Белые стены, мягкие точно весеннее небо, и столь же бездонные и загадочные. Им под силу сдержать тело, но не разум. И река сознания устремляется далеко за пределы здравого смысла, томясь жаждой слиться с кровавой пеленой заката умирающего для меня солнца.
Я желал получить покоя, я получил его. Теперь, когда в доме умиротворения мой рассудок превратился из чуть странного в издевательски покорный, ничто не может потревожить меня, нарушить мой вечный ментальный сон, переросший в бесконечное созерцание этих белых стен.
Я знал, что моя любовь к вечерним зорям - всего лишь иллюзия, ибо наш мир абсолютен только по отношению к нам самим, но ведь жизнь - тоже иллюзия. Стало быть, таков вечный круговорот миражей, из одного фантома берет свое начало другой. И я не заметил, что будучи тенью Абсолюта, в который верил, я начал видеть и понимать другие тени. Но абрисы моих собеседников были на удивление постоянны и не исчезали с первыми лучами жгучего света истины. Отчасти это имело место потому, что Они сами были частью истины. От Них я научился лицезреть другие ипостаси творения.
Другие миры... Они кажутся близкими, подобно звездам в ночном небе мечтателя, но до них не достать рукой. Только освобожденный от разрушающего разум материализма человек способен проникнуться тайнами параллелей пространства. Разве я не был таковым? Пусть я псих, но психи ведь становятся таковыми из-за интеллектуальной перенасыщенности. Остальные случай - банальный кретинизм.
Тем не менее в пучину дисгармонирующего пространства мне удалось окунуться не сразу. Отчасти потому, что Они не позволяли мне этого. Сознание должно созреть перед внедрением в Ничто, иначе сумасшествие перерастет в ментальный коллапс. И я обретал Их знание.
Постепенно врата Эдема становились все более досягаемыми, ибо санитары и доктора обращались с нами по принципу "чем бы дитя ни тешилось". Все так называемые шалости сходили мне с рук. И я любовался величием миров-покорителей, несокрушимостью миров-заступников. Хрустальные сады звенели в тон едва слышному завыванию ветра, и я ловил каждый звук, пытаясь приобщиться к Великому. А иногда мне доставляло удовольствие пребывание в Абсолютной Пустоте.
Но иллюзии рано или поздно исчезают в реке времени. Они предупредили меня об этом, но я не послушал. "Грядут перемены" - шептали они, но я был столь поглощен созерцанием Пространства, что не расслышал их голосов, становившихся все тише.
А потом я очутился в комнате со стеклянными стенами, где меня долго расспрашивали о том, что я видел. Но Они велели мне молчать, и я не стал нарушать обета. И потом, когда врачи ушли, до меня доносились обрывки их разговоров: "...как он мог с вами говорить, он ведь нем с рождения?! В Лаборатории сказали, что толку от него не будет." - "Ну, ты ведь знаешь парней из Лаборатории, они всегда немножко преувеличивают. А на счет него, я думаю, что при таком раскладе антигаллюциноген следует ввести не ему, а нам." - "Брось, Уильям! Это чертово лекарство нужно испытать. Ты ведь знаешь, Главврач не любит, когда его распоряжения не выполняют." - "Разумеется...". Но иллюзия, частью которой являлись они, больше не властвовала надо мной.
Спустя минуту, а может быть и вечность, я увидел Коридор, уходящий в бесконечность, и медленно бредущий расплывчатый силуэт. Один из Них шел ко мне. Вот его рука тянется ко мне, касается моего лба...
...И снова белые стены. Только теперь пресечь их мне не под силу. Прикоснувшись ко мне, один из Них заставил меня забыть обо всем, что я узнал в стенах своей палаты. Они исчезли, оставив дверь в другие миры закрытой навсегда.
Надежда, недавно воскресшая, вновь умирала, а вместе с ней умирал и я. Но ведь смерть - тоже иллюзия, не правда ли?