Аннотация: Курсовая работа об Иване Поповски. Написана в 2004 году.
"Изломаны линии... Люди группируются изысканной волной <...>.
Красиво легли светотени и сконцентрировались звуки"
В. Мейерхольд
"Музыка, определяющая время всему происходящему на сцене,
дает ритм, не имеющий ничего общего с повседневностью.
Жизнь музыки - не жизнь повседневной действительности.
Сценический ритм, вся сущность его - антипод сущности действительной,
повседневной жизни. <...> Музыкально организованный спектакль -
<...> - это спектакль с точной ритмической партитурой"
В. Мейерхольд
Одному Петру Наумовичу Фоменко известно, почему он взял к себе на курс студента из Македонии, практически не говорящего по-русски...
Спустя несколько лет молодой выпускник ГИТИСа с привычным для глаза и непривычным для слуха именем Иван (ударение на первый слог) буквально "проснулся знаменитым": его первый (дипломный) спектакль - цветаевское "Приключение", поставленный в гитисовском коридоре, прогремел по всей театральной Москве, принеся тогда еще студенту Поповски славу незаурядного режиссера.
Вслед за "Приключением" в той же Мастерской последовал "Балаганчик" А. Блока: режиссера явно привлекал Серебряный век, театр поэтический...
С тех пор прошло много лет, на его счету постановки во Франции, Австрии, Македонии, и все-таки, как признается сам Поповски, лучше всего - и человечески, и профессионально - он чувствует себя именно в России. Поэтому возвращение было только вопросом времени.
Вернувшись в столицу, Поповски не изменил себе, поставив в родной Мастерской "Отравленную тунику" Николая Гумилева - очередную драгоценность в драматургическом наследии Серебряного века и режиссерском багаже македонца. Вслед за "Туникой" последовали опера Н. Римского - Корсакова "Царская невеста" в недавно открывшемся "Центре оперного пения" Галины Вишневской, "P. S. Грезы" и "Капли Датского короля" в театре Музыки и Поэзии Елены Камбуровой. Название этого маленького театра на окраине Москвы как нельзя лучше подходит для определения режиссерского почерка Ивана Поповски: его театр - это прежде всего театр музыкальный и поэтический.
То, что писал когда-то Э. Каплан о Мейерхольде: "Даже когда музыки нет, кажется, что она слышится <...> - в беззвучной пантомиме, в мизансценах, в ритме произносимого текста, интонациях, в построении диалогов", можно сейчас в полной мере адресовать и театру Ивана Поповски: даже "Отравленную тунику" - его единственный на данный момент драматический спектакль на московской сцене - можно легко отнести к области музыкальной драмы - драмы, в которой музыка "является определяющим фактором всего сценического действия", в которой актеры существуют в ритме, заданном им поэтическим словом автора; драмы, где ритм чувствуется и в самой неподвижности ("...великое изваяние живого, скованного ритмом тела", В. Мейерхольд).
Как же выпускник режиссуры драмы пришел к драме музыкальной? По словам самого Ивана, особой разницы между музыкальными спектаклями и тем, что он до этого делал в драме, нет. В своих спектаклях по драматургии Серебряного века он искал прежде всего музыку стихов - разница лишь в том, что в музыкальном театре, и, в частности, в опере, она уже задана.
Рассказывая о своей работе в опере, Поповски, буквально слово в слово цитируя Мейерхольда, говорит об условности оперного искусства, о том, что поющий на сцене человек - есть изначально условность, и никакой элемент естественности вводить в игру нельзя.
То же самое применимо и к театру поэзии, стихи на сцене - та же условность и все действие должно быть подчинено этому сценическому языку. Можно, конечно, и в стихотворной драме вывести на сцену жизненную правду (не театральную, "приподнятую над жизнью и несколько разукрашенную правду искусства", а самую что ни на есть бытовую) и говорить, по меткому выражению одного современного критика так, "как будто это не стихи, а проза, которая случайно зарифмовалась", но в данном случае вести речь о поэтическом театре не имеет смысла. Это, конечно, не случай Ивана Поповски.
Упомянув здесь уже дважды фамилию Мейерхольда, нельзя не отметить, что фигура Всеволода Эмильевича, по всей видимости, имеет для нашего героя особое значение. Иван Поповски настойчиво реализует на сцене театра XXI века принципы мейерхольдовского, условного театра, подчас цитируя Мастера в своих спектаклях - причем сознательно делая эти цитаты очевидными и узнаваемыми.
Это и размеренность и ритмичность речи ("ритмическая читка"!), произносимого артистами поэтического слова в "Отравленной тунике", и скульптурная лепка мизансцен как выразительно застывших групп ("неподвижный театр"!) - во всех его спектаклях. На статуарных позах, на выразительном жесте, на четко выстроенной пластической партитуре основаны его произведения. Слово, пожалуй, в его спектаклях имеет второстепенное значение - гораздо больше говорят зрителю пластические экзерсисы актеров, свет и музыка - подобным образом поставлены "P.S. Грезы..." в Театре Камбуровой - смена динамичности и статуарности певиц, виртуозная световая партитура и музыка немецких композиторов-романтиков в современной и в то же время очень бережной обработке.
В "Отравленной тунике" скульптурой выглядит застывшая фигура Юстиниана на основании колонны - царь как будто является ее продолжением, несущим на своих плечах и тяжесть дворцовых интриг, и бремя власти над всей Византией. На таком же постаменте, как статую, ("сцена как постамент для скульптурного облика актера"!) евнух вывезет и царицу Феодору, представив при этом взгляду зрителя медленно движущуюся ожившую фреску с дворцовой стены (Мейерхольд в свое время обращался к средневековым миниатюрам). Таких сцен в "Тунике" множество, и весь спектакль можно смотреть как ряд изумительных по красоте фресок.
Даже динамичная сцена поединка между Имром и Трапезондским царем решена режиссером так, что в последний момент схватки они застывают как скульптурная группа, в очередной раз позволяя зрителю полюбоваться мастерством резца Поповски.
В "Царской невесте" в этом отношении показательна сцена признания и смерти Любаши: прильнувшая к лестнице Любаша, Марфа у ее ног, сверху на лестнице - склонившийся к ней Грязной. Так, неподвижно поют они последнее трио, в финале которого Грязной заносит нож и очень медленно - на фоне внезапно вспыхнувшего красного света - опускает его на грудь Любаши... У Мейерхольда в "Риголетто" подобным же образом была решена сцена Джильды с отцом: вся мизансцена строилась в виде горельефа: с одной стороны камина - прислонившийся к стене в изнеможении Риголетто и у его ног прильнувшая к нему Джильда. С другой стороны камина группа шутов, с напряженным вниманием следящая за главными действующими лицами; в финале 3 акта "Тристана и Изольды" сцена плача Изольды над телом Тристана была поставлена в духе ренессансной пьеты - "скорбно застывшей группы, выразительной по своему пластическому совершенству".
Немалое значение для режиссера имеет выразительный жест. Он всегда четко дозирован и выверен до мельчайших подробностей. В сцене разговора царственной четы в "Отравленной тунике" видны только кисти рук Юстиниана и Феодоры - в проеме между колоннами, внутри которых они сидят, но даже, не будь слов, произносимых артистами, мы, без сомнения, поняли бы, о чем пытаются сказать мужу тонкие пальцы Феодоры, как они боятся коснуться его руки и как, ободренные его первым прикосновением, отзываются на него (экспериментировать с игрой рук и застывших поз Поповски начал еще в цветаевском "Приключении").
Декорации в его спектаклях никогда не будут воссоздавать картинку во всех ее подробностях, фрагментарность, создающая образ целого - вот его принцип: колонны в "Отравленной тунике" и "P.S. Грезах...", трансформируемая лестница в "Царской невесте" (Мейерхольд, как известно, в Вагнеровском "Тристане" особенно настаивал на том, чтобы декорация представляла собой один только парус, а не детализированную палубу корабля).
Особняком в списке режиссерских работ Поповски стоит спектакль-посвящение Булату Окуджаве, "Капли Датского короля" - там нет и намека на его фирменный "эстетский" стиль, к которому все уже успели привыкнуть. Но не стоит забывать о том, что в Театре Камбуровой он все же - приглашенный режиссер, и идея этого спектакля принадлежит, конечно же, Елене Антоновне Камбуровой, любовь которой к Окуджаве известна давно. Поэтому в данном случае имеет смысл говорить о соавторстве, причем соавторстве плодотворном - несмотря на непривычный для Поповски материал. "Капли" (как, впрочем, и "Грезы") поставлены фрагментарно, что предполагает сам материал спектакля - песни Булата Окуджавы, хотя и связанные текстом (биографией барда искусно вплетенной в композицию из его песен), но все же не составляющие единое музыкальное произведение. Поэтому "Капли Датского короля" можно назвать скорее литературно-музыкальной композицией, нежели спектаклем...
Постановки Ивана Поповски всегда камерны. Как-то в интервью он сказал, что "одиночество может быть прекрасным - на грани между сном и явью, в полете фантазии". Всем его работам свойственна эта грань, и не потому ли он так стремится к интимности спектакля: "P.S. Грезы..." и "Капли Датского короля" в крохотном, рассчитанном на 50 мест, зале Театра Камбуровой, "Отравленная туника" у Фоменко, "Царская невеста" в Центре Вишневской, напоминающим зал оперного театра в миниатюре. В "Царской невесте" Поповски даже отказался от сцен с хором, превратив масштабную оперу Н. Римского-Корсакова в камерную, интимную историю. Этим отнюдь не снижается накал трагедии, но снижается ее пафос, и, пожалуй, в такой трактовке она вернее находит отклик у зрителя.
Сейчас режиссер готовит еще две премьеры: оперу Дж. Верди "Риголетто" в Центре Вишневской и концерт по музыке французских композиторов "Абсент" в Театре Камбуровой. Последний, правда, рассчитан на строящуюся сейчас "большую сцену" Театра, но большой она может называться разве что в сравнении с его основной сценой: в отличие от "Грез" и "Капель", посмотреть "Абсент" смогут одновременно 60 человек. И дело не в том, что Поповски боится ставить на больших сценах, конечно нет - "P.S. Грезы..." тому доказательство: в рамках интернет-фестиваля "Театральная паутина" спектакль был показан в Театральном центре СТД. Поднявшись на подмостки (которых в принципе нет в Театре Камбуровой), "Грезы" не потерялись и уж ни в коем случае не потеряли! Спектакль приобрел объемность, пространство внезапно раздвинулось до размеров бальной залы, в центре которой, в единственном луче света, рассекающим полумрак, стояла, вскинув руки, певица, отпуская ввысь финальную ноту шумановских "Грез"...
Подводя итог, не хотелось бы употреблять термин "мейерхольдовщина", против которого высказывался и сам Всеволод Эмильевич, - думаю, что в случае режиссуры Ивана Поповски можно сказать о следовании традиции Мейерхольда и о попытке ее осмысления с точки зрения современного театра.