А будет это так?

А места за окном проплывали приятные: леса, леса, озера, редкие заснеженные деревушки, полосы болот, снова леса... Хорошо было бы приехать сюда побродить...

Я упорно смотрел в окно, безуспешно пытаясь отвлечься от своих мыслей. Вдохновляющего в них было немного. Наташка, еще недавно ответив мне очередным категорическим "нет" со ссылкой, как водится, на каких-то отцов каких-то вселенских соборов, вдруг снова начала вокруг меня магические пассы. В лесах, где я, как всегда, считал всякие елки и березки для очередной научной "нетленки", меня нашло письмо. Наташа писала массу приятностей и мельком прибавляла, что отец Онуфрий считает: уходить в монастырь ей, может, и не стоит.

Бедный отец Онуфрий! Еще недавно в его уста вкладывались несколько иные слова - о пользе соблюдения заповеди... Какая она у нас там по счету-то? Шестая, что ли?.. Тогда я его еще не видел и, понятное дело, не питал к нему особо нежных чувств. Отец Онуфрий представлялся мне этаким самодовольным прилизанным толстяком, елейным голоском обещающим раскаленную сковородку всяким там буддистам-баптистам-папистам-коммунистам и вообще всем "ненашим". При встрече же он оказался очень приятным мужиком, упитанным, но в меру, бывшим то ли химиком, то ли физиком, умным и тактичным собеседником. Правда, когда я уж слишком восторженно упомянул Шри Аурабиндо, он несколько поморщился, но запугивать не стал - что ж, мол, ищи, если тебя так Бог ведет, только будь осторожнее. И Наташке он, конечно, объяснял, настолько недвусмысленно, насколько позволял сан, что любовь в тридцать лет случается нечасто, что в монастыре ей делать нечего, и, в общем, артачиться ей явно не с руки. Конечно, Наташку тоже вполне можно понять. К своим тридцати я вдоволь насмотрелся всяких чудиков, да и меня самого нельзя считать особенно легким человеком. Мне было бы просто расписать ее по Фрейду или по Берну. Воинственная мать, простая русская баба, пашущая, как вол, и считающая себя за это в праве хамить всем в семье и выдавать любые свои слова за абсолютную истину и несчастный стоик-отец, замордованный жизнью интеллигент, к тому же сын врага народа. Да плюс неудачный сексуальный опыт ранней юности - и вот имеем то, что имеем: "и рада бы в рай, да грехи не пускают". Жалко, конечно, тетку, да ведь я тоже не железный. Сейчас она будет мурлыкать, а потом на нее опять снизойдет просветление, и опять все псу под хвост! О, Мадонна, да в конце концов, стоит ли она такой крови? Может, бросить это все, пока не поздно?

На одной из небольших остановок в купе вошла девушка лет двадцати пяти, вполне прилично одетая, с рюкзачком. Я машинально взглянул на нее и улыбнулся, добродушно, но несколько рассеянно, скорее своим мыслям, чем ей. Улыбнувшись в ответ, она спросила:

- У вас свободно?

- Да, конечно.

Мысли снова потекли своим чередом, но в какой-то момент я оторвался от размышлений, и первым делом бросилась в глаза раскрытая книга в руках у соседки. Машинально присмотревшись к ней, я оживился. Не так уж часто встретишь попутчицу, читающую не какого-нибудь Чейза или "Анжелику", а Кастанеду. Поклонница дона Хуана во втором приближении оказалась вполне симпатичной девушкой с открытым, добродушным, довольно миловидным лицом. Слабый налет провинциальности, заметный по некоторому злоупотреблению косметикой, придавал ее чертам особую бесхитростность. Почувствовав мой взгляд, девушка подняла глаза. И не опустила.

...Иногда бывает: ты встречаешься взглядом с совершенно незнакомым человеком и за несколько секунд понимаешь, что жизнь свела тебя с ним не просто так.

Некоторое время мы оба молчали.

- Ну и как? - спросил я наконец.

- А вы это читали?

- Случалось, - ответил я неопределенно.

- Я тут как раз читаю о стирании личной истории.

- Ну и как, успешно стирается?

- А вы не смейтесь! У вас, кстати, есть жена?

Меня несколько ошарашило ощущение того, что я задел собеседницу за живое. Слегка смутившись, я ответил:

- Да пока вроде нет.

- Ну, а представьте себе, что у вас была бы жена и ребенок. Что же, тогда их тоже надо было бы стереть из личной истории?

Ясно. Не зря я всегда считал, что женщину редко задевает за живое абстрактная философия, если только не имеет к ней какого-то более конкретного отношения.

- Откровенно говоря, мне это и сейчас не приходило в голову. Я люблю историю вообще и свою личную в частности. А вашему, как я понимаю, пришло?

- Пришло. Понесло его куда-то на Алтай, еще в августе, а тут прислал письмо: мол, извини, дорогая, на меня здесь снизошло просветление, остаюсь и начинаю жить сначала.

"Ну, что ж, - подумал я, - в свое время Будда тоже начинал с того, что бросил жену с ребенком, чтобы искать Истину. А кончил тем, что найдя ее, остался здесь, с нами, чтобы помочь увидеть ее остальным. Только вот мало кому удается до этого дойти, в основном нас хватает только на первое". Вслух я ничего не сказал, но этого и не требовалось: натолкнувшись на благодарного слушателя, попутчица и сама выложила мне все, что накипело на душе.

Я слушал, кивал, думая: "Ох уж эти просветленные... Но сильна девка, однако - едет за ним на край света, одна, в такое время! Есть, однако, женщины в русских селеньях!"

- Знаешь, - сказал я, когда она выговорилась, - у меня ведь тоже есть некоторый опыт на этот счет.

Когда я закончил свою историю, мы были уже совсем на "ты". Ее звали Лена.

Я как-то естественно составил Лене компанию в кассе. В Москве она пересаживалась на Барнаул, а там, как я понял, ее ждал еще местный поезд, несколько часов автобусом, а потом еще полдня пешком... Мы простояли целый час, довольно оживленно болтая о всяческой ерунде. Билеты были только на завтра. Она приуныла, и я вдруг предложил:

- Ладно, пока наши с тобой "просветленные" чудят - утрем им нос! Тут у меня рядом дача - шикарные места, тишь, сосны... Посидим у печки, пообщаемся.

И пейзаж за окном замелькал в обратном порядке. Долго тянулся какой-то бесконечный бетонный забор, весь исписанный автографами спортивных и политических фанатов. Вдруг среди их росписей мелькнул старательно выписанный краской вопль души: "Лисенок, вернись! Малыш любит тебя!" Мы заметили его оба. Я внимательно посмотрел на Лену, и она, покраснев, отвела взгляд.

В зимнем выезде на дачу всегда есть что-то завораживающее. Пока отгребаешь засыпанную калитку, по колено в снегу идешь к дому, таскаешь дрова, окоченевшими руками разводишь огонь, в душе все время живет предчувствие чего-то необычного, наверное, встречи с тишиной, с самим собой. А если рядом с тобой хороший человек, тем более если этот человек - женщина, то все это - вдвойне.

На всю эту приятную суету ушел почти весь остаток светлого времени. Мы успели лишь дойти до миленькой речушки, протекающей по границе леса и поселка, и постоять на мосту, глядя то на воду, журчащую в полынье под нами, то на подсвеченные закатом сосны на том берегу. Потом мы пошли домой к уже более или менее разогревшейся печке.

Как это начинается? В тридцать лет, когда оно уже не впервой, нет той смеси страсти, робости и ожидания чуда, столько раз воспетой поэтами. Но зато есть новое, по-своему не менее прекрасное - наслаждение тем, что рядом с тобой человек, который тебя понимает и ожиданием того, что сейчас произойдет... Ожидание чуда все-таки вечно, и оно никогда не исчезало во мне, в минуты уныния нет-нет, да и всплывала надежда: а вдруг однажды встретится та, которая подарит саму себя просто так, не торгуясь: иди сюда, погрейся, если замерз, мне не жалко... Мечта идиота, о боги, боги...

Сначала мы беседовали, сидя рядом перед печкой, и смотрели на огонь (конечно, с открытой заслонкой она горела хуже, но смотреть на огонь было так приятно). Постепенно разговор стих. Я положил руку ей на плечо. И она не отстранилась.

Нежность, и ласка, и так долго никем не востребованное тепло, которым мы щедро делились друг с другом... Радость близости - что-то гораздо более высокое, чем примитивное физическое наслаждение. Радость отдавать и брать, и знать, что за этим нет ничего, кроме тебя и ее, двух простых сущностей, на краткие мгновения делающихся одной. Радость - и странная щемящая боль...

Когда я проснулся, Лена лежала на спине с открытыми глазами, задумчиво глядя в потолок. Уловив мой взгляд, она спросила:

- Послушай, а может, это серьезно?

- Что? - спросил я с тихой и тайной надеждой.

- Ну, просветление это. Может его и правда зовет туда Бог?

- А... Кстати, у Кастанеды бога нет, во всяком случае там, докуда я дочитал. Есть только всякие там духи, союзники...

- Да не важно, причем тут Кастанеда - начитаться он мог чего угодно. Но, может, его и правда позвал туда Бог? - повторила она.

- Ну, я ж твоего совсем не знаю. Что касается моей Наташки - ох, сомневаюсь. Для объяснения ее поведения вполне достаточно старины Фрейда. А в общем, помнишь эту фразу, что кто спасет душу свою, тот ее погубит, а кто погубит за други своя, тот спасет? Может, это как раз про наших?

- Ой, я же должна ехать! Сколько еще до поезда? - Ленка вдруг выскочила из постели и решительно начала одеваться. Я нехотя выбрался за ней и, натянув свитер, полез растапливать печь - за ночь дом совсем выстыл.

- Два часа у нас еще есть, - сказал я и добавил полуутвердительно-полувопросительно: - Значит, ты его и вправду любишь.

- Может, конечно, это у него и глупости, но тогда я могла бы помочь ему это понять. А вдруг это серьезно, вдруг он действительно чувствует то, что другие не чувствуют - представляешь!?

"Меня бы так любили!" - подумал я легко и беззлобно. Обиды ни на кого действительно не было, но где-то то ли в желудке, то ли в груди поднималась до боли знакомая горечь. Чуда опять не произошло. Ну, что ж... Печка разгоралась, можно было ставить чайник.

Два часа пролетели почти незаметно. Кажется, чуть ли не час грелся чайник. Когда, наконец, собрали рюкзаки, выпили чаю и прибрались, осталось всего минут пятнадцать.

- Спасибо тебе, - неожиданно сказала Лена.

- Что, поедешь? - спросил я, помолчав.

- Да, надо.

- Ну, что ж... Слушай, давай выпьем на дорогу, где-то тут завалялась бутылка наливки!

Разлив вино, мы немного посидели молча - обрывать сказку не хотелось.

- Ну, что ж, Ленка, удачи тебе. За успех безнадежного дела!

Потом мы сидели на крыльце и смотрели на качающиеся вершины сосен, ловя последние минуты уходящей сказки.

- Пора.

Я мягко взял ее за руки и молча посмотрел в глаза. Лена вдруг в отчаянном порыве бросилась ко мне на шею и прильнула всем телом... А потом как-то сразу обмякла и отстранилась.

- Пошли?

Подхватив рюкзаки, мы пошли к станции, держась за руки - просто как старые друзья.

Возвращаясь с вокзала, пару остановок метро я шел пешком, понемногу приводя в порядок растрепанные чувства. Для чего-то же мне был дан этот кусочек счастья - не для того ли, чтобы найти в себе силы и разбить наконец тот хрустальный гроб, где спала душа моей непутевой невесты? Или... "Подумай, выбери, реши: нужен я тебе, или нет. Если действительно нужен, я согласен ждать. Если нет - прощай. Я могу понадобиться кому-то еще"...

И все же я прекрасно понимал, что с какой-никакой, а с Наташей связался я надолго, что эта взбалмошная непутевая душа прочно висит на моей совести. Почему? Я не отвечу, но...

Я выбираю свободу,

И не из боя, а в бой.

Я выбираю свободу

Быть просто самим собой...

Ведь ей, бестолковой христианке, нужен я - земной, грешный и любящий ее, несмотря ни на что...

1994-1998