Свительская Елена Юрьевна : другие произведения.

Чёрный сфинкс

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда в небольшом городке случайно сгорело несколько зал музея, мэр, ради имиджа города и просто удовольствия ради, лелеявший музей и, особенно, сгоревшую залу Египта, решил уничтожить виновника пожара - молодого сторожа. Ещё во время пожара сторожа начали преследовать разные видения...

  Елена Свительская
  Чёрный сфинкс
  
   Журналисты бурно напирали друг на друга, стремясь пролезть поближе к стеклянной перегородке, наперебой сыпали вопросами и комментариями. Человек по другую сторону стекла устало сидел на жёстком стуле. Он просто молчал. Долго молчал. Руки в наручниках лежали на его коленях, неподвижно, словно чугунные. Бледный, невыспавшийся, заросший щетиной. Грубая одежда почти скрывала бугорки на его теле, множество утолщений и бугорков. Он как будто смотрел сквозь них: сквозь это толстое стекло с мелкими дырками и сквозь журналистов куда-то вдаль. По его сторону стояло несколько полицейских, а ещё коренастый толстяк в окружении десятка телохранителей. Правда, взгляд, которым он буравил спину заключённого по мощности ненависти и ярости мог примерно сравниться с орущей массой за стеклом, хищно щерившийся вспышками фотокамер. В какой-то момент заключённый вдруг резко поднялся. И рухнул бы, не поддержи его ближайший полицейский, грустный молодой парень, отрастивший короткую, но густую бородку для солидности.
   - Офицер, можно я пойду? - тихо спросил мужчина.
   На его тускло-серой одежде расплывались яркие кровавые пятна. Их обилие, скорость, с которой они расцветали на ткани, заставили орущую толпу притихнуть.
   - Как вы можете молчать после такого?! - взвился толстяк. Лицо его стремительно багровело от гнева, - Неужели же, вам не совестно? По вашей вине сгорело три залы музея! Уничтожена солидная часть национального достояния и культурного наследия! И мумия жены фараона...
   Заключённый нагло перебил его. Хриплый голос оглушил любопытно затихнувшее многорукое и многоглазое чудовище за стеклом, жадно мерцавшее вспышками:
   - Вы считаете, что культура - это строить большие дома, выставлять в них чьи-то трупы и потом толпами ходить на них смотреть? Лучше бы вы позаботились о беспризорниках и сиротах!
   - По вашей милости погибла мумия, который было несколько тысяч лет! - яростно заорал толстяк, сжимая кулаки, - Погибла зала Египта и две соседних...
   Журналисты хищно прицелились в мэра города и рьяно защёлкали фотокамерами, кто-то бережно сжал пальцы на видеокамерах - их в толпе искателей наживы было по минимуму. Мэр обладал взрывным характером, причём, был в курсе многих своих особенностей, потому почти всех журналюг, страстно мечтавших снять шедевральное сенсационное мегавидео нагло обчистили при входе или же попросту не пропустили за ворота тюрьмы.
   Назревала очень неприятная сцена с истерикой, грозившая толпе охотников за грязными сокровищами воплощением самых заветных мечтаний о сцене с рукоприкладством. Да, они тоже были в курсе огненного нрава главы города. Вот только события резко развернулись, в аккурат на сто восемьдесят градусов: молодому полицейскому стало страшно смотреть на окрасившуюся в алый цвет одежду арестанта. Он попросил двух своих коллег увести преступника, уже не ожидая ни извинений, ни признания.
   - У него было тридцать два ножевых ранения. Он едва не скончался от потери крови. Главврач уже махнул рукой на его спасение. Врачи совершили чудо. И недавно только его выпустили из реанимации, - затараторил нежданный заступник.
   Хищная орава за стеклом резко притихла в ожидании сытной наживы. Один только щёлкнул по кнопке своего оружия. Все остальные уже отсняли несколько впечатляющих кадров об одежде заключённого, быстро сменившей цвет, крупным планом и в нескольких экземплярах запечатлели его бледное лицо и мрачные серые глаза.
   - Так... - голос преступника звучал глухо, - Кто ж меня с того света вытащил?
   - Несколько молодых врачей и студентов, - серьёзно объяснил его защитник и, столкнувшись с недоумённым взором, уточнил, - Я ответственен за изучение вашей истории.
   - И кто их допустил? Этих молодых? - хрипло прибавил заключённый.
   - Ну, главврач сказал, что всё бессмысленно. А молодые не хотели сдаваться...
   - Им просто нужно было тело для тренировки, - язвительно сощурился плод их невообразимой победы.
   - Ну... - полицейский как-то смутился и уже робко закончил объяснять, - Да...
   - Короче, мне несказанно повезло, - оскал.
   И что-то такое очень зловещее вдруг прорезалось в серых глазах преступника, в выражении его лица. Кто-то в первом ряду за стеклом хотел было отшатнуться, но коллеги не пропустили и ещё наградили с дюжиной тычков.
   - Какое "повезло"? - вновь завопил мэр, - По вашей неимоверной тупости сгорело три залы нашего музея! Одна упавшая сигарета и... И вы ещё смеете говорить "повезло"?!
   - Однако именно после побега из музея ночной сторож спас жизнь человека. Своим телом заслонил, - сурово произнёс молодой полицейский с бородкой, - После чего его едва смогли откачать.
   В копошении журналистов наметилась новая пауза. Любопытством загорелись несколько десятков глаз.
   - Это чего это такого особенного этот... - презрительный взгляд на заключённого, - Этот совершил?
   - Вырвал девушку у банды молодых гопников, да ещё и заслонил её собой, приняв на себя лезвия их ножей, - стало очевидно, что молодой офицер очень симпатизирует главному злодею главных статей всех самых пламенных газет их страны, вышедших в ближайшие недели.
   - А можно... я пойду? - слабо выдохнул нежданный герой, - Всё как-то странно расплывается...
   - Да-да, конечно, - засуетился полицейский, требовательно взглянул на младших по рангу коллег, - Помогите ему. И врача позовите.
   - И каким таким образом наш герой уничтожения музея умудрился вдруг ещё и девушку спасти?
   - Просто не прошёл мимо, - тон у офицера был вежливый, но вот что-то в отблеске глаз было очень такое... Явно мэру он не симпатизировал.
   В это время преступник пошатнулся и обвис в крепких руках защитника порядка...
  
   Поле битвы было усеяно трупами. Изредка где-то стонали тяжелораненые. Где-то близко к центру сидели двое, с трудом поддерживая друг друга. На лицах их читалась довольная усталость: что смогли сделали, а больше сил нет. Кровь, оросившая землю, уже потемнела. Солнце всё больше желало испепелить своим огнём. Откуда-то взялись мухи. Они противно, надсадно жужжали, облепляя раны неподвижных людей. Ещё живые сначала пытались их согнать, а потом уже и на это сил не хватило. Полдень принёс с собой жуткий жар, в котором догорело ещё много из чьих-то оставшихся мучений.
   Женщина в белых одеждах пришла в сопровождении слуг, когда уже заиграл лёгкий ветер, и солнце неохотно поползло к закату. И беспомощно застыла. Дрожащая рука поднялась к сердцу, позже пальцы сжались в кулак где-то у её горла. Казалось, что золотая птица, обхватившая её голову, была охвачена огнём. Чёрные глаза, щедро обведённые краской, смотрели отчаянием ночи.
   Отчего-то один из сидящих воинов обернулся, вздрогнул, впился взглядом в её лицо: с его места он не видел её лица, но заметил её жест. На вспотевшем и грязном лице дрогнула улыбка. Всего на миг его глаза осветились каким-то внутренним светом.
   - Пришла шестая жена фараона, - торжественно произнёс он единственному из оставшихся своих спутников, - Пойдём: надо поприветствовать госпожу и поведать ей радостную весть.
   - Слушаюсь, воевода, - прохрипел второй воин.
   И они медленно пошли к ней навстречу, поддерживая друг друга, стараясь переступать через трупы и умирающих, иногда спотыкаясь о них. Где-то через десять или двенадцать шагов простой воин опять споткнулся и растянулся сверху трёх тел: двоих его соратников и одного врага. И больше не поднялся. Воевода дальше шёл один, медленно, из последних сил стараясь держать спину ровно, а голову поднятой. Как и подобает победителю, главному из всех воинов. И плевать ему было, что отряд его был небольшой, что в жесточайшей схватке полегли все его верные воины. И забыл он сейчас, что не побеждать врагов отправили ссыльного воеводу, а умирать в схватке с ними. Всё это стало неважно. Во внутреннем огне сгорали чувства и память. Жар бога солнца сжигал всё. Прошлое, жизнь, планы, гордость и надежды. Долгий путь по загроможденной трупами дороге. Путь через раскалённый воздух. Путь длиною в вечность. Заслуги уже не важны, честолюбивых планов не осталось. Просто дойти. Дойти и сказать.
   И он дошёл и сказал:
   - Мы победили, моя госпожа! Мы бились яростно, как могли. И среди убежавших врагов осталось слишком мало людей. Они уже не посмеют посягать на наши земли.
   Он дошёл и сказал. И хотел было поклониться, но упал...
   Глаза бога Ра смотрели на него испепеляющим огнём. Но руки, подхватившие его, были столь нежны! Он слышал шелест её белого платья, почуял запах каких-то душистых масел, идущий от её тёплой груди, ощутил как бешено бьётся её сердце. И больше не осталось ничего. Всё сгорело в пламени солнца. Вся жизнь. Все победы и поражения. Всё. Всё сгорело. Но последнее, что почувствовал он, было нежное прикосновение её рук. Рук чужой жены. Жены самого фараона. Таких тёплых и нежных, что не страшно было уже умереть. Он уже не почувствовал горячих слёз, упавших на него из её глаз. В этот жаркий полдень сгорело всё. И что-то неуловимое сгорело в чёрных глазах, жирно обведённых чёрной краской. И никто ничего не заметил. Никто ничего не заметил кроме жаркого солнца. Жестокого жаркого солнца, из-за которого сгорело всё.
   Вечная ночь, за которой не было рассвета. Вечная ночь, укрывшая её слёзы и его сгоревшие надежды. Сгорело всё...
  
   Его трясли и что-то кричали. Мир плавился.
  
   Одна сигарета, упавшая на пол, не вызвала бы пожар. Ничего бы, быть может и не сгорело бы. Но только сторож вскочил. Испуганно обернулся. Взгляд его упал на открытый саркофаг за стеклом, на тёмное тело, слегка и небрежно закрытое белой одеждой, чтобы хоть немного защитить тонкую женскую фигуру от докучливых въедливых глаз. И отчего-то ему стало жаль её. Что вот так лежит она, а люди ходят и смотрют. Что вот так не дают ей умереть до конца. Что изрезали её, выпотрошили, смазали непойми чем. Что не дали так просто уйти из этого мира. Что засунули в каменную коробку, а потом расколупали последнее убежище, вытащили на свет. И поставили под жадные взгляды жестоких людей.
   Ничего быть может и не сгорело бы. Но сторож выронил газету и судорожно смял рубашку над сердцем.
   Последние дни царила страшная жара. Днём плавился асфальт на недавно доделанной дороге у музея. Ночью жара всё ещё не желала выпускать из своих страстных объятий измученных людей. Всё накалилось, всё стало горячее.
   Газета упала на догорающую сигарету, вспыхнула. В противопожарной системе ещё днём что-то сгорело, расплавилось и переклинило. Поэтому вместо брызг воды вниз посыпались искры. Неподалёку стояло много информационных стендов. Бумажных и пластиковых, щедро наставленных, чтобы поведать об истории давней страны и её полузабытых обычаях. Стенды очень хорошо горели, а уж вспыхивали в одно мгновение... Всё как-то руки не доходили у администрации музея позаботится о некоторых залах... Пламя поползло вокруг растерянно замершего человека... И ему показалось что весь мир вокруг сгорел. В одно мгновение. Прошлые успехи и неудачи, злость на предавшего клеветника-коллегу, позорное увольнение с прошлой работы, мытарства по собеседованиям, презрение в глазах девушки, которая бросила его, когда он остался без работы и денег... Сгорело всё... И даже пластиковый стул, на котором ночной сторож, бывало, коротал бессонные страшные ночи в окружении предметов из давно ушедших народов, полузабытых стран... Сгорело всё...
  
   Люди бежали на него и кричали. Хищно ощерилось их оружие. Сверкали вспотевшие тела, шуршали набедренные повязки. Их было много. В десяток раз больше чем их. И, кажется, кто-то за его спиной вздрогнул и слегка отступил назад. Солнце едва только поднималось над землёй. Такое юное, но такое жаркое... В свете этого солнца сгорало всё...
   Он равнодушно смотрел на бегущих врагов. Спина ровная, голова гордо поднята. Сколько их и что они мечтают сделать с ним, ему не важно. Важно только то, что осталось позади. Где-то там позади. На чужом ложе в объятиях лёгкой белой и шуршащей одежды и в сплетении чьих-то рук...
   - Среди них Чёрный сфинкс! - вскрикнул кто-то среди приближающихся врагов.
   Он хищно ухмыльнулся и приветственно поднял своё оружие.
   Зной всё увеличивался и увеличивался. Солнце гордо всплыло на небо. И в жаре его света сгорело всё. Всё. Всё сгорело...
  
   Проблеск сознания заставил мужчину отшатнуться от хищно распахнутых объятий пламени. Он наткнулся на стеклянную витрину. Или, если быть точнее, с размаху налетел на неё...
  
   Вражеские воины всё ближе и ближе... И от того, как спокойно он поджидал их, некоторые лица ощутимо побледнели и начали искажаться от неуверенности и страха. Ну и что ж. Без разницы сколько их. Ведь выдержал же ж он пламя гнева советников и неодобрение жрецов. Пламя, в котором сгорели его немногочисленные планы и всё его честолюбие. Ну и что ж. Самая главная надежда сгорела ещё не успев родиться. Всё сгорело. Всё. И если что-то где-то внутри него ещё осталось, то после этого дня сгорит всё. Солнце сегодня уж очень жаркое. Словно напоследок показывает ему свою силу. А может просто приветствует отчаянного воина. Ну и что ж. Всё сгорело ещё давно, а если и не сгорело что-то прежде, то сегодня сгорит всё...
  
   Треск стекла, брызнувшие во все стороны осколки, резкая боль в распоротом плече...
  
   Молодые лица вокруг него. Усталый и сердитый мужской голос. Взволнованные лица парней, полуистеричный гомон какой-то девчонки, огонь интереса в чьих-то глазах... Что-то стекает с него... Лежать как-то мокро... Что-то тёплое и мокрое...
  
   Лезвия ножей, разрезающие плоть... Первые ранения ощутимы и болезненны, а потом уже всё равно... Дрожащее и мягкое тело за ним, испуганные светлые глаза... Когда сил уже почти не осталось, он отступил назад. Чтобы просто упасть на неё... Чтобы заслонить её собой от тяжёлых подошв на чьих-то сапогах... Чьи-то белые кроссовки в красных пятнах над его головой. Жар внутри него... Огонь, в котором сгорело всё... Всё сгорело... Во мраке, который почему-то последовал за огнём, растаял чей-то вскрик издалека...
  
   Он упал бы на лежащий догорающий плакат, не прислонись к чему-то твёрдому и холодному. Ему показалось, будто кто-то подхватил его. Обернулся, чтобы сказать спасибо. И увидел вблизи страшное тёмное мёртвое лицо... В памяти вспыхнуло, что когда-то это была молодая женщина, возможно, очень красивая, но смерть забрала всю её красоту с собой. А осталась лишь тёмная жуткая оболочка. На которую глазеют все, кому не лень...
  
   Он смотрел откуда-то со стороны на непонятный большой окровавленный и встрёпанный комок, который рьяно избивали ногами какие-то нетрезвые парни в кожаной одежде с крестами и черепами на многочисленных подвесках. Недоумённо смотрел на белое мягкое тело и растрёпанные длинные русые волосы под этим страшным комком или свёртком. На любопытные лица в окнах ближайшего дома. На какого-то старика, отвесившего подзатыльник девушке с догорающей сигаретой - вышла покурить на балкон и забыла. Недоумённо смотрел, как старик рванулся куда-то внутрь смешного жилища из множества мелких коробков... появился у окон с какой-то мелкой плоской штукой и долго на неё орал... Странные завывания каких-то движущихся коробков на колёсах... Парни было бросились в рассыпную, но алкоголь и пережитая и недогоревшая ярость, видимо, слишком затуманили им мозги... Их схватили какие-то непонятные люди... Тот странный комок в изодранной ткани, тёмно-красного цвета, подняли с каким-то трепетом люди в белой одежде. В только что бывшей белой одежде, расцветившейся красными пятнами. Девушка под этим непонятным кулем как-то съежилась и замерла, будто боясь потревожить. Что это за непонятный истрёпанный куль одежды и мяса? Неужели, человек? Ну и вид у него! Так, куда-то бережно несут и увозят в движущемся коробке, который едет без животных... Что это вообще за странное место? Что за скопище непонятных домов из мелких коробков, нагромождённых так высоко друг на друга? Что это за солнце, такое знакомое и незнакомое одновременно? И почему его вдруг так тряхнуло и потянуло за тем телом в самодвижущейся повозке?..
  
   Он схватил за шест ближайший из плакатов, только-только вспыхнувший. И отшвырнул. Чтоб укрыл это усталое и страшное тёмное лицо... Пламя распространялось по залу, вгрызаясь в многочисленные информационные плакаты... В этом пламени сгорало всё. Всё сгорит. И даже он.
   Сероглазый мужчина дёрнулся и рванулся меж столпов пламени, тщетно пытаясь найти выход из огненного лабиринта.
   Воздух накалялся неимоверно. Взревела где-то поблизости сирена, что-то хрипло вякнула и затихла...
   Девушка в белой одежде, черноволосая, с тёмными-тёмными глазами, тёмными как ночь, и густо обведёнными чёрной краской, с тяжёлым массивным ожерельем из золота и бирюзы и обнявшей голову огненно-золотистой, ослепительно сиявшей птицей, улыбнулась ему. И поманила за собой. Откуда она взялась в зале музея он так и не понял. Но почему-то доверчиво пошёл за ней. Кажется, вечность они шли сквозь огненный коридор. Он задыхался от зноя, а она легко ступала босыми ногами и оборачиваясь, вновь и вновь улыбалась и манила его за собой...
  
   Его трясли. Недолго. Пока не послышался резкий мужской крик. Молодой голос и сердитый. И трясти его перестали. Мир, потонувший во мраке, вздрогнул и медленно куда-то поплыл, покачиваясь...
  
   Ночь и редкие отблески круглых фонарей - в этом захолустье их было немного - приветливо распахнули ему свои объятия. Он судорожно вдохнул ночной воздух. Он чувствовал, что наконец-то выбрался из этого огненного ада и теперь начинает жить. И где-то внутри стало вдруг неожиданно легко и спокойно. Мужчина вдруг вспомнил о девушке в странной одежде и обернулся. Из-за проёма чёрного выхода полыхнуло жаром и огнём. Сторож было отшатнулся, но опять вспомнил о ней. Ведь они только что шли вдвоём. Нельзя бросать её там! Нельзя бросать её одну! Она такая худая и хрупкая. Такая... красивая и молодая...
   Мужчина рванулся было обратно, но тонкая фигура в белой одежде преградила ему путь. Чёрные глаза, смотревшие необыкновенно пронзительно, каким-то до жути ярким взглядом из-за чёрной краски, были ласковы, но строги. Девушка покачала головой. И ему причудилось, словно с неподвижных губ сорвалось молящее "уходи!". А потом она пропала, подарив ему нежную и светлую улыбку на прощание. Пламя и жар опять вырвались в тёмную ночь из дверного проёма. И мужчина так и не понял, была или не была рядом с ним эта девушка. Но новый всплеск сознаний и дикий древний страх огня потребовали уходить. Немедленно уходить. А иначе сгорит всё. И он сгорит.
   И мужчина побежал прочь, через застывшие скрюченные фигуры старых деревьев парка. Он не сгорел. Он убегал. Но было такое ощущение, словно всё уже сгорело. Вся тяжесть на душе сгорела. Все камни с плеч упали. Где-то внутри стало легко-легко...
  
   - Всё пропало, - сказал молодой голос.
   - Ну, пожалуйста! - взмолился ещё один, тоже молодой. - Он не может так уйти! Я обещал, что...
   - Спасите его! Пожалуйста, спасите! - девичий отчаянный крик разорвал почти все шумы и звуки, кружащиеся вокруг него.
   - Кто пустил сюда постороннего?!
   Какое-то затишье вокруг. И другой голос, молодой, мужской и немного надменный:
   - Я!
   - Опять вы? - вскричал кто-то, - Да уймётесь ли вы когда-нибудь наконец?! Ещё раз переступите порог моей больницы - и я вас собственными же руками задушу!
   А потом все звуки и голоса слились в единый гул. Снова стало очень темно и спокойно. Жар внутри потух. В этом пламени сгорело всё... всё сгорело... всё сгорело... всё...
  
   Потолок над ним был каким-то серым. Свет приглушённым. Хотел было потянуться как обычно, но едва не задохнулся от боли. Что-то мокрое и тёплое потекло по груди...
   Откуда-то из-за стены послышался шум. Кто-то звал на помощь. Какая-то девушка. Ругался какой-то парень. Кто-то вопил, что здесь не место посторонним. А потом был долгий покой, перемежавшийся видениями унылой комнаты с мягким светом и серым потолком...
  
   Врачи, приходившие к нему, и полицейские, следившие за ним, все как один утверждали, что ему дико повезло. Что его, можно сказать, с того света вернули. Мужчина недоумённо слушал их, с трудом ел жидкую невкусную еду, с трудом двигался, чтобы не потревожить лишний раз измученное тело. Иногда еда становилась непривычно вкусной. Полицейский, приносивший её, долго говорил о чьей-то благодарности и приятных формах, о каком-то докучливом молодом журналисте...
  
   Постепенно жизнь и молодость брали своё. Тело стало чуть сильнее, боли притупились, заключённый даже начал сам справлять нужду. Когда-то это дело казалось ему обыденным и не стоящим особого внимания, но тут он был несказанно рад, когда впервые сам, сам, доковылял до унитаза...
   Однажды он приподнял одежду. И когда увидел своё тело, то ему стало не по себе. Он-то помнил, каким стройным, мускулистым был - не зря ж столько парился в тренажёрном зале, особенно, после случайного знакомства с той симпатичной сексапильной блондинкой... А тут... Он просто представить не мог, что надо было сделать с этим здоровым молодым телом, чтоб оно было похоже на одну почти сплошную едва начавшую заживать рану?! Смутно как-то всплыло воспоминание о белых кроссовках в красных пятнах, взлетевших над ним, да отблеск на лезвии складного ножа... Больше он ничего не помнил. Совсем ничего. Казалось, что всё прошлое сгорело дотла. Ни единого воспоминания. Он даже забыл собственное имя. Кто он? Что он делал раньше? Что случилось с этим телом, отчего у него такой жуткий вид? Ему ничего не говорили, а он почему-то боялся спросить.
  
   Какое-то время заключённый угрюмо молчал. Лежал, отвернувшись к мрачной серой стене. Или ел, когда приносили еду. Еда была обычно невкусная, но иногда у неё был совершенно иной вкус. Охранник в те дни ухмылялся и говорил о какой-то девчонке, принёсшей еду, что, мол, у девчонки такая фигурка, ммм... Мужчина как-то вздрогнул и уточнил, не блондинка ли? На что получил ответ: у носившей ему еду были русые волосы.
   - Эта фифа такая гордая и неприступная! - возмутился охранник, - Как ты её подцепил, ума ни приложу! Я раз попробовал приобнять её за плечи. Так на меня посмотрела! До сих пор жутко! Ваще, такой жуткий затравленный взгляд, словно я стою над ней с занесённой окровавленной бензопилой. А потом вместе с ней стал таскаться тот журналист. Сволочь! - парень не сдержался и мрачно сплюнул на пол, - Он грозился, что засудит меня за сексуальные домогательства. Я-то только девку приобнял! Только познакомиться хотел! - усталый вздох, - Вот работа осточертелая! Каждый день вижу пресные мужские физиономии. И ни одной бабы в штате. Ни одной! Все бабы-полицейские лезут в расследования и перестрелки, то грязь на дорогах разбирают, то за бандитами бегают. Ну, никакой жизни! Ты чё вылупился на меня? Жри, давай! Мне ещё пол этажа с народом некормленым. И все сами жрут, нормально, а с тобой, гадом замороженным, постоянно возиться надо.
   - Ты за что это? - недоумённо спросил мужчина.
   - А что, мне цацкаться с тобой, что ли? - проворчал охранник, - Раз сюда загремел, значит, за дело. И цацкаться с тобой никто не будет. Тем более, - он наклонился, чтобы забрать наполовину опустошённую тарелку с ложкой, и быстро отступил, - Что тут не рады, что ты выжил. Говорят, сам мэр на тебя окрысился. Ещё пуще, чем на своих конкурентов. Чем ты его так допёк, не пойму? Ну, чё вылупился на меня? Чё вылупился? Блин, я рехнусь из-за тебя когда-нибудь! Только и делаешь, что смотришь на меня своими пустыми глазами. У тебя там в голове осталось что-нибудь? Ты хоть иногда думаешь? А то так смотришь, что мне порой не по себе. Вроде ты тут сидишь, но ещё и не тут.
   - Слушай... - тихо произнёс заключённый.
   - Слушаю, - мрачно сказал охранник. Чуть погодя, сердито добавил: - Ну, чё тебе?
   - А как меня зовут?
   Парень отшатнулся от него. И ушёл. Молча. Словно он был каким-то грязным или заразным. Мужчина долго смотрел на стену своими серыми глазами. Потом как-то опустил взгляд из-за резкой боли в ноге. И заметил на полу какой-то длинный и узкий предмет. Со стоном спустился с кровати, наклонился, поднял. Еле-еле сумел распрямиться. До вечера сидел, крутил непонятный предмет в руках и пытался вспомнить, что это такое. Голова гудела.
   Утром, проснувшись, вспомнил-таки наконец: это была ручка! Шариковая ручка или гелевая... он не мог вспомнить, в чём различие между ними. Но смутно вспомнил, для чего эти вещи используют. После скудного завтрака решился. И долго, упорно, рисовал на стене. Рука то и дело уставала, отзывалась зудящей болью. Заключённый тогда отдыхал немного. И опять рисовал. Просто было очень сложно сидеть и молчать, ничего не думать. Одному в пустой комнате. Пожалуй, даже хамоватый охранник не раздражал его, а даже развлекал. И сам тот развлекался, выпуская злость в резких словах на того, кто не мог ответить. Мужчина долго думал, почему он оказался в этой комнате и почему с ним так разговаривают, почему никто кроме этого парня к нему не приходит? Может, и в правду, заслужил? Но что он сделал? Когда пытался вспомнить, то голова гудела. Или ему вспоминался окруживший его огонь. Огонь, который сжёг всё. Что именно пропало, так и не смог вспомнить. Сначала это не напрягало, а потом стало уже как-то не по себе. А тут эта ручка. И он увлечённо рисовал. На силуэт чёрной жидкости хватило. А вот полностью закрасить фигуру не удалось. Это был какой-то странный зверь. Кажется, лев. С человеческой головой. Головой женщины в каком-то странном головном уборе. Зверя почему-то хотелось закрасить чёрным. Но чёрная жидкость в ручке слишком быстро закончилась. Однако комната преобразилась. Стала как-то уютнее, что ли. Он немного полежал на боку, разглядывая свой труд. Потом пришёл охранник с обедом. Присвистнул.
   - Нехило так, - сказал, - Но, скорее всего, его смоют. Не по правилам. Откуда ты вообще взял краску? А, стой, ты спёр мою ручку?! Я всё никак кроссворд не могу разгадать, а там за разгадку деньги можно получить!
   - Она упала. Сама, - огрызнулся слабо заключённый.
   - Сама-а-а?.. - ядовито протянул парень, - Да ты...
   В какой-то миг мужчине привиделась толпа странно одетых людей, бегущих на него. Кажется, они хотели его убить. Но он просто стоял и смотрел на них. Просто смотрел, а они испугались. Он вдруг ярко ощутил это злое и усталое спокойствие, упрямство внутри себя. Как-то так посмотрел на охранника, что тот отшатнулся.
   - Я из-за тебя не то что ручку, но штаны или рассудок потеряю! - проворчал полицейский и поспешно ушёл.
   Про ручку забыл. И обед отдать забыл. Заключённый какое-то время молча сидел, смотря на пустую стену. Потом поднял ручку и стал крутить её между пальцев. Стало как-то веселее, что ли. Хоть какое-то развлечение. А потом придумал потыкать кончиком стержня в краску. И позже с увлечением скрипел, царапая стену. Зверь, правда, должен был быть чёрным - откуда-то пришла такая твёрдая уверенность, но, в принципе, так стало красивее, когда таинственный зверь получил шерсть, а женское лицо отчётливо выступило на стене. Есть хотелось. Сильно. И ужин так и не получил. Устало заснул и забылся, закрутился в ярком сне.
  
   Он стоял на пороге. Из-за приоткрытой двери лился нежный свет. Но уходить в неизведанное и заманчивое одному не хотелось. Обернулся. Девушка в белой одежде грустно улыбалась. Тускло мерцало тяжёлое широкое ожерелье из золота и каких-то голубых камней с чёрными прожилками. И, казалось, огнём пылала золотая птица, обхватившая её голову. Длинные чёрные волосы были заплетены в множество тонких косичек.
   - Пойдём вдвоём? - спросил и улыбнулся ей.
   - Я не могу, - сказала она.
   Губы её задрожали и лицо исказилось. Казалось, вот-вот расплачется. Ему внутри стало как-то холодно и больно. Но девушка не заплакала. Просто здесь не плачут. Здесь нет ни слёз, ни каких-либо особых действий, которыми богат мир там, за порогом. Чувств тоже почти нет. Только самые яркие и самые важные. Все остальные все оставляют на пороге. И там же, за порогом, получают обратно. Те, кто только вернулся, говорят, что там хорошо, интересно. Но как-то много шума и суеты. Иногда туда уходят вместе с кем-то, иногда вместе возвращаются.
   Он хотел быть там, но пришлось уйти. Почему-то. Почему не помнил. Здесь как-то стирается память о многом, случившемся там. Немного ждал. Её. Только её. Всё остальные были не важны. И вот вскоре она пришла. Сразу нашла его. Они вместе гуляли во мраке, среди звёзд. Держась за руки. Всегда рядом. Вместе пытались заглянуть за дверь, в неведомое, но их отшвырнуло обратно. Ещё не время. А вот теперь страж сказал, что он может вернуться. Так хотелось пуститься в путешествие в тот мир вдвоём, с ней. Все остальные были неважны. Но она сказала, что не сможет. Что-то сжалось внутри, болезненно. Он понял, что придётся уйти одному. Ушёл. На пороге обернулся. Она смотрела ему вслед и улыбалась. Он запомнил её взгляд и улыбку и вечно искал его там, в океане жизни. Вечно искал и не находил. И это было страшно. Вечно искал и не находил. Вечно искал и не находил. Так обрадовался, когда смог вернуться в ночную пустоту! Сжал её руку. И они опять гуляли между звёзд и долго говорили. Он рассказывал, что было с ним там, за порогом. Рассказывал, пока помнил. Она с интересом слушала его.
   А потом ему опять сказали, что он должен вернуться в тот мир. Снова один. Ледяное предчувствие сжало что-то внутри него. Он вдруг понял, что будет вечно уходить в тот мир, вечно искать там её и не находить. Так и случилось. Он каждый раз искал её взгляд и улыбку в женских лицах. Вечно искал и не находил. Вечно искал. А потом возвращался обратно и гулял с ней во мраке между звёзд. С ней было хорошо. Но так хотелось показать ей тот мир! Тот мир был такой шумный и разный! Тот мир постоянно менялся! Только люди не менялись, так же суетились, так же сгибались под вихрем разных чувств и желаний, потрясений и радостей. Ему так хотелось показать ей тот мир, показать ей все краски того мира! Она уже начала забывать, как там. Но раз за разом он получил приказ уйти туда, в океан жизни. Один. Бывало, от тоски он искал там спутников-друзей, спутниц-женщин. Но всё было не то. Он чувствовал, что всегда и везде ищет её взгляд и её улыбку. Он вечно её искал там и не находил. Вечно искал и не находил. Вечно искал...
  
   Заключённый проснулся в поту. Почувствовал, как что-то тёплое стекает по его лицу. Вот докатилось до его губ. Попробовал. Солёное... Кажется, это называется слёзы. Да, слёзы. Люди плачут, когда им грустно. Когда душа болит. Он понял, что его душа болит, но не знал, что сделать с этой болью. Он был замурован в эти две комнаты с серыми стенами: ту, в которой спал, и ту, в которой справлял нужду. Четыре серых стены в большой комнате. Четыре серых стены в другой комнате. В большой комнате было окно, которое выходило на серую стену. Где-то внизу - он однажды додумался придвинуть кровать к окну и выглянуть - был большой ящик с мусором. И гора всякого хлама. Хлам иногда увозили. Появлялся новый. Мусора в ящике то прибывало, то убывало. Иногда в мусоре копались две толстые вороны. Вот и всё. Даже небо было не видно. Он стал забывать, какое оно, это небо. Только смутно помнил, что оно постоянно меняется. А в его жизни всё было неизменно. Его даже не выводили никуда. Изредка приходил врач в белой одежде, осматривал его, но ничего не говорил, как ни расспрашивай его. Вот и всё. Все дни были до жути однообразны. Мужчина никак не мог вспомнить, почему же попал сюда. Охранник сказал, что он что-то плохое совершил и заслужил. Но когда пытался вспомнить, голова болела. Или вспоминался огонь. Огонь сжёг всё. Всё его прошлое и всю его память сжёг тот огонь. Откуда взялся тот огонь, заключённый никак не мог вспомнить.
   День за днём. День за днём. День за днём. Охранник язвил, что его подопечный свихнулся. И тот боялся, что свихнулся. Кажется, свихнуться - это что-то ужасное. Но всё-таки это будет что-то новое. Страшно хотелось чего-то нового. Только серый сфинкс поддерживал его, спокойно восседая на стене. Сфинкс... кажется, так звали этого зверя. Но сфинкс должен был стать чёрным. Мужчина сам не знал почему. Просто был уверен в этом и всё. Однажды он до крови укусил свой палец. Просто хотелось как-то вырваться из плена этой однотонной серости, из этой бессмыслицы существования. Боль хоть как-то отрезвила его. Боль - это неприятно, но немного спасает. Когда он рассматривал красные капли, медленно вытекающие из его пальца, то вспоминал... Ну, будто бы видел целые картины...
   Тело, страшно окровавленное... Мужчину, заслонившего девушку... Её беспомощный, затравленный взгляд на него, из-за которого он не смог пройти мимо... Группу пьяных парней, которые сначала грязно ругались, а потом мрачно ощерились лезвиями раскрытых ножей... Ощутил ту спокойную злость внутри... Точно ту же, как и у мужчины, молча смотревшего на бегущее к нему войско... Будто бы слушал хруст чьей-то руки... Слышал вопли... Парни вопили... Видел или, точнее, вдруг ощутил лезвие, впивающееся в плечо, и струи чего-то горячего и липкого, покатившееся вниз... Слышал вой сирен...
   Вид крови, так, кажется, называлась эта красная жидкость, вытекающая из прокушенного пальца... да, вид крови... Вид крови взволновал его... и вызвал в сознании эти картины... Может, это были воспоминания? Воспоминания о каких-то событиях из того прошлого, сгоревшего в огне? Но откуда взялся огонь? И почему сфинкс должен быть чёрным? И почему именно вид крови поднимает откуда-то изнутри эти картины и эти эмоции? Что-то связанное с кровью случилось. Что-то, связанное с кровью. Кровь - это ключ. Что такое этот ключ? Ключ... ключ...
   Он устало оперся ладонью о стену. По передней лапе серого сфинкса поползла кровавая капля. Вид стены, заляпанной его кровью, вызвал дикий ужас. Панику. Отвращение. Воспоминание о холодном и твёрдом столе, на котором он лежал... воспоминания о взволнованно гомонивших парнях с лицами, закрытыми голубыми масками. Парни в бледно-голубых одеждах, которые покрылись красными пятнами... парни, чьи волосы были спрятаны под каким-то тускло-голубым убором... Неужели это всё - обрывки его прошлого? Прошлого, которое почему-то сгорело? Всё сгорело в каком-то огне. Кровь - это ключ. Ключ... что такое ключ? Кажется, ключ - это отгадка. Отгадка... отгадка... Отгадка - это объяснение какой-то тайны. Ключ - это возможность найти объяснение. Кровь - это ключ. И хотя ему жутко страшно становится от вида крови, именно кровь может ему напомнить. Как он захлёбывался от крови... Как боль разрывала его тело на куски... Как над ним поднимались белые кроссовки, заляпанные кровью... Что такое кроссовки? И почему такой ужас от этого воспоминания? И такая опустошённость? Если он углубится в эти картины, то свихнётся. Что такое свихнуться? Кажется, свихнуться - это сойти с ума. Ум... что такое ум? Кажется, что-то внутри головы... Если ум - это что-то внутри головы, то как можно с него сойти? Немыслимо! Он никак не может этого понять. Но, может быть, это тоже важно... Но если не будет этих картин, то опять каждый день будет похож на предыдущий. Он задохнётся в этих четырёх стенах. А так что-то интересное, что-то новое. Поиск... поиск чего-то важного... Он давно искал что-то важное. Вечно искал что-то важное... Кровь - это ключ. Ключ - это разгадка тайны. Это дверь в неведомое. Дверь в какой-то другой мир, совсем не такой, как его. Уходить в неведомый мир страшно. Страшно, но интересно. Кровь... кровь может приоткрыть эту дверь...
   И заключённый стал размазывать кровь по сфинксу. Он был уверен, что зверь должен быть чёрным. Сфинкс должен быть именно чёрным. Чёрный сфинкс. Это что-то важное. Что-то, от чего становится так сладко внутри! Словно дверь в неведомое приоткрывается. Он давно не заглядывал за эту дверь. Это жутко, но интересно. Только печально уходить в неведомое одному... Хочется найти там её взгляд. Её взгляд и её улыбку. Он вечно искал её там. Вечно искал и не находил. Вечно искал...
   Охранник, принёсший обед, пришёл в ужас от вида окровавленного зверя. Едва поднос с едой не выронил. Смотрел на мужчину круглыми глазами. Тот - равнодушно смотрел на него. Было не до хамоватого полицейского. Надо было вспомнить. Вспомнить, почему кровь - это ключ? Вспомнить хоть часть из того, что сгорело в огне. И разыскать её. Он всегда её искал по другую сторону порога. Вечно искал её взгляд и улыбку. Вечно искал и не находил. Вечно искал...
   Парень оставил ему обед и ушёл. Доесть не дали. Пришли какие-то незнакомые люди, грубо схватили его и крепко связали руки. Увели в другую комнату, без окон. С одинаковыми серыми стенами без рисунков. Комнату, где вообще не было звуков. Никаких. В прошлой комнате их почти не было. А тут вообще тишина. Его привязали к кровати за руки и за ноги. И ушли. Оставили. Выключили свет. Он остался в темноте. Вокруг ничего не осталось. Иногда хотелось есть. Он просыпался, но не мог пошевелиться. Ужас охватывал его. Он всё больше и больше слабел. Потом без сил забывался сном. Сном без сновидений. Потом опять просыпался в полной темноте. Ещё больше хотелось есть. Ещё меньше оставалось сил. Опять сон. Опять пробуждение в темноте. Ещё сильнее голод. Опять забвение во сне. Иногда кричал, но никто не отзывался. Где-то слышалось эхо его голоса. Но он таял. Темнота заглатывала его, всё крепче и крепче захватывала в свои когти. Сознание угасало. Сначала хотелось есть. Потом и это желание стало слабеть. Он уже терял разницу между сном и бодрствованием, потому везде была темнота и пустота.
   Однажды появились какие-то звуки. Что-то всколыхнулось внутри. Сознание уцепилось за звуки, как утопающий за соломинку. Что такое соломинка он уже не помнил. Он просто из последних сил вслушивался. Просто, чтоб не утонуть во мраке. Чтобы не захлебнуться в слабости.
   - ...Сердце неровно бьётся...
   - ...Сколько дней он без еды?..
   - ...Как вы и сказали...
   - Значит, скоро загнётся.
   Второй голос был довольный. Что-то всколыхнулась внутри. Что-то мучительное. Злое... мужчина вдруг понял, что мрак вокруг и утекающие силы - это не случайно... Что кто-то намеренно оставил его в таком положении... Но почему? Что он сделал? И этот голос он уже где-то слышал...
  
   Мужчина упал... Его трясли... Когда очнулся на миг, увидел над собой какого-то толстяка... Потом пустота... потом его опять трясли... по телу бежали струйки чего-то горячего и липкого... опять лицо толстяка... он тряс перед ним какую-то бумагу и требовал что-то там сделать... что-то подписать... опять пустота... сил нет... никаких сил нет... вся одежда, похоже, промокла от чего-то горячего и липкого... перед глазами тот же белый лист... с красными пятнами... взгляд выхватил кусочек текста "...извиняюсь, что..."... Перед глазами были толстяк и несколько крепких мужчин в чёрном... Вдруг вместо них появилась равнина с чёрной землёй и бегущее на него войско... и то ощущение, ощущение спокойной злости и уверенности...
   Он с трудом сел - мужчины в чёрном попятились. Протянул руку к листку. Толстяк поспешно кинул лист на пол возле него. И кинул длинный тонкий предмет. Ручку... чёрную гелевую ручку... Чёрную...
   Мужчина вдруг улыбнулся. Сжал ручку в трясущихся пальцах. Несколько быстрых движений - и поверх текста лёг чудной зверь. С львиным телом и человеческой головой. Головой женщины. Несколько штрихов поверх - и зверь становится всё чернее и чернее. Чёрный сфинкс. Да, это именно он, Чёрный сфинкс. Он и должен быть таким... С руки скатилась красная капля и упала поперёк сфинкса. Мир помутнел... пальцы разжались... с трудом уловил стук упавшей и покатившейся ручки... и темнота...
  
   - ... Пульс замедлился...
  
   Он стоял у порога. Дверь распахнулась. И с той стороны, из темноты с редкими вкраплениями светящихся звёзд, ему навстречу вышла она. Чёрные глаза как обычно густо обведены чёрной краской. Белое платье обхватывает стан... почти неприметный сейчас... На шее тяжёлое золотое украшение с бирюзой. Длинные волосы как и прежде заплетены в косички. Ветер больше не треплет их. Там ветра нет. Там почти ничего нет. И от неё осталась только тень. Тень в напоминание о том, какой она была прежде, когда они только познакомились.
   - Ну, вот и я, - сказал он довольно, - Встречай.
   Губы её задрожали. В глазах заблестел холодный и печальный свет. Она не заплакала: там не плачут. Как и когда-то она судорожно сжала тонкие пальцы в кулак, где-то на уровне горла. Надо же, ещё не позабыла тот жест. Жест, с каким он её запомнил.
   - Зачем? - только и спросила она.
   Грустно спросила. С отчаянием.
   - Просто я устал. Я опять устал быть здесь. Пойдём.
   Но она грустно стояла на пороге, заслоняя собой проход.
   - Я очень устал, - сказал он, - Пропусти! Я соскучился по тебе.
   Девушка отчаянно покачала головой:
   - Ты же знаешь, что там ничего нет. В мире теней и темноты не интересно. Возвращайся!
   - Но там есть ты! - теперь он кричал. Отчаянно кричал, от боли. Ведь он действительно очень устал.
   Устал быть в мире без неё. Он всегда её там искал. Вечно искал и не находил. Всегда искал её взгляд и её улыбку. Вечно искал по ту сторону порога, в океане жизни. Вечно искал и не находил. Потому что она всегда была в мире ночи и теней. Потому что после той встречи она навсегда осталась тенью. Тенью от той, которой была здесь.
   - Что стало с тобой, отважный воин? - она нахмурила густые брови, подведённые чёрной краской, - Я помню, что ты никогда не боялся ничего. Ты преодолевал всё. Я с таким удовольствием слушала твои рассказы, когда ты возвращался, чтобы отдохнуть! Но что случилось с тобой? Ты впервые смирился с несправедливостью! Ты испугался! Ты сломался! Что стало с тобой?! Что? Мой отважный воин, мой Чёрный сфинкс, мне так больно стало смотреть на тебя! Я боюсь, что ты станешь такой же тенью, как и я. Я боюсь, что ты сейчас вернёшься во мрак и утонешь в нём. И я потеряю последнее, что у меня было. В этом мраке утонет единственное, чем я дорожу. Мой любимый отважный воин. Мой Чёрный сфинкс. Помнишь, так тебя однажды прозвали? - она грустно улыбнулась, грустно и отчаянно, - Помнишь, как тебя боялись враги? Как опасались советники? И жрецы? Так опасались, что пытались сослать и погубить. А ты выиграл! Ты, мой любимый, выиграл этот поединок!
   - Выиграл? Разве? - он уныло ухмыльнулся, - Я просто умер.
   - Нет, ты выиграл! Победил в битве, в которой должен был проиграть! Ты ушёл достойно, как победитель! Ты такой сильный, мой отважный воин!
   Что-то внутри у него потеплело. Новые чувства... сейчас, ещё только стоя у порога, он мог испытывать много чувств... сейчас, у грани, он мог разглядеть почти всё... почти весь путь, который прошла его жизнь здесь и там... Он только не мог понять одного.
   И с его губ почти сорвалось "Почему?". Но вдруг он вспомнил...
   Вспомнил, как однажды, когда он переступал порог, чтоб уйти в океан жизни и вечно искать её взгляд и улыбку там, вечно искать и не находить... тогда он тоже спросил почему... и она показала ему страшный каменный зал, закованный во мрак. И каменную коробку. И сказала, что не сможет вернуться, пока часть её, прошлое одеяние её души, заперто там. И тогда он на миг ощутил то чувство, которое она носила в себе в мире темноты и теней. То жуткое чувство безысходности и отчаяния, когда ты понимаешь, что заперт в тесных стенах. Заперт так, надолго, если не навечно. Пока камень темницы не рассыплется в прах. Пока прежнее одеяние души не растает от старости и времени... Это было такое жуткое чувство: быть замурованным в каменной темнице! Быть замурованным на долгие времена. Быть замурованным без возможности снова родиться в мире живых. Без возможности душе снова накинуть новые одежды. Без возможности погрузиться в этот пёстрый и суетный океан жизни. Без возможности испытать вихрь тех чувств, которые испытывают живые своём мире. Без возможности снова обнять его голову тёплыми руками, прижать к груди. Без возможности опять встретится взглядом с ним. В мире живых столько чувств и событий! Иногда они накрывают волной с головой и можно захлебнуться от этого. Но там интересно. Интереснее, чем в мире ночи и теней. Но у неё нет этой возможности, поскольку прежде чем душа оденется в новые одежды, она должна скинуть старые. И мир помогает очиститься, чтобы души нарядились в новые одежды, начали всё сначала или, быть может, встретили важных для себя людей, которые опять облеклись в новые одежды. Вот только люди зачем-то вздумали хранить старые одежды души. И всё придумывают, как сохранить их надолго. Навечно.
   В новой жизни он испытал похожее чувство: каково это, быть замурованным в темноту. И ему стало жутко. Ему захотелось разрушить эту несправедливость. Дать ей возможность вновь перейти порог. Увидеть её взгляд и её улыбку опять. Чтобы искать её и найти...
  
   Его тело куда-то волочили. Штаны зацепились за колючку, самовольно выросшую между старых бетонных плит. Санитары грубо дёрнули тело. И вырвали клок из штанов. И опять потащили. За здание тюрьмы. Где коренастый толстяк с золотыми кольцами уже довольно поджидал их, нарезая круги по заднему двору. Всё было обговорено и устроено. Просто один заключённый рехнулся. Просто перегорел свет и несколько дней не могли починить всё. Тюрьма-то старая, а с финансами туго. Надо ж больницу было новую построить, чтобы горожан лучше лечить. Пока чинили систему освещения, сумасшедший заключённый взял и умер в темноте. От ужаса. Мало ли. Бывает. Нет человека - и нет проблем. Точнее, сердцу мэра наконец-то станет спокойно. У него ж единственная отрада была меж хлопот городских и борьбы с конкурентами: изучение древней истории. Это он придумал в единственном музее устроить залы, посвящённые древнейшей истории. Устроил большой зал на тему истории Египта. А уж сколько нервов и денег ухлопал, сколько унижался и связей затянул, чтоб выхлопотать в их музей настоящую мумию. И только вот всё устроилось, три года себе хранилась мумия в их музее, текли туристы из других городов, капали дополнительные денюжки в бюджет. Вот всё устаканилось, всё было хорошо. Ну, вечно возникали конкуренты, но с ними разбираться мэр вполне себе наловчился. И вдруг этот гад, устроившийся на место ночного сторожа, взял и пожог аж три залы! Ну, и в других урон. И, что самое страшное, в пожаре исчезла мумия. Исчезли все труды мэра, его сокровище. Этого мэр простить не мог.
   Санитары тащили тело. Чтоб поскорей успеть упрятать в машину. И с концами. Люди мэра уже разберутся. И денег прилично отдадут за работёнку. Они не заметили, как вздрогнули пальцы неподвижного тела. Зато всё заметил молодой журналист, которого в это время как раз выпроваживали из тюрьмы. Охотник за самыми горячими новостями впился цепким взором в неподвижное тело, которое как-то совсем уж неприлично и поспешно волокли по земле, даже без носилок. Приметил движение длинных тощих пальцев. План у него в голове созрел мгновенно. Он вдруг остановился, выпучившись на небо. Вырвал руку из пальцев замешкавшегося полицейского. Указал пальцем в небо. И радостно заорал:
   - Синие бегемоты! Синие бегемоты на летающей тарелке!
   План был глуп и стар как мир. Но синих бегемотов на летающих тарелках прежде никто не видел. Да и в кино эта тема не была популярна. Короче, кое-кто замешкался и стал искать в небе тех самых синих бегемотов. А журналист бодро растолкал всех локтями и был таков. Поскольку он выбросил фотоаппарат и убежал в аккурат к входным воротам, то решили, что он наконец устыдился или убоялся, короче, добровольно катапультировался с территории тюрьмы. И все вздохнули спокойно, поскольку он уже давно всех достал. Но у него родственник бывший мэр, короче, всем, кто был в курсе, приходилось обращаться с парнем осторожно.
   А в городе - тюрьма как раз была в городе - в это время был фестиваль. Журналист поймал попутку, сунул водителю приличную купюру и попросил отвезти на фестиваль. И погнали на место, где как раз много народа собралось. Под видом фанатского энтузиазма журналист прорвался к сцене, бодро залез на неё. Город был умеренно большой, на сцене крутили романсы, которыми интересовались старшие и особо романтичные из молодых девчонок. Короче, особой охраны у сцены не было. А на сцене журналист кинулся к ногам выступавшей певицы, ляпнул нечто такое, почтительно-страстное, прикидываясь влюблённым поклонником. Певица замешкалась от лести. Он вырвал микрофон и кратко, и смачно изложил о вопиющем случае ущемления человеческих прав.
   Причём, личность, чьи права ущемляли, была значительная. Ну да, сей придурок был тем самым ночным сторожем в музее, который одной сигаретой и газетой устроил пожар. Ну, точнее, так убеждали, но вообще-то вызывают подозрение сбой противопожарной системы и общая степень подготовленности музея к чрезвычайным случаям. Короче, чтоб так легко всё сгорело, надо было очень постараться. Естественно, возникает вопрос, куда утекли деньги из бюджета, положенные на подготовку музея к преодолению чрезвычайных ситуаций. И его самого сей факт весьма интересует, поскольку он - приличный молодой человек - и, как и положено, платит все положенные государством налоги. Но ещё больше его волнует, что бесчувственное тело того самого ночного сторожа волокли по земле безо всяких носилок. А ведь он, если кто ещё не в курсе, прославился не только поджогом музея и причастностью к гибели ценных экспонатов! Этот самый человек ещё и спас девушку от насильников! Там банда пьяных придурков девушку схватили и насиловали. И никто на помощь не ринулся - все боялись, гады. Вот просто, смотрели из окон. И даже полицию позвали поздно. А этот самый поджигатель был единственным идиотом, который мимо не прошёл. Один, представляете, один обычный мужик, всего один вступился за несчастную девицу! Напал на одного из гопников, руку сломал. Те вытащили ножи. Но он не сдался! Представляете, один всего мужик мимо не прошёл и ножей не убоялся! А когда наконец-то приехала полиция... И где её, спрашивается, носило столько времени? И кой чёрт эти сволочи смотрели из окон? Любители хлеба и зрелищ, чтоб их! Мерзость рода человеческого! Бездушные гады! Короче, когда приехала полиция, то единственный защитник несчастной девушки уже был при смерти. И до чего додумался, представляете?! Уже израненный, истыканный ножами, избиваемый ногами, он всё ещё рвался её защищать! Он просто упал на неё, заслонив её своим телом. Вы представляете?! Вы можете себе это представить?! Вы бы так смогли? А он смог... короче, он потерял много крови и был в жутком состоянии... Наш доблестный врач главной больнице уже решил, что всё. Всё кончено. Вот такие у нас врачи, мда. Нет, вы не подумайте дурного! Там, в больнице, нашлось несколько молодых и талантливых медиков, которые решили попытаться. Вот это люди! Ну, мужики! Да, девушка там одна была, но, вроде бы вскоре лежала в обмороке. Хотя это сложно установить, может, врут, и она доблестно помогала им. Наши девушки не только самые красивые, но и самые смелые. В реанимации работать - это ж рехнуться можно. Но они работают и спасают жизни. Короче, его спасли. Этого героя спасли! И властьимущие упекли его за решётку. Его, едва только выпущенного из реанимации. Наш мэр, уж извините за такие подробности, пытался вынудить его подписать бумагу... Ну типа он там нижайше просит прощения... Человек едва живой, так нет же, вытащили, орали. Ещё и журналистов пригласили засвидетельствовать "раскаяние ужаснейшего человека"! И ваш покорный слуга там был. Да, ваш покорный слуга как бы того... этого... из журналистов... но всё это не столь важно... То есть очень важно, но сейчас не об этом... Нынче вот опять ваш покорный слуга был в тюрьме, ну там был один любопытный инцидент, может быть, завтра в первых полосах газет узнаете... И вот тут-то вдруг увидел...
   Короче, журналист зажёг всех бурным сочувствием герою-поджигателю и бурным негодованием, что с телом несчастного так обращаются. Ну да, был в музее пожар и что-то ценное сгорело. Но ведь тот человек едва не погиб, спасая несчастную девушку!
   А мэр с утреца был на званном обеде, который готовили повара из столицы, учившиеся, между прочим, заграницей, где он переел всевозможных деликатесов. И когда уже собирались отъезжать, желудок мэра взбунтовался против чрезмерной нагрузки. Пришлось задержаться.
   Машине, выехавшей из тюрьмы, преградила дорогу большая толпа. Кто-то из собравшихся был с цветами, кто-то с всякими разными предметами, которые под руку подвернулись. Естественно, юный вдохновитель стоял где-то спереди и пламенными речами подбивал людей на мятеж. Пока водитель замешкался, люди уже испортили колёса. И десять телохранителей мэра, выскочившие из машины, схлопотали быстрее, чем успели в кого-то выстрелить. Мэра, пару его помощников и тощее тело героя быстро выволокли наружу. Тут-то все приметили, что герой был жутко худой, словно голодом хотели уморить. Но, к счастью, пульс прощупали. Врачи в толпе нашлись. Четыре штуки. Пожилые, правда, костяк ведь был из любителей романсов, но зато с опытом. Героя торжественно и быстро утащили спасать, а связанного мэра и его помощников запаковали в его же машину. Поскольку подозревали в умышленной попытке убийства, да ещё и с участием самого мэра, то были непреклонны.
   Так город лишился своего мэра, но обрёл двух собственных героев. Доблестного поджигателя-заступника и ещё смелого парня-журналиста, который докопался до правды. Народ бурлил, верхушка бодро строчила письма к президенту: доносы и просьбы разобраться.
  
   - Фредерик, куда же ты? - вскочила дама из кресла, едва не запутавшись в подоле длинного и пышного платья, - Как же твоя невеста? Как же владения твоего отца?
   - Что почётного в том, чтобы просто перенять титул и земли своего отца? - возмутился молодой и ещё безусый парень, - Я хочу перед свадьбой съездить в то путешествие! Ради нашей науки! И вообще, чтоб было что на старости вспомнить. Простите меня, матушка!
   И выскочил из комнаты, хлопнув дверью...
   Он никогда уже не вернётся домой. И титул и наследство перейдут к его брату. Но он тогда этого не знал. Он не думал об этом. Его манили неведомые края дальней жаркой страны. Где взмывают к небу гигантские каменные сооружения. Он слышал, что они невероятно большие. Ему было интересно увидеть их своими глазами. Ему было интересно разгадать, как только люди древних времён могли выстроить это? Ему хотелось заглянуть внутрь их. Ему с самого детства хотелось отправиться в путешествия по чужим странам...
   Он никогда уже не вернётся домой. Этот молодой парень, почти ещё мальчишка. Один из множества сгинувших путешественников. Один из неудачливых, мечтавших постигнуть тайну пирамид. Когда его родителям донесли письмо от его спутника, о том, что их сын где-то у древних пирамид был укушен в ногу ядовитой змеёй и скончался там же, у подножия своей несбыточной мечты, то мать его упала в обморок, а отец только грустно цокнул языком. Такова молодость: она постоянно рвётся куда-то, лезет к высоким и крутым вершинам. Такова молодость и не всё переживут её. Такова молодость и кто-то ушёл из жизни совсем ещё молодым...
   Но никто не знал самого важного. Никто, кроме них двоих. Что он долго, из жизни в жизнь искал её взгляд и её улыбку. Он вечно искал её взгляд и её улыбку. Вечно искал и не находил...
   И тогда, у подножия её каменной темницы, той самой, в которой запечатали старые одежды её души, тогда, лежа с прокушенной ногой и умирая от яда, он улыбался. Потому что у порога жизни он опять увидел её.
   Она стояла на пороге и грустно улыбалась ему. Белое платье обтягивало тусклую полупрозрачную фигуру. Чёрные глаза, густо обведённые краской, с горечью смотрели на него. Она ждала, что он вернётся, но расстроилась, что так рано, что так и не успел насладиться красками мира живых. А ему были не нужны никакие краски мира, в котором не было её. Он целую вечность, из жизни в жизнь, искал её улыбку и её взгляд. Искал и не находил. Вечно искал и не находил.
   Но у порога жизни он опять увидел её. Ту, что всегда ждал и искал. Искал и не находил. Вечно искал и не находил.
   - Ну, зачем ты так? - грустно спросила она.
   - Ну, извини, - улыбаясь ответил он.
   Поднялся из старых одежд души и уже тенью шагнул к порогу. К ней.
   Он никогда уже не вернётся домой. Этот молодой парень, почти ещё мальчишка. Один из множества сгинувших путешественников. Один из неудачливых, мечтавших постигнуть тайну пирамид... Но он был счастлив, уходя в мир ночи теней. Потому что там ждала его она. Он вечно искал её взгляд и её улыбку в мире живых. Вечно искал и не находил. Вечно искал... Одну её...
  
   Мужчина устало раскрыл глаза и посмотрел на полок. Светлый потолок, нежного пастельно-желтого цвета. Такого бодрого и сочного оттенка, где-то между мёдом и цветами одуванчиков. Он любил цветы одуванчиков в детстве. Они как целое море из солнышек распускались на земле. Солнце... Солнце он тоже любил... Такое нежное иногда. И такое жаркое... Он целую вечность не видел его...
   - ...Так что же сказать девушке, которая пришла к нему? Она очень хочет увидеться с ним...
   Девушка, которая хочет увидеться с ним... В сердце затеплилась надежда. Он рывком сел на кровати, содрал с лица какую-то пластмассовую штуку...
   Свет ослепил его... Мягкий свет красивой больничной палаты... Он отвык уже от красивых комнат и нежного цвета стен... Врач бросился к нему. Позвал медсестру...
   Девушка таки прорвалась в палату. Молодая женщина. Русоволосая и светлоглазая. На лице надежда, ласковый свет в глазах. Он взглянул на чужое лицо, в чужие глаза и внутри него всё обмерло. Это была не она. Не она, и остальное неважно.
   Мужчина устало повалился на кровать. Взгляд серых глаз застыл на светло-жёлтом потолке. Ему казалось, что всё не имеет смысла. Он не представлял, как оказался в этой комнате, так не похожей на больничную палату, но это было и не важно. Всё было неважно. В его жизни не было самого важного.
   Он сомкнул веки и уснул. Глубоким сном без каких-либо сновидений.
   Через несколько дней, придя в себя, столкнулся с навязчивой заботой незнакомого молодого мужчины, судя по внешности, потомку какого-то из народов, живущих в жарких странах.
   Незнакомцу очень хотелось его покормить, мол, ему из благодарности еду приготовили. И жена очень расстроится, если её труды так и не попробуют. Больной взглянул на него с раздражением. Но незваный гость был упрямым неимоверно. И чтоб он отстал, больной согласился. Вкус еды... он его узнал. Тот самый вкус той самой еды, которую иногда приносил ему охранник в тюрьме. Та самая необыкновенная еда, так разительно отличавшаяся от обыкновенной. Мужчина недоумённо посмотрел на парня.
   - Просто вы однажды мою жену спасли, - тепло улыбнулся гость, - Неужели не помните?
   Он устало покачал головой. Пламя сожгло всё. Все его воспоминания. Не осталось ничего.
   - Просто вы когда-то подожгли городской музей, - широко улыбнулся незваный гость.
   Поджог музей...
   Мужчине вдруг ярко привиделся огненный лабиринт и девушка, поманившая его за собой. Девушка в странной одежде, которая вывела его из здания и исчезла... До боли знакомый взгляд чёрных глаз, жирно обведённых какой-то чёрной косметикой... Взгляд самого важного человека... И страшное осознание, что в этом мире он её никогда не найдёт... Просто ей помешали родиться... Заперли в каменной темнице... Вот уже давно она не может вернуться в жизнь... Вот уже давно она ждёт его за порогом. Он ищет только её, из жизни в жизнь, вечно ищет её взгляд и её улыбку в мире живых. Вечно ищет и никогда не найдёт...
   - Ну, и в тот же день, когда смогли покинуть горящее здание - дело было ночью и всем было как-то не до музея - вы шли по старому парку. По старому району. Там... - голос парня задрожал, - Там какие-то пьяные скоты напали на девушку... и вы... только вы вступились за неё... вы один... Когда приехала милиция, вы лежали на ней, весь изрезанный и истекающий кровью... Вы даже тогда защищали её...
   Гость поднялся с кресла и низко поклонился.
   И тогда сидевший на постели вдруг вспомнил ту полутёмную улицу с несколькими потухшими фонарями, белое пятно между тёмных силуэтов и тот отчаянный взгляд совсем ещё молодой девчонки... Он где-то видел её... Голова опять резко заболела... Он никак не мог вспомнить... хотя осталось совсем немного кусочков мозаики...
   Парень помог ему улечься и побежал за врачом. Признаваться в подкупе медсестры и самовольном проникновении в палату к тяжелобольному. Ну, это всё потом, а пока позовёт на помощь. Что касается неприятных ситуаций с нарушением общественных правил, то выкручиваться из них ему было не в первой. Этого рьяного журналиста знало полгорода точно. В основном, как рьяного нарушителя всяческих правил. Его извечное любопытство и энергичность уже вошли в лексикон самых тяжёлых ругательств города.
   Мужчина какое-то время устало рассматривал потолок такого чистого и красивого цвета, потом устало закрыл глаза...
  
   - Ты хочешь что-нибудь сказать, проклятый воришка? - мрачно спросил воин.
   Хрупкий подросток оглянулся - за ним была яма с ядовитыми змеями. Гады противно извивались, свившись в один большой ком, поднимали головы, высовывая тонкие раздвоенные языки и мерзко шипели. Затем он перевёл взгляд на вершину третьей слева из пирамид, прекрасно видных из любого уголка их селения. Что-то заныло внутри него. Эта странная внутренняя боль, которая следовала за ним столько, сколько он себя помнил... Сколько он себя ни помнил, его всегда влекло к той пирамиде, страстно хотелось пробраться внутрь заповедного места. Взять камень и ударить по стене. Одного удара не хватит, чтобы разрушить всё, но ему так этого хотелось, именно этого! Вначале он приходил в ужас от этого наваждения, медленно сходил с ума, боясь даже заикнуться кому-то о мучивших его греховных мыслях. Потом было смирился с тяжким испытанием богов. Потом даже забыл ненадолго, засмотревшись на дочку советника из проходившей мимо их селения процессии. Девчонка была очень красива и разодета как жена фараона. По крайней мере, так ему казалось, он ведь вживую ни одну из жён фараона ни разу не видал. А потом ему приснился чёрный каменный сфинкс, грустно смотревший на него своими пронзительными чёрными как ночь глазами, жирно обведёнными чёрной краской. Сначала он просто рисовал его силуэт, в забытьи и рассеянности, на земле или на песке у берега реки. Потом поймал себя на том, что с каждым разом всё тщательнее прорисовывает это женское лицо. И однажды понял, что нет в мире женщин никого красивее чем та, у которой было бы такое же лицо. И однажды вдруг чётко ощутил, что таинственный чёрный сфинкс из сна, которого так хочется рисовать при первой же возможности, чётко очерчивая лицо, как-то связан с третьей слева пирамидой, возвышающейся над страной. И даже разузнал, что в гробнице той пирамиды покоится тело самой любимой из жён одного из прежних фараонов. Говорили, что на крышке саркофага умелые мастера изобразили её прекрасное лицо. Столь прекрасное, что фараон, увидев его, расплакался, один из мастеров свихнулся, а другой умер. И если б он только мог увидеть крышку саркофага... Саркофага, который так страстно ему хотелось разбить!
   Он как мог боролся с наваждением, но оно упрямо возвращалось. Он молил богов помиловать его. Тогда ему опять приснился чёрный сфинкс, чья женская голова смотрела на него укоризненно. И тогда, проснувшись в холодном поту, он не выдержал и решился...
   - А это что-то изменит? - устало спросил подросток воина.
   - Нет, - холодно отрезал тот, - Если мы будем миловать расхитителей гробниц, то им не будет конца. Ты хочешь ещё что-нибудь сказать?
   Подросток посмотрел на верх третьей слева пирамиды и улыбнулся. Он знал, что ничего не изменится. Просто это наваждение не оставит его. Оно сведёт его с ума. А смерть от яда змей будет пусть и мучительной, но быстрой. Смерть... он не боялся её. Он давно любил ночь и давно уже мечтал заглянуть в царство ночи и теней...
   Он сделал шаг назад, к яме.
   Девушка, чью голову обхватил золотой убор в форме птицы, который, казалось, был объят огнём, грустно улыбнулась и покачала головой. Она стояла на пороге, всего в нескольких шагах от него. За её спиной были темнота и пустота. За её спиной было царство ночи и теней - он вдруг явственно понял это. И приблизиться к ней можно было только умерев. Но её глаза... её улыбка... он всегда искал её взгляд и её улыбку... вечно искал... искал и не находил... Просто потому, что она ждала его там... Самая красивая из всех женщин, когда либо существовавших в обоих мирах.
   Подросток улыбнулся ещё шире и ступил назад. Ещё шаг. Второй. И погрузился в яму. Стражнику ещё какое-то время снилось в кошмарах лицо осуждённого на казнь. Лицо, на котором была улыбка...
   Ведь он всегда искал только одну её... вечно искал и везде... искал и не находил... просто потому, что он искал её в мире живых, а она ждала его там... просто она ждала его там...
  
   - Ты спятил? Местные нам головы снимут! - возмутился крепкий старик, оттаскивая своего спутника - мужчину средних лет - от стены пирамиды. Тот сопротивлялся и смотрел на древнее каменное сооружение как завороженный, - Да что с тобой? Рехнулся, что ли?
   - А если... - сказал другой из спутников и поёжился.
   - Что если?! - проорал старик.
   Он приехал сюда торговать. Ещё только свихнувшегося слуги ему не хватало! И так была задержка в пути. Был трудный путь. Трудный и опасный. Тем более, что из-за этого негодяя они заплутали.
   - Говорят, что эти штуки - большие склепы мертвецов-царей прошлых эпох - охраняет какое-то страшное проклятие, - хотя охранник был весьма высоким и мускулистым, хотя он уже не один десяток разбойников прикончил, некоторых даже голыми руками, однако ж сейчас он был бледен и дрожал, робко поглядывая на высоченные древние каменные сооружения.
   - Бредни! - проворчал купец.
   Старик злобно дёрнул за волосы юнца, мешавшего ему.
   - Чего застрял как камень?! Пошли!
   Тот вздрогнул, обернулся. Что-то было такое жуткое в его серых глазах.
   - Что за рожа вообще? - заорал купец, брызжа слюной, - Я тебя, что ли, от бабы твоей оторвал?! Кто за тебя, щенка такого, вступился? Кто взял тебя в караван?! Где твоя благодарность?
   Видно было, что сероглазый мужчина двигался неохотно, с таким трудом, словно к его ногам приковали тяжёлые цепи. На первом же отдыхе после сделки он напился. Пил всю дорогу до дома. И вскоре после возвращения в родной город умер в какой-то глупой пьяной стычке...
   Просто он всегда её искал. Только её одну. Всегда искал её взгляд и её улыбку. Вечно искал и не находил...
  
   Врачи мягко, но твёрдо разбудили его.
   - Сожалеем, но вам придётся последовать за полицейскими, - сказал один из них, часто заботившийся о нём. Сказал и виновато опустил глаза.
   Серые глаза недоумённо обвели всех присутствующих: врачей, нескольких полицейских, двух плачущих медсестёр. На миг задержался его взгляд на том черноглазом молодом мужчине, явно южных кровей. Кажется, уже видел его недавно. Тот молчал, кусая губу. В глазах было отчаяние. Он так ничего и не сказал.
   - Просто вы... как бы это... - голос врача дрожал - отпускать чудом спасённого пациента, когда тот ещё не успел оправиться толком, да ещё и в такое место, ему было мучительно, - Когда-то вы подожгли наш единственный в городе музей... и наши власти не могут отпустить вас... хотя люди их просили о милости.
   - Почему? - наконец-то сказал хоть одно слово пациент.
   - Вы однажды спасли девушку... - глаза врача округлились, - Вы... не помните об этом?
   - Тот огонь сжёг всё. Всю мою жизнь, - ответил мужчина равнодушно.
   Ветер вдруг проник в палату и всколыхнул белые полупрозрачные занавески. Больному вдруг примерещилась девушка в белой одежде и массивном золотом украшении на шее. Босая, она стояла у окна и смотрела на него пронзительными чёрными, жирно обведёнными глазами. Видеть её лицо ему было радостно. Так радостно, что ничего в мире больше не имело значения.
   - Следуйте за мной, - тихо сказал один из полицейских, молодой и серьёзный, лет так тридцати.
   Его лицо было смутно знакомым. А ещё было неясно, почему у него такой виноватый взгляд.
   - Простите, что опять ничем не смог вам помочь, - сказал тот смутно знакомый незнакомец.
   Поджигатель музея промолчал. Он отвык от ярких эмоций. Вся жизнь давно стала однообразной чередой из серых дней. Он смутно уже начал вспоминать горящую залу в музее и занесённые над ним белые кроссовки в красных пятнах - тело отчаянно ныло, словно его опять избили, долго и злобно.
   - Я исследовал ваше дело... - не дождавшись никакой реакции, виноватый полицейский добавил, - Ну, о поджоге в музее. Неужели... вы меня совсем не помните?
   - Я не помню ничего, - тихо ответил больной и протянул ему руки. Почему-то именно ему.
   - Должно быть, это очень страшно, - участливый полицейский тяжело вздохнул.
   Девушка в белом платье теперь стояла возле двери и опять грустно улыбалась. Она переживала из-за него. И этого было достаточно. Потому что все остальные были не важны.
   И сероглазый мужчина улыбнулся ей. По спине полицейского поползла струйка пота. Он не понимал, почему этот несчастный арестант улыбается в такой ситуации. Кажется, всего-то была одна сигарета и упавшая газета, а ещё испортившаяся система пожарной безопасности за которую ночной сторож в общем-то не отвечал. Просто вот так по глупости или сонливости уронить сигарету и газету... И несколько лет сходить с ума от одиночества в одиночной камере. И даже спасение человека, такая отчаянная отвага, даже это не может его спасти. А всё какое-то сгоревшее старьё из музея, так называемое богатство! Девчонок бы так спасали как этот хлам! Никто из тех, чьи окна выходили на тот закоулок, так толком и не среагировал...
   У черноглазого мужчины, одетого как простой горожанин, вдруг зазвонил мобильный телефон. Тот быстро оглянулся, но трубку всё-таки взял:
   - Да, солнце? Да, я сейчас занят. Что, говоришь? Упала?.. Без сознания?! О, боже! Ты позвонила в скорую?! Я сейчас же приеду! - и он выскочил из палаты, судорожно сжимая в руке мобильный телефон.
   Откуда-то из коридора донеслось:
   - Ну, и что, что у меня отобрали права! Ну и что, что полиция?! Да говорил я с ними и не раз! Солнце, держись!
   Поджигателю музея вдруг ясно представился знойный день над южной страной. Тяжкий путь через землю, усеянную трупами. Взгляд той, что ждала его с краю. И огонь, который сжёг всё. Всё сжёг, что было. Сжёг всё его прошлое и всё его будущее. Огонь, который сжёг всё. Сжёг всё. И на душе стало как-то легче.
   Девушка в странной одежде продолжала ему улыбаться, и он резко слез с кровати на пол, ступил к ней. Быстро подошёл, протянул руку, чтоб коснуться её щеки. Но пальцы прошли сквозь неё и уткнулись в дверной косяк. Просто её нет в мире живых. А значит, всё остальное бессмысленно. Он обернулся к полицейским, спросил того, сочувствующего:
   - Ну, пойдём? - и улыбнулся.
   Просто он вспомнил, что она всегда ждала его там. А значит, что бы ни случилось в этом суетном океане жизни, однажды он опять вернётся к ней. Она ждёт его там. Она всегда его ждёт. Только одного его. Просто ей, как и ему, больше никто не важен.
   От улыбки арестованного полицейского опять прошиб холодный пот. Несчастный страж порядка, который ничего так и не сумел сделать для того, кем искренне восхищался, не понимал, почему поджигатель музея улыбается в такой ситуации. И полицейскому вдруг явственно вспомнился кошмарный сон, который с раннего детства и до сих пор преследовал его. Сон, где он тоже был стражем порядка, в какой-то древней и южной стране. И там он должен был казнить воришку, совсем ещё юнца. Должен был столкнуть его в яму с ядовитыми змеями. И юнец это прекрасно понимал, должен был представлять, какая ужасная смерть его ждёт. Но мальчишка улыбался! И ступил в яму со змеями сам. Вроде стражнику и выбора особого не было. Но эта счастливая улыбка и эта поспешность юнца глубокой раной легли ему на душу. Он никак не мог понять, что же такого было в жизни юнца, чтоб так улыбаться перед смертью и самому ступить в яму с ядовитыми змеями?! И теперь похожая ситуация случилась наяву: стал полицейским и обязан наказать преступника. Но почему же тот так улыбается в такой ситуации? И до чего ужасное чувство: один в один как в том проклятом кошмаре!
   Всю дорогу до тюрьмы арестованный улыбался.
   Он всегда и везде из жизни в жизнь искал её. Всегда искал её взгляд и улыбку. Долго искал и не находил. Но теперь понял, что она ждёт его там. А значит, они обязательно встретятся рано или поздно!
   А полицейского трясло. Трясло от жуткого совпадения ощущений из кошмара и реальности. А он ведь так боялся, что однажды случится что-то подобное! Так боялся и... Надо было что-то сделать! Надо было что-то сделать! Ведь муки совести непереносимы... Ведь он же ж не выдержит, если ещё хоть раз... Этот человек... снова через несколько лет этот человек, этот несчастный арестованный...
   Тут полицейский вспомнил всю мышиную возню, раздутую этим пронырой-журналистом, которого тоже очень зацепила история несчастного поджигателя музея. Вспомнил как один единственный журналист, вот этот самый, одной пламенной речью сподвиг людей свергнуть зануду-мэра с его пьедестала. И задумался, что надо бы объединить им свои силы. Пусть ещё раз в мире восторжествует справедливость! Ну да, музей отчасти жалко. Старинные ж вещи, более не повторятся. Но вот мумию, что была уничтожена в пожаре, как-то не очень жалко. По мнению полицейского - о котором он, впрочем, никому так и не сказал - мёртвым надо дать возможность уйти спокойно, а не расковыривать могилы, чтоб - какой ужас - потом выставлять бренные останки для рассмотрения разными сомнительными личностями. Тем более, что в тот музей даже дети ходили. А увидеть такое ребёнку - худшего сложно пожелать. Ну да, счас такие фильмы пошли, что мумия уже не столь потрясает молодое поколение, как суеверных стариков. Да, собственно, полицейский и сам когда-то так считал. И поначалу даже возмутился, узнав о пожаре в музее. А потом узнал, что поджигатель, прежде чем его схватили, спас ту девчонку. И слова поджигателя, так зацепившие его тогда и перевернувшие что-то в голове, до сих пор будто бы звучали у него в ушах: "Вы считаете, что культура - это строить большие дома, выставлять в них чьи-то трупы и потом толпами ходить на них смотреть? Лучше бы вы позаботились о беспризорниках и сиротах!".
   Отзывчивый полицейский оглянулся через окошко на арестованного, сидящего кузове машине. Тот прислонился головой к стене и закрыл глаза. И улыбался. Он по-прежнему улыбался, этот странный человек. Хотелось бы понять, что за мысли сейчас витают в его голове - этого несчастного, преданного другом-коллегой, потерявшего престижную работу, брошенного девушкой, потом уцепившегося за пыльное место ночного сторожа, принёсшего ему несколько лет тюрьмы, едва не скончавшегося при защите той несчастной. Этого несчастного, который опять возвращается в тюрьму и при этом улыбается. Да, очень хотелось бы знать, какие мысли в его голове, но полицейский боялся, что свихнётся, если узнает. Потому что несчастный поджигатель, похоже, уже сам свихнулся от пережитого.
   Когда мэр хотел заставить едва живого преступника подписать ту бумагу - униженные мольбы о прощении за уничтожение народных сокровищ - то преступник заляпал бумагу кровью из открывшейся раны. И ещё нарисовал на бумаге сфинкса. И в тюрьме, как стражу закона жаловался его приятель, после кого-то из заключённых в одиночной камере на стене остался нарисованный сфинкс. Силуэт сделан чёрной гелевой ручкой, детали процарапаны чем-то мелким и не очень острым, возможно, концом стержня той самой ручки. Процарапаны глубоко, но штрихи неровные: руки рисовавшего были слабы. И ещё тот бедолага пытался покрыть сфинкса кровью. Очевидно, своей, так как в палате больше никого не было. И отзывчивому полицейскому подумалось, что оба сфинкса дело рук одного человека, того поджигателя. А потому не следовало и спрашивать, какие мысли были в голове у него.
   А ещё полицейскому хотелось ударить по лицу отца и мать преступника, которые узнав о пожаре и причастности к нему их сына, публично заявили об отказе от него. Приятель, охранник из тюрьмы, ещё говорил, что ни мать, ни отец так и не навестили заключённого. За девять лет! Да, собственно, преступник и сам ни разу о них не вспомнил. Он вообще почти всё время сидел, смотря на стену. Может, оно и к лучшему: и без того бед на голову этого мужчины свалилась до ужаса много, предательство родителей могло его и вовсе подкосить. А может, он догадался? Может, что-то понял? Но ничего не сказал...
   Только двое пытались навестить его: спасённая девушка и тот проныра-журналист, который был в курсе всего. Он же поддерживал ту девушку, помогал пробраться в тюрьму и носить еду - обилие связей журналиста поражало воображение. Хотя сам он обычно шутил, что просто умеет ходить сквозь стены. И его поминали недобрым словом почти все полицейские и сотрудники разных общественных учреждений - длинный нос охотника за новостями лез во все щели, выуживая самые тайные и пикантные сведения. Которые, разумеется, обладатели всячески пытались спрятать. Однако именно этот парень посочувствовал несчастной. Поддержал её, когда выяснилось, что она забеременела от одного из насильников. Причём, его сочувствия хватило даже на то, чтоб жениться на этой девчонке! В городе её многие знали в лицо, все "сочувствовали", но мужчины и парни шарахались от неё, как от прокажённой. Она бы уехала из города куда-нибудь, но с деньгами были проблемы. Ещё и старая мать приболела... Словом, второй из не прошедших мимо, тоже спас её. И получил благодарную и нежную жену. Теперь жена заглядывает в милицейский участок иногда и просит передать мужу свёрток с обедом. Да и муж периодически отрывает милицию от работы, может, кто в курсе, где в городе топает его ненаглядная, а то у него или неё разрядился мобильник и отрубился, короче, надо срочно узнать, где она. Эту пару в городе знают все. Все видели, как нежно они смотрят друг на друга. Все знают их старшую дочку: задиристую девчонку, победившую на городском конкурсе юных художников. А ещё она хорошо поёт. Что ж она такое нарисовала тогда, на конкурсе?
   Полицейский устало нахмурился и потёр лоб, силясь вспомнить. Потом вздрогнул, резко развернулся, впился взглядом в лицо арестованного. Тот по-прежнему сидел, прислонив голову к стене, прикрыв веки. Кажется, спал. И по-прежнему улыбался, как будто самое страшное осталось позади... Полицейскому вдруг показалось, что он сам начинает сходить с ума. Просто... это всё было уже слишком!..
   В тюрьме поджигатель молчал. Даже тогда, когда его оставили в камере, под градом заинтересованных взглядов сокамерников. Сел на полу под окном, едва не уснул. Его растормошили, указали на одну из свободных кроватей. Лёг. Какое-то время молча смотрел в потолок или будто сквозь него - того, кто рискнул заглянуть ему в глаза - пот прошиб. Потом уснул.
  
   Машина быстро мчалась, разрезая фарами вечерний полумрак. Двое с оружием сидели в кузове, изредка поглядывая то друг на друга, то на закрытый груз напротив них. Погода испортилась очень быстро. Внезапный порыв ветра содрал ткань с массивного предмета. Капли дождя потекли по изображению женщины на крышке саркофага, словно её слёзы.
   - Зачем он тебе? - спросил один, помоложе, с грустными чёрными глазами.
   - Когда закончится война, быть может, за эту штуку удастся много денег забабахать.
   - А что ценного в этой каменюке?
   - Ты чё, совсем дубина, что ли? - выпучился искатель наживы, - Не знаешь, что это такое?
   - Он из деревни, - отозвался водитель, - Из дальней провинции.
   - Короче, дуб дубом, - вздохнул второй из кузова, - Эта штука называется саркофаг. Внутри труп какого-то человека, жившего тысячи лет назад. Его как-то так обработали, чтоб подольше пролежал. Думаю, когда война закончится, и наши учёные накопят деньжат, они нам много бабла отвалят за эту штуку.
   - Но так нельзя! - солдат из провинции аж вскочил. Сильный порыв ветра отбросил его назад. В падении он зашиб плечо о каменный гроб, - Это ж неуважение к покойному - вытаскивать его из земли.
   - В других странах, я слышал, их вполне себе в музеях выставляют. Как ни как, редкость. Человек, живший тысячи лет назад.
   - В... м-м-муз-зее? - провинциал аж заикаться стал, - Это за что ж такое неуважение к мёртвому человеку?
   - Да сиди ты спокойно, придурок! - шикнул на него новоявленный предприниматель, - Кто навязался на дело? Ты! Кто денег просил и какую-нибудь работёнку? Ты! Вот сиди и молчи теперь.
   - Но это... это... - черноглазого трясло.
   - А ты думал, что тут какое-нибудь приличное дело будет?
   - Лучше бы я и дальше навоз из свинарников выгребал! - пылко ответил защитник нравственности.
   - Вот и сидел бы там, в своём...
   Ветер заткнул ему рот высохшим мокрым листом. Солдат сплюнул, посмотрел на лист. Кленовый... Выкинул во мрак за кузовом. Дождь внезапно прекратился. Полыхнула молния и расколола небо на три части.
   - Ну и погодка! - проворчал водитель, - У меня ветром сигарету вырвало и унесло. Даже не закурить спокойно!
   - Слушайте, а может, мы... того?.. Похороним его по-человечески?
   - Вот нашёл на свою голову! - и второй из кузова выругался.
   - Но так нельзя!
   - Сиди уже! А то денег за работу не отдам!
   - Да идите вы с вашими деньгами! Не нужны мне такие деньги! Я всем расскажу... всем! Что вы...
   Он вскочил. Новая молния осветила его лицо. И дикие глаза, из которых, казалось, смотрела чёрная бездна.
   - Сядь! И заткнись! - заорал на него другой.
   - Слышь, парень, не рыпайся, - чётко сказал водитель, - Этой женщине от твоей возни ни горячо, ни холодно.
   - Ж-женщине?
   - Да, там, внутри, баба, а не мужик.
   Что-то такое случилось внутри провинциала. Его взгляд стал таким... непередаваемо жутким... такая непоколебимая уверенность и ярость зажглись в его глазах, освещённых новой вспышкой молнии...
   - Оставьте. В. Покое. Эту. Женщину, - громко и чётко произнёс воин.
   - Какого... ты вообще в это ввязался, раз такой чистоплюй?
   - Не знаю, - провинциал мотнул головой. Капли с его мокрой длинной чёлки упали саркофаг, - Мне хотелось жить лучше. Проще. Надоело возиться со свиньями. Но, похоже, они были добрее некоторых людей. С навозом было как-то проще...
   - Да ты... ты... - его противник вскочил.
   И он вскочил. Ростом был пониже охотника за деньгами, более щуплый. Но... более спокойный. С каким-то ледяным спокойствием, каменным, вызывающим в душе его противника какой-то дикий и животный ужас. И ощущение, будто он раздет и безоружен под этим суровым тяжёлым взглядом.
   - Не знаю, почему мне захотелось рвануться куда-то из родного города... Почему мне там спокойно не жилось? - провинциал устало потёр лоб рукой, - Почему мне захотелось обратиться именно к вам? К чему было всё это? К чему было? Зачем?..
   Очередная молния расколола небо пополам. И что-то внутри молодого низкого солдата откололось.
   - Отдайте мне её! - мрачно произнёс он, поднимая оружие.
   - Рехнулся?!
   - Я хочу, чтоб она смогла уйти спокойно.
   Прогремел выстрел. Ночная тьма поглотила машину.
   Водитель резко затормозил. Выскочил из кабины, схватив своё оружие.
   Новая молния подожгла высокое старое дерево у дороги. Высохшая древесина, всего слегка смоченная дождём, вспыхнула, как свеча. В свете пламени и блеске новой молнии стала видна скрюченная фигура у саркофага. Из пробитой головы провинциала стекала кровь. Пальцы судорожно сжимали оружие, с которым он хотел защищать эту женщину, от которой осталась одна только оболочка. Глаза его смотрели куда-то в пространство. А каменное лицо... Два солдата ощутили дикий ужас. Потому что из каменных глаз женщины на крышке саркофага стекали кровавые слёзы... И хотя оба убеждали себя, что это просто кровь убитого попала на камень, хотя не могло быть иного объяснения, но освещённое молнией и огнём каменное лицо плакало... каменная женщина плакала как живая... кровавыми слезами... Они смотрели на неё долго, в ужасе, понимая, что она им ещё не раз будет сниться в кошмарных снах. Потом опомнились, решили сбросить вздорного напарника в реку. Кому во время войны будет дело до трупа с простреленной головой, выплывшего из реки?
   Они подняли неподвижное ещё тёплое тело, с руганью вытащили на дорогу - устроил им тяжёлую ночку - вздохнули, передохнули и подняли опять. Подняли и выронили.
   На его лице была улыбка. Совершенно безумно было бы умирать в такой ситуации с улыбкой. Но на его лице была улыбка.
   Просто он всегда её искал. Искал её взгляд и её улыбку. Всегда и везде искал, из жизни в жизнь. Искал и не находил.
   Но когда он схватил оружие, чтоб защитить останки той женщины, жившей в давние времена, то он увидел за спиной у своего врага девушку в странной одежде. В блеске молнии золотая птица, обхватившая её голову, казалось, была объята огнём. А её чёрные глаза, жирно обведённые чёрной краской, смотрели так ласково и нежно. Полупрозрачная тень, она стояла на пороге и улыбалась ему. За её спиной были мрак и пустота: царство ночи и теней. Царство ушедших из мира людей, где её душа ждала его. И, наконец увидев её, он улыбнулся. А потому не успел первым нажать на курок...
   Она посторонилась, и он шагнул через порог. Она протянула ему руку - и он сжал её полупрозрачные почти неощутимо прохладные пальцы. Они уходили вдвоём в царство ночи и теней. Две усталых души, чьи судьбы сплелись на много лет... Две души, которые ни за что не хотели расставаться... Две души, которые всего на миг были рядом в мире живых...
  
   А мэру, который сидел в камере этажом ниже, в течение двух недель снился мужчина с простреленной головой и каменное женское лицо на саркофаге, плачущее кровавыми слезами. Поначалу его просто трясло, потом он выпросил себе книгу с молитвами и долго и упорно пытался припомнить всех, кому когда-либо сделал что-то гадкое. Умирать с простреленной головой ему не хотелось. Молиться тоже. Но молиться было не так страшно. Короче, ему пришлось учиться раскаянию. Вот только каменное лицо, плачущее кровавыми слезами, преследовало его и впредь. Иногда. В самых жутких кошмарах. Бывший мэр никак не мог понять, что он такого ужасного совершил...
  
   Какое-то время проснувшийся поджигатель недоумённо смотрел на склонившегося над ним полицейского, силясь понять, что ему говорят и где он уже видел это лицо. Потом послушно пошёл за ним, хотя так и не понял, куда его ведут. Да, собственно, ему было всё равно. Чувства как-то притупились из-за бесконечной череды однообразных тюремных дней. И хотя теперь он был не один, его состояние продолжало быть таким же безучастным. Поначалу к нему приставали из любопытства. Потом, подслушав разговор охранников и смекнув, что это за молчаливый сероглазый человек, донимали вопросами и дружелюбием ещё больше прежнего. А потом отстали, натолкнувшись на стену равнодушия. Им казалось, что здесь только его тело, только его равнодушный взгляд, а сам он где-то далеко. И все слова, которые говорили ему, словно проваливались куда-то в пустоту.
   Однажды кто-то из его соседей извернулся и спёр у одного из охранников чёрную гелевую ручку. Любитель ребусов и кроссвордов матерился до позднего вечера. А заключённые ликовали так, словно спёрли целый сундук сокровищ у хищных леопардов и туземцев. Как ни как, а хоть какое-то развлечение. Вор с гордостью продемонстрировал ручку соседям. Увидев ручку, поджигатель музея как-то ожил и даже вежливо попросил её потрогать. Ему подарили её, как трофей. Точнее, как букет цветов, который вручают чемпиону, стоящему на первом, самом высоком месте пьедестала. Он вежливо принял подношение, очень вежливо поблагодарил. И до ужина рисовал на простыне великолепного чёрного сфинкса. И даже вполне осмысленно общался с заинтересованными соседями.
   - В прошлом году какая-то девчонка победила в городском конкурсе, нарисовав похожего зверя, - припомнил один из заключённых, задумчиво теребя подбородок.
   - А что за девчонка? - рассеянно уточнил художник.
   - Да дочка одного из... кто ж это был? - старик задумчиво поскрёб голову.
   Так и не вспомнил. Отвлёкся на рисующего. Лицо того было серьёзно, движения размерены, в глазах горел интерес. Мастер в деле, короче говоря.
   Ночью он спал на простыне с чёрным сфинксом, счастливый, словно король на троне. А утром его опять куда-то повели. Один из полицейских казался очень знакомым...
   Его опять усадили в кресле перед стеной из стекла. Он вдруг чётко вспомнил, что с этого-то всё началось тогда, в прошлый раз, когда его вытащили под хищные вспышки фотоаппаратов, а мэр требовал публичного извинения и коленопреклонения.
   Только сегодня на него из-за стекла смотрел всего один человек. Приятная русоволосая женщина с множеством морщинок на лбу и у глаз. Странно, ей вроде б не более тридцати или около того. Она так искренне обрадовалась его появлению, что он даже смутился и немного обрадовался.
   - Мой муж и следователь наконец-то выхлопотали для вас освобождение! - радостно сказала она, подходя к самому стеклу, - Жаль, вам ещё два года тут ждать... Ох уж эти люди! Держать такого замечательного человека из-за какой-то сгоревшей рухляди! Нет, это просто невозможно! Но я так рада, что вас выпустят, так рада! - она дрожащими руками извлекла из сумки свёрток, - Я тут вам поесть принесла. Бедненький, так давно не ели домашней еды... Надеюсь, я нормально готовлю? Ну, хоть чуть-чуть вкусно? Так хочется сделать для вас хоть что-нибудь... - Вы передадите ему? - она с мольбой посмотрела на полицейских стоящих за его спиной, - Тут просто еда. Немного домашней еды. Всего немного, передайте ему пожалуйста! Я бы принесла побольше, но они обычно много не передают... - возмущённый взгляд куда-то вбок, на дверь ведущую наружу из того помещения за стеклом, - Ну, где же они? Сказал же, что скоро приедут...
   - Вас хочет увидеть девушка, которую вы тогда спасли, - шепнул ему на ухо полицейский.
   И сероглазый заключённый наконец-то вспомнил его. Тот самый, который исследовал его дело. Который позволил тогда уйти от мэра и въедливых глаз журналистов. Точнее, пытался. Телохранители мэра задержали его в коридоре и требовали, чтоб подписал ту бумагу. На которой поджигатель нарисовал чёрного сфинкса.
   - Я хочу вас познакомить с моей семьёй, - женщина тепло улыбнулась, - Когда вас выпустят, мы будем ждать вас в гости. Мы всегда будем рады вам. О, а вот и они! - мрачный взгляд на открывающуюся дверь, на выходящего из-за неё черноглазого мужчину, чьи предки явно были из какого-то южного народа, - Ну, наконец-то! Где вас носило?!
   - Прости, солнце, - улыбнулся муж, - У неё живот прихватило.
   - Что-то серьёзное? - взволновалась мать.
   - Нет, всё нормально, - взгляд на растерянного заключённого, - Я очень рад, что наконец-то вас отпустят. Жаль, вам ещё тут два года ждать! Так, я кого-то тут не вижу... - он повернулся к двери, словно ожидая кого-то ещё.
   Дверь медленно приоткрылась. И что-то в душе у заключённого вдруг встрепенулось.
   В помещение по ту сторону стекла вошла девчонка десяти или одиннадцати лет. В белой футболке и светлых штанах. Высокая. Темноволосая. С чёрными глазами... жирно обведёнными чёрной краской.
   - Я хотела поблагодарить вас за спасение мамы, - сказала она, подняла взгляд на замершего по ту сторону стекла, и улыбнулась. - Мама мне часто рассказывала о вашей смелости. И мне очень хотелось посмотреть на вас и поблагодарить вас.
   Он стоял, словно окаменев, и смотрел на неё. Молча смотрел. Смотрел и ничего не говорил.
   Он всегда искал её. Всегда искал её взгляд и её улыбку. Всегда искал, но не находил...
   Но она сейчас стояла напротив него и ласково улыбалась ему. Совсем молодая. Худая девчонка. В обтягивающей светлой одежде. Непослушная полувзлохмаченная грива тёмных волос обрамляла нежное лицо, слегка смуглое. Но её чёрные глаза... они были точно такими же, как и тогда. И точно так же обведены чёрной краской.
   Заключённый вдруг вспомнил тот день. Тогда быстро забыл всё, решил, что просто увидел сон.
  
   Тогда он проснулся рано утром. В его камере была заплаканная девушка. Бледная, словно приведение. Русоволосая и стройная. Смутно знаком был этот затравленный взгляд.
   Мужчина резко сел на кровати и недоумённо спросил:
   - Почему ты плачешь?
   - Этот ребёнок... - она в отчаянии, но не сильно ударила себя по животу, - Я не хочу этого ребёнка! Ребёнка от... от...
   - Просто Бог хотел, чтобы этот ребёнок родился, - сказал он спокойно.
   - Вы... так думаете? - голос девушки дрожал, по щекам потекли слёзы.
   - Если человек пришёл в жизнь, значит, Бог так захотел. Я так думаю. Но я не в курсе, как там всё устроено и почему.
   Поднявшись, прошёл мимо неё в туалет. Ему казалось, будто всё ещё спит. А все эти непонятные виденья были так похожи на сон. Все эти непонятные виденья, которые преследовали его.
   Когда он вернулся из туалета, камера была пуста. Казалось, будто вдалеке удалялся топот чьих-то ног. Но ему столько всего казалось, что он уже привык. Может, просто устал... да и голова разболелась, когда пытался понять, почему её лицо кажется ему знакомым...
  
   - Мы все хотим вас поблагодарить, от всей души, - нарушил молчание журналист, - Приглашаем к нам в гости, когда вас выпустят. Вы всегда будете желанным гостем в нашем доме.
   А он просто молча смотрел на неё. Просто молча смотрел.
   Он столько искал её. Так долго искал её взгляд и её улыбку. Искал и наконец-то нашёл.
   И наконец мужчина улыбнулся. Ей. Только ей одной. Улыбка девочки стала ещё шире. Всё, что говорили потом её родители как-то прошло мимо сознания. Просто заключённый был так счастлив, что почти ничего не соображал.
   В камере он лёг на пол и попробовал отжаться.
   Она такая худенькая и хрупкая. Ему надо стать сильным, чтоб смог защитить её. Сокамерники поначалу смеялись над его неловкими попытками, потом один медленно слез со своего места, подошёл и предложил показать упражнения попроще, для начала. Мужчина радостно кивнул. В его серых глазах были осмысленность и какой-то непонятный и радостный свет, освещавший его лицо. Казалось, будто он стал каким-то другим. Словно наконец вышел из огненных объятий в мягкую ночь, глотнул лёгкого прохладного ветерка и опять ожил.
  
   Ночью ему приснилось разрушенное поселение и поля с засохшими посевами. Торжественная свита, сопровождающая роскошно одетую молодую женщину. Белое платье облегало её фигуру. На шее было массивное золотое украшение с бирюзой. На голове сиял в солнечных лучах убор с золотой птицей. Простые земледельцы смотрели на свиту и на богатую госпожу, раскрыв рот. Вот эти люди приблизились. И женщина с золотым убором на голове ласково приветствовала их. Сказала, что фараон искренне расстроен несчастиями, постигшими его народ. И посылает еду и вещи для новых домов им в помощь. Сама своими руками раздавала дары людям, измученным жарой и несчастьями. И такое сочувствие, такая боль были в её чёрных глазах, густо обведённых чёрной краской, что стало понятно, кто придумал послать помощь жителям их поселения.
   Высокий мальчик-подросток смотрел на неё во все глаза, с глубоким восхищением. Когда она остановилась перед его отцом и передала ему дары из казны, он не выдержал, ступил к ней:
   - Я обязательно стану воином и буду защищать мою госпожу!
   - Ты должен стать земледельцем, как и я. И что за возмутительное поведение? Как ты можешь так себя вести? - возмутился глава семейства, - Сейчас же извинись перед госпожой!
   - Я стану лучшим воином и всегда буду защищать вас, моя госпожа! - упрямо сказал мальчишка.
   Молодая женщина взглянула на него и мягко улыбнулась. Красивее её взгляда и улыбки он ещё не видел ничего. Он понял, что в мире нет ничего драгоценнее её улыбки и её взгляда. А значит, он станет лучшим воином, чтоб защитить её!
  
   В ту ночь мужчина спал так спокойно, как никогда прежде.
   Просто он всегда искал её. Всегда искал её взгляд и её улыбку. Искал и наконец-то нашёл...
   А отзывчивому полицейскому в ту ночь приснилось, как исчезает яма со змеями, и тот юный воришка падает просто на траву. Вот он поднялся, улыбнулся ему, как-то очень тепло-тепло - от этого даже на душе потеплело - и ушёл куда-то по бескрайней равнине. И с тех пор полицейскому больше не снились кошмарные сны...
  
  4.11.2014
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"