Сухобрус Паша : другие произведения.

Маленькая смерть на фоне Дега

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.93*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В десять тридцать Музей открыли, кого-то уже пустили, и Лена ободрилась. Сняв варежки, она дула на руки. Слева у стены лежал замерзший крысёнок. "Опять!" - пробормотала Лена, дёрнулась в сторону и поскользнулась, упав возле урны, рядом с которой валялись оранжевый конфетный фантик и зелёное бутылочное горлышко. Задела пальцами стекло. Красные капли стали падать на снег, проваливаясь вглубь. Ойкнув, девушка поднялась, шаря здоровой рукой в сумке в поисках платка. Кто-то предположил, что в Музее может быть аптечка. Опять стучали в дверь Музея, и тот же служитель сказал: "надоели уже, аптечки нет, а в Музей ей нельзя, она всё там перемажет". "А на выставку пустите? Я ж целую очередь..." - спросила Лена.

to Christopher Clover

Гм... Февральским утром в пять утра с копейками девушка Лена зажгла в своей комнате свет и села в постели. Почесала правую щёку с красными точками свежих укусов. Жёлтая стена общежития в петербургском пригороде была несимметрично испачкана коричневыми мазками, по которым медленно ползали пухлые клопы. "Ну всё, собаки!" - Лена нагнулась с кровати к полу за истёртым синим тапком и дважды мазнула им по стенке. Бурых следов на жёлтой поверхности стало больше. Вера, соседка по комнате, сунула нечёсаную голову под подушку. Лена слезла с кровати, достала из тумбочки такую же растрёпанную как Вера, зубную щётку, оборванный кусок газеты, и потащилась в конец тёмного коридора. Там комнатка с эмалевым умывальником, ржавой трубой возле пола, и тремя нечистыми фаянсовыми дырами унитазов. Девушка села над дырой на корточки, и стала внимательно читать газетный обрывок. В правом нижнем углу был кусок текста в узкой чёрной рамке: "...аж...выставка работ импрессионистов из коллекции американс...". Газету использовали как туалетную бумагу, поэтому остатки слов были оторваны, скомканы и использованы раньше. Сейчас они, конечно, были в набитой мусором синей пластиковой корзине, которая стояла чуть правее Лениного зада. Потом, в комнате, как всегда, были гранёный стакан с кипятильником, разорванный бумажный кубик грузинского чая с ветками и вкусный кусок белого батона с нежным сыром "Янтарь". В неприбранной комнате безупречные симметрия и чистота были только там, куда девчонки не могли дотянуться - на наружной стороне окна: там на стекле блестели изящные ледяные папоротниковые листья. Лена попыталась найти дырку между сверкающими белыми ветками, чтоб разглядеть приделанный снаружи термометр. Красный столбик съёжился к цифре -20RC. "А весна будет?" - без надежды спросила его Лена. Как прекрасно жить там, где всегда-всегда лето, пальмы, горячее солнце, нет тяжёлых пальто, мать не кричит, чтоб надела шапку, и не покупает тебе некрасивые рейтузы, в которых твои нехудые ноги выглядят как у слонихи. Мать далеко, но Лена всё ж не дура идти на такой мороз голой - так что пришлось натянуть сто немодных одёжек. Злобное, в расплывчатых пятнах от рук зеркало на стене было, как обычно, не в настроении и обозвало девушку уродиной. Лена отвернулась, наощупь стянула на затылке неаккуратный рыжий хвост. Нескольким волоскам стало больно. Разношенные серые сапоги, почти белая кроличья шапка, бежевое пальто - и на улицу. Февраль, мороз ё-моё, темнота ещё не проснулась. Лена поехала автобусом, где молча и бездвижно сидели замёрзшие утренние люди, до железнодорожной станции. После была электричка с такими же скукоженными от холода и недосыпа пассажирами. Через тридцать две минуты поезд въехал в Питер. Белый свет фонарей делал город большой декорацией: высокие блёклые картоны с прямоугольными вырезами чёрных и жёлтых окон были светлее тёмного неба. "Манная каша" Лениных сапог утонула в серо-буром снежном месиве перрона. Через вокзал мимо статуи Ленина и запертых киосков на чёрную над головой, белую и скользкую внизу улицу.

Директор художественной школы, где она когда-то училась, Пётр Алексеич Козлов, был солидный и сильно хромой мужчина. Он преподавал Историю искусства, и больше всего восхищался работами французских импрессионистов - всё отражается во всём, везде рефлексы, предметы обмениваются цветовыми пятнами и через них сливаются друг с другом. Так и он любил сливаться с кем-то из девочек, и с Леной тоже, радостно и тесно обнимая шестиклассницу при встрече в вестибюле. Синее пятно Лениного свитера прижималось к Пётралексеичу, бликуя на его серый костюм и белое гипсовое тело обнажённого Дискобола с листьями между ног.

Троллейбусная печка жарила Ленины ноги до хриплого объявления: "Дворцовая". Огромная пустая площадь была обведена фасадами, чья хрестоматийность не позволяла считать их настоящими. У запертой чёрной решётки Зимнего Лена обернулась и оглядела пространство, перечёркнутое гигантской колонной, и отправилась к следующему входу во дворец. Но он тоже не подавал признаков жизни. К действительности его привязывал лишь приколотый к двери белый лист с крупными буквами: "Вход с Дворцовой Набережной". Если этот лист нарисовать, то он, конечно, не был на самом деле стопроцентно белым. - Так подумала Лена, и разложила цвет бумаги на множество цветовых пятен. Мороз уже неприятно беспокоил ноги, было тихо, и только Ленины сапоги, встречаясь с утоптанным снегом, издавали хрустящий, как кислая капуста, звук.

Лена подумала о капусте, потому что хотела есть. Она торопливо обходила справа гигантское здание. Когда её серые сапоги поскользнулись на утоптанном снежном тротуаре, над девушкиной головой вдруг появились чёрные голые ступни каменных мужчин. Лена неуверенно прошла мимо, скульптур посчитав присутствие неодетых атлантов на холодной северной улице нелепостью. Свернула налево, к прямой чёрной узкой линии замерзшего канала.  []За висевшей на фоне побледневшего неба жёлтой аркой светился выход к ровному белому пространству Невы. На набережной Лена сразу попала в хвост длинной очереди. - Кто последний?

Бородатый мужчина в чёрной куртке ткнул указательным пальцем в свою широкую грудь, переведя затем его в сторону вероятного источника очереди. Там сочиняли список. Лена прошла вперёд вдоль негромко жужжащей и шевелящейся под морозным невским ветром людской вереницы, которая утолщалась возле Музейного входа. За спинами первостоящих фрагментами виднелся рекламный щит, и Лена смогла рассмотреть между шубами и пальто мятые голубые юбки дегавских балерин с кусочками слов: "ставка", "импре", "американских му".

Открывали вроде в десять. Вокруг Лены постепенно высветлялась набережная. Где-то через час за Невой сверкнула под проснувшимся солнцем Петропавловка, а здания на том берегу нарисовались игрушечно и чётко.

За тридцать лет до того её отец учился на другом берегу Невы и часто рассказывал о своей любимой студенческой забаве: "Вот идем мы втроём с приятелями, пристраиваемся к обычной, без окон и дверей, стене друг за дружкой, - и за нами все прохожие сразу в большу-у-ю очередь". Впрочем, ещё он нежно говорил про кордебалет Кировского, чередуя эти воспоминания со скупыми словами о своей работе портовым грузчиком. В университет папа по очереди с другом надевал под пиджак белые манжеты и передок с воротником.

Простое бельишко, колготки без рейтуз, псевдоджинсовая юбка и серый свитерок с севшими после стирки рукавами Лену, конечно, не грели. От мороза не защищали даже белая кроличья шапка с залысинами на нижнем крае и желтоватая синтетическая шуба с ненастоящими чёрными пятнами. Лена зябко передёрнулась и поправила сползавшую со скользкого плеча сумку, предназначенную для конспектов, кефира, а изредка - если дорога мимо овощного - полиэтиленового кулька с квашеной капустой "Провансаль" и "чё тебе ещё? -... Э-э...полкило сухофруктов, будьте добры. Извините пожалуйста".

Между очередью и бугристым невским льдом всё чаще проносились машины. Люди вокруг подпрыгивали и хлопали руками. Коленки не чувствовались, пальцами рук и ног шевелить было трудно и больно, мочки ушей горели, а кожа на лице противно высохла.

Уезжая учиться в Ленинград, она часто повторяла: "я там каждый день буду ходить в музеи и театры!" Сначала Лена навещала музеи с вдохновением, посмотрев по разу почти всё, кроме "Ленина в шалаше". Потом, правда, стало некогда - лекции, библиотека, и общага далеко. А макет Ленина с шалашом она давно изучила в подробностях ещё дома, сидя в очередях к ортодонту - вождь с кепкой, укрытый от пыли стеклянным колпаком, разжигал игрушечный костёр в коридоре детской поликлиники. Да, ещё она как-то была на концерте в Юсуповском, затем слушала скрипачей...кажется, в Филармонии..., и однажды купила с рук билет в БДТ - там было что-то про Нерона, впрочем, у Лены остались лишь смутные воспоминания про какую-то лошадь.

Бородатый дядечка раздражённо крутился вокруг своей оси, притопывая блестящими ботинками.

- Мужчина, а вы где ботиночки брали? - спросила его женщина с густой тёмной чёлкой и в малиновой дублёнке. Рукой в чёрной перчатке дама энергично выстукивала на жёлтой стене неслышный ритм.

- Не тут. - мрачно ответил бородатый. - А вы чего это трогаете, я не понял? Разве это ваше?

Дамочка вздрогнула и убрала руку: "Вы что, мужчина, это же улица, здесь можно!" - возмущённо сказала она. "Ты чё", "брось", "нафиг скандалить", "стой спокойно", - откликнулась очередь.

- Почему здесь все всё трогают? - громко продолжил бородатый. - Оно же портится, осыпается. Почему мы пришли в такой город, всё переломали и забрали себе? Мы в половине дворцов устроили квартиры и учреждения, посадили на чужие стулья своих бухгалтеров, а они даже не надевают нарукавников, чтобы не протирать локтями столы?

Лена поняла, что мужчина сумасшедший, вспомнив папину фразу: "Не болтай лишнего!", которую он говорил, когда убеждал домашних, что их хороший знакомый дядя Валя Решетников подослан к ним шпионить.

- Мы все сидим на стульях, которым по двести лет, и трём их своими задницами. - почти кричал дядя в куртке.- Но ведь однажды хозяева придут и спросят: "А где наше?"

- Цари уже не вернутся, слава Богу. - спокойно сказал другой мужчина.

- А я не про царей. Вы полагаете, в этом городе жили только цари? Я про то, что это не наш спектакль. Мы попали сюда во время антракта из зрительного зала, не имея права быть на сцене. Спектакль шёл сто, двести лет назад. Прозвенит звонок, придут актёры и спросят: "Что это за люди и крысы бегают в наших декорациях? Кто сидел на моём стуле? Кто ел моей ложкой? Кто сломал мою кровать?" Если здесь ничего не останется, как мы будем спасать мир?

Очередь аккуратно отодвинулась от бородатого. Он обернулся к Лене и спросил: "Ты чё пришла сюда? Музей посмотреть? Так шла бы в Русский, там Помпея".

- Я этот Музей видела. И в Русский ходила. Американских импрессионистов хочу. - треснувшими от мороза губами выговорила Лена, пугаясь, что раз сумасшедший с ней разговаривает, очередь может приписать помешательство и ей тоже. Лене было невероятно холодно. "Шалун уж заморозил пальчик", - вспомнила она, не чувствуя у себя ни единого. Слева заманчиво коричневела дверь под большим козырьком. "Погреюсь немножко", - Лена потянула на себя тяжёлую створку и зашла в тепло.

В школе она знакомилась с Ленинградом по фотографиям в учебниках, лекциям Петра Алексеича, "Медному всаднику" и строчке "в Летний сад гулять водил". Пушкин казался единственно достоверным певцом парков и набережных. Достоевский с Толстым выстраивали свои сюжеты на фоне какого-то другого города, месторасположения которого она не знала. Мандельштама и Бродского не читала, у Ахматовой увлекалась преимущественно стихами про любовь. В Ленинграде Лену поначалу изумляла разница между его открыточным обликом и реальностью. Многие дворцы оказались куда меньше, чем воображалось. Набережные в основном были безлюдны, не в пример Гостиному (впрочем, и сама она нередко пристраивалась к очередям на Невском). Возле сфинксов в дневной час было пустынно, хотя из уроков Петра Алексеича явствовало, что вокруг произведений искусства должна круглосуточно стоять восхищённая толпа.

В просторном тамбуре она согрелась, оттаивать было больнее, чем замерзать. Лена решила взять от жизни всё, открыв следующую дверь. Прямо перед ней белела широкая лестница с огромным зеркалом наверху, направо уходил длинный зелёный коридор, где вдоль стен стояли кресла и диваны из фильмов про дореволюционную жизнь. Девушка направилась туда. Никого не было. Лена подошла к креслу с плавными изгибами резных ножек и выпуклым малиновым сиденьем, протёртым давно истлевшими попами. Лена села и сняла тесную шапку, из-под которой с электрическим треском дыбом поднялись тонкие русые волосы.

Её слегка разморило, когда она услышала шебуршанье: возле соседнего дивана крутилась средних размеров крыса. Скривив лицо, девушка приподняла ноги. Крыса мельком взглянула на Лену, подпрыгнула, ухватившись коготками за обивку дивана, и быстро залезла на него, выдирая ворсинки. Лена заскулила.

- Вы кто такая? - услышала она возмущенный женский голос. Рядом стояла служительница. - На этой мебели нельзя сидеть!

- Я из очереди...на выставку...немного грелась...Извините пожалуйста.

Тётка вытолкала её обратно на улицу, захлопнув дверь. Лена отыскала глазами бородатого, и, красная от стыда, вернулась в очередь.

Сумасшедший вёл себя прилично и смотрел на мёрзнущую девушку с сочувствием. Ледяное голубое небо занимало все больше места, хотя казалось, что расти ему уже некуда. Очередь содрогалась от холода.

Женщина впереди охнула, плюхнулась задом в снег, расстегнула латунные молнии на сапогах, стянула розовые шерстяные носки и принялась растирать ступни в бежевых, порванных на мысках, колготках: "Я больше так не могу. Я совсем их не чувствую", - причитала она - "я их отморозила". Высокий парень в мохнатой шапке стал тереть ей ноги, увеличивая количество ползущих по ним стрелок. "Я всё равно их не чувствую", - удивленно сказала женщина. "Скорую надо", - заговорила очередь. Кто-то побежал вперёд, к входу, и застучался в музейную дверь. Отворивший её неприветливый служитель выслушал бестолковые объяснения толпы и скрылся. Приехала "скорая", врач потрогал тётины ноги и увёз её с собой. Лена позавидовала, потому что в "скорой" было тепло. Ещё она думала о еде, представляя себе застывший кружок манной каши и пару сосисок.

На пятнадцатилетие мать подарила Лене скромный маникюрный набор, сказав, что "быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей". Она была убеждена, что жёлтый десятитомник на серванте содержит комментарии на все случаи жизни, поэтому немедленно и успешно залистала его, услышав про волнения польских шахтёров. Словами "а девушке в семнадцать лет какая шапка не пристанет" мать оправдывала нахлобучивание на Ленину голову самых чудовищных головных уборов. Бабушка, очевидно, тоже была больна Пушкиным - Ленину мать звали Ольгой, одного из дядей Евгением, а тётку - Татьяной.

В десять тридцать Музей открыли, кого-то уже пустили, и Лена ободрилась. Сняв варежки, она дула на руки. Слева у стены лежал замерзший крысёнок. "Опять!" - пробормотала Лена, дёрнулась в сторону и поскользнулась, упав возле урны, рядом с которой валялись оранжевый конфетный фантик и зелёное бутылочное горлышко. Задела пальцами стекло. Красные капли стали падать на снег, проваливаясь вглубь. Ойкнув, девушка поднялась, шаря здоровой рукой в сумке в поисках платка. Кто-то предположил, что в Музее может быть аптечка. Опять стучали в дверь Музея, и тот же служитель сказал: "надоели уже, аптечки нет, а в Музей ей нельзя, она всё там перемажет". "А на выставку пустите? Я ж целую очередь..." - спросила Лена.

Служитель покачал головой, Лена обернула руку платком, сунула в варежку, но кровь просачивалась. Девушка заплакала.

- Слушай, - сказал бородатый, - у меня есть зеркальце. Если у тебя тоже, я попробую тебе сверху на него что-то передать. - он перевёл её через дорогу к парапету и поставил напротив окон, за которыми была выставка.

Бородатый дядечка зашёл в Музей со следующей группой, а Лена вытащила пудреницу. Протерев варежкой зеркало, она осторожно поворачивала его, пытаясь ухватить обещанный луч с третьего этажа. В зеркале смешивались цветные пятна толпы возле Эрмитажа, его стена, слепящий снег, небо, блики окон, отражающих противоположный невский берег. И вот... угол золоченой рамы, пёстрый веер коротких мазков..., солнце..., то ли настоящее, то ли телеграфированное дядечкой. Синее море, раздуваемые тёплым ветром паруса и платья, румяные яблоки, туземки в ярких тряпках, хоровод бретонок, зеленая башенка Кунсткамеры, Васильевский, большие жёлтые цветы, фрагмент рамы, и чья-то бежевая спина, полностью занявшая поверхность зеркала. Больше ничего не ловилось, кроме музейных окон, скульптур на крыше, юбок Дега у крыльца, и неба.

Рана на руке уже не кровоточила - наверное, замерзла. Но снова проситься в Музей, повторяя чёрт-те знает когда написанную Пушкиным фразу: "Осмеливаюсь вновь беспокоить Вас покорнейшею просьбою: о дозволении мне рассмотреть находящуюся в Эрмитаже..." она не решилась, да и фразы этой не знала.

Лена попыталась повернуться в сторону Дворцового моста, чтоб идти к троллейбусу, но ноги ей не подчинились.

Петр Алексеич иной раз подходил к чьему-то мольберту, смотрел на выписанный учеником летний луг, потом зачёрпывал беличьей кистью открытый синий цвет и крупными мазками клал его поверх зелени. "Ну как ты не видишь, что здесь должно отражаться небо?" - спрашивал он, нежно разглядывая висящие на траве большие пятна, напоминающие нестаявший вовремя снег.

Обрывки неба действительно были повсюду - на аккуратных деревьях вдоль Невы, в оконных проёмах, на лепнине Музея, в бороде у наклонившегося к ней сумасшедшего дядечки: "Ну как, увидела что? Дались тебе эти импрессионисты. Я дочке вот однажды объяснял, в чём бесценность Ван Гога. Говорю: "Видишь, этот портрет стоит миллион". Потом мы в том же музее пошли смотреть сувениры с альбомами. И там она показывает мне большую репродукцию картины, которую я назвал миллионной, и спрашивает: "А почему ты мне говорил, что её продают за миллион, если тут двадцать рублей написано?"

Лена молчала, чувствуя облегчение, потому что, наконец, стало тепло, хоть шевелить она ничем не могла, да вроде и не было у неё уже ничего - ни лица, ни рук, ни ног. "Тепло ль тебе, девица, тепло ль тебе, милая?" - стал ей уже чудиться голос из детства. "Тепло, Морозко", - подумала она.

- У тебя глаза... зелёные были, - а счас голубые... небо, что ли, так отражается? А ты чего не отвечаешь?

В окне напротив блестело хрестоматийное изображение противоположного берега с кусочком этого. Васильевский, мосты, небо, лёд, машины, Петропавловка, сгрудившиеся возле толстой черты парапета люди. Женщина в очках и голубой куртке отогнула на запястье рукав, сдвинула манжету серой варежки и посмотрела на часы. Было без десяти двенадцать. И очень холодно.


Оценка: 5.93*8  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"