В нашем деле никогда не знаешь, когда тебе улыбнется удача.
И уж тем более, не знаешь, когда удача обернется бедой.
Тогда, три года назад, первой, кто забил тревогу, была молодая пенсионерка Людмила Петровна Бредихина. В свои неполные шестьдесят девять она была худа, поджара, бегала по набережной наравне с пойнтером Бобом, но главным ее достоинством было бдительное отношение к миру.
В то воскресенье, намериваясь, как обычно, размять ноги на свежем
воздухе, она вышла с Бобом из квартиры и направилась к лифту.
И вот тут-то шестым своим чувством Людмила Петровна почувствовала неладное, правда, в чем оно заключалось, понять сразу не смогла. Светильники на стенах горели, хоть и неярко, зато все, немытое лестничное окно было закрыто на шпингалет, подоконник привычно утыкан молодежными ночными окурками, и даже лифт работал и чуть слышно елозил в шахте. За тремя дверями выходивших на площадку квартир было тихо и сонно.
И все-таки что-то было не так.
Людмила Петровна продолжала изучать обстановку, когда вдруг Боб ткнул носом в кожаную дверь семьдесят пятой квартиры и душевно чихнул. И Людмила Петровна в момент все поняла: из семьдесят пятой чем-то назойливо пахло.
Она вытянула нос, она принюхалась. Пахло не газом, не химией, но чем-то приторным и мерзким. "Наверное, Юрий Иосифович на даче, сообразила Людмила Петровна, а холодильник у него разморозился, и любимая курятина стухла".
На всякий случай она позвонила в семьдесят пятую. Постучала и крикнула: "Юрий Иосифович! Это я, Лида! Вы дома?"
Ответа не последовало.
Она уже садилась в лифт, когда ее остановила другая интересная мысль. "А что если Юрий Иосифович не на даче?, подумала она. Что если его...того, и лежит он сейчас там, за дверью и запах этот...от него?"
Любопытство так сильно захватило Людмилу Петровну, что она тотчас выхватила из-под куртки телефон.
Приехала милиция
В синем спортивном костюме "Адидас" с тремя полосками вдоль штанин Юрий Иосифович Жгут, будто отдыхая на пляже, лежал на боку, на янтарном дубовом паркете и разлагался. Уже посиневшая рука его была подвернута под тулово, торчала из-за спины, на ней все еще тикали золотые антикварные часы, сработанные сто лет назад швейцарскими мастерами, а за окном сияло солнце, пели и летали птицы.
Юрий Иосифович, если б мог, должен был сказать спасибо Людмиле Петровне и пойнтеру Бобу за то, что они его хватились, и не дали полностью разложиться. На работе в министерстве энергетики не хватились, потому что он давно уже там не работал, друзья не обеспокоились, потому что таковых у Юрия Иосифовича не осталось, дальние родственники не возникли, потому что терпеть его не могли, не возникали годами и только ждали сами понимаете чего.
Юрий Иосифович при жизни был богат, стало быть, очень одинок.
Милицейские пригласили понятых - одним из них, конечно, стала Людмила Петровна, и приступили к осмотру тела.
И сразу обнаружили многообещающий нюанс. Затвердевшим кулаком погибший сжимал кусок упаковочной бумаги "крафт" отечественного производства.
Было также установлено, что лиходей стукнул Юрия Иосифовича чем-то твердым в область мозжечка и так ловко, что и смерть наступила мгновенно, и крови практически не было.
Не мучился, с удовлетворением отметил про себя сыщик Сергей Столетов. Молодого Столетова, за чутье и хватку, перевели недавно из Вологды в Москву. Убийство гражданина Жгута стало его дебютом в столице, и он, конечно, взялся за дело с жаром, как вышедший на свою первую охоту борзый острозубый волк.
Однако предмета, так удачно прервавшего жизнь Юрия Иосифовича, не нашли, и Столетов сделал вывод, что преступник унес его с собой. Аккуратно, не оставив в подарок следопытам ни одного отпечатка пальцев, он захлопнул за собой дверь и прихватил орудие злодейства. Осмотр замка не выявил в нем никаких насильственных вмешательств, судя по всему, погибший сам отворил преступнику дверь. "Почему?", тотчас спросил себя Столетов. Правильный ответ на этот вопрос, возможно, стал бы главным в расследовании, но пока что его не было.
Мысли Столетова интуитивно направились в сторону клочка бумаги "Крафт", единственного нетривиального и живого вещдока, из которого, он чувствовал, следствие могло бы много чего наскрести. "Упаковочная бумага отечественного производства. Зачем она здесь, в кулаке? Для чего? Думай, Серега, думай!" - подстегивал себя Столетов, и охотничий его азарт возрастал.
Отправив тело в морг, сыщик прошелся по пяти комнатам квартиры, и почувствовал себя немного не в себе. Такого количества картин он не видел нигде, разве что в Третьяковской галерее. Следователь впервые посетил галерею три года назад, во время краткого наезда в столицу, но все помнил, потому что обладал профессиональной памятью.
Нормальной, по понятиям сыщика, мебели в квартире не было, ни стоящей тахты, ни кроватей человеческих, ни стенки, а все больше каких-то кривоногих креслиц, стульев и рахитичных диванчиков с узорами, на которых и расслабиться - то толком было нельзя.
Правда, в пятой полутемной комнате возле лампы под розовым абажуром гнездился скромный лежачок, но все остальное пространство квартиры было захвачено картинами. Большие и маленькие, с фигурами, природой или черти с какими крючками, кругами и стрелами, в золоченых рамах, в простых деревянных и без рам вообще, старинные, не очень и совсем современные - в этом -то Столетов мог разобраться, картины висели в три, а то и в четыре ряда друг над другом и так плотно, что обоев было не видно. Даже в ванной комнате, с джакузи на троих, под потолком висели картины, изображавшие голых женщин в бесстыжих объятиях мужчин.
Столетов бродил среди картин как в неведомом тропическом лесу, читал таблички и подписи, но они ему, жителю вологодской глубинки, мало что говорили. Подучиться бы надо, подчитать, повторял себе Столетов. Без знания искусства быть следователем в наше компьютерное время никак нельзя, думал он и, наверное, был прав.
Богатство красок и золота, валившееся со стен, ослепляло и даже оглоушивало его. Столетов, оперировавшей в голове небольшой своей зарплатой, и приблизительно не мог себе представить, сколько все это богатство стоит. Понимал, что много, понимал, что не один миллион, но, сколько их, миллионов и зачем их так много одному человеку, не понимал.
Убийство с целью ограбления, определился с версией сыщик, к бабке не ходи. Жгут, как порядочный, сам открыл дверь своему палачу. Жертва и палач были знакомы, очень даже хорошо. А бумага "Крафт", при чем здесь она? В бумагу "Крафт" что-то заворачивали, это ясно, она потому и называется упаковочной. Заворачивали, скорее всего, картину! Столкновение и убийство произошло из-за картины, это тоже ясно. Главное теперь установить какую картину или картины украли, объявить их в розыск, задержать владельцев и...
"Неужели повезло?" мелькнуло у Столетова. Сыщик от волнения даже слегка увлажнился; быстро раскрытое первое дело было как раз то, что так пригодилось бы начальственному глазу для продвижения Столетова по службе. Сергей не был холодным карьеристом, но здоровым честолюбием провинциала обладал вполне.
Столетов решил, что с экспертом - искусствоведом дело пойдет еще бойчее.
Эксперт был приглашен из Третьяковской галереи.
О, это был удивительный эксперт! Молоденькая, шустрая и незамужняя Лидия Павловна сразу очаровала милиционеров милой улыбкой и пушистой своей розовой кофточкой с двумя холмами под ней, на которых поневоле буксовали мужские глаза.
При ней был вскрыт красного дерева секретер Юрия Иосифовича, который поддался работникам правопорядка не сразу, со скрежетом и стоном, но в глубине которого, среди бумажных завалов, к радости ахнувшей Лидии Павловны, был отрыт полный перечень картин, и рядом, - что было просто подарком! - отдельная стопка музейных подтверждений на каждую из них.
Лидия Павловна, восхищенная аккуратностью убитого, с жаром и даже напевая, принялась найденные документы изучать и сравнивать с тем, что висело на стенах. Она без устали трудилась два полных дня, питаясь только крепким кофе и французскими сигаретами "Житан" - Лидия Павловна обожала Францию!
Однако усердие очаровательной Лидии Павловны не было вознаграждено.
Осмотр картин не выявил никакой, ни единой кражи.
Все произведения были на своих местах, и каждой соответствовала собственная музейная атрибуция. Такой поворот очень и очень Столетова удивил, и даже, на некоторое время, загнал его в тупик. Лидия Павловна, прощаясь со следователем, была расстроена, что не смогла помочь симпатичному и так похожему на француза молодому человеку, которому она хотела понравиться не только как эксперт. Лидия Павловна обожала Францию, искусствоведение и картинки, но и первое, и второе, и третье она охотно бы променяла на счастливое замужество и делание детей.
"Приходите в Третьяковку", вот и все, что она, вскинув на сыщика зеленые завлекательные глаза, смогла сказать на прощание, надеясь, что сердце доскажет ему остальное; он кивнул ей, но вполне машинально, потому что к этому моменту уже вырулил из тупика и все его мозги и чувства был захвачены новой ситуацией.
Ему было ясно, что победоносный галоп пред начальственными очами не состоялся, потому что первая версия, очевидно, отпадала. Хотя поверить в это было трудно. Если не за картины, то за что еще было убивать интеллигентного шестидесятидвухлетнего коллекционера, которому, судя по обилию сердечных лекарств и пилюль в холодильнике "Симменс" и так оставалось жизни на донышке?
Столетов подумал еще и выдвинул новую версию: убийство на почве личной неприязни.
И, казалось, новая версия, двинула дело.
Быстренько призвали к ответу, просеяли сквозь сито дознания коллекционеров, владельцев галерей и реставраторов, общавшихся с погибшим Жгутом. Каких только типов не насмотрелся в этой публике Столетов!
Богатеньких ожиренышей, надувавшихся перед следователем в самодовольстве своем как пустые шары, и сговорчиво подлых, стремившихся всех быстрее оговорить, и алчных и востроглазых, даже в прокуратуре выискивающих прибыль, и глупых, не понимающих собственной глупости - всех насекомых качеств этих людей было не перечесть, но всех объединяло одно: трусили. За каждым водились грехи, понимал Столетов, каждого можно было бы брать и трясти, абсолютно каждого.
Но Столетову нужен был только Жгут.
К сожалению, ничего путного отловить не удалось. Да, общались, да, выпивали и закусывали и обменивались анекдотами и картинами, признавали дельцы от антиквариата, но больше ничего сообщить не можем. Рады бы донести, всей душой - нечего. "Может, брали у него в долг? Или давали сами?", допытывал всех Столетов, желая ухватиться хоть за деньги как за главный мотив. Не брали, клялись допрашиваемые, потому что он никогда не давал, а сами не давали, потому что ему было не надо. И врагов у него никаких не было, человек был приятный и легкий и единственное, что в жизни любил, были картины.
Как же так, думал Столетов? Человек любил картины, жил ради них, картины были смыслом его жизни, а убили не из-за картин. Несправедливо как-то, даже обидно за убитого. Тогда из-за чего убили?
Следствие топталось на месте, как слон на пятачке зоопарковой клетки. Начальство хмурило брови.
Свежую версию подкинули, спасибо им, соседи и самая неравнодушная среди них Людмила Петровна.
Девушки, единодушно подсказали они Столетову. Они, подлые. Таскались к Юрию Иосифовичу пачками, пили чай и коньяк, оставались на ночь и, конечно, цыганили деньги. Вот из-за денег они-то его и...Или сами, или ихние дружки.
Идея показалась Столетову богатой. Уж он-то знал проблемы женского коварства, сам недавно от него пострадал. Собиравшаяся выйти за него Элеонора объявила под самый Новый год, - время выбрала удачно, - что предпочла его коммерсанту Азаряну. Дополнительно сообщила, что, хоть и любит всем сердцем Сергея и будет крепко переживать, но он должен понять, что коммерсант Азарян как жених более перспективен, потому что отчисляет ей больше денег на косметику и прикид.
Вспомнив обо всем этом, Столетов дал добро, милиционеры сорвались в поиск и с помощью соседей и Людмилы Петровны стали отлавливать пташек, любивших общество Юрия Иосифовича а, возможно, и его самого в последний, смертоносный год жизни.
Всего было найдено пять девушек. Не все, конечно, далеко не все, утверждала Людмила Петровна, но хоть что-то. Столетову надо было хоть кого-нибудь затралить.
Две подружки, обе Раи, Люба, Галя и худая брюнетка Тамара с большими, как блюдца, уставшими от жизни глазами, непрестанно дымившая пахучей длинной сигаретой.
Девушки до сих пор не знали о существовании друг друга. Талантливый Столетов их перезнакомил, надеясь, как учили ветераны советского сыска, сыграть на ревности, а еще лучше стравить, чтоб пташки зачирикали друг на друга.
Увы, из мощной ветеранской идеи ничего не вышло.
Девушки признались, что посещали Ю.И., как интересного, содержательного человеку и больше ничего, никаких денег они от него не брали, боже упаси!. Да и не за что было! Убитый любил угощать их чаем, кофе, показывать картины, вести беседы о нелегкой девичьей доле и всё, более, дескать, ничего не происходило. И только одна, худая брюнетка Тамара открылась следствию, что да, состояла с убитым в отношениях, но нерегулярных и некачественных, и что качество этих отношений зависело от качества покупаемой Ю.И. в аптеке за углом "виагры". Жаль, но ее мужественная честность мало продвинула следствие.
К каким только тонкостям не прибегал во время допроса Столетов! На совесть работал! И "на пушку" девушек брал, и ставил им ловушки, и запугивал в меру, и ловил на несоответствиях, И только напрасно тратил свой талант, ни в чем серьезном никто из девушек не признавался. К тому же, у всех оказалось алиби. Подружки Раи были в тот день на симфоническом концерте, слушали Малера, сопереживали по возможности и даже сохранили билеты, Люба встречалась с бывшим поваром ресторана "Шарман", а ныне безработным Витей Шаховым, Галя - с будущим мужем колумбийцем Фернандо, а Тамара планово посещала гинеколога.
Все рушилось. Теперь уж было не до победного галопа, доползти бы хоть как-нибудь, хоть на брюхе до конца следствия - вот о чем приходилось мечтать. Карьера молодого волка грозила не состояться. "Черт меня дернул связаться с этим делом, думал Столетов. Не моя была очередь мчаться на квартиру Жгута, а Ковригина Александра Петровича, вот пусть бы Ковригин и ковырялся в этой куче, ему все равно через год на пенсию вылетать. Так нет ведь, на самом первом деле... сам напросился и въехал по уши!" .
Правда, просветы были. Однажды, как рука благосклонной к Столетову судьбы, объявился жэковский сантехник Рогов и сказал, что в день убийства ставил у Жгута новый смеситель на ванную.
Сыщик оживился, разговорил Рогова и узнал много интересного.
Что смеситель был итальянский, дорогой, что хозяин угощал его коньяком "Арарат" и рассказами про Америку, где недавно побывал, про то, как кудряво и весело там они живут. А также про то, что Жгут просил его, Рогова не курить, потому что ждал девушку, которую давно не видел, и очень по этому поводу волновался. И про то, что, проводив Рогова до дверей, он дал ему штуку русскими и еще раз налил коньяку "на посошок", что хозяин был хоть и еврей, но хороший, и что жалко, что его так по-гадски кокнули.
-Какую девушку? - тотчас зацепил вопросом сантехника Столетов. - Как зовут, какие-нибудь приметы ее он назвал?
-Без проблем, - кивнул Рогов. - Сказал, старая знакомая. А что? Не примета?
-Когда это было? В котором часу?
-Скажу. В три. Или в пять. Черт знает, уже темно было. Выкатываю я из подъезда, а тут девка, нос к носу. Только она была не одна. С мужиком, который что-то плоское тащил. В бумаге, серой такой.
-Описать можете? Девушку или мужчину.
-Без проблем...Девка как девка. Лет двадцати, самое большее, тридцати. Ну, и мужик тоже, нормальный...Да они, может, и не в его квартиру топали. Дом-то немалый, Сталин еще строил.
-Что он, как вы выговорите, тащил?
-Говорю, плоское, в бумаге. Может, стекло, может, зеркало. Разберетесь.
Столетов про сантехника Рогова всё понял, дал ему подписать бумагу и больше не задерживал. Но жильцов подъезда на предмет прихода к ним девушки и мужчины в тот памятный день опросил дотошно. Результат получился неутешительный. Три пары девушек и мужчин посетили в тот день и в тот приблизительно час другие квартиры подъезда. Все они были установлены и допрошены, но никто из них о существовании Юрия Иосифовича и драме, случившейся у них буквально за стеной, когда они пили водку или чай с бисквитным тортом, или просто предавались любви на плюшевом диване, и понятия никакого не имел.
Несмотря не все усилия, таинственную девушку и ее спутника с чем--то плоским в бумаге найти не удалось.
"Скорее всего, они несли убитому картину, размышлял Столетов. Для продажи или, скажем, совета - приобретать ли самим? Допустим, ну и что? Дело для коллекционера обычное. Пришли, показали и ушли. Вместе с картиной. Или картину оставили, брали, скажем, у Жгута на время, на комиссию, хотели продать - не вышло. Ушли, и убитый сам повесил ее на прежнее место. Лишних - то картин Лидия Павловна в квартире не обнаружила. Все картины на месте. И при чем здесь убийство? При чем бумага "Крафт" отечественного производства? Всё. Никаких зацепок. Опять тупик".
Столетов потускнел. Подъезжая к дому, он вытряхивал себя из "Жигулей" и, не замечая вокруг ни звонкоголосой ребятни, ни опекающих их мам и бабушек, ни гавкающую со скоростью автомата крохотную пекинессу Сюсю с толстенной своей хозяйкой Лалой, ни дворника Юнуса, сгребавшего листву и пустые бутылки, отрешенно двигался к подъезду.
"Не справился, не потянул, свербило у него в мозгу. Москва это тебе не Вологда. А Вологда - не Москва."
Он с грустью вспомнил свое вологодское детство, Волгу, пацанов, первых пойманных ершей, первые прочитанные книжки. Честертон, Юлиан Семенов и зачитанный у соседа-железнодорожника Эдгар По - это они, они пробудили в мальчишке фантазию и интерес к сыску, они закачали первый адреналин в его жилы. Тайна, поиск, приключение - вот, что крепче отцовского ремня тащило его по правильной жизненной колее, заставляя, стиснув зубы, корпеть над учебником даже тогда, когда за окном, на майской травке дружки голосисто гоняли мяч. Повзрослев, он понял, что не ошибся, что приключение это единственная вещь, которая никогда человеку не надоедает, и пошел учиться на следователя и проявил талант. Замечательно все начиналось и вот на тебе, получи на орехи...
Дни летели как бешеные, следствие проворачивалось на месте и, вот - вот, должно было утратить энергию и остановиться.
А тут еще, некстати, позвонила Лидия Павловна и поинтересовалась, как идут дела. На деле интересовало ее другое, говорить об этом Лидия Павловна не решалась, но, Боже ты мой, все ведь было слышно в ее голосе, теплом и нежном, а Столетов, даром, что следователь, ничего не слышал, не чувствовал и обижал своим бесчувствием хорошую молодую женщину, почти девушку.
И случилось то, что должно было случиться: Столетова вызвало начальство.
-Ну, и что, Сергей Николаевич?- строго спросило начальство в лице полковника Андреева, любителя рыбной ловли и мотоциклов "Хонда".
-Работаем, Илья Владимирович, - угрюмо ответил Столетов.- Вся бригада напрягается.
- Плохо напрягается, - заворчал Андреев. - Время, отведенное законом на следствие, кончается.
-Знаю, - мрачно кивнул Столетов.
-А если знаете, так напрягайтесь туже! - повысил голос Андреев. - Как будете напрягаться, так мы вас и оценим, товарищ Столетов.
Столетов совсем лишился энергии и сна.
Ночами, вяло глядя в потолок, он пытался ответить самому себе: почему не получилось? Почему все усилия его, весь его талант, чутье и хватка, которые отмечало в нем начальство, безрезультатно вылетели в трубу? Он чувствовал, что где-то в расследовании своем сбился с правильного хода, но где и когда никак не мог понять.
И Столетов решил пройти весь путь еще раз, с самого начала, внимательно, непредвзято и талантливо.
Он отправился в морг, где в холодильнике все еще ждал великой минуты расставания с поверхностью земли Юрий Иосифович Жгут.
И вместе с Сыркиным Давидом Авиэзеровичем, заслуженным патологоанатомом республики, еще раз осмотрел знакомое синее тело.
Первоначальный вывод вроде бы полностью подтвердился еще раз: бескровная смерть бедняги Жгута наступила в результате удара тупым предметом в область мозжечка.
Сногсшибательное открытие ожидало Столетов чуть позже, когда Давид Авиэзерович вымыл руки, а потом, не запивая водой, опрокинул в себя пятьдесят спирта и, затянувшись любимым "Кэмелом", неторопливо заговорил. Он сказал, что рана столь аккуратна, что если б не убийство, вполне можно было бы подумать, что Жгут погиб не от злодейской руки, а от самостоятельного падения и удара затылком об угол, скажем, умывальника или буфета...
Сыщик был потрясен такой простой и такой мудрой мыслью Сыркина. Он тоже плеснул себе пятьдесят и попросил заслуженного патологоанатома повторить сказанное.
-Допустим, Жгут на мгновение потерял сознание, что в его шестьдесят два вполне реально, упал и ударился при падении мозжечком об угол буфета, - повторил Сыркин. - Вполне могло такое быть. Вполне.
"Вот же оно, вот! - возликовал про себя Столетов. - Самоубийство по неосторожности. Конечно! Вот она, версия! Все совершенно меняется. Все встает на свои места, и пусть теперь начальство скажет, что я плохо напрягался."
-Одна маленькая проблема, - задумчиво прищурился Давид Авиэзерович. - Был ли там буфет?
"Не был, так будет", чуть было не сорвалось у Столетова, но вслух он сказал другое: "Выясним. Спасибо".
Полчаса спустя он, снова воодушевившись, мчался в зловредную квартиру и молил по дороге Бога, чтобы в квартире был буфет или что-нибудь смертельно остроугольное.
Буфет действительно был! И буфет, и умывальник, и даже дубовые стулья с высокой спинкой, с помощью которых, по Сыркину, вполне можно было лишить себя драгоценного дара жизни Всё было, слава Богу, в наличии и даже на выбор, и всё с идеей Сыркина благополучно срасталось.
Следственная машина была запущена вновь, и дело быстро понеслось к долгожданному финалу..
Бумаги переписали, статью переделали на самоубийство по неосторожности, и бедняжку Жгута совсем не торжественно похоронили за казенный счет. Столетов возложил на гроб три гвоздики и задумался. "Вот она жизнь порядочного человека, думал Столетов. Картинки, девушки и печь. И зачем она была?...Прощай, бедняга Жгут, и прости..."
Картины покойного, поскольку прямых наследников не было, с удовольствием растащили музеи. Право первой ночи предоставили, естественно, Третьяковке, и Лидия Павловна лично отобрала для родной галереи лучшие вещи и самые громкие имена.
В деле была поставлена толстая точка, благодаря которой следователь Столетов получил-таки поощрение начальства и, вскорости, очередное звание.
Столетов расправил широкие свои вологодские плечи, огляделся окрест и одарил, наконец, достойным вниманием розовую кофточку Лидии Павловны, которая все это время Сергея не забывала, но звонила ему исключительно по вопросам следствия. Они поженились, вскладчину купили квартиру в кредит и вскоре родили сына Володю Столетова.
Все были довольны.
Кроме, как ни странно, самого Сергея. Да, дело было сдано в архив, но победного послевкусия он не ощущал. Кто-то свыше или, возможно, изнутри спрашивал его иногда с ехидным прищуром: а что же бумага "Крафт", найденная в кулаке коллекционера? Какую роль она сыграла в его гибели? И почему, любопытно, следствие о ней забыло? Вопросы эти возникали как приступы и досаждали Сергею. "Ну, была бумажка, была, признавался себе в такие минуты Столетов, ну и что?. Возможно, покойный собирался записать на ней телефон, тут его и стукнуло об угол, а бумажка осталась. Вот и все объяснение. Мелочь, которой можно пренебречь..." Сергей отгонял от себя вопросы, на время успокаивался, а все же, не совсем гнилой еще своей натурой, чувствовал: что-то здесь не так, не докопал он до самого дна...
Прошло три года, неудобные вопросы возникали все реже, а вскоре и вовсе забылись.
Столетов изменился. Забасовел голосом и сменил пиджак пятидесятого размера на пятьдесят второй.
Просыпаясь на рассвете, Столетов видел рядом тоненький профиль Лидии Павловны, чуть поодаль кроватку с моторным Вовкой и луч чистейшего утреннего солнца на немецких обоях. "Вот оно счастье", думал Столетов и был абсолютно прав.
Но однажды Лидия Павловна вернулась домой в чрезвычайном возбуждении, не похожая сама на себя.
-Сережа..., - эмоционально объявила она с порога мужу, - я,...я попала в очень ужасную ситуацию...
Ее затрясло, из глаз выехали слезы, которые она, войдя в комнату, перехватила кончиком французского батистового платочка.
-Сережа, кошмар... - не могла успокоиться Лидия Павловна... - Мне сегодня принесли на подтверждение картину Аполлинария Васнецова. Пейзаж с рекой. Принесли, получили подтверждение и унесли. Скромная такая девица принесла, мышонок, при свете не заметишь.
-Ну и что? - недоумевал Столетов. - Фальшивая что ли картина?
-В том-то и ужас, что подлинная!
-Не понимаю.
-Точно такую же картину Васнецова, под таким же названием я описала три года назад в коллекции Жгута. Того самого, помнишь?
-Жгута помню. Картину - нет...Где она теперь, в Третьяковке?
-В этом весь кошмар! Я, я сама ее отобрала! Старший научный сотрудник! Эксперт! Дура! Гнать меня надо!
-Надо - выгонят. Успокойся...- он дал ей рюмку коньяка...- Выпей, объясни толком.
Лидия Павловна глотнула коньяку, шумно выдохнула и сбавила голос почти до интимного шепота.
-Сережа, картина Васнецова, взятая у Жгута, которую я три года назад рекомендовала Третьяковской галерее, оказалась подделкой. А принесли мне сегодня на атрибуцию точно такую же картину Васнецова по размеру и сюжету. С одной маленькой разницей - она подлинная. Теперь понял?
-Почти...Постой, а ты уверена, что ваша третьяковская, то есть жгутовская картина, подделка? Может же так быть, что обе картины подлинные, что обе авторские повторения одного и того же сюжета?
-Милый, я тоже на это надеялась. Побежала в запасник, где хранятся жгутовские вещи, убедилась, лично! На ощупь и глазами!
-В чем?
-В том. Не будь дураком. Раздражать меня начинаешь...- выхватив у него бутылку, она снова налила себе коньяка и выпила...- Что мне теперь делать? Идти и каяться начальству? И как я могла пропустить? Как не врубилась тогда, не разглядела...копию?! Главное, документы на нее были в порядке, наши, третьяковские, как на оригинал!
. -Неплохая, наверное, копия.
-Прекрасная копия. Один в один. Иначе бы я не попалась.
Паузы в разговоре стало достаточно, чтобы Сергея пронзила другая, простая догадка.
Дверь ванной захлопнулась. Вода с привычным шумом ударилась о фарфор умывальника, но он ничего не слышал. Догадка целиком захватила его воображение, зрение и слух.
"Вот он, сложился, наконец, весь пазл, до последнего кусочка. Первая моя версия была верна: из-за картинки прибили тогда Жгута, из-за нее родимой. Оригинал подменили копией, с ней и пришли,...то самое, "плоское, в бумаге...". Спешили. Документы не взяли. Зачем документы, когда в руках подлинник!? Несчастный Жгут сам отрыл дверь, знал их, наверняка. Когда картину сдернули со стены, пытался сопротивляться. Хватался за копию, завернутую в "Крафт", скулил. Точный удар, он - на полу, а в кулаке - обрывок бумаги. Дверь захлопнули и до свидания. Господи, примитивная, банальная подмена! "Кинуть сменку", так это называется у антикваров. А я-то пыхтел, из кожи выскакивал, напрягался! Эх, Лидка, Лидка, если б ты тогда сразу врубилась! Жалко милого Жгута...Три года жирует, гуляет по свету преступная падаль и хихикает в кулачок. Денег не стало - решили картину толкнуть. Пришли в Третьяковку за новой атрибуцией, нарвались на Лидку - не знали, что она ментовская жена - на ней и засветились, но теперь уж от меня не спасутся - с потрохами съем!...Засветились ли?"
Сергей рванул дверь ванной - Лидия Павловна во всей своей полногрудой красе стояла под душем.
-Данные оставила? Адрес, телефон? Ну, девушка, та, которой при свете не видно, мышонок?
-Оставила, - вздохнула Лидия Павловна. - Мне от этого не легче.
"Зато мне легче" подумал Сергей.
Через три дня в субботу он, злой и решительный, сидел за узорчатым кованым столиком в кафе "Бельведер" в ожидании девушки - мышонка. Днем раньше, позвонив, он вкрадчиво сообщил ей, что хотел бы приобрести Васнецова, и что телефон выдали ему третьяковские дамы, с которыми у него контакт. Для себя решил железно: он задержит мышонка, даже если тот окажется фигурой подставной или промежуточной. "Задержу, припугну и расколется, накачивая себя, думал Столетов. И, как стеклотару в ларек, сдаст мне всех своих дружков и подельников. А там... жизнь подскажет..."
"Мышонок" возник у столика так внезапно, что Столетов едва успел подумать, как права была Лида, когда говорила, что девушку "и при свете не видно".
Облик ее был тих, печален и светел и, на взгляд обывателя , никак не походил на преступный. Но Столетов ангельской внешностью было не охмурить, он, тертый уже сотрудник уголовки знал: самые изящные преступления совершаются вот такими с виду ангелами. Да и пистолет, холодивший подмышку, не давал ему расслабляться.
Сергей заказал бутылку шампанского и фрукты.
Познакомились, заговорили, как водится о погоде, о том, о сем. Столетов улыбался, держался небрежно и вальяжно, как богатый, и первым, как бы проявляя нетерпение, завел речь о картине.
Нина, так звали мышонка, вручила ему фотографию пейзажа с рекой и со вздохом сообщила, что картину эту любит с детства, можно сказать, под ней появилась на свет, но жизнь заставляет ее продать, потому что нужны деньги на учебу дочери.
Вранье, отметил про себя Столетов и тотчас пришпорил беседу вопросом:
- Ваша, значит, картина?
- Моя., конечно
Столетов кивнул. Она, она убивала, застучало у него в голове. Интересно, как? Держала? Или сама врезала бедолаге Жгуту железякой по затылку? Может ли такая? Почему бы и нет? Каждый может, если захочет. Человек - система легкоубиваемая.
-Замечательно, - сказал он. - Значит, мы договоримся. Сколько вы за нее хотите?
-Шестьдесят тысяч долларов, - ответила мышка. - Мне сказали, что это немного. Пусть. Очень деньги нужны.
Понятно, подумал он. Очень избавиться хочет. Чем скорее, тем лучше
-Когда вы хотите картину посмотреть? - спросила она.
Пора врезать, подумал Столетов. Самое время.
-Скажите, Нина, - вдруг в лоб спросил он, - не знали ли вы случаем уважаемого коллекционера Жгута? Юрия Иосифовича Жгута?
Побледнела. Растерялась. Не знает, что ответить. Значит, попал...
-Знала, - призналась Нина. - Почему вы спросили?
- Потому что вы участвовали в его убийстве. Вы и ваш подельник. Кто он?
Ответит, кто подельник - ей конец. Начнет возражать - ей тоже конец... Ей в любом случае конец.
-Я не убивала...Мы убежали.
-Но не забыли при этом стащить у нехорошего Жгута картину, которую теперь пытаетесь мне задвинуть...- Столетов выложил на стол пистолет и поднес к ее глазам свои корочки...
Мышонок опрокинула в себя полный фужер шампанского. Потом хрустнула яблоком, посмотрела на меня, как смотрят учащиеся на завуча в школе, и заговорила:
"Ваш Жгут, ваш Юрий Иосифович был любовником моей бабушки, кстати, арфистки Большого симфонического оркестра. Бабушка обожала Юрочку, он был такой молодой инженер, такой пылкий....Он был начинающий коллекционер и так трепетно рассуждал о живописи, что бабушка балдела. У нее была единственная картина, оставшейся от родителей, которую они купили у самого Васнецова. И вот, однажды Юрочка предложил бабушке снести картину в Третьяковскую галерею, чтобы проверить подлинность, а бабушка, Господи, бабушка душу была готова ему отдать не то, что картину! Жгут отнес и вернул полотно дней через десять и сказал, что все в порядке, а вскоре незаметно из дома испарился, потому что за бабушкой стал ухаживать полярный летчик орденоносец Козлевский. Бабушка стала женой героя, а Васнецов висел над их кроватью, радуя супругов. Бабушка никогда бы не вспомнила о Юрочке Жгуте, если бы, через двадцать лет после гибели Козлевского над полярными льдами, нужда не заставила ее решиться на продажу картины. Вот тогда-то и выяснилось, что пейзаж не подлинный, а заготовленная Юрочкой копия. Чистая моя, святая моя бабушка, она простила Юрочку заочно и спустя несколько лет красиво ушла из жизни, завещав похоронить себя вместе с арфой. Но я этого Юрочку не простила. Над бабушкиным гробом и над арфой я дала себе клятву жулика отыскать и восстановить справедливость. Слово я сдержала, нашла Жгута и вместе с копией и другом своим, бухгалтером Алешей, который ее тащил, к нему заявилась. Он, конечно, был в шоке, ожидал ведь увидеть меня одну, конфетки приготовил, коньяк, а тут Алеша-амбал и копия. Коньяк мы пить не стали, противно было, потому что я сразу на стенке нашего с бабушкой Васнецова увидела и поняла, что не ошиблась: Жгут - подлец. А дальше Алеша стал картину со стены снимать, а Жгут стал канючить, протестовать, даже грозил. Я ему его же копию в руки впихивала, чтоб он Алеше не мешал, а он все отталкивал от себя и надрывался, а дальше вы все знаете. Мы, когда копию на место оригинала повесили, он шатнулся, упал и не двигается,...и мы убежали - с Васнецовым. Вот и все..."
. Нина снова махнула шампанского и замолкла.
Странно: чем больше она говорила, тем все больше выдыхалась праведная столетовская ярость. Ее чистые синие глаза, ее румянец, затопивший щеки, ее тоненький голос - весь ее облик вызывал в нем все большее доверие. Сомнений не было: "мышонок" говорила правду.
Что есть справедливость, подумал Столетов, существует ли она вообще и, если существует, то кто, как и когда должен ее восстанавливать?
Он, сыщик Столетов сделать этого не смог. Зло в лице Жгута было наказано, бабушка отомщена, справедливость восторжествовала, но самую важную часть работы проделал не он, профессионал, а эта маленькая, подменившая его женщина, сидевшая напротив. Столетов почувствовал разочарование и даже обиду.
Неторопливо, стараясь не суетиться, он спрятал пистолет.
- Мой вам совет: продайте Васнецова Третьяковской галерее, - сухо сказал он. - Обратитесь к Столетовой Лидии Павловне, она поможет.
Вечером, накачавшись некачественным армянским коньяком, он прижался в постели к душистому, намытому гелем Лидиному плечу, но о встрече в кафе "Бельведер" и о своем поражении ничего ей не сказал.
Еще двадцать с лишним лет отбарабанил Столетов в прокуратуре, стал заслуженным сыщиком, живым примером для молодых.
Но за антикварные дела он больше никогда не брался.