Уже больше недели старик грезил ухой. Она ему даже снилась. Вся в бисере жиринок, нечастых, от постной рыбы, чуть мутноватая от увара, с ароматом брошенных в последний момент крупно покрошенного лука-репки и черного, мелким песочком перца. Являлась она в глубокой эмалированной миске с зеленым ободком по краю и деревянной самодельной ложкой, окунувшейся призывно в варево. Ломоть хлеба, большой, черный, лежал в этом сне рядом с миской, удобно изогнувшись горбушкой к руке...
Наваждение, да и только. Старик просыпался среди ночи и безнадежно смотрел, как рассвет неумолимо размывает яркие краски ароматного сна...
...В последний раз ел он уху года три тому назад. Еще жива была старуха, и как раз приезжал сын, полковник, убитый через полгода после того где-то на Кавказе. Елизавету свою старик схоронил вслед за сыном спустя месяц-полтора и с тех пор жил один. По привычке делал работу по дому, потом ложился на большую кровать с коваными затейливо спинками и разглядывал фотографии на стене, до слезы от напряжения, вглядываясь, в знакомые лица.
В тот, последний раз, сын приезжал один, уже без семьи, которая нашла ему замену, и побыл недолго: с неделю, однако. Все это время гулял широко с друзьями и одноклассниками, седыми уже мужиками. С ними же сходил на рыбалку не столько за рыбой, а известное дело зачем, но рыбы принес много. Бабка тогда уху сготовила наваристую до того, что аж пальцы слипались после, как рыбу из миски руками берешь. Ох, и добрая была тогда уха...!
...Воспоминания снова воскресили сон так ярко и красочно, что старик твердо решил побаловать себя. Конечно, после пиршества придется тянуть до следующей пенсии на хлебе, но он прожил много и знал, без обиды на жизнь, что за приятности надо платить.
Наконец, радио заиграло гимн. Печку с вечера старик не подтапливал - экономил, и холодная вода в умывальнике взбодрила и смыла бессонную усталость. Дожидаясь, пока напреет в чайнике мята, он вышел на крыльцо. Вставил аккуратно половинку сигареты в мундштук и, основательно затягиваясь, выкурил ее, чувствуя, как табак разгоняет кровь.
Взъерошенный крысенок сел в углу комнаты и начал приводить себя в порядок, поглядывая, как человек неторопливо пьет чай из большой кружки, а когда старик начал вставать, зверек исчез, будто испарился.
Дорогу к рынку, неблизкую для старости, помогло преодолеть предвкушение праздника. На рыбных рядах, старик останавливался возле каждого прилавка, осматривал рыбу, потом переводил взгляд на цену и шел дальше. Наконец, он нашел, что искал и принял пакет из рук молодой, безразличной к старости, румяной девахи. Внимательно разглядел сдачу, получалось дороже, чем рассчитывал, но делать нечего и он двинулся в обратный путь.
Старик точно знал, что картошку в уху он резать не станет, а положит ее "ломом" - так вкуснее. Он будет аккуратно надкалывать ее ножом и потом отламывать большие бесформенные куски. Печень же, извлеченную из купленного налима, он разомнет в кашицу между пальцами и разболтает ложкой в почти готовую уху...
Внезапное облегчение в руке, что держала пакет с рыбой, насторожило. Он остановился. Глянул на вдруг опустевшую руку и повернулся посмотреть назад.
Пес, сопровождавший его, несущего рыбу так беспечно, не выдержал искушения. Человек был стар, и от него пахло слабостью, поэтому дворняга бесстрашно рванул пакет из руки, в несколько прыжком удаляясь на расстояние безопасной трапезы. Старик не успел бы спасти рыбу, даже если побежал, поэтому он просто стоял и смотрел.
Собака, обнюхав еще раз остатки пакета, приветливо махнула хвостом и побежала прочь.
Погода не ладилась. Робкий снег метался вместе с поднимающимся ветром, словно боялся прилечь на теплую еще землю. Оставшиеся листья на деревьях вдоль тротуара сухо постукивали друг о дружку и о ветки, остро царапающие низкое серое небо.
Старик, молча смотрел сквозь пустую улицу. Он стоял, опустив руки долго, не замечая, как снежинки, завершая свой странный танец, ложились на его лицо и почти не таяли...