Это случилось с Мирандой, когда шло ее тринадцатое лето.
Отцом ее был придворный музыкант, матерью -- швея. Ночами отец играл для надменных лордов и развязных рыцарей, и ненавидел тех и других. Утром срывал на жене накопленную злобу, затем с легкой душой заваливался спать. Жена душила в себе слезы и садилась за работу. Шитье требовало сосредоточенности, женщине было не до слез... и не до дочери. Миранда рано поняла: родителям вовсе не нужны ее детские глупые дела, дурноватые вопросы, и даже ее неуклюжая помощь. Все, что было в ее силах -- это оставить старших в покое. Порой бывало горько, но можно стерпеть.
Семья обитала в бревенчатом доме -- большом, но сыром и вечно холодном из-за тени, которую отбрасывала крепостная стена. А по соседству с ними жил колдун.
Кто не знал колдуна, говорил: "Вот же странную домину выстроил этот парень!" - поскольку жилище его походило скорее на башню: узкое, торчащее, в три этажа, причем первый круглый, второй -- квадратный, а третий -- косой треугольник под односкатной крышей. Те же, кто знал жильца, говорили: "Эээ, внешность обманчива. В обычном людском доме этакая нечисть поселилась!.." - поскольку странностям жилища далеко было до странностей хозяина. Колдуну исполнилось неведомо сколько лет -- не то тридцать, не то шестьдесят. Он ходил всегда по правой стороне улицы, куда бы ни шел, а площади обходил по кругу направо. Левый глаз всегда держал закрытым, и поверх опущенного века хной нарисован был зрачок, но не людской, а ястребиный. Колдун бродил по базарам, и не брал ни хлеба, ни сыра, ни мяса, а покупал лишь вещи старые и ни на что не годные: башмак без подошвы, ржавый обломок меча, монету с дыркой в середине, дохлую кошку. К себе в дом никогда не входил он через дверь. Выходил сквозь нее -- это да, это многие видели, бывало и дважды на дню, а вот чтоб вошел в дверь -- не видывал никто.
В тот памятный день с Мирандой вышло какое-то огорчение -- так часто бывает, если ты ребенок и живешь в долу у крепостной стены. Может, высмеяли гончаровы мальчишки, или старуха-торговка обжулила на полпенни и вдобавок выбранила, а может, телега облила грязью с ног до головы -- не вспомнится теперь Миранде, да и не важно, что именно вышло. Важно, что с тем огорченьем влетела она к маме. Из глаз лились слезы, девочка жаждала утешения и ласки.
--
Ну, посмотрите на нее! - вскипела мать. - Будто мне своих печалей мало, так она еще подкинет! У всех дети как дети, у меня - несчастье на тощих ножках! Поди прочь, и без тебя тошно.
Миранда вышла. Слезы как-то сразу высохли, и внутри тоже все высохло. Как в русле реки под конец июля, стало пусто и мертво, только одна мысль выжила: "А ведь никому я не нужна!.. Вовсе никому!" С той мыслью ходила Миранда полдня. Перекатывала на языке, словно камушек соли, отгрызала по кусочку, обсасывала, давилась горечью -- но выплюнуть не могла никак. А под вечер, когда съелась верхняя корочка мысли, открылась под ней серединка. Был там внутри вопрос. Как-то сразу Миранда ощутила, что это особый вопрос, что не ответит на него ни мама, ни тем более папа, и вообще никто из людей не сможет... кроме, разве что, одного. В иной день девочка ни за что не решилась бы, но сейчас отчаяние и пекучая горечь вопроса придали ей смелости. Она постучала в дверь к соседу.
Сперва раздвинулось оконце. Колдун выглянул зрячим глазом, затем нарисованным, затем отворил и спросил:
--
Ты с чем ко мне?
--
Ответьте, прошу вас! - холодея от страха, выпалила Миранда. - Для чего я живу?!
--
Я спросил не ЗА чем, а С чем, - буркнул колдун и согнал со щеки большого мохнатого паука (тот перебрался на плечо). - Тебе от меня ответ, а мне с тебя что?
Девочка растерялась, глазенки ее округлились.
--
Ага, сам вижу. Со слезами пришла... Ну, это кое-что, с этого будет польза. Заходи!
Он протащил ее за руку вглубь дома. В той комнате не было окон и свечей, царила темень, лишь мерцали на полке четыре склянки, наполненные, кажется, светлячками.
--
Так что ты там надумалась спросить?
--
Кому я нужна? Для чего я живу? Я, вообще, нужна хоть зачем-то?! - скороговоркой прошептала Миранда.
Колдун цепко схватил ее за подбородок и вырвал с макушки волос. Сунул в рот, пожевал, выплюнул.
--
Тьфу... Неряха. Зачем-то нужна, это уж точно.
--
Точно? Простите, но вы уверены?
--
Уж ясно, уверен! Кобылу могу поставить против мышиного хвоста, что зачем-то ты нужна на этом свете.
--
А... простите любезно... зачем? Какой смысл во мне?
--
Уууу... - протянул колдун.
Щелкнул пальцами над столом, уронив дюжину искр в чашу. Металлический порошок, что был там, вспыхнул, в красных отблесках колдун внимательно оглядел лицо Миранды.
Одного за другим он взял двух черных пауков с крестами на спинах и посадил их на щеки девочке -- на левую, затем на правую. Миранда ахнула, а колдун ухватил ее за руку и вывернул большой палец против сустава. От боли слезы брызнули из глаз девочки, насекомые тут же собрали их лапками и проглотили.
--
Хорошо, - сказал колдун, снял левого паука и сунул себе за пазуху. - А теперь -- смотри внимательно.
С этими словами он швырнул правого паука в огненную чашу.
Пламя вспыхнуло ярче и сделалось синим, затем фиолетовым. Миранда смотрела в него, и вдруг среди трепещущих языков со всей пронзительной отчетливостью увидела она...
СМЫСЛ.
Она не помнила, как вернулась домой. Очевидно, всю дорогу кричала, поскольку горло теперь саднило. Дома металась из комнаты в комнату, пытаясь найти ту, где будет не так страшно -- но такой не было: все они располагались слишком близко к башне колдуна, к чаше с огнем и к... Миранда убежала из дому. Всю ночь бродила по переулкам, околицам, по грязным ремесленным трущобам, безлюдным захламленным торговым площадям... Она не замечала ничего, тяжкий груз на плечах отнимал все силы маленькой души ребенка. Смысл давил ее, как мельничный жернов, волок в глубину, в черноту, в ужас.
Наконец, обессиленная, Миранда уснула в чьем-то крохотном садике. А когда проснулась, поняла, что начисто позабыла увиденное в пламени.
Однако страх остался, и сделался отныне неизменным спутником Миранды.
Сначала девочка в пух и прах рассорилась с матерью. Миранда не желала больше учиться шить или куховарить -- от этих занятий была польза, а польза неприятно близко лежала к смыслу. Швея свирепела, бранилась, срываясь на слезы -- дочери не было дела. Ее новый ужас вытеснил прочь страх перед мамой. Зато с отцом отношения пошли на лад. Он был восхитительно бессмыслен, этот вечно злой и пьяный слабый человечек, и Миранда ощущала к нему тепло. Лишены смысла были и его песни под лютню -- заунывные баллады о давних лордах, неизбежно смелых и могучих, да о давних принцессах, одинаково прекрасных, как серебряные монеты с профилем короля. Девочка охотно училась у отца этому искусству, даже, бывало, пела с ним вместе на свадьбах. Впрочем, вскоре Миранда открыла, что звуки лютни без пения милее ей -- песни все же состоят из слов, слова содержат крупицы смысла.
Сверстники сторонились Миранды. Их отпугивала страшная тайна, поселившаяся в девочке, но она же притягивала и любопытство. Над девочкой больше не насмехались, говорили с нею осторожно и тихо, а если говорила она -- обязательно слушали. Миранду, однако, мало увлекали разговоры. Куда больше радости она получала, в одиночестве гуляя по городу.
Напоенная жизнью столица была полна грозного очарования. Гранитные сорокафутовые стены, выдающиеся бастионами и турелями, ощетинившиеся зубцами; величавый герцогский дворец на холме, опоясанный рвом, в котором жили лебеди; взметнувшиеся над улицами вечно поющие акведуки -- все это имело явное и очевидное назначение, потому отталкивало Миранду. Она находила много красоты в таких местах, где никто другой не догадывался искать. Девочка любовалась нежной травкой, что сеточкой проступала меж дорожных камней; медным кувшином со вмятиной, похожей на полумесяц; мхом на стене с капельками росы. Она увлеченно наблюдала, как некрасивая рыжая служанка целует пяточку младенца, и как жирный серый кот отгоняет муху, а та лениво взлетает, чтобы тут же вновь сесть на мохнатое пепельное ухо. Боже, сколько прекрасного в этом мире!
Миранда избегала размышлений, и, словно бы на зло собственному уму, выбирала простые телесные удовольствия -- такие, как прогулки босиком, баня, вкусная еда. Она начала быстро полнеть, и мама трезво рассудила, что нужно поскорей сбыть дочку с рук, пока та не превратилась в корову или окончательно не свихнулась. С полной искусностью мать разыграла ту пару козырей, что имела на руках: глубокий и нежный голос дочери, печальные таинственные глаза -- и выдала ее за аптекаря.
Любовь -- это бесполезное, в сущности, чувство -- пришлась по душе Миранде и на время завладела ею полностью, вытеснила собою тревогу и страх. Вдвойне радовало Миранду то, что мужем ее стал не рыцарь, или лордский сынок, и не бесстрашный моряк, и даже не могучий кузнец. Аптекарь был человеком тщедушным, нервным, с вечно наморщенным лбом, в жизни не держал меча или арбалета, грыз ногти при волнении, целовал жену отчаянно и быстро, словно она была кружкой с кипятком. Все это делало его лишь милее сердцу Миранды. Девушка переполнялась любовью и заботой, гложущая пустота внутри отступала, и приходило счастье.
Впрочем, спустя пару лет Миранда поняла, что муж мыслит исключительно числами и расчетами, не имеет понятия о красоте, и ошибочно верит, будто болезни можно исцелять микстурами. Он, в свою очередь, обнаружил, что жена вовсе неспособна вести хозяйство, да к тому же не видит ценности в серебряных бляшках с королевским портретом. Семья их рассыпалась, но, в угоду злым языкам соседей и, вероятно, богу, они остались жить в одном доме, старательно сохраняя благочестивую видимость.
Миранда нашла себе новое дело - взялась расписывать горшки и кувшины. Ей нравилось рисовать. Она избегала изображений людей, птиц, цветов (которые любили иные мастера), и выписывала орнаменты из цветных мазков. При всем многоцветьи красок, узоры выходили неуловимо печальные, нечто в них было от одинокого стога сена среди поля, или листка, сорвавшегося с дерева. Товар Миранды оставался не в ходу у покупателей. Она с удовольствием продолжала свое дело.
На время в город наведалась чума, и повседневная мещанская жизнь утратила смысл. Люди слонялись по улицам, глазели, перешептывались. Голоса сразу стали тише, шаги осторожней. Вчера и завтра исчезли -- осталось только ныне. Тревожный, опустелый, лишенный будущего город был так созвучен душе Миранды, что хотелось плакать. В эти недели у нее раскупили весь товар с узорами, похожими на одиночество.
Позже болезнь уползла восвояси и утащила с собой судорожно рыдавшего аптекаря. В жизни не пробовавшая микстур Миранда осталась невредима.
Когда город оказался в осаде, Миранда взяла лютню и отправилась на стену. Находила место, где никому не мешала бы, садилась, перебирала струны, глядя в даль. Она не играла никакой конкретной мелодии, просто позволяла пальцам двигаться так, как велело сердце. Иногда пела -- слова выходили бессвязны, незначимы, но мелодично текучи, как шум дождя или деревьев на ветру. Арбалетчики в широкополых шляпах, усатые ополченцы в вываренной коже, герцогские латники присаживались рядом, курили молча, кто-то дремал. Измученные многодневным напряжением воины отдыхали в этом странном облаке, окружавшем певицу. Однажды здесь оказался и сам молодой герцог. В сопровождении сквайра он стоял за спинами солдат, пока не кончилась мелодия, а тогда сказал:
--
Я помню тебя девчонкой. Твой отец играл на пирах, иногда ты бывала с ним. Как твое имя?
--
Миранда, милорд.
--
Тогда ты пела о рыцарях и победах. Сейчас совсем иное.
--
Я пою об этой войне, милорд. Так она звучит мне, - отвечала Миранда, холодея от страха.
--
Никогда не слышал, чтобы война звучала так... Спой еще, я хочу послушать.
Ее пальцы дрожали, а горло сжималось, но отказать она не посмела. Прежде, чем уйти, герцог сказал:
--
Спасибо, это было красиво.
В последующие дни он еще несколько раз подходил послушать, и всякий раз Миранде делалось тревожно. Потом она заметила, что невольно отыскивает взглядом его шлем с волчьей мордой и плащ, расшитый гербами. Миранда полагала, что герцогу не полагается самолично участвовать в сражениях, но оказалось иначе. Когда южане пошли на штурм и проломили ворота, лорд в волчьем шлеме рубился рядом со своими рыцарями, заливая кровью мостовую. Оттуда, где была Миранда, сложно было разглядеть многое, однако она прекрасно слышала гулкие удары тарана о доски, звон мечей, истошные вопли, тявканье тетив, свирепый голос герцога, выкрикивающего приказы. Война действительно звучала совсем не так, как казалось Миранде.
Южане откатились от стен и убрались восвояси. В тот вечер, когда город сиял кострами и пьяно орал на радостях, Миранда поняла, что больше никогда не услышит этого человека. От мысли сделалось печально... и спокойно. Печаль и покой Миранды уже давно привыкли ходить рука об руку.
Другим днем в ее дверь постучал герцогский сквайр:
--
Милорд желает видеть вас.
Герцог предложил ей место за столом и кубок вина. Сел напротив.
--
Я хочу нанять тебя.
--
Вы желаете, чтобы я пела, милорд? Нынче вечером?
--
И всеми будущими вечерами. Хочу, чтобы ты стала моим придворным музыкантом. Хочу, чтобы ты жила во дворце и пела, когда я попрошу.
Миранда оторопела, морозец прошелся по хребту. В этих словах определенно был некий пугающий смысл.
--
Я живу в собственном доме.
--
Неужели он краше дворцовых палат?
--
Простите, милорд, но... я пою для души. Зарабатываю на жизнь другим делом.
--
Каким же?
--
Расписываю посуду, милорд.
--
С детства считал, что дворцовая посуда скучна, и уж явно нуждается в росписи.
Причудливая, крикливо пестрая, тревожная жизнь потекла теперь. Миранде казалось, будто она на вечной ярмарке. Все кругом было блестящим и вычурным. Серебряные плащи, золотые гербы, десятки свечей где хватило бы одной, надменный лица, приторные слова, трехэтажные прически... Все было ювелирной мишурой, алмазной пародией на красоту.
Придворные пугали ее. В их словах всегда было три, четыре значения: в словах, между слов, между строк. Они презирали Миранду или ненавидели ее, но куда больше тревожило то, что и под ненавистью, и под презрением всегда скрывался второй смысл.
Пугал и сам молодой герцог. Он слушал ее игру с серьезным и задумчивым лицом, часто размышлял о чем-то, а размышления -- Миранда была уверена -- никогда не доводят до добра. К счастью, он редко заговаривал с нею, но когда это случалось, первым же вопросом ставил в тупик.
Например, мог спросить:
--
О чем узор на этой вазе?
Миранда вынуждена была подумать, и понимала сама для себя:
--
О боли потери и пустоте, милорд.
--
Что ты потеряла?
Она перебирала в уме: любовь родителей -- нет, никогда не было ее; мужа -- о нем Миранда не жалела; детские мечты -- больнее, значит, ближе...
--
Детство, милорд, - говорила она и вздрагивала от своей отчаянной честности.
--
Разве это плохо? На смену приходит зрелость, а значит - сила, свобода.
Не хотелось, ой как не хотелось думать об этом, а хотелось лишь отгородиться от мыслей - ото всех. Но не ответить она не смела.
- Мне кажется, милорд... мне кажется, мы растем из детства, как дерево из корней. Что станет с деревом, потерявшим корни.
Бывало и хуже.
--
Миранда, что, по-твоему, самое ценное для человека?
Она холодела от самого уже вопроса и чуть ли не чувствовала лапки пауков на щеках.
--
Для кого как, милорд.
--
Представим, ты -- королева. Можешь дать своим людям что угодно, но -- только одно. Что дашь?
--
Мне сложно вообразить себя королевой, милорд.
--
Отговорки. Я признал твою скромность, теперь ответь честно.
Это поражало Миранду, сбивало с ног. Никому и никогда не было дела до того, что она на самом деле думает.
- Я бы... милорд, это, наверное, неправильно для королевы... я бы дала им право жить, как велит сердце. Поступать по душе, а не по обязанности.
- Странная мысль, - удивлялся герцог. - Люди боятся свободы. Если дать право выбирать, выйдет только смятение и страх, ничего больше.
- Да, милорд, конечно...
- Да, но?..
- Душе нужно совсем немного свободы, самые крохи. Иногда достаточно одной лишь веры в свободу. Но когда остается только долг, ты вроде как не человек уже. Как песок в часах: течешь, и не можешь остановиться, пока весь не вытечешь...
А бывало так.
В той части сада, где три ручья сливались воедино, распластывались по гранитному валуну и, хохоча, спрыгивали с него в ложбину, герцог находил Миранду и садился на траву возле нее. Женщина, сидящая на камне, оказывалась выше его. Становилось не по себе, хотелось уменьшиться, сжаться.
- Хочу разобраться в одном деле, - говорил лорд и принимался рассказывать нечто политическое и важное: о своенравных горных баронах, о железных рудниках, о новой дороге в обход ущелья...
- Я ничего не смыслю в этом, милорд.
- Я знаю. Просто послушай.
Миранда слушала, пропуская значение, улавливая только звучание, мелодику слов, интонации голоса. Рассказ оканчивался, и герцог говорил:
- А теперь сыграй мне, как звучит все это дело.
Миранда перебирала струны, как хотелось ее пальцам. Мужчина долго молча сидел рядом, погружаясь в звуки и в мысли... После вставал и благодарил:
- Стало яснее. Спасибо.
Миранда ощущала в своем сердце нечто новое. Не любовь - ведь она знала, какова из себя любовь: умильная, теплая, уютная, ласковая наощупь, как щенок, взятый на руки. Сейчас было совсем иначе. Жарко, душно, и страшно, и не найти ни единого спокойного места. Раздирало изнутри, когда он был рядом, и снова - когда его не было. Казалось, в груди ее поселилась дикая кошка.
Придворные переменились к ней. Презрение заместилось подобострастием и плохо скрываемой завистью. Мужчины теперь уважительно сторонились ее. Дамы льстили, обсыпали сахарными похвалами, то и дело заговаривали о герцоге:
- Душечка, в каком расположении духа нынче наш милорд?.. Будь так добра, дорогая, замолви ему словечко о...
Миранда окончательно, сокрушительно, нестерпимо запуталась. Впервые ей самой хотелось спросить у герцога... что? О чем спросить?.. Нет, не спрашивать, хоть просто побыть рядом, послушать его... станет светлее, станет легче.
Целый день она искала предлога войти к нему. С утра герцог получил депешу и мучительно долго изучал ее. Затем держал нескончаемый совет, обедал не выходя из зала. Закатывалось солнце... Под вечер он сам вызвал ее. Слова были холодны, напоминали кольчужную ковку.
- В скором времени мне следует отбыть в метрополию. Король вызывает меня вместе с войском - он готовит поход на юг. При самом удачном повороте вернусь спустя полгода.
- Вы хотите, чтобы я сопровождала вас?
- Я хочу, чтобы ты осталась во дворце. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Кошка в груди Миранды четырьмя четверками когтей впилась в сердце.
- Простите, милорд?..
- При власти здесь должен остаться человек, которому я доверяю. Больше всех в этом городе я доверяю тебе. А я буду в долгом походе. Каждый воин знает: скорей вернется живым тот, кого дома ждут. Мне будет светлее, если ждать меня станешь ты.
Горячо, слишком горячо. Каленое железо. Алые угли. Клеймо палача.
- Милорд... простите, милорд... зачем я вам? Я недостойна... Что я могу дать? Что смогу дать ВАМ?
Он взял ее за оба плеча.
- Ты будешь любить меня, как никто другой не умеет. Будешь слушать меня, как никто не слышит. Давать прекрасные советы даже там, где ничего не понимаешь. Петь для меня, рисовать для меня, играть для меня. Смотреть на меня своими печальными глазами, в которых тайна, неразгаданная никем. Будешь ездить в каретах, надевать эти дурацкие помпезные платья, которые нам обоим смешны. Править моими землями, когда я буду в походах. Воспитывать наших сыновей так, чтобы они умели слышать собственное сердце, как ты это умеешь. Что там еще полагается делать герцогиням?..
- Милорд... - она отшатнулась, дрожа, - милорд, я не сумею, не смогу всего этого... Я всего лишь музыкант. Я простолюдинка!
- Ты простолюдинка. Поэтому, в сущности, я мог бы не спрашивать тебя, а взять силой, - некий лучик сверкнул на миг в ее душе при этих словах... и остался незамечен герцогом. - Но с тобою я так не могу. Ты жаждешь иметь выбор, и у тебя он есть. Будешь моей женой?
- Милорд, умоляю, позвольте мне подумать.
- До утра, - с досадой отчеканил он и вышел прочь.
Утром Миранды не оказалось в ее покоях.
Не желая верить худшему, герцог надеялся, что Миранда по своему обыкновению скрылась в каком-то из укромных уголков дворца или сада, что она просто размышляет в уединении. Он тянул до полудня, прежде чем бросить людей на поиски, и тем самым дал беглянке изрядную фору. К вечеру стало ясно, что Миранды нет во дворце и в ближних его окрестностях.
За неделю герцогские гвардейцы обрыскали всю столицу, соседние деревни, леса, придорожные станции и гостиницы - бесплодно. Единственный оставшийся след тянулся в портовый город, из которого за эти дни отбыли десятки судов. Спустя неделю отчаявшийся, мрачный, озлобленный владыка отбыл из столицы.
В это время двухмачтовая шхуна с полным трюмом товара и дюжиной пассажиров на борту ушла уже на сотни миль от берега, влекомая крепким весенним ветром. Стоя на баке, провожая взглядом снежные барашки, бегущие, тающие от борта, Миранда размышляла.
Утром капитан спросил ее:
- Красивая девушка с грудным голосом... От чего ты бежишь? Неужели на родине никто не любит тебя?
И впервые ей захотелось понять себя - умом, не сердцем. Любят, да. И я люблю, не скрою уже даже от себя. Но бегу. От любви ли? От свадьбы? От страха - вернее будет. От страха смысла, долга. От обреченности на любовь и на власть. Или?..
Другой пассажир курил рядом, опершись на фальшборт. Режущая вонь табака принудила Миранду взглянуть в его сторону - и она оторопела.
Он был двуглазым теперь, пролетевшие годы припечатали его, придавили плечи к земле, облили голову сединой... но не узнать давешнего соседа Миранда просто не могла!
- Колдун?..
- Не знаю, о ком говорите, миледи... Ежели вам мешает запах моей трубки, то могу отойти.
- Нет, нет! Сам бог послал мне тебя, колдун! - она вцепилась в его рукав. - Ты напугал меня тогда, у огня. Годами я убегала от того ужаса, вывернула наизнанку всю себя, отказалась от любви, от родины... Но теперь я старше на жизнь, и хочу посмотреть в глаза страху. Покажи мне мой смысл - еще раз. Ответь мне - снова! - зачем я живу?
Старик отшатнулся от борта, выпустил трубку, округлил глаза, блеклые, как медяки. Вдруг расхохотался, давясь дымом.
- Дура! Глупая пигалица! Я обманул тебя, ты понимаешь?.. Ради смеху показал пустое видение - и ты купилась! Пошутил над испуганной дурочкой - понимаешь?
- Так что же, ты хочешь сказать?..
- Не было смысла! Тогда не было в тебе смысла, и сейчас ни на грош! Безмозглая пустышка!
Его смех наполнился хриплой горечью, стал более похож на карканье, даже на лай.
- Жизнь вообще бессмысленна... твоя, моя... любая.
Он отвернулся и побрел, отхаркиваясь рыдающим хохотом. Сутулая спина его вздрагивала.
Миранда взяла лютню. Скрестив ноги, уселась на баке, тронула струны. Груз сполз с ее плеч, упал наземь, как вымокший плащ. Дивная воздушная синь заполнила легкие. Она запела - голосом ветра в снастях, голосом пенных волн за килем, глубоким чарующим голосом закатного солнца.
Моряки, кто был не на вахте, иные пассажиры сходились к ней. Усаживались рядом, глядели кто на горизонт, кто на женские пальцы, пляшущие по струнам. Некоторые курили, кто-то дремал. Морщины понемногу стекали с лиц людей.