Аннотация: Плоды первой попытки уединиться в избушке и подумать о смысле жизни
Федор Татаринов
ЗАВЕЩАНИЕ СТАРОЙ СОСНЫ
На майские праздники народу на биостанции набралось много - в бараке было полно студентов, а в маленькой избушке у речки тусовалась некая компания старых каэспешников с кучей детей. Там же приютился и я. Помнится, весь первый день я был чем-то занят - то копался в огороде, то мы тоскали бревна, и так до темноты. После работы я собирался сходить к Сосне. Собственно Сосна (да-да, именно с большой буквы) и составляла для меня главную притягательную силу этого места, хотя и сама база, несколько домиков на берегу маленькой лесной речушки посреди хорошего старого леса, каждый раз давали душе мир и покой. Уже лет пять назад, когда я первый раз увидел это огромное старое дерево, оно показалось мне впечатляющим. Настоящее же знакомство с Сосной произошло два года назад на ноябрьские праздники, которые я впервые решил провести наедине с собой. Ей-богу, эта поездка стоит того, чтобы о ней вспомнить...
Итак, у меня три дня, чтобы спокойно посидеть, побродить, подумать о том о сем и отдохнуть от этого бесконечно уставшего и озлобленного муравейника - Москвы. Сегодня по Красной площади мимо трибун пройдет толпа людей с криками "Да здравствует ...!", а через некоторое время следом пройдет другая, крича "Долой!". Но меня не будет ни среди тех, ни среди этих. С этими мыслями я и отправился на базу. Все-таки в этом месте что-то есть - еще вчера вечером, когда я задавал себе вопрос, ехать ли мне сюда - я почувствовал такой прилив сил, что даже мне, с трудом понимающему знаки свыше, стало ясно - поехать стоит.
...И вот позади шоссе, село с каким-то заводиком и прелестной, но, как обычно, закрытой церквушкой - постепенно я покидаю цивилизацию. Правда, за те несколько лет, что я здесь не был, она выбросила свои щупальца еще дальше: поперек тропы на месте луга между небольшим ельником и нашей речкой высится железобетонный забор, над ним плакат: что-то вроде "Товарищество "Елки зеленые" при заводе "Ядрены пассатижи". Несколько елок, впрочем уже не зеленых, валяется у забора. Тяга к земле, что поделаешь, только вот что от земли после нашей тяги остается... Смотрю на часы - сейчас, наверно, кричат: "Да здравствует!".
Мало-помалу, однако, цивилизация оставляет меня: тропинка идет вдоль речки мимо скучноватого частокола еловых посадок, мимо огромных муравьиных куч все глубже в настоящий старый лес. Даже в небе становится веселее - изредка показывается хлипкое осеннее солнышко. Я опять смотрю на часы - теперь, должно быть, кричат "Долой!". Но душа абсолютно невозмутима - я один.
На базе все осталось, как было несколько лет назад: пруд, высоченные сосны над речкой, под ними старый домик, летом увитый диким виноградом, около него стол и лавки, где мы обычно собирались вечерами, и старый раздолбанный проигрыватель играл "жестокие" романсы:
"Отвори мне калитку в былое И былым мое время продли."
Даже любимые игрушки начальника и всей чесной компании, вьетнамский арбалет без титивы и мачете в самодельных брезентовых ножнах, остались и даже перекочевали в комнату, где я должен был жить.
Когда я сбросил в домике вещи и пошел в лес пройтись, пока светло, меня сразу потянуло к пруду. Когда-то на берегу его стояла деревня. Несколько лет назад ее уже не было, но у пруда росло три старых сосны. Сейчас на фоне облетевшего березового леса они были заметны издали. Две помоложе стояли рядом, третья, старшая, в стороне. К ней я и подошел. Только вблизи можно было понять, как она огромна. Выросшая в открытом поле, она не отличалась ростом - крона росла в основном в ширину. Но ствол был больше метра в диаметре. Все дерево очень напоминало японский или китайский рисунок: невысокий толстый ствол, округлые пучки иголок, длинные кривые ветви, тянущиеся широко в стороны и местами опускающиеся почти до земли - в самом их изгибе было что-то необычное, нездешнее... Некоторое время я постоял, обхватив ствол руками, чувствуя, как могучая сила дерева наполняет мою грудь - древняя сила Земли. Сколько сменилось царей, диктаторов и президентов, сколько отшумело войн и революций, сколько кумиров мы воздвигли, а потом в ярости порубили на дрова, чтобы сменить новыми, а сосна эта все стояла у пруда, даря нам чувство вечности и покоя, напоминая, что есть в этом мире нечто неизменное, неподвластное нашим судорожным метаниям между Светом и Тьмой. Чувство это, неосознанно знакомое мне давно, как и всякому лесному бродяге, впервые предстало так ясно и зримо - Господи, что стоят все наши споры и склоки перед мудростью одного этого дерева?
Потом я разложил коврик и сел. И вдруг, как-то еще раз взглянув на дерево, я поразился, насколько редкая у него хвоя. Тут же бросились в глаза обломанные и засохшие ветви, огромные проплешины голой древесины на стволе... И остро кольнуло чувство жалости. Да, этому дереву жить осталось недолго, дай-то Бог увидеться с ним еще. А дома вдруг совершенно ясно представилось: "Здесь должен быть храм".
Совсем другие ощущения я испытал на следующий вечер, когда уже затемно меня опять потянуло к пруду: ночью природа похожа скорее на языческий храм, чем на христианский. Немного отойдя от базы, совсем рядом в лесу я услышал рык кабана. Как-то сразу стало жутковато, и некоторое время я собирался вернуться, но неодолимая внутренняя сила потащила меня дальше. Еще немного я поуверял себя, что не перейду в темноте ручей, но и это не помогло - перешел. Выбравшись в поле, я первым делом спугнул кабана (сложно сказать, кто кого спугнул, правда он чесанул в лес, а я остался на месте, зачем-то достав перочинный нож). На краю поля я простоял долго - хорошо! В поле не так уж темно, только позади и слева чернеет стена леса, зато впереди ширь, над головой огромное небо:
"Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит"
(звезд, правда, видно не было). Подумалось, а может на этом успокоиться и вернуться? Но нет, меня понесло дальше, к Сосне над прудом. Ночью она выглядела мрачновато и даже зловеще, чувствовалось что-то чародейское. Со страшной силой, холодной и властной, она тянула к себе, будто хотела что-то сказать. Как вчера, я прижался лицом к коре, но тепла и ясности не наступило. Наконец с усилием я оторвал себя от дерева и пошел прочь. Как-то внезапно почувствовалось, что здесь еще недавно была деревня, жили люди, а теперь только кусты и бурьян. Кто посадил эту Сосну над прудом, что повидала она за свою долгую жизнь, какие драмы происходили здесь? Может в этом пруду кто-то утопился, и его тень бродит по ночам? Место-то явно особенное, вот только святое или проклятое?
На следующее утро я перекинулся парой слов с одним сторожилом и многое стало яснее. Все эти леса принадлежали в свое время одному графу, насадил их его лесничий Шишкин, кстати, брат художника. А на месте биостанции была деревенька и небольшое имение. Жил в нем не граф и не лесничий - объездчик. Сосны эти (раньше их было побольше, но не намного) приметили давно - согласно местной легенде их еще Шишкин-художник рисовал. А под соснами стояла часовня (недавно, когда наваливали там бурт, разгребли ее фундамент). После этих, в общем довольно заурядных фактов привычные места предстали вдруг совершенно иными. Эти незнакомые, давно умершие люди смотрели на них теми же глазами, что и я, они тоже увидели здесь это! Увидели и помогли увидеть мне. И душа природы, душа пруда и сосны слилась с их душами в общую душу этой земли. И еще одно я узнал: метрах в ста от сосен недели три назад браконьеры убили лося - уж ни эта ли смерть давила на меня ночью ?
Когда я перед отъездом сходил туда еще раз, все было уже совсем понятно и близко. Я отыскал кирпичи из фундамента часовни, привычно обнял израненный ствол сосны (какое-то блаженное и трепетное чувство тепла и взаимопонимания охватило меня тогда; не столько, наверно, я брал силу у дерева, сколько отдавал ему), потом сел на обломанный сук и закрыл глаза. Перед мысленным взором проплыли часовня, дома на том берегу пруда, люди в нарядных праздничных одеждах... Внезапное сильное чувство близости к этой земле, желание что-то сделать для нее затопило меня целиком. Подумалось: "Надо бы посадить рядом еще сосенку, чтоб не исчезли они". На душе было легко и прекрасно и вдруг страшно захотелось назад, к людям - жить, любить, творить...
С тех пор на биостанции я бывал не часто, а до Сосны доходил всего раз или два - вот уже больше года словно что-то не пускало меня туда. Но маленькую сосенку поблизости мы все же посадили, так что эти романтические три дня оказались не совсем уж бесполезными. В последний мой приезд сюда, тоже вечером, я едва не дошел до Сосны, но вдруг на душе стало настолько противно и тоскливо, что я повернул обратно. Так и сегодня - только я собрался уходить - не тут-то было: народ уселся вокруг костра перед избушкой, кто-то принес гитару, кто-то достал заветную бутылку "Рояля", и поехало... Собственно, так часто бывает - ты сидишь в теплом углу с симпатичными людьми, ведешь дурацкие, а может и "умные" разговоры и предельно ясно осознаешь - от тебя сейчас требуется только одно: встать и шагнуть в темноту от костра, от гитары и "Рояля", от приятных и милых людей - туда, где тебя ждет что-то неизмеримо более важное. Осознаешь - и продолжаешь сидеть, то ли от лени, то ли от некоего неосознанного стадного чувства. И зов иного мира опять остается неуслышанным.
На сей раз, однако, где-то через час я встал и пошел. Компанию мне составила дворняга, увязавшаяся с нашим народом от соседней деревни. Ночь была пасмурная, слегка прохладная, а настроение - какое-то легкое, добродушно-сентиментальное, слегка затуманенное винными парами. Обычно я довольно равнодушен к собакам, но сейчас я испытывал к моему случайному спутнику какое-то особое тепло, и пес отвечал тем же. Пройдя лесочек, мы вышли в поле, и тут вдали, примерно там, где должна была быть Сосна, я увидел два огонька костров. Пройдя еще немного вперед, я остановился. Идти еще в какую-то компанию мне явно не хотелось, да и мало ли что там за компания. Правда, ни песен, ни разговоров я не слышал, но до огней было еще довольно далеко. Будь я один, я бы подошел поближе, но с собакой... Еще рванет туда - и придется волей-неволей тащиться за ней. Впрочем, может рассуждения были и иными, не помню - в голове шумел "Рояль", и мысли ворочались со скрипом. Так или иначе, но я пошел домой и завалился спать, в очередной раз так и не дойдя до заветного места.
На следующий день работы опять хватило до вечера, но смутное беспокойство, начавшееся с самого утра, упорно гнало меня к пруду. Наконец, еще засветло, я отправился туда, на сей раз один.
Предчувствия оказались не напрасными. Издали Сосна была вроде на месте, только почему-то ниже, чем обычно, и два тонких белесых столба дыма поднимались там, где ночью были огни. Картина поразила меня какой-то своей ожиданностью, как будто именно этого и не хватало, чтобы расставить все на свои места. Я прошел по инерции еще немного вперед, и ситуация прояснилась. Спешить, собственно, дальше было некуда, да и не хотелось. Чтобы оттянуть время и вчувствоваться в смысл происшедшего, не переходя ручей, я поднялся повыше в гору, туда, где была деревня,сел спиной к пруду на поваленный фонарный столб и стал смотреть на закат. Дым был не виден, а солнце медленно опускалось к лесу, настраивая на спокойный элегический лад - все в конце концов в свой черед приходит и уходит, ничто не вечно под этим небом. Наконец, когда чуть-чуть не дойдя до верхушек деревьев, край солнца скрылся в облаке, я встал и пошел к пруду.
... Подожгли, видимо, полуразваленный прошлогодний стог рядом с Сосной, от него по сухой траве огонь распространился вокруг. У дерева выгорела нижняя часть ствола и пень на полметра в землю, и оно беспомощно лежало на земле, задрав в небо длинную боковую ветку. Две сосны помладше устояли, хотя кора их снизу сильно обгорела. На маленькой сосенке, которую мы посадили год назад недалеко от большой, хвоя вся пожухла, лишь на верхушке торчал зеленый молодой побег. Оживет ли? Ох, едва ли. ...А ведь если бы ты вчера не был пьян, так небось сообразил бы, что что-то не так, а тогда может было еще не поздно! Грезить-то мы все умеем, а где ты был, когда надо было действовать?!
Долго оставаться на пожарище с такими мыслями было совершенно невыносимо, и я поспешил уйти. Обратно я пошел другой дорогой, не переходя ручей. Дойдя до края поля я оглянулся напоследок, потом остановился и сел. Дым, слоистый и почти прозрачный как туман, тихо, печально и торжественно стелился над прудом и дальше по ручью. Только в двух местах он поднимался в небо прямыми плотными столбами. Высоко вверх торчала ветка лежащей на боку Сосны, и издали ее можно было принять за нормально стоящее молодое дерево. Меня еще раз поразило ощущение закономерности происшедшего, но не в обывательском понимании ("Ну, вот, я так и знал!") - нет, за ним чувствовался какойто непонятный мистический смысл. Промелькнула дежурная мыслишка: "Ну, а чего ты еще ждал в этой стране непуганных идиотов, где все чистое и прекрасное обязательно надо уничтожить или загадить?" Промелькнула - и исчезла бесследно: на душе было по-прежнему тихо и торжественно. И медленно откуда-то из глубины всплыла другая мысль, постепенно заполнившая все мое существо: "А если все сажать и сажать деревья, пока у последнего идиота не прорежется то, что принято называть совестью!?" С какой-то особенной теплотой вспомнились вдруг люди - и те, малознакомые, с которыми я распивал вчера "Рояль", и те, родные и близкие, что ждали меня в городе. Я встал и пошел к дому.