Аннотация: Был я как-то в Париже и подумал, а если бы случилось вот так... Некоторые верят...
КАК-ТО РАЗ НА ПЛЯС-ПИГАЛЕ МНЕ ДЕВИЦЫ ТАНЦЕВАЛИ....
Андрей Свечин
Я влюбилась в него, когда он читал нам лекции - еще на четвертом курсе. Высокий, элегантный, спортивный. Ему даже залысины у висков шли. А целый сонм историй о поверженных женских сердцах? Я побывала у него в кабинете на пересдаче и как божий день поняла, что мои шансы невелики - фотография любимой женушки на стене в пяти ракурсах, тут же сынок-оболтус, и работы по уши, и зарплата маленькая - какие уж тут студентки. Дальнейшая моя судьба фактом влюбленности не определялась. Да, я распределилась именно к нему, в почтовый ящик, и даже в его лабораторию, но не нужно усмешек - совсем не из-за него. Нужно же куда-то распределяться. Потом грянула перестройка: смела с насиженного места мимолетного кумира моей молодости, а меня хоть и задела своим крылом, но оставила на своем месте, а потом даже вознесла. Я склонна рассматривать свою мелкоруководящую должность как недоразумение - на безрыбье и раком... В давно прошедшие двадцать я, конечно, относилась к себе некритически - подростковые комплексы и прыщи уже ушли, бабьи страхи об уходящих годах еще не настигли. Но незамужняя женщина за тридцать психует всегда. Я психую тем, что работаю. Способ не лучше, но и не хуже прочих. Иногда, как в моем случае, дает побочные положительные результаты.
Я не затворница, тем более, что у нас в конторе можно поживиться по поводу мужчинок. Только все они не лучшего качества - от одного жена ушла по безденежью, тот слишком свежачок - в свои сорок ни разу под каблуком не побывал. Естественно, как спутники жизни эти последки от пахты общества могут рассматриваться только в самых крайних обстоятельствах. Я считаю, что мои крайние еще не наступили и - да здравствует свободный образ жизни, слегка приправленный работой!
Те, кто кричит на всех углах о загнивании науки - либо дураки, либо бездельники. Об этом можно было кричать тогда, в начале угара, а сейчас, когда основная масса ученых уже расселась по ларькам, банкам и офисам (или превратилась в домохозяек обоих полов), толковый - заметьте, не гениальный, а толковый - научный сотрудник без работы не останется. Добавьте к этому мою природную коммуникабельность, привлекательность, преимущественно мужское окружение и вот вам результат - денег мне в отсутствие семьи и детей вполне достаточно. Более того, я иногда даже привередничаю в выборе партнеров (по работе!), а иногда грешным делом даже совмещаю приятное с полезным. Только не подумайте, что свой эпил я в основном реализую в постелях у начальства. Гораздо чаще я осчастливливаю подчиненных.
Этот контракт я подхватила сразу: деньги небольшие, но Париж - мечта моей жизни. Германия - скучна, Америка - чванлива, Англия... Англия - это неплохо, но я, к сожалению, провела основную часть поездки в такой глуши, где даже телевизор был достойным развлечением.
Мы поселились в маленьком отельчике на Монмартре, покатый дворик которого был наглухо покрыт булыжником - чистенько, стильно, но мне напомнило Красную площадь - того и гляди из-за угла выйдут рукоплещущие колонны. Но, несмотря на соседство веселых кварталов, дворик был тихий.
Я, как барыня, поселилась в одноместном номере. Хорошо быть единственной женщиной; мои коллеги - в количестве трех штук - в целях экономии заняли трехместный (а говорили, что таких не бывает).
Разрешите представить моих спутников. Старший - постаревший Илья Муромец или Валентин Исаевич - наш замзам по науке, завсегдатай конференций на халяву, последнее время после операции сдал и выбирается в свет все реже. Мне его искренне жаль, поскольку человек он веселый и совсем не наглый (ни в научном, ни в руководящем, ни в личном плане); общаться с ним, даже будучи вызванной на ковер, достаточно легко. Есть у него и недостаток - он страшный лизоблюд и иногда зануда. К счастью, на положении его подчиненных это практически не сказывается.
Средний - мой непосредственный руководитель Добрынюшка-Пашенька. Где же ты, где любовь моя девичья, первый начальничек мой ненаглядный? Посмотрел бы ты, кто пришел на смену на твою должность. Вместо твоих умных залысинок - у него лысина. И не на висках, а на самом затылке. Вместо твоей сухопарой сексуальной фигуры - отвисший животик, вместо проблесков ума - восточное коварство. И самомнение (во всех планах).
Наш меньшенький - Иванушка (буквально). Конечно, дурачок - и что его занесло к нам, бедняжку. Знаний пока - только те, что в институте нахватал, авторитета - ноль, хватка - слабенькая, связи - ниточки и, как следствие, острая финансовая недостаточность. Но неглуп... Иногда это дает результаты. Для него это первый выезд за рубеж, как говорится "в свет" - и мальчик сильно волнуется. Кстати, симпатичный, хотя я и не любительница малолетних малолеточек.
Вы не удивляйтесь, что я ни разу не сообщу вам, как зовут меня саму. Называть самое себя чужим именем не хочется, а выступать в данной истории под своим собственным - так далеко не заходит даже мое свободное отношение к современным нравам. Но в той конторе я больше не работаю - поэтому мои красавцы-коллеги выведены здесь один к одному (однофамильцев и прочее прошу не беспокоиться).
Производственную часть поездки, в силу расписки о конфиденциальности, остающейся в силе, опущу. Скажу только, что в начале визита делегация была больше. Пять исполнителей, отчитавшись за два дня, отправились назад несолоно хлебавши, оставив нас еще на неделю для переговоров о развитии и т.п. Мы пожали им руки, перед этим с удовлетворением отобрав не початые палки копченой колбасы и русские сувениры - в большинстве своем бутылки водки.
Где в итоге оказываются мужики, получившие в Париже в свое распоряжение абсолютно свободную неделю? Не надо мне про Эйфелеву башню или Лувр. К б...м они бегут. Те, что побогаче, прикупить, те что победнее - посмотреть. Вот и мои коллеги в первый из неподотчетных дней, хорошенько выпив (сначала на приеме в честь успешного ведения переговоров, потом в номере - купленного в магазине дешевого винца, потом - на вечерней прогулке в кафе, потом опять в номере - уже водки) решили пойти на стриптиз. Старичок наш Илья Муромец от такого времяпрепровождения отказался, а я посмотрела на искателей приключений и решила, что хоть один трезвый человек (я выпивку терпеть не могу) должен в этой компании присутствовать. Прежде всего, я предложила, чтобы эти гулены сдали свою крупную наличность остающемуся в номере Валентину Исаевичу. Во-вторых, восстановили приличный внешний вид - рубашки, галстуки и др. И в-третьих, чтобы как только мне надоест, вдвоем отвели меня назад в отель. Пашенька, конечно, немного побузил - у него это мило получается, когда он выпивший, но я его вывела в коридор, поцеловала в щечку и попросила быть хорошим мальчиком. На людях я с ним не фамильярничаю - не для того чтобы его не скомпрометировать, а чтобы у него никаких далеко жаждущих мыслей не возникало. Он не в моем вкусе - дальше, чем подержаться за коленку, я его не допускаю.
По поводу стриптиза. Я не ценительница обнаженного женского тела, мне хватает того, что я вижу в зеркале, а мужское... Это творение природы с эстетической точки зрения вообще ничего не представляет. Но у мужчин - и следует признать, что у них есть на это свои резоны - особое мнение: их хлебом не корми - дай поглазеть на бабью задницу. Еще в деревенском детстве нам, девчонкам, приходилось чуть ли не пропалывать кусты у купальни от любопытствующей молодежи мужского пола. Мне не жалко - смотри, за погляд денег не берут, но ведь шуму-то, шуму...
В г.Париже за погляд деньги берут. Я живо прикинула: за те пять минут, которые мои спутники ожесточенно торговались с облезлым зазывалой-арабом, в заведение не попытался проникнуть ни один из посетителей. Закончилась торговля так: по двадцать франков с носа за вход и два дринька каждому за счет заведения. Неплохо - в Москве златоглавой за такие деньги в общественный туалет не зайдешь. Сколько же бедные девчонки-стриптизерки получают? Или это не основная их профессия?
Мы уселись прямо перед подиумом, я посередине. Только первую красотку увидела - сразу поняла, что больше, чем за них берут, они не стоят. Я по сравнению с ними - Брижжит Бордо.
Напротив нас "вошли гуськом - уселись рядком" не то японцы, не то корейцы - темно, не разберешь (хотя я их и на свету путаю). Организованные до безумия, беленькие рубашечки светятся, очечки поблескивают: давай по своему лопотать. Девчонка, что в это время работала, тоже на них внимание обратила, хоть они и в отдалении расположились. Подскочила и давай бедрами возле крайнего двигать. Тот бедняжка от нее уворачивается, а она с него галстучек прочь, пуговки на воротничке расстегивает... Тут их руководитель - он с другого фланга сидел - поднимается и дает команду "отступать". Я не слышала, но команда обязательно была - слишком они согласованно этот маневр проделали. Арьергардный японец так и заметался - рвется он, как птица из клетки, за своей стаей торопится, а девчонка его за штаны придерживает и грудью об него трется. Он заверещал, жалобно так - она его и отпустила. Унесся он - даже галстук не стал повязывать и рубашку заправлять. Мои меня в бока подпихивают - гляди, мол, вот смеху-то, а я думаю, ладно, посмотреть, как бы вы себя вели, если бы эта девица, например, тебя, Пашенька, рассупонивать стала. Молодцы-девки, так и их кобелей!
Выпили они по первому дриньку - Пашенька, как самый многоопытный, пальчиками толстыми защелкал - мол, подать сюда вторую порцию обещанного. И действительно несут. Слава богу, что я с ними отправилась, мне рассказывали, что если приличные мужики одни сидят, к ним сразу девок, свободных от работы, подсылают: на выпивку раскрутить, а при случае и еще на что. В том возбуждении, в каком эти гренадеры находились - вышли бы они оттуда без сантима (если бы с собой что-нибудь было). А так, ввиду явной материнской опеки о них обоих с моей стороны - никакие девицы не появились.
Свет снова притушили - на сцене другая "актриса" появилась. Тоже страшненькая - грудь, если ее веревчатый лифчик убрать, до пупка обвиснет. И складки на пузе: не меньше двоих детей. Потом к ней молоденькая напарница выпрыгнула, и давай они нам курс лесбийской любви преподавать. Чувствую я, Ванечка мой заерзал. Ножку на ножку положил - скрывает свое отношение к происходящему. У Паши-то под пузом ничего не разобрать, тем более что его, по-моему, женщины скоро начнут только теоретически волновать. Этот опять гарсона зовет: давай, мол, за нашу подругу дриньки, договор обо всех троих был. Иван ему рукой машет, что ему хватит, а этот не унимается. Мне бы их приструнить, но я почему-то решила, что после этого последнего дринька мне их, окосевших, проще отсюда вывести будет. Я с Ванечкой перемигнулась, с Пашечкой хихикнула и стала опять на девок смотреть.
Гарсон еще по стаканчику принес и когда они свои носы внутрь погрузили - зло так на них зыркнул. Я это краем глаза заметила и опять думаю, все... Допьете голубчики и "до дому - до хаты".
Тут Пашенька стаканчик на стол поставил и давай нахлопывать - они там, на сцене, в ритме танго начали свои орало-генитальные вариации исполнять. Ну, я-то вижу, что это все дешевая имитация... Возьми молодой девчонке и подмигни, когда она в зал скосилась. Они еще минуты две покобелились и со сцены убежали. Но не проходит и пары минут - мои еще свое пойло не прикончили - эта молоденькая девка появляется и к нашему столику - шасть. А если еще точнее, не к столику, а ко мне лично. Я по-французски понимаю только пару фраз, хотя по-английски и, особенно, по-немецки болтаю непринужденно. Паша всунулся со своим франко-нижегородским акцентом, но девчонка английский знала лучше, чем он русский. Я своих мужиков воссоединила, чтобы не мешали, и на углу пристроилась с этой девицей поболтать - не отгонять же ее, если сама дура напросилась. Тем более, собственно девицы (не их выступления) интерес у меня вызывали. Об этом и заговорила.
Оказалось, что зовут ее Мари (Машкой, то есть), сама она из Египта, приехала на заработки, уже второй раз, дома еще четверо братьев - двое без работы, все холостые - денег не хватает. Она старшая. Сначала надо хотя бы двоим на калым заработать, а потом она тоже выйдет замуж. Только не в Египте, а в Швеции - у нее там парень. Каждые две недели приезжает. Она здесь - только на сцене, мужикам ни-ни, только иногда с дамами. Иначе парень обидится и бросит. Я девчонку расстроила, что со мной ошибка вышла, я традиционные межполовые связи предпочитаю. Она попросила меня шампанского заказать, но я ей намекнула, что нужно не меня, а вон тех новых русских раскручивать, только, к сожалению, и это бесполезно - жмоты страшные. А сама думаю, пусть попробуют о Пашу с Ваней зубки обломать - у них в карманах на чаевые по двадцать франков оставлено. Машка рукой двух подружек к себе подозвала, что-то по-французски им пошептала, и те моими козлами вплотную занялись.
Я между делом повернулась и по-русски говорю Ване, имея в виду, конечно, Пашеньку: "Никаких переговоров на незнакомых мне языках, а то вас неизвестно куда по пьяни занести может. И помните, что у вас в карманах шаром покати!". В их состоянии им море по колено, и стали они девок, если не выпивкой, то дармовыми сигаретами угощать. У Паши действительно очень хорошие-и-дорогие сигареты были - он с собой два блока привез (один упросил меня через таможню пронести).
Слышу девки к ним не иначе, как "нови рюски", обращаются (этих уже весь мир знает), а мои от гордости раздуваться начинают. Я еще немного Машке байки потравила, что, мол, дальняя родственница этих мафиози, которую из благотворительности в свет вывезли, и чувствую, пора на крыло, а то мои мужики от женского тепла совсем разомлеют. Тем более, что одна из девиц уже собирается к нашему Ванечке на коленки взгромоздиться, а юбчонка у самой такая короткая - тот того и гляди мой маленький брюки запачкает. Я с Машкой попрощалась и поднимаюсь. "Мальчики, пришла пора расстаться, - говорю, - а я вас на свежем воздухе подожду." И через предбанник наружу.
Ночь стоит - сказка. Теплая, машин мало - вонь почти не чувствуется. Кругом огни, огни, огни. Стою я возле дверей - осматриваю окрестности, как шлюха на позиции. Рядом со мной зазывала каких-то немцев в золотых пенсне уговаривает. Вдруг сзади слышу шум. Арабчишка своих клиентов бросил и назад за занавеску нырнул. Я чувствую, что-то неладное, тоже назад и занавеску в сторону. Гляжу: прямо на меня мой Паша, как дредноут движется, а надо заметить, что он хоть и пузатый, но кое-какая сила в нем есть, тем более рост соответствующий - за сто девяносто. Так вот, на этом буйволе висят гарсон и зазывала, а сзади, стараясь незаметно на волю проскользнуть, Ваня жмется. Когда я в просвете появилась, вся компания на занавеску внимание сместила и Ваня наружу-таки выскочил. На шум начинает тяжелая артиллерия подтягиваться - по залу, из его глубины, какие-то две гориллы темнокожие пробираются. Тут же и Машка моя с товарочками стоит - лыбится на всю эту картину. Я Паше, говорю: поднажмите! - он действительно нажимает и за занавеску прорывается. Но не тут-то было, поворачиваюсь, а сзади еще два негра - такие же громадные, как те из зала. Окружили нас, как мы фрицев под Сталинградом, и всей ордой пытаются нас назад за занавесочку затолкнуть. Но я их слабину уже почувствовала; на людях-то они руки поприжали. Больше на психику давят. Сильнее всех гарсон кипятится, какой-то бумажкой размахивает. Паша на них чуть не матом орет, а я пока Ваню спрашиваю, в чем же все-таки дело. Кто виноват и что делать? Он бедняга, бледный стоит, думает сейчас его убивать будут. Наконец, вытрясла из него объяснение. Выяснилось, что когда они к выходу пошли, на них гарсон набежал и давай требовать деньги за четыре дринька - ни больше ни меньше, как шестьсот франков. Паша ему на ходу объясняет, мол, договоренность с вашим зазывалой была, а гарсон ни в какую - не знаю никакой договоренности. Я чувствую, Паша от злости окончательно на русский устный перешел, так что толку от его переговоров шиш. Хватаю я за руку зазывалу, благо он такой щуплый, что мы с ним в одной весовой категории и говорю по-английски, что, мол, я тоже подтверждаю, что договор был. Он мне в ответ: не понимаю по-английски. Ладно, я ему по-немецки тоже самое. Опять не понимаю. Тут и я разозлилась, как же это у тебя память отшибло - ты только что на обоих этих языках туристов-бедолаг в ваше подлое заведение зазывал. И в ответ на такую наглость у меня только и вырвалось по-русски: "Эх, полиции на вас нету". Чу, эти громилы вдруг от моих мальчиков на полшага назад, как по команде, отступили - только руками машут, а пихаться прекратили. Тогда я не долго думая опять им: "Что не нравится Police?". Паша изменение в обстановке почувствовал, откуда оно и в чью пользу еще не разобрал и продолжает с удвоенной силой на своих оппонентов рычать. Тут народ, который мимо фланировал (туристы, в основном), на такое усиление шума отреагировал, начал притормаживать и с видимым любопытством в нашу сторон посматривать. Конечно, эти законопослушные люди напрямую узнавать, кто кого уважает, не ринулись, но кто-то из них, рыжий такой (скандинав, наверное) на меня посмотрел - очень я из этой взъерошенной толпы выделялась - и в ответ на мои последние фразы вопросительно так замечает: "Police?" Я ему в ответ тоже задумчиво: "I don"t know..." Поворачиваюсь. Ба! А где же наши громилы? Как хорошо на них этот последний "полис" со стороны прогуливавшейся публики подействовал! Как хорошее слабительное - бегом и внутрь! Один только зазывала остался, лопочет что-то извинительно, он оказывается вспомнил, что действительно господа имели договоренность, но он тогда не знал, что они такие богатые "нови рюски", он, конечно, согласился бы только на один дриньк и вообще хорошо бы с нас еще двадцать франков на чай за беспокойство. Наглости у них, конечно, хоть отбавляй, но Паша ему двадцать франков швырнул. Я повернулась поискать глазами моего спасителя-шведа, но его и след простыл, нет происшествия - значит и смотреть не на что.
Ваня меня за руку схватил, глаза горят, прямо маленький вулканчик извергается, а ведь его только что и разглядеть-то было сложно - до того съежился. Какая вы, говорит, молодец! Паша тоже начал одобрение выражать, но мне уже не до этого было. У меня страх к шапочному разбору появляется: я только сейчас поняла, что произошло, если бы этот рыжий турист действительно полицию вызвал. Скандал, разбирательство, кутузка. И не помогло бы, что вины на нас нет - закрыли бы въезд на всю оставшуюся жизнь - они на этот счет строже, чем мы раньше были. "Но все хорошо, что хорошо кончается," - думала я, пока мы пробирались переулочками к нашему отелю. И если бы мне сказали, что это еще далеко не конец, а скорее начало - ни за что не поверила. Конечно, два моих героя по приходу домой решили обмыть счастливое избавление из лап наглых французских вымогателей. Паша раздувался от важности - шестьсот франков, ха, за такие я любого лягушатника вниз головой переверну. Будить сладко спящего Исаича не решились и отправились ко мне в номер (мы на пять минут, красавица, лапочка, я тебя всю жизнь помнить буду, вы должны понять, что мы пережили, это обязательно и т.д.). Через полчаса Паша уже убедил Ванечку, что это именно ему пришла в голову мысль позвать полицию и именно он напугал этим негров, которых держал в это момент, приподняв над землей - вот так! "Всех восьмерых?" - невинно осведомилась я.
- Всех и держал! И почему ты не пьешь? Я, как твой начальник, считаю необходимым, чтобы ты пила7 Бери пример с Ивана?
Брать пример с Ивана мне было затруднительно, потому что он отправился в ватерклозет, где включив для шума душ, издавал звуки мало напоминающие человеческие.
-Ну все, хватит, - заявила я. - Я ложусь спать.
Они удалились на удивление сговорчиво и я уже возблагодарила бога за такое завершение тайной вечери. Завтра у них голова будет болеть, и они полдня либо в постели валяться будут, либо пивом отпаиваться. И в том и в другом случае - я могу посвятить этот день самой себе! И Парижу!
Но не тут-то было. Через пять минут после их ухода в дверь очень аккуратно постучали и в ней появился несчастный Ваня. Не любви ли этому младенцу захотелось после всех приключений? Оказывается, нет. Его послал Павел Леонидович выяснить, не у меня ли он оставил их паспорта. Почему их, спрашиваю. Оказывается этот телок свой паспорт начальству еще в обед для сохранности отдал. Пошли с ним вместе в штаб-квартиру, в мужской номер. Паша мечется по комнате, на него ошалевший старик из-под одеяла выставился - ничего понять не может, а Паша и не старается объяснять. Увидел меня обрадовался - нашла? Нет, отвечаю. Посмотрела я на него - протрезвел даже от неприятностей, но до полного просветления сознания ему еще ой как далеко. Начал он ботинки шнуровать - на поиски собирается. Ну, не бросать же его одного - Ваня-то никуда не собирается, только по сторонам, как козлище на заклании, смотрит. Сиди, говорю, Ванечка здесь, а мы с Павлом Леонидовичем сходим и во всем разберемся. Паспорта, наверное, где-нибудь на дороге валяются.
Вышли мы на улицу - попрохладней стало. Пашу, смотрю поколачивает. В полицию, говорит, идти нельзя - я еще пьян. Если ничего на улице не найдем, пойдем утром в консульство - сдаваться. Я только горько усмехнулась: так и будут паспорта на тротуаре лежать! Приличный человек их в ту же полицию отправит, а неприличный к рукам приберет. Пойдемте, говорю, в капище порока. Это они документы у вас из кармана вытянули, пока вы сеанс одновременной борьбы показывали. Надо идти договариваться.
Жизнь на бульваре, по-моему, только разгораться начала. Огней еще больше, шуму еще больше, народу, правда, чуть меньше. Зазывалы нас с Пашей за руки хватают, "Рюски, рюски" кричат. Профессионалы - ничего не скажешь, хорошо бы у них поинтересоваться, по каким признакам они нас идентифицируют, чтобы эти признаки в зародыше ликвидировать.
Паша пару раз дергался к дверям (все эти заведения на одно лицо), но я нашего арапчонку хорошо запомнила. Видели бы вы, как он удивился, когда снова нас увидел. Сразу поняла кошка, чье мясо съела. Засуетился, опять свое "рюски" затянул. Паша с ним долго разбираться не стал, меня - в сторону, сам - внутрь.
Я хоть и самостоятельный человек, но в мужские игры пусть мужики играют. Стою и отодвинув занавесочку, рассматриваю происходящее. Сзади арабчик жмется: и интересно ему, и боязливо. Вдруг этот сердитый русский мафиози пулемет притащил и сейчас теракт устраивать будет? Гляжу Паша гарсона поймал и о чем-то с ним договаривается. Тот отошел и через две минуты от стойки возвращается с фонариком - это орудие производства у них всегда под рукой - в темноте работают. Начали по полу светить, Паша под каждый столик заглядывает. И начинаю я понимать, что Паша не очень хорошо помнит, где мы сидели, а именно там нужно в первую очередь посмотреть. Будь что будет - пойду внутрь. Подскочила я к гарсону, потянула его за руку и на ходу объясняю ему, почему я его к подиуму веду. Гляжу, а там опять моя Маша задницей вертит, только теперь индивидуально. Посветили мы немного под ноги мужиков, которые наши места занимали, ничего не высветили и опять к проходу отошли. Паша к бармену сбегал, его расспросил и назад к нам. Подлетает и с ходу гарсону: "Дружище, вы меня здорово подкололи, лучше бы я вам сразу эти вонючие шестьсот франков заплатил. Давай, сделку - я вам ваши шестьсот франков, а вы мне назад паспорта". И ведь не по-французски, а по-английски! Видимо, чтобы и я понимала суть его переговоров. Как у него со страху английский-то получаться стал! Но гарсон только лыбится в ответ. Даже я понимаю, что за паспорт они с нас гораздо больше вытянут. Паша продолжает свою линию - давай, говорит, за две тысячи. Гляжу: бармен немного заинтересовался. Тут и наши крупнотелые друзья из жаркой Африки подвалили. Пока гарсон им суть дела объяснял, гляжу я, что Машка тоже поближе к рампе переместилась и свои выкрутасы в непосредственной близости продолжает. Любопытство - чувство интернациональное.
Громилы выслушали ситуацию в изложении гарсона и тупо на Пашу смотрят. У охранников и телохранителей тупой взгляд - это чисто профессиональное; для конспирации, наверное. А у Паши одна мысль - мало даем. Мсье, говорит, предлагаю вам десять тысяч франков - это хорошая цена. У негров некоторый интерес возник - отняли у бармена фонарик и давай по сторонам светить, поиски имитировать. Паша их за руки хватает. Хватит, говорит, комедию разыгрывать, я прекрасно понимаю, что паспорта у вас. Зачем они вам? Самый лучший покупатель на этот товар - я сам. И никакой полиции - клянусь. Я его слушаю и думаю: "Не поверят они этим клятвам про полицию; только что мы этой "полис" от них так удачно отгородились". А Пашу несет: "Ладно, двадцать тысяч". Фонарики активнее забегали. Паша уже свой тембр голоса не сдерживает, рычит: "Господа, у меня есть с собой наличными двадцать тысяч; несите паспорта и разойдемся по-доброму." Гляжу: сбоку от меня зазывала обосновался - тоже очи долу. Пошарил-пошарил и назад в предбанник отправился. Паша вперед словесным аллюром (хорошо в роль нового русского вошел, а у самого в карманах ветер воет): "Могу принести вам из гостиницы..." Тут он драматическую паузу выдержал и продолжает: "Двести тысяч, но на большее не рассчитывайте - за двести пятьдесят я себе просто другой паспорт куплю". И в этот момент я чувствую, как меня в спину кто-то отталкивает, и вперед рвется. Я не сразу разглядела кто - рампа в этот момент потухла, и когда снова свет зажегся, вижу я перед собой незабываемую картину. Из-под бывшего нашего стола торчит, пардон, голый зад - судя по номенклатуре частей тела, женский - и завлекательно так из стороны в сторону двигается. Господа в черных костюмах, что за столиком сидели и до сего момента нашу перепалку внимательно слушали, такого посягательства на личную жизнь не вынесли. Их физиономии и до этого на лошадиные смахивали, а когда их стали несанкционированно за ноги хватать, вытянулись до нечеловеческих пределов. Ретировались эти любители стриптиза, спотыкаясь от спешки, и никакие двести тысяч франков их не заинтересовали.
А заинтересовали они Машку. Это она со сцены спрыгнула и прямо под стол полезла - не знаю, что ей там на полу померещилось. Мы там уже два раза все просмотрели. Но такие Машкины действия и у негров остатки терпения вышибли. Они, не долго думая, в ту же коленно-локтевую позицию и к Машке в напарники. Гляжу: еще кто-то сбоку пристраивается. Народ с соседних столиков встает и к нам поближе подтягиваться начинает. А как же - двести тысяч франков от нового русского тому, кто его паспорт найдет! Занавесочка на входе отдернулась и вижу я, как в предбаннике на карачках наш зазывала ползает. И начинаю я понимать, что паспортов ни у негров, ни у гарсона, ни у зазывалы действительно нет. Принесли бы как миленькие - за такие-то деньги.
Тут нужно сделать отступление и пояснить, что двести тысяч у нас были. Даже двести пятьдесят. Наличными. В сейфе в отеле. Не буду пояснять, почему и как мы итоговый платеж по контракту превратили в хрустящие бумажки; зачем привлекать внимание налоговой полиции. Сумма приличная, но как вы понимаете полуказенная - мы ее должны были привезти и по исполнителям раздать. При нашем безденежье они эти деньги, как манну небесную, ждали, чтобы потом на целый год растянуть.
Но в тот момент я обо всем этом не думала - мне бы из этой каши выбраться. Я Паше страшные глаза сделала и на выход. Он, слава богу, тоже ситуацию понял правильно и за мной. Выскочили мы с ним на улицу, он меня за руку и прочь. Отдышались мы возле отеля и начинаем ситуацию рассортировывать. Гарсон на карачках ползал? Ползал - значит ни при чем. Зазывала ползал? Ползал... Отпадает. Громилы? Все четверо... Тоже не то. Погрустнел Паша снова - все это весело, но паспортов-то нет. Ладно, говорю, время уже к трем часам близится. Давай отоспимся и с самого утра что-нибудь решим. Утро вечера мудренее. Гляжу, Паша еще больше мрачнеет. Все деловые мужики одинаковые - пока он руками размахивает, бежит куда-нибудь, кричит или другие активные действия предпринимает - он своей психикой владеет. Стоит приостановиться, чтобы подумать, ситуацию оценить - глядишь, а он расслабился, обмяк и уже не бравый муж пред тобой, а кисель. Павел Леонидович, правда, до такого состояния непосредственно при мне дойти не успел. Отправился к себе в номер - рассказывать Ивану о своих неудачах. А я - к себе. Будильник на семь часов поставила, быстро - душ и сразу в постель. Хватит с меня ночных приключений - завтра, все завтра - вчетвером и на трезвую голову.
Если бы... Не прошло и полутора часов (я после стука в дверь сразу на будильник посмотрела) Валентин Исаевич собственной персоной в дверях - на ногах не стоит. Паша, говорит, не к тебе пошел? Нет, говорю, а что случилось? Он, мямлит мне в ответ, уже минут двадцать как вышел. Я джинсы с блузочкой натянула и к ним в номер. Ваня сидит в кресле - тоже к разговору мало пригодный. "Валентин Исаевич, - спрашиваю - Что тут произошло?" А он совсем расстроился и начинает мне на Пашу жаловаться, что он, мол, его раньше так уважал, а он его так подвел и теперь будут большие неприятности и что я одна тут вроде не при чем и конечно могу спать, когда всем так плохо и понес и понес... Я слушаю и чувствую, что закипаю потихоньку, но Валентин Исаевич - старый человек. И большой начальник. Наконец он затих и стал себе под нос, что-то менее разборчивое бубнить. Тогда я к Ванюше. Ваня, спрашиваю, Павел Леонидович не предупредил, куда он пошел. Ваня на меня свой бессмысленный взгляд поднимает и вижу я - глаза у бедняги все красные и опухшие - ревел, значит. Да-а-а, ситуация. Осмотрелась я - количество пустых бутылок на столе оценила - хорошо они горе-горькое залили. Взяла я Ванечку и в ванну головой под холодную воду. Обтерла его и назад в кресло пристроила. Стою, жду результатов... Наконец, Иван сосредоточился и тихонько так говорит мне: "Спроси у Валентина Исаевича, не взял ли Павел Леонидович ключ от сейфа." Сам не спрашивает - боится. Ну, я тоже старика до поры до времени решила не нервировать, и говорю Ване: "Я лучше внизу у стойки спрошу, не лазил ли он в сейф только что - это вернее будет. А почему тебе эта мысль в голову пришла?" Он в ответ: "А Павел Леонидович, он - умный, он догадался, кто паспорта взял". "Кто же?" - спрашиваю. "А девки, которые с нами сидели."
Точно, вспоминаю, были такие. Она, наверное, Пашеньку обняла, одной ручкой горячей в штаны залезла, а другой в это время карманы обшарила. У-у-у - только и вырвалось у меня. Побежала я вниз - парень у стойки мне подтвердил, что сто двадцать пятый номер только что из гостиницы ушел и действительно просил перед этим сейф открыть. При этом парень мне подмигнул - а я его чуть в ответ по матери не послал за это. Мне только его дурацких намеков не хватает. Я остановилась и думаю - подняться наверх предупредить или сразу за ним бежать. Или вообще никуда не бежать - пусть эти пьяницы сами во всем разбираются - мой-то паспорт никуда не исчезал.
И тут из лифта вываливается Ваня - глаза выпученные, рот раскрывает, а вместо звуков какой-то хрип горловой. Вышел, за стенку схватился, да тут и сел. Парень от стойки быстрее, чем я подскочил. Они здесь натренированные. А Ваня чем-то в меня тычет - я издалека разобрать не могу. И одна только мысль - Валентин Исаевич помер - сердце не выдержало. И только когда я к нему опустилась и за руку взяла, разобрала, что эта свинья в руках держит. Это же паспорта. Я их схватила развернула: точно - его и Пашин. Тут у Ивана голос прорезался - он мне абсолютно безумно заявляет: Павла Леонидовича нужно вернуть, а то он им сейчас все деньги отдаст ни за что. Сказал и встать пытается. Я парня на полурусском, полуанглийском, полужестами умолила, чтобы он этого героя назад в номер доставил, схватила на всякий случай Пашин паспорт и бегом на бульвар.
В этот раз зазывала меня не узнал. Конечно, та была солидная дама: серый костюм, шиш на голове, строгий макияж. А эта - волосы распущенные, джинсы, блузка какая-то полупрозрачная без лифчика. Я бы может даже вернулась, если бы мне по дороге хоть одно зеркало попалось. Но мне с арабчонком пререкаться времени не было - я сразу в зал. Огляделась по сторонам: гляжу Машка какую-то дамочку в правом углу оглаживает - я к ней. Так мол и так, извините, мадам (это клиентке), не забегал ли сюда, Мари, один из двух новых русских, что со мной были. Мадам на меня волчицей смотрит - при чем здесь новые русские, у нее на Машку свои планы. Машка тоже готова на меня громил натравить. Хватаю я ее за руку и говорю, Машка, потом, что угодно будет, а сейчас помоги мне, прошу, помоги. И чувствую, что вот-вот сама как этот младенец Ваня разревусь. Не знаю, что она в тот момент обо мне подумала - наркоманка, психопатка, мужем брошенная или еще что, но она перед своей мамзелью извиняется, берет меня за руку и, на ходу говоря "только тише-тише, пожалуйста", ведет меня куда-то в самый темный угол зала, где в темноте обнаруживается дверь. Мы заходим туда, идем по коридору, останавливаемся у еще одной двери и Машка не обращая внимания на громилу, который сбоку подошел, начинает кричать в дверь по-французски. Оттуда в ответ два женских голоса - Машка им еще что-то. Те еще. Я ее спрашиваю: "Он там?" и понимаю, что самое главное не сказала. Тогда я, чтобы не устраивать испорченный телефон, тоже начинаю орать в дверь, то по-русски, то по-английски: "Павел, выходите немедленно, паспорта нашлись, нашлись паспорта." Машка останавливается и смотрит на меня вопросительно. Я достаю из кармана Пашин паспорт и говорю... точнее я уже ничего не говорю, потому что из дверей показывается пьяный Павел Леонидович Агабузов с приспущенными штанами, расстегнутой рубахой и висящим ниже приличий галстуком, выхватывает у меня паспорт из рук и начинает его обнюхивать. Наконец, отрывается от него и... Господи, какую околесицу он понес: "А что это такое? Уже принесли? А теперь, девочки, несите второй - денежки уплачены." И понимаю я, что он не просто пьян, а пьян смертельно, обморочно, что это уже белая горячка, и, что самое ужасное, деньги он действительно отдал. Тогда я хватаю Машку за руку, Пашу просто впихиваю внутрь комнаты на пороге которой мы стоим и запираю дверь изнутри.
Первые секунды были кошмаром - я думала они просто растерзают меня. Они не кричали - они молча теснили меня в угол - эти две перекисные фурии. Их остановила Машка. Они перебросились фразами. И она кивнула мне на кровать: сядь.
Деньги он им действительно отдал - двести тысяч. И отдавать их они не желают. А если русская мадам (или мадемуазель) хочет большого скандала с полицией - то пожалуйста, такие большие деньги наличными очень ее, полицию, заинтересуют.
Я смотрела на них и очень быстро думала... Говорят, что у кого-то в минуту опасности мозги начинают лучше варить, но мне показалось, что за всю предыдущую и наверное последующую жизнь я не натворила и не наговорила больших глупостей, чем за последующие пятнадцать минут.
Почему-то я сразу решила, что этих отбеленных мне убедить не удастся, но вот Машка... В ней был намек на что-то человеческое. Тем более она старше и, кажется, в их табели о рангах выше. Я стала объяснять ей. Говорила, конечно, чушь. Призналась, что никакие они не новые русские и не мафиози, что я "ученая", такая же, как эти..., что деньги не его и не мои личные, а общественные. В общем, их обязательно нужно вернуть. Кому вернуть? Рассказала о зарплате, которую не платят по пять месяцев, о женщинах с двумя высшими образованиями, торгующих на морозе тухлыми сосисками, о месячном проездном размером в оклад... Потом для общей картины зачем-то приплела таких же, как они, девчонок с Украины на улице Горького, о ткацких городах, в которых умерла торговля, потому что никто ничего не покупает - не на что, о заводах, выпускающих одну штуку продукции в год, что-то еще такое же подлое и ненужное. Но все это не производило на Машку никакого видимого воздействия - в ее стране все это было, и в других странах это было, и только нам кажется, что мы такие исключительные.
И тогда влезла одна из этих - травленых. К моему изумлению она заговорила со мной по-славянски. Я не скажу по-русски, но я ее прекрасно понимала. Ее монолог был не менее жуток по содержанию, нежели по форме.
Мы - русские сволочи, и я должна убраться отсюда. И никаких денег она русским не отдаст никогда. А еще я должна увидеть ее город - там в родной Хорватии, которую русские вместе с сербами превратили в развалины. У нее погибла вся ее семья. И маленькая сестренка тоже погибла. Я ученая гадина. Чтобы мне сдохнуть. Она сама из колледжа. И ей ничего не осталось - как приехать сюда и заниматься этим. А я такая гордая и хочу просто так вернуть себе деньги. Если мне очень хочется - пусть я сама вместо них пойду и выставлю на просмотр свое тело. Тогда может быть - они мне все отдадут.
Она сказала это и приостановилась. Машка смотрела на нее - конечно, этот язык она не знает. Хорватка вдруг засмеялась - хищно и зло, потом, по-видимому, повторила последнюю фразу по-французски. Потом стала говорить еще. Когда она начинала особенно оттопыривать нижнюю губу, я понимала, ассоциируя ее славянский текст с французским, что она говорит о русских (или сербских) сволочах. Машка и вторая девчонка слушали ее молча (у меня возникло ощущение, что не в первый раз), потом Машка сказала что-то отсекающее, в трех фразах, и обратилась ко мне.
Да, они отдадут все деньги, кроме двух тысяч - это их честный заработок. Но я должна - Машка не улыбнулась, спасибо ей за это - выйти на подиум. Глаза у нее были очень жесткие. Я подумала, что этот взгляд относится ко мне, но она повернулась и не изменяя выражения лица так же посмотрела на хорватку. Я пнула ногой бесчувственного Павла - эта сволочь уже спала в углу и ничего не слышала. Выгнать бы на сцену эту жирную свинью...
Взялся за гуж - не говори, что не дюж. Женские игры - иногда еще более жестоки, чем мужские. Я разделась до трусов (хорошо, что перед неудавшимся сном приняла душ и сменила белье). Огладила тело (тоже хорошо - я себя держу в форме) ...И потребовала деньги. Они должны быть со мной на сцене - я им не верю. Машка кивнула. Хорватка наблюдала за происходящим с нескрываемой ненавистью. Третья девчонка хихикала. Интересно, что подумает о происходящем в комнате громила, если его впустить? А кто-нибудь из наших институтских? Или из подруг?
Я попросила у Машки маску - она поняла и начала рыться в шкафчике у кровати. Наконец достала какую-то черную широкую ленту, в которой я прогрызла дыры для глаз и повязала на лицо. Конечно, мое белье не соответствовало канонам богомерзкого заведения - но надеть что-нибудь из предложенного мне я отказалась напрочь. Деньги - две толстые стопки - я накрепко прикрутила к запястьям и обмотала сверху какими-то пестрыми платками для маскировки. Получились какие-то идиотсике перчатки. Все происходящее было фарсом, воспринималось как сцена в идиотском голливудском фильме и только сквозняк, тянущий снизу от дверной щели, холодил ноги и возвращал меня к действительности. Мы были ужасно деловиты. Мы почти не разговаривали. Только когда я двинулась к двери, хорватка двинулась следом и прошипела по-русски: "Пять минут!". Я повторила по-английски, глядя на Машку: "Пять минут!?". Та кивнула. Мы вышли втроем, девка-молокососка осталась присматривать за Пашей, чтобы, как выразилась хорватка, не удрал.
У меня не было злобы на этих девчонок - особенно на Машку. Они предложили какое-то решение - не самое лучшее, но решение. После этого все кончится, я приду в свой номер, легу наконец спать, а утром проснусь от этого кошмарно длинного сна. Веревки, которыми были прикручены купюры, больно врезались в кожу - кажется я переборщила. Мы подошли к сцене, я вскочила на подиум и прошла в центр к стоящему там стулу. Первым делом сбросила Машкины туфли, которые пришлось надеть (я побежала за Павлом в тапочках). Потом не очень артистично стянула трусики.
Вам кажется, что это кульминация истории. Со стороны - да. Но для меня все прошло на удивление просто (я потом этому сильно поражалась - наверное, сработала психическая защита, когда человек становится невосприимчивым к внешним возмущениям). Лиц внизу не было видно - свет рампы слепил и не давал их рассмотреть. Я заранее решила, что я буду делать на сцене, и старательно начала проделывать свой комплекс аэробики - дома я тоже иногда занимаюсь голая. Это занимает у меня обычно не пять, а семь минут, но в этот раз я кажется немного торопилась. Некоторые па (особенно высокие боковые махи) даже вызвали там в темноте аплодисменты. Сначала я старалась держать ноги чуть более сжатыми, но было неудобно и я решила, что мне наплевать на то, что какие-то ублюдки, исходящие слюной, рассматривают мой лобок. Я зарабатывала деньги. Причем не только себе - а своим людям, которые остались там, в такой же раздетой догола на стыдобищу всему миру стране. Идиотизм - но именно такая мысль у меня промелькнула. Стриптизерша, защищающая родину... Какой еще выверт предложит мне мой патриотизм в других условиях. А с другой стороны я неплохо стую. Пять минут - двести тысяч франков! Попробуйте сделать больше. О чем я еще думала? Старалась не сбиваться с ритма - музыка была совсем неподходящая. Вот и последнее упражнение... Я подхватила сброшенные трусики, туфли и спрыгнула вниз. Там я тут же прижала запястья к груди - не ее прикрывая конечно, а волнуясь за деньги. Внизу меня подхватила Машка, набросила халат и под локоть потащила к внутренним комнатам - мимо гарсона с выпученными глазами, мимо очередной делегации корейце-японо-китайцев, мимо толстой мадам с лысым старым спутником, мимо негров-охранников, мимо, мимо, мимо.
Одевалась я молча... Хорватка пришла чуть позже, села на кровати и на меня старалась не смотреть. Не думаю, что ей было стыдно, кажется она просто стала меня опасаться, от такой сумасшедшей русской можно что угодно ожидать. Когда остававшаяся в комнате девчонка полезла к хорватке с расспросами, она так ткнула свою перекисленную коллегу, что та взвизгнула, но скандалить не стала. Я посмотрела на себя в огромное зеркало на стене - вокруг глаз синее (тушь размазалась, когда маску повязывала), волосы уже не просто растрепаны, а стоят дыбом - можно выступать в роли вампирши, причем без маски лучше.
Выше лобка, на животе, я удовлетворенно ощущала твердое - деньги, завернутые в тряпку и засунутые под штаны. Это намного приятнее, чем мужской член. Мысль развеселила меня, я посмотрела на девиц и вдруг бездумно показала им язык. Машка засмеялась. "Что это значит?" - спросила она. Я, как смогла, объяснила, тоже улыбаясь и стараясь, чтобы объяснение не показалось Машке обидным. Она выслушала и опять засмеялась: "У нас показать язык - значит совсем другое". Она подмигнула хорватке и третьей девушке, сидящей в уголке, и те тоже засмеялись. Машка высунула язык своему отражению в зеркале. Девчонки просто зашлись хохотом. Наконец не выдержала и я - мы смеялись, как дурочки, и так громко, что разбудили сваленного к стене Павла. Он поднялся - тупо посмотрел на меня и сказал: "Пойдем домой". "Пошли",- ответила я и протянула руку Машке - прощаться. Она пожала ее и брезгливо посмотрела на Павла. Хорватка мне руки не подала, но я и не протягивала, а до третьей было далеко тянуться. Машка помогла мне обрядить Пашу и проводила нас до выхода, что-то сказав по дороге громиле и зазывале.
- Может быть попросить кого-нибудь из наших проводить тебя, - спросила она уже у входа. - Или ты мне не доверяешь. Напрасно, если так... Ты молодец. Может быть, я бы хотела, чтобы ты была моей подругой.
Я покачала головой. Не утвердительно и не отрицательно - просто покачала. Конечно - сказала Машка и показала мне язык. И я тоже показала. Все таки мне еще далеко до умудренного опытом бальзаковского возраста... Впрочем это не важно - я чувствовала себя помолодевшей лет на десять. Удивительно - но это было именно так. А не стать ли мне лесбиянкой?
...Где были паспорта? Да, в пиджаке у этого идиота, в нагрудном кармане! И висел этот пиджак на спинке стула совершенно спокойно, пока другой идиот этот стул не опрокинул. Я потом Машке сказала - она двадцать минут смеялась.
...Между прочим, она своему парню до свадьбы не дает - девственница. Мусульманские нравы - умора.