Федор Татаринов.

Фантазии на темы любви и смерти.

Часть 2. Смерть?

Незаметно картина изменилась. Сосны стали гуще и ниже, начали появляться кусты. Очевидно, он приближался к озеру.

Появилось оно совершенно неожиданно (впрочем, может быть он его просто не заметил, погруженный в свои мысли). Деревья впереди вдруг как бы раздвинулись, и за ними открылась стена тростников, торчащих из снега, старая ольха на самом берегу, слегка наклоненная к воде, а дальше белая ширь озера, отделенная от неба полоской леса на том берегу. Подойдя поближе, он разглядел ближе к берегу два засыпанных снегом бревна под углом друг к другу, а между ними можно было угадать кострище. "У дураков мысли сходятся", усмехнулся Сергей. Огромное красное Солнце еще висело над противоположным берегом, и глупо было бы отказать себе в удовольствии напоследок им полюбоваться. Да и вообще спешить было некуда. Сергей разгреб кострище, обнаружив вполне приличный запас дров, потихоньку раскочегарил костер и повесил на него котелок снега. Расчистил от снега одно из бревен, сел лицом на закат. В конце концов не так уж часто случалось в этой жизни сидеть одному на берегу лесного озера, смотреть на закат и думать. И никуда не спешить. А думать на сей раз было о чем.

Пару дней назад ему стукнуло 33 года. Собралась вроде бы все та же старая компания, но было не то. Пили шампанское, трепались. Но не пели. Катька отказалась еще год назад, сказав, что лучшая песня - это акафист Божьей матери, а ничего другого петь не хочется, а Леха почему-то вообще не пришел. ...Собственно, не то копилось уже несколько лет. Сергей все больше ощущал, что то, что было когда-то их общей жизнью, все больше становилось его личной ностальгией, тоской по Несбывшемуся. Тогда-то ведь тоже этого не было. Но была мечта. Как теперь бы сказали, "совковая". ...Мы сидим у огня (костра, печки, свечи) - тесный круг друзей, соратников, братьев по оружию, преданных общему Делу (делом этим была охрана природы, но могло бы им быть с тем же успехом что угодно). Гитара по кругу, прекрасные старые песни. О любви, разлуке и пути без начала и конца. И рядом со мной Она. Старая надежная боевая подруга, понимающая с полуслова, способная принять и простить... Но ничего этого не было. Был холод, одиночество, тоска и жажда смерти. Как и теперь. Однако жажда смерти в 20 и в 33 года - это нечто совершенно различное. Тогда, в юности, это было всеподавляющее отчаяние от сознания того, что мир оказался так жесток и несправедлив. Что будет завтра - не важно: казалось, что в этом мире невозможно прожить ни дня (однако ж так он прожил целый год). Сейчас же это было более или менее спокойное осознание того, что полжизни уже потрачена непонятно на что, и нет никаких оснований считать, что вторая половина будет потрачена лучше.

Итак, уже 33 года ... И что? Что ты положишь на свою чашу весов, когда будешь там? Да, у тебя было много друзей, которым наверно было с тобой хорошо, но которые вполне обошлись бы и без тебя. Еще было сколько-то женщин, ни одну из которых ты не смог сделать счастливой. Ну, парочка вовремя спроектированных заказников - слава Богу туда не успели всадить дачи. Ну, хоть что-то, но маловато... Ну да, конечно, а еще список научных трудов... Интересно, читал ли их хоть кто-нибудь кроме соавторов и редакторов?

Ну, а что дальше, что может наполнить жизнь хотя бы в теории? Слава Отечества? Когда-то это значило для Сергея чрезвычайно много. Одним из его главных жизненных лозунгов была фраза, вычитанная у Андре Моруа, хорошо подходившая и к его профессии: "Я не знаю, кому будет принадлежать через сто лет дерево, которое я посажу: очередному владельцу или колхозу. Но Франция будет всегда. Так что давайте сажать деревья." А что теперь? Да может ли хоть кто-нибудь вразумительно сказать, в чем она состоит, эта слава, хотя бы сейчас, я уж не говорю о том, что будет ею считаться после очередных выборов? Наверно толком это уже никто никогда не скажет. Могла же вообще эта парадигма просто устареть, как многое другое. Ну, как рыцарство, например. Мы знаем из книг, что значила для рыцаря верность королю и даме, его конь и меч, но кто из нас может прочувствовать это сам? Никто. Может быть мистика, духовная эволюция, самосовершенствование? Когда-то ведь от этого аж дух захватывало, как будто само звездное небо раскрылось тебе навстречу. Да, тут есть о чем вспомнить... И как он первый раз в медитации полетел, и как впервые другими глазами посмотрел на лес и увидел в нем не насаждение такого-то бонитета, возраста и породного состава, а множество душ, сливающихся в одну общую душу, которую хоть немного, но можно ощутить. Может быть самое прекрасное, что было в его жизни - эти медитации в одиночестве в лесах, на скалах, в пустоте старых храмов... Однако чем дальше, тем больше его занятия оккультными науками напоминали Сергею того чудака-автолюбителя, который бы проводил целые дни под машиной, чего-то в ней все время вылизывая, но никогда не садясь за руль. Для чего делать из себя "конфетку", если некого ею угостить?

...Костер разгорелся как следует, маленький армейский котелок на одного закипел в два счета. В лесу чай имеет совершенно иной вкус. В него можно намешать любую бурду, которую в Москве и в рот не возьмешь, главное, чтоб было горячо и сладко - и ты блаженствуешь. Чувствуя, как жар растекается по телу, Сергей подумал: ну совсем как лет десять назад на каком-нибудь дружинном выезде. И, как тогда, без Нее. ...Ну, вот, приехали - cherchez la femme, свет на них клином! С этого и надо было начинать.

Всю жизнь, ударяясь то в экологию, то в психологию, то в религию, в глубине души Сергей верил, что спасти его может только Женщина. С большой буквы. Добрая, мудрая и любящая. Которая, как в сказке про аленький цветочек, не побоится полюбить страшное чудище, и ее поцелуй превратит его в прекрасного принца. И каждый миг жизни вдруг наполнится скрытым смыслом, и дела, казавшиеся раньше немыслимыми подвигами, вдруг станут моей обычной работой - а как же иначе? Сначала было одиночество, невыносимая тоска и отчаяние от сознания того, что вокруг полно в общем весьма неплохих людей, но ты в сущности совершенно никому не нужен.

Потом появились женщины - по большей части тоже весьма неплохие. Да только истории с чудищем и цветочком не получалось. А так все было мило, и, уходя от него, они говорили, что никогда его не забудут и останутся друзьями. И, самое интересное, действительно оставались.

А месяц назад он вдруг ощутил, что больше в это не верит. Не будет прекрасной принцессы, которой было бы под силу его расколдовать. Ну почему, за что? Я же вроде приличный человек, не пью, не ворую. Любят же и бандитов, и бомжей, и совершенно опустившихся пьянчуг и наркоту. Да как любят! Вон, Ленка - профессорская дочка, а чем кончила: подцепила на улице какого-то алкаша. Он ее бьет, как Сидорову козу, а она в нем души не чает, прописала у себя, родила троих детей...

Да нет, в России как раз и любят не вроде приличных, а либо святых, либо уж совсем шваль. Хорошо, ну а не в России что было не так ("не в Россию" его как-то занесло на полгода по делам науки)?

-Ты милый, ты добрый, ты ... хороший, - Агнешка медленно подбирала слова на чужом языке. - Но я тебя не люблю, - наконец, собравшись с духом, выдохнула она, а потом прибавила:

-Ну вот, теперь я наконец могу смотреть тебе в глаза.

Добропорядочное дитя Средней Европы, она, раз отдавшись ему, уже не могла позволить себе просто вытереть об него ноги и жизнерадостно помчаться на поиски новых принцев. Она не знала, как будет по-русски "совесть", пришлось даже лезть в словарь, однако более совестливой женщины Сергей не встречал никогда. Ну а толку-то что? Все равно она ушла, пусть и через полгода.

За что, говоришь? А не догадываешься? Сергей аж содрогнулся от холода и машинально подбросил еще веток в костер, и без того горевший вовсю.

...Тех щенков он, наверное, не забыл бы никогда. Сергей тогда подрабатывал в одной лавочке курьером. В тот день он искал какую-то контору, кажется у ВДНХ. Было холодно, наверно -15. В общем как сейчас. Сперва Сергей даже не осознал, что он видит, механически продолжая нестись дальше. Потом вдруг дошло. Остановился.

...Новорожденные щенки, целый выводок, лежали прямо на снегу, у самого края мостовой. Они тряслись мелкой дрожью и жались в кучу, пытаясь согреться. Мимо шли люди. Не глядя и не замедляя ход. Минуту Сергей простоял там, мучительно борясь с собственной совестью. Потом пошел дальше. Медленно, оглядываясь, надеясь на чудо. А вдруг кто-нибудь их возьмет, прямо сейчас. И не будет этого ужасного выбора. Никто не взял. Постепенно Сергей прибавил шагу и больше не оглядывался.

На обратном пути он уже почти дозрел до того, чтобы их взять. Хотя бы часть, сколько влезет в сумку. Можно позвонить Ленке. Если она и не возьмет - у нее бабушка терпеть не может живность - то, по крайней мере, поможет. Я же даже не знаю, чем таких маленьких кормят. Ну, может Ленка хоть поможет пристроить по знакомым юннатам - у нее их полно, она же сама из КЮБЗа.

Щенков не было. Просто снег, даже почти белый. Сперва и не угадаешь, где лежали. Все-таки нашелся кто-то посовестливей меня. Надеюсь что не поздно.

Почему он тогда не взял их? Свободу свою пожалел, философ! На свободе легче рассуждается о любви к ближним - они не отвлекают от этого своими дурацкими просьбами. Да, кстати, ведь ровно в тот же день его едва не ограбили какие-то кавказцы - еле ноги унес.

А не сделал ли он потом с Ленкой то же, что с этими щенками? Ждала ведь. Знал же, что ждала. Испугался. А вдруг не любит, только дурака валяет, а я ради нее на последние деньги потащусь на край света? Не потащился.

Чернота и безнадега вдруг навалились с такой силой, что даже стало трудно дышать. Потом понемногу отпустило: чернота сменилась обычной серостью.

В свое время его останавливала мысль, что самоубийство - смертный грех. Сергей мог сомневаться и в Воскресении, и в Непорочном зачатии, и много в чем другом, но в это почему-то верил абсолютно. В минуты уныния (ну, как сейчас) жизнь казалась Сергею игрой, в которую его включили, не спросив согласия, по правилам, которые толком не объяснили и которые меняются по ходу игры, и выйти из которой нельзя (воплотят ли за самовольный выход из игры в какой-нибудь баобаб, отправят ли навечно вариться в котле или что еще - не важно: что-нибудь мало приятное все равно устроят).

Но недавно и это перестало действовать. Уж слишком долго тянулась эта бессмысленная постылая жизнь, жизнь лишь потому, что смерть запрещена. Все равно, если он так проживет еще много лет и умрет в своей постели - за такую жизнь его скорее всего ждет "сковородка". А в то, что еще что-то можно переменить, верится все меньше - уж сколько раз он начинал новую жизнь, с понедельника или вообще. Что в лоб, что по лбу, а все одно - черти и сковородки. Так чего ж тянуть резину, только грехи копить?

Костер понемногу догорал, вслед за ним остывали и мысли. "Ладно, хватит философствовать, не за этим сюда притащился", - сказал себе Сергей и полез в рюкзак за бутылкой. - "Будь что будет. Если не проснусь, значит так надо. Если проснусь - тоже значит так надо. Но не хочется." Водку он терпеть не мог еще со своей первой экспедиции, но для такого случая она подходила.

Когда мысли потекли более расслабленно, а голова потихоньку пошла кругом, Сергей, съев еще для верности таблетку снотворного (можно было бы и больше, но почему-то не стал), отошел немного в камыши и завалился спать прямо в снег.

...Под головой было мокро. Да нет, не только под головой, просто через ватник и свитер не сразу чувствовалось. Ноги были еще сухие, но через мокрый свитер уже начинала бить дрожь. Совершенно автоматически Сергей вскочил на ноги. Была еще тьма. Мельком заметил на снегу черный ствол ольхи совсем рядом с тем местом, где только что лежала его голова. Заметил, но не обратил внимания - спросонья логика еще не работала. Зато работала интуиция. Со стороны костра еще виднелись какие-то тлеющие угольки, и ноги сами вынесли к нему. Без всякой философии. Стоя на коленях, Сергей раздувал костер, почти засунув нос в тлеющие угли. Сколько времени прошло, пока костер наконец разгорелся, пять минут или полчаса? Не важно. Все это время голова была абсолютно пуста. И только когда он уже стоял в раскорячку над костром, суша свитер и голову и закрыв глаза от дыма, вдруг всплыла мысль:

"Чего ж ты делаешь, чудо нанайское, - ты ж вроде хотел смерти?!" Дым чуть отнесло в сторону, Сергей наконец поднял голову и осмотрелся. Свет разгоревшегося костра выхватывал из темноты ствол упавшей ольхи и чуть потемневший снег там, где из-под треснувшего льда выступила вода. И Сергей совершенно ясно понял, что эксперимент не повторится - он был обречен жить дальше.

В основном обсохнув и отогревшись, он сел на бревно. Как вечером, всего несколько часов назад. Посидел, собираясь с мыслями.

Не было ни внутреннего голоса, ни мужей в белых одеждах, никаких неожиданных, потрясающих воображение картин и образов. Но мир изменился. В чем? Ни одиночество, ни давно опостылевшая работа, ни вечно неразрешимые вопросы никуда от него не ушли. Но теперь Сергей знал, что найдет решения. Какие - не известно, но что найдет их он знал так же ясно, как то, что сидел сейчас в лесу у костра.

Из пустоты и обрывков мыслей в голове вдруг всплыло лицо какого-то парнишки лет 12, показавшееся чем-то знакомым. Где, где ж он его видел? Ага, вспомнил.

...Однажды на каком-то тусовище, возможно на "Рейнбоу" играли в такую психологическую игру. Стоя с закрытыми глазами и держа за руки партнера, которого ты перед этим не видел, надо было передать ему одними руками разные чувства: страх, боль, радость... И, наконец, любовь. Когда, в конце концов, разрешили открыть глаза, Сергей увидел, что держал за руки парнишку лет 12, того самого. Как тот на него смотрел! Наверно в детстве его гладили по голове нечасто. Они тогда чуть не разрыдались друг у друга на плече.

Слезы навернулись на глаза и сейчас. Сергей не боялся их: если душа способна плакать - значит она жива. Господи, спасибо Тебе за то, что мы можем любить! Ибо когда в сердце есть любовь к кому угодно, хоть к морской свинке, в нем не помещается ненависть. В том числе и к себе.

Еще немного посидев, чтобы до конца прочувствовать это состояние, Сергей собрался и пошел к деревне. Перед тем, как тронуться, он взглянул последний раз на озеро и упавшую ольху, которая спасла ему жизнь, мысленно произнеся ей слова благодарности. Солнце в это время было скрыто за лесом, но голубое небо над озером и блеск снега почему-то напоминали о весне, несмотря на приличный мороз.По своей вчерашней лыжне Сергей шел довольно быстро. Ночь в снегу постепенно давала о себе знать, и он спешил, чтобы не разболеться в этой глуши. Сосновый лес, и вчера вопреки всему казавшийся родным, теперь совершенно сливался с молитвенным состоянием его души.

К деревне он вышел где-то к обеду. Бабка, к которой он обратился с вопросом, когда будет автобус, посмотрела на него как-то странно, а потом заохала:- Милок, да на тебе ж лица нет, небось закоченел совсем. Пойдем ко мне, чайку попьешь, отогреешься. У меня и самогоночка есть. Да спешить-то тебе некуда, автобус теперь аж в шесть вечера будет. И чего вас таких в этакий мороз носит? И не охотник вроде - без ружья-то.

- Спасибо, от чая не откажусь, и впрямь зуб на зуб не попадает.

Сергей покорно тащился за добродушно кудахтавшей бабкой, чувствуя поднимающуюся температуру и думая, что бы ей еще сказать.

- Да биолог я. Работа у нас такая - по лесам шастать, - придумал он наконец подходящее объяснение.

"Да, надо же моим телеграмму дать", - вдруг ударило в голову. - "Хорошо, что я им особых глупостей не написал, но вдруг все же нашли". Записка, засунутая так, чтобы ее нашли не сразу, звучала обтекаемо: "Не ищите. Если смогу - сам прорежусь". Родня, привыкшая к его странностям, вполне могла предположить, что он в очередной раз свалил в какой-нибудь монастырь или просто в леса. А вдруг все же предположили иное?

1998