Час Ангела
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ЧАС АНГЕЛА
"Час Ангела" - заключительная часть трилогии ("Ключик от Рая", "На краю гнезда", "Час Ангела). Все три части романа тесно связаны между собой событиями и судьбами главных героев, поэтому, дорогие читатели, автор предлагает начать знакомство с самой первой части, т.е. с "Ключика от Рая".
В тяжелейшие моменты нашей жизни мы призываем высшие силы на помощь. Есть в сутках несколько минут, когда эти силы слышат нас лучше, и время это называют часом Ангела. Милосердный Ангел обязательно откликнется на просьбу, идущую из самой глубины души...
Глава 1
Она никогда не спала так замечательно крепко и проснулась с желанием вскочить и немедленно пробежаться по всему Ленинграду ещё и ещё раз. Только надо захватить с собой Шурочку. Кира резко села в кровати. Шурочка! Они же опоздают в школу! Одеваться! Быстро-быстро. Огляделась в поисках халатика и откинулась на подушку. Таких плотных полосатых штор у них с Шуркой никогда не было. Пусть сейчас они задёрнуты и от этого в комнате полутемно - всё равно можно разглядеть очертания шкафа, туалетного столика, кресла и даже коврика на стенке. Это ничуть не похоже на их комнату в коммунальной квартире на Кировском проспекте Петроградской стороны. И это совсем не Ленинград.
Кира крепко-крепко зажмурилась, заставила себя медленно посчитать до десяти, открыла глаза: то же самое, никаких изменений. И никаких сомнений: Каменецк. Если сейчас отодвинуть в сторону тяжёлое полотнище шторы, в окно постучится ветка старой сирени, а вдалеке блеснёт нестерпимой белизной высоченная башня крепостного донжона. Каменецк! Но почему?! И где Шурочка и Серёжа? Волна безумного ужаса накатила, покрыв тело мурашками и сжав сердце когтистой лапой. Шурочка осталась там! Где "там"?! В Ленинграде или Петербурге? Её ребёнок, её маленькая девочка где-то затерялась то ли во времени, то ли в пространстве, а она, её мать, валяется тут на мягкой постели... Чтобы не завопить от бессилия, Кира вцепилась зубами в уголок пододеяльника.
Скрипнула дверь, без стука вошла мачеха Вера Ивановна.
-Ну вот и слава Богу! Проснулась! - она раздвинула шторы на окне, и жаркое солнце потоком хлынуло через отмытое стекло. - А мы уж стали беспокоиться. Только доктор Степан Иванович всё успокаивал, говорил, что так и должно быть. Мол, поспит-поспит и проснётся здоровенькая.
-Какой доктор? - уцепилась за имя Кира, - Степан Иванович? Он здесь? Где? Где он?
-Внизу, сейчас поднимется. Да что это ты так переполошилась? - удивилась мачеха. - Ты уж, Кирушка, не пугай его. Он у нас здесь человек новый, непривычный ещё.
-Вера Ивановна, мне причесаться бы, - попросила она. Степан Иванович! Надо же! Мачеха подала ей расчёску:
-Вот, держи. Только что тут причёсывать-то? Срам один, а не причёска.
-Погодите, у меня же коса была?! - поразилась Кира и ощупала голову: в самом деле - никакой косы. Она вопросительно уставилась на мачеху.
-Так пришлось срезать. Иначе в колтун бы сбилась.
Кира не помнила, когда обрезала волосы, но сейчас не это важно. Сейчас появится доктор Степан Иванович, и тогда она всё-всё ему расскажет. Вера Ивановна неодобрительно следила за её рукой с зажатой в пальцах расчёской. Кира нервно и безжалостно водила ею по совсем коротким волосам.
-Ты вот что, ложись пока. Сейчас доктор придёт. Увидит, что ты вскочила, и заругается. А вот и он, кстати. Входите, Степан Иванович, входите. Проснулась наша спящая царевна, видите?
-Вижу, вижу, - тенорочком, задыхаясь, ответил запыхавшийся от подъёма по лестнице старичок. В комнате сразу противно запахло лекарствами и нафталином. - Ну как мы себя чувствуем, барышня?
Кира отодвигалась от подошедшего к ней старенького доктора, пока не уперлась спиной в стену.
-Кто вы? - прошептала она испуганно.
-Доктор я, доктор. Степан Иванович Жученко. Ну-ка, дайте вашу ручку. Так-с, так-с. Пульс учащённый. Покажите язык. Ну что же вы? Не упрямьтесь. У меня, кроме вас, и другие больные есть, а я здесь сижу да на ваши капризы время теряю.
Кира покорно предъявила доктору язык, дала послушать лёгкие и сердце, стараясь дышать в сторону.
-Ну-с, - нафталинный доктор пересел к столику, - сейчас рецептик выпишу. Что-нибудь с бромчиком, успокоительное. Вот рецепт на микстуру Бехтерева, по одной столовой ложке три раза в день. Как возьмёте у провизора, так смотрите, сигнатуру не потеряйте. А то и знать не будете, что и как принимать. Вера Ивановна, вы, конечно, добрая душа, проследите?
-А как же? Всё сделаем. Как скажете, так и будет, - засуетилась мачеха. Кира с изумлением посмотрела на Веру Ивановну. Раньше у неё никогда не было такого выражения лица - как у затюканной заботами мышки. Насколько Кира помнила мачеху, у той всегда был голос и манеры бравого драгунчика.
-Вот и ладненько, - он поднялся, - постельный режим отменяем. Барышня сильная, быстро на поправку пойдёт. Только кормите её получше - совсем ведь исхудала.
Он кивнул на прощание и вышел. Кира исподлобья следила, как Вера Ивановна достаёт из шкафа лёгкую блузку, тёмную юбку, бельё.
-Вот, Кируша, сейчас умоешься, переоденешься и совсем себя по-другому почувствуешь, - хлопотала она.
-Вера Ивановна, - изо всех сил стараясь быть спокойной, сказала Кира, - подождите. Идите сюда, сядьте и всё расскажите. Я ничего не помню. Как я заболела?
-Это, Кируша, грустная история. Может, не стоит тебе сейчас расстраиваться? - она с сомнением посмотрела на падчерицу.
Но та упрямо мотнула головой: мол, говорите уже! Вера Ивановна кивнула:
-Что там у вас в пансионе случилось, уж не знаю. Скандал был ужасный. Посуди сама: все к выпускному балу готовились, да вдруг заболела девочка. Да странно так заболела: вроде спит и вроде не спит. Потом ещё одна заболела, и ещё одна. А как шестой случай произошёл, так закрыли пансион. Полиция была, доктора понаехали. К счастью, девочки стали просыпаться. Неделю каждая спала, а потом просыпалась как ни в чём не бывало. Так и не было у вас там выпускного бала, всех по домам развезли. Ты уж последняя заболела. Меня сразу вызвали. Бросила хозяйство на кухарку и помчалась. Шесть дней тебя с ложечки кормила-поила. А позавчера ты проснулась. Мы сразу домой и поехали. Да вот только ты опять заснула и сутки проспала.
Кира слушала, кивала и ничего не понимала:
-Вера Ивановна, какой выпускной бал? Кого выпускали-то?
-Обычный, как положено. Гимназию кончила - и выпускной бал.
То есть как гимназию кончила? Ей же ещё не менее трёх лет учиться надо. Нет, путает что-то мачеха. Или с Кирой вновь что-то не так. А что не так?
-Вера Ивановна, - она строго посмотрела на женщину и спустила с кровати ноги на прохладный дощатый пол, - какое нынче число?
-Двадцать седьмое мая уже.
Двадцать седьмое мая. А там, в Ленинграде, был декабрь. Канун Нового года!
-А год, год какой? - она смотрела, как мачеха горестно сложила на груди руки и покачала головой.
-Всё никак не отойти тебе от этой болезни проклятущей, Кируша.
-Вера Ивановна, так какой год идёт сейчас?! - чуть не заплакала она.
-Тринадцатый, какой же ещё?
Кира сжала голову руками. 1913 год! А Шурочка с Серёжей в 1910! Получается, они прожили без неё около трёх лет. Что же теперь будет? Надо немедленно ехать в Петербург и там искать их. Немедленно. Она вскочила: умываться, одеваться и на вокзал.
- Вот и хорошо, вставай. Сейчас дам умыться, - мачеха поставила на табурет белый эмалированный тазик, взяла большой кувшин с тёплой водой, - ну, что же ты? Давай солью.
Мачеха никогда не отличалась добротой, и Кире это показалось странным. Ещё одна странность? Она подставила ладони лодочкой под струю воды, а Вера Ивановна осторожно лила её тонкой струйкой из кувшина.
-А где Ирочка и Аннушка? - Кира намылила лицо земляничным ярко-розовым мылом, - они тоже курс гимназии закончили?
-Это ты о ком же? Подруги твои? - не поняла Вера Ивановна.
-И подруги тоже, конечно. Ирочка и Аннушка - ваши дочери, мои сводные сёстры. Что это вы, Вера Ивановна, своих дочерей забыли? - она промыла глаза и покосилась на мачеху. Та, раскрыв рот, смотрела на Киру.
-Что-то не пойму я тебя, Кирушка, - жалобно сказала Вера Ивановна, - какие дочери? Сроду никаких детей не было. Я ж девица!
Кира так и шлёпнулась на кровать.
-Как не было? Вы, наверное, забыли: Аннушка и Ирочка - ваши девочки, - понимая, что говорит несуразность, попыталась втолковать ей Кира, - мы всегда летом вместе играли, к старой крепости бегали. А когда вы за папеньку замуж вышли...
-Господь с тобой! - Вера Ивановна быстро-быстро несколько раз перекрестилась, - да что ж это такое! Я за твоего папеньку замуж вышла?! Что ты такое говоришь? Да я всегда экономкой у Стоцких служила - и вдруг замуж! Надо же сказать такое!
Кира поняла: дело не шуточное. Явно что-то перепуталось у бедной женщины в голове. А вдруг (опять противные мурашки побежали по позвоночнику) это совсем не у Веры Ивановны в голове всё перепуталось? Кира не хотела сейчас об этом думать. Но пришлось: надо же разобраться в этой путанице. Она решила досчитать про себя до двадцати и начать сначала.
-Вера Ивановна, - рассудительно и вроде бы даже спокойно начала она, - расскажите, как мы тут жили. Вы не пугайтесь и не сердитесь. Это у меня что-то с головой после болезни.
Мачеха (или не мачеха?) кивнула:
-Расскажу, всё расскажу. Только сейчас пойдём вниз. Сегодня Полина приезжает, хочу кухарку на базар послать: пусть прикупит чего к обеду.
-Кто приезжает? Тётя Полина? - поразилась Кира, - разве она жива? Она же умерла в конце одиннадцатого года...
-Да что же это делается-то! - запричитала Вера Ивановна, - это как же ты так болела? То-то ты всё бредила во сне да кричала... И вот, пожалуйста...
-Вы хотите сказать, что тётя Полина жива и здорова? - и больно дёрнула себя за волосы: она, конечно, спит и, может, проснётся от боли? Ничего не изменилось. Вера Ивановна со страдальческим выражением смотрела на Киру:
-Конечно, жива. Сейчас приедет, тогда с нею и поговоришь.
У Киры голова кругом пошла. Они спустились по скрипучей лестнице в столовую, где уже был накрыт к полуденному чаю стол. Знакомый чайный сервиз в красных розах, серебряная (мамина) сахарница - всё родное, давно привычное. Она пила чай и размышляла. Вернее, пыталась размышлять, только плохо это у неё получалось. Мало того, что на дворе тринадцатый год, а Вера Ивановна не мачеха ей, так ещё и Полина жива-живёхонька. Что же это за болезнь такая, от которой вся жизнь сном кажется?
Полина Ивановна, цветущая, в модном дорожном туалете и шляпке с пером, отпустив извозчика и поручив кухарке перетаскивать сумки и баулы, быстренько засеменила по кирпичной дорожке к дому. Идти обычным шагом у неё не получалось: не давала длинная узкая юбка в серо-бордовую клетку. Но Полина не жаловалась - мода есть мода. Вера Ивановна выбежала навстречу:
-Полинушка, здравствуй, милая! Наконец-то приехала! Я уж совсем тут сбилась... Не знаю, что и делать. Но теперь я спокойна, ты всё разберёшь...
-Здравствуй, Верочка, - дамы обнялись, - бедняжка Сонечка опять приболела. Как смогла оставить её, так сразу и поехала. Как не поехать после такой-то телеграммы, что ты дала? Как Кирочка? Лучше?
-Да вроде, лучше, - махнула рукой Вера Ивановна, - только... Вот поговоришь с нею и сама поймёшь. Она, кажется, умом тронулась, - шёпотом добавила она.
Полина вскинула в удивлении брови, покачала головой:
-Ну и ну...
Кира тоже вышла навстречу тётке. Странно было видеть эту элегантную молодую женщину после известных событий, да ещё Софья Григорьевна с её откровениями. Тогда на "Титанике", за несколько часов до катастрофы, она сделала чудовищное признание, от которого у Киры мороз по коже пошёл: Полина пыталась отравить племянницу и только случайность её уберегла. Случайность в лице Софьи Григорьевны Преображенской. Это она в тот злополучный час поменяла местами чашки, и Полина по ошибке выпила не свой кофе, а тот, что предназначался Кире. Бледная, с испариной на лбу, Софья Григорьевна рассказывала, как после внезапной кончины Полины на огромном двойном портрете в гостиной их квартиры на Каменноостровском проспекте прямо на нотах проявилась надпись. Эта надпись преследовала бедную женщину, и виделась ей везде. Софье Григорьевне казалось, что и все окружающие читают страшное слово - "убийца".
Получается, ничего этого не было? Ну не приснилось же ей?! Вот ключевое слово - "приснилось". Неужели её больной мозг играет с нею в такие злые игры? От побежавших по спине колючих мурашек, её передёрнуло.
-Кирочка, детка! - Полина Ивановна живенько подсеменила к племяннице, - вижу, вижу, что здорова. Ну слава Богу! Слава Богу!
Она чмокнула воздух где-то возле Кириного уха:
-Пошли в дом. Верушка, сил нет, чаю хочу. И скажи, чтобы ванну приготовили. Эти наши дороги - просто ужас! Не провожай меня, Кирочка, не трудись. В своём доме я дорогу знаю, - и тётя уплыла по лестнице в комнату, где раньше была спальня родителей.
Кира с недоумением посмотрела ей вслед. Как она сказала? "В своём доме я дорогу знаю"? С чего бы это фамильному гнезду Стоцких принадлежать Полине Баумгартен-Хитровой? Вот ещё новость. Или очередной вопрос, на который нужен ответ.
В кабинете Сергея Петровича ничто не изменилось. Кира прикрыла дверь. Да, всё на месте, и всё так, как они со Штефаном оставили, уезжая отсюда в марте 1912 года. Даже маменькин сундук громоздился на том месте, где раньше стояло разбитое Верой Ивановной зеркало. Кира тронула крышку - закрыто. Конечно, сундук же с секретом. И этот секрет всегда у неё на руке - маменькино кольцо. Сундук признал хозяйку, и с мелодичным позвякиванием крышка откинулась. Кира заглянула внутрь: пусто. Странно, она хорошо помнила, как аккуратно укладывала в его пахнущее пряным деревом нутро маменькины платья и шали после того, как горничная Катюша все проветрила. А теперь здесь пусто. И в тайничке под дном сундука тоже ничего не было.
На письменном столе, отвалив набок крышечку-шлем, сохли чернила, бронзовая собачка по-прежнему охраняла ключи от стола. Но и в столе не осталось никаких бумаг. Всё чисто и пусто. Кирин взгляд зацепился за серебряные часики у неё на руке - подарок родителей. Такие же часы, только мужские, были у Штефана. В тридцатых годах он их отдал своему приёмному сыну Серёже. Часы - это доказательство, что всё было: и Штефан, и Шурка, и Серёжа. Разве может так мучительно ныть сердце, тоскуя о потерявшейся дочери, если это было сновидением? Вдруг Киру охватил ужас: маменькина шкатулка! Где этот объёмистый резной ящичек, за который теперь отвечает она, Кира?
-Вера Ивановна, - Кира влетела в столовую, где уже на столе поставили самовар и два блюда с малюсенькими пирожками с капустой и с яблочным повидлом. - Вера Ивановна, где мой саквояж?
От неожиданности экономка так вздрогнула, что чашки, которые она подавала, чуть не слетели с блюдец:
-Ну нельзя же так! Что ты носишься, как оглашенная?! - рассердилась она. - Какой саквояж тебе сейчас нужен? На что он тебе?
-Так вы его разобрали? Что там было?
-Что было? - наморщила нос Вера Ивановна, - бельишко твоё немудрёное, платье красивое для выпуска - всё вроде...
-А маменькин сундучок? Он где? - разволновалась Кира.
-Как где? Да где обычно. В гостиной на каминной полке стоит. Зачем он тебе?
Но Кира уже не слушала. Она побежала в гостиную. Там на каминной полке красовался маменькин сундучок. Кира взяла его, осмотрела - как новенький, ни единой царапины. Но должна, должна быть царапина от перочинного ножа Вацлава. Он, мерзавец, пытался взломать сундучок, да только ничего у него не вышло. Кира ещё раз оглядела шкатулку: никаких повреждений. Она несколько раз вздохнула, пытаясь успокоиться, и приложила кольцо к замку. Как и следовало ожидать, крышка откинулась. Пустой синий футляр от браслетов и тяжёлая металлическая коробка лежали на своих местах. Кира осторожно взяла коробку. Открыть? Как тогда в библиотеке? А если она её откроет, где гарантии, что не случится что-то непоправимое? Они твердят, что всё, что она чувствует, всё, что пережила, было из-за болезни и привиделось ей в бреду. Что это был болезненный сон, ничего не имеющий общего с реальностью. Так стоит ли рисковать? Нет, пожалуй, не стоит. Сначала надо разобраться с тем, что происходит в её жизни сейчас, а тогда уж можно рискнуть и заглянуть внутрь этой коробки ещё раз.
-Вот ты где, - появилась в гостиной Полина Ивановна. - О, да ты в Тонечкину шкатулку забралась. Это что-то невероятное! Уже много лет никто не мог её открыть. Как это тебе удалось? Ну-ка, ну-ка, дай взглянуть, - она требовательно протянула руку к коробке, но Кира "уронила" её в сундучок, и крышка захлопнулась. Полина едва успела отдёрнуть руку, - что за дурацкие шалости!
Её глаза зло прищурились, она помахала длинным пальцем перед Кириным носом:
-Никогда так не делай! Надо слушаться, когда тебе старшие приказывают.
Кира опустила глаза, ей совсем не нравился тон и выражение лица тётки.
-Что же ты молчишь? - прорвалось раздражение у Полины Ивановны. - Что сказать надо?
-Что сказать надо, тётенька? - она сделала вид, будто не поняла, о чём речь.
Полина поморщилась:
-А сказать надо, мол, простите меня, пожалуйста. И не называй меня тётенькой. Это так провинциально, так по-мещански.
-А как же звать? - удивилась Кира.
-Зови меня просто: Полина. Этого достаточно, - она изящно присела на краешек стула, - так какие у тебя планы? Что делать собираешься?
-Скажите, тё... Полина, мне что-нибудь, кроме дома, осталось после папеньки?
-Странные вещи ты говоришь. "Кроме дома" ... Дом пока тебе не принадлежит, дорогая. И, думаю, принадлежать не будет, у меня на него другие планы. Напомню тебе, что по завещанию Сергея Петровича, дом не может быть ни подарен, ни продан. А на вопрос - чей он, могу ответить очень просто: имущество принадлежит вдове. Кому ж ещё?
-Но Вера Ивановна сказала, что она никогда не выходила за папеньку. Кто ж тогда вдова?
-Я. Кто же ещё? - равнодушно пожала плечами Полина.
-Вы?! Вы вдовеете по папеньке? - Кире показалось, что она ослышалась, - но как же маменька?
-Маменька? При чём тут маменька? Да ни при чём. Кира, ты взрослая барышня и мы можем о многом поговорить. Хотя лично я не вижу много пользы в этом разговоре, потому что ничего нового не скажу, ты всегда знала драматическую историю нашей семьи. Допускаю, что ввиду болезни (так мне сообщила Верушка) что-то стёрлось на короткое, я полагаю, время из твоей памяти. Ну что ж, мне остаётся напомнить детали этой не очень приятной истории, секрет которой тщательно оберегался от посторонних. Главное заключено в нескольких словах: твой отец никогда не был женат на твоей матери. Никогда. Так уж получилось. Мы познакомились с Сергеем Петровичем на балу в Дворянском собрании. Я тогда заканчивала гимназию. Твой отец был очень хорош, а я молода и легкомысленна. Сознаюсь, мне - юной девице - льстили ухаживания взрослого привлекательного кавалера. И однажды этот чудный кавалер сделал предложение. Я его приняла. Он часто бывал в нашем доме и, конечно, познакомился с Тонечкой. Это естественно, она моя старшая сестра и в некотором роде отвечала за меня, так сказать, опекала. Сергей Петрович, как это положено, просил у неё моей руки. Состоялось венчание...
-Венчание? Но...
-Да, состоялось. Какой ветер гулял тогда в моей голове, одному Богу известно. Потому что очаровательная, но взбалмошная девица, то бишь я, сбежала сразу после венца с приятелем мужа. Конечно, случился жуткий скандал. Даже газеты об этом что-то писали. Тонечка самоотверженно бросилась утешать несчастного обманутого мужа. Ну а дальше уж совсем скучно. Они влюбились друг в друга до неприличия.
-И что же папенька? Не просил развода?
-Какие слова ты знаешь! Развод - это ещё один скандал. К тому ж им не разрешили бы пожениться, потому что налицо прелюбодеяние. И потом ещё и церковный суд, а там бы вынесли решение, что "оставлены навсегда в безбрачном состоянии", да и в монастырь могли меня загнать. С них сталось бы! Ну какая из меня монахиня, посуди сама?
Кира согласно кивнула: из Полины вышла бы плохая монахиня. Но чувство справедливости не давало покоя:
-И всё же, почему они виноваты в прелюбодеянии? Это же вы сбежали от законного мужа, а не папенька от жены. Это вы его обманули с каким-то приятелем!
-Тихо, тихо, не горячись. Да, сбежала я. Но к тому времени, как Сергей Петрович попросил у меня развод, уже родилась ты. Это, во-первых. Во-вторых, мой коварный соблазнитель, - она усмехнулась, - был столь же непостоянен, как и я. Иными словами, он оставил меня в Петербурге, и, если бы не Сонечка, трудно бы мне пришлось. И, в-третьих, я не захотела дать развод, потому что обиделась на Сергея Петровича за то, что он так быстро меня забыл. Но, заметь, всё же мы переступили через обиды, встретились и договорились с твоими родителями, что скроем обстоятельства этого брака от всех - пусть живут, будто они венчаны. А тебя папенька признал своею законной дочерью. Прошение государю подавал. Теперь понимаешь, кто здесь хозяин?
Этого не может быть - в который раз за последние несколько часов сказала себе Кира. Может, она всё ещё спит? И ущипнула себя за руку - больно. Не спит. Бред, полный бред. А Полина, та самая, которая умерла два года назад, удобно устроилась на стуле и с чувством язвительного превосходства разглядывала племянницу.
-Что, не ждала ничего подобного? - улыбнулась краешком губ Полина. - Так что опекун у тебя есть. Догадываешься, о ком идёт речь? Да, дорогая, и я выполняю свои обязанности вполне достойно. Можешь не волноваться: сиротку не брошу, теперь ты всегда рядом будешь. А насчёт средств могу сказать, что по завещанию твоего отца, тебе по совершеннолетии или после замужества причитаются десять тысяч. Это тебе от папеньки, а от маменьки - вот этот самый сундучок. И всё, дорогая.
Она победно взглянула на совершенно подавленную племянницу.
-Теперь тебе понятно твоё положение. Конечно, это для тебя неприятная новость. Но такова жизнь. Кстати, я не собираюсь сидеть в этой пыльной дыре. Завтра же мы едем в Петербург. Но сначала заедем в Одессу. Ещё есть кое-какие дела в Киеве, туда мы заглянем, но задерживаться не станем. Так что можешь собирать вещи, - её тёмные глаза весело блестели. И в них не было ни тени раскаяния, ни тени смущения.
Кира гордо выпрямилась:
-И вам не совестно?
-Что-что-что? - Полина тоже встала и окинула племянницу неприязненным взглядом, - кажется, "истинный шляхтич" изволит проявиться? - её тон был оскорбительно уничижителен, - да-да, это характер папеньки в тебе играет. Маменька твоя, Тонечка, была кротким безобидным существом. Но ты, милочка, не забывайся...
-Не говорите со мной, как с горничной! - вспыхнула непокорная племянница.
-Прикуси язык, дорогая. И не забывай, кто является твоим опекуном. Кстати, пора подумать о твоём будущем, - и она вышла из гостиной, прошелестев шелковым подолом платья.
Полина умела действовать быстро. Через сутки извозчик катил их по Одессе среди зеленеющих свежей листвой платанов в сторону Ланжероновской улицы. У Киры в ногах пристроили старую дорожную сумку, на дно которой она определила шкатулку, а сверху уложила немногочисленное своё "приданое": юбка, пара блузок, бельё, какие-то мелочи и выпускное платье. С платьем вышла история. Это было то самое платье, в котором она со Штефаном встречала новый 1912 год. То самое, черное с золотом, с вышивкой стеклярусом, в котором она танцевала с мужем моднейшее танго в ресторане в день своего семнадцатилетия в марте того же года. Кира схватила его, прижала к лицу - оно ещё пахло духами, теми, которые подарил ей на Рождество Андрей Монастырский.
-Вот, видите, вот доказательство. Это не было сном! - почти плакала она, но вошедшая Полина брезгливо покачала головой:
-И это выпускное платье?! Как могла ты, Веруша, позволить такую вольность?
-Но, Полиночка, я же тебе писала, - стала оправдываться Вера Ивановна, - наша Кирочка выбрала это платье в салоне мадам Жюмо. Оно было выставлено в витрине, и весь город любовался им, проходя мимо. Кирочка хотела только этот наряд.
-Это платье для замужней дамы, а не для восемнадцатилетней барышни на выпускном балу. И хорошо, что бал отменили. Ты бы просто опозорилась, если б его надела.
-Я надевала его и не один раз, - проворчала Кира, - никакого позора не было.
-Когда же это было, позволь тебя спросить? - нахмурилась тётка.
-Я надевала его, когда мы встречали Новый год в Петербурге, а ещё на мой день рождения здесь в марте того же года. Мы отметили его в ресторане. Кстати, наш сосед Витенька видел, как мы со Штефаном танцевали танго...
-Кто такой Штефан? - переглянулись Полина с Верой Ивановной.
-Штефан Пален - мой муж.
-Кто?! - хором переспросили дамы.
-Муж, - пробормотала Кира и в отчаянии посмотрела на них, - вы хотите сказать, что ничего не было? Что всё это мне привиделось во время болезни?
-Именно это мы хотели тебе сказать, - пожала плечами Полина, - доктор говорил, что болезненный сон, вызванный неизвестной инфекцией, что-то там спровоцировал у тебя в мозге. И не только у тебя. Все девочки, заболевшие в твоём пансионе, тоже рассказывали невероятные истории.
-Может, кому-то и снились невероятные истории, но со мною всё было на самом деле! - упрямо стояла на своём Кира, - я знаю всё, что дальше будет. А будет в России через год война с Германией. Потом ещё хуже - будет революция. Я видела, что делалось в тридцатые годы. И у меня дочь родилась в 1968 году, и на самолёте я летала в Одессу в 1975 году...
Но Полина не замахала на неё руками, не затопала в гневе. Вместо этого она засмеялась:
-Ну вот, ты сама себя слышишь-то? Война с Германией! Государь император станет воевать со своим близким родственником? С какой стати? Что нам делить? И какая может быть у нас революция? Кто ж её устроит? Санкюлоты французские? Наелись мы этих бунтов достаточно. Кто теперь пойдёт против правительства колобродить? И можно ли серьёзно слушать, что у тебя дочь? Тебе сколько лет-то? Когда, говоришь, она родилась?
-В 1968 году, - прошептала Кира.
-Милая, позволю тебе напомнить, что женщины в семьдесят три года уже не рожают детей. Я уж не говорю о том, что ты не белочка, чтобы через десятилетия, как с ветки на ветку, перепрыгивать. Что там ещё осталось? Самолёт в Одессе? Вот это, пожалуй, возможно. Я сама видела полёты господина Уточкина. Так что поразмысли, что с твоими мозгами сделала болезнь. Я думаю, всё совсем просто: где-то люди говорили о демонстрации полётов, о беспорядках всяких, может, войну с Японией обсуждали, а твоя больная голова что-то напридумывала себе. Болезнь она так и зовётся болезнью, что из-за неё людям плохо.
Кира слушала Полину, исподлобья глядя на тётушку-мачеху, и упрямо молчала. Пусть смеются, пусть не верят, им не удастся её сбить так легко. Но сердце билось в испуге где-то в горле, и в голову закрадывались сомнения, оставляя во рту мерзкий металлический привкус.
-Красивое здание, правда? - Полина кивнула в сторону оперного театра.
-Очень красивое, - согласилась Кира, - я в хоре служила там целый сезон...
-Ты опять? - закатила глаза Полина, - держи свои глупости при себе! Иначе тебя примут за душевнобольную.
-Тогда откуда я знаю, что сейчас извозчик свернёт налево? Что нам нужен вон тот дом? Это же дом дедушки, правда?
-Естественно, ты об этом знаешь, - пожала плечами Полина, - твои родители не раз упоминали в разговорах о доме, принадлежавшем генералу Хитрову. Что тут удивительного?
-И вы никогда не скрывали, что получаете доход от сдачи квартир в нём?
-Чтобы я скрывала такое? С какой стати?
-Но почему вы не делились с маменькой? Это же и её наследство, - возмутилась Кира.
-Твоя маменька, а моя сестра Антонина, отказалась от наследства в мою пользу. И случилось это в год твоего рождения.
Кира замолчала. Вот, значит, как откупилась от сестры маменька. Не нужны ей были деньги - только бы быть рядом с любимым человеком.
-Мне жаль, - Полина искоса взглянула на Киру, - мне жаль, что с твоими родителями произошло несчастье: пьяный извозчик перевернул пролётку. Такая нелепица! Но на всё воля Божия. Они жили вместе и ушли навсегда вместе...
-Почему вместе? - не поняла Кира, - сначала не стало маменьки, а через два года папеньки.
-Ты опять? - рассердилась тётка. - Сколько можно повторять: тебе приснилось, привиделось, померещилось, почудилось - как угодно можешь назвать, но этого не было!
-Вы считаете, что если станете на меня сердиться и кричать, я переменю своё к этому отношение? - Кира сама удивилась тому, как у неё это саркастически прозвучало. Для Полины это тоже стало неожиданностью. Она уставилась на племянницу, хотела что-то ответить, но передумала.
-Останови здесь, голубчик! - крикнула она извозчику и легко вышла из пролётки.
Кира оглядела "наследственный" дом. Он выглядел подновлённым, ухоженным, даже у дворника был чистейший, без пятен, передник, а бляха с номером на груди ослепительно сверкала. Дворник, видимо, знал Полину Ивановну, потому что снял картуз, поклонился, сгрёб ручищами тётушкины чемоданы и потащил их по лестнице наверх. Свой саквояж Кира не выпустила из рук. Она знала наперёд, что сейчас поднимется на последний этаж, что там маленькая квартирка, которая не сдаётся и держится на случай приезда хозяйки.
Полина дала мелочь дворнику, велела ему обойти все квартиры и попросить нанимателей подняться к ней для разговора.
-Кира, у меня сейчас будут деловые беседы. Я могу попросить тебя заняться чаем? - подчёркнуто вежливо попросила Полина.
-Конечно, с удовольствием, - Кира решила, что лучше жить в мире с тёткой и не стоит её раздражать упрямством по пустякам.
На маленькой кухне был нелюбимый Кирой примус, к которому она когда-то боялась подойти, но тридцатые годы научили её обращаться с оглушительно шипящим прибором. Пока она кипятила в чайнике воду, пока заваривала чай и устраивала на подносе чашки, блюдца и привезённое из Каменецка печенье, к Полине Ивановне потянулись съёмщики квартир.
Кира внесла тяжёлый поднос и устроила его на чайном столике, сама села рядом и стала разливать чай, не особо прислушиваясь к разговору за большим столом. А там Полина Ивановна деловито принимала по очереди разных посетителей, делала пометки в своей толстой записной книжке и всем говорила одно и то же, что, мол, времена настали трудные, что везде всё дорожает и потому ей приходится повысить плату за квартиру. Не все с радостью принимали новые условия. Люди реагировали по-разному: кто-то начинал ворчать, но Полина сразу пресекала недовольство, намекая на очередь желающих здесь поселиться; кто-то удручённо кивал, принимая к сведению новость и соглашаясь; кто-то пожимал плечами и не соглашался. С последними Полина вежливо прощалась, ставя в известность, когда следовало освободить квартиру. Но таких было всего два человека.
Кира всех поила чаем с печеньем, поглядывала через полукруглое окно на зеленеющие молодой листвой деревья Пале-Рояля и придумывала, как ей сбежать от тётки и пройтись по Одессе без сопровождающих. Маршрут был известен: через городской садик в сторону Реформатской церкви. Но последние визитёры настолько ошеломили её, что прогулка не понадобилась.
Стукнула входная дверь, которую не стали закрывать, чтобы не бегать постоянно на звонки, и вошла потрясающая пара. Кира в этот момент наливала в очередную чашку кипяток да так и замерла, открыв рот и глядя на вошедших. В комнату впорхнула... Олечка, а за нею бочком втиснулся Полди!
-Полина Ивановна, дорогая, - сияла улыбкой и ямочками на щеках Олечка, - какая удача, что я сегодня не пою! Могу поболтать с вами запросто, по-дружески...
-Рад, душевно рад, - гудел Полди, поднося к губам надушенную ручку Полины, - а мы-то с Лялечкой смотрим - пролётка останавливается, а там вы. Сунули Серёжу няньке и поспешили на зов петербургской прелестницы.
-Садитесь, господа! Кира, - оглянулась она на племянницу, - где же чай? Познакомьтесь, господа, это моя племянница Кира Сергеевна Стоцкая.
Витольд прищёлкнул каблуками, склонив кудрявую голову:
-Полди-Комаровский Витольд Болеславович, - и улыбнулся чуть снисходительно, - а это...
-Олечка, - прошептала Кира, делая шаг навстречу подруге, - Олечка!
Но та смотрела с лёгким недоумением:
-Мы знакомы? Как мило вы меня назвали - Олечка. Так меня только родители называют. А все прочие - Лялечкой.
-Конечно, знакомы. Ты так много рассказывала о своих родителях, о том, как они живут в Виннице...
-Где живут? - удивилась Лялечка, - в Виннице? - она недоумённо посмотрела на мужа, - но мы никогда не были в Виннице, мы всегда жили здесь, в Одессе. Вы, вероятно, ошиблись.
-Да нет же, - Кира стиснула руки, - вовсе не ошиблась!
-Я слышала, что люди, живущие в разных местах и незнакомые друг с другом, могут быть похожи, как близнецы, - Олечка окинула Киру взглядом, - вот вы, например, очень похожи на одну девушку из хора...
-Конечно, я же в хоре служила, - обрадовалась Кира.
-...ужасная особа, - поморщившись, продолжила Олечка, - постоянно крутилась возле Витольда, прохода ему не давала. То на лестнице будто случайно встречала, то костюмерам ни с того ни с сего помогать шла да так и норовила в его гримуборную заскочить. Помнишь её, Витек?
Тот энергично закивал:
-Как не помнить! Уж и не знал, куда от неё бежать! И имя у неё странное такое было: Епифания, кажется. Потом на неё инспектор хора рапорт подал - она же вечно опаздывала на спевки, даже на спектакль могла опоздать. Вот её и уволили к всеобщей радости. Но ты, Лялечка, по-моему, ошибаешься. Мадемуазель Стоцкая нисколько не напоминает ту странную особу.
Олечка устроилась за столом с чашкой чая, рядом присел Витольд.
-Полина Ивановна, вы позволите вашей племяннице рассказать о моём двойнике? Это так занимательно!
-Не думаю, что это хорошая затея, Ольга Яковлевна. Видите ли, Кира недавно болела, и в её словах часто бывают странности. То, что она говорит, - эти фантазии стали последствием болезни, во время которой она как бы видела удивительные сны. В этих снах её душа или сознание витали где-то в таких недоступных нам сферах, что теперь она время от времени рассказывает невозможные вещи. Но доктор нас утешил - сказал, что со временем всё пройдёт.
-Ах, как жаль! - огорчилась Лялечка. - Но может, Кира Сергеевна хоть чуть-чуть, хоть самую малость поведает?
-Конечно, это не составит труда, только тётя считает всё это сном больного человека, - отозвалась Кира. Ей не нравилось, что обсуждают её болезнь, и не верилось, что перед нею вместо Олечки сидит какая-то Лялечка. Упрямо вскинув голову, она продолжила: - если считать то, что я пережила, не сном, история покажется вам совершенно невозможной.
Три года назад, мне пришлось уйти из дома, а попросту сбежать, здесь в Одессе мне встретилась Олечка Матвеева, дочь священника из Винницы. Если бы не её помощь, не знаю даже, что со мною было бы. Хотя ей самой было очень несладко: человек, которого она любила, - тут Кира в упор посмотрела на Полди, да так, что тот поёжился, - так вот этот человек - местный Ловелас по имени Витольд Полди-Комаровский бросил её и ребёнка...
-Да что же это такое! - возмутился Витольд, - что за оскорбительные глупости?! Лялечка, как ты можешь такое слушать?!
-Ах, Полди, прекрати! Это же не о тебе идёт речь, - она задумчиво посмотрела на Киру, - но он прав: ваша история совершенно невозможна. Мой отец - коммерсант, всю жизнь жил здесь. И с Полди мы встретились ещё в музыкальном училище. Теперь поём вместе: и он, и я - премьеры в нашем театре. У нас очень счастливая жизнь, чудный сын...
-Сын Серёжа, который родился в 1909 году, - закончила за неё Кира.
-Ну да, Серёже четыре года, он славный ребёнок и очень похож на отца. Мне жаль, милая Кира Сергеевна, но ваша тётя права: вы были сильно больны, а ваша душа Божьим чудом, видимо, смогла что-то провидеть, но больной мозг сочинил при этом свою историю. Не расстраивайтесь, это пройдёт, - мягко закончила она.
-Благодарю вас, Ольга Яковлевна, что вы с пониманием отнеслись к бредням моей племянницы. Давайте лучше допьём чай да о деле поговорим, - завершила разговор Полина.
Кире было плохо, очень плохо. Спать она не могла, потому что в голове засел чудовищный вопрос - неужели Олечка-Лялечка и Полина правы? Что если странная болезнь, поразившая воспитанниц пансиона, что-то спровоцировала в работе мозга? И только ли дело в работе больного мозга? Не всё можно объяснить с материалистической точки зрения, как учили её когда-то преподаватели философии в библиотечном техникуме. Уж Кира-то это знает, и тут же она прикусила язык. Какой техникум, какой материализм, какая философия?! С ума можно сойти! И всё-таки: а что если, пока тело находилось в состоянии глубокого сна, похожего на кому (кома - откуда она знает это слово?), душа витала в неведомых пространствах? А потом болезненное состояние всё-всё перемешало. Может быть такое? Может, чёрт побери! Получается, тётка права: ей всё привиделось. И плевать на материализм!
Она подошла к маленькому полукруглому окну, захотелось свежего воздуха. Окно открылось с трудом, Кира присела на подоконник, вдыхая запах цветущей акации. Неужели всё неправда? Всё создано болезненным воображением? Единственный, восхитительный, невероятный Штефан, ненаглядная девочка Шурочка - они придуманы её поражённым болезнью мозгом? У неё вырвался тяжёлый стон-всхлип, Кира зажмурилась крепко-крепко, чтобы не расплакаться.
К шелесту молодых листьев добавился шорох мелкого дождика. Девочка лет шести, подпрыгивая то на одной, то на другой ножке, поравнялась с Кириным окном, задрала голову, рассматривая её:
-Грустишь-тоскуешь? - с ехидной усмешкой спросила она.
-На дворе ночь, а ты скачешь по улице, - нахмурилась Кира, - и дождь идёт...
-Дождь - это ерунда, - отмахнулась удивительная девочка.
-Почему ты одна? Нельзя маленьким детям ночью гулять. Хочешь, я спущусь и провожу тебя домой?
-Вот всегда ты так, Стоцкая, - обиделась девочка, а Кира рот открыла от удивления, - то шляпку не ту наденешь, то погулять не даёшь. По ночам-то только и гулять! Эх ты!
Девочка пошарила в кармашке фартука, достала что-то и с силой швырнула Кире. Та машинально схватила летящий предмет и ахнула: ярко-жёлтый теннисный мячик. Она глянула вниз, но девчонки там не было. А мячик был - тяжёленький, волосато-шерстяной, цвета варёного желтка. Словно скорпиона, Кира положила его на подоконник, и он довольно закачался, стремясь скатиться на пол.
Предупреждение! Это предупреждение. Но о чём? Что хотят ей сказать? Угроза приближается к Кире? Но от кого? Неужели от любимой тётушки Полины?
А Полина тоже не спала. Покоя не давала сегодняшняя история с супругами Полди-Комаровскими. Несмотря на то что она отлично понимала происхождение болезненного состояния племянницы, ей всё же было не по себе от Кириных выдумок. И теперь Полина серьёзно задумалась, нужно ли держать её при себе. Мало ли что ещё выдумает! Сочинила же она, что война с Германией будет. Чушь какая! И всё же, Полина это заметила, пусть и малюсенькая часть правды, но она есть в Кириных словах. Это пугало и настораживало. Неплохо бы выдать её поскорее замуж за какого-нибудь пожилого чиновника. Непременно чтобы у него было состояние, пусть и небольшое. И пусть они уедут куда-нибудь подальше. На Камчатку, например. Но вот незадача: Кира наотрез отказывалась обсуждать эту тему, талдычила очевидную глупость о своём мифическом обожаемом муже. Ну хорошо, если не замужество, тогда что? Гувернанткой идти? Или в сельскую школу крестьянским детям азбуку преподавать? Кто её там, такую пигалицу, слушать будет! Всё же самое правильное - это выдать её замуж, и поскорее. Полина вздохнула. Ничего путного в голову не приходило, и не спалось. А выспаться бы надо. От бессонницы морщинки появляются да и цвет лица портится, к тому же завтра они едут в Киев. И скорее бы уже в Петербург, к привычным хлопотам и делам.
В Киеве Полина Ивановна не стала нанимать гостиницу. Чего ради деньги тратить, если уже сегодня же ночным курьерским они отправятся в Петербург. Они оставили багаж в камере хранения на вокзале и на извозчике поехали в нотариальную контору по каким-то загадочным Полининым делам. Кире эта деловая возня показалась настолько скучной, что она отпросилась у тётки, придумав предлог, что хочет помолиться в Лавре. Полина строго-настрого велела ей из Лавры не выходить и ждать её у могилы Петра Аркадьевича Столыпина - место приметное, там они не разминутся.
Остаться без пригляда тётушки - было Кириным горячим желанием, у неё имелись свои планы на то, как провести ближайшие два часа. Едва пролётка с Полиной скрылась за углом, Кира наняла извозчика и велела ему ехать к Кирилловской церкви. Она рассудила так: если, действительно, её мозг играет с нею в такие странные игры, нужно отделить правду от фантазий, созданных её больной головой. Тем не менее оставались вопросы, на которые она хотела получить ответ, но не могла, как ни старалась. Например, откуда она знала об Олечке Матвеевой и Полди? У Полины, конечно, на всё было своё объяснение. Закатив глаза и изображая чудо терпения, она, в очередной раз, напомнила, что Кира могла случайно где-нибудь услыхать их имена, к тому же супруги Полди-Комаровские приезжали с концертами в Каменецк. Кира выслушала тётку молча, без возражений, но про себя решила, что она должна со всем этим делать. Нужно, по возможности, навести справки по каждому эпизоду своей "приснившейся"жизни. Всего-то несколько дней провела она в обществе Полины, и та уже сумела не просто заронить сомнения в её душе - она почти уверила Киру в своей правоте. Сознавать это было очень больно. Кирин мозг уже готов был смириться с нежеланной реальностью, но тоскующее сердце всё ещё сопротивлялось, не желая поддаваться.
И вот очередная "проверка" - Кирилловская церковь. Вон она белеет на холме, маячит своими пятью главками. Кира уже знала, что там встретит людей, одетых в серую больничную одежду, и ей не хотелось видеть бессмысленные лица несчастных. Она опустила вуальку шляпки низко на лицо, попросила извозчика ждать её у церковной ограды и вошла внутрь, где по чисто выметенному двору слонялись мужчины и женщины в казённом платье.
Перекрестившись, Кира вошла в древние стены церкви. Служба уже кончилась, народа внутри почти не было. Первое, что бросилось в глаза, - был иконостас с мраморными колонками и образ Божьей матери, которая широко раскрытыми встревоженными глазами в упор смотрела на неё. Губы Киры сами начали шептать слова молитвы, она не сводила глаз с лица Богородицы, и через минуту на неё вновь нахлынуло состояние отрешенности от всего окружающего. Живые тревожные глаза Богородицы не отрывались от её глаз, она пыталась ей что-то сказать, о чём-то предупредить и от чего-то предостеречь. Но Кира никак не могла уловить, что же именно та хочет от неё.
Мимо прошелестел рясой священник, и вздрогнув Кира пришла в себя: отец Афанасий. Она смотрела на него и в который уже раз мучительно задавала себе вопрос: откуда она его знает. Но знает же!
-Отец Афанасий, благословите! - метнулась она к нему и откинула вуальку.
Тот привычным движением перекрестил её, всматриваясь в лицо, потом перевёл взгляд светлых глаз на лик Богородицы и осенил себя крестным знамением.
-Пожалуйста, уделите мне несколько минут, отец Афанасий, - попросила Кира, тот кивнул и отступил к стене.
-Слушаю тебя, дочь моя, - пробасил священник.
-Не удивляйтесь, пожалуйста. У меня личный вопрос, - смущённо начала Кира, - мне очень нужно, просто необходимо увидеть вашего сына Андрея...
Священник вздрогнул, отступил от неё на шаг, круглое лицо его стало неприязненно-суровым:
-Не понимаю тебя, - пробормотал он.
-Конечно, вам трудно понять, - согласилась Кира, - но, видите ли, я давно знаю вашего сына и...
Он оборвал её жестом руки, тускло сверкнул крест на его рясе:
-Пойдём, - и двинулся к выходу из церкви. Он шел быстрым размашистым шагом сквозь блуждающих по двору серых людей, которые расступались перед ним и глядели вслед. Кира еле успевала за ним. Он провёл её за церковь, где среди молодых липок, оказалось небольшое кладбище. Здесь отец Афанасий пошёл медленней.
-Куда вы меня ведёте? - спросила Кира у спины священника, тот дёрнул плечом, не ответил, лишь прошёл ещё несколько шагов между могилами. Внезапно обернулся:
-Не знаю, зачем было нужно причинять такую боль человеку... Бог простит тебя, - отрывисто произнёс он, - вот тот, кого ты хотела видеть, - он перекрестился, резко развернулся и оставил её одну.
Кира перевела взгляд с удаляющегося священника на могилу, возле которой стояла. На ажурном чугунном кресте значилось: "Монастырский Андрюша. 2 февраля 1886 - 28 февраля 1896. Господи, да будет воля Твоя". Она так и села рядом на простую деревянную лавочку и тупо уставилась на надпись, читая и перечитывая её. Вот, значит, как. Семнадцать лет назад не стало десятилетнего мальчика Андрюши. Но для чего её мозг сплёл занимательную историю их знакомства? Ей стало зябко, хотя июньское киевское солнце жарило во всю. Она медленно поднялась с лавочки и поплелась к ожидавшему её извозчику.
Глава 2
Петербург встретил их роскошной погодой: солнце ослепительно сияло в чистых окнах, во дворах цвела сирень всех оттенков, а фонтаны, разбрызгивая хрустальную пыль, строили над собой разноцветную радугу. Почтительный дворник, сняв новенький картуз, поклонился Полине Ивановне и, подхватив её вещи, побежал к правому крылу дома Лидваля. И вновь то же тягостное состояние узнавания, ставшее уже привычным. Она не только помнила этот тёмно-серый дом с многочисленными зверушками и цветами на стенах и знала, на какой этаж надо подняться на подъёмной машине, а попросту, на лифте, - она даже запах квартиры на третьем этаже узнала едва переступила её порог.
Дорога до Петербурга далась ей нелегко. В голову лезли мрачные мысли, особенно угнетённо она почувствовала себя после встречи с отцом Афанасием. Волны ужаса прокатывались время от времени по телу, перехватывало дыхание, и начинался мучительный озноб. Кира куталась в тёплую шаль Полины Ивановны, пила горячий чай, но согреться никак не могла. Она стала бояться своих воспоминаний. В какой-то момент Кира поняла, что больше ничего не хочет узнавать ни о Штефане, ни о Шурочке. Ей представилось, что она встречается с Эльзой Станиславовной, спрашивает о Штефане, как спросила об Андрее у его отца, и та ведёт к могиле сына. А Шурочка?! При мысли о ней у Киры начинали от дрожи стучать зубы.
Всю дорогу Полина читала модный роман, делая вид, что не обращает внимания на Кирины мучения. Но та время от времени ловила на себе задумчивый Полинин взгляд, от которого на душе делалось ещё тяжелее. Поезд мерно отстукивал вёрсты, приближая их к столице, а Кира гипнотизировала себя, забивая голову разными песенками, лишь бы не возвращаться в мыслях к мужу и дочери.
-Ну-ка, ну-ка, покажите мне скорее эту замечательную девочку, - Софья Григорьевна отодвинула на расстояние вытянутой руки Киру и вертела её в разные стороны, - ну что ж, бледноватенькая, конечно, но это сейчас в моде. Худышка-то какая! А волосы жаль... Но ничего - отрастут. Полинушка, девочке нужен другой гардероб. Кто ж теперь такое носит? Не волнуйся, Кирочка, этим мы займёмся и немедленно.
Кира и не думала волноваться из-за такой ерунды, она "крутила" в голове очередной романс, забивая мысли о ребёнке и муже, и оглядывала гостиную. Взгляд её остановился на огромной картине над диваном: Полина в вечернем платье за роялем смотрит в ноты, а Софья Григорьевна ожидает вступления к арии. Ноты раскрыты, но никаких страшных надписей на странице нет. Спасибо и на этом!
Как и следовало ожидать, ей определили комнату с видом на крепость. Она прошлась, разглядывая темно-синие обои с золотым рисунком "дамаск", тяжелые золотистые шторы и лёгкий тюль, определила на крохотное дамское бюро маменькин сундучок. Теперь она нисколько не боялась, что кто-то его откроет -никто, кроме неё, не сможет это сделать. Присела в венское кресло, задумчиво глядя на летящего в облачной синеве ангела на шпиле собора. Что дальше? Тётя Полина намекнула сегодня, что хотела бы достойно определить Киру. Куда - она не сказала. А чего бы хотелось самой Кире? Тут и спрашивать нечего: найти Шурочку и Штефана. Но как это сделать, если у неё сердце замирало и дыхание прерывалось от ужаса при мысли о том, что она может узнать. И всё же надо решиться и поставить все точки над "i".
Пока Кира раздумывала о своём будущем, Полина, присев на бархатную банкеточку в своей комнате, делилась с подругой впечатлениями о поездке.
-Не могу объяснить тебе, Сонечка, как действуют на нервы эти её истории. Представь, она чуть не поссорила меня с семейством Полди-Комаровских, рассказывая им, как гнусно поступил Витольд со своей женой...
-Но ты же говорила, что доктор обещал...
-Да, доктор обещал, что всё пройдёт. Но до того времени может случиться ещё масса казусов. Представляешь, что она наговорит нашим знакомым? Мы потом ни в один приличный дом приглашены не будем. Может разразиться жуткий скандал! И, скажу тебе честно, Сонечка, - Полина понизила голос, - иногда я её просто-напросто боюсь. Эти её безумные глаза - совершенно дикий взгляд!
-Да? А я и не заметила, - Софья Григорьевна посмотрела на подругу, - может, тебе показалось?
-Ничего не показалось. Скоро сама увидишь. Я уже жалею, что привезла её, надо было оставить в Каменецке. Там бы Веруня нашла ей подходящую партию...
-Представляю, что нашла бы твоя Веруня в Каменецке! - фыркнула Софья Григорьевна, махнув рукой, - ничего, Полинушка, ты просто устала с дороги. Мы присмотримся к девочке, кое с кем посоветуемся и решим, что делать дальше.
-Наверное, ты права. Но ты ещё не знаешь, какой у неё характер! Внешне она - вылитая Тонечка: маленькая да беленькая. Но та была тихая да кроткая. А эта - эта характером в папеньку своего, "гордого шляхтича", пошла: упрямая да с гонором. И опять же, эти её дикие глаза! Чует моё сердце: быть беде!
К ужину был гость. Как догадалась Кира, по всем приметам гость желанный и приятный Полине. Он принёс роскошные розовые пионы и перевязанную розовым бантом коробку шоколадных конфет. Его элегантный летний костюм от заграничного портного подчёркивал атлетическую фигуру, молодцеватые тёмные усы украшали лицо без модной бледности.
Когда он вошёл в гостиную, там были Софья Григорьевна и Кира, которая, глядя в окно, любовалась лучами солнца, проглядывающими сквозь грозовые тучи.
-Как же всё-таки красивы белые ночи! Сколько раз уж видела эту красоту, а привыкнуть никак не могу, - обернулась она к Софье Григорьевне.
-Когда ж ты успела налюбоваться ими? - удивилась та, - ты ведь только сегодня приехала в Петербург?
Кира не успела ответить. Отстранив горничную, в гостиную стремительно вошёл Григорий Александрович Иванов. Он мило улыбнулся Софье Григорьевне:
-Как всегда очаровательны, - весело проговорил он, с почтением целуя ей руку, - ну что наша путешественница?
-Вернулась, вернулась, ваша ненаглядная. Да ещё, смотрите, кого привезла, - она повернулась к совершенно растерявшейся Кире, - познакомьтесь, дорогой Григорий Александрович. Кира Сергеевна - племянница Полинушки.
Григорий Александрович сдержанно поклонился:
-Иванов Григорий Александрович, старинный приятель вашей тётушки, - и прищёлкнул каблуками. Кира ответила на приветствие слабым кивком, она чувствовала, как её лицо заливает краска негодования. Опять этот человек! Она уже открыла было рот, чтобы высказать ему в лицо всё, что думает о нём, как в гостиную вошла Полина Ивановна, сияющая и восхитительно помолодевшая из-за приятного ей мужчины. Лебёдушкой она поплыла навстречу господину Иванову, протягивая ему обе руки для поцелуя: