Аннотация: Эта книга - о гражданской войне и о людях, попавших в ее жернова. События не имеют отношения к нашей реальности (почти), однако ни фэнтези, ни фантастики вы не найдете, а из всех проявлений любви здесь есть разве что любовь к своей родине.
Бегство(Frateria armis)
Бегство (Fraternitas armis)
ПРЕДИСЛОВИЕ
С августа 14-го года я писал эту книгу. Бросал, продолжал урывками, снова бросал. И, наконец, в 2020 году, в марте я принялся совершать финальный бросок. Я неоднократно переписывал и перекраивал получившееся, и в итоге имеем то, что имеем.
Второстепенные персонажи нарочно раскрыты слабо. Надеюсь, по ходу повествования будет ясно, почему. Сюжетные дыры залаталывались неоднократно, но избавиться от всех наверняка не смог. Впрочем, и главный персонаж получился очень "неровным", но я не хотел показывать его как типичного главгероя, который все могёт, а потому он получился какой есть.
За это время я неоднократно вычитывал книгу, но все равно то и дело нахожу мелкие ошибки, посему нужен наконец сторонний наблюдатель, который бы указал на них, и соответственно, я был бы благодарен за отклики.
Относительно двойного названия - я не смог выбрать одно, потому что они оба отражают содержимое. Прим.: Если бы АБС избрали другое название своей "Попытке к бегству", то книгу бы я назвал именно так.
Небольшой пояснительный словарь (наверное, ему место в конце, но лучше быть вооруженным с самого начала).
Я внезапно создал целый мир, хотя изначально и не планировал (да и вообще книга задумывалась изначально как SF!), но-таки превозмог, а посему без кратких пояснений к дальнейшим событиям не обойтись.
Страны:
Арлакерис – место разворачивающихся событий. Достаточно большая по территории аграрная\ранне-индустриальная страна, основной ландшафт: равнины и холмы, на севере – тундра, Северное море. В настоящий момент находится в глубоком экономическом и социальном кризисе после войны.
Фалькенар – сосед Арлакериса на западе. Основные характеристики аналогичны вышеприведенным. Вечный враг Арлакериса из-за спорных приграничных территорий.
Минатан – сосед Арлакериса на востоке. Почти по всей длине границы тянется пограничный горный хребет. Основной ландшафт – лесистые равнины, горы, тундра. Также имеет территориальные претензии.
Хитания – страна к югу. Почти всю ее территорию занимает пустыня. В повествовании практически не встречается.
Гальвид, Хельвессия, Сефард – страны на западе континента. Сангпилл – развитая промышленная страна за океаном. На повествование не влияют.
Города и иные важные места:
(Карты рисовать не умею. Хотя и надо бы)
Реселлан – столица Арлакериса.
К западу (соответственно, здесь и далее – по возрастанию расстояния от столицы): Капулан, Севеллас.
К юго-западу: Гиремас.
К югу: Тиренар, Элимас, Ильдар.
К юго-востоку: Норисам.
К востоку: замок Тендерум, деревня Доламин.
К северо-востоку: Морисанар, Карьялис, Серметер, Рателан, Лимунар.
К северу: Октарнор, Пескарум.
К северо-западу: Немогард.
Народности:
Валаймы – северный народ, этнически родственный минатанцам, в ходе давней экспансии был культурно ассимилирован Арлакерисом.
Воинские звания:
Капрал – сержант.
Адъютант – майор.
Легионис – полковник.
Приставки "майор" и "минор" означают соответственно "старший" и "младший".
p.s. Здешняя религия – не христианство! Хотя и очень родственная ему, в каком-то смысле. К концу сюжета это темное пятно, может быть, прояснится.
Часть 1
Ритемус едва не засыпал, но кто-нибудь из заключенных то и дело поднимал шум и стучал по расшатанным прутьям, чтобы ему объяснили, по каким это причинам он, патриот своей страны, находится за решеткой. Тогда охраннник негромко, но злобно чертыхаясь, нехотя плелся к камере и наотмашь бил по пальцам деревянной дубинкой, после чего выслушивал порцию проклятий в свой адрес и шел обратно к стулу, где вновь пытался прикорнуть. Холодная бетонная стена обжигала затылок, но по-другому было не отдохнуть.
- Эй, охрана, поясни мне, вот почему ты за белых? – спросил один из арестантов. Ритемус сладко зевнул, мысленно махнул рукой на него и вновь откинулся к стене, закрыв глаза. Спустя несколько секунд он вспомнил, что начальник корпуса давно не заходил и может сделать это с минуты на минуту, и все-таки открыл глаза, не меняя позы. Почти трое суток без сна – такое еще надо выдержать. Черт бы побрал этих революционеров – не сидится им ровно, не работается. Что угодно – побродить по улицам толпами, что они называют митингом, а потом получить по орехам – лишь бы не работать. Страна и так ходуном ходит после войны, а тут еще эти самопровозглашенные борцы за права и свободы выискались.
- А, охрана? – не отставал наглец.
- Тебе палок мало? Могу добавить! – огрызнулся Ритемус, взмахнув жезлом. – Сядь на койку и заткнись. Получи удовольствие – все-таки у тебя по меньшей мере две недели заслуженного отдыха, - эти слова он сказал с нескрываемым раздражением и отвращением. Чертовы лоботрясы. Страна с колен встать не может, а они ее добить хотят.
Единственным спокойным заключенным в его отсеке был блондин в белом пиджаке и шляпе, занимавший одну из дальних камер. Его лицо казалось тюремщику знакомым, хотя он привезли его только позавчера согнутым в три погибели и в наручниках. Привык уже к нему, наверное.
В дверь постучали. Ритемус посмотрел в глазок – там стоял Таремир с конвоем и новыми заключенными. Тяжело вздохнув, он пустил их внутрь.
- Здравствуй, Ритемус, - с деланым задором поприветствовал Таремир. - Свободные номера для граждан найдутся?
- Да… Три еще, - еле ворочая языком, ответил он и спросил шепотом. – Много у вас?
- Прилично, - наклонился к уху коллега и показал за спину. В том помещении толпилось не меньше пятнадцати человек, окруженных вооруженными охранниками. Ритемус едва не пошатнулся и протер слипающиеся глаза, не спеша смиряться со столь безрадостной перспективой.
- Что-то ты совсем плох, Рит, - сказал Таремир. – Попробуй попросить, может, начальник заменит кем-нибудь, но навряд ли.
- Поспать бы, часа четыре, - пожаловался Ритемус и снова зевнул. – Больше я ничего не хочу. Поспать только. Как на свободе дела?
Таремир отвел его в пустой коридор, приказав одному из людей сторожить камеры.
- Совсем плохо. Вся столица бунтует, все части полиции брошены на подавление. Дальше будет хуже.
Ритемус застонал. Четыре дня без сна для организма совсем не полезны. Научно доказано, что отсутствие сна в течение четырех-пяти дней приводит к смерти, но его начальство это совсем не заботит.
- Все заняты, - продолжал Таремир. – Поэтому, боюсь, тебе никто не поможет.
- Ведь и тебя забрали, хотя, по штату, на каждый отсек по два охранника требуется… Что король?
- Правительство молчит, но идет молва, что скоро войска пошлют.
Ритемус вновь покачал головой, спросил, где находится начальник, и, получив отрицательный ответ, сопроводил заключенных в камеры и вновь остался один средь толпы нелюдей, где немногими развлечениями остались подслушивание тихих разговоров заключенных между собой и их прерывание при помощи верного жезла. Ритемус прислушался к разговору двух дальних камер. Столкновение демонстрантов и полиции, несколько убитых, раненые – только появление палаточных городков перед дворцовой площадью стало чем-то новым из этого рассказа.
За эти три дня он мог догадываться об обстановке только по противоречивым рассказам коллег-полицейских, и по звукам, доносившимся из окон – тысячи голосов несогласных с политикой короля долетали даже сюда вместе с теплым весенним ветерком через несколько узких окон, вырезанных почти под потолком.
- Вот ты мне скажи, зачем за этих желто-черных ты пошел? – спросил Ритемус, которому наскучило однообразие, у другого заключенного.
- Потому что ждать, пока король решится на активные изменения в стране, бесполезно, – всплеснул руками тот блондин в белом костюме, впервые подав за два дня признаки жизни. Он был примерно его ровесник, может, чуть старше, - Из-за его неспособности к политическому руководству страной мы чуть не проиграли войну.
- Не проиграли ведь, - равнодушно заметил Ритемус.
- …Благодаря простому народу, который вынес все тяготы войны на себе! У нас и так инфраструктура и промышленность из-за войны развалилась, а людей вообще… Слово сказал против короля - в тюрьму, шаг в сторону – расстрел! Ну разве так можно?
Остальные заключенные негромко поддержали его. У Ритемуса после таких пафосных речей сложилось впечатление, что этот блондин - просто один из агитаторов, которые и сами не слишком верят в то, что говорят, но он высказать накипевшее
- Наивный, - скривился стражник. – Сходил бы, почитал на досуге что-нибудь полезное, вместо того чтобы на митингах орать, а лучше бы самолично занялся восстановлением этой самой инфраструктуры, - и посуровел, - а то как орать – так все молодцы, а как работать, так желающих нет! И не будет вам никаких поблажек, пока не успокоитесь.
- И все же, почему ты на стороне короля? – не унимался неудавшийся революционер.
- Потому что я по эту сторону решетки, - широко улыбнулся в издевательской ухмылке Ритемус, и тут в дверь постучали. Снова пришел Таремир:
- Я тебя заменю на шесть часов. Начальник разрешил, но пригрозился, что не больше шести, иначе еще четыре дня здесь просидишь.
- Спасибо, - душевно похлопал по плечу его Ритемус и ушел в комнату отдыха. Не снимая фуражки и кителя, он повалился на кушетку и сразу же заснул.
***
Проспал он почти восемь часов и проснулся от далеких хлопков. Некоторое время он не мог перевести взгляд с карманных часов, и, преодолев оцепенение, побежал в свой отсек. По пути никого из старших по званию он не встретил и без проблем добрался до своего блока. Открыл ему Таремир, который успокоил его, сказав, что начальник и не думал появляться, и отвел в сторону.
- Еще просил передать, что через пятнадцать минут сборы. Мы с тобой в списках. Нас, похоже, на усиление полицейским хотят бросить.
- Как? Мы чем можем им помочь! – удивился Ритемус. – Нас хотят бросить на подавление или для массовости?
- А черт его. Я думаю, для массовости. Подержат в тылу и отправят обратно.
Раздалась серия гулких хлопков, и теперь до Ритемуса дошло:
- Он все-таки ввел войска? - спросил он, обливаясь холодным потом.
- Да, час назад прибыли первые армейские подразделения, скоро они начнут разгон демонстрантов с применением огнестрельного. Говорят, якобы из пулеметов косить будут, но мне с трудом верится, что до этого дойдет.
Ритемус стремглав побежал в оружейную, где уже заканчивали раздачу винтовок и кирас. Для охранников проводили скудный инструктаж, затем их спешно разбивали на подразделения и тут же сажали в конные экипажи и грузовики, набивая ими телеги и кузова до отказа, и вывозили из-под тюремных ворот, украшенных белыми флагами с черным драконами – символом королевского дома, и везли в город. Несколько километров предместий не предвещали ничего необычного – все те же полупустые улицы, богатые дома зажиточных граждан, чистенькие дворы и одинокие встречные экипажи навстречу – то же, что Ритемус видел несколько дней назад. Лишь недоуменно-испуганные лица немногочисленных прохожих, пялящихся на колонну, позволили закрасться сомнению в мысли Ритемуса, начавшему было склоняться к тому, что не все так плохо. Со стороны городского центра по небу потянулись толстые борозды густого дыма.
Скоро улицы совсем опустели – горожане передвигались только поодиночке, бегом, от дома к дому; их место заняли конные патрули и посты полицейских на перекрестках. Из окон беспокойно выглядывали мужчины и женщины, прикрываясь занавесками, и стоило только перевести на них взгляд, как они исчезали; матери спешно уводили домой детей, выбежавших на улицу, оставшись без присмотра. Затем появились разобранные баррикады – самодвижущиеся экипажи, кареты, мебель, кровь на брусчатке дорог и стенах, выломанные двери, выбитые стекла, и это окончательно смутило Ритемуса. К тому же его коллеги негромко переговаривались между собой, споря, будут ли стрелять по гражданским или нет, и бросят ли их, тюремную охрану, к дворцу. Эти разговоры здорово действовали на нервы, и без того нагнетая обстановку.
Их везли по окраинам; некоторые районы оставались абсолютно целыми и создавали минимальную видимость обитаемости их, но ближе к центру все опять приходило в запустение и хаос. Шум толп становился все ближе, одинокие выстрелы – все громче и чаще, голоса из репродукторов – все более хриплыми и усталыми, и сквозь этот бедлам их привозили к полицейскому участку, выдавали стальные каски, почти идентичные с армейскими, и тяжелые алюминиевые щиты в половину человеческого роста, защищавшие разве что от ударов камней, и везли дальше к линии боестолкновения.
Теперь Ритемус и его товарищи выглядели совсем как полицейские – униформа тюремщиков и стражей закона была идентичной, с той лишь разницей, что нашивки на кителях и кокарды на фуражках обозначали представителей разных организаций, но кирасы и шлемы полностью скрывали и эти различия.
Пожалуй, на этом все самое страшное и закончилось. Тюремную стражу держали в тылу, и Ритемус лишь мельком мог рассмотреть, что творилось за пробкой из полицейских, намертво перекрывших узкую улочку. Впереди высились баррикады, из-за которых летели камни и бутылки с горючей жидкостью; последняя, впрочем, сразу затухала, но еще долго чадила отвратительным гагатовым дымом, выедающим глаза. Иногда кого-то все-таки задевало снарядами, и сквозь строй бежали санитары с носилками. Однако обе стороны оставались на своих местах. Ни бунтовщики, ни полиция не шли в наступление, ограничиваясь пропагандой и метанием в стан врага камней или гранат со слезоточивым газом. Через пару часов поступил приказ отступить, и на место защитников порядка заступил бронеавтомобиль. Ритемус сначала смотрел на редкое чудо военной техники с восхищением до тех пор, пока тот не принялся поливать баррикады свинцом. Из широкого ствола вырвалось несколько длинных очередей, и толпа с криками ужаса покинула укрепления, оставив несколько тел.
- Да разве так можно? – спросил кто-то. – Поверх голов дали бы сначала, что ли. Может, образумились бы…
- Черта с два, - ответствовал кто-то хриплым прокуренным голосом. – Не хотели жить и работать за короля, значит, будут умирать за него. Поделом им. Вот теперь, может, и протрезвеют.
Армейские саперы подорвали баррикады, и колонна солдат вслед за броневиком двинулась по улице. Толпы и след простыл – испуганным кучками людей в спину стрелять никто не стал, и затем тюремщиков вновь отвезли на место их работы, дав понять, что их могут задействовать снова.
На следующее утро им не пришлось никуда ехать, чтобы остановить революцию, – она сама пришла к тюрьме и осадила ее, – сотни людей стояли за заполненным грязью рвом, выкопанным две или три сотни лет назад и уже полузасыпанным, и кидали в бойницы высоких стен камни. Начальник был в растерянности – приказа сверху не было, и в качестве превентивной меры половину гарнизона в полном вооружении выгнали на стены, хотя численный перевес был явно не на стороне осажденных.
Здесь Ритемус впервые разглядел состав мятежного лагеря – здесь были как последняя чернь в лохмотьях – извечная опора всякой революции - так и вполне состоятельные люди в приличных костюмах, державшиеся довольно незаметно. У многих с собой были охотничьи ружья и револьверы, которые пока молчали, но он все более уверялся, что скоро зверь будет спущен с цепей. Внизу, у входа в центральный блок, бегал начальник и, останавливая чуть ли не каждого встречного, что-то громко и неразборчиво кричал прямо в лицо.
- В чем дело? – спросил Ритемус у подошедшего Таремира.
- Кажется, эти собаки кабель где-то оборвали, - гневно ответил тот, и Ритемус вновь покосился на клокочущую толпу. Единственный отныне путь сообщения лежал через нее, и теперь надежда была только на армейские части, которые почему-то молчали – за шумом толпы не слышались гулкие пулеметные очереди, что не смолкали всю ночь. Сам город чадил еще больше, словно весь его центр занялся одним огромным пожаром.
- Нехорошее у меня предчувствие… - сказал Таремир, словно оно было лишь у него одного, и еще сильнее стиснул винтовку до судороги в пальцах.
- Немедленно покиньте прилегающую к тюрьме территорию и расходитесь по домам! – зазвучали вдруг репродукторы подрагивающим голосом начальника. – В противном случае к вам будете применена сила! К тому же в ближайшее время сюда прибудут подразделения армии его Королевского величества, и вы точно поплатитесь за свое упрямство!
Это заявление вызвало еще большее брожение в массе. Откуда-то из толпы раздался сухой выстрел, ударивший в стену, затем еще один, еще и еще, и, наконец, под неспешную мелодию стрельбы вперед бросились десятки людей с лестницами, сорванными с пожарных экипажей.
Из рева вновь возник искаженный голос:
- Приказываю открыть огонь по нарушителям!
Ритемус направил мушку на людей, что держали одну из лестниц, и выстрелил, стараясь целиться в землю возле них, но то ли его рука дрогнула, то ли другая пуля достигла цели, и фигура возле мушки его винтовки упала на колени, а затем уткнулась лицом в землю и замерла. Толпа отхлынула вглубь заброшенного поля, распростертого перед тюрьмой, но скоро пошла на второй приступ, более молниеносный.
- Огонь! – теперь к дюжине лежавших после первого залпа тел прибавилось чуть ли не полсотни. Несколько лестниц утонуло во рву, и теперь пыл мятежников заметно охладился. Однако далеко они уходить не собирались – расположились лагерем на пустыре и теперь разбивали палатки и жгли костры, направляя дым в сторону обороняющихся. Так продолжалось до самого вечера. Дошло до того, что защитники обессиленно садились на холодный камень под бойницами, нарушая всякие уставы. Впрочем, это никого не беспокоило – с вышек по периметру за толпой следили наблюдатели, и время войны давно прошло, чтобы кто-то сильно пекся о дисциплине.
Ритемус сел так, чтобы целиком видеть внутренний двор – ведь серьезная угроза исходила и изнутри. Заключенные могли вполне приступить к действиям, если бы знали, что творится за стенами их камер. Но ни суматохи, ни выстрелов в блоках слышно не было, и ближе к рассвету Ритемус позволил себе отойти и слегка вздремнуть под лестницей, предупредив соседа по позиции.
… К тому моменту, когда он проснулся, гомона толпы не было слышно. Вместо этого царила суматоха внутри лагеря – оборонявшиеся сбегали вниз со стен, чтобы укрыться под прочными постройками тюремных блоков. Позади в воздухе что-то свистело, а затем с грохотом разбивалось о стены, заставляя содрогаться их вместе с землей.
- Как ты можешь спать, здесь уже две минуты пристрелка ведется! Еле тебя нашел! – озлоблено крикнул появившийся из пустоты Таремир.
- Так почему все только сейчас бегут? – еще не проснувшись до конца, спросил Ритемус.
- По радио передали – на сторону мятежников перешел один пехотный полк, и к нашему несчастью, он оказался недалеко от нас!
- Это что же получается, гражданская война? – со страхом воскликнул охранник из соседнего блока.
- Надеюсь, пока нет, - но Таремир, явно и сам не верил своим словам. Собрав людей поблизости, защитники выждали перерыва в обстреле и бросились бежать внутрь ближайшего блока.
Снаряды били по внешним стенам, чтобы пробить дорогу осаждающим, и все чаще перелетали, попадая в блоки, но сооружения еще какое-то время держали натиск. Скоро Ритемус услышал низкое уханье, и невидимые руки, бившие молотами по зданиям, в несколько раз увеличили мощь ударов. Перекрытия начали протяжно стонать, и тюремщики бежали все дальше по коридорам, надеясь уйти от смерти, пока шальной снаряд не ударил прямо над ними, пробив крышу и похоронив людей под тяжелыми бетонными плитами.
…Сверху давило что-то огромное, не давая даже вздохнуть, и тело насквозь пронзала боль от сведенных мышц. Свободной оставалась лишь одна рука, но она была слишком слаба, чтобы приподнять тяжелую дверь, лишь чудом не упавшую всем весом, а сползшую по стене, и едва придавившую бессознательное тело. Он попытался позвать на помощь, однако грудная клетка тоже была стиснута меж жерновами, и наружу вырвался слабый хрип. Снаружи все было относительно тихо, и Ритемус принялся колотить металлическими пуговицами на рукаве об железную обшивку, издавая резкий звон, и это быстро утомило его. Внезапно он почувствовал, как за рукав его что-то дернуло, и смог разглядеть через щель руки и белый костюм.
- Сейчас, подожди, подожди, - шептал, как мантру, голос, и обитая металлом плита немного приподнялась. Ритемус, полоз к краю, и, выбравшись из плена, готов был поблагодарить своего спасителя, как у него отнялся дар речи, когда он понял, кто стоит перед ним. Это был заключенный из его отсека, тот самый, в шляпе и белом костюме, а теперь и с бежевым потертым чемоданом, с которым его сюда привели, и еще одним человеком пожилых лет в рабочей одежде. Они долго смотрели друг на друга, пока Ритемус не выдавил из себя одно-единственное слово.
- Зачем?
- Все мы люди, - скороговоркой выпалил арестант и увлек за собой охранника. Тюремный блок был словно изгрызен гигантскими крысами: в стенах, в полу, в потолках зияли огромные дыры. Все было перевернуто вверх дном, и вместе с ними к выходу устремились десятки заключенных, которые не обращали на его облачение никакого внимания, и ни одного охранника. Ритемус почувствовал, что ему тяжело бежать в кирасе, и сбросил ее с себя на ходу.
- А где вся стража? – спросил он у белого костюма.
- Нет ее. Кто убежал, кто погиб, - безразлично ответил тот. – И китель ты лучше б тоже снял.
От кителя, впрочем, остались одни лохмотья – рукава висели на нескольких нитках, полностью обнажая белую рубашку под ней, полы оторвались, а спина и грудь покрылись таким слоем пыли, что было не удивительно, что на него никто не обратил внимания. Ритемус отбросил ее в сторону, и в мозгу его вспыхнула мысль:
- Спасибо, конечно, но я не могу бежать с вами. Мне нужно найти своих товарищей!
- Вот же упрямец! – схватил его за рукав белый костюм. – Я ведь сказал - они убежали! Через эвакуационный ход под болотом! Только путь ко нему завалило. А те, кто пытался нас остановить, либо убиты, либо заперты в уцелевших камерах и охраняются! Ты не сможешь их освободить, поэтому молись, чтобы они были за пределами тюрьмы!
- Так и быть, - буркнул себе под нос Ритемус. Он мог бы попытаться найти Таремира, но в здешнем хаосе он скорее погибнет сам напрасно, и потому бросился вслед за своими спасителями. Во внутреннем дворе царила еще большая суматоха – здесь соединялись несколько потоков из разных блоков и устремлялись через открытые ворота и бреши во внешних стенах по опущенному мосту на свободу. Техники и лошадей не было, в стороне заключенные толпились вокруг сваленных в кучу винтовок и револьверов, пытаясь выхватить из них оружие для себя, а на брусчатке лежали тела убитых с обоих сторон, а охранники, к тому же, были разорваны на части – людьми или снарядами, было не разобрать. Репродукторы теперь вещали молодым, хорошо поставленным голосом, и обещали свободу и неприкосновенность тем, кто не станет препятствовать освобождению невольников.
Ритемус на мгновение остановился, подумав, что за воротами его ожидает вооруженная чернь, что осаждала крепость вчера, либо тот самый мятежный полк, но его спаситель заметил это и вновь потянул за собой:
- Там никого нет! Восставшие войска обстреляли не только вас, и, похоже, по случайности лагерь, поэтому они разбежались.
Действительно, на пустыре виднелись только мелькающие тюремные робы узников, обиравших опустевший лагерь, где среди разорванных палаток и огромных воронок лежали десятки бездыханных тел, на которые никто не обращал внимания. Но тут пожилой спутник блондина, назвав его господином, что-то негромко сказал, и тот потянул Ритемуса в сторону – прочь от города, в близлежащий лес, куда бежало не так много людей, а позже тот понял, что снова обманулся: белый костюм достиг конца крепостной стены и повернул за угол, к болотам, которые как раз и обусловили место постройки тюрьмы – с трех сторон она была окружена рвом, с четвертой – топями, пройти по которым было почти невозможно.
- Мы же утонем! – воскликнул Ритемус и остановился.
Пожилой мужчина обернулся и со скрипом в голосе сказал:
- Не утонем, я дорогу знаю. Просто иди за мной и не отходи в сторону ни на шаг.
Ритемус тяжело засопел, потоптался на месте, и пошел за ними. Он по-прежнему ничего не соображал от тупой пульсирующей боли, сверлящей голову, и сознавал, что, если бы не его проводники, он не смог бы даже выйти за пределы блока живым. Временами, на несколько мгновений, его посещали смутные сомнения насчет поводов его спасения этим человеком в белом костюме, вслед за которыми приходил страх, что тот оставит его на непроходимых болотах, однако тот постоянно оглядывался, чтобы посмотреть, не оступился ли тюремщик. Ритемус послушно следовал по тропе, лишь иногда выглядывающей из-под воды мелкими островками суши, и заплетающиеся ноги словно сами выбирали место для следующего шага. Пот заливал глаза, грязь и мошки налипали на его лицо и руки, и все чаще казалось, что он не выдержит и упадет. Так и случилось – споткнувшись, он полетел вперед, и дурно пахнущая жижа сейчас же крепко схватила его ноги до пояса. Забыв о мерах предосторожности, он начал вырываться, делая только хуже – загнанный страхом и усталостью разум спрятался где-то в темном углу, оставив действовать инстинкт самосохранения, из-за которого Ритемус начал погружаться еще быстрее.
- Сказано же было! – по голове Ритемуса ударила толстая коряга, за которую он судорожно вцепился. Найдя ногами опору, он оттолкнулся, и выбрался на твердую поверхность, тут же получив пару отрезвляющих оплеух.
- Очнись, ради всего святого! – зазвучал голос сквозь пелену. – Мы должны идти, слышишь?
Глаза сильно щипало, и он бежал почти на ощупь, повинуясь движениям руки, схватившей его за манжету. Как долго он бежал, потом вспомнить он не мог – казалось, что переход болота занял многие часы, хотя на самом деле прошло лишь несколько минут. Наконец рука отпустила его, и он упал на влажную траву, пахнущую болотной тиной, жадно глотая провонявший испарениями воздух.
- Отдыхай, - сказал голос с тяжелой одышкой, - Здесь нас никто не достанет.
Ритемус не помнил, спал ли он, дремал, и сколько пролежал так, прислушиваясь к окружающим звукам. Очнулся он от знакомого свиста – черные мошки тяжело падали на тюрьму сверху, поднимая ввысь столб обломков и пыли. На его глазах исчезала еще одна часть прошлого, напоследок разыгрывающее собой одновременно ужасное и захватывающее зрелище – оно буквально взрывалось, рассыпалось вместе с настоящим и будущим, которые становились все более призрачными - но отвести взор от него было невозможно, потому что на этом время будто бы доходило до некой грани, за которой была лишь мутная подергивающаяся пелена, под чьим покровом прятались не имеющие очертаний силуэты.
- Я знал, что королевские войска рано или поздно дойдут сюда, - сказал белый костюм. – Революционеры все еще слишком слабы. Кстати, как тебя зовут, охранник?
- Ритемус, - выдохнул тот, не пошелохнувшись и не открыв глаз, - И не надо меня звать охранником. Я больше таковым не являюсь, и, если победит революция, охранять мне будет нечего. А как твое имя?
- Люминас, - без тени стеснения ответил тот.
- Что же сподвигнуло встать вас на сторону революции, Люминас? Вы не слишком похожи на тех, что ратуют за свержение короля, да и не лезут обычно такие люди в политику, потому что понимают ее ничтожность.
- Король немощен, а его окружение продажно. Нужна новая кровь, которая будет знать, чего хочет народ, и пусть на какое-то время, но стране будет предоставлен резкий скачок развития.
- А новое правительство? – усмехнулся Ритемус. - Вы ведь погрязнете в борьбе за власть. Кровопролитие будет долгим.
- Это естественный отбор, друг мой. А теперь нам лучше идти, потому что снаряды перелетают все чаще.
Действительно, свист снарядов обрывался все ближе, оканчиваясь негромким разрывом, которого Ритемус уже научился не страшиться. Он медленно встал, отряхнулся, и поплелся вслед за Люминасом и его проводником, теряющимися между деревьями.
- И все же, Люминас, зачем вы меня спасли? – спросил бывший тюремщик, уворачиваясь от распрямляющихся за ведомым ветвей.
- Хороший вопрос, - задумчиво сказал он. – Не мог я пройти мимо вас, который, быть может, доживал последние минуты своей жизни под этой глыбой, даже несмотря на то, что мы принадлежим к разным лагерям.
Больше он ничего не сказал. Они все шли через светлый весенний лес, молчаливый и не колеблемый внешними раздорами. Ритемус тщетно пытался вспомнить, когда он в последний раз прогуливался в лесу, и помнил лишь, что это было в молодости, задолго до войны. Скоро молчание стало невыносимым, и он сказал:
- Почему именно сейчас желто-черные начали активные действия? Разве в конце войны или сразу после ее окончания революционеры не имели больше шансов захватить власть?
- Пытались, - признался Люминас, - Но всем наши идеи были безразличны, как и вам. Они тоже хотели покоя, и ничего больше, и только через год-два они поняли, что лишения, существовавшие до войны, никуда не делись. Налоговое бремя лишь усилилось, продовольствие – карты ведь отменили только через год после войны, и сейчас с ним перебои, рабочий день по-прежнему одиннадцать часов. Продолжить список?
- Со временем это будет исправлено, - устало ответил Ритемус, предчувствовавший жаркие идеологические дебаты. – Если вы считаете, что сможете ускорить этот процесс, то ошибаетесь – сначала введете восьмичасовой день, а затем сами будете закручивать гайки.
- Быть может, кровопролития удастся избежать, - предположил Люминас. – В армии очень много наших сторонников. Они ведь прошли через горнило войны и точно осознали, насколько были ложны все обещания короля.
- Будущее невозможно предугадать, - ответил Ритемус, и добавил зачем-то, – А армия у нас никогда особой военной мощью не отличалась.
- Вот видите! Монархии достаточно поддержание армии в таком состоянии, в котором последняя не имела бы сил для захвата власти. Вот вы, Ритемус, вы воевали?
- Да.
- И я тоже. Полтора года на Н-ском фронте до ранения. Чего же вас лишила война?
- Всего, - мертвым голосом ответил охранник. – Но этого меня лишила война, а не король.
- Но ведь именно он дал повод к началу этой войны! Сколько провокаций было произведено за два последних мирных месяца, помните? Он видел и знал, что уровень его влияния стремительно падает, и за счет маленькой победоносной войны решил восстановить репутацию. Что ж, ненадолго это ему удалось сделать.
- Зато мне выдали квартиру как служащему государственной структуры, - с ехидцей соврал Ритемус, не меняя тона, решив испытать собеседника.
- А ведь в ней до вас жил такой же солдат, как вы! – парировал революционер, у которого в кармане хранились все ответы на подобные вопросы. – Учитывая потери, это и неудивительно…
Но настроение Ритемуса внезапно изменилось:
- Люминас, прекратите немедленно. Вам не удастся переманить меня на вашу сторону, сколько не пытайтесь. Я, конечно, благодарен вам за спасение, но будет лучше, если мы расстанемся в скором времени. Более того, я не принадлежу ни к одному из лагерей.
- Так не бывает, - помотал головой тот, - Вы не сможете уйти от войны, потому что она сама вторгнется в вашу жизнь, и вам придется выбрать сторону.
- И куда же вы идете?
- Мы? Скоро поедем в Элимас! – торжественно сказал Люминас. – В колыбель революции! Может, и вы с нами?
У Ритемуса едва не подкосились ноги. Элимас, третий самый крупный город в стране, далеко на юге, где были организованы первые революционные ячейки. Еще до войны там происходили брожения среди народных масс, а нынешнее положение дел было не сложно себе представить. К тому же, между столицей и Элимасом было большое расстояние, и если до войны преодолеть его было непросто, то в сложившихся условиях это почти невозможно.
- А если там бои? – осторожно спросил Ритемус. Никуда ехать он не собирался.
- Если там бои, - строго повторил Люминас. – Мы узнаем об этом задолго до того, как приедем туда. Но, надеюсь, все правительственные войска уже выбиты оттуда, либо перешли на нашу сторону.
У Ритемуса осталось еще много вопросов этому напыщенному индюку, вздумавшему, что он может в одиночку помочь бунтарям одержать победу. "Нашелся герой, - подумал он, - не пройдем мы и пятидесяти километров, как его снова арестуют". Он уже вынашивал в голове план: как только он выйдут на первую попавшуюся дорогу, он немедленно побежит прочь от этого сторонника утопизма туда, где есть королевские войска. Нет, не потому что он симпатизировал королю, потому лишь, что, когда он придет с арестантом к бунтарям, тот немедленно выдаст его, и тем самым откроет свой список заслуг перед своими собратьями первым "благим" делом. Но нетерпение было сильнее. Взор его что-то манило посмотреть назад, пока еще было время; иногда он даже замедлял шаг, и тут же ускорялся, когда ему казалось, что Люминас замечает его бегство, однако скоро он вспомнил, что обратная дорога будет много опаснее: даже если он проберется через болото или обойдет его, то окажется среди шаек сбежавших арестантов, которые быстро пустят ему кровь. К тому же позади еще отзывался слабым эхом грохот снарядов – путь назад был определенно отрезан.
Впереди, все громче и громче с каждым шагом, ревели моторы и отчетливо отбивали дробь лошадиные копыта, скрипели несмазанные колеса телег и перекрикивались неразборчивыми голосами водители и извозчики.
- Пришли, наконец, - устало сказал Люминас, вытирая ладонью пот со лба. Его дорогой костюм совсем пришел в негодность – покрытый пылью и выпачканный в грязи, он еще и порвался во многих местах, превратившись в ворох лохмотьев. Его "слуга" тщетно стряхивал с него пыль, но Люминас отмахивался, мол, бесполезно.
Неподалеку, из-за кустов можжевельника, донеслись знакомые голоса. Ритемус сделал несколько шагов в ту сторону, но обернулся назад – странная пара арестантов исчезла, напоминая о себе удаляющимся в сторону шоссе шелестом ветвей. Сам он остолбенело смотрел им вслед, удивленный странным поведением этих странных людей.
- Да и черт с вами, - махнул он рукой и пошел на звук голосов. Из неприметного доселе проема, похожего на погреб, выходили люди в оборванной и грязной форме тюремной охраны. Появление Ритемуса они встретили дружным удивленным возгласом. Выбраться удалось далеко не всем, и когда последний человек вышел из люка, а двустворчатая дверь захлопнулась, Ритемус с сожалением понял, что Таремира здесь нет. Помянув добрым словом погибших, тюремщики направились к дороге – ровно той же тропой, которой ушли двое спасителей Ритемуса.
***
Он вернулся к себе домой. На изуродованных бунтом улицах, чьи шрамы усердно залечивали их жители, вставляя новые оконные рамы, которые затем заклеивали крест-накрест лентами клейкой бумаги, и закрашивая выщерблины в стенах краской, столкновений между сторонниками короля и мятежниками почти не было; нечто громыхало на юго-востоке столицы, откуда до тюрьмы было рукой подать. Поднявшись на свой этаж, он нашел ключи от дома в заднем кармане брюк, и даже впервые улыбнулся за эти дни.
Его дом судьба уберегла от разрушений, и, открыв дверь, он вошел в свою прилежно убранное, но запыленное за несколько дней его отсутствия жилище, представлявшее собой небольшую однокомнатную квартирку, которой ему было вполне достаточно. Убедившись, что ничто не исчезло, он заперся изнутри на все замки и принялся упаковывать все, что ему было дорого и все самое необходимое, что пригодилось бы в бегстве из этого покинутого богом места. Таких дорогих ему вещей было совсем немного – несколько семейных фотографий, которые он взял из дому почти семь лет назад на войну; они дарили ему душевное спокойствие, когда он коротал время в блиндажах во время вражеских артиллерийских обстрелов, и во время боя – одну из них он почти суеверно носил в нагрудном кармане в самодельном тонком жестяном футляре, а когда бои приняли ожесточенный характер, он оставлял их с личными вещами, чтобы ненароком их не пробило пулей и в случае его смерти их можно отправить родным. Как раз в одном из боев без медальона его тяжело ранили, и долго он связывал эти вещи, но фотографий с собой он больше не носил – ему они были намного дороже собственной жизни.
До войны Ритемус жил в приграничном городе, в Севелласе, и ее пришествие лишило его всего, что он создавал многие годы. В первые же дни сражений его забрали на фронт, и почти через два года, после тяжелого ранения в ногу, из-за которого ту едва не ампутировали, его перевели в тыл на охрану лагерей военнопленных. К тому времени он знал, что в ходе боев от его родного города ничего не осталось, и часто писал письма семье, которую должны были эвакуировать вглубь страны, но ни разу не получил ответа. Лишь к концу этой долгой и изматывающей войны, для победы в которой страна положила все свои силы, он узнал, что никто из его домочадцев не выжил – одна из вражеских армий прорвала оборону и обстреляла окраины города, разгромив жилые районы, пункт эвакуации с беженцами и военную часть рядом, а также убив многие сотни солдат и гражданских. Где-то там, под завалами, остались его жена и два ребенка, которых затем перезахоронили на городском кладбище.
Таремир, друг еще со школьной скамьи, взял его под свое крыло и перебрался со своей семьей в столицу, Реселлан, где можно было прокормиться. Но лишь через несколько месяцев поисков ему удалось найти место… в тюрьме. Так Ритемус, памятуя свой опыт последних годов войны, занялся прежним делом - презираемой, но нужной в нынешние темные времена профессии тюремного надзирателя.
Но все это в прошлом.
Подолгу рассматривая каждую из фотографий, он сложил их в футляр, который обернул в шелковый платок, еще одно, последнее напоминание о семье, и подумал, что ни в чем больше не нуждается, однако все же сложил в армейский ранец чистое белье и консервы.
- Остальное может лететь к черту, - громко сказал он сам себе вслух, проходя мимо небольшого шкафа с книгами, которые ему удалось наскрести за свою небольшую зарплату и граммофона с несколькими пластинками с произведениями классиков, который скрашивал его одиночество, и открыл окно. Он не закрывал его следующие два дня, чтобы лучше слышать, что происходит на улице. Сначала он твердо решил не выходить на улицу ни при каких обстоятельствах, и весь день провел в совершенной апатии к окружающему. Его совершенно не страшило то, что за ним может прийти полиция, наверняка считавшая, что его нет в живых, и до вечера слушал граммофон и читал. Электричество часто отключалось, а когда оно было, напряжение в сети было очень слабым, и Ритемус сидел у подоконника так, чтобы на книгу падало достаточно света, одновременно, чтобы случайно не посмотреть наружу. Почему-то этого он боялся больше всего, словно внизу бушевало море лавы, которое может учуять его нечаянный взгляд и затянуть под свой огнедышащий покров. Так он и сидел, слушая, как где-то вдалеке редко стреляют. Другие звуки словно боялись появляться – только иногда слух улавливал, как внизу по дороге цокают копыта, звенят уздечки и бьют по брусчатке железные обручи колес телеги, или еще реже – стремительно жужжит майским жуком автомобиль, в считанные секунды пробегая улицу до перекрестка. Еще были шаги – короткими перебежками они стучали от одного дома к другому, иногда замирая, словно в испуге, но не было голосов. Не было привычного гомона десятков и сотен голосов, и это было заметнее всего.
Солнце постепенно садилось, и Ритемус снова щелкнул выключателем. Света снова не было. Вдруг в дверь постучали два раза, и сердце у него замерло. Он подошел к двери и громко спросил, кто там. Ему ответил женский голос – соседка снизу, она же домоуправительница.
- Какое счастье, Ритемус, что вы здесь, - бормотала она, сцепив пальцы у груди, словно в молитве. – По городу пошли слухи, что тюрьму разбомбили и все погибли. Думала, не увижу.
Зрачки и руки у нее сильно дрожали, и она почти что выдавливала из себя слова.
- Действительно, тюрьму обстреляли, но мятежников разогнали, теперь там военные и полицейские части. Нас заставили покинуть ее, теперь жду, когда придет приказ, - скороговоркой сказал он первое, что пришло в голову, и старушка закивала головой.
- Так что случилось? – спросил он.
- Понимаете, Ритемус, телефон давно не работает, и я не могу дозвониться до племянника – он должен был прийти от меня домой два часа тому назад. Вы сможете сходить за ним? Прошу вас, Ритемус, остальные отказались, мол, из-за того на улице стреляют… А если его убили? – и захныкала.
Ритемус потупил глаза и в душе стенал: как и отказавшиеся, он многое бы отдал, чтобы не выходить на улицу.
- Надеюсь, он был не один?
- Нет, конечно. С отцом, но они так и не позвонили, и даже не прислали голубя, как они делают, когда нужно срочно что-то передать.
- Хорошо, дайте адрес, и я схожу, - пересилив себя, выдохнул он.
- Спасибо, Ритемус, я вам обязана…
- Не стоит, госпожа. Возвращайтесь в квартиру, - выпроводил он ее и закрыл дверь. Ему хотелось плюнуть с досады на пол: тащиться под вечер куда-то в стреляющем городе – наименьшее из удовольствий. Он накинул пальто, положил в карман револьвер, надел старую широкополую шляпу, взял у старушки листок бумаги и спустился на овеянную холодным ветром улицу.
Дом, адрес которого был написан на клочке, находился всего лишь в пяти кварталах отсюда. Едва его взгляд упал на буквы, он вдруг вспомнил про Таремира. Где он сейчас? "Проведаю мальчика и зайду к Таремиру", - подумал он. Дом давнего товарища был неподалеку, поэтому опасности путь не должен был представлять. Он пошел вниз по улице и внимательно разглядывал странно пустые улицы. Фонари и окна не горели, и единственным источником света служило падающее за крыши домов солнце. Единственное, что успокаивало сердце – отсутствие всякого мусора и надписей на стенах, хотя через пару кварталов оказалось, что это далеко не так – двое дворников отмывали с кирпичной стены гротескное изображение Его Величества со свиными ушами и заплывшими от жира щеками, нарисованное углем. Ритемус едва не рассмеялся – именно таким король и представал в его мыслях – и тут же окаменел лицом, вспомнив, кем оно нарисовано. Еще через полквартала он увидел полицейский грузовик, в который хранителя порядка пытались затащить молодого человека, поносившего, на чем свет стоит, короля и самих полицейских. Наконец один из них ударил его палкой по горбу, и человек мгновенно осклабился и повис на руках, после чего его легко заперли в кузове, и машина унеслась прочь. Вскоре он увидел знакомо блестящее в темноте пятно – лужа крови засохшей кляксой застыла на тротуаре, сохранив отпечаток человеческого тела, а на перекрестке санитары несли из дома к медицинской карете носилки с потерявшим сознание человеком – голова того безвольно моталась из стороны в сторону, как болванчик, а с рук капало что-то темное. Раненого вышел провожать весь дом, и даже когда карета умчалась, люди стояли и перешептывались.
- Живой? – спросил Ритемус у молодого человека, стоявшего с краю.
Сперва он не обратил внимания на вопрос, словно был погружен в беспамятство, и вдруг встрепенулся, увидев рядом человека.
- Что, извините? Ах, да, он жив.
- Что с ним случилось?
- Двадцать минут назад здесь стреляли полицейские и мятежники. Что они тут делали, ума не приложу – за все время в нашем районе ни одного выстрела не слышал. А он как раз оказался на улице, и в него попали две шальные пули - в живот и плечо. В больнице его не взяли, потому что там было много умирающих, и пришлось вести его домой. Только сейчас приехала карета, как видите. Чудо, что он вообще выжил.
- Действительно, - пробормотал Ритемус и сжал вспотевшей рукой рукоятку револьвера. Нужный ему дом был следующим. Занавешенное толстой шторой окно квартиры, где жил племянник домоуправительницы, светилось мягким оранжеватым светом. Звонок не работал, и он постучался в окно. Створка открылась, и из-за шторы раздался голос:
- Кто там?
- Я от госпожи Матринии. Ее племянник дома?
В оконный проем высунулась мужская голова:
- А, это вы, господин… Ритемус, - сказала она, с трудом вспомнив имя. – Да, все хорошо, он дома. Скажите ей, что у голубя сломано крыло – мальчишки подстрелили его из рогатки несколько дней тому назад.
- Хорошо, я передам. Доброй ночи.
- Подождите, Ритемус, - окликнул его голос, взволнованно дрожа и сбиваясь. - Быть может, вы подождете до утра? Уже вечер, и безопаснее будет подождать до утра! – повторил он чуть громче.
- Чтобы у госпожи Матринии совсем разорвалось сердце?
- Ах, да… Храни вас Господь.
- Доброй ночи.
Дом Таремира находился на окраине спального района, и там бунт напоминал о себе все чаще – здесь были и разбитые стекла, и разрисованные стены, и частые пятна крови на тротуарах, но и людей, с опаской двигающихся вдоль домов, тоже было больше, как и мусора – разбитые бутылки, обрывки бумаги и клочья одежды. Ритемус изо всех сил застучал латунным кольцом о дерево, та приоткрылась, и из-под цепочки выглянуло старческое лицо. Ритемус поприветствовал его и спросил, где находится Таремир. Старик ответил, что его нет дома.
- А электричество включили? – и после положительного ответа попросил позвонить. Тот впустил его, и Ритемус набрал больницу. Спустя десяток попыток на том конце провода ему ответили, что за сегодня из тюрьмы поступили полсотни человек, но человека по имени Таремир среди них нет, а под его описание можно подвести не одну сотню людей. Ритемус положил трубку, нацарапал записку на бумаге и попросил хозяина дома передать ее жене Таремира. Сказать лично о том, что он выжил, а Таремир пропал без вести, у него не хватало смелости.
Обратный путь выдался без приключений, и, успокоив домохозяйку, он пришел домой, и, быстро раздевшись и не поев, упал в кровать, чтобы на время забыться.
На второй день жизнь в городе немного пробудилась за счет репродукторов, которые, сильно треща и кашляя, вещали о наборе добровольцев в отряды ополченцев, должных стать опорой полиции и королевских военных сил в городе. За службу обещали неплохое вознаграждение и паек, но Ритемуса интересовало не это. Весь вечер его мучали размышления о том, что страну вновь ждет война, и что ее нужно предотвратить. Его больше ничто не держало здесь, и он решил вновь вернуться в армию. Он был готов отправиться сегодня, но до позднего вечера ждал звонка Таремира, и наконец его, дремавшего с книгой в руках, разбудила страдавшая бессонницей Матриния. Едва одевшись, он кинулся к телефонному столику на первом этаже.
- Ритемус, это Таремир, - скороговоркой заговорил знакомый голос. – Я знаю, ты меня искал. Все хорошо, но расскажу завтра. Ты в департаменте был?
- Нет. Предпочел лишний раз не выходить на улицу.
- Это верно, - нервно посмеялся тот. – С утра наведаемся в департамент, если его не спалили, а там увидим. Я думаю, все-таки в армию нас загребут, но что поделать.
- Ты можешь отпроситься, записаться в местную дружину, раз дети есть.
- Отсиживаться в тылу, пока ты на передовой будешь, я не хочу, - строго сказал Таремир, - Куда запишут, туда и пойдем.
Ритемус кивнул, будто бы собеседник мог это видеть, и попрощался.
Наутро, взяв свой ранец и уцелевшие документы, он направился к дому Таремира.
- Ритемус! - они поприветствовали друг друга крепкими сердечными объятиями и принялись торопливо рассказывать свои истории спасения из охваченной разрушением тюрьмы. Ритемус, разумеется, не упомянул в ней Люминаса. Рассказ о бегстве Таремира тоже имел интересные детали: их отпустили заключенные под честное слово, что никто из стражей не обратит против них оружия, на что те без промедлений согласились. Так они добрались до города, и, скрываясь от бушующих битв между королевскими войсками и повстанцами, переждали почти день в одном из подвалов на окраине города, прежде чем разбрестись по домам.
- Сколько ребят из нашего блока ушли с тобой? – спросил Ритемус.
- Никто. Видимо, только те, что с тобой были, и выжили, - покачал тот головой.
- А начальник?
- Его разорвали на моих глазах, - еще более скорбным голосом ответил Таремир, и спросил. – А ты уверен, что хочешь вернуться в армию? Ты ведь говорил, что не будешь стрелять в людей.
- Да, двух лет на фронте мне хватило сполна, да и остального тоже… - Ритемус вздохнул и чиркнул ногтем себе по шее. – За эти два дня я обдумал многое, и меня все мучает вопрос: ради чего тогда я… мы с тобой воевали тогда? Ради этого? - развел он руками. – Похоже, снова начинается война. Если я могу оказать пусть мизерную помощь, чтобы страна не развалилась окончательно, я сделаю, что нужно. Мне мало верится, что революционеры сделают что-то лучше. Тем более, мы с тобой у них популярности точно не получили бы, - и негромко засмеялся грустным смехом. – Да и терять-то мне в отличие от тебя нечего.
На трамвае они поехали в Пенитенциарный департамент. Фасад, как и предсказывал Таремир, пострадал – на плитку, подернутую выщерблинами от пуль, легла копоть. Внутри их ждала охрана в кирасах и при полном вооружении. Их пропустили в кабинет, где их принял уставший офицер, явно проведший без сна последние несколько дней.
- С нынешнего дня все исправительные учреждения и их сотрудники переходят под юрисдикцию военной полиции, - сказал минор-адъютант, иногда отрывая взгляд от бумаг, - так что вам путь либо в армию, либо в ополчение. Вам, - он сказал Таремиру, - поблажку, может, и сделают. Замечу, что король распорядился вчера жалование поднять всем армейским чинам в два-три раза, и, если это закончится без крови, вы вернетесь домой при неплохих деньгах и с отметкой в послужном листе, и карьера пойдет побыстрее. Но решать вам, - он выдал им несколько бланков с печатями и попрощался.
Ритемус и Таремир поехали в ближайший военный комиссариат. Нельзя сказать, что пункт военных сборов был забит до отказа, но на площадке перед ним было очень много людей, которые, судя по громким речам, шли воевать ради спокойствия в их стране, и среди них не было ни одного знакомого. Репродукторы вещали, что королевские войска выбили разрозненные группы мятежников, очистив от них всю столицу и пригороды, и крайне редкие выстрелы звучали до сих пор – это проводились обычные в военное время обыски, и Ритемус знал, что они будут звучать еще долго.
Ощущение дежавю захватило его полностью – годы назад он стоял так же у сборного пункта, но от большого количества добровольцев было не продохнуть: никто не мог терпеть того, что вероломно напавший враг топтал их землю. Над головой из репродукторов вещал король, благословляя их на борьбу с захватчиками, повсюду расклеивали красочные плакаты и транспаранты, которые должны были поднять боевой дух, маршировали по улицам мимо зевак, бросающих с восторженными криками сотни букетов на брусчатку, колонны солдат с оркестрами, играющими бравурные мелодии.
Но сегодня не было многого. Репродукторы неохотно вещали новости, крайне скупые по содержанию, на тротуарах вполне буднично проходили мимо на переведенные на военный режим предприятия люди; их было намного меньше обычного, вместо колонн по улицам слонялись разрозненные группы солдат, а вместо ярких домов вокруг выстроились побитые мрачные постройки, и наверху краснело от растворившихся дымовых столбов небо, в котором летали редкие аэропланы.
Однако Таремир лишь закивал головой в знак согласия и вдруг озарился идеей:
- Рит, давай позавтракаем в последний раз, как настоящие люди?
- Нет у меня никакого желания набивать желудки в такой ответственный момент, - проворчал Ритемус куда-то в пустоту. – Но, если ты голоден, можем устроить.
- Не забудь, что я пять дней пил один кофе с водой да чистый хлеб, а дома мне едва хватило поесть, пришлось бежать к знакомым, чтобы домашним хватило. И подумай, когда мы сможем отведать баранины или чего-нибудь из сладостей? Я рад был бы и спиртному, но в комиссариате это сразу заметят.
- Благоразумное решение, - улыбнулся Ритемус, и оба направились в ресторан неподалеку. Здесь они иногда собирались со своими товарищами-однополчанами, выжившими после войны, и вспоминали о тех временах. Некоторые витрины носил следы гнева бунтовщиков, внутри же было довольно чисто – между столами ходил хозяин и протирал полы.
- Здравствуй, отец! - поприветствовал его при входе Таремир.
- Таремир! – воскликнул тот – пожилой пухлый мужчина с лысиной, почти уничтожившей растительность на голове. – Вы будете моими первыми посетителями за несколько дней. Уходите в армию?
- Как видите. Принесите-ка всего самого лучшего, что у вас есть!
Он подал меню; Таремир решил устроить пир, набрал почти половину из имеющегося в списке, Ритемус поскромничал, и ограничился цыпленком с салатом. Уже при виде счета наевшийся до тошноты Таремир тихо зачертыхался, проклиная старого скупердяя и громко сказал правду:
- Все равно на войне мне деньги ни к черту, - и с великодушным выражением лица оплатил весь счет, отклонив предложение Ритемуса поделить сумму на двоих.
- Спасибо, отец, но больше так не делай, иначе спровоцируешь новый бунт, - сказал он, покидая тяжелым шагом зал. Хозяин заведения проводил их жадным взглядом, пересчитывая вырученные деньги:
- Что поделаешь, времена тяжелые отныне пойдут, - с плохо скрываемой искусственностью сожаления сказал он вслед им.
Очередь в приемные пункты быстро продвигалась – офицеры спрашивали удостоверения личности, а если их не было, то записывали сведения со слов бойца, - о проверке сведений забот было меньше всего, ведь они заняли бы непозволительно много времени, в течение которого могло случиться многое.
- Профессия? – спросил его офицер.
- Охранник в столичной тюрьме, - честно ответил Ритемус, которому вдруг показалось, что его могут направить на место прежней службы. Впрочем, ему было все равно – он пошел бы и в тюрьму, и на фронт с одинаковым рвением. Он протянул документы, и офицер с минуту вчитывался в них.
- Тюрьму штурмовали позавчера ночью, и от нее ничего не осталось, - ответил офицер. - К тому же, боюсь, официально вы числитесь погибшим, как и многие другие ваши товарищи. Мы исправим эту ошибку, если она есть, но навряд ли вас возьмут снова туда – часть отряда ополчения уже направлена на охрану здания, где теперь располагается тюрьма, и вы там будете лишним, потому каждый человек у нас сейчас на счету. Особенно такие, как вы. Все, что могу сделать, это отправить вас в относительно спокойное место, в Тиренар. Насчет долгосрочной переспективы… сказать ничего не могу, - сделал он выразительную паузу, свидетельствующую о том, что новости приходят неутешительные.
Ритемус кивнул, удовлетворенный ответом, и прошел дальше, слушая разговор офицера со своим товарищем.
- А вам, - сказал тот Таремиру, - у вас есть право остаться в здешнем ополчении, задачи у них куда легче, охрана и патруль зданий и улиц, но… формирование дружин на данный момент закончено, и пока придет приказ о формировании новых, вас могут тоже призвать на военную службу. Впрочем, - лукаво покосился он, - если у вас есть чем подкрепить свое желание перейти в ополчение, то я мог бы передать его куда следует.
- Нет, - выпалил Таремир и кивнул на Ритемуса, - запишите меня туда же, куда его.
- Дело ваше, - офицер подписал бумаги и поставил штампы.
После оформления документов бойцов отправляли на медкомиссию, далее выдавали оружие и форму, а затем выстраивали на заднем дворе. Ему повезло – униформа ему попалась точно по размеру, что всегда было редкостью, на Таремире же гимнастерка при каждом движении раздувалась пузырем, словно желая унести своего обладателя ввысь, сколько он бы ее не прибирал.
Затем их колонной, вооруженной, и не отягченной амуницией, колонной повели на площадь. Вся их колонна, как оказалось, состояла из участников войны, и потому там им выдали по несколько обойм к каждой винтовке, по фляге с водой, погрузили в поезд и отправили на фронт, без начальной военной подготовки, длившейся, по слухам, около двух месяцев.
Лишь вокзал, казалось, пережил эти несколько дней без ощутимых последствий для себя. После того как мятежников выгнали, желающих уехать стало намного меньше, и людей было немногим меньше, чем до начала революции. Лишь с фасада, который недавно отреставрировали и украсили хрупкими керамическими плитами, рабочие на люльках, свисавших с анфилады, соскабливали пятна грязи и заменяли пострадавшие плиты новыми.
Прохожие демонстрировали свое почтение очень сдержанно – один голос изредка выкрикивал: "Слава королевским войскам!", и тут же растворялся в шуме голосов и паровозных гудков, остальные же имевшие хоть каплю сочувствия, молча провожали солдат налитыми жалостью и неуверенностью потупленными взглядами: многие боялись, что их родные могли перейти на сторону революции, и кто знает - быть может, солдаты именно этой колонны убьют их при обыске или в бою?
Некоторых солдат провожали близкие – Ритемус, не в силах отвести глаз, смотрел, как на шею людям в военной форме вешаются ребятишки, как их целуют матери и жены, и, вспомнил, что его много лет назад тоже так провожала семья. Он помнил это расставание до мельчайших деталей: каждое проделанное движение, каждое объятие, каждую черту лиц его жены и обоих сыновей. Малыши несколько раз спрашивали его, скоро ли он вернется, и он неуверенное отвечал, что скоро, а затем спрашивали снова и снова по очереди, и тянулись к его шее, чтобы он взял на руки. Лимию он обнял лишь два раза – когда они пришли его провожать, и когда он с остальными уходил в вагон – она беспрерывно утирала бегущие слезы кружевным платком. Вместо слов у нее выходили одни всхлипы, и она вся дрожала, будто водная гладь, тронутая порывом ветра. После прощального поцелуя он развернулся, и на бегу оборачиваясь и размахивая на прощание рукой, ринулся с остальными в вагон, и когда состав тронулся, он еще долго наблюдал три фигуры, машущие ему вслед руками. Лимия взяла сына на руки, и тот махал материнским платком, беззвучно раскрывая рот. Скоро они затерялись среди пестрой толпы с поднятыми над головами плакатами и букетами, летящими вслед составу, но Ритемус продолжал смотреть назад, пока перрон и вокзал не исчезли из виду.
Сегодня, находясь в быстротечном плену воспоминаний, что довольно часто запирал его в своих темницах, он почему-то бессознательно начал шарить глазами по толпе, словно ждал, что его тоже сейчас придут провожать, но в голове вдруг вспыхнуло обжигающим пламенем осознание того, что он остался один, что никто не будет кричать его имя, а затем ждать его, и он вернулся в действительность. Из уголков глаз в нижние веки вдруг стала набегать влага, и чтобы никто не видел его слез, он вытирал их рукавом, делая вид, что ему жарко, хотя на улице было довольно прохладно. Единственным, кто все-таки заметил это притворство, был Таремир, стоявший вплотную к нему.
- Рит, не надо, ты ничего не сможешь изменить, - Таремир тряс его за плечо, приводя в чувства, и скоро Ритемуса вместо воспоминаний одолели угрызения совести – он не мог себе простить, что слезы выступили прямо на улице, среди сотен людей, толпившихся на перронах. Он не хотел верить, что в такой момент его оставило мужество; если он оставался один, то мог позволить себе расчувствоваться, но не сносил, когда это происходило на глазах у других, пусть те и не видели или им было все равно, ибо тогда подрывалась его вера в самого в себя – последнее, чем можно было гордиться, потому что все остальное сгинуло в прошлом.
Даже когда за ними стукнула нижняя створка раздвижной двери, и вагон тронулся с места, издавая несмазанными колесами визг, будто кого-то жестоко пытали раскаленным железом, а разбитый гудок возвестил о движении низким жестяным ревом, он не мог отделаться от навязшей на шестеренки в голове пустячной мысли. Срывалась с трухлявых досок, покрытых старой отслоившейся краской, густая пыль, а он сидел, забившись в углу, и не внимал чужим разговорам. Не найдя аргументов своей стеснительности, он убедил себя, что никто не видел, как солдат, защитник Родины, вдруг решил пустить слезу, и успокоился на этом, а затем перебрался поближе к окну, чтобы совсем отвлечься от печальных мыслей. Людей с ним было не очень много – все вполне комфортно устроились вдоль стенок на ящиках, и щебетали о предстоящих боях. Тотальной мобилизации как таковой еще не было, но правительство все равно объявило о наборе добровольцев в народное ополчение, которое должно было стать подспорьем армии, если той не окажется рядом в нужное время, и людей охочих до безвозмездной помощи своему государству было немного – в столице набралось две тысячи человек, и одну из них, укомплектованных старыми вояками, направили поближе к Элимасу, чтобы сдержать натиск бунтарей, если те вдруг решаться создать свою армию. Разговоры в вагоне велись в основном в положительном настрое – многие считали, что стоит лишь показать бунтарям штыки, да пальнуть поверх голов залпом, как те тут же разбегутся по домам, как тараканы, и забудут про свои революции, равноправия и прочий утопический бред. Были, впрочем, и те, кто опасался, что стихийные выступления постепенно перерастут в гражданскую войну, которая опустошит страну намного сильнее, чем война с фалькенарцами. Кто-то передавал остальным слухи, что еще несколько армейских частей перешли на сторону революции, кто-то рассказывал, что его родственник на стороне повстанцев, но он надеется, что не встретится на поле боя с ним и при первой же встрече перевоспитает его.
Больше ничего Ритемус не услышал – он мог улавливать только суть разговора, детали упрямо ускользали от него, сколько бы он ни вслушивался в смысл слов. Все его внимание было поглощено проплывающими мимо полями, на которых мирно пасся скот, лесами, небольшими полустанками в полузабытых деревушках. Что-то сильно отличало эту поездку от той, что была почти семь лет назад. Почти в таком же вагоне, забитом почти до отказа солдатами они быстро неслись, будучи решительно настроенными на борьбу с соседней державой Фалькенар, мимо таких же полей. Бывший тюремный страж упорно искал различия: что же отличало тот день от этого? Во-первых, тогда они ехали в другую сторону, к границе; во-вторых, тогда была абсолютно ясная погода, все цвело и пело, словно благословляя сынов своей страну на борьбу; В-третьих, почти семь лет назад косари и пастухи махали им вслед, что-то неразборчиво крича; в каждой деревушке, в которой они останавливались, их встречали всем населением, приносили хлеб и воду, мужчины пожимали руки, хлопали по плечу, женщины целовали их и обнимали, как родных.
Сегодня за этот пасмурный день ни в одном селении не встретил никто, кроме солдат, охраняющих склады, с которых сгружали провизию и боеприпасы; остальным до них не было дело, и Ритемус невольно чувствовал себя проклятым, и оттого ему невольно казалось, что все вокруг знают, что этот поезд везет солдат на гиблое дело. Когда Таремир, беседовавший с новым сослуживцем, подсел к нему и спросил, как он себя чувствует, тот ответил то, что думал:
- Почему, Таремир? Почему они не замечают нас? Разве делаем что-то совсем плохое? Ведь мы защищаем их от новой войны. Я ведь рассказывал, как было тогда…
- Да, рассказывал, - Таремир был призван чуть позже и отправился на фронт спустя год войны, когда та приняла позиционный характер, а потери в людях стали ощутимее. – Я ведь и сам все видел тогда, сам провожал на войну младшего брата, а затем ушел на фабрику. Просто все устали, Рит. От войны устали. Помнишь, как думали – с наскока сломим им хребет и погоним до столицы? Ничего не вышло. А это еще страшнее, когда брат на брата, сын на отца… Правильно люди говорят: лучше уж пять лет вместо трех в траншеях сидели бы, лишь бы новой войны не было. Камня на камне не останется, если мы во внутренних раздорах увязнем. Если так и будет, то любой может прийти и забрать наши земли, не тратя больших сил на это. К тому же, люди боятся: стоит выразить симпатию одной стороне, и другая сторона уничтожит их как врага, и никто не знает, когда и откуда их ждать: повстанцы могут объявиться прямо в городе, и здесь пока нет фронтов, чтобы знать точно, куда следует направить силы.
- Прямо по учебнику шпаришь, - на секунду улыбнулся Ритемус и снова поник, – но неужели они не понимают, что лучше обойтись малой кровью сейчас, чем потом – большой?
Лишь чуть позже он осознал кощунство своей мысли, и то, что он, и те, о которых он говорил, совершенно разные люди: у него не было никого, и ему нечего было терять, они же будут горько переживать утрату:
- По-другому ведь нельзя.
- Не поддавайся панике, - нарочито обнадеживающим тоном сказал Таремир. – Может быть, все утрясется. Это стадо без головы перед нами не устоит.
Ритемус хотел передать ему слова Люминаса о давней подготовке мятежа, но скрыл от него правду, чтобы не быть заподозренным.
- Предчувствие у меня все равно нехорошее, - сказал он, и разговор на этом закончился.
Чем ближе их поезд был к Элимасу, тем чаще они встречали потоки беженцев, которые забивали вокзалы, речные порты и дороги. Одни бежали из тех мест, куда занесло ветром искру революции, другие возвращались в те места, где она уже была потушена, и вкупе эти люди создавали чудовищные столпотворения. Когда их состав останавливался, Ритемус слышал, что эти голодные, гонимые страхом толпы дрались между собой, чтобы прочистить себе дорогу, и без вмешательства военных не обходилось. Он не слишком верил этим слухам, но понимал, что они на чем-то обязательно основывались, и ему казалось, что в ближайшем будущем, если все продолжится в том же ключе, так будет наяву.
В глубокую ночь, которой начинался третий день их путешествия, они достигли конечного пункта - городка Тиренар. Колонну выстроили на привокзальной площади, и здесь же ополченцам разъяснили их задачи. Пока что они исполняли чисто полицейские функции – патрулирование городских районов, проведение обысков, регулировка движения на перекрестках, охрана наиболее важных ведомственных зданий и так далее. Когда их отделения отправили по местам несения службы, Ритемус с облегчением и одновременно с тревогой заметил, что Тиренар еще ни разу не был охвачен беспорядками, что, впрочем, и означало, что выступления могут произойти и здесь, если превентивные меры будут недостаточно эффективны.
Так начались в целом спокойные рутинные дни. Утром жители обнаружили, что в городе стало еще больше военных, и сперва они смотрели на патрули с подозрением, посчитав, что причиной их появления стали повстанцы, которые собрали армию и на всех парах уже идут сюда, после чего народа на улицах поубавилось, однако после разъяснительных работ жизнь вернулась в привычное русло, а на патрульных смотрели уже благодарными взглядами, что льстило даже Ритемусу, который был равнодушен почти ко всему, что происходило вокруг. Очень редко из полицейских участков поступали сведения, что в том или ином доме проживают подозрительные лица, и Ритемус с товарищами обыскивал квартиру; чаще всего они ничего не находили, хотя несколько раз они действительно нашли пропагандистские листовки и несколько экземпляров огнестрельного оружия. При обысках обходилось без жертв – обычно ополченцам безропотно открывали двери, а тем, кто упирался, вместе с дверью выбивали и зубы, а затем упекали за решетку.
Новостей было мало – география восстания заметно расширялась, и об этом средства массовой информации говорили немного, а вот успешное подавление антироялистов в том или ином городе раздували до невиданных масштабов, и о положении дел непосредственно вокруг Тиренара не сообщалось, однако число военных вскоре стало пугать и самого Ритемуса. Постоянно приезжали офицеры, среди которых было много людей из инженерных войск, которые ходили группами, смотрели в бинокли в концы улиц, останавливались на перекрестках, показывали на какой-нибудь дом и громко разговаривали, вступая в дискуссии. Сомнений не было – выбирали место, где можно было так поставить заряд, чтобы надежно перегородить улицу завалом. Затем офицеры осматривали и сами здания, из верхних этажей которых иногда высовывались и спешно убирались винтовки наблюдателей.
- Скоро, поди, еще и колючую проволоку развесят, поставят блокпосты, и окопы вокруг города начнут рыть, - с иронией замечал иногда Таремир, наблюдая за военными, однако ирония его была напрасной – в Тиренаре ввели комендантский час, прибыли бронемашины, а на крышах обустраивались снайперы. Новости день ото дня были все хуже и хуже – повстанцы уже захватили несколько городов, а спустя почти месяц после приезда Ритемуса военным поступило донесение – повстанцы идут на Тиренар. Защитники быстро развернули укрепления, и ждали наступления орд черни, которую вполне можно смести с первого раза мощным ударом – подобные настроения только усилились с днями.
Первый бой едва ли не обернулся полным поражением: одним вечером повстанцы пробились к городу огромными силами, и солдаты очень долго проклинали командование, которое не позаботилось остановить противника еще на подступах. Шли тяжелые уличные бои, мятежников косили пулеметы, бронемашины и снайперы, но те приноровились бороться с ними. Пары-тройки гранат для подрыва машины или укрепления было достаточно, и королевским войскам пришлось отступать к центру города. Ополченцы, как выявилось, имели какое-то представление о военном деле, и вполне организованно наносили удары по позициям. Униформы как таковой у них не было – ее заменяла обычная одежда с черно-желтыми лентами на рукаве. Что обозначали эти два цвета, Ритемусу так и не удалось узнать, но из невнятных рассуждений сторонников революции выходило, что черный цвет – цвет низов населения, намекающий на угнетенность их более высокими классами, а желтый – цвет солнца, процветания.
С первых дней стало ясно, что повстанцы – не стадо без командира, как сказал кто-то еще в поезде. После нескольких атак подразделение Ритемуса, доселе пребывавшее в тылу, наконец вступило в первый свой бой, а придя на замену армейскому, сильно потрепанному, и ополченцы бросились в новую атаку.
Навыки, выработавшиеся на той войне, как оказалось, тело помнило прекрасно, и в первые минуты первого боя это вернуло ему веру в то, что сегодня он выживет; ливень оружейного огня лился из баррикад на фигуры, выползающие из обагренных сумерками закоулков и зданий, но через час стало ясно, что они подбираются все ближе и ближе, а ряды защитников серьезно передели. Он смертельно устал, с бровей ручьями тек жгучий пот вперемешку с грязью и кровью убитых сослуживцев, мешая видеть, а уши гудели, отвыкшие от столь громким звуков, под захлебывающимся рыком перегревающегося пулемета, от которого тянуло жестоким жаром.
Скоро ему пришлось сменить убитого бойца, стоявшего сбоку от позиций у окна на втором этаже. Он оставил бойца прикрывать вход в комнату, а сам стрелял по достигшим баррикад мятежникам, и не заметил, как сзади грохнул выстрел, а затем его самого сбили на пол неумелым ударом приклада, задевшим лопатку. Оттолкнувши ногами врага и прицелившись в него, он вдруг увидел его взгляд и оцепенел. Что-то перевернулось в нем с ног на голову, и он не смог спустить курок. Выражение глаз, затягивающих в себя, словно трясина, показалось ему очень знакомым; в голове даже пронеслась мысль, что он мог служить с ним когда-то и воевать плечом к плечу против фалькенарцев. Еще ему почему-то стало жалко и противно убивать тех людей, в которых он только что стрелял; совесть мучала его за то, что он стрелял в своих соотечественников, граждан своей же родины, таких, как он, в конце концов, и в этом сравнении он не мог понять, почему в солдат другой страны он стрелял запросто, а своих – даже не допускал возможности. Руки его задрожали, и, очнувшись от сонма мыслей, он обнаружил, что противник находится в той же растерянности. Он так же смотрел на него, не целясь и держа винтовку на уровне пояса, размышляя неизвестно о чем. Сколько времени они стояли так, глядя в глаза друг другу, никто не мог сказать, но мятежник в один момент вдруг опустил винтовку, резко развернулся и ушел, ни сказав не слова. Ритемус сел под окном, из которого текли звуки удалившихся выстрелов и топот ног, обхватил руками колени и просидел так, терзаемый совестью, до глубокой ночи.
Далеко за полночь он вышел на опустевшую улицу и бросился искать среди кучи трупов, наросшей вокруг баррикад, Таремира. Здесь не было никого – ни повстанцев, ни правительственных войск, и никто не мешал ему в бесплодных поисках, ибо своего товарища он не нашел и признал, что тот все равно потерян для него: убит ли он или отступил с уцелевшими туда, где еще догорали бои и куда Ритемусу совсем не хотелось идти.
***
Ритемус раздвинул колючие ветки ежевики и увидел небольшую полянку, окруженную лесом, на которой было всего лишь несколько древних изб с маленькими дворами. Две из них выглядели заброшенными – крыши покосились и из окон вытекала тьма, еще более непроглядная, чем та, что стекала сквозь накрывшие поляну чуть ли не до центра кроны могучих деревьев с затянутых мутно-серыми облаками небес. Он направился к дому, где горел слабый свет и постучал в рассыпающуюся от древности дверь. Ему открыл пожилой мужчина, который сначала отшатнулся, видимо, приняв его за военного.
- Извините, - немного дрожащим голосом спросил он, - Можете меня приютить на пару дней?
Мужчина застыл, почесывая свалявшуюся бороду, и спросил:
- Беженец?
Ритемус утвердительно кивнул, и тот продолжил гладить свои неровно постриженные волосы, свисавшие почти до плеч. Что-то в нем вызывало смущение у дезертира, но он не мог понять его причину. Одежда хозяина состояла из шерстяной безрукавки, надетой на рубаху, серых брезентовых штанов и стоптанных сапог, которые, как показалось Ритемусу, прошли всю войну от начала до конца.
- Что умеешь?
- Все могу, - выпалил Ритемус и стал буравить взглядом хозяина. Людским вниманием он был явно не обласкан, и враждебность к чужаку, свойственная таким людям, раз за разом менялась на гостеприимную улыбку.
- Так и быть, пущу. Я один живу, посему места обоим будет предостаточно, - он отошел в сторону, пропуская гостя внутрь. Пристанище было чем-то похоже на каморку Ритемуса – одна небольшая комната и пара небольших пристроек к ней. Несмотря на бедность обстановки, симпатизировавшей бывшему тюремщику в своем спартанском аскетизме, здесь было довольно уютно. В углу топилась небольшая печь, потрескивая и шипя сырыми дровами, на столе тлела лучина в небольшом стеклянном сосуде.
- Проходи, та кровать твоя будет, - показал он пальцем на мебель у стены. Ритемус бросил рюкзак на стул у кровати, потер руки, выражая полную готовность, и спросил:
- Что надо делать?
- Сегодня ничего, отдыхай пока, завтра начнем. Пока прошу отужинать, - он поставил на стол чайник и нехитрые яства, - Меня зовут Северан, если что. Я тут вроде местного главы, хотя возглавлять тут нечего – три жилых избы и десяток таких же одиноких обывателей, как я.
После того как Ритемус назвал себя, тот продолжил:
- Кто будешь по профессии? – напустил он на себя как можно больше суровости, чтобы показать, кто хозяин.
- Стражник тюремный. Был, - Ритемус слишком устал за целый день скитаний, выбираясь мимо повстанцев из города, и врать у него не получалось.
- Вижу, что суровый ты человек, - без неприязни, свойственной тем, кто слышал о профессии Ритемуса, и даже с некоторым уважением сказал Северан, - Все из-за этого восстания? Толком о нем не слышал – только намедни заезжал в Тиренар, инструментов купить, а то старые совсем рассыпаются.
- Нет города, повстанцы его захватили, - безразличным голосом ответил Ритемус, делая глоток.
- Как захватили? Я же там был недавно, не слышал ничего, - опустился на стул мужчина, нахмурив брови. – Как это?
- Я сам оттуда. Позавчера на рассвете наступили, к вечеру полгорода отбили.
- Эх, плохо… Серьезно все это. В газетах писали, что подавили все, только кое-где королевские войска мятежников добивают.
- Врут, все врут, - махнул Ритемус рукой, - В столице месяц назад кавардак творился, потом, когда я уезжал, вроде утихло, всех поймали, а сейчас боюсь представить, что творится.
- А как все началось?
Ритемус коротко пересказал:
- Сначала вызвали на службу, стало больше заключенных, тюрьма стала забитой до отказа. Несколько дней сидел внутри, потом нас атаковал полк, перешедший на сторону мятежников. Тюрьму разнесли начисто, все заключенные сбежали, нас половину перебили, а те, кто выбрался, ушли в добровольцы и поехали в Тиренар.
- Так вы там воевали? – не понял тот. – Так почему сдали город?
- Потому что оборону плохо организовали. Думали, отбросим только так этих бродяг и нищих, а оно оказалось куда сложнее. Ни окопов у нас, ничего, баррикады наспех соорудили и оборонялись. А командиры у повстанцев совсем не дураки были, и нащупали, где у нас слабые места. Вот так. А меня оглушило во вчерашнем бою, и я сознание потерял. Очнулся к вечеру, а все в руках у повстанцев. К своим прорваться было нельзя, и я выбрался из города. Потом пошел, куда глаза глядят, и к вам пришел.
Северан вдруг нахмурился, и его лоб расчертился неглубокими морщинами. Глаза его засверкали с хитрым ярким блеском, не свойственным пожилым людям, и Ритемус вдруг понял, что его собеседник намного моложе и не так прост, как кажется. Все дело было в длинных косматых волосах до шеи и густой бороде, в которой начали плестись седые нити. Он был, без сомнения, старше Ритемуса, но ненамного.
- К нам ведет только одна дорога, но на самом деле это тропа, плохо заметная, мало кто сюда дойдет без посторонней помощи, - в глубокой задумчивости изрек Северан, вновь запустив пальцы в бороду.
- Вам–то чего бояться? – усмехнулся Ритемус, и почему-то понял, что бороду и волосы хозяин дома отпустил неспроста.
- Воевал?
- С Фалькенар? Да.
- Я тоже был на той войне, - медленно произнес он с паузами, поигрывая скулами, словно пережевывал вязкую массу. – Только по другую сторону фронта.
У Ритемуса расширились глаза, а рука потянулась к револьверу на поясе, которого не было, - оружие лежало в рюкзаке, который никто не проверял. В нем на секунду вспыхнула вспышка гнева, вызванная вбитыми в голову рефлексами при слове "Фалькенар", но тут же прошла. К тому же хозяин его убивать не собирался, а та война давно закончилась
- А как же…
- Закономерный вопрос, - сквозь бороду вдруг проглянула широкая усмешка, полная горечи. – В плен меня взяли в последние месяцы войны. Не повезло, так не повезло. Как меня не убили, до сих пор, не понимаю… Но через год после войны нас начали обменивать на ваших солдат, и я в числе первых вернулся на родину. Там меня не приняли. Все сильно изменилось, стало незнакомо, многие считали, что я предатель. Мол, из-за таких, как я, войну не выиграли. Семья тоже от меня отреклась. Знаешь про националистический подъем у нас? Похлеще, чем здесь было. Культ предков, прочее… по слухам, и сейчас эти настроения не закончились. А я в Фалькенаре и трех месяцев не прожил, надоело, что на меня как на недочеловека смотрят. Поэтому я вернулся сюда и решил затеряться и жить в собственное удовольствие. Забрел сюда и остался. А теперь, после твоих слов, я боюсь, что о моем прошлом узнают и расстреляют меня. Вообще, за что они сражаются, эти революционеры?
- За свободу, за равенство… - выговорил тот надоевшие слова, в которые мятежники вкладывали смысла больше, чем те могли вместить, - Я встретился с одним из них в столице, и мне показалось, что они сами не знают, за что сражаются.
- А зачем что-то нужно знать черни? Их использовали, как и нас с тобой. Как всегда. Им наверняка пообещали, что после революции все будет лучше, а на деле все обычно остается на своих местах, чернь остается чернью и иногда становится на ступень выше, зажиточных людей грабят и расстреливают, а самые хитрые делают карьеру… Впрочем, не знаю, быть может, они и вправду будут лучше вашего короля? Нет, не подумай, на самом деле в Фалькенаре все намного хуже, но все знают, что ваш король – человек мягкотелый.
- Быть может, и так, но верится слабо. Уж не вторгнется ли Фалькенар, если у нас здесь начнется война?
Северан помотал головой:
- У нас своих проблем достаточно, разруха намного сильнее, чем у вас. И хотел спросить: как они относятся к той войне?
- Не знаю, не знаю, - ответил Ритемус. – Не спрашивал, к сожалению. Как и любые революционеры, они действуют по формуле "Кто не с нами, тот против нас". Соответственно, у вас есть какие-то шансы. Мне же не на что рассчитывать – стоит им пронюхать, что я был тюремным стражником, и более того, воевал против них, мне несдобровать. У меня же следующий вопрос: как вы к войне относитесь?
Северан недовольно поморщился и нехотя ответил:
- Как я могу относиться к гражданской войне в той стране, что приютила меня, несмотря даже на то, что я некогда против нее воевал? Быть может, если бы я оставался там, по другую сторону фронта, я был бы безмерно рад, ведь нет ничего радостнее, чем видеть, как давний враги погибают, вцепившись друг другу в глотку. Знаешь, я это сравниваю с пожаром.
Горит дом твоего врага, а его домочадцы дерутся друг с другом за право спасти семейные реликвии. А затем тот, кто вытащит их первым, увидит, что вместо богатств в руках держит одни остывающие угли, вместе с которыми остывает его авторитет, и всеми силами пытается показать, что угли эти еще имеют какую-то стоимость. И с помощью силы, обмана, хитрости, он заставляет поверить остальных в это. А дом… дом сгорел, и этот человек с углями заставляет всех поверить, что стоит немного подождать, что дом сам собой, как феникс, восстанет из праха все будет как прежде или даже лучше… И здесь стоит вопрос времени - кто быстрее поймет, что дом придется строить самим погорельцам: они или враждующие с ними соседи? И на момент пожара, - ткнул он в свою грудь мозолистым пальцем, - Я находился в доме, поэтому ответ очевиден.
Ритемус молчал, погруженный в свои мысли, уставив осоловевший взгляд на танцующий пламень свечи, повиновавшийся ритму своей, неслышимой никому мелодии.
- Так, значит, вы проигрываете? – тихо спросил Северан, мягко вынимая гостя из объятий раздумий. – Но ведь надежда есть?
Тот ответил, не отрывая глаз от лучины:
- Прошел только месяц, и судьба наша, должно быть, еще мечется, выбирая, на чьей стороне ей быть. Все еще не раз и не два изменится, и не нам решать ход войны. Мы всего лишь люди. От нас ничего не зависит. Да, многие… нет, подавляющее большинство желали войны, но это было потому, что все забыли, что такое полномасштабная война. Многие, да и я тоже, признаюсь, считали, что война состоит из одних лишь геройств, подвигов, красивых смертей – ведь как это благородно, умереть за родину! – а ведь все обернулось ровным счетом наоборот. Войны будут всегда, пока есть человек, и именно на войне будет проявляться истинная личина человека, попавшего под ее поступь, а не та ложная, которую он носит в мирное время. Но нужно задать вопрос: а стоит ли оно того?
- Не стоит, определенно не стоит, - согласился Северан. Они разговаривали о войне, о мире, и оба признавали, что всего можно было избежать. Оба сознавали свою ничтожность перед лицом тех, кто обрек миллионы людей на это жесточайшее испытание. Оба вспоминали о павших товарищах, и, к счастью для Ритемуса, Северан почти не задавал вопросов о личной жизни своего гостя, хотя подробно и охотно рассказывал о своей. Бывший тюремщик смотрел фалькенарцу прямо в глаза, полные грусти долгого и тяжелого одиночества, где плясали тусклые огоньки лучины. Он слушал и слушал его, потому что понимал, что за многие годы старый воин, как и сам Ритемус, не мог сбросить некий тяжкий груз со своей души. Ритемус знал, что если остановит его, то совершит грех, и рана в душе Северана станет еще глубже и снова начнет кровоточить. Наконец, когда лесник решил, что исповедовался сполна, предложил гостю отдохнуть, и Ритемус, довольный от осознания выполненного долга, упал в кровать. Она уткнулась десятками проржавевших и потому заострившихся сплетений железных прутьев ему в позвоночник и ребра, а он почему-то подумал, что обстоятельства в будущем воткнут нож ему в спину так же молниеносно, и, несмотря на жестокую усталость, не смог уснуть. Он прислушивался к окружающим звукам, и сквозь шипение леса едва различал далекие отзвуки грохочущих выстрелов, складывающихся в единый раскат грома, проносящегося над полями и путающимся меж деревьев.
Уже утром Ритемус по просьбе Северана наколол дров и срубил с ним пару деревьев, увидев, наконец, и обитателей соседних домов. Они тоже рубили дрова, точили в мастерских что-то железное, судя по звукам и снопам искр, вылетающих из окон. Краем глаза он заметил, что соседи Северана опасливо косятся на него, но стоило ему с ними встретиться глазами, как те теряли взгляд где-то вдали, в лесу, словно им нечему было удивляться в этом мире. Он в один момент заметил, что все они были мужчинами, примерно одного возраста с Севераном. Не слышно было ни женских, ни детских голосов, и скупых слов, которыми они перекидывались друг с другом, он не мог разобрать, хотя они казались ему знакомыми.
- Спасибо, Северан, за ваше гостеприимство, но мне нужно идти, - сказал он за столом. - Надеюсь, я его отработал сполна.
Реакция была ожидаема – Северан начал упорствовать, и Ритемус пояснил, что не хочет подвергать его опасности.
- И что же ты будешь делать, Ритемус? Куда пойдешь?
- Найду своих, буду воевать, - пожал плечами солдат.
- Разумеется, будешь, - с уверенностью ответил Северан, мотая головой. – Ты говорил, что тебе жалко всех их, но ведь ты все равно продолжишь воевать. Нас, фалькенарцев, ты бы с радостью душил, и арлакерийцев, как видишь, ты убиваешь с не меньшей злостью.
Ритемус потупил взгляд, подумав, что лесник может быть прав.
- А что же мне делать, Северан? Не могу я в стороне оставаться.
- Вот видишь! – всплеснул он руками, - Значит, веришь, что можешь что-то поменять. Но я так думаю: можешь делать – делай, не можешь – уйди, это не твоя война. С ней и без тебя разберутся.
В соседнем дворе человек кормил тощего коня и запрягал его в телегу. Животное безразлично жевало сено, тупо уставившись на корыто перед собой. Северан вдруг позвал его на чужом языке, и Ритемус стал понимать, в чем здесь дело. Извозчик ответил Северану, и тот сказал:
- Иди к нему, он отвезет тебя до ближайшего полустанка, там сядешь на любой поезд. Пока доедешь, у тебя будет время все обдумать.
Ритемус сел на край телеги, и всю дорогу через лес до небольшой деревушки оба проехали молча, только тихонько стучал дождь, цокала копытами лошадь и шелестел лес. Когда извозчик остановился у немноголюдного перрона и вновь не сказал ни слова, Ритемус спрыгнул и подошел к нему, и спросил, пользуясь тем, что людей вокруг было немного:
- Вы ведь все – фалькенарцы?
Извозчик посмотрел ему в глаза, задержал взгляд на секунду, взмахнул полозьями, и лошадь рысцой побежала прочь, унося своего хозяина прочь по разбитой улице, а Ритемус искренне сочувствовал тем, кто был изгнан одними, но так и не принят другими, и, отчаявшись найти общий язык, закрылся ото всех в глухом лесу.
Он долго бродил по этой деревушке вдоль перрона, подслушивая разговоры обывателей. Две женщины, сидя на скамье, как и следовало ожидать, обсуждали войну. Ритемус, заслышав их, спросил:
- А кто здесь сейчас – королевские войска или мятежники?
- А ты за кого воюешь? – прищурившись, спросила одна из них.
- За родину, - нахмурился и сжал губы Ритемус. – Так кто здесь?
- Пока королевские, - ответила другая, - но скоро революционеры придут, боюсь. Да только что они у нас возьмут? Мы сами бедные.
- Поезд когда будет?
- А кто его знает? Бывает, в обед приезжают с солдатами, бывает, вечером. Иногда один, иногда пять в день.
- А где начальник станции, или командир гарнизона, если есть такой?
- В крайнем доме, в конце улицы, - махнула рукой женщина, и Ритемус, тихо поблагодарив их, зашагал в том направлении. Дома действительно были бедовые – избенки с покосившимися крышами и изобилующими пятнами черной плесени стенами, еще хуже, чем в поселении фалькенарцев, и огороды, густо поросшие высоким бурьяном, который выпалывали сгорбленные старики в изъеденных молью одеждах. Мимо пронеслась скрипучая телега с восседавшей на козлах девчушкой в потрепанном плате, на всю деревню подгонявшей лошадь звонким голоском.
На улицах было буквально несколько мужчин, равных по возрасту Ритемусу, остальные были либо стариками, либо совсем еще ребятишками; это была одна из тех сотен и тысяч деревень, кого война лишила десятков крепких мужских рук, и все хозяйство тяжким ярмом полностью легло на женские и детские плечи.
- Дядя, дядя, а вы откуда? – вдруг позвали его сразу несколько детских голосов. Он обернулся – к нему вприпрыжку бежали несколько ребятишек, лет десяти-двенадцати. Первое, что бросилось в глаза – это их голодный взгляд: этот год выдался во многих областях страны неурожайным, и первые признаки надвигающегося голода, который наверняка охватит страну, виделись здесь, в этих худых грязных лицах, немо просящих куска хлеба. Второе - что дети ходили в одеждах своих отцов – в засаленных закатанных рубахах и штанах, пузырившимся от каждого дуновения ветра, словно паруса, что подтверждало, что мужчин больше не осталось.
- С войны, - кратко сказал Ритемус, не найдя, что ответить.
- А там страшно? – спросил самый младший, прижимая к груди резную фигурку лошади.
- Очень, - солдат сделал многозначительный взгляд, дабы произвести впечатление на малышей, и вспомнил про еду в рюкзаке. Он дал им две банки консервов с тушенкой, и строго сказал. – Отнесите матерям и поделите все по-братски, поровну. Если узнаю, накажу, - и доказательство погрозил пальцем. Ребятишки, размахивая двумя блестящими цилиндрами, понеслись в обратную сторону, сообщая всем прохожим, что добрый дядя дал им еды. Ритемус улыбнулся им вслед, и зашагал дальше.
- Боец, чей будешь? – услышал он на перекрестке мужской голос. Два солдата в полевой форме темно-оливкового цвета с винтовками наперевес двигались к нему неспешным шагом. Ритемус облегченно выдохнул и спросил:
- Ребята, где ваш командир?
- Документы сначала покажи, а потом и говорить будем.
Ритемус извлек из-за пазухи надежно спрятанный военный билет и показал его патрульным.
- Допустим, верю, - сухо изрек солдат. – Откуда и куда путь держишь?
- Добровольцем решил записаться. Сам я из столицы, а бои недалеко от Тиренара застали. Заплутал немного.
- Да… - протянул один из бойцов, возвращая ему билет, - твое счастье, что до Тиренара ты не дошел. Вчера его повстанцы захватили, а потом подкрепление подошло, и сейчас там мясорубка еще та… Пойдем, что ли, переждешь в штабе, пока командир не приедет.
Он ехал на поезде обратно в Тиренар, отбивать многострадальный городок. Солдаты сидели понурые и пели старую военную песню, и Ритемус пел вместе с ними, чтобы совсем не околеть от хандры, навалившейся от сознания того, что он снова едет на войну.
"А ведь мог бы, - укорял себя Ритемус. - Мог бы отвертеться от патрульных и уйти на восток, в леса, от войны, но не сделал этого". Но теперь деваться было некуда – поезд неумолимо нес его к гремящему пальбой Тиренару, до которого осталось совсем немного. Гражданская война вновь втягивала его в свой водоворот.
Косые иглы дождя пролетали через открытую верхнюю створку и больно кололи лицо. Промозглый ледяной воздух продувал за шиворот, и Ритемус совсем не пытался хотя бы отодвинуться в угол или завернуться в шинель. Он не замечал непогоды и думал о фалькенарцах, о деревне, в которую кроме смерти от голода придет смерть от пули и штыка и лишит половины оставшегося населения. Он не мог думать ни о чем другом – перед глазами маячили то грустные глаза Северана, то голодные глаза мальчишек, и ему было очень жалко их, хотя не мог припомнить, чтобы он испытывал это чувство за последние семь лет к кому-либо.
- Так что там, в городе? – спросил он у бойца, чтобы отвлечься. – Есть слухи?
- Да только слухи и ходят, - скривился тот. – Сводки сами себе противоречат. То полгорода за нами, то только вокзал держим. Пока не приедем, не узнаем.
- Ты сам откуда?
- Из Норисама.
- И как там?
- Ничего. Он конечно, к Элимасу много ближе, но Тиренар в стратегическом плане намного важный кусок – ведь там сходятся сразу несколько железнодорожных веток с разных концов страны. Не хотелось бы, чтобы повстанцы одержали первую крупную военную победу.
- Но ведь Элимас уже захвачен!
- Там город брали отряды, вооруженные булыжниками и палками. Здесь мы имеем дело с небольшой армией, вооруженной уже хорошим оружием, - продолжал с видом крупного военного знатока пояснять собеседник. – Но мне все равно не слишком понятно, почему мы им уступаем.
Последнее слово он сказал через силу. Ритемус понял, что тот хотел сказать "проигрываем", что вызвало бы бурю возмущения. Однако никто из присутствующих не имел понятия, что на самом деле происходило в стране. Никто из них не читал газет, кроме правительственных – остальные издания были полны пораженческих настроений, и потому немедленно конфисковывались у солдат. Наконец, поезд пересек городскую черту, и увиденное воскресило воспоминания Ритемуса, - он вспомнил, как охваченное войной поселение может измениться за несколько дней. Дома не были разрушены, но на стены поверх начертанных красной краской революционных призывов легли пулевые отверстия.
Их выгрузили на вокзале, превращенном в крепость – в каждом проходе, в каждом оконном проеме лежали мешки с песком и сверху на них восседали пулеметы. Из всех дыр торчали стволы винтовок и штыки, готовые к отражению вражеских атак. Когда Ритемус выгружал партию боеприпасов, его позвали. Он обернулся и увидел сидящего под колонной Таремира с перевязанной рукой и головой, и бросился к нему.
- Я думал, ты умер, - вяло ответил Таремир вместо приветствия, нисколько не удивившись.
- Я тоже так думал, - сказал Ритемус, подавляя в себе злобу, которая была вызвана столь холодной встречей, - но почему-то выжил. Что с тобой?
- Меня вчера утром осколками ранило, но не страшно, скоро заживет.
- Граната?
- Оконное стекло после взрыва. Что рвануло, так и не понял, зато почувствовал.
- А что сейчас происходит в городе?
- Не слышал? Ходит из рук в руки. Мятежники организовали постоянный приток подкреплений через лес, и мы вынуждены отбивать атаку за атакой, отступать и наступать. Тебя куда прикрепили?
- К новой части, с которой я приехал. Они из Норисама.
- Беги скорей, может, удастся упросить в штабе, чтоб тебя ко мне перевели. А может, и нет. Тут такая неразбериха, что люди не могут своих найти. Ладно, иди, а я пока вздремну, - и незамедлительно улегся на шинель.
Ритемус оставил его, и вечером его подразделение получило первые приказы. Медленно, улицу за улицей, они отбивали клочки земли, отстреливая горстки смельчаков-повстанцев, которые прикрывали отход основных сил и кружили вокруг наступающих частей королевских войск, причиняя немалый урон.
А через несколько дней подразделению Ритемуса настала очередь расстреливать предателей и пленных – король подписал указ о расширении списка преступлений, карающихся смертной казнью. Вечером у запятнанной высохшей кровью стены выстроили нескольких гражданских и с десяток пленных, которые нанесли увечья солдатам королевской армии при задержании. Гражданские были повинны в хищении военного имущества и пособничестве революционерам. Некоторые из них дрожали и пускали слезу, будто это могло как-то отсрочить или избежать наказания, некоторые гордо смотрели в глаза солдатам, смирившись со смертью. Ритемус спокойно смотрел на белые от страха лица преступников, размышляя о том, что смертную казнь он принял бы достойно и гордо, как те несколько революционеров в кожаных куртках, на рукавах которых красовалась черно-желтая лента. Они с ярким блеском в глазах смотрели вперед, уверенные, что они воюют за правое дело и что за них отомстят, и он даже немного завидовал им. Офицер построил расстрельную команду в линию и приказал прицелиться. Ритемус вскинул винтовку и прильнул к прицелу, наводя мушку на сердце, спрятанное за тканью потертого пиджака. Гражданский в пальто и шляпе стоял без единого движения, и каменное лицо его не выражало ровным счетом ничего, лишь губы чуть растянулись в подобии ухмылки. Взгляд Ритемуса привлекло что-то блестящее как раз на месте сердца – из-за пальто выглядывал край медали за отвагу, которой награждали участникам Фалькенарской войны.
После вчерашнего разговора он задумался о том, что делает. Война снова внезапно разделила тех, кто когда-то не мог и заподозрить друг друга во вражде. Что-то внутри его спрашивало: "Может, не нужно? Вы уверены, что они – преступники?" А ведь ныне тот, кто отдал этот приказ, не имел никакого уважения к тем, кто когда-то воевал за родину. Общую родину. И когда такие, как эти приговоренные, как сам Ритемус, помрут бесславной смертью, командование с королем и свитой всегда будут готовы отправиться в безопасное место со своими саквояжами.
- Огонь! – грохнул залп, и мертвые тела рухнули на землю, орошая кровью бетонную крошку. Винтовка Ритемуса выстрелила с задержкой, достаточной, чтобы встретить остановившийся на нем взгляд офицера. Он прожигал его насквозь, но лицо его медленно разгладилось, будто говоря: "Знал бы ты, как мне тошно от этого!", и он перевел взгляд на труп, на котором все еще блестела, теперь полностью видимая, медаль. Ритемус ждал громов и молний в свой адрес, но старший по званию промолчал, оставив солдат забрасывать трупы в подъехавшую телегу.
- Если бы этот закон был введен ранее, можно было бы избежать боев, - Таремир только что выслушал рассказ о вчерашнем расстреле и совал в рот галеты, а Ритемус читал замусоленную газету, где многие слова оставались неразборчивыми из-за слоя жира и грязи. – Конечно, все будут поражены, что наш король, обычно безразличный к жизни своей страны, подпишет такой документ, но… это уже ничего не изменит. Механизм революции давно работает в полную силу, и ему теперь противостоять можем только мы, и никакие уговоры нам в этом не помогут… - очередная галета затрещала за щеками, - К тому же, откуда тебе знать, вдруг он был повинен в более тяжком преступлении, чем кража военного имущества?
Он мог не бояться за свои слова – офицеров на посту не было, и никто не мог наказать его за такие дерзости в отношении горячо любимого монарха. Ритемус, погруженный в чтение, чуть погодя понял смысл вопроса:
- Нет. Ведь так адъютант и сказал – "повинные в краже армейского имущества". Если он и крал, то для семьи или других, совесть у него была абсолютно чиста – на лбу написано. Представь себя на его месте.
- Если для других, то да, - без промедления согласился Таремир, и прежде чем отправить в рот последнюю галету, спросил. - И ответь на вопрос: с чего это ты стал так печься о жизнях других людей?
- Не знаю, - пожал плечами Ритемус. – Иногда я думаю, что среди мятежников есть люди, которые были солдатами в войну с Фалькенар, как мы, им тоже не нравится король, из-за которого мы тогда чуть не откатились до столицы, и они тоже хотят благополучия для своей страны, только добиваемся этого разными способами.
- Не похоже на тебя… А не был ли ты у революционеров, пока отсутствовал здесь? - спросил напарник вкрадчивым голосом. Наконец-то, первый проблеск былого нескончаемого благодушия.
- Даже если и хотел бы, не смог – они наверняка хорошо спрятались в лесу, - Ритемус отбросил газету, в которой не было ничего нового. – И, впрочем, правильно, потому что большинство из них – наверняка просто-напросто нищие бездельники, которые любят только поболтать о высоком. Кстати, ты довольно посуровел, не находишь?
- Нашел, давно нашел, - мигом переменился в лице Таремир, - Только что-то не нахожу больше поводов для веселья. Хотя и у нас в заведении их было примерно столько же.
Ритемус посмотрел на часы: пришла его смена. Сумерки оседали за горизонт, уступая место ночному полотну, и поля, расчерченные заборами на квадраты, становились все черней. Со стороны леса задул теплый ветер, и Ритемус расстегнул гимнастерку, чтобы воздух охладил тело под плотной тканью. По обеим сторонам работали лопатами в траншеях солдаты, углубляя ямы. Работа шла днем и ночью, поэтому за неделю солдаты и местные жители вырыли первое кольцо обороны вокруг города, второе было почти закончено. Но на посту, стоявшем на дороге, отдыхать не приходилось – Ритемус вглядывался в надвигающуюся тьму, высматривая противника. Работы закончились глубокой ночью, почти в полночь, и его понемногу клонило в сон – он давно отвык от такого напряжения, и спать хотелось всегда. Сейчас же он с трудом сдерживал желание опуститься на табурет и почить сладким сном, однако ценой его была смерть – от рук повстанцев или же своих солдат.
В неисчислимый раз ему показалось, что с полей доносится шум, и он помотал головой, чтобы избавиться от гудения в ушах. Гул исчез, а шум – нет, и с каждой секундой он нарастал, сливаясь в единый человеческий крик, сеющий над просторами боевой клич.
- Тревога! – боец внизу ошалело закрутил на аппарате рукоятку, и сирена издала оглушительное коровье мычание, слышное за многие километры. Из темноты справа проступали стремительно движущиеся силуэты. Конница, размахивающая полотнами, неслась на укрепления, а за ней мельтешили тысячи голов и штыков, слившиеся в одно сплошное море. Защитники города попрыгали в траншеи, с позиций застрекотали пулеметы. Лошади падали, об них спотыкались другие всадники, но волна неукротимо шла вперед и скоро достигла траншей. По наблюдательной вышке все чаще звенели пули, и Ритемус сбежал на землю, к пулеметной точке, где лежал мертвый боец. Оттолкнув тело, он краем глаза заметил, как живая волна поглощала траншеи и через них устремлялась в город. Ритемус, не желая бесполезно расставаться с жизнью, нажал на гашетку. Ствол выплюнул несколько огненных кольев и замолчал, и Ритемус спешно откинул крышку затвора. Перекоса не было, в ленте было полно патронов, и тогда он посмотрел на свои блестящие в лунном свете руки. Затворная рама вся была измазана смазкой, и, проклиная нерадивого солдата, сложившего из-за своей оплошности голову, Ритемус бросился прочь. Правое крыло конницы уже приближалось, расстреливая спасающихся бегством из траншей роялистов, а за ним шла цепью бронетехника – обшитые стальными листами грузовики. Они ползли медленно, но грозно и безмолвно, сберегая себя для штурма позиций внутри города.
Воспоминания еще хранили ужас, пережитый после первой встречи с бронеавтомобилями, и Ритемус, приказывая оставшимся в живых бойцам отступать, попятился назад, стреляя в стремительно надвигающихся лошадей. Сзади вдруг застучал пулемет, и несколько лошадей свалились под ноги следующим рядам, из-за чего на узкой дороге возникло замешательство, и Ритемус ринулся со всех ног к только что возведенной баррикаде, забыв, что в следующий момент его может настигнуть пуля. Он перемахнул через завал и прильнул к прицелу своей винтовки, но спасать больше было некого – остальные неподвижно лежали на завалах.
По улице хлынула конница, натыкаясь на плотный огонь пулеметов и винтовок. Какое-то время кавалерию удавалось сдерживать, и животные, падая с громким ржанием и задыхаясь от кровавой пены, устлали своими телами всю улицу, но пулеметы вдруг замолчали почти единовременно – кончились патроны или перегрелись стволы, Ритемус, ослепленный яркими вспышками выстрелов, загорающимися в безлунной тьме, так и не узнал. Этих нескольких секунд молчания орудий хватило, чтобы волна достигла линии обороны. Кони перепрыгивали через завал и почти сразу погибали вместе с всадниками, а чаще оставались на прутьях арматуры, которые протыкали им грудь почти насквозь, словно копья, и раздирали себя в клочья колючей проволокой. Скоро убитых лошадей скопилось столько, что ни повстанцы не могли штурмовать позицию, ни военные – обороняться, потому что туши затрудняли им обзор.
Кавалерия отступила за черту города – на узких улицах ей негде было развернуться, и она продолжала зачищать внешнее кольцо обороны. Бойцы вокруг Ритемуса принялись ликовать, считая, что победа осталась за ними, но сам он напряженно вглядывался вперед, не веря, что все закончилось так быстро. Его опасения подтвердились – впереди выплывали из темноты силуэты бронемашин, а за ними быстрым шагом двигалась пехота.
- Гранаты! – зарычал он. – Все сюда!
Ему подчинились беспрекословно – через миг рядом лежали несколько связок гранат. Здесь дотоле молчаливые броненосцы набрали скорость, и, переваливаясь через лошадиные трупы, застрекотали, высекая пулями искры на железе, а пехота рассеялась по завалам.
- Хреново у вас, братцы, с выучкой, - сказал сквозь зубы Ритемус то ли самому себе, то ли повстанцам, то ли пареньку, который сжался с винтовкой под бруствером рядом с ним. – Без артиллерии вы нас как возьмете? Взрывать чем будете?
Но он знал, что скоро повстанцы подтащат минометы – хоть какую-нибудь, но самую мизерную артиллерию они иметь должны. Когда это произойдет – вопрос времени, а пока бойцы противника рассредоточились по улице и подбирались к баррикаде, прикрываемые бронемашинами, как раз на то расстояние, чтобы кинуть динамитную шашку.
- Держитесь, ребята, держитесь… - Ритемус не слышал собственного голоса, и не знал, произнес ли он их шепотом или криком. Он оглянулся назад, чтобы посмотреть, сколько человек осталось. Пять, десять, пятнадцать… Чуть меньше двух десятков. Два десятка на три направления. Словно и не было того подкрепления, посланного из столицы.
- Отступать надо, перебьют нас всех, как собак. Их раза в три, а то и пять больше нас, - сказал один из солдат.
- Надо, - согласился Ритемус, прячась от пулеметной очереди, чиркнувшей по брустверу, – Да приказа нет. Поэтому ждем.
Через час вялой перестрелки подбежал связной с приказом отступать на следующую линию обороны, где произведена перегруппировка сил. Позицию Ритемус приказал заминировать, и его поредевший отряд, создавая эффект присутствия, ушел по разгромленным улицам.
Пусть это была и предпоследняя линия обороны, дальше отступать было нельзя – сплошным потоком позади позиций эвакуировали на вокзал раненых, которых удалось спасти - кто стонал на носилках, кто молча шел с наспех перевязанными грязными бинтами головами и руками. Стоило Ритемусу закрыть глаза, и ему снова и снова казалось, что вот-вот, и тишина разверзнется грохотом тысяч артиллерийских снарядов, скоро пойдут в атаку с боевым кличем фалькенарцы, лишь столь же пронзительно кричат тяжелораненые.
Здесь он себя чувствовал в безопасности – было много таких же, как он, закаленных вояк – это было видно по глазам. Все салаги там полегли, в траншеях, которые не смогли себе вовремя выкопать укрытия из-за запоздалого приказа командования. Или наоборот, слишком раннего? Ведь никто не мог предугадать, когда начнется наступление, к тому же, столь масштабное. Конечно, с Фалькенарской войной не сравнить, тогда в прорывах фронта участвовали многие сотни тысяч солдат, сегодня же повстанцы едва ли набрали больше двух полков, если судить на глаз. Однако это все равно было в три раза больше городского гарнизона.
- А ведь сегодня и не агитировали ничего, странно, - рассказывал один боец другому. – Обычно ведь сначала выводят машину с репродуктором в поле и призывают переходить на их сторону. Причем интересно – они специально начинают атаку, когда поезда подвозят подразделения, вроде вас, салаг, которым легче мозги запудрить…
Кое-где над домами занимались столбы густого чада – роялисты поджигали баррикады из мебели, перекрывая стеной пламени улицы, чтобы задержать противника, и уходили. До сих пор доносилась частая стрельба, которая понемногу угасала. Ухали негромкие взрывы, чей звук заставил Ритемуса невольно ухмыльнуться и задуматься – не на его ли ловушку попались?
Скоро ему и вовсе почудилось, что он слышит топот тысяч ног и шорох стальных ободов колес, движущихся к нему, и предчувствие не обмануло его – на уходящую под наклоном улицу покатились два броневика, следом за ними медленно бежала пехота. Рядом ударили, словно кулаком по столу, две пушки, и машины беззвучно вспыхнули и застыли. Толстый язык желтого пламени взметнулся над броней и упал, осветив фигуры позади; из машин никто не выбрался.
- Огонь без приказа не открывать! – громко командовал охрипшим голосом комроты.
- Шрапнель заряжай! – отдал приказ командир расчета. Ритемус краем глаза заметил исчезающий в казеннике снаряд с окрашенным наконечником . Повстанцы были обречены – на улице было немного укрытий, и они не могли надежно спрятаться от пушечного огня. Противник, заметив позиции королевских войск, попрятался в руинах, и командиры позади позиций отдали приказ.
- Огонь! – затрещали десятки винтовок, захлебывались огнем пулеметы и один раз выстрелили пушки. Ритемус, как и его современники, до сих пор считали артиллерию решающей в бою силой, несмотря на зарождение бронетехники, и бог войны вновь проявил себя во всей красе. Два черных тела вылетели в сторону противника, а потом разорвались на тысячи маленьких фрагментов, с огромной скоростью врезавшихся в ряды неприятеля. Ритемусу было странно наблюдать это, несмотря на то, что он видел подобное не один десяток раз – солдаты бежали вперед, затем остановились, неестественно изогнулись от боли и упали под ноги позади идущим, а из-за стен вываливались сраженные рикошетом тела. Казалось, чавканье вспарываемой плоти было слышно даже здесь, но Ритемус стрелял, как заведенный, даже не прицеливаясь. Все окончилось внезапно – на улице вдруг остался ковер тел, а последние выжившие прятались в домах и огрызались выстрелами.
Продвижение было остановлено; к утру защитники сами перешли в наступление и разбили потрепанные разрозненные группы противника, а к вечеру город был полностью очищен от врага. Дойдя до черты города, обороняющиеся больше не преследовали отступающих в поля солдат, а расстреливали издали. Как бы то ни было, потери с обеих сторон были огромными. Из подвалов выгнали всех способных к работе жителей, которые убирали с солдатами трупы на улицах и закапывали на окраине в котловане; снова воздвигали разгромленные укрепления и перетаскивали на передний край в ущерб обороноспособности центра артиллерию. На следующий день пришел поезд, привезший добровольцев из столицы и других городов, и увез раненых. Таремир, как ни странно, остался – пожертвовал своим местом для другого солдата, который был ранен более тяжело. Рука почти зажила, но пальцы по-прежнему плохо двигались, и Таремир часто сожалел о том, что не смог непосредственно принять участие в боях.
- Мы так и будем бороться за город, пока король не решиться ударить по Элимасу! – услышал Ритемус голос позади. Боец говорил громко, не боясь обвинений, и гневался от чистого сердца. – Разве у нас не хватает войск? Разве у нас хуже вооружение? Разве у нас нет техники? Почему? Нужен перелом, как говорят поганые республиканцы! И эти траншеи – почему нас заставили держать оборону на них, хотя они не были выкопаны до конца? Скажи мне, почему? – он тряс рядом сидящего бойца за плечо. – Разве прошлая война их ничему не научила?
- И ведь, правда, Ритемус, - сказал тихо Таремир. – Почему? Два месяца прошло, а нас все кормят обещаниями, что все мятежи подавлены, а в самом Элимасе ведутся бои? И как они за полторы сотни километров отсюда приводят по лесам подкрепления? Боже, я не знаю, чему верить… - он повесил голову между колен.
Но Ритемус ничему уже не верил. Король бессилен. Он призывал повстанцев сложить оружие, обещал сокращение рабочего дня, обещал создание профсоюзов, обещал… Много обещал. Он до войны обещал, обещал после войны, но все. И ведь ему простили бы все, если бы он потребовал контрибуций или территориальных уступок. Но дипломаты противника оказались большими профессионалами в своем деле, и война окончилась почти на тех же позициях, с которых начиналась, не считая жалкого клочка фалькенарской земли с угольными залежами. От агрессора можно было взять больше, чтобы он и впредь не пытался позариться на державу Арлакерис, но королю и парламенту не было дела до поднятия своей страны из руин. Аресты продолжались, реформ не проводилось, налоги и цены так и остались крайне высокими. Ничего не изменилось. Как было до войны, так и осталось.
- Как думаешь, правда, что наши на сторону повстанцев переходят? – вдруг спросил Таремир.
- Конечно, - хитро скривился Ритемус. – В одном они нас превосходят – у них есть идея, и они успешно ее вбивают в народные массы. Если бы король не допустил этого раньше, всего можно было избежать, но он слишком медлителен, он привык, что ему подчиняются беспрекословно, и не слишком беспокоится о людях, которые желают его свергнуть. Такие люди долго не живут…
Он не сказал мысль до конца – по улице раздавался радостный возглас бежавшего с газетным листком в руке бойца.
- Мы переходим в наступление! Они разбиты! – десятки рук притягивали его за гимнастерку к себе, чтобы тот объяснил, в чем дело, но он самозабвенно вприпрыжку несся дальше, чтобы донести эту новость всем.
- Лучше поздно, чем никогда, - ухмыльнулся Таремир, празднуя победу над критическим скептицизмом Ритемуса. Но тот лишь промолчал и сам себе мотал головой. Слишком поздно. Теперь они просто так не остановятся.
***
Над Тиренаром висел густой туман. По улицам, разукрашенными плакатами, чествующего короля и армию его высочества, прочь из города маршировали колонны солдат. Гремела бравурная музыка, чередующаяся с голосом командира гарнизона, зачитывавшего приказ ставки верховного командования. По-прежнему ни слова о гражданской войне, но вместе с тем: "враг", "предатели", "неприятель", и ни слова о повстанцах как гражданах Арлакериса, словно они были иностранной армией. У вокзала кипел обычный шум и гвалт – часть Ритемуса к месту битвы решили перекинуть по железнодорожным путям вместе с боеприпасами, другие части отправились пешком, а в городе оставалось почти три сотни солдат. Их перебрасывали обратно, на запад от столицы, к Гиремасу – городу, неподалеку от которого скапливались крупные силы противника. Путь был очень долог, а помощь солдатам королевской армии, которая постепенно зажимала вражескую армию в клещи, требовалась срочно. Привычно шумели на путях черные цилиндры локомотивов, словно от нетерпения, пуская с визгом дым; будто бы они также как солдаты, залезавшие в их вагоны верили в победу и рвались вперед, не жалея себя, лишь бы приблизить победу как можно ближе. Под навесным куполом от жара машин и людских тело стояло жестокое марево, и Ритемусу хотелось окунуться в прохладу туманной слякоти. Он с непониманием смотрел на окружающих – на гражданских, на раненых, на других солдат – всех их усталые, грязные, исхудалые лица излучали неподдельную радость, и они тем же отвечали на его угрюмость. Он пытался объяснить Таремиру, что противостояние не кончится даже в случае победы войск его Величества в предстоящей битве, и по стране будут действовать сотни разрозненных банд, но тот и не думал слушать его, будто бы после этой битвы произойдет некое чудо, и все проблемы вдруг разом исчезнут.
Скоро он попрощался с Таремиром, и залез в вагон к остальным. Локомотив возвестил всех об отъезде звонким пронзительным голоском, состав дернулся, и колеса мерно застучали по рельсам. Вслед им снова махали – Ритемус слабо улыбался, словно кто-то мог видеть его улыбку, но теперь любой отъезд на поезде напоминал ему первый день Фалькенарской войны, и что-то в эти моменты внутри с болью переворачивалось, как раскаленные угли.
- …Куда летишь ты, вольная птица?
Прошу, слетай к матери в дом.
Пускай заплачет и мною гордится:
Сложил я голову в бурьяне чужом… – старательно выводил он слова старой солдатской песни, вдруг почему-то забыв первые куплеты. Поначалу все притихли, мол, чего этот дурак настроение портит – побеждать же едем! – но туман и слякоть вкупе с начинающимся дождем вытянули остатки боевого духа, и один голос за другим Ритемусу стали подпевать, все громче и громче; скоро пел весь вагон, и дрожащий поначалу голос бывшего тюремщика стал тверд и громок.
Песня кончилась, и его звездный час тоже. Его однополчане замолкли на какое-то время, как требовал негласный обычай этой песни, поминая павших в боях, и все вернулось на круги своя – вагон наполнился веселым гудением людских голосов, а Ритемус все так же закутывался в шинель от ночного промозглого ветра и смотрел на проплывающие мимо поля, утопающие в тяжелом молочном одеяле. Перестук колес по рельсовым швам медленно навевал сон, но уснуть не удавалось – злой ветер снова врывался под шинель и ледяным клинком пронизывал разомлевшее тело.
… Проснулся он от сильного грохота, раздавшегося где-то впереди. Молнией пробежала по составу дрожь, и скоро вагон медленно потянуло вниз, он упал с рельсов на бок и скатился по галечной насыпи. Внутри все перевернулось вверх дном; Ритемус остался цел – на теле были небольшие ушибы, которые сильно саднили, у остальных то же самое или небольшие переломы, но погибших не было.
Несколько человек вместе с Ритемусом выбрались наружу. Весь состав сошел с путей, и вдоль насыпи лежали вылетевшие из вагонов цинки и люди, уцелевшие вытаскивали раненых и убитых наружу. Меньше всего повезло передним вагонам - взрывом их разметало вместе с локомотивом в труху, остались только платформы да щепки, из-под которых и вытаскивали немногих уцелевших, у которых были серьезные увечья. Выставив охрану, солдаты принялись стаскивать с насыпи вниз все, что могло помешать продвижению других поездов.
- А ведь если бы машинист был бы чуть быстрее, мы могли бы оказаться на их месте, - пробормотал солдат, что нес с Ритемусом мертвое тело к лесополосе, где штабелями выкладывали погибших, которых становилось все больше и больше.
- Нас не жалко, - прокряхтел Ритемус, - Но что было, если бы здесь проезжал пассажирский поезд?
Лесную тишину нарушали лишь негромкие возгласы, лязг металла и моросящий дождь, но не было того, чего все ждали больше всего – паровозного гудка, проносящегося над лесом. На месте происшествия уже образовался небольшой лагерь с навесами, и суматоха немного улеглась, хотя вокруг лазарета, обосновавшегося у серединных вагонов, носились вокруг стонущих раненых санитары. Ритемус сидел под брезентовым полотном, натянутым на шесты, вместе с другими бойцами, и в нос бил целый букет запахов: сырость леса, терпкий запах табака из десятков трубок и сигарет, собирающийся облаком над головой, прибитая дождем пыль и запах дезинфицирующих веществ вперемешку с удушливой вонью крови.
- Чую, не дождемся мы сегодня поезда, - вновь сказал солдат, затянулся самокруткой и пустил дым. – Как бы самим до ближайшей станции не пришлось все нести.
Ритемус не ответил – собеседник ему не нравился: красные глаза, небритое и осунувшееся лицо, а уж табачного дыма он не любил, хотя и спокойно переносил его, и подумал, что сам выглядит ненамного лучше его.
Вдруг из густого леса зазвучали выстрелы. Пули с треском прошили кусты, и нашли свои цели – несколько человек упали замертво. Солдаты похватали свои винтовки и побежали на другую сторону насыпи, но там творилось то же самое. Слепые выстрелы летели в лес в надежде попасть в невидимого противника, который, напротив, бил метко.
- Бойцы королевской армии, сдавайтесь! – закричал кто-то в рупор. – Сложите оружие, и мы вас не тронем!
Мало-помалу выстрелы затихли. Ритемус положил винтовку, и, затаив дыхание, смотрел, как из темноты выходят люди в просторных плащах с капюшонами, под которыми не было видно лиц, и с оружием. Их было много, но намного меньше, чем королевских солдат.
- Не поддаваться! Они… - вскричал кто-то, но резкий хлопок оборвал его крик.
- Прекратите сопротивление, и вы будете пощажены! – вновь сказал голос. На этот раз один из революционеров приказал всем выйти из вагонов. Героев больше не нашлось. Всем бойцам регулярной армии связали руки и надели на глаза повязки, дали в руки длинную веревку, чтобы строй не нарушался, и повели в лес. Никто за время не проронил ни слова, по крайней мере, Ритемус не слышал их, потому что они заглушались громким треском ломающихся веток под ногами. Веревка часто натягивалась из-за упавших или оступившихся; таких, как на собственном примере он убедился, поднимали за шиворот резкими движениями и тычками прикладов указывали направление.
Наконец им приказали остановиться, и им сняли повязки. Привыкшие к темноте глаза обнаружили вокруг себя деревушку в глухом лесу. Вдоль по улице стояли старые домики, черные изнутри и с закрытыми занавесками окнами, и никого, кроме людей с оружием, вокруг не было. Далеко друг от друга стояли облепленные мошкой тусклые фонари, освещающие лишь пространство под собой, и повстанцы обходили их по широкому радиусу, словно боясь света. Дав осмотреться, их повели к окраине, где стояли несколько наспех сколоченных бараков, и втолкнули внутрь, в отдающую затхлым дыру. Дверь захлопнулась, оставив в щели узкую полоску света, который тут же пожирала антрацитовая тьма; стукнул тяжелый засов на щеколде, и воцарилась тишина. Никто не был в силах произнести ни слова, и никто не знал, что делать дальше. Молчание прервалось внезапно чьей-то репликой:
- Вот угораздило же! За всю Фалькенарскую войну на вражеской территории ни разу в плен не попал, а здесь даже не воевали толком!
Сарай наполнился гневными голосами, гудевшими, словно улей; одни проклинали короля, другие машиниста, и лишь совсем немногие – повстанцев. Снова начались надоевшие за эти дни разговоры: нужна ли эта война или нет? А не свергнуть ли армии короля и добить повстанцев в кратчайшие сроки? А может лучше и вправду перейти к повстанцам? Все горячо спорили, но ни разу старшие по званию не осадили пораженцев за преступные мысли. Ритемусу это быстро наскучило, и он перебрался в угол, где молча сидели несколько человек.
- А, это ты, Ритемус, присаживайся, - один из них отодвинулся в сторону, и Ритемус сел на освободившееся место. Боец прокашлялся и громко спросил. – Итак, совет последних благоразумных солдат армии его Величества, как выбираться будем?
В голове у Ритемуса вдруг прояснилось, его объяло холодное спокойствие. Он вдруг понял, что, должно быть, он единственный знает, что нужно делать. Он набрал полные легкие воздуха и раскатисто крикнул в толпу:
- Молчать!
Голоса затихли. Снаружи донесся топот, затем в дверь ударили прикладами, потребовав, чтобы пленные заткнулись, иначе они будут расстреляны до единого. Шаги удалились, и Ритемус встал в центре.
- Мне нужно, чтобы вы нашли что-нибудь наподобие длинной и крепкой палки. Возможно, здесь что-то могли забыть или припрятать специально для нас. Далее, нам нужно установить наблюдение, - несколько человек тут же прильнули к щелям по углам. – Ищите слабые места в стенах. По результатам поисков мы продолжим обсуждение.
Сам он прошел к двери. Через узкую щель он рассмотрел массивную щеколду и сделал вывод, что без инструментов здесь не обойтись.
- Где командир? – спросил он, так и не услышав голоса, который должен был предотвратить былой гвалт.
- Погиб, - сказал кто-то.
Ритемус осведомился о результатах поисков, но они его разочаровали – сарай хоть и казался хлипким, но доски невозможно было оторвать, а гвозди невыносимо скрипели, привлекая внимание сторожей.
- Может быть, у кого-нибудь еще идеи есть? - спросил Ритемус.
- А подкоп?
- Нас убьют раньше, чем мы его выкопаем, - осадил его другой боец.
- Нет, ребята, нас здесь долго держать не станут, - негромко сказал из угла солдат, знавший Ритемуса. – Я не знаю, что с нами сделают, но мы в этом бараке не задержимся.
Через несколько часов дверь распахнулась, и в проеме появился силуэт.
- Берите этих, - мятежники забрали несколько солдат, и дверь захлопнулась. Королевские бойцы мигом отхлынули от двери и забились в дальние углы, ожидая звуки выстрелов снаружи. Кто-то начал паниковать, а кто-то по жребию выяснял, кому умирать следующим.
Ритемус сел около двери и спросил:
- Кто со мной?
Солдаты затихли.
- Ты с ума сошел?
- Если бы они хотели нас расстрелять, они бы увели десяток, а то и больше, людей. Это обычный допрос с пристрастием, не более.
Через час вновь появились черно-желтые и забрали нескольких человек, в том числе и Ритемуса. Глаза им не завязывали, и он видел происходящее вокруг. Из леса повстанцы тащили на телегах цинки и ящики с места происшествия и складировали в амбаре около украшенного резным орнаментом дома, видимо, ранее принадлежавшего деревенскому старосте. Повстанцы были повсюду, и Ритемус подумал, что при побеге пленникам не удалось бы справиться с таким количеством бойцов врага.
Мимоходом он заметил солдат, уведенных первыми – те со счастливыми лицами стягивали униформу оливкового цвета и сбрасывали в грязь у крыльца, и натягивали темно-зеленые рубахи с черно-желтыми нашивками.
- Сволочи… - прошипел боец, идущий за Ритемусом, и крикнул в полный голос. - Не будет вам прощения! Всех запомню, предатели!
Те лишь засмеялись, как и конвоиры. Пленников заперли в пустой комнате, и вскоре Ритемуса вызвали на допрос. Его повели в подвал, переоборудованный в камеру допросов – стол, стул, яркая лампа в лицо и конвой у двери с дознавателем.
- Присаживайтесь, - мягко пригласил баритон. – Итак, позвольте перечислить условия нашего разговора.
- Бывалый, знаю, - равнодушно ответил Ритемус. – На войне приходилось один раз участвовать в подобном мероприятии.
Он не врал – то было на седьмом месяце войны, когда их часть окружили фалькенарцы, и пришлось прорываться с боем, а потом из-за подозрений, что они не являются теми, кто есть, выживших проверили на полиграфе. Тогда, к счастью, все были оправданы.
- Это хорошо, значит, сэкономим время. Ваше имя?
- Ритемус.
- Хорошо, Ритемус, что же вас подвигло на участие в подавлении восстания?
- Потому что по-другому не могу. Сколько я себя помню, я служу отечеству…
- … И королю? – перебил его дознаватель.
- Нет, - Ритемус решил обезоружить его честностью. – Короля я не люблю, как и многие. Я хотел бы видеть другого человека у власти.
- Мы и есть те самые другие люди, - сказал дознаватель, - Так, может быть, вы поможете делу революции?
- Нет, - отрезал он. – Революции – ни в коем случае. Я уже познал, что такое война между государствами, но что такое гражданская война, которую развязывают как ваши революционные советы, так и король, я знать не хочу. Лучше бы я прошел еще раз всю Фалькенарскую войну, лишь бы это не продолжалось.
- Но вы ведь стреляли в наших людей?
- Да, потому что иначе было нельзя. Если в тебя стреляют, ты должен стрелять в ответ.
- То есть, если бы мы пришли к власти мирным путем, вы бы поддержали нас?
- Возможно. Где гарантии, что ваши обещания – не пустые слова? И не станет ли с приходом революционеров к власти еще хуже, чем при короле?
- Куда еще хуже… - усмехнулся себе под нос дознаватель. – А если я представлю доказательства, вы поверите мне?
- Меня вы не переубедите, - откинулся на стуле Ритемус. – Я не хочу воевать. Я хочу мира, а пока его может обеспечить только король и его армия.
- Вы ведь ехали из Тиренара, так ведь? – в голосе дознавателя появились нотки разочарования. – А ведь Тиренар стоит на линии фронта, вернее, теперь стоит, и скоро он падет, как и другие города. Король хочет навязать нам генеральное сражение у Гиремаса, и он его получит.
- Я вам не верю. Я никому не верю. У нас с вами есть общие цели – достижение благополучия нашей страны, но средства достижения разные, поэтому нам не по пути. Сожалею. - Ритемус закрыл глаза в ожидании разъяренных криков дознавателя.
- Странный вы все-таки человек, Ритемус… Воюете за ненавистного вам человека.
- Да, потому что я по-прежнему верю, что он хотя бы из-за страха за свой трон наведет порядок в своей стране.
Охранники у двери прыснули, дознаватель тяжело вздохнул.
- Нет, Ритемус, он продаст ее за свой трон, - внезапно посерьезнел тот. - Месяц назад был подписан тайный договор с Минатан, разве вы не знаете? То есть, якобы тайный – мы об этом из всех рупоров и газет трубим. Слухи давно просочились из дворцовых палат по всей стране. Теперь они могут вести войска по просьбе короля для подавления революционного мятежа. Когда они вторгнутся, вы поймете, что я был прав.
Каждые последующие слова Ритемус понимал все меньше и меньше – голова стала свинцовой, в ушах звенело, и на тело навалилась усталость, словно его чем-то напоили. Каждый раз смыкающиеся веки сулили долгий и самозабвенный сон, но Ритемус силой воли поднимал их и видел лишь слепящую глаза лампу, отдающую усиливающимся жаром. Он проваливался во тьму, сопровождаемый затихающим шепотом.
- Предательство, - тяжело сказал он, собирая остаток сил в кулак, - самый тяжкий грех. Разве стали бы вы переходить на сторону противника в моем положении?
Ответа он не услышал; наверное, его и не было. Конвоиры подняли его со стула, и на заплетающихся ногах он дошел до барака со своими сослуживцами. Когда дверь за ним закрылась, они бросили допрашивать его, но он безразлично расталкивал их, и, добравшись до угла, мгновенно уснул.
Во сне его мучили жестокие кошмары. Рвались снаряды, истошно кричали сотни голосов, рушились здания, взметалась в воздух поднятая взрывом земля, текли по земле дым и гарь, но отдельных деталей нельзя было разобрать, все слилось в размытое единство. Ему часто казалось, что он слышит эти звуки и видит картины наяву, но быстро убеждал себя, что наяву он лежит, как ни в чем не бывало, на прогнивших трухлявых досках в сарае, и спал дальше. Скоро он понял, что дрожь, проходящая по телу, происходит не от снарядов, а от того, что его трясут за плечо. Ритемус с коротким вскриком подскочил и, придя в себя, осмотрелся. Вокруг него сидели все бойцы, наверное, они сидели так с того момента, когда он вернулся. Из щелей текли струйки слабого света, вырывающие из полутьмы пылающие любопытством лица.
- Они никого больше не забрали? – выдавил он из себя. Язык не слушался, словно провалился в гортань.
- Нет, но ты один из всех вернулся, - сказал боец из его отряда.
- Я видел, они перешли на их сторону. Впрочем, я бы тоже перешел, но я им не верю, - он усмехнулся и зашелся в сильном кашле. Бронхи болели, словно избитые, воздуха не хватало.
- Да ты, брат, совсем плох, - кто-то приложил к его мокрому лбу ладонь. - Простудился в поезде, наверное.
Издали донеслись низкие глухие удары. Ритемус не поверил своим ушам, и переспросил, но ему ответили, что все тоже это слышат.
- Уже два часа бьют. Будем надеяться, что они нашли поезд и нас ищут.
Грохот приближался, а с ним громче хлопали и винтовочные выстрелы. Бои перенеслись в деревню, но никто из пленных солдат не кричал, не звал на помощь и не паниковал, все лишь ждали, что повстанцы подожгут бараки, как это делали фалькенарцы при отступлении. Но арлакерийцы остались арлакерийцами, у которых была в традиции неприкосновенность пленных, и все остались целы. Наконец, свалилась щеколда, открылась дверь, и показалась голова в фуражке с лиловым овалом посередине:
- А, вот вы где отдыхаете! - воскликнул он весело, словно не замечая изможденных лиц. - Можете выходить, скоро все закончится.
Через неделю выздоровевший Ритемус исправно нес службу на линии фронта, и она имела полное право так называться – выжженная впереди земля, чтобы противник не мог спрятаться в высокой траве, длинные, тянущиеся на километры борозды траншей, укрепления, колючая проволока; обстановка все реже позволяла напоминать о себе надежде на быстрое завершение войны. Громкоговорители редко и застенчиво называли происходящее войной, в основном по-прежнему употребляя слово "мятеж".
Шла полным ходом подготовка к наступлению. Постоянно прибывали грузовики, колонны, поезда, и днем часто от скопления людей не было прохода, все бурлило, словно в кипящем котле, а ночью все замирало в ожидании утра и непредвиденной атаки со стороны противника. Взлетали то тут, то там, дымные кометы сигнальных снарядов, ветер гнал шум работ на той стороне.
Часто в зону развертывания войск забредали гражданские, бегущие от войны, и просили много: еды, крова, а кто-то просто хотел понять, что происходит в этой проклятой богом стране, но и этим последним пришлось довольствоваться малым.
- Война, - отвечал им Ритемус, всем своим видом показывая, что знает не больше их, и обозленные, они уходили дальше, с толпой, растянувшейся на многие километры. Через блокпосты на трассе, тянущейся вдоль фронта, их проходили тысячи: кто с пустыми руками, кто с гружеными телегами и лошадьми, кто один, кто семьями. Королевским указом было постановлено проверять всех и каждого, но осознавая невозможность проведения в жизнь этой глупой инициативы, солдаты проверяли только подозрительных с виду личностей, и командование преспокойно закрывало на это глаза. А люди все шли и шли, и казалось, что этому потоку не будет конца. В день своего дежурства на этом посту Ритемус целый день с безразличным видом взирал на них сверху с дозорной вышки, даже не пытаясь вглядываться в лица. Он смотрел вдаль, отыскивая невидимое начало этого течения, нестройно журчащего и переливающегося лицами-бликами. "Неужели они так и будут идти до самого дня наступления?" - спрашивал он себя, и сам отвечал. – "Будут, и многие из них погибнут в своем бегстве, даже когда повсюду будут стрелять и рваться снаряды, которым будет все равно, кого убивать – солдат или гражданских.
Дорога эта шла вдоль фронта, но сворачивала на запад и тянулась в непосредственной близости от охваченной мятежом территории. От захвата ее повстанцами охранял какой-то форпост правительственных сил, который день за днем отбивал бесчисленные нападения банд, обеспечивая безопасный проход беженцам, и по слухам, исходящим от последних, ему осталось недолго. На следующий день поток людей стал иссякать, было много раненых - для некоторых из них пришлось выделить места в лазарете; еще через день дорога опустела, и последние проходящие рассказали неслыханную историю – революционеры захватили форпост и позволили уйти тем, кто не хотел оставаться здесь, после чего многие, пораженные такой щедростью, остались. Затем мятежники перекрыли дорогу, пустив по ней транспорт, и по слухам, клятвенно заверили гражданских, что не причинят им вреда, что, на удивление королевских военных, выполняли исправно.
- Решили добренькими прикинуться? – съязвил какой-то пожилой солдат, услышав рассказ. – Это ненадолго. Революций без террора не бывает, уж поверьте. Впрочем, они весьма выручили нас – тем меньше голодных ртов будет на нашем довольствии. Слушай, а не шпион ты ли часом?
Человек средних лет в продырявленном пальто, запыленных очках и шляпе, выглянул из круга обступивших его солдат, в возмущении прокашлялся и сказал:
- Милостивый сударь, да как вы могли? Я, как и вы, слуга нашего короля, мало того, половину своей жизни проработал в городском управлении, пока эти чертовы мятежники не сгубили мою жизнь!
Говорил этот интеллигент слишком эмоционально, потрясая кулаками на уровне груди, и не одному Ритемусу показалось это странным.
- Плевал я на короля, - беззастенчиво отозвался старый солдат, и обратился к бойцам. – Больно ты резво говоришь, начальник, не нравится мне это. Ребята, а не обыскать ли нам этого субъекта?
Два солдата схватили его за руки, третий раскрыл потрепанный чемодан и вывалил на землю белье, на которое сверху упал револьвер. Солдат схватил его и с силой ткнул чиновнику под нос.
- А это что?
- Это мне… для самообороны! – и затрясся, словно его окатили ледяной водой.
- Можешь с ним попрощаться, демократ чертов! - уже орал солдат, - Думал, пройдешь? Черта с два! Сейчас посмотрим, что у тебя за бумаги…
Ритемус наблюдал эту сцену, откинувшись на недавно привезенные ящики с оружием, которые он охранял со своими бойцами, пока их разбирали, и не решался вмешиваться, но подумал, что многие из проходивших здесь имели при себе оружие для тех же, и бледный невинный вид арестованного лишь убедил его в том, что тот не врет. Интеллигент тщетно вырывался, а солдат рылся у него в чемодане, рассматривая вскрытые письма.
- Нашел что-нибудь? – окликнул бойца Ритемус.
- Нет… Да какое тебе дело? Охраняй себе да молчи! – не оборачиваясь, прорычал солдат, тщетно отыскивая компрометирующие вражеского засланца предметы.
Ритемус не снес такого неуважительного отношения к себе этого юнца и мигом оказался рядом.
- Ты как, щенок, ко старшему по званию обращаешься? Со зрением плохо, что погоны не видишь?
Тот, наконец, понял, кто перед ним, встал, и принялся оправдываться:
- Господин майор-капрал, мы ведь задержали…
- Отойди, - взмахнул рукой Ритемус, словно отгоняя назойливую муху, и склонился над чемоданом, собрал все вещи обратно и разрядил револьвер, оставив один патрон в барабане.
- Отпустите его. Ничего больше у него нет, и думаю, что никто не хочет заморачиваться с рапортом, – сказал он пожилому солдату, который руководил этими бойцами.
С этими словами он вложил револьвер в руку слуги государева и кивнул головой в сторону дороги:
- Иди, куда шел, пока я не передумал.
"Шпион" едва не принялся раздавать благодарности и целовать руку Ритемусу, но тот так выразительно сверкнул глазами, что он испуганно бросил оружие в чемодан и тотчас скрылся в редеющем ручейке людей, текущем на восток.
Было и так, что матери, оставшись без средств к существованию, умоляли солдат взять их детей, и всегда получали отказ. Подобные случаи часто наводили на мысли, что тот чиновник мог и соврать, но случайно остановленные люди, даже старики и женщины, повторяли рассказ почти слово в слово.
А день наступления все приближался. Несколько раз королевские войска были обстреляны с другой стороны пустоши, и солдаты подолгу сидели в траншеях, ожидая наступления противника. Ползли слухи, что повстанцы тоже что-то готовят, и командование королевской армии решило приблизить день атаки, что совсем не прибавляло радости - никто не хотел расставаться с жизнью раньше срока. На короля не роптали, ибо это было бесполезно – самое худшее свершилось, и исправить ситуацию могли только рядовые воины и только на поле боя.
- Боишься умирать, Ритемус? – часто спрашивали его товарищи.
- Нет, - равнодушно пожимая плечами, честно отвечал он. – Терять мне давно нечего, даже родину – ее тоже уже нет.
День наступления выдался пасмурным. Моросил частый противный дождь, взбивая в масло грязь в траншеях, сильные ветра поднимали клубы дыма от перегретых стволов пушек вверх и мешали их с облаками, что плыли совсем низко над полем, словно в высокогорье. Раскаленный, душный воздух насквозь пропах гарью сгоревших пороховых газов, и в ушах до сих пор эхом отдавались резкие раскатистые удары десятков выстрелов в минуту, гремевших больше часа. Затем сделал свой ход противник – его артиллерия была не в пример слабее и давала частые перелеты и недолеты, так что ни один снаряд не попал в траншеи, но щедро осыпал головы градом мокрой земли. Следом в дело вступили пулеметы, бубнившие добрый час навесным огнем, чтобы нанести урон коммуникациям позади линии обороны.
Наступило затишье. Бойцы выстроились у лестниц, и командующий армией зачитал послание короля, где тот благословлял своих сыновей на бой и горячо молился за них, проклинал предателей и надеялся на благоприятный исход.
- … И на сохранение своего толстого зада на троне, - съязвил кто-то за спиной Ритемуса.
- Трона ему в любом случае не видать, - сказал второй. – Даже если мы победим.
Даже Ритемус едва сдержался от реплики, услышав, как "король страдает и переживает вместе с ними".
"Да что ты вообще можешь знать?" - гневался про себя Ритемус. – "Всю жизнь провел, не выходя дальше дворцового балкона, выходящего на площадь". И в этот момент ему почудилось, что короля он ненавидит больше, чем бунтарей. Быть может, тот революционер был прав – зачем воевать за ненавистного ему человека? Неужели он не может выбрать для себя, что важнее – служение немощному государству или собственная жизнь? Зачем служить правителю, который не умеет учиться на своих ошибках и своей слабостью привлек наихудшую из бед?
- …И да сохранит вас Господь, дети мои! – последние слова репродукторов вернули Ритемуса в реальный мир, и настало затишье, только свистел ветер и опускал облака все ниже так, что они сгустились в туман. "Отступать уже некуда - свою дорогу ты выбрал", - сказал он себе и напрягся в ожидании свистка.
- Приставить лестницы! – разнеслись эхом голоса, и дерево лестниц глухо ударилось о дерево бруствера. Снова тишина. В какое-то мгновение ткань воздуха клинками прорезали свистки, и с криками "За короля! За отечество!" командиры повели своих солдат вслед за знаменами в бой.
Руки Ритемуса вцепились в лестницу и вознесли его наверх, на покрытую жидкой млечной пеленой землю, и твердо встав ногами, ринулся вперед, разрывая грудную клетку криком. На глаза сползал шлем, но подтягивать ремешок было поздно – это стоило бы жизни. Единственным ориентиром было выскакивающее на мгновение из белой мглы знамя с ярко-лиловым драконом на белом фоне, занимавшим почти все полотно, и сколько еще оставалось бежать, он не видел, и боялся вдруг оказаться во вражеских траншеях, среди полчищ безжалостных мятежников. В глазах запрыгали разгорающиеся точки, и он услышал свист вокруг себя. Люди вокруг падали, сраженные невидимым кинжалом. Затем появилась другая галлюцинация, на этот раз слуховая, и она то же оказалась правдой – спереди нарастал бесформенный гул, преобразовавшийся в клич "За республику!", и из тумана стали проступать очертания, словно на фотопленке, сначала неясные, а затем все более четкие, словно их на ходу дорисовывал художник опытной рукой. Удивленный нарушению правил полевого сражения Ритемус не сбавлял скорость и вытянул далеко вперед винтовку с примкнутым штыком. Выбранная фигура все приближалась и соприкоснулась с острием; раздался глухое чавканье штыка, пронизывающего плоть, и скрежещущего столь громко, словно это он, Ритемус вонзил тысячи штыков в тысячи животов. Человек испустил сдавленный гортанный крик и обмяк, упав на землю. Ритемус отдернул винтовку назад и секунду смотрел на окровавленный штык – вид капающей крови почему-то напомнил ему о Фалькенарской войне, когда они по нескольку раз за день ходили в атаки и отступали с огромными потерями. Тому виной была невероятная, почти звериная храбрость противника – Фалькенар был слабее в военном отношении, но воины его дрались до последнего, и к тому же, с толком использовали лесистую местность.
Но нравы этих людей Ритемус знал. Арлакерийцы более расчетливы и не станут класть свои жизни только потому, что им кажется, что ситуация безвыходна – им для самопожертвования нужен приказ, поэтому Ритемус хранил надежду, что армия противника, состоящая в основном из молодых людей, поймет, что в войне ничего романтичного нет, и благоразумно отступит, сохранив свои жизни, и, следовательно, генофонд своей страны.
Несясь на следующую жертву, он пытался вспомнить лицо первого убитого им в этой битве, но не мог – он смотрел только на штык. "Какое мне дело до него?" - подумал он, перевернул винтовку и бросился на повстанца, пытающегося заколоть упавшего в воронку от снаряда королевского бойца, отбивающегося винтовку. Вложив все тело в удар, он направил приклад в точку над ухом – вражеский боец отлетел в сторону без чувств.
- Спасибо, брат, - боец дал руку, и Ритемус помог ему встать. – Может, добить, чтобы наверняка?
- Не надо, - положил он ладонь на поднимающуюся винтовку. – Этим детям вбили в голову идеи революционеры, наша задача – эти идеи выбить. Работать кто после нас останется, если мы всех положили в Фалькенаре?
Солдат нахмурился и кивнул головой.
- Ладно. Твоя взяла. А как же воевать-то будем? Нас так перестреляют, если мы жалеть так всех будем.
- Если можешь, бей до потери пульса, не более. Если нет, то… убивай. Наши жизни нам дороже.
Ритемус прикоснулся к шее мятежника. Пульс бился, но если бы он задел висок – парню не жить. Ритемус выбрался из воронки и побежал дальше, вместе с новой волной солдат. Туман рассеивался, открывая взору огромную пустошь, уже наполовину усеянную телами. В центре кромсали друг друга два человеческих вала, безжалостно пронзали ножами и штыками грудные клети, били кулаками, вгрызались зубами в плоть, катались в грязи, чуть поодаль по ним били из винтовок, а позади заливались трелями пулеметы. В этом зрелище Ритемус находил такое остервенение и ненависть, которую должны были испытывать заклятые враги, борющиеся с собой десятки лет, но никак не граждане одной страны.
- Да что же с вами такое творится? – процедил он сквозь зубы. Тот дознаватель был в чем-то прав: если Арлакерис себя доконает, не только Минатан сюда явится попировать; все граничащие страны захотят оторвать по кусочку от державы, обладающую богатой ресурсной базой. Начнется такая дележка, что гражданская война в одной стране перерастет в войну между как минимум тремя государствами, и древний Арлакерис, некогда бывший почти в три раза больше еще двести лет назад и имеющий богатые культурные традиции, будет стерт с лица планеты как карте, так и в умах.
"…Неужели вы не видите за своими распрями нечто большее? – огонь ярости все больше распалял меха в душе Ритемуса. – "Не видите, что ни король, ни революция не сделают вас в одночасье после победы счастливыми? Все, все вы останетесь у сгоревшего дома, про который говорил Северан, и никто его не отстроит, кроме вас самих. Не видите, что король готов выкупить свою жизнь за целое государство, а мятежники готовы испепелить его ради своих идей?"
Он быстрым шагом врезался в толпу и вслепую бил винтовкой, словно дубиной, по головам, по спинам, совершенно не разбирая в припадке неудержимого гнева, кого бьет, своих или чужих.
"…Что же вы будете делать, когда от вас останутся горстки, раскиданные по всей стране? Сдадитесь – и вас повесят как собак, как дикарей, никому не нужных свидетелей зверств монархистов и республиканцев, а затем иноземцев. Будете биться – и ничего у вас не выйдет, вы станете чужими на своей земле, которая в одночасье вдруг перестанет быть вашей Родиной. Кого же вы будете винить, стадо овец? Короля? Признаюсь, против короля я не пошел бы, но никто не знал почти дюжину лет назад, когда два брата претендовали на трон, что этот красноречивый отпрыск светлейшего рода не умеет ничего, кроме как трепать языком и проедать государственное имущество, а его брат был намного способнее, и был прекрасным полководцем и политиком, пока нынешний престолодержатель не убил его, приписав убийство революционерам. И мы могли его свергнуть еще до войны, поставить армию во главе, но надеялись, что хоть кто-то образумит его… Да, мы виноваты. Все мы. Но революционеров мы могли отвергнуть, задавить в зародыше, и не смогли…"
Затылок прорезала жестокая боль, словно разряд тока, и ноги подкосились. Ритемус попытался опереться в последних усилиях на винтовку, но силы покидали его, и тяжелое тело падало в воронку, чье дно было устлано трупами.
"Наверное, так и должно было случиться", - было его последней мыслью, прежде чем сознание покинуло его.
***
Первое, что почувствовал Ритемус, была пульсирующая боль в затылке. Над полем боя изредка проносился выстрел, который отдавался в голове в тысячу раз громче, чем было на самом деле, и забиваемый молотом кол вонзался в темя, принося еще большие страдания. Свинцовые веки долго не хотели открываться, но уши говорили, что битва была окончена – не гремели взрывы, не разносился гул кричащих на разный лад голосов, не трещали ружейные залпы, лишь выл ветер, чей вой прерывался упомянутым выстрелом и громко каркали вороны где-то наверху.
Он поднял веки, и глаза его увидели серое преддождевое небо, плывущие тучи, под которыми летали вороны. Они кружились на месте, и одна из них в какой-то момент покидала карусель, бросаясь с победным криком вниз и исчезая из поля зрения, за ней, чуть погодя, бросалась вторая и так далее.
Мысль о конце битвы сначала успокоила его, но в следующее мгновение он подумал, сколько человек погибло в ней, и облегчение сменилось болью в сердце и отчаянием. Из глаз почему-то потекли скупые горячие слезы, стекавшие по вискам и обжигающие разбитый затылок, и Ритемус не мог остановить их ток; исход будущей войны был решен здесь, и неважно, кто победитель – тысячи человек погибли в бессмысленной гражданской бойне, не заметив, что их раздоры лишь на руку внешним врагам… Арлакерису конец…
- А ты почему рыдаешь, Ритемус? – спросил слабый надтреснутый и очень знакомый голос. – Ты ведь не ранен?
У Ритемуса перехватило дыхание; несколько мгновений потребовалось на то, чтобы осознать, что ему не послышалось. Он приподнялся, и, морщась от боли, сквозь пелену разглядел у края воронки человека. Тот держался руками за окровавленный живот и тяжело дышал. В его лице было много знакомых черт, и Ритемус долго вспоминал, где видел его. Наконец, он понял, что если убрать эти отпущенные волосы, хорошо выбрить щеки и скулы, и на близорукие глаза одеть очки, то…
- Люминас! – с ненавистью прошептал Ритемус и пополз к нему. – Подонок, я тебя придушу!
Он прополз на локтях и протянул покрытые коркой запекшейся крови руки к тонкой шее, неподвижного Люминаса, и, коснувшись пальцами кожи, отнял их, сознавая, что не может сделать этого, и свалился на спину, трогая затылок. Он горел от каждого прикосновения, и рука оказалась в красной вязкой субстанции. Мятежник не шелохнулся, лишь улыбаясь мучительной надменной улыбкой.
- Что же вы наделали, сволочи? Сколько людей положили, гады? – шипел Ритемус.
- Это сделали все мы, то есть и вы в том числе, - спокойно ответил Люминас. – Король мог послушать нас, и этого не случилось бы.
- Король… - повторил Ритемус. – Кто выиграл?
- Хороший вопрос. Я думал, ты знаешь.
- К сожалению, да спросить не у кого, - усмехнулся он, кивая на трупы, полностью завалившие дно ямы. – А у тебя что с животом?
- Органы не задеты, жить будешь, если не потеряешь много крови.
- Да, наверное… Ведь ты меня не бросишь? – тон его внезапно стал умоляющим, и это неумелое лицемерие вывело Ритемуса из себя. Он очень хотел бросить бунтарскую собаку здесь подыхать, но сознавал, что не мог – ведь Люминас спас ему жизнь, и он был его должником, а если он не спасет его сейчас, то осознание вины за невыполненный долг будет преследовать его вечно.
- С какой стати мне тебя спасать? – нарочито ощерился Ритемус, но ни одна черта на лице Люминаса не дрогнула. – Из-за таких горячих голов, как ты, наша страна погрязла в гражданской бойне, и теперь она открыта всем ветрам. Хитания, Минатан, - все захотят поживиться нашими останками.
- Вот поэтому мы и восстали, Ритемус! – в своем стереотипном революционном запале глаголил Люминас, которому не хватало только трибуны и громкого голоса вместо канавы и шепотного хрипа. - Во главе должна встать власть, которая будет достаточно сильной, для того чтобы противостоять…
- А, прекрати… - лениво отмахнулся Ритемус. – Больно ты резво говоришь для раненого.
"И что же с тобой делать? Убить или бросить совестно, спасти – не хочу, чтобы его гнилая душонка обреталась в этом мире и топтала землю…". Боль поутихла, и он выбрался наверх. Кое-как он сориентировался среди трупов со звериными оскалами и полных отчаянных молений выражениями лиц, и увидел, что по обе стороны поля развеваются белые полотнища с драконами.
- Наши выиграли, - сполз он обратно в яму.
- Ничего, время расплаты еще придет… - и, поникнув головой, притих. Ритемус, проклиная весь белый свет, взял его за подмышки и подтащил к краю, вылез сам и потянул безвольное тело за собой, часто замирая, чтобы не попасться на глаза патрулям, ищущим выживших на поле.
- Только попробуй умереть, я тебя в аду достану! – предупредил Ритемус, но Люминас не ответил. До кромки леса было еще очень далеко; путь занял много времени. То и дело приходилось останавливаться и лежать ничком, зарывшись лицом в склизкую влажную землю, пока мимо проходили королевские солдаты, и часто приходили в голову мысли, чтобы позвать их и спастись; все равно Люминасу все равно долго не жить – к тому моменту, когда они дойдут до ближайшего поселения, он будет давно мертв.
К окраине поля они доползли спустя несколько часов, когда на землю опустились сумерки. Ритемус нащупал повязку на животе мятежника и обнаружил, что она абсолютно суха, чего не могло случиться.
- Эй, Люминас! – затряс он его за плечи. – Куда идти?
Бунтарь очнулся, медленно открыл глаза и, чуть погодя, ответил:
- Где мы? – и, узнав местоположение, сказал. – В двадцати километрах отсюда есть прибежище недалеко от одной деревушки. Идем прямо, а когда подойдем, нас сами найдут… - и вновь потерял сознание.
- Прямо… - прошипел Ритемус, вскидывая тело на плечи. – Бросить тебя в ближайшей деревне и свалить подальше, чтобы не видеть твою рожу…
Все время по пятам шло ощущение, что ноги вот-вот не выдержат тяжелеющей ноши, подкосятся, упадут коленями на землю, а затекшие пальцы ослабнут и выпустят ее, но Ритемус, словно завороженный, шел дальше, не останавливаясь ни на мгновение, по пожухлой листве, знаменующей собой начало осени, и прислушивался к звукам сзади. Он ждал хруста шагов, шороха обмундирования, короткие выкрики, лай собак, - но позади звучала лишь редкая удаляющаяся стрельба.
Под ногами что-то захлюпало, и он запоздало понял, что набрел на болота. Сапоги вязли в темной жиже, которая приобрела антрацитовый цвет от сумерек, перерастающих в ночь, и он повернул назад в страхе упасть в скрытую бездну. Но даже после широкого крюка опасения лишь подтвердились – болота тянулись бескрайней полосой, и тем самым они стали границей фронта, и спасения на ней в случае поражения ждать не приходилось, хотя эти места единственные могли надежно приютить бежавших с поля боя повстанцев.
Осознав это, он замедлил шаг, и пуще прежнего стал вслушиваться в лес, и вскоре увидел на поверхности лопающейся жирными пузырями воды качающееся тело, обращенное лицом вниз, и его привыкшие к темноте глаза подтверждали догадку, хотя он пытался уверить себя, что это всего лишь упавшее бревно. Скоро повстречался один труп, затем второй, а некоторые лежали на твердой земле, убитые выстрелами в спину. Если здесь были королевские солдаты, значит, они могут вернуться, а это значит, что Ритемуса опасность ни на секунду не оставляла в одиночестве.
Недалеко послышался всплеск, не похожий на глухое лопание газового пузыря – это был резкий удар чего-то тяжелого по водной глади. Затем он повторился, еще раз и еще. Ритемус положил тело возле дерева так, чтобы его нельзя было увидеть со стороны, и побежал к болоту. Из жижи то и дело показывалась голова и руки, судорожно хватающие воздух, чтобы через секунду скрыться под водой. Ритемус подхватил удачно оказавшуюся рядом корягу и помог утопающему выбраться. На берег выползла обтекающая текучими комьями тень и свалилась плашмя, тяжело дыша.
- Ты как? – спросил Ритемус. Человек сплюнул набравшуюся в рот грязь, протер лицо, и выдохнул:
- Все хорошо, спасибо. Сейчас отдышусь, и пойдем отсюда быстрее, пока белые нас не пристрелили. Кто-нибудь еще остался в живых?
- Нет, все либо утонули, либо убиты. Только одного, раненого, с поля боя вынес, – сказал Ритемус.
Человек охнул, словно от боли, и просипел:
- Еще и раненый… Так мы быстро не уйдем. Постой, - поднял он вдруг голову. – Ты сам-то из наших?
- Нет.
- Может, наш разведчик? Или быть может, мы выиграли?
- Нет, я ведь говорю, - ответил Ритемус, - Разве сам не видишь?
Человек дернулся в попытке резко подняться, но чуть привстал, рухнул на землю от бессилия. Ритемус не увидел его глаз, но чувствовал, что они были полны ненависти, и если бы человек не был так измотан борьбой со смертью, то обязательно кинулся бы на него.
- Зачем ты меня спас, сволочь королевская?
- Не надо было? – с иронией спросил Ритемус. – Да, надо было тебя там оставить, раз ты так меня благодаришь.
Спасенный чуть помолчал и пробормотал:
- Ничего не пойму. Этот тоже "белый"?
- Нет, ваш. Может, покажешь, где ваш ближайший лагерь, чтобы его подлатать?
- Иди к черту, псина! Решил свою жизнь купить, а я тебе должен и дорогу показать? Нет уж, можешь меня убить, но я ничего не скажу! – и гордо отвернулся, скрестив руки на груди.
- Сам иди к черту, - выдохнул Ритемус, рассудив, что ему некогда уговаривать этого идиота, взвалил на плечи все еще не пришедшего в сознание Люминаса и зашагал дальше. – Счастливо оставаться.
Не прошло и четверти минуты, а вдогонку ему уже летел возглас:
- А мне что делать?
- Не знаю, - негромко сказал Ритемус, не оборачиваясь на торопливые шаги позади. - Но скоро сюда могут прийти королевские патрули, а я с ними сталкиваться не хочу.
Какое-то время они шли молча вдоль нескончаемой кромки болотного берега. Из кустов то и дело пулей вылетала птица, а в темноте часто и громко скрипели хоры сверчков. Повстанец больше не отставал, но и не спешил идти впереди – то ли боялся, что Ритемус нанесет удар сзади, то ли не знал дороги совсем, что сильно беспокоило участника Фалькенарской войны, поэтому Ритемус сам искал глазами брод через болото.
- Тебя как зовут? – спросил он.
- Альдерус, - ответил повстанец. – И все же, зачем вы его спасли, если не для обмена?
- Незадолго до начала войны он мне жизнь спас, теперь я спас его. И он это докажет… если очнется. Поэтому у нас в общих интересах найти ваших людей.
Через некоторое время Ритемус снова набрел на трупы революционеров и приказал сделать привал.
- Отдохни пока и постереги его, а я себе вещи подыщу, чтобы ваши при встрече меня пулями не нашпиговали.
Альдерус что-то пробормотал в знак согласия и Ритемус отправился обыскивать трупы. С трудом различая предметы, он наощупь определял размеры и сохранность одежды, и, найдя погибшего, схожего по росту с ним, облачился в его куртку и брюки, напитавшие в себя влаги от сырости, ежась от холода. Единственная дыра от пули была на спине, и Ритемус аккуратно разорвал ее, чтобы это было похоже на след от колючих веток кустарника, а свою одежду он забросил в воду, где ту жадно поглотила антрацитовая пучина.
- Не очнулся? – и, не дожидаясь ответа, Ритемус вновь поднял тело и зашагал вперед. – Долго нам идти?
- Не знаю, - признался Альдерус. – Я видел лагерь только на карте, и у нас не было времени провести рекогносцировку. Все линию обороны укрепляли…
- Черт побери, так и знал, - процедил сквозь зубы Ритемус, подтвердив опасения. – Компаса нет?
Альдерус лишь отмахнулся, мол, откуда компасу взяться у простого солдата?
- В любом случае нам идти очень долго… И не выдавай меня, договорились? Я тебе не соврал, но твои товарищи разбираться не будут, и, если Люминас не очнется, мне несдобровать.
- Люминас? – вдруг оживился Альдерус. – Это ведь командир одного из отрядов! Я слышал о нем – он и в столице на баррикадах бился, и из тюрьмы бежал, и много где еще воевал… Так и быть, отныне я верю вам. Но почему же вы сказали правду, хотя могли бы и соврать?
- Люминас жив, и он точно скажет правду остальным. А если бы вы оба донесли обо мне противоречивые сведения, то у ваших офицеров не было бы никаких сомнений в том, что я настоящий шпион белых, и даже если бы мне удалось скрыться, то мне точно некуда было бы вернуться.
- Это уж точно, - прогудел за спиной слабый голос. Ритемус мгновенно положил его на землю; раненый усердно убеждал спутников, что с ним все нормально. Кровь из раны не текла, но он все еще был слаб и был водружен обратно на плечи.
- Вы пропустили гать, - недовольно заметил он. – Но чуть дальше будет еще одна. Патрулей не было?
Оба выживших на ходу вкратце рассказали содержание предыдущих часов и скоро набрели на брод. Впереди, прощупывая шестом почву и вздрагивая от каждого шороха, шел Альдерус, но Ритемусу было не менее страшно – ширина тропинки, как оказалось, едва ли превышала нескольких десятков сантиметров, однако и те норовили выскользнуть из-под ног, подставляя однотонную тягучую массу, с глухим бульканьем заглатывающую сапоги. Люминас же ударился в причитания после увиденных трупов и беспрестанно ругал командование, плохо разработавшее план обороны.
- Столько людей положили, а зазря… - всхлипывал он, впадая в полузабытье и замолкая, чтобы затем снова горячо разнести в пух и прах планы мятежных генералов.
А Ритемус молчал. Воевать в поле и в городе – две совершенно разные вещи. Если орде необученных юнцов еще удавалось захватывать города, то на открытой местности они были бессильны против кадровой армии.
- Как же вы могли попасться на эту удочку и играть по их же собственным правилам? – спросил он у Люминаса. – Разве вы не понимали, что обречены на поражение?
Все выше к горлу поднимался непонятный страх. Казалось, из болота и кустов полезут десятки рук лесных духов, требующих жертвы, они будут хватать за голенища сапогов, а невидимая тропинка уйдет вдруг из-под ног, а под ними разверзнется огромный зев, который поглотит путников, осмелившихся потревожить древний лес, и никто из них не успеет издать ни звука…
В слабом сиреневатом свете облаков удавалось различить лишь корявые лапы веток, спину Альдеруса да покачивающиеся очертания деревьев то ли на берегу, то ли в самом болоте,но перед глазами стояла все та же непроглядная тьма, за которой ничего не было, и эта неизвестность лишь распаляла чувство незащищенности. Подбадривания ничего не дали – страхи одолевали его, словно брошенного ребенка, пока спустя вечность Люминас не ответил:
- Нам… чуть-чуть времени не хватило… для завершения. Напали бы ночью… со стороны леса… должны были атаковать во фланг, но…
- И что? Вот, все что от этого засадного батальона осталось, - кивнул Ритемус на бредущего впереди по скользкой тине повстанца.
"Господи, как ты допустил, чтобы целое государство вместе со всеми подданными сошло с ума?" - подумал он. – "Быть может, я и не верю в тебя, но мне некого спросить об этом… Неужели все мы настолько повинны… но в чем? Только ли из-за неразумения светлейшего и войны? И вновь ты допустишь, чтобы целые деревни и города были разорены и разрушены, и теперь не только на западе, но и во всех уголках нашей Родины? И вновь будут гибнуть невинные, те, кто никогда не брал в руки оружия, и… те, кто взял его по неразумению? Зачем ты внес эту великую смуту в их и без того затуманенные умы? Зачем послал сына на отца, брата на брата? Зачем послал нам эту наистрашнейшую кару из всех? И есть ли ты, нет, но я все равно скажу: неправы все мы, и ты тоже…"
Нога поскользнулась, и он едва не слетел вниз, успев зацепиться за кочку другой ногой. Альдерус бросился было помогать, но Ритемус остановил его:
- Стой, где стоишь и проверяй, – с трудом сохраняя равновесие, он отнял сапог у ненасытной жижи и медленно прошагал дальше. Спустя пару минут они уже были на твердой земле, и Ритемус с неописуемым облегчением прислонился щекой к влажной коре осины:
- Сколько нам еще осталось?
- Учитывая, какой крюк ты сделал, то еще около пятнадцати километров, - ответил оживший Люминас. – Поэтому расслабляться рано. Пока передохнем, и дальше двинемся.
- А ближе твоего лагеря ничего нет? Рану бы тебе перевязать да отлежаться, пока силы не восстановишь.
- Есть, - ответил Люминас. – Но, боюсь, там нам будут не рады.
Ритемус выудил из вещмешка револьвер и переложил его во внутренний карман так, чтобы видели все.
- Будут, вот увидишь.
***
На берегу небольшого пруда стояло несколько домов и большой навес с лодками и снастями. Троица подкралась к одному из них, и Ритемус приказал Альдерусу проверить, есть ли кто внутри. Тот заглянул во все окна и возвратился назад, доложив, что все дома покинуты. Тогда Ритемус подтащил Люминаса к окну, оставил его с юным мятежником, а сам подцепил крючок, державший ставни, через распахнутую форточку открыл створку стеклянной рамы и проскользнул внутрь. В комнате не было никого, и беглый осмотр остальных помещений показал то же самое, но старого воина насторожило, что вещи были оставлены слишком аккуратно – драгоценностей не было, но наборы фарфоровой посуды и серебряных столовых приборов на кухне лежали в стеклянном шкафу, ничем не скрытые от глаза, будто хозяева отлучились ненадолго. Промелькнула мысль, что здесь есть чем поживиться, но Ритемус отогнал ее и открыл входную дверь, оставив небольшую щель. В проем скользнул Альдерус, с трудом волокущий Люминаса почти что по полу, и дверь с глухим щелчком закрылась.
Ритемус смахнул с массивного стола скатерть и помог Альдерусу положить раненого и принялся лихорадочно рыскать по шкафам, выдергивая поддоны ящиков и бросая их на пол. Столовые приборы, какие-то горшки с сушеными травами, еда, но ничего похожего на спирт и чистое тряпье не было.
- Черт побери, что же за нищие здесь живут? – вне себя от злости прорычал Ритемус, и развернулся, чтобы поискать в других комнатах, тут же наткнувшись на смотрящий ему в грудь ствол охотничьего ружья. Его обладатель был бородатый человек в холщовом плаще, чей капюшон почти закрывал лицо. За ним стояли еще несколько человек, взявших на прицел революционеров.
- Чего забыли здесь? – хрипло прогудел бородач. Ритемус молча расправил плечи, посмотрел ему прямо в глаза, и с офицерским высокомерием спросил:
- Бинты и спирт у вас есть?
Бородач потупил взгляд, отступил на шаг назад и чуть опустил ствол.
- Вы сами кто будете?
- Я? – навис над ним Ритемус и еще больше повысил тон. – Я – Его королевского высочества армии минор-лейтенант Ритемус! И если вы немедленно не окажете верному подданному короля помощь, вы пойдете под трибунал и будете осуждены по законам военного времени!
- Так точно, господин лейтенант! Сейчас же… - Бородач ринулся из комнаты, а его товарищи так и застыли в проеме с открытыми ртами.
- Господин лейтенант, позвольте обратиться! – сказал один из них, пялясь на его куртку.
- Наш отряд вел разведку в данной местности с целью проникновения в лагерь противника – это все, что вам надлежит знать. Как видите, неудачно – и оружие потеряли, и бойца ранили, - он подошел к Люминасу; тот вяло подмигнул, показывая, что с ним все в порядке. – Не было ли здесь повстанцев?
Рыбаки наперебой клялись, размахивая руками, что мятежное отребье здесь даже не появлялось. Один из них спросил, кто выиграл битву, и здесь Ритемус ответил правду:
- Потому мы и преследуем врага. Нашим войскам через топи не пройти, а мятежники могли укрыться где угодно.
В комнату ворвался бородач с бутылем спирта и кучей разрезанных на лоскуты рубах, и Ритемус в одиночку обработал рану. Люминас огласил весь дом коротким криком простреленной собаки во время дезинфекции, и быстро затих. Бородач предложил позавтракать и отдохнуть верным солдатам его Величества. От первого Ритемуса не отказался, но предупредил, что надолго задерживаться не собирается, чтобы не подвергать опасности рыбаков.
Через несколько часов Люминас почувствовал себя лучше, и к всеобщему удивлению, даже смог ходить, прихрамывая, а Ритемус отблагодарил хозяев и повел отряд дальше.
- Ловко ты его провел, и даже врал немного. А что до твоих способностей, то в нашем войске ты был бы неплохим командиром, - сказал Люминас, когда беглецы оставили деревушку далеко позади. Эти слова вдруг разозлили Ритемуса, и он готов был ударить повстанца, но еле удержался от соблазна.
- И не помышляй, - проворчал он, сдерживая порыв гнева. - Я не буду воевать ни с вами, ни против вас. Как только я доставлю тебя к твоим товарищам, я уйду на восток вместе с остальными беженцами…
Остаток фразы застрял у него в горле огромным комом, и словно сквозь вату пробился еле слышный едкий смешок Люминаса.
Сколько раз он обещал себе, что не возьмет в руки после Фалькенара, а потом – что не будет воевать со своими? Нет – он раз за разом предавал себя, не сопротивляясь течению жизни, и менял решение на диаметрально противоположное… Грош цена такому человеку, если он не верит даже самому себе! Как он только жил с такой ветреностью все эти годы? А может быть, это его судьба, которой он не в силах противиться – вечно воевать? Война меняет людей, и даже год на фалькенарских фронтах изменили его полностью, и он перестал узнавать сам себя…
Совесть терзала его и требовала принять твердое решение, твердое как гранит, чтобы раз и навсегда идти с ним по жизни, а в ушах все стояло звонкое эхо смеха, хотя он давно закончился. Ритемус повернулся и растерянно посмотрел на Люминаса, поддерживаемого Альдерусом:
- Уйдешь ты на восток, и дальше что? – с тяжелой одышкой и пронизывающим сумасшедшим взглядом спросил Люминас. - Бросишь Родину на произвол судьбы? Пусть горит она синим пламенем, лишь бы собственная задница была в тепле? Так? - мятежник все смотрел ему в глаза, немного помолчал и добавил. – Но ты ведь так нельзя. Нельзя вечно убегать. Так пойми же – дальше будет хуже, и спрятаться ты не сможешь, сколько бы ты не пытался. Помяни мое слово – будет время, и тебе придется воевать даже против собственной воли.
Казалось, это говорил не человек, это говорил кто-то свыше через тело, слишком пророческим тоном это было произнесено. Суеверным Ритемус не был, хотя отчего-то ему казалось, что так и будет.
Он вновь горько думал о том, как все ему стали противны - и монархисты, которые цепляются за прошлое и не желают перемен, из-за чего государство медленно гниет, словно пораженное гангреной, и революционеры, которые готовы утопить всех и вся за эти перемены в крови.
- Нам наверх, - сказал Люминас и указал на вдруг выросший в стороне от их пути высокий холм. На него вела извилистая тропинка, и втроем они забрались на верх, усеянный небольшими оврагами, в которых вполне мог разместиться лагерь. Пройдя еще с какое-то расстояние, Ритемус застыл на краю небольшого обрыва. Земля внизу еще хранила следы разбитого здесь лагеря: дыры от палаточных кольев, отпечатки обуви, листва была разворошена, и в центре пятачка голой земли чернели угли.
- Уходили в спешке, - окинул взглядом пространство Люминас. – Значит, "белые" были неподалеку.
Ритемус спрыгнул вниз и уловил еле заметный запах гари от костра.
- Они не стали долго ждать, - усмехнулся трусости революционеров Ритемус. Спасшиеся с поля боя повстанцы едва ли смогли быстро добраться сюда. – Куда они могли уйти?.. – и, подумав, добавил. – Куда идти нам?
- За нами, - уверенно ответил низкий голос сзади. Три человека в охотничьих маскировочных плащах стояли там, где Ритемус прошел с минуту назад. Люминас захромал к говорившему и зашатался, но тот успел подхватить его. После братания тот спросил, сверля взглядом Ритемуса:
- Это все?
- К сожалению. Далеко вы ушли?
- Не очень. За все время только несколько человек вернулось, но я настоял на том, чтобы остаться здесь, если кто-то еще придет. Как видно, не зря.
- Скорее всего, мы последние, - побледнел Люминас. – Весь засадный батальон перебит – они не смогли перебраться через болота, и остались там, на берегу или утонули. Зазря столько людей погубили из-за этого плана. А я ведь с самого начала был против…
- Я тоже, - ответил повстанец. – Кто знал, что они выдадут себя? Ведь там было много опытных ребят, еще на той войне бывших. Но хватит, - похлопал он Люминаса по плечу, - пойдем уже.
Он оставил своих бойцов на месте, а сам повел спасшихся вглубь леса. По голове Ритемуса, плетущегося следом, стукнуло несколько тяжелых капель, и скоро занялся ленивый дождь, словно в раздумьях, начаться ему или подождать другого момента. Командир разведчиков усердно предлагал Люминасу взобраться ему на плечи, но тот отказывался – сначала любезно, затем все злее и злее, и, отталкивая Альдеруса, ковылял какое-то время дальше, пока не обессиливал.
Ритемус шел, погруженный в мысли. Что делать дальше? Уйти просто так не получится – его жизнь в руках революционеров, и теперь она снова зависит от Люминаса. Впрочем, так и должно быть, - он скинет Люминаса его людям, а сам уйдет подальше, пока…
"Не могу… не могу остаться в стороне" – многократно проносилась мысль в его голове. Он не мог найти себе места. Нужно было определяться с планом дальнейших действий сейчас, до прихода к революционерам, пока есть время. Если не лезть в эту бойню - за что он тогда воевал почти семь лет назад? Если лезть – убивать таких, как он? Наверняка многие, кому было восемнадцать-девятнадцать лет перед той войной, сейчас стали основной ударной силой революционной армии… Обагривать руки кровью тех, с кем ты рука об руку воевал…
Ритемус мысленно отмахнулся от вороха набивших оскомину дум. "Черт с ним, выйду отсюда, а там разберусь. В десяти-пятнадцати километрах отсюда пролегает шоссе. Нужно выбраться на него, и обстановка станет яснее".
Ободренный этой мыслью, он вдруг заслышал далекий отзвук людских голосов, скрипа телег и приглушенное конское ржание. Неужели они вышли на окраину леса?
- Мы подходим к шоссе? – спросил он разведчика.
- Нет, - улыбаясь наивности Ритемуса, ответил тот. – Мы почти пришли.
Взобравшись на пригорок, он различил какое-то движение за густой растительность деревьев далеко впереди. На одной линии, сколько хватало взора, мелькало движение, и Ритемус удивился столь огромным размерам лагеря, но, когда путники спустились с холма вниз, стало ясно, что это и не лагерь вовсе, а колонна. Здесь были сотни людей – кто шел по обочине, кто ехал на груженных провиантом, палатками и ящиками телегах, кто с оружием, кто навьюченный тюками, рюкзаками и ящиками с разгрузочными жилетами, и все это - от одного края равнины, откуда все шли и шли люди, до другой, где авангард спускался вниз. Процессия больше походила отсюда на колонну муравьев-рабочих, несущих домой добытую еду.
- Ребята, это же Люминас! – прокричал кто-то с неподдельным восторгом и удивлением. К ним бежали с дюжину бойцов с черно-желтыми нашивками. Ритемус ждал мальчиков-семинаристов с загнанными взглядами, которых вдруг против воли закрутила в свой водоворот война, а увидел крепких парней лет двадцати пяти, явно повидавших многое за эти годы. Они подхватили Люминаса под руки и быстро донесли его до телеги. Возвращение выживших повстанцев вызвало всеобщую радость и сострадание. Бывшего арестанта и оставшихся идти пешком Ритемуса и Альдеруса окружили люди, хлопали по плечу, поздравляли со спасением, а затем делали серьезные лица и спрашивали, как они смогли удрать от королевских псов, и многие ли бойцы погибли. А Ритемус лишь глупо кривился стеснительной улыбкой, прятал глаза и отвечал что-то невпопад, бормотал, что хвоста за ними не было, и погибли очень, очень многие. Через долгое время, поняв, что от него мало чего можно узнать, солдаты переключились на более приветливых Альдеруса и Люминаса, которые говорили то же самое, хотя и раскрашивали речь подробностями.
Вдруг очередная ватага молодцев подбросила его в телегу, на кипу собранных брезентовых тентов, рядом с Люминасом, которого осматривал пожилой человек с красным крестом над черно-желтой нашивкой.
- А ты чего такой невеселый? – панибратски ткнул его кулаком в плечо какой-то юнец и сунул в ему руки плоскую пластину фляги. Он тоже широко улыбался, и Ритемус никак не мог взять в ум, почему спасение семи или восьми человек – такой праздник для этих людей. – Наоборот, радуйся, что жив остался. Значит, везучий ты по жизни. Ты пей, пей, не бойся, легче будет – и похлопал еще раз.
Ритемус перевел растерянный взгляд с этого сияющего лица на флягу, повертел ее пару секунду в руке, словно выискивая какую-нибудь таинственную надпись, открыл крышку, втянул носом резкий запах и плеснул в себе в рот. Огонь обжег глотку, скатился вниз и растворился. Ритемус глотнул еще раз, вытер горящие губы и отдал флягу юнцу, но тот остановил его жест ладонью.
- Оставь, тебе сейчас нужнее, - добродушно сказал он. – Дисциплина дисциплиной, а сейчас – особый случай.
Тело понемногу наливалось теплом и тяжелело. Все дурные мысли понемногу отходили в небытие, а вместо них звенела беззаботным звоном пустота. Альдерус и Люминас его не выдали, по крайней мере, пока, а с Люминасом поговорить об уходе можно будет и потом. А сейчас – отдыхать.
Ему дали поесть холодной, но довольно сытной похлебки с мучными лепешками, и он все проникался всеобщим ликованием, которое уже затихало. Но причиной тому был не алкоголь – ему вдруг вспомнились далекие дни Фалькенарской войны, когда он также, со своими солдатами, в передышках между атаками противника сидел в лесу и также ел такую же холодную перловую кашу и запивал водой из источника, и словно не было войны. Редкие, и потому драгоценные моменты счастья, которые он разучился ценить. Так быть может, и эти люди радовались тому, что они живы, что это ликование было данью павшим, которые не пропустили монархистов дальше болот, и не открыли им местоположение лагеря, дав им время уйти в безопасное место?
- Люминас, а когда мы… - спросил он, оборачиваясь, но тот уже спал, тихо посапывая, и рядом с ним клевал носом парень с флягой. Мимо медленно плыли стволы деревьев, с которых то и дело срывались чуть тронутые желтизной листья. За холмы оседали последние лучи, озаряющие все клиньями мягкого рыжего света. Легко тряслась повозка, убаюкивая бойца, и тот уже не противился зову сна, лег у края между бортом и тюками, чтобы не вывалиться, а затем быстро заснул.
…И там его не отпускали кошмары войны. Ему снилась очередная атака фалькенарцев на линию траншей у кромки леса, когда в сумерках почти невидимые тени егерей противника, с грубо сшитыми накидками из волчьих шкур, взялись из ниоткуда и напали с тыла, из леса, незаметно пробравшись через коммуникации арлакерийцев. Их были десятки, а затем сотни, и они неслись лавиной на измученных усталостью солдат его королевского величества. Пулеметы, вовремя развернутые в противоположную сторону, не дали ожидаемого эффекта – половина всех пуль застревала в стволах деревьев, а егеря, почти невредимые, стелились змеями по земле и выныривали у самых окопов, завязав жестокую рукопашную схватку.
Но времени, прошедшего после сигнала тревоги, все же хватило, чтобы солдаты успели взять оружие в руки, поэтому легкой победы противнику не досталось. Ритемус выстрелил в прыгнувшего на него фалькенарца с клинком в руках, головным убором которого служила волчья голова без нижней пасти, а затем отобрал у мертвеца кинжал, ведь биться им в тесном окопе было легче, чем винтовкой. Через несколько минут он уже весь был забрызган кровью и шел по искромсанным трупам своих и чужих, спеша с другими солдатами на выручку зажатым противником товарищам. Повсюду мелькали тела, и были лишь секунды, чтобы определить – свой ли это или фалькенарец, и тогда острый клинок, пропарывал ткань серо-зеленой шинели и тело оседало наземь, а Ритемус увертывался от резких ударов противника, едва успевая разминуться с проходящим в считанным сантиметрах от его груди лезвием… И вдруг – боль. Боль во сне была такой же сильной, как если бы он чувствовал ее наяву, но не проснулся. На штанине с противоположных сторон растекались темные пятна, и он пополз в сторону, минуя дерущиеся силуэты.
Повсюду тревожно закричали: "Отступаем!", и мимо него побежали арлакерийские солдаты.
- Помогите! – закричал он, неуслышанный среди какофонии, и перебирал руками все быстрее, попытался встать, вновь почувствовал прострелившую ногу боль и упал на землю, затаившись среди тел. Арлакерийцы бежали в лес, затем вдруг развернулись и дали залп по преследующему врагу, которого он чувствовал затылком – егеря шелестели совсем рядом. Еще один залп, чей-то приказывающий возглас, и арлакерийцы повернули обратно. Ритемус крикнул еще раз, дернул пробегающих за штанину и продолжал ползти. Где же его отделение? Неужели все полегли? Почему никто не идет на помощь своему командиру? Он продолжал ползти и услышал свисток. Арлакерийцы вновь отступали, на этот раз с ранеными, и ему внимания было ноль. Неужели голос и сила его так ослабли, что его никто не слышит и не чувствует? Наконец он остался один посреди опушки. Позади негромко переговаривались фалькенарцы, а до леса оставалась еще половина пути. Он пополз медленно, едва метр в минуту, и после каждой смены руки останавливался, прислушивался, не услышал ли кто его? Оказавшись в спасительной тьме, он со страхом слышал, как его со всех сторон обступали враги. Они были метрах в двадцати-тридцати от него – сзади, справа, слева.
Внезапно его охватила дрожь. Никогда он не чувствовал себя столь близко к смерти, даже месяц назад, когда он прорывался с четырьмя десятками человек, оставшимися от роты, через кольцо окружения. Тогда за его спиной были товарищи, а сейчас… сейчас он совершенно один в огромном лесу, в котором даже днем ориентироваться не просто, и повсюду враг, ищет раненых и добивает их. Он уткнулся лицом в землю и просто дрожал, не соображая, что делать – надо двигаться, но шум листвы выдаст его, не двигаться – найдут и убьют без промедления. Спустя какое-то время он понял, что силы вытекают из него – в буквальном смысле – вместе с кровью. Наклониться вбок он боялся, чтобы не выдать себя, а пленка свернувшейся крови в ране все вновь и вновь стиралась от трения. И перевязать-то было нечем – вещмешок кто-то сбил со спины, и это сыграло Ритемусу на руку – мешок при бегстве точно заметили бы. Перед глазами темнело, и уже вместо очертаний, виднеющихся в здешней ясной ночи, была сплошная темнота, иногда светлеющая до силуэтов деревьев. Уже ничего не соображая и желая только спастись, он из последних сил вонзал пальцы в мягкую землю, как ледоруб в скалу, подтягивал тяжелеющее тело, вытягивал вторую руку и проделывал операцию, а вскоре обнаружил, что руки и ноги теряют чувствительность, и тело больше не хочет двигаться вперед.
Откуда-то послышался близкий шорох, и растянувшемуся на гниющей листве Ритемусу было все равно. Он ожидал почувствовать новый обжигающий удар и затем – облегчение и пустоту, но вместо этого кто-то перевернул его на спину – лица он так и не увидел, потому что вместо него он видел одно светлое пятно, - взвалил на плечи и понес дальше в леса. Сначала он видел один пейзаж, затем резко меняющийся на другой – видимо, он часто терял сознание. Он попытался посмотреть на лицо своего спасителя, и в ранних рассветных лучах он видел его профиль, но сейчас, через многие годы, он не мог вспомнить его совсем. Он помнил, что тот был в арлакерийской шинели, что-то говорил – с Ритемусом или с кем-то, кого он не видел… А потом был поселок, где расположилась его часть и койка в лазарете. Пока сухожилия и кость сращивались, он спрашивал у медсестр и лежавших на соседних койках солдат о его спасителе, но никто не знал, кто его принес. Он не оставлял попыток до тех пор, пока его не признали временно негодным к военной службе, ведь он едва передвигался с тростью, и отправили в тылы долечиваться и охранять склады.
…Он открыл глаза, и почувствовал, как по всему телу течет липкий холодный пот, а сердце стучит, как колеса разогнанного локомотива по шпалам. Осмотревшись вокруг и убедившись, что он по-прежнему спит в уже остановившейся телеге, и откинулся назад. Тут ему на лоб легла чья-то легкая узкая ладонь – над ним застыло женское лицо.
- Спи, братец, все уже позади, - произнесла женщина ровным приятным голосом. Ритемус почему-то начал искать в этом лице черты Лимии, но тусклый отсвет недалекого костра был слишком слаб, и он видел только блеск глаз. Ладонь еще несколько раз прошлась по лбу, собрав влагу, и Ритемус легко скривился в улыбке благодарности, а женщина тихо отошла назад и спрыгнула с телеги, все менее различимо шелестя по листве. Он предпринял еще одну попытку заснуть, но на этот раз перед глазами маячили не стертые из памяти лица погибших сыновей и жены.
Люминаса на месте не было. Колонна собралась в огромный круг, и все вокруг спали, не считая охрану, шаркающую в темноте и кучек людей у костров. У ближайшего к нему костра беседовали два человека – в одном из них угадывался силуэт бывшего арестанта, и Ритемус быстрым шагом пошел к нему, но оба вдруг дружно развернулись.
- Присаживайся, Ритемус, это - Ниремис, командир нашего отряда, легионис то есть, - указал раскрытой ладонью Люминас на убеленного сединами пожилого человека в армейской шинели. – Он уже знает обо всем, поэтому можешь не бояться.
Ритемус пожал тому руку и сел на бревно. Он посмотрел в сторону, где его взгляд приковала телега с непомерно длинными и толстыми, как канаты, полозьями; вокруг нее спали на брезентовых подложках люди, тащившие за собой эту телегу вместо лошадей, некоторые – так и заснув с канатами в натертых руках.
- Я знаю, что ты… не из наших, - при последних словах Ниремис понизил голос, - Но если тебе доверяет Люминас, то значит, и я могу доверять тебе. Почему ты не хочешь остаться с нами?
- Отвечу вам то же, что и другим: не хочу убивать своих товарищей по Фалькенарской войне. И позвольте задать вопрос: про Минатан – правда?
Ниремис достал из сумки испачканный и засаленный номер правительственной газеты и молча ткнул пальцем в колонку. Ритемус подсел ближе к огню и смог различить строки. "Командующий вооруженными силами не исключает, что король может запросить помощь у иностранных государств для подавления мятежа, приобретающего все больший размах…". Выпуск недельной давности.
- Думаю, этого достаточно, - медленно сказал Ниремис, складывая газету в сумку. – Как ты считаешь, Ритемус?
- Такие заявления редко бывают голословными, и особенно сейчас… - перебил его Люминас. – Рано или поздно король попросит помощи…
- Вы все еще надеетесь победить? – с горечью и иронией одновременно спросил Ритемус, указав в направлении поля битвы. – После этого разгрома?
- Проиграно всего лишь одно-единственное сражение, но не война целиком, - уверенно сказал Ниремис. – Я был против того, чтобы давать бой в открытом поле. Многие - еще не обученные толком юноши, они побегут прочь, едва наметится успех со стороны белых. Но меня и других не послушали. Другие лидеры надеялись так разгромить основную часть королевских войск и закончить войну быстрее, и что из этого вышло, ты видишь. Но надежда есть. У нас много сил, и если мы сможем успешно наступать, то король все же запросит помощи у Минатан, а многим королевским солдатам, таким, как ты, станет ясно, что в случае победы монарха независимость Арлакериса окажется под угрозой. И войдут ли войска Минатан сейчас, пока у нас есть силы и мы можем объединиться, или потом, когда мы порвем друг друга в клочья, всего лишь вопрос времени. Отступать уже поздно. Скажу одно: я благодарен тебе за спасение моих людей, поэтому ты можешь уйти, и тебя никто не тронет. Если ты присоединишься к нам, то буду благодарен еще больше – нам нужные толковые командиры.
С этими словами он встал, попрощался и пошел между кострами, затерявшись среди телег и тел. Оба смотрели ему вслед, пока Люминас не нарушил долгое молчание:
- Мы не проиграем, сколько бы поражений не потерпели. Посмотри на них, как они были рады нам: ведь они верят, что за поражением придет победа. Потому что они - этакий коллективный мессия, который вполне способен решить судьбу многих, быть может, даже страны. Пока их вера крепка, они будут единой семьей… или братством, если тебе угодно, и ничто не сможет их остановить. Идея, что ни говори, великая вещь.
- Только они не хотят знать, какую цену они за это заплатят, - не скрыл своего скепсиса Ритемус. – Зато знают, кому нужно сносить голову в первую очередь, если предприятие не удастся. И сколько же вы еще людей положите в сражениях, чтобы самим войти во дворец на правах правителей?
- Да, я этого ждал, - отрешенно вздохнул Люминас, - Ждал, что будешь обвинять во всех грехах нас с Ниремисом. Ты делаешь это совершенно зря, потому что я не хочу становиться ни чиновником, ни министром, ни президентом, ни диктатором, ничем другим, что получим в результате. И Ниремис тоже. Хотя, быть может, приоритеты со временем изменятся, но не уверен.
- Тогда зачем ты это делаешь?
- Ради всеобщего блага, - в полутьме нельзя было разобрать, фальшивая ли была улыбка, или нет. Выдержав паузу, он продолжил. – Да, так тоже бывает. Я ничего для себя не прошу, лишь хочу обеспечить стране процветание и счастливое будущее. Признаюсь, на самом деле я больше не придерживаюсь какого-либо определенного политического спектра. Если бы у королевского рода был достойный своей страны отпрыск, я ратовал бы за него, но назови хотя бы мне одного такого. Наследный принц? Он толще, чего его папаша, в два раза, и умеет только пировать, ничего в жизни его больше не интересует. Королева умерла, но и она была немногим лучше… Так кто же?
- Ты ведь понимаешь, что произойдет, когда вы свергнете короля? – изрек Ритемус то, о чем он сейчас думал. Взгляд его был устремлен в пламя – казалось, что так же сгорит и Арлакерис, в долгой агонии, пожирая самое себя.
- Да, - ответил приутихшим голосом мятежник. – Но останавливаться поздно. Нужно уже сейчас завоевывать свое место под солнцем, пока нас не растерзали другие. Республиканцы, монархисты-сторонники кузена короля, анархисты, либералы, - всех и не перечислишь. Пока мы боремся единым фронтом, и в наших рядах пока царит согласие, у нас даже есть общее командование с представителями от всех партий… Но затем последуют разборки между партиями, и я не хочу быть одним из тех, кого противники посчитают нужным убрать. Наши партийные руководители предвидели такое развитие событий, и понемногу подминают под себя более слабые организации. Это политика, друг мой, она грязна и дурно пахнет, как помойная яма, но кто-то должен ей в ней копаться, как бы это ни было противно.
- А если вас подомнут? – ехидно спросил Ритемус, на мгновение прервав мысленный поток проклятий в адрес революционеров.
- Нас не подомнут, - медленно, с расстановкой уверенно произнес Люминас. – Республиканская партия Арлакериса слишком сильна, чтобы с ней кто-то смог тягаться, а если это случится, то продолжение войны неизбежно.
- А что делать остальным? Воевать? Прятаться? – злоба в голосе все нарастала, но бесполезность вопроса была очевидно – простые смертные уже давно ничего не решали.
- Это уже ваше дело. Я свой путь выбрал, - в темноте кто шумно заворочался, стоная, и пару секунд взгляды обоих были прикованы к человеку, что-то вяло бормотавшему во сне.
- Когда я смогу уйти? – разорвал молчание Ритемус. Внутри все рвалось и кипело от злости и ярости, ему хотелось уйти сейчас же, но он с трудом себя сдерживал. К тому же, он был голоден, и как скоро сможет он найти пропитание после ухода?
- Если хочешь, уходи сейчас же, - теперь голос собеседника стал абсолютно безразличным. – Но не советую – через пару суток мы выйдем ближе к нашим позициям и шоссе, и ты будешь свободен на все четыре стороны.
Ритемус кивнул. Больше ему ничего не надо было знать, а думать о будущем по-прежнему не хотелось.
***
Люминас шел впереди, выставив руки с винтовкой впереди и ломая сухие ветки кустарника, которые оглушительно хрустели и лопались, а за ним понуро брел Ритемус, придерживая неподтянутые лямки рюкзака с едой и личными вещами и смотря по сторонам, не следит ли кто за ними. Но повсюду были лишь одни деревья да кусты, а впереди раздавался шум шоссе – сотни голосов, слившихся в единый гул.
Проводник вдруг остановился, и Ритемус едва не врезался в него.
- Вот мы и пришли, - выдохнул он и выглянул в просвет между ветвями, откуда было видно дорогу. Он пожал руку Ритемусу. Тот виновато кивнул, и с трудом ворочая языком, сказал:
- Спасибо. Прощай, - и пожал руку.
- До скорой встречи. И удачи, - полным уверенности голосом сказал Люминас с легкой ухмылкой, похлопал его по плечу и, обойдя, быстрым шагом скрылся в лесу. До Ритемуса только спустя несколько мгновений дошел смысл слов, и он, озадаченный, долго смотрел вслед удаляющемуся хрусту. Прыснув, он пошел дальше, дивясь причудам этого странного революционера. Отчего это он так уверен, что Ритемус захочет примкнуть к этому сборищу самоубийц? Скоро королевские войска сметут их из Элимаса, и на арлакерийской земле (после волны арестов и расстрелов, разумеется) восстановится покой, и все будет как раньше, а король немного образумится, по крайней мере, на время.
Он вышел на придорожную полосу, и в глаза ему ударил яркий солнечный свет, от которого уже отвык. По длинной полосе асфальта, сколько хватало взора, от линии фронта шли люди, тысячи изможденных, согбенных долгим и тяжелым путем людей, как перед битвой у Гиремаса. Этот бесконечный поток пестрел красками, шумел и двигался медленно двигался бесформенным сочленением фигур, которые составляли в общем единый организм, и казалось было представить, чтобы хотя бы одна частичка отделилась от него – ведь отделившись, она, наверное, погибла бы. Сходства добавляло и гнетущее молчание: беженцы двигались в одну сторону, почти механически переставляя ноги и бессмысленно сверля землю упертыми перед собою взглядами на мученических ликах. Наверное, многие из них идут обратно – линия фронта таяла, и невозможно было предугадать, где вспыхнет следующий бой, где завтра станет тихо, а где война придет в места, никогда ее не знавшие…
- Эй, не мешайся! – гаркнул с козлов грубый голос, и Ритемус отпрыгнул, едва не задавленный лошадьми. – Чего прямо на дороге встал?
На него глядели два маленьких паучьих глаза, сверкающих над густой бородой, без остатка заполнившей всю нижнюю половину лица и горло. Старый засаленный плащ развевался на ветру порванными полами, а руки беспрестанно трясли полозьями, словно отбивали такт.
- Вы куда едете? – спросил Ритемус, стараясь не отставать. Где-то впереди возникло препятствие, и движение замедлилось.
- А тебе не все равно? - проревела борода, повысив тон. – Шпион, что ли?
- Нет, - замотал головой Ритемус. – Мне самому идти некуда, а так мог бы помочь…
- Молодой, шел бы ты своей дорогой, - с неприязнью ответил крестьянин. – Воевать за своего борова-короля против поганых повстанцев, как все военнообязанные, чтобы вконец похоронить эту проклятую Господом страну!
Ритемус нагло забрался на борт телеги, так, чтобы извозчик не достал до него. Глаза гневно сверкнули, прожигая его насквозь, и равнодушно отвернулись.
- В таком случае позвольте задать вопрос: почему же вы не воюете за короля? Вы вроде не так уж и стары, - с трудом он подавил иронию.
- Спасибо, дружок, навоевался уже. Фалькенара хватило вот так, - провел он левой рукой по горлу. – Страну защитил, а для нас что она сделала? "Спасибо, родные, идите по домам", и только! То ли дело при старом короле, тот знал, что со страной делать, не то, что этот сынок, чтоб он горел вечно в аду! Я когда воевал двадцать лет тому назад, нам и пенсии военные были, и льготы, а когда пришел этот боров, все отменили, еще и воевать заставили!.. – поток ненависти иссяк, и глаза вновь уперлись в Ритемуса. – А ты откуда путь держишь?
- Из Гиремаса, - ответил он.
- Так ты был там? Дезертир, значит?
- Дезертир? – переспросил Ритемус и рассказал придуманные на ходу детали. - Нет, мы гнали мятежников в лес, попали в засаду. Нас выжило всего несколько человек, и мы два дня плутали по лесу. Потом наткнулись на покинутую деревню, поели, бросили старые вещи и разбрелись в разные стороны.
- А, тогда понимаю, - протянула борода, - Я тебя не осудил бы, если бы ты был дезертиром. Сам не хочу против своих воевать. У меня вон брат к мятежникам ушел почти полгода назад, с тех пор не слышал от него ничего. Эх, жив был бы сейчас старый король… Так ты куда идешь?
- Не знаю, - честно ответил Ритемус, - Подальше от войны.
- Вот это правильно, - одобрительно ухнул крестьянин. – К черту эти распри. Ладно, останешься с нами. Что делать умеешь?
- Как и любой солдат – все.
- Это хорошо. Меня зовут Видерим, - он протянул огромную лапу и после рукопожатия продолжил, - Мы уехали почти все деревней – девять семей, - Ритемус увидел вереницы телег с бегающими вокруг них детьми. Возницы бросали в него осторожные неприветливые взгляды, переглядывались между собой и общались короткими фразами, которые явно имели прямое отношение к нему.
- Ты их не бойся, - заметил крестьянин волнение солдата. – Здесь все такие. На дороге все больше мародеров. Они нападают с оружием, иногда просто воруют, если не доглядел. С нами было только один раз - мы постреляли поверх голов, они и ушли восвояси. Революционеры или просто бандиты – черт их разберет, но чужаков, ясное дело, никто не любит. Только одних пустили, когда у Тиренара были, фалькенарцы. Толковые ребята, из всякого мусора стоящие вещи делают…
- Вы сказали про фалькенарцев? А Северана среди них нет?
- Северан? Да, точно, это их старейшина. А что, ты его знаешь?
Последних слов Ритемус уже не слышал. Он спрыгнул с борта и побежал назад, спотыкаясь о выбоины, осыпаемый проклятиями возниц, под копытами чьих коней он едва не был затоптан. Придерживая рукой съезжающую на лоб фуражку, он спрашивал на бегу, где Северан, и ему либо указывали назад, либо посылали к черту.
- Ритемус, ты ли это? – спросил удивленный голос с одной из телег. Ему подали руку, и он взмахнул на борт, оказавшись между Севераном и тем фалькенарцем, что вез его на полустанок, откуда он уехал в Тиренар. Остальные в телеге посмотрели на него и отвернулись, продолжая говорить на своем неблагозвучном для арлакерийского уха языке.
- Видишь, Вомеш, вернулся к нам наш боец, - сказал на арлакерийском Северан, не переставая улыбаться. Ритемус хотел поздороваться и с другим фалькенарцем, но тот вперил в него презрительный взгляд, не удосужившись протянуть руку, и Ритемус просто кивнул. – Все-таки решил оставить оружие? И где же ты был все это время?
- Поначалу не смог, Северан, - виновато ответил он. – Я как раз из Гиремаса.
Северан затряс головой в непонимании.
- Но ты ушел оттуда, как я понимаю, - пробормотал он. – Почему?
Ритемус рассказал ему правду про Люминаса. Северан ни разу не перебил, и даже остальные фалькенарцы, прекратив болтать на изобилующем глухими согласными языке, затаили дыхание.
- А вы почему уехали? – спросил, закончив рассказ, Ритемус.
- После того, как ты ушел, к нам пришли революционеры. Сначала спрашивали, не видели ли мы королевских разведчиков поблизости, и хотели реквизировать зерно. Мы люди бедные, поэтому нас пожалели, а когда узнали, что мы фалькенарцы, так совсем вежливо распрощались и ушли. Затем была очередная битва за Тиренар, и монархисты выбили повстанцев из всех близлежащих деревень и наведались к нам, перекопали все вверх дном в поисках укрытых врагов короля и унесли с собой барашка Вомеша. Потом два дня вокруг нас стреляли, и снова наведались королевские солдаты. Пока они были у нас, к нашей деревне подошли мятежники, расстреляли их и исчезли – лишь чудом мы в живых остались. Потом все затихло, но мы решили собраться, пока не поздно, и уехали. Все ненужное либо оставили, либо обменяли или продали, чтобы жить потом на что-то. Впрочем, - задумчиво почесал он бороду, невесело усмехнулся он, - скоро деньги станут просто фантиками, как в Фалькенаре после войны. Только для растопки да для самокруток сгодятся. Как видишь, прибились к Видериму, и теперь в Доламин едем, деревушка есть такая, в лесной глуши. Уж там точно нас война не тронет.
- А не боитесь, что местные вас тронут? – спросил Ритемус.
- Нет, - рассмеялся фалькенарец, - Нет там никого. Ее еще при деде вашего короля забросили, волков там много было, и житья от них не было. Видерим предвидел то, что сейчас творится, и незадолго до начала этой кутерьмы навел справки. Он говорит, дома там еще целые, земля хорошая, забором только обнести деревню, и все на этом. А волки нам только в помощь – всякие мятежники с роялистами лезть не будут почем зря.
Позади поднялся галдеж – все поворачивались в сторону леса и высматривали летящую в небе черную точку, которая все приближалась, и скоро преобразилась в биплан. Самолет не был вооружен, но по бокам висели дополнительные баки с топливом. Это был разведчик, и он ничем не угрожал.
- Он не вооружен, - сказал твердо Северан своему товарищу, потянувшемуся рукой под брезент, и спросил и Ритемуса, - Уж не твоих ли он высматривает?
- Может, и так, но там лес густой, он не увидит, - ответил арлакериец. Биплан долетел до шоссе и принялся с оглушительным жужжанием кружить над ним на небольшой высоте. Из кабины выглядывала облаченная в утепленный шлем голова, вертящаяся во все стороны. Фалькенарцы заметно нервничали – еще свежи были воспоминания, когда пилоты военно-воздушных сил Арлакериса забрасывали их траншеи бомбами или стрелами – железными болтами размером с карандаш, заостренными с одной стороны. Около пятисот в одном ящике, они падали вниз с большой высоты и набирали скорость, достаточную для того, чтобы пронзить насквозь человеческое тело.
- Наверное, мы отсюда как стадо баранов выглядим, - процедил Ритемус, - Только кто бы нам показал, где сейчас волки и где наши пастухи.
Сказал он это совсем злым голосом – ему, человеку военному, такое зрелище было не в новинку, к тому же теперь движение на шоссе совсем остановилось, и люди только и делали, что показывали пальцами на самолет, словно на невиданного зверя, и махали руками летчику, который отвечал тем же, а затем начал выделывать в воздухе несложные пируэты. Это вызвало новую волну восторга, которого хватило ненадолго – самолет резко развернулся, и покачивая крыльями, устремился в сторону Гиремаса.
- Слава Богу, пронесло, - сказал кто-то, и вдруг далеко сзади послышались выстрелы.
- Бандиты! – пронеслось по колонне. Из леса посыпали фигуры люди с оружием и стали стрелять по телегам. С одной из них упал возница, и толпа пестрой грохочущей волной отхлынула на другую сторону дороги; зазвучали ответные выстрелы. Один из фалькенарцев откинул полог, и Северан протянул Ритемусу винтовку, как оказалось, заряженную, на предохранителе. Видимо, пули из залпа попали в налетчиков, и два тела упали, остальные бросились через короткую полосу травяного ковра к лесу, унося с собой награбленный скарб.
Ритемус встал в полный рост, упершись ногой в борт и не боясь стреляющих в ответ нескольких охотничьих ружей, прикрывающих отступление. Дробь не долетала, а пули проносились совсем далеко, явно свидетельствуя о том, что стрелки редко брали свое оружие в руки. Прицелившись навскидку, он нажал курок, и фигура с мешком на спине рухнула, уронив на себя, как могильный камень. Бандиты потеряли еще нескольких и поспешно скрылись в лесу.
Ритемус спрыгнул с телеги, решившись броситься в погоню, но его окликнул Северан:
- Постой! Пусть они уходят! В лесу они дадут отпор, поэтому не суйся.
Толпа заполонила придорожную полосу, собирая разбросанные вещи, и вернулась на дорогу, обтекая, словно река валун, телегу с разбросанной вокруг нее поклажей, убитого извозчика, лежащего в луже крови, и оплакивающими его женщиной и детьми, медленно устремилась дальше. Несчастные упали на колени и громко рыдали высокими голосами, прерываясь на всхлип, и били ладонями в грудь убитого, словно это могло его воскресить. Никто, казалось, даже не замечал эту картину, будто это было также обыденно, как восход солнца по утрам.
- И часто они нападают? – не своим голосом спросил Ритемус, передавая винтовку Северану.
- Нет, но не скажу, что редко, - ответил он, разряжая оружие, - Пытаются нахрапом взять, пока никто не понял, в чем дело. Как сейчас. И вот такое, - кивнул он туда, где за толпой скрылась телега с убитым, - всегда. Верный признак войны – обесценивающаяся жизнь, как на фронте, так и в глубоком тылу. Жизнь чужого человека в своей цене колеблется где-то у нуля, но многие тогда поднимают цену своих жизней до небес и считают, что это дает им право убивать и грабить каждого встречного, чтобы выжить самим. Другие же падают духом, осознавая положение дел, становятся лишь амебами, ни на что не способными, ни на помощь, ни даже на простое и бесполезное сочувствие, они способны лишь слепо подчиняться. И те, и другие, в общем-то, ничем не отличны друг от друга, будь то генерал, граф или солдат-простолюдин – для смерти все равны. Главное, не перенять психологию ни одной из этих групп, потому что она ложна и заведомо ведет к гибели. Искусство же жизни в военные года состоит в том, чтобы найти золотую середину, понять, что ты способен отстоять свою жизнь и нанести удар, но не преувеличивать свои возможности. И соответственно, тот, кто постиг эту науку, достоин считаться человеком в самом благородном значении этого слова.
Он говорил эти слова медленно, глухим голосом, словно выдавливая эти слова из себя, словно вспоминая далекое прошлое, теряющееся в тумане, и смотрел строго перед собой, упершись взглядом в спины женщин и детей, двигавшихся за телегой и несших на спинах тюки и корзины. Наверное, после этого нужно было задать вопрос, но ничего, кроме глупого "а разве в обычной жизни не так?" не приходило.
- Но на фронте это происходит намного реже, - сказал на родном языке самый молодой фалькенарец, лет на пять-семь младше Ритемуса, и в отличие от своих товарищей, выбритый, - Я лично припомню лишь нескольких предателей во всей нашей дивизии в последний год войны.
- Потому лишь, что солдату некогда размышлять и обдумывать, чего он желает, - ответил Северан. – В такие моменты истинная личина человека разоблачает себя гораздо быстрее. В тылу еще есть время подумать, побегать от войны и принять желаемое за действительное. А на фронте нет, ты либо действуешь, либо гибнешь, - понизил он тон.
Телега опять остановилась, жалобно скрипнули колеса и стукнули по асфальту подковы фыркающих лошадей.
- Что там опять? – пробасил Вомеш вознице.
- Черт его знает, - процедил тот. Отсюда не было ничего видно, кроме бесконечной вереницы людей, лошадей и телег, как бы Ритемус не изворачивался.
- Я посмотрю, что там, - сказал он Северану и спрыгнул вниз. Фалькенарец кивнул и предупредил, чтобы он был осторожен. Спустя километр медленного бега причина затора обнаружилась – на перекрестке военные выставили пост, за которым армейские регулировщики, бойко размахивая жезлами, пропускали правительственные войска. Маршевые колонны шли по пять человек в ряд, затем конница по три всадника в ряд, затем бронемашины и грузовики, и снова пехотинцы. Они поднимали столько пыли в воздух, что пришлось подойти на добрых полсотни метров, чтобы понять, что вообще происходит, и каждый отряд рассекал тонкими иглами штыками одно желто-коричневое облако пыли, чтобы вновь скрыться в другом. Военные двигались в сторону Элимаса, то есть брали позиции мятежников в клещи, и у Ритемуса зародилось сомнение, будут ли они в безопасности в той деревне.
- Роялисты, идут на Элимас, - пояснил он, вернувшись к своей телеге. – По меньшей мере полк.
- Тяжело будет твоим товарищам, - сочувственно вздохнул Северан. – На то она и война, что на ней стороны несут потери.
- Будет ли безопасно в Доламине теперь?
- Ничего не изменится, - пожал он плечами, - Только если мятежники не решатся партизанить в том районе.
- Решатся, будь уверен, - ответил, не раздумывая, Ритемус. Он вовсе не хотел этого говорить, но был полностью уверен, что республиканцы будут отыгрываться за Гиремас сполна.
- Ничего, переживем как-нибудь, - растерянно ответил Северан. Он тоже задумался о чем-то своем. Со стороны перекрестка послышался шум двигателя - по встречной полосе ехал черный кабриолет – водитель, фотограф с ассистентом и два солдата-охранника. Фотограф попросил остановиться, и водитель с недовольным видом затормозил недалеко от телеги фалькенарцев. Солдаты тоже нервничали, и часто косились на бывших пленных и Ритемуса, отчего его прошиб холодный пот. Разумеется, они не могли знать, что он дезертир, и им было не до этого, но ему казалось, что вот-вот один из солдат наставит на него винтовку и выкрикнет его имя, а затем его арестуют и отвезут в тюрьму, где его расстреляют после короткого военного трибунала. Но солдаты награждали подозревающими взглядами всех без исключения, и в первую очередь фотографа, из-за которого им пришлось торчать здесь. Сам фотограф вылез наружу и водрузил на поставленную ассистентом треногу аппарат с тем оживленным и несколько высокомерным видом, словно он снимал не обычных людей, а только что открытый вид животных. Он залез под ткань, отдал команду скучающему ассистенту, держащему полку с порохом, навел объектив на Ритемуса и вылез, с удивленным видом:
- Вы что, фалькенарцы?
- Сам посмотри на свою хинатанскую рожу, журналюга! – зычным голосом ответил Северан, мгновенно посуровев и сверкнув глазами, - Ежели просто так решил языком лязгнуть, иди с кем-нибудь другим поговори! И так уже тошно от вас!
Заслышав этот гневный ответ, оба солдата дружно повернули головы в сторону говорящего, но не пошелохнулись, и Ритемус хотел было остановить фалькенарца, но тот сказал еще несколько слов недовольства и смолк. Фотограф что-то пробормотал и в испуге спрятался за фотоаппарат. Раздался щелчок и порох вспыхнул. Фотограф и ассистент быстро собрали аппарат, и злобно взглянув на фалькенарца, залезли в автомобиль и поехали дальше.
- Обычно помогает, - прорычал Северан, смотря вслед удаляющемуся пыльному хвосту. – Всем, видишь ли, позарез надо знать, что я забыл во вражеской стране, где идет гражданская война. Еще эти постоянные подозрения в шпионаже… Допросов военных мне хватило сполна, уж поверь. Надоело все это, - и, поморщившись, отвернулся.
Ритемус ничего не сказал. Он хотел спросить, как фотограф смог распознать фалькенарцев, но посмотрел на них и сам все понял. Многие фалькенарцы, обычно среднего возраста, носили бороды, и на фронте, и в мирное время. Кажется, это был какой-то изживающий себя обычай, но Ритемус ничего не мог о нем вспомнить. Во-вторых, взгляд – холодный, недоверчивый, выражающий готовность биться до конца. И, конечно же, черты лица – у фалькенарцев они более острые и грубые, да и сами они намного выше и крупнее в телосложении по сравнению со своими соседями.
…Топот тысяч сапогов слышался по крайней мере, два часа, затем проехали грузовики из арьергарда, регулировщики свернули блокпосты, убрали шлагбаумы, и колонна беженцев медленно двинулась вперед, догоняя ушедшие вслед группы по опустевшей дороге. Небо стремительно темнело, собирались идущие с севера тучи. Все усиливался ветер – скоро он стал сбивать головные уборы, затем пошел противный мелкий дождь. Поначалу Ритемусу было все равно – он закутался в свое пальто с меховой прокладкой, которое ему дал Люминас – наверное, одна из самых ценных вещей, хранившихся в лагере, и популярные ныне кепи с "ушами" защищали его от ветра и капель, но порывы ветра становились все сильнее, и капли – все холоднее; к тому же солнце спускалось со своего трона по лестнице из облаков за горизонт, и температура все понижалась.
- Ритемус, как вы? – спросил его уже знакомый глубокий бас Вомеша. По телу арлакерийца пробежала дрожь, - он не хотел разговаривать с этим неприятным типом и уж тем более смотреть в его лицо. Дело было не в шрамах и десятках глубоких морщин – от одного лишь взгляда Вомеша внушал появлялось чувство неуютности.
- Холодно, - сказал он не двигающимися губами и вдруг понял, что руки у него тоже окоченели.
- Садитесь к нам, придумаем что-нибудь.
Все фалькенарцы сидели, тесно прижавшись друг к другу – старый способ согреться, когда нет возможности зажечь огонь. Вомеш подвинулся, освобождая немного места между собой и молодым фалькенарцем, Неральдом. Он дал Ритемус еще один плащ, и тот закутался в него.
Стало намного теплее, и Ритемуса понемногу клонило в сон – до тех пор, пока Вомеш вдруг не начал петь песню. Разумеется, на своем родном языке. Ритемуса прямо-таки передернуло от неожиданности. Фалькенарец пел все громче, и скоро ее подхватили все его соотечественники. Песня была очень старая, про охотника, возвращающегося домой с добычей, и в ней не было ничего о войне, поэтому недолго думая, арлакериец тоже начал петь.
Наверное, эту картину и стоило запечатлеть тому фотографу – семеро мужчин в плащах с закрывающими лица капюшонами, делающих их похожими на древних волхвов, хором поющие старую песню во время нещадного ливня, словно заклиная его прекратиться. В этой песне и вправду была необъяснимая сила, и Ритемус понял это еще раз. Он выучил ее во время войны, слушая поющих ее пленных, хотя делать это было строжайше запрещено, и он все еще помнил, как бил их по спинам прикладом, чтобы те заткнулись и не пробовали поднимать свой дух и потворствовать угнетению арлакерийских солдат. Спустя какое-то время все начиналось заново, и снова на шеи и затылки пленных опускались тяжелые приклады, а когда офицер понял, что это бесполезно, фалькенарцев просто связывали и втыкали во рты кляпы. Теперь он пел эту запретную песню вместе с такими же, как те, которых он нещадно избивал, не давая делать этого. В груди поднималось чувство – не вины, но непонимания. Почему-то в память врезалась именно эта песня, хотя были и многие другие вместе с гимном, и все их петь было тоже нельзя. Странно.
Ощущение, что чего-то не хватало, лишь нарастало. Никто за всю песню их не прервал, не потребовал прекратить, не помянул недобрым словом. Все голоса вокруг затихли, кроме голоса леса, ветра и дождя. Ритемус не мог понять - то ли всем было все равно, либо все также были захвачены магией песни, - но люди вокруг не обращали на иностранцев никакого внимания и шли вперед или сидели в телегах.
- Почему они нас не остановили? – спросил Ритемус.
- В каком смысле? – Северан застыл, уставившись на него, и спустя мгновение взор его прояснился. – Ах, ты про песню? Когда мы решились спеть ее в первый раз, тоже была непогода, и к тому же, это старый диалект, поэтому многие ее не понимают, и я думаю, что они принимают песню за заклинание. Тут многие поют – а чем еще можно развеселить себя и людей в эти тяжелые дни?
Далеко сзади раздался протяжный писк парового гудка. Скоро стук колес заглушил остальные звуки, и из-за внезапно прервавшейся лесополосы вылетел состав, настолько стремительно и величественно, что Ритемус не успел подумать ни о чем другом, и взгляд его был прикован к поезду. Стальная темно-зеленая полосатая гусеница резво рассекала пространство, украшенная повстанческими флагами и лозунгами, намалеванными на рифленых стенах вагонов и большими полотнищами, торчащими чуть ли не из каждого окна. Из окон высовывались люди и махали каравану руками с флажками и платками; они сидели даже на крышах, с небольшими оркестрами по пять-шесть человек, на паровом котле и его мостиках. Ни у кого из них не было оружия, более того, и выглядели они, как обычные горожане – мужчины в пиджаках и брюках, женщины – в платьях. Казалось, будто этот состав идет вовсе не на войну, а на праздник – настолько торжественно и пафосно выглядела эта картина, и Ритемусу никак не верилось, что эти люди, которые искренне улыбаются и что–то неразборчиво кричат, скоро возьмут в руки оружие, и чуть позже их не будет на этом свете…
Взгляд его скользнул чуть вперед, словно по чьему-то наущению, и упал на железнодорожный переезд вблизи с королевским блокпостом, где занимали позиции солдаты, разворачивая орудия на движущийся состав. Замигал мутным оранжевым цветом семафор, приказывая остановиться, но поезд не сбавлял скорости и скользил по рельсам все быстрей. Поперек путей на уровне рубки опускалась на двух стальных тросах, снятых со шлагбаумов, тяжелая балка, так, чтобы не повредить локомотив, но снести верхушки вагонов с сидящими на них людьми. Офицер, руководивший процессом, неотрывно смотрел вперед на паровоз, как на смертного врага, а солдаты крутили бобину, и тросы покачиваясь, опускали конструкцию все ниже и ниже.
Движение каравана замедлилось до минимума – внимание было приковано к противостоянию жестокости и храбрости, и в пору было делать ставки на победу, если бы здесь нашлись подобные предприимчивые дельцы. Офицер стоял и стоял, словно у паровоза были нервы, которые могли сдать, и он мог бы затормозить, но бесстрашный машинист лишь разгонял свое детище. Еще несколько секунд – офицер раскрывает рот, а тросы натягиваются, и балка устремляется вверх.
Ритемус съежился, ожидая перестрелки и даже до боли вцепился в борт руками, чтобы отпрыгнуть и оказаться подальше от телеги в случае взрыва. Люди из окон исчезли, а те, что наверху, смотрели на блокпост. Когда последний вагон проехал мимо блокпоста, показались изменившиеся лица солдат – теперь они были растерянные и злые одновременно, а офицер злобно пыхтел, надувая грудь как парус.
Поезд удалялся, мерный стук колес становился все тише, но все не переставали смотреть ему вслед еще по одной причине, которая оставалась загадкой для всех.
- Да как же они через армейские позиции прошмыгнули? – с искренним удивлением воскликнул Неральд, разорвав нависающую тишину. В ответ ему весело взвизгнул паровозный гудок.
ЧАСТЬ 2.
Окно озарилось мягким рассветным светом, и Ритемус смотрел, как луч медленно, но верно ползет вниз по стене, размышляя о том, что раньше он точно не смог бы попасть в места, подобные этому. Скоро луч ударил ему в глаза, он встал, вдыхая идущий из соседней комнаты запах свежеспиленных брусьев, бросил в печь несколько поленьев с щепками, зажег и вышел наружу. Приятный морозный воздух обволок тело, проник в легкие, разбудив еще не проснувшийся до конца разум. Ритемус посмотрел на не подающие признаков жизни дома, многие из которых еще были не достроены, затем на тянущийся ряд сосен над крышами, и поспешил к ведру умываться.
Он приехал с остальными еще полтора месяца назад, и обнаружил, что деревенские дома требуют серьезной починки. Видерим предупреждал об этом, но Ритемус до последнего напрасно надеялся, что за сорок лет стены и крыши не тронет гниль и сырость. Деревня представляла собой довольно унылое зрелище – почти половина домов была полностью непригодной для жилья, в других прохудились крыши, и семьям пришлось ютиться вместе целую неделю, пока шли мужчины распиливали окружающий лес и давали бревнам отлежаться, а женщины и дети очищали участки и наводили порядок в домах. Здесь многочисленность семей сыграла положительную роль – к концу третьей недели оставалось меньше четверти домов, которые еще требовалось подлатать, и работа кипела от рассвета до заката.
Ритемус зачерпнул воду из остывшей кадки и плеснул в лицо и зафыркал от удовольствия. Последний раз он был на природе в качестве гражданского лица за полгода до войны, вскоре после рождения второго сына. Отец семейства решил, что молодой матери и детям полезно будет побыть на свежем воздухе, не отравленным газами заводских труб. На ту поездку он копил больше года – из-за инфляции путевки резко подскочили в цене, и раз за разом выезд приходилось откладывать.
Место отдыха они давно выбрали – им стал горный курорт на границе с Минатан. Другой вариант – деревня неподалеку от фалькенарской границы – отпал сразу после того как по ту сторону границы стали проводиться частые военные маневры. В горах отдыхающих было не слишком много, и Ритемус смог перевести дух после городской суеты, а дети наконец-то увидели хоть что-то кроме тесных улиц, заключенных в кирпично-каменные оковы. Пятнадцать дней отпуска пролетели как одно мгновенье; Ритемус мог поклясться, что это были самые лучшие дни в его жизни, и пообещал Лимии, что в старости у них будет свой домик где-нибудь в лесной глуши, чтобы на десятки километров вокруг не было слышно приближающейся механической поступи прогресса.
Война прошла тоже в лесах, и в те времена он отдал бы все, чтобы из них выбраться, потому что они не сулили ничего, кроме смерти. Рефлексы остались – умываясь, он невольно смотрел в конец улицы, останавливающейся у густой лесной гряды, и постоянно напоминал себе, что бояться нечего.
За спиной скрипнула дверь, и негромкий голос поприветствовал его.
- Доброе утро, Ритемус, как прошла ночь? – спросил Видерим.
- Доброе. Хорошо все, только под окнами кто-то шлялся. Может, все-таки есть здесь волки?
- Не исключаю, - задумчиво отозвался тот, взглянув на тропинку, идущую от последних домов к арке из ветвей прищуренными глазами. – Пару домов еще сделаем, а там и забор можно будет починить. После обеда должен сын приехать, может, привезет доски от соседей – у них они в избытке. Будем надеяться, поделятся.
Не один Видерим был столь предприимчивым - многие семьи перебрались подальше от городов в подобные заброшенные деревни и теперь наладили между собой бартер. Видерим выслал ближайшим соседям мешок зерна и инструменты в уплату за поставленную телегу с готовыми досками – та деревня была покинута совсем недавно, поэтому дома остались в хорошем состоянии.
Ритемус развернулся в сторону въезда в деревню и тихо и невесело засмеялся.
- Ты чего? – спросил Видерим.
- Подумать только – в ста пятидесяти километрах от нас ведутся бои, а мы тут о волках да о досках печемся, - нахмурившись, ответил Ритемус.
- Вроде бы далеко это… - неуверенно сказал Видерим.
- Если развить хороший темп наступления, то здесь можно оказаться через неделю с лишним, если бы не леса. Но я это не к тому веду, - главное, чтобы кому-нибудь неподалеку не приспичило устроить перевалочную базу на пути к фронту.
- А, ты об этом… Да, ты прав, но идти нам больше некуда, поэтому придется лишь ждать и верить, что с нами ничего не случится… Ладно, через час начнем, имей в виду.
Ритемус кивнул, и Видерим ушел.Ритемус сел на крыльцо и принялся обдумывать, возможно ли ускорить выполнение работ по валке леса. Во всех жилых домах слышались шаги и голоса, звон посуды и скрип распахивающихся дверей.
- Доброе утро, господин Ритемус! – громко зазвенели несколько голосов с конца улицы – дети наперегонки бежали к кадке с водой с зубными щетками и полотенцами. Ритемус кивнул в ответ и отвернулся. Какой-никакой, а авторитет заслужил среди новых соседей. Сначала его остерегались не только как чужака, но и как солдата королевской армии, который подослан, чтобы разузнать побольше о находящихся поблизости лагерях повстанцев (этот глупый разговор он услышал от двух женщин спустя пару дней после приезда), точно так же, как и фалькенарцев, но благодаря активному участию в восстановлении деревни резко повысил свою репутацию, и подозрения вроде бы исчезли. Впрочем, сам он свой вклад в общее дело высоко не оценивал. Подумаешь, армейские премудрости много ума не требуют; но повозиться, обучая им детвору и женщин, пришлось.
Мужчин, способных валить лес, было достаточно, поэтому Видерим предложил Ритемусу периодически заниматься муштрой подрастающего поколения. Ритемус охотно согласился – времена тяжелые настали, к тому же, это было своеобразной платой за приют, и когда на горизонте забрезжил конец строительных работ, Ритемус собрал ребят и поручил им сделать мишени, в то время как сам занялся изготовлением луков и стрел. Настоящих винтовок и патронов, это, конечно, не заменило, но позволило тренировать в будущих защитниках терпение и меткость глаза, и каждое утро Ритемус строил воспитанников на поле; воздух наполнялся свистом стрел и веселыми выкриками, возвещавшими о попадании в цель. Поначалу, конечно, это мало у кого получалось, и Ритемусу приходилось долго показывать, как правильно дышать, держать руки, но через десяток-другой тренировок труды воздались сторицей.
Вопросов о тренировке с боевым оружием, к своему облегчению, Ритемус не услышал – дети нередко ходили на охоту с отцами, и знали, что боеприпасы ценятся на вес золота. Впрочем, одной стрельбой не обошлось, и он научил детей, как правильно рубить деревья так, чтобы они не падали с громким треском, а съезжали вниз по срезу и с глухим стуком медленно ложились на землю в определенном направлении, как он делал это на фронте, чтобы стволы не падали в траншеи и укрепления и противник не замечал работ, или как жечь костры на сырых поленьях, чтобы дыма было немного и как правильно строить шалаши. Затем ученики отправлялись по домам помогать матерям по хозяйству или очищать поля вокруг деревни от бурьяна и вспахивать землю. Под вечер они снова собирались и с Ритемусом шли гулять по лесу. Его часто просили рассказать о фронтовых буднях Фалькенарской войны, и он не отказывал, хотя говорил очень скупо, умалчивая детали – зачем детям знать о войне? Им надлежит лишь знать, что война – несчастье для всего живого, и незачем страшить их ее ужасами, если она их не коснется. А если коснется, то они все сами увидят, почувствуют и узнают намного лучше, чем из рассказов, потому что пережитое не рассказать словами.
Они бродили по густому лесу, в местах, настолько тихих и первозданных по своему виду, словно о них забыл даже Создатель. Часто встречались дикие звери, которые бросались наутек, завидев людей. Во время охоты новые жители деревни натыкались на выходы из угольной шахты, за счет которой когда-то и жила деревня. Здесь все было брошено – и шахта стала источником ценных и невосполнимых ресурсов вроде того же угля и металлов, а также инструменты, фонари, мотки проводов, и довольно быстро удалось наладить быт в своих очагах. Сейчас же Ритемусу приходилось зорко следить, чтобы никто из озорников забрался в туннели и не остался, поэтому до и после прогулки он считал всех по головам.
- Хорошо у тебя получается, - сказал однажды утром Видерим, застигнув умывающегося Ритемуса у кадки с водой, - Скоро из них полноценное боевое подразделение сделаешь.
- Разве это плохо? – Ритемусу послышалось замечание в этих словах.
- Нет, хотя женщины шепчутся, что ты детей к войне готовишь. Они-то это всерьез, но ты их знаешь, доверять им – себя не уважать, трясутся по любому поводу и без, - добавил он с усмешкой и мгновенно посуровел. – Индерис вчера прислал сына с табаком и сахаром… И с плохими вестями. Сегодня он сам приедет, расскажет на совете, что слышал.
- Видерим, у меня к тебе предложение, - вдруг вспомнил Ритемус.
- Что? Насчет детей?
- Да. Может быть, старших научить разборке винтовок? Стрельб не будет, а навык пригодится.
- Дело говоришь, - погладил щетину Видерим и вздохнул. – Да, солдат ты из них готовишь, Ритемус. Не удивлюсь, если они скоро будут маршировать, а затем и вовсе уйдут воевать. Вот знаешь, вроде и не хочется, чтобы они к этой чертовой войне готовились, а надо им ведь что-то уметь… Ладно, дадим. Но если чего потеряют, сам вытачивать будешь. Что еще?
- Нет, ничего. Видерим, поверь, я это делаю для их же блага. Не для войны, так для охоты. Они и так много умеют, потому что выросли в деревне, а не в городе. Городские – неженки по сравнению с ними, хотя многие в двенадцать лет уже работают на заводах, - здесь Видерима перекосило, и он невольно прижал руку к груди, словно ему в легкие набивалась производственная пыль.
- Я тебе верю, - ответил он. – Делай, как считаешь нужным. Я хочу, чтобы наши дети смогли постоять за себя и за других.
- Так что же случилось? – шепотом выпалил Ритемус, уже начиная подозревать неладное.
- Не при них, - процедил Видерим, косясь на вылетевшую с гиканьем из дверей свору. Раздавался глухой стук – это кто-то бил кого-то по голове шахтерской каской. Ритемус молча кивнул, смотря вслед ребятне. Почти два десятка голов слились из нескольких дверей-истоков в единый поток, и клокочущей волной понеслись к большой железной бочке с водой у дома фалькенарцев, и в этом самозабвенном радостном смехе и визге не проскакивала и крупинка волнения перед надвигающейся бедой. Ритемус даже невольно ощутил нарастающую в груди зависть. Он рассказывал им во время занятий, что они могут в любой момент уехать, если война придет к ним, что делать, если они заслышат перестрелку, как и где прятаться. Дети все понимали, послушно впитывали информацию, ясными глазами показывая все свое внимание, и все же опасность для них существовала словно в другом измерении, в будущем, которое еще должно было наступить и которое было недосягаемо далеко для них. Они жили сегодняшним днем, оставив завтра на потом, и не забивали голову ненужными им проблемами, а вспоминали о предстоящих трудностях очень редко и неохотно, и, получив от родителей уклончивые ответы, тут же забывали об этом, в отличие от взрослых, с содроганием ожидавших очередного утра.
- Да… - тяжело выдохнул Видерим. Он по-прежнему стоял рядом и видел тревожный взгляд Ритемуса. – Мы люди уже привыкшие к подобному, а они… как воспримут они все это? Они ведь и крови не видели. Ты ведь ничего им не рассказывал про фронтовые будни? Ты уж слова правильные найдешь, я знаю, а они раньше времени и поседеют.
- Если кто и поседеет, то только мы, а им еще жить и жить, - медленно, не отрывая взгляда от детей, умывающихся и брызгающих друг в друга холодной водой, ответил Ритемус, и вдруг, наполнив легкие воздухом, гаркнул:
- А ну, кто там воду впустую расходует? Сами за водой к ручью ходить будете!
Ребятня мигом замолчала, замельтешила и построилась в очереди к кадкам.
- Во сколько собрание будет? – заговорщически склонил Ритемус голову набок.
- Как приедет, так и будет. Главное, из деревни не уходи, а там разыщу.
- Хорошо, - он посмотрел на небо, где аккурат над деревней собирались со всех сторон стаи туч, и ушел в дом. Сегодня он точно никуда не пойдет с детьми – тучи были почти черные, и копили в себе влагу очень долго. Он усмехнулся, подумав, откуда же они так долго шли, чтобы излить свое содержимое именно здесь, за десятки, а может, и за сотни километров от мест их формирования, сел за стол около окна, зажег керосиновую лампу, у которой стекла были изогнуты так, чтобы рассеивать больше света, и достал одолженную у Видерима книгу. Это была книга из спасенной части библиотеки, которую староста деревни считал наиболее ценной. Перед глазами тут же появилась картина – дом Видерима пылал жарким пламенем, выплескивающимся из всех окон, словно внутри была целая цистерна с бензином. Он тут же прогнал эту мысль, подумав, что дом просто стоит заброшенный и пустой, как и остальные дома, а никто чужой и не догадывается, что деревня опустела. Он опустил глаза в книгу, провел по строчкам взглядам, но буквы никак не хотели складываться в слова, и смысл их никак не доходил до него, преобразовываясь лишь в гудящую в черепной коробке пустоту.
Убежать от войны не получилось. Это давно стало ему понятно, да и остальным тоже, и уже который день об этом шли разговоры, от которых становилось гадко на душе. Чертов Люминас, он был прав, война сама придет за Ритемусом. В этой стране нет угла, где можно затаиться надолго. На западе Фалькенар наверняка оттяпают приграничные территории с фалькенарским населением, на юге хитанийцы что-нибудь удумают, хотя они народ мирный, и зариться им не на что. Возможно. На севере обжиты в основном только самый запад - Немогард и восток, Рателан и Лимунар. Но на северо-западе могут высадить десант фалькенарцы, а на востоке вот-вот начнется бойня с минатанцами. Куда ни сунься, всюду смерть. Нет, разумеется, есть еще крайний север с его тундрой, но выжить там шансов примерно столько же, сколько в чистом поле под артобстрелом. И Ритемус склонялся к тому, что под обстрелом выжить полегче. А значит, придется пойти на жертвы и податься к одной из противоборствующих сторон для войны с Минатан.
Он вдруг почувствовал, что не может больше сидеть, и отложил книгу. По окнам забарабанили крупные капли, но это не остановило Ритемуса, наоборот, казалось, будто дождь нарочно стучал и выманивал его на улицу, чтобы на короткое время остаться наедине, на миг почувствовать себя свободным и вырваться из круга, внутри которого он был взаперти долгих полгода, и от которого целиком все это время зависела его жизнь. И он поддался этому, схватил плащ, застегнул пуговицы, открыл дверь, впуская внутрь уютный шорох разбивающихся капель и неожиданно для себя услышал ломающийся юношеский голос:
- Господин Ритемус, вы куда-то уходите?
Несколько мгновений бывший солдат армии Его Королевского Величества не мог вымолвить ни слова, и даже невольно удивился собственной растерянности. Он молча ощупал взглядом каждого из гостей – это были пятеро детей из одной семьи.
- Нет, - отрешенным голосом ответил он и почувствовал, как холод мокрыми щупальцами пробирается под полы плаща. Он отошел за порог, пропуская детей. – Заходите. Чего хотели?
- Нам дома скучно, - виновато ответил юноша, пряча взгляд, - Хотели вас навестить, о вашем здоровье спросить, и вас послушать. Вы истории интересно рассказываете.
Ритемус повесил плащ на крючок и обнаружил, что кусочек полы висел на нескольких нитях.
- Проходите пока в комнату, я сейчас чайник поставлю, - он бросил плащ на стул, включил конфорку, и, вернувшись, принялся чинить одежду. – Разве мы с вами не каждый день видимся, чтобы вы меня навещали? Может, мать вас отослала ко мне?
"Если ссора, то детям и вправду там нечего делать, а если что-то другое, так тем более", - подумал он и усмехнулся, но мальчик, усевшись на длинную скамью у стены, ответил:
- Нет, мы сами захотели к вам прийти. Надеюсь, мы вам не помешали?
- Отнюдь, - ответил Ритемус и, уколов палец иглой, зашипел, едва не разругавшись.
- А куда вы уходили? – спросил самый младший тонким голоском.
- Никуда, - пожал плечами Ритемус, сохраняя простодушное выражение лица, - На крыльце под навесом постоять, воздухом подышать. В дождь хорошо думается… Ну да ладно, о чем вы хотели услышать? – спросил он, надеясь не услышать эти неприятные слова.
- О войне, - коротко выпалил юноша, чем поверг учителя в уныние, которое тот постарался не выказать.
- О войне… - повторил Ритемус досадно, - Боюсь, скоро вы сами ее увидите и своим внукам будете рассказывать. Очень не хочется, чтобы война затронула ваши неокрепшие умы.
- А это страшно? – снова спросил младший.
- Война? – спросил наставник, чтобы потянуть время для размышлений и перевести разговор в более отвлеченное русло. – Да, очень. И в ней мало прекрасного, хотя в книгах и учебниках очень часто пишут так, словно война – это просто прогулка, пикник, где люди просто стреляют друг в друга, мол, занятие для настоящих мужчин, дело священное и благородное. Нет, совсем нет. Скажу больше – ничего прекрасного в ней нет. К тому же, война не состоит из одних только сражений, как я уже говорил, наоборот, они занимают небольшую ее часть. В основном это постоянные передвижения с одного места на другое, сидение в окопах и ожидание. Ожидание неизвестного. Пойдет ли противник в атаку, или вас бросят на него, а может артиллерия начнет бить по траншеям, и… - он осекся себя, вспомнив, где находится. - Мы вот так тоже часто сидели в своих землянках и чинили свои шинели. Фалькенарские леса очень густые, и даже бор неподалеку не такой густой, как там, словно сама природа защитила их этим лесом, и большая часть страны состоит из таких лесов. И когда мы двигались по тропинкам, часто цеплялись за колючие кустарники, и они своими большими шипами раздирали нам шинели, брюки и ранцы, и бывало, после одного перехода вся шинель превращалась в лохмотья. А когда мы приходили на новое место, чинили их, пока было время. Обычно этим никто не хотел заниматься… - он вновь запнулся, потому что хотел продолжить "… потому что это занимало много времени, и солдаты бросали свои шинели и брали их у убитых", что было делом обыденным в то время, и вновь замялся. - Тогда мы обычно сидели в землянках, и скажу вам, этот дом – настоящий рай по сравнению с теми конурами, в которых приходилось обитать нам. Стены из бревен быстро гнили из-за влаги, а по ним бегали насекомые – сороконожки, прочие жучки и тараканы, которые норовили стащить у нас еду из ранцев или из тарелок, если случалось пусть на несколько секунд оставить без присмотра, - тут дети помладше скривили рожицы и издали тонкий возглас отвращения, - но больше всего нас доставали клопы и вши, даже мазипротив них, которые были у каждого солдата, не помогали, и эти маленькие сорванцы причиняли много неприятностей. Все тело очень сильно чесалось, когда они начинали кусаться, а избавиться от них можно было, только если повесить над костром, чтобы дым их прогнал, или самому ловить во всех складках. Так вот, там было очень холодно и сыро, и у нас часто не было даже печек, чтобы погреться, и очень часто многие простужались в таком холоде. У нас не было даже нормальных керосиновых ламп, - он показал на лампу, стоящую на столе. – Только спиртовка или лучина, а огня они давали меньше спички, и если ты хотел написать или прочитать письмо, то нужно было сесть вплотную к ней, чтобы разобрать буквы, и вся землянка погружалась во мрак.
Казалось бы, что еще рассказывать? Подобные будни на войне были как близнецы, и повторялись с точностью до мелочей, и цепь их бывала то короткой, то огромной, и разнообразие в них вносили лишь бои да разведки. Скучными их не назвать – все время проходило в борьбе за собственную жизнь, и никто не знал, когда она оборвется. Но Ритемус, удивляясь самому себе, черпал изнутри все новые и новые слова из всплывающих с глубин воспоминаний, которым он не придавал никогда значения и не пытался воскресить. Всех, кроме юноши, клонило в сон, и головы их невольно падали на плечи друг друга. Снаружи по-прежнему неистовствовал дождь, рассекая стекла длинными косыми линиями, и Ритемус оставил детей у себя. Он бережно перенес их в другие комнаты на кровати, и, возвращаясь в гостиную, услышал еле различимое бренчание конской упряжи.
- Скоро мне придется уйти, пригляди за ними, пока не проснутся, - сказал он юноше и сел за стол. Пока шел такой сильный дождь, Видерим навряд ли рискнул бы ходить по домам и собирать мужчин на совет у себя дома; к тому же гостю надо было передохнуть после долгой дороги. Ритемус вновь принялся читать книгу, но юноша нарушил покой:
- Мы тоже пойдем с вами, если новости окажутся плохими? – под словом "мы" он подразумевал своих одногодков и ребят постарше. Этот вопрос задавали уже не в первый раз.
Наставник тяжело вздохнул, отыскивая правильные слова для ответа, и посмотрел на мальчика с укором.
- Ты еще слишком мал для этого, и останешься охранять своих младших братьев и мать. Судьбу остальных решит совет. Однако даже в самом худшем случае уйдет меньшая часть – кто же будет охранять деревню и работать? В любом случае, радуйся – тебе не придется претерпевать разного рода лишения, поэтому радуйся и не забивай голову этими вопросами.
- Но я хочу идти с вами!
- Исключено, - отрезал Ритемус, рассеянно блуждая задумчивым взглядом по комнате. – Тебе любой скажет, что ты еще мал. Ты нужнее здесь.
- Но я хочу защищать Родину! – юноша едва не вскочил от усердия. Ритемус подался к нему и почти в полный голос засмеялся:
- Родину? От кого же? Нет больше родины, мальчик мой, потому что ее разрушили те, кто искренне считает, что именно он ее защищает от других, которые точно так же в этом уверены. И все полны решимости бить других до смерти за свою родину, точнее, то, что от нее осталось. И точно так же как ты хочешь защищать родину, какой-нибудь другой мальчик будет ее защищать… от тебя, - наставник указал перстом в грудь юноши и сложил руки на своей груди. – И пусть каждый будет отстаивать родину, вы будете представлять ее себе по-разному, и как же тогда решить, кто из вас прав? И от кого ты будешь ее защищать?
Юноша потупил взгляд и застыл, уронив голову на грудь.
- Поверь, даже мы не знаем, с кем нам надлежит бороться, и кто является истинным врагом нашей страны - ни я, ни твой отец, ни даже Видерим.
- А что же тогда нам делать? – растерянно спросил он.
- Тебе это странно будет слышать, но я не знаю, - не кривя душой, ответил Ритемус. – И пожалуйста, давай на этом закончим. Тебе не стоит думать об этом раньше времени. Оставим размышления до решения совета.
Мальчик закивал и замолчал. Раздался стук, и скрипнули дверные петли.
- Ритемус, - громко сказал Северан. – Индерис приехал, скоро будет совет.
- Иду, - ответил он и поспешно накинул плащ, бросив на ходу мальчику. – Последи за младшими.
- Что старик? – спросил он уже на улице.
- Еще ничего не сказал, но по нему видно – добрых вестей не жди.
В прихожей дома Видерима было не протолкнуться – главы семей и их взрослые сыновья впопыхах снимали грязные сапоги и плащи, тут же собирались в группы, громко говорили и пыхтели трубками, отчего по потолку струилась легкая серая дымка, но в гостиную не заходили; под ногами носилась ребятня, прячась за ногами взрослых, словно за деревьями, и наполняя дом визгом и смехом.
- Заходите, друзья мои! – вклинился тут бас Видерима из комнаты, заглушив невыносимый гвалт. Посередине гостиной стоял длинный диван, который отдали самым пожилым, около него пристроили стулья, вдоль стен тянулись скамьи, но всем места не хватило, и Ритемус, уступив место одному из старших, скромно облокотился о дверной косяк, как бы пересчитывая всех присутствующих. Напротив дивана, на широком ковре, стояло кресло, в котором восседал незнакомый старик с раскуренной трубкой, по-видимому, Индерис, и смотрел на людей немного помутневшим взором.
- Проходите, проходите… - теперь уже тихо подгонял гостей Видерим, стоя напротив Ритемуса, и негромко сказал, - Молодежь, уступите место старикам! Насидитесь еще! – и когда все сели, Видерим удовлетворенно прошествовал к месту напротив старика.
– Итак, все в сборе! – не то спросил, не то возвестил он. – Друзья мои, поприветствуем Индериса, старейшину Тендерума. Он приехал сегодня затем, чтобы рассказать важные новости, от которых, возможно, зависит жизнь каждого из нас. А теперь попрошу всех помолчать, дабы не мешать гостю.
Староста Доламина сел. Индерис пыхнул трубкой, и вверх взметнулось кольцо дыма. Он прокашлялся и заговорил с легкой хрипотцой, как дверная петля, чуть тронутая ржавчиной.
- Приветствую вас, мои дорогие друзья. Путь, признаюсь, был нелегок - все этот проклятый дождь, размывший дорогу, будь он неладен; если б не он, мы бы собрались чуть раньше, ну да ладно, что есть, то есть. И первая весть, которую я вам привез, вас совсем не обрадует – повстанцы оправляются после Гиремаса, и эта чертова мясорубка вновь набирает обороты, и что еще горше – катится в нашу сторону.
По комнате прокатился гул возмущения. Видерим снова принялся успокаивать собравшихся.
- А до нас сколько им еще катиться? – спросил кто-то.
- Если говорить о вашей деревне, то крайняя точка фронта находится от вас примерно в полуторах сотнях километров.
- Да разве ж это много? – раздался снова возглас, теперь кто-то из молодежи.
- Много или нет, но война движется в нашу сторону, - ответил Индерис. - И у меня нет никакого желания вновь бежать от нее прочь застигнутым врасплох. Более того, я вообще не хочу уходить с моими людьми из деревни, которую мы собственными руками отстроили заново.
- Насколько повстанцы окрепли? – спросил Ритемус, скрытый тенью, и многие оглянулись по сторонам, не понимая, откуда идет голос.
- Достаточно, чтобы снова захватывать города и переманивать на свою сторону части королевской армии, - не меняя тона, ответил Индерис. По крайней мере, крупных сражений они избегают, - и, усмехнувшись, добавил. – Усвоили урок, черти. Они изматывают королевскую армию в мелких стычках, как и фалькенарцы во вторую половину войны.
- Ну так и что же? – спросил голос.
- А то, - сердито ответил Ритемус, - что при минимальном сопротивлении повстанцев королевская армия преодолеет это расстояние за десять дней, и нам придется бежать отсюда как собакам, поджав хвост и оставшись ни с чем. Поэтому молитесь, чтобы повстанцы не ослабели. Извините, что перебил вас, господин Индерис.
Последние слова много кому не понравились, и сразу несколько голосов предложили собрать вещи и покинуть деревню в грубой форме.
- Вы – Ритемус? – спросил Индерис, указав на него мундштуком, и после ответа продолжил, принявшись расчесывать короткую белую бороду. – Видерим упоминал о вас. Надеюсь, вы знаете, о чем говорите.
- Что же, мне следует желать прихода королевских войск?
"Нет" было всеобщим ответом.
- Сейчас мы находимся в глубоком тылу повстанцев, и пока они нас не трогают, и мы их не трогают. Так не будем же нарушать равновесия. Господин Индерис?
- Да, вы правы… И все же, моя задача предупредить вас, дабы вы были готовы к новому Исходу, прошу простить за громкие слова. Что касается меня – я не питаю симпатий ни к одной из противоборствующих сторон, и надеюсь, что ни одна из них не увеличит свою силу. Поэтому следующий вопрос будет не менее важным – как вы готовы к этой зиме? Другие деревни нашего Содружества помогут вам тем, что есть у них в избытке и в недостатке у вас.
Ритемус незаметно улыбнулся при слове "Содружество". Государство в государстве... Это слово звучало как оберег от всех напастей, словно оно не допустит в жизнь деревни проблемы внешнего мира. Ритемус, не привлекая внимания, вышел в коридор и сел на лестницу. Он не хотел ни о чем думать, но в его голове царил хаос. Десятки мыслей просили на осмысление их, но ни одну из них не удавалось поймать за хвост.
- Тебе нехорошо? – он и не заметил, как подошел Видерим.
- Все в порядке. Нужно было кое о чем подумать.
- Хорошо, - ответил после паузы староста, положив руку на плечо. – Не уходи. Решение последнего вопроса будет зависеть от тебя.
Голоса в гостиной все гудели и гудели, а Ритемус сидел в одиночестве в полудреме, словно ему только что пришлось пережить утрату всей жизни. Он изо всех сил пытался не заснуть и вникнуть в суть разговора, что ему удавалось с трудом – спустя мгновения нить терялась, и он оставался наедине с собой и звонкой капелью за окном. Почему-то в нем не было терпения, словно в десятилетнем мальчишке, которому ненавистны школьная парта и учебники, а так мила улица и свобода. Как птица в клетке. Еще недавно он наслаждался покоем, а теперь с нетерпением ждал, когда установившееся затишье вновь разорвется и захватит в свой водоворот, как бы мучительно это не было.
- Ритемус, войди, - он вошел и занял прежнее место. Индерис в который раз уже зажег трубку и затянулся:
- Теперь, Ритемус, последние два вопроса. Я знаю, что ты учишь детей военному делу. Не мог бы ты учить детей и из других деревень?
- Боюсь, что нет, старейшина. Ездить из одной деревни в другую я не могу, потому что надобно тренировать и моих нынешних подопечных, а возить их сюда значит подвергать их серьезной опасности. В моих умениях нет ничего необычного – этому же могут научить и их отцы.
Индерис мог возразить многое, но сдержался и посуровел.
- Хорошо, Ритемус, будет по-твоему. А теперь главный вопрос на повестке нашего собрания – вступление в войну. Мы вступим, но на чьей стороне, еще предстоит решить.
- Как же так? – загудели голоса. – С кем воевать? Зачем?
- Уже более двух месяцев ходят слухи, что королевское правительство заключило договор с державой Минатан о введении войск на территорию Арлакериса. Так вот, это стало правдой. На чьей стороне сила, отныне ясно. Но на чьей стороне истина? – он приподнялся на сухих и тонких, словно жерди, полусогнутых руках, и обвел всех взглядом. Начался галдеж – кто был за короля, кто за повстанцев, кто собирался найти третью силу, если таковая была, и скоро дело стало решаться не вескостью аргументов, а силой крика. Индерис смотрел на этот сброд скучающим взором, силясь не заснуть, и наконец, прекратил этот балаган коротким и гулким ударом мундштука о подлокотник.
- Пожалуй, стоит спросить человека, который побывал по обе линии фронта. Что думаешь ты, Ритемус?
Он медлил. Собирался с духом, чтобы сказать слова, которые разрушат все желания и чаяния людей, находящихся в комнате. Это должно было произойти рано или поздно, и это будет сделано. Полные напряжения взоры были устремлены на него так, словно его слово могло положить конец войне. Люди притихли, и он заговорил.
- Я буду краток. Во-первых, договор был подписан королем. Тем самым он признал себя слабым и тем самым признал, что повстанцы достаточно окрепли для того чтобы свергнуть его. Во-вторых, Минатан обладает самой многочисленной и отлично вооруженной армией среди сопредельных стран, и уже год за годом расширяет свое влияние. В-третьих, Минатан давно претендует на сопредельные территории, в населении которых высок процент валаймов по национальности, которые родственны минатанцам, и они, то есть, минатанцы, уже не раз пытались спровоцировать нас на конфликт. В-четвертых, этим самым договором судьба Арлакериса предрешена. И в-пятых, так как единственной адекватной силой, противостоящей королю и силам вторжения, являются мятежники, считаю верным принять их сторону, как бы они не были нам противны. Этим самым мы совершаем зло, но зло гораздо меньшее, чем если бы мы приняли другую сторону, - Ритемус перевел дыхание. – И, если вы не забыли, деревня находится в тылу повстанцев, и в случае выступления на стороне короля они выместят свой гнев на ваших семьях. Если у кого-то есть возражения, прошу высказать их.
Мужчины сидели молча, не смея выдохнуть и сказать ничего против; затем кто-то стал возражать, мол, зачем лезть в чужую войну?
- В чужую войну? – не выдержал и вскочил Индерис с выпученными глазами. Трубка кочевала из одного уголка рта в другой. – Она была чужой до тех пор, пока на нашей земле не было врагов! Теперь же мы обязаны взять в руки оружие и сражаться, как наши предки делали это многие века. А кто не хочет воевать, так и быть, пусть остается, но пусть на голову его ляжет позор. Так кто же станет равным по чести и решимости мне и пойдет в бой? – с последними словами он зашагал широкими, совсем не старческими шагами по ковру, заложив руки за спину, и, закончив, застыл напротив Видерима. – Кто?!
Все встали.
- Вот и славно, - потер Индерис руки. – Я объездил пока три деревни, и все пришли к единому выводу. Пусть все боеспособные мужчины собираются прийти в Тендерум, как только я пришлю гонцов. А пока готовьтесь, - он поклонился коротким кивком головы и со своими людьми ушел в прихожую, остальные последовали за ним и проводили отъезжающую телегу.
- Тендерум… - смаковал слово Северан, когда шел с Ритемусом к дому последнего. - Я все удивляюсь, какое это грозное название для деревни.
- Это не деревня, это древний замок, - ответил Ритемус, - а деревушка в низине при нем лежит, поэтому Индерис и взял его, как глава совета деревенских старост. В случае непредвиденных событий остальные деревни должны были бросить все и съехаться в замок. Места там много, так что, если нас будут выживать с насиженных мест, все уместятся.
- Так почему же раньше не съехались? – не унимался Северан.
- А пока не приехали, никто не знал, насколько много. Расспроси лучше Видерима, он лучше знает.
Дом был пуст – дети отправились домой, и Ритемус сел на пустое кресло.
- Времени не было – целый день ведь работаем с ребятами. А в дом просто так не зайдешь, не спросишь – неуютно, знаешь ли. Вроде бы и живем все вместе больше месяца, и люди добрые, с нами говорят по-свойски, словом не обидят, как на врага не косятся, и все равно… Поэтому я и ребята мои ждем, когда мы уйдем. Вот ты и скажи, как солдат солдату – отчего так? – спросил он и замолк.
Ритемус тоже молчал некоторое время, затем сказал неуверенно:
- Это с непривычки. Когда все уляжется, пообвыкнешь. Забудь, что ты фалькенарец, как все уже забыли. Ты подданный Арлакериса, так и живи, как всякий арлакериец.
Снова последовала пауза, после которой Северан спросил:
- Что теперь будешь делать? К своим повстанцам пойдешь?
- Зачем их искать? Своих-то я навряд ли найду… А чужих еще поискать надо, если они не найдут нас первыми.
***
Дети резвились на облюбованной площадке у входа в штольню, валялись в угольной крошке и пытались сдвинуть вагонетку, приросшую к рельсам проржавевшими колесами; кто-то, пользуясь тем, что Ритемус иногда отвлекался на других, забегал внутрь или взбирался по скалистому откосу наверх, на холм, но наставнику хватало лишь прикрикнуть грозным голосом, чтобы заставить ослушника повернуть назад. После порции курса нарочито нудных нравоучений очередному сорванцу он отдыхал на камне у внушительного кирпичного барака, в котором было хранилище, до конца не опустошенное, где лежали антрацитовые глыбы разных размеров. Вход туда был тоже воспрещен – стоило зайти туда, как с пола вздымалась пыль, и одежда становилась цвета этих самых глыб, а матерям после праведных трудов предстояло долго отмывать своих дражайших чад.
- Эй, Ритемус! – окликнул Северан. Он со своими соотечественниками тащили тележки с водруженными цистернами с водой от самого ручья, и, несмотря на труды, выглядел ничуть не уставшим, но своим людям решил дать передышку и остановился. – Как идет воспитание подрастающего поколения?
Ритемус отмахнулся рукой.
- Ничего, сойдет. Скоро будем потихоньку возвращаться домой.
- Ну, смотри, - Северан потянул тележку дальше. – Надеюсь, в километре к югу старшие бродят?
Ритемус сначала хотел сказать "нет", даже не поняв смысла вопроса, и, почуяв неладное, громко крикнул:
- Детвора, все ко мне!
Дети выстроились в две шеренги, как он их обучил стоять перед началом занятий. На прогулках это было не обязательно, но стало для них привычкой. Ритемус пересчитал всех по головам. Все были на месте, и он сказал удивленно:
- Северан, все здесь, это точно. Ты давно тех ребят видел?
- Недавно, минут десять назад. Может, они давно обратно вернулись?
- Быть может, - теперь его терзали смутные сомнения, и нехорошее предчувствие не оставляло его. – Дети, кто отходил от шахты?
- Мы уходили, - ответил один из старших, - Только к деревне, а не к ручью.
- Так… - тревога все более и более охватывала Ритемуса. – Северан, где ты их видел?
Тот мгновенно посуровел, взял винтовку из телеги, и сказал Ритемусу следовать за ним. Тот, в свою очередь, строго-настрого велел детям ни шагу не отходить от фалькенарцев, и, ускоряя шаг, выхватил из-за пояса револьвер. Они спускались по ведущей вниз тропинке, бегущей зигзагами в обход оврагов, цепляясь головами за низкие ветви ольхи, как назло, выстроившихся вдоль спуска. Вдруг Северан пустился направо, параллельно реке, Ритемус кинулся за ним, пуще прежнего царапая лицо о ветви, и нисколько не замечая этого, словно бы он спасался от смерти. Фалькенарец резко остановился. На земле в не просохшей от вчерашнего дождя почвы лежали ветки, явно надломленные от тяжести человеческого шага, и кое-где мелькали отпечатавшиеся следы рисунка подошвы, ведущие вглубь леса. Северан наклонился к следам и медленно провел над ними рукой, словно заклиная, завис так на несколько секунд и изрек:
- Это нога взрослого человека, и обувь не гражданская – сапоги тяжелые, кованые, армейские, значит.
- Нашли нас все-таки, - пробормотал Ритемус, удивившись своим вчерашним словам, оказавшимися вдруг пророческими, - И давно знают, что мы тут. По крайней мере, они не причинили вам вреда, а значит, остальным бояться нечего.
Детям было приказано возвращаться в деревню. Время обеда еще не подошло, и потому это вызвало волну возмущения, но перечить никто не стал. Ритемус сообщил о случившемся Видериму – тот внешне не отреагировал никак, лишь посоветовал ограничить детей за пределы деревни. Остальным об этом говорить не стали, посчитав лишним создавать панику, а ужесточившиеся меры объяснили решением собрания.
Через несколько дней настали заморозки, и вдруг обнаружилось, что теплыми вещами запаслись немногие, а Ритемус вообще не имел ничего, кроме видавшего виды плаща и не менее потрепанного пальто, подаренного Видеримом, но его выручил Северан своим меховым жилетом. Остальные выживали, как могли, и надевали сразу по несколько верхних платьев, оборачивались в женские шерстяные платки, а холодные сапоги и ботинки изнутри обкладывали газетной бумагой, которая ценилась теперь на вес золота. Видерим стал часто пропадать на блошином рынке в небольшом городке, где ему удавалось обменять дрова на зимнюю одежду. Помощи от других деревень Тендерумского содружества ждать не приходилось – у них дела были не лучше. Занятия Ритемуса с детьми почти прекратились и бывали лишь в полудни теплых дней, когда с земли спадала твердая белесая корка инея, намерзшая за ночь и звонко хрустящая под ногами, и на солнце было не так холодно, но наставник придумал новые занятия, и теперь дети подолгу сидели у него дома, и, заполонив гостиную, занимались рукоделием – кто шил, кто плел корзины, а в одной из комнат устроили мастерскую, где он учил делать луки, плести рыболовные сети, а из поленьев делали посуду, совсем как в стародавние времена. Все это делалось под рассказы самого наставника о своей жизни, но он приглашал и Северана, который рассказывал о быте фалькенарских солдат в войну, и на его удивление, дети слушали его без злобы и отвращения, которых он и его соотечественники до сих пор остерегались. Это были одни из тех редких разговоров между ним и остальными жителями деревни. Фалькенарцы редко общались с другими. Даже когда их соседи-арлакерийцы завязывали с ними разговор, они редко когда были словоохотливы и обычно откупались парой-тройкой фраз, с радостью брали на починку или мастерили вещи и уходили восвояси в свою мастерскую, в свой маленький мир, из-за границ которого мало что проникало наружу. Между собой же они могли говорить беспрестанно, и во время работы (а ее у них хватало вдоволь) каждый день можно было слышать, как перекликаются несколько голосов поверх грома молотов, бьющих по металлу, и жужжания точильного колеса.
Подготовка к войне тоже не прекращалась ни на день. Ритемус пару раз ездил в Тендерум на съезд старейшин и повторял слова, сказанные им на деревенском собрании. Среди глав поселений единства тоже не было – многие попросту не хотели идти на войну, мол, это ничего не решит, а другие намеревались идти воевать за короля и надеялись, что в случае вероломства со стороны минатанцев арлакерийский народ вмиг забудет все разногласия и быстро вышвырнет их из страны, в ответ на что Ритемус и их более благоразумные коллеги припомнили им, что в последний раз подобное было почти полвека назад, и страна находилась во всех смыслах более выгодном положении, нежели сейчас, и тогда выбить врага удалось за несколько месяцев, эта же война наверняка займет не один год. Так на первом собрании было постановлено идти на войну и защищать родину. На втором собрании решался окончательно решился выбор стороны, на которой следует выступить. К изложенным аргументам в пользу повстанцев Ритемус присовокупил и то, что в ходе этого противостояния и свержения нынешнего короля можно будет найти более способного отпрыска королевских кровей, который, быть может, и приведет страну к миру. После долгого совещания старейшины решили вступить на сторону мятежников, после чего были даны две недели на сборы – Индерис за это время хотел найти теплое местечко и собрать оружие для ополчения.
Львиную долю купленной теплых одежд передали мужчинам, уходящим на фронт – никто не стал слепо надеяться, что повстанцы обеспечат их всем необходимым, и потому женщины пекли хлеба из оставшейся в амбаре муки, нисколько не жалея ее, хотя на зиму оставшегося количества не хватило бы. Фалькенарцы из найденных в шахте инструментов сделали каждому именные клинки, похожие на те, какие Ритемус видел у вражеских егерей, отчего их владельцев наверняка можно было принять за ветеранов.
…Этот день выдался на удивление теплым, но немного нерадостным – сосед, ездивший на городской базар, рассказал, что минатанцы несколько дней назад перешли государственную границу. Ритемус тем временем проводил тренировки с подопечными на "полигоне", как называли невозделанное выкошенное поле позади деревни, занимаясь стрельбой из луков и рукопашным боем, и когда солнце начало спускаться вниз, отпустил ребят и сам пошел домой, и весь вечер занимался наведением порядка в доме, а затем чинил настенные часы одного из семейств. Недалеко что-то противно и с хрипом жужжало – это фалькенарцы точили хозяйственный инвентарь – косы, топоры и прочее железо на точильном колесе. Поначалу это мешало прислушаться к работе часового механизма, но затем он попривык, и уже без труда различал частое постукивание шестеренок. Как и следовало ожидать, механизм просто-напросто забился грязью и пылью, и когда Ритемус захлопывал крышку, о стороны въезда в деревню послышался гомон. Он глянул в окно, но в сгустившихся сумерках увидел лишь беспорядочное мелькание множества фонарей на дороге. Быстро одевшись, он открыл дверь, и тут внутрь влетел юноша. Надетые одно на другое рубашки, тонкие пальто и куртка и шерстяной платок на голове делали его похожим на бочонок, но широко раскрытые глаза горели диким страхом, и Ритемус вскочил, невольно потянувшись за револьвером, лежавшим в ящике стола.
- Господин Ритемус, - задыхаясь, затараторил он. – Там… человек приехал, назвался Люминасом и сказал, что знает вас. Видерим и остальные не хотят его пускать и гонят прочь, но там еще какие-то люди, и они не хотят уходить…
- Скажи им, я иду, - прервал он невразумительную тираду юнца, которая мало что дала бы понять любому человеку, но не ему. Он в спешке застегивал пальто непослушными пальцами и сказал гонцу. – Пусть остаются на своих местах.
Мальчишка сорвался с места и скрылся в темноте, а Ритемус быстрым шагом на мигающие расплывчатые пятна фонарей. Из каждого дома из окон и дверей выглядывали женщины и дети, а у опущенного шлагбаума столпились мужчины с ружьями и во главе их Видерим, громко переговаривавшийся с кем-то; чуть поодаль, отставив фонари так, чтобы их не было видно, стояли фалькенарцы с винтовками, взяв на мушку непрошенных гостей. Напротив них, еле видная на фоне черно-гагатовой стены леса, стояла крытая телега, запряженная парой коней и шесть или семь человек, тоже с оружием.
- … Вот и посмотрим, кто неправ! – сказал знакомый голос.
- Если же вы с добрыми намерениями, зачем оружие? – грозно спросил Видерим басом. Заслышав Ритемуса, толпа расступилась, освобождая коридор, и он на ходу выкрикнул:
- Видерим, что здесь творится?
Старейшина быстро обогнул шлагбаум и на ухо громким шепотом сказал:
- Вон, повстанцы пришли, тебя требуют.
- Ритемус, это ты? – спросили из темноты.
- Люминас? – спросил в ответ он, и к нему вышел силуэт. Кто-то из стоявших сзади поднял фонарь – это был действительно он. – Зачем пришел? Нам и без тебя хлопот хватает.
- Минатан уже вторглись на нашу территорию!.. – он подошел еще ближе к шлагбауму, и за спиной Ритемуса защелкали предохранители.
- Мы слышали, – оборвал его Ритемус. – И собирались через неделю выдвинуться на вашей стороне. Тебе этого недостаточно?
- Но вторжение уже идет полным ходом! – теперь уже гневно выкрикнул повстанец ему в лицо так, что он отшатнулся. – Нам нужны люди, и чем скорее, тем лучше!
- Мы это уже слышали! – донеслось из толпы. – Да минатанцы потопчатся, постреляют и вернутся! Пока королевская армия не ослабнет, они не сунутся!
- Ах, черт, - почти шепотом сказал Люминас в отчаянии. – Это бесполезно. Нам нужно переговорить в более спокойной обстановке. Позволишь?
Ритемус поморщился и попросил Видерима пропустить Люминаса.
- А с этими что делать? – недоверчиво косясь на мятежников, спросил старейшина.
- Ребята, опустите оружие и полезайте в телегу, - сказал повстанец своим людям, - Подождите здесь.
Втроем – Люминас, Ритемус и Видерим – они прошли в дом. Бывший тюремщик и надсмотрщик оппозиционера запер дверь на засов и завесил окна. Только в свете свечи Ритемус заметил, что под плащом Люминаса – гимнастерка, но не темно-оливкового, как в королевской армии, а темно-зеленого цвета, и вместо нарукавных и нагрудных нашивок – погоны. Знаки различия тоже разнились с прежними.
- Итак? – бесцветным голосом спросил Видерим.
- Мы хоть знали обо всем и готовились, но как известно, все всегда идет не по плану, - Люминас подался вперед, - Минатан достигнут границ Рателанской губернии через восемь или девять дней. Мы слишком сильно тесним королевскую армию в последнее время; столица почти полностью под нашим контролем, за ними остался только промышленный район.
- Так в чем же дело? – съехидничал старейшина, - Почему же вы пришли к нам, если в состоянии дать отпор иноземному вторжению?
- Не в состоянии, - сокрушенно признал Люминас, - Потому и собираем людей. Основная часть Республиканской армии Арлакериса задействована против короля, силы же, которые мы можем выставить против минатанцев, мизерны, - и повернулся к Ритемусу. - Я узнал, где ты находишься, и что вы согласны воевать против минатанцев, и решил сам поехать к вам, чтобы мне смогли поверить. Многие не верят – и гонят прочь. Наши идеи простому народу нравятся, и людей хватает… - он шумно сглотнул, собираясь с мыслями, - но это в основном молодежь, которая не держала оружия в руках. На их обучение требуется время. Видерим, так вас зовут, если не ошибаюсь – сколько людей из вашей деревни прошло войну?
- Немного. Около пятнадцати, если считать пятерых, которые были по другую сторону фронта, и Ритемуса.
- А всего из вашего Содружества? – Ритемус не удивился этому слову. Если он нашел его, то и эту информацию было найти легко.
- Может, сотня наберется, - неуверенно пожал тот плечами.
- Это тоже хорошо. Мы будем рады каждому. Мы надеемся, что армейские части перейдут на нашу сторону. Королевское командование говорит им, что минатанцы ведут несколько полков, да и только. Поначалу так и было, но минатанцы найдут повод ввести и остальную армию, чтобы требовать северо-восточные территории…
- Так это правда? – спросил Видерим у Ритемуса.
- Да, - ответил он, - Вы знали бы, если б были на войне. Минатан в начале войны хотели сделать то же самое, понадеявшись на то, что Фалькенар будет более упрямым и перемелет арлакерийскую армию, и к минатанским границам пришлось переслать пару или тройку дивизий. Это пыталось умолчать и наше командование, и их, чтобы не наводить панику, но об этом рассказывали сами солдаты, побывавшие там, и кое-что все-таки смогло просочиться в газеты. Без куска нашей земли они не уйдут обратно, а королю, если он победит, все равно придется отдать их.
- А этого мы намерены не допустить, - в глазах Люминаса теперь пылало пламя, - Скоро от Арлакериса ничего не останется, если мы будем дальше так щедро раздаривать территории.
- Хорошо. Что нам теперь делать? - спросил Видерим.
- Пошлите вперед нас гонца, чтобы Индерис собрал совет… - теперь Люминас говорил очень твердым, почти командирским голосом. Видерим его внезапно оборвал:
- Это-то я понял. Куда нас пошлют?
- Это решится на совете ваших старейшин. Что касается оружия и провианта, не беспокойтесь – у нас все есть. Мы захватили много складов с оружием по всей стране, теперь вопрос в кадрах. А теперь позвольте задать вопрос: отчего нас так недружелюбно встретили? Мы ведь вроде теперь союзники?
- Не секрет, что слово революционер у нас ассоциируется с необразованными бедняками, которые умеют только грабить и убивать, - откинулся в кресле Видерим. - К тому же, мои люди боятся, что их бросят воевать против королевских войск. А если так, какой был смысл бежать сюда?
- Если это и случится, то только в самом крайнем случае, - заверил его повстанец, – многие перейдут на нашу сторону, только когда поймут, что минатанцы и вправду напали. Лишь бы не стало слишком поздно, когда люди это осознáют… Впрочем, поговорить мы еще успеем, - он вскочил и сказал Ритемусу. – Ты должен ехать со мной. Насколько я знаю, ты смог изменить мнение стариков в прошлый раз.
Видерим послал одного сыновей в Тендерум, чтобы предупредить о гостях, а Ритемус сел в телегу вместе с мятежниками, и поначалу неспешно двинули следом.
- Так что же творится на фронте? – спросил Ритемус.
- Я хотел бы сказать, что мы выигрываем, но не могу. Центральные и восточные области мы контролируем почти полностью, на севере и западе монархисты нас серьезно теснят. Свои ошибки мы учли. Мы продолжили тактику первых месяцев борьбы – партизанские удары по транспортным узлам. Монархисты не могут подвозить подкрепления, и мы бьем их по частям. Крупные бои мы ведем лишь за города, и при осаде попросту перерезаем коммуникации. Это принесло плоды – многие города перешли на нашу сторону без боя. Не обошлось, конечно, без пропаганды – у нас много талантливых людей, которые обладают красноречием. Они сберегли немало жизней, надо отдать им должное.
Король нам тоже немало помог своим договором – на нашу сторону перешли тысячи солдат из правительственной армии. Кому охота помогать иностранной армии захватывать родную землю, - скривился он в горестной усмешке. - В общем, о победе говорить рано, но инициативу в руки мы смогли взять.
- Так откуда же у вас такие точные сведения о сроках вторжения и продвижении минов? – с недоверием спросил Ритемус. – Неужели и разведка теперь на вашей стороне?
- Частично, - легко бросил Люминас, засмотревшись на затянутое тучами небо. – По той же причине.
- И все же, скажи: почему ты… - Ритемус вдруг забыл слово. Только что эта мысль кипела внутри, и он хотел ее выплеснуть, как вдруг она потеряла свое обличье, ставши призрачной дымкой.
- Хочешь сказать "преследуешь тебя"? – широко улыбнувшись, спросил Люминас. – Не преследую. Тогда, в тюрьме, мне показалось, что мы были знакомы когда-то. Может, на войне встречались. Да и вообще, я хочу окружить себя людьми честными и достойными, которые не воткнут нож в спину и вместе с которыми я смогу пережить эти темные времена. Ты - один из таких. Помнишь, как ты хотел меня бросить тогда под Гиремасом?
- Помню, - пробурчал Ритемус. – Что же, признаю, что я был не прав. Теперь я – повстанец, - он произнес эти слова медленно, до сих пор не веря в свершившееся. - Кто тогда знал, что дело повернется так круто?
- У тебя есть еще время передумать, хотя это было бы лишним, как я считаю.
- Мне неприятно это говорить, но я все решил для себя, и не отступлюсь. Скажи лучше, почему ваши люди следили за нами?
- Ах, вы их заметили! – воскликнул он от неожиданности. – Вот почему вы так приняли нас. Неподалеку от вашей деревни есть наша база в лесу, и наши люди действительно следили за вами на тот случай, если вы решите выступить на стороне короля. Тогда они должны были выпроводить вас отсюда восвояси.
- Они не отдали бы свои деревни без борьбы, - заметил Ритемус, имея в виду жителей деревень.
- Разумеется. Но ведь у нас есть ты, - была ли в насмешке Люминаса надменность или нет, он не разобрал. - Похоже, судьба свела бы нас при любом развитии событий.
Ритемус ничего не ответил. Он почему-то вспомнил про оставленные на столе часы и с сожалением подумал, что он вряд ли успеет собрать механизм, когда приедет домой, словно эти часы были важнее всего на свете. Шестеренки так и остались лежать на столе, и легчайший порыв ветра, просочившегося в щелку, может сдуть их, и они упадут на пол, а затем придется долго выискивать их по щелям. И пропади хоть одна деталь, часы станут бесполезным куском металла, который можно тут же без зазрения совести выкинуть на помойку…
- Красивый все-таки замок, - заметил Люминас. Ритемус очнулся и посмотрел из-под навеса наверх, где на холме высился древний замок Тендерум.
Перед первой поездкой Тендерум представлялся ему огромным замком, раскинувшимся на многие гектары, с могучими крепостными стенами и башнями, как в книжных иллюстрациях. Однако это был небольшой замок далеких феодальных времен, ютившийся на невысоком холмике недалеко от окраины леса. Башен здесь было несколько – одна, широкая, в собственно замке, и остальные, довольно неказистые по сравнению с центральной, стояли на внешней стене, чуть вытянутой вниз, словно подкова, и почти сливались в темноте с холмом. Тем не менее, здесь могли вместиться жители всех – или почти всех – деревень, потому что между крепостной стеной и внешним кольцом стояло множество опустевших домов, а часть помещений замка располагалась непосредственно внутри холма. Перед воротами простиралась равнина, на которой и лежала деревня. После приезда гонца, разумеется, никто не спал – все вышли на улицу и ждали приезда гостей. Возница остановил карету на почтительном расстоянии от деревушки, и полсотни метров Люминас и Ритемус шли вдоль раскисшей дороги по траве.
Индерис стоял у сторожки, окруженный вооруженными людьми, заложив руки за спину, показывая, что плохих намерений против гостей не имеет. Остальные стояли поодаль и негромко перешептывались тревожными голосами; женщины то и дело сетовали расстроенными голосами на то, что придется расставаться с мужьями, и повсхлипывав, затихали, прислушивавшись к происходящему.
Ритемус остановился в нескольких шагах от Индериса, смотрел ему прямо в глаза и молчал, выбирая слова, с которых бы следовало начать говорить. Он надеялся на Люминаса – тот тоже молчал, ожидая того же от старейшины. Индерис шумно и тяжело дышал, мусоля дымящуюся трубку во рту и переводил взгляд с одного на другого. Наконец он вынул трубку и сказал скрипучим голосом:
- Дурные вести всегда приходят не вовремя, даже когда ждешь их, - он замолчал на мгновение и посмотрел пронизывающим взором на Люминаса. – Как бы это ни было кощунственно по отношению к этим людям, вы избавили меня от многих проблем своим появлением.
***
На сборы дали один день. В Доламине новость приняли спокойно, без моря слез и рыданий женщин и детей, как того можно было ожидать, потому что все знали, что все было давно предрешено. Вещи давно были собраны у всех, теперь дело оставалось за выбором, кому предстоит идти на фронт, а кому оставаться. Разумеется, идти воевать хотели абсолютно все, но Видерим вычел подростков и пожилых людей, хотя среди последних были и такие, чьей силе и выносливости могли позавидовать даже молодые. Требовалось оставить тех, кто мог бы содержать хозяйство и руководить деревней, поэтому старейшина провел жеребьевку. Некоторым мужчинам пришлось остаться, и, глядя на их лица, полные горечи, казалось, что они вот-вот готовы разрыдаться от обиды – ведь они считали это жесточайшим оскорблением, что их оставляли дома, словно немощных, тогда как остальные шли на правое дело. Никому не хотелось идти на фронт, но трусить – тем более. Юноши тоже рвались на фронт, увлеченные романтикой, подчерпнутых из слухов и книг, особенно выделялся один сын Видерима, который в последний момент запрыгнул на отъезжавшую телегу, в надежде, что его уже не оставят, но его ждало горькое разочарование. Остальные попрощались в последний раз с родными и к обеду вышли к Тендеруму. Люминас, оставшийся в замке, получил списки бойцов и куда-то уехал, приказав самостоятельно добираться до ближайшего городка, где был призывной пункт.
Туда добрались на лошадях, впряженных в телеги. На окраине солдаты спешились и продолжили путь пешком; лошадей отправили с мальчишками назад, в деревни, чтобы животных не забрали повстанцы – они пригодятся весной, когда будут вспахивать поля, и гораздо нужнее будут дома, чем на фронте. Сам городок не нес в себе следов войны, ибо до нее было довольно далеко. На стенах и на транспарантах, натянутых между домами, красовались лозунги; иногда их было так много, что в глазах начинало рябить, и было проще опустить взгляд, чем читать эти тошнотворные пафосности. На улицах было много патрулей и колонн ополченцев, и деревенское ополчение отличалось большей опрятностью одежды и здоровым цветом лица; основная масса добровольцев состояла из беженцев, до сих пор обходившихся куском хлеба на человека в день и носивших один костюм по месяцу, а то и больше, и искали здесь лучшей доли. На обочинах кто-то торговал всякими безделушками, наверняка собранными по оставленным квартирам, но повстанцы быстро сгоняли дельцов с места.
- Эй, где тут призывной пункт у вас? – крикнул Видерим одному из патрульных.
- До площади идите, там покажут, - лениво махнул вперед боец и повел торгаша, у которого руки уже были скручены за спиной, вниз по улице.
Долго идти не пришлось – у широкого здания толпилась огромная масса людей. На площади стояли грузовики, около которых под тентами стояли столы с бумагами, за которыми восседали писари в военной форме, а чуть поодаль от толпы отделялась цепочка людей, ведущая к грузовикам с оружием. Несмотря на количество народа, очередь подошла скоро. Сначала писарь спросил, один ли Видерим пришел, или с целой деревней, затем бегло спросил всех по очереди, может ли тот бегать, стрелять и таскать тяжести, рыская взглядом по человеку сверху донизу, и получив от всех одинаковый ответ, занес в списки.
- Добро пожаловать в Республиканскую армию, - охрипшим равнодушным голосом сказал писарь, занося имя нового бойца в списки. Ритемус ничего не ответил и прошел к грузовику, где все получили по винтовке и паре обойм и зашагали дальше. На вокзале было настоящее столпотворение, но поезда приходили очень часто – раз в полчаса, и за эти полчаса эшелоны набивались солдатами до отказа и тяжело ревя, убегали в надвигающуюся ночь. Ритемус расспрашивал бойцов других подразделений об их участи, и узнал, что многие ждут своей очереди еще с утра. Некоторые части отправляли в автопарк и оттуда вывозили в другие города на телегах и грузовиках. Пару их Ритемус видел, прогуливаясь вокруг вокзала – патрулей с черной повязкой с аббревиатурой "ОРП" на рукавах было немного, и его ни разу никто не остановил. "ОРП", должно быть, означало "Отряд республиканской полиции", но никто из добровольцев не знал точно, а у патрульных спрашивать не было никакого желания. Грузовики же были новехонькие, с блестящими металлическими крыльями, спицами колес и капотом, и ярко выкрашенными деревянными кузовами; на них не было ни пятнышка грязи. Ходили слухи, что на таких можно было набрать скорость чуть ли не в сорок пять километров, но Ритемус ни разу не видел, чтобы самоходный экипаж ездил быстрее тридцати.
- Маленький городок, посмотреть толком не на что, - засопел позади Северан. – Вернуться не хочешь к нашей теплой дружеской компании? К тому же полевая кухня заработала, скоро позовут.
Странно было видеть Северана в этой форме. Старая темно-бежевая зимняя шинель королевской армии с пилоткой на голове, где красовался невиданный доселе значок – два перекрещенных меча.
- И как тебе? – спросил Ритемус, кивая на шинель.
- Добротно, - пожал он плечами. - Но фалькенарская все равно теплее и просторнее, - он засмеялся, и Ритемус почему-то тоже рассмеялся, и они оба долго смеялись смехом, который со стороны казался бесхитростным и беззаботным, но на самом деле полным горечи, и когда Ритемусу почти удалось подавить этот приступ, он вдруг понял, что еле сдерживается от того, чтобы не зарыдать в голос. Северан обессилено прислонился к стене и пробормотал:
- Узнать бы, сколько все это продлится… - что "это", он не пояснил.
- Я предпочел бы не делать этого, - устало ответил Ритемус, - потому что, когда мы узнаем, мы потеряем всякую надежду.
- Странно, - скривился фалькенарец. – Я вновь почувствовал себя, словно тогда, семь лет назад, перед первым боем. Мне тогда было очень страшно, признаюсь, и я не мог усидеть на месте. Мой первый бой мы выиграли – захватили ваши передовые линии. Насколько я помню, это был чуть ли не единственный участок фронта в тот день, где мы смогли продвинуться.
- Мне повезло меньше, - признался Ритемус, - в первый день мы ходили в атаку три или четыре раза, ваши тоже. Один раз даже добрались до траншей, но нас выбили. Страшно вспомнить, как я полз назад, по раскисшей грязи почти километр… После этого я целую ночь чистил шинель, потому что, по слухам, к нам должен был приехать то ли король, то ли министр обороны. Разумеется, никто не приехал. И все равно все ждали, словно это могло что-то изменить, - хмыкнул он. – А теперь я ничего не жду. Странно это вспоминать – тогда столько вещей страшило нас. А сейчас это кажется глупой мелочью… - его внимание отвлекла новая колонна революционеров, пешим ходом отправляющаяся в путь. – И сейчас я знаю, что умру, и мне плевать. Иду покорно, как баран на убой. И все равно плевать. Думаю, не нужно объяснять, почему.
- Ошибаешься. У тебя еще есть родина. А у меня ее нет. Вот мне действительно терять нечего. Вот сдохнем с ребятами, и поминай, как звали. Да что я говорю, и не вспомнит никто.
- Быть может, я не прав, но в этом тебе легче, - Ритемус сел на постамент, на котором возвышался газовый фонарь, и свесил голову. Рядом промчался грузовик, едва не залив его грязью, но он даже не шелохнулся. – Ты уже однажды эту самую родину потерял…
- Это не я ее потерял, это она меня выставила за порог, - резко оборвал его Северан. – Немного разные вещи, если поразмыслить. И мне от этого не легче, и тут ты снова ошибаешься. А у тебя есть еще шанс ее не потерять. А теперь я попрошу тебя закрыть эту тему с той мыслью, что ты погибнешь вместе с родиной, либо будешь жить, и твоя страна будет сильнее, чем прежде, в зависимости от того, усвоит ли победитель преподанный ему урок или же нет. Это не просто красивые слова, так и будет, - позади зазвенела пронзительным голосом балка, подвешенная на входе в здание вокзала. – Давай быстрее, а то нам не достанется.
Перед входом стояли порезанные топливные баки, вокруг которых толпились солдаты и жгли в них костры – это были те, кто не пожелал сидеть в здании. Там было достаточно места, но было прохладно, хотя здание отапливалось.
От дверей к коробам на колесах выстроились длинные очереди, но двигались они быстро. Уже через час Ритемус сидел на полу вокзала в кругу ужинающих товарищей. Здесь были сотни людей, и все здание было как муравейник. Снаружи закричал свисток – подошел новый поезд, и громкоговоритель назвал несколько подразделений, которым следовало уезжать, и почти сотня человек, негодуя, что им не дали спокойно поесть, проталкиваясь через тесно сидящие группы бойцов, ринулась к выходу на перрон.
- Вот, испортили людям маленький праздник жизни, - ехидно подметил Видерим, отправляя в рот ложку с перловкой. – Куда ты от нас сбежал, Ритемус? Не мог тебя найти.
- Решил пройтись, ноги размять. Тут-то особо разгуляться негде, а до погрузки на поезд еще уйма времени.
- Да, нам здесь до рассвета сидеть, если не позже. Я людей спросил, так некоторые сутки уже сидят. Впрочем, оно и понятно, с такой-то обстановкой на фронте. Ты Люминаса, случайно, не видел?
- Да как я могу его найти? – удивился Ритемус. - И зачем?
- Я думал сначала, ты к нему пошел. Вы ведь друзья, насколько я понял.
- А может, он нам отдельный состав вышлет? – пошутил боец из деревни.
Ритемус осуждающе покосился на него и ответил Видериму:
- Какой он мне друг? Нет, мы с ним почти не знакомы. Он ведь обычный офицер… или вербовщик, именно поэтому он ко мне прицепился. И, думаю, мы больше с ним не увидимся, поэтому о нем можно преспокойно забыть.
Видерим пожал плечами и заговорил с другими солдатами, а сам Ритемус подключился к разговору фалькенарцев о фронтовом быте, вспоминая, сколько вшей он вытаскивал из рубахи перед сном в землянке и как приходилось кормиться, когда коммуникации перерезал противник и долго не прибывал провиант. Почти в полночь пришел состав, и репродуктор вдруг объявил номер их батальона.
- Вот и все, Ритемус! – с нездоровым блеском в глазах сказал Северан. – Пути назад нет, и снова нас ждет бойй!
***
Напряжение перед вражеским наступлением почувствовалось сразу же, как Ритемус ступил по аппарели на бетонную площадку перрона. Всюду сновали бойцы с угрюмыми лицами, носили ящики с оружием и патронами, командиры ходили с блокнотами и биноклями, рассматривали удобные позиции для огневых точек, бойцы достраивали последние бруствера и щели. И при любом резком шуме все оборачивались на север, откуда и должен был идти противник. Место было выбрано правильное – впереди лежали голые поля, запорошенные снегом обрывающиеся в десятке-другом километров отсюда лесами, а по бокам от укрепленного района шли холмы, все выше и выше, переходящие, наконец, в горы.
Пару раз в день над голой местностью разносился гул мотора залетающего на территорию Рателанской губернии большого самолета, назойливого-жужжащего, как комар, и подолгу барражировал вдоль невидимой границы, насколько хватало топлива. Зенитные орудия неохотно плевали вслед монитору несколько выстрелов, чтобы противник страх имел. Иногда вслед за ним отправлялся маленький арлакерийский истребитель, но ему не хватало мощности и высоты, чтобы сбить врага.
Но, помимо напряжения, было еще обстоятельства, которые выводили солдат из себя – это холод и плохое обеспечение подвоза провианта. Шинель защитила туловище от холода, а вот кирзовые сапоги и тонкие обмотки на ногах не спасли их от оттока крови, и к землянке Ритемус пришел уже с окоченевшими стопами, пошевелить пальцами он не мог и не чувствовал их. С руками было проще – по пути он раздобыл у местного населения пару теплых перчаток, у которых срезал пальцы, обменяв на банку тушенки, которая уже ценилась на вес золота. Повстанцы нещадно обирали население, заставляя сдавать продовольствие новой власти, и те покорно отдавали, потому что иного выбора не было. Голодный солдат - плохой солдат. Хорошо, что хотя бы эту истину выучили, пройдя огонь Фалькенарской войны. Впрочем, казалось, люди не выживали, но спокойно жили – из окрестных деревень приходили старики, приносили свиные и козьи потроха, затертую до дыр, но теплую одежду. Приносили даже спиртное домашнего изготовления, но это жестко пресекалось – потроха можно сварить и не отравиться, а вот про алкоголь такого не скажешь, и по приказу командования его использовали в качестве горючего топлива.
Ради справедливости надо сказать, местные приходили не только сердобольничать и пожертвовать очередную скотину в пользу защитников отечества. Приходили высокие, статные, молодые пастухи в здоровенных тулупах и меховых сапогах, глядя на которых, невольно напрашивался вопрос: "Почему таких молодцев в армию не заманили?".
- А чего тут гражданские расхаживают? – спросил Ритемус у бойца, глядя вслед пробирающемуся по траншее пастуху. Никакого оружия, кроме кинжала, выглядывающего из притороченных к поясу ножен, и знаков различия тоже нет. Боец затянулся, наполняя легкие огнем, и нехотя выдохнул едкое сизое облако:
- Да то разведчик. Они ведь на холмах и пограничном хребте пасутся, а пока пасутся, смотрят, не пожаловал ли кто из северо-восточных гостей к нам домой, следят и доносят. Ты из новеньких, так? – и после положительного ответа поинтересовался, как дела на западе и центре. – Эх, поскорее бы все там закончилось, чтобы нам людей прислали побольше. Хотя, черт его знает, что нам нужно больше – еда или люди. Ты не надейся, что вам будут по три раза на дню брюхо набивать. Здесь нормы в два раза урезаны по сравнению с тем, что было до начала революции. Хм, а как сейчас кормят?
- Как в Фалькенарскую, сильно не жируем, но не обделяют, - ответил Ритемус, почти не имея понятия о настоящем положении дел с провиантом там, в центральной части страны. За один неполный день в тылу армии мало что поймешь.
- А, значит, бывалый, - улыбнулось исхудалое и вытянутое лицо. Ритемус только сейчас рассмотрел его – все в бритвенных порезах, но тщательно выбрито – такие и в мирное время, и на фронте следят за собой и соблюдают манеры. Ему вдруг пришло в голову, что где-то он его уже видел, и это воспоминание носило весьма негативный оттенок. – Я тоже там был. Всю прошел, от начала до конца… Если в армии был, значит привыкнешь. Это пришлые из центра и юга жалуются, что здесь плохо кормят. Так, конечно, там ведь основные сельхозугодья, они живут себе там, едят каждый день до отвала, а тут раз! – и голодом морят, - боец рассмеялся. – Ладно, тебя как звать? - и получив ответ, сказал, - А меня Андемир. В общем, не бойся пообвыкнешь через пару дней… Слушай, лицо у тебя знакомое. Мы с тобой раньше… - и тут же его глаза расширились до предела. Ритемус вгляделся в них и вспомнил – это был тот самый повстанец, что пощадил его в первом бою за Тиренар. И которого пощадил он.
Они с минуту испуганно разглядывали друг друга, и никто не мог решиться заговорить первым.
- Что ж… - проскрипел Андемир, - теперь мы по одну сторону фронта, и надеюсь, нам больше не придется стрелять друг в друга, - и протянул раскрытую ладонь. Ритемус пожал ее и рассеянно переспросил:
- Да уж, занесло так занесло. Так что ты сказал про пару дней?
- Я сказал, пообвыкнешь – трехразовым питанием нас здесь не жалуют.
- Через пару дней нам всем придется привыкать, - невесело ухмыльнулся Ритемус.
- Ах, да, - Андемир снова рассмеялся и постучал себе по лбу кулаком, - А я-то и забыл. Совсем в последние дни что-то забылся, разленился. Мы ведь неделю назад почти все закончили, теперь работенка непыльная – туда-сюда повозить пару тележек с землей да доски, несколько часов и свободен на все четыре стороны. Видишь, как все носятся, жужжат как разозленные шмели? Нервничают, а я пока берегу нервы – нервничать потом буду, когда это все начнется. А пока и тебе отдыхать советую. Да, и как ты у нас здесь оказался?
- После нашей встречи я еще несколько месяцев воевал на стороне монархистов, потом бежал, когда узнал про Минатан, пришел к повстанцам, - ответил Ритемус, размыслив, что Андемиру все равно, что слышать – правду, ложь, или ложь, сплетенную с правдой.
- Как и многие, кто прибывает в последнее время, - он привстал, огляделся, не подслушивает ли кто, и сел обратно. - Ты под Гиремасом был?
Ритемус кивнул, и Андемир посмотрел на него с внезапным уважением.
- Королевских тоже сильно тогда потрепали, так что это большая удача, что ты выжил там. И когда же ты ушел от них?
- Как раз после битвы. Бросил оружие, забрался в пустой дом, переоделся и смылся куда подальше.
- Странный ты человек, - теперь он излучал недоумение. – После победы перейти на сторону противника.
- Я не переходил на сторону противника, вернее, еще тогда не перешел… Противно стало своих убивать, вот и все.
- Ты не бойся, - заговорщически подался к нему Андемир. – Тут таких почти половина, кто от королевских ушел. Здесь все равны, потому что мы боремся против минатанцев. Это там, на юге, вы выясняете до крови, служил ли человек в стане врага, или нет. А здесь нет. Конечно, распространяться об этом не стоит, потому что все начинают, даже бывшие монархисты, представь себе, - он коротко хохотнул, - язвить, обходить стороной, строить из себя истых борцов с королевской властью, но только один день. Потом все забывают. Стадное чувство, черт его подери, - с отвращением процедил он.
- Да, судьба – хитрая баба, - пробормотал вдруг Ритемус после недолгого и широко улыбнулся.
- Ты о чем? – встрепенулся было тоже задумавшийся о своем Андемир.
- Куда же она нас занесла? – спросил, отведя взгляд куда-то в светлеющее небо, Ритемус. – Год назад я думал, что завтра будет таким же, как сегодняшний, а послезавтра – как завтрашний день, и что те малейшие изменения, которые отличают один день от другого, не коснутся меня, а, следовательно, и не будут мною замечены. Я даже был доволен существующим положением дел и молил лишь о том, чтобы не было хуже. Для меня ничего хуже Фалькенарской войны не было, даже когда через полгода после конца ее цены поднялись в десять раз. А я терпел и даже радовался – не погиб на той войне, так эту тем более переживу.
- И кем же ты работал? – спросил Андемир. После ответа он немного смутился и рассказал о себе.
- А я до войны и после кучером работал, тоже в столице. До войны было неплохо, народ ездил часто, доход был, и содержание лошадей тогда государство оплачивало. Во время войны ничем не отличился, а после нее вновь занялся привычным делом. Только затем стало во сто крат хуже. Лошадей нужно было самому содержать, народ стал пешком ходить и экономить, и наше предприятие постепенно приходило в упадок. Года через полтора все устаканилось, жить стало сносно, а незадолго до этой войны нас обещали пересадить на самоходные экипажи, представь себе! Из Сангпилла привезли инструкторов и тридцать машин. Все чистые, черные, хромированные, блестят так, что глаз не оторвать, а внутри на сиденьях - настоящая кожа, и приборная панель, подлокотники – все из дерева, из тамошнего клена, а он, знаешь ли, огромных денег стоит! Так мы из штанов чуть не выпрыгивали, пока ждали начала обучения. Оно так и не началось – потому что в этот день уже двое суток бушевал мятеж, а через несколько дней я и мои люди решили да и сбежали к повстанцам.
Ритемус сочувственно покивал головой. Сангпилльские машины – удовольствие не из дешевых. Сангпилл был страной, лежащей за океаном, и чуть ли не первой, кто запустил серийное производство автомобилей для гражданского потребления, тогда как остальные сперва стали насыщать самоходной техникой армии. Да и к вопросу изготовления деталей будущих автомобилей сангпилльцы подходили творчески – каждая машина, вышедшая из заокеанских цехов, служила для спокойных и неспешных поездок на дальние расстояния и была произведением искусства, а не нагромождением броневых листов, болтов и колес, которому надлежало лишь быстро ездить и плеваться пулями в сторону противника.
Вдруг он вспомнил те машины с солдатами, проезжавшие мимо вокзала на фронт, когда отъезжал сюда почти неделю назад. Не из столицы ли они были? Очень похоже по описанию, однако Ритемус решил умолчать об этом.
- И что же с ними стало?
- Не знаю. Когда столица заходила ходуном, мы заперли автопарк и двое суток держали оборону. Полиция и военные прогнали их, и наш хозяин отпустил нас по домам, потому что все это время мы не спали и не ели. Потом посовещались с ребятами и сбежали. Хозяин остался с охраной… Наверное, их реквизировали повстанцы, ведь столица давно захвачена ими, - он замолчал и чуть позже благоразумно решил, что замучил человека. – Ладно, иди, отдохни после дороги. Если что нужно, обращайся, своим поможем, - он искренне улыбнулся. Ритемус поблагодарил его, и вернулся в землянку. Северан и Видерим, наконец, приладили вытяжную трубу от дровяной печи – когда они в первый раз зажгли ее, то дым пошел вниз, и солдаты ринулись на улицу, задыхаясь от гари.
- Ну-ка, Неральд, поджигай, - самый молодой фалькенарец осторожно засунул в жерло зажженную лучину, и приготовившиеся было ринуться наружу люди расслабились, с тихой радостью в глазах смотря на танцующие за решетчатой заслонкой язычки огня. Скоро пламя затрещало, все сильнее и сильнее, и тепло ленивой струей заполонило помещение. Ритемуса мгновенно сморило, он изо всех сил боролся с наступающей волной сна, и, не расстегнув на шинели всех пуговиц, уронил голову на вещмешок.
Впрочем, проспать ему удалось всего лишь полчаса. Его разбудил голос из траншеи, вещавший о построении через пятнадцать минут на плацу.
- Ну вот, а я только трубку раскурил, - сморщился Северан, вытаскивая изо рта мундштук, с сожалением посмотрел на него, раздумывая, докуривать или не докуривать, и все же продолжил пускать дым, довольно улыбаясь. Ритемус пытался вспомнить сон, и, увидев эту улыбку, вспомнил все, что снилось. Во сне он убивал фалькенарцев – сначала где-то во фронтовой грязи колол штыком и расстреливал эти ненавистные рослые и крепкие фигуры, затем в Доламине, одного за другим, душил Северана, Неральда, Вомеша и остальных. Кадр за кадром, медленно проносились в голове вспышки взрывов в том городе, и угадывал, какой из них унес жизни его родных. Он носился по разрывающемуся улицам среди бесчисленных мертвых тел и пытался найти их, и вдруг сквозь грохот прорвался вопль страха и ужаса, зовущий на помощь. Это были голоса жены и сыновей, и спутать ни с чем он не мог. Он ринулся на их крик, но тут все оборвалось. Разум застилала ненависть, и взгляд его был обращен внутрь себя, в клокочущую тьму, где появлялись образы мертвых фалькенарцев. Как же ему хотелось прикончить этих чертей, достать нож и воткнуть каждому в сердце, чтобы его родные были отомщены…
- Что, Ритемус, не можешь проснуться? – усмехнулся Северан. – Не отоспался по пути сюда? А я ведь говорил, спокойная жизнь кончилась… Нет, что-то ты плохо выглядишь. Заразу не подцепил какую?
…Вот он же, снова в теплой и уютной землянке, среди людей, которые не желают ему никакого зла, даже наоборот, готовы подставить плечо в нужное время, и среди фалькенарцев, которые пришли воевать за его родину, чтобы искупить свою вину перед ней. Разве они достойны смерти? Разве это они убили его семью? Нет, и никто не виновен, даже те, кто нацелил тогда на город орудие, снаряд которого и унес весь его смысл жизни. Виновны лишь те, кто желал той войны, кто позволил ей выбраться из завязанного мешка человеческих бед и просыпать ее зерна на землю…
- Нет, не беспокойся, я вполне здоров, - помотал он головой, глупо улыбаясь. Северан ему не поверил – тревожное выражение лица никуда не делось.
Время шло к вечеру, и мороз начинал ощутимо щипать кожу. Легионис зачитывал приказы командования, затем коротко сообщил сводки о делах в центре стран, добавил немного пафоса, уже порядком приевшегося, затем выступил кто-то еще, чьих знаков различия Ритемус не разглядел, приказав доставить к завтрашнему обеду списки командиров подразделений и их заместителей.
С Ритемусом в отделении были трое фалькенарцев, уже знакомый Андемир, которого почему-то перераспределили к ним, и еще двое – из Доламина. Именно в отделении – местный военком узнав, что Ритемус был минор-лейтенантом в королевской армии (в участии на стороне короля в новой войне Ритемус, разумеется, не признался), вдруг сверкнул глазами и сказал, что взводных хватает, а если тот желает вернуть свое звание в этой армии, то должен доказать, что достоин этого. А потому его понизили на одну ступень, выкинув из офицеров. Последующие дебаты по поводу присвоения звания командира закончились, едва начавшись – Северан сам отказался от должности, хоть и был самым опытным, здраво рассудив, что вряд ли арлакерийцы будут внимать его приказам, Андемир признался, что опыт командования у него слабый, а остальные соседи Ритемуса были на десять лет младше его, и соответственно, никакого боевого опыта у них и близко не наблюдалось. С тяжелым сердцем Ритемус принял бремя командования отделением, заместителем назначил Северана, на этом все и окончилось.
…Третий день пребывания на границе Лимунарской и Рателанской губернии Арлакериса начался тревожно, но скоро стал спокойным и холодным ко всему, словно низко висевшие над равниной облака. Новая война началась на два дня раньше срока, и поначалу всех это привело в серьезное замешательство. Ритемуса разбудил резкий свист и грохот. Спросонья он даже не понял, в чем дело, и решил, что это - до сих пор его кошмар, где он носится меж взрывов, но, когда землю слабо тряхнуло еще раз, сознанье будто клином пробило, и он подскочил, будя всех спящих. Всей ватагой они вынеслись наружу, в траншею, где двигались в противоположные стороны две цепочки. Взрывы были очень далеко – не то в пяти, а то и больше километрах, но раскаты взрывов отражались от гор и были столь громки, что казалось, будто до них можно рукой подать.
- Эй, новенькие! Ритемус! – закричал знакомый голос. К ним пробивался Андемир.
- Андемир, и долго это продолжается? – Ритемус инстинктивно пригнулся после резкого разрыва.
- Минуту, наверное. Приказ командования – рассоваться по укрытиям и не вылезать. Похоже, они захватили аванпосты, но до нас еще слишком далеко, бьют по площадям. Решили потрепать нас и самим не соваться, а может, и чего еще придумали. Знают же, черти, что сильнее, - понизив голос, сказал Андемир.
Ритемус с бойцами ушел в землянку, ожидая приказа – перебросят ли их вперед, или нет? А обстрел закончился через несколько минут, и все заполонила звенящая тишина, пронизываемая надрывно шипящим ветром. Скоро зазвенела рында, созывающая всех на завтрак, после которого день потек неспешно, как и вчера. К обеду прибыли разведчики, и поползли разговоры, что всю оборону в Лимунаре, что на севере, совсем раздавили. Но ни у кого не было сомнений, что минатанцы могут начать наступление они могут в любой момент, и этот момент наступить очень скоро.
А пока стояло затишье, пусть и более зловещее, чем раньше. Ритемус привыкал к новым армейским порядкам – повстанцы смягчили их, пусть и не сильно. Так, иногда провинившегося в отряде наказывал не сам командир, а сослуживцы, и что странно было видеть Ритемусу, путем голосования, мол, какое наказание будет соразмерно проступку. В первый день его пребывания здесь бойцы сами решали, кто пойдет носить бревна к блиндажам, а кто мешки с землей и так далее. В разговоре с Андемиром ближе к вечеру он даже прыснул: "Зачем тогда командиры нужны? Может, солдаты в атаку будут сами решать голосованием, идти им в атаку или нет?" Андемир пожал плечами, сказал, что уже привык, и добавил, что не все так плохо – в большинстве случаев обязанности бойцов устанавливал командир, и демократия была скорее исключением, призванным показать, что достижения революции проникли во все сферы жизни. И Ритемус был искренне рад, что не в армии. В гражданской сфере – пожалуйста, можете хоть есть только после голосования, а в армии всем должна править железная рука командира и его не подлежащие обсуждению приказы.
Строительные работы продолжались в ускоренном темпе – утром до всех дошло, что война вот-вот начнется, и что это не только слова – она сама постучалась в дверь своим тяжеловесным кулаком, и все оборонительные сооружения еще больше укрепляли, словно это могло остановить вторжение. Затормозить на час, на два, на половину суток – возможно, но не остановить. На арлакерийских позициях почти не было артиллерии – в основном все устаревшие образцы, то же – со снарядами к ним. Со стрелковым вооружением было лучше, но выучка большинства солдат оставляла желать лучшего.
Что до минатанцев – в мирные времена Ритемус слышал, что техника соседа не сильно превосходит арлакерийскую по совокупным характеристикам, но у них она была в большом количестве и у каждого полка было хотя бы по одному бронеавтомобильному взводу, тогда как до Фалькенарской войны у Арлакериса бронемашины были только в королевской гвардии да еще в паре частей. И еще знаменитая минатанская бронированная конница, которая стальным клином сшибала все препятствия, если ее не остановить пулеметами и артиллерией…
Взгляды Ритемуса разделяли немногие – лишь те, кто месил грязь в окопах семь лет назад. Остальные искренне недоумевали, заслышав подобного рода пессимизм, и чуть ли не в полный голос кричали, что повстанческая армия всех минатанцев похоронит в ущелье под глыбами и докажет, что революция покарает любого, кто задумает пойти против нее и посягнуть на ее ценности.
- Очень хочется, чтобы они были правы, - хмыкнул Вомеш. Он впервые заговорил с Ритемусом. - В последние прибывает много поездов с пополнением. Я поговорил с некоторыми, пока разгружал грузовые вагоны, много людей знающих и умеющих. Надеюсь, с минатанцами они справятся, - добавил он снисходительным тоном, и скривился в улыбке, отдающей тщеславием, что означало и недосказанную мысль: "…Ведь они не такие хорошие бойцы, как мы, и если бы не заключенное тогда перемирие, мы, фалькенарцы, обязательно закончили бы войну на вашей территории…" - Впрочем, мы не знаем сколько их будет. Полк? Дивизия? Корпус? – обвел он всех взглядом исподлобья. Тебе твой друг ничего не говорил об этом? – хищный взгляд остановился на Ритемусе и принялся прожигать на его шинели дыру.
- Сомневаюсь, что Люминас сам знает, а если и знал, то совершенно правильно сделал, что не сказал, - уклончиво ответил Ритемус. – Мы в любом случае должны сделать то, что от нас требуется.
- Северан, ты это слышал? Правильно сделал! Снюхался со своим повстанцем… - остальные слова потонули в словах загомонивших солдат, шмелиным гулом заливших землянку и требующих сообщить им все, что он знает. Ритемус понял, что авторитет его, как командира, еще не состоялся, и перешел в атаку.
- Что ты хочешь знать? – Ритемус сделал к нему шаг с угрожающим видом, но фалькенарец был крупнее его и выше на целую голову, и он не подал виду, у него самого внутри пробежал холодок. - Сколько их? Зачем? Какая разница? Пусть даже армия, ты все равно останешься здесь, вместе с остальными, и… - он понизил голос и прищурил глаза, - под моим командованием. Поэтому не задавай вопросов, на которые тебе не нужны ответы, и займись проблемами более насущными.
"Насущнее некуда", - подумал он, - "Но до следующего наступления якобы два дня"… Два дня – еще, целых, или всего лишь два дня?
Вомеш сел в угол, не отводя взгляда от Ритемуса, и у него было ощущение, что тот хочет навести на него порчу, хотя прежней злобы в глазах уже не было. Остальные тоже притихли – предпоследняя фраза ударила верно.
- Ей-богу, как малые дети! – лениво проворчал, будто спросонья, Северан, сидевший в углу и равнодушно попыхивавший трубкой, наблюдая за начинающейся перепалкой из-под приопущенных век. - Когда же вы поймете, что заниматься кухонной стратегией есть дело, дозволенное юнцам, но недостойное взрослых мужчин? Словно отроки, возомнили, что одни словами можно изменить уже давно решеное за вас… - он указал пальцем на Ритемуса, - И Ритемус совершенно прав! Сила не должна меряться одним количеством! И мы все останемся здесь, даже если придется умереть! Можно подумать, что, если мы вдруг узнаем, сколько врагов находится рядом, мы тут же выиграем или проиграем. Почти все из присутствующих – люди, прошедшие войну, и потому знающие, что это далеко не соответствует истине. И постыдитесь, в конце концов, говорить так, словно вы боитесь смерти. Бояться поздно. Будьте же мужчинами и примите происходящее как должное. А тем, кто хочет возразить мне что-то, отвечу, что надо было думать раньше, перед походом. У меня все. Ритемус, твое слово.
Ритемус открыл было рот, как вместо слов солдаты услышали эхо далекого грохота, и бросились наружу.
- Отставить! – гаркнул он, и когда солдаты вернулись, продолжил. – Они снова нас пугают. Никто не начинает артподготовку просто так в середине дня. Итак, спасибо за вступление Северану и нашим добрым минатанским друзьям, а сейчас я перейду к делу. Не хотелось бы об этом говорить, но я рассматриваю возможность уничтожения врагом нашей обороны. Нужно установить точку сбора, где бы мы могли собраться и обдумать наши дальнейшие действия. У меня есть соображения на этот счет, но и ваши я тоже не прочь выслушать.
Вечером мегафоны зачитывали, и все до единого, затаив дыхание, прислушивались к трещащему голосу. Новость, по сути, была одна: минатанцы наконец-то напрямую передали по радио ультиматум, предъявленный повстанцам от лица объединенных сил короля Арлакериса и державы Минатан, чьи силы переходили через границу, чтобы защитить тысячи минатанцев по рождению от произвола повстанцев. Ультиматум (кто бы мог подумать!) был отклонен, и наступление вот-вот должно было начаться.
После этого Ритемуса охватило полное безразличие, которое, к слову, поразило не только его – теперь все знали, когда придется столкнуться с противником, а до тех пор можно положиться на слово последнего и отдохнуть. А минатанцы – нация, издревле славящаяся своим благородством, и слово свое держит.
От спячки поздней ночью пробудился лишь Неральд, охваченный внезапным приступом альтруизма.
- А как же остальные? У нас есть какие-то шансы на спасение, а они должны погибнуть?
Ритемус крякнул и ответил:
- Поверь мне, многие из тех, что узнают о том, что ты хочешь оставить позиции и спасти свою шкуру, не проявят к тебе такого же милосердия.
Засыпать ему долго не удавалось – внутри росла обида на Люминаса. Он ведь знал, что Ритемус погибнет здесь, и даже говорил об этом, и мог бы остановить его от совершения этого шага, но не сделал этого.
***
Бои тлели где-то уже за линией обороны, когда Ритемус выполз из-под завала. Им овладела нездоровая веселость из-за переизбытка адреналина. Он наверняка был единственный выжившим на десятки метров, и все же оставался полным решимости драться хоть с целым батальоном. В борозде траншеи лежали вперемешку десятки бледно-зеленых шинелей повстанцев и белые маскхалаты минатанцев, из-под которых топорщились на налетевшем ветру сизые шинели. Выстрелы звучали далеко, то сливаясь в кашу, то расслаиваясь на отдельные выстрелы, брустверы освещались вспышками, и на короткий миг тьма отступала, а затем вновь пожирала весь мир.
Ритемус на четвереньках двинулся вперед, и рука тут же окунулась в теплую лужу возле одного из тел. Он выдернул руку и вытер ее о темную кучу тряпья, в которую ночь превратила мертвеца. Вдруг он вспомнил, что до рукопашной его отряд был с ним, и в этой суматохе он совсем забыл об их существовании. Вообще он мало что помнил – как стрелял, какие команды отдавал, сколько времени прошло, и как он оказался в разбомбленном блиндаже. Странное дело – он все время он был в сознании, но не мог вспомнить ничего до того, как оказался вдруг рядом с трупом, которого он когда-то нес к койке, а теперь лежал с ним на обжигающе ледяной земле. Если сознание покинуло его, то почему он ясно мыслит? Все это время его разум работал на уровне инстинктов, до сих пор не забытых – этому факту он довольно ухмыльнулся. Правда, и сейчас он не сильно соображал – он сел на холодную землю и спокойно достал карманные часы. Они показывали полночь, значит, арлакерийцы держались почти восемнадцать часов! Не два, не три, как говорил Вомеш, не ставящий арлакерийскую армию вообще ни во что, или как оптимист Андемир, вначале утверждавший, что враг отступит, потом подумал и неуверенно ответил: "Двенадцать". Целых восемнадцать!.. Нет, не восемнадцать. Когда минатанцы пошли в последнюю атаку, небо уже завернулось в свой темный плащ и равнодушно наблюдало за людскими страстями, такими мелочными, но сулящими непредсказуемый результат с красочной развязкой, что распалялись на земле. Если подумать, то пятнадцать. Но и пятнадцать часов – это совсем, совсем неплохо для скверно обученной армии без техники и артиллерии против профессиональных войск противника, вооруженного последними достижениями военной науки и техники…
Взгляд его натолкнулся на разорванное пулей лицо, на месте которого блестела черная блямба, судя по туловищу и телосложению, бывшее Андемиром. "Как, однако же, быстро окончилось знакомство", - с легкой досадой подумал Ритемус и вспомнил про остальных своих подчиненных.
- Ну и где же вас искать? – одними губами прошептал он и перевернул труп, в чью кровь он только что наступил. Лицо того превратилось в кашу от удара прикладом – нос впечатан в переносицу, оставшиеся зубы жемчужинами скалились через широкую кровоточащую дыру рта. Во время вспышки Ритемус еще раз пригляделся и положил голову обратно в лужу. Следующий труп тоже был незнаком – тому распороли грудную клетку штыком. Он остановился, и подумал: "Зачем я обыскиваю трупы, если мне надлежит отыскивать живых?", а затем прислушался, не зовет ли кто на помощь. Нет, никто не шептал, только гремела стрельба, выл ветер, и… совсем рядом звучало незнакомое наречие.
Он слышал его все время – и пока вылезал из-под перекрытия взорванного блиндажа, и пока осматривал трупы – над ним, в паре-тройке десятков метров звучали голоса, но отчета в этом себе не отдавал. Испугавшись, он так и замер – лежа на животе, приподнявшись на руках, в которых была зажата винтовка, затем взял себя в руки, прильнул к стене траншеи и медленно пополз вверх. Взору его открылась долина, подернутая неровными линиями траншей, развороченными мотками проволоки и трупами. Кое-где дымились подбитые бронемашины противника – из люков свисали тела, словно белье, сорванное с веревки ветром и разбросанное по деревьям. Везде были одни мертвецы, и ни одного живого человека. Посмотрев в сторону леса, куда он должен выбраться, Ритемус увидел две фигуры - у рта одной из них тлел красный уголек. Он еще раз осмотрелся, и понял, что эти минатанцы – единственные живые здесь, кроме него. Это-то и поставило Ритемуса в тупик.
Так кто же выиграл эту битву? Если минатанцы – они должны кишеть здесь, как термиты в трухлявом дереве, если арлакерийцы - куда они ушли?
Он снова посмотрел на часы. Положение стрелок не изменилось, секундная стрелка едва дергалась на одном месте. Значит, сейчас могла быть полночь, или мог подступать рассвет, или вообще ночь следующего дня… Сколько же он там пролежал?
Ритемус посмотрел на небо, привлеченный быстрым движением облаков. Если они уйдут, станет еще холоднее, если останется – пойдет снег, и его найдут без труда по следам. Времени не было. Он ощупал карманы, и вспомнил, что патронов осталось немного – три обоймы, еще в винтовке сколько-то. Неплохо бы еще несколько взять, один лишь черт знает, какой ему путь придется проделать, да съестного чего бы еще найти, но с этим придется обождать – слишком много времени это займет, и дело наверняка обернется гораздо печальнее, чем могло быть. На глаза ему попалась офицерская фуражка. Он быстро подполз к трупу, с трудом разжал закоченевшие пальцы, захватившие рукоятку револьвера, выудил из сумки боеприпасы, снял планшет с картами, отполз в сторону, вернулся за биноклем и теперь уже с твердым намерением двинулся к краю траншеи.
Враги стояли в двух десятках метров, так и не сменив положения, на их же беду.
Ритемус прикинул, что, если бы он был снайпером, точно не удержался бы от желания нанести на приклад еще пару зарубок. Сложив набранное барахло под бруствер, он взял в руки нож и револьвер, глубоко вдохнул и выдохнул, усмиряя биение сердца. Патрульные стали расходиться. Один шел на северный фас, а вот другой устремился в траншею совсем рядом с Ритемусом. Тот упал, перекатился как можно тише и замер в ожидании развития событий. Первый, как докладывал утихающий хруст, уходил восвояси, а второй копался в соседней секции траншеи, похоже, обыскивая трупы на предмет ценностей. Ритемус выглянул из-за угла, молясь, чтобы солдат не стоял к нему лицом. Однако тот напротив, согнувшись пополам и повернувшись к Ритемусу задом, копался в чьем-то вещмешке. Арлакериец тихо встал и на корточках крался поближе, едва дыша.
Быть может, что-то его выдало или минатанец услышал другой посторонний звук, который могли издавать предметы под влиянием ветра, но тот замер на секунду, и натянутые нервы Ритемуса не выдержали. Он вскочил, пнул коленом врага в зад с расчетом, что тот упрется мордой в шинель трупа и не сможет закричать, и навалился, целясь ножом в затылок. Встав, он обнаружил, что попал под лезвием под самый шлем, и с облегчением выдохнул. Он бросился обратно, подхватил вещи, понесся мимо трупов, отгоняя желания еще помародерствовать, и совсем скоро спотыкался о выпирающие корни деревьев. Временами он останавливался, прислушиваясь к погоне, которой не было – будто бы он был призраком, будто он погиб для всех так же, как они для него, и кто-то отдал приказ забыть о нем, предоставив самому себе и выбросив из гущи перешедшей в другое измерение битвы.
Скоро силы оставили его, и ноги едва шли по стелящемуся одеялу перьев, переплетаясь и подкашиваясь. Пересиливая себя, он перебрался через очередной холм, чтобы отдохнуть, и увидел, что цель его совсем близко. Это был небольшой дровяной сарай, устроившийся у подножия холма, который использовали лесорубы и охотники в качестве перевалочного пункта. Он услышал о нем у местных, горько сетующих на то, что выручка от сбыта древесины исчезнет совсем, если минатанцы завоюют эти дивные места, и Ритемус не преминул спросить, где находится этот сарай, и ему, не задавая вопросов, все чистосердечно выложили, ничего не подозревая. Убежище, сомнительное, но единственное в округе, было найдено, и теперь Ритемус спускался к нему, одновременно не сводя прицел с дверного проема. Снег не нес отпечатков чужих ног, и внутри не звучали голоса. Ритемус кинул в дверь булыжник, залегши в желобе высохшего ручья. Никто не открыл. Тогда Ритемус вновь подкрался, распахнул ударом ноги дверь и отскочил. Ничего. Внутри было абсолютно пусто, не считая штабеля дров, грубо сколоченного стола и пары табуретов.
Ритемус сел, откинулся к стене, и закутался в шинель. Холод отступил – внутри было чуть теплее, и шинель неплохо держала тепло, только промокший в крови рукав предательски леденил руку тяжелым панцирем. Он попытался собраться с мыслями, но те, едва придя на ум, вдруг разбегались, и их вновь приходилось хватать за хвосты. В задумчивости он стал раскачиваться на табурете, и тот, сначала еле слышно, а потом все противней, заскрипел. Как ни странно, это помогло ему выстроить оптимальный маршрут возвращения.
Снаружи что-то резко скрипнуло, и он застыл, задержав дыхание. Скрип повторился – это была заледеневшая ветка, дрогнувшая под натиском ветра. Ритемус продолжил раскачиваться на табурете, теперь уже без мыслей, и взгляд его блуждал по кругу, и всякий раз его взгляд натыкался на дрова. Желание разжечь костер было почти непреодолимым. Накатывающий волнами холод он терпел, но темнота сгущалась вокруг него, обволакивала и сдвигала к нему стены, а за стенами свистел ураганный ветер и ломал с сухим треском ветви, глухо падающие на крышу. Огонь бы разогнал торжество теней, и даже не самоубийственность подобного поступка, а страх сдвинуться с места останавливала его. Почему-то казалось, что если он встанет, то не сможет оставаться здесь, и вынужден будет продолжить путь. И он сидел, закутавшись еще сильнее, облаченный в кокон тьмы, изредка прорезаемый лунным лучом, крадущимся через маленькое окошко у него над головой. Скоро разумом завладело безразличие к страстям, бушующим во внешнем мире, и он закрыл глаза – не то пытаясь заснуть, чтобы скоротать время до утра, не то боясь темноты. "Какая роскошь – быть убитым во сне", - вспомнились слова некоего мудреца, и Ритемус невольно улыбнулся. Действительно, тебя убили, а ты где-то там, в лучшем мире, считай, прошел туда бесплатно, без надлежащих всякому смертному предгибельных страданий, страхов, переживаний, и после смерти, если сознание существует после нее, у тебя перед глазами не будут вставать эти картины, полные ужаса, самые страшные секунды жизни, когда сознаешь, что сотворенного за все годы уже не изменить – не извиниться перед обиженными, не отдать милостыню нищему, который умер холодной военной зимой, оттого, что ему не хватило мелочи на хлеб; не спасти искалеченных раненых на поле боя, которое вспахивает вражеская артиллерия… Потому что ничего этого не было. Душа чиста перед всеми, и ты, совершенно не обремененный проблемами экзистенции, знаешь, что они тоже здесь и не держат ни на кого зла.
Затем мелькнула мимолетная мысль, чтобы уйти в горы и там партизанить. "Много я там один навоюю", - с иронией заметил он и вновь погрузился в безмыслие. Веки тяжелели, и мягкие руки сна ненавязчиво увлекали в свои пучины, и вдруг его будто обожгло: Таремир!
Он вытянулся и вновь обмяк. Впервые за долгое время он вспомнил про него. Где же он сейчас? Жив ли? Ритемусу стало даже немного стыдно из-за такого забвения. На той войне Таремир сопутствовал ему всегда, пока Ритемуса не отправили домой после ранения, а сам воевал еще полгода, хотя положенный срок службы уже вышел, и даже ни разу не использовал свой отпуск, хотя у него за фронтовую выслугу накапало чуть ли не два месяца. Он относился к защите Родины еще более ревностно, чем его друг, пусть у него было много чего, ради чего следовало жить, и в первую очередь, семья. Сколько раз они спасали друг другу жизни, сколько раз вступались друг за друга, когда фалькенарцы отрезали линии снабжения и нормы пайки урезали чуть ли не в три раза, когда каждый подозревал другого в том, что у него в тарелке суп наваристей или он взял несколько галет вместо двух положенных…. Ритемус знал: если Таремир жив, он навряд ли перешел к повстанцам, потому что не в его правилах было менять свои убеждения, даже если они были гибельны. Он был одним из последних, из тех, кого следовало бы назвать рыцарями, из тех, что ставили честь превыше всего. И наверняка сейчас он держал с последними верными королю полками оборону против многократно превосходящих сил республиканцев в одном из городов на западе Арлакериса. И, возможно, как раз сейчас думал, что Ритемус сгинул там, под Гиремасом. Его вдруг замучил вопрос: ищет ли его Таремир или смирился с его гибелью?
Вспомнились послевоенные дни, когда раз в неделю собирались они - последние из первоначального состава взвода - и поминали павших. Обнимались и нередко плакали, будто не виделись вечность, вспоминали мясорубку под Хэльфёдниром, когда каждая сторона за две трети суток потеряла в результате массированных многочасовых артобстрелов, превративших цветущую долину в подобие ада, и бесчисленных атак и контратак по полсотни тысяч убитыми и ранеными на этом участке фронта. Именно после этого события резервы армий серьезно истощились и впервые генералитеты задумались о перемирии, а от взвода Ритемуса остался едва ли десяток человек. Бесславную и горькую победу пережили лишь четверо, а начало гражданской войны – лишь Таремир и Ритемус. Видно, кто-то наверху решил, что тем двоим отпущено слишком много лет на земную жизнь, и однажды на заводе, где они работали, взорвался паровой котел. Заживо сварилась дюжина рабочих, в том числе и их сослуживцы, и тогда Ритемус с Таремиром словно проснулись и поняли, что и в мирной жизни есть свои ужасы. И такие же обиженные на короля, вернувшиеся с не выигранной никем войны, которые долго приспосабливались к мирной жизни и просыпались при каждом грохоте, заслышав в нем взрывы снарядов – именно из-за них началась эта война, когда они поняли, что вокруг ничего не изменилось, что стало лишь хуже, а с ними поступили как с баранами, которых погнали на убой, а затем выкинули в яму гнить, потому что не успели продать.
"Как только выберусь отсюда, найду его", - решил Ритемус, и вновь закрыл глаза. Теперь сон никак не шел, и Ритемус, обозленный, заметил, как облизывает пол слабый солнечный луч. Он подставил под него конфискованную у мертвого офицера карту, и долго рассматривал ее, отвлеченный собственный мыслями, и наконец, решился.
Ритемус шагнул наружу и зажмурил отвыкшие от света глаза. Его было слишком много – одно солнце на небе, большое и тусклое, как затертое медное блюдце, и тысячи маленьких зеркалец на земле, весело переливающихся и мечущих иглы во все стороны. Стволы деревьев стояли, обуянные полупрозрачной золотистой мишурой, и почему-то вдруг напомнили Ритемусу прутья решеток в тюремной камере. Он давно не вспоминал про тюрьму, и сейчас она казалась ему райским угодьем. Это был его маленький мирок, отгороженный от остального мира огромной стеной, со своими историями, печалями, и как ни странно, радостями, своей жизнью, которая пусть отличалась от житейской, но была насыщена не меньше, и которой до поры до времени было наплевать на потрясения во внешнем мире. И даже былая невыносимая рутина работы не затемняла отрады воспоминаний. Он мечтал вновь одеть форму и взять в руки жезл – символ власти над арестантами, символ могущества, которого он лишался лишь на ночь, на короткую ночь, после которой он снова будет повелевать десятками жизней в своем блоке. Внутрь прокралась сладкая и прекрасная мысль, что, если того мятежа не было бы, он до сих пор смотрел бы наружу из окна кабинета на внешний мир, распадающийся по кускам, уверенный, что его это не настигнет… Глупо. Война бы тронула тюрьму рано или поздно, и арестанты все равно стали бы надзирателями, а палачи – заключенными, и в этом маленьком мире была бы своя революция, которая вскоре соприкоснется с революцией той, внешней, а затем все застынет до следующего потрясения.
Он переставлял непослушные ноги по оглушительно скрипящему снегу, стараясь не ступать средь поваленных кривых лап ветвей, и ему казалось, что его слышно за километры – настолько было тихо, – только изредка со стороны передовой раздавались сухие одиночные выстрелы, молнией разряжаясь в воздухе. Ощущение тепла от сияющего солнца было обманчивым, холод пробирал шинель до костей, и Ритемус проклинал себя за торопливость. Ночью, видимо, шел сильный снег – ноги увязали в толстом зефирном насте, и проклиная все и вся. Скоро он остановился на краю обрыва. Далеко внизу застыла в русле остекленевшая река, гладким ледяным языком стелящаяся далеко на юг, исчезая за поворотами и деревьями. Над ней навис водопад, обросший толстыми сосульками, гроздьями свисающих с каждого выступа, словно челюсти огромного чудовища, заточенного в ледяной толще. Они то и дело играли ожерельями блесток на восходящем солнце, что придавало им еще более хищный вид. Иногда на них падали комья снега, и они звонко скрежетали о поверхность под собой, да так, что мороз шел по коже от такого скрежета. Вдалеке в воздух поднималась легкая дымка тепла – это была деревня, и он невольно вздохнул с облегчением. Она как раз лежала на его пути, и заодно можно попросить помощи. Периферийное зрение оказалось занято черной полосой, двигавшейся во всех направлениях сразу. На востоке огромный столб антрацитового дыма нехотя тянулся вверх, а затем расплывался по горизонтали под тяжестью масс холодного воздуха. Краем уха угадывался непонятные приглушенные щелчки, в которых Ритемус сначала услышал треск костра, а затем – стрельбу, сначала отдельные выстрелы, и после – целые залпы. Он пару секунд постоял в нерешительности, выбирая направление – там, на юге, были повстанцы, мирная деревня, дорога в город... и к Таремиру, и мало что ему могло угрожать. На востоке полыхала уже наверняка выгоревшая деревня, и минатанцы расстреливали мирных жителей либо вступили в схватку с отступившими в лес бойцами повстанческой армии.
Сжав до боли челюсти, он спустился вниз и, перегнувшись пополам, чтобы не свалиться на гладком льду, перешел через реку, и уже бегом, нисколько не заботясь, что он демаскирует себя шумом, ринулся вперед. Из-за гигантских клубящихся грибов над лесом расстояние казалось обманчиво маленьким, и Ритемус взбирался на последний холм уже ползком, жадно заглатывая обжигающий воздух, слыша, как трещит и лопается горящее дерево, и стреляют винтовки. Наверху его обдало облако чада, покрыв лицо и шинель блестящим пластом копоти; он смог рассмотреть лишь множество очагов огня, бьющих сквозь дым многометровыми танцующими языками, лишь в центре гордо съежилась в мареве часовня, окруженная низенькой оградой из кованых железных прутьев с нехитрым орнаментом из завитушек. Ритемус прополз деревню по кругу, к источнику выстрелов, и увидел с десяток синеватых низкорослых шинелей, увлеченно палящих по окнам часовни, огрызающимся одним-двумя выстрелами на залп. Ритемус осторожно снял с пояса гранату, резко встал, бросил и откатился вниз. Раздался хлопок, послышались крики, и арлакериец навскидку выстрелил по уцелевшим минатанцам, бросившимся к телам. Двоих он снял за считанные секунды, последнего минатанца ранил в ногу, и тот покатился вниз, к пожару.
- Лежать! – во всю глотку прокричал Ритемус, держа на мушке противника. Тот оттолкнул в сторону винтовку и поднял руки вверх. От часовни отделились несколько фигур.
- Ритемус, это ты? – неуверенно спросила одна из них, в которых узнавались фалькенарцы.
- Северан! – ответил он, не сводя глаз с поверженного врага. Вомеш и Неральд взвалили раненого на плечи и потащили в часовню. Основная часть строений уже выгорела – нетронутыми остались только несколько домов на отшибе. Повсюду лежали убитые тела – женщин, мужчин, детей. Кто-то убит выстрелом, кто-то обгорел до цвета свежего расплавленного асфальта. Вдоль линии пепла, недавно бывшего плетневым забором, лежали расстрелянные тела и рядом – два убитых минатанских солдата. Царил нестерпимый жар. С колокольни, перегнувшись через перила, свисал человек в черной сутане, по капле роняя кровь на паперть.
За массивными дверьми было темно – лишь подсвечники вокруг алтаря озаряли пятачок маленькими лепестками света. Перед алтарем молился на коленях священник, а в зале между скамьями, меж колонн и под стенами прятались люди. Слышался тихий шепот и плач – кто-то оплакивал бездыханные тела своих близких. Пол застлала крошка выщербленного мрамора и камня, хрустевшего под ногами, изображения святых на противоположной стене, выложенные мозаикой, покрылись большими черными пятнами, будто бы они заболели оспой или чумой.
Из-за пожара внутри было тепло, и Ритемус расстегнул шинель и устало свалился на ближайшую скамью. На него никто не обращал внимания – все подбадривали друг друга и обещали, что скоро все закончится.
- Пастор, мы их убили, - зычным голосом, разнесшимся эхом, сказал Северан и жестом приказал занести пленного. Все разом обернулись и посмотрели на вошедших пустыми взглядами – Ритемус поймал на себе один такой – смотрящий сквозь него взор девочки, сжавшейся в комок около матери, и только верхняя половина лица выглядывала над огромной шалью, опутавшей все ее тело. Завидев пленного, люди вскочили, требуя посадить на кол убийцу, но их осадил Северан. Ритемус торопливо перевел глаза на пастора, и понял, что все эти люди ничего подобного не переживали никогда. Пастор приоткрыл рот и молчал, сдерживая ураган разрывающих его чувств, а потом сказал тихим сдавленным голосом:
- Спасибо вам. Благослови вас небо. Кто будет наш избавитель?
Он сказал это, не меняя тона, и Ритемус даже сначала не понял, что обращаются к нему.
- Я… из арлакерийской армии, - ответил он. – Увидел, что над лесом стоит дым и поспешил сюда.
- А где остальные? – спросила женщина, обнимавшая сверлящую взглядом пришельца девочку.
- Я… не знаю. Наверное, отступили.
Никто не стал спрашивать, почему он не знает. Воцарилось молчание.
- Почему они сожгли деревню? – спросил Ритемус у пастора после недолгой паузы.
- Из-за нас, - ответил Северан убитым голосом. – Нас, похоже, заметили неподалеку, когда мы уходили, а потом решили, что нас спрятали в деревне. Поэтому… лучше тебе с ними поговорить, а не мне, - он сел на скамью рядом со скулящим минатанцем, валяющимся на полу.
- Я попрошу внимания… - начал Ритемус и на мгновение замолчал. На него взглянули лишь несколько человек. От этих взглядов сердце на миг кольнуло тоской, и собравшись, он гаркнул на всю часовню, заставив людей вздрогнуть. - Внимание! Послушайте меня! Я знаю, что вы за эти часы натерпелись столько горя, сколько не терпели за всю жизнь! Я знаю, что погибли ваши знакомые и близкие! Но их уже не вернуть, а если вы будете сидеть здесь, как мыши, то скоро в большем числе придут минатанцы и расстреляют вас из минометов, и никто из вас не останется в живых! Поэтому я приказываю вам собрать все ваше уцелевшее имущество и идти к дороге в город!
Он хотел сказать еще несколько слов, но убедился, что его слушают все и остановился.
- А с этим что делать? – в глубине часовне, у кафедры пристроились несколько человек – единственные уцелевшие мужчины. Все они смотрели на него горящими глазами, сжимая в руках охотничьи ружья.
Речь шла о минатанце. Ритемус еще раз обвел взглядом всех присутствующих.
- Все боеспособные мужчины пусть осмотрят холм и заберут оружие врага. Женщины могут идти и собрать все уцелевшее в своих домах. Дети остаются здесь. Пастор, у вас есть доски, чтобы забить окна?
Тот лишь кивнул и медленным шагом прошел за алтарь.
- Теперь примемся за тебя, - сказал он минатанцу. – По-арлакерийски понимаешь?
- Я немного знаю, - проскрипел тихим голосом мужчина, коротко стриженный валайм, чьи годы уже клонились к закату.
Допрос получился коротким и довольно пристрастным. Минатанец, поначалу чуть было не рыдавший, выдавал все, что знал, прерываясь на всхлипы, а потом, поймав плотоядные взгляды тех, что пятнадцатью минутами ранее едва не отправились его трудами на тот свет, начал дерзить и отмалчиваться, понимая, что спокойной смерти ему не видать. Тогда Ритемусу пришлось вспомнить методы дознания, какие были в ходу в Фалькенарскую войну, и бил наотмашь по лицу, тряс за шиворот и бил головой об скамью, а затем пинал ногами по ребрам и по ране. Пленный катался от боли по полу, потом выдавил из себя еще несколько фраз о деревнях, куда направились другие разведывательные группы, и после слов "я больше ничего не знаю" Ритемус пришел в ярость и вновь бил его до полусмерти, вкладывая в удары всю ненависть к этому отрепью, но уже не затем, чтобы выпытать что-то еще, а просто мстя за все приключившееся с ним, деревней и полегшими повстанческими полками, хотя он прекрасно понимал, что этот солдат не заслужил таких мук, и все равно продолжал бить его, уже подбадриваемый криками столпившихся погорельцев. Кажется, где-то позади причитал пастор, просивший сохранить минатанцу жизнь, но Ритемус не понимал за черной стеной непроницаемого и слепого гнева смысла этих слов. Затем он схватил обмякшее тело за липкие от крови волосы и потащил во двор к ближайшему дому, пожираемому жарким пламенем, прокричал ему что-то в лицо, и достал пистолет, чтобы пустить пулю тому в голову. Среди преисполненных жестокости мыслей мелькнула одна о том, что жалко тратить пулю, которая наверняка пригодится в дальнейшем, на эту собаку, и, выхватив из ножен штык-нож, всадил клинок чуть ниже затылка. Пленный вздрогнул и обмяк, и Ритемус, схватив отчего-то невесомое тело, бросил его прямо в пламя, мгновенно сокрывшее свою пищу от чужого взора.
Он не помнил, сколько еще так стоял, глядя в пламя и слыша одобрительные возгласы. Фалькенарцы стояли около него – Неральд и Северан с непроницаемыми и безмятежными лицами, а Вомеш довольный скалил зубы, тоже одобряя поступок Ритемуса. И только пастор, облаченный лишь в тонкую сутану, закрывавшую его тело от шеи до пят, по-прежнему причитал, подобно журчащему ручейку во время оглушительной барабанной дроби дождя: "Боже, прости его, грешного, ибо он не ведает, что творит…", и иногда почти что скулил: "Откуда в вас столько злобы?.. Не он ведь развязал эту войну, не он ведь виноват во всех грехах человеческих? Он ведь не заслужил… Упокой бог его душу…"
Ноги едва не подкосились – он успел опереться на винтовку и, смертельно усталый, прошел обратно в храм мимо ликующей толпы, горы спасенных пожитков и уложенных в несколько рядов трупов, источавших удушающий запах гари, над которыми стонали несколько женщин. Перед входом на голову что-то капнуло – никто так и не вспомнил про мертвого послушника на часовне. Ритемус рухнул на скамью, обводя взглядом сбившихся в кучу у кафедры детей, с ужасом разглядывавших его. Неужели он был так страшен? И вдруг понял, что устроил пыточную камеру прямо на глазах у детей…
- Пастор… - пробормотал он вслед проплывающей мимо сутане, над которой торчала убранная серебром голова. Она остановилась, закрыв от него детей, и, не оборачиваясь, сказала умиротворенно:
- Нет, у меня прощения просить не надо. Я представляю, что вы пережили за это время, но он не заслужил такой участи. Господь, быть может, простил бы вам даже то, что вы убили беззащитного человека перед самым входом в священное место... Но простят ли они вас? – пастор прошествовал к детям и тихим ласковым голосом стал говорить что-то успокаивающее, и посветлевшие лица постепенно сосредоточили внимание только на нем.
Внутри не было угрызения, только неприятный осадок после случившегося. Дети только что познали, пожалуй, наименьшую жестокость из тех, что уготовило им будущее, и вскоре даже не вспомнят о арлакерийском офицере, забившего насмерть врага, который едва не убил их всех. Он проследил за поднимающимся на часовню по деревянной лестнице пастором и заметил вдруг свое отражение в осколке выбитого стекла. Он поднял его, и на него оттуда посмотрело вымазанное копотью лицо, не примечательное ничем, кроме глаз, сверкавших яростью, взглянуть в которые было больно. Он еще раз посмотрел на детей – те, как ни в чем не бывало, щебетали друг с другом и играли в догонялки вокруг скамей и алтаря.
Пожар угомонился только через пару часов, когда догорели самые стойкие дома. Когда все кончилось, деревня вновь наполнилась воем женщин, проклинавших захватчиков и топчущихся по курящимся кучам пепла, оставшихся от строений. Мужчины копали общую могилу на заднем дворе часовни. Ритемус отдал полчаса на сборы.
- Как вы здесь оказались? – спросил он, наконец, у Северана, сторожившего подходы к деревне.
- Мы отступили. Думали, что ты погиб. Нас отправили на разведку перед рассветом, искать спасшихся, но напоролись на этих минатанцев. Их было больше, и мы путали следы, пытаясь оторваться. Нам это удалось, а что произошло дальше, ты сам знаешь.
- А там как дела? – осторожно кивнул Ритемус в сторону передовой.
- Повстанцы отступили и теперь из города идут подкрепления, но еще один подобный натиск, и, боюсь, всему бравому повстанческому движению придет конец. Впрочем, как и всей вашей стране, - и тут же добавил:
- Я обратно не пойду. Своя жизнь мне пока еще дорога, и я лучше буду драться плечом к плечу со своими людьми в лесах, чем ходить под генералами повстанцев, положивших гораздо больше людей, чем следовало.
Ритемус стиснул зубы и спросил лишь одно:
- Дорога в город свободна?
- Кажется, да. Неральд бегал туда, сказал, что никого не видел.
Пошел снег, слепивший вокруг приумножившихся в числе покойников белые могилы, и по истечении отведенного времени пастор зазвонил в колокола, разнесшие свой траурный зов над пепелищем. Ритемус встал за кафедру, и когда все присутствующие расселись, сказал:
- Я понимаю вашу скорбь и скорблю вместе с вами по людям, не заслужившим, чтобы их расстреливали безоружными. Однако времени у нас мало. Минатанцы еще не знают, что их разведчиков убили, и рано или поздно они спохватятся, когда те не вернутся в назначенный срок и придут сюда, чтобы отомстить. Поэтому вы должны уходить сейчас же. Направляйтесь в город – дорога туда все еще в руках нашей армии. Вас эвакуируют и отправят на юг, подальше от войны. Не ждите там сытой жизни, однако вы будете знать, что вашим жизням ничего не угрожает. О ваших убитых мы позаботимся сами. Идите с миром.
Слова о покойных возмутили людей. Поднялся крик, мол, как можно незнакомцам оставить тела своих родных, и не оставят ли они их гнить под открытым небом. Ритемус вновь гаркнул во все горло на собравшихся, и в зале восстановилось мертвое молчание.
- Братья и сестры, не тревожьтесь, я останусь здесь и позабочусь об убиенных, - напомнил о себе священник.
- Пастор!.. – чуть не вскрикнул Ритемус.
- Я остаюсь, ибо это суть мой долг перед Богом, - повторил он неожиданно властным голосом. - Я дал клятву служить ему верой и правдой многие годы, так как же я могу отступить от Него? Посему идите с миром.
По залу прошел ропот, и люди вышли на улицу, остались только деревенские мужчины, перешептывающиеся и поглядывающие искоса на Ритемуса. От кучки отделился человек, служивший переводчиком, которого звали валаймским именем Тумасшат, взял Ритемуса за рукав, и, отведя в дальний угол, обжег ухо шепотом:
- Ритемус, так ведь вас зовут? Нам эти повстанческие идеи о демократии и республике чужды, и мы им не верим, да и когда мы придем, нас тотчас отправят на передовую в мясорубку… Но и сидеть без дела мы не хотим. Мы хотим идти с вами.
Ритемус кивнул. Северана он бросать не собирался, поэтому создание партизанского отряда было делом решенным. И он прекрасно знал, что отряд примет сторону повстанцев, хочет ли кто-нибудь этого или нет, и пока хранил молчание, решив, что раскроет истину чуть позже, когда поймет, какова цена этим людям.
- Но наши дети и жены… - заволновался мужчина. - Мы ведь не можем отпустить их одних…
- Мы будем ждать здесь до заката, - с непреклонностью в голосе ответил Ритемус. – Если не явитесь к сроку, пеняйте на себя.
***
Они вернулись за час до заката. До их прихода Ритемус и фалькенарцы запасались у пастора тем немногим, что можно было употребить в пищу, пусть немало еды им оставили и сами крестьяне, видавшие Ритемуса в гневе. После погребения трупов пастор вдруг вновь пробрался на колокольню и зазвонил еще более траурную мелодию. Ритемус едва не отправил его вслед за послушником на тот свет, но простил ему эту выходку, которая могла стоить всем им жизни, если бы поблизости были минатанцы – те словно забыли о существовании деревни, и ближайшая бойня по-прежнему временами разгоралась и затухала за многие километры, на передовой.
Ритемус последний раз предложил идти пастору с ними, и тот снова отказался – в самой что ни есть стереотипной позе священника, он сложил на груди ладони и возвел к небу глаза так, чтобы видеть и собеседника. В его взгляде ясно читалось, что он тоже хочет уйти с ними, потому что скоро его, так или иначе, настигнет смерть, но тогда ему пришлось бы нарушить данную клятву и вновь и вновь переживать то, что он пережил сегодня утром.
Отряд направился на северо-восток, отдаляясь от дороги к горам, потому что отныне все были врагами – и минатанцы, и повстанцы, которые могли заподозрить неладное. Отговорка, что они заплутали или шли к дороге, не помогла бы при виде трех фалькенарцев и местных жителей, которые десятки квадратных километров лесов знали, как стены родного дома.
До самого вечера они шли к угрюмым синим пикам, режущим облака, пропустив мимо пару вражеских патрулей и еще сожженную деревню. Не уцелело ни единого дома и ни одного жителя – Тумасшат со своими людьми бродили меж горелых останках и узнавали в изувеченных трупах своих знакомых, и когда, оплакивая их, пытались поднять тела, то те разваливались на комья пепла, и убитых было гораздо больше – трупы лежали везде, с топорами, вилами и ружьями в руках, беззащитные, застреленные в спину, с разбитыми напрочь головами – всех возрастов и полов. Ритемус не позволил никого захоронить, но единогласное желание отомстить одобрил. Устроив засаду глубокой ночью, они расстреляли вражеский патруль, не оставив ни одного в живых. Набрав трофеев и опьяненные эйфорией легкой первой победы, они стали искать ночлег. Эта ночь выдалась холоднее вчерашней, и шинели будто нарочно впускали адский холод в себя, а конечности быстро немели, заставляя их хозяев жалеть, что не забрали у убитых одежду. После долгих блужданий Тумасшат привел их в древний перекошенный сарай, в котором было также холодно, пусть его стены и не пропускали ветер. Все сгрудились в кучу, чтобы согреться общим теплом, и, выставив часовых, быстро заснули.
Утром выдалось довольно веселым, настолько, что при виде незваного гостя всех едва не хватил инфаркт. Часовым должен был стоять деревенский, и, разумеется, он с непривычки заснул, и в это время мальчишка пробрался внутрь. Ритемус долго всматривался в его знакомое лицо, и вспомнил, что это тот юноша из Доламина, сын Видерима, который усердно рвался на фронт. Едва не переходя на крик, он отчитал его за побег из дома, и спросил, как он добрался сюда. Ответ был очевиден: так же, как и сам Ритемус – в одном из эшелонов. Наравне с другими солдатами он строил укрепления, а потом он попросил, чтобы и ему дали оружие, но получил отказ, и, обидевшись, убежал в лес. Ритемус отчитал нерадивого сторожа, а юношу назначил хранителем очага, вручив трофейную винтовку без патронов.
- И что же мы теперь делать с тобой будем? – спросил, вздыхая от бессилья, Ритемус. Валерус, весь грязный, в накинутой на плечи минатанской шинели поверх одежды, в которой он сбежал из дома и уже успевшей превратиться в тряпье, с остервенением грыз ледяную солонину с черствым хлебом.
- Вы же меня не прогоните, господин Ритемус? – в голосе и глазах плескался целый океан раскаяния и невинности.
- Куда мы тебя прогоним? – мечту в голосе было почти не скрыть. - Но договоримся – мы оставляем тебя здесь, и ты должен исполнять все приказы беспрекословно. Не выполнишь – накажем, сбежишь – за тобой бегать не будем. У нас всех здесь равные права, и ты – один из нас. Поэтому тебе придется наравне со всеми таскать тяжести, а иногда и стрелять. Уяснил?
- Всегда готов, господин Ритемус! – с непритворным восторгом взвился в воздух юнец. – Что прикажете?
- Ничего, ничего скоро узнаешь, что к чему, и всю бодрость как рукой снимет, - ехидно процедил где-то за спиной Вомеш на родном языке. Блеск в глазах эта реплика не погасила, пусть и едкий смысл ее был понятен и без знания языка.
В тот же день они решились на новую вылазку, и обследовали все близлежащие дороги, а к вечеру вышли на шоссе – все было занято минатанскими войскам, целыми колоннами бронетехники и солдат, устремившихся на юг, к городу, и в той стороне грохотало еще сильнее, чем позавчера… "Подумать только, прошло несколько суток, а все настолько изменилось", - неустанно преследовала его мысль по пятам. Замерзая, приникши к холодной земле, ему нестерпимо, до скрежета в зубах хотелось метнуть последнюю гранату в самую гущу марширующего строя, мгновенно обратить в анархию кажущийся непоколебимым порядок войска, и только понимание, что сим он увлечет на тот свет своих людей, сдерживало его. И он смотрел, как идут стройные пешие колонны, за ними гужевые транспорта, за ними - броневики, идут по его земле, по его Родине, слабой и беззащитной, истерзанной, как вожак собачьей стаи, который попытался еще раз доказать право на первенство, но был искусан до полусмерти более молодыми особями. На обратном пути они сделали большой крюк, чтобы зайти в еще одну деревню в надежде попросить съестного. По дороге Ритемус оглядывался на юношу, которому решил устроить боевое крещение – его навьючили вещмешками партизан, и сами двигались налегке, а он пыхтел, как загнанный вол, но упорно тащил поклажу следом без нытья и возражений и покорно делал все, что приказывали, хотя приказы в основном были бессмысленными и издевательскими – пока все отдыхали, юноше, еле волокущему заплетающиеся ноги, Ритемус велел отнести снаряжение в одно место, а затем в другое, по кругу. Очередная деревня, лежавшая на равнине, была цела, и все-таки настораживала своей мертвенностью – на улицах не было ни единого человека, не звучало ни голоса, не шел дым из труб, а некоторые двери были открыты и раскачивались, чуть скрипя, и на снегу темнели брошенные вещи.
Приказ о привале радостно принял только юнец, рухнувший на снег в наслаждении, остальные не сняли масок настороженности и ждали подвоха.
Ритемус тихо, словно боясь спугнуть тишину, приказал Тумасшату и его людям осмотреть деревню. Они затерялись среди деревьев и заскользили к домам, и через пять минут уже вернулись с неутешительным докладом.
- Минатанцы, похоже, всех вывезли – на дороге следы от тележных колес и валенок. Многих расстреляли и свалили в общую яму. Во дворах ничего не тронули, - как бы невзначай заметил Тумасшат. Ритемус мгновенно понял намек – их партизанскому отряду и недели не исполнилось, еды хватило бы на несколько дней, если все будут умеренны в пище, и никто к ним не прибьется, ведь кипяток из растопленного в кривом пошарпанном котелке Тумасшата снега не мог вечно сдерживать накапливающееся чувство голода. Мысль о мародерстве ему претила и марала его честь и честь… королевской армии, едва не подумал он, мундир которой он не носил уже долгое время и даже перестал соотносить ее и себя как целое и часть.
Скрепя сердце, Ритемус дал согласие.
- Несите все, что может нам потребоваться, но не более того. Боюсь, они уже не вернутся, и лучше мы обратим их вещи против врага, чем наоборот. Не думайте, что это станет нашей обычной практикой – лучше я буду голодать, чем грабить собственных соотечественников.
Он не верил своим словам, и все это чувствовали. Если потребуется, они совершат подобное не раз и не два, чтобы спасти свои жизни ценой других, и велико будет искушение стать обычными мародерами, которые будут противиться любой власти, поэтому о переходе отряда на сторону повстанцев он решил рассказать сегодня вечером.
Тумасшат и его люди уместили найденное на небольших санях. Ритемус немедленно потребовал вывернуть карманы, не украл ли кто драгоценностей или украшений, однако опасения были напрасными – многие из увезенных и убитых были их близкими знакомыми или даже родственниками, и если что-то удавалось находить там, то только мелочи вроде коробка спичек да швейных игл.
В этот вечер они впервые смогли набраться сил за несколько дней, изведя на суп несколько куриных тушек, расстрелянных себе на забаву минатанцами. Юнец, Валерус, уже прихрапывал в сарае, а остальные, рассевшись вокруг костра, над которым высоко был натянут тент, чтобы рассеивать дым, расслабились после сегодняшнего похода и беззаботно говорили на разные темы. Тумасшат со своими людьми то вел речи о политике, в которой, как и ожидалось, он был совершенно слаб, и республика у него мало чем отличалась от анархии, то скорбел по убитым, то мечтал о том, что будет делать, когда война закончится, а фалькенарцы хвастались друг перед другом былыми охотничьими успехами, едва не доходя до баек о борьбе в рукопашную с медведем. Ритемус сидел отдельно, слушая их и обмысливая свою речь, и потом негромко сказал, что теперь их отряд является боевой единицей Арлакерийской Республиканской Армии. Тумасшат и его люди так и застыли с раскрытыми ртами, фалькенарцы лишь посмеивались над ними, ведь, когда те были в деревне, троица бывших врагов Арлакериса делала ставки на то, какой реакцией ответит деревенщина на слова командира.
- Ты ведь сказал, что мы не за них, - наконец изрек Тумасшат.
- Я такого не говорил. Так сказал ты, а я принял тебя в отряд. Такова была необходимость, - и рассказал ему то, что рассказал ему когда-то Люминас, изменяя некоторые детали – о невероятной пестроте повстанческого движения, о том, что сами повстанцы не верят в возможность установления республики в Арлакерисе и об отсутствии единой политической программы, затем стал излагать убеждения многочисленных группировок, от мудрености формулировок которых у крестьян кипел мозг и которые они едва отличали одну от другой, и под конец, пожалев их, сказал, что не стоит торопиться с выводами и все решится только после окончания войны.
- И быть может, вдруг повстанцы принесут вам больше блага, чем король? – потеряв чувство меры, задал вопрос Ритемус.
- Всегда так было… что король, отец наш… и тут вот тебе… республика… - невнятно бормотал и пытался переварить информацию Тумасшат, усердно скребя затылок, словно приводя в движение шестеренки, смазанные давно загустевшей от грязи и пыли смазкой.
- И что же, трактора у нас будут вместо лошадей? – спросил еще один, хитро щуря глаза.
- Если придет правильный человек к власти – будут, не придет – не будут. А наше дело маленькое – сделать все возможное, чтоб этот правильный человек добрался до вершин власти. Насколько это в наших силах, разумеется. А пришел ли он, или нет – об этом мы узнаем не раньше, чем закончится война. А пока будем делать свое дело и не заморачиваться о вещах, которые нам неподвластны.
Вопрошавший пожал плечами, и не найдя нового неудобного вопроса, снова вступил в полемику со своими товарищами. Ритемус вдруг вспомнил о Таремире, и вынес на обсуждение вопрос: оставаться ли здесь или чинить неприятелю вред, продвигаясь на соединение с повстанцами на юго-запад?
Новый неудобный вопрос не заставил себя ждать:
- А разве не легче пойти к городу на сразу юг?
Ритемус предложил помолчать и прислушаться к звукам. Из указанного направления за десятки километров доносились далекие раскаты взрывов.
- Возражения есть? Сколько у нас шансов пересечь невредимыми линию фронта? Конечно, мы поможем нашим товарищам, осажденным в городе. А если минатанцы его займут? Нам тогда никто не поможет, и враг наводнит здесь все еще больше, чем прежде, и в тамошних густых лесах мы будем в большей безопасности.
Воспользовавшись случаем, Ритемус распределил должности. Своим заместителем он оставил Северана, ответственного за пополнение личного состава – Тумасшата, интендантом – Вомеша.
- Валерус! Писать умеешь? – крикнул внутрь сарая Ритемус.
- Так точно, господин наста… лейтенант! – вывалился из дверей сонный юноша, силясь разлепить глаза.
- Будешь секретарем, - постановил Ритемус. Эту должность он отдал лишь для того, чтобы юноша не чувствовал себя обделенным – бумаги, пера и времени писать все равно не было, - и приказал собираться в путь. Воспользовавшись, тем, что Тумасшат был местным, он решил пройтись по наиболее отдаленным от театра боевых действий деревням и привлечь на свою сторону как можно больше людей. К вечеру, обойдя несколько пепелищ, отряд нашел такую деревню, стоявшую у самой реки, двумя-тремя десятками километров выше по течению от того места, где ее вчера пересекал Ритемус. Оставив отряд ждать на холме, он в одиночку спустился вниз, в пустующую с виду деревню. Заснеженные улицы были пусты, только на берегу рядом с перевернутой лодкой виднелись резко вычерченные на белом фоне черные силуэты. Остальная деревня словно вымерла – лишь пара домов исторгала из печей седые клубы дыма.
Его заметили лишь когда он подошел вплотную. Оба пожилых мужчин вдруг подскочили и с перекошенными от страха лицами отпрянули в сторону, за стену дома. Ритемус, не меняя темпа, приблизился к ним, наблюдая, как дрожат руки, которыми они вынимали из ртов трубки.
- Ты кто такой будешь? – с тяжелой одышкой, словно после длинной и изнурительной пробежки, спросил один из них.
- Не видишь, старый? – зло спросил Ритемус. – Здесь были минатанцы?
- Зачем мы им? – удивился тот. – До нас и пешком едва доберешься, и брать у нас нечего.
- Они найдут, что забрать, - пообещал он. – Уходите, пока целы, отсюда, иначе они скоро заявятся, и вас либо расстреляют, либо упекут на рудники.
- Уходить? Нет, друг мой, никуда мы не пойдем. Здесь мы жили и будем жить. А ваша война нас не касается. Хоть поубивайте друг друга всех насмерть, а нас в свои дела не втягивайте. Сам лучше пойди прочь, пока мы подмогу не позвали.
Чем дальше говорил этот упрямый старик, тем больше лицо Ритемуса наливалось кровью и гневом. Он представил себе, как бьет в это наглое лицо прикладом, и тот опрокидывается навзничь в снег, и резко ответил, едва не перейдя на крик:
- Наша война? Скоро враг придет и сюда, и когда эта война станет и вашей, вы горько пожалеете о своем упрямстве. Образумьтесь и идите с нами!
- Ты хотел сказать, с тобой? – дал о себе знать второй старик.
- С нами, - настойчиво повторил он. - Мои люди сейчас сидят вокруг деревни и ждут приказа. Если со мной что-то случится, то прихода минатанцев вы и правду не дождетесь.
Рыбаки заозирались по сторонам и остановили взгляд где-то за спиной у Ритемуса, уловив какое-то движение.
- Что ж, - медленно встал первый рыбак. – Иди с нами к старшему. Он решит, как быть.
Пока они шли по улице, из окон на них взирали любопытные и встревоженные лица женщин и детей. Мужчины выходили из домов и шли за ними, тихо и медленно, словно на похоронах. Дом старосты ничем не выделялся, разве что он был немного шире и двор - намного меньше, потому что в нем не держали домашних животных. Глава поселения оказался таким же стариком на склоне лет, и вдобавок еще упрямее и бестолковее. Доводы Ритемуса отвергали под смех собравшихся, а предложение влиться в партизанский отряд было встречено хохотом до слез – слова офицера разбитой повстанческой армии никто не воспринимал всерьез. Староста почти не перебивал его, уточняя лишь детали, и затем ответил ему, причем все сказанное им можно было уложить в две фразы: "Война нас не касается" и "если враги придут сюда, мы дадим достойный отпор". Затем Ритемус в последний раз спросил, не передумает ли староста, и, получив отрицательный ответ, сказал почти бессознательно:
- Завтра мы вернемся. И надеюсь, когда ваши жилища сгорят и ваши дети и жены будут убиты, вы поймете наконец, что все, что угрожает нашей родине, угрожает и вам, и что избежать опасности, просто-напросто игнорируя ее, невозможно. Мы спасем тех, кого можно будет спасти, но знайте: смертный приговор вы подписали себе сами.
Он не знал, почему говорил с такой уверенностью, почему именно завтра эта деревня должна быть стерта с лица земли, и вообще, вернется ли сюда, однако сам почти верил в этот блеф и говорил искренне. На кого-то это произвело впечатление, и его слушали с послушными внемлющими минами, кто-то продолжал его освистывать и поносить, и под этот шум он покинул деревню. Бойцы ринулись к нему, чтобы расспросить о встрече, но выражение его лица говорило само за себя, и ему позволили откупиться нескольким фразами.
- Ты уверен, что завтра минатанцы придут сюда? – спросил Северан.
- Нет. Но я обещал прийти, и мы придем.
Ночь провели в разграбленной деревне в нескольких часах ходьбы, в наименее пострадавшем доме – здесь были лишь выбиты стекла да зияли дыры в стенах. Завесив окна одеялами, все, наученные опытом последних дней, спали, тесно прижавшись друг к другу, и немного тепла удалось задержать. Исполинский камин, вмещавший в себя дров ничуть не меньше, чем печь паровоза, утром по недосмотру очередного сонного валайма глядел на солдат холодным огромным зевом, из которого то и дело сыпались снежинки, к утру заполонившие приличную его часть.
Незадолго до рассвета Ритемуса разбудили выстрелы – как раз в стороне, где лежала деревня неприсоединившихся, и пока его подчиненные собирались, шепотом удивляясь его пророческим способностям, он растопил в камине немного хвороста и сказал, чтобы они не торопились. Он подкинул дров в заново разоженный камин, поставил котелок со снегом, и с наслаждением слушая треск огня, посматривал на наручные часы. Перестрелка не стихала; ему казалось, что он слышал крики. Минуту после отдачи приказа никто не раскрывал рта, не понимая, откуда в лейтенанте такая жестокость, и затем Тумасшат не выдержал:
- Господин Ритемус, пожалейте нас и их! Позвольте им помочь!
Командир лениво потянулся, снова посмотрел на часы, и бесстрастным голосом сказал:
- Они меня заверяли, что победят любого, кто посягнет на их свободу, так зачем же им помогать?
- Господин Ритемус! – Тумасшат едва не рыдал. – Там мои старые друзья, один из братьев; я ведь знаю всех и не могу допустить, чтобы их всех убили!.. Если вы не дадите приказа, я сам пойду!..
- Если ты пойдешь, то будешь немедленно расстрелян на месте за неисполнение приказа! – рявкнул Ритемус, и уже спокойным голосом приказал выступать налегке, а Валеруса и еще одного местного оставлял на охране.
Они не дошли до деревни, встретив на пути плетущуюся процессию из обреченно вышагивающих, словно заводные фигурки, людей в обгоревшей одежде, а кого-то и вовсе без шуб или накидок, в одних рубахах на голое тело. Мужчина средних лет, шедший первым из них, увидел Ритемуса, и с коротким вскриком бросился на него, получил мощный, но не травмирующий удар прикладом, и обессиленный, осел на землю, обхватив колени офицера и не сдерживая слез. Остальные выжившие застыли и лишенными осмысления взорами пронизывали его насквозь.
- Кто ты? Шпион? Откуда ты знал?.. – из всхлипов мужчины угадывались лишь отдельные слова.
- Нет, я не шпион, и не желал вам зла, и ничего не знал, - властным каменным голосом ответил он. - Ваша участь была близка, и после всего того, что мы видели, это можно было предугадать. Это все выжившие?
- Да…
- Северан, отведи их к лагерю, Тумасшат, ты и твои люди – со мной. Быть может, мы сможем спасти что-нибудь.
Спасать было нечего – как выяснилось позже, рыбаки и вправду дали достойный отпор, за что и поплатились – их дома сожгли, забросав бутылками с горючей смесью. Дома вспыхнули, как свечи, повалил густой дым, а оцепившие деревню солдаты противника расстреливали всех, кто выбегал из своих жилищ. Сражавшиеся мужчины были на улице, а семьи оставались дома, оказавшись в безвыходном положении, и многие погорели. Минатанцев убили, однако и в деревне в живых осталась едва пятая часть, и почти все – мужчины. На месте деревни остались угли, и лишь черные неровные фигуры напоминали, что на их месте были дома. Уцелело лишь несколько строений, стоявших чуть поодаль от остальных домов, и после недолгих поисков Ритемус приказал возвращаться.
Приказав собраться всем в том же доме, где переждал с подчиненными эту ночь, он смотрел на уцелевших – ободранных, обгоревших, пахнущих дымом и смотрящих теми же полными безнадежности взглядами вокруг, и почему-то понял, что не знает, что делать дальше. Эти женщины и дети были обузой – с ними умирали все его планы по созданию партизанского отряда и рейдам по тылам противника. Оставалось только идти на юг, к отдаляющейся с каждой минутой линии фронта, и это тоже было опасным предприятием. На ум пришли партизанские отряды старых времен, когда огромные отряды численностью в полтысячи, а то и больше, человек, в том числе женщины и дети, кочевали по арлакерийской земле, оказавшейся занятой противником. И, пожалуй, даже не это страшило Ритемуса, а то, что он несет ответственность за всех них и то, что эта толпа выйдет у него из-под контроля. Когда он командовал таким большим количеством людей? Кажется, один только тот приснопамятный раз, когда он выводил солдат, потерявших почти всех офицеров, из окружения в ту войну. Только тогда это были дисциплинированные воины, сознающие свой долг перед товарищами по оружию и отечеством, а здесь… здесь выбора не было.
Валерус принес хворост и дрова, Северан быстро разжег костер, остальные разделили между всеми еду, и, когда в комнате стало тепло и причитания по сгоревшим кончились, а все раненые были перевязаны, Ритемус медленно и тщательно выбирая слова, заговорил:
- Все мы скорбим по погибшим, но скорбь – не лучший помощник в нашем тяжелом пути. Признаться, я сам не ожидал, что мои слова окажутся пророческими, и я в том не виновен. Я не ждал, что все так обернется, но прежде я скажу так: раз уж мы оказались вместе, вы должны подчиняться мне как арлакерийскому офицеру не потому, что я так хочу, а для того, чтобы выжили все мы. Будьте же благоразумными и не заставляйте меня отвечать за тех, кто погибнет по собственной глупости.
Он говорил недолго, но довольно туманно обрисовывал перспективы, одновременно размышляя, что следует делать. Фалькенарцев с людьми Тумасшата он отправил в разведку, осмотреть близлежащие территории, а сам возглавил вторую экспедицию для поисков провианта в сгоревшей деревне с рыбаками. Они перекапывали каждое пепелище в поисках подвалов, где его новые подчиненные надеялись найти и своих выживших домочадцев, но везде они находили лишь спекшиеся трупы и не могли сдержать эмоции, а сам Ритемус, тряс их, хлестал по лицам, приводя в чувства, приказывал продолжать поиски, и они вставали, не скрывая истерики, за этим треклятым солдафоном, у которого, как им казалось, не было ровно никаких чувств.
- Своим плачем вы не оживите их! - кричал в который раз Ритемус, и вдруг решился сказать, - Я тоже потерял всех своих близких, и знаю, что вы чувствуете! Я точно также их оплакивал, но это их не вернуло к жизни. Лучше помогите делом живым, нежели рыданиями – мертвым!
В подвалах уцелело много полезного, что помогло продержаться возросшему в численности отряду, и последняя вереница людей, таскавших скарб на место стоянки, ушла из деревни, когда солнце уже скатывалось вниз по горизонту. Люди представляли собой едва ли не более печальное зрелище, чем утром - перемазанные вторым слоем сажи, уставшие до смерти, они тащили разрубленные останки уцелевших бревен, чтобы сжечь их окончательно, сани со съестным, одежду или то, что могло ее заменить – одеяла, шерстяные платки и тому подобное. Ритемус ничем не отличался от них – разве что у него не было опухшего от слез лица, как у большинства, которое было все еще зло на него. Ему удалось заставить их подняться и работать, но новым камнем преткновения стали драгоценности и семейные реликвии – он позволил взять всего понемногу, а огромные золотые броши и подсвечники он приказал закопать. И ему повелевались, не оспаривали главенство, хотя он был совершенно один среди рыбаков, и удовлетворенный этим, заснул по возвращении, как мертвый.
Северан вернулся поздним вечером, принеся плохие новости – колонны техники появлялись едва ли не каждый час, но патрули в лесу они встретили лишь дважды. Ритемуса эта новость не утешила – два сгинувших патруля противник не простит – и приказал фалькенарцам, Тумасшату и еще паре людей, которые заслужили его доверие собраться на совет, хотя советом это называлось лишь формально – Ритемус уже принял решение, а остальным нужно было мягко донести его до остальных. Он решил вернуться ближе к фронту, потому что его осенило – уйди они на север, и к ним тут же прибьются голодные и оборванные жители разграбленных деревень, которые будут более обузой, чем помощью.
Едва ли не до полуночи он и Тумасшат прокладывали наиболее безопасный маршрут, а затем, обнаружив, что время позднее и им придется менять его не раз и не два, а потому решили действовать по обстоятельствам, хоть это и было самым безрассудным решением. Лагерь к тому моменту уже спал несколько часов кряду, и Ритемус, не мешкая, поднял их. Оказалось, перетасканного с пепелища скарба было слишком много, чтобы уместить на нескольких санях и поддерживать высокий темп марша, и они взяли с собой лишь продовольствие, оружие и палатки с тентами, оставив многое – утварь, снасти и прочее, что было решено закопать в одном из подвалов, завалив его бревнами и поломанной мебелью. Шли в темноте, без факелов, в молчании, полагаясь лишь на память погорельцев, и уповая на то, что их силы не иссякнут и небеса не подпустят к ним патрули слишком близко, впрочем, этого и не требовалось – Ритемус сам едва ли различал идущие позади него и проводников силуэты, сливающиеся с однотонной тьмой, возложенной на землю затменной облаками луной, и различал их лишь по глухому скрипу серого снега. Дети, за которых он так боялся, мирно спали в санях, верхом на поклаже – они тоже сегодня носили вещи с пепелища. Близко их не подпускали, чтобы не напугать, однако дали оказать посильную помощь. Ритемус почему-то подумал, что скоро они так же будут подавать снаряды и обоймы с патронами в бою, наверное, не понимая, зачем эти взрослые делают столько шума и вдруг падают наземь, засыпая, и больше не просыпаются. Сколько таких, как они, переживут войну и вольются в первое послевоенное поколение – несчастное, голодное, озлобленное и бездомное, и населят переполненные сиротские приюты, а потом будут промышлять мелкой кражей – единственным источником существования среди всеобщей разрухи?
За Валеруса ему тоже было тревожно – где сейчас Видерим, он не знал, равно как и никто из присутствующих. Если юноша выживет и не получит нужный урок, ему обеспечен титул главаря разбойничьей шайки… Ритемус помотал головой, словно стряхивая ненужные мысли, словно снег, и посмотрел назад, выискивая объект своих дум. Тот шел недалеко, согнувшись под ношей – он тащил на спине ребенка, упавшего во сне с саней, а вслед за ним шагала женщина, по-видимому, мать, пытавшаяся помочь Валерусу, но тот ускорял шаг, стремясь догнать сани. Ритемус подбежал к ним, взял ребенка, и, переступая трофейными снегоступами, аккуратно положил его между коробами с инструментами. Таких снегоступов было немного – два десятка, и всех их раздали тем, кто охранял отряд от нападения с флангов и тем, кто тащил сани, остальные выбивались из сил, чтобы не увязнуть в снегу, и не сбавляли шага, подгоняемые страхом.
Скоро, как и следовало ожидать, поднялся ветер и повалил снег, густыми хлопьями ложась на плечи и набиваясь в складки одежды. Ритемус нашел в этом и положительный момент – снег помог заметать следы замыкающему отряду, который вениками приглаживал снег – это была задумка фалькенарцев, и теперь хитрости бывшего врага пошли на службу арлакерийской армии. Скоро с неба свисала одна огромная белая стена, сквозь которую невозможно было пройти, она все длилась и длилась на километры вдаль. Так продолжаться долго не могло – наст становился глубже с каждым часом, и каждый шаг давался с все большим трудом. Ритемус посоветовался с Тумасшатом, и было решено взять чуть в сторону от намеченного пути, чтобы остановиться в одном из охотничьих домов, куда минатанцы еще не доходили. Через несколько часов наиболее выбившиеся из сил спали младенческим сном в доме, сгрудившись воедино и разостлав под собой несколько сшитых медвежьих шкур, остальные поставили несколько брезентовых палаток вокруг и накинули шкуры поверху, чтобы они задерживали тепло внутри, и разожгли долгожданный костер под тентом так, чтобы дыма было немного. Однако самым выматывающим занятием была выдача пайка – на человека отрезали мизерный кусок хлеба и еще меньший – засоленного мяса, затвердевшего до состояния камня. Консервы решили приберечь на самый крайний случай, а чтобы компенсировать недостаток еды и обмануть ворчащий желудок, требующий большего, каждый влил в себя по кружке кипятка, и все равно – запасы пропитания заметно поредели, хотя, по расчетам Ритемуса, при такой норме они продержатся еще дней пять, быть может, семь, если повезет. А затем придется либо есть кору с кореньями либо грабить проходящие колонны с риском для жизни.
- Какая деревня от нас ближе всего? – спросил Ритемус, морщась от огня, льющегося из алюминиевой кружки внутрь, у Тумасшата. Самая близкая деревня была в нескольких километрах отсюда, но чуть в стороне была еще одна, откуда и начал путь их отряд. И там еще оставался пастор, на которого у Ритемуса были планы. Он отправил Тумасшата и несколько бойцов в разведку к одной деревне, а сам с Севераном и проводниками направился к церкви.
Деревня была по-прежнему мертва. Горевшие когда-то останки уже не дымили, а в остальном поселение осталось таким же, каким они его покидали, за исключением заднего двора церкви – могила была раскопана. В самом храме, чьи двери были настораживающе раскрыты, было пусто. Многие образы, фрески и иконы были разбиты, мебель и алтарь, видимо, рубили топором.
- Пастор, вы здесь? – крикнул Ритемус в пустоту. Некоторое время царило непроницаемое молчание, затем послышался звук падающих деревянных досок, скрип, и чьи-то торопливые шаги. Пастора при приближении было сложно узнать – его прежде безупречная сутана была разорвана и теперь наспех сшита, и потеряла всякий блеск, став серой от пыли, седые волосы стали почти белоснежными, левую сторону лица украшал огромный лиловый синяк с кровоподтеками, а сам он прихрамывал на левую ногу. Он оступился и едва не упал на сломанную скамью, но Ритемус успел подхватить его и аккуратно усадить на доски.
- Я ведь предлагал уйти с нами, пастор, - с плохо скрываемым сожалением рассматривал он разбитое лицо. – Видите, что они с вами сделали?
- Я должен был остаться, - прохрипел он и выплюнул кровавый сгусток, затем спохватился, подскочил, чтобы вытереть, и, безразлично махнув рукой, сел обратно. – Ах, после того, что они здесь натворили, это и за осквернение можно не считать… Я должен был остаться, чтобы завершить погребение, помочь душам спокойно достичь царства Его, и лишь я закончил читать молитвы и окропил место упокоения, пришли они. Допытывались, где находится патруль, затем обнаружили могилу, раскопали ее, и затем в ярости осквернили мою обитель. Я их умолял, заклинал всеми святыми, но… затем осквернили и меня, - он засмеялся, обнажая рот с несколькими выбитыми зубами. – И я все равно здесь останусь – сюда наверняка придут люди из окрестных деревень, а я накормлю их, чем есть и отправлю на юг, чтобы их не покарала смерть от этих слуг дьявола.
- Нет никого, пастор, - Ритемус легко сжал его плечо, - все деревни поблизости сожжены, тем, кому Господь наказал жить, теперь с нами. Мертвым вы уже помогли, помогите же живым.
- Вас много?
- Почти полсотни человек. Еды на всех не хватит, и вся надежда на вас, пастор. Пока мы будем искать, как утолить голод физический, вы утолите голод духовный и уменьшите их страдания хотя бы на каплю. Вы согласны?
Пастор задумался и с затуманенным взором кивнул в согласии. Ритемус рывком поднял его.
- Вы не представляете, как нас выручили. Соберите все, что у вас осталось, и поскорей – каждая минута дорога.
Пастор вскочил, и, хромая и спотыкаясь, побежал в келью; обратно он выбежал уже с чемоданом в одной руке, иконой и кадилом в другой, и двумя солдатскими рюкзаками на спине. Он отдал их Ритемусу, и тот обнаружил, что те набиты консервами и хлебом.
- Я оставил немного еды внизу, если кто-то набредет сюда, чтобы найти приют, - сказал пастор, и когда все вышли из храма, он поклонился, троекратно перекрестился и закрыл двери. Появление священнослужителя подействовало на людей самым воодушевляющим образом, и его ни на минуту не оставляли в покое, то прикладывая снег к опухшей щеке, то требуя от него рассказать, где их родственники, и почему он не ушел раньше, хотя сам он за время пути ослаб еще больше и едва стоял на ногах. Увидев, что пастор не в силах сдержать эту атаку любви и заботы, Ритемус разогнал толпу и отвел его в сарай. На этом сюрпризы не кончились – спустя время Северан и проводники вместе с новостями привели солдат-повстанцев, к которым прибились беженцы с границы. Они выглядели совершенно измотанными и загнанными, что и подтвердилось их рассказом – солдаты были из пограничного форта, и самыми первыми сдерживали натиск врага, а когда сил противостоять уже не было, они взорвали некоторые укрепления и ушли в лес. С мирными жителями из приграничных поселений минатанцы поступали точно так же, как и здесь – убивали, увозили в Минатан, но прежде всего объявляли, что теперь эти земли принадлежат его величеству минатанскому Императору и арлакерийцы не могут впредь здесь селиться, и вражеские солдаты выгоняли из домов хозяев, позволив жить им только в хлеве для скота и сараях. Те, что выжили, под покровом ночи ринулись прочь от своих жилищ, ставших в одночасье чужими – кто-то в тишине скрылся в лесу, оставив нажитое годами имущество на разграбление врагу, а кто-то не смирился с потерей, поджег дома и убил расквартировавшихся минатанцев. В начале пути и гражданских, и солдат было довольно много, но стычки с врагом, голод и заснеженные просторы отнимали силы и жизни, и сюда добралось меньше сорока человек из сотни. Выслушав всех, Ритемус понял, что какой бы он путь не избрал, увеличения числа голодных ртов и риска прямого столкновения с врагом было не миновать. Из-за прибытия новых членов отряда он продлил привал еще на час, и теперь еще тщательнее просматривал варианты дальнейших действий.
Он сел поодаль, прямо на снег, и смотрел, как те, кто только что почивал в сарае, теперь пропускали новоприбывших внутрь; из двери вырывался густой пар. Он переводил взгляд с одного человека на другого, тщательно изучая его взглядом, и между тем думал и думал, как провести эту толпу незамеченной через линию фронта. Вот бы здесь взялся Люминас – появляется, как черт из табакерки, ниоткуда и когда его не ждешь совсем – и так же, как он появляется, перенес бы в тыл всю эту ораву, и не было б никаких забот вовсе. Хорошо-таки быть простым солдатом, подумал он, и думать не надо – что старший по званию сказал, то и делай, а если приказ повлек за собой дурные последствия, то командиру их и разгребать, а ты сиди и хлопай глазами, как чурбан, и про тебя благополучно забудут. А сейчас он отвечает за почти семьдесят ртов, большинство из которых о армейской дисциплине знают по слухам, должен следить за шагом каждого из них, ни на минуту не теряя бдительность – ведь по шуму их могут быстро вычислить. И почему-то не видно вражеских воздухоплавательных аппаратов. Скопление черных точек на белом снегу среди голых деревьев – разве можно мечтать о более простой мишени? Кинуть сверху несколько килограммовых осколочных бомб или открыть контейнер с парой сотней железных болтов – и от "армии" Ритемуса останется едва половина. Он замечал, как на него смотрят люди – в глазах теплилась надежда. Они надеялись, что он выведет из этого ада, что он их накормит и обогреет. Но нет – он сам мечтает о том же. И от него чего–то ждут, каких чудес, будто он стал полубогом, случайно оказавшимся на земле…
На деле, он только недавно полностью осознал, что все эти семьдесят жизней зависят от только него. От человека, от которого раньше мало что зависело. В Фалькенарскую войну ему иногда приходилось принимать командование, но там всегда было какое-никакое оснащение и провиант, и вопросы приходилось решать в основном продовольственные, например, урвать на кухне для своего отделения кусок больше положенного. Но вот вопросами административно-хозяйственного характера в таких масштабах он не занимался никогда. Всю эту прорву надо было одеть, накормить и направить в условиях, когда у многих нет одежды, кроме рубахи, а кормить, кроме в прямом смысле подножного корма, нечем.
Ему не было страшно. Он постепенно, с самого первого дня, свыкся со своим положением, но понимать, что подобное произошло именно с ним, было странно. Впрочем, с отведенной должностью он свыкся и, кажется, исполнял ее исправно. Один, конечно, он ничего не смог бы, спасибо Тумасшату и Северану. Пожалуй, лишь благодаря их опыту они все сейчас живы.
Он зарылся носом в ворот шинели и подумал, что настолько сильно он не уставал очень давно. Как назойливый комар, гудела инфантильная мысль о том, как хорошо было бы оказаться дома, в своей небольшой каморке, пусть где было не всегда тепло, зато уютно и безопасно, можно было свалиться на кровать и помыться… А ведь прошло всего ничего времени с тех пор, как он ушел из Доламина, а между тем этот короткий промежуток казался целым веком, едва ли не прошлой жизнью.
- Рит, держи, - вдруг выдернул его из размышлений голос Северана. Он дал ему дымящуюся кружку, от которой отдавало хвойным запахом. Ритемус присмотрелся в мутноватую воду – на дне и вправду плавали еловые иголки. Сквозь обжигающий вкусовые рецепторы кипяток кисловатый привкус почти не чувствовался, но вносил приятное разнообразие.
- Как разграбим обоз, нужно будет обязательно обыскать на предмет чая, - мечтательно усмехнулся Ритемус. Северан уселся рядом.
- Что-то ты совсем сник, командир, - посоветовал он. Лицо его посерело и осунулось – даже медвежье фалькенарское здоровье эти дни подточили основательно. - Поспал бы, наконец, часов восемь-десять, а мы пока за хозяйством присмотрим. И поесть один раз по-человечески не помешало бы – вечно полпайка то матерям, то ребятне. Не спорю, делаешь правильно, и многие твоему примеру следуют, но один-два раза переживут, а нам нужен командир здоровый и телом, и духом. Принести, может, говядины, из пасторских запасов?
- Не могу, - замотал головой Ритемус, - Что-то я теряю веру в то, что наше предприятие удастся. Посмотри на них – пока все идет мирно, но как они поведут себя, когда почувствуют, что над ними нет твердой руки, которая вела бы их дальше?
- Пока ты спишь, мы все… - не понял мысли Ритемуса Северан.
- Я говорю не о ближайших восьми часах, в которые я действительно попытаюсь восстановить силы. Я говорю обо всем времени нашего пути. Большинство из них наверняка разбегутся, если нависнет серьезная опасность? Я-то их не брошу, ведь на меня возложено бремя главенствования, но убедиться в их преданности я тоже не прочь.
- Большинство из них вполне приличные люди. Однако правильно люди говорят, что друг познается в беде. А что нам остается делать, кроме как дожидаться того самого испытания их духа? Главное, не ронять авторитет, и они не бросят нас, не разбегутся… - он понизил голос, - И, Ритемус… мы с ребятами посоветовались, и с тобой решили обсудить, - тот поднял голову в ожидании, - А может, и не надо переходить линию фронта?
- Я тоже думал об этом. Быть может, мы находимся в вольготных условиях, о которых по ту сторону и мечтать не могут… По правде, я не думал бы уходить, были бы под моим началом одни солдаты. А так большинство их, - показал он на лагерь, - Извини за эти малодушные слова, они лишь обуза, которую я бы в иной ситуации отослал бы в тыл и забыл. Но у нас здесь ни тылов, ни фронтов, ни флангов нет... А стоит им дать решить свою судьбу – и от нас останется ровно столько же, сколько от новеньких в начале войны, Впрочем… Валерус! – позвал он юношу, беседовавшего с пограничниками. – Позови Тумасшата!
Проводник явился во мгновение ока, и Ритемус, уже пришедший в себя, сказал:
- Мне нужны люди, достойные твоего доверия, выносливые, ориентирующиеся в этих краях, как в своем доме, и главное – не боящиеся смерти.
- Ваше благородие решило воевать? – с тревогой спросил Тумасшат скороговоркой. – А как же…
- Мы останемся здесь и подумаем, как переправить на ту сторону гражданских. Думаю, что в тылу врага мы можем нанести не меньший урон, чем если столкнемся с ним лицом к лицу на передовой.
***
Глаза у него слипались, и ноги едва передвигались после долгих бессонных недель. На другой стороне дороги взор не улавливал никаких погрешностей – пограничники замаскировались на славу, только бы в горячке боя не перепутать их маскхалаты с вражескими. Скоро здесь должна была пройти колонна грузовиков, и среди них будут транспорты с продовольствием – об этом сообщили ему разведчики Тумасшата, из которых он сформировал два разведотряда – один сейчас разведывал местность вокруг лагеря, другой он направил к линии фронта, собирать информацию, стоит ли прорываться или нет.
За это время он…, нет все эти люди сделали очень, очень много. Понимание происходящего пришло ко всем. Многие в первые дни всерьез принимали существующее положение дел за скоротечное и вопреки здравому смыслу лелеяли надежду, что все кончится так же внезапно, как и началось, но удивлению здесь не было места – часто серьезные потрясения приводят человеческий разум в угнетенное состояние, и от безвыходности он пытается отрицать наличие этой ситуации и прячется в отвлеченных вещах. И новоявленные партизаны старались уверить себя, что стоит немного потерпеть – и все пройдет само собой, как страшный сон. Словно все их погибшие родственники вдруг оживут, и дома восстанут из пепла… Поначалу это даже помогало Ритемусу – люди не роптали на тяжесть перехода и прочие лишения, послушно исполняли приказания, но при этом вели себя словно механизмы – движения скованны, взгляд погружен в самое себя, интерес к окружающему миру притуплен, а при разговоре с ними создавалось ощущение, что это механизмы исторгают из себя речи, состоящие из отдельных рубленых фраз, которые в свою очередь черпаются в ограниченном словарном запасе, будто граммофон, играющий лишь то, что записано на виниловой пластинке, и ни звуком больше. Он видел такое десятки и сотни раз на войне, но каждый раз его брал страх, потому что невозможно было предугадать, что выкинет такой субъект – останется на месте, самопогруженно созерцая свои иллюзии, или ни с того, ни с сего бросится под вражеские пули, или ударится в слезы.
"Живыми" были лишь люди бывалые, вроде него. Они ссорились, ругались, пускали иногда слезу по погибшим, и от этого становилось спокойнее на душе, потому что они сознавали происходящее, жаждали жить и всячески предостерегали друг друга от падения в пучину безразличия. Именно поэтому, благодаря обостренности чувств, удалось повергнуть врага в двух стычках – в позапрошлую ночь и пять дней назад, хотя тот был вооружен гораздо лучше. В первый раз убитых было с десяток, и могло быть больше, если бы враг подкрался ближе, но неосторожный шаг выдал его, и кто-то из пограничников успел открыть огонь. Второй окончился куда благополучнее – митананцы оказались зажаты с двух сторон, и полегли все.
С тех пор люди стали "оттаивать". Из срубленных сосен сделали несколько новых саней и каркасы для переносных домов, в деревнях нашли тройку коней, брошенных владельцами на произвол судьбы, и на день даже остановились в деревне с пустыми нетронутыми домами, которые Ритемус строго-настрого запретил грабить. В начале второй недели отряд набрел на ветку железной дороги, ведущую к угольному карьеру, которой минатанцы не преминули воспользоваться, и Ритемус решил кружить вокруг путей, чтобы когда-нибудь напасть на состав или взорвать дорогу – но людей и взрывчатки для такого замысла не было.
Большую помощь во всем оказывал Тумасшат. Поначалу он предстал перед Ритемусом растерянным, "бестолковым", как он сам говорил Северану, но довольно скоро валайм взял себя в руки и показал, на что способен. Как оказалось, в своей деревне он был заместителем старосты, и после гибели того он должен был взять бразды управления в свои руки, если бы не нагрянувшая беда. Он оказался хорошим хозяйственником, легко находил общий язык с крестьянами, если те упирались, и вообще обладал неоценимым опытом выживания в глубоких лесах и был попросту умудренным жизнью человеком.
А люди между тем прибывали – то они сами набредали на колонну, то сама "армия Ритемуса", как в шутку ее однажды прозвал Северан, а за ним – и все остальные, проходила мимо разграбленных деревень и вливала в свои ряды новую кровь. Наладив быт и заметно набрав силу, чтобы тягаться с врагом, отряд так и не получил в полной мере самого важного – продовольствия, и уже понес первые небоевые потери – за несколько последних дней умерло восемь человек; только вечером человек еще разговаривал со собратьями по несчастью, а на побудке не отзывался и оказывался вдруг окоченевшим синим трупом. Остальные же едва волочили ноги – нормы, распределяемой на каждого, хватало лишь на поддержание жизнедеятельности, и люди в пути, находясь в сознании, падали в снег и едва могли приподняться. Ритемус приказал разбить лагерь на холме, и отправился к лесной дороге, разослав гонцов по деревням, и получив сведения от пойманных минатанцев, организовал засаду именно здесь. Прошло уже шесть часов, и вечерний остывающий воздух заливал в конечности гипс, снять который стоило больших усилий.
Наконец, послышался шум моторов и вдалеке снег озарился слабым светом фар. Ритемус молил бога о том, чтобы это была не бронетехника, которая здесь не единожды проезжала, иначе добычи им не видать, а просто грузовики с провиантом и охранением. Защелкали предохранители, зазвенели антабки натягиваемых ремней.
Первыми в дело пошли гранаты – Ритемус выдернул связанные бечевкой чеки нескольких гранат, привстал, бросил под шедший первым броневик, и рухнул, уже замеченный. Едва возницы и водители подняли крик, как небронированное дно машины тут же оказалось разорвано, и чуть подпрыгнув, она остановилась, загородив путь. Другая связка, брошенная кем-то из пограничников, рванула у замыкающего грузовика, и колонна теперь была обречена. Застрекотали со всех сторон винтовки, транспорты тормозили, врезаясь друг в друга, переворачиваясь, и дезориентированные солдаты, выпрыгнув из кузовов, метались в поисках укрытия, потеряв много людей, и опомнившись, открыли ответный огонь. В колонне было много лошадей, и каждый боец усердно выполнял приказ Ритемуса – беречь лошадей, ведь именно от их количества зависело, какой у них улов будет сегодня. Ритемус стрелял редко – на себя он взял водителей грузовиков, и теперь предоставил остальную работу другим, не брезгуя удобными целями – кто-то из минатанцев стрелял сквозь тент на кузове, кто-то залег в кабине, и на один выстрел отвечал скупой залп – у повстанцев патронов было немного.
Скоро огонь из машин прекратился, послышались глухие крики, означающие, что минатанцы сдаются. Ритемус приказал спускаться вниз, несколько человек принялись утихомиривать испугавшихся лошадей, бегающих по замкнутому пространству, и только двое партизан подошли к машине, как оттуда дважды затрещал пистолет, и один упал замертво. По борту выплюнул скупую очередь единственный в отряде пулемет, оставшийся наверху, и Ритемус отчетливо услышал стук падающего тела. Из кабины грузовика вытащили живого минатанца, теперь единственного выжившего, и, подгоняя пинками и тычками прикладов, бросили к ногам командира.
Пленный пока не интересовал Ритемуса, и приказав того связывать по рукам и ногам, осмотрел телеги. Там и вправду оказались ящики, мешки и канистры с искомым содержимым, и, выставив отряды охранения, остальные солдаты поднимали вверх сначала лошадей, которых цепляли веревками одним концом к уздечке, а другим – к заранее приготовленным саням с тройкой найденных ранее лошадей, а затем уже и груз, а Ритемус обостренным слухом оборачивался на каждый посторонний звук. Невредимых лошадей осталось только три – еще несколько были убиты и несколько ранены. Судьба последних была предрешена заранее – их жизнь обрывалась ударом ножа промеж ушей. Трофейного оружия оказалось вдосталь, и его грузили в последнюю из трех телег. На сбор и подъем трофеев ушло меньше десяти минут, и, заминировав расстрелянную колонну, отряд пустился со всех ног в обратную дорогу, потому что время и скорость сейчас были дороже всего. Ошеломленные вражеские кони лишь изредка пыхтели, и ни разу не заржали. Они тряслись легкой рысцой по снежному насту, так что люди на снегоступах и самодельных лыжах едва их догоняли, и если животным случалось застревать, то люди буквально выдергивали их из снега, и бежали дальше без остановки, уже без сил, но подгоняемые мыслью, что любая остановка приравнивается к смерти.
Все вокруг молчало, лишь где-то в стороне глухо звучали взрывы – далеко, где должна быть линия фронта, и это было не так далеко, как боялся Ритемус. За прошедший месяц наступление минатанцев могло увязнуть, а повстанцы – собрать силы и дать достойный отпор. И не грохотали растяжки позади, но их время еще не пришло - от ближайшего поселения полчаса ходу на моторе, а выстрелы точно слышали. По следу их не заметят – арьергард катался по снегу и выписывал такие вензеля, что даже ищейки с ума сойдут, пока распутают этот клубок.
В санях замычал сквозь кляп пленный, елозя по ящикам связанными затекшими конечностями. Ритемус стукнул его по затылку, приказав замолчать, и тот застыл от страха – глаза его были предусмотрительно завязаны, и он предполагать не мог, где сейчас находятся и что с ним будет в следующий момент, и оттого он то тихо скулил, то сердито рычал, и на последнем перевале, когда отряду пришлось восходить на холм, Ритемус взвалил его себе на плечи. Пленный почти возопил, вырываясь, и арлакерийцу пришлось дать ему затрещину. Бросив его лежать наверху, он помог взобраться лошадям, и путь продолжился. Успокаивая коня, он вел его под узду вниз, и вдруг завидел внизу фигуры в маскхалатах, несущиеся к месту боя вдоль железнодорожных путей. Все застыли, забыв про животных, которые могли выдать их присутствие, и смотрели вслед.
- Может, ударим сзади? – предложил Тумасшат.
- Не надо, - ответил Ритемус. – И сами целее будем, и лагерь – они прошли близко от него и не нашли ничего, а значит, это место еще долго будет вне подозрений. Пусть уйдут, а затем спустимся.
Он намотал тряпицу на морду коню, приглаживая его, и тот выказывал свое недовольство нетерпеливым топанием, но, уже привыкший к такому обращению, не пытался вырваться. Скоро вражеские солдаты ушли, и отряд спустился вниз, к переезду, вокруг которого были разбросано поржавевшее имущество, оставшееся после ликвидации карьера, затем по грунтовым дорогам шли по холмам, и, сойдя на незаметную тропу, пришли к своему лагерю – заброшенному шахтерскому поселку. Ликование было сдержанным – никто и не пикнул, а все высыпали наружу и принялись молча и с усталыми искренними улыбками разгружать сани, причем дотронуться до заветных емкостей стремились все, даже те, у кого не хватало сил встать с ложа. Таких брали под руки и выводили на улицу, и их исхудалые лица прорезались глубокими морщинами, означавшими радость.
Не забыли и о двух павших – их положили в наскоро выкопанные могилы, кто-то высказал свои пожелания им на том свете, кто-то просил позаботиться о близких, находившихся там же, затем их закопали, пастор прочитал заупокойную молитву, изо всех сил стараясь не шепелявить - на том недолгая скорбь окончилась, и все продолжили чествовать храбрых воинов, и в особенности Ритемуса, которому лобызали руки и, распластавшись по земле, хватали за ноги. Благодаря за заботу своих подопечных и мягко отстраняя от себя людей, он подал знак бойцам и скрылся в своем доме, служившем одновременно и штабом. Быстро приведя себя в порядок, он придал себе грозный вид, и скоро в двери ввалились два бойца, волокущие под руки минатанца.
- Давайте его в карцер, чуть передохнем, подкрепимся, потом примемся за него, - бесцветным голосом сказал Ритемус.
- Господин лейтенант, - из одного их домов вышли двое, толкающие впереди себя еще одного минатанского солдата. Этот молодой человек был похож скорее на арлакерийца, чем на подданного Минатан, из-за светлых волос и слишком широких для северян глаз. Руки у него были связаны, но сам он, в отличие от своего сослуживца, прямо-таки светился спокойствием и радостью.
- Рад нас видеть? – построил простую фразу на минатанском Ритемус, и спросил у сопровождающих, - Где вы его нашли?
- Булевис вон, в разведку ходил, он его взял - кивнул один из них назад. Оттуда вышел парень-валайм, родственник Тумасшата. Бойкий, смелый, но порой не в меру гонористый и острый на язык. В будущем из него мог бы выйти неплохой офицер.
- Он сам нас нашел, - до сих пор удивленный, рассказал он. – Больно радостный, будто братьев родных нашел, и… если правду говорит, мы с ним и вправду в родстве. Всю дорогу язык чесал, как он рад нас видеть, а как имя Тумасшата услышал, так чуть не вприпрыжку побежал.
- Дядя он мой! – сказал на чистом арлакерийском минатанец, пожимая плечами, и кивнул на Булевиса, – А если так, то и с ним мы родственники.
Немного ошарашенный странным пленником, Ритемус окликнул Тумасшата, помогавшего с разгрузкой саней.
Тяжело дыша, он показывал назад на толпу, откуда доносились крики недовольства, и внезапно застыл, сверля взглядом пленного, и вдруг просиял:
- Аумат, ты откуда здесь?
- Дядя Тумасшат! – воскликнул тот и бросился в объятия. Ритемус остановил охранников, мол, незачем больше омрачать радость встречи, предложил пройти в его "кабинет", служивший так же комнатой допроса, и быстрым шагом вонзился в толпу . Вокруг саней и у дверей сарая с выгруженным провиантом толпились гражданские и требовали больших порций. Ответственным Ритемус назначил Северана и наказал выдавать на двоих по банке тушенки и горсти сухарей, что и так было роскошью, и фалькенарец исполнял приказ, с оружием отгоняя страждущих.
- Командир приказал, я и выдаю столько! Да образумьтесь же - а потом мы что есть будем? Еловые опилки с корнями?
- Отдай мешки, чертов фалькенарец, раскомандовался тут! – вцепился в него немолодой упитанный мужчина, тщетно отталкивая в сторону, - Нам кукиш, а вы потом пировать станете!
Ритемус отчетливо слышал эти слова. Этого толстяка он давно взял на заметку. Тот был одним из последних пришедших, как раз перед вторым нападением минатанцев на лагерь, и вечно был недоволен – то он просил категорическим императивом остановиться в заброшенных деревнях, когда этого делать было нельзя, то разжигать костры, то жаловался, что солдаты прячут часть еды у себя, и на самом деле ее больше, чем говорят. И, к сожалению, у него были сторонники, чьих число с каждым голодным днем увеличивалось. Ритемус пробился к нему и схватил толстяка за воротник.
- Этот чертов фалькенарец защищает нашу с тобой родину, и он заслужил взять чуть больше, чем ты! - заорал он на него в полный голос. - А ты, неблагодарная свинья, что сделал ты? Боролся ли с врагом? Что-то не припомню. Кажется, при нападении минатанцев ты вопил громче всех и убежал прятаться подальше вместо того чтобы взять винтовку! Помогал ли нести ослабевших? Тоже нет! Так чего ты достоин, скажи мне?
Тот лихорадочно затрясся и стал неразборчиво выкрикивать какие-то слова, больше похожие на собачий лай, и от отвращения к нему Ритемусу захотелось плюнуть в рожу.
- Вомеш, Неральд! – сказал он фалькенарцам, оказавшихся рядом. – Отведите его за могилы, - заметив кровожадную улыбку на лице Вомеша, которому вдруг представилась возможность убить подданного вражеской державы, Ритемус хотел было отменить приказ, но тем самым он дал бы понять, что он все еще делит своих людей по гражданству и отдалил бы от себя Северана. Однако казнь была суровой необходимостью, и она вовсе не была вызвана неприязнью Ритемуса к толстяку, та лишь определила жертву. Было предсказуемо, что первые успехи опьянят людей, и они захотят большей самостоятельности, большей роскоши, если подобное слово допустимо в нынешней ситуации, и нужно было показать, на что способен командир, если его подчиненные вздумают поднять бунт.
Фалькенарцы волоком потащили скулящего приговоренного, представляющего собой донельзя жалкое зрелище, к месту казни, а Ритемус устремил свой слух назад, к толпе. Та застыла и думать забыла о санях, отойдя на почтительное расстояние. Вспомнив о виденных патрулях, Ритемус вдруг опомнился.
- Стой! – он подозвал Вомеша к себе. – Обойдемся без шума. Дерево есть, веревка тоже, - шепотом сказал он, указывая на место будущей казни. Тот кивнул, еще раз ухмыльнувшись своей лукавой и злобной ухмылкой, и удалился к приговоренному.
Неральд обвязал концом троса камень и перекинул его через толстый сук, казавшийся надежным. Вполне вероятно, что от мороза даже даже самые прочные ветви станут хрупкими, и казнь не удастся с первого раза, но тратить пулю на эту падаль Ритемус брезговал. К тому же, так показательнее. И его уже не волновало, что он проявляет такую жестокость, чрезмерную, как может показаться. По сравнению с тем, что натворили минатанцы, его деяние – мелочь.
Вомеш тем временем набивал кляп в рот приговоренному, а Неральд принес табурет и вязал узел. Наконец, сопротивляющегося толстяка взгромоздили на табурет, обвязав руки и ноги, и просунули голову в петлю. Здесь он застыл, понимая, к чему может привести неосторожное движение. Он трясся от страха, но не двигал ни единым членом.
Ритемус негромко зачитал на ходу придуманный приговор и после презрительно прошипел казнимому:
- Тошно на тебя смотреть! Ты даже сдохнуть с достоинством не можешь.
- Штаны обделал, - с отвращением сообщил на родном языке Вомеш с досадой, обматывая другой конец каната вокруг ствола дерева.
- Неральд, привести приговор в исполнение.
Легким ударом сапога табурет выскользнул из-под ног "диссидента" и завалился на бок, утопая в снегу. Тот резко дернулся вниз, суча ногами и руками в последнем жизненном импульсе в поисках опоры, пытаясь кричать, но вместо криков выходило лишь глухое мычание. Напряженное лицо багровело, переходя в фиолет, пока наконец тело вдруг не обмякло, раскачиваясь на ветру. Ритемус приказал вырыть еще одну могилу, а сам обернулся к пораженной толпе и медленно сказал, разделяя слова так, чтобы их смысл дошел до всех:
- Так будет с каждым, кто осмелится перечить моим приказам и посеять смуту в наших рядах. Я прошу вас перестать думать только о себе и начать думать о всех нас, - и показал на солдат с лопатами, - Сейчас не время заботиться лишь о набивании своего живота и сожалеть о своей горькой доле. Мы все несем бремя выживания, и не надо думать, что чей-то крест легче, чем ваш. Делайте все, что можете, и вам ответят тем же, и только так, благодаря взаимопомощи, мы сможем выжить. Попытаетесь отделиться – считайте, что вы погибли. Я все сказал. Можете расходиться.
Он вернулся в дом. Солдаты и минатанец с Тумасшатом шутили и делились водой, и при виде командира все встали.
- Ритемус, это мой племянник Аумат, - представил его Тумасшат. - На самом деле он арлакериец, но жизненные обстоятельства вынудили его остаться в Минатан…
- Сядь, Тумасшат, - опустил он его жестом и спросил. - Итак, Аумат, расскажи, как ты оказался в армии противника.
- Рассказ мой недолгий, - ответил он. – Незадолго до Фалькенарской войны я поехал учиться в столичный университет в Минатан, и… в общем, моя жена и дети имеют минатанское гражданство, а после обострения дипломатических отношений в ту войну его мне тоже пришлось сменить, чтобы с моей семьей ничего не случилось. Когда здесь началась гражданская война, у нас объявили частичную мобилизацию, и по той же причине мне пришлось также отбыть на фронт.
Ритемус понимающе покивал:
- Ты сказал "частичную". Значит, император надеется отторгнуть территорию имеющимися силами?
- Именно. Сюда послана кадровая армия, однако есть и резерв, в числе примерно треть от сухопутных сил. Был сделан расчет на то, что основная масса войск повстанцев находится на западном фронте, и наши…, то есть минатанские войска смогут легко разбить части, которые стояли на этом направлении. Сперва это действительно удалось, и газеты по-прежнему пишут, что наступление идет в быстром темпе, однако я встречал солдат с передовой, и они говорили, что продвижение увязает, а повстанцы собирают силы воедино и наносят редкие, но все более ощутимые контрудары.
Из дальнейших расспросов Ритемус узнал, что колонна двигалась от перевалочной базы у самого Лимунара, и должна была расквартироваться в одной из деревень. Там-то Аумат и сбежал, а на колонну, направившуюся на следующий день на позиции у Рателана – центра области, который и защищали месяц назад войска повстанцев, почти на сутки задержав наступление противника, напал отряд Ритемуса. Сам Аумат бродил по лесу почти полсуток, ориентируясь на слухи местных обитателей, пока не наткнулся на разведчиков-партизан.
Он рассказал о устроенных в деревнях складах, о том, что севернее границы губерний есть небольшой пересылочный лагерь военнопленных, который серьезно охранялся, что расстроило Ритемуса, хотя тот и понимал, что такие цели ставить еще рано. Однако его не меньше заинтересовало то, что Аумат знал, что некоторые деревни подчинились захватчикам и добровольно оказывали им помощь. Они служили переводчиками, помогали интендантским командам в сборе провианта, так как знали, кто живет наиболее зажиточно, и здесь Ритемус потребовал всех известных Аумату подробностей. Разведчики во главе с Булевисом уже доносили некоторые сведения, но данные "изнутри" были не менее ценны. Когда Аумат говорил, Ритемус следил за картой и придумывал, какие методы воздействия будут наиболее эффективны. Иногда он освобождался от рассуждений, чтобы узнать детали, и следующий час они с минатанцем сидели за картой и обсуждали, где можно быстрее разжиться провиантом на ближайшее время.
Затем он решил пригласить солдата, захваченного при нападении на конвой. Тот, вначале смирный, при виде вольготно устроившегося Аумата разразился криком, и даже без перевода было понятно, что он поносит Аумата на чем свет стоит. Угомонить пленного помогли только с десяток ударов и затрещин. К сожалению, это был всего лишь капрал, и он знал не больше Аумата, но потвердил все сказанное им, и Ритемус понял, что Аумату можно довериться. После короткого допроса минатанцу отвели свежевырытую могилу позади лагеря.
Небо расчистилось от облаков, явив плотную россыпь звезд, и температура упала на десяток градусов. Стужа чувствовалась и в доме. Ритемус приказал расположить людей из холодных палаток у него, и всю ночь под сопение двух десятков спящих, уместившихся в небольшом пространстве двух комнат, размышлял сразу о многом: о провианте, о предателях, а потом ему пришла идея все это объединить. Для такого нападения у них отныне было почти все, в том числе внезапность. Недоставало, пожалуй, только людей…
В окно постучали. За изморозью угадывалось лицо пастора, жестом манившего Ритемуса на улицу.
- Разрешите мне провести обряд упокоения души повешенного? – спросил пастор.
- Ни в коем случае, - твердо ответил Ритемус, изменившись в лице, и развернулся к двери.
- Но он чтил законы Господни и исправно молился…
- Мне плевать, был он или не был праведником! – прорычал Ритемус, - Он был предателем, и ничего не заслуживает, кроме собачьей смерти!
- Но Господь…
- Нет!
- Даже пленным фалькенарцам во время той войны было позволено отпускать грехи и молиться за упокоение их душ! - раздраженно пробормотал пастор.
- Они были достойны этого! Они дрались с оружием, а не жрали в три горла и ныли. Надеюсь, за наших погибших товарищей вы помолились?
- Да.
- Хорошо. Идите спать, пастор, - и уже взявшись за дверную ручку, услышал:
- Он был достоин этой смерти не больше, чем остальные! Почему именно он? Неужели вы думаете, что одним лишь насилием можно добиться подчинения?
- Ласка и добродетель по отношению к ним сейчас будет намного губительнее. Если бы я пришел к вам до мятежа, быть может, и согласился бы, что проповедь – тоже эффективное лекарство. Но его надо принимать аккуратно, дабы не слишком размягчать людей, иначе как они будут сражаться? Можете прочесть минатанцам речь о грехе человекоубийства, - он показал рукой в направлении Рателана, - Попросите их покинуть нашу землю. Господь вас сохрани.
- Не богохульствуйте, Ритемус! - затряс он кулаками, прижатыми к груди. – Вседержец покарает вас когда-нибудь за эти слова!
- Покарает. Обязательно покарает. В этом я абсолютно уверен, - добавил он серьезным тоном. – А теперь забудем об этом, и идите отдыхать – завтра новый трудный день.
Пастор молча кивнул головой и медленно пошел к своему дому. Ритемус вернулся за стол и продолжил размышлять над предоставленной Ауматом и Булевисом информацией относительно коллаборационистов. Похоже, пришло время намекнуть, что они поспешили с выбором…
***
Из всех щелей вылетал серпантин дыма, увлекающий за собой языки пламени и клочья пепла. Вокруг бегали люди и бросали в раскрытые двери снег лопатами, руками, ведрами. Особенно выделялся бабий визг, который был тем сильнее, чем больше становилось пламя, и голоса на разный лад причитали, мол, за что господь послал им такие несчастья? Мужчины отгоняли их вместе с детьми, которые норовили улизнуть от матерей, чтобы посмотреть на огонь поближе. Над крышей с гневным шипением взвился гребень пламени, шевелящийся, словно вставшие дыбом волосы у устрашенного, что еще больше усилило панику.
Ритемус невольно искоса посмотрел на Вомеша – огромное пламя отражалось в его зрачках, неподвижно уставленных на творение его же рук, и в них легко читалось полное удовлетворение. Пусть, думал Ритемус, он это заслужил. Вомеш под покровом темного предрассветного неба с парой людей Тумасшата подкрались к амбару, и миновав заснувшего на крыльце соседнего дома сторожа, выставленного здесь, чтобы встречать минатанцев, если те вдруг нагрянут, сняли засов, набрали несколько мешков зерна, которого почти не осталось после недавней реквизиции противником, зажгли фашины хвороста и отошли за холм, где ждали остальные. Сторож проснулся лишь через несколько минут, учуяв запах дыма и услышав сильный треск изнутри, и криком поднял всех. Вся деревня принялась тушить пожар, но огненное жерло не утихомиривалось, кипело внутри до самого рассвета, пока не загорелась крыша амбара с заполненным сухим сеном чердаком.
Пожалуй, Вомеш, был единственным, кому это было по душе – он и вызвался первым на выполнение этого задания. Остальных пришлось подгонять – многие местные знали людей из этой деревни, и не хотели причинять им вреда, однако много было и тех, кто считал, что предателей следует проучить. После рассказа Аумата Тумасшат со своими людьми нехотя согласились на это "предательский грабеж", как он сам это назвал.
- Нет, Тумасшат, это они предали нас, а мы должны вернуть их на правильный путь, - сказал ему Ритемус.
Теперь с холма было слышно, как кто-то обвинил в поджоге минатанцев, заметив запутанные следы лыж на снегу и сброшенный капюшон минатанского маскхалата, а остальные крестьяне подхватили эту песню, наперебой обещая поснимать головы посланникам императорской армии, если они заявятся сюда снова. Отныне это стало делом почти ежедневным – отряд Ритемуса нападал на колонны противника, которые тот постоянно усиливал, что не сильно помогало от партизан, накопивших изрядный опыт в засадах и диверсионных операциях.
Целью этой карательной операции было лишь распространение слухов, что минатанцы намеренно подвергают валаймов голоду. После этого с предателями обращались по-другому: сам он с парой людей из местных пробирались поздним вечером в дом к старейшине симпатизирующей врагу деревни, пока тот уходил по делам, а когда тот возвращался и стоял, словно пораженный столбняком, силясь понять, что здесь делают вооруженные люди, Ритемус разъяснял ему, что к чему, и чем чревато сотрудничество с врагом. Почти всегда беседа вправляла предводителям мозги на место: старейшины дистанцировались от минатанцев и советовали то же сделать крестьянам, и так как слухи достигали других деревень, то же происходило и в них. Но было и несколько таких, что натравили на партизан патрули, и тогда они расплачивались уже известным способом – разграбленными и сожженными амбарами. Общая тенденция быстро стала положительной для партизан, и все же результат, как признал сам Ритемус, вышел не совсем таким, какого он ожидал – в одних деревнях его людей встречали как освободителей и искренне им радовались и делились с ними съестным, в других – боялись, что их деревни сожгут в случае неповиновения.
Минатанцы тоже услышали об имени Ритемуса, который без тайн представлялся старейшинам деревень, и патрулей в лесах стало намного больше; охранение колонн тоже серьезно выросло. Зима уже давно перевалила за середину, фронт полз обратно на север, а отряду пришлось вскоре искать новое место для лагеря.
***
С самой рани день выдался паршивым. Ритемус ночью заснул прямо за столом, уткнувшись носом в карту, и разбудили его смутно пробивающиеся сквозь сон звуки. Спросонья он решил, что они – продукт его сна, и вновь заснул, но тотчас был вновь разбужен вонзившимся в слух криком десятков голосов. К нему ворвался Неральд, доложивший, что вернулся один из разведчиков. Тот, взмыленный подобной загнанной до смерти лошади, жадно пил воду, и между глотками рассказывал, что он с тремя товарищами натолкнулись на минатанский патруль и едва унесли ноги. Двое были ранены, и вдвоем они бы не донесли бы товарищей, поэтому он побежал за помощью.
Ритемус отправил команду в дюжину человек, а сам, угрюмый после приснившегося, ушел приводить себя в порядок. Снился ему предпоследний вечер перед уходом на фронт Фалькенарской. Он обнимал Лимию и обещал, что вернется живым. Сказанных слов он не помнил. Помнил лишь, как она плакала, как он пошел в соседнюю комнату, где спали дети, и долго смотрел на них, а потом вновь обещал, что все будет хорошо… Ну что ж, обещание свое он сдержал. Он вернулся живым, черт побери. А семью, ради которой оставался живым, не уберег.
Он недобро посмотрел на отражение в маленьком карманном зеркале. Эти воспоминания с течением времени потеряли свою остроту и стали тенью прошлого, своего рода сном наяву, словно бы и не было этого никогда, и все же порой они причиняли боль, которая годами преследовала его. Теперь же, когда он, человек, от которого раньше мало что зависело, в один момент обнаружил, что в его руках находится жизнь почти сотни людей, то решил, что ему дан шанс, чтобы усмирить терзающих его призраков. И этот шанс он упускать не намерен. Да и кто он после этого, если не спасет своих людей?
Но день был омрачен не только этими двумя обстоятельствами. На протяжении последних двух недель минатанцев замечали все ближе к лагерю, и стычки с ними стали чаще. А несколько дней назад произошло что-то странное – в двух километрах к северу от лагеря в давно заброшенной и сожженной деревушке разгорелся короткий бой. Причем, если судить по характерному уханью, деревню обстреляли из минометов. Насмерть перепуганные партизаны все высыпали на улицу, думая, что минатанцы пришли по их душу, но подождав, успокоились.
Разведка ничего не дала, и в качестве официальной приняли версию, что в деревне поселилась группа местных, решивших пойти в партизаны, и минатанцы, перепутав их отрядом Ритемуса, устроили разгром. Тумасшат предположил, что отряд Ритемуса таким образом хотели напугать, но тот вместе с Ауматом эту версию подверг сомнению – попросту изводить снаряды было бы глупо. Если бы партизан хотели бы напугать и заставить уйти, минатанцы отправили бы эти мины прямиком на поселок, служившим лагерем их врагам. Через два дня от местных узнали, что это и вправду были валаймы, направлявшиеся к Ритемусу, но их перехватили минатанцы. Валаймы после недолгого сопротивления сдались, а затем их куда-то увезли.
Это значило, что их будут пытать, а значит, лагерь скоро найдут.
После всех этих происшествий было принято закономерное решение: надо уходить. И как раз сегодня был последний день сборов. Было очень неприятно уходить из такого благоприятного места, скрытого от посторонних глаз и удобного в обороне.
Через несколько часов колонна поползла на юг огромной змеей из лошадей, людей и саней, готовой свернуться в кольцо и пружиной выскочить в лицо врага. Как назло, было очень холодно, невозможно холодно. Небо уже который день не желало стягивать воедино тучи и шить из них одеяло для земли (это сравнение часто приводили валаймы), и дыхание превращалось в кристаллы льда, едва покинув рот и нос. Они двинулись в обычном порядке – ромбом, где в центре были салазки с мешками, которые тащили по паре солдат, а остальные шли вокруг них, готовые скорее отдать свои жизни, чем добытое добро. Раненых тащили лошади, которых тоже очень берегли. В ночь мнимого нападения животные тоже сильно перепугались, и стреноженные, мотали головами, ища, откуда гремит смерть, в силах лишь устрашенно ржать перед ее ликом. Впрочем, даже если бы минатанцы и вправду бы напали на лагерь, лошади пострадали бы в последнюю очередь благодаря Северану - тот не захотел оставлять животных у хлева, а устроил под навесом на отшибе.
После нескольких часов люди начали роптать об отдыхе, но чутье подсказывало Ритемусу, что останавливаться рано.
- Ритемус, - догнал его, идущего впереди, Тумасшат, - Когда ты объявишь привал? Люди хотят отдохнуть и узнать, куда ты их ведешь.
- Скажи им, что через полчаса. Впереди есть удобный бор, там и осядем.
Отдохнуть долго не удалось. Пока Ритемус обедал, его покой нарушил дозорный.
- Враг! – прошипел голос солдата, едва достигший уха командира, и тот, отставив плошку, жестом приказал Северану с людьми следовать за ним. Лишний шум поднимать не следует, может минатанцы сами пройдут.
Они вышли на взгорок, и Ритемус увидел три фигуры. Наперерез им двигались минатанцы – без маскировки, в своих полевых синих шинелях, с которыми ассоциировалась императорская армия. У одного из них в руках был белый флаг. Вдруг они остановились, завидев людей перед собой, медленно убрали винтовки за спины и замахали руками и флагом.
- Это уже интереснее… - пробормотал Ритемус. - Северан, оставайся, здесь, Аумат идет со мной.
Он с бойцами медленно поднялся и направился к минатанцам. Так же медленно пошли навстречу. Один из них, как скоро разглядел Ритемус, был в шинели королевской армии. Он скомандовал остановиться – остановились и чужаки.
- Спроси у них, зачем они здесь, - сказал он Аумату, и тот негромко выкрикнул фразу. Ответа не последовало. Трое переглянулись и вновь зашагали к партизанам.
- Стоять! – выкрикнул Ритемус, когда между ними осталось едва ли четверть сотни метров. Те послушно остановились, и один из них сказал по-арлакерийски:
- Кто у вас главный?
Ритемус не спешил раскрывать рта, и за него ответил Булевис:
- Допустим, я, - выступил он вперед и скороговоркой зарычал. - Чего надобно, минатанское отродье? Решили предложить капитуляцию? Если так, то можете возвращаться и передать своим командирам, что мы послали вас, их и вашего императора к черту и поносили его божественное имя по сто раз на дню!
Ритемус взгрел бы того по загривку, но слово взяли пришельцы:
- Мы будем только рады, если это действительно так, - ухмыльнулся один из них, – но мы не минатанцы, мы арлакерийские подданные, если Арлакерис до сих пор жив, и уже несколько недель ищем вас. Ваша слава гремит во многих селениях, и… у меня есть основания полагать, что Ритемус – это не вы, а он, - отдал он честь Ритемусу, и тот не преминул сделать то же.
- Майор-капрал Энерис, прибыл от легиониса Иттерима.
Ритемус припоминал это имя – командующий гвардейским полком легионис Иттерим, кажется, как раз и командовал пограничными частями, и некогда был ярым сторонником короля и входил в придворную свиту, затем попал в опалу, сослан под Хэльфьеднир и там восстановил доверие, но во дворец так и не вернулся, а оставлен на Севере, видимо, до конца не прощенный.
- Наверное, ваши люди, хотят отдохнуть. Переговорим в безопасности, - мягко предложил Ритемус, и все отправились к колонне, встретивших чужаков во вражеском одеянии недоуменным бормотанием. – Как же так получилось, что легионис сотрудничает с повстанцами?
- Мы наслышаны о вас от местных жителей, и судя по всему, вы не большие повстанцы, чем мы, господин минор-лейтенант, - сказал он, поедая принятый из рук командира отряда хлеб и минатанские консервы.
- Быть может, они и правы. Где же находится ваша база?
- Как и вы, мы меняем места, но нас намного меньше, поэтому противник ни разу нас не засек, и все наши козни ему представляются вашими. В данный момент мы находимся в семидесяти километрах от фронтовой полосы.
- Довольно близко, - покачал головой Ритемус. – Долго же вы нас искали?
- Нет, мы обнаружили ваш лагерь еще декаду тому назад, - робко улыбнулся солдат. – Увидели, что вы собираетесь уходить, и я решил, что встречу не стоит откладывать.
- Тумасшат, ты это слышал? – крикнул он. – Третьего нападения минатанцев я не прощу!
- На вас нападали, господин лейтенант?
- Не надо официоза. Можете обращаться по имени. Что касается нападения, да, было дело. Слава небесам, мы отбились достойно. Что представляет из себя наш отряд, вы видите, а кто подчиняется теперь легионису Иттериму?
- Едва ли взвод от пограничного полка, - коротко ответил тот, - Мы не стали обременять себя гражданскими, и отослали их через линию фронта по безопасному коридору, когда это было возможно. Затем тропу нашли минатанцы, и мы потеряли несколько наших людей. Я смотрю, вам тоже досталось, - кивнул он на салазки с ранеными. - Много убитых?
- За две недели четверо, - низким тоном ответил Ритемус, не посчитав скончавшегося сегодня разведчика. Его принесли уже после обеда, но он потерял слишком много крови.
- Сколько вы держались там, на перевале? – спросил Ритемус капрала, подрагивающими руками держащего кружку, жадно и шумно прихлебывая кипяток, рискуя серьезно обжечь себе язык и горло. Он решил придержать серьезный разговор до тех пор, пока посланники не разомлеют немного от еды и тепла, и быть может, выдадут чуть больше информации, чем приказал передать легионис…
- В низине нас смели за два часа, те, что были выше, держались почти сутки. Они стреляли из всего, что было, и патроны закончились быстро. Если бы снарядов к пушкам подвезли немного больше, мы бы держали их чуть дольше, - понизил он голос почти до рыка, - Но нет же, "мы подчиняемся королю, мы не будем иметь дел с повстанцами"! – это был капитан, который командовал последней линией обороны. Он ни с кем не имел дел, даже с легионисом, и послал его к черту, представьте себе! А кто посмел сунуться в расположение капитанской роты, того арестовывали, словно дезертира. Легионис тоже сначала отказывался сотрудничать, но, когда тайное стало явным, он позволил связаться с повстанческим командованием, и нам прислали подкрепление. Да, это помогло, только снарядов и орудий прислали побольше, мы бы их всех… - он в сердцах ударил кулаком по колену.
- У нас самих был едва десяток пушек на нашем участке фронта - они бы вам мало помогли.
- Помогли. У нас были горные, малокалиберные, и нам все никак не удавалось вызвать лавину. Полковые бы нам не помешали.
- Чтобы и самим погибнуть, будучи погребенными заживо?
- Пусть так. Все одно лучше, чем видеть, как эти твари здесь хозяйничают, словно на своей земле.
- А что же тот капитан?
- Я не знаю, наши позиции были выше, и мы были обеспокоены лишь тем, чтобы защитить наш фланг, а не подсматривать за тем, что творится у соседей. Должно признать, они бились стойко. Почти все там полегли, когда мы уже отступали… Ничего, за всех отомстим, - его глаза пылали пламенем.
Ритемус выдержал паузу, пока тот не отошел от воспоминаний, и спросил:
- Так что конкретно хотел предложить Иттерим?
- Сотрудничество, разумеется.
- Только сотрудничество, не объединение?
Энерис посмотрел на рассевшихся вокруг костров людей, и перешел на шепот.
- Легионис удивлен вашими достижениями. Все мы, военные, убеждены, что гражданские, а особенно женщины и дети – просто сброд овец, от которого толку на войне нуль. Они вечно ноют, мешаются под ногами, и нисколько не хотят помогать защитникам отечества. А вы смогли собрать из них вполне боеспособную единицу.
- Братья и сестры! Пришло время обеденной молитвы!
Энерис вытянул голову и удивленно смотрел на шествующего пожилого мужчину в шинели, из-под которой волочились полы сутаны:
- Теперь я, кажется, начинаю понимать, как вы этого добились.
- Вы пойдете? – спросил Ритемус.
- Это обязательно?
- Нет, конечно. Зависит от того, насколько вы верите в Бога. Если не терпится ощутить благодать – милости просим, если же вера не слишком крепка, то зачем понапрасну тревожить его?
- Нет, я не настолько религиозен, - глупо улыбнулся солдат.
- Воля ваша, - потянулся Ритемус, - Вернемся к разговору. Что конкретно предлагает Иттерим?
- Думаю, не надо пояснять, что, объединившись, мы увеличим наши возможности в разы, и окажем куда большую поддержку контратакующим повстанцам, чем порознь.
- Контратака? Откуда такие смелые заявления? Я слежу за слухами местным, они утверждают то же, но не всегда схухам следует доверять.
Энерис склонился к нему и шепнул:
- Радиоприемник. Мины его глушат, но иногда нам удается прослушать сообщения. И это не просто агитационные речи, это сущая правда. Но когда это случится, мы выяснить пока не можем.
Сначала это обнадежило лейтенанта, и, когда смысл слов дошел до него, луч надежды скрылся во мраке. Всего лишь приемник, то есть передать сообщение, скоординировать действия не представлялось возможным, а если и можно и было, то, скорее всего, никто из присутствующих не смог этого сделать – пусть радио уже довольно прочно вошло в жизнь, на радистов смотрели как на ангелов, через которых вещает сам Господь. Они и сами ходили, задрав носы кверху – освоить радиопередаточную грамоту было довольно просто, насколько знал Ритемус, но эти знания строго охранялись, и за долгое время службы он так и не узнал, как пользоваться сим чудом технической мысли, несмотря на то, что он умудрился найти себе товарищей из радистов – они охотно болтали на любую тему, но как только речь заходила об устройстве аппарата, тут же хмурились и уклонялись от разговора, словно от них требовали предать родину.
- Это радует, - сухо сказал Ритемус, - Теперь следует решить, когда мы сможем встретиться лично с господином Иттеримом.
- Да, конечно, - Энерис достал из планшета карту и принялся распластывать ее по снегу, - Этот вопрос он решил оставить на ваше усмотрение. Насколько мы знаем, у вас контакты с местным населением намного теснее, чем наши, и вы знаете, кто будет представлять опасность, а кто не выдаст нас под страхом казни.
Он указал местоположение своего лагеря, и Ритемус выбрал ближайшее безопасное поселение, лежащее примерно на полпути от каждого исходного пункта. Энерис встал, коротко поклонился и позвал своих людей, мирно беседующих за самокруткой с людьми Тумасшата.
- Вы останьтесь, - сказал вдруг Ритемус, - с вашими людьми пойдет мой человек. Встречаемся послезавтра на рассвете. Если по истечении двух суток легионис не явится, крайним окажетесь вы.
Энерис вдруг замер с перекошенным лицом, явно не ожидавший такого подвоха, и был готов извергнуть всю известную ему нецензурную брань, и, пересилив себя, судорожно сглотнул и приказал своим бойцам подчиниться решению.
- Я поступил бы так же, - изрек он в конце, и Ритемус позвал Реналура. Он прибился к отряду одним из первых, и пополнил их небольшое общество. Это был странный человек, с одной стороны, похожий своей мягкостью и начитанностью на пастора, а с другой, он был довольно молчалив и нелюдим, и при этом мог заставить других слушаться себя, если требовалось. Ритемус намеками пытался спросить о прошлом, но Реналур уходил в сторону от темы. Про себя командир партизан решил, что тот либо опальный общественный деятель левых взглядов, либо бывший уголовник. Либо второе вследствие первого.
Ритемус предупредил его, изложил все возможные варианты ситуаций и действий, тот молча кивая, впитывал информацию и отправился его в путь.
- Теперь обращаюсь к вам, - сказал он отряду, когда разведчики ушли, - капрал Энерис является нашим гостем, но не пленником. Мы не будем ограничивать его в передвижении по лагерю, однако за его пределами нашего гостя будет сопровождать проводник. Если хоть краем глаза увижу, что кто-то причиняет ему вред – последует лишение пайка и упряжка в течение восьми часов.
Весь вечер Энерис провел с трагическим выражением лица. По приказу Ритемуса люди ненавязчиво вовлекали гостя в разговор, угощали дефицитом вроде варенья или настоящих трофейных сигарет, и главное, успокаивали его, ссылаясь на то, что командир – человек добрый, и делает он это только для того чтобы уберечь отряд от очередного нападения. Делали они это искренне, так как и сами не знали истинных мотивов поступка, и Энерис, похоже, поверил им и расслабился, и скоро после заката солнца заснул. Ритемус подозвал Тумасшата, чтобы тот приготовился к завтрашнему походу – нужно было подготовить жителей деревни к столь многообещающему собранию, и делать это решил он самолично. После ежевечерней проверки провианта, которым заведовал сам Тумасшат, и просмотра бумаг учета инвентаря, хранящихся у Валеруса, он отправился спать в палатку, но ему это не удавалось – ему не давала покоя мысль о том, что это и вправду могли быть разведчики минатанцев. Это была глупая мысль, но она заставляла его вздрагивать от каждого постороннего шороха. Под полночь он не выдержал и пошел отводить душу к Северану, несущему вахту.
- Не спится? Странно, ночь хорошая, довольно теплая.
- Неспокойно мне, - сказал он, отойдя в сторону. - Что ты скажешь о сегодняшнем?
- Зря ты этот демарш с заложником устроил, скажу я. Вместо того, чтобы наладить отношения, это лишь усугубит дело – я говорю не о легионисе – он поймет, я думаю, а вот его солдаты этот шаг не оценят. Хотя и он совсем непрост, я чую.
- Именно поэтому я и оставил этого капрала. Насколько я понял, легионис не отказался от роялистской позиции, я же попросил Реналура намекнуть, что мы придерживаемся другого мнения, более весомого во всех смыслах, то бишь повстанцев, и пусть он это знает. И это было ему предупреждением, что мы будем сотрудничать, но не подчиняться. Быть может, я и был бы рад передать всю ответственность за две сотни душ ему, но если он решит переметнуться на другую сторону, то подставит нас всех. Впрочем, ты прав - он человек опытный, намек поймет, скандалить не станет, и насчет солдат тоже, но мы сможем быстро завоевать их расположение – уж за это я не беспокоюсь.
- Но ты не сказал главного, - тепло улыбнулся Северан. – Поверь, даже если легионис станет командовать и нами, мы тебя не оставим. Подчиняться мы будем только тебе, пусть ты и будешь в какой-то степени подотчетен ему. Ты доказал свои способности делом, и отныне мало кто захочет переходить под чужое начало. По полевым армейским меркам твои условия довольно вольготные, а местные – люди в основном свободолюбивые и не служившие, а потому любое подчинение для них в тягость. Мы тут все за тебя – спроси любого. Вомеш?
- А у меня есть выбор? – буркнул тот, зарывшись лицом в ворот шинели.
- Вот видишь, - засмеялся Северан. Ритемус кивнул в знак благодарности, и что-то внутри него щелкнуло, появилось и исчезло что-то из глубин памяти, что оставило металлический привкус боли на языке. Поймать эту мысль-беглеца он не успел, и отыскать ее в расплывчатых лабиринтах воспоминаний никак не удавалось.
- Надеюсь, моя интуиция, выработанная годами, не превратилась в паранойю, - выдохнул он. – Иначе я себе этого не прощу. И не прощу, если мы снова разбредемся по разным дорогам – не затем мы с тобой и Тумасшатом собирали эту маленькую армию, чтобы просто так отдавать ее чужие руки или бросать на произвол судьбы.
- Это навряд ли. Лучше последуй совету древних и отложи решение этих проблем на завтра – сегодня мы бессильны что-либо сотворить, ты и сам это не хуже меня знаешь. Что с этим… с Энерисом?
- Он спит. Забыл, что ему пообещали быструю и болезненную смерть, усилиями наших товарищей. Наверное, я тоже пойду посплю – нам с утра идти с Тумасшатом в ту деревню, готовить людей к большому визиту.
- Загладить неприятные впечатления и предстать более невинным, чем есть на самом деле? - вновь рассмеялся Северан. – Что ж, бог в помощь. Я тогда присмотрю за лагерем.
Ритемус кивнул и отправился в палатку, но сон никак не приходил – он все гонялся за расстроившей его мыслью, и долго, ничего кроме ее образа, смутного знакомого и горестного, найти не мог, пока она вновь не вспыхнула ярким пламенем, вновь лишив его сна…
…Сколь нелепы эти тенденции делить человечество на военных и остальных людей; думать, что все те, чье ремесло хоть каким-то боком относится к войне, схожи с теми, что высокомерно относят себя к "остальным", разве что внешним обликом, да и тот, гляди, скоро исчезнет. Будто бы нет у них ни сердца, ни разума, ни чувств, и все рефлексы у них работают только по приказу, и личной жизни никакой – все их счастье составляет муштра на плацу да вечное подчинение. Когда-то во времена, когда воинство почиталось свято, и всяк прошедший эту школу муж считался сдавшим экзамен на зрелость, и никто не смел роптать, что армия приносит вред. А во времена его детства вдруг появились эти слухи, мол, кому это сборище безмозглых заводных солдатиков нужно? Проводились митинги о сокращении срока службы, об ее облегчении, об отмене воинской повинности и добровольности набора… Признаться, он и сам немного проникся подобными настроениями, но в первую половину Фалькенарской войны оскорбления были взяты назад и армию носили на руках, воспевая, как только можно. Однако война всем надоедает рано или поздно, и восхваления тоже приедаются, и как только стало ясно, что война лишь истощит страну, все началось заново, уже с трехкратным рвением. А все словно и позабыли думать, что солдаты – это обычные люди, что у них есть родные, есть семьи, есть свои радости и переживания, и иногда на улице к бойцу могли пристать с вопросами: "Да как же вы могли обречь страну на погибель? Разве вы не видите, что натворили, разве не могли предвидеть такого развития событий?", с полными серьезностью лицами ожидая ответа, словно это могло что-то изменить.
Войну ведь начинают не простые солдаты, ее начинают где-то там, под небесами власти. Первые лишь делают все для того чтобы бушующее пламя алело как можно дальше от родных границ, от их собственного дома, и ставить их в ряд с королем, с его придворной свитой, которая виляла им, как собака хвостом, как минимум глупо. Не им нужна была маленькая победоносная война, на которой можно было нажиться и приумножить свое безразмерное богатство и поднять свой лежащий в руинах авторитет. Нет, они лишь стремились принести пользу обществу и государству, которые отплатили им ненавистью, переложив ответственность за развязывание войны их плечи и оставив их без поддержки и сочувствия.
Несмотря на всю жестокость и свирепость, что царили вокруг, расставшись с семьями, они образовали на войне свои, фронтовые братства, став как родные братья, нередко перед остальными клянясь стоять за остальных членов семьи до конца.А по-другому было нельзя – ведь всякому человеку, сколь ни силен и независим он был, нужна уверенность в том, что его спину кто-нибудь прикроет. Поначалу это воспринималось просто как долг одного остальными членами подразделения, но, когда твоего товарища убивали, становилось также горестно, как если бы убили твоего единоутробного брата, и даже становилось странно – ведь ты его месяца три назад и не знал совсем, а теперь терзаешься, словно всю жизнь под одной крышей прожил.
За два месяца руководства своей маленькой "армией" он почувствовал такую же привязанность ко многим людям, и как-то даже не рассматривал возможность, что в один момент существующее положение дел вдруг может исчезнуть, и он окажется на перепутье, ведь неопределенность – самая страшная кара для человека. Он ведь правду сказал Северану, что не простит этого, и ему вдруг вспомнился тот случай во время Фалькенарской войны, когда он имел возможность спасти одну жизнь, но не спас. И об этом был его очередной злосчастный сон.
Тогда, во время одного из боев у Хамдугира, они отступали после контратаки фалькенарцев – те отбили свои траншеи, и теперь гнали арлакерийцев назад. Ритемус успел запрыгнуть в окоп, а Араумуса, его друга и товарища еще со школьной скамьи, в десятке метров от спасительной расщелины сразила вражеская пулеметная очередь. Ритемус подумал, что тот погиб, и услышал вдруг прорезавший раскаленный воздух агонизирующий крик, зовущий его. Он без раздумий переполз бруствер и пополз вперед, и земля перед ним вспенилась и брызнула ему в лицо комьями. Разжав веки, он увидел лишь половину того, что раньше было Араумусом – от бедер и ниже ноги превратились в сплошное кровоточащее месиво, а он бессознательно кричал и кричал, прося друга прийти на помощь. Но земля все кипела, и пространство перед Ритемусом было гладким, как валуны на океанских берегах, обтесанные водой и тысячелетиями, и он сам был прекрасной мишенью. Он прополз еще полметра с большими задержками, и вновь у его головы взвизгнули пули. Он отполз назад, чтобы передохнуть, и его втащили в траншею. Над ним склонилось несколько человек, и он не видел их лиц, лишь очертания, и не слышал их слов, то советовавших остаться в траншее, раз тому бойцу все равно крышка, то подгонявших его, мол, "своих не бросают". Он перевел дух и вновь полез вперед. Араумус теперь тихо постанывал – крики отняли все силы, и он выгнулся в неестественной позе, беззвучно хлюпая губами. Первые несколько метров дались Ритемусу легко, но вражеский пулеметчик вновь заметил его и грозился оборвать жизни, все промахиваясь в разбросанные арлакерийские трупы.
Он никак не мог вспомнить, пришлось ли ему отходить еще раз в траншею, но одно он помнил точно – что-то в нем разорвалось, едва не подбросив на ноги, и на четвереньках погнало к бормочущему полутрупу, бывшего всего полчаса (или много больше?) назад его старым другом. Он схватил его за шиворот, и не обращая на нечеловеческий рев внимания, пополз назад, уткнувшись лицом в землю, чтобы не видеть смерти, если она его настигнет, и, моля Господа отвести назойливые пули, вслепую пополз задом. Пару раз Араумус дернулся, но Ритемус не обратил внимания на это. Наконец ноги почувствовали спасительную преграду бруствера – его втянули вниз, и он увидел тревожное лицо Таремира. Сам Ритемус был в состоянии некоего одурения – он по-прежнему ничего не соображал, и почему-то не был в силах опустить взгляд вниз, и не понимал, почему Таремир не рад - ведь он спас Араумуса и жив сам. Неужели Господь снизошел до милости спасти их ничтожные души?!
Взгляд сам собой упал вниз, и все внутри обрушилось. В его вцепившихся в шинель мертвой хваткой руках лежал Араумус с пулевыми отверстиями в шее и над ухом. В слух ворвались привычная какофония и успокаивающие бормотания Таремира, он почувствовал, как превращается в корку взявшаяся ниоткуда застывающая кровь на руках, и дрожащей рукой закрыл веки умершему, не в силах смотреть на расширенные от агонии зрачки, несколько секунд смотрел на скованное вечной стужей лицо, и, с криком уткнувшись в соленую и тошнотворную на вкус шинель, окропил ее слезами.
***
Нисколько не пытаясь таиться, два десятка человек сошли с холма вниз, громко скрипя снегом. Едва зачинался рассвет, однако будить никого не пришлось – пробужденные хрустом, зажигались избы, смотрели из заиндевевших окон заспанные лица и выходили на улицу, торопливо напяливая на рубаху тулуп, крестьяне. Раскрыв рты и приготовившись выкрикивать проклятия в адрес нарушивших тишину чертей, они застывали на месте, пялясь на ступающую между домами процессию теней, молчаливую и без факелов, словно бы идущую по чьи-то грешные души.
"Минитанцы?" - тихо спрашивали за спинами мужей и отцов голоса, и те одними губами отвечали "нет", словно боялись спугнуть духов. Шествие остановилось посередине, подле одного дома, ничем не выделяющегося среди остальных. Казалось, с прекращением хруста прекратилась и жизнь, если бы не перешептывание, доносящееся со всех концов деревни.
- Вельяас! – сказал Ритемус в обычную силу голоса, но звук отразился от стен, и ворвался в уши почти криком. От боли, вызванной недосыпом, он зажмурился, и покосился на Тумасшата – тот тоже косился с тревогой на него в течение всего пути, боясь превратить мрачность предводителя во гнев, и почел за благо не спрашивать, чем вызвано угнетенное состояние духа, и тот был ему за это очень благодарен.
Замерзшая пленка на окнах нехотя осветилась изнутри тусклым светом, заскрипели шаги по старым половицам, заржала конем несмазанная петлица, и из-за двери осторожно высунулся пожилой мужчина.
- Господин Ритемус?
- Позволите зайти?
- Да, конечно. Только… - кивнул он на охрану Ритемуса. – Они ведь все не поместятся.
- Я знаю, они останутся здесь, или в сарае, если он пуст.
- Там ничего нет, а вы заходите.
- Посмотри за ребятами, Тумасшат, я один пойду, - шепнул он.
- Неужели что-то страшное случилось, господин Ритемус? – пугливо спросил он, ставя чайник на печную плиту.
- Страшного - нет, но вам предстоит ответственное задание, Вельяас. И прошу, не надо этого пиетета, я как-никак, почти в два раз младше вас, и мне пристало вас называть господином, но никак не вам. К тому же, нас никто не видит. А теперь к сути: мы нашли еще одну группу людей, партизан, подобных нам, вернее, они нашли нас, и теперь мы должны встретиться с их командиром. И так получилось, что ваша деревня лежит на полпути между нами и ими, и вряд ли сюда сунутся минатанцы.
- И когда же будет встреча? – нетерпеливо спросил старейшина.
- Завтра утром. Думаю, это достаточное время, чтобы предупредить деревню и морально подготовиться самому.
- Как скажете. Мне это будет не в тягость, если они не вздумают остаться на ночлег. А если сюда нагрянут минатанцы, я узнаю об этом раньше, чем они покинут пределы ближайшей базы, и предупрежу вас.
- Это было бы кстати. Какие вести идут из минатанских тылов?
"Минатанским тылом" была территория, неподконтрольная армии Ритемуса. Вельяас тяжело вздохнул:
- Ничего хорошего для нас, гос… Ритемус. Слухи есть, что старика Севьялуна с деревней не то вывезли на рудники, не то расстреляли через децимацию, не то сожгли заживо, но что известно точно – с десяток мужчин ушли из деревни, чтобы примкнуть к партизанскому отряду. Так уж сложилось, что несколько раз к ним приезжали из Лимунара – там ведь теперь новая оккупационная администрация разместилась – и сверяли наличную численность деревни со списками. Не буду врать, слышал я, что кто-то признался – под пытками или через подкуп – что они ушли еще две-три недели тому назад.
- Очень хочется верить, что это неправда. В противном случае – они не жильцы. А если так, то это, похоже, те люди, которых взяли в плены мины недалеко от шахты.
- Люди не станут выдумывать небылицы без оснований. Боюсь, они и правду погибли.
- Жаль. А что с фронтом?
- Минатанцы по-прежнему копят силы для контрудара. Сказать наверняка ничего нельзя, верить заявлениям противника – дело гиблое. По всей видимости, ни наши войска, ни их не двигаются с места. Когда наши будут выигрывать, минатанцы, так думаю, на нас сильно отыграются, - сменил он пугливое выражение лица на злой звериный оскал. – А вы, я вижу, не здоровы?
- Есть немного. От недосыпа голова болит уже которые сутки. Найдется у вас от головной боли что-нибудь?
- Посмотрю в запасах, немного должно быть, - на печи звякнула крышка чайника, - Как раз скоро нагреется. А что насчет гостей – много их будет?
- Не знаю. С ними придет наш парламентер, Реналур. И…, если что-то услышите важное, когда меня не будет рядом, передайте мне.
- Отчего такая секретность?
- Они явно симпатизируют монарху, и вторжение Минатан для них единственное расхождение во взглядах. Дальше объяснять не нужно?
- С такими союзниками врагов не нужно, - вздрогнул Вельяас, - Я не знаю, что творится у нас в стране южнее, и если вдруг окажется, что король смог выбить повстанцев с запада и юга, то… нам придется очень худо. А вы могли бы остаться здесь, пока они не придут, отоспитесь хоть раз по-человечески – у вас, судя по всему, зачатки мигрени, всяко лучше в доме спать, чем в палатке на земле. Я вам еще настойки принесу, легче станет.
- Спасибо, - он вышел во двор и позвал Тумасшата и Энериса. – По очереди можете погреться в доме, только не шумите, а я пока посплю.
- Не помешало бы, - согласился Тумасшат, - я думал, ты во время пути свалишься. Мы пока сядем у дверей дома, и никого не пропустим и не выпустим.
Словно свинцом его придавило к мягкой кровати – дышать было тяжело, и в голове гудела тупая боль, словно дыру буравили сверлом с ручным приводом, как у зубных докторов. Смертельная усталость тяжелила веки, но почему-то не давала заснуть, и держала его на зыбкой черте между сном и явью, пока он не перестал различать, чудятся ли ему окружающие звуки, или же нет. Появилось желание ущипнуть себя, но ни руки, ни ноги не слушались, и он смотрел на узор в брусьях потолка, охваченный неясным страхом, что в любой момент вдруг загремят снаружи выстрелы, вовнутрь вломятся минатанцы и будут вольны делать с ним, обессиленным и обездвиженным, все что захотят, быть может, даже распнут его и повесят на кресте вдоль шоссе; сначала же они насмеются над ним, над арлакерийским разбойником, расстрелявшим и разграбившим почти десяток конвоев, убийцей полусотни патрульных и поджигатель сараев со спящими солдатами Северо-Восточной империи, вдоволь, поймут, что образ демона на земле, каковой ему уже присвоила пропагандистская машина противника, явно не заслужен…
Тепло понемногу разливалось по телу – действовала настойка Вельяаса, и эти пугающие мысли слились в однородную массу без образа и смысла, вытесненные чем-то светлым.
Казалось, сон прервался, не начавшись – Ритемуса разбудил стук, и он сонным голосом разрешил войти. В комнату проскользнул Тумасшат, и тут сонность как рукой сняло – он почувствовал себя лучше, чем когда-либо за последний месяц.
- Пришли? – спросил он у молчащего Тумасшата. Тот лишь кивнул и выскользнул обратно. В комнату лилась лишь струйка света - то была не облачность и не засыпанное снегом окно – на дворе уже стояла глубокая ночь. Он обул сапоги и стремглав побежал в холл, чтобы взять шинель и выскочить на улицу, но наткнулся у самой двери на освобождающихся от шинелей нескольких людей в униформе королевских войск без всяких знаков различий на пустых рукавах и погонах, и среди них были по-приятельски общающиеся Энерис и Реналур.
- Господа, лейтенант Ритемус, - представил его Тумасшат.
- День… Добрый вечер, господа, - разлепил он губы, и каждый из прибывших представился. – Надеюсь, вас здесь хорошо приняли?
Все хором ответили утвердительно. Затем один из них доложил, что легионис явится в назначенное время, и Ритемус обратился все свое внимание на него, начав с невинного вопроса о том, как он оказался в партизанских рядах. Здесь ничего нового – этот человек был в отряде с Энерисом. Дальше – деятельность отряда. Тоже ничего из ряда вон выходящего – саботаж, нападения на конвои, патрули и так далее, только география и успехи много скромнее, чем у отряда Ритемуса.
- И что же, минатанцы принимали вас за королевских солдат и не стреляли?
- Нет, конечно, стреляли – им, видимо, все равно. Нам важнее, чтобы королевская армия, выдвинувшись сюда, не расстреляла нас на месте.
- А повстанцы, разве вы их не боитесь?
- Если договор между королевским правительством и Минатан действительно заключен, им несдобровать. Тем более, пока они топчутся на месте, и держу пари, королевские войска их разобьют в скором времени.
- Откуда же такая уверенность?
- У нас есть радиоприемник, и мы изредка перехватываем сообщения.
Далее разговор перешел в более отвлеченное русло, а Ритемус тем временем обдумывал дальнейшую стратегию. Странное дело – легионис не раз был атакован узкоглазыми, а все равно верит в союз с ними. Вот что значит закоснелый консерватор. "А разве я сам таким не был?" - спросил он сам себя. "Был, но уверен, что подобные сейчас гниют в котлах окружения".
Через несколько часов дверь распахнулась, и внутрь вместе с вьюгой ворвался Неральд.
- Господин лейтенант, докладываю, что легионис Иттерим уже около деревни!
- Спасибо, - постарался не удивиться незапланированному появлению фалькенарца Ритемус, - Проведи его к дому, а я его встречу.
Он накинул шинель и вышел на крыльцо. Деревня кишела вооруженными людьми – снова бросались в глаза темно-оливковые шинели, коих было рассыпано почти два десятка по снежной улице. Не меньше было и людей Ритемуса, что создавало впечатление, будто здесь на постое находится целый батальон. Вокруг солдат крутились местные, дети дергали пограничников за шинели и просили подержать оружие в руках, и те их вежливо отгоняли, а затем люди отхлынули по сторонам, давая дорогу новой процессии, во главе которой шествовал Иттерим. Он был совсем не таким, как представлял его себе Ритемус – довольно пожилой, поджарый и близорукий военный с властным выражением лица. Он чуть прихрамывал на ногу – из разговора в доме Вельяаса удалось выяснить, что во время боев Иттерима задела шальная пуля. Легионис подошел к крыльцу, на пару секунд застыл, оценивающе разглядывая Ритемуса, и протянул руку.
- Лейтенант Ритемус, очень рад нашей встрече, - несмотря на приятный голос, казалось, что из каждого слова тек яд. Донельзя фальшивая улыбка тоже производила не самое приятное впечатление.
- И я очень рад, - он не стал опускаться до низов, и сказал твердым и бесцветным голосом. – Пройдем в дом.
- Итак, перейдем сразу к делу и сопоставим наши силы, - сходу бросился в атаку Иттерим, едва сев за стол. - У меня тридцать с лишним человек, четверо небоеспособных. У вас в шесть раз больше людей, но способных носить оружие и воевать – лишь вдвое больше нашего. Итого около девяноста человек из двухсот пятидесяти.
- Остальные сто шестьдесят тоже помогают вести борьбу, - сказал Ритемус, едва отзвучало последнее слово легиониса, - и пока мужчины дерутся, женщины, дети и старики заготавливают провиант и обустраивают быт. Многочисленность нам не помеха.
- Что ж, положим. Мы понимаем, что цели у нас общие, и оба осознаем, какими путями можем их достичь.
- Разумеется. Однако и я бы хотел слышать, какие средства предлагаете вы.
- Присоединение к моей части. Я нисколько не буду мешать вам управлять вашими людьми, а вместе мы можем дать достойный отпор врагу.
- Идет. И, само собой, у меня есть условия, - решил он сделать ход первым. – Обоюдный обмен информацией в полном объеме – нам таить нечего, как и вам, думается, - но и переходить под ваше управление мы будем только в полном составе.
- Как? – поднял густые брови Иттерим, и сжал до проступивших вен кулаки, - Сто шестьдесят человек, не могущих постоять за себя и тем более – за других? Вы понимаете, к чему это приведет? Нас будет видно и слышно за километры! Ритемус, вы ведь человек военный, знаете, что операции не мыслимы без должной маневренности и скорости марша, а я ведь даже не знаю, на что способны ваши люди! Я не хочу нести ответственность за полторы сотни гражданских, от которых, боюсь, не будет толка, как и не хочу подвергать опасности своих людей!
- Повторяю, они - не обуза, - четко выделил голосом Ритемус эти слова. - Женщины и даже дети могут взять оружие, если это понадобится. Это - во-первых. Среди них есть многие знающие врачебное дело, что немаловажно. Заготовкой провианта тоже могут заниматься они, пока мы будем воевать. Во-вторых, у нас есть пастор, а его присутствие положительно скажется и на ваших людях. И он вряд ли согласится оставить свою паству. В-третьих, вы видите этих людей? – показал он на Тумасшата и прочих, сидевших по правую и левую руку от него, - Многие из тех, кого вы считаете обузой – их родственники, и разве они их оставят? – краем глаза он посмотрел на партизан – они тоже буравили взглядами напротив сидящих, и львиная порция доставалась Иттериму. - Должно также заметить, что за сорок дней на наш лагерь не напал ни один вражеский патруль – ранее это происходило лишь по неопытности. Что вы на это скажете?
- Быть может, спросить об этом ваших солдат – оставят ли они на некоторое время свои семьи, чтобы служить Родине?
- Если только вы укажете место, где они будут в полной безопасности, - выпалил Тумасшат. – Таких мест очень немного, и минатанцы, когда-нибудь набредут и на них. А что если это случится в наше отсутствие?
Иттерим промолчал и лишь кивнул головой в знак согласия.
- Я ожидал этого, - сказал он после паузы, - я хочу обдумать ваши условия и дать ответ позже. А прежде выслушайте меня. Мои условия предельно просты – на время операций командование буду осуществлять я, я же буду требовать беспрекословного их исполнения. Если провинится кто-то из вас, то меры наказания выбирает господин Ритемус. Если же сам господин Ритемус нарушит данное условие, то наш договор о сотрудничестве будет поставлен под угрозу. Что касается обоюдного обмена информацией – принимаю, ибо и нам таить нечего. Если среди ваших людей есть радисты, то они могут быть допущены к аппарату. Оружия, обмундирования у нас немного, но мы поделимся, если в том будет нужда. Пока, пожалуй, все. Думаю, пришло время договорится о времени следующей встречи, а до того каждая сторона пусть обсудит предложения противоположной.
- Господин легионис, прежде чем закончить, я бы хотел высказать последнее предложение.
- И что же?
- Я хотел бы предложить послать объединенный отряд через линию фронта к повстанцам для установления постоянной связи.
Иттерим вновь слегка побагровел. Его подчиненные тоже заерзали на месте.
- Ни о каких переговорах с повстанцами не может быть и речи. Я не стану марать свою честь, прося о помощи предателей Родины и короля. Я надеялся, что они образумятся, когда на Родину нападет наш общий враг, но надежда моя была напрасной. Они нас предали во второй раз два месяца назад, когда могли прислать больше людей для защиты пограничных укреплений. Вместо этого нас оставили подыхать, чтобы нашими трупами на несколько часов затормозить минатанцев, и эти несколько часов все равно бы ничего не решили. Нам пожалели винтовок и орудий, и снарядов.
- На линиях обороны за вами точно так же не хватало людей, орудий и снарядов. И мы сражались, почти целый сутки держали удар…
- Они сделали бы больше, если б захотели! А ведь действительно, зачем гробить своих людей, если есть эти чертовы королевские псы? Их-то ведь нисколько не жаль!
- Они никого не предавали! А сейчас мы, установив связь, сможем получать провиант и амуницию, наносить удары артиллерии, переводить через линию фронта гражданских. Так, быть может, забыть на время наши распри?
Подействовало. Последний пункт насчет гражданских породил на лице маску глубокого размышления, и он сидел так почти дюжину секунд, прежде чем изрек:
- Хорошо, господин Ритемус, дайте нам время до послезавтра. В это же время мы встретимся здесь и окончательно условимся. Идет?
Ритемус молча протянул руку и Иттерим хищно схватил ее и пожал, после чего распрощался с остальными партизанами и хозяином дома, и почти на бегу одев шинель, ушел прочь.
- Ты ведь не собираешься делать этого? – спросил Тумасшат.
- Пока перебьются. Поддержкой мы заручились, и это главное. Отряд я отправляю, но чуть позже - пусть Иттерим мыслит себя хозяином положения и думает, что я не слишком хорошо справляюсь с небоевой частью своего отряда, и боеспособных людей у меня мало.
- Он уже считает себя хозяином, - усмехнулся Тумасшат. - Я не дипломат, но, кажется, что условия больно смутные.
- Погоди, скоро он потребует от нас на четвереньках перед ним плясать, и при этом будет уверен, что имеет на это полное право. Условия еще будут, и не одно и не два.
- Господин Ритемус, - спросил Вальяас, - Объясните, зачем вы хотите сотрудничать, если вы оба не в восторге друг от друга?
- У них есть радиоприемник, и мы можем узнать о начале наступления повстанцев. Именно этого я и жду. К этому моменту мы должны нанести противнику как можно больше ущерба, и Иттерим никуда не денется, потому что растрезвонил, что честно борется с минатанцами. С нами он сотрудничает лишь из-за одного – он знает, пусть и скрывает это, и боится, что повстанцы после успешного наступления повесят на него все обвинения по неудачной защите пограничных фортов, к тому же, он королевской военачальник, который не единожды препирался с повстанческим командованием, и оно ему этого не простит. А так он завоюет себе маломальскую славу, и к тому же у него будет четверть тысячи свидетелей его тактических успехов, и тем самым он спасет свою шкуру. Но отряд на ту сторону мы все равно пошлем – я хочу получать сведения через наименьшее число посредников.
- Ты уверен, что у нас получится помочь фронту?
- Конечно. С солдатами Иттерима наши силы удвоились, и мы можем себе позволить напасть на какую-нибудь базу снабжения неподалеку. Какую – я знаю, и легионис, думаю, тоже. Чем больше мы парализуем способность противника к отражению атаки, тем быстрее наступит наш заслуженный отдых.
- Ритемус, тебе бы следовало сидеть в генштабе повстанцев, - рассмеялся Тумасшат.
- Иногда масштаб вещей понимаешь только с близкого расстояния, - задумчиво пожал плечами Ритемус, не разобрав, было ли это шуткой или нет. – А пока нам нужно терпение – до послезавтра.
- Послезавтра… Не всадят ли они нам кинжал в спину?
- Пока повстанцы не пришли – не всадят.
- Вот так странно – ждем мы этого наступления, а сами не знаем, бояться ли нам или надеяться на него? – вопрос Вальяаса повис в воздухе. Некоторое время все сидели в молчании, пока внутрь не зашел Северан в заключенной в слежавшуюся корку снега шинели и с биноклем на шее.
- Я ведь просил тебя остаться в лагере, - мертвым голосом сказал Ритемус.
- Не удержался, занял позицию на восточном холме. Поразмыслил, что нужно подсмотреть за вами, если вы вдруг не договоритесь. Что решили?
- Против кого мы дружить будем – условились, а будем ли жить в мире друг с другом – это вопрос послезавтрашней повестки. В общем, все прошло успешно, и как ты сказал – верховенство над вами он оставил за мной, а сам решил верховодить мной. Только это у него навряд ли получится.
- Они были очень сильно недовольны, когда уходили. Что не так? Поставил неприятные условия?
- Он не хочет брать нашу небоеспособную часть отряда, и как я уже давно знал, а сейчас лишний раз подтвердил - не хочет связываться с повстанцами. Я ему намекнул, что, установив связи, можно переправить женщин и детей, но я этого не допущу.
- Нет, такое предприятие вам дорого обойдется, хоть и цель его благая, - сказал Вальяас, - Я так думаю, там дыр, куда бы могло незамеченным пробраться такое количество людей, нет.
- Конечно. И ты зря беспокоился, Северан – они не ударят нам в спину, по крайней мере, сейчас. Встреча была слишком важна, как и мы для них, и они не позволят себе завершать дела таким образом. Иттерим все-таки королевский легионис – упертый офицер старой закалки, который подтирает свою честь шелковым платком всякий раз, когда на ту падает пылинка.
- Осмелюсь же заметить, что даже порядком запятнанная честь в наши времена не повод признавать поражение, - ответил фалькенарец, - Более того, иногда на нее очень вредно оглядываться.
- А мораль у него довольно гибкая, и это никак на пользу не пойдет. Впрочем, у нас есть время до послезавтра. А сейчас я хочу начать с допроса Реналура. Позови-ка его.
Реналур полностью опровергнул не слышанные им слова о нехватке продовольствия и оружия. Логово Иттерима он описал как деревню, заброшенную многие годы назад. Вокруг нее установлены ловушки – капканы, растяжки и прочие прелести солдатской смекалки. Со всех сторон ее прикрывает густой еловый бор – в здешних лесах это не редкость, можно подойти на тридцать метров и ничего не увидеть, а вместе с тем лежат сломанные морозами деревья и ветви, и в довершение в слабозамаскированных местах повешены сети. Сами они обитают в домах и подвалах – он сам видел один из них. Между ними прокопаны ходы, и они образуют своего рода катакомбы, где и лежат все трофеи.
- В том подвале, что я был, вся стена заставлена цинками, в которых хранят боеприпасы. Кажется, если бы мы все осадили какой-нибудь городок, нам бы это удалось.
- Я думаю, еще успеется мне побывать у них. Будет интересно, если ты не врешь – откуда же они столько натаскали?
- Я говорю, что видел. В других подвалах их, может, и нет.
Через день встреча прошла вновь. Иттерим не был столь несдержанным и вообще в выражениях был предельно аккуратен, приятен и удивительно быстро и просто соглашался с предложениями. Все условия Ритемуса, предъявленные на первых переговорах, он так же счел разумным принять. В этот раз было решено, что отряды объединяться не будут – Иттерим все еще боялся за незаметность. В ближайшие дни в расположение обоих отрядов лидеры нанесут визит, чтобы бойцы узнали, с кем им придется идти в бой против минатанцев. В качестве второго радиста Ритемус решил послать одного из прибившихся к ним пограничников – для людей Иттерима он будет своим, и сможет втереться к ним в доверие. В разведотряд для прорыва к повстанцам легионис даст несколько человек, но с тем условием, что выступать разведчики будут от имени Ритемуса. Совместные же операции будут планироваться здесь же, в доме Вальяаса.
С тем и разошлись, и Ритемуса одолевали сомнения: слишком заметен был контраст между этой встречей и прошлой – а быстро и гладко дела делаются только в сказках. В первую очередь нежелание объединяться сильно его насторожило; впрочем, это можно было списать на Энериса, который мог донести о симпатиях к мятежникам в стане Ритемуса, хотя сам он в разговоре с легионисом как бы невзначай вставил фразу, что "этим людям, все равно, кто придет на помощь – королевские войска или же республиканские силы". А тот мог и бояться, что Ритемус уже имеет связи с повстанцами и может сдать его им. Впрочем, чем тут было удивляться – с самого начала стало ясно, что этот союз будет хрупким, и отныне цель у Ритемуса только одна – не дать ему развалиться до наступления на фронте.
В отряд, которому предстояло перейти через фронт, Ритемус зачислил несколько человек – одного местного, знающего местность, одного выжившего на той же линии обороны, где был и он сам, и Неральда. А вечером, сидя в своей палатке и надиктовывая Валерусу сведения, которые требовалось передать, и посмотрел на изрядно похудевшего мальчишку.
- Написал?
- Да, господин Ритемус.
- Прочитай вслух.
Тот прочитал вслух, и когда закончил, командир сказал:
- А теперь запомни все, и будь готов защищать бумаги ценой жизни, а если спасти не удастся – то уничтожить, и самому рассказать все, что потребуют офицеры повстанцев. Ты тоже пойдешь.
Глаза юноши широко раскрылись:
- Зачем?
- Там ты будешь много полезнее, чем здесь. Совсем скоро мы начнем активную деятельность, и, возможно, в этих местах будет не менее опасно, чем на фронте. К тому же ты мой секретарь, и помнишь многое из того, что записывал, и лучше тебя эти записи никто не знает. И... если вас схватят, - скрепя сердце, сказал Ритемус, еще больше внеся тревогу в разум юноши, - У тебя единственного есть шансы выжить, понимаешь? Я договорюсь с остальными о том, чтобы тебя в случае пленения выгородили и сказали, что ты просто прибился по дороге. С тебя не будет столько спросу, сколько со взрослых – быть может, тебя отпустят; могут избить, но ты будешь жить и продолжишь свой путь!
И тебе будет намного легче прятаться в лесу, ведь ты намного меньше. Зато, - решил он успокоить Валеруса, у которого начали трястись поджилки, - если ты выполнишь приказ, тебе целый памятник поставят или самое меньшее – наградят медалью.
- Так точно, господин Ритемус!
Лицо его понемногу озарялось мыслями о героическом будущем, и Ритемус, дабы не спугнуть их, отправил его ужинать и отдыхать, а сам посмотрел на часы – Иттерим должен быть уже здесь, однако не раздавалось радостных криков, и никто не заходил в палатку, чтобы тихо доложить о прибытии. Он представлял себе его перекошенное от удивления и некоторой доли презрения к десяткам гражданских, и то, как он вновь будет ему объяснять, что они тоже имеют представление о дисциплине и ничем не уступают солдатам. Не менее интересно было бы посмотреть и на солдат, которых он отрядил для прорыва через фронт, и почему-то они представлялись Ритемусу худощавыми, беззубыми и немощными, словно месяц или больше страдали от цинги и дизентерии одновременно, и так же беспричинно, словно поднимающаяся за пределами его жилища вьюга, навевались мысли о том, чтобы послать только своих людей, мол, дешевле и безопаснее выйдет. Но в таком случае он не получит гарантии в том, что легионис не начнет чинить ему гадостей. Только узнать бы, в чем он подозревает самого Ритемуса…
Снаружи сквозь легкий ветер зашептал хорал, и в палатку зашел Северан.
- Пришел. Говорит, на них напал по пути патруль минатанцев…
Ритемус кивнул, торопливо накинул шинель, и направился к группе людей, стоящих на краю поля света, излучаемого кострами. Легиониса он пригласил в свою палатку, его спутников отправил в другую, где для них приготовили пледы и трофейные термосы.
- Все уцелели? – спросил он Иттерима, подав ему кружку с пахнущим хвоей кипятком в качестве жеста гостеприимства.
- Да. Они нас по следам нашли – мы слишком торопились и шли неосторожно. Они тоже сплоховали – мы их услышали и всех четверых положили на месте. Не будем об этом. Как и ожидал, вы тут неплохо устроились, - отогнул он край палатки и посмотрел на костры, у которых вперемешку устроились люди с оружием и безоружные.
- Еще и дети… - заметил он. – Так много. Я всегда думал, что младенца невозможно заставить замолчать больше чем на два часа, а дети постарше то и дело норовят сбежать куда-нибудь навстречу с неизведанным. И то, и другое может отразиться самым гибельным образом, но, как я вижу, вы этого избегаете.
- Методом проб и ошибок и после тяжелейших испытаний, что выпали нам в течение первых трех недель, мы научились сливаться с окружающей местностью и действовать сообща – это самое главное, и здесь ничего сверхъестественного на самом деле. Ладить с людьми не сложнее, чем командовать солдатами.
- Не всегда, поверьте моему опыту. Когда я был на западной границе, мне был дан приказ остановить поток беженцев, организовать его и дать проход навстречу идущим войскам. Как думаете, я справился?
- Что-то мне подсказывает, что нет, - чуть пораздумав, ответил Ритемус. – Именно поэтому вас сослали сюда?
- В том-то и дело, что я организовал все как надо, пусть для порядка пришлось дать как-то раз пару очередей над толпой, а еще раз – и в нее, но ставка впоследствии заявила, что это можно было проделать быстрее, и тем самым того гибельного шквального обстрела с замаскированных позиций фалькенарцев можно было избежать, и виноватым оказался я.
Ритемус тяжело вздохнул, отгоняя воспоминания, и спросил:
- Как это? Ведь между началом войны и той эпопеей с оборудованием мобильных артиллерийских позиций прошло больше месяца! Фалькенарцы проделали этот трюк гораздо позже начала активных действий с нашей стороны.
- Вот так, - пожал плечами Иттерим, - А сюда меня сослали не сразу, но вы тоже правы, мой промах повлиял на эту ссылку. Ну а что я мог сделать в той ситуации? Все продовольствие пришлось отдавать солдатам, и местные не хотели делиться, пришлось отнимать силой, а их кормить обещаниями, а когда через две недели фалькенарцев удалось оттеснить, и поставки были налажены, и все были сыты, все равно гражданские были недовольны и требовали вернуть им разрушенные дома с меня, понимаете? И нисколько не хотели уходить вглубь страны. А затем это дело чуть не превратилось в мятеж… С тех пор я зарекся иметь дело с гражданскими – солдат не будет ныть при каждом случае и терпеть до последнего. И все же любопытно, как вам это удается? Это наверняка ваш первый опыт командования соединением столь больших размеров? – заискивающим тоном вдруг спросил легионис.
- Да… - удержался от желания выплеснуть чай в ему лицо Ритемус. – Размеры здесь на самом деле не имеют значения, достаточно лишь показать силу, основанную не на насилии, а на уважении, впрочем, как и везде. Я сторонник той мысли, что всякая власть на штыках держится не долго.
- Разумеется, - поддакнул легионис, явно неудовлетворенным ответом, и предложил представить своих людей, которые пойдут через фронт. Они оказались довольно крепкими по телосложению ребятами, с ними люди Ритемуса пропасть не должны. Сам он представил всех, кроме Валеруса - тому он подал знак сидеть на месте; не стоило обращать на него ненужное внимание легиониса.
- Ритемус, а что вы собираетесь делать, когда мы достигнем успехов в нашей борьбе? Рано или поздно мы будем вынуждены принять ту или иную сторону, - спросил Иттерим, вернувшись с Ритемусом в его палатку после обсуждения первого совместного нападения.
- Вы правы. Все зависит от дальнейшего положения на фронте, и мы примкнем к тем, кто окажется более сильным. Если это будут повстанцы, значит, к повстанцам. Если король – значит, к королю. И моя шинель тут вовсе не причем – когда я отправился сюда, то явился служить родине, а не мятежникам или кому-то другому, - с непроницаемым лицом ответил Ритемус, словно зачитывал донесение.
- Тогда почему бы нам, офицерам королевской армии, не приблизить победу верных монарху войск?
- Потому что на мне ответственность за более чем две сотни людей. Я не хочу, чтобы они оказались в стане побежденных, и вся борьба против иноземного захватчика свелась к их угнетению в течение всей оставшейся жизни.
- Королевские войска скоро дойдут и сюда, будьте уверены! – широкая фальшивая улыбка прогнала по лицу глубокие морщины.
- Пусть так, но я должен сперва убедиться в этом сам, когда буду в вашем лагере и услышу радиопередачи.
- И вы считаете себя арлакерийским офицером? Разве вы не свято верите, как подобает верному подданному нашей державы, в победу нашего достославного короля?
- Верю, разумеется. Но зачастую одной веры бывает мало, - сухо и безразлично произнес Ритемус, с удовольствием наблюдая за реакцией легиониса, которому не удавалось разломать надвое этот упертый чурбан, вцепившийся в своих людей как утопающий – за доску.
- Надеюсь, вы измените свою позицию, Ритемус, - ядовито произнес Иттерим, и, взглянув на часы, сказал, что ему уже пора собираться. Ритемус проводил его и делегацию, к которой присоединились пастор и радист, и, не перекинувшись ни с кем ни словом, вернулся в палатку. К отправляющимся завтра (а он решил сделать это именно завтра, и никого не поставил в известность) он зайдет чуть позже, пусть пока люди легиониса пообвыкнут, познакомятся с теми, с кем им придется делить трудности предстоящей дороги.
Выступали объединенные силы послезавтра, когда через одну из деревень в пятнадцати километрах отсюда должен был проехать в старинный арлакерийский форт конвой минов со стройматериалами и оружием. Сперва нужно зачистить деревню от расквартированных сил врага, а затем быстро расстрелять колонну и реквизировать груз. Насколько-то это должно ухудшить оборону форта, когда желто-черные перейдут в наступление.
А утром отправляли делегацию к повстанцам. Северан все-таки уговорил Ритемуса оставить Неральда, а вместо него поставили Реналура. Провожать вышли всем лагерем, одни – как будто героев, уже принесших благую весть, другие – как уже погибших, с молчаливыми хлопками по спинам и скупыми напутствиями. Особенно всех искренне удивило заявление о том, что идет и Валерус – много было недовольных, что мальчишке придется преодолевать такие трудности, не меньше было считавших, что он только провалит задание, и толку от него не будет. В начале за него заступился Ритемус, затем остальные разведчики, и наконец, сам Валерус, подбежал к одну из солдат и предложил идти вместо него. Тот было набрал в грудь воздуха, чтобы сказать: "Да, я пойду, а тебе нечего погибать зазря!", но наткнулся на взгляд Ритемуса, и молча отступил. Потом Ритемус подозвал Реналура и сунул ему в руки клочок бумаги:
- Валерус остается там и возвращается только в том случае, если погибнете вы все. Если не поверит, отдашь ему это письмо. Это мой почерк, он его узнает. Я скажу остальным, но этим… - кивнул он на солдат легиониса, – ни слова!
- Это и все? Валерус идет просто так, в качестве балласта?
- Валерус знает свое место в этом предприятии, и оно, между прочим, важнее твоего. А твое дело – сделать так, чтобы он добрался, хотя бы и ценой твоей жизни. И не смотри так – я тебе и остальным доверяю, но Валерус лучше знает те бумаги, которые вы отнесете, ведь некоторые из них он заполнял под мою диктовку и заучивал наизусть. И скажу последнее – то же, что и ему, - уничтожьте документы, если нельзя будет их донести.
- Хорошо, - сказал Реналур с огнем понимания в глазах, - А с гостями что делать?
Снова кивок в сторону монархистов.
- Валите их к черту, если хоть шаг в сторону сделают, - горячо прошептал Ритемус на ухо, и сказал то же остальным, и шесть теней ушли юго-восток, прочь от поднимающегося солнца. Если все будет благополучно, ночью они должны добраться до линии фронта.
После проводов засиживаться было некогда, все время до заката прошло в починке одежды, сшивке маскировочных сетей, проверке оружия и прочих приготовлениях. Шутка ли - после такого нападения слава армии Ритемуса разлетится еще дальше, а разъяренные минатанцы еще плотнее приступят к прочесыванию лесов. Как и к допросам гражданских – это будет большим минусом, который может быть сведен к нулю только предстоящим наступлением, а пока на усиление активности партизан минатанцы будут отвечать усилением террора в отношении всего, до чего смогут дотянуться. Лица бойцов были предельно серьезны, хотя все должно пройти как нельзя благополучно – всего лишь уничтожить охрану, зарезать минатанцев в постелях, напасть на конвой и заминировать дорогу.
После заката в лагере остался едва ли десяток вооруженных мужчин, остальные ушли под заходящим солнцем к точке сбора. Полсотни человек растянулись на добрую сотню метров, и Ритемус приказал разбиться на группы, чтобы снизить заметность. Приходилось часто останавливаться – то и дело группы охранения докладывали о шуме, но то всякий раз оказывался лесной зверь или падающая сверху заледеневшая ветка. К месту они добрались после полуночи – там их уже ждали иттеримовцы с минометами для обстрела конвоя. Оттуда отряд заскользил вниз, к освещенным кострами и фонарями улицам деревни. Главным козырем теперь был Аумат, зазывавший сторожей за угол, где их поджидала прорва незваных гостей, и, убравши охрану с периметра, отряды поползли со всех сторон к центру, уничтожая всех, кто был на улице. Затем Ритемус скомандовал начать зачистку домов. Он осторожно приоткрыл дверь, прополз через щель внутрь и услышал старческий голос, говорящий на родном языке:
- Ты, кажется, дверь плохо запер, - сказала женщина.
- И без тебя слышу, старая карга! – прошипел мужчина, надел обувь, заковылял к двери и наткнулся на Ритемуса, тенью выплывшего из стены, и едва не вскрикнул. Тот вовремя заткнул ему рот и прошептал:
- Одевайтесь и уходите. Скоро здесь будут стрелять.
Старик удивленно и радостно выдохнул, сказал своей жене и показал партизана, та откланялась.
- Покажете, где еще ваши соседи остались? – попросил Ритемус. Они вышли на улицу, кишевшую освободителями, перетаскивавшими трупы с улицы в дома, и женщина показала несколько домов.
- Только в вон том минатанцы живут, а кроме тех, что я показала, никого из наших нет – всех или убили, или увезли в Минатан.
- Теперь минатанцы здесь тоже не живут, - ухмыльнулся Ритемус и остановил бойца, несшего мимо труп на плече, - Равелус, вы все зачистили?
- Последние несколько домов осталось на той улице проверить, - ответил он.
- Тогда обойдите вокруг… и видите тот холм, - показал он на склон с редкой растительностью, где едва замечалось движение, - держите путь туда.
- Ритемус, а с этими что делать? – Тумасшат вел загнутых в три погибели трех минатанцев под охраной. У всех троих на плечах были нашивки младшего офицерского состава. – Не пускать же в расход их?
- Вот это хорошо, - потер командир руки, - Найди Аумата, пусть объяснит им ситуацию, что нужно делать, а что может им повредить, и сам можешь поучаствовать в процессе. Где фалькенарцы?
- Последний дом осматривают.
- Без эксцессов идет?
- Ни один не заметил. Мы люди охотничьи, тихо ходить умеем, что и зверь не заметит, - гордо сказал Тумасшат, и от перекрестка раздался крик:
- Минатанцы! Едут!
Люди на улицах застыли – кто с телами, кто с ящиками, кто со снятыми с мертвых шинелями, - пытаясь расслышать шорох колес по снегу, и Ритемус закричал: "Всем в укрытие, живо!", а сам побежал навстречу гонцу.
- В чем дело?
- Конвой, господин лейтенант! Только огни машин увидел, сразу к вам!
- Подожди, может, они еще свернут, хотя и мне самому не сильно верится. Ладно, беги наверх, скажи Энерису, чтобы были готовы открыть огонь.
Боец скрылся, а Ритемус принялся раздавать приказы – несколько трупов положили на крыльце, чтобы было похоже, будто это заснули мертвецки пьяные солдаты, и чтобы прибывших не смутило отсутствие людей на улицах.
Потянулись минуты ожидания. Здесь дорога петляла из-за неровного рельефа, то поднимаясь выше, то скатываясь вниз, и из той точки, где их увидел дозорный, до деревни было примерно две-три минуты езды. И это время тянулось, словно мул по полю, нехотя волочащий за собой борону… Да, ожидание – страшная вещь. В голову уже начала закрадываться мысль о том, что колонна свернула где-то еще раньше, но те лесные тропы вели вглубь леса, не к фронту. Послышалось шуршание колес, песчинки света вдруг заискрились слабым желтым светом. Шуршание нарастал, из него родилось рычание моторов, и Ритемус, да и остальные, пожалуй, молились о том, чтобы они свернули на асфальт, ведущий мимо… но Господь их молитвы не услышал. Машины остановились у шлагбаума, от рева моторов едва не закладывало уши, хотя до них было метров тридцать. Загудел клаксон, оставшийся без ответа, загудел еще раз, заскрипела открывающаяся дверца и недовольный возглас, обращенный к разлегшейся на крыльце охране.
Сзади тихо заскрипели шаги.
- Там только солдаты, - шепнул в ухо кто-то, кажется, Неральд. Ритемус выглянул из-за угла в щелку между бревнами, и мгновения ему хватило, чтобы осмотреть все. От грузовиков отделялись все новые солдаты – их было слишком много для продовольственного конвоя. Он достал фонарь и посветил три раза в сторону холма – один короткий, два длинный сигнала. Оттуда посветила так же три раза тусклая звезда. Послышался глухой хлопок, словно в доме кто-то открыл бутылку шампанского, затем он перешел в визг, и первая мина рванула где-то впереди, разбрасывая вокруг себя осколки. На какую-то долю секунды все затихло, и затем все взорвалось стрельбой, криками, лязгом. Перерыва между разрывами мин хватило, чтобы дать врагу время отойти от машин и скрыться за домами – скоро стрельба велась уже где-то сбоку, и партизаны понемногу отходили назад под натиском превосходившего их умением врага. Наконец, в сторону врага полетела одинокая граната, и нескольких вражеских солдат погреб под собой сарай. Сбоку наконец зазвучали редкие выстрелы – снайперы Иттерима пришли на помощь, но противник и не думал отходить. До сих пор не ясно было, сколько солдат было в грузовиках, и все больше казалось, что их было никак не меньше, чем солдат Ритемуса. Он вновь схватил фонарик и просигналил на холм, чтобы их прикрыли, пока они будут отступать. Получив ответ, он приказал отходить, а сам с несколькими бойцами отошел вбок, чтобы отвлечь внимание на себя, и нажав курок, почувствовал, как земля задрожала у него под ногами. Мина легла слишком близко – едва ли в двадцати метрах, проломив крышу дома, и повредив стены. Он ринулся обратно, на ходу пытаясь просигналить отбой обстрела, и новому разрыву вновь не хватило считанных метров, чтобы хотя бы зацепить его осколками. Забившись под поленницу, он просигналил на склон прекратить огонь, и в это время там, где он стоял десять секунд назад, грохнуло подряд два взрыва. Затем последовал сигнал отказа, и целая очередь разрывов прошлась там, где засели минатанцы, ломая и круша все на своем пути. После этого смерча оттуда раздались лишь скупые выстрелы да истошные крики раненых. Партизаны обошли оставшиеся очаги сопротивления с боков и расстреляли. Через пару минут все закончилось.
- Ритемус! – звал его Северан, но он не отзывался, подбирая слова, которые он скажет, встретившись лицом к лицу с командиром минометных расчетов. С перекошенным гневом лицом он отдал приказ обыскать конвой в надежде, что что-нибудь ценное там осталось после огненной бури, привести пленных, буде такие имеются, и добить раненых минатанцев, а сам пошел на холм.
- Ты цел? – вновь донесся возглас. – Прямо около тебя били!
- Не около меня, а по мне! – едва не заорал Ритемус, - я трижды подавал сигнал отмены, а они били в то место, откуда я светил!
- Миномет - капризная вещь, - сказал Северан. – Они, конечно, оплошали, но убивать тебя, по-моему, незачем.
- Убивать, может, и не зачем, а припугнуть надо. Сколько убитых?
- Около десяти. Семерых нашли, еще нескольких пытаются найти под завалами.
Десять погибших… Почти одна десятая от всей "армии". Кого же винить в этом – сына Вальяаса, который передал неточную информацию, минометы или неопытность? Впрочем, для многих это был первый серьезный бой – нападения на конвой не в счет, и, разумеется, натренированные и закаленные в боях солдаты куда лучше простых охотников с Севера, жизни которых редко когда грозила опасность, и которые едва ли держали что-то серьезнее охотничьего ружья. Первый подобный урок не мог пройти гладко, и отныне все - сам Ритемус, его солдаты и Иттерим - сделают вывод, способны ли они напасть на форт или нет. Но если выяснится, хотя бы один его человек погиб от разрыва мины, он спустит шкуру и с минометчика, и самого Иттерима!
Минометчики еще ожидали приказа, рассевшись вокруг своих орудий и весело переговариваясь о светлом будущем, и Ритемус, пораженный отсутствием всякого уважения, схватил одного бойца за шиворот и прорычал:
- Встать!
Пограничники вскочили, и вместо положенной бесстрастной маски они надели гневные лица и прожигали лейтенанта взглядами.
- Какого черта? – спросил он. – Я ведь отдал приказ: отставить огонь! Почему вы не исполнили?
- Если бы мы прекратили огонь, вы бы перед нами не стояли, - нагло ответил хам с погонами майор-капрала.
- Если бы вы прекратили огонь, я бы не бегал от ваших снарядов по всей деревне, - прошипел Ритемус. – Какого черта вы стреляли по мне, или вы вдруг ослепли?
- Наверное, у минометов сбился прицел. Мы не могли быстро настроить его – пришлось бы повременить с огнем, - тем же самым тоном сказал младший офицер и подошел вплотную к Ритемусу, обдавая его струями горячего пара.
- Ты как обращаешься со старшими по званию, солдат? – вскипел Ритемус. – Думаешь, Иттерим защитит? Черта с два, он сейчас сидит в своем уютном подвале и носа не кажет, пока я тут пропитываюсь порохом!
Тот промолчал, но наверх взобрался тот разведчик, что доложил о конвое.
- Господин Ритемус, мы нашли всех погибших. Несколько были под завалами, как раз там, около вашего наблюдательного поста… - и осекся, и глазами, расширившимися до предела, окинул солдат Иттерима.
- Собаки! - заорал тот и в тот же момент отвесил капралу прямой удар сверху вниз по носу и тот отлетел в снег. – Вы еще скажите, что несколько человек стоят остальных убитых вами врагов! – и налетел на него, продолжая молотить кулаками по его лицу и груди; на спине и затылке его вдруг разожглись сразу два болевых пятна; чьи-то руки пытались оторвать его от распластанного по снегу минометчика и, не глядя, он ударил в челюсть одного из напавших, и чьи-то руки, теперь осторожно и крепко взяли его за предплечья и оттащили в гущу прибежавших солдат.
- Оставь его, Ритемус, они того не стоят! – громко сказал Северан, но слова доходили слишком медленно. Тщетно пытаясь вырваться из нескольких пар рук, он вперил взгляд в стоящих напротив пограничников, тоже пылающих гневом и тоже скованных товарищами. Наконец гнев отпустил его, он сплюнул в снег в сторону своих оппонентов, и пошел вниз.
- Там есть на что посмотреть, - многообещающе мрачно сказал Северан. – Только теперь они здесь не при чем.
- Нет, сначала я хочу посмотреть на погибших.
Так и оказалось – двое погибли там, откуда Ритемус успел убежать. В нескольких метрах от воронки, разнесшей пристройку, лежали два тела, посеченных выше живота вместе с шинелью поражающими элементами. Он даже сначала не узнал их – лица едва были узнаваемы, и он почему-то упрямо твердил себе, что они были позади него и никак не могли погибнуть.
- Сволочи… Интуиция меня не подвела.
- Кажется, понятно, почему о конвое Вальяас ничего не знал. Пойдем, сам увидишь.
В середине колонны в нескольких грузовиках остались люди – за приплющенной кабиной обвалился в кузов порванный брезент, с бортов из-под него торчали посеченные конечности. Северан приказал сторожившему здесь бойцу поднять покрывало, и Ритемус увидел с десяток мертвых. На них не было военной формы, не было оружия в руках, туго связанных бечевкой; на скованных страхом лицах блестели кровавые подтеки от ударов. Многих убили осколки, некоторые лежали в неестественном положении с перерезанными горлами. Под машиной лежал их убийца с ножом в руке, с пробитой насквозь головой.
- Конечно, Вальяасу неоткуда было знать, что поедет конвой с захваченными местными жителями – мы ведь один такой отбили, и урок минатанцы усвоили. Только интересно мне – куда они ехали, к форту или же вглубь леса?
- Сдается мне, что в лес – расстреливать. Тогда долго их и нас не хватятся.
- Я тоже так думаю. Все равно расслабляться не стоит – будем готовиться к новой встрече.
- Мы остаемся? – едва скрывая тревогу, спросил Северан.
- Да. Караван не узнает о случившемся, пока не подойдет вплотную. На дороге нужно поставить мины – они обязательно отправят машину назад, чтобы прислали подмогу. У нас, думаю, есть столько-то времени, чтобы подготовиться. А даже если попадемся – здесь час на машине до ближайшего поста два-три - до форта. Мы успеем уйти.
Это была не вспышка безрассудства и неуместного стремления закончить начатое – в лагере было много запасов продовольствия, однако зима кончалась, а это значило, что боевые действия активизируются еще сильнее. Нападения станут во много раз труднее – техника не будет вязнуть в снегу, а рисковать своими людьми в преддверии совместного нападения на форт было нельзя. Еще одна такая атака, и о штурме можно будет забыть, потому что командовать будет некем и погибать, и сдерживать контратаки минатанцев - тоже некому. И нужно было на время уйти в тишь, чтобы минатанцы немного расслабились. Только как сделать, чтобы они действительно поверили, что повстанцев больше нет?
- Тумасшат! – крикнул он, - пусть твои люди вытащат убитых гражданских! Развяжите им руки, разложите по деревне и вложите по винтовке и по обойме, словно они вели бой! Остальные – на позиции! Будем ждать конвой! Пленных не брать!
- Мы не можем их здесь оставить! – возмущенно крикнул Булевис. – Они ведь наши земляки! Черта с два я их тут гнить оставлю!
- Поверь, если они останутся здесь, они неоценимо помогут нам. Мне тоже не хочется, чтобы их тела попали в руки врага, но так надо. После боя я все расскажу. Не держи на меня зла, - он легко подтолкнул его в плечо, и с миной недоверия, боец убежал вперед. На перекрестке уже закладывали заряды и отводили провода.
- Совсем ополоумели? – раздался сзади голос монархиста с разбитым носом. - У нас патронов и снарядов не хватит на ваши авантюры!
- А минометы и не требуются. Пусть снайперы засядут слева от дороги и начнут огонь после взрыва. Кто-нибудь из ваших умеет водить грузовики?
- Так точно, - неуверенно протянул роялистский офицер, не понимая, к чему клонит этот повстанец. – Вы собрались угонять их?
- Нам они незачем в лесу. Наоборот, надо их уничтожить. Когда мы расстреляем конвой, нужно будет перегнать к этой колонне, и затем мы все подожжем. В качестве жеста примирения предлагаю забрать все, что вам понадобится, но, конечно, не больше того, что можете унести, - и протянул ему руку. Офицер пожал ее уже с растерянно-виноватой миной на лице.
- Вот и отлично. Даю на все ровно пять минут, не больше.
- Господин лейтенант! – подбежал Булевис. - Все отряды на своих позициях!
- Хорошо. Что Аумат с пленными?
- Не могу знать, я не видел их с начала боя.
- Ладно, Свободен.
Караван не заставил себя долго ждать. Машин тоже было не меньше десятка, однако невооруженным глазом было заметно, что гружены они чем-то объемным и тяжелым. Как и предполагал Ритемус, головная машина поднялась по поднимающейся аппарели дорожного полотна, и только выехав на перекресток, ее водитель смог оценить размер трагедии. Он провел машину чуть вперед, выскочил из кабины и закричал остальным, и в этот момент его ноги подкосились, и он рухнул на плотный снежный барьер, тянущийся вдоль обочины. В тот же момент под восьмой машиной рванула бомба, вслед за ней гулко звякнули и запрыгали по металлическому капоту стекла кабины девятого, замыкающего грузовика. Теперь они были в ловушке – в замыкающей машине тоже убит водитель, вторая, остановившаяся аккурат на перекрестке, перекрыла проезд, остальные сталкивались в попытках избежать смерти с собой или с многомесячным снежным настом, в котором колеса вязли, как в патоке, выпрыгивающие из кузовов люди падали наземь под колеса позади идущих деревянно-стальных тяжеловесов. От взрыва до последнего отзвучавшего выстрела прошло едва ли двадцать секунд. С обочин вставали партизаны, а грузовики стояли, тихие и омертвевшие.
Продовольствием было нагружено только две машины, и ящики и мешки во мгновение ока оказались переброшенными в подвезенные сани. После разгрузки пограничники заняли место мертвецов за рулем и пристроили во второй ряд возле первого погибшего конвоя.
- Молодцы, все молодцы! – бодрил каждого Ритемус. – Потерь нет?
- Ни единого! Похоже, они даже не поняли, что произошло! – с гордостью прокричал Булевис, водружая на спину упавший с саней мешок.
У грузовиков пробили топливные баки и дали топливу растечься по земле, а Тумасшат тем временем бережно укладывал трупы, маскируя синяки и перерезанные горла, не решаясь расковырять кожу и мышцы так, чтобы это выглядело как попадание пули, но и этого было достаточно – вряд ли минатанцы будут раздевать догола трупы, чтобы убедиться в причинах их смерти. Убитые партизаны лежали на краю деревни в ряд, и никто не смел к ним притрагиваться до распоряжения командира – все сомневались, нужно ли их оставлять здесь или же их заберут с собой, этих людей, которые уже много времени были рядом с ними и стали почти родными.
- Своих мертвых мы заберем, так и быть, - сказал после новых возражений Ритемус, и скоро пришлось этот приказ отменить – еще минуту назад его молодцы прямо-таки излучали силу, стойкость и крепость духа, а теперь они еле волочили ноги, согнувшись в три погибели и тяжело дыша, как заядлые курильщики после пробежки. Мертвых несли вдвоем, затем, забравшись на склон, переложили на сани, и те, до боли в душе смотрящих неестественно изгибаясь, скатывались, не привязанные, вниз, расставив руки и ноги в разные стороны, словно тряпичные куклы, и вспахивали летящий белыми искрами снег, а за ними бежали живые, тоже скатывали и волокли их наверх, с трудом двигая тяжелеющие ватные ноги.
Ритемус выхватил тело и приказал остальным, несущим мертвых, следовать за ним. Внизу остались несколько человек, готовящих вражескую технику и останки солдат к грандиозному сожжению. Ритемус зашел в тот дом, у крыльца которого лежала мертвая минатанская охрана, положил тело и приказал поджигателям уничтожить и его.
- Теперь они никому не достанутся, - сказал он проходящим мимо него бойцам. После их ухода в дальнем конце деревне заполыхал небольшой огонек. Сначала он маленьким сине-солнечным шариком приплясывал на месте, затем, словно щупая почву, подвинулся чуть вперед, потрогал землю быстрее и смелее, и наконец, совсем резво побежал по главной улице, вырастая на ходу; он остановился перед кучей будущего металлолома, вырастил щупальца и обвил ими колонну вокруг, заполз под нее, и, почуяв запах еды, выплеснул всю энергию и с оглушительным грохотом взмыл слепящим глаз исполинским золотым шаром над землей, превратился в аспидно-рыжую поганку с уносящейся в небо плодоножкой, рухнул на грузовики и принялся плясать, пожирая сталь, дерево, резину и плоть. Вознесшиеся в черный бархат ночи пылающие метеориты из брезента опускались на дома и в своем безграничном голоде принялись грызть крыши, вскоре затухая.
За спиной раздался всхлип одного из стариков, разломав тишину, и Ритемус приказал двигаться в обратный путь, поделившись перед расставанием с монархистами ящиком со сгущенным молоком. Ликование при встрече угасло, не начавшись – обратный путь отнял и без того малые крохи тех сил, что оставались у людей после боя, и некоторые едва ли не падали в руки встречающих. Нескольких легкораненых быстро отвели в свободную палатку, пленных, связанных ремнями по рукам и ногам, кинули под ель, накидав туда ее колючие ветви, и они лежали там, и их лежанку оцепили со всех сторон, словно зверей в зоопарке, десятки людей, и говорили о них вполголоса, словно пытались спугнуть, и осторожно на них показывали пальцами, словно те могли укусить, хотя и были полностью обездвижены. Они пытались что-то говорить, испуганные и замерзшие, сначала тихо, затем громче, о чем-то умоляя, и вскоре на их просьбы последовал ответ в виде ударов прикладов по скрюченным спинам.
Кто-то поднял вой, заметив отсутствие восьмерых бойцов – пришедшие с поля боя молчали о них, и только теперь объяснили, что произошло.
- Лучше бы вы взяли их тела, а этих зверей сожгли там! – пронесся многоголосый разъяренный крик, и в минатанцев полетели снежки и сосульки; пленных пытались лягнуть, плюнуть в них или хотя бы достать носком сапога, вкладывая в это прикосновение все свое презрение, но несколько солдат легко сдерживали это порыв; зато самим минатанцам было до смерти страшно – один из них, скрючившись почти что колесом и содрогаясь от ударов в спину, уткнулся головой в снег и что-то неслышно кричал.
- Хватит! – ворвался в толпу Ритемус, и все замерли. – Оставьте их! Разойдитесь по палаткам! Они этого не достойны! Они и так получили свою долю унижения, - спокойно произнес он последнюю фразу, разглядывая трех всхлипывающих от боли и холода пленных, те же вперили в него полные надежды взгляды, будто увидевши сошедшего наземь самого бога. – Этих троих ко мне в палатку, дать по шинели. Что касается павших в бою… - он рассказал о своем замысле, и недоумение постепенно рассеялось на лицах слушателей, хоть это и не утешило тех, которые потеряли своих близких – из десяти семьи здесь оставили только трое, поэтому вселенского вой и посыпание голов пеплом длилось недолго.
Ритемус не спешил заходить в палатку – все разошлись по палаткам и расселись у костров, а он остался на краю лагеря, терзаемый виной за этих десять погибших. Это был не тот бой, в котором можно было потерять столько людей. Все этот чертов Иттерим – пусть убили бы его, но не этих людей! Разве сложно было снайперу выбрать одиночную цель и устранить ее? А ведь он даже не рассказал, отчего погибли несколько из них! И из-за чего Ритемус не смог спасти их! Да, им стоит узнать, что произошло – если держать все втайне, его авторитет потускнеет. Пожалуй, обсуждение этой бурной ночи стоит продолжить утром, на свежую голову…
Двоих минатанцев вывели, остался один наедине с Ауматом – в минатанской шинели для пущего эффекта – и Ритемусом. Сначала в дело вступил Аумат, который начал разговор с невинных фраз вроде вопросов о самочувствии, и постепенно перешел к предложению перейти на их сторону. Здесь минатанец забрызгал слюной и облил Аумата самыми грязными словами, высказав все, что он думает о предателе. Ритемус предложил ему свободу в обмен на информацию, но тот отказался и, привязанный к стулу, тщетно попытался достать до складного стола Ритемуса, и рухнул на пол. Весь оставшийся допрос он провел, имея за спиной двух солдат, стоявших до того снаружи. Интересовало допрашивающего немного – куда направлялся конвой, каковы обстоятельства на фронте и информация о патрулях. Как и следовало ожидать, минатанец сначала отмалчивался, но пара выбитых зубов и помятые бока быстро разговорили его, не открыв, впрочем, Ритемусу ничего нового – все это он давно знал от информаторов. Единственное, что представляло ценность, так это то, что конвой и вправду направлялся в форт, и здесь было узнано многое – во время нападений партизан защита форта была действительно усилена, как и гарнизон солдат – почти триста человек. В стенах есть небольшие бреши, которые должны были в скором времени застроить. В настоящее время форт служит перевалочной базой между Лимунаром и фронтом, и соваться сейчас совсем не опрометчиво – подкрепления придут в короткое время.
- Хорошо, с этим закончим, - сказал, наконец, Ритемус. – Этого обратно под ель, ведите второго.
Второй рассказал все то же самое, и третий не внес разнообразия в рассказ. Ритемус знал, что ничего нового ждать не придется, и все же почему-то надеялся, что кто-нибудь из них скажет, что обстановка на фронте совсем не в пользу Империи.
- Что с ними теперь делать? – спросил Тумасшат.
- Убить, - холодно, словно сама стоящая за пологом ночь, ответил Ритемус.
- А нужно ли? Они ведь простые солдаты, и…
- Я знаю. Но я ведь рассказал о своем плане. Они не запомнят дороги, но разве мы можем положиться на их честное слово, что они будут молчать? Нет, как верные солдаты своего Отечества, они доложат, что в лесах скрывается добрые две или три сотни повстанцев, которые представляют собой немалую силу и к тому же, позарились на форт. Я бы и сам рад оставить их в живых, но сейчас для нас это смерти подобно.
…Еще долго слышалось доносящееся через кляпы мычание минатанцев, разбивающее хрустальное молчание предрассветной февральской ночи, заглушенное шумом где-то далеко внизу. Скоро все кончилось, и внутрь вошел Северан, деловито вытирая уже чистый клинок.
- Мы их в низине в яме зарыли. Скоро пойдет снег, и еще месяц их никто не найдет, пока не начнется оттепель или их не найдет зверье.
- Хорошо, - кивнул Ритемус. Это не по чести - убивать безоружных и пленных. Слишком много пролилось крови за эту ночь, и он добавил в этот чан еще несколько литров ее. Ему казалось, будто под шинелью на гимнастерке расползается пятно – пятно, марающее его честь и имя, и когда Северан вышел, он невольно посмотрел на грудь, и к своему облегчению не обнаружил там ничего. Он вышел на улицу и сказал дежурящим бойцам, что завтра с ними идет к Иттериму в лагерь, и, пожелав доброй ночи, ушел спать. Сон долго не шел – в голову лезли мысли об отправленном отряде. Прошло меньше суток, а кажется, что целая вечность. Особенно заботил его Валерус – уж мальчишка из этого путешествия не вернется прежним. Он даже не удивится, если тот поседеет. Удивления будет достоин лишь тот факт, если юноша вообще выживет, остальное неважно.
А ведь странно - никто не сказал ни слова о Валерусе, никто не осудил этот шаг, никто не удивился. А ведь осуждение было бы справедливым – Ритемус поставил перед ушедшими задачу, которую едва ли сам мог бы выполнить с достоинством. Он уже почти забыл, что такое ползти десятки километров во вражеском тылу, и осознавать самое страшное – что помощь не придет и повсюду враги, а достигши линии фронта, сдерживать многократно усиливающийся страх – нужно проползти через пустынную, почти голую полосу земли и умудриться остаться в живых. Сколько раз это с ним было? Пожалуй, единожды.
Но не стоит об этом думать. Думать нужно о завтрашнем дне – даст ли легионис воспользоваться радиоприемником или нет, и от этого зависит, станет ли наступающим день самым главным в его жизни.
Осторожно ступая по пенному снегу, Энерис вел гостей через расставленные ловушки к лагерю. Неопытному глазу вряд ли могло показаться, что к тому пню привязана растяжка, а лапа ели при сильном наклоне обрушивала смертоносный град сосулек сверху, и что под ничем не выделяющимся белым бугорком находится яма, оскалившаяся челюстями из ржавых штырей, ждущих своб жертву .
Реналур был прав – деревню они увидели, только выбравшись из этого непролазного бора. На первый взгляд она казалась жутковатой – срубные стены заброшенных десятки лет назад изб покосились, крыша тоже кое-где просела; местами чернели пятна, проделанные сыростью и термитами, в забитых окнах было не видно никаких признаков жизни, однако не отставало ощущение, что из ближайшей двери вот-вот выскочит какое-нибудь лесное чудище из местных преданий и сожрет идущих людей без промедления. Все дышало мертвенной пустотой и затхлостью, и все больше становилось ясно, почему минатанцы предпочитают не посещать эти места.
Энерис громко зацокал языком, и под стеной ближайшего дома отверзлись дверцы подвала, заставив гостей вздрогнуть. Из угольной черноты провала показалась половина человеческого тела с винтовкой на изготовку, и увидев идущих, помахал рукой и исчез с глаз. Вдруг сверху послышался легкий свист – с платформы на сосне выглядывала голова с кровоподтеками на лице – это был тот самый офицер, которому Ритемус расквасил нос. Подумав, что на его месте он бы сбросил на голову обидчику что-нибудь тяжелое, он опустил голову и поспешным шагом покинул предполагаемую зону поражения. Уже при ближайшем рассмотрении оказалось, что поселение совсем не пусто – в домах звучали голоса, а из-под земли через спрятавшиеся под всякой рухлядью, словно грибы под листвой, трубы курился легкий дымок, тут же развеивающийся в воздухе. Энерис остановился около дома; с тяжелым скрипом, царапая доску, открылась дверь, из которой шагнул солдат, и, осмотрев пристальным немигающим взглядом прибывших и не сказав ни слова, шагнул обратно и захлопнул дверь. Все его движения были настолько отточенными и вместе с тем размеренными, что невольно казалось, что перед ними стоял механизм в людской оболочке, но никак не человек. Ритемус связал это с тем, что отвык от такого зрелища – в своем отряде он никогда не практиковал муштру для церемониальных действий, и наверняка даже пограничники разучились ходить строем – хотя какой от него толк сейчас?
- Подождите, он известит легиониса о вашем прибытии, - пояснил Энерис, и Ритемус в ответ молча кивнул, словно здесь это было своего рода правило этикета.
Дверь снова раскрылась, и боец низким тоном сказал, что легионис ждет внизу. Они прошли сначала через сырую и грязную комнату, захламленную истлевающим мусором и оказались в прибранном помещении, где у стены на массивном пыльном верстаке громоздилась радиостанция, у которой сидели двое радистов. Они увлеченно крутили рукоятки поиска частот, пока один из них краем глаза не заметил вошедших. Радист из отряда Ритемуса отдал честь своему командиру, и тот спросил, каких успехов они достигли.
- Есть результаты, господин лейтенант. Недавно перехватили разговор минатанцев в открытом эфире, сейчас занимаемся расшифровкой, - кивнул он на листы бумаги, беспорядочно разложенные на верстаке.
- Где пастор?
- Он внизу, исповедует легиониса.
Ритемус едва удержался от комментария, что легионису давно пора покаяться, и вообще, уйти в монастырь от греха подальше.
- Когда мы закончим визит, подойдешь ко мне.
Люк в полу был отворен настежь, и они проследовали вниз по лестнице, в узкий и низкий коридор, где висел одинокий фонарь, и окунулись в море из многодневного запаха пота, жареного мяса и тонкого аромата тления воска свеч. Здесь было намного теплее, чем наверху, и гимнастерка спустя секунды промокла от пота, но на самом деле температура превышала здесь уличную градусов на десять. Почти сразу они оказались в небольшом подвале, где все стены были заставлены трофейными ящиками; на них сидели и полулежали солдаты, кто в шинелях, кто остался в исподнем, одурманенные теплом, исходящим от камина в стене. Огонь неистово плясал внутри ярко-желтым пламенем, обгладывал своими языками безвкусную кладку и падал обратно. Внутрь не попадало ни былинки дыма – весь он уходил в вентиляцию, и это было действительно странно видеть, ведь наверху копоть и сажа едва угадывались. Несмотря на обилие людей и замкнутость пространства, теснота вовсе не ощущалась, и визитеры свободно проходили от помещения к помещению. В одном готовили еду, в другом снова отдыхали, в третьем чистили оружие, и наконец, в очередном подвале оказались легионис и пастор, сидевшие на стульях по обе стороны от ящика, на котором на красном сукне были разложены распятие, чаша с освященной водой и священное писание. Разговаривали они еле слышно, полностью поглощенные разговором, и Ритемус знаком приказал остановиться, не желая мешать священнодействию – к этому он относился скептически, но портить отношения ни с пастором, ни с легионисом не желал он еще больше.
- Ритемус, Энерис, проходите! – прозвучал вдруг голос им в спину, когда они развернулись, чтобы переждать в другой комнате. – Мы уже закончили!
- Разрешите идти? – спросил пастор. Он уже упаковывал вещи в вещмешок, и Ритемус сел на его место, приглашенный жестом Иттерима. Пастор, пользуясь тем, что легионис отвлекся на Энериса, докладывающего о прибытии, как бы невзначай задержал взгляд, посмотрев прямо в глаза Ритемусу. Тот незаметно склонил голову в кивке, и пастор покинул комнату. Это значило, что ему есть о чем сказать, и Ритемус невольно заерзал на стуле, предполагая, что же он мог узнать.
- Можете идти. Ритемус, ваши люди могут остаться здесь?
- Переждите в другой комнате, это не займет много времени, - приказал лейтенант.
- Я глубоко опечален известием о гибели ваших людей, - сказал легионис, когда все вышли. – И наказал того офицера. Теперь у него почти голодный режим, и он несет вахту вдвое дольше обычного, и куда больше страдает от того холода, который опускается ночью. Я был бы рад назначить более строгое наказание, быть может, даже расстрелять, но у нас каждый человек на счету, чтобы я мог так ими разбрасываться. Я не совсем понимаю, как вообще такое могло произойти, ведь ни он, ни его подразделение никогда не давало осечек. Разумеется, такая ошибка могла…
- Ошибка?! – зашипел Ритемус, под конец едва не сорвавшись на крик. – Они выстрелили трижды по мне! Трижды! И всякий раз попадали в то место, где я был до этого несколько секунд назад! Я выжил, но заплатил за это жизнями двух своих людей! Слишком весомое основание для того чтобы считать это простой ошибкой!
- Из отчета следует, что минатанцы подобрались очень близко к вашим позициям, и этот офицер был вынужден отдать этот приказ, чтобы спасти остальных людей, - спокойно ответил легионис.
- Минатанцы были в тридцати метрах от меня и в двух сотнях метров от позиций. Пусть я провалюсь под землю, если я разучился считать! И этому офицеру было куда виднее сверху, какова обстановка на самом деле! Теперь же семьи проклинают не только того офицера – они проклинают, и меня, и вас! Меня за то, что я связался с вами, а вас за то, что вы отпустили воевать столь… - на секунду он замолчал, подыскивая приемлемый эвфемизм, – …неопытных солдат.
- Это больше не повторится, - выдохнул Иттерим. Намек подействовал – реабилитироваться без мнения людей Ритемуса получится не очень действенно.
- Я надеюсь, - зло ответил лейтенант. – Я хотел бы ознакомиться с данными радиоперехватов.
- Разумеется, - легионис открыл чемодан, лежавший под стулом, и передал несколько бумажных листов. – Данных не слишком много, но достаточно, чтобы сделать выводы.
Передачи состояли в основном из приказов выдвинуться на новые позиции – под некоторыми из них стояли пометы "открытые", то есть передавались они без шифровки, чтобы запутать врага и заставить его укрепить позиции, которые останутся нетронутыми, однако не это было главным – главное было то, что они означали уже начавшееся наступление. Открытым текстом передавались и призывы к минатанцам прекратить сопротивление и сдаться, так как некоторые из войсковых групп якобы были окружены, а в лесах широко действовали многочисленные партизанские и диверсионные группы.
- Картина в общем-то ясна, - комментировал легионис, - Нужно молиться, чтобы это наступление имело успехи до весны, в противном случае вряд ли вашим частям удастся развить высокую скорость наступления – все дороги размоет распутица, а медлить до конца весны – я полагаю, слишком большая роскошь для вашего командования.
- Несмотря на огромное количество дезинформации, здесь есть кое-где настоящие приказы. Сомневаюсь, что столь важную информацию повстанцы будут передавать посредством радио.
- Я тоже обратил на это внимание, однако мы имеем то, что имеем, - пожал плечами легионис, - и скрывать не собираемся. Я полагаю, вы хотите спросить, откуда у нас ключи дешифровки, и я вам отвечу: нам их дали перед самой войной. Желание сплотиться перед врагом все-таки пересилило их жажду расправы с нами, - добавил он мгновение спустя с ухмылкой.
За стеной послышалось шебуршание, словно несколько крыс, испугавшись, ринулись по углам. В комнату ворвался солдат и доложил об артобстреле где-то на северо-востоке. Иттерим сказал:
- Ну вот, началось. Интересно было бы узнать, какой вклад внесли в это наши с вами люди. Хотя, - посмотрел он на часы, - Это чудо, если они уже добрались до позиций.
Ритемус с сожалением подумал, что это почти невозможно, и все же где-то внутри теплилась надежда, что этому артобстрелу помогли партизаны, и что последующая атака, где бы она ни была, увенчается успехом!
- У нас нет до сих пор известных сроков, однако мы можем задействовать местных жителей.
- Отлично. В таком случае возлагаю эту задачу на вас, а мы в это время организуем доставку в ваш лагерь оружия и боеприпасов. У нас есть некоторое количество динамита, а также кирасы для саперов. И, дабы не терять время, мы можем прямо сейчас начать готовить план действий по захвату лагеря…
- Очень, очень скрытные люди, - сказал наконец пастор, когда сопровождающие их люди Иттерима довели до границы их территории и ушли назад. – Они не хотят говорить ни о легионисе, ни о их ближайших планах, ни о будущем. Я пытался разговорить их с помощью невинных вопросов, но они сразу переводили разговор на другую тему. Признаюсь, ранее я считал ваши слова о них паранойей, но теперь мне самому кажется, что, видит Господь, не все так просто.Однажды я осмелел и спросил, как они поступят, если вы вдруг окажетесь командиром повстанческого отряда, и мне ответили, что тогда вы будете точно уничтожены. Они с огромной ненавистью говорят о повстанцах, и верят, что сюда придут королевские войска и освободят север от интервентов, а легионис и не думает разубеждать их в этом. Хотя я не раз слышал, как радисты в моем присутствии говорили только о наступлении повстанцев и ни слова – о монархистах.
- Говорите так, словно вы сам – прожженный революционер, - сказал Ритемус, услышав слово, которое употребляли только противники короля.
- Нет, но пребывание в ваших рядах и отсутствие рядом стен дома господня делают свое дело, как и безумная ненависть, охватившая оба лагеря.
- Недолго осталось, пастор. Мы знаем, что война понемногу близится к своему завершению, и вы скоро сможете вернуться в свою обитель…
- … Если ее не сожгли дотла минатанцы в мое отсутствие, - вздохнул пастор. – И последнее: если вы захватите форт, они не отдадут его повстанцам просто так.
- Это я знаю, - ответил Ритемус, - Поэтому вы не должны идти в форт после его захвата. Самое позднее через день мы перестреляем друг друга, и на этом наша эпопея будет закончена. Если я не вернусь, вы поведете этих людей через фронт, потому что вам не останется ничего другого, ибо даже для продолжения борьбы у вас не будет ни людей, ни сил. Легионис снова пытался склонить меня на свою сторону, как всегда, неумело, и если это побоище окончится не в нашу пользу, то у вас будет больше шансов противостоять ему.
- Зачем забирать с собой всех командиров отрядов? Оставьте хотя бы Тумасшата.
- Попробуйте поговорить с ним, мы ведь с ним с первых дней создания нашего отряда воюем, и он не останется в лагере. Фалькенарцев я тоже не смогу оставить – им подчиняются лишь постольку, поскольку они подчиняются мне. А вы должны вести свою паству к свету - так ведите их к свету и не бойтесь никого.
- Я не боюсь главенства. Многие повстанцы не слишком любят духовенство, и второй раз Господь может не уберечь меня от происков дьявола. Я не боялся смерти от язычников-минатанцев, однако не буду столь равнодушен к своей жизни, если ее отнимут люди моей веры.
- Уповайте на то, что Господь услышит голоса спасенных вами и убережет от недостойной смерти.
- Как говорится издревле: "Надейся на Бога, но и сам не совершай оплошностей". Это правило относится и к нам, священнослужителям, не только к простым мирянам, пусть им кажется, что это далеко не так. Хотите узнать, в чем исповедовался мне Иттерим?
- Я не стал бы выдавать подобных секретов, и не питаю никаких надежд на этот счет.
- И правильно делаете. Если послушать его, так он почти святой, если не считать одну супружескую измену и неуплату долга еще в юношестве. Нет, еще обречение на гибель гражданских во время войны.
- Да, он мне об этом рассказывал, - сказал Ритемус. – Пожалуй, это единственное, что заставляет его совесть подавать признаки жизни.
Повисла тишина, нарушаемая лишь шагами ступающих. Холод переносился достаточно легко, о низких температурах напоминали лишь слизистая носа, превращающаяся в ледяной тоннель да до боли резкий хруст снега, застывшей пенной волной расплывшегося по всем холмам и пригоркам до самого горизонта, у которого он встречался с угольным полотном, словно продырявленного иглою, которую держит трясущаяся от болезни рука. Далеко, очень далеко слышался волчий вой, выводивший примитивную растянутую мелодию, и под конец такта вступал едва уловимый гул выстрелов.
- Как думаете, отряд все-таки добрался… господин лейтенант? – спросил пастор.
- Все может быть. Очень хочу верить, как верю в то, что все это, - обвел он рукой пространство вокруг себя, - когда-нибудь кончится, - Но ставлю на их место себя и понимаю, что шансы даже просто добраться до линии фронта незамеченными стремятся к нулю…
Произнеся эту набившую оскомину фразу, повторенную вслух и про себя десятки раз, он краем глаза уловил движение сбоку. Он повалил пастора, открывшего рот для нравоучений, наземь и вгляделся во тьму. Это была группа людей, шедшая, сгрудившись в один живой комок, и явно растерянная – оттуда часто долетали непонятные выкрики и столь же часто группа меняла направление, и шла сначала то в сторону, откуда они пришли, то левее, то правее, а то и вовсе останавливаясь на месте. Ритемус мог бы поклясться чем угодно, что это не военные ни одной из противоборствующих сторон, - столько шума могли позволить себе лишь заблудившиеся путники.
Он встал в полный рост и пошел к этому мельтешащему пятну, что увеличивалось в размере, и, увидев приближающиеся из леса тени, испустило короткий вскрик ужаса и застыло.
- Кто такие? – спросил он, и эти слова эхом повисли в воздухе без ответа. Затем кто-то выдавил женским голосом:
- Партизаны? Вы партизаны? – спросила женщина, и хотя Ритемус даже не раскрыл рта, она бросилась ему в колени:
- Пожалуйста, подскажите нам, где найти господина Ритемуса? Мы с самых северных границ идем, у нас нет ни воды, ни питья. Все драгоценности забрали у нас минатанцы, а теперь мы потерялись…
- Зачем вам Ритемус? – спросил он хмуро, будто не слышал длинного перечня всхлипов и бед.
- Нам один добрый человек подсказал, что господин Ритемус собирает людей, чтобы бороться против минатанцев. Если нас накормят там, мы согласны делать все, что потребуется.
- Что за человек?
- Не знаю, - не переставала она утирать слезы о полу его шинели, - Мы шли уже вторую неделю, когда нам по дороге попался такой же оборванец, как и мы, только шел он на север, и сказал, что мы должны идти к господину Ритемусу, который собирает армию против интервентов, и принимает абсолютно всех, кто готов бороться против врага. Еще он сказал, что там нам точно дадут все необходимое, чтобы выжить.
- Он не назвался?
- Нет, - помотала она головой. - Только указал, в каком направлении нужно идти. Мы шли очень долго, все, кого вы видите, - это только половина, остальных убили минатанцы или голод, - она всхлипнула, приготовившись сказать что-то еще, но Ритемус остановил ее, приказав молча двинуться за ним.
Эта встреча была очень некстати, и все же оставить эту компанию здесь он не мог – почти все здесь были мужчинами. Правда, можно ли их вообще назвать мужчинами, если за них говорила женщина? Или даже руководила?
От такой мысли его невольно передернуло, и он решил взглянуть на их лица. Да, они действительно долго не ели – такие натянутые на кости черты лица ни с чем не перепутаешь. На ногах они стояли нетвердо и все норовили споткнуться – и тогда упавшего поднимали всем скопом с трудом, потому сами едва не проваливались под перину снега, и все равно шли, окрыленные подаренной надеждой. "Сколько раз это слово было уже повторено только за этот день?" - подумал Ритемус. – Только лишь слово, а сколько силы имеет…"
Вернулись они на два часа позже запланированного, сами выбившиеся из сил, как загнанные волы. Не доходя до лагеря, его встретил Северан на лыжах и в полном зимнем обмундировании, арлакерийском и вражеском одновременно. Он едва не врезался в своего командира, тяжело пыхая, что-то принялся бормотать, и заметив, что помимо охраны за Ритемусом идут еще люди, он оборвал свой несвязный рассказ на полуслове, будто ему заткнули глотку кляпом, вытаращил глаза и едва не вскрикнул, истерическим шепотом сказал:
- Еще и эти? Этих-то ты зачем привел? – и что-то вновь забормотал, закатив глаза.
- Что случилось, Северан? – затряс его за куртку Ритемус, переводя ошалевший от непонимания взгляд то на фалькенарца, то на заблудших.
- Насколько я себя помню, я никогда не терял дар речи, но сейчас… Пошли, сам все увидишь.
Чем ближе они подходили к лагерю, тем сильнее раздавался шум, и это не был привычный приглушенный гомон, какой царил здесь всегда, это был шум переполоха, словно все курицы в курятнике испугались внезапного удара грома – стена беспорядочных взволнованных криков, молений и стонов, в которые тонкими нитями вплелись крики и вой боли. Они взошли наверх, и Северан показал вперед. Весь круг, очерченный палатками, был заполнен толпой, как если бы все высыпали на улицы из палаток. "Быть может, кого-нибудь убили?" - подумал он, не став задавать вопросов Северану. Никаких новых подозрений у него не возникло, но вдруг перед ним промелькнуло одно незнакомое лицо, за ним второе, затем еще несколько. Он не был лично знаком с каждым из двух сотен вставших на путь партизанской борьбы, но все полсотни боеспособных мужчин он знал по именам, и только что виденные лица он видел впервые. Вдруг пола одной из палаток поднялась, оттуда испуганно выглянула голова и быстро убралась обратно.
- Северан, что происходит? – спросил зло Ритемус, сжал зубы от гнева и прищурил глаза. Фалькенарец только открыл рот, как из толпы раздался крик боли, затем чей-то прорезавший слух циркулярной пилой голос: "Разойдитесь!". Толпа отхлынула, и на освободившемся пятачке обнаружился почти десяток фигур, лежащих то ли на широких досках, то ли на носилках.
- Дай расскажу, - схватил его за рукав Северан. – Почти в то же время, когда вы ушли за пастором, отряд Вомеша нашел группу людей, которые двигались недалеко от лагеря. Они искали тебя…
- …Потому что я собираю людей для борьбы с минатанцами и приглашаю всех, кто готов бороться, - нарочито чуть гнусаво закончил Ритемус, - Так?
- Точь-в-точь, - закивал Северан, - Неужели эти тоже шли к тебе?
- Да. Я не сказал им, что Ритемус – это я, и все же час от часу не легче. У нас давно столько людей не приходило сразу. Они не сказали, кто их привел?
- Нет. Сказали, что встретили человека, он показал он дорогу и рассказал, где найти нас. Имени его не знают, общих черт тоже. Черт его знает, может, это минатанцы устроили акцию и таким образом внедрили своих шпионов?
- Если бы минатанцы узнали, где мы находимся, они бы тут же прихлопнули нас. Хотя, они могли благоразумно решить, что развалить изнутри нас разногласием легче, чем грубой силой извне. И ты так не потрудился объяснить, что это за раненые.
- Их принесли после полуночи, во время артобстрела. Били недалеко отсюда, по деревне, занятой минатанцами, и наши непрошенные гости по несчастливому случаю оказались поблизости. Двое уже погибли от потери крови, их пришлось закопать. Осталось еще несколько тяжелораненых, и я предлагаю их… - он сделал жест, со стороны похожий на взмах отчаяния, и при этом он чиркнул ногтем по шее.
- Надеюсь, сами кончатся, - выдохнул Ритемус еле слышно, - Не хочу снова марать руки ненужными смертями. А пока пойду пообщаюсь с ними.
Он прошел мимо первой палатки, и позади и сбоку зашелестели голоса: "Ритемус… Ритемус пришел!". Они шумели все громче и громче, отвлекали его, а он шел вперед, не сводя глаз с толпы пришедших оборванцев. Они выглядели точно так же, как и те, которых привел он сам: они не отличались ни лицами – заросшими и избитыми, ни одеждой, часто состоявшей из обрывков теплой одежды, клочьями неприглядно свисавших отовсюду. Услышав это имя, они прекратили шуметь и молча уставились на него, и когда он подошел к ним вплотную, окружили его кольцом, ожидая его слов.
- Ритемус – это я. Неужели вы ждете, что вы будете обогреты и накормлены?
- Да, - после краткой паузы раздался неуверенный голос рядом.
- Возможно. Но для этого вы должны хорошо трудиться, а мужчины – уметь обращаться с оружием. Тогда вы заслужите право быть одними из нас. Это будет тяжело, но не так тяжело, как нам, ведь мы не имели зачастую даже одежды; и весь этот быт, – он обвел круг рукой, - создавали с ноля. И я скажу так: вас никто сюда не звал, и не знаю, кто донес до вас такое сообщение. Я действительно приму в свои ряды людей, готовых сражаться и трудиться, но всех мы не в состоянии прокормить, - по толпе пронесся вздох недовольства, и в голову ему пришла идея, - Поэтому для тех, кто не согласен выполнять эти два условия, есть два пути: убираться восвояси или же идти к легионису Иттериму на северо-запад. У них меньше людей и больше продовольствия, но и работа тяжелее. Из-за их малочисленности они часто испытывают проблемы с налаживанием быта. Прежде всего, расскажите мне, как выглядел тот, кто донес до вас эти вести.
Поднялся невообразимый гомон, сравнимый лишь с нахождением у ведущей огонь артиллерийской батареи, и Ритемус воскликнул:
- Замолчите! – его взгляд пал на мужчину средних лет, чье заросшее паутиной бороды лицо прямо-таки излучало спокойствие, и показал на него. – Вы. Вы первый пройдете со мной в палатку и расскажете, как выглядел этот человек. В это время остальные разделятся по группам и выберут лидеров, с которыми я переговорю чуть позже.
Он подошел к раненым – одни сидели на койках, баюкая руки или ноги, другие лежали, тихонько постанывая от боли или же были без сознания – у них не было конечности или раскраснелась одежда на животе. Вокруг них бегали медсестры из санитарного отряда – несмотря на слишком громкое название для десятка женщин в трофейных шинелях и кучей медицинских препаратов и целебных снадобий в потертых сумках или котомках, они знали свое дело намного лучше остальных, руководствуясь в первую очередь знаниями народной медицины, и уже потом – перенятым опытом служивших в армии мужчин.
Он развернулся и увлек за собой первого допрашиваемого. Крестьянин спокойно перечислил все приметы лжедоносчика, не сбиваясь на отстраненные повествования, однако у Ритемуса никаких соответствий в памяти они не вызвали. Действительно - возраст около тридцати лет, среднего роста, с северным выговором, черные волосы, скулы обычного размера, нос с горбинкой, глаза коричневые, без узкого разреза, то есть с малой примесью или отсутствием минатанской крови и так далее – под такие данные можно подогнать едва ли не пятую часть его людей или миллионы мужчин всего Арлакериса.
- Можете точно передать то, что он говорил?
- Точно нет, но попытаюсь. Он возмутился нашим внешним видом, мол, вот что минатанцы с людьми делают, и спросил, хотим ли мы отомстить минатанцам за наши лишения, а мы согласились. Тогда он подошел к нам шепотом рассказал про партизан, из которых главным здесь Ритемус. Он объяснил нам дорогу, дал ориентиры, и зачем-то спросил, за кого мы? Мы сначала не поняли, сказали, как когда-то в приходской школе учили – "за Арлакерис, его святейшество монарха и родную веру". Он тоже не совсем понял нашего ответа, и сказал, что королевские войска освободят нас.
- Так и сказал? – беженец напряг лоб и ответил:
- Он сказал так: "Не бойтесь, скоро в наши северные земли придет армия Его Величества, и Он снова будет властвовать над этими землями, и скоро здесь будет покой и процветание, и никто этому не помешает – ни узкоглазые, ни чертовы мятежники". А потом наказал идти и говорить остальным, чтобы все шли на юго-восток, но не совались дальше, иначе там нас погубят, а кто – не сказал. И ушел, напевая королевский гимн. Все на этом, - пожал плечами.
- Один момент, - вспомнил он, и позвал священника, - Пастор, вы помните лица всех людей Иттерима?
- Почти всех, не могу ручаться за свою старческую память. Если Господь даст, вспомню… Не верится мне, что это Иттерим сделал.
Ритемус лишь усмехнулся, удержавшись от напоминания о паранойе, и продолжил допрос. Пастор был тоже в сомнениях, и покачал головой.
- Где, еще раз скажите, вы его видели? – беженец показал на карте, и Ритемус широко раскрыл глаза в удивлении. - Больше сотни километров от нас. Очень любопытно.
- Легионис Иттерим редко отпускает солдат далеко от своего лагеря, и они возвращаются самое большее через сутки-двое, - сказал Ритемус, - Чтобы пройти такое расстояние в одну сторону, требуется… по меньшей мере, три дня, и это если не вспоминать об интервентах.
- А правда, что на самом деле минатанцы – это союзники короля? – спросил допрашиваемый.
- Правда, и тот человек, который отправил вас сюда, совсем не хотел вам добра. А теперь идите и скажите, чтобы пришел следующий.
В допросах они провели почти весь остаток уходящего дня. Выяснилось, что не все так просто – беженцы видели разных "посыльных", те по-разному их встречали, а суть была одна и та же – их отсылали к Ритемусу и спрашивали, за короля ли они, или против. И только одна группа путников направилась сюда без каких-либо указаний, лишь по собственному желанию, чтобы спастись от врагов, едва не спаливших их деревню вместе с их жителями, если бы стены дыма не скрыли последних от узкоглазых.
- Очень интересная вырисовывается картина, - сказал Ритемус, когда последний беженец ушел к разворачивавшей палатке толпе. Им выдали с десяток штук, и поэтому внутри брезентовые шатры были наполнены как бочки с рыбой, остальные же сбивались в кучи вокруг разожженных костров, ожидая своей очереди на убежище. – Иттерим ведь не мог выслать столько людей за раз?
- Я повторяю еще раз, - вздохнул пастор, - никто не уходил более чем на двое суток – и пусть даже в подземелье их была только половина, они возвращались, - он вдруг встал, выглянул из палатки, завязал изнутри узлы на полах, чтобы ни единый лунный луч или любопытный взгляд не проник внутрь, сел обратно, и, вынув из-за пазухи лист бумаги и дорогую авторучку, принялся быстро строчить, иногда отогревая чернила дыханием.
- Поставь, пожалуйста, лампу поближе, - попросил он и продолжил. Ритемус следил за вход, положив зачем-то руку на пояс с кобурой. Перевод взгляд оттуда на пастора, он чуть вздрогнул, когда тот коснулся свернутым листком бумаги до его локтя.
"Не мог сказать тебе это по дороге. Я тоже боюсь, что они прислали информаторов. Когда я был там, к Иттериму приходили люди – королевские солдаты невысокого звания, которых я не знал. Их прихода словно бы никто не замечал, а когда они уходили в комнату, около нее становились охранники и не подпускали меня ближе, чем на десяток шагов. Слух у меня пока хороший, и я слышал, что Иттерим говорил с ними как с равными, и они вели себя как равные ему. Что именно они говорили, я понимал плохо и улавливал лишь обрывки фраз на арлакерийском, минатанском и фалькенарском. Они говорили о "соединении перед атакой", и о какой-то "акции, которая должна скоро начаться для изменения приоритетов объекта" - две фразы, которые я понял. Упоминали Лимунар и наступление повстанцев – на арлакерийском. Когда этот человек уходил, ему не отдавали честь, и снова не замечали. Делаю вывод, что легионис ведет переговоры с минатацами, либо отряд легиониса – не единственный действующий здесь.
Ритемус подтянул листок к себе и написал с краю: "Как вы услышали?". Ответом было: "Молился в соседней комнате". Ритемус изобразил аплодисменты.
"Что с нашим радистом?"
"Его нечасто допускают к радиопрослушиванию под разными предлогами, обычно слышно только повстанческие передачи либо помехи".
Ритемус кивнул, созвал свой совет -Северана, Вомеша, Аумата, Тумасшата и Равелуса, принятого командиром одного из подразделений вместо ушедшего Реналура, и поставил вокруг своей палатки охрану, чтобы она не подпускала никого, после чего показал им бумаги. Листок переходил из рук в руки, и у всех глаза лезли на лоб, немо спрашивая только одно: что делать теперь?
- Продолжим играть по правилам. Завтра я объявлю нашим "гостям", - кивнул он в центр лагеря, где расположились беженцы, - что Иттерим позволил им прийти в свой лагерь, и не будет грузить их тяжелой работой, а будет всеми силами их опекать. Посмотрим на его реакцию и сделаем выводы. Однако первый вывод пастора я подвергну некоторому сомнению, хоть и не отрину его – Иттерим тоже немало насолил имперской армии, и ему придется попотеть, чтобы внушить минатанскому командованию мысль, что с ним можно сотрудничать. И самый простой способ сделать – сдать нас.
- Оба эти варианта для нас неприемлемы, - сказал Северан. – Тут уж не надо быть ахти каким стратегом. Предлагаю прекратить всякую деятельность и начать отход через фронт. Ход рискованный, но лучше, чем быть захваченным врасплох.
- Я об этом думал, - отрезал Ритемус. - Если он связан с минатанцами, он немедленно сдаст нас, и мы поляжем все, не дойдя до нейтральной полосы, если таковая существует.
- Я согласен – минатанцы загоняют вас до смерти, - отозвался Аумат, - На всех диссидентов, прятавшихся в лесу, в последний десяток лет император устроил облавы, и таких доставали из самой глуши, а вы знаете, какие у нас огромные и густые леса – местами пуще фалькенарских. А если не связан?
- Будет то же самое, что в позапрошлом месяце. Нас будут изредка и очень больно кусать и быстро убегать.
Вомеш поднял руку и сразу опустил.
- Вомеш?
- Я… ничего. Хотел предложить напасть первыми, но забыл, что вы говорили, что там куча ловушек.
- Да. Я с Севераном мог бы провести вас мимо, но нас заметят снайперы еще на подходе. Подобное предложение мы отсекаем сразу.
- А как ты хочешь поступить? – спросил Северан, засовывая мундштук в рот, выдавая небольшую нервозность.
- Буду заниматься обычной политикой – приходить к компромиссу, который бы дал понять, что легионис – хозяин положения, хотя мы избавимся от грязной работы, которую хотят поручить нам. Но повторю снова – он не тот человек, чтобы переходить на сторону врага, несмотря на всю свою сволочность. Хотя порой мне и кажется, что союз с минатанцами он считает меньшим злом. А с нами можно расправится более легкими способами, и думается мне, что за время с установления контактов с легионисом могли уничтожить не один десяток раз.
- Он не теряет надежды привлечь тебя на свою сторону… - сказал пастор, - Все твои люди, и многие его искренне воюют против Минатан, и такой резкий разворот не прибавит ему чести и уважения.
- Или надежды воспользоваться нами?! - сказал Тумасшат, сжав кулаки в гневе, - Чтобы ослабить и нас, и их?
- Я об этом и твержу – у меня не хватит терпения, чтобы смотреть, как мои люди гибнут, а его - сидят где-нибудь в низине и обстреливают форт минометами.
Все изумленно посмотрели на него.
- И после сказанного все равно ты хочешь идти на штурм? – недоверчиво спросил Северан, пустив кольцо дыма под купол.
- Да. До взятия форта, если мы не будем делать глупостей, с нами ничего не сделают. Иттерим хочет захватить форт и не отдать его никому – ни повстанцам, ни интервентам. Наша же задача – выяснить, действительно ли демократы идут в наступление, и, если это в наших силах, обезвредить людей Иттерима и удержать форт до их подхода. Если нет - то также уничтожить.
- Обезвредить? – тихо рассмеялся Северан.
- Хотя бы легиониса. Это произведет на остальных впечатление, - он взмахнул рукой, привлекая внимание присутствующих, и быстро написал:
"Времени нет. Чьи это ни были бы козни с потоком беженцев, они рассчитаны на долгосрочную перспективу. Завтра мы отсылаем часть к Иттериму, забираем всех мужчин из пришедших, которые будут воевать, остальных выпроваживаем – я не собираюсь никого кормить просто так - запасов наших надолго не хватит. Затем я иду к Вельяасу и собираю информацию о форте. После посещаю Иттерима, выясняю результаты высылки, настаиваю на скорейшем наступлении на форт, чтобы его люди не успели подойти к форту раньше нас, и мы штурмуем укрепление и берем под свой контроль".
Он передал бумагу по кругу, после чего сжег ее в лампе.
- А если они уже здесь? – спросил Тумасшат шепотом.
- Я смог понять из разговора, что они только планируют или начинают осуществлять, - шепнул пастор, - Сотню или больше километров едва ли можно преодолеть за пару-трое суток по здешней местности.
- Если не иметь должного снаряжения, - заметил Северан.
На лице у каждого лежала печать какой-то необъятной обреченности, ибо множество догадок и домыслов, которые имели равные шансы оказаться ложью и правдой, их положение нисколько не меняли – они могли пойти разными путями, но все они в итоге вели в одну и ту же точку невозврата. Обреченность исходила и оттого, что они не могли ничего изменить. Эта мысль, пожалуй, точила, как термит, их изнутри, ведь нет более горестной мысли для мужа, чем сознавать, что ты не способен изменить настоящее. И оттого они были исполнены решимости закончить начатое с размахом, и никто из них нисколько не подавал виду, что боится смерти, и не допускал одной-единственной мысли – побега. Ритемус оставил ее пылиться где-то в закромах, ибо он не желал отступать. Все его естество было поглощено самоубийственной жаждой отмщения и желания погубить обоих своих врагов, пусть и ценой своей жизни… Вдруг он услышал детский плач снаружи, и в затылке резко похолодело.
- Стойте, - резко сказал он медленно вставшим с мест подчиненным. – Я выношу этот вопрос на всеобщее голосование. Завтра. Но сначала отсеем плевела от зерен.
Ранним утром, как и следовало из положений устного договора, люди Иттерима привезли на санях несколько ящиков - один с винтовками, два с патронами, еще один – с ружейными гранатами, которые были совершенно непрактичны и неспособны обеспечить даже мизерную огневую мощь, и своими разрывами они наносили разве что психологический урон, пугая врагов своими громкими разрывами. Ритемус не сказал ничего, но он был уязвлен – под "серьезным оружием", о котором он говорил с легионисом, он подразумевал вовсе не эти "хлопушки", как их презрительно называли, и не мирился с ролью пушечного мяса.
Из новоприбывших остались немногие, но к счастью Ритемуса, это были почти все поголовно мужчины, остальные – члены их семей. Ушли и самые слабые духом из тех, кто пришел еще тогда, на заре становления их отряда – они ушли искать лучшей доли по ту сторону фронта. Прочие ушли либо к Иттериму, либо разбрелись кто куда. В итоге численность отряда увеличилась совсем немного по сравнению с прошлой неделей, и доля мужчин заметно выросла – их было уже больше сотни, и когда он считал их про себя, с каждым числом ему становилось все легче на душе.
Тогда Ритемус велел не расходиться и встал в центре образовавшегося людского круга:
- Вот и ушли самые слабые, самые бесполезные, которые могли бы остаться членами нашей семьи. Впрочем, это не относится к тем, кто действительно страдал в эти месяцы. Однако это к лучшему – теперь у вас будет больше жилья и пищи, и самое главное – сплоченность. Теперь мы знаем, что вы – сильные духом, раз решили продолжить борьбу, и мне отрадно, что таких большинство. Во второй раз я вас созываю для решения вопроса, который не смог решить я единолично, и даже с помощью малого совета. Поэтому я обращаюсь к вам и от вашей воли, без всякого преувеличения, будет зависеть жизнь всех присутствующих.
Пока он повествовал, его, как и вчера, грызла неуверенность в правильности его решения. Люди склонны перекладывать ответственность на других, когда их много – это, в сущности, и называется коллективизмом.
- … То есть выхода у нас два: мы либо уходим через фронт, либо берем штурмом форт, - закончив, он ожидал взрыва эмоций и споров, однако его встретило лишь легкое перешептывание. Кто-то спросил разрешения выступить, и Ритемус, согласился, дав две минуты на речь. Этот, как и следовало ожидать, не желал отдавать свою землю врагам и стремился отдать свою жизнь за свободу Арлакериса. Его проводили бурными аплодисментами. Второй высказался в пользу исхода через фронт, но только лишь, чтобы сохранить жизнь своей семье. Кто-то из последующих и вовсе сказал, что прямая конфронтация ничего не даст, кроме сотни трупов, и так же проголосовал за отход.
Голосовали при помощи двух бумажных свитков – "за" и "против". Ритемус, несмотря на редкие протесты насчет дискриминации, допустил к голосованию только совершеннолетних и боеспособных мужчин, мол, "не бабам воевать", как крикнул в ответ кому-то недовольному Вомеш. Выставили два стола, у которых стояла охрана, следившая за тем, чтобы никто не отметился дважды, хотя это в голову не пришло, и каждый писал соответственно на свитках "за" или "против".
- Я думал, ты перестал играться в демократию еще в начале нашего путешествия, - неодобрительно сказал Северан.
- А я и не играюсь, - покосился на него Ритемус, - Я действительно не мог взвесить, что предпочтительнее. Да, это звучит странно, но, пожалуй, это первый раз за все это время, когда я настолько сомневаюсь.
- Значит, задумался по-настоящему, и это похвально. У нас в Фалькенар так говорят: сомнение есть признак мудрого человека, но частое сомнение или его отсутствие – глупого.
- Сомневаться мне приходилось довольно часто за последние дни, так что можешь считать меня полным глупцом, - рассеянно улыбнулся Ритемус, не отрывая взгляда от очередей.
- Но ведь и другая поговорка, гласящая о том, что умный человек равно или поздно развеет свои сомнения, а глупый так и остается с одними и теми же на всю свою жизнь, а ты их разрешил, и наши заодно развеял. А насчет этого, не буду таиться – мы только время теряем. Все уже и так известно.
- Не думаю. Сколь ни храбры они были, всему есть свой предел. Мне тоже бы не хотелось идти на убой, как скотине, с заранее известным результатом.
- Не глупи, ты и сам все знаешь.
- Все мы люди, и всем хочется жить, - пожал плечами Ритемус, - А голосование мы должны были провести – у них почти не осталось веры в управление собственной жизнью. Так что игры в демократию иногда очень полезны.
- То-то ваши республиканцы придут к власти, наиграетесь, - пробормотал Северан, - Смотрите, не захлебнитесь.
- Когда это еще будет, - вздохнул Ритемус, - Когда это революции, в том числе демократические, устраивали выборы на первый день после победы? И вообще, когда это демократические революции приносили демократию?
- Твой куратор, Люминас, был бы очень недоволен, услышь он эти слова, - сказал он вдруг, - Не для того ли он бегает за тобой с начала этой суматохи, чтобы сделать тебя своим верным слугой?
- С чего это ты о нем вспомнил? - удивился Ритемус, - А честно сказать, не знаю, - еще тогда, в Доламине, он сказал, что, возможно, мы встречались в Фалькенарскую. Это, конечно, вранье, но я действительно не понимаю, зачем я ему понадобился.
- Быть может, собирают какую-нибудь республиканскую гвардию на случай, если кому-то покажется, что новая власть не слишком хороша. Сам подумай – командовать умеешь, все физические данные есть, ничто тебя на одном месте не держит.
- Еще варианты?
- Черт его знает. А может, и вправду, напомнил ты кого-то убитого, и теперь он тебя вместо этого другого поставил. Всякое может быть. Бог только знает, что у людей в голове творится. А вот что творится в голове у революционеров, и сам черт ногу сломает, - рассмеялся Северан,и воздух пронзил громкий возглас:
- Голосование окончено! Можете расходиться. Дальнейшие распоряжения будут даны позже.
- Мне пора, - Ритемус поднялся с места и пошел в палатку, куда занесли свитки, и вместе с назначенной комиссией подсчитывал голоса. Все это заняло меньше пяти минут. На свитке "против" стояло чуть больше десятка подписей. Все решено – скоро их винтовки вновь будут рабочим инструментом своих хозяев.
Он взял оба свитка, и, держа их на вытянутых руках, вышел из палатки и показал вновь слившейся воедино толпе.
- Мы идем на штурм! Таковая ваша воля. А теперь обращусь к тем, кто высказался против – большинство выиграло, но никто не вправе помешать вам сделать последний выбор – вы можете остаться, а можете идти на все четыре стороны.
Под громкое улюлюканье толпы несколько человек с семьями и в одиночку поплелись к своим палаткам. "Пусть, пусть уходят, - подумал Ритемус, - Им не придется оплакивать погибших сыновей и мужей. А вы, - посмотрел он на толпу, - неужели и у вас за эти месяцы притупился инстинкт самосохранения и вы столь же одержимы жаждой мести, как я? Или же… жаждой славы?"
Энерис делал вид, что не замечал крови, и вел группу за собой, не говоря ни слова. Там, где стояли ловушки, виднелись плохо скрытые пятна крови и клочки одежды. Красные пятна то и дело маячили за деревьями, и картин, проецируемых воображением, становилось не по себе. Вдруг взгляд выцепил в норе в снегу какой-то предмет, обернутый в тряпье. Из-под него торчали, скорее угадываясь, омертвевшие черные пальцы руки. Их действительно было сложно увидеть при поиске, но Ритемуса не покидало чувство, что ее оставили здесь намеренно, для вящего устрашения путников. Наверху каркнул ворон, и человек невольно поднял взгляд вверх. На суку висело какое-то черное пятно, и что-то капнуло с него вниз, утонув в складках белизны. Ритемус зарылся лицом в воротник и чуть ускорил шаг, обходя места, где, по его мнению, могли оставаться подобные "сюрпризы".
Легионис, казалось, был удивлен.
- Нужно перенести время удара на более ранний срок. У меня есть данные, что республиканцы скоро будут здесь, - На самом деле он ничего не знал про наступление, как не знал об этом и Вельяас. Староста все-таки смог каким-то образом раздобыть немного информации о нынешнем состоянии форта, и информация эта касалась только архитектуры сооружения.
- Хм, частые артиллерийские удары не всегда признак наступления, а вашим информаторам – крестьянам могло много прийти в голову лишь для того, чтобы вы заплатили им обещанное.
- Я им ничего не плачу, и они работают, как сказали бы мятежники, "идейно". Они тоже желают мира на своей земле. Так же у меня есть данные насчет форта, скупые, но верные. Минатанцы, видимо, уверовали, что мы в большинстве своем погибли в последнем бою и не представляем никакой опасности, и ослабили охрану, переведя больую часть ее для защиты других объектов. Патрулей стало меньше, а мы накопили силы. Нужно использовать этот момент и начать атаку немедленно.
- Боюсь, мы не совсем готовы к этому, - ответил легионис, - Я не знаю, откуда у вас такие сведения, и не хочу отправлять своих людей на скотобойню.
- Мы ведь оба стремимся к тому, чтобы то, что хранится там, не досталось врагу? – спросил Ритемус. – Чем раньше мы это сделаем, тем быстрее воспользуемся плодами победы! К тому же на нашей стороне внезапность.
Первая фраза подействовала на легиониса, и тот еле заметно приподнял бровь в надежде, что его план удался, и Ритемус наконец-то принял правильное решение.
- Разумеется, однако, мне кажется, мы все еще не готовы… Нужно тщательнее разработать стратегию наступления, а вы, как я слышал, испытываете проблемы административного характера, и нам стоит повременить.
- Эти проблемы я решил, осталась только одна – искоренить вашу нерешимость бороться за Арлакерис! Мне совершенно не понятно, почему вы времените, и если вы отказываетесь от захвата форта, то мы проведем его собственными силами!
Легионис пошатнулся.
- Не стоит быть таким категоричным, и на вашем месте я не стал бы делать такие заявления легионису королевских войск, будучи одетым в этот мундир, - он показал на правый, когда-то капральский, а теперь капитанский, погон на котором красовалась дополнительная нарисованная полоса и несколько звезд, содранных с погон двух убитых пограничников, подчинявшихся Ритемусу. - И когда же вы предлагаете начать? Сегодня?
- Послезавтра, - ядовито ответил Ритемус, чуть наклонив голову и сверля взглядом Иттерима. – Мы ждали очень долго, и нет смысла оттягивать то, что неизбежно грядет. Есть и второе условие…
- Условие? – чуть не засмеялся в лицо легионис, вовремя себя сдержав.
- Да. Вы не исполнили условия договора. Можете забрать себе ящик с "хлопушками". Даже в Фалькенарскую войну солдаты с опытом зачастую не могли ими пользоваться и подрывались, едва установив на ствол, а вы подсунули его ополченцам, лишь раз участвовавшим в серьезном сражении. Под "серьезным вооружением" я имел другое, и вы прекрасно знаете, что.
- Что вы хотите?
- Пять пулеметов, хотя бы по пяти лент к каждому. Еще один ящик с патронами и винтовками и миномет.
- Трофейные пулеметы я вам отдам с десятью лентами на каждый, но не просите у меня минометов! – вспыхнул легионис. – Ваши люди не умеют с ними обращаться, а у нас каждое орудие на счету!
- У меня есть люди, которые умеют обращаться с ними, и мы не хотим снова попасть под огонь ваших солдат, которые якобы лучше моих, в чем я имел несчастье не убедиться, - снова потеряв совесть перед высшим чином, сказал он язвительным тоном.
- Хватит! – рявкнул легионис, едва отзвучали последние слова. Никакого воздействия это не оказало – лейтенант стоял с каменным лицом. – Это была случайность, понимаете? Случайность! И виновный уже понес наказание, поэтому забудьте об этом!
В помещение ворвались два солдата с винтовками наперевес, и после жеста своего командира вышли обратно.
- Так точно, господин легионис, - вполголоса сказал Ритемус, - Это решение принял не только я. Моим людям надоело смотреть и ждать, и…
- Хорошо, - прервал его Иттерим. – Послезавтра мы выходим. Будет вам пулеметы с десятью лентами, как и сказал. Дам два миномета и два ящика мин, на большее и не рассчитывайте.
- Я о большем и не помышлял, - он протянул руку, и монархист, чуть помедлив, пожал ее. Вдруг тот вспомнил, – И последнее…
- Мы ведь уже договорились?
- Я не об этом. Я хочу взять с собой моего связиста – мне понадобится каждый человек.
- Берите, - буркнул тот. – Но учтите – если это предприятие окончится неудачно, козлом отпущения будете вы.
- … Я делал вид, что занимаюсь радиоперехватом, - чуть дрожащим голосом рассказывал связист. – Их радист, обычно всегда смотревший за мной, ушел, а я смог через щель подсмотреть. Сначала солдаты Иттерима кричали им, чтобы те не совались сюда, потому что их здесь не ждут, и никому они здесь не нужны, и чтобы беженцы убирались обратно к вам. Они сначала развернулись и ушли, но затем пришли снова, и стали пробираться через поле ловушек. Они падали в ямы, ломая шеи и спины, взлетали на деревья, и бились об сучья так, что теряли сознание, а кому не везло – тем пробивало головы льдом или свалившимися с верхов сосульками. Некоторые попадали в медвежьи капканы, и им отрубало конечности. Они все шли и шли, пытаясь обойти ловушки и тела, и, если им случалось пройти поле, их отстреливали, как заблудших кабанов, - всех, и целых, и раненых. Ор стоял невыносимый, и не услышать его даже в наушниках я не мог. Потом солдаты собрали трупы и понесли их за деревню, выкопали яму и сбросили туда всех. Их, наверное, никак не меньше полусотни было. Когда этот радист пришел, я молчал, и он ничего не сказал, и мы продолжили работать.
- Сам он видел это? Выходил на поверхность?
- Иттерим? Нет, он все сидел в подвале. Он наверняка это слышал…
- Если кто и выжил, к нам они не возвращались. А это значит… - сглотнул он, и, собрав всю ненависть, сплюнул в снег. - Значит, у нас будут вполне законные основания для его ареста.
Переход занял почти сутки. Налегке и на лыжах туда можно было добраться часов за сорок, груженые же амуницией сотня с четвертью мужчин шли почти четыре десятка километров, испытывая куда большие неудобства, и часто искушая судьбу подбросить очередной сюрприз – то при переходе через реку под лошадью проломился лед, обычно в этом время года достигающий толщины больше метра, то рвались внезапные надежные тросы, тормозя всю группу. Пока они шли через привычную тайгу, где и тропы можно было по пальцам пересчитать, все было спокойно, но чем дальше они отклонялись к западу, тем больше дорог им приходилось переходить, - вернее, зачастую это была одна и та же дорога, петлявшая по неожиданно сменяющемуся рельефу, то уходя на десятки метров вниз, то под крутым углом взмывая вверх. Несколько раз приходилось подолгу прятаться от проезжавших (что характерно – почти всегда в сторону границы) конвоев врага, лишь чудом не заметивших спрятавшихся партизан, из которых многие не имели маскхалатов и попросту закапывались в снег, пока смерть раздумывала, стоит ли начать сейчас или же оставить их на потом. Часто их спасали только холмы – иногда о расплывшейся стене прежде густого леса напоминали лишь редкие карликовые деревца, и отряд было видно с любого возвышения. В стороне от трасс часто встречались целые поля, не покрытые ни единым растением, где от белизны становилось больно глазам; затем снова впереди маячил спасительный темно-зеленый вал шевелящихся под буйным ветром копий, и это придавало сил, ведь там путников ждал недолгий отдых. Большие костры было жечь нельзя, только для разогрева консервов, и партизаны стояли над пламенем и отгоняли дым в разные стороны, чтобы он не ушел вверх и не выдал их. За эти привалы, на которые редко когда отводилось больше десятка минут, приходилось платить сполна – их ждали часы изматывающей ходьбы. Лыжи были у немногих, снегоступы иногда ломались, но в те дни ударил – в последний раз в эту зиму, словно обещая, что он обязательно вернется в следующем году, - жесточайший мороз, и снег затвердел до плотности асфальта. Всю одежду уходящих тщательно проверили, и для пошива использовали шкуры, которые первоначально должны были пойти на палатки – поэтому обмороженных не было, за исключением коня и двух седоков. Животные пострадали не меньше людей – одна лошадь провалилась под лед, и ее тщетно пытались вытащить, но тяжелеющая туша тянула людей за собой и ломала копытами тонкую кору. Стропы уздечки едва успели перерезать, а лошадь пришлось убить ударом штыка в загривок и пустить тонуть на дно. Еще один живой тягач рухнул без сил, пройдя две трети пути. Ритемус не хотел мириться с еще одной потерей, но Тумасшат был непреклонен: лошадь следовало убить. Она была одной из трех захваченных в первом нападении лошадей, и уже тогда не отличалась выносливостью и стройностью тела. Тумасшат сказал какое-то короткое заклинание на местной смеси арлакерийского и минатанского, воткнул между ушами кинжал и приказал разрубить животное, а куски подвесить на дереве, чтобы хищники до них не добрались, и их можно было бы забрать на обратном пути.
К концу пути люди и животные еле передвигали ноги. Кто-то падал в снег, да так и застывал, пока не чувствовал хотя бы малейший приток сил, и вставал дальше. Больше всего, наверное, боялись за лошадей – никому не хотелось тащить волоком ящики с оружием. К месту пришли задолго до наступления темноты, и пришлось долго кружить по округе, скрываясь от патрулей и прятаться, но это было намного легче – замереть на одном месте и ждать, поэтому до полуночи отряд восстановил свои силы и был готов к наступлению.
Легионис Иттерим тоже был здесь. Он оставил на своей базе дежурить всего лишь четверых, будучи в непонятной Ритемусу уверенности за безопасность деревни. В своем лагере тот оставил десяток мужчин – некоторые из-за угрызений совести вернулись, но с собою он брать их не стал, а юноши и даже женщины могли держать оружие в руках, - пусть его глодали сомнения, Тумасшат с Ауматом уверили Ритемуса, что без них лагерь не пропадет.
С наступлением темноты они оцепили форт полукольцом. На самом деле это можно было назвать фортом с долей условности. На этом возвышении действительно когда-то был пограничный арлакерийский форпост, века четыре назад - до того как государство смогло расшириться на восток за счет последних независимых феодальных княжеств, - не слишком массивное каменное укрепление, разрушенное временем, погодой и усилиями местных жителей, которые любили, как рассказывал Тумасшат, достраивать из камня свои дома и печи. Ныне от форта остались только стены с огромными прорехами да башня с южной стороны, где к воротам вел подъем. От этого он менее грозным не становился – прорехи были закрыты деревянным тыном и опутаны колючей проволокой, а со вновь установленных сторожевых башен большими круглыми лапами медленно ощупывали землю прожекторы. С тех же башен водили носами пулеметы.
Все это не было сюрпризом – все было проработано до мельчайших деталей, и должно было сработать, и помешать этому могло лишь внезапное вмешательство матери-Судьбы или легионис. Когда позиции были заняты, Ритемус подал знак Неральду, и тот отполз назад во тьму, чтобы смотреть за происходящим на позициях монархистов. И он был почти уверен, что те тоже не оставят его действия без внимания. Наконец, от легиониса прибежал гонец и доложил, что у них все готово. Он отослал его с тем же, и после условного сигнала – мгновенного блеска зажигалки засек шестьдесят секунд. Но не успели они истечь, как где-то позади них ухнул хлопок, и вверх взлетела красная звезда.
- Что это было, черт побери? – пробормотал Ритемус. Они с легионисом первоначально планировали начать атаку после сигнальной звезды, взлетевшей на севере, откуда наступления не будет, чтобы отвлечь внимание врага, но затем эту идею отвергли, решив, что этим они все равно дадут минатанцам пару-тройку секунд, чтобы очнуться перед минометным обстрелом. Однако выстрел был, и он был с южной стороны, где в начале подъема прятались взвод солдат Ритемуса. А быть может, это вовсе и не Иттерим? Вдруг это конвой минатанцев, подвергшийся нападению и просящий помощи?
- Огонь! – вскрикнул он. Минометы с западной стороны уже делали второй залп, и монархисты уже вроде бы шли под стены, и они по его людям не стреляли. Его минометы только в первый раз выплюнули гранаты, и из-за стен полыхнул огонь. Вышки молчали, прожектора уже судорожно моргали электрическими разрядами разбитых ламп. Верхние края стен то и дело озарялись вспышками выстрелов – кому-то удалось в суматохе забраться наверх и выцепить в темноте наступающие силуэты. На южной стороне зарычал пулемет, поливая очередью рванувшихся было вперед бойцов, снова зарывшихся за обочиной в землю, и через несколько секунд он замолк, погребенный разбитыми валунами. Справа от Ритемуса вспенился снег, и он рывком отскочил за дерево. Солдаты выстрелили залпом по стене, один из них упал, и они последовали примеру командира. Рядом треснул выстрел, и вражеский стрелок замолчал.
Минометы ударили по деревянной части стены, и бревна покатились вниз, рискуя задавить спрятавшихся у подножия холма от вражеского огня. Ритемус выхватил револьвер и увлек за собой солдат вперед. Подниматься почти по отвесной стене было тяжко – сапоги и перчатки соскальзывали с обледеневших выступов, и поскользнувшись, он падал лицом вниз. Из носа, кажется, потекла кровь, но обозленный, он взобрался наверх и забросил внутрь проема, откуда тянулся дым пожара, гранату. Ухнул взрыв, затем еще один, намного громче – это с западной стороны монархисты взорвали стены. Ритемус ворвался внутрь и тут же споткнулся об кучу разорванных миной тел, и подумал с облегчением, что без минометов этот штурм был обречен на провал. Одна из мин угодила в резервуар с топливом – теперь над полем боя висел густой пахучий дым, сквозь который виднелась лужа пламени.
Солдаты противника все еще окружали их с трех сторон, и бой затянулся почти на вечность. Вокруг Ритемуса лежало несколько мертвых, да и сам он сидел с простреленной по краю фуражкой. Пара минометных выстрелов облегчила положение, но не устранила опасность, и оставалось ждать, пока с южной стороны внутрь не прорвутся его люди. Наконец огонь оттуда прекратился, и скоро мимо него пронеслись бойцы, швыряя вперед гранаты, которые теперь беречь никто не считал нужным.
Бой закончился пленением двух вражеских солдат, после чего Ритемус распорядился собрать всех убитых и отнести наверх, и собраться наверху. Павших всего насчитали почти сорок человек, из них его людей было больше двух третей. Было много раненых – в два раза меньше. Пока Иттерим шел наверх, через пролом наверх взобрался Неральд. Ритемус отправил его сторожить подходы к форту.
- Если что краем глаза приметишь – бегом ко мне!
Когда Иттерим пришел наверх, Ритемус накинулся на него с вопросом:
- Вы видели сигнальный выстрел? Кто стрелял?
Тот посмотрел на него с недоумением:
- Я бы и сам хотел это узнать.
Солдаты легиониса собрались здесь вместе с убитыми и ранеными. Бойцов Ритемуса по-прежнему оставалось больше, и они, хоть и держались из последних сил, обступили монархистов кругом. Иттерим стоял очень близко, и по знаку Ритемуса стоявший за спиной легиониса боец заломил тому руки за спину. Монархисты взялись за оружие и направили на мятежников, но винтовки последних уже целились им в спину.
- Легионис Иттерим, Вы обвиняетесь в организации массового убийства мирных граждан, являющихся подданными Арлакериса, а также участников партизанского отряда и в организации убийства военнослужащих, являющихся подданных Арлакериса, в нарушении воинской присяги, и как следствие, в измене Отечеству! – медленно и четко сказал Ритемус, вышагивая вокруг легиониса так, чтобы потрепать ему нервы и не оказаться слишком близко к его солдатам. – Так же в вышеперечисленных преступлениях обвиняются и ваши подчиненные. В качестве первоначальной меры наказания мы применим арест… А дальше посмотрим, - добавил он, понизив голос.
- Вы не имеете права, - процедил Иттерим. Ритемус скривился в улыбке, услышав ожидаемую реплику, и продолжил:
- Имею. Согласно королевскому указу, если участь подсудимого не представляется возможным решить военному трибуналу, в результате нахождения подсудимого в ситуации, исключающей вышеуказанное, как то: нахождение на театре боевых действий, в труднодоступных местностях, на военном судне, входящем в его Собственный его Королевского Величества военно-морской флот, и так далее, созывается военно-полевой суд, наделенный полномочиями военного трибунала и имеющий право применить к виновному предусмотренное законом державы Арлакерис наказание. Военно-полевой суд создается из пяти человек, имеющих право голоса для решения судьбы виновного, а также председателя военного-полевого суда, который имеет право…
- Хватит…
- …Созвать суд для слушания, распустить его, подвергнуть принятое участниками суда решение пересмотру, но не более двух раз… Достаточно? Так, быть может, прямо сейчас и начнем? Для начала прикажите своим солдатам сложить оружие.
Где-то рядом скрипнул взведенный курок трофейного пистолета. Вомеш переводил взгляд со спины легиониса на лейтенанта, готовый исполнить приказ.
- Сложите оружие, - сдавленно прошипел легионис. Его солдаты медленно стали складывать оружие на землю, и со стороны въезда послышались торопливые шаги. В полуразрушенном проеме появился Неральд, извлекающий неестественно сиплые звуки с горла, Ритемус побежал к нему.
- Я… Они… Я даже не понял, откуда они взялись… На дороге никого не было, они из леса… вышли…
- Кто это - они? – сделал он шаг в сторону, чтобы самому посмотреть, как вдруг в проем втекла колонна солдат. В ночной тьме можно было увидеть, что на них шинели королевской армии, и это вызвало у Ритемуса растерянность. Колонна по шесть в ряд, стандартный походный порядок арлакерийской армии, все шла и шла, бесконечная и безмолвная, развевая над собой красно-белый королевский штандарт и заполоняя собой пространство. Ритемус и Неральд пятились назад, и уперлись в своих товарищей. Пришедших не ожидал никто – растерянность читалась даже на лице монархистов, только краем глаза можно было заметить, как Иттерим с нескрываемым ехидством растянул улыбку до ушей.
Колонна, более трех сотен человек, расплылась во всю ширину форта, и от нее отделился человек в офицерской форме.
- Минор-лейтенант Ритемус! К сожалению, эта победа осталась не за вами. Освободите легиониса Иттерима и его людей и сложите оружие.
Ритемусу пришлось подчиниться – еще не все монархисты остались безоружными, а его собственные люди стояли между ними и развернувшейся колонной, так что при попытке сопротивления их просто бы расстреляли с двух сторон. Он вздохнул, и на выдохе тихо сказал:
- Делайте, что он говорит. Вы мне целыми нужны.
Люди Иттерима отобрали у них оружие и без особого рукоприкладства заперли их в уцелевшем бараке склада. Сперва все молчали, затем пошел шепот: "Долго они нас здесь будут держать?", "Почему нас сразу не расстреляли?" и так далее. Ритемус сидел, насупившись, погруженный в собственные мысли, и разочарованный, что его самого перехитрили… Нет, он перехитрил сам себя, понадеявшись, что королевские войска не доберутся сюда так быстро. Обидно было, что он не себя, людей подставил. Столько сил положить и времени, чтобы такой пшик в конце… Бездарщина.
- Прекрасно, - пробурчал он, - Сначала в плену у повстанцев побывал, а теперь у королевских. Осталось только к минатанцам попасть, и меня смело можно ставить в музейные экспонаты.
- У повстанцев? – спросил чей-то голос. – Да вы бывалый волк, командир! Вы нам не рассказывали!
- Не та это вещь, чтобы рассказывать всем и каждому. Это было еще в начале, когда я за короля воевал. Я у повстанцев один день был, и меня даже не успели пытать. На следующий день нас освободили, а сейчас такого благоприятного исхода, по-видимому, не предвидится… Главное, ведите себя тихо и не поддавайтесь на провокации, тогда мы проживем немного дольше… Наверное.
- Слушайте, - шепнул кто-то, - Они спорят о чем-то!
Ритемус подбежал к щели в рифленой металлической стене, но та была столь мала, что угадывались лишь очертания предметов. Рядом прильнул Вомеш. Тон голосов был, бесспорно, высокий – их обладатели выясняли отношения, но ни единого слова не удавалось расслышать.
- Тише! Ничего не слышно! Кто-нибудь может разобрать слова?
Вомеш покачал головой. Этот гул все усиливался и усиливался, и никого уже не оставляло предчувствие, что ничем хорошим для стоящих на улице это не окончится. Да и для пленных, наверняка, тоже.
Вдруг грянул пистолетный выстрел. Вскрики. Еще два выстрела с небольшим промежутком, и властный голос командира колонны что-то приказал. Дверь барака открылась:
- Лейтенант Ритемус! Вас вызывает командир.
Все сидящие внутри посмотрели на него так, словно уже распрощались с ним.
- Сидите тихо, - сказал он, вышел на улицу и увидел удивительную картину: как и прежде, на плацу стояли напротив друга люди Иттерима, растерянные и застывшие от неожиданности, и колонна, уже распавшаяся на группы и держащая первых на прицеле. Командующий колонной застыл, держа в черной кожаной перчатке дымящийся пистолет. Сам Иттерим неподвижно лежал распростертый перед своими людьми на земле лицом вниз; закопченный снег под ним окрашивался антрацитовой жидкостью. Рядом застыли на земле еще два его солдата. Позади Иттерима стоял Энерис с непроницаемым лицом, и тоже держал револьвер, исторгающий из ствола ручеек дыма. Чуть позже Ритемус заметил, что королевский штандарт сменился на неизвестный ему флаг, немного отличающийся от знамени королевских сухопутных войск. На нем были красный и зеленый треугольники, идущие наискосок от края к краю, сбоку черная вертикальная полоса с желтым шлемом и тремя стрелами под ними внутри.
- Вы и ваши люди отныне свободны, Ритемус, - сказал командующий колонной – на шинели действительно не было знаков различия, ему не показалось. – А что насчет этого, прошу меня извинить, и подобное отношение к вам придется объяснить чуть позже, когда место ваших людей займут они, – показал он пистолетом на пограничников мертвого легиониса, - Я ведь полагаю, вы не прочь были бы передохнуть и выслушать все объяснения, касающиеся истинного положения дел?
- Охотно, - подавляя противоречивые чувства, ответил Ритемус. – Могу ли я узнать, с кем имею честь разговаривать?
- Конечно. Адъютант Освободительной Армии Арлакериса Варланур. Не удивляйтесь, за эти месяцы переменилось больше, чем вы думаете, поэтому пока по порядку. Скажите своим людям, чтобы они вышли – нам, кажется, больше негде содержать арестованных.
Ритемус зашел в барак и сказал ровным голосом:
- Выходите, они не причинят нам вреда.
На него посмотрели, как на полоумного, и тогда ему пришлось повторить. Медленно и неуверенно, бойцы поднимались и выходили, пытаясь постичь происходящее в центре форта. Когда последние раненые были вынесены, Варланур приказал запереть пограничников в бараке. Его солдаты окружили их и пинками и тычками прикладов загнали внутрь, как скот, и повесили снаружи здоровую деревянную балку. На плацу остались пять пограничников, включая Энериса. Адъютант махнул им рукой и те уселись на разбросанные тут же ящики. Из барака послышались угрозы и проклятия в адрес предателей.
- Надо бы захоронить всех их… - сказал он. – Конечно, неделю они вонять не будут, но нам тут еще стоять и стоять до прибытия наших войск, а бродить среди этого деморализующего зрелища – не самое приятное удовольствие. У нас есть время до утра – минатанцы долго не узнают, что форт захвачен. Как думаете, то поле на северной стороне подойдет?
Солдат – и Ритемуса, и легиониса, - похоронили в общей могиле у северного подножия холма. Из непогребенных остался только Иттерим, все еще лежащий в тонком настиле из внезапного посыпавшегося снега. Варланур, демонстрируя обязательную брезгливость, пнул его сапогом в плечо, и тот перевернулся на спину.
- Снять шинель и ордена, - труп остался в одной гимнастерке.
- Сфотографировать, - около трупа появился человек с треногой и коробом аппарата. Приготовление заняло минуту, сверкнула, ослепив на секунду, подобная молнии вспышка, запахло кислым запахом пороха.
- Вид казни выберите на свое усмотрение, - сказал Варланур, - Шинель отдайте раненым, ордена упаковать и в обоз.
После всеобще одобренного сожжения тела легиониса в разорванном чреве цистерны с топливом, Варланур и Ритемус прошли в вагон, где, по-видимому, была радиоточка. Адъютант нашел чайник, набрал в него снега и поставил его греться на еще не потухшую походную печь.
- Я постараюсь быть короче, хотя рассказать надо о многом. Когда минатанское вторжение уже замаячило на горизонте, мы поняли, что от королевского командования помощи ждать тщетно. Многие командиры предложили воспользоваться помощью республиканцев, но Иттерим и некоторые его приспешники объявили их предателями и одного даже расстреляли. Эти идиоты самонадеянно считали, что выстоят и без помощи "черни и бунтовщиков", хотя и сами неоднократно признавали, что в случае нападения имперской армии соотношение окажется более чем двадцать к одному. Они запретили всякие контакты с республиканцами, однако мы на свой страх и риск через посредников установили контакты, и затем тайно принимали провиант и амуницию – фронт был сильно растянут, в горах тогда стояла сильная непогода, отчего легионису не всегда получалось отслеживать действия командиров частей. Мы указывали республиканцам наиболее удобные позиции, заняв которые, они могли не привлекать внимание Иттерима и его подчиненных и помочь нам, они же устанавливали минные поля и рассказывали нам о коридорах, по которым можно отступить. За пару дней до вторжения кто-то сдал нас, но до нашего дражайшего командующего фронтом только дошло, что нам не выстоять, и он не обратил на нас внимания. Насколько я знаю, краткое содержание происходящего в первые дни минатанской агрессии вам рассказал Энерис, как следует из его доклада, - Ритемус кивнул, и адъютант продолжил, - Иттерим покинул позиции, едва первый снаряд упал на наши позиции. Впрочем, далеко ему уйти не удалось – где-то в горах под покровом темноты, еще до начала атаки, минатанцы оборудовали артиллерийские позиции, и он попал под огонь одной из них, проезжая через Лимунар. Мы же после боев покинули наши позиции – нас на тот момент осталось от семисот – столько людей сейчас в отрядах, - до тысячи – это учитывая и тех, что выбирались поодиночке и не организованно, вроде тех, что у вас под командованием. Мы задолго до этого решили вопросы о местах дислоцирования, и о способах связи, и уже через полмесяца мы начали активную деятельность почти по всему предгорью и долинам, от границ до здешних мест. Легионис забрался дальше всех, надеясь перемахнуть через фронт. Отряды общались между собой через радио и посыльных – иногда, когда поднималась непогода, в эфире можно было слышать одни помехи.
- Минатанцы вас не засекали?
- Нет. Мы переговаривались на другой частоте, нежели остальные королевские части, и немного изменили ключ кодировки сообщений. Вскоре после начала партизанской деятельности лидеры отрядов собрались на конференцию, где тайно от легиониса и нескольких других командиров большая часть решила перейти на сторону мятежников, как единственно адекватную силу, по крайней мере, здесь, на Северо-востоке, которая могла противостоять интервентам. Благодаря радиостанциям мы узнавали о планах обеих сторон, и однажды наткнулись на радиосообщение повстанцев, посланное измененным шифром, ключи мы получили до вторжения. Ах, вы об этом знали? Не думал, что у легиониса так развязывается язык… Вернее, развязывался, - усмехнулся он и промурчал одну из строчек солдатской песни, вглядываясь в окно, задернутое расписной паутиной инея… - "Погиб наш бравый седой командир, в родных полях, усеянных зерном…" Прошу прощения. Так мы установили связь с Союзом возрождения Арлакериса, созданной солдатами и офицерами, усомнившихся в перспективности борьбы за Его Величество. Мы тут же дали присягу, но легионис поначалу ни о чем не догадывался. Мы узнали, что не все из оставшихся при нем людей симпатизируют ему и установили слежку через них. К нашему счастью, его радиопередатчик был частично выведен из строя, а мы забрасывали его липовыми передачами и делали свои дела. У него была куча планов – он то требовал наносить минатанцам больше ущерба, то наоборот, в тщетном и необоснованном ожидании наступления королевских войск, в которое он веровал до потери пульса, то предлагал с боями прорваться через фронт к своим… У него, извините за выражение, голову этими холодами отморозило, и довольно скоро он начал подозревать, что мы строим против него какие-то планы. А у нас они были – уничтожить его, как только он потеряет бдительность, и ликвидировать его приспешников и переподчинить его солдат. Нужного момента все никак не выдавалось, и тут ему подвернулись вы и успешно отвлекали его от наших действий. Сначала он предлагал вас уничтожить, но когда вы выдали идею о форте, мы поняли, что действовать надо быстро – склад этот один на многие десятки километров, и если легионис заполучит его, он немедленно его уничтожит, а такое развитие событий нам не подходило. Слава господу, мы успели добраться сюда вовремя – ваша спешка едва не погубила и нас, и наступление республиканцев.
- Наступление началось? – спросил Ритемус. Нет, никакого удивления не было, он устал и просто констатировал этот факт – этого ему было достаточно, чтобы довлеющий над его душой свинцовый груз исчез. - А насчет спешки – я ведь тоже понял, что легионис в этих краях не один, хотя мне он пытался доказать обратное.
- Я поступил бы так же, - согласился Варланур, - Наступление идет уже почти неделю. По идее, передовые части республиканской армии где-то в двух днях пути, почти в сотне километров отсюда, точнее сказать нельзя – уже вторые сутки погода мешает радиосообщению. А что до того, что произошло сейчас, - мы боялись спугнуть легиониса и хотели провернуть все бескровно для нас, и для вас… Вы ведь точно начали бы стрелять по нам. И запереть вас пришлось для того, чтобы при покушении на Иттерима кто-нибудь из вас не сорвался и не начал палить во все стороны.
Ритемус представил эту бойню и покивал головой. Незачем тратить слова для подтверждения очевидного. А ведь в таком случае, если бы он еще и выжил, он застрелился бы от стыда. А сейчас его переполняло облегчение от чувства выполненного долга, и ему вдруг погрезилось, что он может вот так запросто встать и увести своих людей, пусть им и предстоит еще много дел и трудностей: нужно вернуться к лагерю, по пути уговорить оставшихся четырех монархистов сдаться… на долгосрочную перспективу планов хватало. Но вот что делать сейчас?
- А что дальше? – вдруг вырвалось у него.
- Отдыхайте, ни о чем не беспокойтесь, - мягко сказал адъютант. – Утром можете возвратиться к своим семьям и двинуться навстречу наступающим частям, если не терпится оказаться вне театра боевых действий. Но это совсем небезопасно, и, если желаете – подождите, и к вам придут парламентеры со стороны республиканцев, укажут коридоры отхода, и самое большее через неделю все кончится. Только будьте осторожны, - Ритемус подался вперед, прислушиваясь, - В лесу неподалеку действует один отряд с командиром, верным Иттериму. Они совсем превратились в зверей, и стреляют абсолютно во все, что движется. Они ничего не знают, потому что никаких средств связи у них, и мы о них ничего не знаем, поэтому держитесь осторожнее.
- Много их?
- Взвод. Грабят деревни, вооружены из рук вон плохо, обмундирование давно превратилось в тряпье, словом, вы издалека их узнаете.
- Спасибо за информацию… - вдруг Ритемус резко встал, - а как же вы? Разве вы продержитесь тут два дня?
- Под моим командованием четыреста человек, если вы не заметили. Вооружение у нас превосходное, а если вы отдадите нам несколько минометов, раз они вам уже ни к чему, то мы будем благодарны. Что насчет восстановления позиций, то… вам, возможно, придется помочь нам снова заделать дыры в стенах и разобрать завалы.
- Конечно, я буду рад помочь вам… С вашего позволения, разрешите донести, что я и мои люди остаемся здесь, - он вышел на улицу. – Отряд, слушай мой приказ. Мы остаемся, чтобы поддержать наших союзников. Вашим родным в лагере ничего не угрожает, однако если мы уйдем, возможно, что форт снова перейдет к врагу, и тем самым мы отдалим победу над минатанцами. Я, как и вы, вовсе не хочу оставлять лагерь надолго. Тумасшат, собери десяток людей, отдохните, и к утру отправляйтесь в дорогу, - он кратко пояснил ему задачи и договорился о месте, где оба отряда должны были встретиться, когда уйдут из леса.
Утром Тумасшат со своим племянником и другими ушли в лес. К этому моменту о вчерашнем бою напоминали лишь разбитые стены и частично разрушенные строения. Не было, ни трупов, ни следов крови, запорошенных снегом, ни пожаров, была лишь напряженность, подпитываемая полутысячею душ.
Ритемус сидел в той самой четырехсотлетней каменной башне. Взрывом у нее выдрало кусок в боку, где-то посередине, и сейчас он обозревал все окрестности далеко вокруг. Осматривать, в общем-то, было нечего – во всем поле зрения красовались одни холмистые леса, которые начинались почти под ногами, с маленького обрубка дороги, прячущегося за поворотом, и уходили почти бесконечно вдаль однообразной зеленью, сквозь которую пробивалась ослепительная белизна, над которыми вдалеке расселись горы-великаны, выделяясь своими синими мантиями и белыми шапками, теряющимися в мутном светло-пепельном небе. Утром, когда вставало солнце, сиявшее по-особенному ярко, протягиваясь сквозь горы лучами и вышивая над лесами золотую кайму, хотелось просто смотреть на это великолепие, и не было дела ни до минатанцев, ни до республиканцев, ни до этих "освободителей Арлакериса", про которых ему толком ничего не было известно, а Варналур четырнадцатый час храпел в вагоне связистов – у него, как оказалось, добрых три дня сна в глазу не было. Остальные "освободители", обзаведшиеся красно-зелеными повязками, были сонными и квелыми, и их он решил тоже не трогать. А теперь солнце давно исчезло, он же смотрел на этот пейзаж, и молил все сверхъестественное, какое знал, чтоб хоть что-нибудь разбавило эту скуку.
А она не развеивалась. К нему почти никто не заходил, разве что с редкими отчетами о выполнении приказа о разборе какого-нибудь сооружения, и только ветер, которому тоже было скучно, иногда свистел, обращая внимание на себя, разгонялся и бросал Ритемусу в лицо горсть снега, бесконечного падающего с того самого неба, которое иногда было почти неотличимо от земли.
К вечеру лагерь оживился, отоспавшись и отдохнув, и воздух наполнился бойкими голосами, веселыми разговорами, иногда стихая, чтобы прислушаться к происходящему в мире за стеной, и все возвращалось на свои места. На башню поднялся Варланур, за ним следом прошли проведать командира фалькенарцы и прочие бойцы, которые признались, что Ритемус выглядел не в духе и не хотели попадаться под горячую руку.
- Не самое лучшее место для уединения, - сказал адъютант после паузы. – Снаряду все равно, что ты здесь делаешь: ведешь наблюдение или размышляешь о бытии, - он пригласил его поесть, и Ритемус вспомнил, что он не ел и не пил почти сутки. При одной только мысли пробился аппетит, и он жадно поглощал варево из трофейного котла, имеющее довольно низкие вкусовые качества.
К ночи послышался механический шум. Все бросились на позиции, - причиной оказались несколько грузовиков, набитых солдатами-"возрожденцами", в королевской униформе и с такими же нашивками и повязками. Они остановились у подножия и крикнули, спрятавшись в подлеске. Варланур их успокоил, вывесил флаг "освободителей" над воротами и те вошли внутрь, доложив, что минатанцы отступают повсюду, а передовые части будут у форта уже к утру.
Тогда Ритемус, терзаемый внутренними предчувствиями и своими подчиненными, решившими, что делать здесь нечего и следует возвращаться к лагерю, распрощался с Варлануром, и пешая колонна двинулась в направлении юго-запада. Оба отряда – Ритемуса и ведомый Тумасшатом и пастором – встретились намного раньше, чем было задумано, и радость от встречи еще долго нельзя было усмирить, как не усмирила ее гибель двадцати пяти партизан – несколько раненых умерло этой ночью, остальные могли идти на своих двух. Насилу Ритемусу удалось привести отряд в движение, и так, шумя на всю округу, смеясь от радости встречи и плача по потерям, они шли через лес, пока не вышли туда, где, по его расчетам, должна была начаться нейтральная полоса. Он повелел разбить лагерь, а сам пошел в разведку. Далеко до рокады был слышен топот солдатских сапог, выкрики командиров и бравурные марши.
Ритемус с фалькенарцами подползли поближе, к кустарникам голубики, тянущимся вдоль дороги, и смотрели, как королевские солдаты, числом никак не меньше трех сотен, с развевающимися королевскими штандартами и играющими старые армейские марши, топтали снег и асфальт, маршируя на восток. Лишь только Ритемус приказал отходить, сзади послышался удивленный возглас:
- А вы откуда на нашу голову взялись?
Он повернулся. Перед ним стоял добрый десяток "белых", лицами излучавших одно любопытство и державших ружья наперевес.
- Вы кто такие? – спросил один из них. Ритемуса прошиб пот, и он боялся просто поднять руку, чтобы не быть расстрелянным на месте.
- А вы кто? – спросил он также простодушно.
- Мы… Освободительная армия. А вы партизаны, я так понял? Тоже из наших? – голос не содержал ровно никаких негативных тонов, и после упоминания об освободительной все дружно вздохнули с облегчением. Но Ритемус все равно был настороже - вдруг это ловушка, и их сейчас поймают на наивности, как детей малых? Он вспомнил слова Варланура о зверином облике тех отщепенцев, а эти совсем на них не походили, и на свой страх и риск отогнул левый край ворота шинели, обнажив погоны и гимнастерку.
- А, союзнички, - заулыбался солдат, и спохватился, отдав честь, - Виноват, господин лейтенант. Мы на живца ловим отряд королевских бандитов, прячущихся в лесу, надеемся, что клюнет. Чем мы можем помочь?
***
Партизанский отряд, вернее, его небольшая часть, двигался по дороге к Рателану. За эти несколько дней Ритемус встречался с представителями командования в прифронтовом штабе, рассказывал о "проделанной работе", как он сам это называл, словно он четыре с лишним месяца заготавливал на лесопилке стройматериалы, а не препятствовал прорыву интервентов вглубь родины. Он передал все карты, показал истребленные населенные пункты, пункты, где были расквартированы минатанцы, а где до сих пор остались жить крестьяне. Ему объявили благодарность, и предложили дождаться награждения из Ставки командования республиканской армии Арлакериса, куда уже послали рапорт с соответствующей просьбой. Но пока его интересовал лишь один вопрос – где сейчас его люди, которых он отправил для связи с "большой землей", как называли земли за фронтом сами революционеры. Никто о них ничего не знал, офицер из прифронтового штаба пообещал, что скоро выяснит данный вопрос, но даже через неделю не поступило никаких известий, и "королевскому революционеру" пришлось положиться на слухи простых солдат. Он расспрашивал солдат из идущих на восток колонн, слышали ли они о шестерых партизанах, пришедших "с той стороны", и всегда оказывалось, что многие краем уха действительно слышали о таких, но эти сведения прошли через столько уст, что изменились до неузнаваемости. Одни говорили, что выжили все, другие, что до них добрался только один и умер прямо на руках солдат, третьи – что погибли все, четвертые рассказывали, что партизан арестовали или расстреляли по подозрению в шпионаже в пользу не то минатанцев, не то короля, и так далее. И все те, которых допрашивали, неизменно давали совет – идти прямиком в Рателан, куда сейчас переместился штаб командования фронтом, ведь с таким перечнем подвигов Ритемуса точно туда пустят.
Так он отправился пешком, со своими верными фалькенарцами, Тумасшатом, Ауматом и Равелусом, вновь оставив пастора на хозяйстве – офицеры из командования распорядились передать партизанам уже порядком разграбленный брошенный минатанский лагерь в доброй сотне километров от Рателана, а также минимум необходимого, и Ритемус был искренне благодарен.
Пару раз они подсаживались на грузовики или телеги, везшие разные грузы, но начав путь рано утром, к вечеру проехали едва ли треть пути – так были забиты дороги, и двигались эти конвейера в обе стороны с одинаковой скоростью. Какое-то время они ехали на очередной телеге, пока возница не сказал, что он вынужден их оставить, потому что дальше его дорога лежит в деревню, лежащую в стороне. Ритемус поблагодарил его, и решил было продолжить путь, когда заметил, что небо опять разредилось и уже потемнело. Северан уже разводил костер у обочины, когда прямо перед их носом затормозил автомобиль с откидным верхом.
- Ритемус, вот вы где! – сказала, вылезая из машины, тень. - Я вас повсюду искал, и если бы мне не сказали, что вы отправились в город, я бы вас до самого Лимунара отыскивал!
Силуэт подошел вплотную; Ритемусу потребовалось время, чтобы вспомнить это лицо – это был Альдерус, тот самый, которого спас на болоте после при Гиремасе.
- Здравствуй. Жив и здоров, вижу?
- Да, вашими усилиями, - заулыбался тот. - Я узнал, где ваши люди. Это недалеко отсюда, в госпитале. Крепко же им досталось…
- Тогда что ты здесь стоишь? – рявкнул Ритемус. – Немедленно вези нас туда!
Госпиталь бы недалеко, в пятнадцати километрах, в здании деревенской школы. Ритемус, едва автомобиль остановился, перепрыгнул через борт, и попытался прорваться входу через снующих с носилками и трупами санитаров, но был остановлен охраной – за ним прибежал Альдерус, показал удостоверение и еще какие-то бумаги, и их пропустили, уже без оружия. Здесь тоже были десятки раненых, стонущих, без сознания, мычащих во сне, кричащих от боли, врачи и медсестры, что-то непонятно кричащие, и все звуки сливались в единое давящее гудение пчелиного роя. Они спросили у первой попавшейся медсестры, отдыхавшей, бессильно сев на пол, где находятся шесть партизан, и та вяло махнула куда-то вперед, несвязно пробормотав.
- Где партизаны, которых вам доставили? – спросил он у врачей, говорящих друг с другом у лестницы. Один смерил его взглядом и спросил:
- А вы, собственно, кто такой?
- Я? Его вели… - по привычке начал Ритемус, и тут же поправился, - Минор-лейтенант республиканской армии. Это мои люди, и я приказываю вам провести меня к ним.
- Да неужто?.. – усмехнулся врач, подтвердив, что звание тут мало что значит, и Альдерус вдруг сунул какую-то бумагу ему под нос.
- Ведь их уже допрашивали, кажется? – спросил врач, и тогда Ритемус положил руку на кобуру. Это ускорило мыслительные процессы мастера лечебных дел.
- Идите за мной. Но попрошу долго их не тревожить…
- Мы сами решим, что делать, а что нет, - перебил его Ритемус. На втором этаже, когда он открывал дверь указанной палаты, в него вцепилась медсестра, которую он стряхнул раньше, чем врач успел что-либо сказать. Внутри небольшого классного кабинета на койках и на шинелях на полу лежало, наверное, почти тридцать человек вплотную друг к другу.
- Господин Ритемус, вы меня ищите? - замахал рукой из угла Валерус, - Я здесь, живой!
Ритемус прошел к нему, обступая лежащих, и сел на кровать. Левые рука и нога мальчика были полностью перебинтованы; рука зажата шинами, но это нисколько не убавляло радости в его глазах.
- Здравствуй, Валерус. Как поживаешь?
- Все хорошо. Только вот кости никак не заживают.
- Обязательно заживут, и мы тебя заберем. Наш отряд недалеко, в двадцати километрах отсюда. А где остальные?
- Патнарас и Ролус погибли. Ролуса убили солдаты Иттерима, - чуть подрагивающим голосом сказал Валерус, - Они напали во время сна. Ролус успел закричать, когда один из них напал на него, и мы проснулись. Только Реналура толкнули в костер, он сильно обгорел, - он показал в другой конец помещения, где лежали два почти полностью забинтованных человека. – Вот он, лежит в самом углу.
Ритемус осторожно приблизился к человеку. Фигурой он действительно напоминал Реналура, но все его лицо и руки с грудью были перебинтованы толстым слоем.
- Он сейчас спит. Врачи сказали, что он будет жить и поправится, но ожоги останутся на всю жизнь. Он может говорить, двигаться ему тяжело. У него обгорела вся левая сторона лица и плечо с грудью, сгорели все волосы. Людей Иттерима мы убили сразу, и Реналур убил одного из них, когда уже горел. Мы смогли перевязать его, и двинулись дальше, он смог продержаться до самой встречи с нашими солдатами. А за день до встречи Патнараса убил минатанский снайпер. Мы видели, как их транспорт и колонны отступали – наверное, этот снайпер прикрывал отход. Он преследовал нас несколько часов, пока мы не смогли оторваться. Нас встретил отряд республиканцев – хорошо, что они нас нашли – я не смог бы тащить Реналура на себе дальше – он был совсем слаб.
- А откуда раны?
- Рука обгорела, когда я доставал Реналура из костра. Меня сильно ударили по голове, и я почти не чувствовал боли. А потом я понял, что досталось и моей ноге – там сейчас не то трещина, не то перелом, хотя я все время шел, а она сильно болела, - затараторил он, схватив Ритемуса за рукав. – Я все сказал командирам, как вы и просили, передал все документы. Они сказали, что я им очень помог, и про вас сказали, что вы герой. И как вы говорили, они пообещали мне, что выдадут медаль за храбрость, и вам тоже.
- Хорошо, хорошо. Отдыхай, - он встал и собрался уйти, как Валерус спросил:
- Господин лейтенант, а что с Иттеримом и его людьми?
- Иттерима мы убили, а его людей взяли в плен. А тебе и вправду нужно медаль давать – наши войска уже берут Лимунар, - Валерус залился красным, и Ритемус спросил у врача, стоящего в дверях:
- Когда вы его выпишите?
- Через месяц, когда перелом полностью срастется, и опасность минует. А вот Реналура… Мы просто не в состоянии наложить ему швы и удалить оставшиеся омертвевшие участки кожи при такой загруженности – мы каждый день оперируем едва ли не сотню солдат, а опасность его жизни куда меньше, чем многим другим.
- Хорошо. Прощай, Валерус, мы обязательно за тобой приедем.
- Господин Ритемус, а вы найдете моего отца?
Он остановился. Видерим… Где же его теперь искать? Четыре месяца назад он потерял его, и вряд ли за это время старейшина мог добраться до своих. Наверняка он числится пропавшим без вести, а на войне это почти равносильно причислению к убитым.
- Я попытаюсь сделать все, что в моих силах, - задумчиво сказал Ритемус. – Поправляйся.
Он вышел из больницы и попросил Альдеруса отвезти его в лагерь, и тот вдруг сунул ему в руку конверт.
- Вы знаете, от кого это. Он попросил вас не торопить – вы сами решите, когда вам стоит встретиться.
***
Люминас внешне нисколько не изменился, только теперь на его парадном кителе были погоны минор-легиониса. Былой огонь в глазах нисколько не угас. Будучи на пути к нему, Ритемус ожидал увидеть подобие королевских хором или кучу трофеев в кабинете, но он ошибался. Кабинет, находившийся в администрации деревни, или попросту, неказистой двухэтажной деревянной избенке с табличкой "Администрация" был обставлен более чем скромно – пара шкафов, койка да стол. Из предметов роскоши был разве что настенный хинатанский ковер, доставшийся от прежнего владельца, сгинувшего неизвестно куда. Люминас поприветствовал его крепким рукопожатием.
- Знаешь, я даже не слишком удивился, когда узнал от твоих людей, что ты жив, - сказал он. - Правда, я считал, что ты будешь "сам по себе", командовать небольшим отрядом, а ты… целую роту собрал.
- Да я и сам сначала этого не хотел. Все ведь началось, когда мы спасали деревню родственников одного из моих людей.
- Это Тумасшат? Валерус про него рассказывал. Очень хорошо, что вам попался такой проводник. Многие северяне смешанных кровей подались к минатанцам на службу.
- Ты допрашивал Валеруса?
- Да. Так получилось, я ничего не знал, и пусть тебя не смущает произошедшее в Доламине. Даже Варланур, который поддерживал связь с нами, не передавал никакой информации о вас. И… Да, награждены будете все вы. И даже мальчик – я свое обещание сдержу, ведь он этого достоин. А как тот боец, Реварус, кажется - он выжил?
- Реналур, - поправил его Ритемус, - Да, он жив. Врач сказал, что с ним все будет хорошо, помимо внешнего вида.
- Хорошо. И ответь мне, почему ты решил отправить мальчишку сюда? Ведь дело не в том, что он твой секретарь и не в том, что он единственный мужчина в своей семье, не считая отца?
- И это тоже. Я подозревал о существовании других отрядов задолго до того, как узнал об этом точно, и боялся, что однажды они нападут на лагерь в наше отсутствие… А я вдруг вспомнил о Видериме, и подумал, что мальчишка может действительно погибнуть, а если он уйдет, шансов выжить у него будет куда больше. Конечно, я понял, что был не прав, но разве прошлое воротишь?
- Нет, конечно, - Люминас подошел к шкафу и вытянул оттуда стеклянную флягу с коньяком. – Ты ни в чем не виноват. Да и стоит ли волноваться, при таких-то успехах? Мы благодаря твоим картам почти все места расположения минатанских войск в твоем районе накрыли одним ударом. Так что лавры героя ты заслужил.
Ритемус поморщился.
- При чем тут геройство, слава? Скажу честно – у меня десятки раз было приступы малодушия, и мне хотелось бросить всю эту ораву, которая меня в первый месяц поносила, на чем свет стоял, и, если бы я не повесил к чертовой матери одного из таких, они бы меня оплевали и разбрелись кто-то. У меня ведь, на самом деле, не было никогда командирского таланта – я иногда себя в руках не держу, а тут - поди да уследи за четвертью тысячи…
Люминас сунул ему стопку, Ритемус взял ее и долго смотрел на жидкость внутри. Он хотел отказаться, мол, ему нужна сейчас свежая голова, и, пораздумав, вылил себе в глотку и поставил стопку на стол.
- Так-то лучше, - сказал Люминас.
- Есть одна просьба. Я хочу знать, где может находиться Видерим.
- Друг мой, - снисходительно улыбнулся адъютант, - На тот момент республиканские и королевские войска на Северо-восточном фронте насчитывали в совокупности более двадцати пяти тысяч человек. Твой Видерим мог оказаться где угодно…
- Я это знаю не хуже тебя, и я пообещал Валерусу, ведь Видерим – его отец.
- Понимаю. Сейчас мы ничего сделать не в состоянии, - пожал Люминас плечами. - Я попробую навести справки… Спастись оттуда было почти невозможно – с вашей линии обороны, из тех, кто не успел отступить, пара сотен вернулось, может, меньше. Думаю, он отступил, но потом затерялся, части ведь передислоцировали. И к тебе тоже есть вопрос – что ты намерен делать дальше?
- Дождаться, пока закончится война с Минатан, отправить людей обратно домой, пусть, кто желает, продолжает воевать… - рассеянно начал перечислять Ритемус.
- Нет-нет, я не об этом. Что будешь делать ты?
- Я… Не знаю. Снова все для меня закончилось, и…
- Ты можешь уйти, можешь остаться. Твое право. Отдых ты заслужил – хочешь, отправим тебя на юг, там сейчас совсем спокойно, заведешь себе семью, и будешь до конца своих дней отдыхать на вилле. Государственную пенсию, так и быть, выбьем. Можешь остаться, со всеми вытекающими привилегиями и обязанностями. Да, ты не просто останешься в чине минор-лейтенанта, теперь ты майор-лейтенант. Думаю, за заслуги следовало бы дать сразу адъютанта, но в штабе тебя еще плохо знают. Если отличишься, дадим в кратчайшее время и следующее звание.
- Я подумаю… Мне ведь дадут время подумать? – растерянность никуда не исчезала, и была она не из-за спиртного – оно еще не успело повлиять на состояние, тем более, в таком малом количестве – в голове путались и цеплялись друг за друга мысли, воспроизводя дикий хаос внутри. Пресвятый Боже, какой отдых? Люминас лишь строит из себя святого, а на самом деле сам Ритемус уже давно зачислен в республиканскую армию, и отправится на покой только по приказу, которого не стоит ждать.
- Дадут… - побормотал Люминас и достал из шкафа папку с бумагами. – Пока ты вершил свои подвиги, я нашел кое-какую информацию, касающуюся вас обоих. Не то чтобы я хочу сказать, что тебя можно было вывести из себя мелочами, но, я думаю, ты хочешь знать правду.
- Кого это "обоих"? - спросил Ритемус, беря папку в руки. Люминас только лишь кивнул на нее.
Первый лист – датированный вторым месяцем Фалькенарской войны приказ временно ограничить движение беженцев по дорогам для ускорения продвижения армейский частей к фронту. В качестве ответственного за исполнение фигурирует…
- Иттерим?
- Читай внимательнее.
Район – приграничная область, в том числе города: Наттерар, Севеллас… На последнем слове Ритемус задержал взгляд… В приказе больше ничего не было, чтобы связывало эти два события между собой, но до Ритемуса уже начинало доходить. Он резко перелистнул страницу и обнаружил отчет Комитета по реабилитации жертв преступлений королевского режима, где указывались описания происходившего очевидцами.
"…Они стреляли по изголодавшейся толпе из всех видов оружия - сначала стрелковое, а затем, когда однажды многотысячная толпа стала штурмовать военный лагерь, по ней выстрелили несколькими снарядами со шрапнелью. Счет одних убитых шел на десятки…"
"...Военные держали нас, словно в стойле – мы никуда не могли двигаться – ни в город, потому что там уже расквартировали часть беженцев и солдат, и без нас было уже слишком тесно, ни в лес. Да, нам сказали, что мы не должны занимать дороги, иначе из-за нас армии из глубин страны придут слишком медленно, и фалькенарцы могут оказаться здесь, но про лес не было ни слова. Многие не хотели идти, потому что путь через лес к ближайшему крупному городу занял бы очень много времени, и к тому же, все ягоды и грибы в лесу, как поговаривали, уже были собраны, а нам оставалось только голодать. Но в лесу мы выжили бы, а пока мы стояли, оцепленные патрулями, мы боялись, с каждым днем сильнее, прихода фалькенарцев и кровавой каши, которая здесь начнется…"
"…Однажды мы все-таки не выдержали, и ушли прочь с насиженных мест через оцепление в старую часть города, где были заброшенные трущобы, уже покинутые испугавшимися жителями. Солдаты нас не тронули, из вышек по нам не стреляли, и мы большей частью смогли уместиться в этих хибарах. К этому времени Севелласа достигли новые новости, еще хуже прежних, и горожане тоже начали уходить. А их не выпустили – сказали, приказ. А пока они пытались уйти, многие заняли их дома и обосновались там. Сначала были распри, а затем до них дошло, что все мы в одинаковом положении, и примирились, стали жить вместе…"
"…Когда мы обосновывались в городе, солдаты нас почти не трогали, и неделю мы прожили в покое и относительном уюте, а затем по всему городу - в который уже раз! – зазвенела тревога. И на этот раз впервые по городу ударила артиллерия. Мы еле успели убежать – дом сложился гармошкой. Били в основном по примыкающей к лагерю территории – все вокруг горело. Иногда снаряды летели дальше, и разрывались в восточной части города. Мимо бежали солдаты. Они сказали, фалькенарцы наступают. Только потом мы узнали, что небольшая часть беженцев напала на военный лагерь под городом в надежде получить еды – их почти всех расстреляли. Фалькенарцев так и не увидели; нам сказали, что это их артиллерия била по городу. Многие поверили, хотя это невозможно себе представить, чтобы враги прошли через несколько линий обороны незамеченными, да еще и с тяжелым вооружением"…
Затем шел собственно отчет комитета: "Из вышеуказанных источников мы можем заключить, что королевское командование намеренно создавало тяжелые условия для спасшихся от рук фалькенарских военных…" "…Легионис Иттерим, спровоцированный атакой изможденных многонедельной голодовкой простых людей на лагерь, усмотрел угрозу мятежа и отдал приказ уничтожить часть беженцев для устрашения, а в случае неповиновения – и всех остальных…." В горле стоял ком, который никак не хотел исчезать, но Ритемус продолжал листать дальше. Далее шли многочисленные фотографии с места происшествия – как старые, так и совсем новые. Их было десятки – с разрушенными домами, с лежащими вперемешку трупами, с воронками от снарядов и так далее, и вдруг взгляд уперся его в одну фотографию. Несколько домов, и один из них, влезший в кадр частично – тот самый дом, где нашли их. Хозяйка этого дома при обстреле уцелела и смогла рассказать ему, как все произошло. Могилы их нашли чудом – хозяйка нацарапала на валуне имена всех троих и поставила в изголовье, так же она поступила и с остальными могилами…
Его попросту раздирало от переполнявших чашу чувств. Хотелось рыдать навзрыд, хотелось злорадно хохотать, хотелось тихо скорбеть по остальным погибшим, хотелось поднять из могил нелюдей, убивших их, и вновь отправить обратно собственными руками. Но внешне он оставался спокоен и теребил уголок страницы с фотографией, уставившись на этот дом.
- Мир тесен, - только и сказал он, передавая Люминасу папку. Тот поспешно убрал ее и столь же поспешно налил новую стопку коньяку и поднес ее ко рту Ритемуса. Запах постепенно привел его в чувства, и он вылил новую порцию внутрь. – Иттерим однажды рассказал мне об этом сам, не называя места и не описывая подробностей. Про голод он говорил, и говорил, что приходилось стрелять пару раз, но о том, что он расстреливал город, умолчал, - монотонно продолжал он. - Он говорил, что фалькенарцы расстреляли город, что беженцы не хотели уходить, и что он вообще был бессилен, связанный приказом по рукам и ногам, - по взгляду Люминаса Ритемус понял, что вид у него совсем дрянной, - …А ведь было в нем человеческое что-то было… Висело на нем грузом, а он не мог никак избавиться от этого, оттого и рассказал. Жаль, Энерис его пристрелил, надо было заставить каяться… Перед всеми каяться… - Стопка в руке лопнула, и по полу поскакали звонкие льдинки. Боли от засевших в ладони осколков он не почувствовал, словно и не его это рука была, так, лишь мертвый воск. Люминас бережно развернул ее, пока Ритемус молча уперся стеклянным взглядом в окно, осмотрел рану и вынул пару небольших осколков. Спустя какое-то время тупая боль дошла до мозга, и Ритемус посмотрел на кровоточащую ладонь, только постигая произошедшее.
- Извини, - сказал надтреснутым голосом. – Я и сам не ожидал. Спасибо тебе. Теперь я буду точно спокоен. Они отомщены, и это главное…
- Тебе и вправду надо на покой уйти, - тихим ровным голосом говорил Люминас, дезинфицируя раны и обертывая их бинтами, - На пару недель, а затем, если почувствуешь силы, возвращайся, будем возводить мир на нашей земле.
- Хорошо… Я столько пропустил за это время. Откуда взялись эти "возрожденцы"?
- Да, это мы не досмотрели, не успели среагировать. Как раз, когда к нам стали массово переходить "белые". Не всем нравился конечный результат. Мы ведь за что боремся? – правильно, за демократию, равенство, предоставление социальных благ всем и каждому вроде бесплатного образования, за мир во всем мире, за уничтожение монополий и создание множества мелких предприятий, и так далее. У нас будет председатель и президент, парламент, выборы… Все это, конечно, не сразу, на восстановление всех сфер уйдет как минимум несколько лет, и только тогда мы начнем разгоняться. А у "возрожденцев" электорат более консервативный – им подавай, значит, единоличную власть, ограниченное вмешательство масс в политику, а в остальном наши цели вроде расширения гражданских прав и свобод более-менее совпадают… Правильно, конечно, часто толпа только вредит, но если она почувствует, что ее интересы серьезно ущемлены, она может устроить то, что мы видим сейчас. Главное – направить энергию ее в нужное русло, а там – как по маслу все пойдет...
- "Возрожденцы" хотят снова кого-то посадить на трон? Двоюродного брата короля?
- Самое смешное, что они не имеют по этому поводу единого мнения. Да, одни хотят посадить этого лентяя, сидящего сейчас в Сангпилле после неудачного переворота, другие – чтобы власть осуществлял коллективный военный совет с председателем во главе. Нет, того, что творилось при короле, не будет – я встречался уже с этими людьми, и они не столь подвержены сребролюбию. Они знают, что делать, и их активность как раз-таки не будет представлять из себя просиживание штанов и проедание государственного бюджета. И все равно это для нас печально - мы были слишком заняты войной, и считали, что для переходящих на нашу сторону людей нет других альтернатив. И они сотворили ее. Надо было ее удержать в рамках небольшого движения, тихо разогнать, но это "офицерское братство", как называет себя верхушка Союза Возрождения, очень быстро сориентировалось и вобрало в себя многих бывших королевских сторонников.
Пока все хорошо. Пока – до победы над королем. Мы ничего не таим друг от друга, проводим совместные операции, у нас есть множество общих органов управления, и иногда может показаться, что мы вообще единое целое, одно движение, одна партия, но это не так. Долго это не продлится.
- Если все продолжаться в таком духе, война никогда не окончится, - мрачно пробурчал Ритемус.
- Да, поэтому месяц назад мы подписали пакт о сотрудничестве. Не знаю, хорошо это или плохо…
- Почему?
- Видишь ли, подписав этот пакт, мы официально признали существование "Союза", и это существенно связывает нам руки. До того мы могли ненавязчиво попирать их интересы, а теперь вынуждены все согласовывать. Мы предупреждали нашего Вождя, взвешивали "за" и "против", и пришли к выводу, что лучше подавить движение в зародыше малой кровью, прежде чем расплатимся за промедление большой, но у него, как всегда, были свои планы, ни для кого не постижимые. Он подписал пакт, и теперь после победы над королем обе стороны обязуются провести всеобщие выборы с ограничением голосования только по возрасту – с совершеннолетия, - и по итогам их выигравшая сторона проводит свою политику, а проигравшая подчиняется ей, хотя и может диктовать кое-какие условия, - он всплеснул руками и стал нервно отбивать чечетку правым сапогом, заложив руки за спину. – Вождь сказал, что мы замараем свою честь не только в своих глазах, но и в глазах народа, подавив "возрожденцев". Он сказал, что народ устал от крови, и если мы повернем оружие против союзников, пусть сиюминутных, то от нас откажутся. "Простые люди знают, что делать и на кого им рассчитывать, и их симпатии в основном остаются на нашей стороне", так он сказал. Еще он считает, если "возрожденцы" заикнулось о короле, то их тут же отринут, однако мне кажется, что это неверно. Еще остаются люди, которые хотели бы что-нибудь изменить, но, чтобы все осталось как прежде - таких немного, ибо идеи революции быстро проникают в массы, и все же это может нам доставить массу неудобств. Такое чувство, что он не видит очевидного, впрочем, он не раз уже успешно совершал то, что сначала казалось блефом. Он пожертвовал людьми при Гиремасе, а вместо этого мы получили наступление по всей стране. Он приказал выстоять нашим войскам у Рателана, когда даже мне показалось, что минатанцы хлынут в страну, как река через сломанную дамбу, и сейчас мы оттеснили их до границы. Но здесь… Здесь война очевидна. Никто просто так не сдастся и не разойдется по домам – мы схлестнемся друг с другом насмерть. Никакие выборы не решат существующих проблем. Я не верю, но у Вождя наверняка есть план на этот счет. По-другому быть не может. Впрочем, кроме пакта, нам ничего и не оставалось сделать – слишком, слишком поздно… Извини. - сказал вдруг он, - Я что-то разошелся.
Ритемус понимающе кивнул.
- Силы у вас будут примерно равные, и если вы что-то можете сделать, то нужно действовать сейчас. А вот что делать – это вопрос куда сложнее. Ваш вождь наверняка знал, что делал, иначе он не слыл бы мудрым человеком. Если верить людям, он многое успел за это время. А когда "возрожденцы" появились, вы бы ничего не смогли сделать. Если бы вы убрали совет "Союза", подозрение неминуемо бы пало на вас, а вы разве настолько сильны, чтобы воевать на несколько фронтов?
- Нет, конечно. Боюсь, это был и вправду единственный выход… - совсем поникшим тоном отозвался адъютант. – В любом случае, скоро будет собрания республиканского совета, и после него мы узнаем, что делать. Так что насчет твоего решения?
- Я обдумаю и дам ответ завтра, через Альдеруса, или лучше я сам приеду, - Ритемус встал и пошел к двери, и, переходя через порог, спросил:
- Скоро ли мы еще встретимся?
- Не знаю. Может быть, завтра, может быть, через месяц или через годы.
Пока он сидел в этой комнате, он вдруг проникся к Люминасу глубокими чувствами, словно их связывали братские узы, словно они были старыми закадычными друзьями, как с Таремиром, и расставание было отчего-то тяжелым, и он чувствовал, что новой встречи он будет ждать с нетерпением.
- Тогда… Я хочу узнать ответ на вопрос: почему я?
Люминас взял его за рукав и проводил вглубь комнаты и закрыл дверь.
- Тогда садись, и слушай, впрочем, долго не придется объяснять, если ты это хорошо помнишь… Однажды, осенью, - начал он свой рассказ, - в первый год Фалькенарской войны недалеко от одной деревушки в лесу наши, то есть королевские войска отбили позиции у противника и обосновались там. Через два дня фалькенарцы контратаковали и отбили позиции, нам пришлось отойти. В тот же вечер я с двумя своими бойцами отправился в разведку, чтобы найти раненых и заодно посмотреть, чем занимаются фалькенарцы. Несколько часов мы шли по лесу, пока не столкнулись лицом к лицу с фалькенарскими егерями, рыскавшими по лесу… Мы внезапно налетели в сумерках друг на друга и выстрелили почти в упор, а потом бросились с ножами. Я убил одного, и от удара я какое-то время медлил, приходя все себя. Оставшиеся два фалькенарца исчезли, а значит, скрылись где-то близко. Одного моего товарища убили, второй был ранен. Враги зашли с тыла, но я их заметил и убил одного выстрелом, второй не видел меня и убил моего товарища, а я вычислил последнего по вспышке, и застрелил его.
Так я остался один, полностью дезориентированный. Я совершенно не помнил, где находится наши позиции, и выбрал направление наобум и пополз туда, пока не очутился на опушке с захваченными фалькенарцами позициями. Я отошел назад и наблюдал за ними, и вдруг заметил, что рядом со мной кто-то есть. Арлакерийский солдат лежал лицом вниз, и я его развернул – он еле дышал. В ноге было сквозное пробитие от винтовочной пули, из которого до сих пор лилась кровь – он так и не перевязал ее. Вещмешка не было – от него осталась висеть только лямка на правом плече. Я понял к тому времени, где нахожусь, перевязал рану и ползком потащил его за собой. По лесу все еще ходили вражеские патрули, и мне иногда приходилось закрывать солдату рот, потому что он иногда громко стонал от боли или что-то бормотал. Наконец, я прополз достаточно большое расстояние, взвалил его на плечи и понес к своим. Умирать он явно не собирался – он часто открывал глаза, и смотрели они ясно, а потом вновь закрывались. Признаться, я тоже едва не отдал душу Богу, потому что очень устал, и все же дошел. Солдат этот выжил и сейчас сидит передо мной. А тогда, в тюрьме, мне не захотелось, чтобы ты погиб понапрасну снова.
Некоторое время Ритемус сидел, переваривая услышанное. Внешне он никак не отреагировал, и просто смотрел, как несколько минут назад, куда-то в окно, а внутри что-то с грохотом переворачивалось, словно подточенный теплом айсберг ронял в воду куски льда.
- Я… Совсем не помню твоего лица, - наконец он, и поводил раскрытой ладонью перед своими глазами. – Я помню, что смотрел на тебя, помню силуэт, помню лес, дорогу, я должен был запомнить, и все же не помню…
- В том состоянии, в котором ты был, сложно было бы соображать. Да, ты постоянно смотрел на меня, когда пытался очнуться, и еще одной причина, по которой ты меня не помнишь, - я сильно изменился с тех пор. Я тогда носил усы и небольшую бороду, волосы немного выцвели, и сильно похудел вдобавок. Даже те, кто постоянно со мной был, едва ли могли меня узнать. После того как я отнес тебя в лазарет, я почти сразу скрылся с глаз, и меня никто не запомнил – я уже в то время начинал приобщаться к революционным ценностям и понемногу проводил агитацию, и было бы прескверно, если бы на меня еще тогда донесли.
- Наверное, я должен остаться, чтобы расплатиться за то спасение?
- Почему же? – искренне удивился он.
- Ты меня в тюрьме спас, а я тебя у Гиремаса, - загибал Ритемус пальцы. - Тогда мы были квиты, и я не знал про то, кто меня спас в Фалькенарскую войну. Вот и получается, что я по-прежнему остаюсь твоим должником.
- Нисколько. Ты уже отвоевал на нашей стороне четыре месяца. Это засчитывается. Теперь мы точно квиты, - он улыбнулся и протянул руку. Ритемус быстро, но неуверенно пожал ее. – Значит, твое предложение о выборе остаться в ваших рядах в силе?
- Конечно.
- Хорошо. Я остаюсь, но прежде я хочу найти кое-кого.
- Видерим? Мы ведь только что…
- Нет, моего старого друга. Таремира.
***
Ритемус осторожно приподнял надвинутый на самые глаза козырек фуражки и, крепко держась за борт скачущей по разбитой дороге телеге, осмотрелся вокруг. Поля и огороды были скошены или выжжены полностью, и теперь за пригородами, окольцованными траншеями и колючей проволокой, начиналась голая степь, за которой вдалеке виднелась выглядывающая из-за холма деревня. Монотонный доселе шум распался на отдельные части – поблизости измазанные с головы до пят солдаты лопатами, ведрами вычерпывали оползшую в траншеи грязь и вновь крепили брустверы - после сильного ливня все здесь превратилось в одно сплошное месиво; стучали молотки, кричали офицеры охрипшими голосами приказы, шумели моторы, скрипели развертываемые на позициях орудия, ржали лошади, и в воздухе, кроме аромата петрикора, витал и дух безнадежности. На лицах проходящих мимо солдат проступала накопленная усталость, наверное, даже не столько от проделанных фортификационных работ, сколько от ожидания – уже два месяца, или даже больше, этот королевский оплот дрожит в ожидании наступления мятежников, которое все никак не начнется – и в радиусе ближайших двадцати-тридцати километров Ритемус единственный знал, что повстанцы придут еще не скоро – Капулан не был важным транспортным или торговым узлом, чтобы считаться первоочередной целью. Нет, есть города побольше и поважнее, а его защитники будут мучать себя бессонницей еще как минимум несколько недель.
Колесо попало в выбоину, телегу подбросило и сидящие по краям едва не вылетели за борт – дорога была совсем разбита. Послышался вскрик – кого-то облило грязью, и Ритемус машинально надвинул козырек обратно и задвинулся за спины соседей. В разбитой стене дома он заметил торчащий обрубок – пушка. Вот как… То-то нигде в траншеях нигде нет артиллерийских позиций. Люминас будет очень доволен.
- Стой! – они уже были около пропускного пункта. – Слезай. Кто будете, что везете?
Пассажиры спрыгнули и пропустили военного к телеге. Тот принялся рьяно сдергивать покрывала и развязывать бечевки на мешках. Мимо из города проехала тощая лошаденка, тянущая за собой скрипящую телегу, в которой восседал крестьянин. Лошадь попала копытом яму, брызнув грязью на штанину Ритемусу. Тот не успел увернуться, и негромко чертыхнулся сквозь зубы. Невелика потеря - одежда и без того была грязная – брюки, ранее бывшие, кажется, серого цвета, теперь коричнево-пыльные, бежевая рабочая куртка – чуть чище. Обычная одежда рабочего какой-нибудь городской фабрики.
Пока один "белый" осматривал груз в телеге, несколько других обыскивали пассажиров. Ритемус покорно расставил ноги на ширине плеч и поднял руки. Скрывать ему было нечего – он не взял с собой ничего, наперекор взбешенному Люминасу, которому он поведал свой план после того как узнал, где находится Таремир; даже маленький карманный офицерский пистолет, который при желании можно был спрятать в ботинке, он отказался взять.
- Тоже документов нет? – спросил солдат.
- Нет, - пожал плечами Ритемус, сделав предельное простое лицо, - Да и откуда им быть – они в доме остались, а дом эти сволочи спалили еще два месяца назад. Так и скитаюсь…
- А здесь что забыл?
- К вам хочу податься снова. Я тогда почту вез в гарнизон, решил в свою деревню по пути заехать, сам понимаешь, родителей повидать. Приехал, вещи оставил в доме, а меня вытащили, всем селом встречать стали. И тут как из лесу эти ироды нагрянут… - он махнул рукой и нарочно скривился, на всякий случай собираясь выдавить скупую слезу.
Солдат нахмурил брови, видимо, не слишком-то впечатленный рассказом, и оставил Ритемуса в покое, перейдя к следующему.
- В центре штаб-квартира есть, там спроси. Добровольцев нынче не сильно жалуют – обычно только жрать просят, а делать ни черта не хотят. Только расскажи что-нибудь другое, а то точно тебя за шею вытолкают за такой проступок.
- А я что, не знаю, что ли? – весело откликнулся Ритемус. – А от вас-то что скрывать – вы ведь не выгоните?
- Не выгоним. Не наше дело, - равнодушно ответил солдат. – Пусть там разбираются, а нам и своих забот хватает, - кивнул он в сторону пустых полей.
Ритемус и крестьяне взобрались в телегу и поехали дальше, через несколько кварталов они завернули в переулок и остановились.
- Вот мы и внутри, - сказал возница. – Давай, как договаривались.
Ритемус снял стоптанный сапог, выудил сложенный кусочек ткани и передал его крестьянину. Тот развернул его, и на ладони тускло засияли несколько золотых монет. Он попробовал одну из них на зуб и удивленно спросил:
- Так уж и золото?
- Золото, - повторил утвердительно Ритемус и спрыгнул с телеги. – Бывайте.
- Эй, а ты не из бунтарей часом?
- Был бы из бунтарей, ты бы у меня на штыке висел. Я из своих, - нарочито-загадочно ухмыльнулся он.
- Ну-ну. Еще бы понять, где кто… Прощай, - он цокнул языком, и телега понеслась по улице в центр. Ритемус вышел из темного переулка на залитую светом улицу и остановился, несколько удивленный увиденным. Только сейчас он заметил, что внутри города царила атмосфера мирного времени – по тротуару густо и неспешно шли в обе стороны потоки людей: рабочих в замасленных фартуках и пыльных рубахах, зажиточных горожан в дорогих пиджаках и сюртуках, и до блеска начищенных туфлях, женщин – из низкого сословия в затертых льняных или конопляных платьях с косынками на головах, или более высокого – в шубах, из-под которых выбивались белоснежные подолы и в модных миниатюрных шляпках, из которых сзади обязательно торчали несколько длинных перьев. По дорогам постоянно курсировали телеги, кареты и проносились, исторгая облака режущего глаза дыма редкие автомобили. Иногда лишь эту идиллию нарушали то и дело встречающиеся патрули, которых было даже меньше, чем когда Ритемус нес службу в Тиренаре почти добрых десять месяцев назад. Он шел, забыв об осторожности и крутя головой по сторонам, не веря собственным глазам – такое, и в паре десятков километрах от фронта!
Через квартал начиналась торговая площадь. Не сказать, что лавки были забиты съестным или предметами обихода, но для захолустного городишки это было вполне неплохо. Из любопытства он подошел к мясной лавке, и посмотрел на гирлянду окороков, развернувшуюся под козырьком.
- И за сколько один продаешь? – поинтересовался он у торговца – усатого толстяка в вымазанном красным переднике. Тот назвал цену, и Ритемус чуть не отшатнулся – больше цены были только на второй год после войны, когда инфляция достигла наивысшего пика.
- Можно бартером, - подмигнул мясник. – Теперь многие меняют – так гораздо надежнее. Что у тебя есть?
- Нет, спасибо, это я так… - и отошел, деловито почесывая затылок. После этого короткого диалога стала вдруг заметна худоба проходивших мимо людей – впалые щеки и серые лица так и бросались в глаза, и теперь невозможно было бросить взгляд, чтобы не видеть их – лишь изредка здесь встречались полнотелые богачи, которые могли позволить себе не экономить на питании, и этот контраст был столь заметен, что внутри поднималась, смешиваясь с обидой, злоба, и хотелось подойти сзади, обхватить эту толстую шею и сдавить ее до хруста, и отпустить обмякшее тело падать на землю, и оставить на разграбление. Мысль становилась заманчивее с каждой секундой, но она быстро исчезла, испуганная доносящимся из потока людей знакомым звуком марширующих сапог, и Ритемус почел за благо затерять среди зевак, столпившихся у хлебной лавки.
Он улыбнулся сам себе, смотрясь в тусклое отражение витрины – что же это с ним? С каких это пор он вдруг решил заделаться народным мстителем и убивать богатых? Раньше он воспринимал подобное как нормальное явление, пусть и несправедливо, а теперь при виде одетого со вкусом человека в толпе оборванцев что-то щелкало внутри. Наверное, общение с Люминасом за последние недели не прошли даром. Он был с ним почти каждый день – его покровитель посвящал Ритемуса в свои планы, в планы партии и командования, помогал с отправкой людей из его отряда домой – не всех, конечно, лишь тех, что жили вдалеке от границы с Минатан. Выживших из Доламина, в том числе Валеруса, получившего медаль "За храбрость", отправили домой. Ритемусу подобное времяпрепровождение, пусть оно было весьма увлекательным и полезным, не слишком нравилось – он подозревал, что Люминас покровительствовал ему не только из благодарности, и что за оказанные благодеяния ему когда-то придется отплатить, - а пока он не мог ни на что повлиять и ему оставалось плыть по течению. Идеологическую составляющую политической программы республиканцев они почти не обсуждали, хотя Люминас порою всучивал под шумок Ритемусу какую-нибудь книжицу, чтобы тот понял, в какой среде ему придется в скором времени жить. Разумеется, о подробном прочтении речь не шла – его тошнило от пафоса и безаргументированности суждений вкупе с полной и безоговорочной верой автора в них, призванной, по-видимому, заставить поверить в них и читателя. Он пролистывал их, иногда цепляясь взглядом за места, где содержались действительно стоящие мысли, и помечал их карандашом, дабы заверить Люминаса в своей возрастающей в геометрической прогрессии "приверженности к делу установления мира, демократии и процветания в стране", как гласила одна из выдержек, над которой Ритемус горько пошутил: "Боюсь, все будет именно в такой последовательности, никак не одновременно"… Однако уже в первый раз, когда он решил показать свои приобретенные навыки по теоретической части, это прошло совсем не гладко, и Люминас дал ему понять – Ритемус обязан не проникаться идеями, но работать во имя их – этого будет вполне достаточно.
И все-таки что-то в нем незаметно отложилось… Сначала это испугало его, но потом он успокоил себя, мол, в этом нет ничего страшного, ведь он уже служит республике, и неудивительно, что ее идеи поработят и его. И все привычнее становилась мысль, что республиканская партия одержит верх над оппонентами, хотя сводки с тайных фронтов доносили, что "Союз Возрождения" становится все могущественнее из-за притока переходящих на их сторону королевских войск. Впрочем, эти думы как-то забывались, и временами он непроизвольно размышлял, как будет обустраивать свою жизнь в послевоенных реалиях, которые были бесконечно далеки…
Лязгающие шаги раздались совсем близко, и Ритемус, обливаясь холодным потом, уставился на ценники, и вновь едва не раскрыл рот – даже хлеб стоил непозволительно дорого, если прикинуть, почти в двенадцать раз дороже цен перед началом первых бунтов. Или даже пятнадцать? Всего и не упомнишь. Такими темпами город сам вымрет через месяц, и победители спокойно пройдут по раздувшимся от водянки трупам с голодными глазами. Патруль прошел мимо. Ритемус пошел в противоположную сторону, и, выйдя с торговой площади, тут же забрал слова о вымирающем городе – на краю проезжей части стояла телега с хлебами и сахаром, из которой солдаты отдавали по одной буханке хлеба и насыпали из небольшой жестяной кружки грамм сто сахара в узелки, которые страждущие приносили с собой, в одни руки. Получить дважды еду не удавалось – женщина с мальчишкой повязала на голову платок и сняла шаль, дабы быть не узнанной и вновь встала в очередь, но, когда она подошла, охраняющий без слов оттолкнул ее в сторону и встал на место, не обращая внимания на ее мольбы вперемешку с проклятиями.
До сих пор работали лавки, рестораны, парикмахерские, прачечные. Посетителей в них было немного, а иногда и совсем не было, но это не мешало разведчику возрождать в памяти картины, не виденные им почти два года, и от смеси полузабытых запахов едва не шла кругом голова.
- Ну, чего стоишь? Или заходи, или иди, не загораживай проход! – сказал прохожий. Ритемус понял, что застрял посередине тротуара перед самым входом в ресторан и поспешил отойти в сторону. Убранство внутри оставалось довольно приличным, хотя мебель и стены хранили следы давнего опустошения: пятна, выщерблины и облупленная по углам штукатурка на потолке.
Немного осмотревшись, Ритемус двинулся дальше. Нужно было приступать к главной части задания, а он понятия не имел, где искать Таремира. Известно лишь то, что он офицер в военной администрации города, и ни буквой более.
Патрулей он опасался, хотя ни один из них не проявлял чрезмерной активности, и при каждом удобном случае прятался в толпу. Таким манером он добрался до перегороженной улицы с блокпостом. На шлагбауме висела табличка: "Вход воспрещен. Нарушителей ожидает расстрел". Улица была застроена старинными зданиями, еще начала прошлого, а быть может, и позапрошлого веков – их массивные стены, конусообразные окна верхних этажей и зубцы по верхам придавали им схожести с крепостями. Крыльца были обложены мешками с песком высотой почти в половину человеческого роста, и как раз к одному из зданий подъезжало несколько машин. Когда они остановились, к ним мигом подбежали солдаты и открыли двери. Изнутри вышли люди, и взгляд Ритемуса тут же зацепился за одну фигуру, стоявшую боком к нему и разговаривавшую с другим офицером. Это мог быть только Таремир, но Ритемус нерешительно всматривался, пытаясь различить черты лица. Он подошел чуть ближе, вплотную к перекрывающему улицу забору из проволоки, и тут сбоку прогремел голос:
- Ты чего тут забыл? Читать разучился? – спросил пожилой солдат. В усах и волосах осталось несколько седых нитей, остальное покрылось белым. Взгляд вовсе не был враждебным – оно излучало разве что любопытство. Позади стояли два солдата помоложе.
- Это ведь Таремир? – показал рукой Ритемус в сторону уходящих в здание фигур.
Охранники переглянулись.
- Кажется, он, - прищурился молодой солдат, которому едва ли можно было дать двадцать лет. – На кой он тебе сдался?
- Однополчанин он мой был, - рассказал Ритемус легенду, состоящую на половину из правды и на половину из лжи, - При Гиремасе меня в плен партизаны бунтарские взяли, когда мы болота тамошние зачищали, потом бежал, тоже в партизанском отряде против них воевал, потом решил уйти от войны, и доныне скитаюсь. Однажды услышал его имя, спросил, и узнал, что он здесь, в администрации.
- Я там тоже был, при Гиремасе, - покивал сочувственно старый солдат, - Сильно мы их отколошматили, только пятки сверкали. А потом еще две недели они нас из леса били… потом с силами собрались и в городе нас заперли…
- Так есть надежда с ним связаться?
- Может, и есть, - тот пожал плечами, - но только надо ждать смены вахты, нам ведь отлучаться нельзя, а потом найду кого-нибудь из секретарей или охраны, и передам через них.
- Я подожду, - кивнул Ритемус и направился к пустому фонтану, стоявшему у дороги, на дне которого зеленела высохшая тина вперемешку с мусором.
- Так как звать тебя?
- Скажи, что Рит его ждет и спрашивает, зажила ли его рана после Тиренара.
Солдат поморщился.
- А ничего попроще нельзя сказать? Просто имя?
- Он может не поверить. А так точно вспомнит.
Он сел на мраморный край фонтана и стал ждать. Мимо проходили люди, проносились телеги и машины, и он всматривался в каждого встречного, пытаясь из обрывков фраз, по одежде и поведению составить истинную картину происходящего в Капулане. Больше всего разговоров было о ценах – кто-то жаловался, что его семья голодает, а две работы уже не способны обеспечить его и домочадцев деньгами, кто-то поносил богачей, проедающих и пропивающих в ресторанах астрономические суммы. Кто-то жаловался на то, что в комендантский час недостаточно патрулей – на прошлой неделе в одну ночь грабители опустошили несколько домов, изрядно помяв или даже убив их хозяев. Днем от воров тоже спасу не было, но с ними активно боролась военная администрация, расстреливая преступников на месте, если они были застигнуты с поличным. И только несколько человек говорили о войне – они по-прежнему верили, что противостояние окончится в пользу короля, и всячески расхваливали нынешние городские власти, но никто не обмолвился и словом, что вокруг города обвилось полукольцо траншей, что совсем недалеко лежат позиции повстанцев, и что скоро их город превратится в руины, а от жителей останутся одни имена. Со временем – а до конца смены вахты оставалось четыре часа – и ему самому стало казаться, что война превратилась во что-то совершенно абстрактное. Самоощущение как чужого в стане врага притупилось, и он уже не ежился при приближении патрулей, пряча лицо в воротник, а просто делал вид, что ждал кого-то, озабоченно вертя головой по сторонам. Истрепанная форма и худоба лиц все отчетливее бросалась в глаза, и в какой-то момент он даже проникся жалостью к ним – к бывшим союзникам, нынешним врагам, и внутренне соглашался с одним из прохожих, предлагавшим реквизировать склады и погреба частных заведений вроде ресторанов или кабаков.
- Господин офицер! – Ритемус обернулся и увидел, как по ту сторону фонтана женщина бежала к патрульным и указывала рукой куда-то за спину. – У меня украли сумку! Помогите, пожалуйста! Юноша! Подбежал, сумку схватил, - остальные слова потонули в скулении.
Патрульный кивнул головой, остановив поток слов, и вместе с напарником побежал в указанную сторону. Женщина потрусила за ними. Спустя несколько минут в той стороне раздалось несколько выстрелов – два винтовочных и два револьверных, и все затихло. Окружающие даже не обернулись на звуки, не прервали разговоров, и Ритемус только теперь понял, насколько все это долго для них длится и насколько все это привычно.
…Он даже не знал, как сказать ему об этом. Вряд ли Таремир согласится предать своих людей и уйти из города. Не в его это правилах – покидать поле боя, даже когда ему грозит очевидная смертельная опасность. Конечно, лучше до самого конца не говорить, что сам Ритемус теперь на стороне противника. Таремир не прогонит его, но если они оба выживут, то никогда он не подпустит к себе даже на расстояния пушечного выстрела старого товарища, запятнанного позором предательства. Поэтому остается надеяться лишь на его благоразумие и на его осведомленность о настоящих делах вокруг…
- Рит! – крикнул старый солдат ему, погруженному в себя. – Мы уходим! Я все передам, но не обещаю, что ты его увидишь. Ты можешь так просидеть до самой ночи.
- Я все равно буду его ждать. Я искал его долгие месяцы, и мне совсем не в тягость прождать его каких-то шесть часов.
- Как знаешь, - тот обернулся к пришедшим им на смену солдатам, сказал им что-то и показал на Ритемуса. Те дружно кивнули и заняли места, не проронив более ни слова. Жизнь в городе потихоньку затихала – все меньше шумели улицы, мимо шло все меньше людей, проезжали совсем уж редкие телеги и автомобили. Близился комендантский час, и в растерянности он двигал затекшими членами и искал глазами какую-нибудь улочку, в которую можно было улизнуть в случае погони. Хорошо, если его просто посадят в камеру, а ведь могут пулю в грудь всадить без объяснений, и эти вахтенные его не спасут.
Часто стали открываться двери того здания, в нутре которого исчез Таремир. Их скрип привлекал внимание, но не оправдывал ожиданий – люди шли в противоположную сторону или садились в подъезжающие машины. Только когда совсем стемнело, в его сторону направилась одинокая фигура. Она остановилась около блокпоста, почти невидимая в скверном свете, замешкалась и лишь затем неуверенно спросила:
- Рит?
- Таремир? – поднялся Ритемус и подошел ближе. Таремир приказал страже впустить его, и оба заключили друг друга в крепкие объятья.
- Как ты? – спросил Таремир, не отпуская его.
- Жив, здоров. Да и ты тоже неплохо устроился, я посмотрю.
- Да, дослужился до капитана… Идем внутрь, скоро начнется комендантский час, и здесь будет очень неуютно.
За массивными дверями открылось убранство коридоров. Пол и потолок были расписаны огромными картинами, на стенах красовались не менее впечатляющие гравюры, под ногами стелился длинный хинатанский ковер, а над головой висели огромные люстры. Это здание тоже кто-то когда-то штурмовал – напротив входных дверей и за оконными проемами на стенах остались замазанные отметины. В тусклом свете электрических ламп они не были слишком заметны, и быстро стало понятно, почему администрация разместилась именно здесь.
- Это был когда-то дом искусств, - словно прочитал его мысли Таремир. – Перед самой войной его расформировали, раздали часть имущества по другим коллекциям и музеям, а потом начались бунты, и часть осталась здесь, не успели вывезти. А нам нужно было достаточно вместительное здание вместо разбомбленной администрации – ты ведь видел ее? – Ритемус покачал головой и Таремир пояснил. – Тогда бы ты все понял: первый этаж там разнесен гранатами напрочь, сплошные дыры вместо стен. Этому зданию тоже досталось, но сюда бунтари не дошли.
Они шли по коридорам, и Ритемус ловил на себе взгляды стражи, и ему действительно стало стыдно ходить среди такого убранства в грязной одежде, тогда как все вокруг были в чистых и отутюженных брюках и гимнастерках. Ему не единожды пытались преградить путь, но Таремир развеивал их сомнения, и скоро они вошли в кабинет Таремира. Раньше здесь, видимо, обитал кто-то из управления музеем, - в глаза бросились шелковые занавески, кожаные диваны, пышные хинатанские ковры, фарфоровые статуи почти в человеческий рост; на ум сразу пришел скромный кабинет Люминаса.
- Присаживайся, - показал Таремир на диван замешкавшемуся Ритемусу и вынул из шкафа поднос с хрустальным графином, наполненным водой и стаканами. Ритемус осторожно сел на край, чтобы запачкать сиденье как можно меньше.
- Как ты так быстро достиг таких высот? – спросил Ритемус, обозревая комнату.
- Революционеры многих офицеров перебили, когда смогли собраться в кулак через месяц после Гиремаса. Даже Минатан не был им серьезной помехой – здесь война все время шла полным ходом, и наше счастье, что мы отстоим в стороне от основного театра боевых действий и здесь нечем поживиться. Скоро мне дадут минор-адъютанта, и тогда мои апартаменты не будут такими скромными, - он иронически улыбнулся и тут же нахмурился, - но и проблем тоже не пересчитаю. Итак, я весь внимание! - хлопнул он в ладоши, налил в стаканы воды и подал один Ритемусу.
- Нет, - фальшиво улыбнулся Ритемус, - Раз начал, продолжай, друг мой. Это ты у нас раненый был в Тиренаре и пытался отдать концы.
Таремир шутливо погрозил пальцем и отхлебнул воды:
- Когда ты исчез, я по-прежнему лежал в госпитале – подхватил от кого-то тиф. Почти два десятка человек в нашем блоке умерло, а я помучался да отправился прямиком в Гиремас, уже после победы над повстанцами. Мы захватывали по несколько деревень в день, за неделю мы захватили пять городов, но коммуникации были настолько растянуты, что оказались слабо защищены, и повстанцы ударили по ним. Сначала это были небольшие укусы, а через полтора месяца после битвы мы уже отдавали города обратно, не ожидая, что повстанцы так быстро поднимутся с колен. Они прятались в лесу, и хотя и регулярно проводили разведку боем крупными силами , нам никак не удавалось их обнаружить, но стоило отправить какую-нибудь колонну в другой город по дороге, как они тут же неожиданно объявлялись и из засад расстреливали всех, кто осмелился выйти из городов. Мы были заперты. Еще через две недели к нам подошли подкрепления, но их хватило только на то, чтобы отвести войска от линии соприкосновения к Гиремасу, и то с большими потерями. С тех пор мы медленно отступали. Отдали Гиремас, Тиренар, потом пала и столица. Как раз с этого момента мы находимся здесь. Однажды повстанцы смогли прорваться в город, но мы их быстро выгнали; с тех пор они больше не появлялись. Теперь я здесь на должности заместителя главного интенданта. Семью я оставил здесь. Король сейчас в Севелласе -там ставка верховного командования. Насколько я знаю, повстанцы смогли одолеть Минатан и сейчас гонят их к границе. Это очень заметно – демократы сейчас в полусотне километров от ставки…
- В общем, положение у вас очень не завидное, - мрачно сказал Ритемус.
- Весьма, - он покосился на дверь, - Мне все сильнее кажется, что нам что-то не договаривают и королю все-таки придется покинуть страну, потому что здесь не останется ни дюйма, свободного от пяты повстанцев.
- Ты ведь знаешь про "Союз Возрождения"?
- Да, это какая-то организация у повстанцев, в которую вступают предавшие корону.
- Это не какая-то организация, это теперь огромное движение, в котором сейчас находятся тысячи человек, и они союзники демократов. Они намного консервативнее, но они не хотят королевской власти, - дал он короткую справку.
- Да, я это слышал… К чему ты ведешь? – встревожился Таремир.
- К тому, что конец власти монарха близится, - холодно сказал гость. - На сторону революционеров переходит все больше ваших людей, и они становятся все сильнее. До начала нового наступления остались считанные недели. Едва ли больше месяца. И на этот раз Капулан не останется в стороне. Минатан почти изгнаны, и теперь Республиканский совет сделает все, чтобы это наступление было последним в истории этой чертовой бойни.
- Откуда ты знаешь? – он вскочил с кресла и застыл так, не зная, что предпринять. Ритемус подошел к двери, проверил, заперт ли замок и на всякий случай повесил цепочку.
- Ты должен уходить отсюда. Куда хочешь. Можешь уехать с семьей в Севеллас, а можешь уйти к "возрожденцам". На размышления у тебя есть тридцать дней, - и, видя медленно наливающееся краской лицо, добавил, - не хочешь уезжать, так спаси своих родных – они не заслужили смерти.
Таремир упал в кресло, распластавшись и растекшись, словно он состоял из растопленного желе. В руке его подрагивал бокал.
- Мне плевать, что ты выберешь, - сказал Ритемус. – Я не шпион, и пришел лишь затем, чтобы предупредить тебя.
- Так ты теперь на их стороне? – выдавил из себя его друг.
- Да. Так получилось. Сначала я хотел спрятаться от войны, но она меня нашла, - и рассказал Таремиру о пережитом за эти месяцы. Тот никак не реагировал - не искажалось гримасами его лицо, не сверкали глаза в гневе, не сжимал он кулаки до проступающих вен, а лишь сидел, мерно вдыхая и выдыхая, не сводя глаз с Ритемуса и по-прежнему крутя в пальцах бокал.
- Не сидел ты на месте, это точно, - улыбнулся Таремир вяло и беззлобно. – Теперь ты пойдешь к ним?
- Да. Нужно отправить моих людей домой. Знаешь, тогда, еще перед началом агрессии Минатан я и люди из нашей деревни, с которыми я потом попал на фронт, поставили условие перед повстанцами – не заставлять нас воевать против своих сограждан. И надеюсь, меня не пошлют на запад драться с вами. Дадут какую-нибудь должность в тылу или отправят гнать через границу узкоглазых.
Разумеется, он врал. Но ничего другого сказать нельзя было. Наступило тягостное молчание, которое нарушил Таремир.
- Я не знаю, что сказать, Рит, - тяжело выдохнул он. - Не знаю, поступил ли бы я так же. Не бойся, я тебя не осуждаю, нисколько. Я привык думать, как нам вбивали все это время, что повстанцев нет хуже на всем белом свете, а минатанцы - наши добрые союзники. И как всякий здравомыслящий человек понимаю, что это не так. Далеко не так…
Он растерянно нагнулся, упершись в колени локтями, и обхватил голову руками – его одолевали противоречивые мысли, и от воспринятой информации черепная коробка, казалось, вот-вот лопнет.
- Нас ведь не подслушивают? – спросил Ритемус просто так. Он знал, что Таремир тут же запаниковал бы, если бы за ними велась слежка, но тот был спокоен, а значит, волноваться не о чем. Нужно было развеять эту гнетущую тишину, царящую в здании.
- Нет, - вяло помотал головой тот. – Я почему-то предполагал ранее, что если ты и явишься ко мне, то не просто так.
Ритемус лишь пожал плечами.
- Я не могу предать своих… - сказал Таремир.
- Не предавай. Отвези семью в тыл, сам эвакуируйся в числе первых в случае штурма.
- Я? Бежать?
- Да. Всем известно, что ты никогда не сбежишь с поля боя, но какой в этом прок, если твоя жертва будет напрасной?
- До этого момента мысли о том, что король может проиграть эту войну, я почти не допускал, - признался он. – Я гнал ее просто и без последствий, и долго потом не задумывался. А сейчас пришел ты, и мне она не дает покоя…
- Словно ты и раньше не знал, что в вашем стане все не так безоблачно, как это представляется массам, - с легкой иронией ухмыльнулся Ритемус, наливая себе воды из графина.
- Знал… И относился к этому с ужасающей беспечностью, представь себе. Странное дело – за время пребывания здесь я совсем потерял чувство времени. Все слилось воедино – день и ночь, работа и дом, и всю эту обстановку я начал воспринимать как нечто естественное, будто так было, есть, и будет всегда, и опасность стала чем-то сторонним для меня. Она маячила иногда так близко, когда мы слышали грохот артиллерии и одновременно так далеко, потому что со времени неудачного штурма повстанцев мы соприкасаемся с ней лишь косвенно – читаем о ней в газетах, слышим из репродукторов да от крестьян из окрестных деревень у прифронтовой полосы. Так и хочется думать, что война никогда до нас не дойдет. Будет топтаться, топтаться у дверей, а затем возьмет и уйдет прочь. Причем не я один подобным образом думаю – наверное, весь город оторвался от реальности.
- Я тоже так подумал, когда пришел сюда. Я не мог поверить, что здесь все работает так же, как и до этой войны – рестораны, кабаки, лавки битком набиты снедью, и людей с оружием так мало… Словно вернулся назад во времени. Поначалу, когда я только увидел все это, я даже забыл о тебе - настолько все это меня увлекло.
- "Маленький оазис", - горько усмехнулся Таремир. – "Витрина". Как мы только не называем Капулан. Это все специально для вас сделано, для вашего соблазнения, чтобы вы прослезились, бросили нищенскую республиканскую армию и на коленях к нам приползли, приговаривая, что при короле было лучше.
- На полгода опоздали. Быть может, после Гиремаса ваша кампания была актуальна, но не теперь. Сейчас повстанческая армия намного превосходит вас, а если она выдавит вас окончательно с залежей полезных ископаемых на юго-востоке и с посевных площадей юга, вы обречены.
Послышался странный звук, похожий на слабый шум прибоя; в нем угадывались далекие отзвуки выстрелов артиллерии. Таремир заметил:
- Последний раз я слышал их три недели назад. Отвык порядком, надо сказать. Когда они стреляют, в нас на короткое время пропадает наша постылая флегматичность. Возвращают нас в действительность – хотя бы какой-то прок от врага, - улыбнулся он и с такой миной застыл в кресле. Лицо медленно меняло выражение на диаметрально противоположное.
- Не по нам ли? – с тревогой, сдавленным голосом спросил он, вжав голову в плечи.
- Я ведь сказал, пока еще рано тревожиться. Нет, это не по ваши души.
Вновь повисла пауза.
- Ты нормально добрался в город?
- Да. Заплатил слегка торговцу, он меня провез как батрака. Ваши посты тоже не сильно меня осматривали.
- Это тоже элемент нашей "витрины". Мол, сюда вхож всяк желающий. Если бы мы жестко фильтровали всех, это только повредило бы нашей репутации.
- Репутации? Все это время я ни разу не слышал о "красотах Капулана".
- Жаль, - поник Таремир, - а я думал, что наши передвижные репродукторы в полях дадут хоть какой-нибудь результат. Только время и людей тратим, получается.
И снова пауза. Стрельба не прекращалась, и оба слушали ее. Один боялся, что шальные снаряды вдруг начнут падать на голову, другой уже подумывал, как будет выбираться из города, если внутри объявят тревогу.
- Останешься до утра, - словно прочел его мысли друг. – Сейчас и мне ходу не дадут, а с утра дам тебе солдат в сопровождение, и ты сможешь пройти через блокпосты без приключений.
- Зачем? Я выберусь так же, как попал сюда. Мне не нужно лишнее внимание.
- Еще раз, как ты попал в город?
- Поясни, - помотал он непонимающе.
- Видишь ли, город у нас находится на военном положении, и доносительство поставлено на поток и всячески поощряется, к тому же доносчик может при определенных условиях получить часть того, что имеет при себе преступник.
- И что это за условия?
- Не перебивай. Как раз твой случай – шпионаж. Весьма потрепанный крестьянин с военной выправкой, должен был быть обобран по пути в город до нитки, однако у него находится несколько старых золотых монет старой чеканки, и наверняка еще осталось – не кажется ли это тебе странным?
- А у меня выбора не было, - глухо отозвался Ритемус, - Я им сначала предложил королевскими, но они сказали, что они жутко обесценились, в чем я и сам позднее убедился. А за золотые они меня сразу согласились довезти хоть до края света.
- Имей в виду. Я скажу своим людям, что находишься на особом счету у коменданта, они поймут, что к чему, и никто тебя и пальцем не тронет.
Последующие два часа прошли в дружеских беседах, и вся тяжесть, заполнявшая его, исчезла, и ему стало вдруг легко и приятно, как уже давно не было. Впервые он смог поговорить с кем-то на отвлеченные от вездесущей войны темы. Таремир оставил его ночевать в своем кабинете, строго-настрого воспретив заходить посторонним внутрь без его соглашения. Ночью, казалось, никто даже не приближался к двери, но Ритемус постоянно просыпался, ожидая мягкого топота сапог по коврам и оглушительного стука, но не слышал ничего, кроме мерного сопения Таремира и приглушенных криков с улицы. От страха хотелось забраться под одеяло с головой, словно это могло его спасти, и он в какой-то момент так и поступил, и тут же сдернул одеяло – не пристало офицеру отворачивать лицо от опасности! Но от этого легче не стало – спать в самом сердце логова врага и сознавать, что ты практически беззащитен - ощущение не самое приятное. В какой-то момент сон одолел его и, едва закрыв глаза, он ощутил, как кто-то легко трясет его за плечо. Оконная рама и стены были подсвечены слабым розовым светом; где-то пронзительно кричали петухи. Несколько секунд Ритемус спросонья просил оставить его в покое, а затем внутри что-то щелкнуло, и во мгновение ока оказался на ногах, и скоро уже натягивал вещи.
- Как ты и просил – сейчас на улице меньше всего людей. Комендантский час закончится через полчаса, - сказал Таремир, подавая ему стакан воды и тарелку с бутербродами. Ритемус за минуту утрамбовал их в себя, высушил графин и оставшееся время просто пялился в одну точку. Он заставлял себя подумать хоть о чем-нибудь, но внутри было пусто, как в заброшенном амбаре. Таремир в это время сел за стол и работал с бумагами, пока Ритемус не спросил наконец:
- Ты уже решил, как поступишь?
- Нет, - как отрезал тот и продолжил писать. Когда время пришло, он поманил Ритемуса в коридор, где по углам расселись десяток солдат. При их приближении они вытянулись во весь рост, отдавая честь, и Таремир что-то прошептал на ухо одному из них. Лицо того изменилось на изумленно-послушное. Таремир закончил говорить, и, заключив в крепкие объятья Ритемуса, расцеловал:
- Ну что ж, прощай друг мой, - похлопал он его по спине.
- Отчего же "прощай"? Встретимся, если будешь благоразумен, - он вырвался из его объятий, пожал руку и быстро пошел с двумя спутниками прочь, не оборачиваясь. По артериям вместо крови побежал свинец, холодный от накатывающей тревоги. Куда бы он не взглянул, всюду ему виделись картины будущего: по улицам катились огромными катками с молотильными цепями всполохи взрывов, точно такого же ало-желтоватого цвета, исходившего от искомканного подола рассветного неба, и всполохи эти бросались вверх, в затянутое багровой мантией дыма неба, словно души, пытающиеся избежать адского огня. Дома горели и складывались внутрь себя, словно внезапно потеряв равновесие, перед смертью разбрасывая в стороны копны искр и пепла.
Они шли тем же путем, каким он вчера шел сюда. Оба его спутника были безмолвны, лишь перекидывались иногда многозначительными взглядами. Прохожих поначалу почти не было – другие солдаты иногда шли им на встречу, без интереса поглядывая на Ритемуса, но понемногу улицы наполнялись жизнью, выплескивая из домов и подворотен людей. Скоро уже раздавался привычный шум, открылись почти все лавки, сияли отраженным солнечным блеском витрины. И вновь все представали перед ним эти картины, сотканные из снов и фантазий – каждого прохожего он внезапно видел лежащим на земле без движения у воронки, разорвавшей асфальт, появляющихся в окнах людей – погребенными под завалами и глухими отчаянными голосами зовущими на помощь, а детей, выходящих поиграть на крыльцо – распластанными на ступеньках, словно брошенные куклы, с ручейками темной субстанции, бегущей от лица и по одежде вниз на земле, скапливаясь в маленькие лужи…
- Этот? Вы уверены? – вдруг услышал он голос сзади. Спина покрылась холодным потом, но он рассудил, что эта фраза могла относиться и не к нему, и продолжил идти.
- Точно, он! – голос был знакомый, - Это он украл наши вещи!
- Ребята, а кого вы ведете? – захлопали сзади по брусчатке сапоги. Ритемус обернулся и увидел патрульного, позади которого стояли двое из тех, что привезли его сюда в своей телеге.
- В чем же меня обвиняют? – высокомерно усмехнулся Ритемус и подбоченился, наклонив голову.
- В краже, - ответил патрульный. В голосе почувствовалось легкое недоумение. Сопровождающий Ритемуса подошел к нему и прошептал что-то на ухо. Реакция была та же, что и у говорящего после Таремира. Патрульный резко обернулся и заорал на торговца, приказав, чтобы ноги его здесь больше не было никогда, не то он будет висеть на некой Аллее дезертиров, и двое крестьян вначале остолбенело смотрели то на Ритемуса, то на представителя власти, и затем попятились задом, в полном замешательстве принося извинения обоим. Патрульный также извинился. Сопровождающий молча тронул Ритемуса за плечо, и они продолжили свой путь. На выходе из города сцена с перешептыванием, на этот раз с охраной блокпоста, повторилась, и когда он собирался принести свою благодарность, из ниоткуда возник человек в офицерском мундире и с нашивкой, всегда вызывавшей у простых людей неприязненные ассоциации. Офицер тайной полиции, как на подбор высокий и подтянутый, мягко взял его за локоть и отвел в сторону. Ритемус не сопротивлялся, потому что знал – такие личности поодиночке не ходят. Вырвется – на него налетит стая таких же молодчиков, изобьет, кинет в возникший из воздуха экипаж, а дальше по сценарию с пытками и прочим. Фалькенарская война и этой структуре принесла свою гнилую славу.
- Мы слышали все, о чем вы говорили, - сказал он в полтона и, заметив ожидаемую сумрачность Ритемуса, вяло ухмыльнулся. - Такая у нас работа. Не бойтесь, мы вам ничего не сделаем. Многие хотят жить в мире, уже не важно, при какой власти, и столь же многие соглашаются с вашим предложением. Но действительно много ли мы выиграем, если согласимся?
- Жизнь, по меньшей мере. Это уже не мало, - сказал Ритемус, осторожно освободил локоть из чужой руки, развернулся и зашагал по пыльной дороге, угрюмо наблюдая, как обеим сторонам от него возятся люди в траншеях, даже не подозревая о напрасности своего труда. Ветер в полях нес столбы из золы и недотлевших стеблей, закручивая их маленькими вихрями, танцующими по пустоши, и пророчески двигал их в направлении города, предвещая скорый конец иллюзии мира.
***
Часть 3
В шум травы, гнетомой не по-майски мощным ветром, мерно вплеталась маршевая поступь колонн. В нос забивалась поднимающаяся пыль, запах людского и лошадиного пота и испаряющаяся удушливая сырость. Солнце пока висело не слишком высоко, но с каждой минутой становилось все жарче, и Ритемус невольно провел по бровям и пыльным рукавом. Спустя мгновение подул ветер, и он расстегнул ворот, чтобы прохлада забралась под мокрую насквозь ткань.
Слева его преследовало тяжелое пыхтение - лошадям под тоже приходилось несладко. Жеребцы шли осторожным и неровным шагом - разбитая дорога, вернее, широкая тропа в поле, с выдавленными телегами колеями, склизкая и размокшая от влажности, не давала твердо ступить копыту, чтобы не соскользнуть в сточную канаву, и с трудом они поддерживали скорость чуть больше человеческого шага. Восемь часов безостановочного марша утомили всех, но останавливаться было нельзя.
Дорога тянулась вдоль стены леса и впереди терялась в высокой, почти по колено, траве. Она вела к подлеску, за которым их ждала железнодорожная станция, и перекресток. Стоит его захватить, и Севеллас будет в кольце. Война будет окончена, ибо остаткам гарнизона будет некуда отступать и король не может убежать в Фалькенар, до границы с которым отсюда меньше сотни километров… Если его Ничтожество уже не покинули город.
Много воды утекло. На востоке догорала война с Минатан, впрочем, войной в общепринятом смысле это нельзя был назвать – лишь частые перестрелки через границы да обрушение лавин на голову врагам. Совсем, совсем скоро императору надоест эта бессмысленная трата сил и времени, и он признает свою неправоту. За время минатанской агрессии королю удалось накопить силы и ударить по оголившимся позициям республиканцев, и в самые первые ее тяжелые месяцы верные его Величеству войска продвинулись на сотню-полторы, а кое-где, и на две-три километров. Основная часть ударов, конечно, пришлась по северо-востоку, дабы сомкнуть кольцо и создать единый фронт с Минатан, и именно здесь королевские войска потерпели наибольшую неудачу, не встретив никакой поддержки со стороны местного населения и плохо подготовившись к зимним боям, так как еще с первых дней революции черно-желтые легко взяли склады и транспортные узлы под свой контроль. А после создания "Союза возрождения" многие королевские солдаты переметнулись на другую сторону, и результат полугода трудных для монархии сражений обратился в прах – отданные территории были возвращены за считанные месяцы, и паритет на обоих фронтах был достигнут без особых усилий.
Капулан был взят без боя. Часть гарнизона сдалась, часть ушла на запад, на новые рубежи. Побывав там на следующий день после захвата города, Люминас рассказывал, что горожане вели себя так же, как вели во время пребывания там Ритемуса – они не прятались в домах, а спокойно ходили по тротуарам и смотрели, как мимо них идут колонны с черно-желтыми флагами, словно это были и не солдаты, а призраки, духи прошлого, бессильные сотворить зло живым. Вся военная администрация тоже исчезла, в том числе и Таремир с семьей – Люминас о нем ничего не смог узнать, кроме того, что он внезапно исчез из города, не замеченный ни своими, ни чужими. И сейчас Ритемус проклинал своего друга за глупость – он был уверен, что Таремир бежал в эти местности, где уже разыгрывается самая жестокая битва этой войны. Впрочем, были бы его шансы выжить больше, если бы перешел через фронт и сдался в руки "возрожденцам"?
- Командир! – встревоженно зашипел безмолвный доселе Аумат, возвышающийся над командиром, будучи в седле, и показал рукой в небо над лесополосой. Над темной зеленью в бледно-розоватую синеву потянулся черный штрих, случайно нанесенный неверной от устали рукой художника на небесный холст, затем вырос еще один, а следом несколько линий поползли вверх.
"Опоздали!" - пульсировало в мозгу, и Ритемус хлопнул коня Аумата по боку, бросил:
- Проверь, что там! - и добавил чуть тише, - Не дай бог это произошло!
Этот ночной марш преследовал две цели – прийти на помощь захватившей вчера железнодорожную станцию роте и замкнуть кольцо окружения вокруг одного из последних оплотов контрреволюции, и спасти ту часть урожая зерновых, что не была истреблена ранее. Серьезным голодом армии это не грозило, но в таком случае придется реквизировать имущество у крестьян, которые будут сильно недовольны такими действиями. И кто знает, даст ли земля после пожара новый урожай в следующем году? После ряда неудач, после которых началось повсеместное отступление королевских войск, они оставляли за собой выжженную землю, оставляя без провианта наступающие части республиканцев и ссоря их с местным населением, которому грозил голод. Чем ближе и отчетливее был виден конец войны, тем яростнее опустошали монархисты оставляемые земли, и тем более дико и бессмысленно выглядел этот жест бессильной мести и отчаяния, достойный орды древних варваров, вторгающихся лишь для наживы, но не для тех, кому эта земля была домом.
Тем временем уже затрубили боевые рожки и горны, и колонны, несмотря на усталость, прибавили шаг, вздымая вверх пыль. Столбы дыма стали четче и чернее; почти два десятка смоляных щупалец взбирались к небу.
- Равелус! - окликнул он своего бойца, боевого товарища еще с Северного поход второй месяц командующего ротой, - мы будем сдерживать их, а ты попробуй остановить огонь хотя бы где-нибудь! Если надо, пусти встречный пожар! Если сгорит все, то и получим все.
- Будет сделано, господин адъютант!
Далеко зазвучали сухие выстрелы. Когда головная колонна подошла к подлеску, из арки под кронами деревьев раздался голос Аумат, и чем мгновение выскочил он сам, весь запыленный на вспененной лошади.
- Горит! – кричал он, и, остановившись вплотную к Ритемусу, сказал с тяжелой одышкой. – Все горит. По периметру пожгли, теперь в дыму все. Не успеем потушить, - и замолчав, уставившись стеклянным взором на командира.
- А где стреляют?
- Они контратаковали станцию, – так же тяжело продолжил посыльный. - И скоро выбьют наших со станции, если дело так дальше пойдет!
- Сколько их?
- Я же говорю – все в дыму! – почти крикнул он и тут же спохватился. – Виноват, господин адъютант – едва только вышли из зарослей, нас тут же встретили огнем, а тут еще дым и трава… Я только увидел, что по станции стреляют, и обратно приказал идти, пока нас не перебили.
- Как тебя только в императорской армии не прибили, удивляюсь, - процедил сквозь зубы Ритемус и развернулся к колонне.
- Слушай меня! Планы меняются - первая рота выходит в километре к югу и заходит к противнику в тыл, вторую я поведу во фланг, Равелус делает то, что приказано ранее. Аумат, веди кавалерию на станцию. - Знамя поднимать только когда выйдете на дистанцию ближнего боя!
Перед узкой тропкой, выходящей из подлеска и закрытой ветвей уже стоял смутный запах дыма, и когда он на бегу ворвался из зелени в удушливый мрак, то едва не растерялся. Перед глазами оказалась густая пелена дыма и ослепила его. Рот и нос набились едкой горечью; внезапно разгорячившееся солнце опалило его и вымочило гимнастерку в поту, и в ноги вцепились рослые сорняки, которые некому было убирать. Положиться нельзя было даже на слух, говоривший: стреляют везде.
Стрельба справа, со стороны города, звучала совсем близко – едва полкилометра, и он, преодолевая спазмы кашля, повел роту налево, к железнодорожной насыпи. Совсем скоро появилась спасительная возвышенность, и отряд резко повернул к станции. Рядом не пролетело ни одной пули, и Ритемус на секунду помедлил, проверяя, все ли следуют за ним. Перед глазами внезапно выросло двухэтажное здание вокзала и очертания домов, и из глотки родился вопль:
- Поднять знамя! За республику!
- За республику! – подхватил хор полусотни ртов клич и ворвался в огороды, снося заборы и вытаптывая сорняки на заброшенных участках, некогда принадлежавших аристократам и городским богачам. Двое солдат в оливковой форме, обходивших простреливаемую из вокзала улицу, остановились, как заколдованные, увидев высыпавшую на них орду.
Адъютант разделил роту, и с двумя взводами ринулся через огороды на главные улицы, чтобы помочь коннице Аумата, которая отвлекала внимание, и теперь наверняка была зажата на противоположном конце улицы. Выскочив за угол, он принялся выцеливать из револьвера тех, кто пытался подстрелить всадников. Однако это было едва ли не лишним - конница топтала и рубила без устали и страха врага, поверившего было в успех атаки, а теперь метавшегося в панике и клубах пыли, и скрыться ему было некуда, потому что повсюду мелькали лошадиные туловища, короткополые востроносые кавалерийские шапки и сверкающие палаши. Патроны в барабане кончились, и Ритемус ретировался за угол. Мимо него с криками: "За республику!" и "Смерть монарху!" побежали порядком потрепанные и черные от сажи, но воспрявшие духом защитники полустанка, перемахивая через трупы лошадей и убитых.
Монархисты тем временем очнулись от ступора, развернулись и принялись расстреливать лошадей в упор; несколько всадников свалились наземь. Со стороны города послышалась громогласная хаотичная стрельба и неразборчивый боевой клич. Ритемус задвинул барабан на место, и побежал вперед, готовясь к худшему. Кавалерия уступила место пехоте, принявшись добивать одиночек, убегающих через огороды и горящие поля. Где-то коротко протрубил рожок, и из перекатывающейся полумглы выбежали темно-зеленые, почти черные фигуры, пронзающие штыками разбегающихся врагов. Оставшиеся в живых бросили оружие, и всех выстроили в ряд на пустом пятачке, где не было трупов, с блаженством пиная согнувшихся в три погибели пленных под ребра.
- Равелус на месте? – спросил Ритемус подоспевшего Аумата.
- Так точно! Ушли с насосными помпами. Пока дым есть, их не заметят.
- Вы отослали людей тушить поля? – спросил кто-то позади. Ритемус обернулся и увидел низкого, подтянутого и усатого человека с офицерскими погонами. Левая рука была забинтована в предплечье, но продолжала цепко держать рукоять наградного клинка. Он убрал револьвер в кобуру и отдал честь; Ритемус сделал то же самое и пожал ему руку.
- Да, командование приказало нам защитить поля, - сказал он, когда оба представились.
- Не хочу расстраивать, но дело гиблое – они с ночи, пока нас травили, как собаки, жгли. Ночью было холодно и сыро, когда солнце вышло, зерно немного подсохло и занялось пожаром.
- Так, значит, не все потеряно. Аумат, коням пять минут на отдых и давай в рощу, сторожить Равелуса. У вас сколько людей осталось, лейтенант?
- Когда последний раз считали, было две сотни без раненых. Только это было на рассвете. А сейчас… сами видите, что творится. А где остальные части?
- Командование решило, что помощь вам нужна срочно, потому мы пришли как авангард, остальной полк подтянется через пару часов. Полустанок терять нельзя – скоро сюда и эшелоны прибудут, а выгружаться под огнем противника – не слишком большое удовольствие, - ухмыльнулся он.
Вместо ответной реплики лейтенант протянул ему кусок влажной тряпицы. Ритемус поблагодарил его и повязал на нижнюю половину лица, вдыхая вонь сырости, исходившую от нее, и чуть смягчившуюся горечь воздуха.
- И вам советую, - сказал он своим бойцам. Трупы уже растаскивали и клали вдоль домов штабелями друг на друга – при большом желании и отсутствии брезгливости можно было бы сделать бруствер поперек улицы, но от этой мысли его перекосило.
- Куда вы закопали умерших? – спросил он.
- Тех, что погибли с полуночи отнесли в подвал вон того дома, он большой и там прохладно. Копать могилу было некогда и никому – мы уже четверых потеряли за раскопками. Едва начинали копать, тут же объявлялись эти черти. Как только подкрепление придет, мы всех похороним – и своих, и их со всеми почестями.
- Было бы неплохо, - скептически заметил Ритемус. – При такой жаре и влажности тела начнут гнить уже к вечеру. Аумат, время! – постучал он по часам.
- Так точно, господин адъютант! По коням! – в воздух вновь поднялись тучи пыли, и раздались топот копыт и лошадиное ржание.
На уровне второго этажа тянулась непроницаемая черная пелена, затем она прерывалось на миг, и в этот миг сквозь щель в дыму светило кристально голубое небо в редких перистых облаках и откуда-то все нещаднее било раскаленное бескрайнее блюдце, которое проклинал каждый кто мог. Ритемус промокнул шею почерневшим платком и невольно чертыхнулся – спину саднило от раздражения, и прикосновение приносило боль.
Лейтенант, с позволения Ритемуса севший на землю, где дым чувствовался слабее, вдруг очнулся от размышлений:
- Вчера под вечер они что-то на путях делали, кажется, заваливали хламом. Прежде чем направлять поезд, нужно взорвать.
- Хитрые сволочи, - поморщился Ритемус. – Ничего, номер первый прибудет, если не снесет массой, разобьет из пушек.
- Бронепоезд?
- Конечно. Противник знает, а вы нет?
- Слышал, но не думал, что так скоро задействуют. У командования нет терпения? Осада меньше недели идет.
- Король может скрыться в любой момент, да и два года войны – это совсем не мало. Когда-нибудь надо ее заканчивать.
Лейтенант вздохнул и явно что-то хотел сказать, как взгляд его устремился в небо.
- Кажется, дым рассеивается. Эй, что видно сверху? – крикнул он в сторону здания вокзала.
- Справа дым меньше идет! – донеслось оттуда.
Действительно, теперь дым шел отдельными облаками, и дышать стало намного легче. Ритемус снял повязку и приказал выдвинуть за пределами деревни и следить за тем, чтобы Равелус и Аумат вернулись невредимыми. Все были в напряжении и ждали, что вот-вот над высокой травой разнесется "За короля и отчизну!", но в дыму появилось черно-желтое знамя, и отчетливо заслышался конский топот. Вслед за знаменосцем на одном коне скакали Аумат и Равелус.
- Не заметили! – гордо сказал Аумат, соскакивая наземь.
- И это мне не нравится, - низким осуждающим голосом добавил Равелус. – Такое ощущение, что город вообще вымер. Я отправил людей на самый край полей – тщетно. Ни единого движения. Нехорошая тишина.
- Согласен, - кивнул Ритемус, - но пока здесь нет Альдериса, мы ничего не можем поделать.
После обеда деревню наводнили сотни солдат – повсюду теперь царили суматоха, толкотня, а среди защитников полустанка – и странная веселость. Пусть они знали, что битва еще далека от завершения, и возможно, сегодня еще будут бои, шансы умереть многократно понизились. На улицах в разгруженные от провианта телеги размещали раненых – тяжелораненых было немного, некоторые отравились дымом и пребывали в полубессознательном состоянии, остальные же не могли даже пошевельнуться от кровопотери и дикой усталости.
Когда верхний этаж вокзала освободили от тел убитых, Ритемус поднялся туда и посмотрел на город. Севеллас сильно разросся с тех пор, как он был там в последний раз. Теперь в центре было много четырех- и пятиэтажных зданий, - "как в столице", пришло ему на ум, - которые окружало огромное кольцо двухэтажных домов. Высились вдалеке трубы остановленных заводов, цепляя облака. А ведь пять или шесть лет назад это была, по сути, лишь огромная деревня, в которой от города был центр, и даже в нем тогда редко встречались дома выше двух этажей, зато грязных переулков и неумело построенных хибар, рассыпающихся от старости, было не перечесть. Однако в конце войны, когда бои уступили место редким пограничным местечковым стычкам, город начал преображаться. Почти весь жилой фонд был разрушен, и нужно было создавать его заново. Многие солдаты и гражданские, тем не менее, не имели ни средств, ни желания возвращаться назад, - Севеллас стал важной точкой торгового маршрута на восток, и предприимчивые граждане смогли неплохо подзаработать на контрабанде и спекуляции; так же здесь были плодородные и утратившие своих хозяев земли, на которых можно было без проблем возделать свой участок, - и король распорядился отстроить город. Разумеется, сделано это было не просто так: во-первых, еще до войны из западных районов страны, прилегающих непосредственно к фалькенарско-арлакерийской границе, начался отток населения, и требовалось разгружать другие провинции от беженцев. Во-вторых, не вся пустующая земля нашла своих хозяев, а продовольствие дорожало каждый час, и потому правительство ввело благоприятный налоговый режим для фермеров, что сразу же возымело свое положительное действие. В-третьих, Севеллас должен был стать образцовым городом, крупным торговым и промышленным центром богатого ресурсами региона, который должен был за собой поднять и остальную страну, ходящую в оборванных платьях и собирающую крошки с земли.
Разумеется, весь план не сработал, и почти все полетело к черту, но меценатов и инвесторов, как отечественных, так и из-за рубежа, привлечь успели. Когда инфляция вновь понеслась по шкале вверх и больную экономику, подававшую надежды на выздоровление, залихорадило еще сильнее, король национализировал все объекты строительства, в которые были вложены инвестиции, и обладатели финансов остались с пустыми карманами. Международный экономический суд возложил на Арлакерис обязанность возвратить данные средства, но учел плачевное состояние его экономики и определил уровень в шестьдесят процентов от довоенного ВВП, достигнув которого, держава должна была начать выплачивать суммы. К началу гражданской войны этот показатель едва ли переполз через отметку в тридцать процентов.
Ритемус смотрел на город и понимал, что город, вероятно, снова ждет повторения прошлых событий. Вновь разрушать, вновь отстраивать… Сколько же в нем произошло!
Поезд возвестил о своем приближении протяжным гудком, эхом разлетевшимся на многие километры. Внизу все смолкло на какой-то миг и взорвалось веселыми криками и топотом – все высыпали на перрон посмотреть на сверкающую и доселе невиданную жемчужину Арлакериса - бронепоезд номер один. Состав оказался неожиданно длинным – помимо нескольких бронированных вагонов и двух платформ с пушками локомотив тащил за собой добрый десяток простых товарных вагонов. Бронированные вагоны ощетинились выступающими бойницами и башенками, и издалека выглядели довольно топорно, создавая ощущение, что их варили наспех и из подручных материалов, хотя было возможно, что республиканские умельцы несколько изменили их конструкцию для уменьшения веса и габаритов. Из локомотива валил густой пар, и гудок, то ли тревожный, то ли веселый, продолжал приветствовать встречающих. Скоро поезд тормозил с тяжелым визгом, скользя мимо перрона, и из вагонов повалили солдаты.
Ритемус смотрел сверху и пытался высмотреть Альдерус, но не мог выцепить его взглядом среди сотен голов, находящихся в постоянном движении. Быть может, он приедет со следующей колонной по шоссе?
Краем глаза он заметил коротко стриженую голову с шрамом, тянущимся через правый висок, высунулся из окна и свистнул:
- Альдерус! Поднимайся наверх! – крикнул он в толпу, но легионис уже испарился под козырьком. Ритемус проверил чайник на столе. В нем была холодная вода – то, что нужно. Скудно и скромно заставив стол коробком с сахаром, буханкой хлеба, которые лейтенант выдал немедленно, узнав, для кого они предназначаются, и двумя кружками, Ритемус собрался было открыть дверь, но та распахнулась сама, и внутрь вошел Альдерис. Настроение у него было прескверное – сморщенный острый нос на нахмуренном лице делал похожим его на коршуна, готового вцепиться в добычу и клевать ее до смерти.
- Что на этот раз? – спросил Ритемус.
- Король бежал из города еще вчера утром, - бесцветным голосом сказал Альдерус. – Мы выступаем немедленно.
Он потребовал отвести его в диспетчерскую, и через громкую связь продиктовал, что губернатор Севелласа объявил о присоединении гарнизона к силам Объединенной Армии и о том, что полк должен войти в город через час парадным строем.
- Утром по радио передали, - пояснил он, щелкнув тумблером выключения аппарата.
Памятуя давнее знакомство Альдеруса и Ритемуса Люминас решил передать последнего в надежные руки. Первое время тот не мог привыкнуть называть Альдеруса на "вы" на официальных встречах, ведь с самого их знакомства Ритемус привык общаться с ним несколько покровительственно. Альдерус выглядел младше и, более того, порой вел себя простодушно.
Однако, когда того требовала ситуация, он становился антиподом самому себе – он становился холоден, расчетлив, и эта склонность к лидерству и способность мгновенно переходить от внешнего покоя в агрессивное состояние отличала легиониса с выгодой – за полгода до гражданской войны он уже был лидером одной из ячеек черно-желтых, а с ее началом командовал ротой, штурмовавшей Тиренар. Не последнюю роль сыграл его этот ястребиный взгляд, который мало кто выдерживал, и который нередко помогал воздействовать на людей.
Скоро поезд мерно стучал по рельсам и оба сидели за маленьким столом напротив друг друга, задумчиво глядя куда угодно, только не в глаза собеседника. В вагоне с ними были еще пятнадцать человек охраны, в противоположность командиру рыскающих глазами по стенам, бойницам и потолку.
- Спроси, что там с баррикадами, - окликнул Альдерус одного из солдат, и тот исчез в тамбуре. Ритемус выглянул в амбразуру. В узком просвете по ходу движения между телом поезда и изгородью частного участка едва виднелась гора непонятного мусора и белый флаг, свисающий с балкона дома.
- Белый флаг вывесили. Баррикады, кажется, тоже разобрали. Фаэтон вижу, оттащили, - доложил он.
- Это хорошо. Но осторожность лучше соблюсти.
Дверь тамбура распахнулась, вошедший солдат доложил, что баррикады убраны и всюду развешаны белые флаги.
Альдерус подошел к переговорному устройству, снял трубку и отчетливо проговорил:
- Всем отделениям приготовиться к бою. Огонь открывать только в случае стрельбы со стороны противника.
В амбразуре замелкали стены многоэтажных домов. Ритемус невольно съежился, ожидая подлости со стороны сдающихся.
Поезд замедлился и совсем остановил ход. После секунды тишины стали открываться двери вагонов.
- Что видно? – спросил Ритемус бойца, прильнувшего к бойнице.
- Трое, с белым флагом и без оружия, господин адъютант.
Он только что хотел предупредить Альдеруса, что бы тот не покидал раньше времени укрытия, но легионис уже крутил колесо замка и дверь медленно откатывалась в стороны. Выхватив револьвер, он стал за спиной Альдеруса и не увидел ничего, кроме солдат, бегущих по перрону в здание вокзала. Альдерус резвым шагом спустился по ступеням и устремился прямо.
Следуя уставу, Ритемус пошел следом на расстоянии вытянутой руки справа от Альдеруса. На перроне стояли три офицера-монархиста с каменными лицами. Республиканские солдаты окружили их, и Альдерус молча подошел к ним. Лейтенант, стоявший справа от знаменосца, сделал шаг вперед и протараторил.
- Собрание солдат гарнизона и жителей города решило прекратить борьбу и отдаться на вашу милость. Командующий гарнизона ждет вас в соборе.
Альдерус и Ритемус переглянулись. Окаменевшее лицо Альдеруса едва пропускало наружу облегчение – лишь слегка натянутые вниз уголки рта свидетельствовали об этом.
Зал ожидания, кассы и лестницы были безлюдны, и повсюду лежали брошенные чемоданы и саквояжи, верхняя одежда и бумаги, а у стен и под лестницей грудились армейские ящики, которые оставили глубокие борозды на мраморном полу. В дополнение к ним картину портили выбитые взрывами мозаичные стекла, по осколкам которых угадывалось, что на них были изображены сценки из быта двух-трехвековой давности.
Они, не меняя шага, прошел через входную арку, и Ритемус покрылся холодным потом от увиденного. По обеим сторонам дороги в две шеренги выстроились горожане и королевские солдаты с оружием, конец которых терялся у далекого собора. Из рядов редко доносился еле уловимый шепот, и отчетливо было слышно, как догорает с треском обугленное здание, возвышающееся над соседним двором. Храмовую башню интенсивный артиллерийский обстрел первых нескольких дней осады тоже не пощадил – ее будто срезали острым хитанийским клинком наискосок и теперь полурассыпавшийся обломок чернел на фоне слегка закопченных темно-жемчужных стен собора.
А за пределами улицы жизнь шла как в обычном осажденном городе – горожане разбирали завалы, солдаты несли груды камней куда-то на носилках, мчались, разгоняя людей тревожным звоном колоколов, запряженные лошадьми повозки с пожарными баками. Кто-то заметил процессию, и, бросив работу, медленно подходил ближе. Ритемус коротким жестом приказал солдатам обступить легиониса с боков и спины, чтобы защитить от выстрелов.
- Не требуется, - пробормотал Альдерус, еле шевеля губами, но отменять приказ прямо не стал. Ритемус пытался, как и подобало, смотреть прямо, и периферийным зрением охватывать ряды и следить за обеими шеренгами, но глаза невольно обыскивали каждую фигуру, заглядывали в зрачки, отмечали каждое движение. Попытки определить общее настроение люда не удавались – кто-то вжимался в стоящих позади, источая тревогу, а кто-то, движимый любопытством, пробирался вперед и увязал в плотных рядах.
Издалека послышался неразборчивый и неживой гнусавый голос – в город вошла вторая колонна республиканцев, и по толпе пробежался шумок.
- Равелус! - негромко позвал Ритемус. Тот быстрым шагом поравнялся со своим командиром и чуть наклонился, чтобы ни одно слово не проскочило мимо ушей.
- Дойдем до собора, возьмешь людей и пойдешь навстречу колонне, заодно посмотришь, как себя ведут здешние. Обо всем подозрительном доложи мне, – Равелус кивнул и замедлил шаг. Храм почти повис над головой – даже без взорванной башни он выглядел более чем величественно, и по праву считался одним из самых больших соборов на западе Арлакериса, будучи построен в честь тысяч погребенных здесь солдат и гражданских. В огромной арке стояли офицеры и несколько священников. Когда между парламентерами осталось с десяток метров, от группы отделился старший офицер в чине легиониса, и протянул Альдерусу руку. Тот задержал ее на доли секунды и почти что бросил, по своему обыкновению смотря прямо в глаза противнику.
- Легионис Тарвеламар, - он замолчал, и, подумав, неуверенно сказал, - Надеюсь, мы сделали верный выбор. Пройдемте внутрь.
В огромном пустом и зале, на скамьях, циновках и простынях лежали десятки солдат, а между ними сновали санитары и монахини. Когда делегация появилась в зале, все на мгновение затихло и замерло, только тяжелораненые продолжили стонать, и только когда военные удалились в другой конец зала, жизнь вновь вернулась в свои русла. Здесь было очень темно, несмотря на огромные окна наверху – черные клочья неподвижного дыма висели в ржавом небе, заслоняя землю от солнца.
Комната, по-видимому, была столовой – здесь не было ничего, кроме длинного стола, скамей и образов на стенах. Губернатор Севелласа жестом предложил гостям сесть, и начал говорить.
- Довольно давно многие из нас – как из числа офицеров, так и среди солдат – хотели примкнуть к вам, так как нам осточертели попытки одержать победу в войне, обреченной на наше поражение. Вчера мы открыто восстали против короля и бывшего военного губернатора. Подавляющее большинство солдат и горожан примкнули к нам, однако две роты остались верны командирам и королю и задержали нас, пока тот не сбежал из города. Мы пытались их преследовать, но обстановка вынудила нас возвратиться, ибо мы оказались бы меж двух огней. Надеюсь, ваша армия их рано или поздно задержала.
- Так почему же вы не приложили всех усилий, чтобы обеспечить перекрытие всех выходов из города? Я думаю, вы не один день это планировали, и знали о своих возможностях и располагали информацией о силах, которые будут в подчинении у вас и у противника! – Альдерус по своему обыкновению в спорах чуть приподнимался из-за стола, и почти шипел, прожигая оппонента взглядом. – Разве вы не могли заменить охрану хотя бы частично или же переманить ее на свою сторону? Вы же понимаете, - взмахнул он руками, - что стоило вам схватить короля, и войне в ближайшие два месяца был бы положен конец!
- Часть людей, охранявших резиденцию, были на нашей стороне, - опустив глаза, продолжил губернатор. - Но, как я уже сказал, нас предали, и мои люди не смогли схватить короля – многих убили. Его охране хватило времени, чтобы дать ему покинуть город. Я отдал приказ, чтобы на нем не было ни единой царапины. Я думаю, вы бы тоже предпочли, чтобы он достался в целости и сохранности. Значит, повстанцы не смогли его настичь?
- В полдень не было ни одного донесения об этом. В какую сторону он бежал?
- К границе, разумеется. Боюсь, мы уже бессильны.
- Быть может, еще не все потеряно – на шоссе развернулся отдельный батальон, и он прочесывает даже леса. Нужно немедленно телеграфировать и спросить об обстановке. После решим вопрос о вашей капитуляции.
Губернатор тут же послал за связным и за бумагами для подписи о сдаче города, а Ритемус кивнул головой легионису и показал на настоятеля собора. Альдерус вопросительно посмотрел на него, и нехотя кивнул в согласии. Ритемус осторожно встал и приблизился к священнику.
- Отец… - он тронул за плечо дремлющего настоятеля, и тот передернул плечами и хмуро посмотрел на него.
- Надеюсь, нас вы не тронете, - тон был не то вопросительным, не то риторическим.
- Нет, разумеется. К чему нам трогать столпы общества и духовности и еще больше разрушать страну? Мы не посягнем на религию ни в коем случае.
Священник вздохнул и тяжело выдохнул со присвистом:
- Что ты хотел, сын мой?
- Кладбище цело?
- Конечно. Насколько я знаю, туда не упал ни один снаряд, хотя не был там уже почти две недели, но до осады там исправно проводились молебны по усопшим. У тебя там боевые товарищи или родные?
- Семья. После Фалькенарской войны я был здесь несколько раз, навещал, но уже несколько лет не мог попасть сюда, а с началом новой войны это стало и вовсе невозможно.
- Да… - потупил взгляд священник и пробормотал, погрузившись в себя. – Сколько тут погребено после той войны? Тысячи. А когда эта война окончится, сколько еще погребут? И конца не видно будет могилам – все поле в могилах будет...
Ритемус тихо сел на место. Впервые за долгое время он вновь увидит могилы своих родных. Вновь всколыхнется все то, что он считал погребенным под плитой забвения, – в переносном смысле – ведь за время новой войны он почти не вспоминал о них. И нужно ли? Снова мучать себя за то, что не смог спасти родных, что не смог предупредить их, что нужно было уезжать вглубь страны раньше? Снова вгонять себя в тоску, пытаться глушить ее, отдаваясь работе, и отыгрываться на подчиненных, как раньше – на заключенных? Они будут сниться ему по ночам, оставшиеся на перроне и махающие ему вслед, отъезжающему туда, где им места для них отныне не будет… И он снова переборет это, рано или поздно, но не скажется ли это на его положении? Если Альдерус поймет, что Ритемус выходит из-под контроля, он может с легкостью заменить его, и тогда начало мирной жизни он встретит бродягой и без средств к существованию. Единственный из власть имущих, кто его поймет – Люминас, и будет ли ему до Ритемуса дело, когда на плечи свалится ноша переустройства общества на новый лад?
- …Пиши, - прозвучал вдруг голос губернатора, - "Сим актом мы, временно исполняющий обязанности военного губернатора города Севелласа легионис Тарвеламар и полномочный представитель Арлакерийской народной республики легионис Альдерус, подтверждаем, что сегодня, в девять часов вечера по столичному времени наступает полное прекращение огня между гарнизоном Севелласа и Освободительной армией Арлакериса. Гарнизон водит в состав Республиканской армии и переходит под командование легиониса Альдеруса. Все проживающие на территории округа города Севеллас граждане объявляются гражданами Арлакерийской народной республики. До окончания переходного периода по передаче власти под юрисдикцию республики в городе Севеллас будут действовать органы военного и гражданского управления, созданные при правительстве державы Арлакерис…"
Комнату наполнил стук клавиш печатной машинки, заглушавший собой монотонный голос губернатора. Офицеры гарнизона имели несколько тревожный вид, выдавая напряженность частыми и неловкими потираниями платком ладоней и лба, и только священнослужители сидели на скамьях, распространяя вокруг ореол полнейшего смирения и равнодушия к мирским делам – видимо, слова Ритемуса возымели свое действие.
- Готово, - сказал стенографист, вытащил лист из держателя и передал его вместе с печатью губернатору. Тот обмакнул перо в чернильницу, выждал секунду и поставил подпись, и передал Альдерусу. Тот повторил то же самое, и Тарвеламар придавил лист печатью и обратился к своим уже бывшим подчиненным:
- Отныне я больше не ваш командующий… - и, снимая головной убор, добавил. - Служите верно новой родине. Надеюсь, нас она не предаст.
- Пафос пока не уместен, - мрачно заметил Альдерус, - Вы остаетесь неофициальным командующим, имеющим равные со мной полномочия до тех пор, пока ставка командования не примет решения. Сейчас нужно разослать по городу посыльных, чтобы все знали о свершившемся. С остальным решим позже, когда придет директива из центра. Все могут расходиться, о новых собраниях будет сообщено заранее. Легионис, вы останетесь на несколько вопросов. Мне предстоит здесь осваиваться, поэтому вы должны помочь мне в этом.
- Разумеется.
- Почему собор, а не здание администрации?
- Оно сильно пострадало после артобстрела. Левое крыло полностью обрушилось, а убежище так и не был достроен.
- А как вы оцениваете лояльность населения к новой власти?
- Скорее положительно. Узнав о прибытии короля, гражданские едва не пошли на приступ, и бывший губернатор был на волоске от того, чтобы отдать приказ о применении оружия, однако обошлось. Признаться, были замечены негативные возгласы в адрес республики, но это единичные случаи. Впрочем, вы и сами понимаете, что волнения возможны.
Из зала раздался топот, дверь распахнулась, и внутрь влетел офицер в королевской форме.
- В городе только что стреляли!
- Кто стрелял? – вскочил Альдерус и схватил за плечо Тарвеламара, - Разве вы не устранили всех солдат противника?
- Неизвестно, - ответил офицер, - стреляли явно в районе городской площади. Прибывшая колонна наверняка там.
- Быстро машину! – приказал губернатор, и, освободившись от хватки Альдеруса, побежал вслед офицеру.
Два автомобиля были поданы почти мгновенно. Альдерус велел двум офицерам остаться, остальные, в том числе и монархисты, сели внутрь, и машины двинулись вперед, прогоняя с улиц телеги и прохожих. Где-то снова громыхнули несколько выстрелов; шофер чуть затормозил, завидев конного полицейского, как раз двигавшегося в направлении собора, и спросил о месте перестрелки. На месте они были через две минуты – улицу оцепили солдаты гарнизона и республиканской армии.
- Что происходит? – спросил Ритемус у бойца освободительной армии.
- Гражданские напали на группу наших солдат. Одного точно убили. Их тоже уничтожили, но пока никого не пускаем.
Посередине улицы стояли несколько брошенных телег, возле которых на брусчатке чернели несколько пятен крови. Сразу около телеги лежали два тела в пальто и в шляпах, которые лежали на лицах, закрывая их от посторонних взглядов. Ритемус ускорил шаг, глазами выискивая третье тело, боясь опознать в нем Равелуса, но труп, лежавший у тротуара в сотне метров отсюда, принадлежал темноволосому рядовому, которому фуражкой тоже закрыли лицо.
- Командир! – послышался знакомый голос. – Мы тут!
Ритемус инстинктивно повернул голову – навстречу ему шел Равелус, целый и невредимый.
- Он из твоих? – кивнул он на тело.
- Так точно. Мы шли как раз навстречу нашим войскам, и тут сзади по нам начали стрелять сразу двое. Обернулся – он падает, гражданские в панике, а эти удирают через толпу. Повезло, что лошадей напугали – они столкнулись, возницы убежали, а мои ребята тут же их и порешали.
- Хорошо, что ты жив, - похлопал он его по плечу. – Пойдешь потом со мной, с вас на сегодня хватит.
- Черт побери, - сказал Альдерус, склонившийся на телом убитого солдата, бубня себе под нос, - Вот и будет мой первый приказ здесь – изъятие у гражданских всего оружия, имеющегося на руках. В противном случае – штраф или расстрел, - последнюю фразу он произнес громче.
К перекрестку подъехал автомобиль. Дверь открылась, и из нее вышел командир второго полка, вступившего в город.
- Альдерус, что у вас?
- Не все нам здесь рады, как видишь. Очень хотелось верить, что все люди считают, что нам можно доверять. Надежда, как всегда, была напрасна.
- Больше эксцессов не было?
- Нет. Что у вас? Ничего о короле не слышно?
- Я только недавно узнал, что он сбежал, - понизил он голос, наливающийся яростью. – Ни тебе славы, ни тебе покоя. Правильно ты сказал – надежда была напрасной. Где обосновались наши новые братья по оружию? – спросил он с плохо скрываемой издевкой.
- Штаб в соборе. Странный выбор – у них там и лазарет до кучи. Нужно возвращаться – решить вопрос о расквартировании и дальнейших действий и тебя познакомить с новыми лицами. У меня чувство, что здесь мы и застрянем, и застрянем надолго.
Говоря это, Альдерус все более менялся в лице, и тон его становился все более мрачным. Второй легионис недоуменно посмотрел на него и улыбнулся:
- Странный ты человек, Альдерус. Радоваться нужно, что скоро этому мракобесию придет конец, а ты, как всегда, нагоняешь мрак в ясный день. Неужели это так тебя расстроило? – коротко кивнул он на тело.
- Нет. Здесь на этих полях сражений все раз-таки идет как нельзя лучше. Я имею в виду другую борьбу.
Второй легионис тоже переменился в лице.
- Все еще хуже?
- Да. До конца войны мы можем быть спокойны, но потом… - он покачал головой и замолчал.
- Не стоит об этом говорить здесь. Лучше поедем в храм.
Переговоры продолжались до поздней ночи. Был составлен список членов новой администрации, состоящий наполовину из офицеров гарнизона и наполовину из республиканцев; под казармы выделили несколько пустующих общежитий и многоквартирных домов на востоке города. Городскую площадь тоже зарезервировали для палаточных городков. Губернатор очень неприятно отреагировал на новость о том, что через город пройдут новые войска – на всякий случай несколько полков будут держать вблизи границы во избежание конфронтации с фалькенарскими регулярными войсками, как уточнил Альдерус, из-за действий королевских шпионов, которые всеми силами пытаются столкнуть армии нового Арлакериса со старым противником.
- Часть забот о провианте мы возьмем на себя, не беспокойтесь, - успокоил его легионис.
- Севеллас не будет испытывать особых проблем с продовольствием даже в случае длительной осады, однако меня беспокоит лишь одно – возможное увеличение количества подобных инцидентов.
- Пока будем надеяться, что это единичный случай, ведь вы принимали решение с учетом мнения гражданского населения. Разумеется, будет введено усиленное патрулирование улиц, и мы не допустим нанесения большого ущерба городу.
В соседней комнате поднялся шум. Все настороженно поднялись из-за стола и молча переглядывались, ожидая худшего. В зал влетел взъерошенный радист с бумагами и карандашом в руках и с полуоткрытым от избытка чувств ртом обвел всех безумным взглядом:
- Господа офицеры, директива из центра! Сегодня в полдень Минатан вывела последние войска с нашей территории! Правительство империи направило запрос о установлении дипломатических отношений! Через час Вождь скажет речь по радио!
Спустя секунду Альдерус нарушил установившееся молчание:
- Все?
- Так точно, - радист показал бумагу, на которой виднелось всего несколько строк. Альдерус пожевал губу в раздумии и обратился к губернатору:
- Представляю вам честь заявить об этом населению самолично, после радиообращения Вождя, завтра утром. Поздравляю вас всех с победой, мои друзья! Мы еще на один шаг ближе к полной победе над королевской властью! И пусть сие будет доказательством того, что вы сделали верный выбор!
Ответом была лишь кислая улыбка губернатора.
В оставшееся время распределялись обязанности. Ритемусу, пока штабом не был назначен другой человек, выпала инспекция патрульных постов и севеласских полицейских участков, число которых губернатор сократил до четырех для удобства управления. Скоро радист предупредил их, что до радиотрансляции остались считанные минуты, и все расселись за столом, на который был водружен переносной радиоприемник.
Вождь говорил о произошедшем простым, безыскусным языком, понятным обычным людям, и как это всегда бывает, вещал сермяжные истины, иногда пытаясь выбиться из колеи и развить мысль дальше, но подобное выступление в этом совершенно не нуждалось. Твердилось постоянное "мы одержали новую победу", "враг будет повержен", "скоро мы и не вспомним, что на нашей земле когда-то была монархия", и так далее. Люминас, который давно был вхож в ставку командования, рассказывал при их последней встрече, что на деле Вождь, несмотря на пожилой возраст, очень подвижный человек, как в физическом, так и умственном плане, и совершенно не любит штампы, и часто пишет речи сам, однако часто находится в поездках по местам и у него практически нет времени, поэтому эта работа и достается отделу комитету пропаганды. От длительных и скучных речей всех присутствующих клонило в сон, чего, разумеется, никто не смел показывать, - неофиты сидели с серьезными и понимающими лицами для того чтобы показать единство с Республикой, а революционеры – чтобы не показаться неискренними, хотя и те, и другие прекрасно знали, о чем будет вестись речь в следующие минуты. И только двое были при деле: в другой комнате радист настукивал сообщение, а здесь Альдерус набрасывал речь для губернатора в блокноте, и периодически задумчиво мусолил тупой конец карандаша, чтобы вынудить муз снизойти к нему.
Наконец речь кончилась, из динамика вырвались аплодисменты, и спустя секунду, вырвавшись из забвения, присутствующие в комнате заседания тоже принялись вяло хлопать в ладоши.
- Можете расходиться, господа, - сказал Альдерус и обратился к губернатору. – Мы позаботились о наших солдатах, но где бы найти ночлег мне и офицерам?
- Разумеется. Вы будете размещены в гостинице, где и офицеры гарнизона. Специально для вас мы освободили правое крыло. К сожалению, довоенной роскоши уже не найти, но лучших условий в городе тоже нет.
Гостиничный номер, кудивлению Ритемуса, сохранился совсем неплохо, за исключением чуть треснувших потолков и стен. Балкон выходил на одну из главных улиц города, по которой теперь ходили только патрульные, чьи силуэты слабо угадывались благодаря тусклому свету сигарет. Снизу и из соседних комнат доносились веселые голоса, чувствовался терпкий запах табака; откуда-то мерно доносился голос диктора радио, передававшего последнюю сводку с фронтов. Солнце долго висело на краю горизонта, переливаясь всполохами, словно пытающийся спастись утопающий, и серо-пепельное небо с сиреневым подолом только начинало играть блестками. Окна домов стремительно гасли одно за другим, пялясь на него своими антрацитовыми глазницами. Ритемус вновь вспомнил про кладбище, и принялся вспоминать дорогу к нему. Оно и тогда было большим, но насколько больше оно стало после того как похоронили его семью? После Фалькенарской войны смертность ненамного уменьшилась – первые два голодных года, когда не страдали только богатый сельскохозяйственный юг да центры провинций, принесли Арлакерису людские потери, соразмерные с потерями, понесенными в активных боевых действиях. Число самоубийств было огромным – тысячи мужчин, вернувшиеся с фронта и охваченные так называемые поствоенным синдромом, не стали продолжать ставшую бессмысленной жизнь. А кто-то просто не нашел себе места в обнищавшей стране, придя домой и не сумев обустроиться в мирное время. И где-то среди них, среди неисчислимых новых могил ему придется искать нужные надгробия, неотличимые от тысяч, или… десятков тысяч других…
- Ритемус, ты здесь? – он даже не услышал звук открывающейся двери, и одним шагом оказался в комнате. В проеме стоял Альдерус, едва освещаемый светом коридорных ламп.
- Не занят? – осторожно спросил он, - И почему без света? Здесь в подвале стоит генератор, так что у нас привилегии.
- Отвык от электричества, - сказал Ритемус. – Не занят, размышлял на балконе. Ты насчет разговора с командиром второго полка?
- Да, и не только. Сначала обсудим то, что касается нас троих, в том числе и Люминаса, потом соберемся с остальными и обсудим то, что можно обсуждать на людях.
Ритемус отдал ему единственный в комнате стул, а сам сел на край кровати, держась так, чтобы не терять достоинство перед командиром. Тот заметил его потуги удержать выправку на качающейся кровати и позволил сесть как удобно.
- Итак, насчет того разговора. Дела в столице… - он потупил наполняющий злобой взгляд и на секунду замолчал. – Дела в столице идут… Мне кажется, все летит к черту. Медленно, но верно.
- То есть "тебе кажется"? Ты о "Братстве"?
Альдерус кивнул.
- Общее правительство, как известно, состоит из парламента, где заседают наша партия - демократическая, возрожденцы, правые и еще несколько мелких. Посты, как принято считать, поделены примерно пополам между нами и "возрожденцами", однако на самом деле примат власти имеем мы.
- Что не так? – Ритемус вспомнил то, что объяснял ему Люминас, - Места распределяются внутри правительства самостоятельно. А потом будут выборы, и все будет иметь более или менее законную форму.
- Вот именно. За последние несколько месяцев возрожденцы не раз намекали, что их это распределение не устраивает, мол, они внесли вклад в данную победу не меньше нашего, и не будь "Союза Возрождения", мы были бы протекторатом Минатан, и сейчас последние остатки демократической партии бы растирали тонким слоем между королевскими и имперскими войсками.
- И они хотят вынудить Вождя пойти на уступки, чтобы им были предоставлены более широкие права в правительстве?
- Да, но каким образом? - риторически спросил Альдерус, - Дошло?
Ритемус помотал головой.
- Извини, наверное, я совсем не в духе…
- Они требуют немедленного создания нового кабинета министров в Сенате. Они упирают на то, что мелкие партии недовольны тем, что им отдано слишком мало мест, однако подобное заявление прозвучало только раз от умеренно-правых, и об этом все быстро забыли. Проблема в том, что силы нашей партии, – и военные, и политические, - сейчас сильно распылены, и мы хотим провести подготовку к выборам чуть позже, чтобы иметь достаточно голосов.
- Что ты понимаешь под подготовкой? – Ритемус не рискнул произносить то, что было у него на уме, вслух, и чиркнул ногтем по шее.
- В том числе, и, пожалуй, самое главное. У нас и так мало времени для этого, а теперь они поставили нас в еще более жесткие рамки. И они будут делать то же самое, - переманивать на свою сторону народные массы и подговаривать политменьшинства создать коалицию, и вставлять палки в колеса нам.
- Я понимаю… - он быстро зашевелил пальцами, словно пытаясь настигнуть ускользнувшую мысль, - Но разве мы не можем этому помешать?
- И я понимаю твое замешательство. Вопрос в том, почему они принялись за дело именно сейчас. Их организация намного менее стабильна, чем наша, в ней происходят частые раздоры, и их Канцлер человек куда менее… опытный в политическом плане, чем Вождь, - он появился на сцене перед Фалькенарской войной, тогда как Вождь уже более двух десятилетий стоит во главе армии и партии. А если они решились выступить против нас сейчас, значит, у них должны быть силы, на которые они опираются. Но каковы эти силы, как с ними бороться, и следует ли их опасаться? – Альдерус скрестил руки и закинул ногу на ногу, и заговорил еще более мрачным тоном, – в нашем могуществе я не сомневаюсь, но могущество противника лучше переоценить, чем недооценить.
- Когда это началось?
- С заявления лидера умеренно-правых, почти четыре месяца назад. Две недели в столице все бурлило, но агентам удалось погасить эти настроения. И так уже было решено, что пока мы не окажемся, как сказал Вождь, "на пороге победы", все останется по-прежнему. Любое изменение может повлечь дестабилизацию ситуации, и это может коснуться даже тех, кому она выгодна. Так что следующий этап начнется с новости о смерти короля или капитуляции основных группировок королевских войск. А пока мы ненадолго можем вздохнуть спокойно и не оборачиваться назад, и не бояться поймать пулю в спину.
Альдерус сгорбился и оперся носом о кулак, покачиваясь на стуле. Глаза его блестели, отражая блик окон от уличного фонаря, что придавало ему вид действительно демонический. Трогать его в такие моменты было нежелательно, - он очень не любил, когда ему мешали размышлять. Установилось недолгое молчание, нарушаемое лишь шуршанием ветра за окном.
- Может, ты знаешь, сколько времени осталось? – осторожно спросил Ритемус. Альдерус вздохнул, медленно распрямился и посмотрел на него искоса.
- Если бы я знал, сказал бы сразу. Или нет – чтобы не ублажать чужие уши. Я и сам хочу знать. Но что-то подсказывает мне, что времени совсем не осталось.
- Мы сможем решить дело бескровно?
- Думаю, да. Если и у них хватит благоразумия.
Ритемус тяжело и громко вздохнул, и потянулся во весь рост и с перекошенной и растерянной миной уставился на пол.
- Если все пойдет по плану, нас с тобой это не коснется. Хотя насчет тебя не знаю - про тебя в газете писали, кажется?
- Да, через несколько месяцев после того как я передал форт "возрожденцам" и вывел своих людей с фронта… - Ритемус встал с кровати и подошел к балконной двери, разглядывая иссиня-черное небо. - Да, я как раз вернулся на фронт, но Люминас посчитал, что окажет мне услугу, если даст мне отдохнуть, познакомит меня с людьми из Ставки и отправит на запад. Он ошибался – за полгода я настолько привык к холоду, морозу и снегу, что до сих пор не могу привыкнуть к жаре, - он усмехнулся, вспомнив о друге, - он же у нас замначальника отдела военной пропаганды министерства культуры, и решил далеко не ходить за материалом. Надеюсь, обо мне никто и не помнит – слава мне ни к чему. Никогда этого не понимал – от нее один вред. Как будто можно получить удовольствие от того, что тебя узнают на улице, пишут в газетах и говорят по радио. Знаешь, когда меня он таскал за собой по Ставке, я часто думал, что так и с ума сойти можно – пройдешь по улице, а со всех сторон в тебя пальцами тычут и возносят мысленно выше небес, а на деле никто не понимает, что на твоем месте могли быть они, стоило бы судьбе чуть подтолкнуть человека к другому повороту на жизненном пути. Но ты-то знаешь, что, в общем-то, не отличаешься от них ничем – рожден на этой земле, вскормлен своей матерью, играл с ребятами на обычной улице, учился в обычной школе, и занят был на неприметной работе. И тогда понимаешь, что люди, - восхищаются ли они тобой или завидуют, - сознательно или нет, унижают себя, и всякое уважение к остальным пропадает совершенно. И вот здесь начинается самое страшное - ты постепенно тоже начинаешь мыслить себя как нечто отличное от простой частички социума. Неважно, считаешь ты себя чем-то большим или меньшим – тебе не дают жить собственной жизнью. И тишина, и спокойная жизнь становятся только словами. И тогда остается два выхода – либо прятаться, либо подстраиваться под рамки возносящих тебя. Прятаться – не выход, ибо можно свихнуться от одиночества и паранойи, а быть игрушкой почитателей – бесчестно и подло по отношению к самому себе. Если тебя от пресыщения славой не стошнит и не захочется уйти в себя прочь, то будь готов и помни, что всякая игрушка надоедает. И в какой-то момент ты остаешься поистине одиноким и никому не нужным, и когда просишь своих бывших идолопоклонников о привычной порции восхищения – но нет! – тебя не просто не замечают, от тебя отпихиваются ногами и плюют в твою сторону, потому что новая звезда затмила тебя, а ты остался кучкой выгоревшего пепла. Так что скромность – дар божий, я считаю. Но ей тоже надо пользоваться в меру. А вот Люминас, кажется, даже рад тому, что ему приходиться крутиться в высших офицерских кругах?
- Что поделать, такая работа. Как говорится, от судьбы не уйдешь, - сказал Альдерус со странной улыбкой.
- В каком смысле – от судьбы?
- А разве он не говорил? Он у нас из дворян. Причем не из мелкопоместных, а с неплохой родословной лет в шестьсот или семьсот, и часто представители этого рода занимали положение в Королевском совете приближенное к государю.
Ритемус нахмурился.
- Он намекал, говорил, что его отец и дядя в Фалькенарскую попали в опалу, и он вместе с ними уехал из страны насовсем. Но вот как он смог пробиться до такого поста при республике? Я слышал, что на нашу сторону нередко переходят аристократы, но обычно они все остаются в тени, и их все недолюбливают – и командование, и, что называется, рядовые члены партии.
- Потому что он навоевал за свою жизнь за целый взвод, и до Фалькенарской тоже. Он участвовал почти во всех революциях за последние десять-двенадцать лет, и у него огромный опыт боевых действий. В том числе год на Фалькенарской, пусть и с перерывами. Это, я думаю, он тебе говорил. А не боится его никто, потому что он во власть не стремится. Вернее, это он так говорил. И в правительстве пока могут не опасаться, что он примется свергать власть и устанавливать свое правление. А за ним пойдут.
Да и вообще, так уж пошло, что у него в роду сплошь и рядом меценаты, причем либеральных взглядов. Тут своим умом дойдешь, что к чему. Подробнее у него спросишь, я тоже не все детали знаю, и не хочу такие подробности без его ведома разглашать. Не всякому приятно слышать, что у него за спиной разглашают подробности его прошлого. Но суть в том, что его и искали, и шантажировали, травили, но он не сдался, и тем самым и получил уважение партии. Наверное, нам пора заканчивать. Через полчаса начнем наше маленькое заседание.
- А как ты прибился к республиканцам? – спешно спросил Ритемус у встающего со стула Альдеруса.
- Я… - он замолк, косясь глазами по сторонам и задумчиво покачивая головой, - моя история самая обычная, как у большинства, - воевал, разочаровался, вступил в ряды и снова воюю. Вкратце так.
- Постой, последний вопрос. Позволь мне завтра с утра… - Альдерус уже выходил из комнаты, и, остановившись, не оборачиваясь, отрывисто сказал:
- Езжай. Мне Люминас говорил об этом. Я дам тебе своего шофера.
Через час после рассвета Ритемус уже сидел на заднем сиденье автомобиля. В машине были только он и шофер. Перед поездкой он подошел к шоферу, чтобы объяснить дорогу, и тот ответил, что знает дорогу, потому что тоже жил здесь.
- У вас, наверное, там тоже кто-то есть?
- Из родных? Нет, - равнодушно ответил шофер. Он ехал по пустым переулкам, избегая выезжать на открытую улицу, лишь иногда сворачивал на чистый асфальт затем, чтобы объехать закисшую колею или брошенную прямо посреди дороги телегу без лошадей. Дома в таких переулках бросались глаза даже не своей надлежащей ветхостью, а несколько нарочитой заброшенностью – внутри дворов люди работали в ухоженных огородах, сидели и разговаривали на лавках, но это было заметно только при ближайшем рассмотрении – основное поле зрения занимали покосившиеся заборы, оплетенные вьюном, а по периметру огородов рос бурьян в человеческий рост. С обоих сторон его до ворот тянулась трава в человеческий рост, по крышам домов, словно плесень, разлегся пышными островами мох. Стенам, казалось, тоже осталось недолго с их огромными трещинами и желтыми пятнами сырости. – По батальону несколько товарищей, знаю, лежат в левой части кладбища, и все… Вы сможете найти могилы?
- Надеюсь, оно не настолько сильно разрослось после войны.
- Ошибаетесь, господин адъютант. В два раза, может, даже три по сравнению с тем, что сразу после той войны было.
Ритемус понял, что он воспроизводит его вчерашние мысли и сменил тему:
- Скажи, а отчего это они сады свои маскируют?
- От нас, разумеется. Я тоже только сейчас заметил. Боятся, что мы грабить что-то будем. Я вчера разговор подслушал местных, видимо, раньше это им помогало, когда здесь тут два с половиной года назад первые бои шли, от разместившихся королевских войск, чтобы с голоду грабить не начали. А если проходы эти завалить, так вообще ничего не видно будет. Хотя… если сильно хотели бы, то пусть тут и пепелище было, все равно нашли бы.
Машина выкатила на окраину города – за последним рядом домов с одной стороны тянулся промышленный район, а с другой стороны – поле и лес, и где-то рядом, через пару-тройку километров лежало кладбище.
- А кроме энергостанции здесь работает что-нибудь еще? – спросил Ритемус, косясь через плечо в заднее зеркало на ряды кирпичных бараков и фабрик, высившихся друг над другом. Все они молчали, и только три огромных трубы, возвышаясь надо всем, пускали вверх неровные пузыри дыма.
- Не знаю. Слышал только, что текстильная фабрика работает и два цеха какой-то еще фабрики переделали под производство винтовок. Кому здесь работать? Сырья нет, платить нечего, и ждать, что на тебя снаряды посыплются в первую очередь – распоследнее удовольствие.
Кладбище начиналось теперь с подлеска – некогда пустую полосу перед главным входом заняли небольшие деревца, и первые секунды Ритемус даже сомневался, выбрал ли он правильную дорогу. Из сторожки вышел старик-сторож в старой залатанной гимнастерке с охотничьим ружьем за спиной и подошел к машине.
- Дальше вам придется пешком идти. Далеко здесь теперь не уедешь.
- Пойдешь со мной, проведать своих товарищей? – спросил Ритемус у шофера.
- Нет, - помотал он головой. – Машину надо охранять, а то начальник голову снимет.
- Я могу сказать ему… - но вновь последовал отказ. Ритемус закрыл дверь, подошел к сторожу и спросил, помнит ли он, где находятся могилы под такими-то номерами и как туда пройти.
- Ох, далеко идти, и найти тоже нелегко, - закряхтел тот. - Вы когда хоронили – в ту войну, или после?
- Сначала во время, в общем котловане, а затем после в отдельной могиле.
- Помню, - сочувственно сказал он, - это когда фалькенарцы палаточный городок обстреляли… Тогда это было далеко от края кладбища, а сейчас… Я вас проведу.
Скоро выяснилась причина, по которой было запрещено здесь ездить – из почвы пробивались сотни побегов, которые могли проткнуть шины и где колеса могли легко застрять. В обе стороны от дороги потянулись тысячи разнообразных надгробий.
- Борюсь с ними уже который год, а они все вырастают. Каждый год все быстрее и быстрее. Даже из города людей просил помочь. Целый месяц пололи, вскапывали, выкорчевывали, а деревья все быстрее растут. С травой таких проблем нет… Я вижу, в городе новая власть?
- Да, гарнизон сдался нам вчера без боя.
- Так, значит, вы из этих… повстанцев. Как вы называетесь?
- Республиканская партия Арлакериса, соответственно, и армия народно-освободительная.
- Значит, если вы дошли сюда, то королевские войска проиграли войну?
- Почти. На северо-западе нам еще сопротивляются остатки армии.
- А король?
- Не знаю. Никто не знает. Наверное, убежал в Фалькенар или Сангпилл, как его братец, - ответил Ритемус и чуть приостановился от постигшего его удивления, - разве вы не ходите в город и не знаете, что здесь творится?
- Не знаю, - пожал плечами сторож, продолжая брести дальше. – У меня тут своих забот по горло. Ухаживать надо за могилами, корни выкорчевывать, траву подстригать… В город я хожу, чтобы купить что-нибудь для дома, инструменты… А прокормить мы и сами себя можем, хозяйство есть, и нам хватает.
- Вы здесь один за ними ухаживаете?
- Нет. Нас четыре сторожа – до Фалькенарской войны я один был, а потом, как видишь, разрослось, и моих сил стало не хватать. Но мы почти не общаемся, - до других еще дойти надо, а тут дела, дела…
- Так вы, получается, больше ни с кем не общаетесь?
- Ну… - протянул тот, всматриваясь в бесконечные ряды надгробий, тянущиеся по холмам, - Из города мне знакомые приносят что-нибудь в благодарность, и иногда привозят повозки с убитыми. То солдаты, то простые, мирные люди. Когда только Фалькенарская кончилась, сюда солдаты сначала сами таскали трупы и закапывали там, где я показывал, а потом, когда кладбище стало больше, видели все это, и просто оставляли повозки и немного денег в портсигарах, а я сам с родственниками убитых таскал и закапывал. Да и сейчас так, - привозят, я отвожу, они закапывают под моим присмотром и уезжают. Какие уж тут разговоры…
С языка едва не сорвался глупый вопрос, почему солдаты оставляли телеги у ворот, но Ритемус вовремя спохватился:
- И что же, здесь ни разу стреляли?
- Нет, с самой Фалькенарской войны ни одного снаряда, ни одного выстрела на кладбище. Это место священное, так ведь? – спросил он и после утвердительного молчания собеседника продолжил. – Ни разу, ни королевские, ни бунтари ваши сюда не заходили для войны. Да, стреляют часто, особенно последнюю неделю, но я человек привыкший. Стреляют – и пусть себе стреляют, мне то что с того? И им, - показал он на могилу, - тоже наплевать. Вообще, вот оно – царство истинной демократии. Все здесь равны, как равны и в том, что всем им одинаково наплевать, какими суетами вы заняты. И плевать, что у вас будет – король, демократия, тут-то все останется по-прежнему… Если не считать того, что кладбище вашими трудами увеличится в размерах.
- Скоро это закончится… Даже обещаю, если хотите, - произнес он с вымученной улыбкой, чтобы перевести разговор в положительное русло.
- Обещаете… - сморщился сторож, - Что толку от ваших обещаний? Можно подумать, что вы за эту войну ответственны, и она вдруг окончится по вашему хотению. Нет, не надо обещать… Обещать – дело неблагодарное и бесполезное. Если человек обещает что-то, значит, он этого никогда не сделает. Если человек обещает, значит, верить ему уже нельзя. Человек либо говорит, либо делает - пора бы вам, молодой человек, к своим годам понять это.
Ритемус ничего ответил. Теперь они шли мимо рощицы – здесь серый камень и черный гранит почти терялись за высокой травой и деревьями. Неподалеку что-то зашуршало, испуганное звуком приближающихся человеческих шагов, понемногу удаляясь прочь. Где-то заливались пением хоры птиц; солнце ярко светило сквозь сочную ярко-зеленую листву десятками почти осязаемых лучей, нисколько не напоминая о том, какая тьма вчера царила почти целый день из-за дыма. И было совсем не грустно, наоборот, мысли о родных куда-то удалились, и на душе было легко и светло, ведь наконец-то среди тысяч квадратных километров, охваченных войной, нашлось место, где можно было вздохнуть спокойно и не бояться, что рядом начнут стрелять.
- А что это вчера горело – поля? – спросил старик.
- Да. Монархисты, оставляя город, подожгли их, чтобы нам не досталось.
- Вы же сказали, что гарнизон сдался!
- Большая его часть. Некоторые решили последовать за королем и прикрыть его бегство. Некоторая часть сгорела, но мы успели потушить пожар.
- Это хорошо, - закивал сторож и резко остановился. – Здесь направо.
Он повел Ритемуса в рощу по аллее, над которой нависали густые кроны, едва пропускавшие свет.
- Вам никогда не хотелось уехать отсюда? – спросил он сторожа.
- Ах, вы думаете, что я прожил здесь всю свою жизнь? – усмехнулся он. – Нет, до моего сорокасемилетия здесь заправлял всем отец, но он умер от инфлюэнцы с осложнением, и мне пришлось переехать сюда. До того я учился в приходской школе в Тиренаре, затем в университете в Элимасе, там же и осел с семьей. Работал на сталелитейном заводе, затем кучером, часовщиком, в типографии… Кем только не был. А потом отец умер, и я переехал сюда. Знаете ли, мне здесь очень нравится. Когда я приехал сюда, я очень тяготился подобным одиночеством, чувствовал себя как в тюрьме, да еще и в компании мертвых, а потом понял, что это место мне по душе из-за отсутствия всякой суеты. Жалование мне никто не платит, но и не нужно, – я ведь говорил, - хозяйство у нас очень большое, мы даже продаем излишки, поэтому нужды особой ни в чем не испытываем. А потом, когда силы будут оставлять меня, на мое место заступит один из моих сыновей, - если захочет, конечно, а если нет, то всегда можно найти кого-нибудь. Мы пришли.
Они вышли с другой стороны рощицы и остановились на небольшой поляне, которая очень плотно был усеяна могилами. На одном из огражденных участков стояли два простых каменных квадратных надгробия с именами и годами жизни. Ритемус остановился перед ними и застыл. Надо было что-то сказать, но в голове царила звенящая пустота. На глаза почему-то навернулись слезы.
- Вас оставить?
- Нет. Сейчас пойдем обратно. Подождите минуту.
Но внутри, настойчиво и беспрерывно, крутилось лишь одно: зачем он сюда пришел? Их ведь больше нет – только эти два безжизненных камня напоминают об их существовании. Какое им дело до него, живого? Им-то уже ничего не нужно, это он мучает себя годами, бесплодно и безнадежно. Что ему следует сказать им? Хорошо ли он живет? И нет, потому что он не успокоится, пока в Арлакерисе не затихнет отзвук последнего выстрела, и да, потому что он жив и здоров. О том, что он сделал? Он спас многих людей, но погубил – куда больше. Тоже нечем хвастаться. Ему было нечего сказать и нечего спросить, потому что вряд ли на небе что-то меняется так же быстро, как на тверди земной. Кроме одного – они отомщены наконец, и ему от этого было совсем не легче, скорее наоборот. А они… Пусть они покоятся с миром.
Он украдкой вытер слезы рукавом и пошел обратно. На выходе из рощицы они встретили процессию, возглавляемую настоятелем храма и уже возвращавшуюся с поминального служения. Черные полы сутан развевались на поднявшемся ветру веером и хлестали своих обладателей по ногам, но те продолжали идти с прижатыми к груди священными книгами.
- Ты нашел своих родных, сын мой? – спросил издалека настоятель.
- Да, - громко ответил Ритемус.
- Надеюсь, эта встреча сняла с вас груз, лежавший на душе эти годы?
Ритемус подошел к нему почти вплотную и медленно и отрывисто сказал:
- Нет, не сняла. Я больше не буду приезжать навещать их. Я… не хочу нарушать их покой вестями о мирской суете.
Еще не успев досказать последнее слово, он развернулся и пошел дальше. Лишь у самых ворот он остановился и спросил у сторожа:
- Вы будете ухаживать за их могилами?
- Конечно, - кивнул тот, - но не стоит так бросаться словами. Вы наверняка передумаете позже.
- Не знаю. Я не очень хочу сейчас об этом думать. Прощайте.
Стоило ему закрыть дверь, как в ушах сильно зазвенело. Он подумал, что это может быть от волнения, но шофер тоже завертел головой по сторонам, а священнослужители о чем-то оживленно заговорили, показывая перстами в сторону города, и стало ясно – это чудится не только ему одному. Сирена.
- Садитесь! - распахнул он дверь, и священники, переглянувшись, сели в машину. – Гони пока в штаб, к Альдерусу.
- Впервые за многие годы мы возвращаемся не пешком, - без всяких интонаций в голосе заметил один из них.
- Все когда-нибудь впервые происходит, - зачем-то заметил шофер, выруливая на дорогу. – Надеюсь, господин легионис меня не убьет за поцарапанную машину.
- Об этом не думай, - ответил Ритемус и вслушался еще раз. Сирена выла довольно тихо, наверное, некоторые из репродукторов сломались или вышли из строя; иногда ему казалось, что в вое проскакивали неясные интонации, странно напоминающие мелодию. На окраинах города не было ни души, что смутило его, лишь через два квартала стали появляться люди, и шли они по тротуарам и проезжей части быстрым шагом, но без лишней спешки. К этому времени вой сменился неясным скрежещущим бормотанием из динамиков.
- Посторонитесь! – кричал шофер, высовывая голову в открытое окно, и без стеснения добавлял крепкое словцо. Прохожие испуганно отскакивали в сторону, недовольно крича и крутя пальцем у виска, словно и не должно здесь быть никаких машин, и растерянно смотрели вслед.
- Постой, - приказал Ритемус. Он высунулся в окно и спросил ближайшего пешехода в клетчатом пиджаке и небольшой шляпе, - Что здесь происходит? Разве вы не слышали боевую тревогу?
- Какую тревогу, господин офицер? – с искренним недоумением спросил тот, - До этого гимн республики играли, а теперь губернатор выступает с речью!
Ритемус прислушался еще раз, но из-за шума сотен ног, голосов и мотора он успел вылавливать только отдельные слова, которые не помогали пролить свет на происходящее.
- Не пойму, о чем он говорит?
- Как же так, я думал, вы в своем штабе уже знаете, господин офицер – в лесах у Наттерара поймали короля и теперь везут сюда! Наверное, казнить будут!
Ритемус округлил глаза и медленно, бормоча извинения, втянулся обратно в салон.
- Рули к храму, - устало махнул он рукой, и сказал, оборачиваясь к священникам, - Короля поймали и везут сюда.
Шофер издал возглас ликования, а духовенство бессильно свесило головы.
- И что же с ним будет? - прозвучал настоятель собора и спросил с насмешкой, – Вы уже решили, какую казнь ему уготовите?
- Это зависит не от меня, - отрезал Ритемус. – Вы собираетесь противиться решению правительства?
- На самом деле мы тоже его не любим, - признался настоятель, - В первую очередь, за экспроприацию храмовных наделов на севере. Их и до этого немного было – как почти четыреста лет назад предок короля забрал все имущество у церкви, так и жили, остались только эти полтысячи квадратных километров, заповедных, а он их у нас забрал и продал фабрикантам и своим слугам, и на эти деньги жировал, да простит меня Господь, во время Фалькенарской войны. Он пользовался нашей поддержкой как отпрыск отмеченного Богом рода, но ничего не давал взамен, лишь подачки вроде древней часовни под Элимасом, наконец вернувшейся в лоно церкви из королевского владения, и подобное произошло в первый и уже последний раз за все годы его правления. Никто не будет сожалеть о его смерти, сын мой, однако он остается Божиим помазанником, и религия должна быть его… орудием, мечом, рукой – называй это как хочешь.
- Я понимаю. Возможно, он будет сослан в тюрьму на север, если ему повезет. А пока его будут судить, он будет в здешней колонии.
- Если его не забьют камнями по дороге в штаб, - ехидно прокомментировал шофер, и, увидев краем глаза недовольный взгляд офицера, тут же закрыл рот.
- До чего же странная вещь – мирская душа, - горько сказал после паузы один из священнослужителей, - Вчера они готовы были грудью защищать короля и лезть под ваши штыки, а сегодня они возносят вас и готовы растоптать короля по дороге. Никогда не думал, что это будет на моем веку.
"Никто не думал", - тем же тоном мысленно произнес Ритемус, и до конца маршрута никто не произнес ни слова. До приезда бывшего монарха наверняка оставалось еще много времени, но на улицу высыпало огромное количество людей, кажется, весь город покинул свои дома, чтобы встретить конец одной эпохи и начало другой. Одни толпились на тротуарах и проезжей части и что-то бурно обсуждали, другие шли быстрым шагом к западному выезду из города, третьи входили и выходили из домов с огромными кусками ватмана или ткани, на которых угадывались буквы. На перекрестках вышагивали солдаты Объединенной армии с винтовками наперевес.
Рупоры на перекрестке сменили музыку на голос диктора и уже отчетливо вещали о поимке короля, которого действительно поймали в деревушке под Наттераром в сорока километрах от границы и которого выдали ее жители, так давно хотевшие мира на своей земле. Голос не скрывал, что короля привезут в город сегодня же, но упорно скрывал даже примерное время прибытия.
У газона сбоку от храма на скамейке ждал Аумат и несколько лошадей, привязанных к ограждению, и выходя, Ритемус махнул рукой, приказывая ждать. В храме уже заканчивалось заседание совета повстанцев и "возрожденцев". Почти все офицеры покинули комнату, осталось лишь несколько человек, окруживших Альдеруса. Заметив Ритемуса, он жестом позволил ему сесть, намекая, что торопиться пока не следует, и продолжил объяснять подчиненным обязанности, и когда те вышли, он присел рядом и налил каждому по стакану воды.
- Выпей, запыхался весь. Глубокий экскурс в ситуацию проводить не нужно?
- Пока ехал, понял. Единственный вопрос – когда?
- Через четыре-пять часов. Тебе достался район около центра, примерно семь кварталов плюс площадь – внутри и по периметру, как раз на пути следования кортежа. Вроде бы и немного, но есть сведения, что будут провокации, и здесь как раз будет больше всего народа. Несколько человек предложили на площади поставить виселицу, - чисто символически, конечно, - и мы эту идею одобрили. В ставку насчет этого ничего не посылали, но и там идею одобрят в любом случае. Разумеется, и виселицу тоже нужно всеми силами оберегать, пока ее не облюбовали и не разобрали до начала представления.
- Гражданские уже подсуетились и делают плакаты, - заметил Ритемус.
- Это хорошо. Пока тебя не было, я передал Равелусу через твоего ординарца начать подготовку, так что сильно не суетись. Ты сделал то, что хотел?
- Да, - он расстроено поморщился и отвел взгляд в сторону, - Они… они в порядке. Все осталось по-прежнему, и мне по-прежнему почему-то стыдно перед ними. А кладбище… Как же оно разрослось, Альдерус! Я думал, что после Фалькенарской люди больше не будут хоронить стольких мертвых. Я говорил со сторожем – оно выросло в четыре раза. В четыре раза за пять лет, представь! – и, спохватившись, встал и протянул руку, чтобы попрощаться. Альдерус медленно встал, пожал ее и произнес:
- Осторожнее там – возможны провокации с обеих сторон. Если хочешь, опять воспользуйся моей машиной – быстрее будет.
- Нет, спасибо. Мы с Ауматом на лошадях быстрее через толкучку доберемся.
- Вряд ли безопаснее… - покачал головой легионис, и Ритемус кивнул и вышел. У дверей его встретил Аумат.
- Добрый день, господин адъютант.
- Здравствуй. Как Равелус управляется с моей оравой?
- Достойно. Происшествий пока не было, - привычно ответил он ритуальной фразой и отвязал коня. Ритемус вскочил на спину скакуну, и оба продолжили путь верхом, пробиваясь через не иссякающие человеческие потоки. У многих домов и почти на каждом перекрестке люди развешивали между репродукторами, фонарями и балконами транспаранты и плакаты, и на стенах малевали обидные рифмованные, но не выходящие за рамки приличий надписи и шаржевые рожи короля. Ритемусу вспомнился тот рисунок, который он видел в столице, пробираясь по затихшим после боев улицам столицы к племеннику Матринии, и невольно улыбнулся. Глас народа – глас Божий, как говорится. Переходящие грани рисунки все-таки нашлись – на одном оголенный полностью король с золотой цепью на шее стоял анфас и держал в одной руке куриную ногу, а в другой – слиток золота, а на втором в мантии, подобранной и открывающую все что, ниже пояса, он корчился от боли, которую причинял ему штык, вонзившийся в причинное место. Оба рисунка были, впрочем, незаметны, потому что находились оба в узких переулках и внимание привлекали из-за блестящей на полуденном солнце свежей краске. Через пару кварталов Ритемус заглянул в очередной переулок и обнаружил, что и новую власть тоже не все согласны принять – там раздобревшего вдвое по сравнению с действительностью короля в наручниках вел такой же краснолицый солдат в темно-зеленой форме республиканской армии. Под рисунком была надпись, но конь шел слишком быстро, и Ритемус успел уловить лишь суть: что с королем, что без него – все едино будет.
Скоро они приехали на место первого патруля.
- Никаких происшествий во время несения службы не происходило, господин адъютант! – предстал перед ним Анетир, заместитель командующего одной из рот, из ниоткуда, прежде чем он успел заметить кого-либо из своих подчиненных.
- Молодцы, - процедил он сквозь зубы и нагнулся, – Анетир, слушай и своему командиру передай: следите за слухами. Никого не задерживайте без повода, но, если услышите разговоры, что кто-то намеревается совершить покушение, передайте мне. Я буду еще не раз объезжать посты, поэтому еще загляну.
- Так точно! – ответствовал тот, и, развернувшись, побежал к группе солдат, прятавшихся под навесом у стены от жары.
Обход постов прошел быстро, пожалуй, даже слишком быстро. Буквально за полчаса набежали густые тучи, и поднялась невыносимая духота, вынудившая всех броситься по домам в преддверии ливня, не заставившего себя долго ждать. Мириады капель звонко хлопали о брусчатку, а Ритемус и Аумат сидели на свободной скамье под широким навесом у цветочной лавки в окружении ваз и корзин с цветами, которые неоднократно подвергались угрозе поедания со стороны парнокопытных, и были бы съедены без вмешательства двух военных.
В воздухе витал густой запах прибитой пыли. Оба сидели человека и с облегчением наслаждались долгожданной прохладой, ибо в последний раз дождь шел почти месяц назад, когда они едва освоились с летом средней полосы.
- Может, обратно в Лимунар уехать? – шутливо предложил Ритемус, а Аумат в ответ лишь хихикнул. Улыбка ненадолго задержалась на лице офицера – он почему-то вспомнил о горевших вчера посевах, и подумал о том, что их усилия могут стать напрасными, если дождь будет слишком долгим и зальет пострадавшие злаки, добив их насмерть. Одной победой долго не прокормишься.
Среди мыслей вновь всплыл образ настоятеля. Не слишком ли он был резок, сказав ему, что больше не вернется на кладбище? Откуда были эти суеверные мысли? Откуда была та боязнь и стыд? Ему перед ними не должно быть стыдно, у них совершенно другие заботы, вернее, их совсем нет… Разумеется, он вернется, хотя бы для того, чтобы следить за надгробиями. А те эмоции были лишь продуктом внезапного разряжения обстановки, к которому он оказался совершенно не готов… Ах, вздор, все вздор. Главное, чтобы сказанные слова не оказались пророческими…
- Господа, не хотите ли чаю? – заботливо спросила пожилая женщина, выглядывая из–за двери. Ритемус медленно пришел в себя и повернул голову к ней. Наверное, все его эмоции отразились на лице, потому что улыбка хозяйки лавки уступила место выражению тревожности.
- Да, если вас не затруднит, - попытался он натянуть улыбку. Продавщица исчезла, а Аумат заметил:
- Кажется, дождь заканчивается.
Действительно, капли падали все реже и все громче плюхались в лужи. По водосточным трубам, гремя жестью, потоками неслась вода, и ветер, прогнав всякое напоминание о лете, морозил руки и залезал под мундир. На противоположной стороне улицы люди делали робкие шаги из крытой беседки ресторана на открытое пространство, и только патрульные иногда проходили мимо, быстрым шагом проходя от укрытия к укрытию.
Аумат передернулся и всхлипнул от холода, но посмотрев на отмеченное печатью встревоженности лицо, Ритемус заметил, что не только погода его беспокоит:
- Что-то случилось?
- Семья… - не то прокряхтел, не то просипел он. – Хотел бы я знать, живы они или нет. А это зависит напрямую от того, что известно им обо мне. Боюсь подумать, что с ними сейчас происходит. Наверняка им пришла повестка о моей смерти или пропаже без вести… - он тяжело вздохнул и на какое-то время умолк. – Все же это лучше, чем если они узнают о моем пленении, или о том, что я перешел к вам.
- Откуда? Никто не мог и не может знать, что ты вообще жив. Десятки тысяч солдат императорской армии лежат на нашей земле, не меньше - пленены, и о их судьбе минатанскому командованию едва ли что-то известно точно. Они могли замерзнуть, умереть от голода, от пули, и так далее, и единственный свидетель их смерти – один бог. И узнать что-то о тебе, как говорил Тумасшат… Как говорят в Минатан – найти алмаз в снегу?
- Да, - нехотя кивнул ординарец, - Но обо мне могли узнать и местные. В деревнях у Лимунара у меня есть еще родственники, помимо Тумасшата, и кто-то из них мог когда-то слышать мое имя и рассказать обо мне родне, а та могла передать в Минатан через знакомых. Знаю, это звучит для вас странно, трудно и сложно, но там так нередко и передаются новости, и иногда слухи с одного края империи доходят до другого быстрее газет. И если они узнают, что я был в плену или перешел к вам, то хуже будет только им. На них ляжет позор, и вполне могут убить, а убийцу могут и оправдать… В нынешнем минатанском обществе в последнее время стало модно вводить в обиход обычаи и правила, которым много сотен лет и были почти забыты, и некоторые из них мало подходят для того, чтобы их использовали в цивилизованном обществе, допустим, кровная месть.
Дверь распахнулась и вышла хозяйка с подносом, на котором дымились три кружки и чайник.
- Будьте добры, господа, - поставила она поднос на тумбу с вазами и раздала каждому по кружке.
- Такого дождя уже месяц не было, - заметила она. После короткого перерыва ливень вновь обрушился вниз.
- И как вы только в такой жаре выживали? – спросил Аумат, прежние мысли которого выдавали лишь глаза.
- Привыкли. Тут такое постоянно – одним летом дождь неделями, другим – солнце палит, как в Хитании.
Ритемус отхлебнул из кружки и спросил:
- Надеюсь, наши солдаты вам не докучали?
- Нет, что вы, - улыбнулась она, - Они ни разу ни к кому не приставали и не мешали.
- А королевские солдаты? – сделав глоток, она поперхнулась, отвела взгляд в сторону, и Ритемус сказал:
- Не бойтесь, я не допрашиваю вас, это, так сказать, личная инициатива. Мне лишь интересна разница между дисциплинами в двух армиях. Вам ничего не будет.
- Они ничем не отличаются от ваших солдат, - сказала она тихо, отставила - Это те же солдаты, которые были и в ту войну, Фалькенарскую. В последние дни они были очень подавлены. Наверное, они знали, что не смогут победить, и в последние дни я слышала от соседей, что кто-то крадет у них из сарая куриц или картошку. Никому неохота умирать просто так, поэтому они и восстали. Знаете, я очень рада, что все закончилось… без крови. Достаточно я насмотрелась на кровь во время последней войны, видела, как солдат без рук и ног, с перевязанными головами и животами, везут обратно. К границе шли колонны таких подтянутых юношей, они даже улыбались, а обратно везли то, что от них осталось. Я надеялась, что никогда не увижу этого. Наивная… И снова началось это. Я поняла, что что-то неладно только тогда, когда вместо мужчин ко мне начали приходить женщины. Обычно мужчины покупали букеты и корзины для своих подруг, жен и матерей, а теперь они почти перестали появляться, и как-то я спросила одну женщину, для кого она покупает. На могилу брату. Или мужу. Или сыну. А когда с фалькенарцами воевали, то часто покупали для солдат, которые проходили через город на фронт. Просто для того, чтобы доставить человеку последнюю радость перед тем, как он уйдет туда, где его будет ждать лишь несчастье. И только со второго раза я для себя уяснила, чем отличается война от мира, - и, дождавшись вопросительных взглядов своих слушателей, сказала. - Мир – это когда мужчины дарят цветы женщинам, а война – когда женщины дарят цветы мужчинам.
Она замолчала, отвернулась и промокнула лицо подолом.
- Наверное, это слишком звучит слишком просто, и вам покажется, что я глупа, но это не так. Как любил говорить мой дед: "Зачем усложнять то, что может быть понято и сделано просто"?
- Вот видите, - сказал Ритемус, - мы всеми силами приближаем тот момент, когда все будет наоборот, и в вашу лавку будут заходить, что покупать цветы только для женщин. Мы владеем большей частью страны, все основные центры промышленности и транспортные узлы в наших руках… Как и король. Без него у оставшейся части войск не будет больше мотивации бороться против нас.
- Вы его расстреляете?
- Нет, по крайней мере, не сразу. Сначала будет суд, а потом уже и выберут меру наказания. Кто знает – может его повесят, может, расстреляют, а может, и заточат в темницу где-нибудь на острове в Северном море до конца жизни. И чтобы не произошло, чтобы он получил возмездие раньше срока, мы здесь и остались – будем его охранять, пока не увезут.
- А когда он прибудет?
- Не знаю. А если бы и знал, не сказал бы, потому что нет на то дозволения командира. А что вы думаете о короле?
- Умеете вы задавать каверзные вопросы в неподходящий момент, молодой человек, - ответила та возмущенно, - Как бы меня в действительности одной прекрасной ночью не забрали ваши солдаты по обвинению в контрреволюционной пропаганде.
- Такого не произойдет. Но мне интересно, что думают простые люди, а не военные.
- Тоже, что и все. Король доставил нам много бед, надо признать. А с другой стороны, нам со школы каждый день повторяли, что не может быть другого государя у арлакерийского народа кроме короля. "И мы должны быть преданными слугами Его, и быть готовы к жертве во имя Его", - процитировала она строку из школьного учебника по культуроведению, который не сильно изменился и в юность Ритемуса. – Сложно уместить эти две мысли в голове, и все же мы последние годы смирились с сосуществованием обеих. Может быть, покормить ваших лошадей, господин офицер?
- Нет, спасибо, им не нужно привыкать к обильной пище, иначе они будут не в состоянии носить нас и быстро бегать.
Дождь снова утих до мелкой мороси. Прохожие без боязни ходили по открытой проезжей части, вновь гомоня, и экипажи скрипели по лужам. С перекрестка послышались крики, требующие освободить дорогу, и ржание лошадей. Перед Ритемусом остановились двое конников:
- Господин адъютант, господин легионис приказал явиться в собор всем командирам подразделений и частей!
- Будет сделано, - Ритемус поставил чашку на поднос и когда посыльные вновь унеслись, проносясь над толпой, попрощался с цветочницей и сев на Белевара, сказал напоследок:
- Дам вам один совет, который действительно вам пригодится: с другими о том, о чем мы сейчас говорили, лучше не упоминать.
- Будет исполнено, господин офицер! - женщина шутя отдала честь и засеменила в лавку.
Оба всадника по дороге сначала объехали часть постов и только затем прибыли в собор. Внутри Ритемуса ждали остальные командиры батальонов и Альдерус. Он молча подошел к ним и раздал запечатанные конверты.
- Вскрыть на месте развертывания ваших частей. После прочтения – сжечь. Свободны.
Аумат недоуменно посмотрел на командира, когда тот приказал двигаться обратно в центр города, но сдержал поток ругани, лишь кивнув в ответ. До своего импровизированного командного пункта в беседке кофейни они добрались меньше чем за двадцать минут, и все это время Ритемус опасливо поглядывал на планшет, хотя тот был надежно закреплен дополнительной защелкой на поясе. Слезши с коня, он первым делом попросил зажигалку у солдата, и отошел в тень, где разорвал пакет, и, пробежавшись по строчкам глазами, чиркнул огнивом. Пламя поползло по бумаге хрупкой черной плесенью. Безопасность превыше всего.
Тучи вновь сгущались над Севелласом – в обоих смыслах этого выражения. Тротуары и обочины заполняли сначала многосотенные, а затем и многотысячные толпы людей, и гул их шумел, словно обрушивающиеся на берег волны в преддверии грандиозного шторма. Толпы начали собираться, когда по всему городу начали двигаться армейские колонны, и почувствовав этот импульс, горожане растянулись по улицам плотным тонким слоем вдоль строя солдат, стоявших друг от друга на удалении двух-трех метров. У некоторых офицеров существовало опасение, что толпа может выйти из-под контроля, но мало кто с ним соглашался, ибо едва ли у нее будут силы и желание на это. Гражданские придут скорее из любопытства и страха перед новыми хозяевами города, ибо едва кончились первые сутки с занятия города войсками Революции, а уже поползли слухи, что непришедшие на мероприятие будут арестованы или, как минимум, взяты на карандаш разведкой Республиканской партии. Ритемус подумал, что и впрямь неплохо было бы арестовать пару-тройку таких доносчиков, но пока незачем, - полк не дает марать свою честь и честь командира, и жители Севелласа сами носят цветы и еду солдатам, и дети сами садились к его бойцам на колени, спрашивая обо всем, и никто ни к кому не питал ни капли недоверия.
Погода тоже не могла определиться со своим настроением. После передачи конвертов тучи начали расходиться, а ближе к вечеру багрово-сиреневые массы вновь потянулись к городу, на этот раз с запада. Весьма, весьма символично…
Ритемус водил глазами из стороны в сторону. Было немало плакатов и транспарантов, от которых рябило в глазах, и ему, сидящему в седле, было видно их куда лучше, особенно когда их трепал ветер, они неизбежно своими резкими движениями отвлекали его. Репродукторы вдруг прокашлялись, резанули по людскому слуху своим скрипом и, шурша, произнесли:
- … ане Арлакерийской республики! Убедительная просьба освободить следующие улицы, - он привел перечень из нескольких названий, - так как в семнадцать часов по столичному времени в город войдет колонна охранения, сопровождающая короля через наш славный город Севеллас по дороге в столицу!
Приутихшая к тому времени толпа вновь подняла гам и зашевелилась. "Король, король едет!" - только и слышалось со всех сторон. Голоса произносили это слово тысячекратно на разный лад: с удивлением, гневно, с недоумением и сожалением. Ритемус оттянул рукав и посмотрел на часы - оставалось пятнадцать минут. Наверняка конвой уже стоял у самой кромки города на привале. А для Ритемуса это означало, что он должен напрячь все шесть чувств в двукратном усердии, и не обращать на эти раскрашенные куски ткани, которые уже порядком ему поднадоели.
Скоро появились первые всадники, а за ними в плотном каре из других коней медленно шел экипаж. Это действительно была королевская карета – белая с позолоченной каймой и замысловатыми гравировками по корпусу. До места, где стоял Ритемус, но докатилась только через несколько минут, хотя, когда он попалась ему на глаза, их разделяли чуть больше пятисот метров. Колеса, в ободе которых были заметные выщерблины, немного стучали и были облеплены засохшей грязью – явное свидетельство того, что король спасался бегством окольными лесными путями, - а на корпусе стали отчетливо видны следы от пуль. Окна дверец закрывали пурпурные шелковые занавески, и одна из них сложилась так, что оставался просвет, через который можно было постараться увидеть Его лик, но рука, одетая в перчатку, быстро одернула ткань. И, по всей видимости, никого не смутил факт, что перчатка была черная, хотя королю по этикету при любом выходе из дворца положены только белые, без привычного кольца с большим диамантом на указательном пальце, с которым он красовался на каждом выступлении, да и рука была слишком худой. Неужто король так исхудал за время странствий и бегств по вышедшей из-под его контроля державе?
Часть горожан сдержанно выкрикивала негативные реплики и редко бросала камни в борта камни, большинство же с простым любопытством наблюдало за происходящим, - не каждый день ведь увидишь королевский экипаж, и, может статься, эти люди увидят его последними. Вместе с ненавистью возникало недоумение. "Почему это короля не ведут в открытую?", "Почему ему не свяжут руки?", "Дайте же раз взглянуть на эту сволочь своими глазами!" - раздавалось вокруг, и снизу раздался возглас:
- Эй, революционеры, с чего бы это вам прятать короля? – на Ритемуса смотрел рабочий средних лет, все еще краснокожий от высоких температур цеха.
- Ты как к офицеру обращаешься? – грозно спросил Аумат, надвинувшись на него. Рабочий тоже нахмурился и приготовился пустить в ход кулаки, если придется.
- Как приказал штаб, так и делаем, - чеканно ответил Ритемус, лишь чуть повернув голову вниз. - Если бы нам приказали провести короля нагишом, мы бы так и сделали. Ему еще предстоит предстать перед судом революции и понести заслуженное наказание, а для этого он должен быть, по крайней мере, при жизни.
Экипаж медленно катился дальше, и скорее даже интуицией, чем глазами, Ритемус заметил движение где-то наверху, над домами на противоположной стороне площади. Едва карета покинула перекресток, по дверце хрустнула первая пуля, затем где-то совсем рядом с каретой затараторила очередь пистолет-пулемета и по ходу движения конвоя охнул еще один выстрел. Все это заняло не больше половины секунды, и прошла еще одна, прежде чем мириадоклеточный организм толпы осознал происходящее и бросился наутек, испуганно крича. Ритемус тесно прильнул к холке коня, словно это помогло бы ему устоять, толкаемому со всех сторон по ногам и бокам.
- Держись, ты сильный, - нашептывал Ритемус ему на ухо, где-то внутри сознавая, что эти слова он произносит и для собственного спокойствия. Конвой спешился и занял круговую оборону вокруг экипажа, ощетинившись стволами во все стороны. Аумат был рядом, тоже на коне. Оцепление держалось, благо поток направился на другие улицы, Равелус исчез осматривать дом, откуда была произведена очередь. Как только вокруг никого не осталось, он рысцой направил коня к карете и, остановившись напротив открытой двери, где возился офицер из охраны, спросил, все ли в порядке. Из проема на него посмотрели два лица – офицера в форме и чье-то загримированное под короля лицо, все же слишком худое, чтобы прохожие не могли не заметить подвоха.
Ритемус коротко кивнул, давая понять, что он в курсе ситуации. Бронированному внутреннему корпусу кареты пули были нипочем, а кучер, едва не принявший на себя удар стрелка спереди, отделался лишь испугом. Вот и все, о чем можно было бы беспокоиться, ибо короля здесь нет, не было и не будет, ведь он с раннего утра находится в одном из домов неподалеку от собора, где для него соорудили подобие комфортабельной приватной тюрьмы.
- Перекрыть улицу! - гаркнул он, когда телега скрылась за поворотом, и солдаты, стоявшие вдоль маршрута конвоя, оцепили место происшествия плотной стеной человеческих тел так, что никто не смог бы протиснуться даже при сильном желании. Утихающий гул толпы тут же был перекрыт истошным воплем, грозившимся разорвать и убить всех революционеров в городе. Двое солдат тащили человека в истертом пиджаке, словно безжизненное огородное пугало, по влажной земле вслед за Равелусом. Еще один шел следом, держа в руках оружие – громоздкий и тяжелый фалькенарский пистолет-пулемет и кобуру с армейским револьвером.
- Четвертый этаж, нашли это и два магазина там же. Пытался сопротивляться, но на наше счастье, долго возился с револьвером – застрял в кобуре, - отрапортовал Равелус и указал на оружие. Ритемус стал одним коленом на землю и посмотрел стрелку в лицо. Ничего примечательного в лице не было – по-видимому, очередной городской обыватель, решивший стать борцом за справедливость. Он водил глазами из стороны в сторону, в упор не замечая офицера, и тяжело дышал, пуская слюну – ему дали под дых при задержании, а в остальном с ним обошлись довольно гуманно.
- Зачем? – беззлобно спросил Ритемус, - В городе новая власть, новый закон, мы свое дело сделаем. А самосуд, между прочим, карается.
- Он… должен… сдохнуть, - просипел он. Ритемус дал знак солдатам поднять его.
- Если суд решит, что ему стоит закончить жизнь с дырой в башке, значит, будет так. Если нет – значит, нет. Ни ты, ни я права решать не имеем, - он повернулся к Равелусу. - Вызовите карету, пусть посидит за решеткой, одумается. С ним буду иметь дело я или легионис.
Через час гонец-кавалерист доложил о том, что король достиг конечного пункта своего пути, и Ритемус отпустил своих людей. До сих пор накрапывал гадкий склизкий дождь, из тех, которые на своем протяжении все норовят вылиться во что-то большее, но так и остаются моросью на протяжении долгих часов. Он смертельно надоел, но заметно охладил пыл страждущих – едва король проезжал мимо, они, разочарованные невозможностью посмотреть на него лично и прозябшие, возвращались домой, и никого не пришлось унимать силой. Расчеты Альдеруса не оправдались – лишь пару раз имели место стычки между солдатами и гражданскими, пытающимися прорваться к карете и заглянуть внутрь.
- Странно… Почему они боялись показать короля? Как ты думаешь? – услышал Ритемус, проезжая мимо на коне, плетущимся усталым шагом. Двое мужчин сидели за столиком под большим навесом и попивали из чайных кружек, и дымили. Один читал газету, напрягая глаза, чтобы увидеть буквы в свете тусклого фонаря, другой беспечно осматривался вокруг.
- А может, они его убили? – прокашлялся второй. – А на самом деле там солдат с оружием, а может, и два.
- Брось молоть чепуху, ты серьезно ответь мне.
- Ну, судить будут, что еще сказать – должен же он предстать перед судом в целости и сохранности. Хотя я бы на месте "черно-желтых" провез бы его тайно и без шума, а потом явил бы его людям перед самой казнью, не раньше.
- Зачем так? В клетке провезти по главным улицам, чтобы народ любовался – вот было бы зрелище! Странно, что они отказали себе в таком пафосе.
- А если б еще сзади и пленных "белых" следом вели, было бы еще зрелищнее, - донеслись затихающие слова, и животное, подчиняясь приказу, переданному через удила, свернуло за поворот. "Насчет пленных – совсем недурная идея", - подумал Ритемус, почесывая в затылке. Доехав до гостиницы, он обнаружил столпотворение – офицеры городского гарнизона и республиканской армии стояли у главного входа и оживленно обсуждали произошедшее с непонятным Ритемусу запалом и воодушевлением. Разумеется, почти никто из них не знал, где сейчас король, за исключением пары десятков человек. Кто-то рассказывал о поимке преступника, засевшего на крыше дома в конце улицы. У того была винтовка с оптическим прицелом, и сам он божился, что хотел только справедливого наказания для короля за смерть своего сына, который был убит во время осады. А Ритемусу тем временем пришла мысль, что Альдерус мог все это и сам подстроить, чтобы ни у кого не возникало сомнения, что в карете находится бывший властитель государства. Такое маленькое и нетрудоемкое, но прибыльное дельце, которое бы тот же час принесло всему революционному движению огромную пользу, ибо оказалось бы, что революционеры – не такие уж и беспощадные и бессердечные дикари, какими их по-прежнему представляет немалая часть населения Арлакериса. Впрочем, какая разница? Никто не погиб, и это хорошо.
- Вот ты где, - как это часто бывало, с непонятной интонацией произнес Альдерус внезапно, и Ритемус вздрогнул. – Поехали, полюбуешься.
Ритемус слез с коня и передал Аумату подводу, а сам сел в урчащий самоходный экипаж на заднее сидение рядом с Альдерусом.
- Как он?
- Почти невредимый. Горячие головы в раже при задержании ткнули ему прикладом в челюсть, потому что тот визжал, как насилуемая барышня. Сейчас спит уже шестой час кряду, и еще долго не проснется, судя по всему.
Город и не думал засыпать – на улицах ходили редкие прохожие да патрули, а из окон наружу выливались громкие возбужденные голоса, и Ритемус видел, как двое соседей из противоположных домов разговаривали меж собой, стоя на балконах и куря сигары. Страх после неудавшегося покушения исчез, и все источало какую-то смутную радость, от которой на сердце становилось заметно легче. Впервые за эти два дня можно было вздохнуть спокойно. Он криво улыбнулся сам себе в мыслях и подумал, что день еще не кончился, а произошло столько, что в мирные времена такое количество вполне возможно уместить в месяцы и даже годы без потери чувства насыщенности жизни.
- Остальных двух поймали? – спросил он.
- Да, они не особо сопротивлялись. Все они руководствовались благими намерениями… якобы, и ожидали от нас благодарности.
- Они ее и получили, - усмешка не заставила себя ждать. – Что ты хочешь сделать с ними?
- Пусть посидят до нашего прихода, а потом решим. Приятно ощущать, когда власть целиком в твоих руках, а?
- Да уж, дай только тебе до чего-нибудь дорваться?
- Нет, это не размышления о себялюбии. Это к вопросу, что легче всегда сделать все самому, нежели дожидаться чего-то противного. Наш двойник сильно перетрусил, как мне доложили.
- Да, он неважно выглядел в потекшем гриме. Я почему-то только сейчас вспомнил – а где королевский поросенок?
- Не знаешь? Отец и сын сильно поссорились перед отъездом, и поросенок отказался ехать, а когда спохватился, было поздно. Личная охрана его нам сама отдала, и теперь он худеет на месте твоей бывшей занятости.
- Когда еще удастся туда вырваться? Столицу я только мимоходом посещал, а тюрьму – нет. Ее отстроили?
- Да, сейчас ведутся работы. Сначала под тюрьму отвели одно из общежитий, но там стало слишком тесно. Врагов нашей власти оказалось не меньше, чем противников старой власти, - Альдеруса словно бы удивил этот факт.
В пригородном поселке недалеко от кладбища ранее проживали люди совсем небедные, и поэтому одним из первых приказов новой власти было велено обратить все имущество в государственную собственность. Теперь почти возле каждого дома стояли телеги и грузовики, чьи кузова были заставлены мебелью, статуями и прочей разнообразной утварью, а солдаты с оружием за плечами носили саквояжи и шкатулки и по очереди сваливали все без особых церемоний в общую кучу, около которой стоял интендант с блокнотом, записывающий новые поступления. Автомобиль подъехал к одному из участков. Трехэтажный кирпичный дом с розовым садом на переднем дворе, зажавшим в тисках долгий проход от ворот до крыльца, и декоративной каменной башней на уровне второго и третьего этажа, не особенно выделялся среди прочих, где возвышались многоступенчатые фонтаны или на широких балконах стояли позолоченные статуи полуобнаженных дев или позолоченных грифонов, но вдоль ограды здесь выхаживал караул, а из маленького окна на самом верху башни выглядывал ствол винтовки. Солдат открыл калитку, увидев Альдеруса, и оба вошли внутрь. Ряды неухоженных, заплетенных в бурьян ивыгоревших роз, тем не менее, радовали глаз и напоминали, что на войне есть место сколь-нибудь стоящей красоте. Неплохо было бы Альдерусу нанять сюда садовника…
В самом доме оказалось темно и тихо.Один или два настольных масляных фонаря на столе освещали огромные комнаты, где сидели едва ли не в каждом углу многочисленные бойцы охраны, не издававшие почти ни звука. Правда, когда Альдерус показался в поле видимости одного младшего офицера, словно бы по мановению волшебной палочки где-то на заднем дворе заурчал бензиновый генератор, и загорелись люстры с тусклыми электрическими лампами.
- Уж лучше бы не включали, - проворчал Ритемус, щурясь от плохо озаряющего помещения света, причинявшего глазам боль, но Альдерус промолчал и спустился в подвал. В конце долгой и широкой лестницы открылась решетчатая дверь, и они оказались в погребе. Вдоль стен стояли большие винные бочки. Коридор вел к залу, где стоял огромный стол из редких пород дерева, окруженный обитыми бархатом стульями, которые, впрочем, так и хотелось назвать "тронами" со ступеньками и спинками высотой почти в два метра. На потолке поскрипывали люстры с десятками свечей, дававшими почти дневной свет. На стенах висели портреты людей в доспехах с высокомерными лицами – владелец явно чтил свою родословную.
- Кто же этот расхититель народной собственности с голубыми кровями?
- Граф Кемарисский, бывший губернатор Севелласа. В смысле, он был бывшим и при короле – он умер четырнадцать лет тому назад. Поместье перешло по наследству сыну, который получил репутацию мецената, и который же давно симпатизировал нашему движению. Сейчас он в Элимасе – помогает нам восстанавливать производство и… подбирает нам новых друзей из иностранных правительств. Нам они скоро очень понадобятся.
- Хорошо иметь таких людей в своем лагере. Еще одна жертва Люминаса? – не упустил он шанса сыронизировать.
- Нет. Все было добровольно… В большей степени, разумеется, - понизил голос Альдерус.
Из зала вел еще один коридор, от которого, в свою очередь, расходились еще два. Альдерус свернул направо, и оба едва не столкнулись с большой группой солдат, перегораживавших дальнейший путь. За их спинами виднелся тупик с несколькими двойными дверями – первая была решетчатой, с массивным замком, вторая же была обычной межкомнатной деревянной дверью.
- Как он?
- Сейчас он спит, - ответил командир отряда, минор-капрал. - Согласно расписанию, мы открывали его покои час назад.
Альдерус кивнул и посмотрел на часы.
- Ждем Тарвеламара, а затем разбудим его. Пусть знает врага в лицо, - Ритемус снова не понял, как трактовать последнюю фразу, - как иронию или как безрадостный факт.
Тарвеламар приехал спустя четверть часа с десятком офицеров, в чьих руках были чемоданы, двое из них держали в руках треногу с фотоаппаратом. Следом вошел майор-генерал Ниремис, приехавший ночью со свитой
- Итак, господа офицеры, сейчас вы увидите олицетворение того, с чем вы боролись два с лишним года. Наша задача – заставить нашего когда-то всеми любимого и обожаемого, а ныне презираемого и униженного государя записать обращение к арлакерийскому народу о тщетности борьбы с республиканской армией. Прежде, разумеется, мы дадим ему время собраться с духом и телом, - здесь кто-то из присутствующих коротко хихикнул, - и в это время вы можете подготовить аппаратуру. Лишний раз не разговаривать, лишних вопросов не задавать, давление не оказывать – последнее буду осуществлять я, если придется. Все ясно?
- Так точно, - ответили все присутствующие разом, и Альдерус попросил начальника охраны открыть дверь.
- Ритемус, господин губернатор и господин Ниремис со мной, остальные пусть пока подождут здесь, - сказал он и ступил в темноту. В полутьме угадывалось, что помещение было очень большой комнатой, разделенной надвое тонкой перегородкой. Альдерус щелкнул выключателем, и свет явил глазам новые детали – великолепие мебели не переставало удивлять мебели. Почти с самого начала войны он провел время в условиях, далеких от идеальных, и пределом его мечтаний была жесткая казарменная койка. В привычных когда-то глазу кроватях с матрасами и перинами он стал спать совсем недавно – со дня приезда в столицу, когда он несколько ночей подряд засыпал лишь под утро, потому что тело словно бы утопало в мягкости, и он чувствовал легкое удушье. Потом он свыкся, что в обычной кровати куда легче спать, но благоденствие продлилось месяц – и вновь он спал на раскладушках или же на расстеленной на земле шинели, подложив под голову рюкзак или седло, как это было в последние несколько дней марша.
За перегородкой что-то судорожно шуршало, шелестел шепот Альдеруса, а ему отвечал сонный низкий голос.
- Цирюльника сюда вызовите. Через двадцать минут чтобы все было готово, - рублено скомандовал он солдатам, охранявшим дверь. Внутрь внесли фотоаппарат с треногой, и Ритемус заинтересованно наблюдал за приведением его в рабочее состояние. В пустом углу спальни рядом с перегородкой разместилась ширма с несколькими комплектами одежды на стульях; из спальни принесли стол, и офицер поставил на него массивный чемодан, в котором оказался диктофон с множеством клавиш, - примерно такой же, как использовали на допросе Ритемуса почти восемь лет назад, - и подсоединил к нему подставку с микрофоном. Вошедшие солдаты принесли бумаги и бережно раскладывали их на столе вместе с письменными принадлежностями, и скоро в комнате было не продохнуть – фотографы завершали установку светоотражающего зонта, Ритемус помогал растягивать вдоль стены белое полотно и выбирал ракурс для съемки, из комнаты в коридор бегали цирюльники с бритвами и помазками. Наконец послышались тяжелые медленные шаги, и в гостиную вышел король, одетый в парадный фрак и мантию поверх плеч. Смотрелось это одновременно внушающе и… жалко. Король пытался держать спину ровно и не сутулиться, но спустя какое-то время его огромный и нисколько не исхудавший живот, едва сдерживаемый ремнем и пуговицами фрака, перевешивал его. Достоинство сохранять было не перед кем - "простолюдины" отказывались замечать его, занятые обустройством комнаты, и поднятый по привычке не то тройной, не то счетверенный подбородок грузно опускался вниз. Почти замаскированный пудрой лиловый синяк на скуле также не добавлял ему важности, и он стоял под аркой, согбенный, поникший и никому не нужный. Его утопающие в жировых складках лица маленькие глаза выдавали все эмоции – он чувствовал, что уже стоит на пороге своей кончины, и когда она наступит, зависит не от него. Впрочем, как и все остальное в его державе, которая и не его вовсе…
В комнату вошли солдаты, ведшие под конвоем двух генералов королевской армии, роль которых сегодня была более чем мала – от них требовалось поставить две подписи в акте о капитуляции. Ритемус знал лишь одного из них – командира личной гвардии короля, как знал и то, что его влияние уже ничего не стоит – после того как его рука оставит роспись, от него можно избавиться, и о нем никто не вспомнит. Их отвели в дальний угол комнаты и заслонили так, чтобы они не имели даже визуального контакта со своим государем.
Ритемус смотрел искоса на короля и не чувствовал ничего. Этот самодовольный размякший боров почти сливался со светло-бежевой стеной позади из-за поразившей его бледноты и беспокойно бегал глазами по пространству, цепляясь за каждую фигуру взглядом. С одной стороны, ему воздалось по заслугам, а с другой… не он один повинен в том, что было до этой войны и в том, что творится сейчас, и с его смертью проблемы не решатся во мгновение ока – война продолжится, и руины сами собой не соберутся в здания, и перерытые артиллерией поля не начнут давать плоды для голодающих, и мертвые не оживут, - как бы не твердили об обратном газеты и народная молва.
- Все готово? – зашел Альдерус, нервно барабаня пальцами по планшету. - Ритемус, губернатор и операторы техники остаются, остальным - покинуть помещение.
Комната опустела за считанные секунды, осталось только десять человек, не считая двух охранников у двери. Фотографы поставили короля у холста и сделали несколько снимков в профиль и вполоборота. Он едва держался то ли от страха, то ли накатившей слабости, и теперь опирался на принесенную резную костяную трость. В комнате отчетливо запахло порохом, и Альдерус распорядился приоткрыть дверь – не чищенная долгое время вытяжка плохо справлялась со своей задачей. В щель поползла струйка сизого дыма. Фотографы вместе с аппаратом ушли, а Альдерус пригласил короля и генералов сесть за стол. Стул под бывшим главой государства тотчас жалобно скрипнул, что вызвало еле слышный смешок у охранников.
Король принял из рук Альдеруса лист с текстом и прошелся по нему глазами. С каждой секундой его выражение лица менялось до неузнаваемости: от осторожности до тревоги и следом почти до ужаса.
- Что значит "все имущество королевского режима"? То есть и личное имущество каждого верного мне человека будет отдано в вашу собственность?
- Не нашу, а народную, - уточнил Ниремис. – И во-вторых, все имущество. Абсолютно. Что касается вас, то ваша участь будет решаться только Верховным судом республики. Нам нет нужды убивать вас. Но если вы и останетесь по его воле в живых, то вы станете рядовым гражданином республики без всяких привилегий, - Альдерус сжал кулаки и с каплей гнева в голосе продолжил. - Учитывая все ваши "заслуги" перед нашей страной, я смел бы предположить, что вы не заслуживаете этого, но ваша судьба, к сожалению, находится не в моих руках. И на вашем месте я согласился бы на такое щедрое предложение.
- Эта страна уже не моя собственность, - выдохнул король. – Представленные здесь условия полностью справедливы к моим подданным, и я рад, что вы решили сохранить им жизнь. Теперь могу ли я задать вопрос: что будет со мной до суда?
- Пока вы будете содержаться здесь без права общения с кем-либо до тех пор, пока республиканское правительство не вынесет следующее распоряжение относительно вас. Большего я не могу сказать.
- В таком случае, приступим к ратификации нашего соглашения. Надеюсь, господа солидарны с данным решением?
Генералы ответили положительно, и документ пустили по столу. Скоро на нем красовались, блестя свежими чернилами, шесть подписей. Представители прежней власти сидели с равнодушными лицами, за которыми едва ли можно было прочитать что-либо еще.
- Раз вы нашли смелость к совершению этого шага, то и это вам под силу, - с этими словами королю в руки лег еще один текст.
Через полминуты тягостного молчания король положил листок перед собой и сказал:
- Я готов.
- Всем покинуть помещение.
Ритемус, выйдя в коридор, вместе с Тарвеламаром и его свитой сел на скамью, а сторонников отныне упраздненной полностью монархии уводили под конвоем вглубь катакомб. Из-за двери доносился негромкий голос короля, старательно и выразительно зачитавшего манифест об отречении от власти и прекращении сопротивления королевских войск.
- Помнится, ребенком я думал, что подобные решения принимаются в огромных залах, во дворцах, где стоят толпы журналистов, делегации от обеих сторон и сотни солдат оцепления, - сказал Тарвеламар офицеру в очках, который сидел рядом с ним. – Но не так. И лишь на третьем десятке лет, когда я стал подниматься по карьерной лестнице, я понял, что, оказывается, что серьезные решения, от которых зависят жизни сотен людей, можно принимать, не вставая с кровати. И до сих пор я думал, что капитуляции подписываются так же в дворцах. А мы, легионисы и генералы да король, сидим в душном подземелье, и никто, кроме полусотни душ, не догадывается, что сейчас решается судьба всей страны. Вот так и понимаешь, что вся жизнь состоит из обманов, и приучаешься ничему не верить.
- Перемирие одной из первых войн с Фалькенаром сотни лет назад короли подписывали в хижине лесничего на границе, - ответил офицер в очках.
- Нет, здесь был весомый символизм - два короля на границе своих государств подписывают перемирие, которое заканчивает войну, начавшуюся из-за горы, которую почитали оба вероисповедания в обоих государствах как священную… Религиозная война, стремление к духовности и прочее. А сегодня… Больно смотреть на все это. Будь моя воля, сразу бы встал на сторону революции, или... вообще бы не вмешивался.
- Не получилось бы, поверьте, губернатор, - отозвался Ритемус, пытающийся разобрать слова вещающего короля, - Я уже пробовал.
- А, господин Ритемус, так ведь? О вас писали в газетах. Если верить им, то вы всерьез потрепали минатанцев.
- Да, - кивнул Ритемус с невесть откуда взявшейся иронией, - настолько основательно, что мой ординарец – пленный солдат императорской армии.
Губернатор и офицеры посмотрели на него широко раскрытыми глазами, и Ритемус коротко рассказал, как это произошло.
- Однако позвольте мне задать один вопрос – что вы будете делать, если все это не кончится? – спросил он, закончив повествование.
- В каком смысле не кончится? – с не меньшим изумлением спросил губернатор.
- В прямом.
Губернатор посерел лицом и процедил:
- Мы все надеемся, что все закончится миром. Иначе к чему нам еще стремиться?
Через несколько минут тягостного молчания, все находившиеся в покоях короля, не считая его самого, вышли.
- Сообщение будет передано по радио в девять часов перед актом о капитуляции, - сказал Альдерус и подобно дворцовому слуге, склонил голову и приглашающе указал согнутой рукой внутрь, - Теперь попрошу всех членов комиссии по перемирию пройти к холсту для коллективного снимка.
***
Трех неудачливо покусившихся на жизнь короля отпустили восвояси. Они действительно ждали немедленного расстрела, но после усердного четырехчасового допроса удалось выяснить, что сделали они это, руководствуясь благими намерениями. Простых городских обывателей было не в чем обвинить – они решили сделать то, с чем, по их мнению, не могла справиться новая власть. Троица считала, что со смертью короля все проблемы вдруг исчезнут в одночасье. Сам Альдерус с Ритемусом решили, что подвергать их серьезному наказанию будет излишним. Этих стрелков стоило бы, наоборот, возвеличить как истинных революционеров, непримиримых бойцов с королевским режимом, показать "вот, до какого отчаяния довел людей этот раздувшийся боров!". Услышав о наказании, гражданские могли бы задаться вопросом: а за кого эти республиканцы – не за короля ли, раз они его защищают? И поэтому было решено все это дело замолчать, взяв слово с покушавшихся о том, что они не скажут и слова о произошедшем; они были настолько напуганы перспективой в виде повязки на глазах и пули в груди, что сразу на все согласились, и, кланяясь офицерам и попутно всем полицейским, на дрожащих ногах покинули участок.
Ритемус все эти дни спал плохо и тяжело, не стал исключением и этот, пятнадцатый день после установления в городе республиканской власти. Сначала во сне вертелся бешеный калейдоскоп событий, которые он не мог осознать и вспомнить, а в конце, впервые за долгое время, ему почему-то приснилась семья. Все трое стояли на поляне, очень похожей на ту, что находилась когда-то за кладбищем, а теперь, скорее всего, была занята могилами, недалеко от ивовой рощи под деревом, спустившим свои сотни ветвей-лиан вниз, и махали ему, озаренные солнцем, словно святые. Он отчетливо помнил выражения их лиц – сначала они были радостны, затем все грустнее и грустнее, сменившись, в конце концов, отчаяние, и тогда ореол света за ними погас, а ива начала трясти ветвями, словно в дождь, хотя непогоды не было. Кажется, он тоже был там, только на противоположной стороне поляны – довольно далеко и едва ли видел их фигуры (тогда почему он помнил их серьезные лица? – спрашивал он себя) и пытался идти, но ближе они не становились. И вот когда их лица стали отчаянными, а солнце ушло, он проснулся в холодном поту в своей комнате в гостинице, и минут пять осмысливал сон. Самоощущение было очень дурным – он не помнил, когда чувствовал себя столь подавленным – наверное, в последний раз такое было, когда он и его маленькая армия бродили по северо-востоку страны без еды, воды и надежды, встречая разграбленные и сожженные деревни и тела убитых жителей. Вряд ли причиной были огромные черные тучи, висящие в небе и испускающие на землю жестокую духоту – он никогда не был метеозависимым, и в дождь, наоборот, ему всегда лучше работалось.
В дверь постучали. Он выглянул в глазок – в коридоре стоял Аумат, вспотевший от жары в гимнастерке и островерхой пехотинской фуражке – "паруснике", как ее назвали солдаты за некоторое сходство с бумажными корабликами, - и в руках у него были газеты. Ритемус открыл дверь и пригласил его внутрь.
- Заходи. Вижу, уже набегался – воды хочешь выпить?
- Не откажусь. Куда газеты? Тут из типографии фронтовая сводка пришла – пока малым тиражом, но успел для вас экземпляр выцепить.
- На столик положи, - сказал, доставая из шкафа графин. - Насчет сводки – это хорошо. Я уже неделю свежей корреспонденции не видел, а читать городские сплетни или макулатуру, восхваляющую королевскую армию, мне не к лицу.
Он отдал Аумату стакан, а сам взял небольшую кипу бумаг. Городские известия, фронтовая сводка и два письма – одно от Альдеруса, запечатанное, другое – известие от командира роты о вчерашнем происшествии. Вчера двое патрульных – один из республиканцев, другой из прибывших позавчера "возрожденцев" устроили драку на политической почве – поспорили о том, чье правительство "правильнее". Альдерус, а затем и он своим людям, говорили, что следует избегать разговоров на эту тему, и поэтому это сообщение его разозлило. В качестве наказания он решил применить выговор перед строем, чистку нужников в течение недели, остальное – на усмотрение непосредственного командира, о чем и написал на оборотной стороне листа. Разумеется, глупо было с таким пустяком обращаться к адъютанту, однако сверху еще до сих пор не поступало конкретных указов насчет того, должны ли драки между солдатами частей Объединенной Армии, подчиняющихся разным правительствам, караться строже, чем обычная драка на бытовой почве.
Затем он вскрыл письмо от Альдеруса. "Зайди ко мне, когда сможешь". Больше ничего.
- Где ты взял письма?
- Здесь же лежали, в ящике около входа.
- Хорошо, - кивнул Ритемус, почему-то подумав, что письмо могло быть подброшено. Обычно Альдерус приходит сам, не считая нужным марать бумагу из-за одной-единственной строчки, но как это часто бывало, сложно было понять, что у него находится на уме.
Приведя себя в порядок, он спустился вниз, к номеру, где разместился Альдерус. Под дверью стоял маленький картонный ящик из-под бандероли, раскрытый нараспашку и пустой. Он несколько раз постучал, но ответа не последовало. Замок тоже был заперт. Постояв несколько минут, он пошел к выходу, намереваясь добраться до казарм в общежитии, как где-то неподалеку ухнул глухой взрыв. Для постороннего неопытного уха могло показаться, что это сбросили комод или шкаф этажа эдак с третьего, но Ритемус прекрасно понял, что это было. Быстрым шагом обогнув здание, он направился на задний двор, и по пути едва не столкнулся с Альдерусом, всклокоченным и в наспех застегнутой на несколько пуговиц гимнастерке. Тот взбешенный, откашливался и кряхтел.
- Альдерус?
- Видел коробку у моей двери? – остановился тот. – А теперь посмотри, что стало с котлом.
Ритемус быстро выбежал назад и посмотрел на небольшой участок голой земли за лужайкой, стелящейся вдоль стен гостиницы. Там лежал небольшой потрескавшийся перевернутый чан. Вернувшись к Альдерусу, он хотел было спросить, схвачен ли тот, кто подбросил коробку, но тот схватил его за рукав и молча проводил в свой номер, пнув коробку в сторону.
- Великая игра начинается, - процедил он, - Разумеется, никого не поймали. Я нашел коробку пятнадцать минут назад, аккуратно разрезал ножом по шву, и увидел отставшую от крышки бечевку. Нашли сапера, отнесли в сад. Там он привязал к ней шнур, и попросил что-нибудь крепкое и тяжелое, чтобы смягчить ударную волну. Сами спрятались за скамьей. А дальше ты все сам видел.
- Что теперь? – спросил Ритемус после неловкой паузы.
- Не знаю. Кого искать? Это мог быть кто угодно – могут быть они, - покивал он головой из стороны в сторону, намекая на "возрожденцев", могут быть и остатки королевских недобитков, - он помолчал и усмехнулся, - Меня можно было убить куда легче – гранатой, брошенной в салон. Подозревать следует всех и одновременно никого.
- Если все произошло пятнадцать минут назад, то зачем ты мне письмо писал?
- Письмо?
Оба поднялись в номер Ритемуса за письмом. Осмотрев его, Альдерус сложил его в несколько раз.
- Как ты мог ранее заметить, почерк у меня серьезно страдает. Это писал не я.
Ритемус щелкнул языком от наполняющих его чувств. Получается, Ритемус должен был прийти к Альдерусу, увидеть бандероль на имя последнего, постучать в дверь, передать бандероль, легионис бы вскрыл ее, и обоим бы пришел конец.
- Только с чего он, кто бы он ни был, взял, что я обязательно пойду к тебе? Он мог бы постучать.
- Кто к тебе приходил ночью или утром?
- Аумат. Мне это тоже показалось странным, что ты что-то писал, и я спросил, откуда взялось письмо. Оказывается, было в почтовом ящике.
- Спугнули?
- Наверное. Быть может, я спал и не услышал. Я последние дни совсем плохо сплю, и сегодня заснул только под утро.
- Скажи спасибо, что у тебя был в этот момент крепкий сон. Я прикажу усилить охрану и проверять все подозрительные предметы. Ты будешь сейчас занят?
- Пришла жалоба. Один из моих патрульных передрался с "возрожденцем". Передам ответ лично и дам инструкции насчет этого.
Альдерус секунду молчал.
- Я все-таки прикажу дать тебе автомобиль.
- Оставь это. Глава администрации – ты. К тому же, отчего-то мне кажется, что удар был направлен не против нас. Вернее, не конкретно против нас… Не могу объяснить, но чувство такое грызет…
- То-то и оно. Черт побери, - нервно усмехнулся Альдерус, - Фраза-то какая глупая в письме. И ты бы точно ко мне прибежал с вопросами, за каким чертом я бумагу мараю. Ладно, иди по делам, я пока свяжусь со столицей, дальше посмотрим.
Промотавшись почти пять часов по городу по мелким делам, отнявшим в итоге огромную массу времени, Ритемус вернулся в свой кабинет в казармы, где решил испить чаю в перерыве. Отдых прервала разорвавшая душную тишину трель телефона. Ритемус, тяжело вздохнув, поднял ее и поднес к уху:
- Сейчас из столицы звонил Люминас. - зазвучал голос Альдеруса, - По всей стране эта чертовщина происходит. Что у нас, что у возрожденцев. В общем, мы с ним поговорили и решили дать тебе шанс съездить домой.
***
Целую неделю, до самого заседания Верховного Сената республики, ознаменующего окончание войны и скорые выборы, Ритемус был отправлен в увольнение. Люминас сказал, чтобы он не забивал голову и просто отдохнул, и это казалось подозрительным; многочисленные попытки выведать нужную информацию окончились ничем. Однако приказ есть приказ, и, выйдя из поезда, он остановился на перроне и стал раздумывать, куда бы ему направиться первым делом. Глупый вопрос, конечно – первым делом домой. На перроне было многолюдно, хотя на мгновение закралось сомнение, что до войны здесь было куда больше людей и почти неуловимое чувство утраты – что-то незаметное и очень важное утратила послевоенная столица, не успев унаследовать от столицы довоенной. Он прошел через частично отремонтированное здание вокзала – бои нанесли существенный урон внутреннему убранству, состоящему в десятках фресок и росписей на стенах, полах и потолках, - и вышел на площадь. Все так же толпились у колоннад справа конные экипажи, ожидающие пассажиров, внизу, у ступеней входа обнимались солдаты и родные. Стоящие у дверей здания вокзала часовые отдавали ему честь, смутно припоминая его лицо. Он отвечал простым кивком и шел дальше, к трамвайным путям, пролегавшим в квартале отсюда. Столица не сильно пострадала от войны, в чем он убедился сначала после возвращения с севера, а теперь мнение его укрепилось – домам требовался в основном косметический ремонт, и скоро бы мало кто из иностранцев догадался, что тут велись боевые действия. Трамвай пришлось ждать долго – почти сорок минут вместо привычных двадцати. Это время он провел, оглядываясь по сторонам – у стен на лестницах стояли маляры и заливали шпатлевкой дыры и закрашивали их краской, иногда совершенно другого оттенка, например, дыру на кремовой стене закрашивали светло-бурым цветом. Изредка проходили мимо патрули. На асфальте под аркой, ведущей во внутренний двор дома, виднелись наспех закрашенные рисунки, изображающие три гротескно раздутых человеческие фигуры две - в военной форме и третья в мантии. Поизучав их, Ритемус пришел к выводу, что это карикатуры на лидеров двух партий - Вождя и Генерала, - и короля.
Наконец на горизонте появилось продолговатое угловатое тело, в котором место некоторых стекол заняли стальные листы. В вагоне было почти пусто, хотя до войны по утрам трамваи были забиты так, что не закрывались входные двери. На сиденьях с растрепанными спинками у окон сидели несколько мужчин в ухоженных костюмах и женщина в пышном фиолетовом платье с тростью и собачкой подмышкой. Вопрос, обращенный к кондуктору насчет стоимости проезда, тут же вызвал ответ, удовлетворивший и остальное его любопытство: нынешний билет на проезд стоил почти в тридцать раз дороже довоенного, но господину офицеру можно не платить. Ритемус пожал плечами и тут же понял, что его смутило по приезду в город. Он ожидал увидеть эйфорию, праздник от окончания войны, но лица кондуктора, сидящих здесь, в вагоне, людей, прохожих за окном, не выражали ничего похожего – словно сейчас был обычный день, не сулящий никакого горя и потери, и никакой радости. Очень редкие плакаты и транспаранты висели через улицы, возглашая победу объединенной армии или цитируя отрывки из речей партийных лидеров.
- Я думал, все радуются, что все кончилось, - сказал он после нескольких минут молчания кондуктору, пожилому мужчине с небольшой щеткой усов и очках на проволоке вместо дужек, сидевшему впереди него и что-то писавшему карандашом в блокноте.
- На вашем лице я тоже много радости не вижу, господин офицер, - ответил он, на секунду посмотрев на Ритемуса, и обратно уткнулся в блокнот.
- Я только две недели как закончил воевать и просто еще не привык к мысли, что теперь едва ли услышу выстрелы.
- А мы боимся, что все начнется опять, - на этот раз кондуктор не поднял головы, - вечно эти "возрожденцы" и социал-демократы дерутся между собой. Каждый день кого-то мимо моего дома несут в больницу с разбитой головой или сломанными ребрами.
- Мои солдаты тоже встревают в стычки, и я их наказываю за это. Надеюсь, Вождь и Генерал поймут, что всем надоела война, и придут к консенсусу.
- Вы сами в это верите? – усмехнулся тот.
- Надеяться – последнее дело, - согласился Ритемус. - Но другого нам и не остается – мы слишком бессильны, чтобы повлиять на ход событий.
- Это верно. Вряд ли будет хуже, чем раньше. На улицах иногда стреляют – ловят противников власти, но сейчас куда спокойнее, чем полгода назад, - обратив взгляд куда-то в пустоту, сказал кондуктор. Водитель назвал по громкой связи остановку, Ритемус встал, попрощался и вышел из вагона.
На улице было пустынно. По пути домой в несколько кварталов ему встретились лишь пара человек, бредущих в противоположную сторону. На стене проглядывал знакомый полустертый от времени портрет короля, виденный им в последние дни пребывания в городе. Поднимался ветер, гонявший исполинские клубы пыли по улицам, словно бы город находился не на умеренных широтах, а где-нибудь в пустынях в Хинатан.
Дом тоже выглядел пустым. Постучав в дверь, он ждал несколько минут, прежде чем послышались шаркающие шаги, цепочка и замки открылись и в проем выглянула поседевшая старушечья голова.
- Госпожа Матриния, здравствуйте, - поприветствовал он, изо всех сил стремясь излучать вежливость. Матриния сильно щурилась, и, узнав его, не сильно изменила слегка расстроенного выражения лица.
- И тебе здоровья, Ритемус, - вздохнула она и открыла дверь, пропуская квартиранта. - Твоя квартира в целости и сохранности. Иногда приходят солдаты, которые проверяют, не взломаны ли замки. Я очень не хотела их впускать, когда в первый раз пришли, но они показали мне постановление, и сказали, что теперь ты старший офицер мятежной армии.
- Солдаты? – удивился он, снимая обувь, - никогда не слышал, чтобы мою квартиру охраняли. Я, признаться, думал, что от дома останутся руины к тому моменту, как я вернусь.
- И я тоже думала. Думала, что и меня убьют, и дом ограбят. Обошлось, - пожала она плечами, казалось, равнодушно, и спросила. – Чаю будешь?
- Не откажусь. Расскажете, что было здесь, пока я отсутствовал?
- Да что рассказывать… - сказала она, уходя в свою квартиру, - ничего хорошего. Сестру, ее мужа и племянника убило, когда ваши войска наступали сюда. Прямое попадание в дом. Никто из находившихся в нем не спасся. Да и до того тоже неспокойно было. Королевские солдаты иногда грабили дома без хозяев. Тяжело на них смотреть было, - тощие, грязные, перемотанные, чем попало, - она посадила гостя за стол и придвинула чашку и сахарницу. - Понятное дело, что в первый раз их выбили почти за неделю. Они остались только на заводах, оборонялись там, а потом подошла королевская гвардия, и выбила революционеров обратно. Вот так месяц и жили – все время стреляли. Слава Господу, здесь почти не стреляли, больше на востоке города. Когда в первый раз революционеров выгнали, они были очень злые, ставили мины, где попало, и много людей покалечило. А потом… Когда бунтовщики ваши взяли снова столицу, здесь ездили грузовики с громкоговорителями, рассказывали, кто такие революционеры и за что они воюют. Очень мешали спать. Зато стало спокойно. Через две недели начали выдавать карточки и провизию по ним. Немного, но я и тому была рада. Сейчас цены меньше стали, стало легче… Ритемус, я человек старый, я перестала удивляться даже таким вещам. Это уже третья война на моем веку, и в двух я могла погибнуть. Но не погибла, - она замолчала и налила кипяток в кружку.
- А ты где был все это время? – спросила она наконец, когда Ритемус выпил половину.
- Там, где мне и следовало быть - на войне. За это время я успел побывать в местах по всей стране. Сначала в Тиренаре отбивался от повстанцев, затем… затем, когда к Гиремасу на поезде ехали, нас повстанцы в плен взяли, правда, на следующий день нас уже освободили королевские войска. Потом, собственно, сражался на этом поле, там нашел одного старого товарища, который к повстанцам подался. Он был ранен, и я через лес отнес его к своим. Потом поразмыслил, нужно ли мне все это, и ушел с караваном крестьян-беженцев в деревню Доламин, что у Тендерума.
- Это где угольные промыслы?
- Да. Там я пробыл почти два месяца, и в начале ноября пришли гонцы повстанцев и попросили о помощи, потому что для отпора готовящейся интервенции минатанцев у них не хватало людей. Разумеется, мы согласились, и начало вторжения мы встретили неподалеку от Рателана. Там я спасся чудом, а дальше… я и уцелевшие собрали партизанский отряд и четыре месяца нападали на базы и караваны минатанцев. Потом повстанцы и возрожденцы выбили императорские войска, мои люди и я перешли на сторону повстанцев окончательно, а я попал на приемы к высоким чинам, и о наших действиях в тылу врага писали газеты. Слишком много почестей и славы для меня.
- Так это был ты… - Матриния слабо улыбнулась. – Я думал, это какой-то другой Ритемус. Я краем уха слышала, газеты не читала, потому что меня тошнит от военного пафоса. А когда он еще и революционный… хватит с меня революций и переворотов. Я женщина, для меня насилие чуждо. Война – удел мужчин, и у вас всегда чешутся кулаки, и вас не сдержать. Поэтому не мне тебя осуждать, - сказала она, выдерживая большие паузы задумчивости между словами.
- Кто-нибудь из жильцов остался в живых, кроме меня?
- Здесь осталась половина, когда начались военные действия, остальные покинули город. Те, что остались, живы все.
Ритемус кивнул головой, приподнялся и застыл, внезапно вспомнив:
- Госпожа Матриния, вы не видели Таремира?
Та стояла с неизменным измученным и отрешенным выражением лица, опершись о косяк и скрестив руки, и после недолгого забытья покачала головой.
- Нет, Ритемус, не знаю. Я мало знаю о людях, с которыми была хорошо знакома, пыталась их искать, но до остальных мне почти нет дела. В последнее время я перестала бояться выходить на улицу, но ясности это не внесло. Ладно, давай я тебя отведу, - она достала из маленького настенного шкафчика ключ и неспешно побрела к лестничной площадке.
- Я за все время сдала только одну квартиру, - продолжала она рассказывать, – когда бои прекратились. Был один молодой человек, очень нервный и беспокойный. Постоянно ходил в порванном пальто, в пробитой шляпе с большим саквояжем. Даже в столовой он был в пальто, хотя в остальном отличался хорошими манерами. Почти ни с кем не общался. Спустя месяц или чуть больше он с кем-то повздорил по телефону, а на следующий день испарился, оставив плату за два месяца. Мы думали, что это шпион, и ждали прихода республиканской полиции. Потом и вправду пришли солдаты, и мы сильно испугались. Но они просто спросили, где твоя квартира, ибо отныне ты офицер республиканской армии, и твое имущество находится под охраной новой власти.
Они дошли до нужного этажа, и Ритемус увидел отпечатки сургуча и небольшие клочки бумаги на замке.
- Они опечатывали дверь?
- Да, но потом я спросила: "Если Ритемус скоро приедет, значит, есть смысл прибраться?" Со второго раза мне позволили, и я мою полы и протираю пыль.
- Спасибо вам. Когда они обычно приходят?
- По-разному. Со вторника до четверга в вечернее время. Приходят, осматривают квартиру и уходят. Ты скажи, откуда приехал и на сколько?
- Из Севелласа. Отпуск – неделя, но, возможно, мне придется остаться здесь для обеспечения безопасности выборов. Через два-три дня приказ придет.
При упоминании Севелласа Матриния сгорбилась и посмотрела на него виноватым взглядом.
- Как они? – спросила она тихо.
- Могилы в порядке, - не изменив тона, ответил Ритемус. - За ними хорошо ухаживают. Кладбище разрослось в несколько раз после конца Фалькенарской войны. Город немного пострадал, но его быстро вернут к былому облику.
- Хорошо, - кивнула Матриния и отдала ему ключ. – Отдыхай.
Ритемус коротко кивнул в знак благодарности, и хозяйка засеменила по лестнице вниз. Он провернул ключ, услышал знакомый скрип и осторожно зашел в комнату, ожидая, несмотря на слова Матринии, увидеть чудовищную заброшенность и пустоту, но на стеллаже для верхней одежды и тумбе не было пыли, и солнце светило из другой комнаты из явно недавно чищенных окон. Из его нехитрого скарба, оставшегося дома вроде книг или вазы, в которой уже многие годы не было ни воды, ни цветов, не исчезло ничего – будто бы он только вчера ушел из дома. На старом паркете не было ни следа грязи от солдатских сапог – Матриния все вымыла или же заставила их чистить сапоги перед входом. В гостиной стекла были и вправду отмыты до блеска – только одно было разбито с краю, почти не заметно, а на втором отсутствовало застаревшее пятно эмалевой краски с подоконника, из чего Ритемус сделал вывод, что его меняли.
Граммофон по-прежнему стоял на прикроватном столике-тумбе, а в закрытом отделении – небольшая стопка пластинок. Он вынул наугад одну – ей оказалась "Ария о белом драконе", - положил в нишу, поставил сверху иглу и покрутил рукоятку. Из трубы скрипя и шурша, сначала тихо, словно бы издалека, а затем все громче и громче, заиграла музыка.
Удостоверившись, что мелодия не прервется, Ритемус пошел на кухню и налил в чайник воды. Наличие рабочих водопроводных труб его приятно удивило, и он несколько секунд просто смотрел на то, как льется вода из крана.
- Насколько же я одичал… - пробурчал он себе под нос. Месяцами он растапливал снег или носил котлы с водой из ближайших рек, и умывался из тех же котелков. В Севелласе водопровод тоже был, но работал с перебоями, и все равно он не придавал этому значения. А сейчас он задумался над тем, как же это просто – взял, повернул вентиль и получил воды, сколько душе угодно. Кажется, после возвращения с войны он тоже долго привыкал к мягкой постели, ярком свету ламп и теплому, безопасному дому… Или нет? К хорошему быстро привыкаешь.
Книгу он тоже выбрал наугад – сборник стихов золотого века арлакерийской поэзии. Он развалился в кресле, но не мог сосредоточиться на чтении. Ему было радостно от того, что он вернулся домой, что, в свою очередь значило, что война кончилась, и теперь в его жизни наступит новый светлый этап. И все же в эту радость вмешивалось что-то смутное. Он не мог расслабиться и не знал, чем занять себя следующую неделю. Спать, читать книги и слушать граммофон ему смертельно надоест к завтрашнему вечеру, а проводить время в такой праздности арлакерийскому офицеру не к лицу.
Еще около часа он пролистывал книгу, останавливая взгляд на понравившихся ему строках, не в силах запомнить их, и наконец решил, чем себя занять. Таремир мог выжить. А если выжил, то тоже мог искать Ритемуса. И почему не предположить, что он тоже решил заглянуть домой?
Он снял галифе и переоделся в брюки и рубашку, заблаговременно купленные в Севелласе, и спустился вниз, натолкнувшись на возвращающуюся домой Матринию.
- Госпожа Матриния, а дом Таремира цел?
Та несколько секунд стояла в задумчивости и ответила:
- Да, я проходила месяц назад последний раз мимо, и фасад точно был цел. Хотя район бомбили пуще нашего.
- Насчет бомбежек… Вы меняли окна?
- Да, те, что сильно пострадали. С той стороны упала бомба, и от удара выбило все стекла. С оставшимися соседями я склеила то, что можно было склеить, остальное пришлось докупать. Это ваши власти раздавали стекла по дешевке на главной площади полтора месяца тому назад. Так что… быть может, есть толк от новой власти. Только вот надолго ли?
Он не нашелся, что ответить, и сказал, что прогуляется по городу. Хозяйка предупредила его, чтобы он был осторожным – по ночам по городу ходят мародеры, и они могут на него напасть, если он будет неосторожен.
- Дорого заплатят, - хмыкнул он и вышел на улицу. Людей стало немного больше, и сдержанная послевоенная оживленность давала о себе знать. На душе стало заметно теплее и светлее, впрочем, как и на улице, но рука сама наталкивалась на спрятанный за пояс нож. Может, в столице и культурнее, но если и здесь случаются стычки между солдатами обеих армий-победительниц или вправду бродят деклассированные элементы, то лучше быть настороже.
Он шел по той же дороге, по которой шел перед отправкой на фронт, когда Матриния попросила его навестить племянника. Почти на каждом шагу висели плакаты, прославляющие Канцлера и Вождя, настенные рисунки, гласящие что-то наподобие "Вместе – к миру!" и, как всегда, в закоулках рисунки, поносящие двух лидеров – один боров, обвешанный орденами, другой - старец, опирающийся на палку и что-то гневно кричащий на Канцлера. На перекрестке пятно крови, - не на этом ли перекрестке в позапрошлом году сторонники революции тяжело ранили человека? – но ни одного зеваки – люди шли мимо, ничего не замечая. И начиная с этого перекрестка были заметны разрушения – некоторые дома лишились одного этажа, двух, были скошены по диагонали на половину и окружены воронками от снарядов. Еще квартал – и дом родственников Матринии предстал перед ним. Вернее, то что от него осталось – три стены, куски потолков и обрывок лестничной площадки. Фасадная стена снесена начисто, неведомым образом уцелело крыльцо с козырьком, а за ним высилась груда обломков, почти разобранная рабочими.
- Эй, - окликнул он рабочего, несущего очередной кирпичный блок в руках к телеге. – Не знаешь, из этого дома выжил кто-нибудь?
- Нет, - тот перевалил обломок через борт, вытер пот со лба грязной перчаткой и развел руками, - Я живу в нескольких кварталах отсюда, и, когда была бомбежка, я прибежал сюда помогать. Никого не осталось – всех либо завалило, либо угорели.
- То есть угорели?
- Самому интересно было, знаете ли. Когда дом обвалился, каким-то образом загорелись деревянные покрытия. Наверное, взрыв газа. Дом был как большой камин. Помню, кто-то истошно орал, а мы не могли подойти, потому что жар исходил такой, что приблизься любой к дому, получил бы сильные ожоги. Вот так и стояли, а потом еле ноги унесли – стена обвалилась… А почему вы интересуетесь – у вас здесь знакомые были? Соболезную.
- Нет. У одного знакомого родственники здесь жили, - замотал головой Ритемус, помолчал и добавил первое, что пришло на ум, - если бы мертвых можно было вернуть соболезнованиями и прошениями к Всевышнему, я бы только тем, наверное, и занимался. Что ж прощайте, удачи.
- До свидания.
Ритемус зашагал дальше по улице. Через квартал надо было свернуть налево, затем еще один квартал прямо, и за Арвессийским сквером – дом Таремира. Он повернул на перекрестке и его внимание поглотил сквер – половина деревьев была выкорчевана, на месте их были воронки, вокруг них росла трава или маленькие саженцы. Памятная стена по левую сторону от аллеи с мраморным троном перед ней и сидящими по обе стороны львами была немного покрыта выщерблинами; отчетливо виднелись въевшиеся намертво пятна копоти. Фонтан в центре сквера был похож на праздничный пирог, чьи края были объедены великаном, а потухшая свечка осталась не при делах и не извергала воду. И несмотря на это, здесь было очень много людей – целые семьи сидели на скамьях, прогуливались в брусчатке, стояли у павильонов со сладостями или прятались в тени деревьев.
Ритемус довольно хмыкнул и повернул голову вперед. Сердце упало вниз – стоящий по ту сторону дороги дом снесло наполовину, из четырех этажей осталось два. Таремир жил на третьем. Потом вспомнил, что друг жил в следующем доме, почти вплотную прилегающем к разрушенному, и все же ускорил шаг. Дом оказался совершенно целым, хотя соседствующий справа дом тоже лишился кровли, части чердака и окон на верхних этажах. Он позвонил в дверь, и после пары десятков секунд ожидания ему открыл домовладелец-старик.
- Ри… - запнулся он, забыв имя, - Ритемус, так? Добрый день.
- Добрый день. Я пришел узнать, не видели вы Таремира?
Тот траурно опустил глаза.
- Не знаю. Я не видел ни его, ни семью его, как он ушел на фронт, и мне тоже интересно, что с ним. Жена с ребенком еще в конце позапрошлого года уехали.
- Ясно. Я думал, раз я смог вернуться в столицу, так и он мог приехать, заглянуть домой.
- К сожалению, нет.
- У вас все хорошо?
- Можно сказать, да. Во всяком случае, мне повезло куда больше, чем им, - показал он зажатой в левой руке трубкой в обе стороны.
- Хорошо. Извините за беспокойство.
- Не стоит. Если Таремир появится, я немедленно сообщу ему, что вы приходили.
Когда дверь закрылась, он в нерешительности потоптался на месте. Первым делом неплохо было бы зайти в книжный магазин – обновить содержимое шкафа. Затем можно было бы зайти в парк, а потом… Что могло быть потом, он не мог придумать, пока ему не пришла в голову мысль, что нужно помочь Матринии с продовольствием.
С этой стороны центр подвергся наибольшим разрушениям – наступление повстанцев как двигалось в этом направлении. Ничто вокруг городской мэрии и площади не избежало участи остаться без памятного шрама – от всадника перед входом в мэрию остался только постамент, лужайка и аллея будто вспаханы гигантским плугом, тротуарам и дорогам наспех возвращен первоначальный вид.
Здание книжного магазина осталось нетронутым – даже стекла остались с теми же трещинами, которые были учинены камешками из мальчишеских рогаток. Ассортимент заметно разросся – бульварного чтива в дореволюционном понимании стало меньше, появились буклеты с пламенными речами идеологов республиканского движения, плакаты, а также множество старых книг в тканных переплетах, которые немедленно привлекли его внимание.
- Ритемус, вы вернулись? – как всегда, из ниоткуда возникли два больших стекла, насаженные на широкую улыбку. Книжник всегда был мастером бесшумной ходьбы, и до поры до времени - приятным собеседником, однако долгие разговоры с ним очень утомляли, особенно когда он начинал говорить на темы, ему неизвестные.
- Да, на время. А может и навсегда, - покивал головой он. – Смотрю, ваше хозяйство нисколько не обеднело.
- Тут вы правы, - помахал продавец указующим перстом, направленным на покупателя, - Сразу после боев бунтари… прошу прощения, республиканцы, ограбили дома зажиточных граждан и экспроприировали имущество. Что-то перепало библиотекам, что-то магазинам, а я потом сам ходил по блошиным рынкам и высматривал то, что может мне приглядеться… И знаете ли, пригляделось. Как же хорошо, что люди в своем невежестве не знают цену книгам. Я купил у одного бойца, из "возрожденцев", дневники нескольких отечественных поэтов и писателей, а также очерки хинатанской истории из тиража столетней давности. Много классики в виде самых первых изданий… очень, очень много прекрасных вещей, но вот беда – кому продавать эти бесценные вещи?
- Неужели все, по-вашему, невежды?
- Я не о том, Ритемус! – театрально всплеснул руками продавец. - Я именно о цене! Они стоили до революции тысячи, а сейчас – в десятки раз дороже. Я отвел под них отдельный шкаф, который мог бы заполнить более прибыльным товаром, да только жалко, что их никто не увидит, а книги будут пылиться в темноте.
- Война уже кончилась, и инфляция пойдет на спад. Через два-три месяца люди будут стоять в очередях, как раньше.
- Ах, если бы это было так! – горестно воскликнул тот. – И до войны ко мне приходило не так уж много людей, все уже стали забывать с распространением этого радио, что такое бумага…
- Я осмотрюсь, и наверняка что-нибудь куплю, - поспешил его успокоить Ритемус.
- Хорошо, - кивнул книжник и исчез в лабиринте стеллажей. Ритемус облегченно выдохнул и согнулся, высматривая что-нибудь стоящее. Приключенческие рассказы в огромных количествах, новый том собраний Плевесиуса, восходящей звезды арлакерийской поэзии, новое изложение истории державы с позиций уже революции ( "И когда это они успели написать столько?" - не переставал удивляться он), журналы и газеты, из научного – протокол заседания конгресса по физике двухлетней давности… Он не знал, что хотел. С одной стороны, нужно было что-то легкое и расслабляющее, отвлекающее от суеты, а с другой – достаточное серьезное, чтобы поддерживать мозговую активность на нужном уровне и стоящее, чтобы не было жалко потраченных денег. В итоге выбор пал на древнего философа и его трактат "О причинах возникновения государства" и учебник хинатанского языка. Кажется, и по цене относительно недорого…
- Господин Либертас? – окликнул он продавца.
- Иду! – донесся возглас со второго этажа, и уже спустившись, удивился выбору, - Отчего это вы решили заняться хинатанским?
- Фалькенарский выучил на той войне, минатанский на этой… сдается мне, это не единственная война на нашем веку, - пожал он плечами.
- Надеюсь, Господь не слышит вас. Скажите мне честно, - сощурился Либертас, - по поводу войны… Верите ли вы в это сами?
- Извините?
- Вы же ходите, как по плацу! Вы все это время воевали, а ваше ранение в ногу могло подвести вас в любой момент, и вы все равно ушли на войну? Вам себя не жалко?
- Нет, не жалко. Я делал то, что считал нужно, и о том не жалею. А что до конца войны… - он обернулся, чтобы убедиться, что его никто не слышит, - мои солдаты часто вступают в стычки с "возрожденцами". В наших краях война кончилась, а мы все равно несем потери – то раненый, то убитый. Хотел бы я ошибаться в оценках, но, если оба лагеря не договорятся, здесь начнется кое-что не уступающее тому, что творилось здесь полгода назад.
- Этого я и боялся, - тяжело выдохнул продавец, снял и протер очки.
- Я рассказал о худшем из вариантов. Пока урегулирование отношений идет по плану, но нужно быть готовым ко всему.
- Спасибо, Ритемус.
После книжного магазина зашел на базар, купил продуктов для госпожи Матринии и вернулся домой. Там он едва спасся сначала от ее гнева, затем от бесконечных благодарностей, и в конце концов снова оказался на улице. Сидеть дома не хотелось, его тянуло наружу. Желудок был несколько иного мнения, ибо кроме завтрака в поезде да чая хозяйки он за сегодня не видел, и Ритемус направился в ресторан, в котором они с Таремиром сидели перед отправкой на фронт.
Внутри было очень людно – не в пример последнему посещению. Все столики на открытой площадке и большинство внутри были заняты, и он скромно притулился в углу в помещении. Почти половина посетителей были солдатами – они пили, курили и играли в карты, причем делали это, как полагается, шумно.
- Добрый день, господин Ритемус! Чего желаете? – перед ним появился смутно знакомый юноша в жилетке, со стопкой меню под мышкой и блокнотом в руках.
- Разве мы знакомы?
- Я живу через несколько домов от вашего, а мой отец был хозяином ресторана.
- Ах, да, конечно, - усердно закивал Ритемус, хотя так и не мог вспомнить имя юноши. – И… Что значит "был"? С ним все хорошо?
Лицо юноши окаменело.
- Его убили четыре месяца назад. Республиканцы разозлились на него, потому что он запросил цену, намного большую указанной в меню, а сам оправдывался, что написать новое меню нет возможности… Говорят, что он сам полез на рожон… Так или иначе, теперь хозяином мой дядя.
- Сожалею, - сказал Ритемус. "Наконец, этот скряга получил по заслугам", - подумал он.
- Его мало кто любил, со мной он обходился не всегда справедливо, и все равно жалко его почему-то, - уже без должного терзания по родителю сказал юноша.
- Это война. Она никого не щадит, никого.
- Да, вы правы… Будете что-нибудь заказывать?
- Да, крепкий черный чай, а я пока посмотрю меню.
Юноша исчез в ту же секунду, а Ритемус тупо пялился на картинки блюд с подписями, не в силах собраться с мыслями – в голове ворочалась вязкая тяжелая масса, из которой он не мог выбрать, о чем стоит поразмыслить. Здесь были и теплые мысли об уцелевшем доме, и о том, что он снова сможет возвращаться домой к себе, в свою уютную маленькую квартиру, о том, что госпожа Матриния жива, что город уцелел… И все же его терзало что-то тяжелое и смутное.
Он дробью стукнул пальцами по столу, словно выводя себя из транса. Он завидовал в этот момент тем, кому удавалось залить горе вином, но он-то пил спиртное крайне редко, и он не представлял себе, каково это – быть беспомощной, блеющей какой-то бред скотиной, только что бывшей человеком, и в то же время – быть отстраненным на какое-то от проблем сущего. Раньше его спасали прогулки по паркам, но теперь все в городе напоминало о войне, куда ни взгляни, и остаются только книги – самодостаточные и замкнутые в себе, чтобы не пустить реальность внутрь.
Официант принес чай, и крепость напитка немного приободрила Ритемуса. Он постарался развлечься подслушиванием чужих разговорах. Тем было несколько – бытовые трудности, проблемы с продовольствием и вести с фронтов, и все это он уже слышал, проходя по городу. У кого-то убили брата, мужа или сына, власти снизили цены на масло, но подняли на хлеб, свет дают рано утром или поздно вечером. Над последним он смеялся – солдаты месяцами живут без доступа к нормальным клозетам, а они без электричества жить не могут.
- Гражданин, не желаете газету? – перед ним возник мальчуган в поеденной до дыр молью синей кепке почтальона со стопкой газет под мышкой и маленькой сумкой наперевес.
- Да, пожалуй, - Ритемус отсыпал горстку медяков и разложил газету на столе. "Крылья правды" - гласили большие черные буквы вверху страницы. Разумеется, победоносная армия республиканцев громила всех в пух и прах, остаткам королевской армии отмеривалось не более недели. В одной из колонок, посвященных предвыборной компании, попадались скромные и ненавязчивые выпады в сторону Канцлера и Совета Возрождения, тут же смешиваясь с утверждениями, что Вождь устремлен к бесконфликтному существованию с "коллегами". На следующей странице говорилось о зверствах монархистов, от злобы (вернее, от голода), грабящих поселения, и завершался этот пассаж неестественными хвалебными песнями в честь черно-желтой армии. Одна из последних колонок повествовала о награждениях рядовых бойцов, произведенных лично Вождем, выехавшим на фронтовую полосу. Это вызвало у Ритемуса едкую усмешку, напомнив о словах, сказанных Люминасом – что Вождь пусть и силен и духом, и умом, но тело уже не позволяет ему совершать дальние поездки.
- Я смотрю, ты тоже не можешь читать это без улыбки? – за стол сел человек в легкой куртке и кепи, чей широкий козырек закрывал верхнюю половину лица. Ритемус опустил руки с газетой на стол. Незнакомец старался не поднимать голову, хотя высокий ворот совсем не летней куртки частично закрывал скулы и рот, скрывая лицо.
- Да, но что делать, - разве может быть другой пропаганда?
- Прошу прощения, я не спросил разрешения сесть… - сказал после недолгой паузы пришелец, по-прежнему избегая смотреть Ритемусу в глаза.
- Можно, Тар. Тебе можно. Ты что здесь делаешь?
Таремир выдохнул, снял кепи, резко опустил ее на стол и расстегнул куртку.
- Это не от тебя я прячусь. Я не хочу, чтобы меня видели на улице. Здесь меня вряд ли заметят, благо многолюдно… Как ты?
- Тебя преследуют?
- Нет, но подсматривают.
- Боятся, что убежишь в стан врага? – улыбнулся Ритемус.
- В том числе, - помрачнел Таремир и почти угрожающе понизил голос, - И чтобы не общался с офицерами армии потенциального противника.
- Потенциального? Хочешь сказать…
- Хочу. Да, я перешел к "возрожденцам". Они очень деловые люди – намекнули, что либо мы переходим на их сторону, либо нам будут здорово мешать жить. Как именно мешать – не сказали, но я понял, что убивать и марать руки ненужной кровью никто не собирается, а вот попортить репутацию они смогут запросто. К тому же… - он свесил голову и замолчал.
- "К тому же" что?
- Я последовал твоему совету. Я вывел семью из города через кольцо окружения ваших войск, а затем они попались "возрожденцам", а следом и я пришел. К тому моменту в партии Союза Возрождения уже были многие мои сослуживцы, перешедшие ранее на ту сторону фронта, и потому наше пленение было быстрым и безболезненным. И о проблемах, которые могут меня настигнуть в случае, если я буду себя плохо вести, рассказали тоже они, потому что и они были подвержены этому. Поверь, Ритемус, если бы не семья, я бы перешел к вам от "возрожденцев", и ничего бы не боялся, ведь мы бы снова обрели друг друга. Но получилось, к сожалению, именно так.
- Как говорится у фалькенарцев, "свинья зарыла тебе желудь под самыми толстыми корнями". Мне не за что тебя винить. Будешь что-нибудь?
- Да, я пока сюда спешил, только чашку кофе на станции выпил, и все. Все равно – чаю или простой воды. Да и поесть не прочь. Тут все так же дорого?
- Нет, республиканцы убили жмота четыре месяца назад – пытался обдурить. Его сын официантом работает, он же мне и рассказал. Я, разумеется, посочувствовал, однако он, судя по всему, не особенно страдает.
- Ха, думаю, на его надгробии добрых слов написано прямо пропорционально его скупости, - и тут же подавил смешок, краем глаза заметив юношу.
- Будете что-нибудь заказывать?
- Чаю и… пусть будет жареный цыпленок с картофелем, тоже жареным. От вареного уже тошнит, ей-богу.
Юноша кивнул, записал в блокноте и ушел, а Таремир покосился ему вслед.
- Надеюсь, он не будет похожим на отца. Кстати, цены действительно неплохи на общем фоне. Кто-то боится повторить судьбу предыдущего владельца, а? – и вновь коротко рассмеялся. По крайней мере, подумал Ритемус, он становится похожим на самого себя, на того Таремира, который был до войны, с неминуемой нотой иронии в каждом предложении, а нынешний, угрюмый и серьезный, понемногу растворяется.
- Да, я тоже надеюсь, - растерянно ответил Ритемус, занятый этими мыслями. Из-за окон-витрин донесся нестройный шум репродуктора и сотен марширующих ног. Проезжую часть и вправду заполонили сотни черных фигур, сливающихся воедино из-за сумерек и иногда разделяемых опадающими солнечными лучами. Это были гражданские – светлые брюки, рубашки, сумки, легкие пальто, шляпы и кепки, - несущие знамена республики, портреты Вождя. В верхнем левом углу знамен уже был нововведенный элемент – венок из пшеничных колосьев, скорее похожий на подкову из-за обращенной вверх незамкнутой части, и снизу он был проткнут мечом. Посетители ресторана замолкли, чтобы расслышать, что кричат митингующие. В основном это были короткие выкрики вроде "Да здравствует республика!", "Долой несправедливость и нищету!", "Всю власть народу!". Все это дополнялось периодически пробуждающимся из спячки репродуктором в раскрашенном в черно-желтый грузовике, плетущемся позади первой колонны, в которой на глаз было человек четыреста. Что говорит человек в кузове, было не разобрать – мегафон гнусавил как больной с гайморитом в тяжелой форме. Удалось различить в общем гуле только фразу "… падаль скоро прекратит сопротивление и сдастся, и самая большая заслуга в борьбе с нею принадлежит войску и правительству Республики! Никто другой не достоин чести быть возвеличенным в веках! И никто другой не достоин управлять нашей страной, кроме Вождя и его верных соратников! Так будем же едины и…." - дальнейшие слова были заглушены раскатистым человеческим ревом.
- Разве митингам уже дан старт? – удивился Таремир.
- Разумеется. Ведь до выборов осталось ровно восемь дней, считая сегодняшний.
- Ах да. Никогда не мог смотреть на это без смеха, и сейчас не могу. На любой митинг, в защиту чего бы он не выступал бы. А в нынешней ситуации митинги и вовсе бесполезны. Делаем ставки, господа, в чью же пользу склонится чаша народных весов? – ядовито и несколько вальяжно сказал он, и подняв над головою руки, громко хлопнул в ладоши.
Ритемус лишь отмахнулся и продолжил пить чай. Колонна маршировала, маршировала, возникая из одного края витрин и исчезая в другом, и наконец, последние силуэты, неся огромный плакат с неразборчивой надписью, семенили следом, завершая шествие.
- Хорошо идут, стройно, держат расстояние. Видно, не в первый раз, - оценил он.
- Кстати, ты видел Арвессийский парк? – спросил вдруг Таремир.
- Да, шел мимо него к тебе. Смотреть больно, как его изуродовали. Мои товарищи не брезговали большими калибрами – главное было захватить столицу как можно быстрее, а с потерями и утратой культурного наследия не особо считались.
- Да, перекопали его знатно, пусть я думал, когда видел район вокруг, что все будет намного хуже. Я не заходил домой, не хотел лишний раз попадаться на глаза. Сам удивляюсь, как это его ваши пушки пощадили. Старик-хозяин жив?
- Да, как и госпожа Матриния. Я прошелся по улицам, увидел много знакомых лиц. Много, правда, погибло – родственники Матринии сначала сгорели, а потом их завалило верхними этажами. Половина района в руинах.
- Я видел, мог не рассказывать. Помнишь Гастемуса?
- Из нашего гимназиума? Конечно.
- Тоже погиб. После начала войны родители умерли один за другим, это его подкосило. Он, судя по всему, дезертировал, приехал домой, а тут революционеры нагрянули. Дом сложился как карточный.
- Откуда ты узнал?
- Подслушал у рабочих, разбиравших завалы, а затем решил сам взглянуть. Там никто больше не выжил.
Оба погрузились в молчание. Ритемус глядел в газету, Таремир – в сцепленные кулаки, сжатые до белизны и лежащие на столе.
- Тар?
- Что?
- Может, ты все-таки попытаешься перебраться к нам? Я помогу – мне есть к кому обратиться за такой просьбой, и мне не откажут.
- Рит, я уже сказал… И мне грозит едва ли меньшая опасность – если тогда фронт имел явные черты, и за кольцом окружения меня никто из королевской армии меня не достал бы. А здесь… фронт невидим, и кто знает, из-за какого угла на тебя нападут, чтобы отомстить. И я даже не за себя боюсь – за семью. Они знают, как я улизнул из Капулана, и не допустят повторения этого. Я без жены и детей никуда не смогу уйти.
- Они же не такие звери, чтобы убивать их и травить?
- Нет, но будут их шантажировать. Рит, не притворяйся, наверняка у твоих хозяев такие же правила.
- Нет, я никогда об этом не слышал, пусть уже и длительное время нахожусь в лагере республиканцев. Не скрою, война требует жестких мер, и иногда офицеров судят и даже расстреливают и вешают, но о шантаже и давлении на родственников и речи не было. Я могу лишь предположить подобное, ибо у меня никого нет, и надо мною некому проливать слезы. И да, – они мне не хозяева. Я сам ушел в повстанческую армию, хотя у меня был выбор – идти или остаться в глубине страны в одной деревушке, почти отрезанной от внешнего мира и преспокойно жить себе в двухэтажном домике, где я был один, и из врагов – одни только волки. Так что, примешь предложение?..
- Я хочу все взвесить… - и снова замолчал, а потом спросил. – Может, ты к нам?
- Прекрасно, - всплеснул руками Ритемус, - Вернуться к людям, среди которых я служил королю, а потом предал их? Этот обратный переход мне едва ли простят. Лишь пару раз в истории великим полководцам удавалось провернуть такое, и избежать виселицы, а тут всего лишь какой-то офицер.
- Какой-то офицер? О тебе трубили в газетах!
- Тем более. Мои товарищи будут несколько обескуражены моим исчезновением. И мне не простят морального урона, который я нанесу своим уходом.
- Ваши СМИ умолчат об этом, и никто ничего не узнает.
- А вот Канцлер и его приспешники достаточно сильны, чтобы оградить меня от гнева, который меня настигнет?
- Вот видишь, и ты не можешь дать гарантий, что все будет хорошо, - ухмыльнулся Таремир и скрестил руки на груди.
- Не совсем. Меня будут ненавидеть тихо, лишь не дадут вернуться обратно. Меня просто постараются забыть, если такое случится. Но такого не будет.
Таремир отхлебнул из кружки, и Ритемус наконец спросил:
- Какое у тебя звание и должность теперь?
- По-прежнему минор-адъютант. Заведующий хозяйственной и продовольственной частью воинской части под Тиренаром. Ты ведь знаешь, во что он превратился.
- Догадываюсь. Учитывая, что во времена, когда мы вместе были там, архитектура города весьма пострадала, несложно предположить, что город еще больше растерял свое лицо.
- Ха, также говорили и другие, кого я об этом спрашивал. Твои слова очень эвфемистичны. Почти весь жилой фонд не пригоден к дальнейшему использованию. Когда я бываю в городе, то редко вижу неразрушенную стену, и в каждом уцелевшем доме больше дыр, чем в хельвессийском сыре. Люди латают стены, чем могут – у кого есть деньги, те покупают кирпич и бетон, и пытаются восстановить до первоначального вида. У кого денег нет – чем найдут на улице или на свалке, - досками из обвалившихся перекрытий и полов, днищами от телег, металлическими листами, а кто-то просто завешивает плотной тканью, и при первом сильном ветре полотно сдувает. Когда я приехал в часть, то вокруг нее был палаточный лагерь – гражданские думали, что помогут.
- Ты их прогнал?
- Я ведь еще не рассказал, - скривился от неприязни Таремир. – Сначала я проникся жалостью, приказал вывозить в лагерь цистерну с похлебкой, а уже через неделю они начали говорить, что этого им мало. Сначала вышел заместитель мой, рассказал о ситуации, – мы тоже далеко не отращивали себе жир на боках, - но они не поняли. Затем я пришел туда. Кто-то из толпы сказал, что война кончается, и нам незачем запасаться и урезать нормы питания. Я ответил, что сельскохозяйственные поставки очень редки и малы, и мы сами голодаем и делимся, чем можем. В меня начали бросаться камнями, и я едва успел остановить охрану и приказать выстрелить в воздух. Они разбежались в страхе, и я отменил выделение части провианта для нужд населения. Еще через неделю лагерь сильно поредел…
Ритемус, дальше не слушал и погрузился в себя. Черт побери, какая же, знакомая история, разнятся лишь некоторые детали и финал истории немногим более радужный – неизвестно, сколько из этих гражданских погибло от голода впоследствии.
- Все хорошо? – встревожился Таремир.
- Почти, - Ритемус едва гасил волны гнева, перекатывающиеся в нем, и сказал с небольшой надменностью. – Знаешь, что на самом деле произошло в Севелласе в войну с лагерем беженцев?
Таремир непонимающе застыл и с некоторым испугом, не мигая, смотрел на своего товарища.
- Не было никаких фалькенарцев и близко. Знаешь легиониса Иттерима?
- Я слышал о нем… - пробормотал тот.
- Я отдал приказ о его казни, - Ритемус выделил слово "я" и ткнул себя в грудь тупым концом вилки, - Эта человеческая скульптура из дерьма, извини меня, сдохла и получила по заслугам. Он был тогда в Севелласе и отдал приказ расстрелять гражданских, когда те пытались попросить, чтобы их покормили. Им не давали вообще ничего, ни есть, ни пить, и, вдобавок, загнали за колючую проволоку, чтобы они не занимали дороги, по которым будут проходить войска. Потом было подобие бунта, и Иттерим утопил его в крови. А потом по городу открыли огонь из артиллерии. Я узнал о том, что это дело его рук, уже после его казни.
Все это он говорил с медленно нарастающим напряжением в голосе, и ему казалось, что не было слишком заметно внешне. Но к концу его короткого повествования Таремир немного побледнел и смотрел на него с тревогой, так, будто тот вылез из могилы или же наоборот, собирается отойти в мир иной.
- Рит, о чем ты? Клянусь, я не знал ничего этого… Я не позволил бы подобному случиться… И подожди, какой артиллерии? Зачем расстреливать собственный город, когда можно ввести войска, которые находятся под рукой? Я не верю – разве все было настолько серьезно, чтобы сразу привлекать артиллерию?
- Я был знаком с ним почти три месяца, и несколько раз он пытался меня убить. В последний раз ему едва ли не удалось осуществить свой план, если бы судьба не выкинула фортель и его бы не застрелил собственный подчиненный.
- Мне жаль… Ты ездил на их могилы?
- Да. С ними все хорошо. Что насчет Иттерима, - не будь я с ним знаком так близко, я бы не поверил, что он на такое способен. Но когда я читал документы, я уже ничему не удивлялся. Лишь радовался, что моя семья отомщена.
- Рит, подумай, зачем применять артиллерию против безоружных людей и бить по всему городу без разбора? Это были фалькенарцы! Разве кто-нибудь простил бы Иттериму убийство стольких людей? Это ведь преступление против своего народа – это бы быстро вскрылось, и его бы расстреляли немедленно.
- Вот именно, Тар. Именно поэтому он свалил все на фалькенарцев. А кого же еще можно было выставить козлом отпущения? А при дворе он пользовался милостью короля, и потому его всего лишь понизили в должности и поставили в тень, чтобы о нем побыстрее забыли. И разве тебе правдоподобней представляется версия, по которой к Севелласу подошли фалькенарцы? Протащили артиллерийскую батарею сквозь десятки километров неприятельского тыла, чтобы обстрелять город и быть тут же захваченными в плен и убитыми?
- Всяко лучше, чем эта гротескная жестокость. В расстрел из стрелкового – верю. В мор голодом – верю, но в артиллерию – нет. Учитывая дефицит орудийных снарядов в то время, я думаю, что Иттерим был достаточно умен и прагматичен, чтобы оставить запас для более жизненно важных целей. И вообще, выглядит, как очередная сказка республиканцев про зверства кровавого королевского режима.
- Эта сказка закончилась вполне реально для моей семьи! – прошипел Ритемус, привстал и наклонился вперед. - Смертью!
- Ты слишком легко веришь своим товарищам или господам, их можно называть по-разному, - с каменной маской сказал Таремир. - Твое горе использовали, Рит, и ответственным за него назначили Иттерима. Мертвые рта не раскроют.
- Я посмотрю, как ты заговоришь, когда убьют твоих домочадцев, - Ритемус резко встал из-за стола, и вынимая деньги из кошелька, сказал, - Ты не знаешь и не пережил того, что пережил я, - и бросив купюры рядом с блюдом, быстрым шагом пошел к выходу. Кипя от злобы, он сильным толчком распахнул дверь, и столкнулся с одним из солдат, уже долгое время игравших в карты на открытой площадке ресторана, несильно отпихнул его с дороги и быстрым шагом, едва ли не переходя на бег, пошел в направлении дома, бормоча проклятия в адрес Таремира и рассевшегося на его пути солдата – возрожденца. Сзади раздался возглас, и кажется, кричали ему, но ему было все равно.
Он миновал сквер, и оказавшись в жилом районе, был снова окликнут:
- Эй, портняжка, слух потерял? Некультурный ты какой-то.
Не понимая, что в его внешности могло вызвать наречение "портняжкой", Ритемус развернулся. На него быстро шли четыре солдата. На его счастье без оружия и слегка подвыпившие – временами ноги их запутывались, а сами чуть покраснели и покачивались. Только вот соотношение было четыре к одному, что его не прельщало. Теперь он ругал и себя за неосмотрительность. Осознание будущей драки отрезвило его лишь самую малость – он уже готовился к побоищу, не особо намереваясь попытаться избежать в предваряющей мордобой словесной дуэли.
- Дважды нужно повторять? – спросил на ходу со слабо заметными пьяными нотками в голосе тот самый, которого он сбил – вытянутый блондин с овальной самодовольной мордой.
- Спешил я. А вам не следует цепляться к каждому похожему – с кем не бывает. Нечего было на проходе сидеть.
- Нам можно, мы вернулись с войны! – сказал, распираясь от гордости, "возрожденец" и икнул, - Нам разве нельзя отдохнуть и выпить?
- Что ж, я тоже сегодня вернулся с запада. И как арлакерийский офицер, считаю, что солдат должен в любое время хранить честь и достоинство и быть образцом подражания для гражданских, а не образцом пьянства и расхлябанности.
- Ты-то офицер? Портняжка! Еще будет он нам нотации читать! Извиняйся или мы намнем тебе бока!
Ритемус вскипел и прошипел:
- Будет меня всякая "возрожденческая" шваль меня учить порядку! Вы, шакалья падаль, порочите честь армии, и я в жизни не стану извиняться перед такими, как вы!
- Ну ты оборзел! – все четверо пошли на него строем, а он задом зашел в переулок, чтобы не быть замеченным, хотя было уже темно, и во время перепалки на улице не было никого, кроме них.
Противники загородили ход назад, и Ритемус приготовился к бою, незаметно отведя руку к планшету, откуда заблаговременно была вытащена рукоятка ножа. Он уже прикидывал, на кого нападать первым и как использовать крыльцо по левую руку. Блондин – самый крупный, остальные набрались больше, и меньше в комплекции самого Ритемуса. Если он выведет из строя хотя бы двух, помутневшие от алкоголя разумы, возможно, запаникуют, и они отступят.
- Что, а поединок один на один будущих полководцев так пугает?
- Ну давай, - блондин лихо сплюнул на землю и вышел вперед. Ритемус не рассчитывал на честный бой и отсчитывал секунды до прыжка, и услышал командирский возглас Таремира:
- Отставить!
Ритемус на долю секунды бросился взгляд за спины оглядывающимся солдатам, и увидев, что Таремир один, бросился на вожака стаи, сбил его с ног и ударил гардой ножа в переносицу. Блондин завопил и покатился по земле, Ритемус вскочил с него и бросился ко второму – остальные "возрожденцы" решили преподнести урок невеже, испортившим им праздник души. Тот рухнул плашмя от удара по внутренней стороне коленного сустава, и когда Ритемус занес руку, чтобы всадить рукояткой ножа меж лопаткой, предплечье пронзило болью от удара сапога третьего солдата, опомнившегося от удара Таремира в лицо. Он перекатился в сторону, и вскочил, отбил тяжелый, но нетвердый удар, и, разъяренный, всадил в левую икру ударившего лезвие. Солдат закричал и упал на одно колено, приходя в себя от боли. Четвертым уже занимался Таремир, поставил того на землю и выкрутив правую руку почти до упора, а Ритемус дал ботинком по ребрам второму, поднимающемуся с колен. Главарь уже встал и прислонился к стене, закрыв ладонями лицо – гимнастерка и руки были в крови, и боль хорошо отрезвила его. Ритемус подскочил, и оглянувшись, подошвой сапога пришпилил к асфальту второго, уже стоявшего на четвереньках.
- Лежать, собака! – прошипел он, а тот действительно заскулил от боли, вызываемой давлением. Таремир уже оставил пинать своего поверженного противника и врезал коленом солдату с пробитой икрой.
- Плохо же до вас доходит, ребята! – он врезал тому ребром ладони по шейным позвонкам, и тот рухнул на землю, как подкошенный. Ритемус схватил тяжелого дышащего блондина за шиворот и бросил на землю:
- Идите с глаз моих, пока я не вызвал патруль! – и спросил Таремира. - Думаю, хватит с них? Или нет? – и пнул своей жертве по ребрам.
- Ритемус, хватит! – прикрикнул Таремир, добавил чуть тише. - Они того не стоят. Пойдем. Нас наверняка слышали и видели. Амбулаторную карету без нас вызовут.
Он взял друга за рукав и повел прочь из переулка. Ритемус, не соображая, что говорит, оборачивался и шипел поверженным врагам ругательства, не сопротивляясь и давая себя увести. На улице по-прежнему никого не было, но окна вокруг тускло блестели сотнями тусклых лампад, - электричество снова отключили. Гнев и ярость кипели еще с полминуты и вызывали в нем желание сорвать с рукава судорожно вцепленные пальцы, оттолкнуть Таремира и надавать оскорбителям так, чтобы они запомнили, что судить человека по одному лишь внешнему виду бывает очень вредно для здоровья. Затем он почувствовал заполняющую все тело тревогу – теперь он понял, что его действительно могли заметить посторонние и донести об этом в полицейскую часть, а это породит череду неприятных последствий. Люминас замнет дело, но будет очень недоволен…
- Успокоился? – спросил Таремир.
- Да. Почти.
Они все шли к дому Ритемуса.
- Портняжка… Действительно, прогадали, а? – и усмехаясь, ткнул Ритемуса в плечо. – Черт побери, не отличить планшет от сумки портного – вот уж бред... Тебя довести до дома?
Смысл вопроса дошел до Ритемуса лишь спустя десяток секунд – теперь им овладело оцепенение, какое объяло его в ресторане. Он вдруг остановился, взял Таремира за предплечья и посмотрел ему прямо в глаза.
- А разве тебя не заметят? Я должен сказать "спасибо", и я скажу, но зачем ты ввязался? Ты мог бы позвать патрульных и исчезнуть.
- А ты остался бы сидеть за решеткой вместе с этими свиньями? – с легким пренебрежением во взгляде спросил тот.
- Через два часа после задержания я бы приехал обратно домой с процессией и помпой.
- Все равно я не мог рисковать тобой. И извини меня за сказанные слова.
Ритемус молча кивнул. На глаза попалась карикатура на Канцлера и Вождя, рядом с листовкой, призывающей голосовать за Вождя, с одной стороны, и, сорванной наполовину листовкой аналогичного содержания, но возрожденческого толка, с другой. Канцлер в военной форме, увешанный наградами и аксельбантами, с огромным пузом и почти таким же большим красным, как кровь, каплевидным носом, кричал и плевался слюной, держа в руке шпицрутен, а Вождь, иссохший, низкий и горбатый, с выпученными глазами и большим изогнутым носом, характерным скорее для жителей Хитании, замахнулся для удара тростью по голове Канцлера.
- И скажи мне, разве этого не удастся избежать? – показал он на эту роспись. - Скажи мне, как другу. Я знаю, мы должны оба хранить тайну, но я просто хочу знать: да или нет?
- И я не знаю, Рит. Я тоже не отношусь к кругу избранных, и, как и многие, пребываю в догадках. Знаю лишь, что все это решится очень скоро. И потому я извинюсь за эти слова еще раз, но не отрекусь от них, - и видя распаляющийся гнев в глазах Ритемуса, сам вцепился в его локти:
- Я не хочу оскорблять твоих родных, и я сам скорблю до сих пор по Лимии, но сказать я хочу о другом!
- О чем?! – Ритемус чувствовал, что его истрепанному и опустошенному терпению приходит конец.
- Разве ты не видишь, что происходит? Республиканская партия начала трещать по швам, когда "Союз Возрождения" появился как единственная весомая альтернатива ей. Многие демократы сами не верят, что идеи всеобщего равенства удастся воплотить в жизнь. Что даст демократия в абсолютном ее смысле? Что может сделать толпа, если дать ей власть? Она задохнется в ней! Она впадет в эйфорию, а потом, увидев, что она сама ответственна за свои действия, впадет в панику и начнет жрать сама себя, и в конце концов, захлебнется в крови! Ею нужно управлять. Конечно, немного самостоятельности, а с нею и ответственности, людям никогда не мешает – самостоятельность делает человека более разумным, не дает забыть, что он не животное и от его действий будет зависеть даже не столько его жизнь, а жизнь других. Но самостоятельность – вещь капризная: дашь меньше, чем нужно, и это приведет либо к недовольству из-за ограничения ее, либо ты обнаруживаешь, что управляешь тупыми скотами, которые знают, что вся жизнь определена заранее и потому апатичны ко всему. А вот большие самостоятельность и ответственность могут привести к тому, что я уже сказал. И несмотря на это, на этот страх и панику, все равно будет требовать больше и больше, пока не наступит коллапс. Требовать будет нечего. Да и некому.
Ты знаешь, сколько революций было за последние двадцать лет? Знаешь. Все за демократию, и все за равенство и т.д. И все они либо расстреляны, либо уже кончают свой век, потому что они так и не смогли разрешить внутренние противоречия. Они изменили лишь форму, но изменить содержание они либо не смогли, либо даже не хотели. Именно поэтому Канцлер воздерживается от провозглашения Партией приверженности к какой-либо форме государственного устройства. Пусть это будут элементы и республики и монархии, элементы демократии и авторитаризма и даже в чем-то - тоталитаризма. Мы воздерживаемся от насилия, и не собираемся доламывать то, что осталось нам от королевской системы и собирать ее заново. Мы хотим просто ее перестроить. Без большой крови, без…
- Тогда и ты знай, что любая власть, по сути своей, одинакова. И ты, и я далеко не политики и оба можем быть неправы, потому что политология раньше Арлакериса опиралась на форму триединства – "Одна страна, одна вера, один король", и другие формулировки отвергались, едва зародившись. Кто бы ни выиграл в этих распрях, итог, я считаю, будет один. Какой – не знаю, но вариантов у победителя не будет. А что до страха перед республикой как будущим Арлакериса – это в том числе и потому, что страна никогда не знала, что на политическую жизнь можно влиять. Это как учиться седлать лошадь или… учиться водить автомобиль. В начале страшно, а затем оказывается, что это ничуть не трудно и даже полезно.
- Ритемус, В Демпартии появилось слишком много течений, тяготящих к национализму, либерализму или автократии. И самое главное, этот развал происходит от того, что твои товарищи до сих пор стоят на тропе войны. Они хотят заключить под стражу, а затем пожизненно ограничить в правах всех, кто имел дело с королевскими войскам, и своевременно не раскаялся в этом, и эта позиция отталкивает многих. Люди устали от насилия.
И позволь заключить всю мою тираду в одну фразу: я не против демократической партии. Нисколько; я лишь описываю тебе обстановку. И я не хочу, чтобы ты оказался когда-нибудь в лагере побежденных. И не хочу тебя потерять. Ты меня слышишь? – и резко затряс его. Ритемус опустил голову, словно бы заснув, и сначала не реагировал, а затем резко сбросил по-прежнему вцепленные в него руки и сделал шаг назад.
- Когда-то я было поверил, что республика умрет, даже не зачавшись – тогда, сразу после Гиремаса, я ушел и затерялся неподалеку от Тендерума. Когда меня призвали встать против Минатан, я понял, что республика еще живет и борется, хотя и предполагал, что этот подъем на колени после Гиремаса – последнее и бесплодное усилие организма выздороветь, за которыми последуют конвульсии и агония. Чуть позже, уже по прибытии в Рателан, я понял, что республика смогла немного укрепиться и она кое-где успешно противостоит королю. И все равно я и тем, кто был рядом, думали, что после Минатан падут оба правительства.
- Но не пали, благодаря нам!
- Нет, благодаря Вождю. Вы появились благодаря Вождю. Канцлер и все его драное "Офицерское братство" поняли рано или поздно бы, что надо было примкнуть – когда остались бы один на один с императорской армией, а республики бы не уже было. Вождь знал, что заплатит за это дорого в будущем, но другого пути не было, иначе и этого будущего тоже не было бы. В партии действительно много недовольных этим решением, но кто знает, чем бы все кончилось, если бы он не поддержал Канцлера? Хватило бы наших истрепанных сил на отражение интервенции?
- Ха, у тебя сослагательное наклонение через слово, друг мой – сразу видно, что все этоваши домыслы. Канцлер сам первым предложил помощь Вождю, и он ее принял, и у него все уже было готово к тому моменту.
- Что ж, у меня на этот счет другие аргументы, но я не буду продолжать эту демагогию. Ты у нас всегда любил поболтать, и я не буду доставлять такого удовольствия. Я скажу лишь то, что после вышесказанного мною, после неверия и крушения надежд, я наконец вижу, что Республика находится на подъеме, и силы ее велики. И ты хочешь, чтобы я предал ее в этот момент? Нет, уж, уволь, я не поддамся на эти уговоры, к слову, совершенно неубедительные. Я нахожусь в этой среде, вижу деятельность республиканской власти изнутри, и картина, что я вижу, совпадает с твоими доводами лишь незначительно. А посему уволь, и будь добр, оставь меня. Я хочу видеть тебя как друга, но все это время ты говоришь, как чертов вербовщик. Где тот Таремир, которого я знал?
Таремир нервно дернулся, и Ритемус отступил на шаг назад.
- Тар, ты не прав. А теперь прощай. Надеюсь, в следующий раз, если мы встретимся, мы поговорим как друзья, а не как враги.
Он развернулся и пошел домой. Вслед ему донеслись негромкие слова, но достаточные, чтобы он расслышал:
- Твое дело. Но я хочу предупредить: будь осторожен.
Ритемус не сбавил шага и не обернулся. По булыжнику застучали, удаляясь, сапоги: Таремир сказал все, что хотел. Веселая злоба высмеивала Таремира, его уверенность в превосходстве офицерской шайки над республикой. Мест в Сенате у них было намного меньше, чем у демократов, как и число частей в Объединенной армии, формально пусть и находящихся под общим командованием, но на самом деле это были части, созданные и подчиняющиеся Союзу возрождения, и символика у них своя, отличающаяся от символики республиканской. Почти в четыре раза меньше. Другое дело, что зоны контроля над провинциями страны разделены весьма неравномерно – например, возрожденцы имеют контроль над Тиренаром, республиканцы – над Норисамом и Элимасом, а еще немного дальше на юге, в Иладере, снова хозяйничают "возрожденцы", и вся страна, если раскрасить ее карту в цвета обеих сил, не считая занятого королевскими войсками северо-запада, то получится сшитое наспех из лоскутов разного размера одеяло, что далеко не на руку обеим сторонам конфликта – в случае войны придется прорываться через вражеский "лоскут", и сшивать свои воедино, чтобы иметь возможность руководить своими войсками и обеспечивать их бесперебойное снабжение. И кольцо вокруг столицы, управление в которой также формально поделено пополам, но фактически находится в руках демократов, почти полностью состоит из "возрожденческих" звеньев. Если они захватят столицу, то это будет серьезный удар по репутации Республики.
Он открыл дверь в дом и зашагал по лестнице. Из-под дверей не выбивались лучи света и не слышались шорохи – все уже спали или собирались спать. Перед дверью в квартиру он осмотрелся на всякий случай. Ничего подозрительного. Внутри тоже ничего. Наконец почувствовавший усталость, он посмотрел под лампой на небольшой синяк, оставленный сапогом и не представлявший опасности, обмылся и лег в постель. Десять минут он беспокойно ворочался, затем вынул из старого доброго стенного сейфа револьвер, поставил на предохранитель и засунул под подушку. Это придало ему ненадолго уверенности, и через пять минут он проверил, закрыта ли дверь и окна, оставив только форточки.
Он так и не спросил Таремира, будет ли он на встрече двух лидеров через неделю? Там будут сотни военных и политиков с обеих сторон, и это действо будет отражать единение (по крайней мере, внешнее) обеих партийных верхушек. И это будут последние спокойные дни перед бурей – после объявления результатов выбора может начаться резня…
Он горько усмехнулся – днем он надеялся, что война окончена совсем, и вот он уже ни во что не верит. И Таремир… Черт побери, что они с ним сделали? Он говорил с ним не как товарищ с товарищем и даже не как офицер с офицером. Он говорил словно газетчик, которому поручено расхваливать продаваемые газеты, словно кто-то подсадил ему в голову вот такого человека с мегафоном, который ехал сегодня за процессией на грузовике. Можно подумать, Ритемус - это нищий, которого решил завербовать для шпионажа, пообещав за это полсотни тенаров, за которые нынче только пару газет или буханок хлеба купить можно. Агитатор чертов…
И все же семени сомнения удалось дать маленький росток – он и раньше иногда предполагал, что протокол Люминаса с разоблачениями Иттерима подделан – частично или полностью, но его душа нашла в этом документе долгожданное отдохновение, ведь многое в нем совпадало с результатами собственных изысканий. Стремление Люминаса удержать его, – на тот момент легенду и грозу Минатан, - абсолютно понятно, и все же ему было бы неприятно, что его обманули, пусть и в его благо.
И лишь немного погодя, с тяжелым сердцем, он наконец заснул.
Следующим утром, проведя утренние процедуры и позавтракав, он услышал шум с улицы. Он открыл окно, еще недавно закрытое из-за подступающей жары, и внутрь ворвались знакомые неровная поступь сотен ног, гнусавый голос репродуктора и крики, на сей раз гневные. Внизу, заполонив всю проезжую часть, и вправду шли десятки люди с флагами; на сей раз это были возрожденцы. "Какой черт их сюда занес?" - подумал Ритемус, высунувшись по пояс с кружкой чая в руках с большим желанием вылить содержимое на головы внизу. Похожее недоумение появилось не только у него – из распахнутых окон вдоль улицы выглядывали жильцы и не скупясь в словах, честили громко скандирующих лозунги "возрожденцев". Отвлекаясь на все новые щелчки открывающихся ставней и ругающихся людей, Ритемус не сразу заметил, что по тротуару медленно по обе стороны от колонны, вышагивали солдаты с оружием за плечами. Граница проведения митингов обычно оканчивалась в семи кварталах отсюда, и никогда не проводились в жилых районах. Санкционирован ли он? Если да, зачем здесь солдаты?
Из окна чуть дальше по улице дородная женщина выплеснула вниз таз с мыльной водой, и поднялся визг, ор и гвалт; людской косяк мигом разошелся во все стороны, обнажив промокший участок асфальта. Солдаты от испуга сняли с плеч оружие, но не приняли стойки, и приказали сохранять спокойствие и порядок. Это зрелище вызвало мгновенный приступ смеха у остальных, оскорбления теперь сыпались из уст участников шествия.
- Поделом вам! – отвечали им сверху. – Валите отсюда и не мешайте честным людям заниматься своими делами!
А те лишь фыркали и продолжали идти, правда, уже практически молча.
Позади зазвонил телефон, проведенный в его квартиру в его отсутствие. Линия была отдельной – его не могли прослушивать из прохожей внизу. Он мигом подскочил к аппарату и схватил трубку:
- Слушаю.
- Здравствуй, - по спине пробежал холодок. Это был голос Люминаса. – Я слышал, вчера у тебя был насыщенный день?
- Всюду у тебя уши есть, - тяжело выдохнув, признал Ритемус. – Надеюсь, меня не ожидает суд?
- Нет. Все улажено. Вы больше не встретитесь лицом к лицу. Просто будь впредь осторожнее. Что твой друг?
- Почему тебе в таком случае не рассказать, если ты все знаешь?
- Нет, не все, хоть и догадываюсь. Хотя, говорят, что против четверых солдат дрались двое гражданских, значит, после выхода из ресторана вы помирились?
- Ненадолго.
- Обоюдная агитация не воздействовала должным образом?
- Я предложил ему лишь потому, что он мой друг по-прежнему…
- А еще и офицер армии вероятного противника. Неприятно, соглашусь. Надеюсь, он тоже считает тебя другом, хотя из его слов явствует совсем другое. Что случилось потом?
- Ничего особенного. Он был ярым приверженцем королевской власти когда-то, по крайней мере, до тех пор, как мы расстались в начале. Теперь он не менее бойко служит Союзу, что мне и доказал.
- Не ищи контактов с ним и не делай глупостей. Если он образумится, то сделает это сразу после начала действий…
- Не образумится. Он будет биться до тех пор, пока положение не станет безнадежным. Или пока я снова не свалюсь ему на голову.
- Не впутывайся, повторяю. И еще совет: я не знаю, что он тебе наговорил, но не стоит верить всему сказанному. Все мы не безгрешны, и ты видел достаточно, чтобы сформировать свое собственное мнение о Республике.
- Понял.
- Хорошо. Что у тебя за шум творится?
- Шествие "возрожденцев". Местные очень недовольны, но манифестантов охраняют солдаты.
- Я не ослышался? – Люминас на мгновение запнулся от возмущения и гнева, - "Возрожденцы" проводят митинг? Утром? В спальных районах? Под охраной?
- Все верно. Я думал, ты прояснишь ситуацию.
- Нет, - зло отрезал тот и замялся, бормоча, – Вернее… Мы ведь согласовывали с ними, но… Никуда не выходи без особой надобности. Сегодня же я буду в городе, и пошлю за тобой машину.
- Зачем такая спешка и секретность? Меня никто не узнает из них, и о вчерашнем тоже неизвестно никому, - зевак не было.
- Оставайся в укрытии, - бесцветным голосом сказал Люминас и в трубке зазвучали протяжные гудки. Ритемус положил ее на полку и осторожно подошел к окну. Раззадоренные люди, оставшиеся дома, в основном, пожилые, женщины и подростки, кидали в разбегающуюся толпу помидорами, яйцами и краской. Солдаты опять призывали к порядку, но теперь оскорбления коснулись и их, и вдруг в этом хаосе раздался винтовочный выстрел. Все вдруг затихло, и секунду молчало все и вся, а потом улица взорвалась криками ужаса – процессия исчезла в закоулках, глазницы окон мгновенно опустели и закрылись сами собой ставни. Ритемус тоже отпрял от окна, выждал немного и посмотрел из-за занавески. Солдаты внизу громко выясняли, кто сделал выстрел, и каждый отрицал свою вину.
Ритемус спустился к Матринии и постучался. Дверь раскрылась тотчас, и старушка почти врезалась головой ему в грудь.
- Ритемус, что происходит? Снова война? – безумные глаза буравили его насквозь. Сверху открывались двери – остальные жильцы услышали ее крик.
- Пока нет. Не знаю. Но пожалуйста, не выходите на улицу, пока все не утихнет.
- Чего этим чертовым прощелыгам нужно здесь? Пусть устраивают свои митинги в центре! – донесся возмущенный мужской голос со второго этажа.
- И стреляют пусть там же! – добавил женский голос.
- Я знаю не больше вашего, но дело тут нечисто. Поэтому убедительная просьба не выходить из дома на улицу. А лучше – не подходите к окнам.
- Это до каких же пор? – спросил Матриния. – Я хотела сходить на Неапарскую площадь, за продуктами…
- Я вчера принес вам достаточно. Будьте благоразумны, госпожа Матриния.
Она кивнула и скрылась в квартире, Ритемус поднялся к себе, и с досады пнул дверь ногой. Отпуск не задался. Он еще вчера плохо представлял, как он проведет сегодняшний день, а теперь он совсем ограничен в своих возможностях. Вот так всегда – думаешь, что в свободное время ты будешь легок душой и посвятишь себя отдыху, а на деле он обращается в бездействие. Помнится, он не единожды мечтал отдохнуть от военной суеты, пожить в свое удовольствие. Но это мучительное бездействие не приносило ровным счетом никакого удовольствия, и ему вновь хотелось окунуться в работу.
Все, что он планировал, он успел сделать в первый день. Пунктов было всего лишь два: посмотреть на город и повидать знакомых. В итоге план был перевыполнен, и теперь ему оставалось слушать граммофон, читать книги да заниматься физподготовкой в жаркой и душной квартире. Поспать? После семи часов сна ему казалось, что он не заснет еще суток двое. Уборка квартиры заняла сорок минут, и он с нетерпением ожидал приезда машины.
…Отжимаясь уже в сто эннадцатый раз, он услышал жужжащий мотор, затихший аккурат где-то под окнами. Так и оказалось – из черной лоснящейся машины вышли два солдата и постучали во входную дверь. Ритемус за две минуты облачился в гимнастерку, решив не трогать парадный мундир, спустился вниз и запрыгнул на заднее сиденье. Машина понеслась по улицам, распугивая прохожих – те странно оглядывались, словно бы не видели автомобилей раньше, а может, попросту сохранялась неприязнь к революционерам.
Через тридцать минут машина остановилась на другом конце города, у дома, где жили обычно зажиточные граждан, где балконы подпирали статуэтки суровых монахов в плащах, скрывающих лицо, на стенах налипли религиозные сюжеты, а на крыше в качестве флюгера вяло вертелась фигурка маленького ангела, дувшего в трубу. Эта фигурка могла быть самой приятной на глаз из остальных, если не знать, что, согласно догме, о конце света возвестят как раз такие ангелы – невинно умершие дети, числом двенадцать; сначала первый, через час – второй, еще через час – третий, и так далее, пока мощь труб не сокрушит грань между миром мертвых и миром живых…
Ритемус скептически осмотрел пристанище одного из главных пропагандистов Республики и вошел внутрь. Люминас встретил его в комнате с белыми стенами, где из мебели были лишь стол с блюдом, на котором лежали фрукты, и графином, четыре стула да два прозрачных шкафа с сервизом. Они пожали друг другу руки, и Люминас пригласил его за стол.
- Так что это было? – спросил Ритемус.
- Спонтанная акция группы "возрожденцев", ничем и никем не санкционированная. Их руководители узнали о митинге незадолго до его начала и прислали солдат, чтобы никто не набедокурил. Это официальная версия, и я не стал бы ей доверять, но они серьезно нервничали. Видимо, им самим это не было на руку.
- Не только они не были рады, - Ритемус рассказал о реакции жителей района на происходящее, и на лице Люминаса появилась слабая улыбка, сползшая сразу после слов о выстреле.
- Это я знаю. Никто так и не признался, поэтому их накажут всех вместе.
- И поделом, - он согласился и кивнул на роскошную люстру на расписном потолке, - Я смотрю, голубая кровь тянется к исконному ареалу обитания?
Лицо Люминаса за несколько секунд претерпело большую серию изменений, - сначала недоумение, разочарование, и наконец, закончило свою трансформацию на кисло-снисходительной мине.
- Так и запишем: внести имя Альдеруса в расстрельный список. Я не люблю рассказывать о себе по многим причинам кому бы то ни было, - расслабленно улыбнулся он наконец, - А о себе он ничего не говорил, так?
- Осторожно сменил тему.
- Оно и понятно. Если бы мы не скрывали своего прошлого, нас кто бы слушал нас и подчинялся? Неплохая компания – дворянин; тюремный стражник, державший за решеткой революционеров; перебежчик, а до того в детстве - мелкий вор; Ниремис занимался контрабандой задолго до войны, когда нельзя был достать сангпилльские товары из-за фалькенарской и хельвессийской торговой блокады… Всем есть что скрывать. Копни поглубже, и как это… на всякой ухоженной лужайке найдешь маленький черпак дерьма, вот.
- Может, перейдем к делу?
- Перейдем. О чем вы говорили с Таремиром?
- Ничего нового он не сказал, иначе я намекнул бы по телефону. И под делом я подразумевал вовсе не воспитательные беседы.
- Защищаешь? Впрочем, нисколько не осуждаю.
- Только не нужно держать меня за идиота! – чуть повысил голос Ритемус.
- Рит, он друг и товарищ с детства для тебя, но ваша встреча для меня – это встреча офицеров двух враждебных друг другу армий. И если о ней узнают кое-где еще… - он поднял указательный перст вверх, - то могут полететь головы. В первую очередь – ваши, а затем – и моя, если раскопают, что я способствовал твоему карьерному продвижению в республиканской армии. Кто знает, что вы там делали? Попивали кофе и обсуждали последнее выступление войскового Оркестра в столичном театре? Или передавали друг другу секретные сведения различного рода?
- Ты прекрасно знаешь, что этого не было…
- А они и не будут меня слушать! – низко заговорил Люминас и наклонился вперед. – Так что если есть что сказать, то говори, если нет, то перейдем к следующей повестке дня.
- Нечего говорить. Почти всю дорогу он доказывал мне, что Демократическая партия – сборище тупиц и кровожадных тварей, а "Союз" состоит из архангелов чистой воды. Жаль признавать, но он превращается в послушного слугу своих новых патронов.
- Теперь верю. Значит, через пять дней будет встреча Вождя и Канцлера, а также офицеров объединенной армии. Сотни, даже больше тысячи человек только военных. Соответственно, будем я, ты - в статусе присутствовавшего на подписании перемирия, быть может, Альдерус, если он и вправду уладил дела…
- Люминас, - перебил его Ритемус неожиданно даже для самого себя. Что-то вспыхнуло у него в груди, словно разрыв пиротехнического снаряда. - Я хочу знать, прежде чем мы продолжим: чего нам ждать? И когда?
- Не знаю, - рассеянно всплеснул тот руками, - Я тоже ничего не знаю. Но перейдем к делу: ничего сложного, но на всякий случай повторим с тобой несколько правил поведения на встрече…
***
В кристально чистое ночное небо с секундным интервалом взметались разноцветные кометы, сопровождая свое появление оглушающим грохотом – то он был единым и плотным хлопком, ударной волной закладывающим уши, то рассыпался на куски с шипением, то пронзительно свистел, как, должно быть, израненный орел исторгает похожий крик при атаке на обидчика, - это сравнение пришло первым в голову, - и небо на мириадные доли мгновений озарялось зеленым, золотистым, пурпурным, алым. Вдобавок по звездам рыскали четыре луча прожекторов, установленных где-то за пределами площади, а к грохоту добавлялись и многие сотни глаголящих голосов – по обе стороны площади выстроился офицерский цвет Объединенной армии, и против ожидания, республиканцы и "возрожденцы" не были поделены невидимой гранью, представляемой фонтаном – каре офицеров были перемешаны в шахматном порядке, и даже Люминасу с Ритемусом было отведено отдельное место – по правую руку от Дворца, где-то в середине шеренги.
Не было и тени негативных чувств – эта праздничная атмосфера могла навести только на одну мысль: все наконец закончилось, всяким распрям положен отныне конец, конец войне, конец кровопролитию, и каждое сердце должно впустить внутрь радость и усомниться - а была ли война? Разве возможен такой праздник после стольких месяцев смертей и скорбей? И никто, казалось, этого не замечал – "зеленые" общались с "желто-черными", "желто-черные" - с "зелеными", и пока все внешние признаки различий не существовали или не были замечаемы.
- Слышали, говорят, верховное командование "белых" все-таки приказало прекратить сопротивление всем своим шайкам? – донесся до ушей возглас "возрожденца".
- Да, что-то слышал! – подтвердил офицер с черным кантом на петлицах, - еще в полдень по радио мелькнуло, мол, с полуночи полное прекращение огня будет.
- А нам оно что даст? – вклинился еще один республиканец, - один черт останутся те, кто не захочет сдаваться, и они будут идти к фалькенарской границе. Или минатанской. А кто-то будет плутать по лесам, надеясь, что всемогущий король уже захватил трон обратно, и шляться по всему Северу и нападать на деревни. И сколько они так будут? Год, два, десять?
- Не стоит поднимать панику, господа, - снова заговорил "возрожденец", - пара-тройка крупномасштабных карательных операций, и у королевских ошметков тут же пропадет желание бороться за воздух.
- Быть может, - согласился республиканец и расслабленно улыбнулся.
- Было бы неплохо выпить за общую победу, - засмеялся "возрожденец", - но нельзя. И нечего. А вот и Канцлер с Вождем.
И вправду, из озаренной светом залы на втором этаже на балкон вышли две фигуры. Длинная фигура держала в руках фуражку – это был Канцлер. Фигура ростом поменьше, с явными пролысинами и в накинутой на плечи шинелью – Вождь. Ритемус вместе с остальными присутствующими исторг вопль приветствия, и фигуры замахали в ответ. Они подошли к микрофонам, по очереди поприветствовали верных офицеров Объединенной армии, и… дальше ничего не было понятно. Из речи Вождя, говорившего первым, а затем и Канцлера, улавливались лишь отдельные слова да торжественная интонация – то ли динамики были слишком слабые, то ли проводка где-то подкачала, но в целом, смысл можно было уяснить и так – все восхищены мужеством солдат, враг благополучно повергнут, Сенат вскоре проведет выборы, и все будут жить долго и счастливо. Последнюю фразу от себя добавил Люминас, когда Канцлер закончил говорить.
- Кстати, Вождь говорил первым, а это уже что-то да значит, - со значительностью заметил он, нагнувшись к самому уху Ритемуса.
Далее Вождь начал говорить о дальнейших совместных усилиях в восстановлении страны вместе с "Союзом Возрождения", и в какой-то момент в глаза Ритемусу ударила вспышка. Это мог быть фотоаппарат, но слишком яркий алый цвет заставили тело рефлекторно отреагировать, закрыть глаза, взять Люминаса за плечи и повалить на землю. Пока они падали, землю сотряс сильный толчок, и до ушей запоздало долетел ужасный крик. Сколько времени Ритемус лежал, держа Люминаса за плечо, он не мог сказать – это могли быть несколько секунд, а может и минута. Вокруг них бежали люди – кто к месту вспышки, кто назад, но поле зрения правого глаза заволокла белая непроглядная жижа, и все происходящее он обозревал с прищуром.
- Тебя не задело? – Люминас уже вскочил на ноги и поднимал его.
- Не вижу… Вспышкой ослепило немного, - пробормотал Ритемус и посмотрел, как мог, на место происшествия. Взорвалось справа и позади, в нескольких метрах от дороги – подъезда во внутренний двор дворца, и в двадцати от крыльца. Сквозь рой мельтешащих фигур, обступивших пятачок брусчатки, виделись лежащие тела, блестящие черной жидкостью.
- Кучно стояли, ударную волну задержали собой, - шмыгнул носом Люминас. Ритемус посмотрел на балкон – занавесы были опущены, через расщелины и окна пробивался свет, отражавший тени, двигавшиеся по помещению. Вдвоем они подошли поближе, но плотная стена любопытных и оказывающих помощь не давала увидеть что-либо. По затылку Ритемуса пробежал холодок – а что, если и Таремир среди них? И в этот же момент он ощутил чей-то взгляд сбоку. Не видел, но почувствовал. Он резко повернул голову и натолкнулся на знакомый взгляд, появившийся на пару секунд из-за чьей-то спины неподалеку. Он бросился туда, расталкивая людей, спотыкаясь и извиняясь в ответ на ругательства. На тротуаре, вырвавшись из людского лабиринта, он огляделся – почти все вокруг поблизости были республиканцами, чуть поодаль стояли шеренгой гражданские с широко раскрытыми от ужаса глазами. Ни следа Таремира. Он ринулся сначала в одну сторону, затем в другую, полагая, что он где-то поблизости.
- Что такое? – спросил за спиной Люминас.
- Показалось, - ответил Ритемус; тот все понял и повертел головой.
- Не стоит.
- Что нам теперь делать? – спросил он.
- Ждать. Сейчас объявят.
Приехали несколько амбулаторных карет и даже пара автомобилей, в чьих больших багажных отделениях можно было разместить нескольких человек. Санитары погрузили раненых и убитых – выяснилось, что и тех, и тех было предостаточно. Набежали гражданские, а следом за ним и патрули военных и полиция, оцепившие все вокруг.
Скрипнули над головами репродукторы и невидимый Вождь проговорил:
- Нам с Канцлером предстояло еще много сказать, но это ужасное происшествие перечеркнуло все. Мы вынуждены отменить все мероприятия. Виновники происшедшего обязательно будут найдены и наказаны.
- Все ясно… - прокряхтел Люминас, - Ритемус, у тебя есть время самое большее до утра. Ты должен возвращаться.
- Ты уверен?
- Ничего просто так не бывает. И без последствий это точно не останется… - он выразительно посмотрел в глаза собеседнику.
- Что насчет Альдеруса?
- Твой приезд сам по себе скажет ему все, что нужно знать.
Утром он уже заскакивал на подножку вагона с чемоданом. Его приход и бегство из дома осталось незамеченным – по крайней мере, ему посчастливилось не встретиться ни с Матринией, ни с другими жильцами, и на самой заре он снова покинул свою квартиру.
Он с недоверием косился на тех, кто носил серо-зеленые петлицы и воротники, и вот вновь чувствовал себя словно в Капулане – один среди чужих во враждебном городе. Те отвечали взаимным молчаливым презрением – спокойные дни закончились абсолютно для всех. Когда он зашел в вагон и сел на свое место, то попытался отвлечься от дурных мыслей, изучая вокзал и раздумывая, не появилось ли за эти два года чего-нибудь нового в его убранстве.
- Ваш билет, пожалуйста, - Ритемус от неожиданности вздрогнул и отдал сложенную бумагу кондуктору. Тот проставил штемпелем печать и вернул ее:
- Благодарю. Неспокойная ночь выдалась?
- Да уж, - устало ухмыльнулся Ритемус, и тот, больше ничего не сказав, чинно прошел к следующему пассажиру. Ритемуса стало клонить в сон – эту ночь он почти не спал, лишь на час перед рассветом ему удалось расслабиться.
- Ритемус? – сказал знакомый голос. Перед ним стоял Либертас.
- Доброе утро, господин Либертас, - он уже распрощался с мыслью отдохнуть до приезда в Севеллас. – А вы куда?
- В Капулан, навестить сестру. Я с ней не виделся больше двух лет по понятным причинам, а сейчас я разыскал одного старого знакомого-букиниста, отдал на поруки магазин, и теперь с подарками еду к ней, – показал он на чемодан и внушительный саквояж. - Недавно я узнал, что у нее муж умер, и отныне она совсем одна. Нужно помочь. С вами все хорошо?
- Да, я не выспался сегодня.
- Это из-за вчерашнего? Вы там были? – когда Либертас говорил эти слова, Ритемус все мрачнел, но старый библиотекарь явно не обладал хорошей эмпатией.
- Да. Здесь говорить не о чем, - стальным голосом ответил Ритемус. Машинист дал гудок, и локомотив, тяжело разгоняясь, скрипя, потащил вагоны. Либертас, видимо, из-за шума, интонацию не разобрал:
- Говорят, много людей погибло?
- Не знаю. Я видел около десятка убитых. Раненых в несколько раз больше.
- А эти… Вождь и Канцлер – с ними ничего не случилось?
- Нет. Господин Либертас…
- Я вас внимательно слушаю, - поправил он очки. Ритемус наклонился к нему и сказал шепотом:
- Если не хотите проблем, не говорите на эту тему, - и заговорщически кивнул на группу "возрожденцев", сидевших через несколько рядов. Либертас понятливо закивал и сказал шепотом:
- Я понимаю все, но я человек гражданский, и меня, как и любого другого, интересует масса вопросов. И любопытство и страх тем усиливается, что нет никакой информации, и появляется она буквально крупицами, а получить ее можно, только если обратиться к людям сведущим, то есть к вам. Всю ночь соседи этажом ниже громко шептались об этом, и я уверен, что это тревожит абсолютно всех, не только их, и к утру я тоже проникся паническими настроениями. Ведь до сих пор не ясно, кто это сделал? Может, кто-то другой, со стороны, захотел поссорить вас? А что будет с остальными?
Ритемус лишь развел руками.
- Скажите лучше, вы не видели в последние дни Таремира?
- Таремира? Твоего друга? Нет, Ритемус, я видел его в последний раз за месяц до начала новой войны, заходил за газетами. Это я точно помню. Он ведь не столько много читал, как ты, и заходил очень редко. Ты тоже его потерял?
- Да. Вернее, я встречался с ним пару раз за все это время, и знаю, что он может быть в городе. Потому и спрашиваю. Я наделся, что он зайдет и спросит вас.
- Ничем не могу помочь, - виновато вздохнул Либертас, - Но он жив, и это уже хорошо.
- Хорошо… Господин Либертас, я хотел бы вздремнуть, не против, если мы прервем наш разговор?
- Разумеется.
- Спасибо. Скажите, ваш друг сможет позаботиться о магазине?
- Конечно! Если бы я в нем сомневался, то не пустил бы даже на порог!
- В таком случае дружеский совет: останьтесь в Капулане и не пытайтесь возвращаться. Хотя бы несколько недель.
- Я не могу!
- К тому моменту, когда вы вернетесь, от вашего богатства может не остаться ничего. Если вернетесь, - процедил Ритемус, скрестил руки и оперся головой о мягкий боковой выступ спинки. Закрыть глаза не удалось.
- Ритемус… Извините, но как человеку более молодому и сведущему в увлечениях людей вашего возраста, я хочу задать тебе вопрос.
Он закатил глаза и проворчал:
- Давайте.
- Есть ли смысл мне дальше продолжать заниматься продажей книг? Четыре года назад у нас в стране взяло начало гражданское радиовещание, а когда революционеры укрепились в столице, то сразу запустили бесперебойное круглосуточное вещание нескольких радиостанций, и часто я слышу, как из домов разносится голос дикторов, песни, и… - тут его голос дрогнул, - кто-то зачитывает литературные произведения! По радио, Ритемус, ты понимаешь, что это для меня значит? Я и так потерял много из-за войны, из-за того, что мне пришлось поднимать цены на товар. Да, я в этой части города отныне почти монополист, и пока мои дела идут ладно, но как долго это продолжится? Это радио развратит всех, люди разучатся читать, размышлять над прочитанным, забудут про бумагу, как она пахнет и шелестит! Скоро приемники будут везде, а я останусь ни с чем. Впору будет этак лет через пятнадцать-двадцать менять вывеску "Книжный магазин" на "Магазин хлама"!
- Не паникуйте, господин Либертас. Я недавно ходил мимо магазинов техники – что телефоны, что радиоприемники по-прежнему довольно дороги. Хотя, если сравнивать цены и уровень жизни с довоенными, то… признаю, что они стали значительно дешевле. Республика старается донести до масс свои идеи всеми доступными методами и способами. А пока радио недостаточно распространено, чтобы нанести вам весомый ущерб в продажах. Я слышал, что домашние приемники поглощают много электроэнергии, и пока вещание ведется только в городах, и то не во всех. Думаю, в будущем радио станет много доступнее, но газет и книг оно точно не вытеснит.
- Быть может, ты и прав. Но появилась еще напасть. Помнится, я слышал незадолго до войны, что в Хельвессии и Гальвиде в столицах появились первые театры для просмотра так называемого кино. И именно тогда у меня начали закрадываться сомнения, к чему это может привести! А после победы в Фалькенарской войне показывали кино на дворцовой площади в несколько минут, где король награждает солдат, а они маршем идут мимо него по плацу, ты видел?
- Слышал. Я был тогда на дежурстве на работе, не успел. Говорят, было много зрителей.
- Именно так. Почти вся площадь была забита битком. Все были в огромном, непередаваемом восхищении. И я признаться, тоже. А недавно республиканская партия организовала просмотр фильма в Королевском… прощу прощения, в Большом столичном театре, он теперь так называется. Я не видел, но слышал от своих посетителей. Показали несколько фильмов; два из них - военная хроника, где части Армии РПА маршируют по Капулану, а на втором – плененные "белые", которых ведут по улицам Норисама, а последний – художественный – "Сон всадника".
- Я думал, они снимут что-нибудь новое, отвечающее революционным устоям, а не экранизируют нетленную классику.
- Я тоже удивился. И каждый раз, когда об этом слышу, задумываюсь насчет того, что кино может получить гораздо большее распространение. Сначала появятся такие кинотеатры, а потом придумают какие-нибудь маленькие передатчики, в каждый дом, так сказать, как в случае радио. И все получат возможность смотреть кино, читать книги на экране. И снова – угроза книжной продукции, - досадно воскликнул он, хлопнув ладонью о поручень сидения.
- Когда это еще будет! Передать картинку гораздо сложнее, чем звук, я думаю. Нужно построить залы для кино, аппаратуру в достаточных количествах. Если разработка и продвижение радио отнимает столько ресурсов и времени, то кино тем более отнимет еще больше.
- Будем надеяться… - Либертас ненадолго замолчал, и опустил взгляд, и когда Ритемус обрел надежду заснуть, тот очнулся и удрученно произнес. - В страшные времена мы живем. Я говорю даже не о том, что сейчас вокруг творится, а о том, что оно за собой несет, о последствиях. Жизнь, обстановка вокруг нас меняется с каждым днем. Когда я был молод, я знал, что будет завтра. Тогда я знал, что завтра пойду косить траву в родной деревне, собирать урожай, пасти коров. А сегодня я не знаю, начнется ли завтра снова война, не знаю, буду ли я жив, не знаю, не вторгнутся ли очередные интервенты. Я даже не буду сильно удивлен, если завтра король снова окажется на престоле, - да, Ритемус, я всего ожидаю! Не знаю, не придумают ли какое-нибудь новое средство передвижения – разве двадцать лет назад кто-нибудь знал, что появятся самолеты? И это радио с кино – может, скоро придумают средство, с помощью которого люди смогут общаться и видеть друг друга на расстоянии?
- Не совсем вас понимаю… Особенно насчет последнего, - устало перебил его Ритемус.
- Да, конечно. Я о том, что это очень сложно – приспосабливаться к новым реалиям. Этот мир вертится вокруг тебя, вот как карусель, допустим, и ты на ней верхом сидишь. Все расплывается перед глазами, и вот твою карусель резко останавливают. Вестибулярный аппарат в панике, все кружится и вертится перед тобою, и вот только ты привык к нормальному видению мира и можешь смотреть вокруг и стоять без опоры, как тебя снова заталкивают на эту карусель и снова раскручивают. А потом останавливают. И так раз за разом без конца. И постепенно перестаешь верить во что-то определенное, и одновременно готов поверить во все что угодно. Начинаешь бояться делать планы на будущее, загадывать на потом, ибо все эти перемены могут в одночасье разрушить все нажитое тобой. И если бы эти изобретения приносили положительные изменения!.. Но нет, ведь все, абсолютно все можно обратить на службу зла. Вот взять самолеты – сколько было ликований, что, мол, они будут служить на благо и процветание мира. С помощью них можно будет быстро перемещаться на большие расстояния, открывать новые острова, доставлять грузы на северные станции и нуждающимся, опылять поля химикатами… В Арлакерисе самолеты когда появились, дорогой Ритемус?
- Почти девять лет тому назад. Все самолеты составили эскадрилью, участвовавшую в вылетах на позиции противника на фронте.
- Вот, ты знаешь все лучше меня. Гораздо лучше… - он слабо улыбнулся, - Хочется какой-то размеренности. Уверенности в будущем, - извини за эту избитую фразу, - о ней все только и твердят с окончания Фалькенарской войны. Вот остановить бы весь этот прогресс и пожить в свое удовольствие какое-то время, - он запнулся и замолчал. – Черт, столько мыслей было в голове, и вылетело. Я хотел сказать, что чем быстрее изменяется жизнь, тем сильнее ощущение… конца, что ли. Карусель крутится все быстрее, времени на передышку, остается все меньше, и...
- Конструкция теряет устойчивость, и срывается с оси, - закончил за него Ритемус. – Не буду нарочно мудрствовать, но в физике подобное, кажется, зовется "усталостью материала".
- Да, ты абсолютно прав. "Усталость" - какое превосходное слово! Все описывает очень кратко и в то же время очень точно. Все очень устали от происходящего, - произнес он чуть четче и медленнее, почти по слогам, смакуя это слово и радуясь этому, словно ребенок, - Сколько раз я об этом задумывался, и, казалось бы, мы должны впустить перемены в нашу жизнь, от них не скрыться. Но чем их больше, тем я сильнее на них реагирую и сильнее замечаю, что у многих они встречают противодействие. Нет никого, кто бы не слышал эти призывы вернуться к опыту прошлого, оставить вещи как они есть, не усложнять свою жизнь. Научно-технический прогресс повлек за собой и развитие общества. Общество было не готово к такому рывку, растерялось, и вместо того чтобы разобраться, что он может принести на самом деле, схватилось за первое попавшееся на глаза. Напуганное и заплутавшее, оно решило отогнать этот страх агрессией и принялось махать прогрессом как палкой и вредить окружающему ее миру и себе,пусть оно могло увидеть в нем плуг, которым можно было вспахать землю и пожать мирные плоды. Как ты на это смотришь, Ритемус?
Ритемус впал в прострацию, обмысливая сказанное библиотекарем. Вопрос до него дошел чуть позже.
- Я ощущаю, что все мы стоим на пороге. И причиной тому вовсе не научно-технический прогресс, а простая человеческая ненависть к своим ближним. Вот уже два года наблюдаю ее в различных проявлениях, и порою меня тошнит от нее, но… я ей подчиняюсь, по сути дела, понимаете? Все озабочены тем, чтобы перегрызть друг другу глотки, всем наплевать сейчас на вашу науку с техникой до той степени, если она не способствует разработке новых способов уничтожения и, если война кончится, пройдет некоторое время, прежде чем придет понимание, что веселье кончилось и нужно прибраться за собой, и заняться полезными делами.
- Все-таки "если"?
- А вы не видите, как все увлечены процессом? Никто и не думает останавливаться. Мы привыкли к войне. Стрелять, сидеть в окопах. Производство целиком направлено на снабжение армии, почти у каждого на руках оружие, которое в любое время можно пустить в ход и остаться безнаказанным, мол, это сделано во имя революции. Или контрреволюции, так уж и быть. Сравните: "Я умер за революцию! Я погиб на поле брани!" - как гордо! А вот "я умер в постели в пятьдесят лет от пневмонии, полученной на заводе, где я корпел десять часов в сутки над станком" - какая-то блеклая и неинтересная никому смерть. Всем всегда хочется побыть чем-то большим, чем они есть на деле, оставить след.
- Ты говоришь не как офицер своей армии.
- Я говорю, как есть. Говорю, как человек, довольно часто задумывающийся о судьбе своей Родины. И если… прошу прощения, когда война закончится, она… не закончится, нет. Мы еще долго будем жить ею, или, если угодно, она будет жить в нас. А теперь, позвольте, я все-таки посплю. И пожалуйста, внемлите моему совету.
Либертас неуверенно кивнул и Ритемус вновь приник к мягкой спинке скамьи. Сон напал почти сразу, без предупреждений и дипломатических нот о нападении. Все происходящее там проносилось слишком быстро, не давая осмыслить себя – кладбище в Севелласе, по которому бегает до невозможности тощий Таремир в обрывках военной формы и громит могилы, жжет на них костры, печет в углях картофель и поедает прямо так, не очищая клубни от пепла. Сам Ритемус наблюдает за этим откуда-то с кроны ивы. Затем появляется черная машина, такая, на которой Ритемуса недавно везли к Люминасу, из нее выходят два солдата, берут Таремира под белы руки, заталкивают на заднее сиденье и увозят в город.
Когда он открыл глаза, Либертас уже торопливо собирал свои вещи. Заметив просыпающегося Ритемуса, он пожелал всего доброго, и после ответных пожеланий схватил свой скарб и засеменил к дверям вагона. Поезд останавливался. Колеса в какой-то момент перестали скрипеть, вагон замер, Либертас, на прощанье помахав рукой, скрылся в проходе, и вдруг на его месте оказались несколько офицеров из отдела безопасности, подотчетного Союзу Возрождения. По затылку пробежался быстрый холодок, и непроизвольно левая ладонь сжалась в кулак, а правая рука отстегнула заклепку на кобуре, чтобы выиграть хоть несколько долей секунды неожиданностью, и легла на подлокотник, как бы расслабленно свесившись. "Зеленые" подошли к офицеру, судя по головному убору, республиканцу, просмотрели его документы и попросили пройти. В ответ на вопрос, что он сделал, офицер-контрразведчик что-то тихо и низко пробормотал, видимо, что разбирательство здесь займет много времени, и задерживать отправление поезда они права не имеют. Двое прошли с республиканцем, остальные четверо подошли к Ритемусу, и с почтительного расстояния адъютант-безопасник спросил документы.
- Есть данные, что на этом поезде есть агенты короля, - безэмоциональным голосом пояснил офицер, и Ритемус отдал свое удостоверение личности и билет. "Возрожденец" водил глазами с бумаг на их обладателя, и напряжение, вместе с соблазном прострелить проверяющему что-нибудь пониже пояса, все нарастало. Солдаты сопровождения с плохо скрываемой неприязнью косились на Ритемуса, и наталкиваясь на его взгляд, стремительно отводили глаза в сторону. Руки, отдав документы, приняли исходное положение, готовые ко всему. Солдаты вперились глазами в них и стиснули ремни винтовок, будучи готовыми перекинуть винтовки через плечи.
- Все в порядке. Извините за беспокойство. Счастливого пути, - разрядил воздух рублеными фразами офицер, отдал бумаги и исчез со своей шайкой в следующий вагон. Ритемус выдохнул и застегнул кобуру. Гроза обошла его стороной, шторм едва промочил ему ботинки. Исчезнувшего с двумя возрожденцами республиканца не было видно на перроне - они где-то испарились на надземных переходах среди двух непрерывно движущихся взад и вперед, вверх и вниз человеческих конвейеров с баулами и чемоданами.
Ему вдруг подумалось, что это будет очень страшно, если противостояние разгорится, пока он будет в пути. Радио в вагонах пока не транслируют, технические возможности еще не те, и может статься, его схватят прямо на следующей станции, пока он будет мирно поглядывать в окно. "Нет, конечно, нет - заговорил в голове другой голос. – Даже в самой национально-освободительной армии за пределами столицы мало кто знает о случившемся – этот инцидент будут держать в тайне, пока одна из партийных верхушек не решит, что настал момент для зачинания Большой игры, и призрак будет выпущен из шкатулки. Быть может, даже выборы пройдут без происшествий, а потом… Да и кто знает, может, эта трагедия объединит всех нас и прибавит решимости покончить с распрями. Кому нужно убивать своих людей, и не просто людей, а офицеров высоких рангов, для достижения власти?"
"Политика не знает слов "свои" и "чужие". Сегодня "свои" это "свои", а завтра они "чужие". Это вечный бег с препятствиями. Как в сказках это бывает, что нужно одолеть одного за другим злодеев, сначала не очень сильного, затем сильнее, а потом настолько сильного, что герой добирается до своей цели смертельно раненым. Только здесь не злодеев не трое, а гораздо больше. Но правила, в общем-то те же: чтобы победить этого врага, нужно чем-то жертвовать или использовать хитрость. Вот эти убитые и есть жертва, или, если угодно, магический предмет, позволяющий герою сказания отвлечь от себя внимание и самому невредимым пробраться дальше. Ради великой цели можно и пожертвовать великим. Хотя я сомневаюсь, что для того, кто это учинил, эти люди вряд ли представляли ценность".
"Может, стоит предоставить эти размышления будущему?"
"К чему этот фатализм?"
Ритемус встряхнул головой, выбрасывая эту шелуху из мыслей прочь, и посмотрел в окно, теперь осмысливая внешний мир, а не внутренний. Поезд как раз тронулся. На другом конце перрона лежала длинная вереница носилок с ранеными. Вереница перевязанных рук, перевязанных ног, голов, окровавленных бинтов, опоясывающих поврежденные или отсутствующие члены, неуверенные, резкие и скованные движения тел, размазанное трехцветие красного, белого и зеленого стелилось по бетонному полу мимо набирающего скорость вагона, а вслед ему смотрели сидевшие здесь же на ящиках санитары с нашивками на рукавах, курящие и с безразличием глядящие на искривляющиеся, трепыхающиеся от боли и неудобства тряпичные куклы, меланхолично сплевывая на землю. Чуть дальше – цепь грузовиков, телег и автомобилей с длинными нелепыми багажниками, вокруг которых бегали санитары – одни подносили носилки с перрона, другие бегали от одной машины к другой, что-то вынимая и засовывая в салоны, третьи зависали над положенными на землю носилками с капельницами и шприцами. Вот уж кому безразлично, закончилась война, не закончилась ли, дел и свершений предстоит еще очень много. Впрочем, и для тех, кто лежит на кусках материи, растянутой меж двух толстых жердей, эти слова справедливы, с той лишь разницей, что им как раз-таки дела и свершения вряд ли предстоят.
- Не желаете ли приобрести газету или журнал? – возник возле него человек средних лет с двумя чемоданами в обеих руках, в котелке и в приличном костюме. Приличном по нынешним меркам – он был слегка потерт в некоторых местах, а на плечах ясно читались пятна пыли. -- У меня широкий ассортимент, например…
- Нет, спасибо. Я и так достаточно узнал в последние дни. Настолько, что…
- А рубашки? Не желаете рубашку? – он поставил один чемодан на пол и принялся открывать замки на другом.
Ритемус покачал головой.
- А держатели?
- Держатели для чего?
- Держатели для галстуков, разумеется, - он выудил из чемодана небольшую металлическую конструкцию, на которую был повешен завязанный темно-сине-серый полосатый галстук. Ритемус задержал взгляд на нем, пытаясь понять практическую ценность этого изделия, как вдруг лицо продавца побледнело, и, лопоча извинения, он закинул галстук обратно в один чемодан, подобрал второй, и быстрым шагом, почти бегом, он убежал в другой вагон. Ритемус огляделся – никто не шел сюда, все оставались на прежних местах. Наверное, этот его взгляд бы тем самым взглядом, которым смотрящий сомневается в здравомыслии своего оппонента. И все же странно – он был уверен. многие, помимо него самого, удивлялись самому факту существования подобной вещи, и продавец должен был рассказывать о прелестях этого существования, но не убегать.
Он прыснул этим мыслям и продолжил смотреть в окно. Теперь мимо двигались поля. Здесь успел осесть негустой, но довольно низкий туман, сквозь который расстилались сочные темно-зеленые луга, усеянные цветами, которые поедали несколько стад коров. По стеклу закапал дождь. Июнь, а уже дожди. Наверное, в сентябре циклоны отыграются на людишках – жарить будет так, что готовить еду можно будет без огня, и даже в погребах спасения не будет.
Чуть позже до него дошло, что поля как раз-таки целы, хотя и пролегают вдоль железной дороги. Он привстал, посмотрел в окно напротив, - да, так и есть, шоссе. Пустое шоссе, только крестьянин в плаще, восседая на козлах телеги, подгонял лошадь. Странно это – здесь постоянно проходят войска, значит, обязательно на подобных лугах должны пастись кони, причем сотнями, и значит, что с этих лугов собирают фураж. Или же досюда не доглядели глаза Управления по снабжению, или сие место оставили про запас? Так или иначе, но вид прекрасный, даже несмотря на туман, наоборот, он придает какую-то уютность, мягкость… Неплохо было б съездить в подобные места, да и вообще на природу прогуляться, подумал Ритемус, и ему вспомнился Доламин. Найти похожее местечко недалеко от города, где он впоследствии осядет, и приезжать туда в отпуск…
Альдерус, впустив Ритемуса в номер, пришел в сильное возбуждение. Он принялся мерять шагами комнату от входной двери до балкона, то потирая руки, то сцепляя их за спиной. Первые полминуты он даже не обменялся с Ритемусом ни словом – просто ходил взад-вперед, и только потом наконец спросил:
- С Люминасом все в порядке?
- Абсолютно. Мы были на безопасном расстоянии.
- Хорошо. Я узнал обо всем через час после произошедшего. Даже хотел приказать уведомить командиров батальонов начать подготовку к оцеплению палаточного лагеря и казарм, где расположились "зеленые", с последующим разоружением, но решил повременить – приказа ведь еще не было. Может, все кончится миром. А, кому я тут вру, - махнул он в пустоту, - В общем, пока ждем. Насколько я понял, правительство максимально задавило продвижение информации в массы. Частные газеты пронюхали про все, но большой шум удалось упредить, сократив в сводках число убитых и раненых. У нас такой же приказ был – сегодня в полночь заявились к редакторам местных газет, и доходчиво попросили о такой услуге – минимум информации о произошедшем, а лучше умолчать. Разумеется, никто умалчивать не стал, но из-за нехватки информации навоображали в своих газетенках невесть что, но в пределах разумного. Такой бред, скажу я тебе… - усмехнулся он. – Мы сами толком тоже ничего не знаем, кроме этих трех криптограмм.
- А что "возрожденцы" предприняли в Севелласе?
- Тоже, что и мы, но с запозданием на десяток минут. Опомнились после того как мы зашевелились. Сделали тоже, что и мы – усилили патрули, офицеры носились по всему городу с вопросами, что делать, и через пару часов все стихло. Мы перепугали всех ночью. Народ даже сейчас на улицу неохотно выходит, как ты мог заметить.
- Я бы тоже перепугался, если бы узнал, что под моими окнами собираются стрелять.
- Я тебе не сказал – сегодня в девять утра вождь произнес речь. Мол, следует сохранять спокойствие, скорбим и посыпаем голову пеплом по погибшим, виновники будут найдены и так далее. Шелуха. Канцлер пока воздержался. Вроде и успокоили всех, а на самом деле ничего не ясно, что делать.
- На меня с утра нехорошо косятся "возрожденцы". При мне в поезде в Капулане полиция безопасности Освободительной армии задержали одного из наших, лейтенанта. Думал, и меня сцапают, но обошлось.
- Все ждут приказа дырявить голову, поэтому ничего удивительного. Знал бы ты, какое тут у нас напряжение в штабе – все взвинченные, дай только искры, все рванет.
- Это в штабе, а столица вся такая. Все ждал выстрелов в спину, но пока их нет.
- Значит, пока ждем. Готовимся и ждем.
К вечеру того же дня город возвратился к привычному темпу жизни. На каждом перекрестке все три дня выборов стояли мальчишки с партийными газетами и плакатами и призывали во всю глотку голосовать за Вождя или Канцлера, или за кого-то еще, каких-то мелких партийных деятелей, не входящих ни в одну из коалиций. Улицы теперь выдыхали аромат довоенной жизни – потоки людей двигались по обеим сторонам без излишней скованности, бытовавшей еще полторы недели назад, процветала мелкая торговля и неожиданно исчезла всякая грязь, разве что, за исключением кварталов, пострадавших от обстрелов, но и там царила относительная чистота – груды щебня и бетона убрали с проезжей части, и там свободно рассекали конные и самоходные экипажи, а обрушившиеся здания огородили по периметру предупредительной пожарной лентой. Город наспех поделили на избирательные районы и выбрали здания в качестве избирательных участков. Наспех – потому что одни районы формировались по величине демографической составляющей, а другие – пространственной. На стенах висели портреты партийных деятелей с пафосными до неприличия физиономиями, и к приезду Ритемуса до такого же неприличия исковерканы краской или углем – то они были превращены в женщин, то в антропоморфных крокодилов или ослов, а иногда сочетали в себе черты всех трех образов. Пройдясь по улицам, можно было заметить, что агитацию проводят не только партийные деятели, а также анархисты – организовав недалеко от центра в каком-то зажатом меж домов переулке, они наспех отстроили сцену из потрепанных балок и перекрытий, поставили кафедру, из-за которой вещал, зачем-то держа в опущенной левой руке жестяной конус самодельного рупора, человек средних лет в запыленном пиджаке, у которого левый рукав держался на одних нитках, и под разрывом белела повязка с литерой "А". Определенную аудиторию это выступление собрало – около полусотни человек сгрудили вокруг помоста, в основном это были рабочие или студенты.
- Дорогие товарищи, любая власть – это зло! На протяжении многих лет мы видели, как сменяются короли, но разве наше бытие от этого менялось, скажите мне? – вверх взметнулись сжатые кулаки и крики "Нет!" вразнобой. – А эти социал-демократы, которые якобы собираются даровать нам "свободу" и "власть"? - эти два слова он исковеркал покряхтывающим голосом, подражая Вождю. – От них ничего ждать не стоит! Республика, монархия – это лишь слова, ширма разных цветов. Власть есть спектакль, его могут играть разные актеры в разных театрах, но все они будут играть по одному и тому же сценарию! Те, кто окажется на вершине сей горы, не станут делится с нами ничем, вот увидите! Если они удержатся и не перегрызутся, как псы из-за кости, то через год верхушки партий уподобятся тем, с кем они боролись эти годы, их одежды будут рваться от растолстевших телес, и поселятся они в дворцах своих врагов!
Только нам-то что с того, товарищи? Нам какая выгода? Да, я говорю "выгода", ибо желать чего-то в пределах дозволенного и получать желаемое в пределах дозволенного абсолютно нормально, и мы имеем право на лучшую долю! Мы страдали от короля, который заставлял гнить нас на заводах по полсуток, страдали от этой ненужной нам войны, и будем страдать дальше. Не питайте иллюзий, товарищи и потому прошу внять еще раз: мы сможем взять ситуацию в свои руки! И для этого нам не нужны революции, не нужно пустое кровопролитие! Мы должны просто выказать неповиновение всем тем, кто позиционирует себя как потенциального правителя, и выказать все вместе, ведь правитель без подданных – не правитель. Ему некем будет управлять, и эта соломенная башня развалится сама собой!..
Ритемус тяжко вздохнул и пошел дальше по людной улице. Боже, может, все-таки прав был монарх, что разгонял любые сборища анархистов? А вот нынешняя власть допускает подобные упущения, теряя тем самым часть потенциального электората! А может быть, и нет? В конце концов, плюрализм мнений и прочее. Поэтому в Сенате даже есть партия, провозгласившая своей целью уменьшение числа заводов и частичную их приватизацию в пользу мелких ремесленников, и она пользуется мизерной, но популярностью у жителей крупных городов, которым надоело дышать угарными газами целые сутки круглый год.
На перекрестке у фонарного столба стояла большая табличка, указывающая направление к избирательному участку, и многие кучковались на тротуарах и рассказывали, за кого они голосовали. Или наоборот, скрывали имя кандидата, которому они отдали предпочтение, и тогда собеседники упрашивали его почти с детской настойчивостью. Иные описывали почти каждый шаг, сделанный в помещении для голосования – прошествие в закрытую кабинку для подписания бюллетеня, затем опускание оного в закрытый непрозрачный деревянный ящик и расписка в листе голосующих на выходе, причем некоторые описывали это так, будто поучаствовали в ритуале посвящения в члены тайного ордена. Ритемус пару раз даже замедлял шаг, чтобы послушать, ибо в этих словах чувствовалось что-то, чего не было раньше, а именно возможность (пусть даже иллюзия!) повлиять на жизнь своей страны, побыть вершителем чужих судеб. Как упоительно звучала эта новая мысль, пусть и сказанная другими словами, в пропагандистских речевках!
А вершителей судеб пришло немало, - пройдя пару кварталов, Ритемус натолкнулся на люд, наводнивший собой скверик перед местным лицеем. Сколько именно выборщиков здесь было, сосчитать было сложно, но во всяком случае, счет шел на многие сотни, может даже человек семьсот, и у всех – женщин и мужчин, пожилых и молодых, - на ликах застыли маски важности. Где-то далеко на крыльце стояли несколько солдат, пропускающих людей по одному, предварительно обыскивая. Ритемус обошел толпу сбоку вдоль по скверу, но вот рядом со зданием пришлось попотеть, чтобы локтями пробить себе путь. Какой-то мужчина, услышав толкотню, попытался попросить стоящих сзади не толкаться в нецензурной форме, повернул гневное лицо, и увидев форму и погоны, побледнел и сделал шаг назад, растворившись среди других. Путь немедленно освободился.
Увидев офицера, солдаты республиканской армии вытянулись в струну, загородив винтовками вход женщине, пытавшейся было прошмыгнуть внутрь, воспользовавшись замешательством.
- Как все проходит? – осведомился Ритемус, деловито заложив руки за спиной.
- Не было ни единого нарушения, господин минор-адъютант!
- Вольно. Я вижу, народ активно использует свое избирательное право? Занесите в список и пропустите, чего зря человека держать, - сказал он человеку с исписанным планшетом. – Это все время так?
- С утра неохотно шли, а два часа назад как прорвало – идут и идут. Чую, до послезавтра все будем стоять.
- Не будете. Ровно в девять концерт закончится, - успокоил их он. – Но не расслабляйтесь, чуть что – в наряд отправят только так. Это дело ответственное, - и не опуская рук, развернулся и спустился по крыльцу. Здесь ему делать было больше нечего – среднем и старшему офицерскому составу запрещено голосовать, а ему не следовало бы вообще показываться, но сегодня никому не взбредет в голову устраивать пакости вроде терактов – слишком мало прошло времени с прошлого акта смертоубийства, а тут был риск потерять шанс выиграть дело честным путем.
- Как думаешь, кто-нибудь из них взорвет что-нибудь здесь? – услышал на обратном пути в гостиницу он двух рабочих в комбинезонах, сидевших на лавочке и читающих газету возрожденцев.
- Да зачем мы тут нужны? А вообще, вон идет демократ, спроси у него, в каком кармане бомбу спрятал, - и хихикнул, а второй дал ему подзатыльник, потому что тот сказал слишком громко. Сам Ритемус прошествовал мимо, и специально чуть замедлил шаг, ибо те задрожали как рябь на воде, что вызвало на его лице едва заметную улыбку. Приятно учить людей осторожности.
Как и в столице, все кафе, бары и притоны разного рода гудели, шумели и пахли едой, терпкими духами и алкоголем разного качества. В дверях и вне их то и дело мелькали подвыпившие солдаты Объединенной армии в объятиях раскрашенных и разряженных во что попало дам. Ритемуса передергивало от такого зрелища, но новая власть Севелласа закрыла на время глаза на это. Некоторая вольность защитникам родины и ее жителям - никто не мешал вести небольшой праздник души, после чего наступит небольшое затягивание гаек. Правда, это дозволение солдатам пребывать в питейных заведениях странно соседствовало с наличием комендантского часа, о чем Ритемус вспомнил, только возвратившись в свой номер.
Следующие несколько дней он приезжал в казармы и занимался рутиной. И сегодня, в последний день перед объявлением результатов к началу утреннего построения он уже был на плацу, и его подчиненные порой оглядывались на него, явно боясь получить выговор или увидеть недовольство на лице командира. Но тот смотрел на всех с каменным лицом, по крайней мере, ему так казалось, прохаживался взад и вперед, и спрашивал ротных о том, что произошло за время его отсутствия. Чуть позже он ушел к себе в кабинет, проверять документацию и беседовать с командиром возрожденческой армии, батальон которой отбывал из города на восток. Ритемусу это очень не нравилось – "возрожденцы" тоже начали готовиться к возможной борьбе. Однако пока по радио передавали только сводки о выборах. Проверено столько-то бюллетеней, кандидаты получили столько-то голосов. Вождь шел впереди Канцлера с отрывом примерно в десять процентов. Сводки эти перемежались заверениями партийных лидеров, что отныне в Арлакерисе будет царить благоденствие и мир. Дикторы разрушали благой настрой посыла и хорошо поставленными голосами порой выделяли, давили и нажимали на слова так, что верить хотелось в совершенно противоположное.
Уже в гостинице Альдерус безо всякой приличествующей воодушевленности, какая должна сопровождать подобные сообщения передал Ритемусу поздравление с победой партии на выборах, хотя до объявления результатов оставался еще день; социал-демократы вовсю праздновали победу, а националисты не верили, что немощный старик сможет управлять страной, и, следовательно, привлечь на свою сторону умы и сердца Арлакериса.
- Ты ему отправил письмо с пожеланием успокоиться и расположить свое седалище на ровном и спокойном месте?
- Боюсь, шифровальщики не доставят его адресату, - фыркнул Альдерус и отпил из стакана. – Судя по всему, они все в столице забыли, что к чему. Ходят на головах и празднуют. Можно подумать, война и вправду кончилась.
- А куда отправился тот батальон? Не логичнее было ли оставить их здесь, чтобы подавить наше сопротивление?
- Два.
- Два батальона? Парадным маршем до столицы?
- Черт их знает, куда, но возрожденцы в заметном меньшинстве, потому что Тарвеламар стал заметно тревожнее. Я позавчера с ним поговорил. Я не мастер в понимании намеков, но то, что нам посоветовали поостеречься, это я могу сказать точно.
- И все же странно – столица была местом огромного напряжения, а теперь стала местом огромного празднования. С одной стороны, хочется верить, что им виднее, а с другой… всегда боишься, что все полетит прахом.
Альдерус резко дернул головой, что, судя по всему, означало покачивание.
- Надеюсь, что будет это не завтра, - он встал и попрощался, но Ритемус спохватился и спросил, не стоит ли ему переночевать в казармах.
- Не стоит. Гостиница охраняется гораздо лучше, как видишь. Но не расслабляйся, на всякий случай - помолчал он секунду и испарился. Ритемус почувствовал внезапно напавшую усталость и лег спать, исполненный преимущественно светлых мыслей. Но сон быстро превратился из прогулки по незнакомому городу в заседание в огромном зале, похожем на церемониальный зал Королевского дворца, только вместо массивных врат, ведущих в тронный зал, стояла сцена, на которой вещал, потрясая кулаками и брызгая слюной, Канцлер. Сначала он говорил, что на самом деле это Национально-освободительная партия выиграла их, а демократы подтасовали результаты выборов, и их нужно немедленно приставить к стенке, и что только они, "возрожденцы", укажут правильный путь всему арлакерийскому народу, и говорил он так нескладно и косноязычно, что Ритемус вскочил с места и закричал: "Да остановите вы его к чертовой матери!", но его никто не слышал – все сидели и внимали ему, и республиканцы, и "возрожденцы", и анархисты с белыми повязками; отчего-то нашлось место минатанским и фалькенарским воякам.
Он открыл глаза и понял, что голос Канцлера никуда не делся. Словно бы он вещал через все репродукторы города, настолько громко, что казалось, будто он стоит у самого окна. Он продолжал говорить о несправедливости результатов выборов, о "социал-демократических подонках", устроивших теракт в столице. Ритемус сглотнул, моргнул, отпугивая наваждение, но ничего не изменилось. Вдобавок он понял, что на лестницах и на улице бегут и кричат сотни людей. Где-то далеко что-то хлопало – то ли взрывалось, то ли стреляло. Несколько раз выстрелили совсем недалеко – полсотни, может, сотня метров.
От внезапно постигших его боли и ужаса почти до крови закусил губу, и быстро оделся, не выглядывая в окно. У двери он остановился – а вдруг бойня разворачивается уже здесь? Он взял револьвер, высунулся в щель, быстро взглянул влево и вправо, и увидел бегущих по коридору солдат Республиканской армии.
- Что происходит?
- Не могу знать, господин адъютант, - чуть не налетел на него от неожиданности солдат. - Говорят, "возрожденцы" против нас воюют.
Вместо того чтобы проясниться от вброса в кровь адреналина, голова заполнялась туманом. Он не знал, что делать – бросаться сначала к своему батальону, расквартированному через несколько кварталов в жилом доме, а потом штурмовать или помогать оборонять казармы или ждать приказа Альдеруса, которого нужно найти. И что-то глубоко внутри протестовало против действительности, не принимая ее и требуя забиться в угол и не показываться. Он почти оказался на улице, и наконец завыли бесполезно сирены, хотя репродукторы уже сколько-то времени успешно исполняли их роль. Ритемус скользнул взглядом по собравшейся толпе – Альдеруса не было видно, да и было совсем не до него – нужно было мчаться в казармы… Или нет? Там, наверное, уже целого места не осталось. И вправду, из стороны разлеталось одно за другим дробное эхо выстрелов. Одни группы людей исчезали прочь, другие становились на их место; у выхода его настиг минор-адъютант Гаттарис, командир одного из батальонов их бригады, что-то прокричал и потащил Ритемуса в подвал, где вокруг стол собрались многие офицеры рангом не ниже лейтенанта.
- Где легионис? – спросил у обращенных к нему спиной людей.
- Его нет, - обернулись к нему сразу несколько усатых лиц, чадящими сигаретами и трубками и пропустили к столу. На карте синим и красным были размечены месторасположения своих и вражеских войск, встречались и зеленые пятна непонятного назначения. – Вместо него Леманир.
Леманир был заместителем Альдеруса. Он отдавал денщику неслышимые приказы и возился с бумагами, пытаясь определить, какой из конвертов в наплечной сумке ему нужен. Наконец, он выудил один, и все замолчали. В уголке желтоватой бумаги чернел квадрат с надписью, что свидетельствовало о его важности. Он разорвал его и начал зачитывать приказы. Все соотносили услышанные сведения с данными карты – почти все совпадало удивительным образом.
Альдерус все знал. И ничего никому не сказал. Почему?
Это в какой-то момент осознали все. Лица покраснели от гнева, но никто ничего не смел сказать, и один за другим офицеры выходили, чтобы отвести подчиненные им подразделения на указанные участки, и, если нужно, вступить в бой с националистами.
- …Адъютант Ритемус. Квадрат бэ- четыре. Сведений о точных силах противника в данном районе и нынешнем положении не поступало.
Ему первым достался район, помеченный красным. Один лишь факт, что остальные знали, сколько солдат противника противостоит им на их участке, а он нет, вызывал холод в загривке. Хорошо, что Альдерус позаботился и расположил части находящихся здесь командиров так близко, а не в казармах.
Он бросился вслед за колонной солдат, идущих в нужном ему направлении, и лишь чуть погодя заметил, что везде царит тьма – репродукторы работали, но не фонари, а на перекрестках стояли солдаты с факелами, газовыми или электрическими фонарями с динамо-машинами, чтобы прояснить ситуацию в буквальном и переносном смысле в этом хаосе. Редко над домами загорался на секунду мягкий и тусклый красноватый отсвет – в дело пошло что-то посильнее винтовок, штыков и гранат.
- Господин адъютант! – подскочил к нему кавалерист, оказавшийся Ауматом. – Батальон к бою готов, ждет ваших приказаний! – со скорбным ликом он подал ему руку, помогая залезть на коня.
- Что у вас?
- Мы их опередили! – хвастливо отозвался минатанец. – Почти всех разоружили загнали в подвалы, но человек с тридцать удрало дворами.
- Убитые?
- Наших ранило несколько человек, так что, считайте, повезло!
Ритемус зачем-то кивнул, ведь Аумат этого не увидел. Во внутреннем дворе жилого дома его встретили его солдаты, из-за тесноты вставшие в каре по сотне человек, и оттого казалось, что их совсем немного. Ритемус спрыгнул с коня и объяснил ситуацию. Из-за кромешной темноты он не видел лиц, но чувствовал исходящую от бойцов волну гнева и какого-то смутного разочарования от разбитой надежды на покой.
- Никто из нас этого не хотел. Мы, к сожалению, уже не сможем отговорить этого чертового Канцлера отменить приказ. Однако установить в городе порядок – наша обязанность. А посему – марш за мной! – подытожил он и помчался на улицу, увлекая за собой остальных.
Он шел быстрым шагом, почти бежал, и его душили рвущиеся на волю слезы. Впервые за долгое время он вновь молча взывал к своим погибшим родным, к богу, ко всем, в кого можно было бы верить.
"Лимия и дети мои! Услышьте меня и скажите мне, почему я не заслужил покоя, как вы? Почему я вновь и вновь вынужден почти ежедневно переживать крушения всяких надежд? Господи! Почему ты бросил меня, бросил всю нашу страну на произвол судьбы? Почему ты дал умалишенным власть? Мы слишком слабы, чтобы быть руками твоими на земле. Почему ты не даруешь нам покой? Или хотя бы тем, кто заслужил этого?"
"Вот шесть сотен людей, которых, возможно, после этой ночи я увижу только мертвыми. Они верят мне и верят, что мы добудем победу. И кого-то из них ты заберешь. И ты смеешься над нами, над нашими страстями; тебе любопытно, как мы режем друг друга тысячами, для тебя все - всего лишь игра малых детей, глупых, обманутых и обездоленных. Услышь меня и смилуйся, ежели ты существуешь!"
- Что вы сказали, командир? – спросил Равелус, шедший позади него. Последнюю фразу Ритемус сказал вслух.
- Молился, - не соврал он. Равелус с пониманием кивнул, и схватил винтовку крепче – осталось совсем немного. Вот скоро за поворотом склад, насыпь с железнодорожным переездом, несколько улиц и фабрика. И стоит им эту насыпь преодолеть, как на них посыплется свинцовый град. А может, и на складе эти сволочи засели? Нельзя отныне терять бдительности.
Грохот. Слева, за поворотом. Ритемус приказал жестом остановиться и рассредоточиться. Прятаться было куда – неровная грунтовая дорога, небольшие склады, груды балок и ящиков. Перекресток озарился ярчайшим светом прожектора, чей луч проходил едва ли в метре от Ритемуса. Мелкими шажками, зажав в руке револьвер, он стал отходить назад. Впереди раздался топот ног и грозный возглас рупора:
- Кто идет?
Ритемус промолчал.
- Вас не меньше сотни, и вас сложно не услышать! – зычно и медленно сказал голос. – Мы не хотим драться, кто бы то ни был!
- А вы кто? – спросил Ритемус.
- Мы – одиннадцатый батальон третьей бригады национально-освободительной армии, которая отказывается выполнять незаконный приказ Канцлера об уничтожении республиканской армии. С нас войны хватит!
- Мы тоже воевать не желаем. Но где гарантии, что это не обман?!
- Так и думал… - вздохнул голос. – К вам идут парламентеры.
На полотне света, легшего на земле, появились три уменьшающиеся тени с флагом. Три солдата в черной форме – некогда гвардейская часть королевской армии. Без касок, одни фуражки с черепами, пулеметные ленты, обвитые накрест на туловище, и белый флаг. Один из них, в чине лейтенанта, протянул Ритемусу руку:
- Надеюсь, вам легче.
- Довольно-таки, - сухо ответил Ритемус, совершая рукопожатие. – Я, может быть, и рад вас отпустить на все четыре стороны, но командование этого не одобрит.
- Поэтому мы пока останемся здесь. Мы не хотим быть плененными и гнить в лагерях за то, что сложили оружие. Но нас никто отсюда не выпустит просто так.
- Хорошо, я отправлю вестового. Сколько еще частей отказалось сражаться?
- Многие. Даже те, в которых были офицеры, ненавидящие вас и имеющие влияние, допустим, вот этот.
Они вышли на перекресток, и Ритемусу открылось знакомое зрелище – на улице за баррикадой, из-за которой торчали длинные шила стволов, на балконах складов и на крышах сидели стрелки в черных шинелях, освещаемые кострами. Над ними развевались одновременно белые флаги и черные флаги с черепами, покоящихся на перекрещенных винтовках с подписью: "Победа или смерть". Почти то же он видел в Тиренаре, в столице первых дней войны. Через борт грузового отделения грузовика, водруженный на поваленный комод, четверо гвардейцев перетаскивали тело, одетое в одну рубаху и кальсоны, делавшее вялые попытки к сопротивлению.
- Его Превосходительство минор-адъютант, - провозгласил гвардеец, когда связанного человека с кляпом во рту кинули к ногам парламентера и Ритемуса. – Прошу прощения, бывший минор-адъютант. – Он пнул "возрожденца" в бок ногой, что вызвало шквал гогота со стороны баррикад.
- Мы сначала думали сжечь его в печи, но потом подумали, что можно преподнести его республиканскому командованию в качестве подарка.
- Щедрого подарка, - одобрительно заметил Ритемус. – Аумат, возьми пару человек и отведите его к Леманиру. Парламентер тоже не помешает.
- Я согласен, - они снова пожали руки, и батальон двинулся к казармам. Только сейчас Ритемус отдал себе отчет, что гражданских на улице не было совсем. Чуть позже в окнах, в отражениях парящих над центром города вспышек, стали заметны смутные фигуры, что, сгорбившись и дрожа от выстрелов, боязливо смотрели на солдат. В одном из окон, не таясь, неподвижно стоял силуэт, и лишь когда Ритемус пристально посмотрел на нее и незаметным для идущих сзади сделал жест, словно отмахивался от мух. Призрак нырнул вниз и задернул занавески. И все это было странно, будто бы в тумане; "так быть не должно" - думалось почему-то, но сон не рассеивался. Стреляли все ближе и ближе, на дорогу до казарм ушло полтора часа – на них могли напасть со всех сторон, с любых домов, и попади они в ловушку, половина бы осталась лежать уже спустя минуту, и поэтому чем ближе были выстрелы, тем опасливее они осматривали дыры окон, разбитых еще до перемирия и расплывающиеся скаты крыш.
- Кто идет? – сверху в глаза ударил фонарь.
- А что за сволочь мне в глаза светит? – раздраженно крикнул Ритемус.
- Восьмая рота, - услышав знакомый голос, ответили ему, - Враг в четырех кварталах отсюда. Командир там, прямо в пекле. С юга наши части подтянулись, половина "возрожденцев" смылась на северо-запад…
- К делу.
- Около нескольких сотен, может меньше. Заняли восточный вход в казармы, административный квартал со сквером. Видимость оттуда почти во все стороны отличная, как на ладони все видно.
- Посмотрим. Батальон, за мной!
Когда до позиций республиканских войск, взявших казармы и администрацию в осаду, остался квартал, от муравейника отделился Гаттарис, и запыхаясь, доложил, что все силы брошены на северную часть – к казармам подойти сложно, а на юге националисты все еще оказывали сопротивление. Мимо тем временем скрежетали колеса повозок, тащивших за собой пушки.
- Господин адъютант! – прервал его разговор вдруг возникший боец. – Враг снова прорвался к храму!
- А Альдерус где? – спросил Ритемус. Гаттарис лишь развел руками и сказал:
- Может, и в храме.
Все пространство перед храмом уже было устлано телами. Вчера редкий, но еще живой сквер обратился в поле обрубков – почти все деревья были повалены и расстреляны, разделив судьбу людей, лишь несколько сосен упрямо сопротивлялись повторному натиску оружия. Храм окружили и обстреливали со всех сторон силуэты. Секунду Ритемус колебался – так, быть может, это "возрожденцы" в храме? - но стрельба в его сторону отмела все размышления. Упав за трупы, он вслепую выстрелил пару раз из револьвера, поднялся, чтобы поднять людей в атаку, и свалился от пронзившей левую руку боли. Под жалобные крики "Адъютанта ранило!" его оттащили назад, позвали санитара. Боль прошла за считанные секунды из-за адреналина. Он прикоснулся правой рукой к краю кровоточащей раны и ощутил, как прикосновение отдалось болью. Рука двигалась – кость не была задета, может быть, незначительно. После скорой перебинтовки он снова поднялся, несмотря на все возражения, и побежал коротким перебежками вперед.
Сопротивление было сломлено быстро, и Ритемуса пока беспокоило лишь то, что он долго перезаряжал револьвер – пальцы не слишком хорошо его слушались, и оружие то и дело грозило выскользнуть из них. На помощь пришел Равелус с рассеченной около виска головой, подняв с пола выскользнувший патрон и вставив и его в камору.
Вход в храм предваряли развалившиеся на ступеньках трупы, будто заснувшие, не дождавшись милостыни, нищие. Все крыльцо было осквернено лужами крови, в которых чуть ли не плавали винтовки. Изнутри послышался скрежет передвигаемой мебели. Двери открылись – внутри стоял Альдерус, вокруг которого сновали солдаты, оттаскивая от окон убитых.
- Что в городе? – вместо приветствия спросил он.
- Я думал, ты знаешь, - не скрывая сарказма, ответил Ритемус, - Все так хорошо расписал в своем документе, и почти все живы. Одно плохо – нас забыл предупредить! – последние три слова он почти прокричал. Далеко за домами что-то несколько раз весомо ухнуло – заработала прямой наводкой артиллерия.
- Можно подумать, меня кто-то предупреждал? Одна радость – работы нам здесь больше нет, - сказал Альдерус, прислушиваясь к взрывам. – Сильно зацепило?
- Черт знает, вроде все работает, - руку он согнул в локте, ибо в таком положении она болела меньше всего.
Скоро один за другим приходили посыльные – в разных частях города "возрожденцы" сложили оружие, добровольно или с принуждением. Легионис со осоловевшим взглядом уставшего от приемов и балов монарха выслушивал по очереди каждого и звал следующего. Через шесть часов сопротивление националистов было сломлено полностью. Тех, кто нарушил новый приказ Канцлера, старались правдами и неправдами привлечь на свою сторону, но больше тысячи человек ушли к границе и на север, куда, как почему-то считалось, война пока не добралась.
А тем временем Альдерус собрал старших офицеров в храме, как когда-то после зачистки города перед перемирием. Когда кто-то вспомнил о Тарвеламаре и остальных бывших королевских военных, начав поливать их грязью, Альдерус отвел присутствующих в комнату, где на брезенте лежали накрытые трупы, а у стены стояли стулья с перерезанными веревками, пропитавшимися красным. Он подошел к краю и отвернул угол материи, обнажив мелово-белое лицо командующего гарнизоном Севелласа.
- Я не успел прийти на помощь, когда "возрожденцы" в первый раз осадили храм. Их разведка пронюхала, что он перешел к нам, мы узнали слишком поздно, - он помассировал ладони и сел на стул, исподлобья оглядывая всех. – Теперь к делу. Нужды объяснять, что это происходит по всей стране, нет. Снова война, господа. Связи нет со многими гарнизонами и городами – противник взял под контроль радиоточки прежде, чем приказ о контратаке был передан. Столица очищена от врагов, но взята в осаду.
Противник в полную силу использует психологические методы борьбы, компенсируя количественное меньшинство, обвиняя нас в том, что мы – единственные в ответе за то, что ввергли страну в кризис, и есть информация, что кое-где эти акции прошли успешно. Впрочем… принесите кто-нибудь карту! Не на пальцах же мне объяснять? – низко прорычал он.
Эти общие фразы и были наиболее подробным объяснением происходящему. Вся информация, известна Альдерусу, следовательно, была известна Люминасу. А больше Люминаса знать никто не мог. Может, он сознательно передал минимум информации, чтобы не ввергать изможденные умы в еще большую смуту? "Белых пятен", где обстановка была бы ясна, было огромное количество, и это вызывало некий трепет и ощущение предстающей безысходной борьбы на смерть, пусть, возможно, ситуация была еще обратимой в пользу Республики. На город теоретически могли напасть с любой стороны, а могло оказаться, что повсюду реют желто-черные флаги…
- И в связи с нашими успешными действиями и общей обстановкой мы должны двигаться к столице, установив контроль над населенными пунктами, пролегающими на пути нашего движения, - и, пресекая поднимающееся недоумение и ропот, поднял руку, - Есть предложения лучше? Может, дождемся, пока нас сзади не прихлопнут фалькенарцы? И посему мой приказ таков…
…Следующие десять часов пролетели словно секунда. Реквизиция провизии из всех складов, подсчет потерь и боеспособных частей, речь Альдеруса, лившаяся из всех рупоров и повторяя почти все сказанное в храме за исключением ненужных гражданским подробностей, построение на центральных улицах, смертельная усталость, новый исход гражданских в сторону границы, все слилось в один быстро крутящийся окуляр калейдоскопа, в карусель, о которой говорил Либертас, и лишь когда солнце стало спускаться вниз, был дан трехчасовой отдых.
В пятый или шестой раз Ритемусу пришлось проводить расстрелы. Сам участвовал единожды – еще тогда, будучи королевским подданным, и отдавать приказ "пли!" оказалось отнюдь не легче. Проведение показательного наказания было его собственной инициативой, хотя Альдерус намекнул, что проведение этого мероприятия лишним не будет. Цель его была та же самая, каковая оставалась на протяжении веков – устрашение слабых и удовлетворение пострадавших. Чтобы умерить пыл плененных националистов, запертых частью в полицейских участках, частью в пустых складах, и чтобы удовлетворить жажду отмщения республиканских солдат, готовых учинить самосуд за удар в спину. После согласования с Альдерусом Ритемус поручил Равелусу отправиться в места заключения и найти там уличенных в сквернословии против Вождя, РПА и армии и особом буйстве. Тот исполнять приказ не торопился: религиозная мораль иногда становилась препятствием перед поступающими приказами.
- Религия мало что говорит о помиловании предателей. Здесь им прощения нет.
- Но ведь все мы выполнили бы такой приказ? Они такие же, как мы. Свое наказание они уже получили.
- Мы уже не раз об этом говорили, Равелус. Они все равно считают, что правы. Мы должны переубедить их, и у нас нет времени на чтение им моралей. Сегодня вечером мы уезжаем, и чтобы обеспечить безопасность остающихся здесь людей, мы вынуждены совершить это. Противно ли мне это? В какой-то мере да, ибо они мои сограждане, многие из них молоды и глупы. А пока идет война, - извини за эти избитые слова, - Господь глух к молитвам.
Приказ был исполнен. Равелус стоял около Ритемуса, когда козлов отпущения ставили к стенке и по старой традиции завязывали им глаза, и когда дюжина стрелков прицелилась в дюжину мишеней. Пришлось дать второй залп – все были поражены усталостью, и руки подводили солдат, не удерживая винтовку на линии. Равелус молчал, ни один мускул его не дрогнул.
Его религиозность появилась еще со времен начала изгнания Минатан из страны – когда Ритемус вывел свой отряд из леса. Равелус был из семьи священника, к тому же пастор приложил свою руку, и часто Ритемус избегал своего подчиненного, ибо разговоры на любую тему тут же приобретали черты богословских диспутов.
…Ритемус шел по улицам, осматривая свой батальон, повалившийся спать, где попало – на скамейках, на тротуарах, на крыльцах, на траве, на асфальте, подложив худые свои вещмешки под головы, и в глазах почему-то сильно рябило. Из окон выглядывали горожане, и адъютанту отчего-то было досадно под не верящими и гневными взорами.
"Нет, не смотрите на нас так. Не мы захотели продолжения этого, и не мы заслужили всеобщей ненависти. Все мы жертвы чьего-то неуместного желания – и даже те, кто поднял оружие против нас. Пусть вам покажется, что, если мы уйдем, сюда вернется мир – нет, вы жестоко ошибаетесь. Уйдем мы – придут националисты, и перережут тех, кто остался, по обвинению в пособничестве социал-демократам. Уйдем мы – и, если Фалькенар будет в силах, через несколько часов пешего хода у стен города вы увидите черно-белые флаги с гордым ястребом в венце, и вас снова перережут – уже из-за обиды за не выигранную никем войну. И вы будете вспоминать эти часы как последнее тихое время. И все же, как все мы, как все люди, вы глупы и предпочитаете смотреть под ноги, а не вперед, жить коротким моментом, не заглядывать за поворот, где вас поджидает новая стая голодных псов, а радоваться, что оторвались от прошлой".
Ноги подкашивались. Аумат где-то спит, по собственному приказу, помочь некому, и он не дойдет до гостиницы. Спать, только спать. "Уйдите прочь с глаз моих, уберитесь из окон, скорбящие идиоты, перестаньте пялиться на моих солдат! В первый раз видите спящих на улицах людей? Посмотрел я бы на вас…" В какой-то момент захотелось выстрелить в воздух, лишь бы на него не пялились. Он был единственным офицером на ногах в этом квартале, и быстро исправил эту оплошность - ему дали место на скамейке, и он обмяк. Голова невольно запрокидывалась назад под собственной тяжестью, качалась, как болванчик, и он быстро провалился в сон.
***
Поезд ехал до города половину суток. В обстрелянных деревни близ Капулана, на которых судьба отыгралась, не обстреляв их в "первый этап войны", как теперь с чьей-то легкой руки называли войну до ареста короля, пассажиры состава встречали напуганных до смерти и проклинающих все и вся простолюдинов. В удаленных от крупных населенных пунктов деревнях крестьяне застывали при виде спешащих от чего-то солдат, и лишь спустя минуты они понимали, что происходит, и повсюду расходился шепот, полный тихого ужаса: "Война снова". Там, где уже услышали подзабытые отзвуки войны, при виде поезда падали ниц, рыдали, одновременно просили помиловать их грешные души и проклиная солдафонов, которые, видимо, в свое удовольствие "терзали собственную землю и их, крестьян". Остановки главным образом делали из-за недостатка воды – приходилось отгонять люд от колодцев и пополнять цистерны ведрами, - или подбирали оставшихся здесь солдат, охранявших порядок и не знавших, что делать теперь, из-за отсутствия всякой связи с внешним миром.
В поезде ехал почти батальон – больше было не вместить, несмотря на реквизированные грузовые вагоны с фабрики, а паровой котел и так изрядно надрывался, двигая за собой бронированные вагоны и боевые отделения с пулеметами и легкой артиллерией. Остальные подразделения и части вершили пеший марш. В вагон к Ритемусу несколько раз заходил Альдерус и спрашивал, как его состояние, затем бормоча пустые замечания по поводу ситуации. Он что-то хотел сказать, но, видно, это было что-то важное, либо не для ушей солдат, находящихся тут же, но по каким-то причинам и не звал адъютанта в радиорубку. Ритемус не спрашивал не столько из-за соображений субординации, сколько от охватившей его апатии и упрямого неприятия действительности. Мимо снова проносились знакомые поля и подлески; вдоль железнодорожной насыпи навстречу им иногда шли группки беженцев. Скоро стала видна и причина бегства – над зеленой стеной появились черные смолистые колоссы, чуть ли не лоснясь блеском на солнце.
- Аумат, - негромко сказал он. Топот сзади раздался чуть погодя – до всех находящихся на поезде приказы и слова доходили как сквозь стену из ваты.
- Прибыл, господин адъютант.
- Садись, - кивнул он на дерматиновую обивку скамьи рядом с собой. – Сколько тебе скоро исполнится?
- Двадцать пять.
- Ну так вот. Я не знаю, что нас ждет, поэтому условимся сразу - если попадем в столицу… или не попадем, неважно, и ситуация будет критической, то ты по моему приказу тут же уходишь на север, в Минатан.
- Командир, а как же… - раскрыл рот ординарец.
- Еще раз, сколько тебе будет? – облокотился о стол Ритемус, подавшись вперед. – У тебя жена, двое детей, уйма родственников, Тумасшата, в конце концов, и к довершению, тебя на этой войне вообще быть не должно! Ты должен был возвратиться к своим… уйти от нас сразу или после заключения мира с Минатан.
- Так ведь…
- Знаю, сглупил, прости меня. Не до того было, да и я совсем забыл. Ты ведь как младший брат стал мне, а я и думать забыл, что ты у нас иностранец. Ты уж сможешь выкарабкаться – прикинешься заблудшей овечкой, и все тебе с рук сойдет, как нонкомбатанту. Чую я, что все пойдет к черту под седалище, и вся эта чертовщина вряд ли себя окупит. А поэтому я хочу, чтобы хоть кто-то смог избежать нашей участи, и свалиться в яму, которую мы сами себе выкопали. В Севелласе, кстати, кто-то метко сказал: "Надеялись найти золотую шахту, а выкопали скважину дерьма". И пока желающих заткнуть ее, не замаравшись, не очень много. И сколько она еще будет фонтанировать… Поэтому беги, Аумат. И никаких "но"!
- Командир, вы же знаете, я вас до самой погибели не брошу – своей ли или вашей! – подскочил Аумат, гневно сжав губы.
- Ну а мне-то что терять? – горько усмехнулся Ритемус, - Мне себя не для кого хранить или жалеть. А вот ты, будь добр, послушай моего совета. Иди и обдумай.
Аумат молча стукнул каблуками, повернулся и скрылся за перегородкой. Ритемус облокотился на другую руку и смотрел в окно. Черные толстые ленты змеились вверх к небесам, вырастая в размерах. Скоро, скоро в самое пекло…
Снова вошел Альдерус.
- Хотел бы я где-нибудь в таких полях поселиться, - кивнул Ритемус на луг, стелющийся мимо другого окна. Трава на нем волновалась и отливала оранжевым на заходящем солнце, колыхались синие и красные, белые пятна цветов, дурманяще контрастируя с тем, что происходило по иную сторону насыпи.
Легионис выдержал паузу и приказал готовиться. В городе шли бои – это все, что удалось узнать. Кто где был, кого побеждали – снова неизвестно. Атаковать следовало сходу, не теряя времени – возможно, поезд не ждали.
Ритемус и его солдаты сгрудились у выхода. Перевязанная выше локтя левая рука ныла – ранение будет заживать еще несколько недель. Кость все-таки задело – пуля выбила маленький осколок, чиркнув по касательной. Но плевать, что говорил Альдерус утром насчет ранения. Полк Гаттариса уже заслужил свою славу, первым войдя в Капулан. Теперь очередь разведбата Ритемуса. К тому же следовало кое-кого найти, а именно своего попутчика во время пути в Севеллас. О нем Ритемус вспомнил в последний момент, и надеялся, что у старика Либертаса была легкая смерть или его время пребывания в живых продлено в небесной канцелярии.
Огонь пулеметов сверху прогнал ненужные мысли. Поезд замедлился, дернулся и замер. Ритемус оттолкнул в сторону створку двери и первым выскочил на перрон, выцеливая первую попавшуюся фигуру. Странен был этот момент: он впервые видел стреляющую фигуру в темно-серо-зеленой шинели днем. Позапрошлая ночь была ночью стрельбы по бесцветным мишеням; сегодняшняя картина происходящего приобретала совершенно иные краски, поэтому миллисекунды были потрачены на усилие нажать на курок в сторону того, кто еще позавчера считался союзником.
Бой завершился к вечеру. Оба враждующих лагеря были истощены еще задолго до приезда батальона. Исход боя едва не решили два вражеских подразделения, ушедшие в сторону столицы двое суток назад, но республиканцам удалось закрепиться на нескольких точках, после чего бои приобрели позиционный характер. Сторонники канцлера не ожидали такого быстрого подхода желто-черных к городу, или же совсем забыли про врага за чертой города, поэтому точные удары в спину заставили врага сдаться.
Что до города, то во второй раз судьба не стала его жалеть. "Витрина", как называл ее Таремир, была разбита вдребезги. Вся брусчатка там, где он когда-то проходил в здание городского управления к своему заклятому другу, вспучилась и расплескалась, обнажив глубокие ямы от минометных мин, где вперемешку лежали трупы гражданских и военных. Деревянные дома, стоявшие по центральной улице через один, сгорели, а кирпичные и каменные строения теперь стояли черные, щедро напомаженные углем, и в пустых их глазницах блестели слезы-осколки, застрявшие в рамах. Видел он и пресловутую Аллею Дезертиров – сколько монархисты повесили людей, ведал лишь Бог, однако в этот момент на протяжении полукилометра через каждые несколько метров вдоль пешеходной дороги стояли кресты, перемежаясь с телеграфными и фонарными столбами, и на них покачивались оборванные, грязные тела, некоторые поеденные тлением иворонами. На некоторых висели таблички: "Предатель родины", "Предатели короля".
От фонтана, где он ждал Таремира, остались лишь обломки чаши. Здание лишилось почти половины фасада. Он зачем-то зашел внутрь, движимый смутным желанием найти что-то. Все внутреннее убранство разбито, разорвано или украдено. Красная ковровая дорожка, светильники и тогда были единственным украшением парадной, теперь от них остались лишь силуэты пыли. Под ногами трещала выщербленная штукатурка, и это был самый громкий звук - в какой-то момент в кабинете Таремира половина сервиза была вывалена, половина бесследно исчезла. Мебельный гарнитур зачем-то выброшен из окна и остался под окном грудой досок и вылезшей отовсюду, словно кишки, обивки – видимо, те, кто защищал здание, планировали сделать из него баррикаду.
- Я ведь рассказывал, что был здесь весною? – спросил он у Аумата, возвращаясь к батальону, вставшего лагерем у городской библиотеки – монументального здания, окруженного колоннами, поддерживающими треугольную крышу.
- Да, упоминали, - устало отозвался Аумат.
- Он был гораздо красивее тогда. У королевских вояк хватило ума не громить такую красоту. Не то что мы…
- Что это вы такое говорите, командир? Столько воевали против них, а теперь тоскуете по тем временам? – на узкоглазом лице прорезалось недоумение. Все-таки хорошо, что Аумат был чужеземцем – он иногда смотрел на вещи более объективно, более трезво, чем сами арлакерийцы, и потому в словах его не было осуждения.
- Нет, ничего… Просто устал.
- Все мы устали, командир. Сейчас придем, найдем теплое местечко, а то как-то похолодало сильно.
Действительно, ледяной ветер заползал под гимнастерку, и тело раз за разом покрывалось гусиной кожей. Странно, что он не заметил этого раньше…
- Нет, от всего этого устал. Я ощущаю себя так же, как ощущал после битвы под Гиремасом. Потом, когда я пошел воевать против вас, я вновь нашел смысл для своего существования и участия в войне. Как и многие другие. И когда я вел отряд по северу, мне было не до этих мыслей. И потом я пошел воевать против королевских войск, хотя после Тиренара, Гиремаса сколько раз я обещал себе, что больше не буду убивать своих соотечественников. Потому что все мы – солдаты – считали, что конец близок, а раз все это кончится, можно поступиться ненужными принципами, которые могли бы лишь отдалить нашу победу.
- Вы уйдете? – он едва не сказал "сбежите", но вовремя заткнулся.
- Нет, конечно. Просто все бессмысленно снова, бесполезно. Снова я боюсь, что это никогда не кончится. А ты как считаешь, как минатанец по гражданству?
Аумат ненадолго задумался:
- Поначалу мне было непривычно это все, и я многого не понимал. У нас в Минатан нет даже предпосылок к революции; это невозможно – представить, что и внутри страны будет война всех против всех. А здесь… есть много критериев, по которым можно разделить людей. Мне кажется, национальность, гражданство, религиозные и политические взгляды – все это одно и то же, без разницы, что поставить во главу, убивать можно за все, что угодно. Раньше я воевал, потому что воспринимал это как оплату долга, - вы оставили мне жизнь, уберегли от возможной гибели потом, как уплату долга. Для меня сейчас это данность – я уже чувствую себя арлакерийцем и достаточно долго нахожусь здесь, чтобы проникнуться. Я солдат Республиканской Армии, в конце концов, это мой долг.
- Теперь понимаешь, о чем я говорил в поезде? Ты, в сущности, никому ничего не должен. Зимой… Зачем мне было расстреливать родственника Тумасшата и выгонять его? Так поступили бы и другие люди. К тому же, строго говоря, в самом широком смысле – ты не солдат республики, ибо ты не давал присягу, так? Военный билет и прочее у тебя есть, но ведь служба начинается с принесения присяги знамени? Ты этот обряд не прошел, так что…
- Если я дезертирую, это будет… я не знаю, какое слово правильно подобрать.
- Неправильно?
- Да. Я слишком сильно во все посвящен, чтобы вот так бросать все и бежать на восток. Поздно. Я ведь подведу всех, в итоге.
- Пусть так, но мой приказ ты слышал. Что касается Тумасшата – ты слал ему письма?
- Да, два. Сначала я от него получил в конце весны письмо. Датировано оно было еще концом марта, он спрашивал, как у меня дела, и писал, что скоро они могут отправиться обратно в деревню, отстраивать ее. Второе послал в мае, как мы в Севеллас вошли, рассказывал, что у нас все хорошо и все живы.
- Это правильно, - задумчиво ответствовал адъютант, рассматривая приближающееся здание библиотеки. Перед ним солдаты расселись вокруг костров, и время от времени костры разгорались сильнее. Неподалеку стояла груда мебели – в основном стулья, столы и табуреты. Иногда кто-нибудь из солдат подходил, и мощным резким ударом ломал дерево. Но у одного из костров люди не вставали – один из них брал что-то с земли, а потом бросал в костер. Сначала Ритемус не придал этому факту значение, но взгляд его вдруг снова уперся в библиотеку.
- Чертова революционная мораль, - пробормотал он, прибавил скорости и закричал. – Эй, слева, убери книги от огня!
- Кто тебе дал право распоряжаться государственными культурными ценностями, гнида? – Ритемус едва не сшиб побледневшего солдата, вытянувшегося во весь рост. У его ног стояла стопка книг в дорогих переплетах. Верхняя книга перелистывалась на ветру, и неровно вырванные страницы ее колыхались в такт языкам пламени.
- Так ведь это королевские архивы! Это антиреспубликанские труды, биографии королей, прославление королевского режима, я специально выбирал! Да и кто сейчас это читать будет? – он наклонился, чтобы взять книги в руки и показать их, но Ритемус выдвинул ногу вперед, преграждая путь его рукам.
- Пусть так, но это памятники культуры, нашей истории. Какой бы она ни была, хорошая или плохая, люди должны знать ее. Пока правительство не выдавало распоряжение на уничтожение книг. К тому же это научные труды, а не бульварные романы. А идиоты как ты, вредят народному просвещению и портят ценное имущество! А читать… Ты сам где вырос, в городе или деревне?
- В деревне, под Тиренаром.
- Читать умеешь?
- Ну… - склонил голову солдат, хлюпая носом, - немного.
Ритемус поднял пострадавшую книгу и ткнул ею ему в грудь.
- Читай.
Тот уставился в текст испуганным взглядом, и спустя какое-то время стал неуверенно читать по слогам с частыми запинками. Со всех сторон послышались тихие, но едкие смешки, и через минуту "оратор" замолк, весь пунцовый от стыда.
- Вот, а если бы научился, очень бы помогло в жизни. Умнее бы стал чуть, например. Между прочим, правительство месяц назад утвердило закон о всеобщем образовании. Когда придет мирное время, во всех селах будут построены школы, не только в городах, и все желающие смогут получить начальное и среднее образование.
- Так нет уже этого правительства! – воскликнул кто-то из присутствующих.
- Да и зачем? Война идет, много ума не надо! – вторил другой.
- Мы подчиняемся Республиканской партии как составной части этого правительства, - прервал возражения Ритемус, - И она пока этот закон не отменила. И пусть все мы понимаем, что до мира очень далеко, это не дает вам права быть кретинами. И кто это сказал, что на войне ума не надо?
Молчание.
- Если бы в генеральном штабе сидели такие же идиоты, как вы, нас королевские войска в первый месяц революции раздавили бы напрочь, не то что Минатан. А посему просвещайтесь. Возражения?
Ответом ему был лишь вой ветра да треск костров.
- Вот и отлично. А ты отнеси эти книги туда же, где взял!
- И даже порванную?
- И ее. Тут есть чему поучиться. Я бы позволил оставить здесь, в надежде, что их используют по назначению, но верится очень слабо, что у вас есть совесть. Все видели Аллею дезертиров?
- Так точно… - неуверенно ответил хор.
- Вот услышу или увижу подобное еще раз, составите компанию тем висельникам, и мозг вам точно будет ни к чему. Аумат, пойдем.
- Теперь куда?
- Хочу найти одного человека. Либертас его зовут. Мы с ним в одном поезде в Севеллас ехали после теракта. У него свой книжный магазин, и по молодости, еще до Фалькенарской войны, я у него часто бывал. А где он сейчас…
Сначала они решили навестить подвалы, где ютились выжившие гражданские. Появление людей в форме было повсюду встречено со сдержанным неприятием. В одном подвале, размером с двухкомнатную квартиру, ютились почти сорок человек. Над их головами тянулись веревки с бельем и продуктами; в углах развалились огромные кучи тряпья, служившие, судя по всему, дополнительными постелями, так как сами ржавых карках кроватей не хватало, и сейчас последни использовались в качестве диванов. В центре стоял длинный стол, на котором женщины в грязных одеждах готовили есть. Остальные же взирали на это зрелище жадными взглядами, словно не ели вечность.
- Чем обязаны? – буркнул мужчина в пиджаке, покрытом крупной серой крошкой.
- Мы ищем одного человека. Его зовут Либертас. Он приехал сюда к сестре из столицы. Быть может, вы слышали о нем?
- А вам он зачем? – спросила одна их кухарок, вытирая грязные руки о передник.
- Значит, знаете, где он?
- Сначала ответьте, господин военный, а потом и я скажу.
Он переглянулся с Ауматом, закатившим глаза, мол, как же сложно с женщинами иметь дело, и ответил:
- У него книжный магазин в столице, и я был частым его посетителем и… хорошим знакомым. Последний раз я его видел в поезде, почти две недели назад, на следующий день после теракта. Он сказал, что останется на несколько дней, но вдруг что-то заставило его задержаться, и он не успел уехать? И раз уж я оказался здесь, то хочу удостовериться, что он жив.
- Теперь поверю. Гилемия и вправду говорила, что к ней приедет брат, но я с ней очень давно не разговаривала, только на пути с работы пару раз встречала за эти две недели. И она о брате ничего не говорила, кроме имени и его профессии, и я не спрашивала. А почему бы вам не искать его в столице?
- Потому что если он в столице, то шансов выжить у него почти нет, - мрачно сказал он. - Там все гораздо хуже, чем здесь. Вам еще повезло – вас не утюжит вторые сутки артиллерия, сравнивая с землей.
- Значит, снова война? Кто-то пустил слух, что это просто взбунтовались солдаты, которые хотели, чтобы их отпустили домой. Хотя после такого, - указал она перстом наверх, - в простой бунт отнюдь не верится.
- Не знаю, кто это глупость вам сказал, но надеяться на хорошее не нужно.
- И все же, нам тоже досталось. Либертас ваш мог и погибнуть здесь – вы видели, сколько на улицах убитых.
- Возможно. А где сама Гилемия?
- Погибла вчера, насколько я знаю. Сюда пришли новые войска, и начали обстреливать нас артиллерией. Стреляли куда попало, и в ваших, и туда, где их не было, то есть, по нам.
Она объяснила дорогу к дому погибшей и назвала адрес. Дом находился в пяти кварталах, и Ритемус пришел на место, то выяснил сразу несколько вещей. Женщина явно никуда не выходила из подвала эти дни, и даже не удосужилась сказать, что с искомым домом соседствовали деревянные строения, и он благополучно выгорел.
- Я так понимаю, это он, - раздосадовано сказал Ритемус, задрав голову вверх. - Стоит ли заходить?
- Стены, может, и камень, а вот перекрытия могут из чего угодно сделать. У нас в Шамьяте для сельских общежитие построили. Через четыре месяца рухнули деревянные перекрытия, хотя стены – бетон. А бетону что сделается? А перекрытия, похоже, во время стройки забыли заменить на более прочные.
- Ну так-то общежитие, а тут вполне приличный дом. Да и погода у вас суровее куда, чем здесь.
- …Сглазили вы, господин адъютант, - почти нараспев сказал Аумат после паузы. Ритемус поднял голову чуть выше - на фоне черно-угольной стены проступили кружащиеся снежинки.
- Ничего себе, - пробормотал он и вошел внутрь. Стены выгорели, все сожжено, пол покрыт толстым слоем пепла. Потолок вроде цел. В комнатах то же самое – все дерево выгорело, если что-то было металлическое, то оплавилось и потеряло форму. На полу лежало разбитое карманное зеркальце в металлической оправе. Куски стекла оплавились, словно годами обточенные водой, а металлический обруч превратился в причудливый крендель. Все остальное – мебель, кухонный гарнитур – обратилось в угли. Второй этаж ничем не отличался от первого, разве что в одной из комнат обвалилась крыша. В образовавшуюся дыру все сильнее валил снег.
- Пусто. Если Либертас здесь и был, то следов не осталось.
Когда они вернулись к библиотеке, вся земля была укрыта тончайшим слоем талька. Костры догорали, солдаты собрали свои пожитки и уходили в более подходящее для переночевки место. На библиотеку никто и не смотрел – печей там наверняка не было по понятным причинам, а разжигать костры было вдвойне опасней после запрета Ритемуса.
- Командир, мы вам квартиру нашли! – раздался слабый оклик Равелуса. Сквозь завесу падающего в полутьме снега к ним приблизилась белобрысая фигура. – Только проблемы две есть.
- Какие же? Я на королевские хоромы не надеюсь, - устало отшутился Ритемус.
- Да, пустой дом, некоторые комнаты пообгорали, но хорошо защищен от ветра, мы там костры развели в таганках. А вторая… - фалькенарцы.
Ритемус резко остановился.
- Какие еще фалькенарцы?
- Говорят, что за Республику, какой-то второй фалькенарский батальон одноименного полка. Они дом хороший заняли, еще места есть, но наших туда не пускают. Мои люди еще два часа назад его нашли, а пока мне докладывали, пришли невесть откуда эти дикари и оккупировали его. Чуть не передрались с ними и на общую беду Хельфьеднир не вспомнили.
Ритемус несколько мгновений помолчал, и с проснувшейся надеждой сказал:
- Бред, конечно… Может, это наши фалькенарцы? Помнишь их?
- Действительно… почему бред, господин адъютант. Северан же сказал, когда мы у Лимунара лагерем стояли после захвата форта и когда вы уезжали, что он подумает, возвращаться ли ему в Фалькенар, или нет. Может, это они и есть?
- Может быть. Тем лучше. Спроси всех троих – и Вомеша с Неральдом тоже.
Настроение Ритемуса улучшилось, даже в груди казалось, потеплело. Он ускорил шаг, поспешая за солдатами, заведшими его во внутренние дворы, где стоял трехэтажный дом с башней и щедро отделанным фасадом. Вернее, с бывшей башней и когда-то отделанным – конус башни снесло, и весь фасад покрылся выщерблинами, словно гнойными пятнами. Уже сюда доносился гомон смешанных языков, арлакерийские солдаты уже беспрепятственно заходили внутрь, окна озарялись мягким красноватым отсветом костром, отбрасывающим тени на снег, на крыльце вокруг самодельного мангала стояли широкоплечие бородатые фигуры в меховых шапках и громко гоготали.
Вдруг из общего шума вырвался знакомый голос, назвавший его имя и произнесший несколько фраз на чужом языке, значение которых он сначала не мог понять, а затем сознание его прояснилось:
- Ого, да это же Ритемус! Друг, иди сюда, погрейся! Слышите, ребята, это Ритемус, мы вместе с ним партизанили на Севере и громили минатанцев!
Северан, конечно. Фигура в полушубке сжимала жестяную кружку, опершись о дверной косяк и потрясывая разросшейся бородой.
Ритемус, не веря своим глазам, протянул руку и почувствовал знакомое прикосновение задубелой кожи.
- Здравствуй, Рит. Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть. Боялся, что ты как всегда, в гуще событий, в столице. Что с рукой?
- Здравствуй. А я из Севелласа, но мне от этого не легче, как видишь. Что вы здесь делаете?
- Долгая история, - голос, казалось, нехорошо изменился, - потом расскажу. А пока заходи, отдохнем. Гремм, кружку самогона господину адъютанту! – крикнул он внутрь и пригласил зайти. В вестибюле под лестницами чистили оружие фалькенарцы, подстелив под себя шинели, остальные стояли, курили и балагурили, будто нисколько не устали. Арлакерийские солдаты шествовали наверх, где было теплее. Северан пошел за ним и привел Ритемуса в большую комнату с камином, которая была то ли вторым залом, то ли спальней – определить это было невозможно, потому что от мебели остались несколько кресел. На расписанных вездесущими вензелями стенах висели иностранные гравюры, пока нетронутые, а под потолком угрожающе покачивалась небольшая, но тяжелая люстра. В углу на ночлег на раскладных походных постелях устроились несколько фалькенарцев. Аумата оставили за дверью, чтобы он известил их, если что-то произойдет.
- Этих я через пару часов отправлю в патруль, пусть спят, не обращай внимания. Присаживайся на табурет. Есть хочешь? Мы местный гастроном реквизировали, понемногу всем хватит.
- Разве что самую малость. До сих пор не могу после боя успокоиться. Все равно, съем, что принесете.
В дверь просунулась очередная бородатая голова с крючковатым носом и прогнусавила на фалькенарском:
- Самогон для господина адъютанта! Я еще принес вяленой баранины и картофеля немного, - и показал фарфоровый поднос.
- Все верно, - одобрительно закивал Северан, и присмотревшись, прорычал. – Почему не разогрел, если решил нести?
- Успокойся, - примирительно сказал Ритемус. - Мне все равно, что есть и в каком виде. Думаю, все источники огня заняты твоими людьми, и, если бы Гремм вздумал разогреть еду, он бы ее не донес.
- Я тоже так дум… - начал было он, но под недовольным взглядом Северана затих, и молча поставил поднос на ковер перед арлакерийцем.
- Так значит, тоже батальоном командуешь? – спросил Ритемус, и откусил кусок клубня.
- Да, Вомеш теперь командиром роты, а Неральд денщиком у меня бегает. Сначала ты расскажи, как ты с той зимы бытуешь?
Ритемус рассказал все, как было, перемежая повествование с поглощением пищи и жеванием. Он спросил, не встречал ли Северан Либертаса, описав его.
- Я могу послать людей и поставлю перед этим домом пару тысяч человек, подходящих под твое описание. Оставь его, ты вряд ли его найдешь. У тебя и без него забот хватит. А что касается меня, то моя история тоже долгая, но попроще. Когда ты уехал, я услышал, что формируются национальные батальоны. Мы втроем оставили пастора и остальных и немедленно поехали. Воевали сначала там же, севернее, отбивали порт… да, Иркалис, который под Немогардом. Они почти два месяца держались, якобы потому что им сангпилльцы за неведомо какие гроши поставляли продовольствие, а королевских боевых кораблей почти весь Северный флот был, и республиканцы несли на море потери. Потом гоняли банды "белых" по окрестным лесам. Правда, и сейчас их порядочно осталось. В одной стычке командир погиб, и я вместо него стал командовать. Потом отправили в казармы под столицей. Как же там деревня называлась, все забываю ваши названия… Тригетин, точно. Вот нагрянули "канцы" - это мы теперь так возрожденцев между собой называем, из-за Канцлера, - откуда-то с юга и нас вышвырнули. У меня человек пятьдесят погибло, раненых меньше, но не всех донесли… То, что в столице творилось, нам отлично слышно было. Наверное, ее точно с землей поровняли.
- Подожди… - остановил его Ритемус. – Если вы были под Реселланом, то почему вы не скрылись в лесу или не ушли в Гиремас? Туда гораздо ближе, и там размещались только части республиканцев. Или не пробились в столицу, пока не стало поздно? Да и как-то вы быстро сюда пришли.
- Нас отрезали, - угрюмо ответил тот. - Мы шли сюда почти без передышки, поэтому быстро добрались.
- Северан, что-то не то здесь. Зачем идти в такую даль, чтобы ввязываться в бой?
Несколько секунд они буравили друг друга взглядом, пока Северан не отвернул голову.
- Прав ты, не пошли мы в столицу. Но и не думай, что мы драпали, как хельвессийцы драпали от нас в Двенадцатилетнюю войну при Моншаре. В лагере мы дали бой, понесли потери, потом отошли на восток. А потом… потом на всех нас как озарение снизошло. Рит, - подался он вперед, - ты не подумай, мы не хотим никого предавать… Но все мы устали. Мы так радовались, что наконец на этой земле настанет покой, когда услышали, что Минатан решило окончить войну и когда вы поймали короля, но прошло полтора месяца, и снова колесо покатилось под откос. Мы устали, и вряд ли мы найдем здесь свою Родину, ибо от нее скоро ничего не останется. Может, и в Фалькенаре нас давно простили и забыли, только мы об этом не знаем. Мои люди хотят уйти. Они не осознают эту войну как собственную. Они не хотят оставаться в стране, мир в которой они не увидят до конца своих дней. И я… я тоже. Я помню, что я говорил тебе раньше, что говорил, когда мы впервые встретились, когда жили в Доламине. В ту ночь мы многое осмыслили. Теперь это не наша война.
- И теперь вы просто так возьмете и свалите в свой чертов Фалькенар? – почти захрипел Ритемус, схватил его за рукав и подтащил к себе, - Вы понимаете, что это не мы начали войну, это они…
- Отпусти меня, Ритемус, - Северан оставался само спокойствие. Спящие фалькенарцы проснулись и напряженно перешептывались - Я не договорил. Хлебни еще самогона для успокоения, - свободной рукой он дотянулся до кружки и поднес ее к лицу арлакерийца. Огонь в груди Ритемуса угасал, и он потупил взгляд, отпустил фалькенарца, и послушно взял кружку.
- Прости. Скажи, что не сказал.
- Мы знаем, что это националисты. Люди, которые хотят сделать что? – верно, возвеличить свой народ, народ в культурном и… физическом смысле. Это хорошо. Только вот загвоздка – сделать они это хотят за счет других народов. И это очень плохо для нас. Они победят - и обвинят во всех прошлых их бедах нас и Минатан. Отношения между нашими странами сильно ухудшатся, потому что Канцлер захочет восстановить историческую справедливость и оттяпать от нас кусок земли. И пусть кто-нибудь даст гарантии, что он не объявит войну в первые же дни после победы над вами. Если мы не подавим эту заразу сейчас и здесь, она разрастется и будет стремиться уничтожить и нас.
- Только бы фалькенарский король не подумал так же… - съехидничал Ритемус.
- На самом деле, это могло быть полезным для вас. Я не про армию вторжения, а то, что Фалькенар поставил бы вам оружие или ваше правительство взяло бы у нас кредит для самостоятельной закупки где-то еще. А что касается моих размышлений, то есть много людей, которые их со мной разделяют. Но есть множество столь же недальновидных, хотя и в чем-то здраво рассуждающих.
- В каком смысле?
- А в том, что в моем батальоне осталось меньше четырех сотен человек. Больше четверти от первоначального состава я за эти сутки потерял. Сможем ли мы на что-то повлиять? Несчастные четыреста человек против… ох, не люблю я громкие слова, но сдается мне, что действительно мы будем сражаться против целой армии. Судя по тому, какой силы были артиллерийские залпы и сколько мы их еще слышали, то не меньше дивизии осадило Реселлан. Если я отдам приказ пойти в бой, они пойдут, но основное противоречие я не разрешу. Они будут готовы драться, но драться заведомо напрасно – другое дело.
- Мы ведь будем там не одни! Мы подойдем с востока, уже почти две тысячи человек в итоге. С севера нагрянут пара армий, со стороны Элимаса тоже придут войска… возможно. А вот насчет юго-запада не очень уверен.
- Я помню, "слоеный пирог". Похоже, вокруг столицы ваш пирог надкусили и затекли в дыру, - хмыкнул он. – Судя по тому, что мы слышали, ваших войск там поблизости не было.
- Печально. Тем хуже. Идем к Альдерусу, и как он решит, выйдем из города. У тебя поблизости есть лошади или самоходные экипажи?
Снег шел и шел. Кони нерешительно бежали рысцой по снегу, а повозка тяжело двигалась вперед, когда на колеса облепляла липкая белая масса, и тяжело скрипела.
- Быть может, это знамение? – спросил Северан, глядя на небо. Это была единственная реплика, сказанная кем-либо во время пути к дому около ратуши. Альдерус ходил взад-вперед перед застекленным окном в своем командном пункте, расположенном в музейном архиве, и что-то надиктовывал писарю.
- Альдерус, я хочу представить тебе Северана, - сказал Ритемус, зайдя в комнату. Альдерус развернулся, окинул взглядом всех четверых – с прибывшими был Аумат и Неральд, - и пригласил сесть на стулья около стены. Помощнику он приказал налить чаю – чайник тихо трясся на походной печи, - а сам пожал руки фалькенарцам и сел на старое развалившееся кожаное кресло.
- Я послал к вам связного. Вы опередили его замысел, похоже.
- Да, у нас тоже были проблем с размещением личного состава на отдых, - с едва уловимой иронией ответил тот и рассказал все то же, что рассказывал Ритемусу. Каменное лицо Альдеруса постепенно менялось – одна за другой жилка медленно напрягались, и к концу доклада он олицетворял собой бога гнева.
- Вы еще сможете убедить людей пойти в бой?
- Да.
- Это хорошо. Ставка командования по-прежнему находится в Реселлане. Город обороняется, но находится в осаде. Юг и юго-запад отрезаны. На том направлении идут бои за Тиренар и Норисам. Элимас уже деблокирован, и оттуда идут наши войска. Противник уже собрал две или три бригады около столицы. Больше информации не поступило. Все, как и говорили Вождь и Люминас – у нас есть все, кроме одного – времени, - он замолчал, закусил губу и развернулся к окну. Через четверть минуты он сказал, не оборачиваясь, - … Времени нет. Даю четыре часа на отдых. Я скоро получу дальнейшие распоряжения, и от этого зависит, остаемся ли мы здесь или едем дальше.
…Всю ночь в город прибывали составы из Севелласа, Наттерара, с северо-запада - из Немогарда и Пескарума, и железный грохот и вой гудков не давали сомкнуть глаз, когда оставалось свободное время. Привокзальная площадь и окрестности окутались шумом, звеневшем и эхом отражающемся от стен на многие километры. Сюда же пришли и мирные жители – кто-то поторговаться, кто-то спросить, что на самом деле происходит в городе и стране, и просто посмотреть.
Ритемус смотрел на тысячи людей, прибывающих из центра на переполненную площадь из окна дома, стоявшего слева от вокзала, и по гудкам и приближающимся столбам плотного пара определял приближение поездов. В центре площади стояла статуя – один из арлакерийских королей, увековеченный во мраморе, одетый в длинный плащ, и держащий в правой руке книгу, а в другой – скипетром, и обращенный ликом в сторону вековечного врага – Фалькенар. Через минуту после прибытия поездов вся площадь приходила в движение, как черно-белый студень, и, через какое-то время, когда новые колонны прочерчивали его насквозь, успокаивался. И тогда эта застывшая картинка напоминала рисунки на новогодних открытках, которые он собирал в детстве.
Он сидел в кресле-качалке в квартире один, не считая Аумата, и не мог уснуть. Оставалось сорок минут до погрузки – стоило ли пытаться уснуть? Внутри тяжелыми, неподъемными монолитными волнами плескалась усталость. Усталость эта была душевная – сердце его сжал холод, он чувствовал это почти физически, и холод этот был куда безжалостнее холода, царившего на улице. Снег, падая снаружи на асфальт и брусчатку, нехотя таял, а осадки, выпадавшие внутри него, покрывали сердце со всех сторон, почти без остатка, замораживая его, все мысли и эмоции. Из плена холодной апатии сквозь оставшуюся щель выбивалась лишь одна эмоция – тревога. Тревога перемен, почти точно такая же, какая была перед Гиремасом, ожидание всеобщего перелома, после которого все разработанные ранее планы можно смело выбрасывать в печь, и путь к которому следует вершить безропотно. И он знал, что это чувство есть у каждого, кто находился внизу, или же скоро созреет в тех, у кого пока его нет.
***
За окном шел дождь, и капли резво бежали вниз по стеклу. Из соседней комнаты доносился стук и писк радиоприемника, принимающего передачу из осажденной столицы. Тихо потрескивал огонь в камине. Все присутствующие сидели по углам, подальше от стола, занятого картой и фонарем, свет которого иногда вылавливал их лица из тьмы.
Появился новый звук – визг железа о железо, возвещающий о прибытии очередного поезда. Гудки были запрещены по приказу генерала Ниремиса – того самого, который приютил его после битвы у Гиремаса. Теперь он командовал группой войск, наступающей с западного направления на столицу. Запрет был не случаен – до позиций противника было меньше семи километров, и до сих пор была надежда, что "зеленые" не знают, сколько на самом деле "черных" сейчас в деревне.
Альдерус заметно напрягся, и послал солдата посмотреть, что за поезд пришел – в ближайшее время должен приехать Ниремис. Но напряжен был не только он. На закате республиканский самолет-разведчик провел разведку с воздуха, и сделал несколько снимков, лежавших на столе. Несколько часов назад отряд фалькенарцев был отправлен на разведку, и теперь от них зависело, как будет проведено скорое наступление. И Ритемус подозревал, что Севеллас и Капулан были лишь вступлением. Прочие города захватывали другие части, и сюда он ехал, делая остановки на вокзалах с черно-желтыми флагами на шпилях.
Прошло почти два месяца с начала… все называли этот момент по-разному. Момент раскола, момент предательства… Он про себя именовал его нейтральным термином "вторая фаза войны". Все было не настолько плохо, как им, солдатам, казалось в Севелласе – карта показывала вполне определенные линии противостояния, и лишь небольшое количество разноцветных пятен оставались в тылах противоборствующих сторон. Однако благоприятным положение было сложно назвать. Возрожденцы кое-где смогли перехватить инициативу, и в географическом отношении четверть страны уже была под контролем. А если смотреть на это дело с экономической точки зрения, то оказывалось, что многие промышленные центры и железнодорожные узлы оказались под вражеским контролем, что существенно затрудняло поставки оружия и техники и передвижения. И как раз южнее столицы возрожденцы надежно удерживали тщетно наступающую армию с юга.
- Господин генерал прибыл! – гаркнула в открывшуюся дверь голова. Все разом встали, надели плащи и вышли на улицу, под ливень. Пожилой человек в кителе, с левой стороны украшенным нескольким наградами, уже спускался вниз. Он пожал руки всем присутствующим, а при виде Ритемуса улыбнулся, и это снова вызвало у того небольшое смущение. Ниремис хорошо помнил его и за прошедшие два года они встречались два раза, не считая скорой встречи в Севелласе – и каждый из них он с улыбкой вспоминал, как тот, сидя с ним у костра, говорил, что не хотел воевать, и генерал подшутил как-то, что "стремление к пацифизму довело Ритемуса до ордена Боевой славы и чина адъютанта".
После обмена любезностями они вернулись в дом. Во всей деревне от былого населения осталось несколько семей, которые даже были рады приходу солдат – они могли выменять вещи на еду, с которой было все сложнее и сложнее, и те им нисколько не мешали, а пустые дома частично решили проблему расселения, которая с учетом начавшихся дождей стала достаточно актуальной.
Все офицеры расселись за столом. Несколько минут прошли в молчании – Ниремис напряженно и с вниманием разглядывал снимки. Потом связист принес расшифровку телеграммы. Дату наступления назначили на послезавтра, на четыре часа утра, перед самым рассветом. Планировалось нанесение сразу трех ударов, чтобы успеть до прихода новых сил противника, с короткой артиллерийской подготовкой.
Через полчаса вернулись фалькенарцы, принесли блокноты со схемами, и теперь в комнате было не протолкнуться. Возрожденцы уже были готовы к наступлению с запада, но их вооружение страдало малочисленностью, так что атака должна была удаться в любом случае. За час были улажены все вопросы – Ритемусу достался левый фланг, как раз вдоль болотистых заводей, а наступать при самом благоприятном развитии ситуации предполагалось до самого города.
Перед сном он вышел на улицу, подышать свежим воздухом, прежде чем возвращаться в душные натопленные комнаты. С наступлением ночи жизнь здесь не затихала – по деревне ходили патрульные, другие солдаты носили с перрона ящики с боеприпасами, отгруженными с поезда. Сам поезд где-то глухо и тяжко пыхтел, видимо, задом отъезжая к разворотной петле, сооруженной за три дня, чтобы отправиться в обратный путь. Почти во всех окнах горел свет, и из всех домов доносились голоса, тихие и громкие. Погода успокаиваться тоже не собиралась – ночное небо по-прежнему представляло собой сплошной черно-серый холст.
- Трудно будет, - сказал оказавшийся вдруг рядом Северан. Ритемус не видел его во время инструктажа. – Но выдержим.
Ритемус молча кивнул. Фалькенарец пыхнул трубкой, образовав клуб терпкого дыма.
- Как ты себя чувствуешь?
- Да как можно себя чувствовать в такой суматохе? – рассеянно пожал Ритемус плечами. - После Капулана у меня все словно в тумане. Ничего не соображаю и делаю все на автомате, словно неживой. Вот ты читал романы о далеком будущем, где человеку в хозяйстве помогают механические существа? Я чувствую себя примерно так же. Во мне включаются какие-то лампочки, отвечающие за команды, и вот я работаю.
- Боже, это как? Хотя… десять лет назад никто в Фалькенар знать не знал про самолеты, может, на старости лет мы что-нибудь и увидим подобное. Будут везде машины, пассажирские дирижабли по всей планете летать будут… Может статься, и эти… как это по-вашему… Panntsare?
- Танки?
- Да, танки, летать тоже будут. Летающие крепости. Только интересно, а как в этих книгах описывалось, как эти машины знали, что им нужно делать?
- Хм, - Ритемус пытался вспомнить.
- Думаю вот, и не пойму. Что внутри у этих машин? Металл, провода, ток, двигатель… транзисторы, или как это называется. Как их можно обучить? Как можно обучить… ток?
- Вспомнил, у них были отверстия, куда вставлялись металлические перфорированные карточки. Человек вставлял их внутрь, и ток проходил через эти отверстия, вызывая определенную последовательность подключения проводов, ведущих к корпусу и конечностям. Почти как граммофон, только без иглы.
- Неплохо, - усмехнулся Северан, - но страшно было бы видеть граммофон с руками и ногами, вспахивающий твой огород.
- А сам ты как? – после недолгого молчания спросил Ритемус, - И что твои люди рассказали?
- Ты сам все слышал, докладывали. Без осложнений прошло. У канцов нет прожекторов, так что в ночи они не сразу нас увидят, это радует. А вот что будем делать с артиллерией – так никто и не сказал.
- Накрыть минометами радиоточку, и дело с концами. Альдерус так и решит. Конечно, по нам все равно ударят, но здесь время будет на нашей стороне.
Из соседнего дома вышел генерал, и увидев Ритемуса, закрыл голову руками, и перебежал к ним.
- Здравствуй еще раз, пацифист, - во все зубы добродушно улыбнулся Ниремис, - готов?
- Так точно, господин генерал.
- Это хорошо. С деревней послезавтра… уже завтра, - посмотрел он на часы, - проблем быть не должно, а вот в городе будет куда интереснее. Я был и в Севелласе, и в Капулане – вы славно потрудились, надо сказать.
- Эх, не было в Севелласе меня с ребятами, к сожалению, - сказал вдруг Северан, - Ритемусу без меня пришлось выкарабкиваться.
- Я так понимаю, вы Северан, командир фалькенарского батальона и боевой товарищ Ритемуса по партизанскому отряду?
- Так точно, - кивнул он.
- Всем нам несладко пришлось. Если бы мы знали раньше…
- Разве вы не знали, господин генерал? – спросил Северан.
- Знали… но не знали дату, - генерал повернулся к Ритемусу. - Мы думали, что они сделают это позднее, но до последнего мы хотели уладить все дело миром. Никто из Демпартии не желал этого. Мы приняли все меры предосторожности, и Альдерус тоже сделал все, что мог. Это не его вина, что он не предупредил – он и сам не знал на деле. А нанеси мы ответный удар, от нас бы отвернулись все – и наши граждане, и другие страны. Мы очень надеемся, что нам кто-нибудь да окажет поддержку оттуда.
Я слышал, что многие были недовольны тем, что их не предупредили. Поэтому я прошу вас обоих донести до своих подчиненных простую правду – мы не знали о том, когда нас предадут. Что касается Альдеруса… я его спрашивал, и он предоставил мне подробный отчет о своих действиях, но все же хочется спросить у человека, не столь вовлеченного в все эти… интриги.
- Взвод охраны гостиницы, состоявший из наших солдат, арестовал офицеров-возрожденцев тут же, объявив тревогу. Мой батальон располагался очень близко – на этом настоял Альдерус за несколько дней до случившегося. Уже не помню, под каким предлогом, но это позволило мне за несколько минут, после проведения инструктажа и дачи мне приказа принять командование и вступить в бой.
- Это хорошо. Я доволен Альдерусом, он не растерялся. В отличие от некоторых наших товарищей, - понизил он голос, - Что ж, господа, пойду я спать, впереди тяжелые дни. Кто знает, что они нам принесут, - с грустной улыбкой он пожал руки обоим и вернулся в дом. Когда он скрылся за дверью, Северан вновь задымил и сказал задумчиво:
- Знаешь, вот предчувствие у меня нехорошее. Сердце щемит. То ли здоровье начинает шалить, то ли интуиция.
- Погода, может быть? – неуверенно предположил Ритемус. Сомнение понемногу поглощало и его, он чувствовал незримые черные волны, которые подступали к нему от боевого друга.
- Может быть. Но мне одновременно радостно, - наконец мы можем постоять и поговорить. Снова, как в старые времена, - весело сказал он.
- Да, как в старые времена, - закивал Ритемус, всматриваясь в темноту.
***
…Ритемус выбил дверь. Гранату внутрь зря бросал – в комнате никого не было, и там валялись лишь разорванные части скамеек да столов с сервизом. В углу лежало что-то еще, то ли портрет, то ли радио, времени рассматривать не было, потому что из другой комнату звал Аумат:
- А с этим что делать?
На полу лежал раненый канц с дырой в груди и посеченным осколками стекла лицом. Он стоял у окна, когда в него попала пуля. Он пытался заползти под кровать – от окна тянулся кровавый след. Теперь он лежал на спине, судорожно вздыхая, весь окровавленный, и глаза его, полные боли, метались из стороны в сторону. Рядом лежал еще один мертвый.
- Не офицер? – риторически спросил Ритемус. – Там уже полно пленных, а от этого толку не будет. Он все равно скоро умрет. Добей его.
Аумат поднял винтовку и всадил с размаху штык канцу в сердце. Тот мгновенно затих.
На улице царило оживление уже другого рода – на божий свет из домов вытаскивали вражеских раненых, вытаскивали из подвалов ящики с боеприпасами, докладывали о сохранности укреплений, приказывали начать укреплять защитные сооружения с обратной стороны деревни, откуда мог прийти враг, перетащить туда артиллерию и снаряды. Вдруг раздался выстрел – это канц решил попробовать счастья и побежал прочь, надеясь скрыться в болоте, но его настигла пуля, и Ритемус успел увидеть, как ноги того подкосились и он, сначала изогнувшись как тело лука, распрямился и рухнул лицом прямо в ил, не добежав до заводи метра.
На какое-то мгновение все застыло, ожидая развития событий, но спустя несколько секунд солдаты продолжили заниматься своими делами.
Все прошло очень быстро – меньше часа потребовалось, чтобы захватить деревню. Под шум дождя колючая проволока была перерезана и населенный пункт был окружен со всех сторон. Затем по местам предполагаемого нахождения радиоточки (их оказалось две), вычисленным по огромным штырям антенн, дали несколько залпов из минометов, затем в дело вступила полевая артиллерия, перепахав восточный край деревни, после чего начался сам штурм.
И эта быстрота показалась Ритемусу слишком молниеносной. Подступ к городу был взят слишком легко. Тут не было ни серьезных долговременных оборонительных сооружений, ни минного поля, а артиллерия и пулеметы были смяты в первые же секунды. И главное – всего несколько патрулей ходило вокруг деревни. Никаких дозоров.
- Гаттарис, доложить о потерях! – раздался голос Альдеруса. Легионис цаплей шествовал по улицам – грунтовая дорога раскисла после дождя – высоко поднимая ноги, чтобы не увязнуть в грязи.
- Ритемус!
- Слушаю, господин легионис!
- Что у тебя?
- Восемь убитых, тринадцать легко ранены!
- Не страшно, - нараспев сказал Альдерус.
- Не кажется тебе, что все слишком… легко прошло? – сказал он шепотом.
- Повторить хочешь? – и поправляя фуражку, сказал гнусаво, - Не кажется. Они распылили силы. Основная часть в городе. Но я бы поставил бункеры на их месте. Пять или шесть. Загнал бы всех до смерти, но построил бы. И минное поле. И в лесу растяжки.
Через полчаса, после радиотелеграммы, полк вновь был на марше. Отряды разведчиков возвращались и докладывали, что впереди все чисто. Впереди были сельхозугодия, затем небольшой поселок, еще километр поросли, и наконец, сам город.
Эти несколько километров казались такими далекими и близкими одновременно, но не это беспокоило его. Слишком, слишком все тихо. Далекая сильная стрельба не в счет – это Северная армия вместе с городским гарнизоном начали оттягивать на себя силы. С желтовато-серого неба вновь накрапывало – земля скоро станет совсем непроходимой. Хоть отросшая пшеница вперемешку с разросшимся бурьяном их прикроет от чужого взора.
Прогремели приглушенные ветром выстрелы – в поселке явно кто-то был. Сзади раздался боевой свисток.
- В атаку! – закричал Ритемус, и подняв руку с пистолетом – трофеем из Капулана, бросился вперед. В полях оставаться было нельзя – дождь пока был не слишком сильным, а у канцев могло хватить ума подпалить растительность, и тогда весь полк был объявлен в сводках героически погибшим при невыясненных обстоятельствах.
Застучал где-то пулемет, и нарастающий свист разлетающейся земли понемногу подкрадывался к ногам. Ритемус упал, и стук прекратился, сменившись рокотом моторов – это две бронемашины сопровождения заехали в деревню и успешно наводили ужас на оборонявшихся. Лавина наконец достигла заборов, где лежали тела убитых зеленых. Перемахивая через забор, он наконец обратил внимание на то, что творилось по бокам и сзади – все были на месте. Аумат бежал слева, кажется, где-то мелькнула голова Равелуса, больше в людском море нельзя было кого-то различить. Сверху что-то засвистело – мины? Наши или их? Бежать, бежать!
Глухой удар, неостанавливающийся рык пулемета, и взрыв, с которым пулемет умолк – это зеленые улучили момент и смогли остановить машину, либо она сама врезалась, и ее взорвали. Через разбитое окно Ритемус ворвался в дом – однокомнатную избушку. В дверном проеме появилась темно-серая шинель, и он помчался на нее, выставив винтовку вперед, и вонзил штык прямо в аорту. На него брызнула кровь, и когда он выдернул штык, его шинель вновь лизнул небольшой фонтан. Через открытую дверь внутрь медленно, словно застенчивый непрошеный гость, по потолку пробирался едкий вонючий дым, пахший горелой резиной и бензиновыми парами. Черные уже пересекли улицу и вели бой за другую улицу. Вслед за солдатами своего батальона Ритемус забрался в дом и прижавшись к стене у окна, увидел врезавшуюся в телеграфный столб бронемашину, лишившуюся левой пары колес, и чадящую из всех щелей. Два бронелюка – на башенке и у водителя – были распахнуты. Из верхнего люка вниз наполовину свисало обгорелое тело, уронив офицерскую фуражку на землю. Второго не было видно, но сквозь стрельбу доносилось низкое болезненное мычание, хотя это мог быть любой раненый.
- Досадно, а? – спросил солдат, сделав выстрел и прильнув к стене.
В проеме окна дома напротив юркнула тень. Ритемус спрятался в глубине комнаты, выждал, и когда силуэт высунулся во второй раз, нажал на курок. Силуэт на полсекунды остановился и повалился в сторону.
- Много их там, оказывается, - с еще большой досадой сказал солдат и вынул из подсумка "хлопушку" с холостым патроном. - Ну-ка, разойдись, сейчас будет сюрприз!
Все от греха подальше попятились к столу к Ритемусу. Солдат высунул ствол винтовки наружу, осторожно прицелился, и с глухим шлепком, словно бутылка шампанского, граната полетела прямиком во вражеский оплот, сотрясши его и заставив замолчав.
- В Фалькенарскую такими было легче застрелиться самому, - заметил Ритемус, и на всякий случай пальнул еще раз, чтобы убедиться, что живых не осталось.
Выйти наружу не получилось – только он открыл дверь, как та покрылась отверстиями, а он получил в лицо пригоршню щепок.
- Господин адъютант? – кинулся к нему Аумат.
- Все нормально, - он выдернул из щеки занозу и прошествовал к заднему окну, - пойдем вытравливать.
Приказ никому отдавать не нужно было – офицеры ниже рангом глупее его не были, поэтому сразу, как пулемет подал признаки жизни, он получил связку гранат. От дома, где находилось пулеметное гнездо, остался только фундамент.
Возрожденцы планомерно отступали к восточной окраине деревни, где их беспокоил юркий броневик, ни на секунду не останавливающийся на месте, дабы не разделить судьбу собрата. Ритемус разыскал Анемира, уже ставшего командиром роты, и приказал тому направить людей по ручью, чтобы зажать врага с двух сторон и не дать укрыться в роще. Еще час Ритемус метался по всей деревне, раздавая приказы, ибо расположение улиц в поселке было порою настолько запутанным, что иногда свои с одной стороны улицы начинали стрелять по товарищам на другой. Порою чердаки оживали, выплевывали стекла и плотным огнем прижимали наступающих к земле, и последние очень жалели, что артиллерия пожадничала снарядами на населенный пункт.
Последние дома, очень ветхие, сделанные из бревен и глины, просто-напросто сожгли, и они горели отлично, несмотря на морось. Из окон выпрыгивали черные фигуры, объятые ореолом пламени, которых тут же приканчивал штык или целый залп пуль, отбрасывая тела назад. Оставшиеся в живых возрожденцы бросились к ручью, воспользовавшись замешательством с поджиганием домов, и теснимые солдатами врага, захватившими деревню, и бойцами Анемира, уже ждущими их на месте, бросили через рощу и кустарники к городу. Теперь никого останавливать не надо было – на очереди был город. Вырвавшись из рощи, черные остановились и дали залп по убегающим зеленым, половина из которых осталась лежать на лугу.
Бежать, бежать… Только вперед, к Реселлану!
Вот оно, последнее опасное место на пути к цели, на пути к самому главному, самому страшному. Перед глазами уже высились многоэтажные кирпичные и каменные дома, вырастая из частных сооружений, сулившими защиту. Справа поднялся многоголосый гортанный крик – фалькенарцы кричали свой боевой клич, наводя ужас на горстку возрожденцев, и на мгновение в груди поднялось что-то большое, светлое и легкое, что-то, что давало веру в скорую победу. На мгновение – потому что в какой-то миг все звуки исчезли, все, кроме ужасного свиста сверху, земля задрожала, дергаясь толчками, словно испытывая рвотные позывы, а Ритемуса толкнуло куда-то в сторону.
Господь видит, нет для пехотинца страшнейшего врага, чем артиллерия. От пули можно скрыться, залечь, и отлежаться, пока источник огня не подавят, от гранаты можно скрыться или убежать, если повезет, от газа можно надеть противогаз, но от снарядов ничто не спасет, куда бы ты не бежал и не прятался, они настигнут тебя сверху или прямой наводкой, как им будет удобнее. Они разрушат все, - дом, землянки, подвалы; они никогда не прилетают поодиночке, а группами, и то, что не успел разорвать один снаряд, разорвет другой.
Именно это проносилось в голове Ритемуса, когда он летел в яму. Он приземлился на что-то мягкое и полусознательно наблюдал за происходящим. Земля вновь и вновь содрогалась, люди метались в разные стороны, а между ними невидимая сила вспахивала почву и подбрасывала ее верх, иногда вместе с телами. Разум и зрение постепенно приходили в норму, и внутри нечто подсказывало ему, что нужно бежать вперед, к городу, и не останавливаться. Потратить столько времени, чтобы быть просто-напросто раздавленным каблуком артиллерии? Нет уж, Фалькенарской войны хватило с ее многомесячными сидениями в окопах в середине войны. Он с трудом встал, посмотрел на уполовиненный труп, на котором он только что лежал, поднял руку с пистолетом вверх, и закричал. Он кричал "За мной", но своего голоса не слышал, вокруг были лишь крики да взрывы. Бросившись вперед, он споткнулся об упавшего солдата и понял, что стрельба прекратилась. На потерявшем в растительности ландшафте стояли и лежали люди, корчась от боли, а позади, метрах в ста, залегла остальная часть полка, застывшая в ужасе и непонимании. Им повезло – на них пришлась граница обстрела, а сама его область простиралась до самого города, откуда по наступающим уже стреляли, но последние изменения в ландшафте сыграли полку на руку – все, кто был в состоянии, скрылись в воронках или за насыпями.
Через минуту снаряды снова начали падать, только уже впереди, у вражеских позиций и в меньших объемах. Ритемус подумал, что здесь было бы уместно слово "лениво". Интересно, кто стрелял сейчас – свои или зеленые, и кто произвел первый артобстрел?
- Санитары! – кричали отовсюду, и от растительности отделились силуэты с носилками. Где-то кричал знакомый голос… Северан?
Отгремел залп вражеских винтовок, и Ритемус бросился на звук. Егерь в шапке с меховым хвостом оттаскивал своего командира, и от его вида по затылку Ритемуса пробежал холодок. Обрубки ног до икр оставляли кровавый след на земле, а Северан, уже находясь почти без сознания, запрокинув голову, перешел с крика на бессвязное хрипение. Егерь вскрикнул – его ранили в ногу. Ритемус схватил обоих за шиворот и, обнаружив от отчаяния резерв сил, единым рывком перетащил их в воронку в нескольких метрах.
- Сильно зацепило? – спросил он егеря. Нога кровоточила.
- Ерунда, я б и сам его дотащил. Осколок, видимо.
Оба посмотрели на Северана. Он ясно смотрел на них с болью в глазах.
- Застрелите меня, что ли… - просипел он и вновь потерял сознание. Ритемус вспомнил про бинт в сумке и перемотал обрубки – кровь текла мелкими струйками и быстро пропитала слой белой материи. Егерь смотрел безучастно и скептично, но не сказал ни слова вслух. А то, что у него было в мыслях, знал и Ритемус. Действительно, куда проще, легче и правильнее было бы последовать совету умирающего. Незачем тратить драгоценные сейчас бинты на будущего мертвеца, и незачем спрашивать, выживет ли раненый. А все эти перевязки и слова ободрения – лишь ритуал, призванный отвадить страх смерти у окружающих и древний, как мироздание. И порою такой же глупый и ненужный.
Две мысли в мозгу хлестали друг друга – одна за то, чтобы ударом ножа в сердце прекратить страдания, другая заставляла эгоистично верить, что Северан выкарабкается. Ритемус равнодушно следил за этой дракой, а потом спросил:
- Палка есть где-нибудь?
Егерь протянул ему тонкий длинный прутик, и он повязал на него остаток бинта, воткнул около Северана и сказал:
- Мы пока ему больше ничем не поможем, санитары сейчас будут. Беги к Вомешу, пусть знает. Мы должны продолжить атаку.
Он выскочил из укрытия и вновь бросился вперед с поднятой рукой.
- Айда за мной! Хватит себя жалеть!
Перед каждой воронкой он нагибался и хлопал солдат, привлекая внимание, и скоро за ним бежал его поредевший батальон, к которому присоединялись и другие подразделения, судя по усиливающемуся "За Республику!". За двадцать метров до траншей он упал, и выбросил вперед гранату. После хлопка он вскочил, взял в левую руку нож и ринулся вперед. В окопах была давка – каждый бил врага чем попало, от кулака до куска деревянного бруска, вырванного из бруствера. Дождь внезапно хлынул в полную силу, не давая оценить обстановку. В конце концов канцы дрогнули и отступили под натиском республиканцев, все прыгавших и прыгавших в окопы живыми или мертвыми из окопов на улицы.
Через какое-то время сражение перешло из предместий на сами улицы города – уже уложенные брусчаткой, в тисках трех- и четырехэтажных зданий, и стреляли теперь не только прямо спереди, но и сверху. Ритемус жался к отбитым баррикадам, пока чей-нибудь меткий выстрел не сбивал вражеского стрелка. О броневике все позабыли, ему здесь не было места из-за большого количества неровностей на дороге и баррикад, объехать которые ему было не под силу. В какой-то момент ситуация стала патовой – запал "черных" подошел к концу, как и количество людей, но отступать было бессмысленно, как бы "зеленые" не контратаковали. Потом иссякли и их силы, и дело дошло до вялой перестрелки из-за баррикад. Только Ритемус вспомнил о частях Северной армии и уже хоронил их и свой батальон, считая атаку с обеих сторон неудавшейся, как неподалеку раздались частые выстрелы. Они приближались и в какой-то момент прервались на мгновение кличем "За Республику!". Он осторожно высунулся и понял, что позиции врага почти опустели – осталось лишь то количество солдат, которое могло бы создать видимость присутствия.
Он подозвал лейтенантов и объяснил дальнейшие действия, а потом вновь приказал продвигаться вперед. Все остальное заняло с четверть часа. "Заслон" с их стороны был смят, а канцы, развернувшиеся в другую сторону, были перебиты в спину, и следующие десять минут немногие пленные могли наблюдать сцену радостного братания.
Территория, которая неизменно оставалась под контролем легитимной власти, составляла немногим более квадратного километра – дворец, площадь и административные здания по периметру. Все окна на первых этажах были застроены кирпичом или заколочены, на всех подходах были расставлены ловушки и огневые точки с не дремлющими пулеметами, на крышах и верхних этажах возвели импровизированные пункты наблюдения.
Площадь, на которой он наблюдал не раз выступления короля, а не так давно и новых лидеров Арлакериса, превратилась в один огромный военный лагерь. Сразу бросилось в глаза обилие палаток, в нос били запахи немытых тел, дыма, табака и блюд полевой кухни. Им позволили расположиться на заднем дворе дворца, куда до самого вечера текли люди из их полка. Раненых отнесли в холл дворца, где теперь располагался госпиталь. Фрески внутри, и так пострадавшие во время прошлой осады, почти стерлись со стен осколками снарядов – в потолке зияли несколько дыр.
Северан по-прежнему агонизировал. Бессвязно и бессознательно он хрипел всякую чушь вперемешку на фалькенарском и арлакерийском, порою Ритемусу казалось, что проскакивают слова на минатанском. Ритемус к нему в течение ночи, хотя ненавидел госпитали – здесь стоны и крики гипертрофированно действовали ему на нервы, хотя в бою он не замечал их, и всюду здесь чувствовался запах смерти – смесь спирта, растворов, испражнений и крови. Нет, Северану здесь нипочем не выжить.
В первый раз навестив его вечером, он застал рядом с ним врача. Стоило лишь подойти ему, как доктор сказал, даже не дав сказать слова:
- Мы остановили кровотечение полностью, он потерял много крови. Переливание сделать не можем – крови не осталось. Возможно, он будет жить, но нужно ли ему это? А если и будет – то недолго.
И с этими словами ушел. Ритемус сел на мраморный пол рядом с соломенной подстилкой, заменявшей койку, и Северан распахнул глаза:
- Я все слышал. Рит, я не хочу так жить. Незачем. Что же мне делать?
Ритемус сделал неопределенный жест – он и сам не знал, как быть Северану. Как поступил бы он на его месте? В мирное время, может, и переборол бы в себе это чувство недоукомплектованности и неполноценности, но в военное… он мог бы дожить остатки дней в каком-нибудь пансионате для инвалидов, или в другом спокойном уголке. Но разве такие остались? Его все время преследовало ощущение, что весь Арлакерис сейчас в пожаре.
- …И не могу, - Северан что-то сказал до этого, но был не услышан. – Я чувствую, как все во мне слабеет. Мне недолго осталось.
- Если захочешь, сможешь, - безжалостно сказал Ритемус. – ты раньше многое преодолевал, и сейчас преодолеешь. Ты можешь найти себе место. Помнишь Доламин?
- Помню. Но поздно уже. Я не хочу, чтобы на меня тратили… средства. Тут есть множество людей, которым можно помочь… и которые будут… куда полезнее, чем я.
- Знания тоже нужны, а они у тебя есть.
- Знаю… Просто странно это. Все так боятся смерти, а я сейчас почти что смотрю на нее, и мне наплевать на нее… Ладно, Рит, иди отдохни, а как отоспишься, приходи. Как это слово... "компенсируем", компенсируем полтора года, которые не виделись.
Ритемусу и вправду хотелось спать, и стоны раненых все больше действовали на нервы. Он пообещал, что придет еще, и пошел к своему лагерю. По пути он сделал крюк, чтобы взглянуть на фалькенарцев. Те принимали гостей – соотечественников из второго фалькенарского нацбатальона, и о чем-то напряженно и с надеждой говорили. И он не понимал, что – чужая речь сливалась в сплошной поток звуков, которые он не мог разделить и перевести.
- Как он? – спросил по-арлакерийски Вомеш, оказавшийся рядом. Ритемус вздрогнул от неожиданности и сказал правду, а потом пристально посмотрел на Вомеша, мысленно заклиная: не смейте, не смейте уходить.
- Здорово нас потрепало сегодня… Начистить бы рыла тем, кто покалечил его. И ребятам все равно, кто это будет – демы или канцы.
- Мы за него отомстим, обязательно, - закивал Ритемус и поплелся к своей палатке. Перед сном он думал об Альдерусе. Оказывается, после артобстрела он приказал ему отступать в поселок, а не понесшим потери подразделениям идти вперед первыми. Только, черт побери, кто бы ему об этом сказал? И разве ему до этого было?
Он с досады ударил кулаком по земле. Он был зол на Альдеруса, и считал, что он, получивши звание легиониса, слишком оторвался от действительности, и, если бы воочию видел произошедшее, точно изменил бы свое мнение. Потери в батальоне достигли почти пятой части от первоначального состава. Почти сорок человек убитыми, вдвое больше раненых. Могло быть хуже.
Через несколько часов его разбудил Аумат, как он и просил. Южнее цитадели стреляли, и оттуда приносили раненых, так что ни о каком приемном покое речи не шло, и он мог спокойно прийти к Северану, но тот спал, вновь бормоча бред. Лоб был очень горячий, и общий вид фалькенарца говорил о том, счет уже шел точно на часы.
Сзади он услышал шаги, приближающиеся к нему. Люминас остановился, наклонив голову на бок.
- Это тот фалькенарец, который был с тобой полтора года назад?
- Он.
- Жаль. Что делать, я и сам уже потерял многих знакомых за эти дни. Как ты?
- Хочешь пожаловаться, что вам здесь хуже всех или увериться, что это не так? – с иронией беззлобно сказал Ритемус. – Как все. Впрочем, о этих двух неделях, проведенных вами здесь, мне более интересно послушать.
- Ничего интересного. Такая же суматоха, как и везде, на вторые сутки удалось объединиться и войти в правительственный квартал на помощь оставшейся здесь охраны дворца. Они смогли каким-то чудом перебить и выгнать всех канцев и заперли в дворце. Это при том, что их изначально меньше трехсот было, а когда мы пришли, меньше ста. Почти сутки мы проторчали к востоку отсюда, пытаясь пробиться… Пробились. Еще два дня латали дыры в обороне и одновременно отбивали атаки серых….
- "Серых"? "Зеленые" они ведь были?
- Да. Новую форму у них ввели, почти серая, не видел? Раньше она была похожа на нашу, только темнее была и с малиновыми петлицами, а перед самым… восстанием... – Люминас тоже путался в терминологии. – В общем, перед этой чертовщиной начали менять обмундирование. Так что они теперь и "зеленые", и "серые". Кстати, они тут первую неделю просто поливали нас снарядами. Сейчас не очень, и сюда не стреляют почему-то, видимо, боятся разрушить дворец, а может берегут боеприпасы. Вот так теперь и жили. Есть и пить было что, из погребов питаемся, но теперь, надеюсь, на продовольствии не так экономить будем.
- Что Вождь намерен делать?
- Пока сдерживаем их с юга, добиваем на севере. Так что вряд ли удастся обезопасить столицу в ближайшие два месяца. Мы еще не до конца оправились, недели две еще понадобится, чтобы установить связи со всеми боеспособными частями.
- Шансы? – осторожно спросил Ритемус.
- Чтоб ты знал… - шепотом сказал Люминас. – Тут такая чертовщина… Они, как положено, ведут пропаганду, но призывают не сражаться против нас, а просто сложить оружие, и тогда их оставят в покое. Канцлер говорит, что в случае мира вернет положение к довоенному… то есть к положению до Фалькенарской войны, и упразднит все то, что сделали мы и король. Есть достоверные сведения, что некоторые подразделения и части на это… купились, по-другому не скажешь. Канцы переходят к нам, потому что не хотят подчиняться приказу № 243 – как раз то, что мы называем "предательством", и ты понимаешь, что это значит?
- Линии фронта по-прежнему нет.
- Вот именно. Она есть, но настолько зыбка, что о ней никто не говорит. Здесь она есть точно, ты ее видишь и знаешь точно, где мы и где они. А у Морисанара сейчас бьются две дивизии – наша и их. Подумай только – сто восемьдесят километров на северо-восток отсюда, пять часов на хорошей лошади или три на поезде. Всего-то! Но там тоже якобы линия фронта, только канцы сидят на юге, а наши – с севера, и их могут накрыть в любой момент с тылов. Тут от любой мелочи может все развалиться.
- Понятно. Только я имел в виду и долгосрочную перспективу.
- Здесь все куда хуже. Многие наши офицеры перешли к ним, а у них и так командирский состав куда лучше нашего, и действуют они очень грамотно.
- По Севелласу и Капулану, и по всему западу это не очень заметно.
- Тут мы их немного опередили. На запад у них сил просто не осталось, и они решили туда не лезть, что, с другой стороны, мудро. Пока что.
Ритемус вспомнил слова Северана.
- Фалькенар?
- Конечно, - шмыгнул носом Люминас и одобрительно усмехнулся. – Разведка докладывает, что их армия двигается к нашей границе. Пока там республиканская власть, они не посмеют напасть. А вот придут канцы… и глядишь, король найдет повод защитить своих соотечественников. Наттерар, Альбеурм… прочие приграничные города, а там фалькенарцев четверть от населения, между прочим… А оттуда и до Севелласа пешим маршем за полсуток добраться можно, и там поискать потомков гордых лесных воинов, - лукаво добавил он.
- Господи, в какой же мы заднице… - вздохнул Ритемус и посмотрел на Северана. Все то же.
- Пока еще не в полной, это я тебе обещаю, - и Люминас злобно и коротко посмеялся. Его лицо вмиг изменилось, побледнело, а взгляд устремился вниз, мимо Ритемуса. Он проследил за глазами министра и увидел выгнувшегося в излучину в последней агонии Северана. Он приподнялся на локтях и обрубках, напрягшись всеми мышцами до единой, беззвучно открыв рот. Ритемус упал к нему, зовя санитаров, но через несколько секунд Северан расслабленно вытянулся, схватил арлакерийца за руку и дрожащим голосом сказал, уставившись безумно блещущими глазами:
- Вот теперь все. Наверное, я должен сказать что-то, как в книгах, но… жаль, что не поговорили напоследок.
Он отпустил Ритемуса, повернул голову и посмотрел прямо вверх. Потом губы едва шевельнулись, глаза вновь скосились на Ритемуса и остекленели.
- Поздно, - сказал Люминас подоспевшим санитарам. Ритемус осторожно протянул руку и закрыл глаза, а потом резко встал и пошел наружу, чтобы рассказать Вомешу. Впрочем, далеко идти не пришлось – Вомеш стоял у входа, и заметив бледное лицо Ритемуса, недобро ухмыльнулся.
За эти дни Ритемус побывал во многих закоулках города и в таких темных и неприметных местах, о которых даже не подозревал за все годы жизни здесь. Можно сказать, что за неделю он обошел с боями весь Раселлан, весь разбомбленный, разорванный и раздавленный город, который вряд ли переживал что-нибудь подобное в последние сотни лет. В очередной раз он видел, как у судьбы закончилось терпение, чтобы сдерживать несчастных и глупых двуногих созданий если не от истребления себе подобных, то хотя бы от уничтожения всего созданного ими. Через день возрожденцы устраивали массивный артобстрел, бомбя разные части города, и к концу первого месяца новой войны зданий, которые бы остались целыми, можно было, наверное, пересчитать по пальцам. Из всех памятников в городе уцелел лишь памятник основателям королевства – трем братьям, чьи чугунно-позолоченные фигуры стояли на северо-востоке. К сороковому дню сражения враг был полностью отброшен от стен город на пятнадцать километров к югу.
Казалось, что лишь вчера репродукторы говорили голосом Канцлера, призывавшего взять город в свои руки. Ритемус не мог вспомнить ни одного дня целиком, выделить что-то. Стоило ему задуматься о происходившем и происходящем, и сорок дней пролетали в памяти как несколько, как если бы кинофильм прокручивали на высокой скорости. Единственно, что он мог вычленить из череды смешавших воспоминаний – первый день войны в Севеласк и день вступления в Раселлан и смерти Северана. Его похоронили на городском кладбище, вместе с сотнями убитых в последние дни солдат. Ритемус и Вомеш сами копали могилу и укладывали фалькенарца в его последний приют. Почти полсуток не меньше батальона солдат копали могилы и клали тела. Потом в честь павших дали несколько оружейных залпов, и на этом скорбь подошла к концу, уступив место военным будням. Во время похорон боевые действия не велись по негласному одобрению обеих сторон – перед линией противостояния вывешивались белые флаги с черными крестами, и когда кто-нибудь замечал их, то должен был оповестить всех о прекращении всяких боевых действий. Как правило, масштабные похороны проходили раз в неделю после кровопролитных стычек. Пока никто ни разу не нарушал это соглашение.
И вот теперь Ритемус прочесывал город со своими людьми в поисках ловушек, и разгребая завалы, которые порою обрушивались на подвалы с гражданскими. Он ни разу не был еще в своем районе и не видел своего дома, и спрашивал других, как там. И ответ был неутешителен – многие дома были разрушены, и его дом, возможно, постигла та же судьба.
Однажды он смог вырвать свободную минуту, и взяв с собой Аумата, направился домой. Внутри невольно сжималось сердце от сознания того, что такой великолепный город теперь похож на старого, изъеденного молью и изувеченного пса. Они шли по дорогам, засыпанными мусором, разглядывая наспех оттертые карикатуры на обломках стен, пока не застыли перед домом. Фасадная стена рухнула и громоздилась у них перед ногами, открыв наготу лестничной площадки и квартир по правую сторону крыльца. На первых двух этажах все двери висели на одной петле либо отсутствовали вовсе, и даже отсюда было видно, что вторгшиеся в квартиры помародерствовали на славу, разворотив все не хуже артиллерийских снарядов и гранат.
- Есть кто живой здесь? – крикнул он. Крик эхом разлетелся во все стороны, несколько раз ударился о стены и угас.
- Сомневаюсь, - шумно вздохнул Аумат.
Ритемус пошел внутрь и заглянул в каждую из взломанных квартир. Все перевернуто вверх дном. Что было в других квартирах до войны, он мог лишь догадываться, ибо был в гостях у пары-тройки человек когда-то, но перемены в убранстве жилища госпожи Матринии он заметил сразу. Половина шкафов исчезла – видимо, ушли на растопку. Величественное старое резное трюмо с зеркалом, про которое она говорила, что оно досталось ей от деда в пятом колене, вывернуто наизнанку и лишилось всех выдвижных ящиков, как и самого зеркала – овала в два метра шириной и метр в высоту. Серебряный сервиз, из которого она неоднократно кормила и поила его, тоже пропал. Ни в одной из квартир тел не было. Значит, была надежда, что все жильцы заблаговременно покинули город. Впрочем, какая тут заблаговременность… Лишь удача.
Когда он вошел на второй этаж лестничной площадки, ему открылась причина, по которой верхние квартиры уцелели – между площадками зияла дыра больше метра, и кусок лестницы держался на уцелевших стенах, но выглядел угрожающе.
- Может, не стоит? – спросил снизу Аумат.
- Все нормально, - ответил Ритемус и перепрыгнул проем. Площадка даже не шелохнулась. Он достал ключ из кармана рубашки и отпер дверь. В гостиной снаряд обвалил крышу на кровать, засыпав ее полностью, теперь все заплесневело. Внутри крутился сильный ветер и со скрипом двигал приютившуюся в углу люстру. В коридоре граммофон торчал из-под упавшего шкафа, штукатурка почернела и обвалилась от сырости. Вряд ли тут что-то можно было взять. Кажется, в маленьком шкафчике оставались какие-то старые фотографии. Так и было – их оставалось всего несколько, они уже выцветали, но и оставить здесь он уже не мог. Взял пару книг, почитать на досуге, и старую толстую тетрадь. Зачем она сейчас, он не знал, но почему-то подумал, что позднее пригодится. Он немного постоял, раздумывая, что еще взять с собой, и был даже немного зол на себя из-за отсутствия фантазии. Книги? Он не сможет таскать их с собой, и вряд ли он найдет время читать их – он едва начал учить хитанийский. Уцелевшие музыкальные пластинки? Слишком хрупкие для военной жизни, впрочем, можно отдать их кому-нибудь, у кого есть граммофон и кто будет о них заботиться. Драгоценности… Он вспомнил об ожерелье жены и о позолоченной цепи для карманных часов. Больше ничего не было. Были когда-то золотые запонки и крошечная серебряная статуэтка, но в голодный год после Фалькенарской войны он их продал за большие деньги и смог дотянуть до лучших времен.
- Господин Ритемус? – донесся голос.
- Все в порядке, не беспокойся, - он вернулся в гостиную. Сквозь дыру виднелись плывущие на запад облака. Черные объемные их телеса роняли капли на груду кирпича, деревянных балок и черепицы, и плыли дальше и дальше, и им не было дела до земной суеты…
"Лимия, ты меня слышишь? Прости меня. Я думал, что вступил на верный путь. Но я глуп, каким всегда и был, и снова вверг свою жизнь в пучину бедствий, вместо того чтобы избавить ее от этого ужаса. У меня была не одна возможность, и я не использовал их. Я помню, как ты упрашивала не идти меня на войну, но я не послушал. Быть может, я смог бы выбить отстрочку, и мы уехали бы на восток, и никакого зла бы не случилось. Но нет, я позволил увлечь себя, думая, что все скоро кончится, и отправился воевать, похоронив всех нас. Мне стыдно. Стыдно за многое. Сколько я ждал момента, когда снова увижу вас в Севелласе и смогу почувствовать ваше незримое присутствие? Но я молчал, и снаружи, и внутри, и мне нечего было вам сказать, ибо я уже тогда был мертв. Я и сам был поражен, насколько стали скудны мои чувства. Но этого и следовало ожидать, ибо разве могла выбранная мною дорога привести к чему-то еще? Я глуп, слеп и не могу остановиться. Мне стыдно и поэтому – сколько я клялся себе, вам, сколько я клялся, что брошу все это и буду жить мирной жизнью, не бередя душу гибельной суматохой? Я ничего не достоин, знаю. И знаю, куда меня приведет глупость. Поздно. Прости меня, если можешь…"
- Господин Ритемус?
Неужели он так долго стоял? Аумат поднимался по лестнице; он заслышал его шаги, быстро схватил грампластинки и бросился к выходу, упав, споткнувшись о порог. Пара упаковок выскользнула у него из-под пальцев, и он упал на них грудью.
- Черт… все хорошо, Аумат, я споткнулся. Возьми их, пожалуйста, - и перегнувшись через перила, протянул кипу больших картонных квадратов.
- А вы точно уверены, что не хотите себе оставить? Война когда-нибудь кончится, все-таки, и вы будете обладать достаточно… большим богатством, – смерил взглядом он пластинки.
- В квартире царит полный бардак, и сюда я вряд ли уже вернусь. Поэтому отдам их народу, пусть будут общественным достоянием. Пойдем.
Он кинул прощальный взгляд на две пластинки на полу, чуть было не поддавшись порыву посмотреть, вдруг они целы, но смятые края картона остудили желание верить в чудо.
Всю дорогу он чувствовал холод и вину. Шорох и треск кирпича под ногами отдавались в ушах немилосердным гулом. Он не обращал внимания на дорогу, часто спотыкался; но в черепной коробке не роились мысли, напротив, звенела глухая пустота.
- Аумат, а где ты с семьей живешь… жил...? – спросил он, чтобы отвлечься.
- Мы занимаем второй этаж в частном доме на окраине города. Незадолго до нашего вторжения я смог выкупить его, до того мы снимали. Достаточно дешево, но по карману било, разумеется, и мы решили продать некоторые ценные вещи, поднакопить, занять у родственников, и в итоге весь этаж принадлежит мне как собственнику. Правда, вернусь вот с войны, и буду родственникам жены должен до конца своих дней, - прыснул он. – Но это все равно лучше, чем быть должным незнакомому человеку или банку – они-то точно не простят.
- Это верно.
- А вы кого-то искали, там, в доме?
- Да. Матринию, домоправительницу. Весь дом принадлежит ей. Я живу… - осекся он. – Стал жить после фалькенарской войны. Продал в Севелласе старую квартиру, потому что содержание мне ее обходилось дорого, ведь жил я теперь один, да и центр – шумное место само по себе. Я помогал часто по хозяйству, поэтому денег с меня она не брала очень мало, и мне проживание обходилось намного дешевле, чем у остальных. А где она теперь, не знаю. У нее в первую битву за город, еще в первые месяцы после Революции, в нескольких кварталах от нее жили родственники. При артобстреле дом обрушился и все погибли. Когда я приехал в последний раз, она была очень расстроена. Как бы ее это горе не свело в могилу… Кем ты работал там, в Минатан?
- Простой рабочий фабричного цеха по производству мебели, точнее, шкафов. Ничего незаурядного, но платили неплохо, по нашим меркам. А вы правда тюремным стражником работали?
- Да. К слову, видел некоторых нынешних деятелей Республиканской партии. Видишь, как жизнь иногда круто меняется, - усмехнулся он. Они повернули за угол, и взору открылась арка, закрытая воротами, за которыми начинался правительственный квартал. Перед аркой полукругом стояли несколько сотен человек, гудя, словно улей, и от увиденного веяло недобрым.
- Аумат, прибавим шагу, мне это сильно не нравится, - сказал Ритемус чуть дрожащим голосом.
Шапки и береты с меховыми хвостами и нашивками в виде ястребов… По всему телу пробежался холодок. Он вошел в толпу, и его без лишних слов пропустили вперед. На пустом пятачке стояли Вомеш, Неральд, группа арлакерийских офицеров во главе с Ниремисом и Альдерусом, и пара охраняющих ворота солдат, вцепившихся в винтовки и выпучивших глаза от страха.
- Ритемус, ты очень вовремя! – гневно произнес Ниремис.
- Действительно, - согласился Вомеш, судя по всему, готовый в одиночку вмять арлакерийцев в пол. – Наверное, тебя мы и ждали. Мы уходим.
- Я вижу, - ответил Ритемус и посмотрел вокруг на людей. – Что, приказ Северана уже не имеет силы?
Вомеш помедлил с ответом.
- Он погиб из-за вас. Из-за всех вас, арлакерийцев. Мы все, - обвел он рукой солдат, - все надеялись, что Арлакерис воздаст нам должное. Но нет. Вы все говорите, что вам не нужна война, и вы все же ее продолжаете. Нам она тоже не нужна, и мы продолжать ее не намерены! Как вы можете быть такими идиотами? Вы же видите, что происходит? И все равно, все равно вы продолжаете стирать сами себя в порошок. С нас хватит. Здесь мы свою Родину не найдем, потому что от нее в скором времени ничего не останется. Мы возвращаемся домой, потому что утром по радио мы получили сообщение из Фалькенар. Король нас прощает, вся фалькенарская нация не считает нас больше предателями. Нас ждут дома, и мы им нужны. И очень надеюсь, что там нас примут как героев, а не как пушечное мясо.
- Вомеш, если они победят, война с вашей страной неизбежна. Так говорил Северан, и ты это слышал тоже!
- Ритемус, посмотри назад, - но он не обернулся, - Здесь два батальона. Было два батальона изначально, теперь нас свели воедино. Всего остался шестьсот тридцать один человек, считая раненых. От тысячи двухсот с лишним. Вдумайся. Мы за два с лишним месяца потеряли почти семь сотен человек. За такой короткий срок. Разве мы недостаточно пролили крови на вашу землю? – обратился теперь к группе офицеров. - И не смейте нас считать должными вам! Не забудьте – это были два добровольческих батальона. Мы пришли воевать по собственной воле, по собственной и уйдем.
Ритемус, не обессудь. Если бы эту страну можно было бы спасти, мы бы остались и выполнили бы завет Северана. Он говорил про Арлакерис как про общий дом, который горит и который нужно тушить всем вместе. Так вот, он уже сгорел. Мы воевали зря. И… поняли это очень поздно.
- Хватит нам умирать зря! – одобрительно закричали из задних рядов. Справа по улице приближалась колонна солдат с винтовками наперевес, и в полусотне метров от арки застыла.
- Но как говорится, лучше поздно, чем никогда. Прощайте, - выдохнул Вомеш, и громко сказал на фалькенарском:
- Поднять флаг! Шагом марш! – фалькенарцы выстроились в колонну по несколько человек, и в начале и конце ее взмыли вверх флагштоки с белыми прямоугольниками, слабо колыхающимися на ветру. Колонна двинулась на запад, а арлакерийские офицеры переглядывались. Альдерус отвел в сторону правую руку, обращенную вверх и согнутую в локте. И лишь взявший из ниоткуда Люминас неотрывно глядел вслед колонне, словно мог испепелить ее взглядом. Среди жилетов и шинелей проглядывали носилки и белые повязки – раненых они все же забрали. Правая рука Люминаса дернулась к кобуре, сжав рукоять револьвера. Ритемус схватил его за левый рукав и покачал головой. Пропагандист обернулся, посмотрел на изготовившихся к стрельбе солдат-республиканцев, и сказал Альдерусу:
- Отбой. Сделайте все возможное, чтобы случившееся получило как можно меньшую огласку.
Он провел ладонью по лицу и застыл, смотря себе под ноги. Колонна беспрепятственно покидала город.
Часть 4.
Кто-то дергал его за плечо, пробуждая от некрепкого и бесполезного сна. Он промычал, протер глаза и разочарованно посмотрел на разбудившего.
- Командир, в двух кварталах впереди опять движение.
К горлу подкатил удушающий ком. Очень хотелось, чтобы это было продолжением сна, но это было вовсе не так. Он по-прежнему был на посту, на втором этаже министерства, чьи окна с фасада выходили на центральную улицу. Впрочем, в буквальном смысле окон не было – на их месте зияли дыры в человеческий рост. Сквозь пробитые потолки и крышу виднелось по-прежнему пасмурное осеннее небо. Ноябрь переваливал за середину. Начало умирания природы. И судя по всему, умирания не только ее.
Ритемус встал со стула, взял винтовку и пригнувшись, побежал через толщу здания на "передовую". Пейзаж, расстелившийся впереди, нисколько не изменился за ночь. Широкое открытое пространство, когда-то бывшее красивым сквером с фонтаном, а ныне голое, служило навечным ложем примерно сотне убитых канцев, горстке раскиданных, то тут, то там, соцдемов, несколько сожженных бронемашин противника. Еще одна была подбита, наехав на самодельную мину, сотворенную местным цехом умельцев из фугаса. Первоначально сей сюрприз предназначался пехоте, но так как машины первые выдвинулись на захват Дворца, первыми же и получили причитающееся.
Кстати, он повел себя очень безалаберно – подумал Ритемус. С юга вновь грозила артиллерия, но за эти месяцы обе стороны страдали от нехватки боеприпасов, и потому с тех пор, как канцы вновь принялись овладевать городом, Дворцовый квартал – все здания, прилегавшие к Дворцу в радиусе километра, был подвергнут обстрелу всего лишь раз пять. А он взял и просто уснул на стуле в задней части здания, хотя в любой момент на министерство могли посыпаться снаряды.
Хотя… какие снаряды? После вчерашнего утра хватило всем. Возрожденческие артиллеристы отработали на славу, так что и сама Цитадель – дворец – пострадала. Им нечем будет пришибить бедного Ритемуса. И не дай Боже Люминас об этом узнает снова! Откуда, скажите на милость, он узнал в прошлый раз? Наверняка спросил у Аумата, а от страха перед высоким чином возьми да выложи всю правду. Да, он не хочет во время своего дежурства уходить отдыхать в подземелье, потому что это время. Драгоценное время, отнятое дорогой к передовой, может стоить не менее драгоценных жизней его людей. Люминас неоднократно обещал надавить на Альдеруса, чтобы тот снял Ритемуса с занимаемого поста и отправил на Север.
- Где? – он посмотрел в отверстие в стене величиной с кулак, откуда можно было безопасно наблюдать за местностью.
- Два квартала вперед, угловое здание магазина часов Вигилатимуса.
Ритемус отправил туда отряд на разведку, и вернувшись, спросил:
- Что еще ночью было?
- Около вокзала стреляли. Приходил из дворца посыльный, сказал, что канцы, видимо, теперь туда бить собираются.
- Почему "собираются"?
- Я понял, что слишком мало было канцев для штурма, и они проверяли прочность обороны.
- Ясно. Будем ждать, только главное, чтобы не как в прошлый раз оказалось, когда мы им на помощь пришли.
Аумат молча кивнул. После трехнедельного затишья, в самом начале ноября канцы снова пошли на штурм города, и им это почти удалось. Отбив атаку на Дворец, его защитники направили почти все свои силы на помощь Вокзальному кварталу, а пока его освобождали от осаждающих сил противника, то последний, воспользовавшись ситуацией, направил батальон на штурм дворца, даже проникнув через внешнюю оборону. Они бы прорвали и внутреннее кольцо обороны, но Ритемус и Альдерус успели вернуться раньше, напоролись на кишащий врагом, словно тараканами, Центральный сквер, а затем и площадь. Этот бег по городу обошелся в очень дорогую цену, но, быть может, она стоила того – через неделю Раселлан почти полностью отражал театр военных действий по всей стране в миниатюре. Номинально РПА владела тремя пятыми города по диагонали – с северо-востока на запад, а Народно-освободительная армия – остальной частью, но фактически дело обстояло совсем по-другому. Больше всего здесь подходило слово "анархия", хотя и оно, по мнению Ритемуса имело несколько отличный смысловой оттенок от требуемого. Через неделю после начала ноябрьского штурма Раселлана стороны окопались и закрепились на отдельных островах территории города. У Республиканской армии это были вокзал, дворец, военный часть на западе и иные точки, а у возрожденцев – монастырь, театр, один из госпиталей, а также выбивающийся из территориальной гармонии фабрика на севере, которая была захвачена республиканцами в начале недели после восьмидневной осады. Во время наступлений противоборствующие стороны опирались на эти "крепости", а потом откатывались обратно, оставляя в них пополнения в виде отставших солдат, которые смогли пробиться к ним, раненых, которые затрудняли отход, и боеприпасов. После штурмов обескровленные части отступали, и территория города (в особенности это касалось южной части) становилась ничейной и регулярно кочевала из рук в руки, принадлежа в основном лишь ловушкам и снайперам.
И вот со вчерашнего дня снова настало время "ничейности", как ее прозвали между собой рядовые бойцы. И именно поэтому трупы по-прежнему валялись на земле – вчера снайперы неподалеку достали двух солдат Ритемуса, посланных на уборку трупов. К ночи отряд уничтожил двух стрелков, но желания выходить наружу это не прибавило.
Над сквером кружилось воронье, желая отобедать уже начатыми вчера телами. Карканье окутывало все вокруг, и серьезно действовало на нервы. В глазах каждого солдата он видел неизгладимую тоску и усталость. Как и в своих собственных, когда он глядел в зеркало.
- Хватит прохлаждаться! – хрипло сказал он, и эти слова, на его счастье, вызвали всеобщее оживление. – У нас перед ногами куча оружия, патронов и металлолом, из которого что-нибудь еще можно слепить. Проверяем по стандартной схеме, а потом выходим на уборку.
Стандартная схема предполагала ставший ритуальным во время войны набор действий: "ловля" снайперов на шлем, надетый на винтовку или палку; демонстрацию чучела, призванного изображать зазевавшегося и неаккуратного солдата; посылка "солнечных зайчиков", и так далее, и, если это не вызывало ответных действий – проверка теоретически возможных снайперских позиций.
Через полтора часа сквер ожил – трупы раздевали, обирали и везли на телегах в могильную яму, с броневиков сняли пулеметы, а сами машины одну за другой водрузили на салазки и тянули внутрь периметра, словно древние рабы, тянувшие за собой огромные камни для постройки памятников своим царям.
По крайней мере, хоть что-то разогнало нарастающую скуку, думал Ритемус.
- Аж под Дворцом ваш топот слышно, - раздался голос Люминаса.
- Желаешь присоединиться? Милости просим, - кисло усмехнулся Ритемус и пожал ему руку.
- Нет, я просто проведать тебя. Снова спал здесь? – угрожающим тоном спросил он.
- Да.
- Хотел бы сказать, что ты так беду навлечешь, но мне этого очень не хочется. Сегодня все не так плохо?
- Пока спокойно, - кивнул Ритемус. – Какие новости с просторов Родины?
Люминас тяжело вздохнул и уставил взгляд в засыпанный мусором и гильзами пол.
- Вчера они захватили Орникарос. Путь на Капулан для них с юга открыт, - шепотом сказал он.
- Черт побери… - прошелестел Ритемус. – Снова…
- Это самое худшее, но не единственное.
Ритемус закрыл глаза в ожидании страшного.
- Мы теряем Север. Их 16-й армии удалось дойти от границы, куда мы их вытеснили, до Карьялиса. Дальше – Серметер, а дальше…
- …Рателан. И всем нашим войскам заходят в тыл. Тогда зачем Вождь хочет после перегруппировки идти на юг, если нужно спасать Север?
- Я не стратег и не принимаю здесь решений. Я просто составляю речи и печатаю листовки и плакаты. Все.
- Какой молодец, разом снял с себя ответственность.
- Это какую же?
- Вождь тебе верит и слушает тебя. Мог бы направить его в верную сторону.
- Я с ним ни разу по поводу не консультировался, и не стану, ибо, повторяю, это не в моей компетенции.
- Как знаешь, - скривился Ритемус. – Мы бы были тебе очень благодарны.
- Боже, ты, простой комбат, хочешь повлиять на главу государства!
- Ладно уж, - он понял, что пора смягчать накалявшееся противостояние, - я просто предложил.
Люминас молча и насупленно кивнул, попрощался и ушел обратно. Ритемус все еще некоторое время стоял на месте, поняв, что сильно испортил собеседнику настроение. А ведь он что-то хотел сказать очень важное и пока секретное. Более секретное, чем фронтовые сводки, ибо Ритемус мог без угрозы для жизни узнать об этом позже, спустившись по приглашению через посыльного Люминаса, либо когда эту информацию решат сделать общедоступной. А выходить на улицу просто так – по меньшей мере безрассудно.
Сам он слишком одичал за эти дни. Наверное, такое с ним было только в Фалькенарскую войну. Он переставал воспринимать себя как человека, как отдельную личность, теперь же в собственных глазах он представал как пульт управления механизма, являющегося частью другого механизма, а своих солдат он часто воспринимал как гайки и винты не только во время боя, но и тогда, когда этого совершенно не требовалось. Он вел себя часто надменно, встревал в конфронтации с Альдерусом, Гаттерисом и другими, не проявлял никакого чинопочитания даже на глазах солдат, и мог ввернуть крепкое словцо в разговор, хотя ранее, кажется, словарного запаса его хватало на то, чтобы избегать лишних ругательств, теперь он все больше и больше прибегал к ним.
Почему?
Что случилось такого, что изменило его отношение к миру? Даже на Севере у него бывали вспышки излишней ярости и надменности, но они приходились кстати. Ведь тогда ему тоже казалось, что все рассыпается в прах, что он ведет борьбу не для того чтобы победить, а для того чтобы выжить. А ведь тогда Республика была под куда большей угрозой…
…Или неужели интуиция в этот раз его не подводит?
После обеда на юг выдвинулись части Республиканской армии, и на сердце отлегло у всех при виде наполняющих улицы людей и бронемашин. Именно это напоминало, что защитники Дворцового квартала не одни во всем мире, как могло показаться. И казалось довольно часто, потому что, когда эти части отступали, противник наталкивался на оборонительные позиции аванпоста, и от интенсивности огня со стороны защитников зависело, смогут ли уйти отступающие в относительной целости и невредимости. К тому же, это означало, что пока можно расслабиться.
- Аумат, я еще похож на человека? – он попытался придать голосу наивозможнейшую расслабленность и дружелюбность и провел рукой по щеке. Четвертый день без водных процедур – и вот ему кажется, будто он гладит дикобраза. Обычно теперь он брился раз в два дня, иногда три, для экономии воды, но из-за штурма он совершенно забылся.
- Недостаточно, чтобы канцы разбегались, завидев вас, - ответил минатанец. – Прикажете тащить канистру с водой?
- А воду привезли вчера? Что-то я забыл. Пойди спроси, и если будет, неси, а потом сбегаешь к легионису, спросишь, не желает ли его Величество устроить нам банный день?
- Слушаюсь, - кивнул он и скрылся за дырявыми стенами.
И вообще, к вечеру Гаттерис должен перейти на "передовую". С ротацией частей на таком маленьком пятачке проблемы, но ведь есть разница – когда ты должен отбиваться от противника, идущего в лоб, или добивать вражеский фланг, и так потрепанный? А это означало, что солдат можно обрадовать тем, что им предстоит спать в лагере или во левом крыле Дворца, а не на грязном бетонном полу.
- О, смотрите, минометы тащат! – сказал кто-то из солдат. – Снаряды, видать, появились!
Действительно, конь тащил за собой в упряжке полковой миномет, потом в поле зрения появились еще несколько. А это значило, что спокойные дни не настанут. Что сподвигло командование начать наступление сегодня же, на следующий день после вражеского наступления, и, наверное, не собравшись толком с силами? В ставке считают, что эти минометы способны разрушить все? Да, было известно, что наступление будет, но он думал, что оно будет показательным, мол, вы нас потрепали, но мы стоим крепко на своих местах и можем кусаться. А теперь стало ясно, что хотел сказать Люминас.
- Командир, во дворце все на ушах стоят! – сказал Аумат, почти волоча канистру с водой. - Мы начали наступление на госпиталь! Стало известно, что диверсионные отряды помешали выступить из Гиремаса очередному полку, и пока их подкрепление не прибыло, Ставка хочет взять под контроль как можно больше территории.
- Взять возьмем, а снайперов всех выловили? По поводу нас ничего не говорили?
- Гаттериса отправляют туда, слышал краем уха разговор легиониса. Пока еще не отправили, но скоро прикажет, с минуты на минуту.
- Вся слава снова ему, - с иронией сказал Ритемус, наливая воду из канистры в котелок. Если что-то и будет, минут десять у него в запасе есть. В зеркале сначала отображался некто, похожий на хитанийского горца, а потом он свой настоящий облик – очень коротко стриженые волосы после того как он нашел у себя вшей, исхудавшее и заострившееся лицо, потемневшее, излучающее гнев. Словом, какое и должно быть у солдата, проведшего долгое время в боях, только он стал таким за месяц.
- Господин минор-адъютант, - в комнату забежал запыхавшийся посыльный, - приказ легиониса Альдеруса: поддержать наступление на госпиталь.
- Будет сделано, - ответил он, неспешно проводя последние штрихи ножом по лицу, - все-таки, Аумат, нас ждет большая бойня. Наверное, такая же, как тогда, когда мы вошли в город. Как думаешь?
Аумат промолчал. Ритемус взглянул на него и прочитал в глазах: "Как же хочу, чтобы вы ошиблись. Но и я верю, что так будет".
- Во сколько мы должны выступить?
- Крайнее время – полчаса минут. Штурм назначен на семь часов. За это время мы должны…
- Знаю. Чую, нас здорово потреплют и без штурма.
Через десять минут батальон был на марше. Ему придали два взвода новой крови, прибывшей из Лимунара. Те сказали ему, что дрались против королевских недобитков, пусть их появление командир воспринял весьма скептически. Все улицы были наводнены республиканскими солдатами, и нигде не было паники. Проплывший мимо вокзал выглядел не сильно хуже дворца – а ведь он был ближе к линии противостояния. Зато у них было куда больше разнообразия в вооружении – то тут, то там с позиций выглядывали малокалиберные пушки, рассыпавшие по пространству не один килограмм шрапнели. Из многих зданий, имевших более пяти этажей, торчали знакомые светло-зеленые шинели. И отовсюду двигались все новые войска – пехота, бронемашины, пушки на гужевой тяге, что не могло не радовать глаз.
В семь часов был начат штурм госпиталя. Через десять минут все баррикады свалились в огромную груду битого кирпича, а через час битва перешла в саму "крепость". По разорванным и раздавленным трупам Ритемус и его бойцы врывались в здания и вступали в штыковые стычки. Выстрелов почти не было – длинным винтовкам в тесных помещениях негде было развернуться и показать свою мощь. Еще через несколько часов над госпиталем реял черно-желтый флаг, а завтра… завтра должен был начаться новый штурм, и город перейдет под власть Республики без остатка!
***
Все здание содрогалось от взрывов наверху. За огромным столом в зале, располагавшемся в катакомбах Дворца. За столом сидели несколько министров, легионисы, в том числе Альдерус, Ритемус, которого просто поставили перед фактом необходимого нахождения на этом совещании, Ниремис, а также… Вождь. И ему сейчас нужно было не руководить заседанием, а хотя бы поспать. Главе государства было меньше шестидесяти, но выглядел он на девяносто. Казалось, вот-вот ему стоит сделать неосторожное движение, и он рассыплется от старости. Глубокая тоска и усталость смотрели из его глаз – куда более глубокие и тяжелые, чем в глазах других. По сравнению с прошлым разом, когда Ритемус принимал от него награду за свой Северной поход, он заметно, заметно сдал. А ведь тогда он мог чуть ли не бегать и был в прекрасной физической форме.
- Враг рассержен на нас, - проскрипел Вождь и слабо улыбнулся, растянув свои резиновые губы. – Город по-прежнему под нашим контролем, а они смогли достать дальнобойную артиллерию и больше жалеть нас не будут.
Помещение содрогнулось еще раз, на стол обрушилось облако пыли.
- Положение, как мы знаем, не безнадежное, но затруднительное. Карьялис под угрозой сдачи города врагу, и 16-я армия через недели две вполне может начать штурмовать Серметер. Более того, похоже, соседи отворачиваются от нас, боясь, что революционные настроения могут разрушить их изнутри и свергнуть правящие монархии. Но не стоит падать духом, господа. Будем надеяться, что такого же хаоса, как при вторжении Минатан, уже не будет. И все же не будем расслабляться и перейдем к повестке дня. За этим столом мы видим нового участника – минор-адъютанта Ритемуса, который известен нам как славный партизан, заставлявший содрогаться минатанские армии полтора года назад. И вы были приглашены именно в связи со обозначенной ситуацией.
Уши Ритемуса тут же оказались набиты ватой – все слова стали приглушенными. Люминас выполнил его желание. Но как говорится: загадав желание, ты получишь то, что просил, и что тебе совершенно не нужно.
- Буду откровенен, Ритемус: если все продолжится так же, как есть, то мы будем истощены. Быть может, город окажется вновь в руках врага со дня на день, и вы отсюда живым не выберетесь. Как и мы все. Ваша задача сложна, пусть звучит просто: сделайте все то, что сделали в прошлый раз. Поднимите население Севера на борьбу с захватчиками. Сделайте упор на минатанцев. Вас до сих пор все помнят, и ваш авторитет сыграет решающую роль. Объясните им, что националисты не дадут им жить в Арлакерисе как людям. Что в случае победы нас ждет война с Минатан. И что бежать в Минатан бесполезно: они уже дискредитировали себя борьбой с исторической родиной. Однако на деле все будет куда сложнее. Вам предстоит удерживать Лимунар и Рателан. Действуйте любыми методами, но Север должен остаться нашим. Потому что, если Раселлан падет, мы должны быть уверены, что позади у нас надежные тылы, что мы сможем перегруппироваться и вновь пойти в бой. Если Север падет, на Республике можно поставить крест.
По потолку снова ударил огромный молот.
- А как же Запад? – спросил Ритемус. Вождь тяжело вздохнул и посмотрел на Ниремиса.
- Мы сняли все, что было там, и бросили на юг. Несмотря на численное превосходство, нам удалось лишь вынудить их к позиционной войне. Один правильный ход Канцлера – и вся наша оборона на Западе посыплется. Пока попытки переломить ситуацию там слишком незначительны. А Фалькенар может повести себя как угодно – от скрытой помощи до явной войны. Мы не можем ни на кого надеяться. А Северное море и леса нас не предадут.
- Вождь, почему вы не уедете на Север сами? Негласно, разумеется.
- Я хотел бы, да веление сердца заставляет меня остаться здесь. И рано или поздно это откроется, и, если столица будет в огне на этот момент, считай, битва проиграна. Разумеется, я сделаю это, когда придет время. А пока оно не пришло.
- Пришло. Ведь вы посылаете меня на Север с такой задачей.
- Нет, это лишь означает, что оно близко.
- Под чье командование я перехожу?
- Генерала Гальгатуса. Он даст вам дальнейшие распоряжения.
- Кто примет командование моим батальоном?
- Альдерус назначит командира. Или у вас есть пожелания?
- Если мое слово имеет силу, то пусть это будет мой заместитель, Равелус. Ему пора идти на повышение, он сделал во время Северного похода не меньше меня.
- Да будет так. Еще пожелания?
- Могу ли я взять с собой своего ординарца? Это последнее.
- Отлично. Завтра прибудет поезд с пополнением, в обратный путь он едет в Рателан. На нем и поедете.
- Слушаюсь. Разрешите идти?
- Последнее. Пакет с наиболее полным описанием всех задач вам передадут вечером. Вы, насколько я знаю, получили звание адъютанта в прошлую осень, но тяжелые времена требуют соответствующих решений. Вы наделяетесь званием минор-легиониса, чтобы на вашем пути было как можно меньше препятствий. Повторяю, вы имеете права делать все, что потребуется, в разумных пределах, конечно. Аресты, требования о передаче под ваше командование войсковой части, обыски, документы, и, если потребуется, казнь – все в ваших руках.
- Тогда один лишь вопрос, Вождь?
- Да?
- Я слишком хорошо помню минатанское вторжение. Надеюсь, наихудший вариант в бумагах тоже предусмотрен.
- Предусмотрен, - мрачным и холодным голосом ответил Вождь. – Тогда делайте то, что у вас хорошо получалось – выматывайте врага и берегите людей. Можете идти.
Ритемус коротко кивнул и направился к выходу. По ту сторону его ждал Люминас.
- Главное, чтобы не наоборот, - странно хихикнул он.
- То есть?
- Ну… беречь врага и выматывать людей.
Ритемус потемнел в лице и прошипел:
- Не вижу ни единого повода веселиться!
- У тебя есть, как раз-таки. Ты ведь просил, я сделал. Мог бы сказать "спасибо".
- Скажу. Спасибо. Я и вправду часто хотел туда вернуться. Но мне неприятно сознать, что тут погибают мои товарищи, люди, которых я давно знал, погибнут здесь, пока я буду….
- Прохлаждаться, ты хотел сказать? Нет, нисколько. Тебе предстоит уйма работы, которую нужно сделать за короткий срок. Поэтому начинай планировать с вечера.
Ритемус попрощался и уехал к храму на юге города, около которого сейчас находился его батальон. Сначала он подозвал Аумата:
- Мы завтра уезжаем в Рателан. С тобой.
Минатанец застыл, раскрыв рот.
- Как это? А батальон?
- Все решено. Равелус будет командовать. Быть может, и к лучшему, что мы уезжаем.
- Зачем?
Ритемус остановился, рассматривая свои вещи, которые уместились в его вещмешке.
- Делать тоже самое, что мы делали в прошлый раз. Оборонять Север. Заодно есть шанс отправить тебя домой.
Аумат промолчал – спорить было бесполезно. Сколько попыток доказать, что он останется до конца войны здесь, были пресечены?
- Кстати, теперь я минор-легионис. Представь. Вождь повысил меня в звании, потому что мне требуются соответствующие полномочия, когда я буду… убеждать людей в том, что следует бороться против канцев. От тебя тоже требуется посильная помощь. Ты должен будешь убедить Тумасшата помочь мне, он ведь тоже стал очень известен в тех краях. Не бойся, его самого я воевать не заставлю против его желания. Понимаешь?
- Так точно, господин… легионис.
- Самому непривычно слышать это. Знаешь, я не хотел быть ни лейтенантом, ни адъютантом, это ведь столько ответственности. Почти семьсот душ на твоей совести. А если мне еще поручать оборонять Рателан, то… знаешь, Аумат, как у нас говорят – если солдат не мечтает о маршальских погонах, то это плохой солдат. Я не согласен. Гораздо приятнее быть простым солдатом и выполнять чьи-то приказы. Мне легче быть на поле боя и лежать под пулями, чем сидеть в тылу сражающихся частей и, не видя своими глазами обстановки, руководить их действиями.
- Все настолько безнадежно? – спустя паузу спросил сухо Аумат.
- Я задал тот же вопрос Вождю. Он ответил, что нет, но это время близится. Впрочем, он не соврал бы в любом случае, потому что новая битва еще не началась, а избежать мы ее не сможем. Они сюда пока не стреляли?
- Нет. Все по передовым линиям и по центру. Аванпосты почти не трогали, по слухам.
- Снова экономят. Что ж, объяви построение через десять минут, будем вершить последние дела.
Когда он вышел из дома, напротив монастыря на площадке выстроился его батальон. Он неспешно встал перед серединой его шеренги и выкрикнул:
- С завтрашнего дня я перестаю быть вашим командиром! Я снова отправляюсь на Север. На мое место заступает Равелус.
Краем глаза Ритемус заметил, как тот дернулся.
- Равелус!
- Так точно!
- Не слышу радости в голосе. Я тебе доверяю руководить этими людьми, и ты должен осознавать, что ты теперь несешь ответственность за них. И несешь ответственность не передо мной, а перед легионисом Альдерусом. А это значит, что ты должен выложиться полностью. Не подведи меня, и главное, их, - обвел он солдат жестом руки. - А теперь обращаюсь ко всем.
Мне очень жаль, что я уезжаю именно сейчас, в этот решающий для всей страны момент. Нет, это вовсе не преувеличение. Возможно, всего лишь через несколько дней канцы вновь решатся на очередной приступ, и столица может пасть. Я надеюсь на вас… - он сделал коротко паузу, - …Вождь надеется на вас! Он до сих пор здесь, он никуда не уезжает, и не собирается, хотя его убеждали, что его жизнь ценна и важна. Он не хочет бросать столицу, не хочет оставлять вас одних в беде, и вы не имеет права оставить его! Услышьте меня и поступите так, как поступил бы я –Выполните задачу любой ценой. Не хочу говорить о цене жизни – слишком часто мы о ней слышим и часто видим, но это так. И не оглядывайтесь на других. Надеяться вы можете лишь на себя и на товарищей по батальону. Делайте все так, будто вся тяжесть войны легла лишь на ваши плечи, и тогда враг не сможет одолеть вас. Да здравствует Республика!
- Слава Республике! – раскатился во все стороны гул сотен глоток. На секунду показалось – уже бесплотных…
Вечером Равелус преподнес ему подарок от батальона в благодарность – позолоченную зажигалку с часами в корпусе. Как он объяснил, один из его солдат нашел ее неделю тому назад у убитого вражеского снайпера, и сразу же предложил подарить адъютанту. Равелус идею одобрил, но не находил случая, зная к тому же отношение командира ко всякого рода дарам. Теперь есть – повышение Ритемуса в звании. Расставание с Люминасом и Альдерусом прошло сдержанно, - оба пожелали удачи, пожали ему руки. Вручение наград проходило в том же подземном зале заседаний, без лишнего пафоса ему и отличившимся офицерам и солдатам Вождь вручил награды, о чем по всему городу сообщили репродукторы. Ритемус получил пакет с указаниями, и когда Альдерус ушел, окликнутый кем-то, Люминас передал ему офицерский клинок – на рукояти был выгравирован кулак со сжатым мечом, а на кулаке красовалась буква "Р".
…Следующим вечером поезд отъезжал от перрона, прощаясь с вокзалом протяжными гудками. Ритемус смотрел из окна, запоминая обгрызенные гигантскими мышами колонны и мраморные стены в серую крапинку выщерблин и раздумывая о том, как город изменится к его следующему визиту, и о том, вернется ли он сюда. Это были пустые размышления, но более ему нечем было заняться следующие полутора-двое суток. Ему досталось купе класса "люкс", два вагона с которыми прицепили для ехавших на Север высоких чинов. Почти в полтора раз шире обычного купе, вместо откидных коек – узкие, но удобные кровати с привинченными к полу ножками. Аумат даже сначала не мог сдержать восхищения, пробуя на прочность толстый и мягкий матрас, но видя поникшего командира, сам вскоре посмурнел.
Несмотря на царящую внутри смуту, Ритемус иногда все же успокаивался, слушая стук колес. Они мерно отбивали такт, внушая чувство защищенности, каким бы ложным оно не было – ведь уже в сотне километров на север они могли попасть на станцию, захваченную "зелеными". Или "серыми", он называл их то так, то эдак. Но стук колес убаюкивал, сосредотачивая все внимание на себе, и своей однообразной ритуальной музыкой вводил в подобие транса. Он напоминал самому себе ребенка-домоседа, который наслаждался уютом в своем безопасной комнатке, а остальной мир маячил за окном – нестрашный и иллюзорный; и этому миру было не проникнуть внутрь, не нарушить сложившейся гармонии.
Та тетрадь, которую он забрал во время затишья в городе из дома, оставалась с ним и служила в качестве дневника. Эта идея пришла ему на следующий день после ее нахождения, и он старался писать хотя бы несколько строк, если день отметился чем-то стоящим, но таковым он находил мало что: переживания по поводу смерти Северана, пребывание в своей квартире и краткий монолог, обращенный к жене, и различные подробности о разгоревшейся в ноябре новой битве за город. Как любой дневник, записи предполагалось вести в полной тайне, но, как обычно, любопытный нос Аумата залез и в него, когда во время очередной тревоги Ритемус бросился на передовой, позабыв о тетради. К вящей славе Аумата способность хранить чужие тайны у него была гораздо более развита, чем любопытство, поэтому кары со стороны командира он избежал. И все же Ритемус делал записи только в отсутствие ординарца, или когда тот спал – все же для него выкладывание мыслей на бумагу было делом интимным. Писал он сухо, просто и понятно излагая факты. Он старался придавать событиям некий художественный окрас, но быстро понял, что хорошо ему удается писать только рапорты и отчеты.
Впрочем, он не знал точно, зачем он это делает. Детей и внуков у него не будет, и рассказывать и наставлять ему некого. А может, и будут – зачем на себе крест ставить? Сам он перечитывать вряд ли захочет – воспоминания его и в гробу преследовать будут. Ему бы и Фалькенарскую забыть, а уж эту войну забыть, - скорее всего, занятие тщетное. И кроме него сколько еще описывают эту войну?
И тут же голос в голове произнес: "А сколько из них выживут? Сколько дневников не сгорит?"
И он писал.
Чем дальше поезд ехал на север, тем чаще срывался снег, и здесь, ложась на лесные просторы, он выглядел нужным кусочком мозаики, без которой та была бы не полной, разительно отличаясь от снега, который падал в августе – природа будто бы показывала своей сумбурностью и неожиданным переменами в настроении, что сумасшествию подверглась далеко не она одна.
Они ехали почти двое с половиной суток суток, хотя обычный пассажирский рейс добирался от столицы до Рателан за сорок часов - это он помнил еще со времен работы на вокзале. Ритемусу же это путешествие казалось вечностью – под конец пути он перестал слышать стук колес, восприняв его как данность. За несколько часов Ритемус вновь спросил Аумата:
- Сейчас я предлагаю в последний раз и обещаю не возвращаться к этой теме впредь. Не передумал возвращаться? Разумеется, после исполнения этого задания?
Аумат тяжело вздохнул и сказал:
- Только если станет ясно, что дело совсем безнадежное и вы решите сложить оружие.
- Хорошо. Значит, по приезду я выбиваю тебе распоряжение о том, что ты можешь сесть на любой поезд в сторону Минатан. Через границу, конечно, сразу не попадешь, потому что наверняка сообщение прервано. Прорвешься, надеюсь.
- Командир, а если я не смогу? Уговорить дядю и остальных? Да и… не по-людски как-то. Нужно, понимаю, но все-таки…
- Тумасшата никто воевать не заставляет, как и тебя. Я ведь с ним встретился на следующий день после вашего нападения, знаю, что это за человек, и свой долг Родине он уже отдал. Так он еще и старше призывного возраста, его едва ли призовут даже в случае если все призывники полягут на войне. Нам нужны те, кто может и хочет воевать. Это то, что касается "по-людски" это или нет. Отправлять родного дядю в могилу – то еще веселье, - саркастически прыснул Ритемус.
- А если я откажусь?
Это был не демарш, а лишь секундное почти ребячье недовольство, которое проявлялось, когда Аумату что-то было противно. Новоиспеченный минор-легионис относился к этому снисходительно, и соответствующим тоном сказал:
- Последствия ты знаешь. Тебе вряд ли дадут вернуться домой, а если вернешься – слегка неживой. И я буду не причем.
По сравнению с Реселланом Рателан казался городом из другой реальности – сложно было привыкнуть после наблюдения в течение нескольких месяцев сплошных руин к виду в основном невредимых строений. Однако от дыхания войны было не скрыться – весь перрон был заполонен беженцами, вокруг которых воздвиглись крепости из скарба. Люди сгрудились вокруг небольших костров, разведенных в кастрюлях или бочках и топили падающий снег, который понемногу застилал здесь все. Из окна было видно, как двери вагонов открылись и извергли наружу солдат, принявшихся освобождать проходы для пассажиров.
Ритемус и ординарец прошли внутрь белокаменного здания, в углах которых тоже ютились гражданские. Он спросил у ближайшего постового, где начальник станции, и после ответа пошел на второй этаж. Там в холле перед дверьми с табличкой "Заведующий ж/д вокзалом" тоже толпились люди, отгоняемые несколькими солдатами с винтовками. Он оставил Аумата с вещами и пробился сквозь толпу.
- Могу я поговорить с начальником?
- А вы кто будете? – недоверчиво ответил ему майор-капрал, не решаясь сделать что-то определенное.
- Я минор-легионис Ритемус, прибыл из Раселлана с поручением от Вождя.
Толпа при этих словах чуть отхлынула, благоговейно зашептав.
- Я сам вас отведу. Мне передали встретить вас, но видите, что происходит… - он отдал приказ оставаться на месте своим подчиненным, и жестом увлек Ритемуса за собой. – Вас ждет самоходный экипаж. Извините за неудобства, у нас перебои с поставками провианта и топлива, а эти идиоты думают, что от начальника станции что-то зависит, и лезут во все щели.
- Скоро они поймут, что жаловаться было глупо. А потом будет бесполезно, - замогильным голосом сказал Ритемус, на что офицер промолчал, и выведя их на улицу, представил их шоферу и скрылся с глаз.
- Как в столице, господин минор-легионис?
- Пока там вождь, ее нельзя завоевать. Тяжело, но держимся.
На улице совсем близко раздался выстрел, и пассажиры втянули головы в плечи. Шофер остался незыблем:
- Это каждый день. То шпионы, говорят, то воров ловят и расстреливают.
Ритемусу оставалось лишь кивнуть.
Знакомство с генералом Гальгатусом прошло быстро. Пожилой, но в хорошей физической форме человек явно не любил общепринятых долгих знакомств, и едва назвавшись по имени, тут же вылил на голову новоиспеченному минор-легионису массу информации. Отправляли ли кого-нибудь к местным? Нет, решили, что на второй раз северяне разозлятся совсем. Каковы настроения? Примерно поровну сочувствующие новой власти и сторонники неучастия в конфликте. Какова численность мужского населения, способного держать оружие? Точных данных нет, многие уже спасаются бегством в Минатан. По расчетам самого Гальгатуса, около тысячи Ритемус сможет собрать.
- В прошлый раз у меня было меньше девяноста туземцев, - вопросительно поднял он брови.
- В этот раз география ваших поисков будет куда больше. Многие вернулись из плена, шанс есть.
- Сколько времени у меня есть?
- Чем скорее, тем лучше, сами знаете. По донесениям разведки, враг скоро выдвинется из Карьялиса, и у нас при самом плохом развитии событий на все остается около месяца. Даю вам двадцать дней.
- Есть.
- …Начиная с завтрашнего дня. Сегодня даю вам время обустроиться. Жилплощадь вам выделят.
Жилплощадь оказалась пустой двухкомнатной квартирой, хотя Ритемус ожидал, что получит какую-нибудь комнатку в общежитии, которую он поделит с Ауматом, а по соседству будут жить исключительно офицеры, с которыми он будет каждый день встречаться в прохожей и на кухне. С соседями он угадал частично, а последний пункт – полностью, ибо одну из квартир на первом этаже заняла общественная столовая. А ведь после того, как война перешла в позиционную стадию, люди стали возвращаться сюда, и найдя свои дома разгромленными, делили уцелевшие квартиры с другими людьми - из разговоров на улице он слышал, что в двух комнатах жили сразу три семьи. И выдавали право на проживание тоже очень неохотно – была установлена норма в три человека на комнату, и если вдруг выяснялось, что кто-то жил – о, Боже! – один, то этот человек автоматически признавался зажиточным и влиятельным горожанином. А потом началась новая война, и город стал редеть, стали освобождаться комнаты, и ажиотаж поутих. Но все равно много было людей, которые не могли найти пристанища, как например, те, что жили на вокзале – гарнизон тщательно охранял квартиры, потому как в них были проведены газ, вода, а иногда и электричество – ценные ресурсы, которые снова стали роскошью, и пустая их трата была непозволительна. Поэтому в каждом доме были управляющие домами, у которых были ключи от всех квартир, и получить доступ к помещению можно было только по их воле.
А беженцев Ритемус видел отныне постоянно. Он осмотрелся в квартире, где все самое ценное было сокрыто под одеялами – глупая надежда жильцов на возвращение, вызвавшая у него горькую усмешку, - и где все осталось достаточно ухоженно и прилично, и выглянул в окно. По противоположной стороне дорожного полотна и тротуара шли нестройные плотные колонны, состоящие из одних одежд и головных уборов, сумок и мешков; кто-то вез за собой тележки и сани, а кто-то – и целую конную упряжку с набитой скарбом и людьми телегой. Гражданские обреченной поступью уходили в сторону границы неспешной, упрямой, плотной колонной, словно отправляясь в последний путь. Почти без шума и разговоров, куда-то в бескрайнюю даль, чтобы рассеяться и не видеть, и не слышать происходящего в остальном мире
Выделили ему и личного шофера, того самого, что увозил его от вокзала, валайма с чудовищным по мнению Ритемуса именем Йакалан. Он был совсем неразговорчив, что при знакомстве Ритемусу очень понравилось – он также считал, что все шоферы и кучера – люди говорливые, вечно стремящиеся передать свои впечатления от поездок. Относилось это не ко всем, но к большому их числу. На второй день знакомства Ритемус пригласил его зайти внутрь и попить чая перед дорогой – в общественной столовой вечером ему выдали небольшой пакет печенья и несколько конфет домой, и буханку и кусок колбасы в дорогу. Вода из крана с удивительной скоростью меняла свои свойства, из кристальной чистой ледяной воды превращаясь в густой поток красно-кофейной жижи, из которой, как ему почему-то подсказала внезапная мысль, вполне можно изготавливать кирпичи или засыпать в мешки, чтобы из них делать баррикады; последующие почти десять минут он провел, спуская воду и ухитряясь наливать в чайник чистую воду.
- И откуда вы, Йакалан? – спросил Ритемус, подвигая гостю блюдце с печеньем, пока чайник кипятился.
- Здешний, - глухо отозвался шофер, пожевывая мелкими кусочками угощение. Он явно знал, что такое голод и что утолять его лучше и легче, откусывая понемногу и жуя дольше. Потупленным и рассеянным, и в тоже время настороженным взглядом он ощупывал скатерть. Молодой человек под тридцать, серьезный, замкнутый, исполнительный, из тех, кто должен был давно погибнуть или же вынести все, чтобы запереть все пережитое внутри, - наиболее краткой и точной характеристики Ритемус дать пока не мог и не считал в общем-то нужным.
Аумат спросил что-то на минатанском его, Йакалан чуть помолчал, словно вникая в слова собеседника, и ответил утвердительно, кивая головой. Исходя из своего скудного лексикона на минатанском, Ритемус понял, что речь идет о семье.
- Ничего страшного, мы на разных диалектах разговариваем, - пояснил Аумат.
- Йакалан, а ваш автомобиль сможет нас доставить по снегу до деревень?
- Сможет. Сами все увидите. Не везде, но упряжку всегда в наших краях можно найти, - это была его первая длинная фраза, и говорил он ее медленно, будто оценивая каждое слово, стоит ли его употребить или нет.
- А что вы думаете о своем народе? Они встанут против канцев?
- Ищите там, где минатанцы до них не добрались или не нанесли ущерба. По слухам, там до сих пор много деревень, которые не восстановлены.
Еще спустя десять минут неспешного разговора закипел чайник, и после испития чая все трое не могли избавиться от першения в горле – все-таки муть попала в чайник.
Еще через полчаса они уже выезжали из города.
- Каков первый пункт назначения, командир? – спросил Йакалан. Ритемус посмотрел на Аумата и сказал:
- Лагерь.
По пути находился госпиталь, в котором когда-то были Реналур и Валерус, но там снова стояли десятки грузовиков и телег, поэтому Ритемус решил остановку там не делать.
В лагере было много людей, но все они были незнакомыми. Он ходил между десятков построенных недавно сараев и палаток, спрашивая то пастора, то Тумасшата, и никто не знал их.
- Господин лейтенант! – хриплым голосом позвал кто-то. Ритемус обернулся – к ним направлялся человек с обезображенным лицом. Правая сторона лица словно оттянулась вверх, более темная, чем левая, нижнее веко не закрывало глаз, а волосы на голове торчали хаотичными островками скудной растительности.
- Реналур?
- Он самый, - прохрипел тот. – Некрасивый я стал, знаю, - и противно хрипло засмеялся. – Меня тут боятся, и детей мной пугают. Раньше было куда хуже, врачи смогли меня подправить. Вы тоже, смотрю, изменились. Особенно тут, - показал он пальцем на левый погон, выглядывающий из-под шинели.
- Да, меня повысили несколько дней назад до минор-легиониса, - согласился Ритемус. – Для самого было неожиданностью.
- Быстро вы взлетели. Значит, либо завели нужных друзей, либо…
- Война, друг мой, - чуть надменно ответил Ритемус, слегка уязвленный последней фразой. – У меня задание. Я снова еду на места нашей боевой славы, чтобы набрать добровольцев для отражения наступления канцев.
- А, значит, не врут… - прокаркал Реналур. – Что дела все хуже идут. Что ж, не в первый раз.
- Где остальные?
- Большинство уехало с пастором в его деревню, говорят, отстроились и обжились.
- А почему ты здесь?
- Недолюбливают меня из-за внешности. Я помогаю здесь строить дома и по хозяйству. И все, в общем-то.
- Хочешь с нами поехать? У нас каждый человек на счету.
- И все будет по-старому?
- К счастью или к сожалению, как тебе угодно, - развел руками Ритемус.
- Согласен. Только коменданта предупрежу, заберу пожитки, ненужное раздам.
Через полчаса машина лавировала между военной техникой и беженцами. Реналур молчал, но светился от счастья, если можно было так сказать о перекошенном, словно небрежно сшитых из разных кусков ткани, лице.
- Валерус там же?
- Пастор забрал его к себе, чтобы учить. Он быстро оправился, через два месяца после вашего визита уже скакал как конь. Мы много раз собирались и думали отправить его к семье, но какие тут путешествия? Я не смог был полстраны преодолеть в такой-то кутерьме, а тут мальчик… Весной все-таки он уехал, пастор был очень расстроен. Но Валерус уже взрослый парень, пусть живет, как знает. А как вы сами живете, командир? Вижу и слышу, что плохо, но мне тоже интересно, что произошло за эти… вот же, больше полутора лет прошло, а все как вчера было!
- Сначала пытались вручить мне роту и отправить к северным портам, но вовремя выдернули и отправили в турне. Фотографии, встреча с Вождем и генералами и прочее. Потом на юго-запад послали, затем на Капулан. Конец войны мы с Ауматом встретили в освобожденном Севелласе, впрочем, как и начало этой чертовщины. Что тут еще рассказывать.
- А как фалькенарцы? Вы их видели? Они все же уехали воевать дальше.
В затылке у Ритемуса похолодело, Аумат сбоку еле заметно дернулся.
- Погибли, - тихо сказал минор-легионис, с трудом придавая тону правдоподобности. – Под столицей. Но во избежание, никому не говори.
- Понял. Это плохо, что погибли. Хорошие люди были, - покачал головой Реналур.
- А что было тогда, когда я отправил вас через фронт? Валерус ничего не утаил?
- Он мне пересказал всю вашу беседу. Я спал целыми днями, потому что не мог иначе. А если не спал, то приходилось двигаться, и меня крючило от боли. В общих чертах он все рассказал верно. Мы все время были начеку, ждали подвоха. Приходилось тяжело, а эти сволочи играли добрых товарищей. Все-таки большей угрозой было погибнуть от чужой пули. И мы расслабились. За что и поплатились. Кстати, ловко вы этого Иттерима провели.
- Энерис нас всех провел. Кто знал, что тут сразу четыре стороны замешаны, а не две.
Машину затрясло – они свернули с трассы на грунтовую дорогу, покрытую отутюженным санями снежным настом. Из-за деревьев показался шпиль, водруженный на башню храма, затем само здание. Завидев машину народ, стоявший посередине дороги, отступил к домам, и пропустив экипаж мимо, робко следовал позади. Все дома были восстановлены, за исключением двух истлевших дотла строений у подножия холма.
Йакалан по приказу легиониса остановился у храма. Сооружение пребывало в целости и сохранности, словно никакой войны и не было; лишь приблизившись, можно было заметить неровно заделанные выщерблины от пуль в камне. На звук вышел пастор, и остановился как вкопанный, побледнев.
- Ну, здравствуйте, - поприветствовал его Ритемус.
- Рад видеть, - тихо ответил пастор, взял его за локоть и повел в храм. Обоим прислужникам он велел выйти и провел Ритемуса в свою обитель, маленькую комнату за алтарем, отделенную толстой стеной от зала.
- Тумасшат и остальные здесь?
- Да. Что вы здесь делаете? Неужели вы решили нас навестить? Посреди войны? – произнеся последнюю фразу, он иронично ухмыльнулся.
- Я не скрываю, что прибыл сюда по поручению, но и увидеть вас я тоже хотел. У меня есть серьезные основания. Прикажи всем собраться внутри, я хочу сделать заявление.
- Этого никак не избежать? – с горечью спросил пастор.
- Нет. Ты сейчас поймешь, почему. Зовите людей. И кстати, - удержал он священника за рукав. – Вы правда отправили Валеруса домой?
- Он сам уехал, - с горечью усмехнулся пастор, - Давно, еще весной, за семьей, с беженцами. Я пытался его отговаривать, но тщетно. Однажды он сбежал, и я больше ничего о нем не слышал. Еще говорил, что, если не найдет, отправится снова воевать.
- Вот же шило в заднице. Надеюсь, с ним все хорошо, - вздохнул Ритемус. За парнем никто не стал бы бегать, это ясно, как день.
Пастор позвал своих послушников расставить скамьи по углам, чтобы в храме могли уместиться как можно больше людей, а сам отправился наверх бить в колокола. Бой был тревожный, и в своей тревожности величественен под стать последующему выступлению. Двери распахнулись, и внутрь хлынули деревенские жители. Ритемус встал за кафедру и застыв ждал, пока движение не прекратится.
- Можешь начинать, - тихо сказал пастор.
- Я хочу вас поприветствовать. Тех, кто знает меня давно и тех, кто видит впервые. Многие уже догадываются, что мой приезд не случаен. И они правы. Едва закончилась война с королем, началась новая война. Несмотря на то, что Республиканская Партия Арлакериса во главе с Вождем не хотела войны и настаивала всегда на мирном решении проблемы, предлагая объединиться с Союзом Возрождения для того, чтобы управлять страной совместно и в согласии, Канцлер воспользовался нашей открытостью и преданностью союзному долгу. Он не стал считаться ни с чьими интересами, кроме собственных, и взял всю полноту власти в свои руки. В летом он вероломно напал на нас, вонзив нож в спину. Всем вам этот факт известен. Но это только одна сторона медали.
Идеи Союза Возрождения носят националистический, а порою и шовинистический характер, и среди солдат Освободительной Армии Арлакериса распространяются идеи о том, что во всех бедствиях, постигающих Арлакерис, виноваты наши соседи-государства: Минатан и Фалькенар. Если к людям своей национальности они изредка проявляют милость, то захваченных в плен "пришельцев", как они называют неарлакерийцев, они без раздумий убивают. Это касается и гражданских – их обирают до нитки, в лучшем случае. Я знаю, о чем говорю – я за это время успел повоевать плечом к плечу с фалькенарскими добровольцами. Они говорили мне, что понимают, на что идут, ибо, если они не остановят армии Канцлера здесь, то он может дойти и до Фалькенар, и та страшная война повторится вновь. Поэтому я хочу спросить вас: кто хочет вступить в армию добровольцем, чтобы остановить "канцев"? И кто не хочет, чтобы война снова дошла до этого мирного края?
- Кто? – еще раз спросил он и замолчал. Храм наполнился голосами; нельзя было вычленить что-то определенное.
- А нам-то что? – спросил кто-то.
- Кто это сказал? – хлопнул ладонью по дереву Ритемус, и звук этот эхом многократно отразился по всему залу. Все замолкли. – Я не слышу. Не отвечаете? Не отвечайте, но тот, кто сказал это - трус и глупец одновременно. Если вы будете думать, что это не ваша война, вы глубоко ошибаетесь. Она идет сюда. Это не моя прихоть, я так же, как и вы, не хотел, чтобы она вообще начиналась. Но нашего мнения никто не спрашивал. И если они придут сюда, они сделают то же, что сделали минатанцы. Выжгут все дотла, разграбят, а вам придется отстраивать все сначала. Может быть, спросивший подумал: "А может, сбежать в Минатан и там нас примут, своих соплеменников, как родных, с объятиями?" Нет! Поднимите руки те, кто боролся с Минатан полтора года назад. Один… Два… Три… Пять… Восемь… Здравствуй, Тумасшат…. Посмотрите, больше трети мужчин. И задайте себе вопрос: а почему они должны пускать тех, кто восстал против них, пускать тех, кто победил их? Минатанская армия по-прежнему приходит в себя после огромных потерь. Каково же будет их удивление, когда победители приползут к ним на коленях, прося приюта? Самое лучшее, что они сделают – они прогонят вас прочь. Да, возможно, они сжалятся и пустят вас через границу, но тогда вас будут ждать долгие годы унижения. Такого унижения, что смерть показалась бы куда приятнее.
Пути назад нет. Либо вы боретесь сейчас или отстаиваете право на жизнь на этой земле на долгие годы, либо вы можете не бороться, но жить собачьей жизнью. У меня все, - он сделал полушаг назад и застыл в ожидании.
- А где гарантии, что в будущем такого не повторится снова? – раздался вопрос из толпы.
- Кто знает, что будет в будущем. Но я скажу о настоящем. В этой стране две могучие силы – Республиканская Партия и Союз Возрождения. Других нет. И победившая сторона прошлых ошибок не допустит. Если победит Республика – нас ждет тяжелое, долгое, но мирное восстановление. Если Союз Возрождения – большая война внутри страны тоже прекратится, но она будет вестись против каждого неугодного и польется за пределы Арлакериса вместе с арлакерийскими солдатами. И вся страна будет одним большим военным лагерем.
После короткого шквала, полившегося из глоток, обращенному куда-то назад, вновь воздвиглась тишина. Вперед вышел Тумасшат и сказал так, чтобы его все слышали:
- Нам нужно время подумать.
Ритемус кивнул и оглянулся на пастора, и тот, пожав плечами, отпустил собравшихся.
- Как вы думаете, пастор, каковы шансы?
Туманным взглядом священник уперся в одну точку.
- Найдутся те, кто пойдут. Будет много тех, кто откажется. Но боятся все. Верят, что их бойня обойдет стороной, что я их защищу. В основном, это те, кто приехал сюда ближе к концу вторжения или после него. А я и не знаю, что делать. Я должен поддерживать их силы и веру, вести их, но… сказать, что я не защищу их, означает, что я столь же слаб, - сказал он последние слова почти одними губами. К ним заторопились с десяток человек. Тумасшат, держащий за плечо Булевиса, и прочие люди–участники "отряда Ритемуса".
- На нас вы точно можете положиться, - заверил его Тумасшат.
- Я рад, что вы поддержите меня, но нас слишком мало. Нам нужно место, где мы могли бы переговорить. Все вместе.
- В комнате места хватит, - сказал пастор. Люди Тумасшата взяли пару скамей.
Когда все разместились, Ритемус начал говорить:
- Разумеется, одной деревней деятельность не ограничится. Я хочу попросить вас, всех вас, разнести по всем населенным приказ командования и мои слова. Надеюсь, вас они услышат. В первую очередь это касается Тумасшата и его людей. Пастор, вы тоже можете этому поспособствовать. Вельяас еще жив?
- Да.
- Отлично, начнем с него. Нужно начать с тех, кто хочет и может бороться не меньше, чем мы.
- Не думаю так, - сказал Тумасшат. - Ничего о нем не слышно. Говорили, что ему чем-то насолили арлакерийские солдаты, и теперь он ненавидит всех военных. Севьялун и его семья вернулись из плена в том году, - вспомнил он. – И он тоже ненавидит минатанцев и почему-то королевских солдат. Насчет последних, я не уразумею, отчего. Живут затворниками, мало что слышно.
- Вот как? Это плохо, - покачал головой Ритемус и продолжил. – Но нам нужно оповестить всех, от Рателана от ледяных пустынь и границы с Минатан. Мне дано двадцать дней, считая сегодняшний. Поэтому и я прошу вас начать сегодня же.
Все кивнули.
- Касательно способов – на ваше усмотрение. Если нужны деньги… впрочем, они снова обесценятся, но они будут. Продукты – тоже, в разумных пределах. Задействуйте все, что можете задействовать. Вопросы?
Первым спросил Реналур:
- Каковы шансы, что мы их сдержим?
Помолчав, минор-легионис ответил:
- Пополам. В городе множество беженцев, отрезать пути снабжения легче легкого, и на их стороне внезапность. Нас больше, мы относительно хорошо вооружены, возводим оборонительную линию. Так или иначе, шансов куда сдержать их больше, чем было при вторжении Минатан.
- Что будет, если мы отдадим Рателан? – спросил пастор.
- То же самое, что мы делали позапрошлой зимой. У нас это хорошо получилось, и Вождь дал разрешение вести партизанскую деятельность в случае провала обороны.
- Ритемус… - осторожно спросил он. – Где фалькенарцы и остальные?
Ритемус и Аумат переглянулись на мгновение и отвели глаза в разные стороны. Зря он упомянул о добровольцах в речи, нужно было обтечь эту тему стороной…
- О фалькенарцах не знаю, - резко ответил он. – Мы встретились с добровольческим батальоном фалькенарцев недалеко от столицы, они дрались за военную часть с "серыми". Мы отбили казармы и двинулись на столицу. Фалькенарцы там в первые же дни почти треть потеряли. Равелус и некоторые другие живы. Равелус стал командовать батальоном вместо меня. Из четырнадцати человек, что ушли со мной, восемь пока живо. Но я не знаю, что сейчас в столице.
- Ради Господа, извините меня, - наконец сказал молчавший до сих пор пастор, - Но, если вы сами не знаете, что творится в столице, - и судя по вашему тону, что вообще может твориться в стране, - спрашивать нужно не "сможем ли мы сдержать их?", а, собственно, о целесообразности сего.
Все вопросительно посмотрели на него.
- Пастор, я имел в виду не совсем то, что вы подумали. Столица выстоит. Вокруг нее кипят бои уже больше месяца, и меньше недели назад мы почти выгнали "канцев" из Реселлана. Раньше многие позиции переходили из рук в руки каждые несколько дней, и все при этом знали, что пока ни у кого нет сил, чтобы раз и навсегда переломить ситуацию. Вопрос состоит в том, что при столь активном наступлении там понадобится переброска подразделений отсюда. А это уже касается непосредственно нас. Всем ясно? – все закивали головами, поддакивая.
- Теперь следующий вопрос. Нам следует решить кто и где будет действовать, разделить, так сказать зоны влияния.
- Разве только мы будем… - чесал подбородок, подбирая слова, Реналур, - вести пропаганду?
- Пропаганду, - пробурчал Ритемус, - Мы будем привлекать людей к благим свершениям. Пропаганда для меня – нечто насильственное, серое и грубое. Мы же никого не будем заставлять, а будем проводить разъяснительные работы – это так называется. Кроме нас, в деревни уже приезжают представители власти, которые эти работы и проводят. Итак?..
Пространство в радиусе пятидесяти километров Тумасшат брал под свой контроль. Он наделся, что информация будет передаваться по цепочке, от человека к человеку, из деревни в деревню. Ритемус отнесся к этой идее весьма скептически, но понимал, что по-другому поступить невозможно – за двадцать дней чуть ли не сотни квадратных километров покрыть личными посещениями каждого из населенных пунктов невозможно – иногда преодолеть расстояние между ними возможно было лишь за сутки на лошадиной или оленьей упряжке.
… Ритемус уже садился в машину, как краем глаза заметил, что к машине спешит Реналур, и молча повернул голову.
- Позвольте мне поехать с вами, господин Ритемус, - прохрипел он и застыл в запоздалом полупоклоне.
- Почему ты не хочешь остаться? Они ведь не отказывались от тебя тогда, и сейчас не откажутся.
- Позвольте мне по дороге объяснить. На обратном пути можете высадить меня на трассе, я пешком оттуда дойду.
Солнце почти достигло зенита, когда машина мчала по направлению в сторону границы. С трассы они съехали на проселочную дорогу, застеленную утоптанным настом. Показались знакомые места – где-то неподалеку была там маленькая деревня, где его отряд устроил засаду, а его самого солдаты Иттерима едва не убили из миномета. Аумат заерзал и напомнил Ритемусу о том дне.
- Разве ты был тогда… да, точно, - пробормотал он и увидел множество людей на улице. – Завернем сюда, Йакалан?
- Как скажете, - машина затормозила на перекрестке. Люди в деревне немедленно разошлись по кучкам, нервно перешептываясь и оглядываясь на идущего в армейской шинели человека. Он понял, что к ним уже наведывались люди из комендатуры округа.
- Мне нужен ваш староста! – крикнул он.
- Мы знаем, что идет война! – ответил кто-то. – Очень много погибло людей из этой деревни в войне с Минатан. Вы хотите, чтобы здесь остались одни бабы да дети?
- Когда я был здесь полтора года назад, ее население составляло половину стоящих здесь, - заметил Ритемус.
- Мы здесь кучу людей положили, когда обороняли ее, - прорычал шедший сзади Реналур. От его вида мужчины отшатнулись. Он подходил по очереди и хватал каждого за шиворот. – И что-то я не припомню ни твоей рожи, ни твоей! Где вы тогда были? Прятались в домах где-нибудь в Рателане или Лимунаре, когда там хозяйничали мины? Или платили им дань, как некоторые, чтобы их не трогали? Жалкие уроды… Да, как я! Только я внешне, а вы – внутри!
Ритемус собирался было остановить его, как издали раздался голос:
- Что здесь происходит?
- Вы староста? - спросил Ритемус пожилого человека в полушубке с армейской выправкой и ружьем за спиной.
- Да. Я помню вас. Вы дважды были в нашей деревне, и в первый раз наше знакомство едва не окончилось сожжением деревни, но должен признать вашу самоотверженность. Второй раз был куда более мирным.
- Это верно. Я так понял, к вам уже приезжали люди из командования провинции?
- Именно. Мы сказали, что подумаем. Они были позавчера.
- Видимо, собрание решило, что войну без них выиграют, - язвительно сказал Реналур.
- Поэтому меня и послали переубедить вас, - громко сказал Ритемус, - Я сказал правду – почти два года назад я принял бой со своими людьми здесь, в этой деревне, не дав пройти вражеской колонне дальше и отвезти провиант и топливо на фронт. Нам было куда сложнее, у нас часто не было ни еды, ни боеприпасов, но мы сражались за то, чтобы Арлакерис не пал окончательно. И тогда мы даже не были уверены, борется ли еще Республиканская Армия, или же Минатан уже шествует на Срединную равнину. Сейчас шансов победить намного больше. У нас есть все, мы же должны закрыть брешь, в которую просочились "серые". Многие армейские части отправились на юг, и их возврат повредит всем – они не успеют ни вернуться, ни добраться до места назначения, если вдруг настанет тяжелый момент. Поэтому эта задача ложится на нас. Вы хотите повторения случившегося?
Неуверенное "нет" прошелестело по улице.
- Надеюсь, мы поняли друг друга, - сказал он и последовал за старостой в дом.
- Ты собирался объяснить, почему не хочешь пока остаться с пастором, - напомнил Ритемус Реналуру.
Машина ехала обратно в Рателан. До сумерек оставалось совсем немного.
- Да. Не знаю, как сказать. Что-то сломалось внутри, что ли. После того как меня ранило, и я оказался в госпитале. Я лежал перебинтованный, ни с кем ни поговорить, ни повернуться удобно нельзя. И вот я погрузился в себя. Стал осмысливать жизнь, революцию, войну, прочее. А потом, когда я уже смог нормально двигаться, то вдруг понял, что…
- Неправильно прожили жизнь? – выпалил Аумат.
- Нет же, почувствовал, что все стало… чужим. Или я чужой. Такое ощущение, что я провел несколько лет в лесу в полном одиночестве, и вдруг оказался в совершенно изменившемся мире. Я добрался до лагеря и наделся, что старые знакомые помогут мне вернуться к тому состоянию, в каком я был раньше. Не удалось. Я смотрю на всех и понимаю, что хорошо помню и знаю их, но все ощущения…, воспоминания будто чужие. Я говорил с пастором, он сказал, что мне нужно отдохнуть – партизанская жизнь меня вымотала. Но сколько я себя помню – я ведь никогда не ломался, меня ничто не брало. А уж поверьте, был я много где. Все заметили, что я не отношусь к ним, как раньше, и сами стали меня остерегаться. Когда все уехали, я остался в лагере. Прожил там все время, старался по совету пастора не слушать про войну, но ничего не поменялось. Я не знаю, что могло меня сломать, - и на этом он замолк. Через минуту молчания он продолжил:
- Раз мне ничего не помогает, вернусь к тому, с чего начал. Буду снова в гуще событий, а не сидеть, сложа руки. Может быть, просто я привык к войне?
- Хотел бы я ответить на этот вопрос, - вздохнул Ритемус. – А по поводу войны… Ты, помнится, неплохо управился со взводом. В Фалькенарскую, небось, офицером был? Ты ведь воевал?
Реналур помолчал.
- Воевал. А до того был добровольцем во время восстания горняков на севере Сефарда, еще за два года до Фалькенарской.
Ритемус едва не поперхнулся.
- Так чего молчал? На чьей стороне? Рабочей коммуны или правительства?
- И там, и там. Ощущений в жизни не хватало, да и сам я человек скорее правых взглядов был. А потом несколько месяцев там побыл, обдумал, да и подался к коммунарам. Был командиром роты связи. Кабели чинили, радиоточки налаживали. А через полгода эвакуировался в связи с подавлением восстания. Потом перемкнуло, ушел в монахи.
- Зачем?
- Не знаю. Противно смотреть стало на все. На людей, на короля, на суматоху. Все разваливается, а они делали вид, что ничего нет и не будет. Я остался в монастыре под Немогардом, искать покоя. Там продержался несколько месяцев. Вера моя не крепка, хотя я все старательно делал, но настоятель был человек непомерно жестокий. Вечно доказывал, что он главный, а мы все должны перед ним пресмыкаться. Бил плетьми за промашки, еды лишал… Я не выдержал, набил ему морду и сбежал. Хорошо, что отвественность мирскую и религиозную давно разделили, а то бы точно на каторгу где-нибудь на здешних шахтах упекли, но ведь меня все равно могли упрятать, настоятель не из последних людей был. Попал к революционерам, в агитаторах походил, но потом поссорился, не прижился с ними из-за различий в взглядах. И вот аккурат перед войной меня полиция находит. Знают, что в Сефарде был, что священника избил. Мне предложили – либо в тюрьму, либо в армию. Вы уже знаете, что я выбрал. А то, что большего не говорил – не люблю о прошлом говорить, и насмотрелся я вот так, - постучал он ребром ладони по шее.
- Вот оно как. Ну что ж… - покачал головой Ритемус, - упрекать за молчание не буду, понимаю. Но если людей не будет, в ротные пойдешь ты. Многих с нами уже нет, а неопытных и незнакомых людей ставить не хочу.
Реналур молча кивнул.
- А что насчет покоя и мира... Вы почти полтора года прожили без стрельбы, насколько знаю. А вот на нашу долю выпало всего лишь полтора месяца мира. Не успели мы с Ауматом свободы с миром наесться, - он вымучено улыбнулся. – Может, ты все-таки останешься в деревне? Через пару недель будет всем веселье. Совсем немного осталось. Йакалан, сколько осталось до деревни?
- Что-то я вас заслушался. Проехали минуту назад поворот.
- Ничего страшного, - махнул рукой минор-легионис. – Поедешь с нами, глянешь на город. Завтра отвезем тебя к пастору.
- Я постараюсь не причинять неудобств, - зачем-то сказал Реналур и погрузился в свои мысли. Впрочем, скоро он с интересом озирался на город, на его заснеженные и замусоренные улицы. За прошедший день почти ничего не изменилось – все те же укутанные в рваные тулупы беженцы повсюду… Как поступит с ним комендатура? Выгонит прочь или заставит дать отпор врагу, заперев всех в городе? Но сейчас переполненность стала торжественной – толпы собрались у репродуктора, и со сдержанным ликованием слушали последние вести – возрожденцев отогнали от Серметера.
- Смогли все-таки, - выдохнул Аумат. От сердца Ритемуса отлегло. Быть может, Гальгатус даст передышку сроком в месяц, а потом они с Ауматом вновь поедут на фронт…
- Будем считать, что мы в отпуске, - усмехнулся Ритемус, повернувшись к ординарцу.
- Как бы не заскучать, - весело откликнулся он. Машина остановилась у дома. Ритемус открыл дверь и шагнул наружу. Краем глаза он заметил впереди, у арки, ведущей во внутренние дворы, вспышку, и рефлекторно повалился вперед, одновременно доставая пистолет из кобуры. Наконец прозвучал звук выстрела, и что-то слева глухо повалилось в снег, взметая вверх белые комья. Ритемус упал на живот и почти вслепую открыл огонь по удаляющейся фигуре, но та успела скрыться за углом. На улице поднялся гвалт, люди в панике бросились прочь, увязая и застревая в снегу. Со всех сторон мгновенно зазвучали полицейские свистки. Ритемус поднялся и увидел корчащегося на снегу Аумата, обеими руками охватившего бок.
Не успел Ритемус сказать, чтобы ему дали бинты, Йакалан уже бросился снимать с раненого шинель, бросив рядом перевязочный пакет. Вдвоем они смогли перенести его в машину и заткнуть кровоточащую рану под правым легким, пока не появилась вызванная кем-то из патрульных карета скорой помощи. Ритемус попросил взять его с собой, чтобы он проследить за состоянием Аумата, но врач отказал ему, сказав, что в госпитале не протолкнуться: масса беженцев получили обморожения. Он лишь назвал адрес, записал данные Аумата, и разгоняя стягивающихся обратно зевак, лошади потянули салазки в сторону городского центра под грозные крики кучера.
Ритемус пошел во внутренний двор, откуда и стрелял неизвестный, но в снегу было столько следов, что он быстро запутался и бросил это дело, вернувшись к машине. Полиция еще не прибыла, а гражданские образовывали плотный круг, делясь впечатлениями.
- Покушение, - на выдохе ответил Ритемус, снял перчатку и вытер пот со лба. В шинели было невероятно жарко.
В полицейском участке показания всех троих были записаны меньше чем за полчаса. Офицер уведомил его, что сделанные снимки и записи будут переданы генералу Гальгатусу, а сам минор-легионис и его охрана могут отправляться домой.
Они доехали до квартиры, не произнеся ни слова. Их мрачное настроение резко контрастировало с умеренным ликованием столпившихся у репродукторов людей. Сев за стол, Ритемус достал свой дневник и стал кратко записывать события прошедшего дня. Когда подошел к описанию вечера, он быстро написал: "Я очень надеюсь, что Аумат останется жив". Он посмотрел в коридор, где на вешалке висела его шинель. Правый бок и рукав поблескивали пятном крови. Лишь взяв карандаш в руки, он неожиданно для себя продолжил мысль в уме: "…однако если бы он умер, эта смерть была бы как нельзя кстати". И едва она промелькнула в мозгу, он бросил карандаш на бумагу и подпер кулаком голову. Чувство вины поглощало его, как вьюга за заиндевевшим окном поглощала ночной город.
Рано утром посланник Гальгатуса позвонил в дверь и передал новую копию приказа генерала о наделении Ритемуса полномочиями по набору рекрутов, чтобы у минор-легиониса не возникало проблем на местах. Отдельным письмом Ритемусу теперь вменялось оставлять в отчетах замечания относительно продовольственного положения в посещаемых деревнях, что-то вроде инспектора продовольственных команд. Не спавший полночи минор-легионис удостоил доклад злой и странной насмешкой, и только посыльный исчез с его глаз, он приказал ехать в больницу. Его встретил бригадир скорой помощи с красными глазами и мешками от постоянного недосыпа, беседовавший с охранниками, и уверил, что жизни Аумата ничего не угрожает – пуля повредила два ребра под правым легким, но врачи сделали все возможное, и скоро он сможет вернуться в строй. Когда Ритемус спросил, можно ли будет в скором будущем посетить своего ординарца, тот покачал головой и сказал, что после операции Аумату нужно несколько суток покоя. Ритемус прыснул тому в лицо и спросил, какой может быть покой в такой толчее, - всюду сновали врачи, санитары, больные и передвижные кушетки, поднимая шум и гвалт, - и потребовал провести его в реанимацию или в палату. Бригадир странно улыбался – то ли от типичности ситуации, то ли слабо воспринимая действительность после приема чего-то возбуждающего, вроде кокаина. На его счастье, мимо проходил врач, сказавший, что в течение суток после операции к пациентам никого не допускают. Ритемус пообещал, что если завтра его не пропустят, то он обязательно доведет дело до трибунала, и покинул здание.
Йакалану, ждавшему в машине, он приказал ехать в деревню. Всю дорогу он осматривался на пятно крови, оставшееся на рукаве.
- Говорить буду я. Вы пока помалкивайте, - сказал он почти в конце пути. Сухое "так точно" были единственными словами, произнесенными Реналуром и Йакаланом за всю поездку, и Ритемус не совсем понимал причины их молчания. С Ауматом они почти не были знакомы, и этот инцидент вряд ли затронул бы их так сильно. Может быть, это напомнило им, что так давно не виденная ими война уже здесь, и несмотря на все уверения, смерть может настигнуть любого и внутри города?
Когда машина остановилась, и жители деревни высыпали на улицу, встревоженные внезапным визитом, Ритемус вышел из экипажа, подошел к дому Тумасшата, постучался и снял шинель. Валайм открыл дверь и в недоумении посмотрел на него, и не успев ничего сказать, был оттолкнут обратно в дом. Ритемус перешагнул порог, дал знак Реналуру и Йакалану встать у крыльца и никого не впускать, и закрыл дверь.
- Где Аумат? – дрожащим голосом спросил Тумасшат, и взяв рукав в руки, помял его, не понимая, а потом с испугом почти бросил его.
- Пока он жив, - сказал Ритемус, - меня не пустили в госпиталь.
- Когда все произошло? И как?
- После приезда в город. Мы вышли из машины, и по нам начали стрелять. Аумату попали в бок, возможно, повреждено легкое, но он потерял немало крови, пока мы ждали карету скорой помощи.
- Тот, кто стрелял… арестован?
- Мы его упустили, - понурил голову Ритемус.
- Почему вас не пустили?
- Якобы в течение суток после операции нельзя тревожить. Но мне кажется, они врут. Завтра я все точно скажу.
- Хорошо, - закивал Тумасшат, ломая руки.
- …Но это не первый случай в городе, когда ранят и убивают валаймов и прочих неарлакерийцев по национальности.
- То есть хотели убить не тебя?
- Есть вероятность. В любом случае – стреляли ли в меня или в Аумата – кто-то очень не хочет, чтобы я собирал отряд. Кто-то нас боится и хочет запугать всех нас и затормозить. Возможно, чтобы вызвать отток гражданских на север. Беженцев и так много, а в этом случае они прямо запрудят трассу до границы. Они хотят сломить ваше желание воевать. Но если нас боятся, к чему бояться нам? Понимаешь?
- Да. Я понял. Что я должен говорить?
- Правду. Что стреляют в валаймов. Что стреляют в меня, потому что боятся меня и вас, и что я и мой отряд будем трепать их также, как трепали императорские войска. Мы на верном пути, Тумасшат. Если отряд вновь будет собран, то у них будет меньше желания лезть сюда. Нужно отомстить им, и за всех валаймов, и за Аумата.
- Ритемус… Ты мне не врешь?
Ритемус молча повернулся и гневно посмотрел ему в глаза.
- Знаю, слишком много совпадений. Мне вот кажется, что он уже умер, ибо почему бы и не пустить меня на минуту?
- Могу я завтра поехать с вами?
- Сегодня же поедем в город, и в семь часов утра заявимся. Врать мне незачем. Это имело бы смысл, если бы срок подходил к концу, но сегодня лишь второй день.
- Я понял. Боги… видят боги, твое дело правое, и войны нам не избежать.
Он вышел на улицу, держа шинель Ритемуса на вытянутых руках, и горестно прокричал:
- Люди! Я вас призываю, услышьте меня!
Со всех сторон к его дому стал стекаться люд. Когда собралось десятка с три человек, он продолжил:
- Видите эту шинель? На ней кровь моего племянника Аумата! Его ранили вчера, и сегодня он в госпитале, возможно, при смерти! А все почему? Потому что вражеские шпионы отстреливают нас, валаймов! Они ненавидят всех неарлакерийцев, эти "серые", эти люди, которые думают, что боги дадут им возродить Арлакерис! На наших костях! Они нас боятся, они думают нас запугать! Но разве мы поддадимся? Разве мы спрячемся? Господина Ритемуса, хорошо известного нам, тоже едва не убили, но боги спасли его, потому что "канцы" боятся одного его имени! И кто знает, быть может, стоит лишь нам вновь собрать во главе с ним силы воедино, и они передумают идти сюда! Мы – мирный народ, но видят боги, что нам предстоит отомстить за всех наших убитых братьев. Мы не можем позволить им и дальше безнаказанно убивать нас! Так ведь? И быть может, следующим убитым будет кто-то из ваших родных или вы сами. Я… сам не верил, что это коснется меня. Но это так – мой Аумат в госпитале, и быть может, это знак, знак всем нам…
Ритемус стоял в дверях, опершись о косяк. На душе было гадко – ведь он соврал, что не врет. Подло. Подло, смешно, но нужно. В известном смысле он не соврал – каждый день по несколько беженцев, среди которых были и валаймы, убивали мародеры. Но целенаправленно неарлакерийцев в городе пока никто не убивал. Насколько он знал.
План зрел в голове еще со вчерашнего вечера, после мысли о полезном ранении Аумата. Ритемус не собирался никого вести на передовую в Рателан на убой. Нет, он продолжит партизанскую деятельность, добьется у Гальгатуса разрешения, чтобы во главе сотни или двух бойцов громить вражеские тылы. Быть может, погода сыграла свою роль, но чем сильнее завывала вьюга, тем сильнее черные мысли убеждали его в том, что на севере республиканцам не выстоять. Он не мог понять причин этих мыслей, ведь объективно мало что могло помешать отражению натиска. Но нет – внезапно приспичило просчитать время и расходы, чтобы добраться до минатанской границы. А этих людей, уведя отсюда, он спасет. И пусть в Минатан к ним действительно будут скверно относиться - все одно лучше, чем смерть.
Хоть бы никто не услышал его мыслей…
- Мне кажется, получилось, - выдернул его из омута размышлений Тумасшат.
- Они услышали тебя?
- Я сказал, что ухожу. Булевис и мои люди поддержали меня, и остальные тоже одобрили это. Теперь все вести разнесутся очень быстро. Оказалось, что в Рателане был чей-то родственник, который недавно бесследно исчез.
- Очень кстати. Ты все верно сделал. Главное, чтоб они поняли, что война уже здесь. И самое страшное – мы не соврали.
Утром в больнице повторилась та же сцена, что и вчера. Ритемус, его охрана и Тумасшат прорвались, растолкав всех санитаров, медсестер и врачей, пытаясь выяснить, где Аумат, и что с ним. Когда они прошли на второй этаж, облепленные вцепившимися в руки медсестрами и врачом, то им наконец сказали правду: Аумат пережил клиническую смерть в ходе не совсем удачной операции. Разъяренный, Ритемус едва ли разбирал слова, и понял лишь, что пуля была извлечена, но был задет сосуд или нерв, что повлекло ухудшение состояния пациента.
Им разрешили на него посмотреть, вернее, Ритемус заставил разрешить: в тесной палате с желтыми потрескавшимися стенами, в окружении десятков таких же тяжелораненых, лежал он. С закрытыми глазами, обставленный капельницами, словно отпевающими священниками, и словно бы спал. Так оно и было, - заверил врач и попросил их удалиться. Минор-легионис с минуту молча смотрел на своего ординарца, и ушел.
С этого момента время потеряло свои очертания. Тумасшат, взбудораженный произошедшим, теперь с головой ударился в агитацию. Он ездил из деревни в деревню и произносил речи, похожие на ту, которую он сказал ранее. Ритемус же напротив, стал куда менее словоохотлив, и спустя несколько дней заметил, что к нему стали относиться по-другому, хотя объективно ничего не поменялось. Единственное слово, которое он мог подобрать для определения поведения – сдержанное. Пропали некоторые вольности, которые допускали в его отношении его подчиненные – участники Похода. Тот же Тумасшат не заводил более туманных разговоров, но появлялся, спрашивал или докладывал о чем-нибудь, и исчезал. Ритемуса это тревожило – единственное объяснение, которое он мог дать, что остальные считали или знали, что потеря Аумата для минор-легиониса значила многое. Сам он не мог ответить, так это или нет. За долгие годы он привык знать, что все в этом имеет свойство заканчиваться - люди, вещи, ситуации. И со смертью чего-то собственная жизнь не заканчивается, каково бы это что-то или кто-то близко не было, напротив, с угасанием одного начинается рассвет другого. Пусть угасшее останется воспоминанием, хорошим или плохим, пусть послужит уроком – горьким, но неизбежным. Однако не каждому дано это понять и принять, и смерть или болезнь другого человека часто становятся барьером, за которым жизни нет. Ритемус осознал это еще во время Фалькенарской войны, непозволительно поздно, как он считал, и ныне же действовал так, как это было, пока Аумат был рядом. Отправлял донесения Гальгатусу или же просто что-то взять в общественной столовой. Что было лишь непривычным – теперь вместо "Аумат" нужно было произносить "Реналур" или "Йакалан", что требовало некоторых усилий.
И все же чего недоставало – наверное, вечных монологи и рассуждения Аумата ни о чем, некоторого ребячества и комментирующего бубнежа под нос. Реналур и Йакалан были и оставались людьми, позабывшими про мирную жизнь – от обоих не было лишнего слова, и в квартире, когда Ритемус не говорил, царило молчание. Немногочисленные реплики, которыми перебрасывались его ординарцы, были не в счет. Еще все почему-то избегали вообще упоминать Аумата, словно он был уже мертв. Однажды пастор запнулся, случайно для себя заведя разговор на эту тему, и Ритемус безжалостно засыпал его колкостями, едва не выказывая открыто свой гнев, и предложил пастору поехать в город, чтобы отпеть ординарца, а потом язвительно спросил, как же на самом деле религия относится к погребениям заживо, и прежде чем священник успел ответить, стремительно вышел из храма.
…Этим вечером они вновь ночевали не дома. В деревне близ Лимунара им любезно предоставили небольшую избенку. Пожалуй, единственным украшением ее было древнее кресло-качалка, куда Ритемус и опустился, сняв шинель. Он бездумно раскачивался взад и вперед, потом представил, как он выглядит со стороны, и решил, что ему недостает трубки. Это напомнило ему о Северане. Наверное, это кресло было бы любимым местом фалькенарца.
Он и вправду чувствовал себя разбитым и старым. Хотелось только одного – покоя, чтобы на неделю-другую он и остальной мир позабыли друг о друге, чтобы эта свирепствующая за окном вьюга, уже третья по счету за неделю, стала непреодолимой стеной между ними. Но он не мог позволить себе расслабиться, отчего-то ему казалось, что, расслабившись, он потеряет связь с реальностью, и восстановить ее уже не сможет. И потому не исчезало ощущение, что он вот-вот разорвется от скопившегося напряжения, словно динамитная шашка. Знать бы только, сколько еще тлеть запалу, и не разгорится ли он внезапно от внешнего воздействия?
В отгороженном деревянной перегородкой углу комнаты бренчал посудой Йакалан, Реналур, судя по глухому стуку и шороху, набивал печку дровами. Ритемус поежился, вдруг почувствовав холод, который до этого не замечал, взял табурет, достал планшет, и разложив бумаги на столе, начал заполнять отчет. Тринадцатый день, деревня N. Население настроено доброжелательно по отношению к республиканской власти, есть добровольцы, четыре человека
- Реналур, есть банка и щепки? А лучше свеча, - спросил он. Найденная свеча почти догорела донизу, фитиль отсырел, и пламя дергалось, не давая достаточно света.
- Сейчас поищу, - раздался хриплый голос и стук буфетных створок. В список Ритемус занес еще четыре деревни, которые они посетили сегодня. Перечень, список с фамилиями и именами добровольцев и их росписями прилагается. Четырнадцать человек всего. За все время с приезда Ритемуса в армию записались сто семь человек из пятнадцати деревень. Много ли это или мало?
Его мутило от этой однообразной писанины. Посещение каждой из деревень ничем не отличалось. После посещения Ритемусом деревень добровольцы отправлялись в деревню пастора, назначенную сборным пунктом, куда раз в сутки приезжали грузовики, на которых будущие солдата Республиканской армии ехали в тренировочный лагерь под городом. Ритемус застал то время, пока новоприбывшие рассаживались по машинам, и ради интереса спросил, почему они пришли. Кроме саморазумеющейся борьбы за родную землю основными причинами были романтические взгляды на войну, в силу которых юноши, побегав под огнем, надеялись стать мужчинами, и голод. Голод, который был везде – от самого провинциального центра до глухих деревень. Еды не было нигде. Посевные площади и лесные плодоносящие деревья и растения погибли, звери ушли на север и восток, и до второй фазы войны Север спасался импортом. А теперь, когда все продовольствие шло на пользу фронта, Лимунар и Рателан с их областями оказались предоставленным самим себе. На улицах Рателана ежедневно умирали десятки людей от голода и жестоких холодов, и в каждой деревне жаловались на недостаток продовольствия. Даже здесь им дали только воду из растопленного снега, и ящик солонины и хлеба, которые он приказал Йакалану поставить в багажник, пришелся очень кстати. И он был вынужден это записывать, все жалобы населения, хотя те же самые данные, - он знал точно, - предоставлялись агитационными командами, если они побывали в населенных пунктах до него.
Или же Гальгатус настолько свято верил, что стоит Ритемусу появиться, аки ангелу, все тут же изменится?
Или ему приказали так поступить?
Ритемус громко и протяжно выдохнул – так, наверное, являют свой предсмертный возглас лошади, - и бросил дорогую авторучку на стол. Его помощники тут же выглянули из-за перегородки в удивлении.
- Ненаживу бюрократию, - пожаловался он. – Может, махнем снова вглубь лесов, свою республику строить?
- Вы и тогда много писали, командир. – заметил Реналур.
- Да я по пальцам пересчитать могу, сколько раз я писал, - поднял он руку и стал загибать пальцы, - списки оружия, которое брали у Иттерима, послание командованию, которое я с вами отправил… и еще, пожалуй, когда составляли список голосующих за наступление на форт. Все. Хотя, еще описи захваченного с минатанских конвоев.
- А еще Гальгатус требует с меня своих замечаний, - пробормотал он себе под нос, - откуда мне их брать? Писать, что все валаймы врут?
- Правильно, всех грести надо, - схохмил Реналур, - сидят в этих снегах, ничего не делают.
Ритемус зевнул и написал, что слова о бедственном положении во всех четырех деревнях соответствуют действительности. Приехав сюда, он увидел, что в загонах для оленей и северных быков обитал едва ли десяток животных. Он не поленился спросить, сколько было раньше. До пришествия минатанцев – восемьдесят голов. еще и болезнь унесла с четверть стада. Поначалу пытались спасаться бартером – менять еду на шерсть и шкуры, но скоро сами жители пустили их на мясо. Он выслушивал эти жалобы почти добрый час, и пожалел о своем вопросе, ибо описали ситуацию достаточно красочно, причем все жители деревни делали это одновременно. Несколько раз за этот день, когда он выходил на улицу, к нему неизменно ковылял древний старик со сливающейся с окружающей средой бородой до пояса, прокладывая путь достаточно массивной тростью, и подолгу рассказывал, как они страдают, что у соседа на той неделе померла последняя корова, что такого голода он не припомнит с Двенадцатилетней войны, когда он был юнцом и пек с матерью не только крупицы зерна, но и землю, где они эти крупицы находили. Ритемус закатывал от безвыходности глаза, бормотал чушь вкупе с обещаниями, что еду привезут, и ретировался обратно в дом. После пары попыток прорыва любопытных и охочих до новостей из внешнего мира женщин он закрыл дверь на засов и закрыл оконные ставни, довольствуясь светом из чердачного оконца.
- Господи, когда ж это кончится… - неожиданно вдруг он сказал, почти дописав отчет.
- Мне помочь? – с плохо скрываемой иронией спросил Реналур.
- Я не о том, - устало сказал Ритемус, откладывая ручку, - я про войну в общем. Вот сейчас пишу и думаю: а не слишком ли далеко все это зашло?
- Господин легионис сеет панику среди подчиненных?
- Реналур, минор-легионис пока я, не теряй этот момент из вида.
- Вы не в первый раз подобное говорите, командир. Два года назад были такие же моменты, до сих пор помню. Я знаю, что вы могли бросить все, а не таскать весь эту толпу по всему Северу. Сейчас то же самое. К чему все эти жалобы?
- Жалобы, говоришь? – глухо повторил Ритемус. – Это не жалоба. Ты не видел всего того, что видел я за эти два года. И ты не представляешь, каково это было ощущать, что мир, который должен был вот-вот наступить, вдруг снова рассыпается… Нет, - вскочил он, почти крича, - не рассыпается – взрывается! Как гнойник! Как только все рвануло, сразу в глаза столько гнили бросилось, жить было тошно! Казалось бы, что тут сложного – решить дело мирным путем, устроить живодерню у себя в Сенате, на словах, они ведь это любят! Но вот черт дернул этого сраного Канцлера! И теперь я не верю, что, когда мы победим серых, наступит мир. Ни черта! Вот обязательно кого-нибудь дернет сделать всем гадость, начать все заново!
В нем вдруг что-то щелкнуло, перехватило дыхание, и он замолчал, опустившись в кресло.
- А жалобы… жалобы можешь на улице послушать, там страждущих хватает, - сказал он после паузы, и снова замолчал, во избежание обострения ситуации. Но Реналур сидел, несколько ошеломленный таким эмоциональным штормом.
- Иногда я думаю, а изменится ли что-то, когда наступит мир, по сравнению с тем, что было при короле? - на этот раз Йакалан нарушил тишину. – Захочет ли этого Вождь? И будет ли возможно построение республики по-настоящему?
- Сдается мне, он и сам этого не знает, - сумрачно сказал Ритемус. – И стоила ли революция этого, - обвел он рукой комнату.
- Господин Ритемус, - хрипло вдруг вклинился Реналур, - Я не хочу ссориться, но вы не правы. Я тоже много чего видел. Ведь лагерь находится в прифронтовой полосе, и почти каждый день до прошлой осени к нам приезжали грузовики с ранеными, и еще новые части на фронт шли. Я не был… я не ввязывался никогда в эту грязь по-настоящему, но что происходило в стране, я знал и видел. А теперь предлагаю пойти всем спать. Мы все устали, - выделил он голосом слово "все".
Ритемус кивнул и вновь сел за бумаги. Все было заполнено, он просто не хотел встречаться взглядом с Реналуром. Пока остальные укладывались в постели, он смотрел в черную бездну окна, в котором он видел лишь яркое отражение лампы и размытые очертания собственного лица. Все-таки в нем что-то изменилось. Он вслушивался в завывание ветра снаружи, словно пытаясь услышать ответ в нем. Но прежде чем он смог расшифровать его послание, сон овладел им.
Проснулся он от шума множества моторов на улице. Свеча давно догорела, а кромешную тьму в доме на мгновение снаружи пробивали слабые кляксы света, которые темнота тут же пожирала, но они самоотверженно все прыгали и прыгали в нее. Ритемус отскочил от стола, едва не свернув стул, и разбудил Йакалана и Реналура, жестами приказав молчать.
- Это чьи? – прохрипел Реналур, спешно застегивая китель.
- Черт их знает. Надеюсь, что это грузовики с продовольствием.
- Доставка продовольствия! – прорезал тишину мерзкий трескучий голос рупора. – Продовольствие! Все просыпаемся и становимся в очередь за помощью от правительства Республики!
Ритемус облегченно выдохнул и попытался посмотреть на часы.
- Сколько же времени? – он подставил циферблат под череду бликов от фар, и понял, что до рассвета еще несколько часов.
- Йакалан, а по ночам тут никто не бродит?
- Не знаю. А кто должен бродить?
- Всякие минатанские недобитки или королевские. Помнишь, Реналур, когда мы к Рателану шли, напоролись на патруль королевских, а это были наши разведчики?
- Да, помню, искали отряд королевских, которые здесь обстреливали колонны. Потом их вроде бы поймали и казнили.
- Не слышал о таком, ни тогда, ни сейчас, - покачал головой Йакалан.
- Я б остерегся в такую рань приезжать все равно, - Ритемус накинул шинель и вышел на крыльцо. Жители деревни буквально выбегали на улицу, едва накинув шубы и тулупы на ночные рубашки. Грузовики резко остановились, чтобы голодающие, уже окружившие колонну со всех сторон, словно муравьи – труп гусеницы, не оказались под колесами.
- Отойдите! Отойдите! – спокойно, но настойчиво повторял солдат с рупором. – Хватит на всех! Республика никого не обделит!
Из кузовов посыпали солдаты; борта раскрылись, и взорам явились штабели из поддонов с хлеба, вызвавшие шепот восхищения.
- Староста где? – спрыгнул с кузова офицер. К нему заковылял пожилой человек, и что-то сказал ему.
- Может быть… - дальнейшие слова потонули среди чужих голосов, и Ритемус выхватил лишь конец фразы- …Быстрее будет.
- Да, пожалуй, - согласился староста, - А то передерутся еще…
- Так, все разошлись! – крикнул офицер, и солдаты отогнали испуганных людей от машин. Он показал рукой в сторону дома старосты. - По буханке хлеба в руки, остальное – в тот дом. Не волнуйтесь, помимо хлеба правительство предоставило вам мясо, муку, масло, соль и сахар. Слушайте внимательно! Дай рупор, - обратился он к восседающему на кабине солдату, и взяв конус в руки, продолжил. - Это месячный запас! Если по прошествии его командование узнает, что здесь происходили случаи воровства еды, то следующая поставка будет уменьшена вдвое, при втором таком сообщении поставки будут отменены. Имущество виновных будет конфисковано в пользу государства. Также при повторном совершении деяния виновного ждет казнь! Надеюсь, дошло до всех!
Вздох разочарования пронесся по толпе, и офицер отдал рупор обратно. Ритемус подошел ближе и спросил у офицера:
- Сколько суточная норма на человека?
Офицер не ожидал увидеть здесь старший чин, и вытянулся по струне, отдал честь, а потом вытащил из-за пазухи листок и протянул Ритемусу. Тот бегло пробежался глазами – фунт хлеба, две унции крупы, треть фунта мяса, меньше унции масла, соли, сахара. Остальное не так важно.
- Разрешите обратиться?
- Да? – Ритемус отдал листок ему.
- Вы – минор-легионис Ритемус?
- Именно так.
- Мне поручено передать устный приказ от генерала Гальгатуса лично для вас.
По спине Ритемуса пробежал холодок. Он пригласил майор-капрала пройти в дом.
- Генерал Гальгатус назначил совещание завтра на 20.00 по местному времени. Вы должны явиться туда.
- Причина?
- Тяжелая обстановка на фронте. Больше мне ничего не известно.
- Хорошо, - Ритемус кивнул и они вышли наружу. Он попросил рупор у солдата на кабине.
- Добровольцы? – крикнул он в толпу, из которой выскочили и выстроились в шеренгу четыре человека. – Отлично. Я уезжаю в город по срочному поручению. Завтра за вами приедет грузовик и отвезет вас в пункт сбора. Все ясно?
- Полуторная норма для военнослужащих, - шепнул на ухо офицер.
- Информация к размышлению – для солдат продовольственная норма увеличена в полтора раза, - сказал Ритемус. В толпе началось движение в противоположную от грузовиков сторону. Он спрыгнул вниз и спросил Йакалана, за сколько часов он сможет доехать до Рателана после такой вьюги.
- Около шести часов, - прикинул он, - может, больше.
- Хорошо, сегодня едем прямо в город. Готовь машину, как все сделаешь, скажи, и сразу выдвигаемся.
Через пятнадцать минут Йакалан прогрел машину, и они выдвинулись в путь, держась пробитой грузовиками колеи. Пару раз, до выезда на шоссе, им пришлось выталкивать машину из снега, что отняло около получаса, но у Ритемуса внутри все зудело от нетерпения и зарождающегося страха перед неизвестностью.
- Неужто до Серметера дошли? – пробормотал он вдруг, когда все молчали, озвучив то, о чем думали остальные, и он заметил, как Йакалан еле дернулся и еще сильнее вцепился в руль.
В полдень они были в городе, который напоминал разворошенный пчелиный улей. К городу шли колонны солдат и техники, в сторону Лимунара чуть ли не бежали толпы беженцев. Йакалан умело лавировал между ними, выруливая в образовывающиеся на минуту промежуток. Наконец, очередная партия беженцев пронеслась мимо, и автомобиль поравнялся с колонной. Ритемус вылез в окно и спросил у солдата:
- Что, черт побери, происходит?
- Серые захватили Серметер, господин офицер!
Минор-легионис чуть не поперхнулся от изумления, и с широко раскрытыми глазами поднял оконную створку.
- Прекрасно, - хлопнул он в ладоши. На перекрестках стояли регулировщики и по отряду солдат, которые сдерживали напор толпы гражданских, рвущихся убежать прочь и парализовать всякое движение в городе. Машине везде давали проход, и Йакалан коротко махал регулировщиках рукой в знак признательности. Вахтер на посту поприветствовал их и спешно проинформировал, что Ритемуса спрашивал посыльный от Гальгатуса, тот же кивнул, и стремглав поднялся по лестнице.
Иногда посреди переполоха оживали, судорожно кашляя, репродукторы, вещавшие о победе республиканской армии; изредка упоминался прорыв канцев у Серметера, - именно так, "прорыв", а не "захват", - обещая, что армии проклятого Канцлера будут обязательно разгромлены, и неожиданно замолкали. И эти обещания нисколько не разряжали обстановку, наоборот, они угнетающе пронзали все естество, заставляя верить в обратное и желая сбежать к черту, точнее, к минатанцам. Металлические голоса оглашали комнаты сквозь хлипкие оконные рамы, и больше четырех часов Ритемус провел, развалившись в кресле и тщетно пытаясь размышлять на отвлеченные темы. Разговоры о глупостях, - разговоры о серьезных вещах неизменно приводили к наболевшему, что кончалось болезненной просьбой сменить тему, - оканчивались, едва начавшись, спустя одну-две реплики. Реналур то садился, то ходил взад-вперед, Йакалан же изображал каменного истукана, закрывшего лицо руками, пока небо не начало темнеть.
Совещание началось намного раньше, ибо все присутствующие приехали заранее, почти за час до назначенного времени. Все были на взводе, нервно куря и перешептываясь. Даже Гальгатус был в одной помятой гимнастерке с неприглаженым ершиком седых волос на левой стороне. Он зажег трубку, и лихорадочным движением бросил спичку в пепельницу.
- Все, как вижу, собрались. Оттягивать совещание смысла не вижу, поэтому начнем. Все знают, что произошло, но только единицы знают, как. Возрожденцы действительно захватили Серметер. За двое суток они развили наступление от станции в двадцати километрах от города и после короткого массированного обстрела позиций прорвались в город. Вопрос: как им это удалось, хотя почти две недели назад они были отброшены с потерями от города? А он прост: они вызволили полк из котла и отстроили запасную ветку железной дороги, идущую южнее Морисанара. Ее строительство было брошено тридцать лет назад, и на наши карты ее не сочли нужны добавлять, так как считалось, что ее восстановление и достройка займет месяцы. Но как оказалось, они тайно восстанавливали еще с весны. Это существенно отягчит нам борьбу. Но приступим к распределению обязанностей…
- Ритемус, - прозвучало из уст генерала имя спустя четверть часа. Тот встал.
- Сколько людей сейчас готово выйти под вашим командованием?
- Три роты, господин генерал.
Почти триста человек. Именно триста – с учетом тех, кто прибыл еще до появления Ритемуса. Чрезмерно много для партизанской деятельности…
- Хорошо. Вашими задачами будет уничтожение диверсионных групп противника, разрушение железнодорожных путей, ведущих от Серметера в Рателан и иные подконтрольные нам области, минирование дорог и прочих объектов, которыми может воспользоваться противник, и всячески затруднять продвижение противника к Рателану. В отношении вас мне больше сказать нечего. Вы имеете право достигать указанных задач любыми способами, так что в каком-то смысле вы – счастливчик, и не связаны ничем, кроме своего долга. Есть если у вас вопросы?
Ритемус помедлил.
- Никак нет.
Гальгатус отпустил ему времени до шести утра, но выспаться он не смог – проспав лишь несколько часов, еще до рассвета он был разбужен мерзким звоном будильника, и совершив утренние процедуры, выехал в лагерь. Все его солдаты уже построились на плацу. В глаза бросалась наспех подобранная униформа – многим была не по размеру, а кому-то отдельные элементы обмундирования достались еще от королевской армии. Разнобой был и в вооружении – кому-то достались нормальные винтовки, кому-то старые однозарядки, а кто-то явился со своими охотничьими ружьями. Похоже, командование оценивает его слишком высоко. Или напротив?
- Оружие будем в бою добывать? – остановился он напротив пожилого мужчины с однозарядным охотничьим ружьем, и прежде чем тот ответил, Ритемус похлопал его по плечу и зашагал далее. Как много знакомых лиц…
- Солдаты! Сегодня под моим командованием вы пойдете навстречу противнику. Мы первыми примем бой и сделаем все возможное, чтобы канцы не прошли. А если и пройдут, то пусть они падут бездыханными у ворот Рателана. Признаться, я надеялся, что этот день не наступит, и враг не дерзнет идти на север. Но не все возможно предугадать. Многие знают меня – всего лишь два года назад я боролся со своими людьми против минатанцев, теперь же задача не менее священна – уничтожить предателей, воткнувших нож нам в спину. И я сделаю все возможное, чтобы этот новый поход увенчался успехом. Я верю, что и вы меня поддержите.
Короткий миг ликования.
- Через час мы отправляемся в путь, и нам надолго придется забыть о покое. А пока – радуйтесь его последним минутам. Вольно.
- Йакалан, - подозвал он шофера, - что теперь ты намерен делать? По-прежнему будешь шофером?
- На самом деле я приставлен к вам Гальгатусом. Я и ваш шофер, и посыльный, и телохранитель. Пока Аумат не восстановится, мне нужно исполнять его обязанности.
- Где же ты оставишь машину?
- Я распорядился, скоро ее отгонят в автопарк. А я иду с вами. Или едем?
- Нам дадут грузовики.
До войны ходили разговоры, что скоро на улицах среди общественного транспорта появятся самоходные экипажи, которые будут вмещать в себя полтора-два десятка человек. Впервые за долгое время Ритемус вспомнил об этих слухах, и мысленно пожелал, чтобы таких нововведений не произошло, либо пусть они будут более комфортными. Эти гражданские грузовики были наспех обшиты тонкими листами брони, а в маленьких кузовах прибиты скамьи, на которых с трудом могло поместиться человек десять. Но в каждом грузовике забивалось по пятнадцать-двадцать человек; некоторые сидели на ледяном деревянном полу, попираемые ногами сидящих на скамьях. В условиях такой скученности им пришлось проехать добрых полторы сотни километров, до места, где разведчиков-канцев до сих пор не встречали. Их высадили в одной деревушке, где для них приготовили сани и еще немного провианта, которого было слишком мало для трети тысячи – еще один намек командования, что дальше Ритемус будет сам по себе.
- Не густо, - сказал он, провожая взглядом шестерку саней, которые тащили жители деревни. На санях в половину человеческого роста громоздилась бесформенная гора, чьи внутренности скрывал брезент. Ящики. Судя по маркировкам – вяленое мясо, консервы и прочее. Такое ощущение, что собиралось все по крохам с каждого двора.
- Много с вас потребовали? – спросил он у парня в старом бушлате, проверяющего сани.
- Не очень, господин офицер, - улыбка было донельзя вымученной. – Вам нужнее.
- Попытаемся возместить, если повезет, - кивнул ему Ритемус. Грузовики отъезжали как тюремные баржи, которые никогда не вернутся к необитаемому острову, чтобы забрать осужденных.
Он разделил людей на четыре роты. Одну возглавил Тумасшат, вторую отдал Димитрису, кадровую офицеру-политкомиссару, которого ему придали, и третью отдал Булевису – когда-то он уже командовал таким количеством людей. Тех, кого помнил по походу против минатанцев, поровну распределил по ротам, чтобы везде были опытные люди, которые бы подали пример остальным. Валаймов Тумасшата и Булевиса он оставил с собой во главе.
- Господин Ритемус, а про меня вы забыли, - тихо засмеялся кто-то. Сначала его было не узнать – обычный солдат в пошарпаной шинели, только вот кое-что блестело на воротнике…
- Пастор. Вы как раз могли и на месте остаться, - заметил Ритемус. Привычной сутаны, торчащей из-под верхней одежды, не было – видимо, лежала в ранце за плечом.
- Вы забрали часть паствы, которая нуждается в Боге больше остальных.
- Он сам вам сказал об этом? Оставайтесь, если хотите. Будете в моей роте.
Еще час ушел на обсуждение дальнейших действий – от каждой роты формировался разведотряд, всего четыре, которые лучами расходились в сторону фронта, отслеживали перемещение сил противника и попутно уничтожали разведотряды противника. На разведку давалось несколько дней, после чего основной отряд выступал в сторону приближения основных сил врага. А пока батальону требовалось пройти несколько километров до заброшенной деревни, которая послужила бы отличной базой. На всякий случай спросили местных, не замечали ли они кого в том районе. Как оказалось, нет, но из сбивчивых объяснений было понятно, что сами местные обчистили деревню, и вынесли многое, что можно было съесть или приспособить в хозяйстве.
- Надеюсь, больше подобное вам в голову не придет, - ядовито ответствовал Ритемус, сплюнул в снег и приказал выдвигаться. Спустя восемь часов показались погребенные под снегом дома, которые выдавали свое местонахождение лишь печными трубами да черными зевами открытых окон, в которые валил снег. Место выглядело достаточно зловеще – он не удосужился спросить, ушли ли жители деревни сами либо их истребили минатанцы, - но на первый взгляд внешне дома были целы.
- Почему я был так уверен, что так и будет? – зло бормотал Ритемус, глядя на дверные проемы без дверей, отсутствующую мебель внутри, следы выдранных половиц и прочего, что могло сэкономить время и облегчить жизнь. Первым делом после отправки разведотрядов стала валка деревьев – к концу суток на в домах уже были грубо обтесанные двери и ставни, а наваливший в дома снег был выброшен за порог, окружая постройки вторыми стенами. Свежих следов не было - значит, канцы еще не знают о том, что сюда им больше не прийти.
День был совершенно нескучный – пока одни заделывали бреши обустраивали дома, другие занимались тренировкой. Ритемус лично руководил одной группой, чередуя упражнения в штыковой атаке, сборке и разборке винтовок на время и рукопашным боем – все тем, что находит место в любой войсковой части. В то же время он посылал Йакалана смотреть, все ли идет своим ходом. Тут же стали заметны еще большие различие между ним и Ауматом – Йакалан после получения приказа мягко разворачивался и едва слышно уходил прочь, причем молча. Аумат бы гаркнул: "Так точно!", подпрыгнул бы, и шумом пугая всех в радиусе километра, бодро уносился к цели. При этом, если ему что-то не нравилось, еще и бурчал под нос. С Йакаланом проблем не будет – хорошо, когда твои приказы не обсуждаются. Хотя по Аумату он скучал – все же сколько пройдено с ним.
- Как в старые добрые времена, - прозвучал откуда-то голос Тумасшата, - Хоть что-то хорошее в этом есть. Даже лица знакомые, посмотрите.
Ритемус обернулся – в десятке шагов у разгорающегося костра сидел валайм, протягивающий ему кружку с чаем. Он осторожно принял ее и вдохнул зачем-то запах.
- Свежий, можешь… можете пить, господин легионис.
- Оставь это, называй на "ты". Думаю, уже многие знают, что мы боевые товарищи. Чай хороший, только непривычно как-то. Ты вот сказал про старые добрые времена, и мне все вспомнилось, как мы тогда сидели в нашем лагере, закутанные в тряпье и пили отвар из шишек? Вот и сейчас… - отхлебнул он, - почему-то вдруг подумалось, что в кружке снова отвар будет.
- Как будет угодно, отныне буду потчевать тебя отваром из шишек, - усмехнулся Тумасшат.
- Пока не нужно. Но и чай тоже не переводите пока зря. Будем экономить уже сейчас. Кто знает, что нас ждет, - он сделал паузу; что-то в нем съежилось, и он пробормотал:
- Как бы через две недели снова кипятком не пришлось желудок заливать. Кстати, отойдем на минутку, - поманил он его в сторону.
- Что случилось?
- Подведем итог первого дня. Что говорят твои подчиненные?
- Непонятно, страшно, но делают. Четкого представления до сих пор не имеют. Пытаюсь втолковать, но пока сами не окунутся в первый бой, не поймут. Это же люди из леса, что с них взять? Они мало знают про внешний мир, и даже некоторые люди моего возраста считают войну чем-то… - он замялся, - Чем-то вроде большой охоты, где одни люди охотятся на других. Это звучит грубо, но близко к правде.
- Все мы когда-то такими были, - закивал Ритемус. – Подготовь их морально к скорой встрече с противником, а я пока проверю печи.
На закате валаймы пели народные песни. Ночью бы Ритемус вздернул бы лично тех, кто подал эту идею, но пока эти песни были наименее демаскирующим элементом, который, помимо прочего, поднимал настроение бойцам. Ритемус мало чего понимал в этом горловом пении, переливающимся, словно солнечные блики на воде, поверх которого более высокий голос выводил песню с повторяющимися последними двумя строками в семистишиях, если он правильно расслышал. Спустя две минуты в дело вступили гобой и варган, и действо приобрело достаточно музыкальный характер. И ведь дело было не в том, что называется оторванностью от корней, а в различии культур. Он отчетливо помнил, как во время Фалькенарской войны он и его собратья по оружию пели песни под гитару, иногда под губную гармошку, а однажды в его взвод попал молодой флейтист, которому спустя два месяца взрывом оторвало руки, и он погиб от потери крови, пока его тащили в лазарет…
Он тряхнул головой – мысли пошли не в том направлении. Быть может, как Ритемус плохо понимает, в чем музыкальность этого напряженного, однообразного горлового пения, и этого поющего голоса, в чьем пении почти нет ритма – он то и дело меняется, то внутри строфы, то между ними, и этот диссонанс все равно сочетается с остальными инструментами, - так и им арлакерийская музыка наверняка кажется валаймам жуткой сумбурной какафонией? Во время Северного похода валаймы пели редко, несколько раз, но это было привычное хоровое пение, которое известно народам всех соседних стран.
От музыки клонило в сон, и Ритемус медленно встал со скамьи и поплелся в дом.
В просторной комнате обе кровати были пусты – два десятка солдат вплотную расположились вдоль стен вместе с разряженными винтовками, и смотрели на огонь в печи – жара было недостаточно, чтобы прогреть дом до комфортной температуры, но его хватало, чтобы пережить ночь в шинелях.
- Командир, мы вам кровать оставили, - встал и коротко поклонился пожилой валайм.
- Спасибо, обойдусь. Сами на них ложитесь, либо вынесите к черту.
Солдаты стали переглядываться и перешептываться, но Ритемус уже вышел на улицу, чтобы проверить следующие дома. Не то чтобы он не доверял новым командирам – лишь считал, что лучше проверить все самому и обеспечить своим людям наибольший уют, насколько это возможно – он не хотел вести батальон сопливых и трясущихся в горячке бродяг.
А с этого самого момента ему снова придется учиться тому же самому – быть не командиром, а лишь первым среди равных. Думать, как они, действовать, как они, и говорить доступным им языком. За этот день ему отдали честь около двух десятков раз, хотя рапортов и донесений он выслушал не меньше сотни, а то и две. В особенности это касалось валаймов – если молодые еще как-то старались держаться устава, то пожилые делали короткий поклон, какой был принят у минатанцев и родственных им народов при обращении к старшим. К минатанской армии это тоже относилось – поклон занимал место обычного прикладывания ладони к козырьку. Первые несколько часов Ритемус одергивал солдат, обращающихся к нему, но затем перестал обращать внимание, переключив его лишь на сохранение дисциплины. Как это говорится у фалькенарцев, "старая свинья по-новому не завизжит".
Утром был переполох – едва рассвело, над округой завис стрекот аэроплана. Первые проснувшиеся тут же затоптали костры, часовые зарылись в снег, и никто не смел двигаться. Все долго всматривались в небо, но где летела машина, понять не смогли. В обед часовые притащили к Ритемусу, наставляющего командиров взводов, пару мальчишек лет десяти-двенадцати, от которых с час пытались узнать, какого черта они здесь забыли, и не серыми ли они были подосланы. Те утверждали, что живут в деревне, откуда батальон пошел своим ходом, и им было интересно, чем занимаются солдаты. Доведя их до слез, а себя – до потери терпения, Ритемус удостоверился, что они не знают ничего запретного, и повелел сопроводить их до дома, дав указ отрокам никогда не подходить к этому месту впредь.
- Мог и не предупреждать, - усмехнулся Тумасшат, - после такой нервотрепки они точно сюда не сунутся.
- Я могу поспорить насчет того, кто чья нервная система пострадала больше. Мы здесь останемся лишь на несколько суток, потом двинем подальше от дорог. И я хочу, чтобы об этом посторонним стало известно как можно позже. Лучше скажи мне, где мы можем безопасно осесть при следующем переходе. Мы пойдем на юго-восток. Куда именно, посмотрим, но подальше от чужих глаз.
Он расстелил на столе карту.
- Тут я тебе не советчик, - покачал головой Тумасшат. - Севернее – сказал бы, а южнее моих краев… Эй, ребята есть ли кто из здешних мест?
Три из четырех разведгрупп вернулись к послезавтрашнему рассвету. Было ясно одно - возрожденцы стремятся взять город в клещи, и западная их часть, на счастье Ритемуса, сильнее. Железная дорога действительно работает исправно, и по ней чуть ли не каждый час приезжают эшелоны с войсками.
- Впрочем, я не удивлен, - сказал Ритемус, и едва совет был окончен, батальон снялся с места и двинулся на юго-восток, стремясь обойти наступающие вражеские войска.
Через несколько дней они были на месте. Последняя группа вернулась с плохими известиями – разведчики напоролись на вражеский разведотряд, и почти сутки скрывались от него.
Чем ближе отряд подходил к конечной точке перехода, тем сильнее чувствовалось волнение, и тем меньше бойцы представляли, что будет дальше, молящими глазами пожирая командиров и прося их дать какие-то гарантии того, что они останутся в живых. Минор-легионис лишь усмехался на эти просьбы. Многих переход сильно утомил – некоторые под конец уже ползли на четвереньках. Увиденное ими во время перехода тоже сыграло роль – путь лежал через разграбленные и сожженные деревни, в которых Ритемус уже бывал два года тому назад, и словно экскурсовод, коротко рассказывал подчиненным о том, что произошло с каждой из них. Мимо некоторых деревень он проходил нарочно, - от них остались лишь обгоревшие квадраты, устрашающе чернеющие в белизне.
Наконец, с наступлением очередной ночи Ритемус выбрал наблюдательную позицию, с которой просматривалась железнодорожная станция, несмотря на протесты – немногие к этому моменту сохранили полную твердость духа, и боялись потерять одного из тех, в кого и кому можно было верить. Но ему надо было убедиться во всем самому.
Три из пяти железнодорожных линий были пусты, на разворотных петлях, непосредственно примыкавших к ней, стояли вагоны, из которых солдаты в серых шинелях выгружали ящики и мешки, которые, в свою очередь, складировались в телеги и кузова. Ограду составлял наспех составленный забор из колючей проволоки. На крышах ангаров темнели сложенные из мешков охранные посты. Освещение, к счастью, было совсем слабым – несколько тусклых прожекторов, а уличная линия освещения барахлила.
Согласно донесениям, поезда прибывали постоянно, и беспрестанно велась и их разгрузка. Поэтому вариант действовать скрытно сразу отнесли к негодным. Планировалось лишь тихо подойти, насколько это было возможно, а потом застать врасплох спящего неприятеля, заминировать все, что можно, и дать деру в лес. Место для отхода уже было выбрано – несколько рубежей, чтобы отбить атаки, если канцы будут наступать, затем лагерь в десяти километрах, а потом на север. Начало назначили на три утра следующего дня – на время, когда сон у спящих будет крепок, а внимание у бодрствующих рассеянно.
Три роты было решено направить на штурм, еще одну половину роты оставить на охране лагеря, а вторую выслать для подрыва железнодорожных путей десятью километрами южнее для отвлечения сил врага от склада. Реналур справедливо заметил, что это может вызвать обратный эффект, и Ритемус согласился, но нельзя было исключать самый худший вариант, и эти две группы, высланные для подрыва, имели шанс выполнить задание.
- Имейте в виду, - говорил он перед боем, - как вам ни было бы жалко себя, помните, что в городе находятся многие тысячи человек, которых мы можем спасти, выиграв хотя бы десяток часов. Если кого-то интересует, узнают ли о нашем подвиге - пройдет много времени, а может быть, только наши убитые враги будут его свидетелями.
"Да здравствует Республика" - было ему ответом, произнесенное дрожащими от страха и холода голосами четырех шеренг, застывших, словно восковые фигуры. Ритемус признался себе, что хотел бы заглянуть и в глаза солдат, но в полумраке, освещаемом лишь несколькими маленькими кострами, выражения лиц лишь угадывались. Зато было слышно прерывистое дыхание – первое испытание покажет, чего они все стоят.
Он последний раз взглянул на часы, поймав отблеск костра на стекле циферблата и негромко отдал команду выдвигаться, и через несколько минут огоньки потерялись за черной стеной деревьев. На землю опускался туман – сначала легкой дымкой, затем все тяжелее и тяжелее. С ранее выбранной позиции уже почти ничего не просматривалось – открытым взору оставались пути, наполовину терялся в облаке перрон и здание станции, плохо угадывались очертания склада, на чьей крыше отсиживались вражеские наблюдатели. Часть плана, согласно которой при отходе или тяжелой ситуации следовало применить минометы, пришлось вычеркнуть – расстояние между противниками сократится до минимума.
На дальней стороне заморгал прожектор, один-единственный, и судя по всему, барахлящий – круг света то появлялся, то растворялся без следа в тумане. Особой погоды он не сделает – он касается лучом лишь края позиций нападающего отряда, и Ритемус приказал увести оттуда людей. Теперь дело оставалось за сигналом к выступлению – взрывами на юге.
Пробило три пополуночи. Он отсчитал еще двадцать секунд – ровно настолько опаздывали его часы относительно часов подрывных групп. Еще десять секунд – два негромких хлопка эхом разнесли по округе, словно молотком где-то ударили по стальному листу. На станции шум – из тумана пробивались кричащие силуэты; чуть позже зашумели моторы и заржали лошади.
- Выступаем, – сказал он офицерам. Те вприсядку побежали к засевшим в укрытиях бойцам, а Ритемус зарылся в снег и через бинокль следил за происходящим.
Очень рассредоточено партизаны с двух сторон входили на станцию, прячась за вагонами. Прожектор умер окончательно – луч мотнулся в южную сторону и потух. Вот до одного патрульного партизану остается десять метров… три… он накидывается сзади и всаживает нож в сердце, и канц неслышно падает замертво. В окна полетели гранаты, грохнули взрывы, и в дело вступили винтовки, оглашая треском замерзший лес.
- Вперед! – закричал Ритемус, поднимая свою сотню. Они бежали вокруг строений, чтобы захлопнуть ловушку и не дать канцам отступить и не пропустить подкрепления, если те успеют прибыть. На выезде со станции уже никого не было – охрана бросилась на помощь своим товарищам и уже была втянута в бой. Тихо подкравшись сзади, сотня выкрикнула боевой клич и положила всех канцев штыками. В нескольких домах еще сидели пока живые канцы, но их упорства хватило на несколько минут и примерно столько же гранат.
- Не стреляйте! – раздался истеричный визг из помещения, окутанного облаком пыли. Ритемус жестом показал, чтобы все отошли от дверного проема и окон, и спокойно ответил:
- Ну выходи. С поднятыми руками, без оружия.
Что-то, глухо лязгнув, ударило о пол, и к проему медленно вышли несколько солдат в серых шинелях.
- Обыскать, - приказал Ритемус. После очередного жеста командира пленных связали и потащили по направлению к лагерю.
- Потери?
- У меня несколько человек убито, - просипел Реналур, - семеро легко ранены, и один тяжелый.
- Насколько?
- Трахея.
Раненый лежал у погрузочной платформы, окруженный другими солдатами, расплескав вокруг себя вишневое пятно. Тело конвульсивно дергалось, руки прижимали красный клубок бинтов, наспех наложенными на рану, словно это могло помочь остановить ток крови, которая бежала через рану и рот. Он давно уже должен был умереть, но сознание почему-то не желало оставлять его.
- В город не сможем, а в деревню не успеем, - сказал Ритемус, выхватил пистолет, прижал его дульным срезом к шинели прямо над сердцем и нажал курок. В глаза он не хотел смотреть, но надеялся, что тот ему благодарен. Дрожь, только что-то бежавшая по руке, прекратилась – боец замер, раскинув руки, будто приготовившись к полету на ту сторону бытия.
- Найдите сани и отвезите тело в лагерь, - сказал он находящимся поблизости, смотревших на него со смесью ужаса и отчаяния, - Остальным приступить к минированию! Тумасшат, нашел что-нибудь?
Тот осматривался в ангаре.
- Пушки! – послышался стук сбиваемой крышки с ящика, – и снаряды!
В ангаре под полотнами и без, в собранном походном положении и разобранные по частям, лежали пушки. Их было немного – чуть более двух десятков штук, но половину составляли гаубицы. Большую часть помещения занимали ящики поменьше, явно со снарядами. А это значило, что отсюда они точно направятся к Рателану, чтобы обстреливать его.
- Пожалуй, соглашусь с тобой, - ответил Ритемус, ведя глазами вокруг. – Тут еще один ангар есть. Заглянем туда. Остальным искать оружие и патроны. И если кто найдет провиант, тащите все сюда – думаю, это нам пригодится.
- Вот бы пятидесятимиллиметровую пушку еще найти для засад, да только кто ее тягать будет? – подумал он вслух он на пути ко второму ангару.
- Господин минор-легионис, там лошади к забору привязаны, - показал солдат.
- Они будут кстати.
Во втором ангаре пушки делили место с стрелковым оружием и патронами, которые тут же реквизировали. С станции ополченцы уже тащили корзины и упаковочные ящики из фанеры с консервами к саням.
- Отлично, отлично, - провожал Ритемус каждого проходящего мимо, напряженно вслушиваясь в темноту за станцией. Тишина. Через пять минут со станции ушел последний солдат; оставалось несколько минут до взрыва. А затем все звуки потонули в грохоте взрывов. Воистину, на месте станции разверзались врата в ад и грохотало так, словно кто-то стрелял из сотен пушек сразу. Малокалиберные пушки, к слову, нашли в вагонах на путях, одну из них спустили на землю, но лошадей не запрягли – они явно были не тягловые, и упряжку на скору руку соорудить не успели, поэтому орудие поставили на салазки. Лошадей связали за шеи вместе хомутами так, чтобы им было легко идти; они подскакивали, беззвучно ржали от страха, но не убегали.
- Славно грохочет! – крикнул Тумасшат.
- Что? – переспросил Ритемус, но тут же многозначительно покачал головой и показал вперед, мол, пленных допросим, а потом и радоваться будем. Впрочем, по неизменившемуся выражению лица Тумасшата было видно, что он ничего не понял.
Когда отряд достиг лагеря, позади громовой оркестр завершал свой опус – все реже постреливали одиночные снаряды. Все измученные, повалились на снег вокруг костров и молчали. Ритемус делал тоже самое – он сбросил шинель на снег, и в тонкой телогрейке, надетой на гимнастерку сидел, смотря в огонь, вяло отмахиваясь от ополченцев, оставленных ранее охранять лагерь. Почувствовав небольшой прилив сил и спад внутреннего напряжения, он встал посередине лагеря, и сказал короткую речь, в которой поздравил с выполнением первой боевой задачи и благодарил за слаженность действий и самоотверженность.
- Да здравствует Республика! - не поднимаясь, хором крикнули все.
- А завтра мы пойдем на юг и будем дальше бить "канцев", чтобы они не смели переступить линию обороны!
- И без вас уже все сделали, - прохрипел откуда-то голос. Связанные вокруг дерева пленные не подавали доныне признаков жизни, поэтому про них забыли.
- А тебе слова не давали! – крикнул кто-то из ополченцев.
- Стой, не трогайте его, - сказал Ритемус. Он медленным шагом подошел к пленному и остановился в паре метров.
- Наступления не будет? – спросил он.
- Ничего не будет, - ответил тот же солдат. Двое других молчали, оставившись в землю, - Говорят, там, на передовой, никто не воюет. Все братаются, ходят под ручку, отказываются стрелять, - кровоподтек на раздувшей в несколько раз скуле сверкал при каждом движении рта.
- Чего они хотят? И как так получилось?
- Откуда мне знать? Мы как Серметер захватили, нас станцию отправили охранять. К нам иногда приезжают посыльные, с фронта или на фронт, два раза обоз забирал пушки. Позавчера приехал конвой, забрали партию, и сказали, что отвезут пушки к городу, потому что на передовой бунт.
- И что они собираются делать?
- Черт его знает. Может, пойдут на столицу или в Ильдар лично просить вождей о перемирии? - засмеялся он.
- Как много людей отказалось сражаться?
- Командир, зачем ты меня спрашиваешь? Не знаю. Я этих конвойных послушал, кажется, все там в пацифисты подались.
- Значит, работа будет легче нам спориться, - обернулся он к своим солдатам, - У нас час на отдых, затем уходим.
- А что с пленными? – спросил оказавшийся рядом Реналур.
- В расход. Они уже слишком много знают.
- Ритемус! – чуть ли не взвизгнул пастор. – Они же не минатанцы, чтобы с ними так обращаться. Это…
- Можете исповедовать их, если хотите. Я не могу оставить их жить, - они видели, сколько нас, как мы вооружены. А теперь знают, что мы собираемся делать. За нами могут выслать отряд, и пусть нас не найдут, они выйдут в тыл нашим войскам. Здесь не место милосердию. Я и так пытаюсь сохранить вашу паству, а вы даже не поблагодарите меня.
- Благодарить! – всплеснул руками пастор.
- Делайте, что хотите, пастор. На моих руках много крови. А скоро и сам Иттерим будет завидовать мне. И знаете, что? – выпалил он. - Я только что убил нашего тяжелораненого солдата, который истек кровью. Он очень мучился, бился в конвульсиях, но не умирал. И я избавил его от мучений. Вот вам пища для размышлений о том, кто я есть.
Оставив побледневшего до цвета снега пастора, еще четверть часа Ритемус вел допрос, но не узнал ничего полезного для себя, хотя в глобальном плане новости были. Он записал их в планшет и попрощался. В тот же миг его солдаты схватили пленных и искололи их, умоляющих о пощаде, штыками.
Пожалуй, только пастор не одобрял его действия.
Следующие три недели окончательно вернули Ритемуса к режиму, который он соблюдал два года назад. Однако ныне масштабы были куда больше – иногда бывало, что за сутки отряд вступал в две стычки по собственной воле. Еще два склада, несколько конвоев на фронт, схватки у станций и деревень – когда все осталось позади, никто из партизан не мог подумать, что они способны на такое. И главное, что ни в одном из сражений они не проиграли. Спустя пять или шесть дней после нападения на первый склад на железнодорожной станции и два нападения на деревню, где квартировался противник и конвои, до канцев дошло, что к востоку от запасной железнодорожной линии обосновался противник, которого недооценивать не стоит. Выставленные посты и подкупленные люди в деревнях доложили, что к одной из железнодорожных станций двигается то ли две, то ли три роты противника – данные разнились, и к утру восьмого дня противника удалось завлечь к одной из опустошенных ранее железнодорожных станций, и связав его боем, расстрелять из минометов. В то время как республиканцы были защищены складами, националистам негде было спрятаться в негустом подлеске, ярко выделяясь своими шинелями на белом фоне. Спустя несколько часов силы наступающих истаяли, но и амуниция у бойцов Ритемуса стала подходить к концу, и он принял решение отступить в лес. К вечеру вернулся один из бойцов, посланных в деревню на разведку – из города шла еще одна рота, которая должна была усилить имеющиеся антипартизанские силы. К концу суток пятнадцатью километрами севернее, батальон Ритемуса из засады разбил и это подразделение. Все продолжалось меньше часа, а с его лица не уходила злорадная ухмылка довольства – в конце концов, у него было огромное преимущество – подробные карты и люди, знающие местность. В его отряде были люди со всех концов провинции, которые порою буквально излазили окрестные холмы.
В это время Ритемус писал что-то вроде дополнения к воинскому уставу в соавторстве с Тумасшатом. Оно основывалось на старом и неписанном уставе, которого придерживался отряд в первом походе. Теперь помимо вскидывания руки, согнутой в локте, как это принято в Республиканской армии, он добавил и короткий поклон, принятый в императорской армии, а в повседневной жизни у минатанцев, валаймов и прочих северных народов обозначающий знак уважения к старшим. Относительно языка тоже пришлось сделать особое замечание – некоторые ополченцы говорили на арлакерийском из рук вон плохо и помимо простых слов и коротких приказов на титульном языке они мало что понимали. Отныне приказы вне боя дублировались сразу на двух языках, общение и вплоть до младшего офицерского состава было разрешено на валаймском наречии.
Новые люди привнесли новые веяния – кто-то привез с собой деревянные ритуальные маски, отпугивающие злых духов, кто-то рисовал их на лице подручными материалами – грязью, травой и кровью. В паре боев это дало плоды – канцам, как и всем цивилизованным людям, был чужд суеверный страх, но плененных не покидало опасение того, что накрашенные дикари придумают для них мучительную смерть или прямо на поле боя начнут отрезать скальпы или уши. Ритемус запретил первые после того как посмотрел на одну и понял, что они ограничивают поле зрения.
Маска была красивой, закрывала почти все лицо, что, с одной стороны, могло даже помочь от осколков, но сделана была из мягких пород дерева и не слишком добротно отесана. Несколько случайных и несильных ударов могли оставить ссадины или загнать под кожу щепки. А так ее не стыдно было держать где-нибудь в рамке над домашним камином. Две овальные щелки для глаз, обведенные красной краской, на широком и высоком лбу множество переплетенных красных и зеленых завитушек, в пустотах которых терялись крупные точки тех же цветов. Нос слегка выделялся над поверхностью, для дыхания в нем была целая щель на месте ноздрей. От резного подбородка до рта в ряд шли три красные точки. На лбу смолой крепился ряд бычьих шерстяных волос. Эта маска была из простых. Другие были вычурнее – с выражениями злобы, со скошенными глазами и скалящимся ртом, у которого краской дорисованы клыки.
- Красиво, да. Но в бой жалко такую вещь брать, - подытожил он и отдал маску бойцу. Затем повернулся к Тумасшату, - Зато канцы будут знать ужас в лицо. И даже по имени.
- Люди говорят, в Лимунаре в подобных каратели по деревням разъезжали, - сказал тот. – И оттого эти маски мне напоминают о них. Другие тоже, как увидят эти маски, про смерть вспоминают. А ведь эти маски не для того, чтобы убивать.
- Но я что-то не припомню таких в наших местах.
- Это ты верно заметил. Я тоже не помню. Видимо, те тоже из глухих деревенских, вроде нас, в богов веруют.
- За два года так никто и не вернулся?
- Из плена? – Тумасшат угрюмо покачал головой. – Солдат видел, в шинелях возвращались, а наших, деревенских, ни одного так и не видел. Говорят, что кто-то из деревни под Лимунаром вернулся, но то ли поседел от страха и с людьми не знается больше, то ли помер сразу – мучали его, то ли что еще. Слухи, слухи одни. Ни одного не видел.
- И все же я не пойму, почему они так с вами… - задумчиво протянул Ритемус, - у вас, насколько знаю, кровно-племенная связь еще сильна.
- Ну вы же с канцами друг друга убиваете? Значит, и им можно. А на деле – предателями нас считают некоторые. Потому что к арлакерийцам переметнулись, а не ушли за горы. А с чего нам уходить, если мы тут сотни лет живем? Нас не трогали, и мы никого не трогаем, нам пустая война ни к чему.
Пожалуй, только в эти дни они смогли найти время поговорить по душам. Все те, кто участвовал и в первом походе, делились воспоминаниями и переживаниями, сравнивали, вспоминали погибших. Только пастор обычно держался в стороне – не хотел пересекаться с Ритемусом, общаясь с ним только по служебной необходимости. На это Ритемус не уставал поддевать его, находя это нежелание прощать и понять его действиями глупыми.
- Ритемус, вы снова портитесь. Власть вас портит. Вы снова считаете, что ваше слово – единственно верное.
- Нет, пастор. Вы ошибаетесь. Не только мое, но и слово генерала Гальгатуса, - перед последними словами он выдержал театральную паузу, найдя выражение лица пастора комичным. После этого периода напряжения ему наконец удалось расслабиться, и поэтому на неуместные во многом замечания пастора он отвечал очень ядовито. – Я бы осторожничал, будь у меня время. У нас разные акценты – я делаю упор на спасение тел, если говорить в продолжение моих слов, а вы – душ. Если кого-нибудь из вашей паствы обидят, что вы сделаете?
- Утешу человека.
- А с обидчиком?
- Призову к его совести.
- А если он выстрелит в вас в ответ?
- Значит, так тому и быть, - сказал после паузы пастор.
- Вы тоже начинаете забываться. Отвыкли от войны. Вы не можете ударить человека, потому что вас связывает сан. Меня же связывает звание и данные полномочия. Что, в каком-то роде, равнозначно. А в мои полномочия входит убийство, если вы того хотите. Поэтому, как гласит поговорка… "Монастырь монастырю рознь"? Вот и не лезьте в мой монастырь, а я не лезу в ваш.
- Я не вижу убивать всякого, кто не принадлежит к вашему отряду, стоит человеку подойти на расстояние выстрела. Каждый из живущих на этой грешной земле – творение господне, а вы так легко уничтожаете их, как сорную траву. И я говорю не о солдатах? Зачем вы неделю назад убили местных жителей?
- То есть когда тот охотник бродил несколько часов вокруг, думая, что его никто не видит, и делал пометки, он не занимался ничем предосудительным?
- Пометки? – удивился пастор.
- А я вам о чем тогда толковал? Собирать ягоды или стрелять глухарей с блокнотами не ходят, почтеннейший.
- Хорошо. А мальчишка до того…. За несколько дней до этого охотника?
- Он улепетывал как заяц. И да, я не отдавал прямого приказа убить его. Мои люди пытались его остановить, но он даже не замедлил бег. Что он тут делал, непонятно. Наша безопасность важнее одной-единственной жизни, хотя мне его жаль.
Их разговор прервал запыхавшийся Реналур с сопровождением.
- Снова распекаете нашего командира за богонеугодные деяния? – почти прошептал он, снимая лыжи. – Разрешите доложить, господин легионис?
- Пойдем, - он подождал, пока Реналур отдаст лыжи и рюкзак интенданту, и прошел с ним в палатку. – Что там?
- Шуршат канцы. Сильно шуршат. Встретились с информатором нашим, говорит, что канцы повсюду талдычат, что Вождя вместе со столицей накрыли. Мы вон чего даже раздобыли.
Он достал из кармана сложенный вчетвером листок.
"Солдаты Республиканской Армии! Вчера, … февраля, и 12-я и 33-я гвардейская дивизия Освободительной армии взяли контроль над всей столицей. Центр сопротивления республиканских войск – бывший королевский дворец – пал. Все его защитники убиты или взяты в плен. Оставшимся солдатам было предложено сложить оружие в обмен на полную неприкосновенность. Однако они сделали неверный выбор, и подземные катакомбы, в которых прятался Вождь, были взорваны, и он остался погребенным под ними. Командование Республиканской армии обезглавлено и парализовано, и теперь ее командиры озабочены лишь тем, чтобы спасти свою жизнь. Отныне она не может противостоять нашим войскам. Прекратите сопротивление и сохраните свою жизнь!"
Личная роспись канцлера в конце в углу.
- Язык письма – явный плагиат с фалькенарских листовок, - сказал Ритемус. - Нам подобные пару раз с аэропланов сбрасывали. Так… В чем именно "шорох" заключается?
- Снова к фронту двигают колонны. Почти сплошным потоком. Явно наступать собираются. И из всех репродукторов это говорят.
- Счет пошел на дни… - пробормотал Ритемус и собрал совет среди командиров. Нужно было решить. Оставаться ли здесь и продолжать вставлять палки в колеса, пока все складывается благополучно, или же возвращаться на ту сторону фронта, чтобы не оказаться отрезанными от внешнего мира?
- Думаете, что канцы прорвутся? – спросил Реналур.
- Не думаю, что нашими силами мы сможем, как это у вас говорится, переломить ситуацию, - отозвался Тумасшат. – Оставаться здесь надо.
Вокруг них собрались слушатели. Тихо перешептывающиеся друг с другом.
- Вернуться! Что нам тут делать?! – раздался чей-то голос. - Вы же сами рассказывали, как едва не сдохли с голоду! Нам такой судьбы не надо! Будем действовать… во взаимодействии с фронтом, вот! – старательно вывел он фразу из агитлистовок.
- Уж без нас справятся! Наше дело здесь, держать канцеву подмогу!
- Прокормимся сами!
- А если прорвутся? А мы их с флангов!
И спор усиливался и множился голосами. Присутствующие, в основном, валаймы, щедро лили свои слова в этот двуязычный котел, размахивая руками, бородами и шапками, выпучив глаза. Лишь на немногих лицах сохранилась печать молчания и удивления – лицах, тех, кто хоть краем уха был наслышан о дисциплине. Вся эта картина неплохо бы смотрелась в качестве сюжета для зарисовки о народных собраниях феодальных времен, только нынешняя обстановка к искусству совсем не располагала.
Ритемус подался вперед, по-прежнему сидя на пне, и упер руки в колени.
- А вам слова не давали! – гаркнул он. – Решили со всей округи канцев собрать?
Сборище как смыло.
- Вот и строй с такими демократию, - скривился он. – Я же считаю, что нужно идти на нашу сторону к прифронтовой полосе. Если у Гальгатуса есть приказ, мы должны знать. Здесь до нас не достучаться. Если ничего – возвращаемся сюда. К тому же, как мне намекнули, - посмотрел он на Реналура, - на нас снова собираются охотиться, и в этот раз все организовано основательней. Времени у нас есть пару недель, самое большее. Поэтому от вас требуется подготовить своих людей ко всему – от прорыва в тыл до драпа к минатанской границе.
- Раз так все идет, то разрешите задать вопрос, - спросил Булевис.
- Слушаю.
- Если все пойдет в ж… то есть, если возрожденцы прорвутся к городу и возьмут его, мы останемся здесь?
- Будем действовать по обстановке. На убой никого я вести не собираюсь. Если Гальгатус прикажет – мы вернемся. Если нет – кинуть спасательный круг утопающим мы не успеем. У меня все. Собираемся.
Почти через сутки отряд вышел на "свою" сторону фронта. Дважды они слышали грохот артподготовки со стороны канцев, каждая длительностью около часа. И с каждой минутой прослушивания этого оркестра сердце наливалось ощущением гнетущей неминуемости. Это Ритемус относил не только к себе – было достаточно посмотреть на других и увидеть, как лица меняют свое выражение с серьезности до страдальческой болезненности, будто бы Ритемус-палач вел их, мучеников, на плаху.
- Выше нос, друзья, - шел он вдоль рядов, - Нашим братьям на фронте куда сложнее. Там у них грязь, вода в траншеях и лед, а у нас чистый наст под ногами и свежий воздух. Выйдем здоровее, чем были! – и хлопал по плечу. И чувствовал, что от этих вымученных слов только хуже. Совсем неискренне звучат.
На привале он выслал вперед разведотряд, который должен дойти до основного лагеря и забрать почту. Когда были разведены костры, все сидели молча, изредка перекидываясь полушепотом и слушая тишину. Потому что кроме треска огня и легкого свиста ветра тишь стояла мертвая. Доведется ли им в следующие недели слышать ее?
Тумасшат и другие валаймы затянули песню-молитву богу Сойтойану – богу грома и войны – в благодарность за то, что бережет их от смерти и запутывает врагов. Вновь странную мелодию запела флейта, ей начали вторить гортанные подпевающие голоса нескольких туземцев, и Ритемус все ждал, когда они сфальшивят, потому что флейта по-прежнему выводила мелодию, вовсе не имеющую реприз. Когда песня закончилась, за дело взялся пастор, и с Книгой в руках монотонно читал молитвы и после каждого стиха попеременно совершал поясные поклоны в сторону солнца и востока, а затем проводил по лицам верующих платком, прокуренным ладаном, дабы стереть их грехи и лица их предстали чистыми перед Господом.
Пятеро командиров сидели полукругом вокруг маленького костра и смотрели на остальных, переглядываясь друг с другом и немо усмехаясь, потому что обряды очищения и славословия богам, как правило, предваряли битву.
Никаких демократий он устраивать не собирался, как и не собирался делиться мыслями с приближенными. Пока что он будет выжидать. Если умы и силы под началом Гальгатуса не были тронуты вражеской пропагандой, он справится. Если нет, он – Ритемус, - не будет напрямую вмешиваться в ход битвы и вести в самоубийственную атаку своих людей. Он прикроет отступающие части, и продолжит рейд вглубь территории врага, сложив воедино оба плана. Без сомнения, у Вождя, если он погиб, есть преемник. Главное, чтобы за неделю или две он смог убедить поверить в себя. Иначе все завоевания этой революции можно считать потерянными. А если так – значит, два года службы в республиканской армии были прожиты зря.
Да, это подло, говорил он себе. Но мертвыми ни он, ни эти люди ничего сделать не сможем. Толк будет только от них живых. И он будет беречь своих людей. Потому что почти уверен, что эту битву они проиграют. Они – он, Гальгатус, - могут доносить до остальных мысль, что потеря Вождя и столицы не означает автоматическое поражение в войне, но это будет тщетно и несогласные с ними будут правы. Кроме них двоих, для остальных Республика связана с Вождем, а он - с ней, и потеря одного из элементов сразу влечет ничтожность другого.
И вдруг череп пронзила мысль: а отчего бы такой пессимизм? В самом начале Революции дело обстояло куда хуже – тогда все действовали сами по себе, и процесс централизации занял почти полгода, а до того под началом Вождя было около семи тысяч человек, плохо вооруженных и плохо снабженных. Остальные отряды вообще подчинялись своим командирам, которые про Вождя слышали краем уха и действовали почти наобум.
Эта зима долгая, никто не будет предпринимать активных действий до ее конца. Скорее всего. А значит, время есть…
Пастор по-прежнему читал молитвы на обоих языках перед коленопреклоненными солдатами. "Быть может, сказать ему, чтобы изменил обряд, - подумал Ритемус, - мне больные не нужны".
- И отпусти нам грехи наши, и ниспосли свет разума в сердца и умы наши…
"Интересно-таки. Зачем озарять разумом сердце?"
На землю опускалась новая ночь. Со стороны фронта доносились отзвуки редких и нестройных винтовочных залпов.
- Пастор, я смотрю, вы закончили?
- Да, господин минор-легионис - обреченно ответил тот.
- Помните, мы говорили с вами о разделении обязанностей по сохранению души и тела?
- Обряды придумывал не я. Отклонений от них не существует. Ничем не могу помочь, - рублено сказал пастор, прерывая фраза глубокими вздохами.
- Сожалею. Но с точки зрения медицины стояние в глубоком снегу на коленях не способствует укреплению здоровья. Вам придется заняться реформированием обрядов. Временным, по крайней мере.
- Я займусь этим, господин минор-легионис, - он поднял свой мешок и зашагал к костру.
- … Иначе и меня расстреляете?.. – Ритемус мог поклясться, что слышал эту фразу, но решил не реагировать. Снова этот миротворец жалуется на жизнь своему господу – он сел боком к Ритемусу, и в свете костра было видно, как шевелятся губы и дергаются у сутаны четки с подвешенным на них образом.
- За что он мне такой? – риторически спросил он у Тумасшата. Тот лишь загадочно улыбнулся, и тут же ухнул пушечный выстрел совсем недалеко – километров пять. Все попадали со своих сидений и похватались за оружие. Эхо гаубичных выстрелов спугнуло птиц на елях, и звезды над головой закрыл хлопающий крыльями черный рой, сбивая с ветвей снег, который лавиной падал на землю, гася костры. Партизаны разбегались в закоулки резко разросшейся тьмы, громко чертыхаясь.
- Вроде наши, - тихо сказал кто-то, и над кострами развеялся вздох облегчения.
- Так и заикой стать можно, - подал голос Йакалан, меланхолично чистя сапог. Он-то вообще никак не среагировал – как драил снегом обод подошвы, так и сидел, даже головы не поднял.
- Реналур, отправь людей, пусть на километр туда смотаются и вернутся, - на всякий случай.
- Есть, - и тут же растворился в темноте.
Это ожидание выматывало. Солдаты тоже скучали, наверное, стоило дать развлечение в виде рытья окопов здесь. Бесполезно, зато все заняты. К утру, быть может, полсотни метров неглубоких траншей удалось бы выкопать.
С северно-западной стороны донесся шорох. Ритемус встал и всмотрелся в тьму – там едва угадывались силуэты лыжников. Один из них, спотыкаясь и падая, сбросил лыжи и побежал к Ритемусу, с той поспешностью, которая не оставляет сомнений.
- Выдвигаемся! – крикнул Ритемус, на ходу принимая планшет с документами.
***
Когда отряд вернулся на место, их ждал деревенский староста.
- Господин Ритемус, за вами приехал самоходный экипаж, ждет вас, - поздоровался и поклонился он. – Хотят отвезти вас в город.
Ритемус молча кивнул, развернулся и отдал приказания. Реналура и Тумасшата оставил за главных, несмотря на протест последнего, - он хотел навестить Аумата, - Йакалана он взял с собой в деревню. Там его и вправду ждали двое солдат, очень утомленных с виду.
- Господин легионис, генерал Гальгатус прислал нас за вами. Он сказал, что вы все знаете, поэтому прошу, садитесь в машину.
- Дорога чиста? – только сейчас он заметил в дверном крыле несколько отверстий. – Все ясно. Как прикажете добираться?
- Окружным путем. Северо-западной дорогой.
Ритемус кивнул и вчетвером они влезли в тесную машину.
- Насколько опасно сейчас на шоссе?
- Несколько десятков дезертиров бродят вдоль дороги, судя по всему, направляются в Серметер. Мы гнались за ними, но вчера потеряли из виду. Сегодня мы на свою беду их нашли, - показал он на отверстия.
Да, Гальгатус ему все написал. Кратко, сухо, но этого было достаточно. Слухи о смерти Вождя достигли города давно, а пять или шесть дней назад, в зависимости от точного времени написания письма, произошли столкновения по городу. Почти все они были быстро подавлены, однако оставался один очаг сопротивления на тот момент. Генерал писал только о городе – насчет передовой он лишь упомянул, что там обстановка стабильная. Насколько можно было судить, что-то около нескольких сотен гражданских, с оружием и без, и около трех десятков солдат из нескольких частей – все они пытались прорваться к лесу, то есть на юго-восток. По пути напали на типографию, дом культуры, убили одного легиониса, ранили другого, устроили переполох в расположении одного из полков. Некоторым удалось прорваться из города, большая часть убита в перестрелках или расстреляна, какое-то количество закрепилось в типографии. Не считая этого, порядок восстановлен, однако сам факт совершенного предательства, наложившийся на весть о смерти главнокомандующего, парализовал все и вся. Что самое главное, связь со Ставкой наладить не удалось. К большому облегчению, связь с командованиями других фронтов не нарушалась, но знали они не больше здешнего.
А в конце Гальгатус сильно дрожащей рукой вывел, пытаясь сохранять стройность почерка – буквы то лежали на бумаге почти каллиграфическим почерком, то прыгали в разные стороны, словно написанные непривычной к письму детской рукой: "В тылу противника также происходят волнения. Причина неизвестна". Последние два слова были вдавлены в бумагу – их можно было легко прочитать наощупь.
- А как вы оцениваете обстановку? – спросил он вдруг у сопровождающих.
- Как относительно стабильную, господин легионис. Никто даже сначала и не понял, что произошло. Сначала все думали, что это очередной расстрелов мародеров, и только потом началась серьезная пальба.
Мне кажется, все началось еще неделю с лишним назад. Было несколько митингов – несколько в нашу поддержку, подбадривали наши ребят на передовой и собирали деньги и теплые вещи. А один – антивоенный, там требовали прекратить все это. Сначала они никого не трогали, но потом сверху пришел приказ разогнать. Ну их и разогнали, без выстрелов. Попинали некоторых, нескольких в полицейском участке закрыли. На этом все кончилось. На следующий день, почти ночью, пошли слухи про Вождя. А потом какие-то местные вооружились дубинками и начали нападать на патрули. Говорят, что они хотели уйти из города, чтобы их не забрали на передовую. Ушли бы по-тихому, кто бы им мешал? А утром до того в расположении 312-го полка какие-то солдаты застрелили своего легиониса, поставили на мегафоны запись, мол, нужно сдаваться и сдавать всех валаймов и прочих неарлакерийцев, иначе мы все обречены тут. А гражданские не вместе были – сразу в нескольких местах группами от двадцати до полусотни человек, насколько знаю. Уже к обеду стало все ясно, и нас послали отбивать дом культуры – те уже через двадцать минут поняли, что дело пропащее. С типографией сложнее было – ее три дня назад только отбили. Притащили пушки и вдарили осколочными. Внутри немного живых осталось. Потом все, затишье. Только вот командование что-то молчит, из-за Вождя, похоже, и всем кажется, что мы на пороховой бочке сидим. Чуть что - рванет. Только вот непонятно, правда это или нет. Если молчат, значит, все правда? А конвойные с фронта тоже не больше нашего знают.
- Что ж, может статься, эти слова будут ценнее любого доклада. А что касается Вождя – так это не правда, - и едва заметно поднял палец, чтобы Йакалан молчал. Теперь становится понятно, зачем его вызвал Гальгатус. Генерал хочет, чтобы официальное заявление прозвучало из уст Ритемуса, как человека, вернувшегося из-за "занавеса".
Оставшаяся часть пути лежала в молчании. По пути в город лежало несколько поселков, которые, как казалось, опустели. Жизнь в них выдавали лишь тонкие струйки дыма, поднимавшиеся в воздух. На передовую, находящуюся в тридцати километрах отсюда, по шоссе ехали грузовики и шли республиканские колонны, но Ритемус не решился осведомиться у них, и велел ехать дальше. Перед городом вялые и голодные солдаты докапывали траншеи и минировали подходы.
А дальше пассажиров ждало зрелище расстрелянных стен и выбитых окон с остатками баррикад. В воздухе все еще висел запах пороха. На снегу отчетливо темнели засохшие пятна крови, от тел, которые волокли; на улицах было намного безлюднее, чем месяц назад – лишь солдатские патрули мерзли на улицах, да то и дело пробегали мимо закутанные в несколько шуб гражданские.
Еще через десяток кварталов автомобиль снова встретил серьезные укрепления – мешки с песками, пулеметы. Поперек улицы, преграждая путь к очередному блокпосту стояли бронеавтомобили с развернутыми в сторону гостей башнями. Когда машине оставалось до этой передвижной стены полсотни метров, люк машины по центру откинулся вверх и из него выбрался человек.
- Кто такие?
- Минор-легионис Ритемус. Прибыл по приказанию генерала Гальгатуса.
Офицер поприветствовал его и приказал своему отряду разъехаться. Его и соседняя машина заурчали двигателями и заехали за две другие, словно автоматически открывающиеся ворота, если бы такие существовали.
Улицы и дорожное полотно здесь тоже были испещрены пулями. В шахматном порядке вдоль дороги на тротуарах громоздились импровизированные баррикады, а за ними сидели, крепко прижавшись друг к другу, солдаты. Они держались довольно расслабленно, пока их больше заботило сохранение тепла, чем возможность нападения.
- Молодцы, Республика и Вождь гордятся вами, - приободрил их Ритемус.
- Благодарим вас, господин легионис.
В здании городского управления недавно прошла короткая, но жаркая стычка - стреляли мало, но в коридорах все, что было не прикреплено намертво, было перевернуто вверх дном.
- Мне нужно видеть генерала Гальгатуса, - сказал Ритемус охранявшим вход на второй этаж солдатам. – Где он?
- Он на втором этаже, направо вторая дверь, - дрогнувшим голосом ответил один из охранников.
- Благодарю, - сухо ответил он. Наверху его встретил ординарец Гальгатуса, с которым он встретился впервые в день приезда в город на вокзале:
- Господин Ритемус, генерала лучше не беспокоить!
- Мне уйти с моими людьми обратно?
- Вы не понимаете…
- Вот уж действительно!
- У него был инфаркт! – только и успел выкрикнуть ординарец. Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел генерал, завернутый в одеяло:
- Ритемус, зайдите, - тот покорно сел за стол с дымящимся на тарелке чайником. Сам генерал, медленно доковыляв до стула, сел напротив, – Зато остальных разбил паралич, только вместо тела отнял головы.
- Может быть, вы скажете мне, что происходит, господин генерал?
Командующий помолчал, пожевал губами в задумчивости, и медленно заговорил:
- Десять дней назад, вечером, связь со ставкой верховного командования в Реселлане прервалась. Полностью. Мы поддерживаем связь с Капуланским и Ильдарским фронтами, но они тоже не могли наладить связь с Реселланом. Теперь все мы в каком-то оцепенении. Мы сами по себе. Не раз такое бывало раньше, еще при свержении короля, но сейчас… сейчас все по-другому. Мы все растеряны, признаюсь. Нужно назначить новое командование, но как это согласовывать – один лишь бог знает. И кто согласится стать новым командующим? – он осекся на секунду. - Ладно, пока вернемся к более насущному вопросу. Восемь дней назад прошел антивоенный митинг. Гражданские дрались с солдатами, а я не стал сразу отдавать приказа о применении оружия. Через день удалось установить затишье, но кто-то проболтался, что связь со Ставкой потеряна, и тут началась каша с 312-м. Наверное, возрожденцы от души порадуются, что у них во вражеском тылу появились союзники. Есть информация, что канцам тоже несладко приходится от внутренних раздраев. Есть ли у вас об этом сведения?
- Неоднократно выпытывал у пленных, но вечно попадались непричастные к происходящему, вся информация на уровне слухов. Вероятнее всего, в Морисанаре произошел антивоенный мятеж, который впоследствии подавлен. Утверждать точно не стану. Две недели назад это… настроение пошло на убыль, если верить последним сведениям. До того я пользовался их замешательством и прошелся по тылам. О состоянии дел у нас в тылу мне знать было неоткуда. Местные по ту сторону фронта ничего об этом не знают, хотя о начале приготовлений канцев к наступлению доложили тут же. И лишь когда основные задачи были выполнены, а ресурсы – подходить к концу, я вернулся к линии фронта, чтобы узнать, как обстоят здесь дела.
- Сомневаюсь, что они так быстро оправились. Как-то не слишком соотносятся эти две новости. Вот то-то и странно… в тылу у них якобы раздрай, а сами наступают. Может быть, все-таки намеренная дезинформация? Что еще известно на данный момент?
Ритемус развернул карты и свои записи и все подробно изложил.
- Сведения верные, учитывая то, что передвижения вражеских сил на правом фасе я наблюдал сам лично. Однако у меня тоже есть сомнения, что это такие же слухи, как и про смерть Вождя.
- Не знаю, не знаю… Что ж, Ритемус, давайте перейдем к самым насущным делам. Как я уже сказал, все деморализованы. Многие не видят смысла продолжать борьбу, ведь мы ждали врага с юго-запада, а он был уже в городе. Да и гибель Вождя… во всяком случае, все уверены, что он погиб. А это тоже значит, что заканчивать революцию некому и воевать тоже не за что. Нужно остановить это гниение… я по-другому не скажу – именно гниение! - в головах. Мы смогли уничтожить тех, кто активно распространял пораженческий дух, но зараза-то осталась. На улицах словно вонь стоит – вот-вот все снова начнется по новой. Вы заметили?
- Контраст с тем, что было полтора месяца назад, очень заметен. Более того, кажется, что стреляли по всему городу.
- Нет, центр не тронули. Но обделались мы знатно – заставили все окна и двери мебели, готовились к затяжным боям, потому как информация разнилась, и какая-то паникерская сволочь даже раздула силы мятежников до полутора тысяч человек с захваченной военчастью. Мы два с лишним часа не могли понять в чем дело, так как посыльные все время попадали в перестрелку. Представляете, что здесь творилось? Что называется, физические последствия ничтожные, а моральные… ежели мы едва смогли сорганизоваться, чтобы остановить почти безоружную толпу, то что, черт подери, будет, когда канцы решаться наступать? Мы практически расписались в своей ничтожности!.. И все это понимают. Нужно брать ситуацию за узду и вести за собой. Но нам верят слабо. Нести на штыках свою власть не получится – будет только хуже. Теперь придется закармливать свиней желудями… так ведь у фалькенарцев говорится? И в этом, Ритемус, вы нам поможете.
Взглядом он дал понять, что ему все ясно.
- Если дополнительных доказательств никто требовать не станет, я смогу убедить их. Этому, - он кинул на стол сложенную пополам листовку, - я тоже не верю, но что простым солдатам? Когда информации совсем нет, любые известия становятся тут же правдой.
- Вы правы… Мы нашли десяток таких при обысках. На передовой их сжигают, если находят. Как мне докладывают, конечно.
- Это от крестьян по ту сторону. Канцы раздают их всем. По нашу сторону добровольно распространять их никто не станет, а вот молва дошла бы. Каковы будут мои дальнейшие обязанности? – наплевал он на приличия и спросил без дозволения на то. Самопогруженный генерал, впрочем, этого и не заметил.
- Для начала запишем речь. Либо… лучше устроить выступление здесь, на площади, чтобы вас видели. Дам полчаса на приготовления. Затем мы дадим что-нибудь из старых записей Вождя, будто мы смогли что-то поймать. Это даст нам передышку. Потом мы сами все устроим…
- Позволите вопрос? – тот кивнул.
- Ваши посланцы попали под обстрел. Мне сказали, что дезертиры ушли в лес. Много?
- В Серметер. Так утверждали пойманные. Около полусотни, из них около двадцати солдат 312-го, остальные гражданские. Мы не пожалели бензина, гнали их бронеавтомобилями до леса. Когда я отдал приказ стрелять на поражение, было несколько инцидентов… верные нам бойцы отказывались стрелять по своим товарищам. Я тогда сгоряча приказал казнить их за предательство, но мне донесли, что это едва не спровоцировало следующую стычку. Повезло, что вовремя пришло подкрепление из Лимунара. Наказывать бесполезно – ибо тогда совсем не останется людей.
Менее чем через полчаса он стоял на крыльце, окруженный со всех сторон – слева Йакаланом и техником-радистом, справа – передвижной тумбой фонографа, сзади – зданием и охраной, а спереди – сотнями зеленых шинелей, неприлично медленно бредущими к штабу.
- Поживее! Видел бы вас Вождь и остальная Ставка! Они сейчас сражаются в столице, а вы, сброд, предаете их!
Это немного оживило их.
- Но ведь связь утеряна, господин легионис? – едва выбился из общего шума далекий голос.
- Ты знаешь, откуда я прибыл? – перешел на галоп Ритемус. - Из вражеского тыла! Враг глушит наши радиостанции, но нам удалось захватить их радиоточку и услышать переговоры – в столице идут бои! Реселлан не пал! А это значит, что мы не имеем права сдаваться! Враг скоро пришлет с запада подкрепление и усмирит бунт, сомнет наши передовые позиции у Серметера, и что же он увидит, когда придет в Рателан? Что город без боя сдается ему? Неужто вы хотите доставить этим сволочам радость? Будьте уверены – они вырежут всех! Поэтому можете всадить пулю себе в голову сразу – сэкономьте амуницию врагу! А если не хотите кончать жизнь, как скот, то берите в руки оружие и боритесь! Запомните – те, кто устроил этот переполох и сбежал к своим любимым канцам – предатели. Кто бы то ни были, они предали нас и подвергли нашу жизнь опасности, ослабив нас. Они думают, что если они и солдаты Канцлера вдруг решат сказать "нет" войне, то она сразу кончится? Нет, не кончится! Морисанар новые части канцев, натравленные на своих сослуживцев, уже утопили в крови! В Серметере скоро начнется новое кровопролитие, и подумайте – если канцы с такой жестокостью расправляются со своими единомышленниками, что они сделают с нами, когда придут сюда? Быть может, ваших товарищей удастся образумить, но вы видите сами – одним словом нам не управиться. А если человек не понимает слов – значит, нужно показать силу. Отбросьте жалость: пожалеете их - погубите и их, и себя.
И перестаньте делиться по национальности! Никто не виноват в наших бедах – ни минатанцы, ни фалькенарцы! Сегодня и здесь мы все – граждане своей страны! И если кто-то повинен в том, что происходит сегодня – так это мы, пусть и косвенно! Но мы же можем и все исправить! Исправить трудом и миром! Ничего не изменится, если мы расстреляем или выдадим канцам всех валаймов. Валаймы нам зла не желают – они живут на этой земле сотни лет и не с кем не воюют! И они ничем отличаются от других людей. Все мы - люди своей страны, и глупец тот, кто утверждает обратное, и тем самым, примыкает помыслами к националистам!
Я слышал, что здесь произошли… возмущения. О чем же возмущаетесь? Что вам холодно и голодно? А каково вашим товарищам, мерзнущим в холодных траншеях и гибнущим под обстрелами серой артиллерии? Они – заслон на пути к Рателану. Быть может, вы возмущаетесь, что революция не имеет уже смысла? Кабы не предательство Канцлера, быть может, сегодня война была бы страшным сном. А пока Республика как простой человек, которому недавний друг вонзил клинок в спину. Вы хотите заставить раненого человека, чтобы он стоял насмерть и преодолевал препятствия? Он этим и занимается! Ему больно и тяжело, и его нужно поддерживать, а не отталкивать!
Надеюсь, вы меня услышали. Потому что мне больше сказать нечего. А все остальное – на вашей совести.
Первая задача была выполнена. Теперь время настало за второй – выяснение обстановки в окружающем мире. Звонили по обычному городскому телефону во все уголки страны, - Реселлан, Гиремас, Элимас и прочие города, - от имени мужа или зятя, будто бы осведомиться о здоровье своей тещи или жены, но результаты оставались скромными – Реселлан и Гиремас не отвечали, в Севелласе и дальше на запад и северо-запад по-прежнему была республиканская власть, но с юга наступали канцы; Капулан ходил из рук в руки; южнее столицы все было как раньше – Ильдар у серых, Элимас, Норисам – у желто-черных; на востоке ничего не понятно – такое ощущение, что через каждую деревню власть менялась. Это было хорошо, но никто не знал о судьбе Реселлана и что вообще творится в сердце страны.
- И вот так каждый день, - резюмировал Гальгатус. – И… я вас так и не поблагодарил.
- Я сделал все, что мог, - ответил Ритемус из вежливости и спросил, - Господин генерал, требуется ли от меня что-нибудь еще?
- Вы ведь сделали все, что могли… на сегодня, и этого вполне достаточно. Теперь может забирать свою награду – мне доложили, что он почти выздоровел.
После выступления Ритемус только и вспоминал о Аумате. Шофер доставил его и Йакалана на машине к больнице. Там его встретил главный врач, смотревший печальными глазами. Ритемус не помнил его – кажется, это был другой человек, не тот, что не пускал к ординарцу в палату. Врач тихо говорил, а Ритемус молча слушал, все мрачнея. Да, Аумат жив и будет жить, но вот воевать и вести здоровую жизнь. Но удар головой, а впоследствии и неудачная операция, повлияли на него. Задеты нервы. Он несколько заторможен, речь его сильно ухудшена, как и движения в целом.
- …Быть может, это пройдет, и нервные связи восстановятся со временем. Хотя бы частично. Но шансов мало. Ему нужна спокойная жизнь, а не пребывание на театре военных действий. Можно распорядиться отправить его домой.
- Хорошо. Дайте поговорить с ним.
Аумат полусидел на кровати, накрытый по пояс толстым грязным одеялом и сосредоточенно читал газету. Услышав шаги в комнате, он поднял глаза и вскочил, но встать на ноги самостоятельно ему не было суждено – те запутались в свисшем пододеяльнике, и когда до падения осталось совсем немного, Ритемус успел его поймать за предплечье.
- Куда ты так спешишь?
Глаза Аумата засияли от радости, но изо рта его донеслись звуки заевшей граммофонной пластинки, по которой неровно скрежетала игла, нехотя двигаясь дальше. Лицо исказилось в гримасе, и мышцы двигались, будто наспех скрепленные зажимами.
- Га-а-аспа-ад-дин Ри – и – т- мус! Я ооо-чч- чень р-рра – ад ва-аас ви-и-ид – д-деть!
- Что они с тобой сделали? – лицо его перекосилось и этим выражением впился в доктора, - Вы из него инвалида сделали!
- Какая ошибка? Как, черт вас подери, вы чуть не убили его, просто вытаскивая пулю?
- Во время операции у операционного стола подкосили ножки, и он сильно ударился головой. Никто не мог подумать, но…
Аумат тихо заплакал и прикрылся рукавом.
- Что мне теперь делать? – протянул он жалобно. – Так глупо. Что я буду делать дома? Что скажу? И вы… вам бесполезен…
- Тебе нельзя волноваться. Тебе нужно ехать домой. Отдохнешь и придешь со временем в норму.
- Я не хочу… я хочу с вами.
- Нет. Это приказ, - сказал Ритемус, и врач потянул его за руку, подавая знак выйти из комнаты.
- Нельзя с ним так резко, - жестко, но тихо сказал он уже за дверью. - Он очень нестабилен сейчас. Ему и вправду нужен покой.
- И что дальше?
- Я так понимаю, он подданный Минатан? Я еще немного понаблюдаю за ним, а потом с партией других больных отправим в Лимунар ввиду грядущих событий. Нам нужны его документы, чтобы не возникло проблем с пересечением границы. При себе у него был только военный билет нашей армии и фотокарточки.
- Хорошо. Передать вам или ему?
- Я положу их в сейф – так будет безопаснее.
- Будет сделано. Кстати, больницу не тронули беспорядки?
- Нет, почти нет.
- Это как?
- По странному стечению обстоятельств один из оперирующих врачей был застрелен на улице пять дней тому назад. А бывший главный врач обнаружен мертвым дома полмесяца назад.
- А вы этой участи не боитесь?
- Мне не за что. Я не ворую лекарства из хранилища и совершенно не против новой власти. Мне в принципе все равно на политику. Главное - результат.
Ритемус вздохнул, не найдя нейтрального ответа и спросил:
- Каковы на самом деле прогнозы?
- Он не боец. Через несколько лет, быть может, если не будет серьезных физических или душевных потрясений, может быть, но… я не хочу вас обнадеживать зазря. Вы не бедный родственник, которым приходится раскрашивать будущее больного в розовый колор. Позволите ответный вопрос?
- Слушаю.
- Если не секрет, как и когда затронет нас происходящее на фронте?
- На вашем месте я бы в ближайшие несколько дней начал бы эвакуировать больных, - помрачнел Ритемус, - но не распространяйтесь, во избежание.
Тот молча кивнул. Вместе они зашли обратно в палату, Ритемус сказал Аумату несколько дежурных фраз о том, чтобы тот не беспокоился ни о чем и что сам он ждет выздоровления и скорой отправки на родину. Аумат, потупив обиженный взгляд, тихо мычал после каждой фразы командира и в конце молча пожал ему руку. Врач произнес привычные ритуальные фразы о том, что все будет хорошо, после чего Ритемус с тяжелым сердцем отправился на свою квартиру, забрал вещи Аумата, большую часть документов отдал в больницу, прочее же оставил для себя и Тумасшата.
По дороге в штаб он слышал свою произнесенную на площади речь. Странно это было – слышать свой голос из репродукторов, но иных эмоций он не вызывал – не гордости, ни беспокойства. Гальгатус принял его в кабинете заседаний, вместе с другими офицерами. У всех на лицах отпечатались смешанные чувства.
- Для всех новоприбывших объявляю, - сказал он, не вставая, - Верховным главнокомандующим и временным исполняющим обязанности председателя Верховного комитета Партии и главы Сената объявляется Ниремис. В настоящее время связь и координация между всеми командованиями фронтов восстановлены, и речь идет о всеобщем контрнаступлении. Прошу прощения, - Гальгатус вытер лоб ладонью, - всех, кроме столицы и Тиренара. Относительно Тиренара все известно – для нас он пока потерян. А вот о столице точно ничего не известно. Но все мы понимаем, что о пропавших без вести во время военных действий считают за погибших. Дата наступления – второе число. У нас есть чуть больше полумесяца. Никаких поблажек.
Настроение в зале приобретало все более мрачные тона. Людские ресурсы есть, но слабо обученные. Коммуникации растянуты до предела и едва обеспечивают потребности частей, находящихся на фронте. Надеяться, по словам Гальгатуса, следовало на низкий боевой дух противника либо на то, что в скором времени вражеское командование начнет перебрасывать войсковые части на другие фронты.
Он стал перечислять обязанности каждого из командиров на предстоящий период, но Ритемус уже не слушал. Почему-то перед глазами стоял тщедушный образ Аумата, и на душе было тошно. Все мысли носились ураганом в пустоте, и он не мог выцарапать ни одну. Если так пойдет и дальше, следует отказаться от командирского поста.
- Ритемус… - он едва опомнился, когда назвали его имя. Все окружающее было подернуто белой дымкой. Две картинки совместились в одну. На первом плане был зал заседаний, где он находился физически, а сквозь него, едва проступая, виднелась их могила с надгробием. Словно кадр, случайно вырезанный из пленки. Небольшой холмик над землей и обточенный кусок гранита, напоминающий проходящим мимо, что на свете жили такие-то люди. А для кого эти люди вечно живы, и это не просто люди!.. А вокруг могилы еще сотен или тысяч таких, и они не отложатся в памяти, и при взгляде на них не мелькнет мысль, что жизнью правит несправедливость…
Почему, почему он сейчас вспоминает об этом? Что его заставило вспомнить?..
Он предоставил отчет о боевых действиях, прошедших за месяц. Два спущенных под откос поезда особенно порадовали генерала, и тот взял слово.
- … задержите их, насколько это возможно, - закончил Гальгатус, и Ритемус, прохрипев: "Так точно, господин генерал", сел. Генерал бросил на него вопросительный взгляд, но ничего не сказал. После совещания он коротко осведомился у Ритемуса о состоянии батальона, а затем об Аумате, на что тот сухо ответил, что тот в порядке и скоро отправится домой.
- Возможно, с их отъездом придется повременить – каждый транспорт на счету. Не беспокойтесь, Ритемус, с ним ничего не случится. И да, выдергивать вас из леса больше не буду. Радиостанцию выдать не могу, так как их единицы и они пригодятся нам. Поэтому все сообщение с вами будем производить старым надежным методом – голубями.
Они попрощались, и Ритемус покинул город. Он сильно устал, но спать не мог. Его атаковали эскадрильи хищных мыслей, словно наяву выдергивающих куски скальпа: начинала болеть голова. Он вновь возвращался к увиденной полупризрачной картине могилы его семьи и смотрел в небо – серое, пасмурное, свинцовое, однотонное не пропускающее не единого проблеска надежды собравшимся под его сводом – ни ему, ни этим солдатам, мимо шествующим в колоннах из города на юг, со ни двум мотоэскадронам броневиков, обгоняющих машину по рыхлому снегу, никому. И некому удержать этот небосвод на своих плечах…
В нос ударил взявшийся ниоткуда букет запахов: женских духов, прибитой пыли, свежесваренного супа, немного душный воздух – запах дома. Снова.
Он помотал головой, отгоняя наваждение и поймал вопросительный взгляд Йакалана.
- Если Тумасшат будет тебя допрашивать, скажи, что ничего не знаешь.
- Я ждал вас у крыльца и ничего не видел и не слышал, - с расстановкой произнес тот.
- Вот и отлично.
После его приезда Тумасшат вился вокруг него, требуя чего-то большего, помимо нескольких сухих фраз.
- Мне нечего больше сказать, Тумасшат. После завершения войны увидитесь. Жить он будет.
Но валайм не унимался, считал, что Ритемус врет ему, и на самом деле его племянник мертв. Попытки вытрясти желаемое у Йакалана также ничего не дали. Тумасшат кричал и скулил на двух языках, но шофер и ординарец в одном лице с честным лицом ответствовал, что ничего не знает. После этого старик не подходил к Ритемусу весь вечер. "В оппозиции пополнение", - сказал он вечером Реналуру. На переживания и сочувствия сил не было – надо было разгрести пару конфликтов на национальной почве, разгоревшихся было во время его отсутствия и сходить в деревню за поставленным провиантом, а затем провести распределение. Дел хватало.
Следующие две недели прошли в ожидании чего-то мрачно-грандиозного. С обеих сторон на фронт стягивались подкрепления, а под конец второй недели ожидания целые сутки напролет противоборствующие стороны засыпали друг друга снарядами, и партизаны привыкли к грохоту настолько, что спокойно спали под него, как под музыку. Посланцы, отправляемые в основной лагерь за провиантом и новостями, передавали, что в тех воронках, которые остались от обстрелов, можно построить фундаменты для высотных домов. Или закопать всех находящихся в траншеях разом. И что земля в тех местах ничего рождать не будет лет десять-пятнадцать, кроме металла всех форм и размеров. Местами рассказчик привирал, и в прежние времена его б засмеяли. Но в этот раз все промолчали и отсеяли зерна от плевел.
Самые молодые и необстрелянные жаловались, что здесь им места нет. Валаймы – и чтоб рвались в бой? Но молодость национальности не имеет. Всем им хочется подвигов, героизма. А потому Ритемус собрал все у костров вечером и рассказал про окопную жизнь в Фалькенарскую войну и при вторжении Минатан. Хватило многим. Энтузиазм у кого-то остался, но они были в заметном меньшинстве, остальные по совету Ритемуса довольствовались свежим лесным воздухом и отсутствием вшей под рубахой и падающих сверху снарядов.
- Считайте, что до начала наступления вы на курорте, - ухмыльнулся в конце своего монолога Ритемус. Впрочем, эти слова были сказаны уже на вражеской территории, где батальон выполнял исключительно разведывательные функции. Почти сотня человек собирали информацию на многих квадратных километрах в тылу врага. Ритемус и сам пару раз ходил на лыжах и лично видел в бинокль десятки колонн, идущих к передовой. Многие важные объекты, особенно железная дорога, поспешно укреплялись – видимо, канцы все-таки поверили местным, что черно-желтые партизаны отступили за линию фронта с потерями. Мол, приходил один из раненых республиканцев, просил помощи, а местные побоялись гнева воинов Канцлера и отказали. Как говорится, слух быстрее ветра, и серые поверили, что партизаны в ближайшее время не придут и не ждали подкрепления, судя по донесениям. От Гальгатуса, приехавшего на передовую, прилетел голубь с запиской, в которой сообщалось, что приготовления идут по плану. Ритемус также зашифровал данные и отправил обратно.
Совсем скоро, согласно выработанному плану, батальон начал активную диверсионную деятельность. Практически одновременно в разных местах за двое суток до наступления были взорваны автостанция, несколько складов и рельсы на участках железной дороги, поврежденные найденные телеграфные кабели и линии электропередач. Все это проделано недалеко от Серметера. Все было задумано так, чтобы отвлечь внимание от происходящего на передовой: как только подразделения добирались до места одной диверсии, тут же происходила другая в десятке-другом километров. Вернее, так было задумано, и судя по слухам, принесенным из деревень, канцы загоняли лошадей, людей и сожгли немало литров бензина в поисках врагов.
Ушедшие пять-шесть дней назад диверсионные отряды возвращались назад. Вернулись не все – несколько отрядов сильно задерживались, но за трое суток до начала контрнаступления отряд снялся и ушел на восток. Разведчики доложили, что у железнодорожной станции, к которой они были ближе всего, выгружаются солдаты противника. Ядро партизанского отряда было уже почти в дюжине километров от нее, почти столько же оставалось до безопасных мест – пять-шесть часов все решили бы все, но было ли у них столько времени?
Через час отряд они остановились и закрепились на одном их холмов, где находились тайные схроны с провиантом и оружием. Отсюда было удобно давать отпор – пока противник был в низине, можно поливать его огнем.
Потянулись часы ожидания. Все мерзли этой весенней ночью, ожидая увидеть свет фонарей, пляшущих среди деревьев, чтобы наконец вдавить палец в спусковой крючок. Преследователи объявились через три часа и почти все остались лежать там же, где встретили партизан. Оставшихся догоняли и убивали на месте. Потом, после быстрых похорон и перевязки раненых, снова часы бегства от возможных преследователей. За сутки до наступления отряд наконец мог выдохнуть. Никто толком ничего не мог сообразить первые два часа – все устали и обессилели. И не скоротечный, но жестокий бой с пятнадцатью убитыми вымотал их, а этот марш по пересеченной местности, поэтому о бое почти никто не вспоминал и не мог воспроизвести его ход, а вот страх и отчаяние, охватившие всех во время отхода, обсуждали все.
А ночью началось то, чего ждали все. Рассветное небо грохотало и горело на десятки километров, словно северное сияние, сопровождающееся землетрясением; казалось, даже здесь слышны крики "За республику" и слившиеся воедино залпы тысячи винтовок и орудий. Ритемус, Реналур, Булевис, пастор и Тумасшат сидели вместе на поваленном подгнившем дереве перед костром и смотрели вперед, в небо, искрящееся между деревьями, и изредка переглядывались, немо говоря: "Пусть наши жертвы будут не напрасны".
Днем все спали, а вечером были молитвы. И Ритемус встал с другими солдатами перед пастором и костром, над которым были развеяны благовония, и, склонив голову, стал повторять вслед за ним текст. Он отдавался моменту слияния десятков душ в одно целое, не обращая внимания на косые удивленные взгляды, как и на то, что в небе по-прежнему разносились звуки битвы. Мерный гул голосов устремлялся во все стороны, не ограниченный ничем, к земле, деревьям, небу, к богу или богам, которые, быть может, и вправду услышат молитву. Ведь они не могут не услышать искренние слова, слова нужды и просьбы о помощи, которую ждать неоткуда, кроме них! Теплом наполнялись внутренности, ароматы благовонных трав достигли обоняния, и теперь он - не забытый и продрогший в холодном лесу солдат, а малая, но значимая часть Всего, огромного, могучего и непоколебимого.
Голоса смолкли, солдаты стали расходиться. Лишь пастор стоял каменным столбом и ритуальный костер выдавал его легкую добрую ухмылку. Он достал гревшуюся у костра чашу с водой, в которой была щепотка тех же трав, и окропил ее тех, кто стоял около него, вместе с Ритемусом. Оба они отвесили должный поклон в сторону зашедшего солнца, а затем друг другу и вместе сели к костру и молча слушали его треск.
После следовали несколько часов сна, а затем – снова марш вдоль линии наступления. Если все шло по плану, то теперь дело стояло за поддержкой наступления в лесу - ловить драпающих канцев да смотреть за лесными дорогами, чтоб от старой заброшенной железной дороги лесом не прошли подкрепления, а работы по ее восстановлению продолжать саботировать, хотя ранее это удавалось сделать лишь пару раз – сказывалась удаленность от баз и частота патрулей на квадратный метр зашкаливала в том числе и из-за того, что она соседствовала с никелевой шахтой, когда-то заброшенной, но, возможно, не истощенной. Но теперь следовало заняться ею основательно.
Отряд разделился надвое. Одну Ритемус повел лично, вторую передал Димитрису – офицеру-арлакерийцу, командующему одной из рот. С двух сторон они обошли никелевую шахту, железнодорожную станцию и лагерь, находившийся меж ними, и обстреляли из минометов, таким образом давая понять, что республиканцы уже на подходе. Это дало бы выиграть время, чтобы после окружения Серметера республиканские войска могли высвободить силы для захвата этой шахты вместе с участком железной дороги, а серые тем временем заперлись в своем укрепрайоне.
Каждый день Ритемус атаковал врага из минометов с разных позиций и устраивал ложные атаки на периметр, не давая противнику расслабиться. В долгие схватки он не вступал, а лишь имитировал атаки – ударял по блокпостам и тут же ретировался обратно, а озлобленный противник не мог выползти за пределы периметра, чтобы вернуться без потерь обратно. Тем временем несколько диверсионных отрядов взорвали дорогу южнее, почти прервав сообщение станции с внешним миром.
Более недели на основном театре военных действий все шло отлично. На начало третьего дня противника выбили со второй линии обороны, на пятый уже были под Серметером. На восьмой день республиканские войска заняли северные окраины города и пригороды и стали давить канцев в город. Казалось, вот-вот будет занят центр города, к тому же, население поддерживало Вождя. Однако на десятый день все пошло наперекосяк – канцы наконец перегруппировались под городом и нанесли первый контрудар по черно-желтым. И тут же решила сказать свое веское слово ее Величество Природа. В середине марта в районе Серметера и южнее началась оттепель. И если солдатам повышение температуры было скорее в радость, то логистические службы кляли ее на чем свет стоял. Холода здесь обычно заканчивались около начала апреля, что стало неожиданностью для командования.
В районе боевых действий шоссейные дороги были разбиты чуть менее, чем полностью, и гужевой скот, а тем более грузовики, вязли в грязи. По слухам, все десятки километров от полосы обороны, где находилась ближайшая перевалочная база между городами, разную амуницию и провиант солдаты тащили пешком на санях и телегах. У канцев ситуация была примерно та же, и их натиск, отбросивший было республиканцев на окраины, тоже заглох. Снабжение города едва сохраняло баланс потребления в районе нуля, а запертые в городе подразделения держались в основном за счет грабежа местного населения. А еще через две с лишним недели, уже в апреле, снова ударили морозы. И это был не легкий морозец, который последним аккордом играет после начавшей было оттепели, словно ребенок, не наигравшийся с понравившейся игрушкой и пытающийся забрать ее с собой, но в конце сдающийся на милость взрослых, а трескучий февральский мороз, заточающий все в белое стекло. В ту ночь многие замерзли холодной смертью, сняв вечером душные и потные шинели.
Но все это стало известно потом из откровений непосредственных участников событий. А пока Ритемус и его товарищи знали, что наступление застопорилось и ждали самого худшего. Нападения на шахту и железнодорожную станцию продолжались, но уже с меньшей интенсивностью – захваченные у врага ранее боеприпасы иссякали, на то, что с ними поделятся армейские интенданты, надеяться не приходилось, а чтобы добыть новые патроны, нужно было тратить старые. Вместе с жизнями солдат, разумеется, что было еще более неприемлемо.
Ритемус решил собрать консилиум. Почти все проголосовали за взятие станции.
- Раз вокруг нас весна и грязь, сюда никто не проберется. Наши не могут подступиться к Серметеру, значит, то же и у канцев. Нам тоже никто не поможет. Теперь мы точно сами по себе – никаких поставок консервов не будет, поэтому придется заимствовать их у противника. Главное – отогнать их вниз, к шахтам, и спровоцировать обвал. Меня мучает лишь один вопрос – Гальгатус не погладит меня по голове, если я нарушу его приказ.
- Надеяться на армейцев сейчас – себе дороже, - прохрипел Реналур. - Сделаем, как вы предложили, и будь так! Верно же говорю? – спросил он у других, и те немедленно закивали головами.
А после сбора Тумасшат подождал, пока остальные уйдут, и сказал:
- Нужно либо сейчас, либо никогда.
- Боги сказали? – полусерьезно заметил Ритемус.
- Приметы. Дождей не было, но небо смурное было. А теперь посмотри наверх.
- Звезды. Чистое небо… Вижу, что похолодает.
- В ближайшие дни. И луна желтая, с каймою, видишь? Сильный мороз будет. Сейчас тепло и хочется сбросить шинели, но нельзя. Завтра все насмерть померзнем, если так сделаем.
Следующей ночью задул северо-восточный ветер, прямо с горного пограничного хребта. Ритемус обошел шахты и вышел с юго-восточной стороны. Северный край станции несколько раз обстреляли минометами, чтобы отвлечь внимание; вдалеке часто застучали винтовки – это полвзвода имитировали атаку при поддержке пулемета, стреляющего одиночными выстрелами. Когда основной отряд вышел на исходные позиции, и впрямь началась вьюга. Настоящая зимняя вьюга, называемая белой мглой; на расстоянии полутора десятков метров все таяло в этой вихрящейся каше. Начало штурма обошлось без лишнего шума – противник обнаружил партизан лишь тогда, когда они уже были в лагере. Ритемус выстрелил из сигнального пистолета ракетой, и замолкшие было минометы остервенело заколотили по северной части лагеря, постепенно уводя огонь на восток, к шахте. Еще одна ракета – хватит. Пехота сама разберется.
Бой длился до утра – солдат противника было почти в два больше, чем у Ритемуса, и несмотря на первые минуты боя, унесшие жизни половины из них, они отстреливались из уцелевших строений и поселка вокруг шахты. Ритемус отправлял посыльного, чтобы минометы открыли огонь снова, но ничего не вышло – кончились мины. Лишь зажав противника с двух сторон, удалось изменить положение в свою сторону. Почти полсотни бойцов противника сдались в первый час после рассвета. Пленных ставили в шеренгу на колени в глубокий снег, когда вдруг Ритемуса позвал пастор. Какого черта он здесь делал? Было же приказано - сидеть в лагере…
- Да, всех, - ответил на незаданный вопрос Ритемус. - Но так и быть, одного оставлю в живых, чтобы донес до своих мысль, насколько они ничтожны, что шестьсот человек в лагере не смогли отбить атаку неполных трех сотен. Сейчас в благородство играть я не собираюсь.
- Но вы даже не спросили этих людей, все ли они желают зла валаймам и пришли ли сюда по своей воле!
Последовало еще несколько реплик с каждой стороны, в результате чего стало ясно, что весь накопившийся лимит доверия пастора был использован.
- Командир, так что с ними? – спросил Реналур, когда пастор исчез за снегом. Куда он делся – в дома или ушел обратно в лагерь, Ритемус не знал, и не собирался узнавать.
- Офицеров пока под замок, остальных в расход.
Из шеренги выдернули людей с офицерскими нашивками на рукавах и заперли их в холодном сарае. Несколькими мгновениями позже в дальнем конце ряда произошло замешательство – кто-то из пленных спокойно переговаривался со своими противниками.
- В чем дело? – спросил у своего солдата Ритемус.
- Мы хотим присоединиться к вам, - ответил пленный.
- Поздно. Зачем тогда ты стрелял в нас?
- Я не стрелял.
- Правду говорит, - сказал оказавшийся рядом Тумасшат. – Он с другими вон в том доме был, и ждали. Без оружия.
По шеренге пронеслась волна проклятий в адрес перебежчика.
- Так, значит… - выдохнул Ритемус. - Где твоя голова была раньше?
- Кто-нибудь спрашивал нашего мнения, когда за мной пришел мобилизационный отряд? Я из Каралиса, у меня жена – бывшая подданная Минатан. Я вам сейчас фотокарточку… - солдат наставил на него винтовку, но тот полностью расстегнул шинель, чтобы показать отсутствие плохих намерениях, и достал белый бумажный квадрат. Ритемус взял его, бросил взгляд и вернул.
- Хорошо. Пока что верю, - и громко спросил. - Кто из вас хочет служить республиканской армии и помочь партии в установления мира и равенства в Арлакерийской народной республике?
Как он и ждал, больше половины резво встало на ноги и стали проклинать Канцлера и офицеров. Ритемус вернулся к солдату.
- Как тебя зовут?
- Протидас, господин легионис, - твердо сказал он, уставившись на петлицы.
- Ты знаешь этих людей. Если военщина Канцлера действует таким образом, значит, здесь могут оказаться люди, не желающие зла. Пройди вдоль ряда и покажи, кто не заслужил быть убитым.
Протидас медленно прошел в сопровождении двух солдат-республиканцев, и проходя, показывал рукой и называл имена, - названного поднимали из строя и отводили в сторону. Всего таких людей оказалось восемь, помимо него.
- Значит, вы не стреляли?
- Никак нет.
- Хорошо. Отведите их в дом, - приказал он.
- Господин легионис, многие из них хорошие люди… - сказал Протидас.
- Я, быть может, и поверю, но они нет, – показал он своих солдат, стоящих около разожженных в топливных бочках кострах. Он снова говорил громко и снова добавил немного пафоса для эффекта, - Оставшиеся солдаты армии так называемого Возрождения стреляли по ним. Стреляли сознательно, и убивали наших товарищей. А разве можно просто так простить человека, убившего твоего брата по оружию? Они считают, что нет. Я тоже. Идите.
Кто-то бросился из шеренги с воем простить его, но его прикладами винтовок и сапогами загнали обратно. Через несколько минут всех стоящих на коленях "возрожденцев" закололи штыками, а десяток трупов, по одобренному предложению Булевиса и других валаймов, отправился украшать семафорные столбы вдоль путей и козырьки крыш с южной стороны станции, чтобы канцы, когда будут наступать, знали наверняка, что здесь было и что их ждет.
А Ритемус стоял и наблюдал, как тащат к шахтам тела. Недалеко от входа был небольшой котлован, на дне которого виднелся разный мусор вроде грязного тряпья или ржавых остриев инструментов, теперь к нему добавились трупы в исподнем – было решено, что лишние шинели не помешают, как и их содержимое. Закапывать пока не стали – набитую почти доверху яму моментально занесло тяжелым мокрым снегом.
Небольшой спор вышел, когда пришел черед хоронить своих бойцов, а в этом бою убитых оказалось почти тридцать человек, несмотря на фактор внезапности. Партизаны отказывались хоронить своих погибших вместе с канцами. Кто-то вспомнил, что с восточной стороны, в месте откуда начался штурм, земля была еще мягкой. Поверхность немного сковало инистой коркой, но штыку лопаты почва поддавалась, а окружающие деревья задерживали пургу. Над могилами дали троекратный залп, после чего все ушли в помещения.
Настроения допрашивать офицеров не было никакого. За несколько часов в сарае они не помрут, а своим солдатам надо дать отдых и накормить их.
Перебежчики показали склад и другие помещения, и все устроились в отапливаемой столовой - бывшем то ли амбаре, то ли стойле. Имущество здесь было немного попорчено – столы повалены и местами прострелены, и пара скамей были разломано, но за несколько минут был наведен порядок и начался завтрак. Две печки, стоявшие на металлических поддонах, хорошо отапливали деревянное строение, и тем, кому не досталось мест, сидели прямо на полу без особых неудобств. Затем последовал сон в местных казармах, расположенных в домах, где и были убиты многие канцы. Сам же Ритемус ушел в маленький домик начальника станции, перешагнул через лужу крови на пороге, оставшуюся от комбата возрожденцев и сняв сапоги, рухнул в постель. Впервые почти за два месяца он и его отряд ели и спали в нормальных условиях, а не под открытым небом или в прогнивших избах.
Но заснуть он не мог и перелистывал мгновения последних часов, уставившись в низкий потолок, на котором играли пятна света от поднявшегося ветра. Сразу после своего окончания бой словно испарился из его памяти, а теперь эти воспоминания медленно возвращались. Он чувствовал себя виноватым за случившееся. Не уследил за всеми… он разве он мог бы? Кто-то из наступавших с другой стороны лагеря допустил оплошность, и патрульный успел закричать перед смертью. Черт побери, из-за вьюги, быть может, никто бы не понял и не услышал крик, но почему-то поднялась пальба, которую, как он сам был уверен, открыли сами партизаны, испугавшись, что их раскрыли. Затем – суматоха: канцы в чем попало и без оружия выбегали на улицу, но их кололи штыками, отбрасывая обратно в дома и казармы, убивая всех проснувшихся и просыпавшихся. Кто-то да успел дотянутся до винтовки и выстрелить в приближающуюся людскую лавину. Менее чем за две минуты партизаны захватили поллагеря, но в бараках на северной стороне, несмотря на минометный огонь, канцы сумели организовать сопротивление, остановить продвижение и даже контратаковать – именно на тут рукопашную в тесных закоулках между домами и полегла большая часть убитых партизан. И первым на него напоролся отряд из роты Булевиса, самые необстрелянные рекруты, набранные последними, отгонявшие канцев к шахте. А в итоге их встретили огнем с двух сторон. Восемь человек долой сразу. Надо было поставить туда Реналура с его людьми – он бы не увлекся погоней за улепетывающими врагами, а забросал бы гранатами, как тот дом в центре, где засели очнувшиеся было канцы, мешая продвижению, и от которого почти не осталось стен.
Никогда ничто не идет строго по плану. Но почти тридцать человек для него – это огромные потери. Почти десятая часть имеющихся у него сил. И пока не ясно, возместят ли перебежчики ему причитающееся за свой счет... Впрочем, теперь живые поймут на примере павших товарищей, что стоит делать, а что – нет.
У него мелькнула мысль исповедоваться пастору, но она тут же была отвергнута. В чем исповедоваться, если священник сам свидетель всех его грехов? Нечего ему сказать, что облегчило бы его ношу, скорее, наоборот. Он еще какое-то время думал, пока не заснул, а проснувшись, вышел на улицу. На крыльце противоположного дома сидели и курили десять фигур в серых шинелях. Он едва не рванулся обратно, одновременно доставая пистолет из кобуры, но вспомнил, кто это. К вящему счастью, их охраняли четверо партизан, а все отличительные знаки были благоразумно спороты.
Первым делом поесть, а остальное потом. Грудь словно окунули в ледяную прорубь – он только заметил, что не застегнул шинель, а ветер все бесновался, пусть и не так, как ночью. Он зашел в столовую и вяло ответил на приветствие сидящих там. Их было человек сорок. Остальные спали. Пусть спят, хотя времени много уже прошло с утра.
- Тумасшат, проснулся? – позвал он его.
- Я еще не спал, господин Ритемус, - кротко ответил тот.
- Как же? Времени столько прошло!
- Чуть менее трех часов.
Ритемус выудил наручные часы из-под рукава и удостоверился, что Тумасшат прав. Сколько же он спал? Меньше часа?
- Да… ладно, что у нас съестного есть?
После сытного завтрака, от которого его снова потянуло в сон, он приказал отпереть сарай с возрожденческими офицерами. Те едва стояли на ногах и соображали от холода. Почти волоком их довели до домика смотрителя станции, где состоялся вполне цивилизованный допрос. От них узнали о событиях последних дней, а также о положении дел на других фронтах; информационный голод был утолен сполна.
- Когда пал Реселлан?
- Месяц назад.
- Был ли там Вождь?
- Не знаю. Некоторые говорят, что его убили, некоторые – что он смог пробиться через окружение.
Эти вопросы были заданы уже в конце, чтобы допрашиваемый не понял, что его противник ничего не знает, ведь эти опасения были обоснованы. Патрульных из военного лагеря под Серметером следовало ждать к следующему утру. Радио было сломано вражеским радистом, поэтому подтвердить полученные сведения пока что было невозможно.
Все пятеро пленных вели себя чинно и благородно, поэтому их пока оставили в покое и снова заперли, на этот раз в местном карцере, где было теплее. Живыми они отсюда не уйдут, но расслабившись, могут дать больше информации. "А впрочем", - подумал Ритемус, "Нужно ли их здесь оставлять?"
После долгого допроса с территории станции собрали все оставшиеся тела вражеских бойцов и захоронили на спуске в шахту. Во время обеда Ритемус пригласил перешедших на их сторону солдат к своему столу и попросил рассказать свои истории.
Протидас начал первым:
- Мы живем в Карьялисе. Я работал в типографии, поэтому Республиканская армия меня не трогала в этом отношении. Но как только пришли канцы, они вломились в нашу квартиру и грозились убить жену. Я предложил себя в обмен. Ну… и они согласились. Пока еще не убил ни одного республиканца, к счастью, - вставил он в конце.
Остальных тоже принудительно забрали в армию либо пошли туда от голодной жизни. Никто из них воевать не рвался, как следовало из намеков, но Ритемус даже не думал их агитировать. Ему не нужны озлобленные солдаты за спиной. Ведь они и второй раз предать могут…
- Господин легионис, - начал было Протидас, и после дозволения продолжил, - видите этих двух братьев? – показал он на очень похожих парней, - Они из Норисама.
- Так?.. – протянул Ритемус.
- Нам терять нечего, - сказал один из них, - но мы уже насмотрелись за эти годы. Отец не вернулся с Фалькенарской, мать под обстрелом погибла больше года назад. Не можем смотреть на это… все что вокруг происходит.
- Согласен. Я б и сам ушел в лес, да только нужно кому-то эту войну заканчивать, - признался Ритемус и отпил из кружки. – Так вы хотите, чтобы я вас отпустил? И куда вы пойдете?
- Да, отпустить, - дрогнул голос, - куда-нибудь в глушь, чтобы не видеть и не слышать. Если найдем кого-то, кто приютит, будем помогать, если нет, сами освоимся.
- Хорошо. Я напишу вам записку, если вдруг вас начнут спрашивать наши солдаты и полиция. Если что, предложите сравнить подчерки на бумаге и в документах в штабе в Рателане. Больше пока ничем помочь не могу. А что же остальные?
- Мой дом в той стороне, - негромко ответил Протидас. – Так что мне с вами по пути.
- И мне.
- И мне! – вскинулась рука.
- И мне…
Остальные тоже решили примкнуть к отряду Ритемуса. На душе стало немного легче. Потери были немного, но возмещены, и возмещены людьми, ведомыми благородными чувствами, а не чувством наживы.
- Что ж, поздравляю вас со вступлением в ряды доблестной Республиканской армии Арлакериса, господа, - сказал он, и после устного приказа о выдаче шинелей новобранцам те принесли присягу. Целый день кипели работы по укреплению станции с южной стороны – туда тащили ненужную мебель, балки для перекрытий в шахте, а также станковые пулеметы и несколько малокалиберных пушек с других въездов. Подходы заминировали в добрые несколько линий. Железную дорогу также заминировали в нескольких местах – в трехстах, пятистах и на тысяче метров, чтобы их можно было подорвать при отступлении. Правда, никто не был уверен, что провода не потеряют проводимость от таких температур, но ближние заряды можно было подорвать из миномета. Ритемус тем временем отправил двух братьев на север, выдав им вещмешки с едой на несколько дней пути и расписки на бланках из личного запаса начальника станции. Ровно такой же бланк с зашифрованными сведениями он выслал с голубем Гальгатусу.
К вечеру пленных накормили и устроили повторный допрос. На этот раз одному минор-лейтенанту пришлось намять бока за поднятый крик, но он отделался синяками. Ритемус заверил их всех, что в случае сотрудничества они будут освобождены и смогут пойти на все четыре стороны. Это подействовало, и стало известно, что на Серметер движется чуть ли не армейский корпус. Возможно, это были слухи, но привели всех в неописуемое уныние. И это же значило, что у канцев здесь будет почти двухкратное преимущество.
Это окончательно испортило настроение, и Ритемус решил завершить действо и отправиться спать. По дороге он вспомнил, что что-то хотел сказать пастору, но не помнил, что, из-за сонливости. Он спрашивал встречных о пасторе, но никто не знал, где он есть, и попросил при встрече передать, что хотел бы его видеть. В доме было относительно тепло – лишь на паре стекол на крыльце красовалась замысловатая паутина с отверстиями. Впрочем, его дом был едва ли не единственный на станции, где все стекла были на месте и спать можно было без особых приготовлений.
В туалетной комнате он нашел бритвенные принадлежности с зубным порошком, и впервые за неделю привел себя в порядок. Вода в кадке была ледяная, но жаловаться ему было не на что. Наконец он испытает всю прелесть благ цивилизации. Скоро ему принесут новый комплект нижнего белья, позаимствованного из местного склада, поужинает двойной порцией мяса с кашей или картофелем вместе с плиткой шоколада. Где-то краем глаза он видел и ящик с трафаретной надписью "Кофе". Конечно, все это бы надо для нужд фронта отправить, но как долго продержится он, этот фронт?.. И пришлет ли Гальгатус сюда интендантов? Даже если он уже получил посылку и принял такое решение, транспорт будет к завтрашнему дню, если не послезавтра. Разумеется, некоторое количество самое необходимое, вроде боеприпасов и консервов, люди Ритемуса уже вывозят в свой лагерь к северу от станции, во избежание патронного и продовольственного голода в случае непредвиденной ситуации.
Он лег в постель. Из-за окна на него смотрели верхушки сосен и лиственниц, слабо покачивающихся на фоне однотонного грязно-белого неба. В голове вновь вертелись слова того парня, который с братом ушел на север. Уж очень он устал. Ему тоже надоело смотреть на грязь, трупы, кровь. Да, эта война, если можно выразиться, более пристойна по сравнению с фалькенарской. Никаких тебе пыток, излишнего насилия, расстрелов без причины. Последнее к нему не относится – ему не на что и нечем содержать пленных. Если бы под его началом была фронтовая часть, он бы чинно и благородно передавал бы пленных в тыл. А здесь – сплошное самообеспечение, и Ритемус с его подчиненными сами себе солдаты, командиры, ставка и логистический центр в одном месте.
Но возвращаясь к теме… Уже в какой раз он думает о том, что все это бессмысленно? Куча положенных жизней ни за что ни про что… Если так пойдет и дальше, то успокоительное в виде пули в висок из пистолета в висящей рядом на вешалке кобуре станет все более привлекательным выбором… Он и не знал, как описать то, что чувствует. Стыд, отвращение и бессилие. Пожалуй, самые точные слова из возможных. Когда настанет та точка невозврата, когда он бросит все и уйдет, как эти братья, в неизвестность, либо же… поплывет на ту сторону реки, выражаясь метафорически?
Дверь внизу хлопнула, раздались шаги по лестнице и стук в дверь. Ритемус резко сел на кровати, натянул штаны и разрешил войти. В комнату вошел пастор, держа в руках стопку новых вещей, на которых возлегала маленькая прямоугольная упаковка из фольги.
- Вы меня звали? – спросил пастор.
- Да, - Ритемус упер руки в колени и чуть повернул голову, - потерял я вас сегодня.
- Я был в нашем лагере, подбадривал людей.
- Это хорошо…
- Я принес вам рубаху с исподним и шоколад. Но я ведь не только за этим здесь… так?
- Устал я, пастор, - сказал Ритемус, - слишком глупо все, слишком бессмысленно. Я не могу отделаться от мысли, что всего этого можно было избежать, задавить в зародыше. А теперь пешкам, вроде меня с вами, это дерьмо разгребать. Вернее, так и должно быть… но та часть меня, которая носится со своим гипертрофированным чувством справедливости, активно подает голос и мешает думать об остальном. Я знаю, что не должен говорить такие вещи… но я не верю в победу. Хотел бы верить, но не могу.
- Как и все мы, - ответил пастор, - Мы устали от неопределенности. И пока общая обстановка не изменится, так все и продолжится.
- Да… Я помню, как обещал себе, что не буду воевать с моими соотечественниками. Неоднократно. Себе и жене – когда она была жива и уже потом, мысленно. Помню разговоры с Севераном, когда мы только встретились. И эти муки прошлого постоянно в последнее время преследуют меня, и я ничего не могу поделать. Бросить и уйти я не могу. Не могу же я их предать, верно? Эти люди надеются на меня, а я сижу и лью сопли здесь. Меня преследует груз за вчерашние и сегодняшние события. Отчего-то мне кажется, что все можно было лучше организовать и обойтись меньшими потерями. Но фалькенарцев здесь нет, это они были специалистами по лесной войне с засадами и ударами из-под земли.
- Не буду говорить за остальных, но я с вами пойду туда, куда вы прикажете. Мое дело нехитрое – смягчать и утешать сердца живых и молиться за покой мертвых. Это легче, чем сидеть в окопах с винтовкой. Пусть и не все со мной согласны. Их можно понять, но вера дает мне сил не обращать внимания на многие лишения. Службы дают мне понять, что живу я не ради себя одного, и тем усмиряюсь.
- Наверное, хотел бы я такую же веру иметь. В кого-то или что-то. Вы -то точно уверены, что он, как в вашей Книге, отведет вас к полям и упокоит в тихих водах. А мне придется и там поедать прах со слезами вперемешку. Да и где мне найти бога, если я и сам в некотором роде выступаю в его ипостаси?
- Сейчас, Ритемус, вы хотите невозможного. Как и все мы… Покой. Мы все пытаемся найти его сейчас. Мы можем обрести покой телесный, но муки душевные наши лишь усилятся, потому что мы свернули с предначертанных Господом путей, и пока мы не вернемся, так и будем страдать. Если вы сейчас мучаетесь, значит, либо вы не нашли свой путь, либо Господь испытывает вас… на прочность, как говорится в миру. Что вы чувствуете сейчас, Ритемус? Считаете ли вы ваше участие в происходящих событиях ошибкой либо испытанием?
- Ошибкой, которая испытывает меру моего терпения и рассудка. Да, я оказался на Севере во второй раз и вновь веду людей, чтобы сохранить их жизни и забрать чужие. Оба эти раза я приезжал сюда, потому что ждал, что смогу сделать большее, чем сделал бы, оставшись на месте. Но можно ли считать это божественным вмешательством? Я сам сюда рвался этой осенью. В первый раз я обрел надежду после всех лишений, узнал, на что я способен, познал величину своих сил… но сейчас… я ведь сюда бежал от всего, понимаете? Бежал! Чтобы не видеть войны, всей этой грязи, и чтобы обрести надежду, что она сюда не дойдет, либо же все окончится скоро. Но я здесь, снова в центре событий, меньше двенадцати часов как обстрелянный и теряю надежду, которую начал терять еще в августе. Я помню, как она, надежда, все росла в первый поход. И я, мы все верили, что война скоро кончится… И вот, мы начинаем практически с того же, что имели.
И не хотите ли вы сказать, ваш Господь считает, что я недостаточно страдал? Что они, - он встал и показал пальцем в оконное стекло, за которым партизаны сновали с ящиками взад и вперед, - мало страдали? Многие из этих людей были здесь в течение всей войны с Минатан и натерпелись не меньше моего! Они не заслужили вашего Царства на небесах?
- Кто знает. И все же я считаю, Ритемус, что вы вернулись не случайно и что вы на верном пути. Господь нашел вас достойным Его. Обернитесь назад, к прошлому, и задайтесь вопросом: что было бы с нами, если бы вы не нашли в себе сил возглавить нас? А теперь скажите мне, в силах ли вы сейчас оставить этих людей?
- Однозначно, нет.
- Тогда ведите нас, Ритемус. И верьте в нас также, как мы верим в нас.
- Я верю в вас. Иначе бы столь не ограждал бы от внешних напастей и не расстреливал бы каждого, кого принял за шпиона.
- Недостаточно, если вам приходят мысли о том, чтобы покинуть нас.
- Потому что я человек, все же, а не ангел и не герой сказаний.
- Ритемус, как и все люди, вы слабы. Но из всех нас вы сильнее всех. Именно поэтому вы встали во главе нас тогда, именно поэтому вы здесь и сейчас, а не кто-то другой. И если Господь имеет на вас планы, то они таковы, что вы сохраните и свою, и наши души для великих дел.
- Зачем, зачем вы мне это говорите, пастор? – снова вскочил он. – К чему эти ваши попытки возвести меня чуть ли в ранг пророков? Мне казалось, что Бог сообщает о таких вещах лично, - добавил он снисходительно. – Мне важна поддержка, и я ценю ее, но палку перегибать незачем. Командир для своих подчиненных должен быть отцом, королем и Богом, и это нормально. А насчет великих дел – они ждут нас всех, вот уж действительно.
- Чтоб вы знали, Ритемус, я сейчас рассказал не столько свою и вашу точку зрения, сколько тех, кого вы ведете. Еще тогда, два года назад, они едва не молились на вас, а многие валаймы считают, что вас послал Сойтайан.
- Я считаю, что это лишь тема для разговоров, вынужденная фантазия. Солдатская жизнь скудна событиями, и иногда хочется привнести в нее частицу необычного или даже сверхъестественного.
- Дело ваше. Я посчитал, что вам об этом надлежит знать.
- Вы правильно считаете. Спасибо за информацию. Дело к вечеру идет, - заметил он и предложил, впрочем, от раздумий забыв придать словам вопросительную интонацию, - пройдемся по лагерю, затем к ужину приступим. И вам, наверное, нужно приготовиться к вечерней службе?
- Да, но это не к спеху. Время есть пройтись, - согласился он.
На улице уже понемногу темнело. Ветер почти усмирился, он лишь слегка перекатывал снежную пыль по земле.
- Булевис, Реналур, что со складами?
- Перенесли почти сотню ящиков с первого склада, и со второго половину, - ответил Реналур, - Мои пока закапывают в наших схронах, это займет некоторое время. Час, может, больше.
- Отлично. Без награды не останутся, можешь успокоить, - весело добавил Ритемус и пошел дальше. До этого он толком и не смотрел на помещения складов, стоявших по ту сторону железных путей. Одинокая цепочка из шести пустых грузовых вагонов стояла на переплетении колей, оканчивающихся у высоких железных щитов. Земля вокруг них была изрыта небольшими воронками от минометных мин, как и все окружающие строения – именно сюда был нанесен первый удар. Вокруг еще можно было различить обломки ящиков и табуретов, на которых сидели канцы, где-то угадывались пятна золы и крови.
Они-то и не ожидали, что демы накроют поздно ночью. Подумать только – в такую погоду надо забиться в дом и землянку, иначе самого сметет и занесет снегом. Они ждали, что противник снова начнет околачиваться возле входа, тщетно выманивая солдат Армии Возрождения наружу, но не ожидали, что напасть придет прямо с воздуха. А может, и знали. Тогда почему они были столь расслаблены и захвачены затем врасплох?
На ужин было, помимо прочего, овощное рагу, или что-то вроде этого, по крайней мере, на вкус точно было оно. Учитывая, что месяцами никто из этих людей порой даже картофеля не видел, не то что свеклы с морковью, такая внезапная смена рациона была встречена с одобрением.
- Господин минор-легионис, голубь прилетел! – Булевис на ходу отстегивал кармашек со спины смиренного голубя. – Принесите кто-нибудь клетку!
"Опущу слова недовольства, - гласила записка, - Вы нарушили приказ, но я поздравляю вас с успешным завершением боя и захватом станции. Интендантская рота с транспортом уже выдвинулась в ваше расположение. Вынужден отметить, что захват станции пришлось бы отложить, - мы отбили очередную контратаку, поэтому принято решение развивать наше наступление всеми силами, имеющимися в распоряжении поэтому дополнительных сил на укрепление позиции на вашем направлении выделить невозможно"…
Последние два слова зачеркнуты.
"… выделено два взвода для возмещения потерь. Однако, если все пойдет по наихудшему сценарию, по первому же приказу уничтожайте все, что представляет ценность для противника и уходите. О дальнейшем будет сообщено позже".
- Командир, что там? – спросил Реналур.
- Пока еще ничего страшного, но, судя по всему, ненадолго. Транспорт придет, но защищать будем своими силами. Если все пойдет плохо, придется уходить.
- Не были ли напрасны наши жертвы? – спросил Тумасшат.
- Кто знает, кто знает, - пробормотал Ритемус и встал.
- Товарищи! – громко сказал он, – Генерал Гальгатус выражает нам глубокую признательность и поздравляет с успешным захватом станции. Сейчас у Серметера идут тяжелые бои, поэтому генералу потребовались все войска, чтобы наступление не останавливалось. К счастью, пока все складывается в нашу пользу. Мы же обезопасили фланг армии, а также уничтожили батальон противника и захватили немалые запасы продовольствия и вооружения, которые помогут нашим частям сражаться дальше. Интенданты армии скоро прибудут сюда.
- Слава Республике! – нестройно зазвучали голоса.
Вражеский патруль, о котором говорил Протидас, был замечен рано утром. Эти люди едва ли успели что-то сообразить, пусть даже и заметив трупы. Они что-то закричали, дрезина остановилась и начала было двигаться в обратном направлении, как выстрел из миномета приземлился рядом с ними, подорвав две заложенные рядом мины. От дрезины осталась лишь груда металла.
К вечеру прибыл интендантский транспорт. До полуночи солдаты Ритемуса помогали грузить содержимое складов, а к Ритемусу не привлекая внимания, подошел офицер и вложил ему в руку большой бумажный конверт, после чего исчез среди других солдат.
В раскрытом конверте обнаружился зашифрованный приказ с пометкой "после прочтения сжечь". Второе и четвертое слово написано рукой Гальгатуса, остальные – чужой. Подпись тоже не его, все в целях секретности. Примитивно, но об этом знали пять или шесть человек, считая самого Ритемуса и генерала, и если не знать, то можно принять за подделку, на что и был сделан расчет. Ритемус достал из потайного отделения в планшете шифры и через несколько минут получил строки: "Все идет по плану. Требуется разведка боем в двух пунктах на юге", далее координаты. Первое – следующая станция, второе – лагерь, куда прибывают с юга пополнения перед отправкой на фронт. Сейчас, по неточным сведениям, там должна проходить линия обороны. Чуть более тридцати километров отсюда.
После полуночи транспорты отбыли, и Ритемус собрал командиров, объяснив им задачу.
- До обеда рта не раскрывать. Утром придет пополнения и две роты, которые будут охранять станцию. Потом они же помогут штурмовать следующую станцию. Возможно, всех трехсот будет много, но распылять силы я не буду. Пусть Димитрис останется в нескольких километрах от нас позади. Пятерых-шестерых отправлю за линию фронта, на следующий их рубеж. Вечером отберем добровольцев. После обеда дать четыре часа на сон, час на сборы и по сумеркам выходим. А до тех пор – ни слова.
С наступлением темноты отряд выстроился вдоль перрона. Ритемус объявил, что ему нужны шесть добровольцев, выносливых и хорошо ориентирующихся на местности вокруг Серметера. Вышло девятеро, и троих последних он возвратил в строй. С оставшимися он прошел в ближайший дом и за десять минут, пока ротные совершали перекличку, объяснил их задачу и выдал две карты и бинокли, а затем заставил повторить все сказанное им, благо люди попались неглупые.
Обещанные два взвода так и не пришли, и ждать их Ритемус не собирался, о чем коротко известил командира пришедшей им на смену роты, и отдал приказ выдвигаться. Звезд на небе не было, их закрыли вдруг набежавшие тучи - предвестники настоящей весны. Через час все почувствовали, что стало намного теплее, и около полуночи пошел мелкий дождь со снегом.
- Да не оставят нас боги – будет веселье, если вода тут и померзнет! – бормотал рядом Тумасшат и ежился от холода. Шинели и тулупы пусть и толстые, но мало-помалу дождь промачивал и их. Нужно скорее сделать привал в месте, где деревья стоят наиболее густо, и натянуть тенты.
Идущие впереди бойцы вдруг затормозили и стали смотреть на землю вокруг.
- Господин легионис! Там следы! – солдат повел его вперед. В размякшей земле четко отпечаталась подошва сапога, обращенная носом на север. В метре от нее обратно шла цепочка таких же следов, менее частых и более глубоких – значит, в обратную стороны незнакомец бежал.
- Нас высматривают… - заметил Ритемус, - еще следы есть?
- Так точно, господин легионис – в трех и десяти метрах, - показал солдат, - несколько человек их тут было. Если дождь начался два часа назад, то тогда они были час назад.
- Реналур, возьмешь взвод, вместе пойдем дальше. Тумасшат, остальных веди на восточную сторону, держитесь чуть позади. Ежели что закрутится, ударите с фланга. Черт его знает, что они хотят. Может, у них засада приготовлена. Вы вдвоем – берите левее и вперед, прочешите лес на несколько сот метров, вы – правее, - приказал он. Чуть что не так – ко мне живо! Взвод, вперед, шагом марш!
Замедлив шаг почти вдвое, но так, чтобы со стороны это не казалось подозрительным, он задал темп всем идущим и на ходу излагал план действий. Десятеро идут впереди широкой цепью, десятеро в середине вместе с Ритемусом из прикрывают, остальные идут чуть сзади, и по приказу изображают отступление.
Глаза всматривались в редко сверкающую тьму – где-то на юге шел сильный ливень с молниями – ища единственную выбивающуюся деталь, любой неосторожный угол или блик. Чертова морось колотила по спине, заставляя покрываться гусиной кожей, и пот тек прямо на зрачки.
"Где же вы, отродье, нутром вас чую, что вы здесь!".
На земле снова были следы. Много следов, и они были куда более свежими…
- На штык желтопузых! – прорезал воздух истошный вопль, и деревья начали плеваться щепками. Ритемус упал на землю, в желоб ручья. Откуда-то справа-спереди, там, где молния недавно высветила холм, раздалось хлюпанье десятков ног по размокшей земле.
Значит, они уверены, что их больше. Это хорошо… если Тумасшат успеет.
Один из бойцов упал рядом с Ритемусом, но тот не шелохнулся, нужно ждать. Когда все остальные пробежали между ним и Реналуром, тоже спрятавшимся под широким стволом, Ритемус бросил в сторону нападающих гранату. Разрыв вышел глухим, а свиста осколков и вовсе не было слышно. Раздались крики. Значит, взорвалось прямо в толпе. Тогда сколько же их там?
Ритемус высунулся и начал отстреливаться из пистолета. Навскидку за секунду он видел никак не меньше двадцати теней, двигавшихся где-то недалеко от места взрыва. А топот уже совсем близко.
- Дави их! – заорал он и бросился вперед, в гущу силуэтов. Под руку подвернулось чье-то тело, которое тут же получило удар ножом в грудь и с сипением осело вниз. Кто-то ощутимо ткнул Ритемуса прикладом по ребрам, но удар пришелся по касательной. Сбоку наконец раздался рев и выстрелы, теряющиеся в треске грома. Он вцепился в чью-то ногу, дернул ее в сторону, и увидев на долю секунду нашивку с секирой на правом рукаве. Толпа теснилась в сторону под натиском флангового удара. Встать уже было нельзя – над ним, словно атланты, держащие небо, сцепились солдаты, и то и дело сверкали ножи, клинки и саперные лопаты и брызгала вместе с холодным дождем горячая кровь, и колоть приходилось почти наугад, различая оттенки зеленого и серого.
- Командир? – за шиворот его потащила чья-то рука.
- Я, - сказал он Йакалану, - Тумасшат тут?
- Да.
Йакалан помог ему выбраться из мешанины. Все поле зрения занимали лица и спины переплетающихся силуэтов, и не ясно было, кого все-таки больше, и сколько это должно было продолжиться.
- А ну-ка! – он помог нескольким бойцам одолеть своих противников, и по пути сбил с ног канца, едва не заколовшего Булевиса штыком. – Отдыхать потом будем, давай-ка в обход.
Небольшая часть канцев толпилась у подножия холма в нерешительности – тоже не могли разобрать кто есть кто-то. Демы обогнули побоища и с криком набросились на серых, при этом Ритемус закричал, что было мочи:
- Дави их, серых меньше, чем нас! Не уйдут! – в надежде, что это возымеет свой эффект. Ближайшие к ним канцы отвлеклись на них, услышав голос сзади, а партизаны сориентировались и лишь усилили натиск. С холма зазвучали выстрелы. Спустя минуту возрожденцы наконец начали суматошно прорываться к холму.
- За ними!
- Не дать уйти!
Батальон ринулся вслед за двумя-тремя десятками канцев, окружая холм со всех сторон и забрасывая его гранатами. Вверх поднимались столбы из грязного снега. Волна преследователей колола, рубила, затаптывала в почву канцев, ощетинившись штыками. Стрелять перестали – наверху уже завязалась рукопашная, которая перетекла в преследование.
- Всех не убивать! Язык нужен! – прокричал вслед Ритемус и остановил Реналура и его солдат, чтобы те занялись ранеными – валаймов Тумасшата достаточно, чтобы до смерти загнать канцев. Ритемус сам ходил и помогал вытаскивать живых бойцов из-под нагромождений тел, которые облепливала липкой белой пылью, и перевязывать раненых.
- Командир, не патруль это, - вдруг глухо позвал Реналур. Ритемус и сам заметил во время столкновения, что канцев было слишком много для разведывательной группы. Он бы понял, если их было бы не больше двадцати, но тут…
Поле боя пустело. Солдат-республиканцев укладывали в ряд, канцев бросали в несколько рядов штабелями, по трое-четверо в высоту. Ритемус считал потери – почти двадцать его солдат и уже больше сорока – вражеских. Неужели у них была та же цель, что и у республиканцев?
Выстрелы прекратились, с той стороны поднялся негодующий гомон. К ногам минор-легиониса прямо в грязь рухнули с полтора десятка связанных националистов.
- Надо было и их пристрелить! Нас не хватит, каждого языка за руки ловить! – то и дело вылетали фразы.
- Столько языков хватит, ваше благородие? – устало спросил Тумасшат, - Мы их не стали убивать, решили, что вы лучше нас знаете, как с ними поступить.
- Верно, - машинально ответил Ритемус, заметив, что одного пленника и вовсе пинали ногами, в то время как остальным доставались редкие тычки прикладами.
- А что этот натворил? – спросил Ритемус у солдата.
- Сволочь, спрятался за камнем, руки поднял, мол, сдается он. Шанай подошел, прикладом по спине дать, а эта собака и возьми из рукава пистоль. Как гадюка.
- Так… Копайте пока могилу, здесь похороним, а я с ним поговорю по душам. С остальным решим чуть позже.
- Ребята, мы же свои, арлакерийцы… Нас заставили, понимаете? – жалобно заголосил один из националистов.
- Молчать! – ответили ему россыпью ударов.
- Вместе хоронить? Наших братьев да с этой падалью? – кто-то крикнул.
- Ну уж правда, командир, - вмешался Реналур, - послушать, что этот… Протидас, рассказывал, так они в три крат хуже минатанцев.
- За меня решать не надо, - зазвенел сталью в голосе Ритемус, - время поджимает, чем мы скорее там будем, тем лучше. У кого есть желание копать ямы в мерзлой земле?
Но партизаны остались при своем мнении, и Ритемус дал послабление. Пусть будет честь по чести.
- Кто таков будешь? – он оттащил избитого канца к дереву.
- Миримис, господин легионис, - ответил тот дрожащим голосом. Пятидесятый пехотный полк. Прибыл позавчера из Карьялиса.
- Какого дьявола вы все здесь забыли?
- Послали к железнодорожной станции. Второй день связи не было, а дрезина так и не вернулась. Вот нас и отправили помочь…
- Вот и пошли пешком. Дрезин больше нет, поезд отправлять не захотели… - он осекся.
- Продолжай!
- Вышли вчера. Двое шли впереди, заметили вас. Дождь, снег, ни черта не видно. Думали, вас меньше. Решили засаду устроить. Дальше вы и сами знаете.
- Зачем вас из Карьялиса перебросили?
Канц отвел глаза и молчал. Ритемус несильно ударил его в лоб, и пленный врезался затылком в заледенелую кору.
- Ты же знаешь, что поздно молчать. Надо было либо бежать, либо умереть. Как таких нерешительных Канцлер терпит в своей армии? Рассказывай.
- Контрнаступление скоро будет. Когда, не знаю.
- Не смей! - зашипел один из его товарищей, тут же замолчав от удара прикладом.
- …Сказали только, что будем ждать, пока демы выдохнутся, а потом ударим.
- Прекрасно. Так… Насчет подкреплений – сколько прибыло, сколько ожидается?
- Слышал, что дивизию перебросят. Я и сам пока не освоился… где свои, где чужие…
- А как преподносят ситуацию в стране пропагандисты Канцлера? Небось, войну уже выиграли?
- А разве нет? Столицу давно взяли, наши осадой под Элимасом стоят, а за вами только Севеласская губерния да Север. Хотите сказать, нам врут?
- Именно, - не моргнув глазом, ответил Ритемус, - а про наше наступление на всех фронтах ты и не слышал?
- Мы ведь все сдержали, разве нет? Нам так сказали.
- Продолжим. Значит, на станции есть поезд? И сколько же человек его охраняют?
- Я не говорил…
- Молчать! Отвечай по существу, и тогда я подумаю, отпускать ли тебя и твоих товарищей все четыре стороны тебя или оставить вот с ними, - показал он на штабеля тел, - Понятно?
- Так точно…
- На станции есть поезд, - утвердительно сказал Ритемус.
- Да, - выдавил пленный.
- Бронепоезд?
- Да.
- Сколько человек в охране станции и сколько находится всего на ее территории?
- Только наша рота…
- Кончай петь! Поэтому просто так полсотни человек выслали черт знает куда, что пушечное мясо девать некуда?
- Наша рота в охранении, остальные сходят со поезда и идут на фронт! – чуть не завизжал он, - сколько там сейчас, я не знаю. Может и полк быть, а может, только наша рота!
- Понятно. Спасибо за занимательный рассказ, а теперь наша комиссия решит, что с тобой делать, - он развернулся; арлакерийцы и валаймы стояли молчаливой стеной, пытаясь взглядами испепелить канца. Без приказа они не шевельнутся. Но если дать им волю…
- Итак?
- Повесить собаку! – взорвалась толпа.
- Что ж, так тому и быть.
- Не надо! Не надо! – истошно вопил Миримас, когда множество рук взяли его за конечности и потащили к сосне.
- Выдержит? – будничным тоном спросил валайм, запрокинув голову и убирая съехавшую шапку с глаз.
- Куда денется!
Вокруг головы пленного уже обвилась петля; двое партизан ловко взбирались по стволу и ветвям, а руки столпившихся внизу поддерживали извивающееся тело. Наконец один из них забрался достаточно высоко. Он перекинул конец веревки через ветвь и спрыгнул на него, съезжая вниз. Канц тут же взмыл в небо, словно бы десятикратно полегчавши. Он барахтался, шевеля конечностями, пытался сорвать петлю с горла, из которого шел низкий хрип, но все было тщетно – второй боец крепко держал другой конец веревки.
Толпа победоносно заулюлюкала, приговаривая: "Так ему!". Повешенный перестал трепыхаться и повис, раскачиваемый ветром; от него понесло нечистотами.
- Что это, дым? Смотрите, дым!
Дождь почти закончился, и над деревьями на юге расползалось серое пятно, полностью закрывающее собой небо и звезды.
- Так… - Ритемус прищурился и представил себе карту. Между двумя станциями было две деревни. Одну они уже прошли, она осталась в стороне. До станции осталось где-то треть пути, она еще далеко. А вот вторая деревня должна быть совсем близко. Значит…
- А как вы объясните мне это, черти? – он подошел к пленнику, взял его за волосы и развернул вверх лицом. – Ваших рук дело?
- Нет…
- Хочешь сказать, выродок, что деревня сама собой загорелась? – он бросил канца на землю и достал пистолет.
- Это продовольственная команда! – закричал и замахал руками пленный. - Наверное, пришли что-то забрать из деревни, а те сопротивляются! У нас проблемы с пропитанием!
- Звучит почти правдоподобно. Так… Господин Димитрис, раз вы на холме, потрудитесь с бойцами проверить содержимое вещмешков.
- Здесь мешки со свежим мясом! И лепешки валаймские! – послышалось через минуту.
- Что еще скажете? – Ритемус наклонил голову, осматривая возрожденцев. – Значит, ни черта вы не к станции шли, а пограбить местных. Нечего сказать, хороши воины Канцлера. Наверное, он вами очень гордится.
- Мы шли к станции, - заговорил еще один из них, со шрамом на пол-лица. - По пути мы решили попросить еды, потому что интендантские роты вечно теряются по пути. Есть почти нечего. Ну мы там и повздорили. Одного из наших ребят ранили. Мы же не могли это так оставить. Мы сначала пытались решить дело без крови, но потом оказалось, что дом подожгли. Я не знаю, кто это сделал, и делал ли вообще. Тут валаймы на нас и накинулись... Пришлось мужчин всех порешать.
- Герои, мать вашу. Покорнейше благодарю за увлекательный рассказ. Так и быть, вы поживете еще немного. Булевис, возьми два взвода и разведай дорогу к деревне. Что бы то ни было, если там враг, не вмешивайся, жди нас. Если нет, занимай там оборону. Мы придем все вместе и проверим, говорят эти уроды правду.
- Остальные, хватит развлекаться! За работу! – Ритемус сам взялся за лопату и принялся долбить ледяную корку, вновь сковавшую землю. Спустя час силами всех присутствующих котлован получился надлежащей глубины. Мертвых клали друг на друга, не закутывая, как полагается, хотя бы в тонкое полотно. Сначала захоронили воинов-республиканцев, и с краю поставили деревянные шесты, ограждающие их могилу от могилы их врагов и засыпали землей. После того как последнее тело исчезло под слоем земли, у захоронения поставили две толстые скрещенные ветви в знак того, что захороненные погибли в бою.
Через час с небольшим остальная часть батальона уже была на краю деревни. Вернее, пепелища, бывшего деревней. Почти все избы и строения сгорели, некоторые почти догорели, исторгая из себя всполохи огня, опадающих под моросью; лишь на другом конце поселения несколько домов остались невредимыми. Повсюду бегали валаймы и солдаты-республиканцы с ведрами со снегом, туша то, что еще можно было спасти. В грязи, перемешанной со снегом, на коленях сидели женщины и старики, крича и оплакивая погибших.
- Еды попросить, говоришь? Еды? – Ритемус наотмашь ударил возрожденца со шрамом по скуле, заставив его и несколько привязанных к нему пленных свалиться в снег. – Булевис, что у вас?
- Они полдеревни перебили. Эти завалились в дом, начали выпрашивать хлеба. А людям и самим есть нечего. Канцы убили корову, и последние мужчины, которые здесь оставались, кинулись отбирать ее. Канцы убили их и многих женщин. Изнасиловали двух девушек, их тоже убили. Канцы стали заходить во все дома и забирать все съестное, а потом поджигать. Затем ушли на север.
Он подозвал одну из женщин, тушивших пожар, и показал сначала на Ритемуса, а потом на пленных. Та подошла к Ритемусу, и он сказал на ломаном валаймском наречии:
- Посмотри, это они убили твоих родных?
Она прошлась вдоль ряда связанных канцев и остановилась возле того же солдата со шрамом, подобрала валявшуюся неподалеку обгоревшую головню и с криком принялась ею же избивать его. Никто и не думал ее останавливать. Она прокричала своим соседям "это они!" и оплакивающие своих родных жители деревни набросились на пленных с ведрами, палками и всем, что попадалось под их горячую руку.
- Тумасшат, помоги перевести, - позвал он и обратился к валаймам, - Послушайте меня! Эти люди заслуживают самого сурового наказания. Наказания, которое бы соответствовало совершенному деянию. Так скажите мне, чего они заслуживают?
- Убить их всех! – было единодушным ответом.
- Это разумеется, - цепь пленных немного задергалась. Они знали, что этим кончится, но не знали, как именно и когда, - Как именно?
- А может, - выскочил вперед толпы старик с клюкой, - Сжечь их, как они сожгли нашу деревню. Вот дом Кергей-ула Арьина, его убили еще минатанцы, а сегодня эти… - он указал кривым перстом на канцев, - эти убили его жену и дочь с ребенком. Он почти сгорел, но до сих пор тлеет. Там уже никто не будет жить. А дух Кергей-ула будет вознесен с дымом жертвы. Чего эти звери еще заслуживают?
- Сжечь их! – закричали остальные на своем наречии. Республиканцы заставили пленных подняться и повели их к дому. До тех дошло, к чему идет дело, и что скоро запахнет жареным в прямом смысле. Несколько пытались увернуться или побежать в сторону, упрашивая товарищей двигаться с ними, но почти все смирились с неизбежным, и беглецы просто валились в снег, увлекая за собой остальных. Наконец канцев затолкали в почерневший сруб, заколотили наспех окна, приставили дверь и заставили ее снаружи бревнами, а потом закинули внутрь несколько охапок хвороста и обложили ими избу по периметру.
- Сыро. Быстро не займется, - сказал Тумасшат.
- Попробуем. У нас есть ружейное масло, тоже сойдет, - ответил Ритемус, наблюдая за приготовлениями. Горелые бревна занялись искрами, вверх потянулись новые струйки дыма. Голоса изнутри, просящие выпустить их, сорвались на отчаянный крик.
- Кто будет пытаться вылезти наружу, расстреливать.
Спустя минуту дом был охвачен огнем. Остатки крыши рухнули вниз, и крики стали еще истошнее. Кажется, над бревнами показывались руки, но обессилев, они исчезали из виду. Ритемус чувствовал себя дьяволом, сжигающим души грешников. По сути, лишь по мановению его руки пятнадцать человек сейчас корчатся в страшных муках внутри черного деревянного короба, и их пожирает очищающий огонь. И точно так же как этот огонь, самого Ритемуса пожирали сомнения и мысли. Сделал бы он также, если бы на его месте оказались его солдаты? Не проявил ли он излишнюю жестокость? На оба вопроса ответ был "да". Ему незачем было уподобляться им. Смешно. Он будто постарался превзойти в жестокости серых, хотя его конечной целью является уменьшение всякого насилия… Быть может, он не лучше их, ведь он сделал из их смерти целое представление на потеху. А эти крики… они были концентрированным выражением этих трех лет. Три года самоуничтожения, которому нет конца. И он вносит в этот процесс свою лепту, маленькую, но ощутимую, и проявление ее, произошедшее здесь, ни эти гражданские, ни эти солдаты совершенно точно не забудут.
И все же он сделал верный выбор, решил он для себя. Все справедливо, если происходящее в стране можно мерить понятием справедливости. Валаймы стояли, молча взирая на огонь. А это значило, что все верно, что воздаяние было совершенно ровно в той мере, в какой его следовало совершить.
- Теперь вы понимаете, против чего и за что мы сражаемся? Мы должны сделать так, чтобы подобное перестало твориться на этой земле! И теперь вы понимаете, почему так важно отбросить канцев отсюда?
- Так точно!
- Построиться! А вы, - обратился он к гражданским, - уходите отсюда. Мы не останемся охранять вас, а канцы могут вернуться. Идите на Север, там спокойно. Здесь канцы вам жизни не дадут. Идите.
***
Картина, наблюдаемая в бинокль, ясно свидетельствовала о том, что канцы не собираются никуда отступать. За шесть часов прибыло несколько эшелонов, а количество людей, которых они доставили сюда, исчислялось тысячами. По одному темпу движений солдат можно определить, каковы их настроения и намерения. А канцы двигались не спеша и готовились к чему-то серьезному. Они не вели себя испуганно, - нет, движения и отдельных фигур, кучкующихся около костров, и колонн, уходящих на север, были спокойными и размеренными. Значит, наступление республиканцев не повлекло сильного изменения планов националистов.
Ритемус откусил кусок от плитки горького шоколада. Двое суток ему не удавалось поспать, и пополнять силы приходилось иными способами. Нет, даже трое суток. За три дня он проспал десять часов суммарно. Сон был необходим в ближайшее время, иначе он свалится прямо здесь. Последний раз он спал перед выходом из конечной станции железнодорожной старой дороги. Потом стычка в лесу. Затем помощь валаймам и казнь карателей. Затем короткий бой у второй станции, куда скоро подоспели подразделения республиканской линейной пехоты. Затем еще одна станция, уже в дюжине километров от Серметера, где проходил фронт сейчас. Республиканцам удалось продвинуться почти вплотную к вражескому штабу, куда Ритемус направил своих людей на разведку ранее. Те вернулись живыми, хотя двое из них были легко ранены. А вчера вечером произошло знаменательное событие – саперная команда вывела из строя бронепоезд. Так это было записано в журнале у Ритемуса. На деле у стального гиганта были взрывом повреждены платформы с осями в передних вагонах, и одна половина состава разлетелась по полоске пустой земли вокруг рельсов, а вторая в сохранности сошла с рельсов и застряла на насыпи под наклоном, отчего поезд напоминал дохлую надрезанную змею, долго агонизировавшую перед смертью. Канцы переделали его в поезд артиллерийской поддержки, и теперь в нем было восемь вагонов – два пулеметных каземата, один вагон с надстройкой – башней, как у иностранных танков, где стояла короткоствольная пушка, один вагон – орудийная платформа с мортирой, еще одна платформа с гаубицей, еще два обшитых листами стали вагона с амбразурами и последний вагон – платформа с рельсами, деревянными брусами и шпалами и инструментами для ремонта путей.
Машинисты пытались отступить и взорвали локомотив, после чего были убиты в бою, остальным было предложено сдаться, из вагонов резонно ответили бранью и пальбой вслепую из бойниц. Вагоны накренились так, что углов наклона орудий и пулеметов не хватало для огня по холмам с правого борта, чем и воспользовался Ритемус. До ночи партизаны охраняли поезд в надежде, что пехота пробьется дальше и возьмет его под контроль, но три дня и три ночи беспрерывных боев и походов утомили их. Ритемус отправил назад человека с донесением, а под вагонами разожгли костры, куда побросали много подсыревшей хвои, чтобы та помогла выкурить канцев.
Ритемус надеялся, что этот бронепоезд можно будет поставить обратно на рельсы, чтобы тот снова служил на пользу Республике. Снова – потому что это был бронепоезд Альдеруса, тот самый, на котором Ритемус въезжал в Севеллас. Он не стал подрывать символ конца первой фазы войны. Уничтожить можно всегда, а на постройку нового и до войны уходило чуть ли полгода. Стоило ли разбрасываться таким ценным имуществом?
А теперь они были здесь. Почти в сотне километров от Серметера. Почти четыре сотни километров до Рателана. Быть может, еще несколько пущенных под откос эшелонов дадут плоды. Но в это верилось все меньше – слишком, слишком спокойны канцы ведут себя на узловой станции. Взгляд охватывал поселение, большие короба бараков и маленькие - вагонов с пыхтящими клубами ваты трубами локомотивов. А чуть выше – пустырь с сотнями маленьких серых фигурок. Будут контратаковать?
- Протидас, ты что считаешь?
- Я не скажу ничего нового, господин легионис, - мне не известно, почему они так в себе уверены. Такое столпотворение было… пожалуй, перед наступлением на Серметер, - и добавил со злостью. – Я же не идейный. А если не идейный, так поди вон. Не доброволец, то есть. А таких поодаль держат. И из слухов ничего не узнать. Только слова о том, что демы скоро ослабнут, ведь силы им черпать неоткуда. И знаете, как это повсюду, - враг будет разбит просто потому, что… потому что. Потому что мы – Армия Национального Возрождения… или Национальная армия Возрождения, черт бы побрал их. И вот поэтому нас боятся. И все. Просто верь, и винтовка сама начнет отстреливать головы. Наелся за несколько дней, потом просто тошно стало… Извините. Я и про бронепоезд ничего не знал, пока не услышал про него в лесу.
- Понимаю. Сколько вы там пробыли? На станции.
- В охране станции? Почти два месяца.
Раздался громкий свист пара, сквозь который нарастал стук колес. Четвертый эшелон. Это при том, что вчера утром в двух точках – в двадцати и десяти километрах южнее - саперная команда Булевиса взорвала участки железной дороги.
- Слышишь? И так же часто приходили поезда тогда?
- Да. Я не понимаю лишь одного – откуда они берут резервы, если ваши… наши республиканские войска ведут наступления на всех фронтах? Неужели они победили где-то?
- Необязательно. Достаточно лишь остановить наступление.
Ритемус на самом деле был полностью согласен с собеседником. И от этой мысли невольно холодело в груди. Ему хотелось верить, но в голове крутились десятки мыслей: все, что было известно от Гальгатуса, донесения с фронта, показания пленных – все это обмозговывалось, расчленялось, связывалось воедино, сопоставлялось. Внешне он не выдавал своих дум и просто наблюдал за тем, как уходят и приходят поезда, как мельтешит вражеский муравейник, словно разноцветные мушки в глазах, появляющиеся от усталости. Напряженность можно списать на ту же усталость и нахождение вблизи вражеских позиций. Но это была часть правды. А об остальном он давно ни с кем не говорил. Он не хотел поднимать пораженческие настроения в момент, когда Северо-Восточный фронт ведет успешное наступление на вражеские позиции, и не обсуждал это ни с одним человеком. Ни с Тумасшатом, ни с пастором, ни с Реналуром, ни с Йакаланом. Он вообще давно не разговаривал с ними по-человечески. Последние дни – сплошные приказы.
Еще вспомнился Аумат. Как он там? Быть может, его уже отправили в Лимунар, откуда с очередной партией пленных минатанцев его репатриируют? Если нет, Ритемус переломает главному врачу госпиталя все ребра.
- Значит, нам нужен новый источник данных, - вдруг заключил он, и группа вернулась в лагерь.
Он не вспоминал о Протидасе эти дни. Группа перешедших националистов проявила себя наравне с другими бойцами, и ничем не выделялись. Он не слышал от них ни слова по поводу расправ – ни лично, ни через своих приближенных, и потому и взял с собой Протидаса, чтобы спросить, как относятся бывшие солдаты Канцлера к факту, что полтора десятка "возрожденцев" закончили свое существование столь… пугающе.
- Они заслужили смерть, мы считаем. Но… - смутился он. – некоторые из нашей группы считают, что казнь была слишком жестокой в обоих случаях. Канцы виноваты во многом, и я слышал, как добровольцы хвастались, сколько они валаймов отправили на тот свет. Смерти они заслуживают… но только такой, какую причинили они сами. Каждому - по делу его, как говорили предки.
- Насчет жестокости соглашусь. Ранее я не допускал подобного. Даже минатанцев, которые сжигали дома, сразу вешали или расстреляли без проволочек. Или закалывали, когда патронов было мало. Но это – арлакерийцы, то есть и граждане, и представители народа, населяющего нашу страну. А они поступают как минатанцы или даже хуже. Разве можно это простить? И если не выражаю радости по поводу повешения в лесу, то остальные каратели, которые сожгли деревню, должны были окончить также. Считай это исключительным случаем.
Вечером дозоры донесли о массивном артобстреле со стороны противника в направлении Серметера и узловой станции, но в словах нужды не было – как только солнце скатилось под землю, оставив последнюю ниточку оранжевого света, уже не способную осветить небо, как вдруг оно озарилось десятками белых вспышек на севере, разогнав всякий сон, которым было забылся Ритемус.
- Началось, - проскрипел он и продолжил лежать. На сегодня его работа была выполнена. Отряду нужно отдохнуть. Завтра они будут ждать вестового – человека или голубя.
Утром он проснулся затемно. Восьми часов хватило, чтобы восстановить силы, хотя он и признался себе, что еще три-четыре часа не помешали бы.
Тут же в палатку зашел Тумасшат.
- Ваше благородие, тут посыльный пришел. От Гальгатуса.
- А? – Ритемус вдруг сел, высунул руку, зачерпнул талого снега почище и размазал его лицу, шипя и пыхтя от пронизывающего лицо холода.
- Еще ничего не говорил?
- Посыльный? Запыхавшийся очень, что-то серьезное. Говорит, что канцы прямо насмерть стоят, уже не отходят. Про поезд что-то пробормотал.
- Ничего страшного, выдохлись наши, надо передохнуть им. Тут до Карьялиса рукой подать. А вот про поезд интересно.
- Взмыленный он какой-то.
- Ну так, столько ногами пробежать, знаешь ли. Усади и напои пока.
Он надел пропахшую потом шинель, заправил свою койку – легкий металлический каркас, покоящийся на камнях, чтобы не замерзнуть на земле, и пошел к костру, где сидел гонец. Вокруг него сидели солдаты и внимали каждому его слову.
- … И не верил, что мы Серметер возьмем. Знали б вы, какая там каша кровавая была. Больше месяца стена на стену. Мне вот рассказывали, что там больше диверсионными отрядами работали. То есть пробирается маленькая группа в брешь, минирует позиции, и взрывает. Канцы же с ног на голову становятся, мол, что взорвалось, где? Сзади демы прорвались? И несутся все туда. А диверсанты наши из засады в них стреляют, а следом и наши роты, которые ждали сигнала, прорываются, и им в спину бьют. Скоро канцы эту хитрость разгадали, но город-то уже в кольце! – он хлопнул рукой по колену и заметил Ритемуса.
- Господин минор-легионис, позвольте передать донесение от генерала Гальгатуса! – он отдал честь и протянул пакет Ритемусу.
- Генерал сердечно благодарит, но предупредил, что дрезины выделить для поезда невозможно. Слишком много времени займет, и враг может захватить их. Да и не рассчитаны они на такой вес. Жертвовать вами он тоже не желает.
- Ну и черт с ним, - не уточняя, с кем, с поездом или генералом, Ритемус поблагодарил его. – Жаль такую вещь на лом взрывать. Надеюсь, о срочности документа он ничего не говорил?
- Не могу знать, господин минор-легионис. Я получил пакет от легиониса Лангемира.
- Значит, на месте и прочитаю. Тумасшат, поднимай своих людей, - приказал он, дал указания Реналуру и Димитрису, и через десять минут он шел по гребню холма. На ходу он вынул одно запечатанное письмо и прочел: "Поезд обыскать и уничтожить до невозможности восстановления. Транспорт принадлежал ранее Республиканской армии, поэтому внутри могут оставаться документы, которые не должны остаться у врага". Подпись Гальгатуса. Смысл таков. Снизу почерк совсем мелкий, в темноте не разобрать.
- О чем у вас говорят, в линейной пехоте?
- Канцы как вкопанные стали, шоссе защищают и ту деревню со штабом. Еще и огрызаются, вылазки на наши позиции устраивают. Еще слухи из города идут, что минатанцы снова что-то учудили на границе.
- Это что же?
- Перестрелка была. Никто не знает, скорее всего, пограничники. Кто-то нелегально попытался на ту сторону перебраться, а с нашей стороны начали по нему палить. А минатанцы в ответ.
- И когда произошло?
- Да вчера утром. Сами знаете, слух быстрее паровоза. Один тут сказал, другой назавтра в Севелласе без газет уже все знает.
- Плохо это. Не в первый раз происходит за год, но скоро доиграются.
Гонец продолжал что-то рассказывать, а Ритемус нащупывал нить размышлений, обретя новую пищу для них. Четвертый или пятый раз это происходило, и после второго раза всем уже стало наплевать. Мало ли что колонны возвращающихся из центральных и северных регионов Арлакериса минатанцев могли сделать. Может, среди них есть шпионы националистов, которые устраивают провокации, черт их знает. То же и канцы – окопались теперь. Не связаны ли эти события?
- Эй, выстрелы слышите? – вдруг выдернул его из раздумий чей-то голос. Действительно, далеко впереди трещали выстрелы, разносясь над лесом. Оставшиеся два километра пролетели незаметно, нахлынувшее предвкушение битвы отогнало всякую усталость. Лавиной рота перевалила через очередной холм и оказалась слева от поля битвы.
Когда помощь прибыла, оказалось, что бой уже закончен – горстка канцев в маскхалатах была окружена партизанами, так же в маскхалатах.
- Что, съели? – крикнул Булевис канцам, подбегая к командиру. – Мы тоже не лыком шиты. Дозорные доложили, что сюда идут канцы. Мы на хитрость пустились – несколько групп в маскхалатах и десяток человек у поезда, остальных за насыпью и на холме. А тех канцев – взвод. Отряд около поезда отступил, а когда канцы подступили, потом оттуда все выскочили. Тут сзади наша группа. Канцы в сторону – там отряд. Они в другую сторону – и тут отряд.
- Хитро придумал, молодец. Что внутри? – кивнул он на поезд.
- Молчат. Хотя, кажется мне, кто-то в трех последних вагонах да остался.
- Приказ от командования поступил, обыскать поезд. Ничего в передних не находили?
- Никак нет.
Ритемус постучался в броню вагона.
- Эй, вы там, в консервной банке! Не надоело сидеть?
Вопрос остался без ответа. Внутри лишь гудело эхо от удара прикладом.
- Дверь пытались открывать?
- Да что ж мы, господин легионис, самобойцы? Издохнут, и на третьи сутки откроем.
- Нет, столько времени у нас нет.
Двери вагонов не поддавались. Развели еще один костер под амбразурами, но эффекта это не возымело. Наконец, с тяжелым сердцем Ритемус позволил взорвать поезд. Посыльного он отпустил, а обе роты отвели за холм. Грянули с разницей в доли секунды несколько взрывов. Второй вагон едва ли не развалился пополам, а у крайних выбило двери и разорвало платформы. Обыск ничего не дал, кроме обгоревшего куска плотной бумаги. На нем красовался кулак с зажатым мечом. Но откуда взялся этот документ и что содержал, спросить было не у кого – расчеты угорели от дыма еще вчера. Ритемус сел у разожженного костра и осматривал штамп. По ободу вокруг символа Республики шла зеркальная надпись: "Начштаба 51-й пехо…", дальше стерто. Какие-то черточки, опознать в которых буквы невозможно. Судя по длине и шрифту надписи – "пехотной армии". А 51-я – это на юге. Значит, после того, как поезд оборонял столицу, его переправили в Элимас. А потом… видимо, республиканцы спешно отступали и бросили его. Иного объяснения пока нет.
- Где это нашли? – спросил он у Булевиса.
- В углу лежал, в пыли. Случайно заметили, когда тела вытаскивали.
Ритемус сам залез внутрь того вагона. Пятна крови, закопченные стены, разбросанные гильзы, пыль. Вонь пороха, гари, легкий душок разложения и поджаренного мяса. Тут все вычистили полностью.
- А тут листовка! – ему в руки дали почерневший листок бумаги. "Необдуманными действиями врага и храбростью наших солдат этот могучий стальной зверь теперь служит на пользу Возрождения Арлакерийского Государства! И ты, славный боец, должен обратить его ору…"
- Необдуманными действиями, говорите? – пробормотал Ритемус. Он сел на табурет, который был ранее привинчен к полу вагона и раскрыл другие письма. Лишь один взгляд на них заставил его укорять самого себя за то, что он не открыл раньше. Все правые углы писем сплошь украшал гриф "сжечь после прочтения".
Он сорвал печати и стал читать, а после первой строки ему отчаянно захотелось выбросить письмо в костер.
"… апреля в 8.00 у селения Пакашам, что в семи километрах к северу от Лимунара, зафиксированы случаи нападения конвоируемых солдат Императорской армии на солдат Республиканской Армии Арлакериса. При осмотре в фильтрационном лагере № 4, находящемся в вышеназванном селении, было выяснено, что военнослужащие минатанской армии не сдали оружие правительству республики согласно циркуляру Сената № 637, и его количество превышало максимально установленное в артикуле 7 того же циркуляра.
Репатриируемые минатанцы лесами вышли к иным населенным пунктам, где пребывали другие военнослужащие Императорской армии, и призвали их взять оружие и отомстить арлакерийцам за, цитата, "вымещение злобы" вследствие пребывания Императорской армии в Лимунарской провинции во время арлакерийско-минатанского конфликта. Из заявлений пойманных репатриантов следует, что вымещение злобы, к которому якобы прибегали арлакерийские военнослужащие, выражалось в избиении и убийстве минатанцев.
В данный момент (18.00) селение Пакашам перешло под контроль Республиканской Армии. Между репатриируемыми военнослужащими Императорской армии и военнослужащими Республиканской армии Арлакериса ведутся бои в районах вышеуказанных селений…"
Далее следовал список деревень и поселков, всего около десятка. Даже не доставая карты, Ритемус прикинул, что все они находятся неподалеку от Лимунара.
"…Части 142-й дивизии направлены в указанные районы вместе с отрядами народной милиции, набранными из добровольцев.
Командующим частей следует с осторожностью следить за настроением личного состава, особенно валаймского происхождения. Следует, по возможности, не допускать распространения информации о данной ситуации, и категорически препятствовать распространениям ложных слухов, а также следить за поступлением новой информации".
Второе письмо было датировано тем же днем.
"В конце марта, а именно в … числах пограничными службами было зафиксировано масштабные перемещения частей Императорской армии Минатан, среди прочего, была замечена бронетехника у ущелья Уранай, а также у следующих населенных пунктов на территории империи Минатан: <список поселений>. Предположительно, численность сконцентрированных на границе соединений достигает 5 дивизий. Официальное заявление, которое сделал вчера представитель Минатан послу Арлакерийской республики, объясняет происходящее военными учениями, а также случаями перехода вооруженных людей со стороны Арлакерийской республики и последующими вооруженными столкновениями, вследствие чего охрана границы была усилена.
Однако, согласно последним данным, между правительством Минатан и Переходным Сенатом национального Арлакерийского Государства во главе с Канцлером ведутся переговоры относительно передачи части Лимунарской провинции вплоть до реки Шаанкау. Согласно директиве № 47 (копия прилагается), все лица национальности валайм подлежат насильственному выселению в империю Минатан. Также имеются сведения о поддержке империей Минатан Национального Арлакерийского государства в борьбе с Республикой Арлакерис, в том числе путем прямого военного вмешательства…"
"… гражданские лица сообщили о пересечении границы людьми в форме обмундирования империи Минатан, которые были замечены … марта и … апреля у населенных пунктов …"
"Командующим частей следует донести до личного состава содержание данного письма лишь настолько, чтобы в дальнейшем ухудшение ситуации не нанесло ущерба боевому духу. Также строго следует следить за поступлением новой информации и пресечением ложных и опасных слухов"
Третье письмо носило более положительный настрой – наконец была налажена непрерывная связь между фронтами, и Вождь Ниремис мог обращать свои послания и поддерживать боевой дух всех бойцов Республиканской Армии своими радиопосланиями. Об этом личному составу можно было рассказать без утайки.
- Это я уж сам разберусь, - пробормотал Ритемус и вздрогнул от голоса Йакалана:
- Господин Ритемус, картошки не желаете? Вареной, - в руке его качался котелок с дымящимися бледно-желтыми клубками.
- Ах, давай, - хлопнул себя по ноге тот, - А я как раз хотел речь начать.
- Я скажу остальным.
- Сиди, не трудись. Ешь, - Ритемус взял нож и наколол картофелину. – Лучше вечером соберемся в лагере. Заодно и с Димитрисом посоветуюсь.
Мысли опять вернулись к еде. Он откусил еще раз и вспомнил, что у него рядом еще десяток лишних ртов.
- Йакалан, ну-ка позови Булевиса, пусть сюда притащит этих канцев. И Протидаса, он тоже с нами сюда шел.
Протидаса он усадил рядом с собой, пленных усадил вдоль перевернутого вагона.
- Итак, господа, не желаете ли поведать что-нибудь поучительное? – спросил он и протянул доверху наполненный котелок картошки. Четверо схватили клубни голыми руками, и жадно вгрызлись, попутно обжигаясь и кряхтя, четверо остались сидеть неподвижно, с презрением рассматривая окружающих, но нет-нет, да и поглядывали с завистью на обедающих сослуживцев, украдкой глотая набегающую слюну.
- Ешьте, она не отравленная. У меня нет желания выкапывать лишние могилы, - еще раз предложил минор-легионис как можно добродушнее.
- А потом все равно расстреляете, - сказал один из не притронувшихся к еде. "Чистый арлакериец" - с усмешкой заметил про себя Ритемус, - "Нос крюком, как у фалькенарца, а сам смугловат, как хинатанец".
- Конечно. Мы же звери, посему казним всех пленных. Протидас, ты точно жив? – по-дружески ткнул он его в бок. – Мы же расстреливаем всех возрожденцев. По твоей логике, друг мой, этот человек должен быть мертв, потому что не так давно он был в ваших рядах. Протидас, расскажи, как ты к нам попал.
Тот помолчал несколько секунд. Все возрожденцы так и остановили на нем свои пристальные взгляды – удивленные, озлобленные или ненавистные, застыв или поперхнувшись очередным куском картошки, дымящей изо рта.
- Я был на конечной станции второй ветки, которую восстанавливали инженерные бригады... если верно помнится, 102-го железнодорожного…
- Врешь! – "фалькенарец" резко подался вперед.
- Не вру, - спокойно ответил Протидас, - Я был там. И не стал поднимать оружие против господина Ритемуса. Потому что его солдаты окружили станцию, и нам было не выбраться. И потому что нас оставили одних, на произвол судьбы. Мы вызывали узловую станцию, чтобы нам прислали подкрепления, и что? Я и другие были на передовой, но от нас отмахнулись. И я с другими солдатами принял решение сдаться и примкнуть к ним, потому что они воюют за правое дело.
- А я слышал, что дрезинами ко второй станции перебросили два взвода, - сказал вдруг солдат, чавкающий картошкой.
- Да, почти через двое суток после того как республиканцы захватили станцию, - с издевкой заметил Протидас.
- Мы их даже встретили по пути сюда, - дополнил Ритемус, - Теперь они удобряют сию благословенную землю.
- Смотрю, ты неплохо устроился. Побоялся помереть за Канцлера, теперь ищешь, где потеплее, а, длинноухий? – сказал "фалькенарец".
- Меня насильно приволокли в вашу чертову дыру. Меня, - ткнул он себя в грудь, - никто не спрашивал. Если бы я не согласился, они убили бы мою жену, а она из валаймов. И хоть бы одна сволочь пояснила мне, за что вы, мать вашу, воюете? Чем вам помешали валаймы? Чем вам помешали остальные?
- Валаймы пусть валят к своим братушкам в Минатан, арлакерийцам нужна земля. А тут из-за этих валаймов половина Лимунарской провинции королем в заповедные места обращена. За каким чертом? Здесь куча рудников, которые помогут процветанию страны. Но ведь на тех местах якобы священные места валаймов, и они так их не дадут, и договориться с ними не получится…
- Кто ж тебе такое сказал? – лениво наклонил голову Йакалан, счищающий с плаща грязь. – В духов у холмов на востоке уже мои деды не верили. Да и вы пытались с кем-то договариваться? Идете сюда с оружием, сжигаете деревни валаймов, которые очень слабо понимают, за что их хотят отсюда выгнать. Да и остальные, признаться тоже, - скривился он в ухмылке.
- Так говорит Канцлер… - продолжил было "фалькенарец".
- Канцлер-шманцлер, - перекривлял его Протидас. – Ты хоть сам в это веришь? Ты хоть знаешь, почему эта война идет?
- Знаю. Потому что тогда, после победы над королем, все равно оставалось двоевластие. А его нельзя было решить иначе, чем продолжением войны. А республика… не верю я в республику. В равноправие это вот, выборы. Короля нужно было сместить, и вместо него должен быть другой человек. Более умный, более сильный. И канцлер показал, что таков.
- Можно было без войны, да кто бы захотел… - вздохнул Йакалан.
- Канцлер не более умный, он более хитрый. Это не одно и то же, - сказал Ритемус. – Он просто использовал всю вашу злость и направил ее дальше. Это злость на короля, на фалькенарцев, с которыми у нас за полвека три войны было. Мы привыкли еще при короле, что все вокруг – враги. Минатанцы, которые очень похожи на вас со своим национализмом, решили, что нужно объединить вокруг себя все родственные народы. И валаймов. Хотя валаймы – уже не чистокровные минатанцы, они еще не чистокровные арлакерийцы. Они принадлежат обоим народам, и если кто и должен решать вопрос о том, где и как им жить, то только они сами. Только вот и Канцлер, и Император считают, что валаймы недостаточно самостоятельны. И мы знаем, что император согласился помочь канцлеру в этом нелегком деле. Не хотите ли рассказать подробности?
- Что? – воскликнул "фалькенарец". – Вы врете.
- Я скажу, - сказал солдат, сказавший про два взвода ранее.
- Эй, но это же слухи! Не смей!
- Мне тоже жить охота. Слухи есть, что раз республиканцы, то есть вы, не сможете обеспечить хороший уровень жизни валаймам, а минатанцы будут рады помочь в строительстве дружественного национального государства и … как это там было сказано… возвращении на родину валаймов, то они окажут поддержку в ре… репатриации, вот. Но это после войны все. Ну и еще слухи, что они могут в войну вступить, есть. Только никак не возьму в толк, зачем им это. По мне так, я был бы рад, что за меня всю грязную работу сделают.
- Пилаимас!
- Что?
- Я тебя убью! – "фалькенарец" потянулся, но лишь упал лицом в грязь. Партизан-охранник усадил его на место и дал по ребрам прикладом.
- Молчать, - сказал Ритемус, - как тебя, Пилаимас? Верно мыслишь, друг. Но вам всем не приходила мысль, что Минатан это не просто так делает?
Он достал документ и приставил его к лицу смуглого националиста.
- Читай.
- Между Правительством Минатан и Переходным советом… - лепетал тот, трясясь, - да это же бессмыслица! Канцлер не может так сделать. Вы врете!
- Есть вещь такая, разведка. Слыхал? И вот у нас она очень хорошо работает. А что ты удивляешься? Валайм – часть минатанского народа. Так? Живет здесь издревле? Так? Значит, территория Лимунарской и частично Рателанской губернии должно перейти Минатан.
- Нет! – брызнул слюной возрожденец, - Мы не должны отдать ни пяди своей земли чужакам!
- Почему же? Мы же только что выяснили, что это земля не арлакерийская?
- Она принадлежит нам уже многие века!
Ритемус повторил эту череду вопросов, и возрожденец чуть не возопил от создавшегося когнитивного диссонанса.
- Хотите сказать, что Канцлер нам врет? - почти умоляюще спросил он.
- Видишь ли, политика – очень изменчивая штука. И если сегодня ты знаешь от своего верховного, что Арлакерис нерушим и неделим, то завтра можешь узнать, что половина территории страны нам, по сути, не принадлежит, и в различное время принадлежала разным народам. Так что же теперь, раздать всем ее? А еще свойство политики таково, что следует говорить одно, а делать другое. А порою, думать третье. Так и канцлер. Он сказал "своей земли", понимаешь? А что понимать под "своей землей"? Исторически, культурно или геополитически? Сегодня он скажет первое, завтра – второе, и ты не сможешь его ни в чем уличить, ведь он и не соврал. Просто он имел в виду одно. А ты его не понял. А потом ты будешь проклинать, что пошел за ним, доверился ему. И кто в этом виноват?
Взгляд возрожденца опустел – храмовно-приходское образование или начальные школы в деревнях не учили людей противостоять демагогии и парировать одни умные слова другими умными словами, не обязательно осмысленными. В них не преподавалась логика и не учили не поддаваться массированным психологическим атакам. И повседневная жизнь, что горожанина, что крестьянина не требовала таких умений, которые, как правило были присущи лишь власть имущим, а потом им следовало подчиняться. Но психология масс не успела настолько измениться за несколько лет, чтобы подвергать поток заумных речей сомнению, а потому в глазах смуглого возрожденца Ритемус явно представлялся что-то вроде полусвятого или бывшего приближенного ко двору.
- Господин Ритемус… - крякнул от удовлетворения Булевис, - уж я от этой зауми чуть с духами не заговорил, хотя мы сколько с вами уже вместе, а тут человек неопытный.
- И напоследок… - Ритемус потрепал смуглого фалькенарца за плечо. – Очнись. Как тебя зовут?
- Мураид.
- У тебя даже имя не арлакерийское. И сам ты не чистокровный арлакериец. Один из твоих родителей из южных стран – Хитании или Фардима.
- Мать оттуда... из Хитании. Отец мой – арлакериец… наполовину. Дед – фалькенарец.
- И все же. Канцлер вовсю пропагандирует, что загрязнение крови нужно свести к минимуму, как он говорит, "изгнать чужую кровь"? Но ведь это невозможно. И я не понимаю, как тебя взяли в ряды Национальной Армии, ведь тебя должны были либо расстрелять сразу, либо на каторжные работы.
- Мне дали возможность заслужить право называться арлакерийцем. Сказали, что смогу завоевать это право… делами.
- Убийством валаймов? Посмотри. Это Булевис, наполовину валайм. Йакалан, чистокровный валайм. Оба они хорошие люди, хорошие воины. Теперь посмотри вокруг - здесь арлакерийцев и валаймов поровну. И никто из них не выясняет, кто из них кто. Разве ты и они так сильно отличаются? Глупость и ум не зависит от национальности. Некоторые валаймы мне ближе братьев, а некоторых арлакерийцев мне хочется повесить на ближайшем дереве. А теперь посмотри внимательно на этих людей. Разве мы чем-нибудь отличаемся друг от друга?
Мураид замолчал.
- Ничем.
- Я рад, что ты это понял. Развяжите их, - сказал он партизанам. Те переглянулись и медленно стали выполнять приказ.
- Выдайте им винтовки и их вещи, - он достал планшет и блокнот, из которого выдернул страницу. На ней он написал несколько строк и стал ждать.
- Куда вы пойдете?
- А можно остаться с вами? – спросил Мураид.
- Если вы действительно хотите помочь, идите вдоль путей к нашим войскам и расскажите все, что знаете. Без утайки. Потом, если повезет, вы можете подать прошение легионису о том, чтобы вступить в наш отряд.
- Мы боимся, что с нами будут обращаться сурово… из-за наших деяний, - сказал Пилаимас.
- Резонно. Я напишу рекомендательную записку, которую вы передадите у следующей станции охране.
Восьмерка застыла в ожидании. Ритемус написал краткую характеристику двух известных ему людей из них, предположил, что им может быть известно больше.
- Мураид, где ваши войска захватили этот поезд?
- Не знаю. Но знаю, что его угнали из-под Каралиса и погнали на север, а там его уже отбили обратно.
Они распрощались, и националисты, содрав все знаки различия и надев предложенные белые повязки, ушли на север. Ритемус приказал нескольким бойцам следовать за ними на расстоянии, а заодно передать в штаб донесение о том, что поезд взорван и внутри ничего ценного не обнаружено. Сомнение в прежнее мировоззрение канцев он внес, но убедиться в его полном изменении по-иному невозможно.
Партизаны отправились обратно в лагерь, оставив здесь дозорный отряд. По пути Ритемус спорил с самим собой, раскаются ли канцы или же они уже бросились через лес к расположению своих частей, на их благо, бывших отсюда недалеко.
Им снова овладевала духовная усталость. Последние дни после того разговора с пастором на конечной станции он был в непрерывном физическом и умственном движении; наступление, воодушевившее остальных и как следствие – его, отодвинуло думы об индивидуальном бытии, заменив их целиком проблемами маленького социума, особенно главной из них – выживанием. И теперь он пытался ничем не выдавать свое мрачное настроение, которое еще более усугубилось после прочтения писем. Он-то уведет людей, может быть, даже в Минатан. Пусть плен, но они будут жить. А остальные? Окажутся меж двух стен огня, который будет понемногу выжигать ряды солдат Республиканской Армии. А потом – плен и смерть. Или сразу смерть, что вероятнее, особенно для тысяч валаймов…
- Протидас? Спрашивай. Хочешь узнать, почему я вас так же не отпустил?
- И это тоже.
- Их я отпустил, чтобы они знали, что республиканцы попросту людей не убивают. И если они вдруг вернутся к своим, то обязательно расскажут, что мы их не били и не пытали. Пусть это будет десяток, а может, и сотня человек, но официальные заявления, что республиканцы – звери, пошатнутся. Во-вторых – вы как подтверждение первого. Во-третьих, доверие. Я, опять же, их не принуждал, и проявил себя вовсе не как солдат. Так или иначе, на кого-нибудь из них произведет впечатление факт, что с ним, вместо того, чтобы расстрелять, общаются как с равным и что ему доверяют. А если хотя бы у одного из восьмерых окажется крупица совести – моя миссия будет успешна. И в –четвертых, это мы наступаем, а они отходят на юг, а не наоборот. Они несколько подавлены, поняли, что за нами – сила, и как будущие победители, мы находим в себе силы проявить великодушие. А теперь вспомним ситуацию с вами. Кто тогда знал, сможем ли мы наступать дальше, а не разобьемся о первую линию обороны? Кто знал, что будете делать вы? Кто знал, сможем ли мы продержаться с полусотней пленных, которых надо кормить и охранять, да которые еще и в спину ударят во время вражеской атаки. Поэтому мы и убили их, чтобы не быть убитыми самим. Поэтому я хотел посмотреть, как себя будете вести вы. Надеюсь, ваше мнение не изменилось, потому что даже десяток человек для нас – это много.
И немного подумав, сказал:
- Можете идти на все четыре стороны, если хотите. Я вас не держу.
Протидас лишь раскрыл рот от удивления; на лице застыла извиняющаяся мина.
- Только захотите ли?
- Господин Ритемус, я лишь…
- Никто из нас не хочет воевать, знай, - и пошел вперед, погрузившись в мысли. Встретивший его в лагере Димитрис тут же был взят под локоть для чтения и оценки поступившей корреспонденции. Во время чтения писем его передернуло, но он молчал и лишь иногда покачивал усами. Пока он читал, кто-то из солдат рассказывал про канцев.
- За такое я бы вас отдал под трибунал, - без утайки сказал он, кивнув головой в сторону рассказчика.
- А может быть, медаль? – усмехнулся Ритемус.
- Поживем-увидим, вот уж действительно. Непохоже на обычного вас. Я вот ваших людей слушаю – вы всех пленных, кажется, тут же на тот свет отправляли. А тут решили изменить традициям? Вот пастор удивится, когда проснется.
- Нет… В этот раз не было практической необходимости, - уклончиво ответил Ритемус, - так что с оглашением документов, господин политкомиссар?
- Все на вашей совести, господин минор-легионис, - и, тяжело вздохнув, повторил. - Все на вашей совести. Кстати, хотелось бы знать, кто те храбрецы, что рискнули угнать поезд.
***
Серметер можно было сравнить… только с другим городом, пережившим хождение из рук в руки в течение короткого времени. Он выглядел как Реселлан, только беднее и намного холоднее. Часть города, деревянные трущобы и избы на севере сгорели, центр города разбомбили и расстреляли; в нем не осталось, пожалуй, ни одной целой стены. Огрызки посеревших зданий озлобленно молчали, теряясь на фоне серого же неба. Даже грязь - и та была серой от осевшей пыли, или порою красной – от кирпичной крошки. Грязные люди расчищали грязные завалы на грязных улицах и таскали уцелевшие балки, металлические листы и кирпичи на себе и в садовых тачках и телегах для себя – чтобы укрепить подвалы или отстроить себе новый дом. Их никто не останавливал, ведь никто и не знал, насколько целесообразно восстанавливать то, что вскоре снова будет растоптано артиллерийскими огненными валами и беспомощно торчать из той же грязи.
Водитель дал гудок, и прохожие мигом растащили кучу обломков, которая ранее громоздилась на проезжей части, и исчезли в подвалах, испуганно глядя вслед машине голодными глазами. Они терялись на фоне солдат, от чьих шинелей и бушлатов рябило в глазах. Военные тоже разбирали завалы и восстанавливали разгромленные укрепления, которые они некогда сами и возвели, прежде чем те перешли в руки канцев. Воистину, Реселлан в миниатюре.
Череда однотонных серых и черных от пожаров обломков и костровищ сменилась на светлые краски – торговый квартал почему-то война зацепила лишь краешком. На здании с вычурным фасадом, расписными балконами и колоннами, выкрашенном в желтый цвет, инородно темнели выщерблины от пуль, насколько инородно было само существование этого и близлежащих строений на фоне остального города.
Вокруг стояли караулы, выстроился в ряды разнообразный транспорт – все, от лошадей до автомобилей, и изнутри доносился гул.
- Благодарю, - кивнул шоферу Ритемус и покинул машину. Были бы с собой деньги, он дал бы их – машина ждала его на станции почти сутки, пока посыльный плутал в поисках лагеря и оповещал минор-легиониса о сборе командиров частей, созванном Гальгатусом.
Все участвующие сидели в фойе и примыкающих комнатах, либо же стояли, устало подперев стены. Из табачного дыма безыскусная белая штукатурка потолка, как и окружающий воздух, приобрела сизоватый оттенок. Обслуга носилась из кабинета в кабинет и попутно просила курить на улице, но офицеры лишь надменно косились и отводили взгляд обратно на собеседников либо что-то неразборчиво цедили вслед, вероятно, непечатное.
Ритемус пожал руки нескольким малознакомым присутствующим и спросил у одного, кто из важных шишек будет присутствовать на этот раз.
- Тут куда ни ткни, везде важные, - усмехнулся собеседник – майор-адъютант, чьего имени Ритемус вспомнить не мог; они лишь однажды пересекались в Рателане у Гальгатуса, - Взять хоть нас с вами. Но, говорят, что помимо генерала сюда кто-то из Немогарда приедет, от самого Ниремиса!
- В Немогарде, значит, ставка сейчас? – спросил Ритемус.
- Да как же не знать… - осекся тот и рассмеялся, – Ах, я и забыл, где вы обитаете. Да, в Немогарде. Ниремис же там сейчас, это не секрет. Черт еще знает, что с Элимасом и остальным югом будет, а вот Немогард канцы вряд ли возьмут. Каково оно, воевать на природе?
- Всяко лучше, чем в окопе сидеть. На свежем воздухе, грязи под ногами меньше, да и стреляют тоже меньше. Одни преимущества.
- Да уж, если в окопах час просидеть, можно и зад с ногами отморозить сыростью. А там и до переохлаждения с болезнями недалеко. Вот же дурак, забыл предложить, - и протянул портсигар.
Ритемус отказался.
- Мне чистые легкие нужны, если много курить, по холмам не побегаешь. Это по ровному хорошо идти, а по холмам – другое дело.
- Дело ваше. Как думаете, что скажет генерал?
Как нельзя кстати, только Ритемус открыл рот для ответа, послышался голос Гальгатуса.
- Господа, прошу пройти в зал!
Голоса тут же стихли и собравшиеся молча прошли в просторное, украшенное гобеленами и картинами помещение со стенами древесного цвета, отчего оно казалось немного темноватым и мрачным. При ближайшем рассмотрении оказалось, что офицеров совсем немного, остальные же были их денщиками. Всего около сорока человек, на самом деле, из них в зал вошли менее половины. Шестнадцать вместе с ним, заметил Ритемус. Едва они расселись за партами, как Гальгатус, уже чуть тише, порою подрагивающим голосом заговорил:
- Причину, по которой вы все здесь собраны, вы все знаете. Быть может, в следующий раз мы сможем увидеть друг друга через многие месяцы, а то и годы. Я не хочу, чтобы хоть единое слово было услышано чужими ушами. Все, что должно было быть сказано, все уже знают.
Перед глазами возникли лица растерянных бойцов, которым Ритемус зачитал отрывки из писем. Он тогда утаил, что под Лимунаром восстали минатанцы, сказал лишь, что канцы устраивают нападения на патрульных, и рассказал о концентрирующихся войсках минатанцев.
"Как же так? Снова?" - сначала немо, а затем вполголоса вопрошали они. – "Неужели все будет напрасно?". Ритемус подбодрил их, как мог, но поздно понял, что голос у него самого упал, и на какое-то время лагерь погрузился в тихое уныние. А когда прибыл посыльный, партизаны воспряли духом, окружили его и потребовали, чтобы он заставил генерала направить их под Лимунар, чтобы минатанцы знать позабыли, как переходить через пограничное ущелье. Ритемус тогда ответил уклончиво – он не хотел говорить, что сейчас не время для изъявления своих неуместных желаний, по-иному и не сказать, но и убивать на корню заново проросший боевой запал он тоже не желал.
- Итак. В связи с настоящей ситуацией мы вынуждены были сократить темпы наступления. В Ставке много и долго спорили, стоит ли нам прорываться до Карьялиса. Я верю, мы можем, но мы не успеем закрепиться, потому что у нас самые главная проблема теперь – война на два фронта и растянутые коммуникации. Канцы смогут засылать диверсионные группы, а такую роскошь мы себе позволить не можем. Враг пока не знает, что мы осведомлены о его планах, и в связи с этим мы продолжим наносить удары на отдельных участках фронта, пока основные части окапываются. Теперь же я прошу вас пройти к этому столу…
Последовали многочисленные разъяснения при помощи карты театра военных действий. Сначала рассматривался план "А" - республиканцы медленно отступают к Рателану, изматывая врага, а Ритемус на юге и Гессарис на севере со своими партизанскими отрядами разрушают вражеские коммуникации и всячески замедляют его продвижение. Остальное зависит от Северо-западного фронта. Если там положение будет стабильное, то прибудут подкрепления, если нет, то вступают в силу положения плана "Б".
- Лимунарскую губернию снова придется отдать врагу, как это ни прискорбно сообщать. В случае самого худшего варианта событий мы оставляем Рателан и уходим на север. Минор-легионис Ритемус?
- Весь внимание, господин генерал!
- Ваша задача самая краткая и при этом самая сложная. При этом варианте событий первоначальной задачей будет выиграть время для отхода частей до сорокового километра к северу, а затем продолжать подрывную деятельность в тылу врага. Задача ясна?
- Так точно!
Простыми словами, при наихудшем развитии событий его просто бросали на произвол судьбы. Все верно – пожертвовать немногими ради многих. И если он должен был, по сути дела, прикрывать отход половины армии, то его отход прикрывать было некому. Но кто спасет самого Спасителя?
- Пользуясь случаем, приношу благодарность господину Ритемусу за взятие в плен солдат противника, обладающих ценной информацией. Один из них, Пилаимас, ныне ведет обличающие Канцлера передачи по радио….
Гальгатус в подробностях описал нынешнее состояние противника на южном фронте, и кратко дал справку о положении дел на северно-восточном. До сих пор не было известно, вступят ли минатанцы официально на территорию Арлакериса или же будут поддерживать восстание издалека.
Вскоре появился… Альдерус. Да, собственной персоной, здесь. Произнеся обязательную и пустую речь, он поблагодарил за верную службу Родине и коротко обрисовал положение дел на других фронтах, определив его как "тяжелое, но стабильное и прочное". Он же и завершил собрание.
Когда все направились к выходу, Альдерус прошмыгнул вперед и задержал Ритемуса, отведя в сторону.
- Господин Ритемус, вы ведь понимаете, что вас сюда вызвали не только для того, чтобы просто сказать, что вас снова оставляют в одиночестве среди врагов.
- Очень надеюсь.
- Видите ли, перспективы могут оказаться таковы, что рассмотренный Гальгатусом "худший" вариант – не самый худший.
- Увидите. Кстати, вы что-нибудь слышали об угнанном бронепоезде?
- Более того, я его взорвал.
- Я знаю. Это так, начать разговор. Скажите, не находили ли вы что-то подозрительное внутри? Если там что-то осталось.
- Печать 51-й армии. Нашей, республиканской.
- … Так. Не совсем то, что ожидал, но все равно спасибо.
- В чем, собственно, дело?
- Если коротко – нашего агента раскрыли, и он бежал. Есть основание предполагать, что угнал поезд именно он. Хотя я не совсем понимаю его мотивов – слишком много шума при прорыве к своим, в обоих смыслах.
- Вы хотите, чтобы я его нашел?
- Нет, поиски шпионов, на ваше счастье, в вашу юрисдикцию не входят. Но если вдруг вы его встретите, помогите сопроводить в безопасное место. Кстати, там и пропуска, - указал он на сверток, - для него и для вас.
Завыла сирена, спустя десяток секунд затрещали пулеметные очереди. Вышедшие было на улицу люди хлынули в здание, оглядываясь наверх. Чуть погодя появился плотный гул, временами перекрывающий все звуки, который изредка прерывался хлопками взрывов.
- Что такое? – окрикнул Ритемус того самого майор-адъютанта, с которым он говорил перед собранием. Фуражка держалась на макушке, сигарета прилипла к губе, глаза вращались на выкате; тот не сразу сообразил, что его окликнули.
- Самолеты! Видно, канцы решили не откладывать дельце надолго!
Часть 5.
Налеты бомбардировщиков на Серметер были ранними пташками-предвестниками больших перемен. Ритемус видел такие впервые – большие, с размахом крыла почти вдвое больше, чем у обычного аэроплана. И бросали они вниз не ручные гранаты, а бомбы, которые вываливались откуда-то из середины самолета, видимо, из специальных ящиков. Судя по взрывам и размерам, двадцать-тридцать килограмм. Достаточно для поражения живой силы, но не для разрушения зданий. Самому партизанскому отряду пока что удавалось избегать встречи с железными птицами, но они часто видели слышали о последствиях налетов от местных жителей: разбомбленные деревни и траншеи, говорили, что доставалось и пешим колоннам, идущим вдоль шоссе. Один старик и вовсе рассказал, что один самолет спалил всю деревню, "выплюнув из своего чрева", как он выразился, несколько горящих бомб. Не сказать, что появление и применение самолетов стало массовым, да и сами налеты имели последствия, скорее, символические, но они производили впечатление на рядовой состав, особенно на валаймов.
Батальон ушел за линию фронта и даже здесь находил туши железных птиц в лесах. Канцы немедленно прибывали на место крушения и эвакуировали машины. Если же те проваливались в глубокие овраги или падали в густой растительности, - а в особенности, если вражеским солдатам просто было лень тащить на себе пару сотен килограмм бесполезного железа, - с собой они забирали небольшие детали, остальное закапывали, а брезентовый каркас и фанерные панели сжигали.
Контрнаступление началось через полторы недели после поездки Ритемуса в Серметер. На несколько дней отряд ушел на восток, чтобы пропустить орды канцев мимо, но отдохнуть враг не дал. Очень скоро выяснилось, что лес прочесывали отряды противника, которые охотились именно за партизанским батальоном, но численность каждого из них была значительно меньше, значит, враг не знал, насколько сильны республиканцы. За четыре дня произошло шесть стычек, и эта статистика свидетельствовала о том, что канцы относятся к ним серьезно.
Пускай в этих перестрелках республиканцы выходили победителями, за эти дни они потеряли почти десяток человек убитыми. Нельзя было разбить лагерь в одном месте и действовать вокруг него – место могли найти, пока основная часть бойцов была на задании. А скорость перевозки скарба намного меньше, чем легко вооруженного отряда, их могли настигнуть, а потом бы стянулись еще несколько карательных подразделений, как шакалы на раненого оленя.
Одним вечером Ритемус позволил устроить привал. До ближайшего поселения, если верить карте, было более десятка километров. По холмистой местности добраться до их стоянки за короткое время было невозможно, посему все люди находились в состоянии долгожданной расслабленности. Они очень устали за это время – и физически, и морально, ожидая врагов с всех сторон. Ритемус даже подумывал уйти еще дальше на восток, взять передышку на сутки сроком и выйти южнее, ближе к Каралису.
В эти дни природа преобразилась – весь снег растаял, из-под земли стала пробиваться трава, на ветвях лиственных наконец набухали маленькие бутоны почек, которыми размахивал легкий ветер. Изредка покрикивали филины да прочие птицы, не ушедшие на юго-восток от войны. Небольшой костер умиротворяюще потрескивал, выбрасывая в черноту неба маленькие языки пламени. Где-то недалеко журчал ручей, берущий начало в высоких холмах. Все это сильно напоминало минор-легионису, как давно он не отдыхал на природе. Прошлая весна не в счет. Пусть тогда, при наступлении на Севеллас, за все время было две коротких стычки с заплутавшими "белыми", обстановка не располагала к абстрагированному наслаждению дарами природы. Да, еще Тендерум в начале гражданской войны… Нет, все равно не то. Пожалуй, последний раз он по-настоящему отдыхал в лесу за два года до начала Фалькенарской войны, вместе с семьей, когда они навещали отца Лимии в глухой деревушке на западе. Вот тогда, действительно, никаких забот не было…
- Эх, хорошо тут. Ветер теплый для нынешних времен, - мечтательно пробормотал Тумасшат. – Хоть бы канцы сегодня наш отдых не порушили. Вон и небо какое красивое, посмотрите. Все созвездия почти видно. Надеюсь, боги соблаговолят.
- Да, - ответил Ритемус, не отошедший еще от дум, - Хорошо. Давно я на природе не был. Вот так чтобы отдохнуть по-человечески, безо всяких бед и войн. Когда война закончится, куплю себе домик где-нибудь в глуши, и туда буду приезжать на отдых. А как состарюсь – там и жить останусь.
- Чего ж покупать, иди и выбирай, какой хошь, - язвительно заметил Реналур, - После канцев пустая, как ее… жилплощадь увеличится в многоразье.
- Реналур, пожалуйста, давайте не будем хотя бы несколько минут говорить о войне, - попросил пастор. Он успел сесть рядом, никем не замеченный. С Ритемусом у него отношения пока оставались хорошими – священнослужитель прочитал при Ритемусе целую молитву о его здравии, когда услышал, что тот снова помиловал врага.
- Извините, пастор. До сих пор не могу успокоиться. Что ни день – то бои и прятки с беготней. Как говорится, чует сердце подлянку, - он замолчал. Все вслушивались в музыку просыпающегося леса и искали частицу покоя в нем.
Его нарушил пастор.
- Дорогой Тумасшат, быть может, приступим к вечерним службам?
- Дело говорите, друг мой.
- Только тише, - попросил Ритемус.
Пастор построил солдат, открыл Книгу и уже произнес первый слог первого слова, и лес вдруг содрогнулся от прорезавшего его скрежета фоновых шумов, донесшихся из невидимого мегафона.
- Ритемус! – голос был почти неуловимо тих. – Я знаю, что это ты со своими людьми чинишь препятствия нашим солдатам! Надеюсь, ты узнаешь мой голос? Это я – Таремир. Я здесь, чтобы уберечь тебя от глупостей. Я прошу тебя лишь об одном – перестань. Если ты выйдешь и добровольно прекратишь сопротивляться нам, мы отпустим тебя и твоих людей на все четыре стороны. Хотите, даже за границу. Ритемус, ты ценный человек. Канцлер даже хотел бы, чтобы его людьми командовал такой талантливый человек, как ты. И твои люди – хорошие бойцы. Они заслужили уважение, поэтому никто из нас не хочет лишнего кровопролития.
Ритемус, Республика сейчас слаба как никогда. Только посмотри, с одной стороны наступаем мы, а с другой вы скованы боями с восставшими пленными минатанцами. Да, я прекрасно знаю, что происходит у Лимунара. Вы не сможете долго воевать на два фронта, скоро вся ваша армия рассыплется. А отступать ей больше некуда, Ритемус. И не думай, что на других фронтах дело обстоит лучше. Ваш Северный фронт скоро окажется на крайнем Севере и ему останется либо мерзнуть в тундре, либо сдаваться. Западный выбит из Севелласа и почти прижат к границе. А Южный падет со дня на день, и колыбель революции, как вы ее называете, Элимас, взят позавчера. Думаю, ты и сам прекрасно знаешь, каковы наши настоящие силы и возможности. Я надеюсь, ты задумаешься о целесообразности своих нынешних действий.
И знаешь, что я тебе еще скажу? Не бойся задумываться. Ты оставил Короля и перешел к республиканцам случайно, только лишь потому, что вместе с ними ты защищал нашу Родину от минатанцев. Ты сделал правильный выбор и потому, возможно, жив. В конце концов, я твой друг, был, остаюсь и буду им. Мне незачем желать тебе зла. Поэтому сделай правильный выбор и сейчас.
Голос смолк. Резкий скрип, будто некто ножом резал стекло, вновь ударил по ушам и стих.
- Красив подснежник, да навозом пахнет, - не преминул заметить Тумасшат, лениво развалившись на земле. – Это тот твой друг, с которым вы в начале войны…
- Он, - кивнул Ритемус – Был.
Все это время он просидел на бревне, чуть согнувшись и уперев руки в колени, ни упуская ни единого слова.
- Надо ж было тебе заявиться именно сейчас, - пробормотал он, - Вот же Канцлер… Вытащил чучело, не побрезговал… Как найду, обязательно спрошу, сладко ли оно, чужую задницу лизать…
Он раз за разом прокручивал речь в голове, до сих пор не веря, что это мог сказать Таремир. Может, ему показалось? Канцы притащили Таремира сюда, за сотни километров, лишь ради того, чтобы выманить Ритемуса и отряд! Неизвестно, на что они рассчитывали: то ли они отчаялись поймать партизан, то ли думают, что он настолько глуп, что позволит выдать три сотни человек под белым флагом ради встречи с одним своим давним другом! Вернее, человеком, бывшим когда-то другом… Таремир, как же он мог… как же это подло с его стороны! Ведь это, черт побери, его голос, его интонации! Неужто он не мог ничего выдумать, чтобы не быть заставленным совершать этот… обман?
"А ведь ты, помнится, поступил так же", - возникла в голове мысль.
"В Капулане? Это была моя личная инициатива. Я надеялся, но не принуждал открыто. В конце концов, я рисковал головой не меньше его. А этот полудурок, иначе и не сказать, устроился за пазухой у этих господ, которые сами не поймут, чего хотят – то ли вырезать и отправить за пределы страны невинных людей, то ли реставрировать монархию, или все сразу. Захотел бы – он бы встретился со мной лично, это можно устроить. Но он не предложил этого, и не предложит. Если он с ними – значит, он такой же выродок, как и все их Национальное собрание. А пусть даже он и сознает все сволочную сущность своих хозяев, пусть он желает сохранить мне жизнь и, - наверняка, - поставить ее на службу Канцлеру, этого я не приму. Мне, кроме этих людей, которые стоят около меня, терять уже нечего".
Последние слова отзвучали в черепной коробке, и он очнулся, поняв, что какое-то время так и сидел, погруженный во внутренний диалог, напоминая карикатурного разбойничьего главаря, вынашивающего зловещий план.
- Ну что вам сказать, друзья, - хлопнул он себя по колену, - Насолили мы Канцлеру, не в мочь стало терпеть. Даже прислали человека, который был моим другом, чтобы он мне уши медом залил. Теперь он им служит… Моя вина, не уберег его, надо было на месте добить, когда в последний раз видел его. Вы все слышали? Они надеются, что я из-за одного, одного-единственного человека предам вас, три сотни моих боевых товарищей. Не смешно ли? А еще это значит, что наши догадки были верны – все эти встречи устроены ради нас с вами. Видите, как много чести нам отдают гостеприимные канцы! Мало того, раз они решили устроить переговоры, значит, не надеются нас поймать. Гордитесь, ребята. Но радуйтесь тихо. Сегодня, думаю, нам будет поблажка, - добавил он с издевкой и подозвал командиров. Солдаты, прикрываясь рукавам, приглушенно и воодушевленно гоготали, понося канцев и обещая показать им, где их настоящее место.
- Так, моральное разложение удалось отсрочить. Но еще несколько дней – и они будут спать на ходу и ныть, как детвора. Особенно валаймы. Два-три дня для охоты – это нормально, но неделю спать по нескольку часов после наших переходов мало кто выдержит, - скороговоркой сказал Ритемус. – Я и вправду думаю, что сегодня будет затишье. Сегодня используем время для еды и сна, а завтра… Есть у меня мысль. Поделимся надвое.
- Зачем? – не понял Тумасшат, - Не станем ли мы беззащитными?
- Обозы можно частью закопать, часть раздать людям. На каждого придется совсем немного. Будем действовать в разных районах и по возможности, одновременно. Нужно подумать над методами связи. Таким образом, им будет казаться, что мы лишь усилили натиск, а республиканское командование пригнало сюда еще один отряд. Такой расчет может оправдаться. Только вот…
"… А отступать ей больше некуда…"
- Похоже на притворство, но мне кажется, что они знают про наши планы. Впрочем, догадаться не сложно. Я боюсь, что отход на Север могут перерезать. Считаю, что нужно отправить посыльного в Серметер. Гальгатус не дурак, но я хочу знать, что ничего не случилось. Пусть даже с запозданием в несколько дней. Лишь бы генерал не принял мое донесение за свершившийся факт и не направил на коридор отхода части с тех участков, где они важнее. Значит, так. Булевис! Давай сюда голубей, нужно будет отнести письмо в Серметер.
Сам он расположил на планшете листок бумаги и быстро, написал:
"Сегодня, … мая, в 22:20, противник применил репродукторы, через которые объявил солдатам Республиканской Армии о возможности сдачи в плен с оставлением в живых. Помимо прочего, из данной речи возможно заключить, что противник имеет представление о плане действия Северного фронта, в частности, о предполагаемом пути отходов частей N-й армии. Об сем счел должным уведомить, надлежащие меры принять по своему усмотрению.
Последние два предложения шифром.
- Лучше перебдить, - пробормотал он, ставя печать и запечатывая конверт. Булевис принес клетку и скрутив конверт, положил его в тубу, закрепленную на спине голубя.
Они ушли еще на пять или шесть километров на восток, остановившись уже за полночь и сделав долгожданный привал для сна. Все это время им вслед, с периодичностью в час, доносилось сообщение. Слышно оно было даже с нового места стоянки, пусть совсем слабо. Ритемус никак не мог заснуть, в голове раз за разом повторялось это механическое скрежещущее эхо, которое иногда совпадало с эхом наяву. Со всех сторон слышалось тихое чертыхание.
- Предлагаю в ближайшее время подобраться к этой машине и взорвать ее к чертовой матери, - прорычал в рукав Реналур.
Ближе к утру запись прекратила повторяться, но Ритемус автоматически проснулся ровно через час после очередного проигрывания записи и с облегчением обнаружил, что окружает его лишь чириканье птиц, сопение и храп солдат да звон в собственной голове. Он забылся крепким сном до самого обеда.
От дозоров стало известно, что поблизости не показывалось вражеских патрулей, значит, расчет оказался верным – канцы решили давить психологически. Взяв сутки отдыха для восстановления, батальон разделился на две части и охватил район сразу с двух сторон, устраивая диверсии на транспортных путях южнее, неподалеку от Каралиса и проводя разведку. К более активным действиям на севере пока решили не переходить – пусть канцы с Таремиром думают, что их речь хоть на что-то повлияла.
Так прошло пять дней. От Гальгатуса не приходило голубей, а вот от Булевиса под вечер прибежал гонец.
- Что у тебя? – спросил Ритемус, чистя винтовку, когда посыльный отдышался.
- Три новости, господин минор-легионис.
- Не затягивай, говори по мере важности.
- Я… - запнулся тот. – Канцы снова отправили отряды против нас. Большие. Чуть ли не четыре взвода в каждом. Несколько их, может, больше. Уже вступали в перестрелки, у нас раненых много. Они нас выдавливают оттуда и бьют с разных сторон.
- Возвращайтесь, в таком случае. Дальше.
- Канцы грунтовыми дорогами идут на север, большими частями. Позавчера за день несколько полковых колонн видели. Языка захватили, тот сказал, что они уже за Серметер бьются. Похоже, не врал.
Стрельба на севере и вправду отдалялась. "Похоже на правду", - подумал про себя Ритемус:
- Дальше.
- Нашли группу местных, тоже партизанят. Господин Булевис к себе взял. И… последнее. Он просил передать, что это непроверенная информация. Возможно, еще несколько подразделений против вас отправились, именно сюда. У нас пленных нет, при пролете воздухопланов маскировку соблюдаем.
- Тогда собираемся в том же месте, где разделились.
Тем же вечером начались трансляции. Однако на этот раз они звучали гораздо севернее и были обращены ко всем солдатам республиканской армии. Там стояла изредка прерывающаяся тишина, в то время как с юга слышалась стрельба, которую объяснил Булевис при встрече:
- Это за нами охотятся, господин минор-легионис. Их там счетом больше нашего батальона. Уходить надо.
- Подожди паниковать. Я эту стрельбу и утром слышал, а вас не трогали. Этого кого-то еще гоняют.
- Значит, повестка дня сегодня такова, - объявил он, когда за столом собрались все командиры и пастор, - Стоит вопрос о продолжении действий в данном районе либо же мы перемещаемся севернее.
Он развернул карту и ткнул пальцем чуть восточнее Серметера.
- Обстановка такова, что мы перестали получать новости из Ставки, и приходится выуживать их от серых, вот только делятся знаниями они очень скудно. Это дает основание полагать, что дела совсем плохи, и Ставке не до нас. Далее. Серые знают, что мы здесь, и житья нам не дадут, пока мы не уберемся. Исходя из этого, я бы и сам тут же дал деру на север. Но есть одно "но", вернее, даже два. Первое, если попросту, нам нужно что-то жрать. Если мы уйдем севернее, мы станем ближе к линии фронта, а это значит, что нападения на конвои станут гораздо труднее. Во-вторых, немало мы получаем и от местных жителей.
- А они, в свою очередь, получают от канцев. Только не еду, а пулю в морду, - съязвил Булевис.
- Об этом чуть позже, - Ритемус подавил в себе желание дать затрещину Булевису, чтобы тот помалкивал, пока говорят старшие, - К северу же мы такой помощи не получим, потому что при минатанской оккупации им досталось немало, и плотность населения, исходя из этого, резко понизилась. И если здешние охотно шпионят за канцами, то севернее люди куда равнодушны. Они слишком ожесточены на всех, и не станут никому помогать. Если, опять же, им снова не помочь, как мы делали на пути сюда.
- Помогут. За кусок хлеба они все сделают, - сказал Димитрис.
- Но этого лишнего куска как раз-таки у нас и нет! – воскликнул пастор. – Ибо мы и так раздали его несчастным!
- Вот видите? Даже пастор сетует. Хотя он был бы не прочь, если бы мы продолжали играть роль передвижного пункта раздачи питания дальше.
- Ритемус, я вовсе…
- Пастор, все хорошо, - жестом он показал, чтобы тот успокоился, - Я был бы даже рад, если бы добродетель воздавалась бы сполна. И я прошу для всех, не для себя одного. Ну и перейдем к тому, что сказал Булевис. Местные действительно страдают от рук канцев из-за помощи нам.
Булевис поднял руку, прося слова.
- Да?
- Я прошу прощения за то, что перебил вас минуту назад, но меня переполняет ненависть к канцам. Я лично не присутствовал, но во время казни в деревне Тымтолу, что в тридцати километрах юго-западнее, был мой человек. Канцы расстреливают людей абсолютно по любым поводам. Не так посмотрел на солдата-возрожденца, не поклонился – сразу к стенке. Я не… утрирую, если это так называется. Одного из казненных в этом и обвинили – он посмотрел на канца с угрозой. У него в руках ничего даже не было, это потом в деревне рассказали. Просто канцу так почудилось, что валайм замышляет недоброе.
Я понимаю, что сейчас военное время, и ждать милости – себе дороже, но я не могу оправдать канцев. Разве раньше убивали фалькенарцев в их деревнях, если они не поклонились арлакерийскому солдату? Я понял бы, по морде дать, в назидание, враг есть враг, но убивать… Двоих действительно расстреляли за помощь нам. Но в том-то и дело, что в этой деревне только семьи этих двоих помогали нам, остальных же – только за то, что они валаймы.
- А сами канцы что по этому поводу говорят? – спросил Реналур.
- Канцы говорят, что валаймы не должны жить на этой земле, так как она якобы никогда им не принадлежала, а значит, просто засидевшиеся гости. И они должны встречать хозяев как подобает – служить и работать на их благо в уплату за проживание. А кто не хочет, может идти прочь, так как лишний рот Национальному государству не нужен. А если валайм остается и не выполняет свои обязанности, значит, он враг Арлакериса. Все просто, - развел он руками.
- Сколько расстрелянных?
- На этой казни? Одиннадцать. Несколько из других деревень. Один шел из Тымтолу домой и подобрал несколько картофелин, лежащих на земле. Его заметил патруль. Тут же его скрутили, мол, ограбил обоз. Это… еще один пример для полноты картины, - облагороженная речь давалась ему трудно. Он привык выражаться более кратко и конкретнее, то есть ругательно. Ему приходилось делать длительные паузы, чтобы найти "правильные" слова. - И, выходит, после наших атак резко увеличивается число казней. Поэтому… я думаю, что мы должны уйти, хотя бы на какое-то время, чтобы они могли вздохнуть спокойно. Если бы у нас было больше людей, я предложил бы устроить такую карательную экспедицию, после которой у канцев отбилась бы охота вообще сюда лезть! – закончил он фразу чуть ли не криком, потрясая в воздухе кулаком, и вдруг заговорил почти шепотом, - Но у нас таких сил нет. К слову, люди, которых я привел, говорят то же самое. На этом закончу.
- Спасибо, Булевис. Таким образом, стоит следующий вопрос: выжить самим или дать жить другим. Но оказалось, что есть и третий путь. Я рассматривал его и ранее, но не придавал значения. Пастор же заставил задуматься об этом сильнее.
- Я предложил пойти прямо на север. Географически. Мы перейдем на ту сторону шоссе и понемногу пойдем в сторону фронта. Так мы найдем связь с частями на передовой, а если нет, то пойдем в сторону эвакуационного коридора.
- А как же Гессарис? – возразил Тумасшат. - Не будет ли нас слишком много?
- Семьсот человек на десятки квадратных километров? Нисколько. Более того, есть вероятность, что их дела тоже не гладки, а нам нужна любая связь с внешним миром. Гессарису проще в этом отношении – с одной стороны у него гарантированный тыл, а у нас везде только юго-восток, где мы будем питаться так же богато, как в первую минатанскую оккупацию, - Тумасшат и Реналур закашлялись в кулак. Насчет тамошних жителей я не знаю, но хочется надеяться, что война затронула их меньше. А посему, друзья мои, какой путь выберем мы?
- По-моему, выбор очевиден, - отозвался Димитрис, поглядывая на остальных.
Разумеется, совет выбрал присоединение к Гессарису. Воодушевленные, все покинули дом и разошлись по своим подразделениям, а Ритемус приказал собрать разведывательный отряд, который должен был в течение двух суток разузнать обстановку по ту сторону шоссе и вернуться. Батальон же двигался в том же направлении, но в более медленном темпе.
Ни через сутки, ни через двое они не появились. Зато на вторые сутки в окрестные деревни несколько раз наведывались канцы, разыскивавшие пособников черно-желтых партизан, а в лесу были замечены патрули с собаками. С одним из них была перестрелка, закончившаяся полным его уничтожением и приобретением в виде жареной собачатины, ставшей таковой немного позднее.
Ритемус, и не он один, связывали пропажу разведчиков и участившиеся визиты карательных отрядов в одно целое, пусть партизаны и тешили себя надеждой, что совпадение случайно. На третьи сутки терпение его лопнуло. Он приказал выдвинуться непосредственно в направлении шоссе, выслав вперед еще одну группу. Одновременно он выслал еще одного почтового голубя вслед за уже отправленным.
Группа не вернулась, голубь не вернулся… Что-то железным кулаком схватило его сердце и сжимало изо всех сил. Напряжение последних дней, это бегство... утомили его, как он предпочитал думать, пусть на деле себе же и врал. Он истощен. Эта мысль появилась давно, но укрепилась, кажется, в тот же день, когда он услышал призыв Таремира. У него осталось очень мало внутренних ресурсов, чтобы поддерживать себя и других. Раньше он думал, что, несмотря на общую тяжесть ситуации, он сможет пережить ее, как пережил первый Северный поход, как переживал предшествующие и последующие события. Однако его разум и тело протестовали. Тело было слишком ослаблено переходами и постепенно уменьшающимся пайком, а разум угнетен поражениями и все большим неверием в победу, и пока было неясно, что сильнее оказывало влияние – тело на разум или наоборот.
Он мог позволить себе физический отдых, но даже во время его он размышлял о делах насущных и о перспективах. А в последние дни, как назло, стала сниться жена с детьми и Северан. А вчера – и Аумат в расстрелянной шинели, и одна из черных дыр с красной каймой зияла как раз напротив сердца. Словно горькое прошлое, свинцовое настоящее и туманное будущее решили наброситься на него одновременно и задавить под массой своих тучных телес. И в этом противоборстве со всеми тремя и с сами собой, не дающим себе спуска, он истощал себя. И уже ничего не помогало – ни осознание, что от его действий зависит жизнь нескольких сотен людей, ни то, что его отряд, быть может, вносит вклад в общую победу.
И лишь одного он не мог понять: является ли его внутреннее состояние продуктом текущего момента или же над ним тяготел весь вес его жизни? Будто бы лучина, которая тлела, тлела и вдруг решила вспыхнуть и сгореть за считанные секунды. И еще: чем, собственно, отличается настоящее от прошлого двухлетней давности? Быть может, разбитыми надеждами?
Настал вечер. До шоссе оставалось немного совсем немного. Несколько часов, и они пересекут шоссе в спокойном месте. Разведка доложила, что там вообще никого нет. Пустота на несколько километров. Канцы будто решили, что здесь нечего охранять. Да и отряды, которые недавно гнались за ними, остались далеко позади, уверенные, что черные ушли на северо-восток.
Но вовсе не это занимало мысли Ритемуса. С тех самых пор как ему явился сон об Аумате, размышления почти что полностью касались лишь его самого. На внешние раздражители он реагировал лишь автоматически, и некоторым это настроение передалось. Тумасшат и пастор рассказывали ему разговорах солдат, мол, командир все же получил весточку, что ничего хорошего на фронте не происходит, оттого мрачен и ничего не говорит. Сам Ритемус лишь попросил обоих советников передать, что ничего подобного он не получал, а задумчив от усталости.
Над костром нависла и осела тень – это пастор сел напротив и внимательно посмотрел на него. Почему-то Ритемусу подумал, что будь сейчас зима, то коротко стриженные волосы слились бы со снегом, придав их владельцу причудливый вид маски без скальпа.
- Скажите мне, чем отличается этот поход от прошлого? – бесцветным голосом спросил Ритемус. Впрочем, назвать это вопросом было сложно, скорее риторическое обращение к самому себе.
Пастор помолчал, упершись взглядом в огонь, будто там был ответ, и наконец, сказал:
- Тогда мы боролись за собственные жизни. За жизни невинных валаймов. А сейчас – за победу Республики. А это разные вещи – спасать свою душу… - он осекся, - будем прямы, свою шкуру, и спасать нечто абстрактное, что мы не видели, да и кто знает, существует ли оно в том виде, в каком его представляют нам. А свое тело – здесь, при нас, мы его досконально знаем. И когда дело заходит о спасении себя или государства, нечего и думать, что человек предпримет в первую очередь.
Тогда нам было не на кого надеяться. Мы были сами за себя, а еще оказалось, что от нас зависели жизни многих сотен аборигенов по всей провинции, да и за ее пределами.
Ритемус кивнул – это он и сам знал.
- Мы и не знали, - продолжал пастор, - существует ли еще сопротивление, кроме нас, на севере. Мы подозревали, мы хотели верить в то, что мы не единственные, но действовали отчаянно. Нам нечего было терять. А когда человеку нечего терять, и он загнан в угол, то все его силы извлекаются из недр, и он противостоит злу либо же погибает, но места сомнению не остается. Ныне же мы надеемся, что нам на помощь кто-нибудь да придет. Мы знаем, что нас поддерживают. И вот оказывается, что мы снова одни во всем мире. Снова. И быть может, по прошествии времени мы вновь воспрянем духом, когда окажемся перед лицом истинной опасности. А теперь я спрошу вас, Ритемус, и вы спросите себя: почему в вас нет такой же решимости, как тогда? Из-за отсутствия ли цели или из-за ощущения собственного величия?
- Что вы хотите сказать?
- Я веду к тому, что сейчас вы хоть и командуете нами, весьма обособленной боевой единицей, но все же подчиняетесь Ставке. А тогда вы были сам себе верховный главнокомандующий. И осознание, что вы нашли свое призвание, помогло справиться вам с невзгодами. Это всего лишь предположение, я не настаиваю на истинности моего высказывания.
- Я так не думаю. Мне и так неплохо. Руки мои развязаны. Дело, я думаю, в том, чтобы делать что-то… прошу меня простить за детскую формулировку, нужное и правильное. Здоровое и вечное. То, что не вызывает никаких сомнений в своей непогрешимости. Тогда подобное было. А теперь… я в этом вовсе не уверен. Все это время я мог себя убедить, что я воюю… - он зажмурился от стыда перед глупостью формулировки, - Воюю за мир. Нам ударили в спину и теперь надо раздавить эту сволочь, чтобы поскорей эта война прекратилась. Все это время рассматривал себя, собственные деяния, других людей как часть единого целого. Однако постепенно эта точка зрения сузилась до размеров моего отряда, а порою – и меня самого. И это влечет вопрос: а стоит ли оно того? – он прочертил полукруг в воздухе, своего рода собирательный жест. – Каждый день слова не соответствуют действительности, повсюду неразбериха, командование в апатии, и что самое главное, никто не хочет воевать. Но воюет. Воюем мы все. И все равно продолжаем заниматься самоистязанием. Как это похоже на повседневную жизнь до войны, не замечаете?..
Он замолчал. Он сказал слишком много, пусть этот монолог представлял кашу из мыслей, не вполне стройных. Его никто не должен был слышать, но тело непроизвольно сжалось, ожидая реакции.
- Да, и это говорит целый минор-легионис, - усмехнулся он. Пастор за все это время ни проронил ни слова.
- Вы хотите… уйти? – однако по интонации четко слышалось другое слово. Дезертировать.
- Я хочу отдохнуть. И понять. И не знаю, что сильнее. Видите ли, у меня предчувствие, что это положение спровоцировано причинами не только военно-стратегическими.
Пастор вопросительно посмотрел на него.
- Положение тяжелое, мы зажаты с двух сторон, а все ведут себя, как будто так и должно быть. Ставка который месяц твердит, что запасы на исходе, но тем не менее, на передовую приходят пополнение. Наше наступление застопорилось внезапно, и сдается мне, не из-за канцев и не из-за дорог. Мне кажется, Ставку очень лихорадит. Как бы нам не получить третью фазу войны после этой лихорадки. Впрочем… возможно, у меня паранойя. Это же Север, здесь другие правила войны.
- Ритемус, здесь я могу оказать поддержку, но изменить ситуацию полностью можете только вы. Я не легионис и не генерал, всего лишь священник. Если вам интересно мое мнение, то я тоже устал. Устал по-своему. Не только физически или психологически, а еще и потому, что я вижу, как многие годы работы с населением пошли насмарку. Я учил людей читать, писать, приобщал к арлакерийской культуре, а ныне большая часть из тех, кого я знал, убиты. Но продолжаю, потому что верую. К моему сожалению, в отношении вас это действия не возымеет. Поэтому обратитесь вовнутрь себя и спросите, чего вы хотите больше всего?
- Того же, что и вы. Чтобы все это закончилось, - он щелкнул пальцами, - вот так. А если брать более осязаемые вещи, то спасти людей. Но этим я и так занимаюсь. Так и должно быть. И все же…
- А быть может, это назначение еще не открылось для вас? Иные годами ждут своего часа.
- У меня не осталось терпения. Только совесть. Но и ее запас, как известно, не безграничен.
- Так или иначе, Ритемус, вы ничего не сможете поделать, пока мы не дойдем до расположения фронтовых частей, - он помрачнел, - Вернее, можете, но я вам не советую.
- Я знаю, знаю, - закивал тот головой. – Спасибо и на этом.
Они поговорили еще немного, и когда солнце полностью исчезло за горами, Ритемус дал команду выдвигаться. Небо почернело, огрызок луны, бегающий от тучи к туче, давал мало света. Батальон выдвинулся по намеченному разведгруппой маршруту практически в полной тишине, не нарушая ее звуком голосом. До самого шоссе им не встретилось ни человека, да и само шоссе было пустынно – серая полоса меж двух стен темного леса монотонно тянулась далеко в обе стороны. Ни души. Лишь в стороне Серметера совсем низко над деревьями горела звезда. Странная, испускающая чуть зеленоватый цвет. Для сигнального выстрела она слишком долго висела в воздухе.
Ритемус показал на нее рукой Тумасшату, но ее заметили уже многие и перешептывались.
- Летающий пузырь?.. Аэростат? – выдохнул валайм.
- Не знаю, - лишь сказал минор-легионис и спустился в темноту, под сень деревьев. Здесь должно быть идеальное место для засады, ведь отсюда прекрасно видно входящих в чащу, а если всматриваться сюда со стороны шоссе, то можно различить разве что летающих разноцветных мошек в глазах.
- Кажется, никого, - сказал он и дал жестом приказ продолжать движение.
Они шли еще несколько часов. Каким-то образом валаймы рассмотрели в ночной тьме следы предыдущей группы, которые то появлялись, то исчезали. Тайных пометок на деревьях было несколько, но они были сделаны задолго до того, как группа потерялась. Ближе к месту исчезновения на их следы накладывались новые и порою так запутывались, что невозможно было понять, куда какие отпечатки вели. До конца цепочки следов с первого захода не дошли - людям требовался отдых. Ритемус распорядился продолжить поиски после рассвета.
Утром от стоянки отделились несколько групп. Ритемус шел в одной из них. Неподвижность и ощущение бездеятельности давали пищу для дурных мыслей, а длительный поход и необходимость запоминать маршрут и быть незамеченным во время движения отодвигали их на задний план.
Его и еще три группы двигались вместе по следам исчезнувшей разведгруппы, которые через полтора километра разошлись в две стороны, и потом разделились еще раз. Ритемус повел свою группу по дорожке следов, ведшую влево, в деревню, еще одна шла в соседнее поселение, две обыскивали местность и отслеживали вражеские патрули.
Весь день разделившаяся группа осматривала деревню издалека. Крестьяне выходили на улицу редко, больше сидели дома или на работали на огородах, где они умудрялись что-то выращивать в это короткое лето. Ближе к обеду послышались звуки мотора – к относительно богатому на фоне остальных дому, видимо, деревенского старосты, подкатил автомобиль с националистической символикой на крыльях и с длинным шестидверным кузовом, откуда высыпали четыре солдата, вслед за которыми вышел и вальяжно прошел в дом офицер. Что характерно, местных в этот момент не наблюдалось вовсе, - жившие в примыкающих участках скрылись у себя во дворах, согбенно подглядывая через щели в заборе.
- Сразу видно все народную любовь к канцлеру, - прокомментировал Ритемус. Было бы неплохо, если бы кто-то из жителей сходил в лес, но у всех будто ноги отнялись. Через час серые уехали восвояси, и крестьяне стали потихоньку выходить наружу. Постоянно оглядываясь в сторону уехавшей машины, они подошли к дому старосты и ждали, пока тот не вышел и не стал что-то рассказывать, бросая вялые жесты. Бинокль показывал далеко не все детали, но было ясно, что это был человек лет семидесяти, убеленный сединами, но судя по короткой стрижке, арлакериец; престарелые валаймы стригутся крайне редко, и часто не стригут волос вышел плеч. Одежда типичная – меховой жилет, домотканая рубаха, льняные штаны, все черного цвета. Примет особых не заметно.
Через несколько минут все разошлись, и староста остался наедине с еще одним пожилым человеком, на этот раз жестикулировал он активнее, часто махая рукой вслед серым. Через полчаса приехала телега, нагруженная чем-то большим, что скрывалось под большим полотном. Повозку завели за угол, что было дальше, не было видно. На этом интересные подробности из жизни отдельной взятой деревни закончились. До наступления темноты, конечно.
В сумерках Ритемус, Йакалан и еще два бойца спустились вниз, к участку, расположенному на краю деревни. В доме горел свет, из трубы вяло шел белесый дым. Перебравшись через забор в том месте, где он был относительно крепок, все четверо заскользили вдоль него, держась в тени. Спрятавшись за дверь, Ритемус постучал, а Йакалан, выглядевший как можно более просто, приготовился к речи. Еще один боец стоял на подхвате, четвертый остался за углом, у бочки, сторожить.
- Кто там? – послышался мужской голос. Йакалан зашелся в притворном кашле и прокряхтел на валаймском:
- Откройте, пожалуйста.
Дверь открылась, и наружу, закрывая ее за собой, вышел мужчина.
- Добрый вечер. Что вы… - он увидел всех троих, и голос его быстро терял громкость.
- Вы не здешние, - тихо сказал он.
- Кто там? – послышался высокий женский голос.
- Не кричи, это ко мне пришли! – громко сказал он. В отсвете окна стало ясно, что это был тот самый старик, что говорил со старостой днем.
- Прошу прощения за вторжение, но нам нужна ваша помощь.
- Опять… - раздосадовано пробормотал старик, - Заходите, а то увидят еще.
- Сапоги не грязные? – спросил он. – Можете не разуваться, но оттереть надо грязь. Тряпка вот, - он дал несколько кусков ткани, видимо, остатки рубахи. Сам он ушел в комнату, объяснять жене происходящее. Послышалось ее тихое возмущенное бормотание. После этой процедуры партизаны сели на предложенную скамью.
- Ну, с чего начать… - он явно не в первый раз встречал партизан. – По-хорошему вам со старостой поговорить надо, но он в другом доме.
- Возможно ли его пригласить?
- Сначала расскажите все, что сами знаете.
- Но я так не могу… - мужчина заозирался по сторонам в поисках спасения.
- Просто ответьте на вопросы, и мы уйдем, - нажал Ритемус. – Если вдруг вы что-то забудете, то пригласим старосту. Но староста человек важный, чего его зря беспокоить, верно?
Тот шумно выдохнул, не скрывая недовольства.
- Хорошо. Вы же убивать меня не собираетесь, - не то спросил, не то сам себе сказал он.
- Зачем нам убивать простых людей? Разве вы что-то сделали плохое?
Хозяин дома снова стрельнул глазами. Значит, "что-то" было.
- Вы сказали "опять", когда увидели нас.
- Вы меня допрашиваете?
- Время военное, что поделать. Но если не скажете сейчас, придется говорить с канцами. А канцы будут недовольны, и это отразится на ваших отношениях с ними.
- Да что такое… - он понял, что своим испугом выдал себя, - Были тут ваши, несколько дней тому назад. Только не ломились в дом к честным людям, а прикинулись простаками, мол, от войны бегут. Спрашивали, спокойно ли тут, не стреляют, и как относятся к партизанам. А тут в это время из соседней деревни, из Шенйака, люди были. А они и к валаймам не очень хорошо относятся, да и к республиканцам тоже. Из высоких чинов при короле были, охотники. Им показались странными эти вопросы, хотя беженцы тут бывают, ну они и донесли. А ваши пошли как раз в ту стороны, вдоль тропы. Что дальше было, не знаю, но около Шенйака их пытались поймать. Стреляли, стреляли, мы и не вмешивались. Они как-то обогнули нашу деревню, а там уже и упадочники поспели на своих самоходах, спрашивали, куда и откуда они шли. Староста в ответе за нас всех, поэтому сказал, где их видели. А потом и вправду их, как это, в клещи взяли и побили, вон в той стороне, - показал он пальцем на восток.
Помрачневший Ритемус играл желваками, перерабатывая информацию.
- Только старосту не троньте, он же ради нас это сделал! – кинулась на пол старушка. – Что хотите делайте, но не убивайте.
- Если бы мы соврали, то не отвертелись бы, - вторил ей муж, - у нас и так двоих забрали.
Ритемус вскочил, взбешенный такой безразличием.
- Двух? – зашипел он. - По ту сторону шоссе и южнее людей деревнями вырезают за просто так. Мне кажется, вы не понимаете, что вас ждет!
- Прекрасно понимаем! – в тон ему ответил хозяин, - А Ванур нас пытается спасти! Разве вы бы не сделали так же?
- Я бы застрелил канцев и ушел бы в лес, - со стальным спокойствием ответил Ритемус, решив, что лишняя конфронтация ему ни к чему, - Послушайте. Убиты люди, и кто-то за это должен ответить. А потому, чтобы разобраться в этом и не наломать дров, давайте пригласим вашего старосту.
- Хорошо. Мать, обслужи господ, я схожу за Вануром.
Он ушел. Старушка спокойно, но с долей пренебрежения спросила, не хотят ли они чего.
- Воды, если можно.
Та кивнула и молчала принялась доставать кружки.
- Из вашей деревни уже забирали людей?
- Да, - задребезжала она, - двух. Упадочники думали, что они с вами связались. Но нам еще повезло…
- Извините, кто? Канцы?
- Да. Мы их "упадочниками" зовем. Себя же они "возрожденцами" зовут, но какие они возрожденцы? Куда ни придут, везде людей убивают и добро вывозят. Потому и зовем их, наоборот, упадочниками. Хорошо, что у нас Ванур есть. Он очень… как это… дип-ло-ма-ти-че-ский.
- Дипломатичный.
- Ой, старая я, не знаю этих премудростей. Но что верно, то верно. Но… людей забирают из-за вас. Потому и страшно всем. Мне тоже. Хотя, чего уже бояться - придут упадочники, значит, придут, нет – да и черт бы с ними.
Ритемуса изрядно покоробило это "из-за вас", но он спросил:
- К вам уже приходили раньше?
- Партизаны? Да, несколько раз. Но так повелось, что с ними Ванур говорит, поэтому я не знаю, как и что происходит вокруг.
Значит, не коллаборационисты. Или пытаются угодить обеим сторонам.
- А канцы? Канцы что делают?
- Ох, - она шумно выдохнула и согнулась еще больше, - У нас… помню, как они в первый раз приехали. В повозках, в машинах таких больших, у которых сзади… грузовики называются. И там много солдат было. Они сначала пришли к Вануру, а тот по дворам бегал, говорил, чтобы собирались все около его дома. А он старый, ему бегать трудно уже… И солдаты за ним ходили, проверяли. Девок лапали, детей пугали, мужчин наших толкали за просто так. Построили нас всех около дома Вануриного и вышел офицер и стал рассказывать. Мол, здесь теперь новая власть, теперь нужно поставлять им продовольствие и прочее. Стал что-то рассказывать, что это земля арлакерийцев и валаймы здесь живут по их воле, а потому должны подчиняться им во всем.
И я вот все никак не пойму, откуда это они взяли. Тут очень мало валаймов, но они все живут, наверное, еще со дня сотворения. Кирага живет тут, через четыре двора, так она сколько про своих предков рассказывала, что и отец ее тут жил, и дед, и прадед, и прапрадед, и так далее…
- И так что же?
Она застыла с открытым ртом, и чуть погодя оцепенение спало. Ритемус подметил, что старушка еле сдерживалась: ей удавалось говорить ровно, но она то запиналась, боясь сболтнуть лишнего, и старалась выглядеть как можно более приветливой, но ее опущенные глаза рыскали туда-сюда, будто маятник.
- Рассказали, наказали, чтобы никаких дел с республиканцами не имели, и уехали. В начале года это было, точно число не вспомню.
Снаружи послышался торопливый топот, дверь открылось, и внутрь ввалились двое – хозяин дома, и, по всей видимости, староста.
- Здравствуйте, господа партизаны, - Ванур протянул руку Ритемусу, - Полагаю, что вам будет удобнее задавать вопросы, а я на них буду отвечать.
Ванур был человеком старым, но подвижным. В его теле чувствовалась сила, и глаза были вполне ясны. Говорил он быстро, в отличие от иных людей его возраста.
Пожимать руку Ритемус не стал.
- Верно. То, что сказал этот человек – правда?
Ванур поджал губы, видимо, от досады, что смягчить конфликт ему не удалось, и присел напротив.
- В основном верно. Приношу от своего лица и лица деревни извинения. Если мы сможем чем-то компенсировать, то скажите.
- Посмотрим. Расскажите, как все произошло.
Ванур рассказал почти все тоже самое, что и хозяин дома, чье имя до сих пор не прозвучало.
- Никто и не знал, что пришедшие были партизанами, но у шенйаковцев сразу взыграло подозрение. А почти сразу же его друг - кивнул он на мужчину, - увидел свежие следы в лесу и каких-то людей. Но промолчал до поры до времени, сразу прибежал ко мне. А соседушки наши уже были на взводе, поджидали. Началась пальба, партизаны ваши куда-то исчезли. Скоро подошли и упа.. канцы, то бишь. А те, не будь дураками, стали спрашивать, кто там был, и люди, не желая дурного, сказали, что видели Тассарима там в такое-то время. Здесь уже было делать нечего. Тот начал отбрыкиваться, мол, откуда ему было знать, что это партизаны, и подобное. Они взбесились, дали ему пару затрещин и начали ходить по домам, мол, мы их прячем. И, чтобы отвести гнев от моего селения, я предложил поискать следы. К несчастью, следы мы нашли, и километрах в пяти-шести отсюда канцы устроили засаду. С той стороны их гнали охотники, и деваться им было некуда. Одного убили, трех покалечили, еще один сдался. Вот и вся история.
- А где же они сейчас?
Ванур виновато отвел глаза.
- На перекрестке, недалеко от Шенйака. На столбах повесили.
Воцарилось тяжелое молчание.
- Но я-то думал, что они на север пошли, а не обратной дорогой, - сказал Ванур.
- А потом на всех нас бы обвинили, что мы помогли сбежать, - пробормотал хозяин дома.
- И сколько раз вы "спасали" свою деревню таким способом? – ядовито спросил Ритемус.
- Это в первый раз. С людьми Гессериса проще было. Они когда в первый раз пришли, то поймали одного из наших там, на поляне, за холмом. Условились о месте и встрече, и я или кто-нибудь из доверенных лиц приходил и рассказывал.
- Когда в последний раз Гессерис приходил?
- Около месяца назад. Я понял, что дела у них тяжко пошли и он теперь уходит. Напрямую не говорил, но дал понять. Куда, зачем, почему, не знаю. Думаю, оно вам виднее. Вы ведь Ритемус?
Минор-легионис кивнул.
- Одно могу предположить – на севере же от Рателана трасса отходит? Вот возрожденцы к ней и рвались. А Гессерис охранял подходы. Не сдюжил.
- А вы знаете о таких попытках?
- Охотники говорили, что упадочники диверсионные отряды посылают, а за самим Гессерисом могут целый батальон отправить. Была то правда или нет, не знаю, но сдается мне, что все так. Где и откуда они идут, тоже не знаю. Мы далеко не ходим, с людьми из других деревень мало общаемся. Сейчас вообще очень мало людей на дорогах встретишь…
- Сколько человек в Шенйаке?
- Примерно полторы сотни. Вы собираетесь их всех убить? – спросил Ванур обреченно.
- Необязательно. Зависит от них. У меня другие методы общения с коллаборационистами.
- Я не хотел бы, чтобы вы их убивали. Среди них есть приличные люди.
- А у меня сложилось впечатление после вашего рассказа, что они все – псы.
- На самом деле нет, но в деревне действительно есть группа людей во главе с их старостой, которая очень не любит республику и валаймов.
- Тогда мы накажем лиц, ответственных за гибель наших товарищей, и уйдем.
Ванур назвал несколько имен людей, без которых помощь канцам станет менее организованной, и на схеме показал примерное местоположение.
Ритемус поблагодарил, и в качестве напутствия сказал:
- Если хотите оградить себя от подозрений со стороны канцев, действуйте, но не раньше, чем на рассвете.
Через несколько часов батальон уже был у деревни со странным для арлакерийского уха названием Шенйак. Свет не горел ни в одном окне, все жители давно спали, лишь в темноте у крайних домов горел красный уголек – то был сторож, сидящий на скамье у грубо сколоченной охранной будки. Несколько партизан спустились к нему и через несколько минут уже сигнализировали о его ликвидации. Еще через десять минут убили второго сторожа, бродящего на противоположной стороне деревни. Затем десятки солдат спустились вниз, чтобы взломать придомовые постройки. Этим и отличались арлакерийские деревни - каждый хранил свое при себе, тогда как валаймы складывали основные запасы еды в один амбар.
Внезапно зашлись в лае собаки, если верить Вануру, пять или шесть. В дворы, откуда раздавался лай, полетели куски колбасы с закаченным в них хлороформом, и через несколько минут одно за другим животные умолкли. В пару пришлось пустить по стреле для более быстрого усыпления.
Многие постройки были совершенно не заперты, и когда Ритемус шел в окружении Йакалана и еще нескольких солдат к дому старосты, мимо них уже несли мешки с чужим добром. Дом здешнего старосты найти не составило труда, сооружение, построенное в основном из камня, выделялся среди прочих монументальностью, напоминая замок примыкающей к дому башней с широкими окнами, размерами сходной с храмовой часовней и высотой в три этажа.
Усыпив собак, которых здесь было сразу две, незваные гости перемахнули через каменный забор, разделенный на секции кирпичными колоннами, что в здешних местах было непозволительной роскошью, и направились к дому. Здешний двор был самый богатый – с постриженными клумбами, как в городе, пара реплик древних статуй, между которых вела к крыльцу вымощенная камнем дорожка. Окна были закрыты, а через форточки едва ли можно было открыть рамы, слишком высоки и узки они были. Ритемус попробовал старый метод – вежливый стук в парадную дверь. Дверь некоторое время спустя открыла немолодая женщина в ночной рубашке, в левой руке был массивный настенный фонарь. Прежде чем она успела что-либо сообразить, ее прижали к стенке и заткнули рот, попутно спросив, где муж.
Пока ее связывали, Ритемус направился на второй этаж. Ступени лестницы и половицы второго этажа предательски скрипели, в темноте было ничего не видно, кроме размытых очертаний предметов. Книжный шкаф, комод, головы зверей на стенах с позолоченными табличками и четыре двери. Дубины с собой у него не было, поэтому он взял деревянную шкатулку с комода и прошел дальше. Одна из дверей была приоткрыта, и оттуда как нельзя кстати донесся сонный голос:
- Дорогая, кто там приходил?
Ритемус дождался, пока у двери выстроятся люди с Йакаланом, включил фонарь, резко распахнул дверь и кинул вперед деревянную шкатулку, на случай если тот вооружился, и в тот же момент двое бойцов пронеслись мимо него и пригвоздили хозяина дома к кровати.
- К-кто вы? Что с женой? – пробормотал заикающимся голосом староста. При ближайшем рассмотрении он оказался человеком весьма плотного телосложения; вряд ли он смог бы оказать достойное сопротивление.
- Жена твоя жива. А с тобой нам надо поговорить.
- Детей хоть не трогайте…
- Не тронем. Нам нужен только ты, - Ритемус взял стул, стоявший в углу комнаты у стола, захламленного бумагами и книгами, и развернул его спинкой к допрашиваемому, - По поводу вашего участия в поимке группы валаймов мне все известно. Сейчас как раз мои люди пошли доставать их тела и смотреть, что вы с ними сотворили.
- Это не мы, это солдаты возрожденческой армии!
- Пусть так, однако их отдали канцам вы. И это происходило не в первый раз, что означает, что вы активно сотрудничаете с канцами. Очень активно. Поддерживаете их во всем, я бы даже сказал.
- Всем жить хочется…
- …Нет, просто кто-то очень не любит республиканцев. Перейдем к делу. На север от Рателана идет еще одно шоссе. Через Октарнор на Пескарум и далее. И туда периодически наведываются диверсионно-разведывательные группы канцев. Вот я и хочу, чтобы вы рассказали нам об этом подробнее.
- Я знаю не больше вашего…
- Тогда пойдем прогуляемся? Посмотрим на изувеченные трупы валаймов и вам что-нибудь лишнее обрежем.
Охотник сгорбился и покачал головой.
- Я знаю лишь то, что они были и есть. База у них находится одна чуть севернее, в километрах десяти, другая вроде бы совсем рядом с Серметером. Так они в последний раз говорили, когда были здесь. Недели две назад. Как только Серметер захватили, так сразу еще базу сделали. Я не помню название деревни, вернее, не слышал. А так знаю, что она километрах в двадцати на север от города. Канцы иногда на обратном пути заходили сюда, иногда с пленными, иногда без, есть просили, рассказывали, где были, что там, у республиканцев, все плохо,
- Большие эти группы?
- До двадцати человек, - немного подумав, ответил староста, - экипированы хорошо, получше вас, не в обиду говорю. С крюками горными, веревками, одежда новая... Красота.
- А крупные соединения отправляли против партизан?
- Да, почти месяц назад. Дату точно не скажу. Когда очередные диверсанты возвращались, сказали, мол, что будет облегчение, через несколько дней против… как его, партизанского командира… Гессериса отправят целый батальон. А через несколько дней, и правда, на ближайших дорогах оживление было, солдаты шли, машины, грузовики. К делу крупно подготовились. И вот как раз две недели назад и сказали, что Гессериса разбили и прогнали. Но как на самом деле, ничего не знаю.
После этого Ритемус задал вопрос о том, как происходила погоня за разведгруппой. В целом допрашиваемый изложил события верно, разве что свел участие своих односельчан к минимуму, а себя и вовсе выгородил, сказав, что его в деревне в этот момент не было.
- Что ж, у меня есть на этот счет другие сведения. Тела нашли? – спросил он у бойца. Тот тихо выскользнул из комнаты, а Ритемус снова обратился к хозяину "крепости":
- Ну что, пойдем посмотрим?
Все вышли из комнаты и проследовали вниз. Из приоткрывшихся дверей, которые сторожили по двое партизан выглядывали дети и старики. Смотрели тихо, видимо, думали, что ночными посетителями были канцы. А может, и потому, что такое происходило уже не в первый раз…
Тела лежали на брезенте перед воротами. Уже разбухшие, они отдавали легким душком начинающегося гниения. Одежда клочьями лежала на трупах, в лоскутах разодранных рукавов и штанин проглядывали покрытые кровавыми ссадинами ноги и руки. Заплывшие лица блестели гематомами. У одного и вовсе не оказалось глаза – края глазницы были чем-то обожжены.
- Гуманностью члены Союза Возрождения не страдают, - констатировал Ритемус, осматривая тела со всех сторон. – И кто же из ваших людей решил проявить в пыточном искусстве? Или вы сами изъявили желания опробовать себя в профессии?
- Я не…
- Учтите, не скажете правды, ответите вы.
- Я в этом не участвовал, повторяю, - твердо повторил староста. В ночном платье он выглядел бы весьма потешно, если бы не обстановка.
- Воля ваша, - легко разрубил воздух ладонью Ритемус, указав ею на дорогу. Двое солдат затолкали старосте в рот кляп и потащили его на перекресток.
- А что с женщиной? – он вспомнил, что не видел ее внизу.
- Брыкалась она сильно, пришлось утихомирить.
- Убили? – со смесью изумления и гнева обратил к нему лицо Ритемус. Кажется, Булевису пора дать плетей за самовольности…
- Нет, что ж мы, звери. Выключили, - показал он на голову ребром ладони, - Через час очнется.
Минор-легионис выдохнул. Детей жаль, но их отец заслужил казнь. А мать – нет. И трогать гражданских он перед входом в деревню запретил, если те не представляют угрозы.
Он устроился у конуры с убитой собакой, достал из планшета лист бумаги и авторучку и принялся писать:
"В сем доме жил староста …, сотрудничавший с Союзом Возрождения, незаконно претендующим на роль правительства. … числа он организовал поимку пятерых солдат Республиканской армии, а позже передал их в руки ненавистных "возрожденцев", после чего их жестоко пытали и казнили. Старосту постигла та же участь, которую он уготовил воинам-республиканцам. Таким образом, он был справедливо наказан по закону военного времени. Каждого, кто будет сотрудничать с врагом, ждет тоже самое!
Граждане Арлакерийской Республики! В эти дни, когда идет война, недопустимо сотрудничество с врагом! Напомню, что Республиканская партия выиграла выборы честно", - слово "честно" он подчеркнул двумя жирными линиями, - "А Канцлер решил лишь узурпировать власть, и ему это не удастся, как не удастся и выгнать валаймов с этой земли! Они жили здесь веками, и мы – гости на их земле, мы взяли их под свою опеку как братья, но не как господа. А теперь канцы убивают их…"
Он едва не написал "забирают их имущество", и чуть не рассмеялся от собственного лицемерия.
"А с ними канцы - и своих же сограждан, не согласных с политикой Канцлера! Разве можно закрывать на это глаза? Ибо когда они разберутся с несогласными, они придут за вами! Они будут требовать от вас все большей и большей дани, пока не истощат ваши дома. А когда истощат – убьют.
Ритемус оторвал руку от бумаги, с десяток секунд раздумывая, чем бы закончить письмо.
"Республика не просит жертвовать вас своими жизнями зря. А я прошу вас – не губите чужие жизни в обмен на свои!"
Получилось скомкано, слишком драматично, слишком… Но и черт с ним. Смысл ясен, а переписывать нет времени и желания. Обстановка совершенно не располагала к проявлению писательского таланта. Вокруг него семь трупов – пять человеческих и два собачьих, из ближайших домов со страхом выглядывают люди, не понимая, что происходит, а некоторые наверняка за спинами держат ружья, и их удерживает лишь количество вооруженных людей неясного происхождения на дороге.
Последние подуманные слова заставили его остановиться.
А что если…
Он разорвал бумагу и написал новое письмо так, будто его составлял командир возрожденческой диверсионной группы. Староста теперь был повинен в укрывательстве еще нескольких республиканцев и в помощи партизанам, а вместо пространной рекламации о валаймах и Канцлере красовалась угроза вернуться и сжечь деревню на "законном основании". Закончив писать словами "А если не согласны, можете попробовать пожаловаться окружной администрации. Или демам, если найдете", он закрыл за собой калитку и вставил письмо между дверью и косяком. Расчет был лишь на то, что никто из его людей не проговорился. Правда, местные могли заметить, что половина бойцов – валаймы, но… после того Мураида, которого он взял в плен и отпустил, он сам уже ничему не удивится. И они не должны. Едва ли они поверят, что это и вправду были канцы, но, учитывая тон письма и былые деяния канцев, часть поверит, и будет спор. Потом доложат в местную комендатуру, а там наверняка будут не рады, что виновниками происшествия называют их, пусть и заслуженно. Так или иначе, это письмо должно привести к конфликту, который будет нарастать, как снежный ком, и мало никому не покажется. Будущее покажет, так ли оно будет.
Двое солдат, свершивших казнь старосты, уже вернулись, отрапортовав о случившемся.
- Уходим. Молча, - процедил он сквозь зубы, отдавая приказ жестами. Меньше чем через десять минут в деревне не осталось ни одного партизана. Отряд ушел на дюжину километров севернее, в более холмистую местность, где можно было дать бой канцам. А они пойдут за партизанами, он не сомневался. Он сам разрешил Вануру донести, чтобы избежать наказания. И он ждал, расположив отряд у небольшого возвышения, в месте, где сама природа обеспечила и защиту, раскидав вокруг огромные камни. Они представляли собой неровные плиты, поросшие мхом и обтесанные, вероятно, вручную – слишком много странных мелких линий-насечек, которые когда-то складывались в рисунки, а теперь представляющих собой запутанную россыпь пунктиров. Холмик святилища полукольцом охватывал небольшое углубление у его подножия, получалось что-то вроде очень маленького пруда, метров десять в диаметре и метр в самом глубоком месте. На ум Ритемусу немедленно пришла мысль, что здесь были жертвоприношения, а в это углубление наливали кровь. А может быть, это было озеро для ритуальных омовений. Обе версии он осторожно высказал Тумасшату
- Наверное, это была усыпальница, - предположил Тумасшат, - Они очень редкие. Я за жизнь две видел. А может, и святилище. Давным-давно вокруг них выкладывали кругом камни. Говорят, что у племен в Минатан, которые придерживаются старых укладов, и поныне так делают. Потому и называются такие места "священным кругом". Только по кругу выкладываются маленькие камни, а в центре большой, у которого верх гладкий. А маленькие камни заменяют порою. В одно время - одни камни, в другое время – другие. Сам-то я мало что знаю об этом, прародители рассказывали.
- В зависимости от праздников? – спросил Ритемус.
- Это тоже. Тогда верили, что в разных камнях – разная сила. Поставишь одни – будет тебе плодородие, другие – придут дожди. Насчет озера… жертвоприношения кровью у валаймов очень редки. Я думаю, что сюда клали еду для задабривания богов. Вот помнится, лет тридцать назад приезжал один ученый, записывал…
Изучение камней затянулось на пару часов – все интересующиеся пытались найти смысл в зарубках или форме камней, коротая время в ожидании возможного визита канцев. На всякий случай солдатам запретили портить камни и делать свои зарубки, а Ритемус внес заметку в блокнот, что это место нужно внести в число заповедных.
Ночь прошла спокойно, а утром все были разбужены звуками перестрелки. В несколько километрах отсюда часто-часто трещали винтовочные выстрелы, разносясь эхом. Недолго колеблясь, Ритемус приказал остаться полусотне боеспособных мужчин охранять раненых и обоз, сам же с остальными ринулся на звук.
Забравшись на холм, он увидел стебли дыма, растущие вверх. Далеко впереди, по ту сторону густо поросшего соснами подковообразного гребня, горела очередная деревня. Ритемус залег с биноклем и стал медленно осматривать местность. Со склона шла, скрываясь в складках местности, дорога, конец которой отлично просматривался отсюда. Там стояли лошади с телегами, а вокруг них метались люди в серых шинелях. Чуть ближе карабкалась прямо по склону идущая в обход группа, чтобы ударить противникам в тыл. Значит, канцы шли снизу и выдавливали защитников на гребень.
- Булевис, видишь внизу обоз стоит? Займись им. Реналур, ударишь снизу, остальные со мной - по гребню.
Почти у самой деревни им встретилась группа женщин и детей, прятавшаяся с обратной стороны холма.
- Кто там? – спросил Ритемус, - В кого канцы стреляют?
- В наших мужей и партизан, - сказала старая женщина, - Они нам помогли, а кто-то рассказал про них упадочникам.
Ритемусу хотелось надеяться, что это был Гессерис. Мало же их осталось…
Они ворвались в деревню. Горели несколько домов со стороны склона, откуда шли канцы. Несколько встреченных партизан были арлакерийцами. Одеты они были по-простому и непривычно для здешних мест: в комбинезонах, в затертых куртках и кепи, одним словом, одежде заводских рабочих. Словно бы они шли с работы домой, и вдруг их занесло на далекий Север.
- Мы поможем! Сколько их? – окликнул Ритемус одного из них, первого попавшегося на глаза. Тот вжался в угол дома и изредка постреливал в сторону канцев, почти не целясь.
- Два-три десятка, не меньше! И еще внизу их невесть сколько!
- Ими займутся! Скажи остальным, что мы пришли! Держите их здесь, мы с боков зайдем!
Тот кивнул и лихо проскочил в раскрытое окно. Ритемус приказал своему отряду разделиться на две части и обойти деревню по сторонам. Скрывающийся за деревьями противник этот маневр ожидал и открыл огонь по партизанам, но он вовсе ждал, что они вдруг многократно увеличатся в количестве. Спустя десять минут перестрелки на правой стороне холма растянувшаяся цепь сверху вниз партизан стала подтягиваться, зажимая канцев в деревне. С той стороны показались бойцы Реналура, снизу, сигналя флажками, шел Булевис, с своими людьми, волочившими по пыли серых. Теперь оставшиеся враги прятались в нескольких домах.
- Бог ты мой, Ритемус! Вот уж кого не ждал! – раздался знакомый голос. Ритемус обернулся и пару секунд потерял дар речи, потому что перед ним стоял… Либертас. Да, тот самый библиотекарь, который, как считал сам Ритемус, жил в своей библиотеке годами, выходил на улицу раз в год. Теперь же он стоял перед ним в перелатанном бушлате и в меховой шапке, прямо-таки излучающий непривычную твердость и непоколебимость.
- Господин Либертас?
- Он самый. Вот уж встреча. Предлагаю выкурить этих деятелей и пойти отпраздновать, - похлопал он Ритемуса по плечу.
- Мы сдаемся! – откликнулись, словно услышав изнутри слова библиотекаря, - Мы сдаемся!
Из избы один за другим вышли семеро, все грязные, в копоти, бросая винтовки у крыльца.
- Сразу бы так. Кто у вас старший?
Пленные переглянулись. К их ногам бросили еще десять-двенадцать их сослуживцев, пинками заставляя их встать в ряд. Ритемусу на миг показалось, что среди последних прибывших мелькнуло знакомое лицо. Присмотревшись, он понял, что был прав, и окликнул человека с непривычно темным для арлакерийца лицом:
- Ба, Мураид, ты ли это?
Человек застыл, и, сжавшись в комок, медленно повернулся к Ритемусу. Теперь сомнений не оставалось. Вымазанное в пыли южное лицо растерянно гримасничало, резко выделяющиеся белки глаз обшаривали пространство в поисках спасения.
- Мураид, вот ты и расскажешь, как наш общий знакомый, что вы тут забыли. А заодно – какого черта здесь делаешь ты, - выделил он последнее слово, - Кажется, я кому-то помог избежать смерти?
- Верно, за что и благодарен, господин легионис, - согнулся южанин в поясном поклоне.
- Я жду объяснений.
Но его неудачливый собеседник молчал, выпучив глаза.
- Мы гнались за партизанами, - раздался другой голос из шеренги, уверенный, злой, - а валаймы укрыли их. Мы делали то, что должны были. И они получили, что заслуживали.
Обладателем голоса был молодой парень, лет двадцати, с налысо бритой головой. От худобы его лицо приобрело хищное выражение, того и гляди, вопьется в горло и вырвет кусок.
- Только я так не считаю. И в этот раз я объяснять не буду, почему. Мураид меня разочаровал, поэтому остальные могут его поблагодарить. Я ведь тебя отпустил? Отпустил. С каким условием?
Тот молчал.
- То-то же. Он обещал мне, что оставит войну, - перевел он взгляд на других пленных, а затем снова обратился к нему. - Заметь, насколько я помню, и не настаивал, чтобы ты к нам переходил. Ушел бы. А теперь пеняй на себя. Твои товарищи, которые были тогда с тобой, тоже здесь?
- Нет, - прошипел сквозь зубы Мураид.
- Повезло им, - вполне искренне сказал минор-легионис.
- Слышите? – спросил кто-то из сельчан, - Там тоже стреляют.
Он показал в сторону, откуда пришел партизанский отряд. Ритемус прислушался. Действительно, там раздавался точной такой же стрекот, какой они слышали из лагеря. Неужели канцы все-таки нашли их?
- Булевис! Устроить допрос с пристрастием, а затем… ты знаешь, какая у нас мера наказания за поджоги. Всех. Остальные за мной!
И без того подуставшие после перехода и боя отряд всю обратную дорогу бежал, сбиваясь с ног. Когда до лагеря оставалось с полкилометра, Ритемус различил, что стреляют сразу с двух сторон – по центру слышны были охотничьи ружья валаймов, а слева и справа лаяли собаки, и шальные пули летели в сторону возвращающихся бойцов, свистя где-то в сотне метров впереди.
Разделив оставшихся людей надвое, он направился направо, рассчитывая пройти чуть дальше местоположения по желобу давно высшего ручья и ударить врагу во фланг, но вскоре по нему начали стрелять – по соседним камням и деревьям с присвистом застучали пули. Пришлось под обрывистым краем русла и ждать, пока враг отстреляется.
- Йакалан, сбегай, посмотри, как там Тумасшат.
- Значит, так. Ланемис, ты со своим отделением перебегай по ручью, выходите, где есть удобные позиции, и щупаете, где у канцев не хватает сил вас задавить, за ним следующий. Еще отделение остается со мной, прикрываем. Патроны беречь!
Он заглянул за обрыв краем глаза так, чтобы его между его головой и врагом был камень, полагаясь больше на уши. Слева на возвышении было капище, под ним из оврага торчала чья-то белая окровавленная рубаха и что-то копошилось и мелькало, кажется, собака. Откуда-то грохнул выстрел, и собака заскулила. Видимо, у раненого нашлись силы достать оружие.
Ритемус высунулся, прицелился в сторону врага, и на долю секунды краем глаза заметив движение, перевел ствол чуть левее и выстрелил. Спустя пару секунду над его головой пролетел рой пуль, и он переместился уже по правую сторону камня, приказав прекратить огонь, чтобы выманить врага. Несколько канцев незамедлительно воспользовались затишьем и уже ринулись вперед, к следующему укрытию, но Ритемус тут же уложил одного из них. Тот, застыв на мгновение, рухнул на землю. Насчет остальных Ритемус ручаться не мог.
Через десяток секунд сосед Ритемуса вскрикнул от боли и откатился в овраг. Легионис бросился помогать, но боец отмахнулся, мол, левая рука, ничего страшного. Ритемус перевязал ему кровоточащее плечо, словно надкушенное крысой, и оставил сидеть в русле. Йакалан до сих пор не вернулся, хотя за это время можно было проползти туда и обратно дважды. Поэтому он сам, отдав распоряжения, двинулся к центру партизанских позиций, рассудив, что увидеть полную картину собственными глазами всегда лучше, нежели выслушивать искаженный рапорт из чужих уст.
Он спустился еще ниже по холму и, пройдя сотню метров, вновь пошел наверх, оказавшись совсем близко к капищу. Здесь, за чередой небольших камней, отстреливались несколько бойцов.
- Кто у вас старший в взводе?
- Я, господин легионис! – откликнулся один из них, показав нашивку, - Минор-лейтенант…
Грохнувший залп заглушил его слова, оставив в воздухе висеть "…ир".
- Что произошло и где Тумасшат?
- Тумасшат там, - показал он пальцев на вершину капища, - наверху оборону держит. Канцы… они прямо здесь оказались, как из воздуха. Мы их ждали с юга, а они оттуда пришли. Я увидел их, там, - махнул он рукой в сторону врага, - на пару сотен метров дальше, чем они сейчас сидят. Собаками нас выследили. Я начал кричать, все попрятались за камни, а потом про раненых вспомнили, что их нужно оттащить. Я отправил людей… но там они и лежат.
Ритемус выглянул в щель и увидел несколько тел, лежащих на камнях. Они то и дело вздрагивали от ударов шальных пуль.
- Сейчас-то что? – одернул он офицера.
- Врага остановили. По моим подсчетам, их десятков с шесть-семь.
- Точно?
- Я видел точно четыре десятка. Но потом стрелять стали больше, похоже, подмога пришла. Вон они, на холме справа сидят.
- Не видел моего ординарца, Йакалана?
- Так точно, видел! Он бежал за этот… храм, - нашел он слово, - не возвращался.
- Господин легионис! – рядом упал Булевис, тяжело дыша. – Я вернулся, оставил вашего Либертаса в деревне, там еще люди пришли.
- Канцы?
- Беженцы. Из леса. Пока все хорошо. А здесь что?
- Плохо все. Иди на правый фланг, помоги Ланерису. Холм видишь? – показал он на возвышение справа.
- Так точно. Там подкрепление, возможно, взвод. Обойди и выбей их оттуда, а потом надо прижать тех, что перед нами.
- Будет сделано, - Булевис отполз назад и исчез из поля зрения. Несколько секунд спустя появился посыльный с левого фланга и доложил, что Реналура удалось остановить продвижение противника и связать его боем сразу с двух сторон.
- Ты Йакалана видел? – спросил у него Ритемус, скорее, машинально. Сколько он раз спрашивал, никто не знал. Будто провалился под землю.
- Видел, - побледнел человек. – ранили его сильно, за холмом лежит.
В голову бросилась кровь, Ритемус коротко выругался и пригнувшись, бросился вперед. Спотыкаясь, он едва не упал на пастора, перевязывающего раны.
- Как Йакалан? – скороговоркой спросил он, ища ординарца глазами среди остальных раненых, которых здесь было предостаточно. И нашел глубоко и жадно дышащее полуобнаженное тело, на голове и груди которого выделялись розовеющие бинты.
- Легкое и голова, - обреченно-спокойно сказал пастор. – Мы его не вытащим. Тумасшат наверху, держится. С холма стреляют, из-за них раненых много.
Ритемус смотрел на Йакалана и в голове царил вакуум. Ему не хотелось плакать или трясти его, как это делается во всех книгах, когда умирающего зачем-то тормошат, будто это поможет ему не уйти в страну теней или мгновенно излечиться от всех ран. Нет. Он просто чувствовал странную досаду, которую человек чувствует при расставании с дорогой ему когда-то вещью, но без которой он вполне может жить дальше. Или будто хороший друг уезжал куда-то далеко на всю жизнь, и его уже не суждено увидеть. Тоже своего рода смерть.
Война научила его относиться проще к смерти. Он никогда не тосковал по умершим товарищам по оружию. Вспоминал, жалел, что их нет сейчас, чтобы дать ему совет, но не тосковал, поддавшись мимолетному наваждению. Тосковать было некогда. Да и вспомнить, скольких он похоронил… столько тоски он бы не вынес, если бы принялся тосковать по каждому. Сердце бы разорвалось от свинцового груза, которое свалилось бы на него. А все потому, что он остается жить. И нет, в этих словах не было ни грамма оптимизма, которое в них вкладывают обыватели. Они значат, что ему придется и дальше волочить свою ношу по земной тверди, терзать себя и других, стремясь к некой призрачной цели, которая маячит на горизонте и дает о себе знать ускользающей тенью; что его всю жизнь будут одолевать сомнения и муки, от которых мертвые избавлены, и никто не разделит его ношу до конца его дней. Живые – лишь попутчики на его поезде. Одни сойдут неожиданно, даже не дождавшись остановки, другие с разбега запрыгнут на несущийся на всех парах вагон. И ни на кого нельзя положиться в полной мере, потому что в один момент, когда помощи ждать больше неоткуда, окажется, что человек, только что сидевший на скамье в вагоне, исчез. И кто знает, вышел ли он сам, устав от вечной тряски и неудобств, или же его выкинуло вместе с вагоном, отцепившимся на крутом повороте.
А что до смерти – то порой она так притягательна… Почему люди говорят, что это не выход? Статистика говорит об обратном. На той стороне наверняка уже ничего не тревожит. И иногда нет-нет, да и появляется мысль о том, что все это можно прекратить, просто пойдя на врага в полный рост, или, на худой конец, приставить дульный срез к виску. Но… не просто же так человек живет, верно?
И Ритемус смотрел на Йакалана, тихо стонущего и хватающего ртом воздух, думая о том, что, мучаясь от боли здесь и сейчас, тот заслужит полный покой там и навсегда, и потому немного завидуя. Глаза ординарца блестели и метались влево-вправо, и лишь когда минор-легионис подошел к нему, зрачки раненого остановились на нем. из дрожащих губ не донеслось слов.
- Ему точно не выжить?
- Шанс есть, но насчет выздоровления в настоящих условиях не может быть и речи. Ему нужен армейский лазарет, а не травяное ложе с настоями. Валаймская народная медицина поможет ему, только если повреждения не слишком обширны, и если мы его оставим в какой-нибудь деревне на попечение жителей. Ему необходим покой, а перехода даже в лежачем состоянии он, вероятно, не вынесет.
- Сколько у нас времени?
- Пара-тройка суток… если он очень захочет.
Ритемус подумал, что в затуманенном сознании Йакалана они с пастором, нависшие над ним, видятся как две тени-проводника в иной мир. Что же на самом деле ему чудится? Или он уже ничего не понимает от боли?
- До конца боя мы ничего сможем сделать. Помогите ему, чем можно, а я проведаю Реналура.
Ритемус обошел капище и перебежками пробрался между группками вжавшихся в камни бойцов, спрашивая, где Реналур. На само капище было не взойти – спуск был совершенно незащищен и простреливался врагом, поэтому оставалось надеяться, что Тумасшат сам заметит, что помощь уже прибыла. Вновь рядом заговорил пулемет, молчавший последние две минуты, и еще один – по правую сторону капища. Значит, канцы снова пошли на приступ. И словно в подтверждение, рядом с удвоенной силой застучал по камням град пуль.
С каждой минутой перестрелка замедляла свой темп, и с обеих сторон все реже отвечали залпами, обмениваясь одиночным выстрелами, тщательно выцеливая своих противников, чтобы ни один патрон не пропал зря. Особенно насущным это было для канцев, которые к приходу Ритемуса вовсю транжирили боеприпасы.
Наконец, он нашел Реналура. Тот растягивал линию огня, заставляя канцев отступать, и довольно успешно – те уже начинали стягиваться назад, так что вмешиваться и спрашивать о положении дел было бессмысленно. Когда минор-легионис выглянул, чтобы посмотреть на позиции канцев, то поначалу ужаснулся. Их явно было больше семи десятков, но и среди них было очень много убитых, и их силы также были разрозненны. На всем протяжении, от скопления камней, где скрылся Ритемус, до холма в полутора-двух сотнях метрах отсюда, где сидели невидимые из-за деревьев стрелки националистов, лежали тела, около четырех десятков. Некоторых убили там, где впервые увидели, некоторые немного не добежали до ритуального пруда; у одного из последних почти начисто оторвало верхнюю половину тела, видимо, он собирался пожертвовать собой и закинуть гранату наверх, но он был застрелен как раз в тот момент, когда уже выдернул чеку.
Очень хорошо, что помощь прибыла вовремя. Иначе бой затянулся бы на куда большее время. Но и сейчас медлить нельзя – канцы могут прислать подкрепления уже через два часа, и тогда озерцо и впрямь можно будет использовать по прямому назначению.
Грохнули гранаты, полетевшие на позиции канцев. Солдаты противника, оказавшиеся почти в плотную к подразделению Реналура, вскочили и бросились назад, к более надежным укрытиям.
- Не преследовать, - крикнул Ритемус, - Пусть Булевис сгонит стрелков с холма!
Он отправил бойца, чтобы тот передал Булевису, что, пока тот не выполнит распоряжение, они не продвинутся, а сам заменил убитый минутой ранее второй номер пулемета. Через несколько минут с холма стали стрелять уже по канцам, и тогда Ритемус скомандовал общее наступление. Вперед полетели гранаты, а спустя секунды после разрывов – и солдаты. Возможно, в другой ситуации командир не одобрил бы атаку в лоб, она шла на канцев со всех сторон, оставляя лишь один путь – назад. Застигнутые врасплох серые не смели встать, чтобы получить пулю, но смерть их настигала с помощью штыка или выстрела в упор. Те, что находили сзади, спешно отступали, пятясь задом и стреляя по надвигающейся с трех сторон волне, и порою не попадая: Ритемус с удивлением замечал, что выпущенная с четверти сотни метров пуля упала ему под ноги. Значит, психологический эффект достигнут. Значит, победа.
Канцев гнали еще километра три. От убегающей толпы, - по-иному это было не назвать, - то и дело отставали и падали на землю убитые и раненые или неудачно споткнувшиеся об кочку. Последних тут же затаптывали, протыкая штыками. Далее лес сильно густел и стрелять стало бесполезно. Серых было еще с полсотни, может меньше или больше, но проверять это уже никто не хотел. Полуторачасовой бой всех измотал. Настало время собирать камни и подсчитывать потери.
Ритемус шел мимо трупов партизан и врагов. Сначала их было немного, но по возвращении в лагерь он видел все больше и больше тел, счет шел на многие десятки. В "озере" вперемешку лежали трупы канцев, раненых партизан и собак, всего две дюжины. Вчера лазарет устроили здесь, потому что место было защищено от ветра и имело плоскую поверхность, достаточную, чтобы разместить раненых не в тесноте. А сегодня сюда же сначала кинули гранату, пустили собак и бросились в рукопашную канцы. Лишь нескольким удалось не понести больших увечий, чем было до боя.
Убитых было больше четыре десятков, ранено не меньше, и то, что большую часть убитых составляли вчерашние раненые, нынешнее число раненых на сегодня почти не изменило. Всего убитых с обеих сторон было чуть больше сотни, и потери канцев были чуть больше лишь из-за последующего бегства, а по выучке они вовсе не уступали партизанам. Роль сыграло и то, что среди солдат противника были местные жители – те были в легких жилетах с патронташами, и вообще их одежда имела с военной мало общего. Ритемус сразу понял, что эти были из Шенйака, пришли мстить. Однако допрос двух уцелевших бойцов противника, одним из которых был такой ополченец, выявил, что он был из совершенно другой, далекой деревни, а он ушел к канцам, чтобы обезопасить свою деревню, поступив на гарнизонную службу.
- Булевис, откуда пришли беженцы?
- Из Шенйака, и из соседней деревни, где мы были.
- Вот как. А я думал, что они пришли мстить, - и обратился к пленному прихлебателю серых, - Твое желание понятно, но гибель моих людей лежит и на тебе. И тебе за них отвечать.
Сказав это, он достал пистолет из кобуры и прострелил пленному голову. Он признался себе в ту же секунду, что это следовало бы сделать позже, но он, как и остальное, еще не отошел от горячки боя, и злоба вкупе с жаждой месте проголосовали за казнь. Этот выстрел немного остудил его пыл, и он решил пытать оставшегося в живых канца вечером или позже, когда он будет способен мыслить разумно.
Убитых похоронили у подножия холма возле деревни. Земля там была мягкая, пригодная к возделыванию, что было удивительно в этом крае, не принимающем сохи. Место выбрали на границе возделываемого участка земли, где та была не слишком жестка для вскапывания, и скоро здесь были выкопаны две могилы для сотни с лишним человек.
Несмотря на протесты, Ритемус распорядился захоронить врагов по-человечески, оставив соответствующие таблички. Погребение длилось более трех часов, пока все, - и жители деревни, и партизаны, - копали могилы, спускали вниз трупы и пастор читал молитвы. За партизан он молился по каждому, канцев, уже спущенных вниз, окурил травами, произнес молитву об очищении душ. После этого все ждали речи Ритемуса и салюта из винтовок, но он первый развернулся и пошел к лагерю. На полпути к вершине холма он развернулся, будто хотел что-то сказать, но не нашелся, и пошел дальше. Ему нечего было сказать. У всех есть глаза, и они скажут больше, чем язык. На сегодня хватит разговоров.
В лагерь пришли и гражданские – они собрали все, что уместилось в руках, на спинах и возах, и пришли к капищу. И случайно забредший мог подумать, что здесь снова спустя столетия люди собрались для обрядов. Костры, камни в человеческий рост, освещаемые искрами, приглушенное бормотание. Но чтобы стал делать этот прохожий, если бы услышал, о чем говорят эти люди? А говорили многие и о многом. Жители деревень оплакивали своих убитых, брошенные и сожженные дома, мысленно и устно прощаясь с нажитым добром. А жители Шенйака ругали партизан за дерзкий налет, мол, можно было поговорить по-доброму. Сами партизаны поминали добрым словом ушедших на ту сторону, делились впечатлениями от боя и чистили оружие. Раненые стонали, но их стоны едва было слышно – лазарет теперь располагался за капищем, и звук тонул за холмом. Пастор помогал санитарам, а в перерывах во всеуслышание читал молитвы, что не преминул высмеять Булевис, пытавшийся растормошить командира.
Командный состав тоже поредел. Не было не только Йакалана, но и Реналура – тот сейчас лежал с простреленным боком, кажется, была задета печень, но он страдал кровотечением. Йакалан метался в бреду, ворочался с боку на бок, несмотря на влитый в него аспирин, ценившийся в эти часы на вес золота, и Ритемус ходил от костра до лазарета каждые полчаса, не находя себя места и чувствуя себя совершенно бессильным. Реналур убеждал его, что все хорошо, хотя его слабый голос и сияющее в сумеречном свете лицо говорило об обратном, но Ритемус лишь кивал головой, и не в силах смотреть на мучающихся своих соратников, уходил.
И у костра он не мог подолгу сидеть ровно по той же причине. Кажется, из всех только он да Булевис отделались синяками. Тумасшат лишился двух пальцев на левой руке. "Осколком разнесло вместе с цевьем. Не страшно, главное, правая цела, стрелять могу. Да и старый уже, терять нечего" - сказал он, отмахиваясь рукой после каждой фразы, словно потерял не часть тела, а носовой платок. Димитриса зацепил осколок, задевший то ли сосуд, то ли нерв между виском и глазным яблоком, и, хотя рану прочистили, он жаловался на боль при моргании и то, что стал хуже видеть этим глазом, хотя ранее на зрение не жаловался. На виске красовался опоясавший лицо бинт, рубиновый в месте ранения, и комиссар то и дело поглаживал его, проверяя чувствительность. Так и сидели все вчетвером, иногда громко вздыхая, и на их лицах, словно вырубленных языческих изваяниях, танцевали блики огня.
- Что делать будем? – наконец изрек Тумасшат.
- Завтра скажу, - незамедлительно откликнулся Ритемус, не отрывая взгляда от огня, - Сегодня пусть люди отдохнут.
- Ритемус, можно тебя? – прозвучал голос Либертаса сзади.
- Да, конечно, - сказал Ритемус, и, когда они отошли на приличное расстояние, спросил, - откуда же вы здесь?
- Для всех мы тоже партизаны, - улыбнулся библиотекарь, - только и всего.
- А на самом деле? Я признаться, очень удивлен. Я думал, вы погибли в Капулане.
- Официально именно так. Но партия приказала, и я восстал из мертвых, - не скрыл он иронии.
- Даже не знаю, какой вопрос задать первым...
- Попробуй. Но не обещаю, что смогу ответить.
- Давно вы в партии?
- Еще с тех времен, когда ты ходил пешком под столом, а король не был жирным боровом и не скучал от придворной рутины, которую впоследствии он решил сменить более увлекательным занятием. Настолько увлекательным, что в ней участвовало население двух стран в течение четырех лет. Правда, окончилась она вничью, но это уже другая история, верно?
- Вы запомнились мне другим.
- Извини, мне пришлось не раз сменить роль за этот год. Настоящий я – тот, которого ты запомнил. Любителя древних фолиантов и монологов. А это – профессиональная деформация.
- Я никогда бы не подумал, что вы можете быть другим.
- То, что ты видел годами в библиотеке, это одно. А вот то, что было под ней – видел мало кто. Годами о ней никто не знал, и мне удавалось сбивать с толку королевских полицаев, когда те нападали на след. Но наши нынешние противники знают чуть больше их и действуют немного более… решительными мерами. Именно поэтому я уехал в Капулан, чтобы меня не убили.
- Подождите, но, когда я искал вас в Капулане, мне сказали, что ваша сестра, или… кем она вам приходится, погибла под артобстрелом. Значит, вы мне не совсем солгали?
- Нет, конечно. Гилемия тоже была из наших, и все думали, что мы родственники. Хорошая женщина, жаль погибла глупо. Действительно… Ее дом сгорел во время артобстрела. Я думал, что это канцы ее раскрыли и сожгли намеренно, но нет – все документы, вернее, их остатки, - были там, и канцы ничего не смогли забрать. Случайность. Такое тоже бывает.
- Если уж вы такой… - Ритемус не мог подобрать слово. Не то чтобы он очень хорошо знал этого человека, но он знал, что его увлечения в той или иной мере были связаны с книгами и литературой. Он продавал их, покупал, чинил. Одно время даже писал в местной газете заметки. Отметился сборником рассказов исторической направленности. И когда бы Ритемус ни заходил к нему, Либертас был в библиотеке. Утром ли, вечером, в выходные и по будням. Казалось, он жил там. И вот…
- Так как же вы здесь очутились, и главное, зачем? Диверсиями мы занимаемся, разведкой – тоже. Зачем вас сюда послали?
- Ну… - почесал тот переносицу, - Вы действуете более грубыми методами, у нас задачи другие… более деликатные. Правда, не все идет гладко. И как я понял из разговоров во время казни канцев, которые гнались за нами, с результатами нашей деятельности ты уже сталкивался.
Ритемус склонил в раздумье голову, и ответ нашелся быстро.
- Значит, угон бронепоезда – ваше дело?
- Об этом несложно догадаться. Почему же угон? Возвращение собственности арлакерийского государства. Вообще, очень глупая история. Мы как-то случайно вышли на полустанок неподалеку от Карьялиса и попались на глаза канцам. А тут бронепоезд на стоянке, уголь загружали. Ну мы под шумок и решили, что лучшего средства для спасения нет. Да только того угля канцы засыпали пару десятков лопат, не больше. Мы прорвались через несколько постов, и заглохли. А за нами по пятам канцы на дрезинах и конях. Пришлось бросать все и драпать в лес. Даже взорвать не успели, механизм на заряде не сработал.
- Разве за это время вы не могли дойти до Серметера, пока его не захватили, даже пешком?
- Нет, - дернулся Либертас. – Пришлось завернуть обратно в Карьялис, как бы это ни звучало. Но довольно, - в голосе появились стальные ноты, - Все, что могу сказать, я скажу. Видишь ли, я не просто так пешком иду от самого Тиренара. Мне нужно передать документы в Серметер и выполнить еще кое-какие задания.
- Я должен сопроводить вас?
- Хотя бы расскажи о местах, которые лучше обходить стороной. Да и все равно, вам здесь делать нечего. Я с вами меньше суток, а понимаю, что дело идет ко дну.
Он кивнул на группу санитаров, чьи спины мелькали над камнями.
Каждый десятый боец в партизанском отряде имел ранение разной степени тяжести. Семь или восемь человек вовсе не могли передвигаться. Казалось бы, не считая всего этого, есть еще две сотни человек… Но ежели дело пойдет так и дальше, еще через месяц от этого числа останется четверть.
- А оно действительно идет ко дну? Я в общем смысле.
- Неизвестно. То кажется, что скоро будет конец, как вдруг нам сопутствует удача, то после череды везений наступает черная полоса. Но здесь – да. Это видно по всему, по настроению канцев, по вам, по… - он осекся, давая понять, что едва не сказал лишнего и сменил тему, – Тебе ведь передали пропускные билеты?
Ритемус секунду помолчал, потому что о них он никому не говорил. В свертке, который передал ему Альдерус, была связка бланков и капсула с цианидом. Все же насчет яда Ритемус угадал. Бланки, согласно приложенной записке, были пропусками, с помощью которых можно было перейти через минатанскую границу. Разумеется, их можно было предъявить не на всех пограничных пропускных пунктах, только на тех, где были доверенные лица, которые имели связи с подкупленным таможенным начальством.
И всего таких билетов было двенадцать. Почему двенадцать, а не десять или пятнадцать, или двадцать, Ритемус так и не понял, но это был не самый важный вопрос, поэтому оставил его на совести Сената.
- Да, - только и ответил он после долгой паузы.
- Береги их. Пригодятся. Вернемся лучше к обсуждению постов противника.
Больше часа они сидели над картами, пока Либертас осматривал пространство перед Серметером. Он признался, что хочет сократить путь и пойти прямо через город либо южнее его, чтобы выйти непосредственно к пункту отхода из Рателанской губернии. Почему он не может пройти с Ритемусом до линии фронта по глухому лесу до позиции своих войск и оттуда спокойно пройти по рокаде строго на север, библиотекарь так и не сказал.
Ночью Ритемус не мог заснуть, его мучали полчища мыслей, настойчиво роящихся в голове. Уже второй человек за полмесяца намекает ему, что Северо-восток не выстоит. И как прикажете воевать с такой прекрасной мотивацией? Проблем хватает и сейчас. Он снова думал о многих раненых, с которыми придется преодолевать десятки, если не сотни километров.
Еще остро встал вопрос с провиантом и патронами. И если патроны можно было собирать у убитых врагов, то с провиантом дела обстояли хуже – несмотря на реквизицию в Шенйаке, запасов хватит ненадолго. К тому же, ртов прибавилось, и это в какой-то мере удручало.
А еще моральный дух, который мешками за гроши скоро можно будет продавать. Ритемус молчал и молча проклинал себя. Нет, мысли о том, что он способен оставить остальную армию на погибель, если она будет обречена, и спасти свой отряд, никуда не девались. Но если раньше он чувствовал привязанность к делам Революции скорее организационную, то теперь ему было просто обидно. Он два года своей жизни положил, чтобы защитить ее завоевания… Вернее, отстоять. Фраза "Защитить завоевания" исходила от Ниремиса, и мало кто знал, было ли это просто устойчивой фигурой речи в его устах либо самоиронией. У Ритемуса она вызывала лишь улыбку. Но сейчас он не мог позволить даже ее.
Ему было плевать на социал-демократов как носителей идеологии, на республику, на все эти идеи, которые через несколько лет растворятся в волнах бытия, не оставив и следа от своих идеалистических начал. Ему было важно, что в это верили люди, которых он знал и к которым относился с уважением. И он сам произносил имя Республики ради того, чтобы иметь более-менее очерченный символ борьбы перед глазами. И он знал, что на данный момент в Арлакерисе нет таких людей, которые бы одновременно несли здравые мысли, добились бы впечатляющих успехов и сами были бы достойны увековечения, кроме тех, кто собрался под знаменами Республики. И потому он боролся во имя ее.
А теперь этот символ гас. И его жизнь будет лишена смысла существования, потому что не останется ничего, за что следовало бы бороться. Здесь он будет изгоем, но и в Минатан нет гарантий на спокойную жизнь. Если он представится своим именем, его не убьют. У минатанцев его имя было на слуху, его считают храбрым человеком, следовательно, своей храбростью человек завоевывает себе право на жизнь, по представлениям этого народа. А вот сослать его на каторгу или сгноить в фильтрационном лагере – этого от Императора можно ожидать. Жизнь ведь сохранена? Сохранена. Насколько ему известно, "храбрые люди" - "толмине" автоматически искупают свою вину, и, например, с солдата, отличившегося на войне, снимаются все долги, а если затем оказывалось, что ему грозила тюрьма, то с него снимали все обвинения. А здесь – чужестранец. Не всем же раздаваться подобные привилегии? Живи и радуйся себе на каторге, пришелец.
Мысль становилась тяжелее, запутаннее. В конце концов он решил, что последние мысли – дело далекого грядущего, и оставить их следует на потом, а когда дело пойдет о выживании, ему будет не до мыслей о высоких материях. А на данный момент его тело слишком устало, и чаша физической усталости перевесила душевную бурю.
Утро началось отвратительно. Умер Йакалан, к рассвету бившийся в агонии и своими выкриками мешавший спать всем остальным, несмотря на все усилия врачей. Ритемус стоял у тела ординарца, сокрытого запачканным покрывалом до головы. Застывшее лицо умершего впервые за сутки выражало умиротворение, и было почти таким же, как в повседневности при жизни. Странно было видеть его неподвижным, но Ритемус знал, что быстро привыкнет к отсутствию Йакалана. На него снова нахлынуло вчерашнее чувство некоторой пустоты и досады, но скоро оно прошло, и он после минуты молчания спросил уже о втором умершем. Кроме Йакалана, ночью умер еще один раненый. Он, в противоположность ординарцу, умер тихо, потеряв во сне сознание, а вслед за ним - и большой объем крови после открывшегося кровотечения. Санитары метались от одного раненого к другому и в суматохе не обратили на него внимания.
Оба тела отнесли к вчерашней массовой могиле и похоронили рядом, в третьей яме. День, как назло, был солнечным, и с вершины холма открывался живописный вид на лес и полуразрушенную деревню, озаряемые ярким светом, который словно вливал жизни в пейзаж.
После этого жизнь потекла своим чередом. Ритемус собрал всех мужчин, чтобы произвести пересчет. Цифра в итоге получилась внушительная, больше двух с половиной сотен способных воевать человек, а всего – более четырехсот. И этих женщин и детей вместе с ранеными надо охранять, а это значило, что действительная боеспособность его формирования снизилась. Поэтому он созвал всех командиров, заодно назначив и новых из вчерашнего неожиданного пополнения, и рассказал о плане действий на ближайшие дни, который созрел этой ночью.
После этого приготовления к отправлению в поход были завершены. В последующие два дня на протяжении десятков километров они не встречали ничего, кроме следов былых сражений. И чем ближе было к Серметеру, тем сильнее одолевало людей душевное волнение. Ритемус высылал разведчиков, но те доносили лишь об оставленных траншеях и пленных, которых канцы вели на юг. На третий день подтвердились страшные слухи: Серметер уже в руках врага. И у всех на устах были два вопроса: "Почему отдали город?" и "Что нам теперь делать?"
Ритемус весь день наблюдал за собой и за другими. Он видел, как на глазах бойцов наворачивались слезы, слышал, как последний вопрос чуть ли не каждую минуту звучали скорбным шепотом, словно будучи произнесенными громче, они могли накликать еще большую беду. Во время очередного привала место стоянки представляло собой скопление безмолвных и неподвижных человеческих фигур, в которых не сразу можно было бы опознать живых людей.
Слишком была поразительна разница этих недель – воистину, в голове не укладывалось, что победоносное наступление вдруг обратилось поражением, а фронт вдруг был брошен и откатился на десятки километров. Ветераны Фалькенарской войны бы только посмеялись над нелепицей – в срединный этап конфликта считалось успехом, если за месяц фронт продвинулся на несколько километров. Разумеется, так все выглядело с точки зрения простого солдата, не знающего деталей. Сам Ритемус понимал, что главная сложность не здесь, а в Лимунаре. Количество частей националистов увеличилось в эти дни, но не критично для той массы республиканского войска, что стояла здесь. Это значило, что некоторые части и подразделения были в срочном порядке переброшены на север, и канцы этим воспользовались. Единственное, что не укладывалось в голову, так это спешное оставление Серметера, но эту версию минор-легионис решил оставить в качестве рабочей. С ним согласились и Либертас, и приближенные в лице Димитриса, Булевиса и Тумасшата.
Вечером, когда батальону оставалось меньше десятка километров до города, Либертас сказал, что уходит.
- Здесь мы расходимся. Я думал, говорить ли тебе или нет, но ты парень хороший, и поэтому скажу. Тебе наверняка советовали, чтобы ты продолжал бороться до последнего и ходить кругами между Лимунаром и Рателаном? Оставь.
- Почему? – у Ритемуса появилось острое желание разбить Либертасу морду. "Неужели он двойной шпион и его специально заслали к нему, чтобы посеять пораженческие помыслы?" Он даже на мгновение забыл про просьбу Альдеруса доставить Либертаса в безопасное место.
- Арлакерису долго не прожить. На нас, на наши распри смотрят наши соседи. И может статься, что Арлакерис в принципе может перестать существовать как единое государство, понимаешь? Я имею в виду, не надо сдаваться и нести канцам свет истины – они не поверят. Более того, многие и в наших рядах не верят. А эти билеты даны для того, чтобы продолжить борьбу из-за границы. Против канцев ли, или против наших же соседей. Мы воссоздадим партию заново и отвоюем страну обратно. Эта земля еще очень долго не увидит покоя, и боюсь, один ты не сможешь окончить войну. Но в первую очередь спаси людей. Собери всех выживших валаймов в губерниях, кто останется после боев, и уводи их в безопасное место. Если таковых не будет здесь, веди людей к границе. Идти ли самому в Минатан, или нет, решай сам. Если нет, иди на юг, в леса. Поэтому затаись и жди, когда Вождь позовет тебя. Понял?
- Да, - ответил Ритемус. Во рту было сухо, язык почти не поворачивался. – Вы умеете удивлять. Знаете, вы мне одного человека напоминаете, он вечно ставил меня в недоумение…
- Люминаса? – перебил Либертас и усмехнулся. – Да, это он умеет. А теперь мы распрощаемся, - он протянул руку.
- Больше никаких откровений?
- Нет. Теперь ты знаешь все, что нужно знать, но больше, чем положено.
- Кстати, а как поживает Люминас? – спросил он.
- Не знаю, - покачал головой Либертас. - Я его давно не видел. Со времен перемирия с королем.
Ритемус молча кивнул. Либертас кивнул в ответ и со своими спутниками двинулся на восток, оставив минор-легиониса один на один со своими мыслями. Слишком много новых сведений в последние дни, представляющих события в новом свете.
- Что вы об этом думаете? – спросил он тем же вечером Тумасшата и пастора о словах Либертаса.
- Боги знают, что он имел в виду, - сказал Тумасшат, - Но зла он нам не желает, это я знаю точно. Разве все так плохо? Быть может, нам стоит прорваться к Пескаруму, а там посмотреть, сможем ли выйти к республиканским войскам, или же и впрямь идти до самой границы…
- А может, он хотел передать послание, - вступил в разговор молчавший доселе пастор, - но за время пути ситуация изменилась, а он не знал об этом. Мне тоже трудно поверить, что и Рателан тоже сдан. Неужели и минатанцы прорвались у Лимунара?
- Тогда бы он нам сказал об этом прямо, - раздраженно сказал Ритемус. Что-то грызло изнутри, какое-то чувство… Что Либертасу не нужно доверять. Почему-то ему казалось, что встреча вовсе не случайна. Слишком все вовремя и складно выходит. У него на пути внезапно возникает хорошо знакомый человек и предлагает, по сути, сдаться. Да еще и оказывается не тем, кто был. Ну как не усмотреть в этом козни врага?
Сознание будто поделилось на две части. Одна часть ратовала за то, чтобы поверить Либертасу и считать его другом. Другая напирала на то, что это отличный способ внушить Ритемусу, что борьба бесполезна. И раз Таремир активно служит канцам, то почему бы и Либертасу не переметнуться на сторону врага? Тот факт, что ранее они хорошо относились к нему, вовсе не гарантирует того, что это будет вечно. Хитры серые, хитры… Но неужели они считают Ритемуса таким идиотом? Нет, конечно, нет. Ведь вероятнее всего, в здешних местах он единственный лидер сопротивления, а для начала достаточно заронить семя сомнения. А потом добить его еще чем-нибудь. Честная битва – это хорошо, но психологическую войну еще никто отменял.
В следующие дни отряд вел лишь подрывную деятельность – минировали дороги, ограбили слабо вооруженный конвой, из чего Ритемус сделал вывод, что канцы больше не считали его опасной угрозой. Из окрестных деревень присоединялись люди, которым уже нечего было терять, кроме собственных жизней, а сам легионис наращивал разведывательную сеть в окрестных деревнях. Люди охотно сотрудничали с ним, как сотрудничали с наступавшими некогда республиканскими войсками, и ждали их возвращения. Казалось, все снова возвращалось на круги своя. Единственное, что омрачало радость относительного покоя – провиант. Количество людей росло, а еды – стремительно сокращалось. Это значило, что отряду либо нужно обретаться вокруг оживленных путей сообщения, либо как можно быстрее идти к спасению на север по глухому лесу.
В ближайших деревнях посланцы Ритемуса предлагали на выбор инструменты, одежду, винтовку, драгоценности, масло для обмена на хлеб и мясо, но местных крестьян уже обобрали до нитки националисты, оставив от одной до семи коров или шерстяных быков в зависимости от величины поселения и размера стада, как это декларировалось в указе Канцлера. Само собой, эти положения едва ли выполнялись, потому что население прятало все съестное от всех, и Ритемус вовсе не был разозлен на них, ведь как командир батальона он знал, сколько продовольствия потребляется за сутки, даже если ограничить пайки.
Впрочем, не меньшей напастью были попытки гражданских рассказать минор-легионису о всех личных бедах, а заодно узнать, что их ждет. Каждый считал своей обязанностью подойти к Ритемусу и что-нибудь сказать, будь то благодарность или вопрос о завтрашнем дне, несмотря на то, что сам командир, как и всегда, хотя бы раз в сутки публично освещал насущные вопросы. На третий день подобные игры в "хождение на поклон королю" ему надоели, и он попросил не беспокоить его по малозначительным вопросам и обращаться лишь в крайних случаях, или же назначать делегатов, которые бы представляли группы заинтересованных. В особенности это касалось здешних арлакерийцев. Если минатанцы жаловались по простоте душевной, мол, "мы им ничего не сделали, а они пришли, и нас обворовали", то представители титульной нации чуть ли не перечисляли список оставленного, а порою и задавали вопрос о последующей компенсации Арлакерийской республикой утерянного имущества, а также предъявляли претензии с общей формулировкой "А зачем вы начали эту чертову войну?". Под конец третьего дня Ритемус уже устал и часто отвечал следующим образом:
- Если вы так недовольны, что смогли сохранить только жизнь, может, вернетесь обратно и заберете, что нужно? Только дальше без нас выпутываться будете.
Гражданские были недовольны и за его спиной ворчали, но желающих отделиться не нашлось. На четвертый день Ритемус после совещания с командирами выступил с небольшой речью:
- Я хотел бы обратиться в первую очередь к тем, кто недавно присоединился к нам. Нам всем приходится тяжело. Три сотни человек, которые уже более полугода находятся под моим командованием, прошли через многое. У нас часто не бывало достаточно еды, воды, мы преодолевали большие расстояния, но никто из нас не роптал. Вы же, пусть и притесненные националистами, жили в своих домах и имели те удобства, о которых мы можем только мечтать. Так что в пору нам жаловаться, не находите? Война пришла и в ваши края, и вы наконец почувствовали ее воздействие. И нет, не обвиняйте нас в ее развязывании, если не знаете, как все было. Я едва не погиб в Севелласе, когда канцы подло ударили нам в спину. Вместо того чтобы уладить дело миром, они отбросили страну на два года обратно. Если бы не они, война бы закончилась пленением короля. А нам с вами теперь все расхлебывать. Поэтому я прошу вас оставить прежние заботы и начать жить настоящим. Забудьте про свои дома и хозяйства - их теперь для вас нет. А есть здесь и сейчас. И сейчас мы идем на север, где вы попадете в лагерь временного пребывания для беженцев, а мы перегруппируемся и вновь придем сюда.
- Господин Ритемус, а что же с остальными? – раздался голос из толпы гражданских. - С людьми, которые все еще остаются на этой земле под гнетом канцев?
- Мы придем за ними позднее.
- Но ведь они погибнут!
- Я знаю. Но если погибнем мы, то они обречены. Я уже думал об этом. И мой ответ - "нет". Мы сами давно не получали распоряжений от командования, и нам нужно узнать, какие у нас задачи стоят ныне. Если мы останемся здесь, и через посланцев дадим знать, что ждем людей из деревень, то об этом узнают и канцы. Если бы наши силы были равны, я бы дал приказ остаться. Но мой отряд потерял много людей и еще один такой бой его доконает. К сожалению, националисты – не минатанцы. Минатанцы были пришельцами, а канцы прекрасно ориентируются здесь и у них есть поддержка. Мы вернемся. Сначала отведем вас, чтобы вас канцы не достали, а потом вернемся.
В ответ ему было только одобрительное молчание. Больше в этот вечер ему не задавали неудобных вопросов, и он пользовался заслуженным отдыхом у костра, слушая воспоминания своих старших по возрасту собратьев. Ему ничего говорить не требовалось, он уже много на сегодня сказал. Он просто слушал и молчал, и слушал больше звуки природы, а не речи. Затем он предупредил, что пойдет отдохнет, и, кинув на сухую листву шинель и подложив под голову вещмешок, устремил взгляд наверх, на гаснущее небо.
До Рателана оставались многие километры, но что радовало, так это то, что число их уже стало меньше двух сотен. То есть они могут покрыть это расстояние в восьми-десятидневный срок, если не будут подолгу останавливаться. Погода и рельеф пока позволяют. Все-таки не пограничный хребет с двух – трехкилометровыми пиками. Неприятности доставляла мошка, тучами кружащаяся вокруг головы и норовящая залететь в глаза, но это было мелочью. Зато местность была красивой – густой лес, как он есть. Стенами стоят высокие и статные деревья, дарящие ощущение защищенности от внешних угроз. В кронах шелестит напавший с юга ветер. Рядом журчит ручей, взявшийся невесть откуда, видимо, приток подземной реки. А еще – надежда на то, что этот бой станет последним на их пути за линию фронта. Наверное, такое же чувство он испытывал года два назад. Почти так же все было – носится ребятня, прося у партизан посмотреть на винтовку, их родители занимаются мытьем посуды и вещей в ручье, или собирают ягоды. А теперь еще и грибы находят, видимо, здесь недавно шли дожди.
- Отдыхаешь? – спросил Тумасшат. На костре его не было, он возился с детьми, что-то им рассказывая.
- Да. Нанянчился?
- Да уж, - тяжело выдохнул пожилой валайм, - Словно марш-бросок сделал. Всего замучили. "А чего, а почему"? Ну ты и сам знаешь. И вот я думаю, что у нас все прямо как в старые добрые времена.
- Не так уж и старые…
- Да уж, будто пара недель прошла…
- Только снега не хватает.
- Будет тебе снег. Не далее, как через месяц. А первые заморозки через несколько дней будут, если погода не врет.
- Значит, правильно торопимся. Ты как считаешь, правильно я поступил? Себя-то я правым считаю, а как на самом деле народ считает? Мало ли, чтоб не бунтовали мне.
Тумасшат нахмурился, поиграл желваками.
- Насчет меня и товарищей ты знаешь, что думаем, то и скажем. А эти, – кивнул он у копошащихся у ручья людей, - и сами передумали. Ты думаешь, у них хватит духу отбиваться от канцев? Да они как увидят, что вас бьют, сами сбегут. И не смотри, что среди них мужчины, которые когда-то готовы были и с тобой биться. Они тогда думали, что ты слабее их. А тут они видят, что ты силен, пусть и не так, как канцы. Так бы они при них и остались, а теперь-то им куда деваться? Да уж… как только дело заходит о собственной душонке, человек хоть мать готов продать, - не пояснив, что именно он имел в виду, пробормотал он.
- Кстати, я что-то вспомнил… а та семья старосты, которого мы повесили, они здесь?
- Здесь, куда им идти. Неужто хочешь пойти извиниться?
- Нет. Просто детей немного жалко. Такого человека в отцы я бы никого не пожелал, но дети… нехорошо получается, что отца отнял. Нет, ты не подумай… мне наши сорок убитых куда дороже, и я многое бы дал, чтобы их вернуть, но я вспоминаю про этих детей и думаю о том, что как оно бывает. Вроде ты и маленький человек, живешь, никого не трогаешь, а жизнь вдруг врывается и отбирает у тебя что-то ценное, хотя, казалось бы, ты здесь причем? А с другой стороны, оказывается, как много от нас зависит, пусть даже нам так не кажется. И каждый на самом деле может распоряжаться жизнью других, причем настолько, что поначалу даже и не догадаешься.
- Это ты к чему говоришь? – удивленно поднял густые брови валайм.
- А ты к чему про душонку и про мать сказал?
- Я так… - пожал тот плечами, - о жизни в общем.
- Вот и я про нее же, - вздохнул Ритемус. – Как там Реналур? Я к нему только на утреннем привале подходил.
- Скверные у него дела. Так и не понятно, задета печень или нет. Говорят, больница ему нужна, да только где взять-то ее?
- До ближайшей, если повезет, девяносто километров. Можем к канцам обратиться, к ним ближе. Но у них методы лечения для нас неприемлемые.
Сзади раздались тихие шаги, а затем и женское покашливание, призванное привлечь внимание. Ритемус обернулся и увидел женщину, облаченную в серое поношенное платье, по возрасту его сверстница. Этакая типичная жена-домохозяйка в богатом доме, маленькая, но крепкая и с волевым лицом. Это была жена старосты Шенйака.
- Господин Ритемус, не так ли? – как можно нейтральнее спросила она.
- Именно. Чем обязан? – насторожено ответил тот.
- А вы не очень-то приветливы. Хотела посмотреть вблизи на того, по чьему приказу мужа убили.
- Хотите плюнуть мне в лицо или дать пощечину? – машинально поправил он головной убор, - Хотя вы не слишком-то скорбите, я вижу?
- Верно, почти не скорблю. В последние годы он и так испортился, а как возрожденцы пришли, задумал при них карьеру сделать. Выслужиться. И тогда совсем совесть потерял.
Ритемус промолчал, ожидая развития событий.
- Не скажу, что я вам благодарна за то, что вы его… то есть, не вы, - внезапно она замялась, - то есть… так и должно было случиться. За себя и детей я не беспокоюсь, война когда-нибудь кончится, мужа найду, а если нет, то прокормлю. А убить его должен был кто-нибудь, рано или поздно, от него много людей пострадало. Но всем страшно было, что канцы придут и из-за него накажут всю деревню.
Она снова замолчала. У нее на уме явно была целая речь, но из-за волнения она потеряла нить, и теперь искала, как продолжить или закончить разговор.
- И что же, люди вашей деревни не в обиде на нас? – решил помочь ей Ритемус.
- После того, что начали возрожденцы на следующий день, ваши… действия – всего лишь детские шалости, хотя из-за вас Петарус и схлестнулся с канцами. Вы… ведь нарочно спровоцировали нас? Знали, что найдутся те, кто поверит вашей бумажке, - ее голос дрогнул, - Мы поначалу сами из-за нее едва не передрались…
- Это я знаю, - сказал Ритемус, - Можете не пересказывать.
Быть может, он сделал неверный выбор, не дав ей выговориться, но он устал – и от перехода, и от этой истории.
После того как партизаны ушли, все вышли читать оставленную записку, и многие ей поверили, потому что в соседней деревне канцы уже поживились добром, избрав в качестве повода сотрудничество деревенских жителей с республиканцами. Голоса, что это были партизаны, ведь они были одеты как попало, и среди них было много валаймов, остались неуслышанными.
В Шенйаке решили, что у них произошло тоже самое, и дело чуть не дошло до драки. После пререканий стороны решили дождаться утра, которое принесло одни несчастья. Проезжавший недалеко отряд националистов заметил повешенного старосту и завернул в деревню. Взвинченный ночным ожиданием Петарус, пожилых лет абориген, первым вышел разбираться. Один из "серых" отрицал обвинения в ночной краже, но Петарус решил, что тот врет, и перешел на крик. Возрожденцы такого не потерпели и окружили его. Петарус выхватил было припасенный за пазухой обрез в качестве дополнительного аргумента (видимо, рассудив, что пусть он сможет сделать только один выстрел, но кого-нибудь заберет с собой, и убитым никому быть не захочется), но не успел. Его застрелили, а поселенцы после непродолжительного шока огнестрельным и холодным оружием перебили уступающую в численности группу националистов (рассказчики не были едины в указании истинного количества врагов). Затем последовало очередное впадение в ступор от осознания того, что они нажили себе врагов, и женой старосты и другими, кто успел быстрее прочих прийти в себя, было принято решение уходить. Ближе к вечеру они покинули деревню, а на следующее утро снова встретили партизан.
- Рано или поздно они бы и с вами разобрались. Скоро зима, есть будет нечего, а западнее Каралиса наши отряды действуют и нарушают снабжение. А есть что-то надо. Значит… - он сделал выразительную паузу, - …Я надеюсь, логическую цепочку вы за меня закончите.
Женщина молча кивнула.
- Имущество мы вам частично вернули, а остальное разделили на всех, потому что идти на всем вместе, а в нынешних условиях частная собственность распространяется только на предметы личной гигиены, и то не всегда. Если мы вернемся, то постараюсь, чтобы вам было возвращено то, что вам принадлежит. Я об этом всем говорил.
- "Если"? – с тревогой спросила она, наверняка раскаиваясь, что находится здесь.
- Идет война. Мы, - посмотрел он Тумасшата, и тот сделал неопределенное движение головой вроде неуверенного кивка, - все приложим усилия, чтобы все вернулись домой, но… не все от нас зависит. Поэтому давайте не будем загадывать на будущее, а делать то, что нужно сейчас. Разве вы утром до нашего прихода хотя бы подозревали, что покинете дом на многие недели, а то и месяцы?
Женщина помотала головой.
- Значит, вы меня понимаете. Поэтому идите и не думайте о лишнем. Делайте то, что требуется делать сейчас.
- Хорошо, - выдавила он из себя, уставившись куда-то стеклянным взором, и попрощалась.
- Вот любишь ты людям головы забивать сложными речами, - проворчал Тумасшат, когда женщина ушла, - Начнешь по делу, а закончишь неизвестно где. Прямо как в газетах.
- Я сказал правду, - парировал Ритемус. – Ни слова лжи. Зачем лгать, если можно говорить правду? Особенно, если употреблять ее в удобных количествах.
- И так вся наша жизнь.
- Да, снова жизнь, - ответил Ритемус, и замолчав, вновь прислушался к лесу.
Ближе к утру подоспели заморозки. На этот раз наступление холода не повлекло жертв – все были предупреждены, а тех, кто умалчивал отсутствие теплой одежды или же просто случайно сбросил ее во сне, расталкивали часовые и выдавали шинели, собранные некогда с убитых. И все же в это утро одного человека недосчитались – Реналура. Он умер от открывшегося кровотечения. Ритемуса разбудили, когда санитары уже ничего не могли сделать, а пастор исповедовал умирающего. Минор-легионис сидел неподалеку, но слышал лишь всхлипывающий шелест Реналура и бормотание пастора. Когда пастор разрешил подойти, Ритемус несколько секунд смотрел на бледного командира роты, пока тот не сказал:
- Извините, что бросаю вас в такой час, господин минор-легионис. Надеюсь, я был достойным солдатом своего отечества.
- Конечно. Был и есть, - ответил Ритемус и смотрел ему в глаза еще четверть минуты, до того момента, когда они остекленели. Он подозвал солдат, чтобы те помогли с захоронением, а сам жалел, что так и не узнал большего о умершем, и задавался вопросом, все нейдущим из головы: "Кто следующий нас покинет?"
Возможно, от волнения, что очередной знакомый ему человек отошел на тот свет, а может, от плохого сна, но у Ритемуса до самого обеда болела голова, а по затылку растекался холод - то первобытное чувство, когда ощущаешь пристальный взгляд в спину. До самого обеда он не мог найти покоя, пока не пришел один из разведчиков, разосланных в ближайшие деревни. По его докладу, народ в них усердно обсуждал слухи о готовящейся акции канцев против партизан, которая должна начаться со дня на день с применением легкой артиллерии. К тому же, кто-то донес, что-то партизан видели позавчера в примерно пятидесяти-шестидесяти километрах западнее.
- То-то у меня и чувство, что за нами хвост плетется… - сказал Ритемус и пригласил переформированный командный состав на совет. В голове вертелись волчком слова Либертаса. Ритемус до сих пор не верил всем его словам, но считал, что в большой части сказанного правда есть. Активность канцев усилилась, а это с большой вероятностью означает, что они расправились с Рателаном. Скоро канцы выживут партизан.
- Нужно разделиться. Часть останется здесь и продолжит путь, отвлекая на себя внимание, часть уйдет на север напрямую, - показал он точку на карте. - Это долго, но так безопаснее. Обжитых селений там мало, дорог тоже, канцы не полезут. А боевую задачу выполнять надо. Если враг и вправду уже на подступах к Рателану, то нам не следует ослаблять хватку. Даже если мы просто будем беспокоить их, мы отвлечем их силы, и кто знает, может наш вклад будет решающим. Все-таки в первый раз проще было, минатанцам мало кто помогал… Значит, во главе тех, кто пойдет на север, будут Тумасшат и Димитрис. Без возражений, - осадил он поднявшихся с места командиров, - Димитрису нужно вылечить глаз, а Тумасшат… ты просто сможешь провести людей. В конце концов, вам просто нужно сделать крюк в семьдесят километров. Булевис останется со мной. Поделим с ним командование двумя ротами.
- Меньше сотни человек? – спросил Тумасшат.
- Оружие есть, еды меньше нам надо будет. Справимся.
Они разделились на следующий день. Ритемус передал Тумасшату перерисованную карту, в последний раз обговорил все детали, и после довольно продолжительных прощаний люди из отныне разделенных отрядов, наконец, расстались. На душе осталось странное ощущение. С одной стороны, будто сброшен балласт в виде беспокойных гражданских, и суеты стало меньше, а с другой – пустота. Из его жизни пропало вдруг столько людей за такой коротких срок и по разным причинам… Погибли Реналур, Йакалан, ушли пастор, Тумасшат. Ритемус не единожды за день жалел, что отпустил их и порывался вернуть, но одергивал себя и убеждал, что все сделано верно. Потому что его не оставляло чувство, что его путь приведет к смерти, что она вечно висит у него за спиной, умело прячась до поры до времени. А если так, то он не собирается забирать на тот свет и других. Булевиса он взял, потому что тот наиболее молод и уже опытен. Но и стоит признать – его было жаль меньше всего из собственных приближенных, как бы цинично это не звучало, пусть он им тоже дорожил. Если был бы жив Реналур, он бы взял его – человека, которому терять точно было нечего. Так что в какой-то степени Реналур был прав - умер он не вовремя.
Под его командой осталось семьдесят человек. Он мог взять с собой и больше, но не стал, оставив остальные две трети боеспособного войска защищать гражданских.
Сразу же после разделения он повел свой отряд через шоссе, ближе к железнодорожным путям. Булевис должен был заняться подрывом, а сам Ритемус кружил немного севернее, отвлекая внимание противника, имитируя присутствие партизан ложными стоянками с кострами. После нескольких успешных подрывов путей, установки мин, а также спонтанного боя за полустанок, где они одержали верх на двумя десятками человек местного "гарнизона", потеряв нескольких человек, они направились обратно.
Совершенно случайно они едва не набрели на лагерь военнопленных. Там, где раньше была поляна, теперь растянулась колючая проволока, наспех собранные бараки и охранные вышки. О том, что здесь ведутся какие-то работы, Ритемус слышал еще полтора месяца назад, но теперь видел их результат. К сожалению, полностью оценить численность охраны и пленных не удалось из-за того, что их самих едва не нашли.
В конце вылазки на этот раз их ждал сюрприз: пойманный в лесу местный рассказал, что неподалеку, в старых землянках, живут какие-то солдаты, которым они помогают. Как он знает, это были партизаны, которые несколько недель назад пришли сюда израненные и голодные. От предложения отвести их он отказываться не стал. Дорога заняла почти пять часов. В небольшом холме были вырыты несколько углублений, закрыты небольшими дверьми в две трети человеческого роста. Лесник постучал в них условной мелодией и вошел, пригласив Ритемуса последовать за ним.
Он оказался в туннеле - "коридоре", в левой стене которого одно за другим виднелись несколько отверстий–проходов в другие помещения. В первой комнате, склонившись над низким столом, на котором лежала карта, глиняные плошки и лампада которая давала совсем немного света, столпились, занимая почти все пространство, семь или восемь человек. Обстановка была крайне скудна – стол, табуреты, да подпертые балками, словно в шахте, низкие стены.
- Кто там? – спросил низким голосом кто-то. И голос был знаком, только слышал его Ритемус очень давно.
- А вы кто будете? – спросил Ритемус из осторожности. Над остальными выглянуло чье-то бородатое лицо.
- Ритемус? Это вы? Это я, Гессерис. Ребята, подайте-ка стул господину минор-легионису.
Чья-то рука неуклюже ткнула в колено табуретом. Рука Гессериса простерлась над чьей-то спиной для рукопожатия, и после исчезла обратно.
- Ребята, расступитесь. Друг мой, чая не хотите? Чай, правда, плоховат, сушеные листья чего-то и травы, но в наших-то условиях... Заодно и поговорим.
На столе возникла затертая жестяная кружка, в которую из чайника, видимо, лежавшего полсотни лет в болоте, полилась жидкость.
- Вы уж извините, что мы так встречаем, - загудел Гессерис, - знали бы вы, что с нами стряслось.
- Хотел бы. Месяц уже ищу вас.
- Ладно, ребята, выметайтесь, - сказал он своим людям. - Кан, останься, на всякий случай. А что до нас, то попались мы, как зайцы. Совсем глупо… Взяли в мешок и перебили. Не знаю, сколько человек живых, со мной вот, меньше десятка вышло. Думаю, что кто-то из бойцов потерял бдительность, и за нами следили. Мы почти неделю на одном месте сидели. Деревня есть такая, Шенйак, слыхали?
- Уже нет. Вернее, сама деревня есть, а население ушло с частью моего отряда на север из-за визита канцев. Вам они тоже насолили? – и коротко рассказал о пропавшей группе разведчиков и возмездии.
- Порадовали вы меня душевно. Староста этот пару раз поднагадил, хотя поначалу строил из себя ярого республиканца. Благо, поняли, кто он таков на деле. Так, а лизоблюды с вами ушли, получается?
- Нет, их там оставили свои же соседи. Что с ними случилось, мне не интересно. А когда на вас напали?
- Считай, три с половиной недели назад. По численности вровень или больше было. Мы, может, и отбились бы, да у нас минометных мин не было. А они по нам дали осколочными. Тогда больше всего и погибло. Кто знал, будут ли еще мины, мы в атаку и кинулись, пробились, и разделились, - вздохнул Гессерис.
- Я теперь почти уверен, что мы бились, по крайней мере, с большей частью того подразделения, которое побило вас. Так что вот такая несправедливость: либо вас, либо нас побили бы. А что с отделившимися, сведения есть?
- Вот в том и дело, что есть. Деревенские говорят, видели оборванных солдат-республиканцев. Черт их знает, откуда им известно, что это республиканцы, но свидетели есть. И канцы в полусотне километров отсюда, близ железной дороги, устроили лагерь военнопленных. Вы ведь понимаете, к чему я клоню?
- Итого чуть у нас на двоих меньше ста человек. Маловато для штурма, не находите? – Ритемус театрально отхлебнул из кружки, подчеркивая свой пессимизм. – Охрана? Количество пленных?
- А чего вы своих людей отпустили? Здесь есть где спрятаться. А гражданские могли бы и сами дойти.
- У меня раненых под полсотни, да и вторая такая битва нам не по плечу. Нам давно надо было уходить, только куда? Сами все знаете, не в средней полосе воюем.
- Так что же делать? – спросил Гессирис после четвертьминутной тишины. Ритемус молчал, оперев руки локтями на стол и положив на них голову, глядя в огонь. У него в голове все крутилось вокруг одной мысли: "Здесь слишком много командиров". Он ничего не мог придумать, кроме как снова разделиться, потому что они оба будут долго досаждать друг другу. К сожалению, Гессерис не привык держать себя под чьим-то командованием, и просто будет мешать. Да и не совсем ясно, что делать здесь. Лагерь военнопленных их силами не взять, а продолжать нападения на конвои бессмысленно – карательный батальон быстро примчится в этот район, ведомый слухами…
- Я оставляю своих людей тебе, - со сталью в голосе проговорил Ритемус, – За исключением десятка. Они пойдут со мной на Рателан.
- Он уже захвачен! – огорошил его Гессерис. У Ритемуса по спине пробежал холодок.
- Давно?
- Несколько недель как. Примерно в то же время, как мой отряд побили, точнее, чуть раньше. То-то они и пошли гонять нас всех по лесу. Нечего там тебе делать.
- Есть. Разведкой заниматься. А сам я направлюсь на эвакуационный тоннель. Заодно и людей подниму. Нам обоим мало места будет здесь.
- Это ты прав насчет места, только… неправильно это, разделяться. Пойдем вместе, надежнее будет.
Ритемус подумал и кивнул.
- Будь по-твоему.
- Кстати, насчет "поднимать людей". Километрах в двадцати живет некий старик, который по слухам, жил где-то севернее, и на границе губерний, а после того как минатанцев выгнали, переехал с семьей и остальной деревней сюда. И поговаривали, что он не любит партизан. Я вспомнил, что в то время ты там был.
Ритемус вспомнил, что еще в конце года, когда ездил к пастору и Тумасшату сообщить о ранении Аумата, кто-то из них обмолвился, что Вельяас больше никому помогать не намерен.
- Не знаю, - честно сказал минор-легионис. – Чем я мог его обидеть, если он нам помогал все время? Может, и не во мне дело. Сколько война еще длилась, когда минатанцев обратно за хребет выгнали? Четыре месяца?
- Да. Раз так, может, он тебя и послушает. А заодно что-нибудь расскажет и поможет.
На сборы было отведено несколько часов. Затем – несколько часов на сон, и ближе к утру партизаны покинули свое убежище. Как назло, в полдень резко похолодало и пошел снег. Было не столько холодно, сколько мерзко и сыро. Снег большими хлопьями налипал на верхнюю одежду, утяжеляя ношу, земля превращалась в грязь. От сырости потрясывало конечности – раненая годы назад нога Ритемуса давала знать о себе. Когда солнце начало заходить, среди деревьев и снежной завесы его глаза разглядели очередные огни. Огни в окнах.
- Кажется, оно, - сказал он Гессерису. Тот вздохнул, бормоча, что это уже третья деревня, подходящая под описание. В своей наспех подшитой шинели, в которой из-за осколков едва держалась подкладка, он тоже трясся от холода. Вместо головного убора у него был грязный шарф, повязанный вокруг головы. Остальные из его отряда были не лучше, хотя Ритемус поделился, чем мог.
- Кто со мной? – спросил он у Гессериса.
- Думаешь, не захотят говорить?
- Заговорить заставлю в любом случае, но меры убеждения применим по ситуации. Ладно, Булевис, и еще человек восемь-десять, для массы. Остальные пусть с тобой посидят в стороне. Предчувствие у меня нехорошее.
- Как скажешь, - пожал плечами Гессерис и отдал команду занять позиции вокруг деревни. Впрочем, словосочетание "занять позиции" было слишком громким, учитывая, что деревня стояла на совершенно ровной местности, где из укрытий были небольшие ямы да стволы деревьев.
Ритемус, отобрав людей, вышел к ограде ближайшей избушки и крикнул в слабо озаренные окна:
- Хозяева! Есть кто дома?
Через минуту тишины, нарушаемой свистом усиливающегося ветра, дверь открылась, и из проема высунулась длинноволосая голова:
- Чего надо?
- Поговорить, - негромко ответил Ритемус, - Вы не тронем вас.
- Здесь вам ждать нечего, - пробурчала голова, и дверь захлопнулась. Ритемус, шипя ругательства, перегнулся через калитку, и отодвинув засов, быстрым шагом устремился к избе.
- Я прошу прощения, но мне нужен Вельяас. И как только я с ним поговорю, я уйду.
- Ты от двери отойди, а то головы недосчитаешься, - прогудело изнутри.
Ритемус повиновался и задом спустился с крыльца, краем глаза отметив, что из-за неплотной занавески на окне на него смотрит ствол охотничьего ружья. Дверь открылась, и из-за нее вновь показалась голова. В глаза бросались многочисленные рубцы на лице, как у покойного Реналура, только более глубокие, явно остававшиеся без должного лечения. Левый глаз был почти полностью закрыт опухшим веком. Нижний край глазного яблока дергался, и было неясно, видит ли глаз или уже ослеп.
- На кой ляд он вам? Рекрутировать будете? Ну попробуйте. Кукиш вам, а не солдат. Хватит уже…
Ритемус вздохнул в предчувствии мучительного монолога и заговорил на упреждение:
- Мы не собираемся никого забирать. Я ничего не прошу, я хочу только узнать, что такого сделали республиканцы или минатанцы, что он сбежал сюда. С ним-то я хорошо общался.
Валайм прищурился.
- Так вы Ритемус, получается? – и после ответного кивка маска его лица сменилась с настороженно-враждебной на задумчивую, - Что ж. С вами, он, может, и поговорит. Пойдемте.
И сказал, обернувшись в открытую дверь:
- Не натворите ничего.
У калитки он попросил, чтобы с Ритемусом никто не шел. Минор-легионису это требование не понравилось, но он его выполнил. По пути, отметив ветхость домов, он спросил:
- А что стало с прежними жильцами?
- Говорят, что ушли из-за войны, как и мы, - хрипло ответил тот. Изуродовано было не только лицо - он сильно хромал на левую ногу, иногда шагая немного боком, будто у него неправильно срослись кости. По дороге Ритемус отметил и худощавость кистей рук, одна кожа на костях, покрытая теми же рубцами. - Минатанцы в позапрошлую зиму досюда доходили. А там кто знает, действительно ли ушли, или их где-нибудь неподалеку расстреляли.
Когда они прошли ко двору на противоположном конце деревни, никого не встретив на своем пути, валайм отпер калитку, знаком показав Ритемусу остаться на месте, а сам прошел к двери и постучался, негромко кликнув Вельяаса по имени. В окне еле колыхнулся занавес, через несколько секунд послышался звук отпираемой двери, и валайм исчез внутри. Около минуты ничего вокруг не происходило, за исключением того, что из дома доносились приглушенные возгласы. Ритемус в ожидании еще раз оглядел соседние дома. На заносимой снегом улице никого нет, но изо всех обозримых печных труб идет дым и во всех окнах горит свет. Хозяйство старое, обжитое, следов стрельбы не видно. Появившаяся после слов его проводника мысль о том, что пришлые с Вельяасом сами выгнали туземцев, тоже не подтверждалась – ничего не было сломано, не несло следов каких-либо столкновений. Да и не мог Вельяас такое сделать, не такой он человек. Впрочем, он не был еще ни в одном доме.
Скрипнула дверь, прерывая размышления и проливая на ступени свет, и раздался неприветливый голос:
- Заходите, Ритемус.
Прозвучало, как будто врач, измотавшийся к концу дня в городской клинике, просит войти очередного пациента. Ему вусмерть не хочется видеть кого-либо, но приходится переступать себя и выполнять свой долг. Наверное, именно это испытывает Вельяас, подумалось Ритемусу.
Он поднялся по деревянным ступеням, топнул сапогами по половицам, сбивая налипший на них снежный чехол, и отворив приоткрытую дверь, вошел в сени. На проходе в комнату стоял, плечом опершись о косяк, Севьялун собственной персоной. Позади него спиной к столу на скамье сидел пока безымянный проводник Ритемуса.
- Сапоги снимите, лапти вот, - кивнул он на ноги гостя, где под табуретом притаилась пара домашних легких лаптей.
- Марья, подай гостю чаю, - сказал он в комнату, и когда минор-легионис переобулся, пригласил его к столу. – Прошу.
Ритемус сел, Вельяас – напротив него, и хозяин дома начал говорить:
- Мы обычно чужих не пускаем, разные люди приходят, с разными целями. Но тут у нас случай особый. Спрашиваете, почему сбежали? Из-за минатанцев ли или из-за вас? Из-за всех сразу. Гиблое это дело, в войну вмешиваться. Кажется это было… когда я услышал, что вы ушли с фронта, а услышал где-то через несколько недель… Почти сразу весть пришла… - голос словно споткнулся, а лицо моментально осунулось - Сына моего помните, который из Лимунара вести передавал?
Ритемус помолчал несколько секунд и сказал:
- Соболезную. Теперь все понял.
- Вот так, - с неприязнью в голосе сказал Вельяас. – Расстреляли его. Благо, не мучили, минатанцы могут такое. А потом… и сами минатанцы заявились по мою душу. Только я спрятался перед этим с семьей. Благо, никого из моей деревни не побили, не убили, но пообещали следить. А это конец войны был уже, минатанцы злые были, не поубивают, так оберут до нитки. Вернее, и раньше так было, но теперь они озверели, решили напоследок напакостить. В тот раз потому и спаслись мои сельчане, что предпоследнего быка отдали. А потом мы собрали пожитки и бросились куда подальше. Ваша армия уже наступала, но кто знал, как оно повернется? Так что вот так. Рассказываю я по-простому, а на деле страх был. А по пути сюда еще и ваши приставали…
- Наши – это республиканцы или освобожденцы? – перебил Ритемус.
- Я политическую обстановку знаю, - нахмурился собеседник. - Демы, как их возрожденцы кличут. Вот как последняя корова была, так и забрали, мол, для нужд фронта. А нам-то, простым людям, чем кормиться? Против вас лично, Ритемус, у меня ничего нет, но связываться с военными я не хочу. Слишком много мы все пережили. Особенно он, - показал Вельаяс на приведшего сюда Ритемуса валайма. – Это Севьялун.
- Да, вы про него говорили еще тогда… - Ритемус обратился к Севьялуну. – Как вы выжили на каторге?
- На каторге? – от ухмылки у валайма страшно перекосился рот. – Мне повезло, я туда не доехал. Или не повезло. Боги знают, что было бы хуже. Из одиннадцати детей вернулось пятеро, жена едва выжила. Они были в фильтрационном лагере, но там их кормили и давали какую-то одежду. Четыре сына сгнили как раз на каторге, на железорудном прииске. А я… вот я расскажу, и вы все поймете, каково оно было. Вот… нас гнали с лагеря севернее Лимунара… знаете, я летом слышал, в этом лагере пленные минатанцы бунт подняли? Вот оттуда нас должны были перебросить в каталажках… знаете, такие больших клетки на телегах, как для цирковых животных? – вот в таких всех везли. Вот… ну а нас как-то ссадили и погнали пешком, потому что транспорт нужен был на фронте. А я что-то сдал за эти дни, расхворался. Всех ведь били просто так, палками по голове били за малейшую провинность. Посмотрел не так – бьют, медленно идешь – бьют.
Шел в толпе, отстал от семьи, а потом на обочину упал в полусознании. Чувствую и слышу все, а двинуться не мог. Меня пнули сапогом, проверить, живой ли, да и оставили так лежать. Не знаю, сколько лежал так, когда очнулся, ночь была. Встал я, снега наелся - пить хотел, да и пошел. А дальше… не помню. Как во сне. Забрался подальше от дорог, чтоб не нашли, да и пошел вдоль трассы в родной край. Вместо воды снег жевал, еды не был, шишки грыз или бывало, птиц замерзших. Был в деревнях, которые мины пограбили, там еды немного находил, и одежду теплую. Отогрелся немного, а то до того лохмотьях одних ходил, одним чудом руки с ногами не отпали. И тогда подумал, что дойду спокойно. Ан нет.
Не помню где, кажется, Лимунар прошел, и в лесу набрел на каких-то людей. Военных. Сами тоже потрепанные, голодные. Вижу, не минатанцы, значит, не враги. Я подошел попросить еды, а они меня обошли, избили, все что, насобирал, отобрали и раздели. Я приготовился уже к смерти и спросил за кого они воюют, чтобы того в мире духов самому прибить. Они и сказали, что за короля воюют, а я прихвостень республиканский, шпионю за ними. Избили и бросили, думали, сам издохну. Кукиш им!
Он снова показал кукиш куда-то в сторону.
- Была неподалеку одна деревня пустая. Я там тряпок нашел, обмотался, какие старые сапоги, штаны драные, хуже, чем были мои отобранные, но что делать… Обогрелся немного, снова пошел. А потом как-то набрел до деревни, меня там приютили, подлечили, и я домой пришел. От деревни половина осталась, и людей, и домов, и добра. Помнится, скоро и республиканцы пришли, а я как военную форму увидел, меня аж в дрожь бросило…
Он внезапно обхватил голову руками, сгорбился и закачался.
- Даже не знаю, как же живой остался, как не померз… - бормотал он беспрестанно, повторяя эту фразу с вариациями. Вельяас бросился успокаивать его, а жена хозяина выбежала из соседней комнаты с каким-то пузырьком, упрашивая Севьялуна выпить несколько капель.
- Вот видишь, что с ним стало, - сказал староста. – Много тут нас таких. У всех война что-нибудь да забрала. Севьялун пришел ко мне как раз, когда весточка про сына пришла. Его рассказ на меня сильно тогда подействовал. Вот тогда и решили переселяться, от беды подальше.
- Те люди - королевские военные, - сказал Ритемус. – Их искали. Видимо, не там, где нужно. Они много плохого сделали. Одного из командиров при мне казнили.
- Да хоть всех перебей, ничего не вернешь на прежние места. Никого не вернешь. Поэтому мы хотим остаться в стороне, чтобы сохранить хоть что-то. Не просите у меня ничего, - печальным, но твердым голосом сказал он, - Я и мои сельчане никому помогать не будем, чтобы не навлечь на себя беду.
Ритемус, приметивший на улице несколько амбаров, уже расстался с мечтой попросить о ночлеге в них.
- Поэтому идите с миром. Или с войной, смотря, куда вы сейчас направляетесь, - он встал, показывая, что прием окончен. Ритемус встал и прошел обратно в сени. Вельяас быстро обошел стол и подошел к гостю.
- И все же мне вас жалко, и кое-что вам скажу, - медленно сказал он. – Неподалеку, несколько километров на север, есть монастырь. Небольшой, но вы его легко найдете. Там какой-то парень, вас ищет. Я его не видел, но говорят, что контуженый. То заикается, будто шестерни заело, то какой-то бред под нос несет. И на север по большой дороге не суйтесь.
- Почему? – переваривая слова Вельяаса, спросил Ритемус.
- А минатанцы сюда идут. Так что нечего вам теперь здесь делать.
В голове загудело. Значит, вот что Либертас имел в виду!
- Хорошо, - с пересохшим вмиг горлом ответил минор-легионис. Кармана на шинели что-то коснулось, но Ритемус сделал вид, что не обратил внимания. К своим людям он вернулся поникшим, словно впитавшим упадническое настроение Вельяаса.
- Приняли меня без всякой радости, но надежда есть. На севере монастырь есть, нам туда надо.
- А эти нам никак не помогут? – спросил Гессерис. – Мы пока по этой буре дойдем, померзнем.
- Обиделись они на всех. Минатанцы им насолили, наши добавили. Понять их можно, но обидно.
- Может, спалить пару домиков, чтоб страх имели? – предложил бородач. – Да и ты поднажать мог.
Его идея встретила одобрение. "Заодно сами погреемся", - прозвучало откуда-то.
- Ну-ну, вошли во вкус, я смотрю, - осадил их Ритемус и сказал Гессерису, - Мог. И, возможно, не зря не стал, - он полез в карман и выудил клочок бумаги.
"Через сутки, к вечеру, в монастыре".
- Возможно, нас там ждут, - сказал он негромко, коротко кивнув Булевису, чтобы тот подошел.
- Тогда другое дело! – воодушевленно сказал командир второго отряда, и закрутился вокруг оси, сбивая снег.
- Кто? – также вполголоса спросил Булевис
- Аумат. Не уверен, но исходя из описания, он.
Булевис сделал удивленное лицо, ожидая пояснений, но Ритемус, пожав плечами, дал понять, что знает ненамного больше.
Партизаны на последнем издыхании отправились совершать последний, как хотелось думать, марш-бросок. Идти было недалеко, по местным меркам, но мокрый и тяжелый снег налипал и налипал, впитываясь в одежду. Погода и не думала изменить поведение - всюду, всюду была сплошная бело-голубоватая пелена, сквозь которую проступали силуэты стволов да убегавшая куда-то тропа.
Через двадцать минут, задыхаясь и утопая порою почти до колен, они дошли до дороги. Неподалеку стоял указатель в виде квадратной деревянной доски, на которой был нарисована условный храм с надписью "Монастырь", и под нею стрелка, указующая на отходящую в сторону от дороги тропу.
- Почти дошли, - выдохнул Ритемус. – Давайте поднажмем.
Эти слова он попытался сказать как можно вдохновляюще, но стучащие от сырости зубы ему помешали. У остальных запал, появившийся после новости о монастыре, прогорел недолго, затушенный промозглым ветром. Он клялся сам себе, что выбьет к черту двери, если святоши не впустят его людей внутрь. Он почему-то представлял себе, как будет бить морду местному настоятелю, если тот будет отпираться. Вельяас изрядно подпортил ему настроение, и за это придется кому-то расплатиться, если встанет на пути.
Сквозь метель пробилась черная кованая ограда в полтора человеческих роста, над которой нависал монастырь, отчего-то напоминающий мрачные замки из сказок. Архитектурно он не имел с последними ничего общего, но трехэтажное каменное сооружение с двумя невысокими цилиндрическими башнями на фасадной части, покрытое местами плющом и мхом, выглядело неприлично высоким в здешних краях. И сам монастырь явно был когда-то крепостью, судя по окнам-амбразурам на верхних этажах и несуразной для храма угловатости.
Взяв с собой дюжину человек, он подошел к воротам и постучал по ним тяжелым металлическим обручем, издававшим глухой звон, схожий со звоном больших колоколов.
- Думаете, откроют? – со скепсисом сказал Булевис, приплясывая.
- Если через минуту они не выйдут, мы к ним сами зайдем, - медленно проговорил Ритемус, намекая на то, что для хозяев негостеприимство закончится плачевно.
Через полминуты, которые показались много большим сроком замерзшим людям, раздалось скрипение массивной двери.
- Вы кто будете? – раздался голос. Ритемус решил обогнуть этот вопрос.
- Нам бы погреться!
- Кто такие? – настойчиво повторил голос. - Если с оружием, мы вас не пустим! У нас мирная обитель!
- Ага, в таком-то месте, - прошипел Ритемус и крикнул, - Мы тут, черт вас дери, померзнем! Мы не причиним вам вреда, нам нужен только ночлег!
- Вот как раз черта нам и не хватало! Идите прочь. У нас мирная обитель, - дверь с грохотом закрылась.
- Ох, как не хочу устраивать штурм, - проговорил Ритемус, и сказал одному из бойцов, - иди к Гессерису, скажи, чтоб готовились.
- Какие же вы, к черту, монахи, если не пускаете обогреться нуждающихся? - крикнул Ритемус от досады. – Мы, между прочим, за эту… Так, черт с ними.
Он отстранился от ворот и повернулся к партизанам.
- Приготовиться к штурму. Убивать, если увидите оружие. А морды набить разрешаю.
Партизаны выстроились у ворот, часть уже разминала ноги, готовясь подсаживать своих товарищей для переброски через ограду. Несколько человек забрались орнамент ворот, рассматривая возможные пути прорыва.
- Идет кто-то! – крикнул один из наблюдателей.
Ритему встал напротив калитки и ждал, пока она не раскрылась. Перед ним предстал невысокий пожилой человек в сутане с мышиным лицом.
- Я настоятель Маленус, - представился он, держа руку на ручке калитки, готовый закрыть ее в любой момент.
- Минор-легионис Ритемус, - ответил Ритемус. – Мои люди нуждаются в ночлеге. Мы очень долго шли, и нам негде укрыться.
- Вы – солдаты. А у нас – нейтралитет. Мы договорились с командованием Освободительной Армии Арлакериса, что их солдаты сюда не вхожи, и я хотел бы договориться о том же и с командованием Республиканской армии.
- А если человек будет умирать под вашими воротами, вы его оставите?
- Это зависит от его… статуса, - невозмутимо пялился настоятель своими маленьким глазками.
- А если тут сдохнет к следующему утру девяносто человек, ваш Бог никак не прогневается?
Тут настоятель немного скис и на пару секунд задумался.
- Это все дела мирские. Мы всего лишь пытаемся удержать равновесие. Ведь мы помогаем и жителям окрестных деревень…
- Вы не ответили на вопрос, - отрезал Ритемус. Маленус шумно выдохнул.
- Если у вас есть раненые, мы готовы их принять. Не более.
- А остальные?
- Мы не можем вам ничем помочь, - только сказал настоятель, и тут же ему в грудь вонзился кулак Ритемуса. Старик отлетел в снег.
- Грош вам цена с такой верой, - зло рыкнул Ритемус, схватил его за шиворот и устремился ко входу в обитель, к двум дверям, расположенным глубоко в арочном проходе. Он постучал, и одна из них открылась, явив взору монаха достаточно плотной кондиции с бородой. Тот, крякнув от неожиданности, отскочил с криком "Пастор!", будто того уже убили. Ритемус сделал несколько шагов вперед, держа Маленуса спереди-справа, собравшись сказать, чтобы никто не дергался, как слева, из-за угла, совсем близко, раздался яростный крик, а вслед за ним появилась фигура, обрушившая нечто на Ритемуса. Он успел увернуться, но бесформенный предмет ударил по бицепсу левой руки, вызвав тупую боль.
- Наставник, прячь…
Над ухом раздался сухой выстрел, и нападавший рухнул на Ритемуса, забрызгав пол и стены содержимым уполовиненной головы. Когда Ритемус выпрямился, отпустив пастор, то увидел направленные на него винтовки в руках четырех монахов, стоявших у колонн в нефе, труп под своими ногами, и пять-шесть винтовочных стволов, устремленных на противников, из-за его плеч. Все застыли в нерешительности, понимая, что до кровопролития остался один маленький неверный шаг. Краем глаза он уловил что пастор так и сидит на полу, раскрыв рот.
- Нас почти сотня, всех не перебьете, - прервал затянувшуюся паузу Ритемус.
- Опустите оружие, - с одышкой сказал Маленус, и монахи осторожно опустили винтовки прикладами на пол с размеренностью церемониальной стражи.
- Господин Ритемус? – раздался топот из глубины нефа.
- Аумат? - неуверенно спросил легионис. Ординарец подбежал, и Ритемус прижал его к себе и похлопал по спине. – Думал, что уже не увижу. Мы и за тобой пришли. Но давай повременим, как видишь, знакомство с господином Маленусом у нас не задалось.
Пастор уже подполз к убитому монаху, и, приподняв его тело за плечи, тихо что-то бормотал.
- Что же вы как звери? – тихо сказал он. – Он просто хотел защитить…
- Он сам виноват. А я надеюсь, подобное больше не повторится. Помогите похоронить его, - обратился он к своим солдатам, желая показать хотя бы видимость дружелюбия.
- Мы сами, - сказал Маленус, вставая. – Мы приведем обряд должным образом.
- Хорошо, - сказал Ритемус и прошел мимо монахов с оружием к кафедре. – Но сначала пусть все придут в зал.
Ему было абсолютно наплевать на смерть монаха. Ему было наплевать на скорбь пастора. Главное – он спас своих людей. На душе был смутный осадок, но только потому, что этим фактом он испортил отношения с обитателями монастыря.
Неф наполнился людьми. Маленус протиснулся в передние ряды с навертывающимися на глаза слезами. Из задних комнат в зал прошли еще несколько монахов. В воздухе витал аромат благовоний, раздававшийся от установленных у колонн и стен подвесных чаш. Когда все затихли, Ритемус начал говорить.
- В первую очередь, приношу свои извинения за грубое вторжение. Это было необходимо, потому что иначе мы бы погибли. И за досадное… недоразумение, приведшее к гибели вашего брата. Сейчас военное время, и обстоятельства таковы, что иногда приходится игнорировать правила приличия для собственного выживания. Мы не собираемся никого убивать без действительной на то причины или брать что-то вас. И признаюсь, я немного слукавил. Мы здесь по трем причинам. Первая – нам нужно убежище. К нашему общему сожалению, господин Маленус, нам придется задержаться больше, чем на одну ночь, из-за еще одной причины - лицо священнослужителя тут же начало наполняться гневом. – Вторая. Мне назначили здесь встречу. Завтра. При каких обстоятельствах она будет проходить, я не знаю, но это важно и это касается всех нас. А третья причина стоит в ваших рядах. Мой ординарец и боевой товарищ в борьбе против минатанцев и освобожденцев Аумат.
Я могу предложить компенсацию за вторжение и стоянку в вашей скромной обители. Если нужно помочь, мы поможем.
Разумеется, эти слова никакого одобрения со стороны монахов не вызвали. Их лица так и говорили: "Только нашего брата этим не вернешь". Маленус на словах о встрече и вовсе побагровел, но промолчал.
- На этом все. Быть может, кто-то хочет сказать еще что-то?
Ответом было молчание.
- Настоятель?
Тот покачал головой. Ритемус вышел из-за кафедры и подошел к нему.
- Где мы можем расположиться?
- У нас нет таких объемных помещений.
- Амбары?
- Там инструменты и запасы.
- Значит, спать мы будем прямо здесь, на скамьях.
Маленус изумился столь быстрому перепаду настроения речи Ритемуса, вновь перешедшего к самоуправству.
- Вы не можете… спать в церемониальной зале!
- Это вы не можете предоставить нам место. Значит, мы выберем его самим.
- У нас наверху есть комнаты...
- Но они не вместят всех.
Кто-то закашлял над ухом.
- Господин Ритемус, - это был Гессерис, - на пару слов.
Они отошли в угол, оставив растерянного пастора стоять в одиночестве.
- Я бы их всех в подвал посадил. На время. Мне не нравится, как они шепчутся.
- Я тоже подумал об этом. Ситуацию разрядить у меня не получилось, да и мы все устали. А если кто-нибудь из этих учудит такое же, то утром мы кого-нибудь не досчитаемся.
- Согласен.
Ритемус развернулся и громко объявил:
- Внимание! В целях обеспечения всеобщей безопасности все монахи будут заключены под стражу. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих людей пострадал, - кивнул он на тело, закрытое саваном. – Все, кроме пастора. Булевис, обыщите монастырь и найдите соответствующее помещение.
Маленус теперь окаменел, не сводя глаз с Ритемуса. Всех монахов согнали в кучу в центре нефа, и те покорно ждали своей участи.
- Тогда посадите и меня! – наконец ожил священник.
- Сначала мне надо с вами поговорить.
- Господин Ритемус, - коснулся его Аумат. - тут есть человек по имени Видерим. Я помню, вы рассказывали…
- Где? Видерим, подойди сюда.
Ритемус присмотрелся. Густая борода до живота, бегающие маленькие паучьи глаза. За последние годы он многих таких похожих повидал, но уж взгляд очень знакомый…
- Это и правда вы, – широко раскрыл глаза Ритемус. – Вы выжили тогда? А я вас искал, искал…
Он протянул руку. Видерим косо посмотрел на нее, но все же заключил ладонь Ритемус в объятия своей, почти в два раза большей. Он замычал, собираясь что-то сказать,
- Не так я хотел вас снова встретить, Ритемус, но что теперь поделать. Видно, такова воля… - многозначительно взмахнул рукой он и обратился к пастору, – Ритемус очень помог мне два года тому назад, когда я уезжал с семьей подальше от фронта к шахтам у Тендерума. Он хороший человек… - "был тогда", видимо, чуть не произнес он и снова обернулся к Ритемусу, - Надеюсь, что вы не изменились.
- Изменился. Но честь и ответственность за жизнь доверившихся мне людей никуда не делись. И сейчас я считаю, что все сделал правильно. А все потому, что как вы заботитесь о своих подопечных, как бог заботится обо всех вас, так и я забочусь о своих людях, - сказал минор-легионис. – И едва ли какая-то цена покажется мне слишком большой для их спасения.
- С такой логикой можно далеко зайти, - ядовито заметил Маленус. – Но мне остается лишь довериться вашему слову.
- Я постараюсь вас не подвести, - с долей надменности произнес Ритемус. Из-за алтаря вышел Булевис с группой людей.
- Похоже, есть лишь одно место, куда можно их… отправить. – начал издалека Булевис, зная реакцию священника, - подвал.
- Но мы там же померзнем! – запротестовал тот. – Лучше уж в кельях!
Ритемус понял, к чему ведет Булевис и поддержал его.
- В целях той же безопасности проще содержать всех в одном месте. Теплой одеждой и питанием мы их обеспечим, если у вас нет своей.
- И печка там есть с дымовой трубой, - продолжил Булевис, - не замерзнете. К тому же, вы монахи, вам наверняка не привыкать. Мы же вам не предлагаем ночевать на улице, в отличие от вас.
Говорил он все это, известно, с совершенно невинным выражением лица. Маленусу ничего не оставалось, как съесть предложенное и не подавиться, поэтому он просто промолчал, а Ритемус приказал отвести монахов вниз и дать им одежду.
После они занялись похоронами убитого, где Видерим и Маленус провели обряд, а партизаны опустили тело в заблаговременно вырытую яму. Когда похороны закончились, Ритемус объявил, что вшестером, то есть он сам, Маленус, Аумат, Видерим, Булевис и Гессерис, устроят совещание, пока будет готовиться обед. Пастор без особого желания указал, где хранятся запасы, и повел "гостей" в свой кабинет на втором этаже. Это была небольшая комнатка, в которой едва ли могли поместиться все, из-за нагромождения шкафов с книгами и тумбочек, поедающих пространство. Пришлось идти вниз за дополнительными стульями и скамьей, после чего все расселись.
- Начнем с вас, пастор. А именно вашей реакции на встречу. Вы тоже кого-то ждете? И подразумеваю, что нас приняли за тех людей?
- Да, - нехотя ответил пастор, - И вы снова соврали. Вас же Вельяас сюда направил?
- А какие у вас с ним разногласия?
- А он вам не сказал?
- Нет. Он мне сказал только про Аумата.
- Что ж, это меняет дело. Я думал, он вас обдурил и прислал нас вздернуть.
- Так что же?
- У него несколько причин для нелюбви к нам. Во-первых, он считает, что мы служим правительству националистов и клевещем на всех подряд, чтобы выслужиться. Мол, мы обвиняем жителей близлежащих деревень, и сдаем их националистам, а сами получаем некое… вознаграждение, - он развел руками в непонимании.
- Так… А почему именно Вельяас?
- Недели две тому назад человек из его деревни ездил по соседним селениям и Серметер. Тут еще с прошлой войны так принято, бартер производить. Из Серметера он вернулся, но по пути исчез. А незадолго до этого этот торговец был у нас, и.. у нас с ним спор вышел. По цене. Видите ли, у нас теплица есть, небольшой скотный дворик. Еще и мастерская. Торгуем, оружие, инструменты ремонтируем, вы все видели. И ему показалась слишком дорогой цена за мотыгу. Я с ним был согласен, но меньше не мог дать, времена сейчас страшные, а мне полторы дюжины человек братии кормить. Соответственно, Вельаяс считает, что часть скарба мы забрали себе, а часть отдали возрожденцам.
А еще дело в том, что монастырь – одно из наиболее… богатых мест в округе. У нас есть почти все, что нужно для относительно безбедного существования. И некоторые считают, что такими богатствами было бы неплохо поделиться, и среди таковых сами знаете кто.
- Я знаком с Вельаясом с той войны, он жил на границе Лимунарской и Рателанской губерний. И я скажу вам, что чем дальше на север, тем больше распространено общинное пользование имуществом. Такое явление часто выходит за рамки одной деревни. Вы – своего рода центр небольшого округа, значит, возможно, он считает вас обязанными поделиться. С последующим возвратом или возмещением в вашу пользу, конечно. У валаймов воровство жестоко наказывается, от них подвоха не ждите. Но здесь, у Серметера, много именно арлакерийцев по крови, и от них, само собой, можно ждать всего, поэтому вы не доверяете и ему. Просто с ним надо поговорить и объяснить.
- Он упрям как осел, - нахмурился Маленус. – С ним вообще ничего нельзя обсуждать. И если вы пустите его сюда, он меня вздернет.
- А может, есть за что? – предположил Ритемус, рассчитывая на соответствующую реакцию. Маленус сохранил хладнокровие, но ускользнувший на мгновение взгляд стал аргументов в пользу мнения Вельяаса. – Тогда подождем его. Что вы о нем еще скажете?
- Он… очень странный. Он якобы также поддерживает нейтралитет, потому что много его знакомых и родственников погибло в войне с минатанцами, но… если исходить из того, что слышал, я бы предположил, что он помогает вам.
- Что? Он мне сам сказал, что не намерен никому помогать.
- Поэтому заставил вас помочь ему, - горько усмехнулся Маленус, – а раз так, то мои догадки ложны.
- В чем они заключаются?
- В организации подпольного противодействия возрожденцам. Но доказательств я предоставить я не могу. Мне эта мысль показалась логичной, особенно в свете его разговоров о экспроприации имущества монастыря. Или взаимопомощи, если вам угодно. Называйте как пожелаете.
В голове Ритемуса разлеглась легкая дымка, отстранившая его от внешнего мира. Между событиями последних месяцев возникала некая взаимосвязь. Либертас предупреждал, что Ритемусу нужно уходить в Минатан, Вельяас противится всякому насилию, но судя, по его прощальным словам, записке и по словам Маленуса, вероятно, что он втихаря организовывает сопротивление против минатанцев… Против одних ли минатанцев? Нет, не так. Он ли собирает ополчение? Не замешан ли здесь Либертас? Вдруг он по заданию Ставки создает партизанскую сеть для отражения минатанского вторжения? А канцы догадываются и систематически выдавливают партизан за Серметер, чтобы повоевать чужими руками. Еще и Таремир с той передачей… слишком, слишком много всего, но четкой информации все равно мало. Все ложится очень хорошо, только одна деталь не укладывается. Сам Ритемус. Почему его и Гессериса вообще никто не поставил в известность? Хотя нет, возможно, Ритемуса как раз-таки предупредили… чтобы он ушел подальше и не отсвечивал. А Гессериса забыли, потому что он сам забился в угол и не подавал признаков жизни. Значит, что-то происходит такое, что Ритемусу и Гессерису знать не обязательно.
Ритемус очнулся на моменте, когда вместо него Маленуса допрашивал Гессерис. Тот понял, что Ритемус принимает некое важное решение, и взял инициативу в свои руки. Ничего нового о гарнизонах канцев в здешних местах они не узнали, за исключением того, что творится в Серметере.
- На этом я закончу, - сказал настоятель, - все, что знал, я вам сказал.
"Завтра посмотрим" - мысленно сказал Ритемус и перевел взгляд на Видерима.
- А теперь вы, Видерим. Расскажете, как очутились здесь?
Видерим собрался с мыслями и стал неспешно рассказывать.
- Немного у меня рассказов. После того как мы отступили от передних рубежей перед Рателаном, где мы были и где вы пропали, я воевал месяц. Получил несколько ранений в руку и ногу, и остался в лазарете. Потом меня подлечили, отстреленное мясо нарастил, одни шрамы остались, и я стал монастырь посещать. А потом подумал… остаться здесь, может быть. Не хочу на передовой быть. Я подал прошение, и мне позволили жить в монастыре и помогать в лазарете и с поставкой продовольствия в лагерь. Когда угроза миновала, и республиканские части отбросили минов до Лимунара, я испросил разрешения у настоятеля, чтобы съездить в Доламин, и…
Видерим вдруг резко замолк, словно он на бегу врезался в стену, и всхлипнул.
- Там все сгорело! Я так и не узнал, кто это сотворил! Несколько семей там и погибло! Весь Доламин выгорел! Мою семью эвакуировали на юг, но там…, мне рассказывал Индерис, помните его? Жена и три ребенка умерли от какой-то болезни, инфекции.
- Да, вспышка тифа. Ее успели подавить, - вспомнил Ритемус.
- Они едва спаслись, но… - он замахал руками перед собой, - почему Господь с ними так жестоко обошелся? Он отмерял им меньше месяца после отъезда, - он всхлипнул, и Маленус принялся успокаивать его:
- Видерим, я ведь тебе говорил… Господь знает, что…
- Я помню, отец, - после его очередного всхлипывания Ритемус спросил:
- А Валерус?
- Валерус? – Видерим утер выступающие слезы и посуровел. – Я искал его два месяца. Я знаю, что он был с вами, потом в больнице, и что потом он поехал в Доламин, но он туда не доехал. Он ушел воевать дальше. Я нашел его прошлой весной, вскоре после битвы за столицу, они шли на запад. Я его упрашивал, умолял уйти, пока он не погиб, ведь он мой единственный сын и единственный близкий человек! Но он не захотел. Сказал, что нашел свое место в жизни, и что я не смогу его переубедить. И он так это сказал, что я понял, что он воистину решил твердо. Я его благословил и вернулся сюда. Потому что кроме братии и монастыря мне терять больше нечего.
- Вот потому мы и стараемся сохранить мир… - начал Маленус, но Ритемус его оборвал.
- Можно подумать, это зависит от одних вас, будто вы одним затворничеством и молитвами сможете сохранить мир. Если положение дел останется прежним, придет и ваша очередь, несмотря на хорошие отношения с канцами. Вы, кстати, не думали уйти на время?
- Чтобы вернуться обратно и застать монастырь разгромленным? Нет, ни за что, - твердо сказал настоятель.
- Я вас понимаю, - кивнул Ритемус, - переубеждать не буду.
Он собрался было перевести всеобщее внимание на Аумата, но пока допрашивал пастора, передумал. Он сам не знал, что может сказать ординарец, поэтому боялся, что его повесть может произвести на храмовников плохое впечатление, и они решат, что республиканское движение находится на краю могилы. Даже если это так, им знать об этом необязательно. Иначе… возможен шанс, что они сдадут Ритемуса и его людей канцам. Заодно он проверит правдивость слов пастора наблюдениями ординарца.
- Аумат, как тебя приняли? И сам как себя чувствуешь? – спросил Ритемус непривычно заботливым тоном, постукивая пальцами по столу. Подобный жест рукой когда-то означал, что командир несколько раздражен и не желает выслушивать не относящиеся к делу детали. То есть требовался ответ на вопрос и не более того.
- Приняли меня хорошо, выходили. Путь был долгим и тяжелым, но я жив.
Ритемус кинул взгляд на наручные часы, задал еще пару вопросов о здравии Аумата, и предложил спускаться вниз, чтобы приготовиться к обеду. Все понимали, что за время, которое они провели в кабинете, даже котлы на кухне едва ли нагрелись, но верно приняли это предложение за окончание заседания.
По пути Ритемус коснулся рукава Аумата и полушепотом сказал:
- К вечеру поговорим.
Из кухни уже шел запах супа, и из нефа то и дело бегали проверять, готово или нет, каждые несколько минут. Через полчаса все принялись за трапезу, состоящую на половину из собственных запасов, а на другую – из монастырских, что стало причиной тихой жалобы Маленуса Видериму, услышанной легионисом краем уха. Запертым внизу монахам тоже принесли достаточно сытный обед, - Ритемус специально поставил Маленуса у котла отмерять порции похлебки с небольшим количеством овощей и мяса своим подчиненным. Он распорядился наливать почти полные тарелки, хотя по взгляду Видерима можно было догадаться, что обычный их прием пищи несколько скуднее. Впрочем, Ритемус на своих подчиненных тоже не экономил. После этого ужина он нашел небольшую комнату, видимо, чью-то келью, судя по убранству в виде цельнодеревянной кровати без матраса, столика, стула и развешанных на стенах икон, и спросил разрешения у Маленуса на ее кратковременное использование.
Тому ничего другого не оставалось, и он ушел в свой кабинет, а Ритемус решил сначала обсудить с Гессерисом свои размышления и наблюдения. Подробный рассказ о персоналиях Таремира и Либертаса занял время, как и описание случаев, с ними связанных. Гессерис слушал внимательно, не перебивая и кивая головой, и в конце постановил:
- Эх, не было меня рядом. А так я скажу – Либертас, как мне видится, шпион канцев. Ему нужно было мягко направить тебя в сторону. Убивать тебя незачем. Вот ты сам говоришь, что чем дальше на юг, тем сильнее сопротивление, а как вы обратно до Серметера дошли, так вас и не трогали. Понимаешь, к чему клоню? Тебе дали понять, что чем дальше на север ты убежишь, тем целее будешь. Они хотят твоими… а теперь нашими руками воевать с минами. По-моему, очень складно выходит.
- Насчет того, что не трогали, не соглашусь. Хвост за нами был, в погоню якобы отправили целый батальон, армейский, но и вправду, до нашего разделения столкновений не было. Я знаю Либертаса уже… двадцать лет, считай, еще с учебы в гимназиуме, и он меня знает. Я не думаю, что он стал бы мне врать. Или так прямо говорить…
- А что ему мешает? - возразил Гессерис.
- Ничего, - глухо отозвался Ритемус.
Было очень неприятно осознавать, что человек, которого знаешь больше половины своей жизни только с положительной стороны, оказывается твоим врагом. Он ничего не знал о его жизни подпольщика кроме как из единственного разговора, достоверность сведений в котором нельзя было проверить. Не то что бы это обескураживало, и все же осадок есть. Осадок от осознания того, что круг людей, которым можно доверять, постоянно сокращается по разным причинам.
- А что скажешь о Маленусе?
- Я не вижу ничего в монастыре, что бы могло указывать на прямую связь с канцами. Но не удивлюсь, если это и вправду так. Уж точно какие-то грехи за ним есть. Ждем твоего Вельяаса, посмотрим, что он скажет. А пока держим уши востро.
Следующим на аудиенцию был приглашен Аумат.
- Как ты? – спросил Ритемус.
- Слабоват немного. Очень много шел и мало ел, - пожаловался он, - пока боец из меня не очень, боюсь. А может, сильно расслабился за это время.
- Ничего, восстановишься. Смотрю, не заикаешься, как в больнице?
- Есть, но редко. Когда меня оглушило, обратно перемкнуло…
- Так, - остановил его Ритемус, - давай по порядку.
Эвакуация началась более полутора месяцев назад, точную дату Аумат вспомнить не мог. Раненых начали вывозить задолго до того, вскоре после последнего визита Ритемуса в Рателан, но Аумата, шедшего на поправку, оставили помогать. Процесс затянулся, потому что из сданной минатанцам Лимунарской убернии продолжали отступать войска, и лишь когда появилась настоящая угроза того, что их зажмут с двух сторон, Лангемир, заменивший умершего несколько месяцев назад от инфаркта Гальгатуса, приказал покинуть город.
Как прошла эвакуация, Аумат в точности не знал. Его отправили далеко не в первом эшелоне, когда на них напали.
- Прямо-таки напали? На целую колонну? – не поверил Ритемус. – Сколько их тогда было?
- А черт его знает, - засопел тот, - у нас охранения было мало, сплошные телеги с ранеными из Лимунара да провиант. Может, они решили воспользоваться суматохой и взять в плен кого-нибудь? Я не помню, сначала взрыв грохнул, потом еще один, тягловая лошадь рванулась вперед, и меня скинуло с борта телеги. Я на неудачу крепко приложился головой в канаве, и тогда вообще перестал понимать, что происходит. Туда полз, сюда, на другую сторону дороги перелез, обратно, а потом я потерял сознание. Когда очнулся, ночь была, лес кругом. Смотрю - около меня труп. Похоже, меня притащили сюда подальше, этого убили, а меня трогать не стали, решили, что я мертвый.
Потом пошел на юго-восток, вдоль дороги, как мне думалось. Иду, а ни дороги, ни зги не вижу. Луны, звезд нет, одни тучи. Пошел, вернулся обратно, покрутился, да и пошел, как сначала решил. Больше дня так шел, да и набрел на охотничий сарай. Воды фляжка была, полбуханки хлеба с вяленым мясом. Поел немного, все не съел, чтобы и другим досталось. А потом нашел приключение на задницу.
- Это как?
- Помог в одной деревне с мародерами. А врачи говорили, что слабый буду. Не такой уж слабый, оказывается. Я шел мимо деревни, и увидел, как люди отбирали у местных мясо. Стоят деревенские гурьбой, и разбойники, человека три-четыре, а за ними телега с добром. У одного винтовка, у другого револьвер, и у двух по кинжалу. А у местных ничего. Я взял корягу, подкрался, врезал одному, а пока остальные запутались, местные на них навалились. Одному из деревенских досталась пуля, но он выжил. Двух мародеров убили, двух оставили. Как я понял, добро раздадут обратно, а бандитов пытать будут. Мне дали немного мяса и хлеба, и я пошел.
- А мародеры те кто были? Дезертиры?
- Не знаю. Я их спрашивал, но они ничего толкового не сказали. Всё отбрыкивались, даже с выбитыми зубами. Что там дальше с ними сделали, не знаю. Подустал, да и… что-то не хотелось мне находиться на этом народном суде.
Так и шел. Где-то помогали, как могли, где-то прогоняли. Есть хотелось. Последние дни очень хотелось пить и есть, а меня как раз прогнали. Недели две с небольшим шел, и вышел сюда. Меня приняли, порасспрашивали, кто я есть, и… сказал, в общем-то, правду. Был в Рателане, раньше был солдатом, теперь так получилось, что меня забыли, приняли за убитого, а я пошел куда глаза глядят. На все вопросы про обстановку отвечал, что ничего не знаю, воюют и воюют, а господа офицеры ничего не говорят.
- Мог бы выдать себя за крестьянина, но раз приняли, то… хорошо.
…Кажется, он слышал эту историю сегодня. С другими деталями. От Севьялуна. Уж слишком все похоже. Свалился, приняли за убитого, прошел один десятки километров едва живой…
Ритемус мотнул головой, почувствовав, как внутри зарождается дрожь паранойи, и решил проверить.
- А ты не встречался ни с кем, кто живет за пределами монастыря?
- Краем глаза торговцев видел. Крестьяне сюда изредка молиться ходят. Несколько стариков и старух.
- Имен не знаешь?
- Не слышал. Можно Маленуса спросить.
- А не слышал ли ты о тех, кто тоже уходил пешком от врагов по лесу, вроде тебя?
- Вы к чему ведете, господин Ритемус? – обиженно-гневно сверкнул очами Аумат, - не верите мне?
- Нет, я недавно слышал эту историю. И подумал, что речь как раз о тебе. Видимо, я ошибся, - пожал он плечами, чтобы разрядить обстановку. – Что про монахов скажешь?
- Тихие, молчаливые. При мне ни о чем не говорят, кроме повседневных дел, будто бы у них ничего другого нет. А по углам шушукаются. Торговцы приезжают, а меня просят не высовываться, и сделки тихо обсуждают. Могу сказать: подозрительные. Но не больше.
- Тогда ждем.
На этом разговор завершился, и партизаны стали готовиться ко сну в нефе. Увидев это, пастор бросился упрашивать Ритемуса провести вечернюю службу всем монахам. Немного подумав, Ритемус разрешил, при условии нахождения в помещении охраны. Монахов вывели, и почти с половиной личного состава, принимавшего участие, служба состоялась, после чего всех братьев отвели обратно в подвал. Люди приготовились ко сну на скамьях, кому-то досталось место в кельях, как и Ритемус с Гессерисом. Наступила ночь.
Ритемус проснулся от тусклых солнечных лучей, падающих на лицо из узкого окна почти под потолком, и топота чьих-то ног на втором этаже. Эти звуки почему-то напомнили ему ту ночь, когда канцы начали переворот. Он выглянул из-за двери, сжимая в руке приготовленный пистолет, но ничего не увидел. В коридоре было пусто. Выйдя к лестнице на второй этаж, он застал солдата-патрульного, который сказал, что Видерим поднял Булевиса и теперь они что-то делают наверху.
- А Маленуса не видел?
- Никак нет.
Вокруг постепенно собирались разбуженные люди. Ритемус коротко велел идти следом и поднялся. Булевис как раз шел навстречу ему, а Видерим позади него ходил у спальни настоятеля взад-вперед, то хватаясь за голову, то скрещивая руки в молитве.
- Старик сдох, - вместо привествия сказал Булевис.
- Булевис, почтитель… Что? – остатки сна сорвало и унесло в бездну. – Как?
- Господин легионис, имею тот же вопрос.
Ритемус зашел в спальню. Почти пустая комната, шкаф, прикроватный столик с молитвенниками, стул, кровать. На кровати с откинутым в сторону одеялом лежало бездыханное тело настоятеля Маленуса в спальном одеянии. Настоятель застыл по стойке "смирно" с совершенно ничего не выражающим лицом.
- Вы его осмотрели?
- Насколько можно. Пятен крови нет, пены тоже, сса… - запнулся он, - мочи и кала тоже. Он абсолютно чист. Ни порезов, на шее ничего.
- Видерим, нужно раздеть его. Мы должны понять, что случилось. Что бы ты не думал, - добавил он трясущемуся Видериму, - ни у кого из моих людей не было умысла его убивать. Мне вы все не нравитесь, но только на этом основании расстреливать я вас не собираюсь.
Тот кивнул и дрожащими руками принялся стаскивать одежду с тела. Ритемус ощупал лимфоузлы, осмотрел вены и мышцы.
- Не больше нескольких часов, - констатировал он. Патологоанатомом он не был, но известный опыт работы оказался полезен.
Его внимание привлекла объемная печатка на безымянном пальце правой руке – единственный предмет, помимо образа солнца-глаза на цепи на груди. Ритемус наклонился поближе и увидел, что палец слегка распух, а кожа, соответственно, слегка посинела.
- Дайте мне плотную тряпку.
В ладонь легла ткань, и он дотронулся до навершия печатки в виде квадрата с изображения быка и кинжала. Тот слегка поддался, уйдя вниз.
- Так…
Он аккуратно снял кольцо и увидел маленькое засохшее пятно крови на разбухшем участке кожи. В металле кольца под квадратом виднелось отверстие. При нажатии из него вылез маленький шип.
Ритемус выдохнул. Он скомкал ткань в руке, закрывая кольцо, а затем плотно завернул его.
- Он всегда носил его? – спросил он у Видерима. Тот то ли взял себя в руки, то ли окаменел от осознания произошедшего.
- Нет… Бывало, на службах, иногда… иногда носил, иногда нет…
- Самоубийство без должной причины – грех, Видерим. Что вы от нас скрываете? Чего вы боитесь? Чего боялся Маленус?
- Я… я не знаю, - задрожал вновь тот, как лист на ветру, - Мы все боимся лишь националистов, которые могут прийти сюда. Мы знаем, что они творят. Приходится их задабривать провизией, которую мы скупаем. Но это не часто, они про нас почти не вспоминают, два раза в месяц приезжают за сводками… я ничего нового вам не скажу, кроме того, что пастор вчера говорил. Клянусь! – он обвел грудь и лицо рукой месяцем в знамении, затем перекрестился.
- Я не верю клятвам. Клятва – первый признак того, что человек обязательно обманет или предаст. Чего мог настолько бояться Маленус? – повторил он с большим нажимом.
- Вельяаса… Наставник не говорил вчера со мной вечером, хотя обычно, если его что-то беспокоит, он говорит об этом с кем-нибудь. И я чувствовал, что это плохой знак…
- Видерим, соберитесь!
- Он же вам сказал, что Вельяас может прийти и разграбить монастырь! А раз вы знакомы, значит, отдадите Маленуса на растерзание, а если и нет, Вельяас все равно не оставит нас в покое. Пустит слух, что настоятель сам собирает ополчение, и тогда… Господи, смерть, везде смерть…
Он рухнул на колени в рыданиях.
- Ото всех смерть… от вас, от них…
- А пропавший человек – ваших рук дело?
- Ч-частью…
- Вот, уже интересно.
- К-когда мы повздорили из-за цены, пастор прогневался и прогнал его, и сказал, чтобы тот возвращался только с Вельяасом. Телегу с добром мы оставили в целости, она в амбаре. Тот человек так и не появлялся. А пастор… пастор запретил нам говорить посторонним, что он был у нас…
- То есть добром разжились, а человек где-то сгинул. Ничего нового на свете, - процедил Ритемус. – Тогда пастор был абсолютно прав, что мы его сдадим, только глупо он поссорился с Вельяасом. На что он рассчитывал?
Гнев его немного умерился, и он распорядился приготовиться к похоронам. Из подвала выпустили часть монахов для проведения церемонии. Земля крепко промерзла, и вторую могилу не получалось выкопать – от тычков лопатой откалывались куски земли с мизинец. Видерим сдался и разрешил похоронить Маленуса в могиле убитого вчера. Монахи все время молчали, кто от злобы, кто от странного к ним отношения – вроде бы их держат за узников, но общаются и обращаются как с людьми. И порции больше, чем было.
После похорон монахов накормили и завели обратно в подвал. Видерим есть отказался и молча ушел в свою комнату. Ритемус велел отнести ему хлеба и воды, но сам не пошел – ему было противно видеть, как некогда крепкий хозяйственник бьется в рыданиях. Да и собственно смерть никакого сочувствия не вызывала, ведь сам он был поглощен собственными размышлениями, облегшими его, словно адские цепи. Завтрак, утренние часы, обед проходили медленно и мучительно. Он распорядился навести порядок в храме и на дворе, проверить оружие, наколоть дров, проверить амбары и содержимое их на всякий случай, но все это заняло не так много времени, и Ритемус после обеда оставил свой отряд в покое, предварительно выставив наблюдательные посты по периметру и в башнях монастыря, и разведчиков в маскхалатах, чтобы те следили за округой.
Чем дальше крутились стрелки часов, тем сильнее становилось его беспокойство, будто он был завернут в кокон из колючей проволоки, вонзающий шипы при каждом мыслительном или физическом движении. Он ходил взад-вперед, обходил комнаты, слушал игру валаймов на флейтах, и все это тянулось бесконечно, пока солнце не стало заходить, а снаружи раздался отчетливый скрип калитки. Аумат тоже нервничал, что отражалось на бледности лица. Ее он оправдывал напряжением перед боем, мол, предчувствие у него плохое, и пару отпрашивался отдохнуть.
Дверь в монастырь открылась, вбежал разведчик в заснеженном маскхалате:
- Двадцать человек, со стороны деревни, где мы были вчера!
Через тридцать секунд о том же доложил наблюдатель с башни.
- Всем приготовиться!
Люди посыпали на улицу, взгромоздили скамьи у окон, поднялись на второй и третий этажи. Ритемус вышел на улицу и ждал. Через две минуты послышались приближающиеся шаги, затем удар кольца о ворота.
- Кто там? – спросил Ритемус, не открывая отверстия в калитке.
- Это мы, господин Ритемус, - сказал голос Вельяаса. Ритемус отпер вход и впустил всех. Двадцать человек с винтовками, ружьями и ранцами на спинах.
- Мы пришли пугать Маленуса покойниками, - сказал Вельяас, указывая на одного из своих людей, и многие поддержали его коротким смехом.
У Ритемуса было совершенно каменное лицо.
- В таком случае, он вас опередил. Зачем вы пришли? Отбирать то, что они забрали?
- Что значит "опередил"? – недоуменно спросил Вельяас.
- Принял яд ночью. Мы нашли его утром.
- Вот же засада, - поставил он винтовку прикладом на землю и подпер стволом подбородок, - тогда на меня вину могут переложить. Сам он виноват, черт старый. А так… я знаю, что он вас сразу не принял. Но впустил, я смотрю.
- С жертвами с их стороны, - вставил Ритемус.
- Вот как, - глухо промычал под нос Вельяас, - я думаю, что он вам рассказал, что обо мне думает.
- Именно, а теперь я хочу послушать вас. И чтобы вы особенно на те два вопроса ответили.
- Отвечу. Пойдемте внутрь, не хочу, чтобы нас видели.
Они прошли в монастырь, гостей провели в столовую, пока готовился ужин.
- Рассказывайте, - спокойно потребовал Ритемус.
Вельяас спорить не стал.
- С чего бы начать… Деловое предложение у меня есть.
Ритемус только сейчас заметил Севьялуна по соседству с Вельяасом. Он-то что здесь забыл, если военных и оружия боится?
- Да, и он тоже. Если перейти к делу, то… Ритемус, вы думали о освобождения лагеря за Серметером?
Ритемус был весь внимание.
- Мы проводили там разведку. К сожалению, нам помешали. Будь у меня хотя бы три сотни человек, я бы решился.
- А если пять или больше? – таинственно усмехнулся Вельяас. Ритемус выразил легкое удивление. Валайм велел достать карту, и перед Ритемусом расстелился расчерченный неаккуратными линиями, но крупный и подробный план лагеря и прилегающих частей. – Насчет вас знаю, мне доложили.
- Почему вы со мной сразу не связались, если знали, что я здесь? Мне о вас Гессерис сказал!
- Потому что ему мои люди сказали. У нас все очень серьезно. Мы организовали независимые ячейки в каждой деревне. Каждую связывает один человек. Поэтому вероятность того, что канцы прознают о наших планах, очень мала, если они схватят одного из наших. Как вы делали, когда на севере были. А я ушами не хлопал, зря не сидел, - улыбнулся он. – Терпение людей подходит к концу. Многим надоело это отношение канцев к нам. Но многие войны не хотят. Есть те, кто доносительством занимается. Потому такая секретность. У меня полдеревни про такие авантюры и слышать не хотят. Вот и пришлось устроить такой прием, извините.
Все это время у нас шел сбор оружия и провианта. Осталось дождаться вас или новых диверсантов, чтобы они возглавили нас. Потому что нас в труху сотрут с нашими полководческими талантами, - усмехнулся он.
- И все же, я смог бы хоть немного помочь вам.
- Есть как есть, - пожал плечами Вельяас. – Информацию я собираю. Говорят, что канцев минатанцы бьют крепко, не больше месяца осталось, как их из города выбьют…
- Нет, Вельяас, давайте поедим, сядем, и разберем это дело. Я не хочу ни на что отвлекаться. Это дело серьезное. Я обдумаю всю информацию, вы будете рассказывать, я – смотреть на карту, и по ходу будем составлять план. Согласны?
- Верно. Время у нас есть, а то я с пылу с жару, только забежал и начал вас дергать.
- Расскажите лучше про Маленуса. Благо никого из монахов близко нет.
- Куда вы их?
- В подвале. Во избежания несчастных случаев.
- Ой, как хорошо! – засмеялся Вельяас, - я знал, что на вас можно положиться! Значит, Маленус. Храмовник раздраконил все деревни свой торговой политикой. Мы должны покупать дорого, потому что им есть не на что, а продавать - дешево, потому что иначе гневаем их Господа. Преувеличиваю, но если кратко, то так он говорил. Еще он говорил, что таким образом ему удается откупаться от канцев, и так оберегать нас. Здесь я ему верю, хотя бы отчасти, потому что паства у него есть, и немаленькая. На одной службе в лучшие времена полторы сотни человек собиралось. Терять он их не хотел. Пусть и так, но он еще до пришествия канцев вечно намекал, что неплохо было бы храму жертвовать чуть больше. Вскоре он немало скопил, а в округе стало пусто – что еды, что ценного скарба. Народ потянулся к нему, а отдавать многого он не хотел. Все жалуются, что есть нечего, а он цену ломит. И люди ропщут.
Так случилось и с моим поверенным – он повздорил с пастором, монахи намяли ему бока да и вышвырнули вон, а добро оставили себе и сказали, мол, пусть Вельяас приходит и забирает. А человек ведь чуть не погиб, пока здесь ходил. Звери иногда захаживают, да и люд бродит всякий в округе. Вернулся, рассказал, что да как, а я его и спрятал. А сам слух пустил, что человек пропал с добром. И нашлись те, кто якобы видел, как он в монастырь ехал. Маленус обо мне слышать не хотел.
- А что ты такого сказал, что они тебя побили? – спросил Ритемус у торговца, примерно его возраста.
- Уже и не помню, память отбили. Торгашом его обозвал сначала, недостойным сана, и прочее. Кажется, потом что-то покрепче сказал, то-то мне ребра и посчитали.
- Аккуратнее надо быть, дипломатичнее, - покачал он головой, - Вельяас, продолжайте.
- А там у Маленуса торговые дела пошли на спад. Никто не хотел водиться с таким. Тогда он посговорчивее стал. Хотел я к нему пойти поговорить как человек с человеком, а слухи… на то и слухи – пошли сплетни, что я целый отряд собираю на штурм монастыря. А тут и вы пришли.
- И что делать будете?
- Людей разошлю, пусть приходят за своим добром. Монастырским монастырское оставлю, они тоже люди. Но таить от вас не буду, что для своего отряда я много возьму. Треть от имеющегося. Много у нас есть, но запасы нужны, сами понимаете.
Тем временем настало время ужина. После еды и разговор о пустом Ритемус почувствовал, что напряжение в нем спало. Наконец он вспомнил о пришедшем Севьялуне.
- Так он что тут делает? Сам же говорил, что боится. Или соврал? – в полголоса спросил он Вельяаса.
- Я слышу, слышу, - отозвался Севьялун. – Я и правду оружия боюсь, и слаб, но как подумаю, что сюда минатанцы придут – сразу весь страх снимает. Устроят тут они нам Империю! Да и канцы не лучше, падаль…
После этой короткой тирады он пробормотал что-то под нос и сел, тут же забывшись. Ритемус, покачав головой, предложил начать обсуждать план нападения.
- Еще лагерь хотят перенести вместе с заключенными куда-то на юг, - продолжил Вельяас, - Куда – никто не признается. А там почти тысяча человек заключенных, может, чуть больше. И половина – местные. А что с ними сделают при транспор... транс.. транспортировке, боги знают. Уверен, что их перебьют при отступлении. А если мины сюда придут, будет не лучше.
- А что по численности? Там несколько батальонов точно, насколько знаю. Если нас пятьсот – их больше раза в четыре.
- Не меньше трех рот охраны и в войсковой части полк, численность меняется. Если мины их припрут к стенке – нам легче. А что касается плана боя – наскок. Наскок и отскок. Прорваться, перебить на наблюдателей на башнях, подорвать проволоку и уйти. Внутри лагеря нам помогут, они ждут лишь часа. Разумеется, полк мы не разобьем, но есть идея…
- Так, постойте, - остановил его Ритемус и принялся рассматривать карту, сравнивая со своей. Его карта более точная в масштабах, у Вельяаса все пестрит объектами. Он рассматривал возвышенности и окрестные селения, посты, и отмерял расстояния между ними.
- Лагерь от военчасти почти в десяти километрах. Машин у них столько нет, чтобы всех сразу привезти, придется им на конях подтягиваться… - бормотал он. – А про войсковую часть что известно?
- Грузовики есть, видел десятка полтора, лошади – голов под семьдесят.
- Это значит, что у нас есть меньше получаса, чтобы не увязнуть, - покачал головой Ритемус, - А идея какая? Надеюсь, отвлекающий маневр?
- Точно так, - на стол легла еще одна карта, - это склад. Восточнее части на полтора километра, рядом со станцией. Топливо, еда, оружие… подорвать бы что-нибудь. Тут отмечено, что куда обычно складывают, но по-разному бывает. Мы кое-что делать научились, и кое-какие ингрит… ингред.. тьфу, элементы для взрывчатки нашли. Перечень вот. Собирать взрывчатку вам оставили, не дай боги что наделаем. Как шнур отмеривать и прочее. Сами мы только торпеды для проволоки сделали.
- Хорошо, - одобрительно кивнул Ритемус. Он изучал карту Вельяаса, попутно осматривая собственную. Рядом лежал список деревень, откуда придут люди, и их количество.
- Сколько нам времени понадобится на сбор людей?
- Если отправим ночью или утром посыльных – несколько дней. Пока мы будем идти, еще придут, с деревень южнее города. Они готовы отправиться в любой момент на… как это зовется у вас, точку сбора.
До глубокой ночи они стояли над картами, формируя отряды и намечая пути ударов и отходов. Булевиса, неоднократно ходившего в диверсии, Ритемус назначил командиром отряда, подрывающего склад.
- Только учтите все, - предупредил Ритемус. - Если вероятность смерти у всех в процентном соотношении – пятьдесят-семьдесят процентов, то у идущих на склады – не меньше восьмидесяти. Уходить оттуда можно только дальше на юг, к нам не пробьетесь.
Остальные тем временем делали самодельные гранаты и дымовые шашки из бутылок и банок. Вооружение многих составляли охотничьи ружья, на что Ритемус грустно качал головой и подначивал Вельяаса: "Много ли мы с такими навоюем"?
Утром отправили первых посыльных, остальные во главе готовились к выходу, который был намечен на девять часов вечера, когда вокруг не будет лишних глаз. Ритемус заставил всех несколько раз проверить амуницию и почистить оружие, благо у монахов были небольшие запасы ружейного масла для собственных нужд. После раннего обеда люди небольшими группами выходили размять ноги в монашеских мантиях – в переполненном нефе не осталось места, и внутри воздух был сперт, но окна открывать не спешили, ведь внутрь потоком устремлялся холод.
Затем все легли спать. Вернее, следует сказать "сели спать". На скамьях, вплотную прижавшись друг к другу, сидя дремали партизаны, приклонив головы к стене или к плечу соседа. И Ритемус был бы рад присоединиться в сем действии к остальным, но не мог. Он прокручивал в голове все возможные варианты, висел над картой, но понимал, что сейчас он ничего не может решить окончательно. Нужно осмотреть рельеф, проведать ближайшие селения…
Внутренний голос говорил ему, что у него ничего не получится. И все же он верил, что есть некий крохотный шанс, что обстоятельства сложатся благоприятным образом. Потому что там тысяча человек, которых ждет смерть, если они там останутся. Тысяча человек, которые приходятся родственникам многим находящимся в нефе. В конце концов, это тысяча людей, принадлежащих к народу, который и без того исчезает, потому что люди уезжают на юг или в Минатан в поисках лучшей доли. В конце концов, напоследок ослабить канцев.
Аумат чувствовал себя неважно – его трясло, и судя по зелености лица, мутило. Ритемус предложил ему остаться, но тот отказался.
В девять часов вечера все были собраны, а монахи выпущены из подвала. Ритемус принес последним извинения, и все же оставил нескольких человек для контроля. Он надеялся на Видерима, который теперь стал временным настоятелем и которому он тонко намекнул, что сделает с ним, если кто-то из монахов хоть пальцем тронет "наблюдателей".
К десяти партизаны стройной колонной двинулись за авангардом. Отчего-то страшно было выходить в эту темноту, и многие перешептывались, делясь опасениями и предчувствиями.
***
К рассвету они были двадцатью километрами севернее Серметера. Пройдя около тридцати километров, отряд остановился в полупустой деревне, населенной преимущественно стариками, которым хватило гарантий, что их никто не тронет, и партизаны расположились в пустующих домах и амбарах. Ритемус устроился в избе вместе с Ауматом и почти десятью других солдат, кому достались кровати и скамьи. Как рассказал старейшина, в том доме раньше жила большая семья, но все разъехались в поисках лучшей доли, младший сын, оставшийся по обычаю, чтобы опекать родителей до их смерти, умер от некоей инфекции, а его родители – следом, от горя.
В обед, после пробуждения, часть бойцов ушла искать валежник для костров, остальные – на поиски припрятанного снаряжения, из-за которого они здесь и остановились. После полуночи к ним присоединлось две дюжины солдат, поэтому рабочие руки для переноски дополнительных тяжестей нашлись.
В это время Ритемус, Гессерис и Вельяас обсуждали, за сколько они должны дойти до следующей точки маршрута. Сюда они добрались даже с опережением графика, что не могло не радовать, однако снова выходить следовало ближе к вечеру.
За окном послышались громкие голоса. Ритемус потянулся к занавеси, чтобы посмотреть в окно, но в этот момент открылась дверь, и внутрь вбежал Аумат:
- Господин Ритемус, Тумасшат вернулся.
Ритемус накинул шинель, но не успел выйти за порог, как внутрь шагнул сам Тумасшат.
- Живой! – Ритемус сердечно обнял его и пригласил внутрь, - Все получилось?
- Да, - кивнул он, - без потерь не обошлось, несколько гражданских деревом придавило во время бури, но остальные живы.
Гессерис представился и пожал ему руку, Вельяас удивился и по-дружески похлопал Тумасшата по плечу с восклицанием, что теперь все будет, как в прежние времена. Тот сел за стол и поник. Ритемус заметил это и хотел задать вопрос, но Тумасшат опередил его.
- Господа, - сказал он Гессерису и Вельяасу, - извините меня, но мне нужно переговорить с Ритемусом.
- Почему это? - спросил Ритемус.
- Вопрос к ним, - Тумасшат указал на окно. Снаружи у крыльца стояло около дюжины человек, и одна фигура выглядела знакомой…
- Я надеялся, что помощь будет серьезнее, - усмехнулся Ритемус, - или это не все?
Гессерис и Вельяас вышли наружу.
- А я? – подал голос Аумат.
- Останься, - позволил Тумасшат, - чтобы Ритемусу спокойнее было.
- Так в чем дело?
- Ритемус, мы пришли не помогать, а… отговаривать.
В груди все сжалось в комок.
- Что? – просипел он, - я не могу, мы уже в пути, следующим утром мы будем на месте. Почему ты меня об этом просишь? Или они тебя заставили?
- Нет. Ритемус, вы там все поляжете. Просто так, без пользы. Канцы уже сейчас за вами по пятам, а вы даже не подозреваете. Они намного сильнее, чем вы думаете, и…
- Так! – ударил по столу кулаком Ритемус, - тогда почему вам не помочь бы? Мне кажется, тебе мозги запудрили! Зови своих "благодеятелей" сюда!
Половицы крыльца заскрипели, внутрь зашли двое. Либертас, и… Энерис собственной персоной. Тот самый, убивший легиониса Иттерима, двойной агент на службе Республики. Ритемус нередко встречался с ним после первого Северного Похода, он вечно был на аудиенции у высоких чинов и министров. Все в простой одежде, какую носят здесь, на Севере, и ничем не отличаются от местных, если не всматриваться.
- Что за чертовщина? – налетел он на них, едва Либертас закрыл дверь. На деле Ритемус был совершенно растерян. Если присутствие Либертаса здесь можно было бы объяснить, то присутствие Энериса для минор-легиониса означала лишь одно. Его ликвидацию.
- Не надо криков, - без эмоций, словно механизм, ответил Энерис. - Давайте поговорим как офицеры с офицером. Тумасшат, выйдите. Я же просил объяснять спокойно, а вы его только раздраконили.
Тумасшат повиновался, оделся и вышел. Либертас и Энерис сели напротив Ритемуса.
- Вы должны отменить операцию.
- Ничего я никому не должен. Вы на несколько месяцев забыли про меня и Гессериса! У него перебит весь отряд, я потерял людей, и никто не сподобился прислать посыльного!
- Мы и не забывали, - уверенно парировал Энерис, - действительно, вы делали, то, что должны были. И по возвращении вы будете представлены к награде.
- Вы хотите, чтобы я… чтобы мой отряд просто-напросто ушел на Приполярное шоссе?
- Именно. Видите ли, Ритемус, некоторые процессы и вещи не должны быть известны до поры до времени, и поэтому мы не можем сказать все. Однако сказать я могу много, тем не менее. Вы, насколько я знаю, думаете, что возрожденцы одерживают победу? Это не так. Они закрепились здесь. В их руках все еще приличная часть страны, восток и северо-восток, но мы их тесним. И мы должны сделать так, чтобы все силы они бросили на борьбу с минатанцами. Гораздо лучше воевать с врагом чужими руками, согласитесь? Вместе с тем, мы не хотим их чрезмерно ослаблять, чтобы мины прорвались дальше. И тут мы доходим до вас троих. Вы, Вельяас и Гессерис.
Либертас предупреждал вас, чтобы вы уходили. И леса в то время просто кишели патрулями, только под раздачу по-настоящему попал Гессерис.
- Почему нельзя было сказать прямо? – брызжа слюной, прорычал Ритемус.
- Потому что не дай бог вы попались бы, и канцы поняли бы, в чем дело. Вам было бы невдомек, а они бы… поняли как раз-таки все, - запнулся под конец Либертас. – Потому я и сказал идти к границе. Возможно, там бы вы пригодились. Но тогда никто не мог подумать, что обстановка настолько изменится.
- Надеемся, что скоро война подойдет к концу, - продолжил за него Энерис. - А одним из условий является ваш уход из этих мест. Тогда канцы перекинут свои части на борьбу с минатанцами. Спустя время это же даст нам легче оттеснить. А напрасные жертвы нам не нужны. Тумасшат вам наверняка сказал – вы просто погибнете. А вы, Ритемус, человек нужный, и никому ваша гибель не нужна. Потому что возможно, что вы еще сыграете один из завершающих аккордов в последние дни войны.
- Через сколько, по-вашему, война закончится?
- Если все удастся, то три-четыре месяца.
Ритемус отвел глаза и посмотрел за окно. За это время лагерь вымрет – либо от голода, либо от рук канцев. А эти люди, которые доверились ему, они готовы идти за ним, они вручили ему все свои надежды и жизни…
- Вельяас хочет сделать благое дело, но он в отношении настоятеля… - все звучал голос Энериса, - просто использовал вас. А вы ему доверились. Ведь он решил проблемы на долгие годы вперед, убрав Маленуса. Он не понимает, что у вас ничего не получится. Это будет массовый забой скота, который потом превратится в охоту на уцелевших. А потом новая волна репрессий против местного населения. И погибнет гораздо больше людей, чем вы сможете спасти.
Ритемус уже не слушал. Эти возрожденческие подонки решили прочистить ему мозги. Они что-то готовят… И скоро, обязательно скоро эти мозги они вынесут. Не сейчас, здесь слишком многолюдно, сами они не выживут.
…Картина ведь прекрасно складывается. Все они, Таремир, Либертас, пытались направить его в края за Рателаном, чтобы бросить в бой против минатанцев, и обеспечить себе спокойные тылы. Вот что значит "воевать чужими руками". Действительно лучше, стоит согласиться…
Он чувствовал, как все в нем осыпается. Все эти месяцы его просто водили за нос. Хотя нет, он сам водил себя за нос. И водил других. И оказался покинут всеми. Ему больно было осознавать, что люди, которым он так доверял, предали его. И прямо сейчас, в этот момент все труды, кровь и пот, которые пролил его отряд, грозятся стать напрасными. Неприятно осознавать себя пешкой, пусть это и так ясно, что вот-то все будет перечеркнуто – от деяний до жизни. Тумасшат, старый дурак, наверняка просто поддался на эти рассказы, радея за своего командира, после всего пережитого. И Тумасшат, и Ритемус устали от всего. Без связи с "большой землей" они дрались, не зная, жива ли республика или нет. Потому что дрались они за себя, за людей, которые жили на своей земле. И они устали, но продолжали свое дело. И об этом враг знал.
Но что бы то ни было, у Ритемуса есть своя маленькая армия, свои люди, которые преданы ему и верят в него. Именно он и его отряд – единственная реальная сила, которая может повлиять на происходящее на землях Севера. Он попытается освободить пленных, и когда те вольются в его ряды, тылы канцев превратятся в кипящую лаву, землю, которая будет с отпором встречать каждых шаг их поступи по ней. Наконец-то на террор будет дан соответствующий ответ. И Ритемус не подведет никого, иначе он не сможет смотреть в глаза своим людям, иначе все, что было сделано раньше, станет напрасным. И пусть он погибнет, чем предаст самого себя и, прежде всего, этот народ.
- …поэтому придется неизбежно принести жертвы для приближения победы. Война есть война, - закончил Энерис и посмотрел на Ритемуса. Тот неподвижно смотрел на точку перед собой какое-то время, будто чего-то ожидая, а когда Либертас привстал, чтобы протянуть руку, то мгновенно откинул край кобуры с заблаговременно открытой защелкой и вознес пистолет вверх, направляя его на Энериса, в то же время отскакивая назад, чтобы до него никто не дотянулся.
- Аумат, беги на улицу, и скажи… - крикнул было Ритемус, но руку обожгла тупая боль. Пистолет медленно выпадал из руки, а на шею обрушивался удар сзади.
- Аумат, какого хе… - прохрипел Ритемус. Его во мгновение ока прижали к столешнице головой, зафиксировав так, чтобы у него не было возможности ни двинуться, ни крикнуть. Он почувствовал прикосновение к шее тонкой иглы, тут же проткнувшей кожу. В голове мутнело, тело теряло чувствительность, и ему ничего не оставалось, как мучительно медленно падать в пустоту. Органы восприятия все еще сообщали о происходящем, но у него не было никаких сил воспринимать и понимать эту информацию.
"Предали… все предали… теперь, как собаку…" - последний клубок мысль угасал в пустоте.
Его подхватили под руки и перенесли на скамью. Все трое стояли рядом: Аумат едва не плакал, Энерис все неразборчивее что-то говорил, видимо, утешал его, Либертас мерял пульс, прижав пальцы к сонной артерии легиониса.
Глотательные функции дали сбой, из горла пошла струйка пены, а тело затрясло.
- … Иди… - донесся до него голос Энериса, обращенный к Аумату. Слух постепенно ухудшался, но Ритемусу показалось, что слышит частый резкий свист. Где-то в подсознании мелькнула мысль, что это звуки стрельбы, но основное сознание молчало, впитывая в себя сгущающуюся тьму, пока та не уничтожила мир.
Эпилог.
Все присутвующие молчали, потому что сказать было нечего и некому. Все разговоры возращались к одному и тому же – к случайным попыткам ссоры, и им не оставалось ничего, кроме как делать ничего не значащие замечания. Снаружи помещения доносилсь глухие голоса, но до них собравшимся не было никакого дела. У них были свои заботы, вернее, одна.
- Да как же оно так? – бессвязно в очередной раз произнес Тумасшат, вздыхая. Остальные собравшиеся почти синхронно покачали головами – в их головах было тоже самое, но всем уже надоело обмусоливание одного и того же. У самой двери раздался чеканный шаг, дверь открылась, внутрь шагнул Таремир, вновь отрезав поток шума снаружи. От него разило табаком.
- Все ждете?
- Ждем, - без особого энтузиазма ответил Булевис. Аумат просто покачал головой.
- Да ладно тебе, Аумат, перестань, - сказал Таремир, - так оно и должно было закончиться. Разве ты не заметил, что в первый поход, что во второй, у Ритемуса с головой непорядок был. А я видел еще до войны. Как семья погибла у него, так все. А я его вытаскивал же, и познакомить пытался со знакомыми холостячками, и на попойки водил. А он ни туда, ни сюда. Алкоголь просто не любил, а снова жениться не хотел, считал, что предает память Лимии. Так-то его я мог вытаскивать, но потом он совсем закрылся, никуда не ходил.
- Он по ночам бормотал, я слышал, - шмыгнул носом Аумат, - и жену, и детей звал… Я по утрам его о самочувствии справлялся, помнится, но разве он признался бы?
- Так если бы вы сразу сказали, мы бы сами меры приняли, - негромко сказал Тумасшат.
- Нельзя, нельзя было, - доказывал Таремир, - конспирация превыше всего. И совершенно неясно, принял бы Ритемус связного, или зажарил бы, как вы рассказывали, как канцев. У него же паранойя и так развилась донельзя, насколько я знаю. В общем, все виноваты. И я с наскока, когда перемирие было, начал проверять его, и вы могли поаккуратнее новость донести, Тумасшат, не с того начали. Потому он сразу и решил, что Энерис с Либертасом – агенты канцев.
- Так Энерис ему в общих чертах рассказал про ликвидацию генералов, - сказал Аумат, - только он уже не слышал. Спросил, когда война закончится, и окаменел сам. Я его много раз таким видел, значит, ушел в себя, а наружу и клещами не вытянешь. Еще взгляд у него, бывало, такой…
- Параноидальный, - вставил Таремир.
- Дикий, - поморщился Аумат, - а как в монастыре его увидел, так понял, что Ритемуса что-то доконало. Его будто пытали здесь и сейчас. Да и кто знал, что он меня начнет подозревать. Ну посудите, господин Таремир, откуда бы ему знать, что я попросту пересказал историю Севьялуна, а не прошел такой же путь? На деле много кто переходил десятки километров по лесу без воды и еды. Причем я правду сказал… в общем-то. Просто услышал в одной деревне историю, решил приукрасить ее. А куда делись те валаймы, и жив ли тот Севьялун, кто знал? Правда, мне кажется, все-таки заподозрил господин минор-легионис, что я не просто так ухожу обратно в комнату.
- Ты пока мне про передатчик не сказал, я и не знал, - признался Тумасшат и пригрозил, – Но ты мне еще за Рателан ответишь!
- То есть ты все-таки предпочел бы, чтобы стреляли в меня боевыми?
- Знал бы ты, как я испугался! И Ритемус тоже переживал. Приехал с твоей шинелью, а я речь закатил…
- Рассказывал, рассказывал ты мне все, - поспешно остановил его Аумат. – Мне жена дома истерику закатила, как я про поручение Гальгатуса рассказал.
- Переехали без бед? – спросил Булевис, пока Тумасшат не продолжил тираду.
- Да, недалеко здесь. Думаю, обратно уже переезжать не буду, неспокойно там еще долго будет.
- А радио здесь есть, сводки послушать? - спросил Тумасшат и стал поглядывать на стены и полки в поисках искомого.
- Может, попозже? – сказал Булевис.
- Давненько про Фалькенар не слышал, что там наш Вомеш устроил.
- Как думаете, что Ритемус подумал бы, если бы до него дошло, что мы хотим вскоре заключить перемирие? – спросил Булевис.
- Зная его, он так и подумал, - ответил Таремир. – Только по-своему. Если с фалькенарцами он смог подружиться, потому что ту войну вели из-за того лишь, что ставки обеих стран не хотели ее заканчивать, то тут… Жить бок о бок с людьми, которые устраивали расстрелы за просто так, по собственной воле, он не смог бы. И не сможет. И вообще, почему мы говорим, будто он уже умер? Он живее всех живых, несмотря на все. Несмотря на вашу акцию, несмотря на плен, несмотря на штурм тюрьмы. Скоро подлечится, и снова в бой.
- А он захочет?
- А куда ему деваться? У него кроме вас, никого и ничего нет. Родственников нет, дом разбомблен, его ничто не держит. Отправим в Минатан, если война к моменту его выздоровления не закончится, как специалиста по войне в экстремальных условиях. Когда я позавчера приходил к врачу, он сказал, что Ритемус уже неплохо соображает, осмыслил ситуацию, в которой он оказался, но лучше не провоцировать. Поэтому Булевис снова пойдет первым, Тумасшат следом, Аумат, и в конце я.
- Ну и где ваше хваленое равенство? Только война окончилась, а челядь снова первой на убой отправляют! - скалясь, возгласил Булевис.
- Если я пойду первым, то боюсь, что ты даже не сможешь затем зайти в палату.
- Поскользнусь на ошметках?
- И это тоже, - Таремиру хотелось выдать Булевису по первое число, но решил сам сыграть в эту игру, чтобы лишний раз не накалять обстановку. Никто не знал, что их ждет. Ранее у Ритемуса месяц тому назад были Тумасшат и Булевис, и если молодого валайма Ритемус принял нормально, то Тумасшата ждал сдержанный разнос, в ходе которого тот был несколько раз назван "старым дураком". Ритемус считал, что Тумасшат оказал помощь Энерису и Либертасу лишь по простоте душевной. Еще через полторы недели Булевис снова навестил его, пытаясь обходить острые углы, но под напором Ритемуса ему пришлось отвечать на вопросы, подтверждая слова Тумасшата и вновь рассказывая об истинной природе произошедшего. Ритемус воспринял разговор спокойно и трезво, но впал в еще более глубокую меланхолию, и после этого визита его лечащий врач попросил воздержаться на месяц от посещений.
- Еще Лю… - Таремир осекся, и сделал взмах рукой, указывая перстом вверх, - Сам передал телеграмму, что хочет лично посетить его, но еще несколько дней назад написал ему письмо. Хочет посмотреть, как он воспримет нас. Так что, Булевис, твои претензии необоснованны. На убой всех послали. И вообще, чего жаловаться, майор-лейтенант уже!
- Да я не жалуюсь… Так сам Люминас к нему приедет?
- Не только к нему. Официальный визит в больницу с проверкой, чтобы держать всех в узде… только Люминасом он был раньше. Теперь он для всех нас Вождь. И никак иначе. Так что вот какая честь Ритемусу. Хотя, зная моего дружка, он бы и его послал бы на…
Дверь распахнулась, и внутрь зашел мужчина в коротком медицинском халате и в больших очках на не менее большом носу.
- Я его осмотрел, вполне адекватен и здоров. Хирурги хотят понаблюдать за ним еще неделю, и я сам бы не прочь посмотреть за ним, а там можете принимать. Зная его биографию, спрошу: за границу его отправлять не собираетесь?
- От него зависит, - благодушно пожал плечами Таремир.
- Не советую – отчеканил почти по слогам врач. – Еще два месяца после выписки. У него даже не столько ранение, сколько сильнейшее нервное истощение. Сколько именно месяцев он был в походе? Без отдыха, без удобств, вне города?
- Если так, то мы с ним восемь месяцев там были, - сказал Булевис. – Может, даже чуть больше. Не помните, когда колонна отправилась? – обернулся Булевис к Тумасшату. – В декабре того года ведь?
- Кажется, - нехотя ответил Тумасшат. – Я и сам не упомню.
- Вам бы тоже не помешало, - посоветовал врач, - все-таки это большое испытание. А он… для вас Север – обычная среда, а он-то, еще с его…
- Прошлым, - нашелся Таремир.
- Именно. В общем, можете идти. Только не слишком грузите ненужной информацией. Что-нибудь приятное, мелкое, житейское, чтобы он не убежал прямиком в пижаме на фронт.
- Мы постараемся, - кивнул Таремир, и врач скрылся за дверью, - Ну что, господа смертники?
- Дядь, у вас выражение лица, как у господина Ритемуса под конец похода, - сделал замечание Тумасшату Булевис. - Тоже меланхолией грозите заболеть?
- Да ну тебя, какая сейчас меланхолия. Хотя в городе непривычно. Стены везде, стены эти… Да и… как тут без меланхолии-то?
- Опять вы за свое. Нет бы порадоваться, что наконец выбрались из своего…
- Болота? – ехидно вставил Тумасшат.
- Леса! – возмутился Булевис, - я хотел сказать "леса"! И я там родился, все-таки.
- Так, все-все! – Таремир вышел в коридор. Новопокрашенные стены многострадального больничного коридора навевали скуку и меланхолию. Бегали туда-сюда медсестры и медбратья, то спеша на чей-то далекий зов, то несущих носилки в операционную. Из палат в коридоры и обратно сновали пациенты, почти поголовно в бинтах, этих отметинах, напоминающих, откуда они прибыли, то на голове, то на конечностях. Таремиру отчего-то было больно и неприятно смотреть на этих людей, его не покидало чувство, что его самого ждет обмотка бинтами. Он отогнал это наваждение и пожаловался:
- А я уже! – игриво отозвался Таремир, - Ладно, хватит тянуть.
Булевис шумно вздохнул, и подняв согнутую в локте руку вверх, пошел по коридору к заветной двери.
"Надеюсь, это когда-нибудь кончится", - подумал Таремир, глядя на людей в бинтах.
***
…Ритемус едва не засыпал, но кто-нибудь из больных поднимал шум, звеня расшатанными болтами на кровати, чтобы ему объяснили, по каким это причинам он, патриот своей страны, должен так долго ждать врача. Звон этот был слышан даже через стену, но даже без посторонних шумов он бы не уснул. Слишком много событий и мыслей за сегодня.
Да, теперь приход гостей в палату – целое событие. Недавно таким событием стала вновь обретенная способность ходить после ранения. Если бы еще и духовное здоровье столь же быстро восстанавливалось… Только ничего ему не оставалось, кроме как прокручивать события этих месяцев.
Все, что он помнил, после того как очнулся и его восприятие прояснилось, так это то, что он оказался… в тюрьме. В своей. То есть, где он ранее работал. Только по ту сторону решетки. Причем в соседнем блоке с тем, который он обычно охранял. И эта тюрьма, как и весь город, была по-прежнему под контролем националистов. Разумеется, Ритемус чувствовал себя преданным всеми, и не стоит говорить, что жить ему больше было незачем, и несколько раз почти доводил задуманное до конца, но ложки и кружки не ломались, будучи из стали, простыни обветшали, чтобы сделать из них петлю. За ним постоянно следили и вечно спасали. На него не кричали, его не били, кормили вполне прилично, давали вволю спать, несмотря на исправно звучащий по утрам сигнал к подъему, и обращались вполне по-человечески. Но тогда ему было все равно. Его словно облек тяжелый свинцовый туман, прозрачной дымкой оторвавший его от внешнего мира. И когда он бросил попытки умереть, он стал ждать. Чего, откуда – он не знал. Так прошло около месяца, или, если брать его восприятие, примерно вечность плюс-минус тысячелетие. Когда он немного ожил и стал просить ему воды – ему давали, еды – тоже давали. Его исправно водили раз в несколько суток обмыться и побриться – тоже под пристальным надзором. И вслед за утихающей депрессией и установившейся апатии поднималась паранойя: ведь не просто так его холят и лелеят? Возможно, готовят для финального расстрела, на котором будет уничтожен республиканский генералитет. Но эту мысль он не мог проверить. Напротив, из случайно подслушанных переговоров охраны он знал, что республиканские войска движутся на город.
Спустя, кажется, неделю после первых слухов начался штурм города. Грохот разрывов доносился сюда через маленькое окно почти под потолком и становился все громче. Через день сражение переступило на порог тюрьмы. От попадания снарядов по внешней стене ограждения и внутреннему двору земля дрожала, передавая вибрацию корпусу. В какой-то момент стали различимы отдельные винтовочные выстрелы, которые быстро наполнили коридоры.
Про Ритемуса, казалось, все забыли. Солдаты-возрожденцы носились мимо его камеры, а он все также лежал на кровати, безучастно и бесстрастно наблюдая за происходящим, и лишь спустя долгое время кто-то открыл дверь – это был республиканец. Он пытался что-то сказать, но тут его сбила с ног чья-то пуля. В Ритемусе что-то проснулось – он не спеша подошел к солдату и оттащил его внутрь, но имел неосторожность высунуться слишком сильно, попав под огонь. Одна пуля попала ему в ногу, другая в легкое. Обе прошли навылет. Боль отрезвила его, возвратила прежнюю остроту чувств. Он набил под рубаху простыню, ее же куском обмотал ногу. Какой-то возрожденец влетел в камеру, наверное, запоздало вспомнив про приказ убить Ритемуса, если таковой был, но он тут же был остановлен пулей, попавшей прямо в центр лица.
Республиканец в другом углу камеры стонал, нащупывая бинт. Ритемус помог ему – у того был прострелен живот. Ритемус не знал, выживет ли тот, но ему, в общем-то было все равно. В мозгу шевелилась мысль, что нужно защитить тяжелораненного здесь и сейчас, а что будет потом – не его забота. Он вновь сел в угол, морщась от боли и выставив винтовку перед собой. Одежда стала окрашиваться в красный, а мир – напротив, терять краски, пока, наконец, он не потерял сознание.
В следующий раз он очнулся в больнице, в белой палате, под белым теплым одеялом, на белой мягкой кровати, а за окном шел снег. Вставать ему не разрешали, пока он восстановится после операций, и ему только и оставалось, что читать приносимые газеты да смотреть в окно. Впрочем, чтение газет оказалось делом занимательным, учитывая то, что освещение событий, знакомых ему, было произведено с совершенных иных ракурсов, нежели он представлял себе. На деле который месяц республиканская армия медленно, но верно теснила возрожденцев, уже весной вытеснив их с запада страны. Особенно сильное сопротивление сохранялось на северо-востоке и на юге, на остальных фронтах "освободительная" армия могла сохранять свою боеспособность скорее лишь за счет мастерства своего командования, которое большей частью состояло из некогда лояльных королю генералов, впоследствии переметнувшихся на сторону Республики, а затем – и канцлера. И именно с их ликвидации начался подлинный разгром армии Канцлера.
По обе границы царило не меньшее "веселье". С подозрительной синхронностью в Минатан и Фалькенар начались волнения, быстро переросшие в армейские бунты, которые, судя по развитию событий, в ближайшее время должны были вылиться в настоящую гражданскую войну. Рядом с подобными статьями часто были напечатаны призывы отправиться добровольцем или отправить припасы для защиты народного правительства в одну из стран.
После этого Ритемус стал смутно понимать, почему его убрали так быстро и жестко, но каким образом он мог помешать этим процессам, пока себе не представлял. Может, его действия поставили под угрозу разрыв союза Канцлера и Императора? Но во время вылазок и нападения его отряд не пленял и не убивал никого выше майор-лейтенанта званием.
Временами на него находила меланхолия. Он жив, вокруг него тишь да гладь, война почти закончилась. Но действия его приближенных и Энериса с Либертаса оставались загадкой. Значит, они решили, что он зашел в чем-то слишком далеко? Он бы подумал, что его выбросили за ненадобностью, но он же жив? Убирают за ненадобностью по-другому – случайным выстрелом в переулке или ударом ножом в грудь.
Ему ничего не оставалось кроме как ждать. Некий благодетель передавал ему фрукты и мясо, разбавлявшие не особо разнообразное больничное меню, но узнать, кто это и как можно связаться с его товарищами, было не у кого. Медсестры лишь пожимали плечами, лечащий врач таинственно пожимал плечами и уводил разговор в совершенно иное русло, а если Ритемус повышал тон, врач мгновенно хмурился и грозил вообще прервать поступление какой-либо информации, и тогда минор-легионис отступал.
После трех недель пребывания в больнице его навестили Тумасшат и Булевис.
Первым с ним говорил Булевис. Начал он издалека, рассказывал о судьбах людей из отряда, и когда Ритемус попросил начать с момента его "ликвидации", едва заметно побледнел. Он рассказал, что тут же пришли канцы, и отряд стал отступать. Из дома выбежал Аумат, сказал, что у легиониса приступ падучей от слабости, и что надо прикрыть огнем дома, покуда того не вынесут в безопасное место. Бой не был жарким, канцы не слишком напирали, но Булевис и Гессерис сочли за благо отступить, а когда бой закончился, недосчитались и Ритемуса, и разведчиков. Тумасшат успокоил их, что, мол, все хорошо, Либертас и Энерис знают, что делают.
На этом все закончилось. Отряд ушел к Пескаруму, там их оставили без дела, а Вельяаса ждал жесткий разговор от Лангемира, основное содержание которого, впрочем, осталось между ними. Было известно лишь, что Лангемир приказал отправить посыльных по деревням, которые могли бы поставить подкрепления для нападения на лагерь военнопленных, чтобы они ничего не ждали. Людей Вельяаса также ждало разочарование, но домой их не пустили. Зато кормили их досыта, что свело недовольство почти на нет.
Тогда Ритемус потребовал объяснений насчет него самого, и Булевис едва ли не убежал за Тумасшатом, предварительно попросив не судить того строго, что, конечно же, настроило Ритемуса негативно. Он ожидал самого худшего, и в какой-то мере его опасения подтвердились.
Тумасшат сгорал от стыда и не мог поднять глаз, когда увидел Ритемуса, прожигающего старика-валайма взглядом насквозь. Ритемус резко потребовал, чтобы тот рассказал все, что знал. С самого начала.
Валайм растерянно шарил взглядом по всему помещению, и постепенно начал говорить.
Ритемус правильно понял слова Гальгатуса, сказанные после взятия Серметера весной прошлого года – его отряд спасать и эвакуировать никто и не собирался. Поддерживать и снабжать информацией – да, но как обычно, все пошло не по плану, и партизанам пришлось довольствоваться подножным кормом. По какой причине с ними не выходили на связь, Энерис сказать не считал нужным.
С поездом тоже интересная история случилась. Оказывается, в нем ехал в Морисанар минатанский атташе, однако по какой-то причине поезд не остановился на городском вокзале, а поехал дальше. По официальной версии, в поезд проникла группа ликвидаторов, которые перебили экипаж и убили атташе, а затем подожгли несколько вагонов. Среди сожженных бумаг нашли чудом уцелевшие протоколы, которые свидетельствовали о том, что минатанцы не будут довольствоваться присоединением только Лимунарской и смежной части Рателанской провинции, желая оттяпать кусок южнее, а помимо этого ведут переговоры с республиканцами, чьи печати стоят на документах. Взаимные обвинения в предательстве, угрозы, занавес. О дружбе между Канцлером и Императорским двором не может быть и речи.
Люминас теперь стал Вождем. Все это время он и не только ждали окончания войны для инаугурации. Он приходился дальним родственником бывшему королю Арлакериса. Он и его дядя были не просто дворянами, а самыми ближайшими наследниками престола, из-за чего в конце Фалькенарской войны случился скандал, который был быстро замят. Обоим пришлось эмигрировать в Гальвид, а Люминас неоднократно участвовал в нескольких народно-освободительных конфликтах, как незадолго до того участвовал в Фалькенарской войне. Оба часто встречались с представителями новых политических учений и давно решили, что абсолютная монархия отнюдь не лучшая форма правления.
С началом революции Люминас перебрался обратно на родину, где попал в известные Ритемусу передряги. Личность он не раскрывал, однако дядя принял руководство над Сенатом и Республикой, а после своей смерти его дело должен был продолжить Люминас, имя и личность которого засекретили так, чтобы его известное высокое положение в обществе не вызывало подозрения. Исполнющий обязанности Вождя стал Ниремис, который затем, когда опасность миновала, передал полномочия Люминасу.
Либертас в подполье уже больше десятка лет, Таремир – семь, успел присоединиться к демократам еще в Фалькенарскую, пока Ритемус залечивал ранения. Аумата завербовали еще в Севелласе, присматривать за Ритемусом на предмет проявления признаков возможного предательства.
- Монархия, демократия, олигархия – все одно, - прервал Тумасшата Ритемус. – Я служу государству и людям, которые его возглавляют, если они мне нравятся. Я не скрывал, что к демократии я склонности не испытываю. И вернись к событиям, связанным со мной и отрядом.
Тумасшат сбился и вернулся к событиям до начала второго похода – к покушению.
- Стреляли не в тебя.
- Что? – резкий рывок отозвался болью в груди.
- Тише, тише. В него.
- Зачем?
- Он срочно понадобился Ставке в налаживании связей с минатанским подпольем. Видишь ли, как мне объясняли, минатанских солдат, добровольно сотрудничающих с нами, не так много. А он очень много знает. И он мне не говорил, но видимо, он сам давно в этой организации состоит. Видят боги, не просто так он нам тогда попался, в первый поход… А о твоих поездках в город знали, чтобы ты ничего не заподозрил, и Аумат оказался очень хорошим актером.
- Так почему мне нельзя было сказать? – громко сказал Ритемус, - Я вам что, торгаш с базара, который все государственные тайны на всеобщее обозрение выставляет?
Прибежала медсестра; оба уверили ее, что все хорошо, и та, с недоверием сверкнув глазами, ушла.
- Тише. В городе действовала императорская разведка, и… как сказал Энерис, все должно выглядеть на-ту-раль-но, - произнес валайм малознакомое слово, - чтобы усыпить их бдительность. Они наверняка убили бы Аумата, понимаешь? А так он был под охраной.
- Не очень понимаю, зачем надо было так рисковать им, но… рассказывай дальше, - Ритемус помотал головой, разгоняя туман внутри. – Таремир не просто так нас выгонял?
Тумасшат подтвердил его предположение. Ритемус зашел слишком далеко на юг, и его возвращение было выгодно обеим сторонам. Республиканское командование еще в начале контрнаступления знало, что дальше Серметера армия не сможет закрепиться, поэтому Ритемус нужен немного ближе, а канцы не хотели, чтобы он рушил их тылы, и как выяснилось позднее, и вправду желали его видеть поближе к позициям минатанцев в случае гипотетического конфликта. Возможно, что Ритемус мог помешать какому-то плану, находясь сильно южнее Серметера, но Энерис не говорил об этом.
Летом из-за угрозы окружения был сдан Лимунар, в то же время началась эвакуация Рателана. Никто не собирался встревать между двумя мощными силами и тратить людские и материальные ресурсы зря. В Минатане полным ходом шла подготовка переворота, и пока верные Императору части шли в очередной раз завоевывать арлакерийский Север, в крупных городах Минатан, наоборот, скапливались продемократически настроенные контингенты, пока внешне сохраняющие верность монарху, под предлогом слежения за общественной безопасностью. Тем самым появилась возможность столкнуть двух быков лбами. Это позволило бы истощить "возрожденцев" и минатанцев, однако это истощение заняло бы много времени.
К слову, те же подрывные процессы проходили и в Фалькенар. Одним из идеологов переворота был… Вомеш. Ритемус, услышав это имя, лишь тихо вздохнул. Громкий демонстративный уход, вернее, дезертирство двух фалькенарских батальонов, отправившихся домой, в протянутые руки подобревшего к изгнанникам фалькенарского общества, стал прологом ко всеобщему кровавому покаянию последнего. Фалькенарские обыватели поняли, что насущные проблемы никуда не делись, что война ничего не принесла, кроме обнищания, и что от тех, кого послали на убой, просто-напросто избавились, вместо того чтобы посочувствовать или помочь. Начались стачки и демонстрации, а во что они вылились, Ритемус сам мог прочитать в газетах.
В конце лета Ставкой Республики был разработан план ликвидации нескольких "серых" генералов. Они должны были приехать в воинскую часть под Серметером, дата и время были уже известны. Однако появилась неприятность в виде Вельяаса, собравшегося собственного силами напасть на лагерь незадолго до того, как начнется генеральская встреча.
Либертас пришел предупредить Ритемуса, но это вышло скверно, потому что тот уже тогда был взвинчен, и пораженческие призывы привели к обратному эффекту. Библиотекарь поступил не просто так – он не без оснований решил, что Ритемус слишком преисполнился гордыней, стал считать себя эдаким "освободителем Севера". Его жестокость, проявленная к канцам, которые гнались за группой Либертаса, и в итоге нашли свой конец в утробе горящего дома, также оставила свой отпечаток в его восприятии командованием. Либертас счел, что в конечном счете Ритемус отодвинул поставленные командованием задачи на второй план. На непонимание Ритемуса Тумасшат пояснил: это значило, что он по-прежнему их выполнял. Он нападал на конвои продовольствия, подрывал железнодорожные пути, опустошал склады. Но это делал он не для спасения Республики, не для борьбы с врагом как часть целого от армии Республики. Он мстил за валаймов. За оба Похода, как он называет свои пребывания на Севере, он слишком проникся культурой валаймов, слишком много сочувствия проявил к мирному народу, который не видел межплеменной войны многие века, а подобной – никогда. А свой отряд он негласно объявил своими детьми, которых он себе поклялся защищать до последнего любой ценой.
И вот он, Спаситель, ведущий за собой священный отряд из трехсот, затем семидесяти или девяноста человек, принялся мечом и огнем очищать Север от легионов тьмы. До какого-то момента это было бы на руку Республике, но кто знал, что впоследствии предприимет Ритемус? Не восстанет ли он против "несправедливости", которую может проявить Сенат по отношению к народам Севера?
А потом командование узнало о Вельяасе, который с самого начала возрожденческой оккупации принялся создавать собственное сопротивление. Для невоенного человека он довольно проффесионально действовал, опираясь на опыт, полученный во время первого минатанского вторжения, и в итоге методом проб и ошибок в виде четырех десятков членов-звеньев организации, создал разведывательную сеть, раскинувшуюся вокруг Серметера, которая могла собраться меньше, чем за неделю в боевую организацию числом от пяти до семи сотен штыков. И если верить Энерису, старый дурак решил на склоне лет создать себе ореол славы и почета, начав собственную войну. Но он понимал, что у него нет опыта боев, и в первом же сражении его "батальоны" понесут огромные потери.
До поры до времени он не представлял из себя угрозы. Но затем Ритемус по наводке Гессериса вышел к нему, и две малопредсказуемые силы образовали одну мощную и еще более непредсказуемую. Радиопередача Аумата из монастыря переполошила Ставку, и там кто-то даже предположил, что, если Вельяас слишком повлияет на Ритемуса, то в перспективе страну ждет образование на северо-востоке какой-нибудь мятежной Валаймской Федерации, недолговечной, но доставляющей массу проблем. И нельзя было сказать, что эта идея была высмеяна; любое возможное новое сопротивление Республике никого не устраивало.
Затем Аумат передал информацию о сроках начала акции по освобождению концлагеря, и Ставка встала на уши. Эта акция должна была начаться за два дня до даты предполагаемого покушения, и тогда бы на встречу никто не явился, генералы остались бы целы, а возрожденческая армия продолжила бы играть в позиционную войну с минатанцами до бесконечности. И было принято единственно, как казалось Ниремису и прочим, верное решение: временно убрать Ритемуса с дороги. Или, если дело пойдет худо, убрать совсем.
Рассказ Тумасшата был сбивчив, непоследователен, он звучал как играющий тихим фоном граммофон, но Ритемус молча впитывал смысл улавливаемых слов. Именно улавливаемых – сознательно он не смог бы воспроизвести ни фразы из сказанного. Внешне Ритемус был похож на впавшего в кататонический ступор – он молчал, уперевшись взглядом в стену напротив, лишь иногда подавая признаки жизни, двигая плечами и глазными мускулами. Но внутри него все напоминало готовящийся к извержению вулкан. Умом он все понимал, но сердцем не мог простить никому ничего. С ним обошлись как с ребенком, как с животным, как… да, как с собакой. Это ведь была одна из последних мыслей, когда его…
"Усыпляли", - громко вставил один внутренний голос.
"Обезвреживали", - спокойно сказал второй голос.
"Спасали", - совсем тихо добавил третий.
И совсем как собаку, его держали рядом, пока он был полезен и не проявлял непослушания. Однако в какой-то момент в нем заметили признаки зачинающегося бешенства, и его решили усыпить… Но он-то не собака! Он – человек! Что, что сподвигло их решить, что он – животное?
И когда Тумасшат вдруг вновь упомянул какую-то деталь, связанную с Вельяасом, снова назвав его старым дураком, плотина вдруг сломилась под напором клокочущей массы гнева.
- А сам ли ты не старый дурак? – резко развернулся Ритемус к валайму. – Почему, почему вы действовали за моей спиной? Почему вы бросили меня? Почему я оказался в тюрьме? Хоть кто-нибудь может пояснить, какого черта я попал в руки канцев, тогда как все вы смогли уйти? Нагородили себе невесть чего, теперь же сами и боитесь!
- Ритемус, мы пытались…
- Что, что вы пытались? Если со мной что не так было во время похода, ты мог бы мне сказать? Когда ты привел этих сволочей, вы могли бы мне сказать сразу, а не сговариваться за моей спиной! Кто ты теперь, кто вы все после этого?
Валайм испуганно молчал, атакованный целым эскадроном вопросов, а Ритемус продолжал кричать, чередуя угрозы с оскорблениями в адрес Тумасшата, Либертаса и особоенно Аумата, пока в палату не ворвалась толпа мужчин и женщие в белых халатах. Тумасшат ретировался за них, а врач взял Ритемуса за плечо и попросил успокоиться.
- Да оставьте меня все вы в покое! – прокричал Ритемус ему в лицо, и тот попросил шприц у кого-то из медсестер. Ритемус застыл, гневно обозревая собравшихся. Игла вошла в предплечье, и он расслабился. Врач что-то пробормотал Тумасшату, и тот, сгорбившись, покинул палату.
Ритемуса перевели в другой корпус, видимо, неврологический, он точно не знал и не хотел знать. Палата была похода как две капли воды на предудыщую, только вид из окна был другим. Он снова остался один. Один на один со своими мыслями. Его снова охватила скорбь, какая была во время его заключения в тюрьме. А смешанная с гневом, она стала сильнее. Он сутками размышлял о произошедшем, вспоминал, что он упустил.
Он был зол на всех. Все предали его, хотя предателем объявили его. Они предали валаймов, которые желали освободить Север, спасти ни много, ни мало тысячу человек, которые наверняка погибли. Да, покушение удалось. Но стоило ли оно того? Они могли запросить поддержку у него, и вместе бы диверсионная группа и партизаны свершили бы великое и правое дело. А так – за двух человек отдать тысячу… Неудивительно, если сейчас на Севере не жалуют республиканскую власть.
Он чувствовал обиду. Даже не потому что его... "обманули". Это было самым подходящим словом, доступным истерзанному разуму. Он чувствовал себя несправедливо обделенным потому, что его не поставили в известность о происходящем. Вокруг него происходили события эпохального масштаба, от исхода которых зависели судьбы миллионов. А он лишь вел свой отряд очередной дорогой и почти ни о чем не подозревал. Но при этом остальные люди ниже его рангом – его знакомые, подчиненные – знали и даже участвовали. Вот так и получается. Пешки внезапно обратились в королей, короли – в пешки. Может, королем он себя не мнил, но чувство, что все его деяния одним махом обесценились, что его жизнь обесценилась, что все усилия втоптаны в грязь и смешаны с нею, вновь начало окутывать его черным туманом, проникать во все поры. Он снова перестал разговаривать с людьми, ел через силу, а иногда попросту его кормили медсестры. Днями в его голове крутилось: "Меня просто использовали, использовали, использовали…" Все зря – спасенные жизни, утерянные, убитые. Столько лет прожито зря….
По ночам опять снилась жена с детьми, и он мысленно сожалел, что его не убили на Фалькенарской. Четыре года из семи, считая время после его возвращения с фронта, он жил служением государству, верой, что ценой своей жизни он спасет чужие.
"Спаситель и его священный отряд". Нет, Тумасшат этого не мог сказать, и другие тоже. Это Ритемус так воспринял слова валайма. И спустя почти две недели после монотонного серого существования в центре тьмы, он снова начал размышлять. Но избрал совершенно противоположную точку зрения, и постепенно пришел к выводу, что, в общем-то, его нынешние "враги" не так уж и не правы. Он с самого начала взвалил на себя ношу Спасителя. Еще в первом походе, в самом начале его, когда сам не знал, воевать ли под знаменем Республики или же жить по обстоятельствам. Но он знал, что он нес свет, а вокруг были только враги, только тьма, а между ними блуждали души, которые стремились спастись от ужасов войны и которым не нашлось доселе места ни там, ни там. И многие из них шли к нему, в чьих руках был единственный спасительный огонь на сотни километров. И подумать только, он мог бы создать свою религиозную секту, основать собственное поселение, - и это решение нашло бы отклик у его последователей.
Он вспоминал слова пастора о том, что валаймы считают его неким полубогом войны, и еще больше утвердился в правильности размышлений. Так может быть, пастор не только из-за жестокости сердился на него, а из-за того, что Ритемус невольно создал из самого себя кумира, которому поклонялись? Как жаль, что он не задумался об этом раньше, чтобы спросить у самого пастора. Или же у Маленуса, будь он жив. Но старый дурак – вот уж кого Ритемус считал старым дураком! – погиб от страха. Минор-легионис был почти уверен, что настоятель ни на кого не работал, не был замешан в тайных делишках, а просто дрожал за свою жизнь, ожидая, что ему воздастся за отобранное у других добро, и, оказавшись в эпицентре не совсем ясного события, решил уйти от проблем быстро и безболезненно.
Постепенно Ритемус пришел к тому, что все произошло так, как должно было произойти, и это был наилучший исход из возможных. Разговор с Булевисом, подтвердившим слова Тумасшата, ускорил эволюцию его размышлений.
"Освобождение" лагеря - именно так, в кавычках – имело бы только пагубное последствие для всех. Скольких бы он спас? Половину, не больше, если мыслить оптимистично. Этих людей нужно было бы увести, спрятать, одеть и накормить, а такими возможностями он не располагал. Вельяас помог бы и укрыл бы бежавших в деревнях или в землянках в лесу, но кому охота навлекать на себя гнев? Тут-то и появляется вторая проблема: последующий террор, который затронет все и вся; и без того жестокие карательные акции превратятся в настоящий геноцид. А так у несчастных был шанс, что из них погибнет не больше четверти. Находясь в неволе, у них был хотя бы кров и кусок хлеба, которого бы "спаситель" не смог бы дать, как это ни было бы больно понимать. Но другого решения он бы не принял. Он видел этот лагерь собственными глазами и еще по опыту Фалькенарской войны был знаком с выжившими из лагерей военнопленных, и потому собственное бездействие терзало его, и он использовал первую возможность, чтобы начать действовать.
И разве он смог бы согласиться на что-либо, узнав, что с людьми, которые пытались уничтожить валаймов и его самого, скоро будет подписан мир? В его глазах это выглядело бы форменным предательством. Мир с ними? С убийцами местного населения, грабителями и карателями? Он с трудом ставил знак равенства между собой и канцами и горько понимал, что одним росчерком пера о их прошлом позабудут, и завтра он будет рука об руку трудиться и жить с теми, кто вчера с легкостью направил бы ствол своей винтовки ему в голову или затягивал бы ему на шее петлю.
Предложи Либертас и Энерис подобное, мнение Ритемуса не поменялось бы. Напротив, он тут же бы их отправил украшать деревья и качаться на ветру. Но сейчас за него все решили, он бессилен морально и физически. Он не может изменить прошлое. Настоящее ему не очень нравится, а будущего он не видит, и все же… нужно что-то делать.
Понадобилась еще неделя, чтобы окончательно усмирить бурю внутри, подавить оппонентов внутри себя и принять настоящее таким, какое оно есть. Он снова вернулся к прежнему режиму, и уже смог устраивать себе небольшие прогулки по коридору. И когда он решил, что разобрался с собой, он решил разобраться с другими. Он дождался очередного визита врача, извинился за поведение и попросил о визите к нему людей, бывших у него почти три недели назад.
- И еще… можно ли вызвать господина Таремира? – бросил он напоследок после размышлений.
***
…Все ушли. Булевис, Аумат, Тумасшат, Таремир заходили по одному именно в этом порядке и с каждым он подолгу говорил. Они просили у него прощения, он просил прощения у них. Он ни на кого не держал больше зла, кроме, разве что, себя. Простить самого себя будет тяжелее всего. Но об этом он не сказал ни слова.
Аумат долго рассказывал, как помогал устанавливать связи с недовольными частями минатанской армии, а после всеми правдами и неправдами уходил на юг с радиостанцией. Путь привел его к Маленусу, которого пришлось запугать. Тот и вправду ничего не знал и ни с кем не сотрудничал, просто старику почудилось, что его ждет неминуемое наказание за чрезмерную спекуляцию.
Меньше двух месяцев назад, перед самой войной в Минатан, Аумат вывез свою семью из страны сюда. Как оказалось, не зря – борьба там идет аж между тремя крупными силами – императором, аристократией, которую тот изрядно репрессировал из-за попыток с помощью различных ухищрений ограничить его власть, и Национально-демократической партией, которой не нравились ни первый, ни вторые. Напоследок Аумат пригласил командира после выздоровления в гости, на что Ритемус со всей любезностью согласился.
Тумасшат рассказывал, как пробивался после их разделения на север, потом вдруг не сдержался и стал тихо плакать. Большая часть его пребывания в палате ушла на его же успокоения.
Разговор с Булевисом был по-военному короток. Тот рассказал о положении дел в столице и стране, доложил о состоянии отряда, который нынче расквартировался в Рателане под командованием Димитриса и уступил, наконец, место Таремиру. Тот осторожно зашел в помещение, пристально наблюдая за реакцией Ритемуса, который, в свою очередь делал то же самое, сидя на кровати.
- Здравствуй, что ли, - тихо сказал Таремир.
- Здравствуй. Как твои дела? – неловко задал вопрос Ритемус.
Таремир начал рассказывать, что у него все хорошо, а потом еще внезапнее, чем Тумасшат, ударился в рыдания. Дальнейший разговор проходил уже в крепких дружеских объятьях, и Таремир, трясясь, рассказывал, как он скучал и боялся за жизнь своего названного брата. Оба они рассказали друг другу о пережитом, выплескивая все, что накопилось за долгие годы, и под конец Таремир спросил:
- Люминас тебе письмо прислал?
- Несколько дней назад. Я подумаю над этим.
Таремир крепко обнял его, дал адрес и пообещал, что будет приезжать через каждые два-три дня. Закончив на этой теплой ноте, они расстались. Душу Ритемуса разрывало надвое. С одной стороны, он со всеми помирился, и от осознания этого по телу расходилась некая теплота. А с другой – внутри по-прежнему леденела пустота, усиленная письмом Люминаса.
Письмо пришло несколько дней назад. Он писал, что скоро прибудет с официальным визитом, а заодно решил объясниться по поводу своей биографии. Так же он передал вместе с письмом приказ, где значилось, что Ритемусу теперь присваивается звание легиониса и предлагал должность в формирующейся военной академии, специализирующейся на подготовке диверсионно-разведывательных кадров. Как и в прошлый раз, все зависело от мнения Ритемуса. В случае отказа ему опять же предлагалась дача и пожизненная пенсия.
Но он не мог принять ни того, ни другого. Он не привык сидеть без дела, но и идти той же дорогой ему претило. Он ощущал, что никому не нужен, что ему незачем цепляться на этой земле. У него нет ни родственников, потому что они погибли или умерли, ни дома, потому что тот стерт в пыль, ни покоя на душе. Он обречен скитаться по земле вечно и беспокойно. Без карьеры военного он никому не нужен, о нем снова забудут, и его конец будет незавиден. А для войны он слишком измотан… Впрочем, кому он врет? Себе врать не нужно. Он придет в себя и примет предложение Люминаса, потому что он не видит ничего иного. Его наверняка забросят в Минатан, и на этот раз он будет знать предел своих сил. Но что будет, когда и та война закончится? Удовлетворится он тренировками новобранцев или же вообще уйдет в наемники?
Пока ему дана отсрочка, очередная попытка проверить себя на прочность или наконец найти свою смерть где-нибудь по ту сторону Великого Хребта. Пожалуй, это был бы не самый худший исход…
Он очень много думал о будущем в этот вечер, и не мог найти ни искорки света вокруг, чувствуя себя самым опустошенным человеком в мире. Он сидел и сверлил пустоту взглядом, эти белые стены, белую кровать, белое одеяло. Решив, что на сегодня размышлений хватит, он выключил свет и повернулся так, чтобы видеть происходящее по ту сторону окна. Сон медленно наваливался на него мягкой пеленой. За окном на город мерно и тяжело падал снег.