исследовать содержимое трех ее отделений, ища несколько карточек в пластиковом футляре.
- Знаете, за эту картину я заплатила бы большие деньги. И за другие тоже... У вас ведь есть другие картины?..
Карточки никак не хотели обнаруживать свое присутствие в сумочке. Оксана запустила руку поглубже, провела ею по самому дну и, не найдя пластиковый футляр, но случайно наткнувшись на одну завалявшуюся вне футляра карточку, поспешила извлечь ее из сумки. Зацепившиеся за манжет ее рукава, на асфальт полетели записная книжка и флакон губной помады.
- Черт!.. - Оксана едва не уронила еще и журналы, но карточку из рук не выпустила. - Вот, нашла! Возьмите...
Она совсем не ждала, что художник ответит ей и уж тем более, что он возьмет ее карточку. Она уже думала о том, как с журналами под мышкой и с сумкой наперевес она будет поднимать помаду и записную книжку, и о том, что у нее все-таки очень замерзли руки, и о чем-то еще...
А подняв голову, она увидела, что художник, глядя на нее, протягивает ей ее оброненные вещи.
- Возьмите. Вы уронили, - удивление в его глазах было столь же искренним и столь же сильным, как у Оксаны. - Что это?
Все еще держа ее помаду и записную книжку в вытянутой руке, он слегка наклонился на табурете и взял карточку из ее рук.
Оксана, опешив, не могла даже пошевелиться. То, чего еще полминуты назад она так страстно и так горячо хотела, - его внимание - привело ее вдруг в такую растерянность, что даже его голос не мог сразу вывести ее из тупого оцепенения.
А художник между тем с живым интересом рассматривал карточку с ярким цветным логотипом и написанным синей краской именем.
- Оксана Валерьевна... - прочитал он и вскинул голову. - Это вы?
Оксана словно проснулась. С таким видом, словно он отнимал у нее деньги, она возмущенно выхватила карточку у художника из рук. Ту самую карточку, которую только что она так хотела найти и отдать ему.
- Предположим, я, - ответила она холодно. - А вы кто такой?
И ответ, и вопрос, и тон голоса, которыми они были произнесены, были настолько нелепыми, что художник даже не воспринял резкость Оксаны всерьез. Смеясь, он запахнул расстегнутую куртку и сам положил в Оксанину сумочку помаду и записную книжку, которые она так и не забрала из его протянутой руки - так сильно спешила отнять у него визитку.
- Простите, у меня нет с собой карточек... - продолжил он весело, давая понять, что отсутствие у него собственных карточек ничуть его не смущало.
Он вытер об джинсы испачканные в графите и раскрошенной пастели руки, оставив на светлой ткани еще несколько ярких полос, и встал.
- Меня зовут Никита... - представился он. - Васильев Никита Анатольевич, если быть точным, но я люблю, когда меня называют по имени.
Васильев... Какая знакомая фамилия! Оксана была уверена, что слышала ее где-то совсем недавно. Хотя, что в этом было удивительного? Фамилия была простой и очень распространенной. Возможно, кто-то из клиентов был его однофамильцем?..