Не могу согласиться с Даном Марковичем, подразумевающим этот текст проходным холодным изыском и усмехнувшимся в адрес автора "красочным систематическим бредом". Не так всё просто, как хотелось бы.
* * *
Восприятие первого рассказа распадается на два потока.
Первый - поток прозы, которым ткач-художник ткет свое полотно, несколько однообразное, но яркое, и в образном отношении определенно, на мой взгляд, при всей агрессивности состоятельное.
Второй - смысловой. Параллельный декадентско-ёрнической стилистике вопль непричастности к той жизни, которая человеку предлагается без шанса на внутренний выбор. Да и где его обрести, если механической программой социума не заложено выбора вообще. Всё разнообразие возможностей - кажущееся, всё обманет, всё окажется поверхностным, не достигающим глубины души. Невозможно сказать (увидеть, почувствовать) даже "страшного", ибо любой "страх" есть мелочь поверхностности - самого удручающего, по определению Уайльда, человеческого греха.
Оба потока слагаются в манифест, гласящий: человеку нечем жить. У него есть всё, но нет ничего, что оправдало бы его присутствие в мире. А мир не имеет значения, потому что значения не имеет человек. И то и другое - переполнено пустотой, имеющей множество форм воплощения, но множество не гарантирует ни йоты смысла.
* * *
Второй рассказ - лишь иллюстрация к стартовому манифесту. О том же, в пределах частного случая и частного заблуждения, ограниченного персонажем и его хаотическими приключениями, ведущими в никуда.
* * *
"...Какая невероятная скука ходить в походы и плыть на плотах, и встречать восход" -безусловно, я не согласна с автором. Мое несогласие не подразумевает ни плотов, ни походов. Но подразумевает восход, вовлеченный в материальный ряд физических ощущений не по праву.
Дело однако в том, что мое несогласие не будет иметь для автора значения или вообще, или очень долго. Потому что разговор невозможен. И автор уведомляет об этом прямо: "Возможности диалогов исчерпываются, и все монологически бороздят пространства по разным несовпадающим направлениям". В принципе, наблюдение совершенно справедливое - к точно такому же выводу я прихожу практически ежедневно, выходя из Интернета в возобновляющемся одиночестве. Реал тоже, ясное дело, не радует, - в людях, даже дружественно настроенных, возможность диалога скоропостижно вымирает. Не думаю, что произошло одно лишь вавилонское смешение языков, причина может быть серьезней. Но вопрос в том, как ее преодолевать. Не исключено, что значение его выходит за пределы ежедневно-рядовой бытовой эмоциональной досады от жизни, складывающейся как угодно, но всегда "не так". Не исключено, что речь идет о явлении глобальном.
* * *
Однако автор не озабочивает себя потребностью вопроса. Точнее, вопрос ставится на одном уровне (внутренней тоски), правота тоски доказывается на втором (сугубо материальном - простейшая фактография, биографические стандарты, самоочевидные удовольствия и удовлетворения, доступные практически каждому без особых усилий), а ответ автором гневно требуется из третьего уровня (непосредственно от Абсолюта, ответственного за факт наличия человека в природе, но никак не от самого человека).
* * *
"Любить, не любить, быть обязательным, покладистым, услужливым и исполнительным - или, наоборот, - грубым, решительным, авторитетным, своенравным: всё равно, решительно всё равно - ничего от этого не меняется в кассовом балансе благодушия бытия, его наплевательской ласки мокрых дождей тебе в ботинки, за шиворот, и внутренность сумки. Таскать с собой документы или не таскать, ездить на машине, или вбивать в трещины стен стальные крючья, пропуская в кольцо веревку - никакой разницы.
Можно покупать книги и видеофильмы, и можно смотреть лазерные диски, устраивать творческие вечера, издаваться и не издаваться, издавать, раздевать, одевать; когда болеешь, и температура - рядом с тобой зануда, который воет, как страшно..." - уровень материальной жизни.
"... а дело совсем не в этом, дело вообще ни в чем..." - уровень экзистенциального запроса к реальности (вопроса авторского, то бишь).
"... Дела нету..." - уровень возможного ответа.
* * *
Какого - "дела"? На плотах и в походах следует ли его искать при попытке определить свое назначение?
* * *
Скорее всего, Тимур не надеется получить ответ. Или просто не хочет его искать - а зачем, когда всё суета сует? Можно на достаточно высоком уровне художественного ткачества факт констатировать и жить с чувством выполненного долга.
Можно. Но нецелесообразно.
Хотя бы потому, что Экклезиаст реинкарнирован почти во все ныне пишущие творческие души: клянусь говорить о суете и только о суете. Только о том, сколь она бесцельна. Пока жив, клянусь петь ей гимны. Это стало общим местом современного письма. Очень наивная иллюзия: кажется, что достаточно писать стильно, соблюдая агрессивный образный строй тотального отрицания смысла и вообще, и во всех частностях, и ты - художник, полноценно выполняющий задачу.
Нет, уважаемый автор. Ничто, nihil - и есть ничто, даже когда убедительно упаковано. Но доказать это - Вам и родственной литературе - невозможно. Посему дружно утверждаемому Ничто предстоит самому себя исчерпать. Через писательские судьбы, разумеется. Боль и развалины отрезвят. Но скорее всего, уже следующее поколение пишущих.
* * *
Проза Алдошина, демонстрирующая кризисное состояние духа, очевидно материальна. Она телесна. И дело не в запахе тигриного пота, который отдельной репликой выделил Дан Маркович. Дело в том, что для доказательства убожества и тщеты человеческих усилий автор пользуется сугубо материальном рядом, взаимоотношениями с реальностью физическими, рыночно-услужливыми, потребительскими. Что, конечно же, не может иметь никаких реальных взаимоотношений с жизнью духовной. Чтобы доказать невозможность прорыва к ней (если уж всерьез браться за такую задачу), оперировать необходимо усилиями, противостоящими жизни материальной. Но у автора нет даже намека на подобные попытки. Поэтому проза, способная в художественном отношении произвести впечатление, тем не менее человека, имеющего опыт самообуздания и внутренней дисциплины, не убеждает.
* * *
И всё-таки, при всех позициях мировоззренческого несходства по поводу смыслового и жизненного негативизма, оба конкурсных рассказа Тимура (особенно первый, манифестный,) не показались мне рядовой литературно-демонстрационной игрой, гласящей, что автор, мол, такая своенравная личность, всё сущее подвергающая сомнению исключительно из спортивного интереса или желания совпасть с подобным мировоззрением многих. При том, что в сетевой литературе чрезмерен именно такой путь творческого поиска и предпочитаема именно негативистская тематика, проза Алдошина, представленная на данный конкурс, несколько отличается от других попыток. Мне показалось, что автор недоумевает всерьез. Я заподозрила, что он действительно в отчаянии от тщеты человеческих усилий. Играют - действительно играют, как в кубики, в слова и смыслы в полном самозабвении и каждый на уровне собственных возможностей - Борис Карлов, Андрей Прокофьев, Сергей Серегин, Александр Убыб, Игорь Мишуков, Галина Ушакова.
В чем разница?
* * *
В первую очередь, думаю, в отсутствии сюжетного своеволия по отношению к собственному тексту. Автор, видя поглотившую человека паутину бессмыслицы, не тщится притом быть богом и казнить-миловать по собственному произволу (чем, н амой взгляд, грешен, например, Сергей Серегин). И еще, возможно, в том, что тлеющие угли распада при всей очевидной эстетизации не вызывают в нем восторга.
После усилий технократической цивилизации жизнь человека перенасыщена плотью, плоти оказалось излишне много, она чудовищно разнообразна, но всё разнообразие не способно насытить сердца и не оправдывает существования, и это - крах усилий, о котором требуется возвестить. И мне показалось, что это и было целью Тимура.
* * *
Выразив свое несогласие (по праву критика, а на самом деле, конечно, более - читателя, стремящегося к душевному здоровью и душевной же полноте), должна заметить, что Тимур выразил состояние отнюдь не только свое собственное. Его проза обобщает состояние по крайней мере двух поколений пишущих, и в этом смысле она явление удручающе серьезное. Во всяком случае, у меня нет желания отмахнуться от нее, как от чего-то якобы неумелого в творческом отношении (это очевидная неправда) или незрелого, подросткового нигилистического состояния (тоже не вся правда). Состояние не выдумано, не личностно - оно реально и принадлежит слишком многим. Алдошин говорит о кризисе человеческого сознания как о кризисе духовном. И выражает свою позицию отчетливо и недвусмысленно. Его проза есть внятно обозначенная проблема современного существования человека. Играя образными взаимосвязями, он не играл со смыслом - здесь ему удалось не солгать, и в этом достоинство его рассказов.