Тиранин Александр Михайлович : другие произведения.

Шёл разведчик по войне. Ч.2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Александр Тиранин
  
  ШЁЛ РАЗВЕДЧИК ПО ВОЙНЕ
  Повесть
  
  Часть 2
  
  
  А его учительница в младших классах была не такая молодая, совсем старенькая, звали её Таисия Михайловна. Добрая была и со всеми разговаривала ласково. Что в первые дни в первом классе вводило Мишу в заблуждение. Он думал: "вот этот мальчик, её сын, а вот эта девочка её дочка, раз она так ласково с ними разговаривает". Уроки она объясняла скучновато, но понятно. И на дом по многу не задавала. Так что дома, оставалось только пробежать глазами, повторить, чтобы лучше запомнились устные, да немногим больше времени отнимали письменные. Уроки всегда так делаются - когда понятно, тогда недолго.
  Каждый раз на классном часе, после коротенького классного собрания, проводились громкие читки. Читали о Кутузове и битве при Бородине, о Суворове и его чудо-богатырях, и даже о дотоле неизвестном никому из учеников казачьем генерале Слепцове, который учился вместе с дедушкой Таисии Михайловны в Горном институте на Васильевском острове. Книжку о нём, больше похожую на тетрадку, ещё дореволюционную, без обложек, но с "ятями", принесла Таисия Михайловна. И сама читала, потому что ученики в этих "ятях" только путались.
  Герой Кавказской войны Слепцов Николай Павлович недолго проучился в Горном институте, уговорил отца перевести его в школу гвардейских подпрапорщиков. И окончив её в чине прапорщика гвардии, попросился служить на Кавказ, где шла война.
  Через девять лет боевой службы был назначен командиром Сунженского казачьего полка. Казаки гордились своим командиром и любили его.
  Противник, чеченцы, как о них написано в той книжке - умелые воины и стремительные бойцы, народ мужественный, но не мирный, постоянно промышлявшие набегами, грабежами и разбоем, уважали и боялись его. Уважали за то, что он знал и уважал обычаи гор, был честен, всегда держал, даже врагу данное слово и никогда не обманывал. Храбрый и отважный в бою, умелый в воинском искусстве, не единожды обращал в бегство вождя горцев аварца по национальности Дагестанского и Чеченского имама Шамиля и его воинство. К разбойникам был беспощаден и скор на наказание, за одного убитого русского, будь то казак или поселенец, немедленно слетали с плеч две чеченские головы. Горцы знали - где Слепцов, там наказание неотвратимо и держались в своих разбойных устремлениях от Слепцова подальше. А матери-чеченки стращали своих непослушных детей: "не будешь слушаться, Слепцов придёт!" и те мигом затихали.
  Но знали горцы и другое - невиновного Слепцов к ответу не привлечёт.
  Уважали его и за великодушие. Когда в бою под Валериком был убит один из горских предводителей наиб Анзоров, Слепцов послал к его вдове гонца с выражением соболезнования о смерти храброго воина и с дорогими подарками. Захваченных казаками во время экспедиций мирных жителей всегда отпускал и если кому предстояло далеко добираться до дома, снабжал деньгами на дорогу.
  Зная его честность и справедливость даже горцы приходили к нему, случалось и издалека, чтобы он рассудил спор. И суд его принимали, как безоговорочный: "Так Слепцов сказал!"
  Слепцов пал в бою, во время атаки был смертельно ранен пулей в грудь возле сердца. Перед тем боем он написал письмо родителям и сделал на нём пометку "последнее".
  Похоронили его, уже генерал-майора, в казачьей одежде, так хотели любившие его казаки.
  А Высочайшем указом повелевалось: "В память генерал-майора Слепцова, образовавшего Сунженский казачий полк и постоянно водившего его к победе, станицу Сунженскую впредь именовать Слепцовскою".
  И даже враги его, горцы, в память о нём сложили песню. Была та песня в книжке, но Миша наизусть её не запомнил.*10
  Ещё читали о героической гибели героического крейсера "Варяг". И когда читали про "Варяг", в конце классного часа все, и Таисия Михайловна тоже, хором пели.
  
  Наверх вы, товарищи, все по местам!
  Последний парад наступа-а-ет...
  Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг",
  Пощады ни кто не жела-а-ет!
  
  А мальчишки ещё и такт, ладошками по партам, негромко отбивали.
  Почти у всех учителей в их школе были прозвища, даже у директора, но у Таисии Михайловны не было. Наверно потому, что Таисия Михайловна уже совсем старенькая, самая настоящая бабушка. А кто же бабушку обозвать решится? Только последний негодяй.
  - Этот класс у меня последний, четвёртый выпущу и больше брать не буду, на пенсию пойду, - говорила Таисия Михайловна
  И поступила как говорила. Весной сорок первого проводили её на пенсию и подарок, большую фарфоровую вазу с надписью вручили. Эту вазу они всем классом помогали ей отвезти домой. А она их чаем напоила, поцеловала каждого на прощанье и даже немножко поплакала, а девочки её утешали и мокрый платок ей к щекам и к глазам прикладывали, чтобы глаза не покраснели.
  Со второго полугодия третьего класса физкультуру у них вела не старенькая уже Таисия Михайловна, а недавно пришедший в школу Леонид Иванович. О нём говорили, что он бывший пограничник, чуть не командир заставы, теперь в отставке по состоянию здоровья после ранения. Это в глазах учеников, особенно мальчишек, создавало ему немалый авторитет. В другой школе Леонид Иванович сразу бы героем объявили, но в их микрорайоне было построено четыре кирпичных ДКСа*11 , в каждом четыре этажа и две парадные, целый городок. Поэтому в школе две трети учеников, если не больше были детьми военных, многие из которых прошли и Хасан, и Халхин-Гол, и Белофинскую кампанию.
  Невысокий, подтянутый, смуглый, с подрытым оспинами лицом, резкий на тон и, иной раз, не сдержанный на обидное слово, Леонид Иванович с первого урока не очень-то понравился классу, особенно девочкам.
  - Висишь как куль с зерном... Будто не ученик упражнение делает, а краб щупальцами шевелит, - под общий смех характеризовал он неуклюжего мальчишку на перекладине.
  - А ты что распласталась по мату, будто мокрая тряпка по полу? - Обращался к сорвавшейся с брусьев девочке. - Вон какая лужа слёз натекла. Быстро встала, побежала, глаза вытерла и боль забыла.
  Но от урока к уроку, класс его резкости и обиды замечал всё меньше и меньше. Уже не хотел их видеть, мимо себя пропускал.
  - Тренируй руки, тренируй. Если на перекладине подтянуться не можешь, то когда с крыши, с дерева, или в пропасть сорвёшься, тоже не подтянешься и не выкарабкаешься, от неумения погибнешь.
  - Не поддавайтесь боли, одолевайте её. Если снаряд вражеский полетит, тоже будешь лежать и плакать от того, что коленку ушибла? Надо вскакивать и быстрей в укрытие бежать. Иначе смерть.
  Уложившись с программой минут в тридцать-тридцать пять, в оставшиеся от урока десять или пятнадцать учил ребятишек прикладным знаниям. Как взобраться на отвесную стену с помощью шеста, а с помощью обычного брючного ремня на столб или на гладкое дерево, как невооружённой рукой защититься от удара камнем или палкой, как вывернуть нож или выбить пистолет у нападающего врага, как снять с дерева застрявшего в ветвях товарища и помочь выбраться наверх сорвавшемуся со скалы или со стены.
  Увидели, что не "гоняет" их Леонид Иванович, как показалось вначале, а заботится, делу учит, чтобы они были сильными и здоровыми, и в случае беды могли сами спастись и другим помощь оказать. А ради этого можно резкости и колкости потерпеть, не кисейные барышни они, а парни, будущие красноармейцы и краснофлотцы.
  Летом ходили в двухдневный поход с ночёвкой. Сами себе шалаши строили для ночлега и еду, суп и кашу, на костре варили.
  В следующем учебном году, в четвёртом классе, Леонид Иванович на пустыре возле школы учил как строить зимние укрытия и как согреваться в них, и мечтал, поближе к весне, когда снегу больше наметёт, день станет длиннее и морозы ослабнут, сходить, в этот раз только с мальчишками и только с теми, кому разрешат врачи и родители отпустят, в зимний двухдневный поход с ночёвкой. А в начале лета в другой, в лес на неделю.
  До сих пор такие длительные походы разрешались только старшеклассникам, и когда те возвращались, их встречали как героев на общешкольной линейке. Рапорт от командира похода принимал председатель совета дружины Славка Попов, потом сам докладывал старшей пионервожатой, учительнице пения Людмиле Алексеевне, а та директору школы, что группа из похода возвратилась в полном составе, больных нет.
  И ещё, как выяснилось тоже в четвёртом классе, Леонид Иванович очень любил Ленинград и хорошо знал его историю. Он со своим фотоаппаратом и Вовка Гущин с взятым у отца, целый месяц после школы и в выходные разъезжали по городу, фотографировали, как Леонид Иванович называл "виды" и "видики" и печатали фотографии.
  Потом чуть не всем классом оформляли стенд "На берегу пустынных волн..." Где были фотографии и подписи к ним, и стихи про Петербург-Петроград-Ленинград. И историческая справка Леонида Ивановича, из которой многие узнали, что невский берег и до закладки Петербурга был не таким уж пустынным, как писал о нём Пушкин. Что на берегу Невы у впадения Охты стояла шведская крепость Ниеншанц, а ниже по течению, на другом берегу Охты - городок. А всего на территории нынешнего Ленинграда, кроме крепости и городка, находилось едва ли не четыре десятка населённых пунктов - деревень, хуторов, мыз. И ничего удивительного. Именно здесь, по Неве, по этой воде, вдоль этих берегов шли корабли из варяг в греки и возвращались от грек в варяги. И раз здесь находилось сопряжение двух участков речного и морского, на этом великом торговом пути, разве могло быть такое место необитаемым.
  Земля на которой заложен Петербург-Петроград-Ленинград ижорская, здесь жил, и сейчас в Ленинграде и по окрестностям живёт древний финно-угорский народ - ижора. И Ленинградская область в самом начале постройки северной столицы называлась Ингерманландская губерния, от немецко-шведского названия ижорской земли - ингрия, ингерманландия. Исстари ижорская земля входила в водскую пятину Новгородской республики, затем, вместе с Новгородской республикой, вошла в состав Русского государства. Жили ижора и русичи как добрые соседи и братья. Рядом жили, по соседству охотились и рыбачили, вместе воевали против шведских захватчиков и немецких псов-рыцарей. Ижорский старейшина Пелгусий со своим дозором обнаружил приближающихся шведов под водительством Биргера и оповестил новгородского князя Александра Ярославовича о нападении, которого после победы над шведами на Неве, стали называть Александром Невским.
  Значит, всё правильно карельская учительница говорила.
  И параллельно, но уже узким кругом: Леонид Иванович, Вовка Гущин и Сашка Пышкин сделали ещё один стенд, викторину, где были фотографии памятников и исторических мест с номерами под фотографиями. Нужно было ответить: кому поставлен этот памятник, чем знаменит этот человек, адрес где он расположен и назвать фамилию скульптора. А про исторические места - адрес, какое историческое событие связано с этим местом, и кто из великих или знаменитых людей здесь бывал. Итоги конкурса подвели к Новогоднему вечеру. А призы вручали Леонид Иванович, Славка Попов и Людмила Алексеевна. Миша за свои ответы тоже получил приз, не самый главный, правда, но не плохой, коробку цветных карандашей "Радуга", семь штук.
  И не думал не гадал тогда ни кто из учеников четвёртого "б", что Леонида Ивановича на этом вечере они видят в последний раз.
  После новогодних каникул на урок физкультуры к ним пришла новая учительница Нонна Иосифовна. Училка классная, ничего не скажешь, кандидат в мастера по гимнастике. Делала стойку на руках, а потом назад медленно изгибалась и пятки себе на голову ставила. Как в цирке.
  Девочки с ней быстро сошлись и тянулись больше, чем раньше к Леониду Ивановичу, а мальчишки ревновали, Леонида Ивановича она им заменить не смогла. Леонид Иванович был для них не только учитель физкультуры и они ждали его возвращения.
  И не понимали, что такое "провокационное выступление в печати" за которое арестовывают? В какой печати? И верили: "Произошла ошибка...." "Разберутся и отпустят..." Не все, правда, спокойно дожидались. Некоторые, самые горячие головы пригрозили: если до следующего учебного года Леонида Ивановича не отпустят, то они снимут галстуки и выйдут из пионерской организации.
  Такое уже было в тридцать седьмом году в Ольгинской школе, где несколько учеников принесли в школу свои галстуки и попросили исключить их из пионеров. Правда, не из-за ареста учителя, а потому что услышали и поверили, будто всех пионеров будут отправлять на войну в Испанию, а комсомольцев расстреливать.
  Не отпустили Леонида Ивановича до конца учебного года. А летом война началась и слух прошёл - отправили его на фронт, рядовым красноармейцем.
  Догадался потом Миша, именно к войне их Леонид Иванович подготавливал, чтоб не растерялись, не запаниковали, а знали что делать и как поступать, когда она, ожидаемая, но нежданная свалится всем на головы.
  Это был второй арест в их школе. Первый, Миша тогда учился ещё в первом классе, арестовали двух пятиклассников Мальцева и Куприянова. Они на перемене перед уроком обществоведения написали на классной доске "СССР" и "Торгсин" и расшифровали. СССР - смерть Сталина спасёт Россию, а Торгсин - Товарищи! Опомнитесь! Россия гибнет, Сталин изнуряет народ!
  И не буржуи какие-нибудь, оба из рабочих семей, у обоих отцы коммунисты ленинского призыва.
  Торгсин, как говорили в народе, магазины для своих и чужих буржуев, торговавшие на иностранную валюту, драгметаллы и драгоценности, помнили многие. И Миша помнил красоту, шоколадно-конфетное и пирожно-пряничное богатство витрин Торгсинского магазина, недалеко от их дома, помнил и их недоступность. И слёзы, и мольбы.
  - Мама, купи-и...
  И недовольство мамы. Она поначалу объясняла ему, что нет у них ни валюты, ни драгоценностей, потом сердито дёргала за руку, а там, чтоб не искушать ребёнка, и вовсе по той улице перестала водить. Но это было давно, ещё до школы, Торгсин закрыли перед тем как он в школу пошёл, в том году, когда отменили карточки*12 . Радовались ленинградцы - после отмены карточек жизнь с каждым годом становилась заметно лучше. А перед самой войной, после карточек и нехватки буквально всего, вовсе обеспеченной казалась. Многие говорили и искренне радовались - будем жить ещё лучше. И Торгсин, и обиды с ним связанные забывались.
  
  За деревней у валуна в снег воткнута раздвоенная вершина молоденькой сосенки, в развилке её ущемлён клок сена:
  "Во втором, по ходу движения, населённом пункте провести разведку без длительной остановки. Сообщение передать через тайник "сосна". В дальнейшем, легализоваться по основной легенде и приступить к выполнению разведзадания "скала". Соблюдать предельную осторожность", - расшифровал Микко значение этого букета, - то было подтверждение уже полученного им задания. - А "скала" - это деревня Киеромяки.
  Раз соблюдать предельную осторожность, значит Валерий Борисович шифровку подписывал, - догадался Микко. - Он всегда говорит: Лучше не узнать, чем расшифроваться, самое главное задание разведчику - выжить и вернуться, самое главное его умение - суметь сохранить себя и тех, с кем в контакте работаешь. Не узнал сейчас, узнаешь попозже или иным способом. Но если окажешься в руках врага, то и сам пропадёшь и других за собой потащишь.
  И сигнал установлен достаточно давно - снегу намело на сосенку. Небось, ещё в то время, когда он готовился. Значит Валерий Борисович уже тогда был уверен в нём, знал, что Миша возьмётся за это задание.
  
  Хуторок на склоне холма, пролетел стрелой. А по следующей деревне Сеппяола шёл медленно. Устал. И проголодался. И надо так: медленно. На бегу много не увидишь даже с его опытом. Головой старался не вертеть, больше пользовался боковым зрением, но всё отмечал: следы на снегу колесные, от машин. Но вот к стоящим на отшибе кузнице и двум большим сараям поверх машинных наложились более узкие и с другим, продольным, рисунком. Эти, скорее всего, орудийные.
  Остановился, поправил крепление и за эту минутку разглядел: в приоткрытой двери одного сарая поблескивает крашеный металл. Может быть труба, а может быть и ствол пушки. Перед сараями костёр, на костре котёл, над котлом пар и возле хлопочет финский солдат с "лайкой", длинной винтовкой, дочерью русской трёхлинейки, за спиной.
  "Костёр. Очень хорошо, прекрасный предлог подойти".
  Достал из сумки пачку галет, ту что дал фельдфебель на передовой, переложил в карман и направился к костру. Солдат у костра его заметил, но подойти позволил.
  "Охраняют не очень-то усердно, - отметил Микко. - Должно быть, чужих здесь не бывает, а своих наперечёт знают, деревня небольшая и в стороне от больших дорог. А может ещё почему? Посмотрим."
  - Хювяя пяйвя.
  - Здравствуй. Зачем пожаловал? - Спросил солдат.
  - Кипятка кружку, если можно...
  - Зачем тебе кипяток?
  - Сухие, запить бы, - показал галеты.
  - Кипяток - очень важный военный продукт, можно сказать, стратегический. Так что без разрешения господина унтер-офицера никак не могу дать. А господин унтер-офицер у нас очень строгий. Пойду спрошу.
  Солдат направился в кузницу.
  Микко насторожился: "Зачем он пошёл к унтеру? Ясное дело, не разрешение на кружку кипятка спрашивать. Может быть подозрение какое насчёт меня? Если так... Сейчас я повод дал? Или раньше? А может быть что-то узнали? У немцев, да и у финнов тоже - разведки имеются... Если так... Лыжи на ногах, до дороги метров 300-350 с разбегом минуты полторы-две, а по дороге под уклон. На ногах не догонят, а пока лыжи наденут, если даже лыжи у них есть, я уже за деревней буду. А там лес..."
  И аккуратно, чтобы не привлечь внимание, для видимости дела подправляя дрова под котлом, развернулся лицом к кузнице, а лыжами к дороге.
  "А если догонят... Если догонят, скажу, что испугался, потому что летом, когда я так же подошёл к солдатам, попросить хлеба, офицер отхлестал меня прутом... Нет нехорошо, подозрение будет: почему и тут к солдатам и там к солдатам, почему в расположение военных объектов лезу. Вот. Скажу: про военные объекты знать ничего не знаю, а к солдатам подошёл потому, что солдаты добрее чем гражданские, скорее еды дадут. А проверять, пусть проверяют, не выдумал же..."
  Хотя, лучше бы не проверяли. Там где офицер отлупил, немцы действующий железнодорожный мост под разрушенный маскировали. Крепили сбоку, опустив до воды, будто обрушенные, сколоченные из деревянных брусков окрашенных под металл и сваренные из тонкого железа погнутые фермы, выводили вбок искорёженные рельсы, над целым участком натягивали маскировочную сетку с аппликациями на ней, изображающими проломленный бомбёжкой мостовой настил. И подходы к нему минировали.
  Потом, когда Миша доложил о мосте Валерию Борисовичу, этот мост наши летчики разбомбили, а Мише объявили благодарность и выдали премию: банку сгущёнки, сто граммов сливочного масла и четыре талона на усиленное питание. На усиленное питание каждый день давали суп с кониной и рыбу с ячкой, по полной тарелке. В первую блокадную зиму для многих ленинградцев это, даже не царский подарок, а можно сказать, Божья милость - возможно неповторимый случай не умереть от истощения.
  "Нет, про тот случай без острой нужды лучше не говорить - подозрение может быть..."
  Солдат вышел из кузницы с котелком и пустой кружкой.
  - Держи, - протянул кружку, налил в неё из котелка горячего смородинового отвара с толстыми, разбухшими ягодами.
  - Большое спасибо, - поблагодарил Микко.
  - На здоровье, - отозвался солдат.
  Подошёл и унтер-офицер, толстый, высокий и с виду добродушный.
  - Здравствуйте, господин офицер, - Микко решил, что маслом кашу не испортишь.
  Добродушие унтера тотчас улетучилось. Несколько секунд он смотрел на Микко, как известное животное смотрит на новые ворота, затем грозно обратился к солдату.
  - Это кто такой?
  - Мальчишка.
  - А почему он в военное время находится в расположении военного объекта?
  - Потому что он - будущий солдат.
  - А пароль он знает? Солдат Арикайнен, ты у него спросил пароль? - И с тем же грозным видом обратился к Микко. - Говори пароль: что такое - бычий глаз в стене?
  Микко знал ответ на эту старинную финскую загадку.
  - Сук. Затёсанный сук на бревне.
  - Молодец! - Обрадовался унтер-офицер. - Воин! Настоящий солдат! Как тебя зовут, солдат?
  - Микко Метсяпуро.
  - А я Йорма Кананпойка. Похож на цыплёнка? Нет? Должен быть похож, раз такая фамилия*13 ... Ты куда путь держишь?
  - К родственникам. Родители пропали, вот и хожу, то у одних поживу, то у других. Постоянно взять никто не может, с едой у всех тяжело. А если не на долго, то принимают пожить.
  - Война... - Грустно согласился унтер. - Всем в войну плохо. - И сам себе возразил. - Нет, наверно не всем. Кому война в горе, тот её не затеет. Значит кому-то от войны радость и прибыль, если войны бывают. Но это уже не наше дело. Снимай лыжи, пойдём в кузницу, в тепле побудешь. Поешь, что найдётся. А в обед мы тебя хорошо накормим. Обед у нас вкусный, старая Хилма варит, стряпать она большая умелица. Сегодня сиеникеитто с перловкой и кала-майосса из щуки обещала приготовить. Любишь грибной суп и тушёную в молоке щуку?
  - Люблю, - безо всякого лукавства ответил Микко: он не лгал, в эту минуту он всякую еду любил.
  В просторной кузнице, которая судя по оборудованию, была одновременно слесарной мастерской, даже небольшой токарный станок в ней имелся и за жестяной ширмой работал сварщик, унтер усадил Микко поудобнее, а сам сел на чурбан у двери.
  "Почему он так сел? Случайно? Или выход заблокировал?"
  - Ешь. Хороший солдат должен быть здоровым и сильным. А чтобы быть здоровым и сильным, надо хорошо кушать. Ай, забыл, старая Хилма позавчера калитки с картошкой пекла, кажется один остался, - унтер прошёл к тумбочке подал Микко завернутый в обрывок газеты пресный картофельный пирожок. Сам же сел на табуретку у верстака. Путь к двери стал свободен.
  "Случайно у двери сел", - понял Микко. Но тут же одернул себя - "Не расслабляйся. Как говорит Валерий Борисович: Бережёного - Бог бережёт, то есть, бережёт только того, кто сам бережётся".
  Заморив червячка картофельным пирожком да смородиновым отваром, Микко убрал галеты обратно в сумку.
  - Спасибо за угощение.
  - Подкрепился? Вот и на здоровье, - ответил Йорма. - Скоро обед, тогда уж тебя как следует накормим. Чужие харчи, даже у родственников, не всегда жирные и сладкие. Отдыхай пока здесь, в тепле. А мне без дела сидеть некогда.
  Но отдыхать Микко не стал. Вначале помог в кузнице, потом вызвался отнести готовую деталь в сарай, там ещё на поручение напросился. И до обеда дотошно обследовал и кузницу, и сарай. Насчитал шестерых солдат вместе с часовым. Заняты ремонтом орудий среднего калибра. Оценил запоры на кузнице и сараях, осмотрел возможные подходы к ним с разных сторон.
  "Значит, мастерские. Мастерские-то мастерские, да какие-то не такие. Зачем держать мастерские вне расположения части? Ладно бы вблизи передовой, где нужен мелкий, но срочный ремонт. И в котле над костром не вода кипит, а гудрон плавится. Странные мастерские... чепуха какая-то, а не мастерские..."
  В одном сарае пушки, другой, самый большой, заперт. Тропинка туда протоптана, от ворот снег откинут, но следы только от лопат, от самих ворот полукружья не видно, значит давно не открывались. Ворота на замке и печать висит, значит тропинку часовые протаптывают, когда запоры и печати проверяют. Может быть его для дальнобойных приберегают? Может быть. Но всё же странности здесь бродят, не сходятся концы с концами.
  Завершив дообеденный урок солдаты потянулись в "казарму", стоявший неподалеку от сараев дом из двух больших комнат, одной маленькой, прихожей и кухни.
  Двери комнат открыты. И Микко то с одним солдатом поговорит, то к другому с поручением сбегает. То хозяйке предложит помощь, не только вызвал тем к себе их расположение, но и весь дом обследовал. В больших комнатах насчитал по четыре солдатских кровати, а в маленькой, обустроенной получше, кроме кровати и тумбочки стоял ещё дощатый стол и обитый железом сундучок, видимо, для документов.
  "Кроватей восемь, а солдат шесть. Какая-то несогласовка. Может быть свободные? Вряд ли. На каждой оставлены аккуратно сложенные вещи".
  Старая Хилма оказалась не такой уж и старой, а разбитной голосистой бабёнкой лет пятидесяти.
  - Йорма, это новый командир вместо тебя?
  - Бери повыше. Он главнее нас всех. И мне приказывать будет. А я буду вытягиваться перед ним по команде "смирно!", и отвечать: Есть, господин офицер! Так точно, господин офицер!
  - Откуда ж такой главный взялся?
  - Сирота. Родители без вести пропали. Может погибли, а может большевики в Сибирь сослали. А он ходит по родственникам, то у одних покормится, то у других, - уже серьёзно ответил унтер-офицер.
  - Тебя как зовут?
  - Микко Метсяпуро.
  - А родственники твои кто?
  - Раз я Метсяпуро, то и родственники Метсяпуро, - ответил Микко. Но тут же прикусил язык - как бы таким ответом не обидеть Хилму:
  "Одно из правил поведения разведчика - наставлял его Валерий Борисович, - никогда ни с кем не ссорься, что бы ни у кого не было желания напакостить разведчику". А такую промашку он вчера уже допустил с парнями. Не дело!
  - Антти Метсяпуро из Рауту, Теуво Метсяпуро из Мянникке, Николай Олкинен из Ляскеля бабушка в Раухумаа, возле Ляскеля, живёт, - стал сглаживать ответ Микко.
  - Нет, не знаю их... Хотя подожди, зять у меня служит, так у них командир тоже Метсяпуро... полковник Метсяпуро...
  - Если полковник Эйно Метсяпуро, то родственник отца. Правда, дальний.
  - Может быть Эйно, имени я не спрашивала. А что ж полковник Метсяпуро тебя к себе не возьмет? Уж он, наверно, не впроголодь живёт.
  - Я его не видел никогда, знаю только, что он есть. И служит где-то в Лапландии. Туда за три года не дойдёшь.
  - Письмо напиши.
  - Письмо... Про письмо я не подумал. А если и напишу, куда он мне ответит, у меня ведь дома нет.
  - Дай адрес кого-нибудь из родственников, к кому чаще заходишь. Сейчас ты к кому идёшь?
  - К Юлерми Пюхяля в Киеромяки.
  - Пускай полковник Метсяпуро пришлет этому Юлерми для тебя ответ. А ты, если сейчас не дождёшься, потом зайдёшь и заберёшь письмо.
  - Не трогали бы вы Юлерми, ему не до писем сейчас, - неожиданно вмешался один из солдат. - У него осенью жена умерла, а он в ней души не чаял. И так живёт, будто ему сосульку в зад засунули, а тут ещё вы со своими письмами... Ты знаешь, что Сильва, жена Юлерми, умерла? - Обратился он к Микко.
  - Да, родственники говорили. Она двоюродная сестра моего отца.
  - Тем более знаешь. Придёшь в Киеромяки, там у твоего дяди есть друг, Эркки Маслов. Эркки мой шурин, брат жены. Увидишь его скажи: Рейно Пуссинен привет передает и доброго здоровья желает. И ещё скажи, как только унтер-офицер Йорма Кананпойка отпустит меня в увольнение, сразу же приду его проведать. А самогон, я знаю, он варит славный. Так когда, господин унтер-офицер, мне с фляжкой в увольнение сходить?
  - Обедать пора, а то со сменой караула опоздаем. Арикайнен сердиться будет. Накрывай, Хилма, - господин унтер-офицер не выказал одобрения идее Пуссинена. Впрочем, и запрета не наложил.
  Микко скосил глаза на часы-ходики: "Начало первого. Смена караула, скорее всего, в час".
  - А в увольнение... - Продолжил тему унтер-офицер. - Будь моя воля, я бы вас сегодня же всех по домам отпустил. Но нельзя. Война. Так что, будет приказ, кого на Рождество домой отпустить, того и отпущу.
  - Сами сегодня на стол соберите, а я пару-другую картофелин потру, да пока в печи огонь горит мальчишке хоть полдюжины дерунов состряпаю и сметаны пол-ложки есть, потушу их в сметане.
  - Йорма, а на Рождество многих домой отпустят? - Солдаты не хотели оставлять приятную тему.
  - Не знаю. Если здесь останемся, то человек трёх-четырёх, я думаю, разрешат отпустить. Если нас переведут в полк, там как большое начальство решит, но думаю, одного-двух, не больше.
  - А бетон скоро начнут завозить?
  - Не известно.
  "Вот это кое что! Бетон возить... кузница... электросварка... В сарае, где пушки, вдоль боковой стены пуки арматуры... Большой сарай стоит на взгорке. Самое место для огневой точки. Эх заглянуть бы туда глазком, хоть в четверть глазика... Но как?.. Как? А и заглянем! Лыжи-то возле кузницы остались".
  - Хорошо б и не начали до Рождества. И нас бы здесь оставили...
  - Чем-то хорошо, а чем-то плохо. Здесь, конечно, свободнее, никто за спиной не стоит и каждую минуту отчёта не требует, лишь бы работу к сроку закончили. И с продовольствием легче: и паек получаем, и рыбу ловим, и хозяева не с пустыми руками приходят, если им сделать или починить что-то нужно. Сытнее здесь получается и свободнее. Зато в полку любое оборудование, любые станки под рукой. И безопаснее. Охрана там всё-таки лучше.
  - Йорма, раз уж разговор об охране зашёл... Если можно, не ставь меня в караул с четырёх до семи. Лучше я две смены, с десяти до четырёх отстою, чем одну с четырёх до семи. Для меня утренний сон самый важный, - попросил Пуссинен.
  - Если кто согласится поменяться с тобой, то я не против. А завтра или послезавтра с рыбной ловли Суойоки и Карполо возвратятся, дадим им денек отдохнуть, а потом так и оставим: днём две смены по шесть часов, а на ночь установим шесть смен по два часа. Согласны?
  - Ты старший, тебе решать.
  - Значит так и решили. И начало работы, как сейчас, в семь утра оставим. Лучше на час раньше закончим, чтобы с заказами, которые хозяева приносят, допоздна не задерживаться. А то, - Йорма хитровато скосил глаза, - подручный кузнеца не успевает. А, Петри Туокко, где ты там?
  - Здесь я, господин унтер-офицер, - отозвался совсем молоденький солдат.
  - Расскажи-ка мне обязанности часового, - потребовал унтер-офицер. - И особенно подробно изложи тот раздел, где написано как часовой Петри Туокко должен целоваться на посту с Кюлликки Харьянен.
  - Когда?.. - Солдат смутился и оттягивал неприятную часть разговора.
  - Вчера вечером.
  - Мы не целовались, мы рядом стояли.
  Солдаты рассмеялись и Йорма фыркнул.
  - Только и всего? На посту!
  - Пришла... Как прогонишь? Не винтовку же на девушку поднимать...
  - Йорма, я б такую тоже не смог прогнать, - вступился за товарища Пуссинен. - И фигуркой ладная, и личиком пригожа, и попка кругленькая.
  - Что вы к парню пристали? - Набросилась на них Хилма. - Посмотрите, совсем в краску вогнали!
  - Ты, Хилма, в солдатские дела не встревай, - урезонил её Йорма. - Тут не шутки, тут война. И до передовой, если пораньше встать и хорошо идти, к вечеру на лыжах добежать можно. А партизаны и русские диверсанты ещё не перевелись. Заговорятся и обоим по ножу в спину.
  - Господи, помилуй! - Испугалась Хилма.
  - А потом и нас, сонных, как хорь курей передавят. Так вот, Петри, чтоб от греха подальше, будешь на посту вместо Пуссинена, с четырёх до семи, а Пуссинен с часу до четырёх. А если ещё хоть раз ты на посту с кем-то "рядом стоять" будешь, посажу в личное время под арест. В нужник. С винтовкой. И когда кто-то из нас будет туда заходить по нужде, ты будешь стоять рядом и делать винтовкой "на-караул". Понял?
  - Понял.
  - Да ещё отцу Кюлликки скажу. А он человек суровый и разговор у него короткий. После такого разговора её круглая попка, цветом станет как спелая клюква.
  - Не надо, - попросил солдат.
  - Не надо... Тогда служи, как полагается.
  "Две смены с десяти вечера, то есть, с двадцати двух до четырёх ночи и одна с четырёх до семи утра. Получается, ночью часовые стоят на посту по три часа. А днём... Смена, предположительно, в тринадцать. И по шесть часов... Тринадцать минус шесть - семь, в семь унтер сказал, начало рабочего дня, а тринадцать плюс шесть - девятнадцать, а от девятнадцати до двадцати двух - три часа. Значит, в течение суток смена караула: в семь, в тринадцать, девятнадцать, двадцать два, час, четыре и опять в семь. Сутки замкнулись, - проанализировал Микко. - А через два-три дня, когда ещё двое вернутся с рыбалки, днём так и останется, а ночью в девятнадцать, двадцать один... и так далее до семи утра. Всё".
  
  И грибную похлёбку, и щуку тушёную в молоке солдаты ели не торопясь, но увесисто, как привычные к нелегкому труду крестьяне делают свою работу. И даже в форме, они больше походили на крестьянское хозяйство или на артель мастеровых, чем на военных солдат.
   На Микко за столом особого внимания не обращали, но как бы сама собой, грибная похлёбка в его миске оказалась погуще и молоком сдобрена побелей. Куски щуки ему выбрали самые лакомые и столько положили, что в миску едва поместились. Но и в отвыкший от обильной еды желудок мальчика они не помещались. И нельзя есть всю еду сразу, этому правилу блокада научила. Кто не делил свой дневной паёк на порции и не растягивал на весь день, тот долго не жил. А если съел за один раз, да ещё впопыхах, да пуще того, прячась от других - дней его жизни осталось меньше, чем пальцев на руках.
  Микко отломил один небольшой кусочек, прожевал, проглотил.
  - Почему не ешь? Не вкусно? - Удивилась Хилма.
  - Не помещается, - виновато улыбнулся. - А Вы, тётя Хилма? - Микко заметил что сама Хилма к столу не садится.
  - Я дома поем.
  - Хилма постится, пост сейчас Рождественский, -пояснил Йорма. - Это мы грешные постов не соблюдаем.
  - Какой солдату пост? - Удивилась Хилма. - У солдата и без постов жизнь постная.
  К концу трапезы поспели тушёные в сметане картофельные оладьи. Хилма переложила весь урожай дерунов в миску Микко и посетовала
  - Яичко б в деруны вбить, вкуснее были, да куры сейчас не несутся.
  Микко попытался было поделить лакомство на всех, Солдаты отказались, а Хилма даже обиделась за своих подопечных
  - Они у меня голодные не сидят, - и наклонившись, шёпотом, но чтоб слышали все, добавила. - Я им к Рождеству, у себя дома, бражки поставила. Как же мужикам на Рождество не выпить? Грех, - и в голос удивилась. - Что, и деруны не помещаются?
  - Не помещаются.
  - Ладно, я тебе с собой заверну. И рыбу, и деруны. А меня ты, всё-таки, послушай. Напиши письмо дяде своему, полковнику. Слышишь что говорю? Обязательно напиши.
  - Напишу, - Микко согласно кивнул.
  Пообедав, солдаты разбрелись по комнатам немного отдохнуть до конца перерыва.
  - Микко, родные братья, сестры у тебя есть? - Поинтересовался Йорма.
  - Нет. Я один у родителей.
  - А у меня четверо. Два мальчика Ирье и Юкки, и две девочки Маарит и Ойли. Дочки средние, уже матери помогают. Ирье самый большой, тринадцать лет, сам на охоту ходит. Cилки ставит. То зайца принесёт, то глухаря. Зимой белку из малопульки бьет. Хорошо стреляет. Как подрос, ни одной шкурки выстрелом не испортил, все выстрелы в голову белке идут. И чаще всего - в глаз. Добрый охотник будет. А Юкки ещё растет. Забавный. Весной всех рассмешил, я как раз дома был, на побывку на двое суток ездил. Жена корову подоила, пришла в дом и говорит: черных птиц видела, но не разобрала стрижи это или ласточки. А младший с серьёзным видом: "Раз черные, значит вороны. Ты что, ворону не узнала?"
  И Йорма ласково рассмеялся, вспомнив эту незатейливую историю из семейного быта.
  Отдых закончился, солдаты вставали со своих коек, собирались на работу.
  - Хилма, - унтер-офицер указал на Микко. - Дай ему с собой хорошую рыбу.
  - Сама, думаешь, не догадалась? - Старая Хилма, похоже, немного обиделась. - Я ему из бочки сига выбрала. На крышку положила, чтоб рассол стек.
  - Правильно сделала, - Йорма, как и подобает серьёзному мужчине, не собирался обращать внимания на женские обиды.
  Унтер-офицер, сейчас в роли разводящего, повёл солдата сменить на посту Арикайнена. Остальные на работу. Микко взялся было надевать лыжи и зажался, заперебирал стиснутыми ногами.
  - Можно... за сарай... забегу?
  - Беги, беги, - рассмеялся мальчишечьей беде Йорма.
  Микко забежал за большой сарай, порыскал по тесовой стене, нашёл щель между досками. Точно! Не ошибся он! Котлован в сарае и арматура из котлована торчит. Больше здесь делать нечего.
  - Спину береги, а то почки застудишь, так и будешь за каждый угол бегать, - поостерёг Арикайнен мальчика.
  - Хорошо, спасибо, - взмахнул на прощанье лыжной палкой и съехал к дороге.
  "Ремонтники... Почему на бетонировании ремонтники? А с чего вывел, что на бетонировании? Ремонтники, скорее всего, арматурой занимаются. Да. Арматуру и резать, и гнуть, и сваривать нужно, они умеют, оборудование есть. А непосредственно на бетон, наверно, бетонщиков присылают. Или... Ладно, это уже не принципиально, на войне побольше чем в цирке всяких чудес насмотришься. Я свою задачу выполнил, что они делают установил".
  - Иди обедай, - сказал Кананпойка сменившемуся Арикайнену. - Отдохнешь часок и приходи работать. - Поискал глазами где Микко, но дома скрывали дорогу. - Жалко мальчишку. Скольких, вот так, война сиротами сделала.
  - Среди людей не пропадёт, - рассудил Арикайнен.
  - Не пропадёт, если от людей будет поддержка. А всё равно... Без отца и матери жить, как на костылях ходить. Нет, армия должна быть. Солдаты, хорошие солдаты, тоже должны быть - свою страну охранять надо. Но войны быть не должно. Такое мое мнение. Ну ладно, чего впустую говорить, нас с тобой о прежних войнах не спрашивали, об этой не спросили - начинать её или нет. И о будущей, не приведи ей Бог случиться - не спросят. Так что, ты иди обедай, а я посмотрю как ремонт идёт.
  
  От деревни Микко пошёл не по дороге, которая петляла между холмами, а напрямую, по лыжне. Углубившись в лес, развоевался. Сначала обратил в копье лыжную палку, сбивая шапки снега с пеньков и выбивая их из развилок. Потом отломал изогнутый как сабля сухой еловый сук, и нападая с ним на кусты и деревья, сшибал веточки и, некоторые из них, подбирал как трофеи:
  "Сосновая палочка потолще - строится дот, немного расщепим вдоль и вставим в расщеп маленький клинышек - строительство законсервировано на неопределённое время. Гарнизон финский, налицо шесть рядовых - шесть тонких берёзовых. Двое должны прибыть - добавим развилку, через день-два - процарапал два кольца у основания развилки, соединил кольца продольными линиями. - Один унтер - еловая палочка. Четыре орудия среднего калибра - четыре ольховые палочки. Неисправные, ремонтируются - немного расщепим вдоль. С этим закончено. Теперь режим охраны..." - Вновь стал сбивать, подбирать и обламывать веточки.
  Обвязал палочки ивовой корой, засунул их за отщеп разбитой грозой сосны возле лыжни. Отбросил еловую саблю и отойдя на десяток метров назад метнул, как копье, лыжную палку в составленный пучок. Это уже на случай, если за ним следят. Промахнулся. Подобрал палку и прибавил скорости - надо торопиться, играть больше некогда.
  
  У въезда в Киеромяки шлагбаум и охрана - финские солдаты.
  - К Юлерми Пюхяля иду, в гости. Он мой дядя. Поживу у него.
  - Поживи, - не возражает старший. - Только пусть дядя сходит к командиру и предупредит его. У нас здесь режим строгий.
  Киеромяки носила своё название*14 из-за северного склона, непосредственного отношения к деревне не имевшего.
  Если южный склон холма, чуть выше середины которого степенно текла улица дворов в тридцать, пересеченная переулком, сбегавшим вниз от улицы четырьмя дворами, а верхним концом упиравшимся в сарай, выстроенный при советской власти для трактора, который предполагалось выделить будущему колхозу, был пологим, то северный, - почти отвесным. К тому же вкривь и вкось изрезан оврагами и буераками. И подкопан изрядно - в довоенное время жители не только Киеромяки, но и окрестных деревень брали там песок для своих нужд - удивительно ровный и чистый.
  Однако сейчас ни сельчане ни их соседи песок оттуда не только не брали, но и взглянуть на северный склон возможности не имели: несколькими метрами ниже хребта по южному склону, как раз там, где заканчивались наделы, в два ряда тянулась колючая проволока, ограждая северный склон не только от посягательств, но и от взглядов.
  Юлерми встретил Микко так, будто они расстались, самое давнее, сегодня утром после завтрака.
  - Хювяя пяивяя, - поздоровался Микко.
  - Терве, - ответил он на приветствие. - Иди в дом. Коня распрягу, тоже приду.
  В глубине двора стоял запряжённый в сани невысокий, но крепкий коник, несмотря на несильный мороз обвешанный сосульками. И дно саней присыпано обрывками бересты и крошками ольховой коры.
  "Дрова из лесу возил. И, скорее всего, не себе - у дровяника ни полена", - определил Микко.
  
  Дом и хозяйственные постройки были примечательны: срублены не из кругляка, но каждое бревно отёсано в овал, остругано рубанком и проолифлено. Юлерми славился в округе своим плотницким мастерством и тщательностью в работе. Дом был высокий и стоял на фундаменте из буроватого гранита с красиво расшитыми швами меж камней. Дверь, над которой приколочен древний оберег, челюсть огромной щуки, заперта на "карельский замок" - прислонённую палку. Крыльцо высокое на резных столбах, крытое в один скат тёсом, нижние ступени припорошены снежком.
  "Снег шёл ещё утром... С утра дома никого не было. Значит, один живёт".
  Микко вошёл в дом.
  Возле входа слева, рукомойник, под ним ушат. По той же стороне, ближе к середине боковой стены печь. Перед печью кухня. Между печью и фасадной стеной женская половина, спрятанная за занавеску. В противоположном по фасаду, по-карельски в большом, русский бы сказал - в красном углу, три иконы: Иисуса Христа, Божией Матери и святого Александра Свирского. Это мужская половина, самое почётное место в доме. Вдоль всей правой стены, почти под самым потолком проложено бревно. На нём обычно сушили сети, гнули полозья для саней а иногда и лыжи.
  Карелы в домашнем и хозяйственном обустройстве предпочитали обходиться своими силами и только в случае крайней нужды нанимали специалистов. Не считая богатых, естественно, богатые могли себе позволить наемный труд и без крайней нужды.
  Фасад дома в три окна. У среднего, сокрытого занавеской, торцом к подоконнику стоял невысокий стол, возле него скамейки. У правой стены деревянная кровать, застланная старательно, но не очень умело.
  В доме не топлено и от того неуютно. Однако, невзирая на неуют, довольно чисто, если не считать нескольких невымытых посудин.
  Микко развёл огонь в печи, поискал воды. Нашёл немного в чайнике. Это не вода. Взял вёдра, коромысло и побежал к колодцу. Когда вернулся Юлерми, был уже дома.
  - Зачем тебе столько воды?
  - Как же в хозяйстве без воды? - Удивился в ответ Микко. - И еду приготовить, и посуду помыть...
  - Еду готовить и посуду мыть есть кому. Мне одна старуха, финка Ирма Леппянен, мать Аймо Леппянена... Знаешь их? Нет? Ну неважно... по хозяйству помогает. Cтирает, готовит, а когда меня нет, скотину кормит и поит. Скотина мне не нужна. Ни корова, ни баран с овечкой, ни куры. Ни рук, ни времени не хватает. Но Сильва их очень любила. Пока не могу от себя оторвать. И навоз нужен. Впрочем, без навоза я в любом случае не останусь. Иконы тоже её, она православной веры держалась, а я в вере ничего не понимаю. Пусть висят, раз повесила, не мешают. Тем более, что Александр Свирский, Сильва говорила, финский святой, вепс по национальности родом из Каргопольского уезда, глядишь, поможет когда. Ладно, что об этом... Ирма скоро придёт, видела как я к дому ехал. Разогреет, что вчера варила, поедим.
  - Зачем её ждать? Сами не справимся, что ли.
  - Справляйся, - согласился Юлерми.
  Печка разгорелась. Микко согрел воду, помыл посуду, разыскал и поставил на огонь варево. И пока грелась похлёбка, достал из своей торбы галеты и сига. Галеты выложил рядом с хлебом, а сига быстро и умело выпотрошил и нарезал на куски.
  Юлерми, и прежде в еде не привередливый, поел больше для утоления голода, чем для вкуса. Лишь на нежную, умело просоленную мякоть сига слабенько прореагировал.
  - Сам ловил?
  - Нет, в дорогу дали, - ответил Микко. Но кто дал не объяснил: зачем говорить, что был контакт с военными, кто знает, как он это воспримет.
  Поев, Юлерми стал собираться
  - К Эркки Маслову схожу. Он говорил, одному хозяину строевой лес нужен, дом подрубать собирается, нижние венцы подгнили. Поговорить надо что и как. Если задержусь, то ложись без меня. На печку, там теплее. Или на мою кровать, тогда я на печку лягу.
  - Мне всё равно.
  - Если всё равно, то ложись на печку, я больше люблю в прохладе спать. За занавеску не ходи, там вещи Сильвы. Я сам туда без дела не захожу, не хочу память её понапрасну тревожить.
  Юлерми ушёл, а Микко подбросил дров в печку, помыл посуду после еды. Вскоре пришла Ирма Леппянен, высокая ростом, сухощавая и сутулая телом, с тёмным узким лицом и удивительной белизны тонким платком под шалью.
  Дотошно расспросила Микко, кто он таков и по каким делам явился. Вздохнула о Сильве, отметив, какова та была хорошая жена и аккуратная хозяйка. И завершила свои воспоминания вполне философически.
  - Все там будем.
  На Микко, как на помощника, поначалу смотрела довольно скептически, но когда убедилась, что он не только суетится под ногами, но и прок от него есть, приняла под своё начало.
  Велела добавить дров в печку и согреть воды. Когда вода согрелась, развела пойло скотине и поручила отнести пойло в хлев.
  В хлеву подожгла лучину и зажав её в зубах сама налила пойло низкорослой комолой корове карельской породы и двум мериносам, овце и барану.
  Потом приказала Микко, чтобы он положил сено в ясли корове и овечкам, да клал бы аккуратно, не трусил на пол, а если упадёт какой клочок, чтоб не оставлял на полу, а поднял и положил в ясли. Сама же насыпала ячменя курам. Когда всё исполнил, вручила горящую лучину и две впрок, с наказом сидеть и светить, пока скотина не напьется, а куры не насытятся, да с огнём быть аккуратнее, чтобы хлев не спалить. И забрав пустые ведра вернулась в дом, готовить скотине пойло на завтрашнее утро, а для Юлерми и Микко еду на весь следующий день.
  Микко вернулся в дом и доложил Ирме.
  - Всё. Лучинки сгорели.
  - И я заканчиваю. Пойло на завтрашнее утро готово. Cущик варится. Быстро сегодня управилась. И не мудрено, четыре руки не две. Вот сущик доварится и пойду, дома дел тоже хватает.
   Помешала уху, попробовала.
  - Нет, не разварилась.
  - Если только из-за ухи, то чего ждать. Сущика доварить и я смогу.
  - Правда, умеешь? - Испытала Ирма.
  - Варил. И не раз.
  - Тогда хозяйничай сам, а я пошла, - согласилась было Ирма. - Нет, погоди... лучше я дождусь, посмотрю, как у тебя получится.
  Когда Микко доложил о готовности кушанья, Ирма сняла пробу в две ложки, первую - на готовность, приподнимая губы ловила зубами то картофелину, то крупинку, проверяла хорошо ли разварились, вторую, долго причмокивая и перекатывая по рту - на вкус.
  Одобрила.
  - На соль угадал, молодец.
  И ушла.
  Микко подкинул дров в печку, принёс ещё охапку, на завтра и уложил их подсохнуть. Посидел у жаркой печки. Разморило, потянуло в сон. Но дождался, когда догорят дрова.
  Юлерми всё ещё не было. Закрыл трубу, налил воды в рукомойник - исстари у карел непростительным делом, даже грехом считалось оставить рукомойник без воды на ночь, задул лампу и полез на лежанку спать.
  
  Скоро уже, через несколько дней Новый Год. Этот праздник они всегда справляли семьёй. Разумеется, на сколько это возможно в коммунальной квартире. Квартира где они жили была небольшая, всего три съёмщика, жильцов по прописке восемь, а постоянно жили лишь шестеро. Миша с папой и мамой и Костя с родителями. А Федосеенко, дядя Юра и тётя Лариса приезжали два раза за два года, брали отпуск через год, потому что работали на Крайнем севере. В начале лета приедут, привезут всем, всей квартире, подарки. Кому что, а Мише всегда привозили одну большую, трёхкилограммовую и несколько маленьких банок сгущёнки. Из большой Миша сгущенку ложкой ел, в кипятке разводил или в чай добавлял, а маленькие дядя Юра научил его варить. Такая вкуснятина эта варёная сгущёнка!
  Побыв в Ленинграде с неделю, точнее, пробегав эту неделю по магазинам, дядя Юра и тётя Лариса уезжали на юг, откуда возвращались уже в сентябре. И снова, неделю-две пожив в Ленинграде, уезжали на север, чтобы вернуться почти через два года. А однажды они приехали раньше обычного, к майским праздникам и привезли с собой огромную, чуть не во весь стол серебристую рыбину с тёмной макушкой и пятнистыми щеками, и очень вкусную. На весь праздник одной рыбины хватило.
  Кухня у них, для такой квартиры была огромная, двенадцать квадратных метров. На праздник сдвигали семейные столы, преображали их большой скатертью в один общий, квартирный, и накрывали его в складчину.
  А в последний свой новый год, перед уходом в армию, Костя пригласил на праздник Аллу, и, честно говоря, Мише это не очень-то понравилось. Костя весь вечер только на Алку смотрел, а она на него. И за столом недолго просидели, вскоре после того как по радио пробили куранты ушли гулять и Миша так и не дождался когда Костя вернётся, уснул.
  Первого Мая и Седьмого Ноября Миша отмечал у Илюхи Ковалёва. Потому что Мишины папа и мама всегда в эти дни работали, дежурили весь день, до самого вечера. Утром все, Миша, Илюха, его родители и его дедушка, участник гражданской войны, шли на демонстрацию. Размахивали красными флажками, разноцветными шарами, кричали "Ура!" и "Да здравствует...".
  Вернувшись с демонстрации к Ковалёвым, все садились за стол. Ещё раз поздравляли друг друга с праздником, провозглашали тосты за Родину, за здоровье товарища Сталина, благодаря его заботам жизнь улучшается, а доказательства вот они, на столе и в кошельках. Мужчины пили водку, женщины вино, а дети ситро и чокались своими стаканами с рюмками старших.
  И было в праздники на столах много всего вкусного и превкусного, но это лучше опустить и забыть. А вспоминать, только душу себе травить.
  И что бы не видеть в памяти праздничного застолья, Микко натянул полушубок на голову и постарался побыстрее уснуть.
  
  Утро, едва забрезжил рассвет. На лесную лыжню выходит человек в маскхалате, со шмайссером на груди - боец советской разведгруппы. На мгновение притормозил у разбитой грозой сосны, неуловимым движением забрал оставленные Микко палочки и заскользил дальше. На ходу перебирает и запоминает: еловых - одна, осиновых - одна, берёзовых - шесть, ольховых - четыре...
  Пересчитав всё и запомнив, разбросал. А через две-три сотни метров свернул с лыжни, углубился в лес.
  
  Когда Микко проснулся, Юлерми в доме не было.
  Развёл огонь в печи, поставил подогреваться пойло и взяв два ведра с коромыслом, вышёл из дому. Юлерми, под стать своему коню, невысокий, но жилистый и ладно сложенный, туго подпоясанный широким ремнём поверх ватника, уже запряг своего работягу-коника и укладывал в сани пилу, топор, верёвки и другое, необходимое лесорубу снаряжение.
  - Доброе утро! - Поздоровался Микко.
  - Доброе.
  - В лес собираешься?
  - Да, сговорились. - Видимо Юлерми решил, что этой информации более, чем достаточно и молча продолжил свои дела.
  - Ворота открыть?
  - Я сам.
  Колодец не близко. И вёдра не легкие для сил мальчишки.
  Пока с отдыхом и остановками, чтобы размять надавленные коромыслом плечи донёс их до дома, Юлерми уже выехал и закрывал за собой ворота.
  - Поешь. Грязную посуду на стол возле печки поставь. А будешь уходить, дверь как вчера было подопри, чтоб собаки не забежали и видно было: дома никого нет.
  - Куда мне уходить? - Не понял Микко.
  - Не знаю... - На этот раз удивился Юлерми. - Я считал ты только отдохнуть, переночевать зашёл. Мне ведь с тобой нянчиться некогда, мне самому, как оказалось, нянька нужна... Что ж я ещё и тебя Ирме на шею посажу? Она старая, ей тяжело. И дома я почти не бываю.
  - Зачем со мной нянчиться. Я сам всё умею делать: готовить, печку топить, за скотиной ухаживать. Надо, и постирать смогу. Всё что нужно по хозяйству делать, я умею.
  - Вот как... - Но вывод Юлерми не огласил. Не готов был вывод или оглашение отложил - неведомо.
  Не больно, не для принуждения, а для команды, шлепнул коня вожжой по крупу и молча уехал.
  Микко вернулся в дом и задумался. Надо найти разрешение сложившейся ситуации: ему необходимо неделю, а то и две прожить в Киеромяки.
  "Раз не настоял, значит сегодня можно остаться. В ночь тоже не погонит. Получается до завтра. - Рассудил Микко. - За это время надо что-то предпринять, что бы оставил. В крайнем случае, можно просто упереться: некуда идти, не в лесу же мне жить. Но это в крайнем случае, до этого лучше не доводить.
  Чтобы оставил, ему от меня должна быть польза, а ещё лучше необходимость в моей помощи. Лес валить - не возьмёт. По дому, остаётся... Кстати... Ирма сказала: со мной быстрее управилась, четыре руки - не две. Пожалуй, на этом можно сыграть. Расположить её к себе ещё больше и как-то, меж делом, намекнуть, чтобы она попросила Юлерми за меня. С Юлерми... Самому к разговору о жилье не возвращаться, промолчит - останусь, будто так и должно. Заговорит - Ирма должна быть готова вступиться за меня. Пожалуй, такой вариант выгорит. Тогда за дело".
  Но лишь нашёл выход и принял решение, тут же обида подкатила и зло фыркнул: "Да если б не разведзадание - нужен ты мне со своей Ирмой как... как сосулька в заднице. Я бы лучше к деду Эйнору пошёл, а не к тебе, зануде".
   Дед Эйнор или как звали его русские Иван Иванович, а иногда и короче Иваныч, раньше жил в Ленинграде и Миша там часто его видел. После переезда в Хаапасаари делал при Советской власти колхозу за трудодни, а сейчас нуждающимся соседям за заранее оговорённую плату или, за посильное подношение если хозяин не мог оплатить работу полностью, рамы, грабли, столы, табуретки, тумбочки и прочую столярку. Летом под навесом, а зимой в доме постоянно слышались стук киянки, шорох фуганка, шелест длинных, завитых и вкусно пахнущих стружек. Иногда стружка получалась очень длинной и её можно было вытягивать в поезд, а из обрезков круглых, квадратных и всяких разных можно сделать что угодно: и паровоз, и танк, и самолет, и военный корабль и даже пароход дальнего плавания. А Микко мечтал стать капитаном дальнего плавания. Не просто капитаном, а именно капитаном дальнего плавания. Белые ботинки, белые брюки, белый китель, белая фуражка с золотым якорем на голове, бинокль на груди, рупор в руке - стоит на мостике, смотрит в бинокль на морскую даль и подаёт через рупор команды капитан дальнего плавания Михаил Метсяпуро. Фамилия не очень морская?*15 Но это только на первый взгляд. Разве море не реками наполняется, а те не из ручьев воду берут? Так что фамилия самая морская.
  
  Попетляв по лесу человек со шмайссером вышел, уже с противоположной стороны, к базе советского разведывательно-диверсионного отряда. Три замаскированные землянки, две для личного состава, третья штабная. Замаскированы грамотно, даже при подходе, в нескольких метрах не отличить землянки от обычных сугробов, да бежит меж ними змейкой лыжня, укатанная не более, чем в прочей части леса. Длинные дымоходы проложены в земле и выведены в густой ельничек - печки уже топятся, но дыма не видно и запах его не чувствуется.
  Штабная землянка несколько смахивает на двухместное купе, только спальные места, на нижнем из которых лежит рация, из жердей собраны и покрыты еловым лапником, да размером она побольше, ещё стол и печка в ней помещаются.
  Командир отряда, не очень высокого роста, но кряжистый, с крупными чертами лица и несколько кривоногий, лейтенант Подкович Эдуард Емельянович выслушивает доклад бойца в маскхалате и со шмайссером на груди. Боец докладывает шёпотом - таков порядок во вражеском тылу: будь то в засаде, на марше или на базе, все разговоры ведутся шёпотом.
  - ...Сосновая толще других, расщеплена, с клинышком ...берёзовых шесть, кроме того - берёзовая развилка с двумя кольцами и линиями от кольца к кольцу... - боец докладывает, а командир делает пометки в записной книжке. - Все палочки связаны ивовой корой, завязка на один узел, - закончил доклад боец.
  Эдуард Емельянович сделал необходимые пометки в записной книжке, кое-что переспросил, уточнил.
  - Хорошо. Можешь быть свободен.
  
  К приходу Ирмы он успел отнести скотине пойло и задать сена, насыпать курам ячменя. В хлеву было достаточно светло, с лучиной стоять не нужно. Ирма осталась удостовериться, по всем ли правилам обиходил животину Микко, а сам он вернулся в дом. Посмотрел на ведра из-под пойла.
  "Надо помыть. По делу, вроде, ни к чему, достаточно сполоснуть, но Ирма сдвинута на чистоте и вымытую посуду наверняка отметит".
  Вернувшись из хлева Ирма действительно отметила чистоту вёдер, правда, по-своему.
  - Парень сам, безо всякого указания намыл, а иные дочек приучить не могут в чистоте посуду содержать. И вымыл чисто, а иные... - и пошла-поехала пилить, нынешнее, по её мнению, нерадивое и неряшливое девичье сословие.
  - Как же можно к скотине, с нечистой посудой? - Вспомнил Микко бабу Лийсу и вставил лыко в строку. - Моя бабушка всегда говорит: если посуду не мыть или корм, или там пойло неаккуратно готовить, то вся нечистота потом в молоко и в мясо перейдёт.
  - Правильно говорит. Хорошая у тебя бабушка. Умница, - одобрила Ирма. - Ну ладно, главное дело мы с тобой сделали. А с остальными как? Один справишься?
  - Конечно справлюсь.
  - Вот и хорошо, управляйся. А я пойду, дома тоже дел оставлено не мало. Если ж заминка какая выйдет, прибегай за помощью, не стесняйся. А я через какой час зайду, посмотрю.
  Позавтракал. Доел остатки сига, запил полуковшом колодезной воды. Желудок, вроде, не пуст, но и не сыт. Хотелось, очень хотелось молочка или хотя бы чего-нибудь молочного. Но корова у Юлерми уже не доилась, была в запуске. Так установила Сильва, пораньше запускать корову, чтоб к первой травке телёночек был уже подросшим и крепеньким, так и после её смерти исполнил Юлерми.
  Микко снова вышел во двор. Смёл тоненький снежок к фундаменту. У конюшни и хлева, снег взрыт конскими копытами и полозьями саней. Похоже, у Юлерми не хватало времени или внимания. Микко взялся за лопату.
  Объект за северным склоном серьёзный - упрятанные в скалу немецкие артиллерийские склады. Непосредственную охрану несут немцы, подходы к ним, по периметру, финны. И немцы и финны прекрасно понимают, что для русских это один из первоочередных кандидатов на уничтожение. Но с воздуха бомбами скалы не пробить, со своей территории орудиями, даже самыми дальнобойными, не достать. Остается один путь - диверсия. А чтобы совершить диверсию на таком объекте, надо хорошо подготовиться. И в первую очередь, изучить систему охраны, пути подхода и отхода. Что на направлении прилегающем к деревне Киеромяки надлежало сделать Микко.
  И, естественно, всякий человек оказавшийся вблизи такого объекта оказывается в поле зрения как финских так и немецких контрразведывательных служб.
  Микко это не просто понимал, Микко это знал. И был уверен, что за ним будет установлено, если уже не установлено, наблюдение.
  Значит, сейчас для него задача номер один: рассеять малейшие подозрения на свой счёт. Во-первых поведением, и во-вторых - не поддаться на провокации. А то, что они будут, его опыт разведчика не давал в том никаких сомнений.
  Поэтому, чем дольше он будет на глазах у наблюдающих, чем больше он будет у них на виду заниматься обычными бытовыми делами, тем скорее к нему утратят интерес и если не снимут наблюдение вовсе, то сведут его к минимуму и сделают формальным.
  Провозившись с уборкой снега до полудня, пошёл обедать.
  После обеда прилёг немного отдохнуть.
  
  Мама ему рассказывала, сам он этого не помнит, когда бывало нужно маме сходить куда-нибудь, а оставить его не с кем, она усаживала маленького Мишу на пол и выставляла перед ним папин слесарный ящик. Миша аккуратно, по одной вещи доставал сначала инструмент: большой молоток и поменьше, и маленькие молоточки, зубило, крейцмессель, рашпили, напильники, ручную дрель, свёрла. Потом разные железки, обрезки уголков и кольца отрезанные от труб, полоски и скобки. Оставалась на дне только одна железная толстая плашка, на которой папа перерубал металл, её Мише вытащить было не под силу. После чего начинался обратный процесс укладывания всего этого железного богатства в ящик, опять же по одной вещи, медленно и аккуратно. И к той поре когда Миша заканчивал укладку, мама успевала и в гастроном сходить, и в молочный, и в булочную и даже с соседкой во дворе поболтать.
  Улыбнулся своей педантичности и находчивости мамы. Повернулся на бок, подтянул колени и недолго, с полчасика, подремал.
  
  Отдохнув принялся за дрова. Выбросил из дровяника с десяток чурок. Чурки не тонкие, да и силёнки у него не великие, поэтому дрова кололись плохо. Но это неважно, - важно всё время быть на виду. Тем более, что и старик в доме наискосок через улицу всё время вертится во дворе, без серьёзного дела, а со всякой мелочёвкой: то жердь потешет, то полосу железа на чурке попрямит, то, совсем уж не по сезону, принёс две штыковые лопаты и принялся их на черенки насаживать. Следит?
  Микко дождался удобного момента, и только старик отвернулся, хлопнул калиткой, будто ушёл, сам же заскочил в дровяник и стал оттуда наблюдать. Старик глянул в сторону двора Юлерми и никого не обнаружив, присмотрелся внимательнее, по-прежнему никого. Взял широкую деревянную лопату, и выйдя из калитки на улицу, поскреб и без того чистую дорожку, внимательно оглядев улицу в обе стороны. Опять вытянул шею в сторону двора Юлерми. Похоже, Микко не ошибся. "Вычислил я тебя, дедуля!" И тут же одернул себя: "Не кичись боб, не слаще гороха..." А что если старик не просто лопух, а действует на показ, для приманки, а кто-то невидимый наблюдение за ним ведёт, реакцию на старика снимает? Нет, вряд ли, слишком замысловато. Да и не видно никому, что в дровянике происходит.
  Вынес из дровяника нетолстый чурбан, - всякое действие разведчика должно быть для окружающих естественным, легко объяснимым и не вызывать желания разузнать подробности и тем более, отыскать в его поступках или словах второе дно, - открыл калитку и подпёр чурбаном. Попробовал, дескать, оставить калитку открытой, но она не удержалась, хлопнула, пришлось чурку подложить. Взял в сенях вёдра с коромыслом и пошёл к колодцу. Старик вернулся во двор, внешне не проявив к Микко ни какого интереса. А на приветствие мальчика с готовностью ответил и подчеркнуто ласково заулыбался. Он, - уверился Микко. Оперативно взялись, лишь сутки минули, как пришёл в Киеромяки. Значит действительно объект серьёзный и серьёзно подходят к охране.
  
  Вечером Юлерми сказал.
  - Ирма говорит, с тобой сподручнее, быстрее управляется. Так что не ленись, помогай, где по силам. И обращайся с ней как полагается. Если пожалуется, разговор будет короткий... - О чём именно будет короткий разговор Юлерми не уточнил, но ответа потребовал. - Понятно?
  - Конечно.
  - И с огнём аккуратнее, дом не спали.
  - Не спалю.
  - С дровами не надрывайся. Хочешь поколоть - поколи, парню надо к топору привыкать, но через силу не работай.
  - А нет, ничего, не тяжело.
  Коня Юлерми обиходил сам, а сунувшегося было помогать Микко, отстранил.
  - С конём я управлюсь. А ты Ирме помогай да за домом присматривай.
  
  Дня через два Микко, из опасения не переиграть бы, всё время выставляя себя напоказ, после обеда остался в доме. И одежонку починить надо. У шапки завязка оборвалась, у пальто одна пуговица на нитке висит, а другая в кармане лежит. К вечеру, как обычно пришла Ирма, но сегодня принесла в берестяном туеске молока. И полюбопытствовала.
  - А кем тебе доводится Хуоти?
  - Никем. Знакомый Юлерми и всё.
  - Сочувствует тебе. Я спросила только, не знает ли он у кого молоко можно брать, Юлерми просил для тебя найти, а то, говорит, синий ты весь и глаза ввалившись. Так он сразу же: "У нас бери. И платы никакой не надо. Мне Юлерми помог лес выбрать на сауну и ничего не взял за это. Теперь я ему помогу". О тебе с похвалой отзывался. Хороший, говорит, мальчик, а вот не повезло, сиротой остался. Всё подробно о тебе расспрашивал, что да как.
  Микко без видимой реакции на её слова продолжал своё дело, но ловил и анализировал каждое слово и каждый оттенок интонации.
  - Как дела, спрашивал, у кого раньше жил, чем интересуешься, куда ходишь, с кем дружишь... "Ты, говорит, Ирма, если у него неприятность или затруднение какое будет, сразу мне скажи, я помогу". Вот какой доброжелательный человек.
  Внешне Микко виду не подал, но себе пометил: Уже и Ирму втёмную используют. Значит проверка идёт полным ходом.
  - А нет, ничего. Всё хорошо у меня.
  Ирма вымыла руки и забрала у него шитьё.
  - Давай сюда, у меня наверно лучше зашьётся.
  "А ты сама, Ирма - кто ты? Может быть рассказывая о других, к себе внимание притупляешь?"
  Но, повспоминал, и позже присмотрелся и убедился, Ирма им интересовалась только как помощником по хозяйству. За пределами хлева и кухни никакого интереса к его делам у неё не было.
  
  Забегали к нему сверстники Айно Хокконен, Витька Регонен, Вилхо Лаутанен. Звали на лыжах кататься.
  Очень хотелось, но отказался. Это было отработанно как линия поведения - до времени с ребятами вместе с горок не катался.
  Зашёл молодой продавец, зять хозяина местного магазина, Пекка. Из-за глухоты на одно ухо, затолкал в детстве в него сухую горошину, а она разбухла и что-то там передавила, его освободили от военной службы.
  - Был в вашем конце по одному делу, и заодно решил Юлерми навестить, разговор к нему есть.
  - Нету его, в лес уехал.
   Пекка сразу не ушёл, поговорил о погоде, пожаловался на недостаток времени, - хочет на рыбалку и на охоту сходить, да времени никак не выбрать, и вроде бы жалуясь, похвастался - тесть без него и дня не может. Расспросил как Микко живётся, какие планы: у Юлерми останется или ещё к кому пойдёт.
  - Поживу пока, а там видно будет. Сколько проживу - больше от Юлерми зависит. У него ведь своих забот хватает.
  - Хватает, - согласился Пекка. - Да. Работящий мужик, добрый хозяин. А я из комендатуры иду, - внезапно сменил тему. - Там слышал, что русские, под видом бездомных детей, засылают своих шпионов. Совсем недавно списки с фамилиями таких ребят через своих людей получили. Не сегодня-завтра арестовывать начнут.
  Лицо в сторону, но краем зрения на мальчика косится, реакцию снимает.
  Микко на это слов никаких не сказал, лишь плечами недоуменно повёл, брови поднял да губу нижнюю выпятил: А я здесь при чем? Мне-то зачем об этом знать?
  А про себя усмехнулся: "Ну и чего ты ждёшь от меня, Пекка? Что бы я на бегу из штанов и валенок выпрыгивая в лес дёру дал? Долго ждать придётся".
  Что немцам о мальчишках-разведчиках давно известно, не новость. Их разведка и контрразведка тоже не лаптем щи хлебает. И ребята, которые под подозрение попадали, не всегда пытки выдерживали. И предателя того, из Петрозаводска, который подпольщиков и пришедшего к ним мальчишку-связного немцам выдал, партизаны уже повесили. Так что не новость... И мы кой чему обучены, в том числе и тому, как с такими как ты разговаривать.
  - Юлерми просит, чтоб я Ирме помогал. Так что пока здесь поживу.
  - Да. Ирма тебя хвалила. Хороший мальчишка, говорит. И работящий, и чистоплотный. Ну, пора мне. Передай Юлерми что я заходил, вроде как работёнка для него намечается.
  - Передам.
  "Вроде как. Вот именно - вроде как. Но ничего, заботливый господин Пекка. Придёт пора и с тобой поговорят. Плотно поговорят и заботливо. И с тобой, и с Хуоти, и с этим старым хреном, который опять во дворе вертится и полено долбит, как ворона мёрзлый хрен".
  
  Был ещё один эпизод, но Микко так и не смог его квалифицировать. Заглянул Тимо Харвонен, предложил сходить на охоту, причём к скалам, где были немецкие склады. Там народ мало бывает и зверь почти не пуганный. Само собой, Микко от такого предложения отказался. Во-первых, нет никакой гарантии, что это не провокация. А во-вторых, подходы со стороны леса - не его участок. Валерий Борисович не раз наставлял: в чужой огород не лезь, за чужое дело не берись, чужого стада не паси. Полезешь - такого можешь наколбасить... мало, сам расшифруешься, ещё и других подведёшь.
  - Некогда. Дома дел полно.
  Тимо позвал ещё пару раз и отстал.
  Искренне он приглашал в компанию, или контрразведчики снимали его реакцию на подобное предложение, Микко так и не определил.
  Были, вероятно, и иные проверочные мероприятия, о которых Микко от других не узнал и сам не почувствовал.
  
  После обеда забрался на печь, подремать. Юлерми уселся возле окна, поближе к свету, принялся чинить хомут - ему пришла повестка на извоз.
  Когда Микко проснулся, Юлерми по-прежнему сидел у окна к нему спиной и, похоже не видел, что он проснулся. Чинил хомут и часто шмыгал носом. Микко открыл было рот спросить, не простудился ли? Но увидел как Юлерми поднял руку и стал вытирать ладонью глаза и щёки. По жене тоскует. Нет, лучше не показываться, пусть человек сам с собой тоску изольёт. Мужчина ведь, ему может не понравиться, что его слёзы видели. К тому же Микко печаль Юлерми вполне понимает, ему в своей жизни тоже приходилось влюбляться.
  
  Осенью сорок первого возвращался Миша из разведрейда, прошёл Красное Село, Тайцы, Павловск, Тярлево. Судя по маршруту и разведзаданию: установить войска, вооружение, технику, маршруты передвижения, наши сильно опасались захвата немцами Пулковских высот. Овладев ими фашисты получали возможность напрямую расстреливать город.
  От Купчина пошёл не прямым ходом к Неве и к штабу, а забрал влево, через Среднюю Рогатку к Броневой. Получался крюк в лишних километров семь-восемь. Но на станции Броневая, куда приходил на отстой бронепоезд, работала стрелочницей самая сокровенная его тайна, тайна сердечная, кареглазая и черноволосая семнадцатилетняя красавица Оля Воробьёва.
  Ноги шли, а голову занимало одно имя. Повторял его, повторял и наповторялся.
  "Оля, Олечка... Оля, Олечка, Олюшка... мы пойдём... с тобой... мы пойдём с тобой в полюшко..."
  
  Оля, Олечка, Олюшка,
  Мы пойдём с тобой в полюшко,
  Там цветов наберём,
  Вместе песню споём
  
  Да, хорошее занятие во время войны цветы собирать да песни петь. И главное - нужное.
  
  Оля, Олечка, Олюшка,
  Мы пойдём с тобой в полюшко,
  Там цветов наберём,
  И фашистов побьём.
  
  Цветами, что ли? Или песнями? Хотя на войне без песен тоже нельзя. Переделать надо...
  
  ...Вместе песню споём,
  А фашистов проклятых всё равно разобьём.
  
  Теперь почти правильно.
  
   Оля, Олечка, Олюшка,
   Взявшись за руки мы пойдём в полюшко,
   И военную песню споём.
   А фашистов проклятых всё равно разобьём!
  
  Вот так хорошо. Не очень гладко, зато правильно.
  Оля у него уже третья любовь. Первой была соседка в Бабаксиньиной деревне, дочка тракториста Павла Лавриновича, Надюха. Лет ему тогда было совсем мало, задолго до школы. Полюбил её Миша всерьёз и пошёл к Лавриновичам на двор, свататься.
  - Дядь Паш, ты к ноябрьским праздникам гони самогонку и борова коли. Я сватов пришлю и на вашей Надюхе жениться буду.
  Дядя Паша серьёзно и внимательно выслушал его. Отложил в сторону косу, которую отбивал к завтрашнему сенокосу, и в знак согласия пожал руку.
  - Договорились. И самогонки нагоню, и борова заколю. Только и ты уважь мою просьбу. На свадьбу штаны переодень, а то неловко, сам понимаешь, жениху на свадьбе в мокрых штанах быть.
  Миша пообещал и на том порешили. А решение скрепили ещё одним рукопожатием.
  Но в Ленинград его в том году забрали рано, ещё в сентябре, и потому свадьба не состоялась. А к следующему лету любовь к Надюхе забылась.
  Вторая любовь, одноклассница Валя Финаровская. В третьем классе в неё были влюблены почти все мальчишки-одноклассники. Миша видел, что Финаровская девочка красивая, но сердца его она не трогала. Ему больше нравилась Галя Плетнёва. Однако мальчишки уговорили: все они влюблены в Вальку, а он что ли, особенный. Согласился, уступил товарищам, полюбил её недели три и перестал. Неинтересная любовь, когда не по сердцу, а по уговорам.
  И сама Валька виновата, что её разлюбил. На уроке пения спросила певичка.
  - Кто может своими словами объяснить разницу между высокими и низкими нотами.
  Миша поднял руку и объяснил, как понимал.
  - Высокие это писклявые, а низкие - бубнивые.
  Улыбнулась учительница, засмеялись ребята и Валька со всеми вместе. Обиделся Миша - он в неё влюбился, а она над ним смеётся, куда ж это годится! И к обеим стал равнодушен, и к Финаровской, и к Плетнёвой. И ни капельки не пожалел - летом переехала жить в Ленинград Оля Воробьёва.
  Олю Воробьёву, троюродную племянницу Бабаксиньи и деда Матвея, дочку дяди Тихона и тёти Фроси, Евфросиньи Романовны, он знал давно. Она с родителями жила недалеко от Бабаксиньи, в деревне Ильино Борисоглебского сельсовета и они не так уж редко виделись. Однако, первый раз всерьёз обратил на неё внимание, когда она и тётя Фрося приехали в Козий Брод попросить Бабаксиньиной помощи, помочь Ольге устроиться в Ленинграде. Вот тогда она ему понравилась. А полюбил по-настоящему, когда та переехала в Ленинград.
  Приехали они к Бабаксинье посоветоваться и помощи попросить. Девка-де вырастает, надо её как-то в жизни устраивать. Времена сейчас везде не лёгкие, а в деревне особенно тяжело. Работаешь от зари до зари, подходит время по трудодням получать, ан и получать-то нечего. Слёзы, не заработки. А налоги отдай. И на займы подпишись. И самим как-то одеваться и что-то есть надо. И девке учиться бы надо, не глупая, а где ж в деревне выучишься. С девяти лет работает. Сначала на смолзавод ходила за три километра, а сейчас в колхозе, на полевых работах. Тяжело, а куда денешься, надо работать.
  - Зато сейчас живут лучше, чем при старом режиме, - обиделся Миша на недовольство родных современными условиями жизни.
  Бабаксинья глядя куда-то в сторону вздохнула и тихо проговорила.
  - У нас, Мишанька, с дедом твоим Матвеем при старом режиме шесть лошадей, одиннадцать коров да пять дюжин овец было. А птице, курам да гусям, счёта точного не ведали, сколько их было. Работали, не скрою, не менее, чем сейчас, от зари да зари. И выходных не знали. Даже в великие праздники полного отдыха не было, скотине не объяснишь, что праздник, её кормить, поить и доить во все дни надо. И другие так же. Но все, кто работать не ленился, жили более или менее в достатке.
  - Зато сейчас эксплуатации нет.
  - Ну тебе виднее, ты грамотный, в школу ходишь, - без зла и обиды сдала свою позицию Бабаксинья. - Я про эксплуатацию, Мишенька не училась, я и в школу-то не ходила ни одного года, показала мне сестра двоюродная Маня, упокой Господи её душу, совсем молодой от чахотки померла, азбуку, да как слова из букв складывать научила, с тем и живу. Дед Матвей, тот грамотный был, и псалтирь и евангелие по-старому читать умел, и газеты читал, даже журнал по сельскому хозяйству один год выписывал. И поворотилась к тёте Фросе. - Как пошли продразвёрстки да комбеды, я к Матвею.
  - Как жить-то будем? Непонятно мне: то землю нуждающимся дают, то нажитое трудом у людей отнимают.
  А он взял мою руку в свои ладошки, а ладошки у него большие, тёплые, хоть и зима тогда на дворе стояла, посмотрел мне в глаза, смиренно так посмотрел, никогда, ни до, ни после такого смирения я в нём не видала, и тихо сказал.
  - Разве не знаешь, Ксюшенька, что нет на земле иной власти кроме как от Бога? Установят большаки в России мир, наведут порядок, восстановят разрушенное, жизнь устроят достаточную - порадуемся тогда милости Божией. Порушат страну окончательно - нам ли, грешным, роптать на волю Его. Разве не Он Творец всему и Хозяин жизни?
  - Запали на сердце мне его слова, и взгляд, и руки тёплые. С той поры так и стараюсь жить. Как поруха какая пойдёт или незадача в жизни выдастся, вспомню Матвея, и те слова его вспомню, перекрещусь да скажу: "На всё, Господи, воля Твоя. Прости меня, роптунью грешную". И дальше живу.
  Но и мимо Миши не прошло то бабушкино воспоминание, несколько дней спустя спросил.
  - А дед Матвей какой был?
  - Хороший мужик был, крепкий. Одно слово - хозяин.
  Не многое этот ответ Мише разъяснил, но понятие дал - дед Матвей человек хороший. Потому что папа всегда говорил: "Всякий настоящий мужик, по натуре своей хозяин". И Валерий Борисович о нём сказал: ты, Миша, крепкий мужик, - получается, как про деда Матвея.
  К достоянию же деда Матвея и бабы Аксиньи Миша отнёсся равнодушно. И кони, и коровы, и гуси - это далёкое прошлое, ещё до его рождения бывшее и потому, как бы и вовсе не существовавшее. Вроде как урок истории. Зато он постоянно от взрослых слышал и сам видел: папе и маме зарплату в последнее время не раз прибавляли и цены снижали, и товаров всяких и продуктов в магазинах становилось больше. Это было очевидно и важно - жизнь становилась лучше.
  А в том разговоре Бабаксинья и тётя Фрося порешили, что Ольге, конечно, надо в город перебираться. И в будущем году, когда ей исполнится пятнадцать лет, через знакомых Бабаксиньи, которые вместе с дедом Матвеем работали, устроят её в Ленинграде на железную дорогу. Может стрелочницей, может проводничкой, как удастся.
  Но на такую работу пятнадцатилетних не берут и Ольге, когда она уезжала из Ильина, в документах приписали два года к возрасту. Так что Ольге сейчас всего лишь семнадцать, а ему уже полных одиннадцать, не такая большая разница, подумаешь, каких-то шесть лет.
  Виделись, правда, они редко. Оля прописалась у одних знакомых будто бы няня, а работала стрелочницей на станции Лигово и жила там же, сняла угол у других знакомых в железнодорожном бараке.
  А что делать? Надо как-то устраиваться в жизни, и поддерживать друг друга надо, а иначе ложись да помирай.
  В июле, когда немцы подходили к Урицку , ушла с другими рабочими станции Лигово и жителями Урицка в Ленинград. Шли пешком и не напрямую, а вдоль залива, там дорога была безопасней. Поселили её на Балтийском вокзале в вагоне, а работать направили по своей специальности, стрелочницей на Броневую.
  Миша Олю на Броневой не застал, уже неделя как её отправили в Купчино на рытьё противотанковых рвов.
  "Ох, голова-дырка, - укорил себя Миша. - Шёл ведь через Купчино, мог бы посмотреть. Да кабы знать..."
  И через рвы эти проходил. Немец с самолёта тогда листовки разбрасывал.
  
  "Ленинградские дамочки,
  Не ройте ямочки.
  Придут наши таночки,
  Зароют ваши ямочки".
  
  Самих мы вас, подонков, зароем! Вместе с вашими танками. Скоро зароем. Никуда вы от нас не уйдёте!
  Жалко, что не застал Ольгу, да ничего не поделаешь, всего не предусмотришь. Попил для бодрости кипяточку на стрелочном посту и пошёл дальше.
  
  - Ты бы с ребятами поиграл, на лыжах покатался, с трамплина попрыгал, - даже не посоветовал, скорее призвал Юлерми возвратясь из конюшни, куда отнёс починенный хомут. - А то сидишь целыми днями дома.
  - А нет, ничего, я не хочу.
  Не станешь же ему объяснять: такова, мол, отработанная линия поведения.
  - А то соседи про меня скажут, что держу тебя хуже батрака, целыми днями работать заставляю и даже погулять не выпускаю.
  - Если скажут, ответь им: гуляю я и так больше, чем мне хочется. Я не по гулянью, я по дому соскучился.
  Хоть и заготовленным был этот ответ, но искренним.
  Юлерми неуклюже охватил мальчика и засунул его голову себе под мышку. Такое вот сочувственное объятие у него получилось.
  
  А в конце недели пришла обиженная, если не сказать оскорблённая Ирма
  - Хуоти, смотрю, совсем занятой стал. То всегда сам останавливается, поговорит, а вчера и сегодня тоже, только поздоровался, некогда, мол, в другой раз поговорим. Сказал только, что скоро корову запускают и с понедельника молока не будет.
  Может быть от услуг Хуоти отказались? Возможно, но мало вероятно. Тем более, старик в доме наискосок активничать во дворе перестал и появляется там не чаше, чем требует того зимний обиход.
  Похоже, наступает его время. Микко выждал ещё пару деньков, присматриваясь. Никакого особого внимания к себе не заметил.
  Пора.
  Численность финского гарнизона, расположение постов, режим охраны в самой деревне он уже установил. Что-то видел из усадьбы Юлерми, что-то отметил пока по делам, по своей ли инициативе или с поручениями Юлерми ходил к односельчанам. Теперь главное заглянуть на южный склон и окрестности обследовать.
  Но в одиночку рискованно. Взрослые как смотрят: если ватага ребячья бежит, значит играют или без дела болтаются, один мальчишка идёт - значит по делу. Сразу вопрос: куда? зачем? по какому делу? Подозрение может быть. Нужно либо самому подобрать трёх-четырёх ребят побойчее, но попокладистее, чтобы вместе и по деревне и за деревню. Но на это надо время. И заметно будет потом, после завершения операции, когда начнётся расследование, что он организовал группу. Так что лучше пристать к уже сложившейся. Микко стал присматриваться к деревенским мальчишеским компаниям подбирая, какая станет лучшей для него "прикрышкой" - прикрытием.
  Вилхо Лаутанен. Заядлый лыжник, много времени проводит на улице. Уходит и за деревню. Это плюс. Но любит бегать на перегонки и на длинные дистанции. На бегу же, запыхавшись не много увидишь. И бегает он где лыжня подлиннее, а не там, где Микко нужно.
  Витька Регонен. Легко увлекается новыми идеями, но быстро остывает, потому мало предсказуемый. И не очень часто гуляет - отец хочет, чтобы Витька стал музыкантом, и тот часами пилит дома на баяне. А тут нужен человек более или менее управляемый. Есть ещё один, Еса Каллио... но хотя ребята его любят, однако инициатив его не признают. И болтлив он, будто не карел, а... а... Однако не подобрал, не вспомнил Микко нацию, все представители которой говорят слишком много. И не важно, много говорящие люди любой нации его всегда утомляли.
  Ему же нужен человек, который мог быть вожаком, и, в тоже время, к его, Микко, мнению прислушивался.
  Остановился на Айно Хокконине, общительном и доброжелательном мальчишке, чем-то походившем на Шурку Никконена из Раухумаа.
  Выждав когда Айно выбежал из дому на лыжах, Микко присоединился к нему. Вскоре и другие ребята подошли. Покатались со склона, попрыгали с "трамплика", маленького трамплина устроенного ребятами в переулке, от главной улицы к подножию. Интересно, но маловат трамплин. Как ни старайся, больше метра не пролетишь. Попробовали нарастить высоту стола отрыва, но нет настоящего разгона. Пробовали разбегаться с палками. Немного лучше, но всё равно мало.
  Выбрав момент, когда оказались вдвоем с Айно и рядом не было других ребят, Микко предложил.
  - Хорошо бы от сарая разбег сделать. Или даже...
  - Во! А что если с крыши сарая, - перехватил идею Айно и загорелся ею.- Если оттуда разгоняться, да сам трамплин повыше сделать - через улицу перелетать будем. А вначале будем прыгать с сарая на сугроб! У, сила! Два трамплина по одной лыжне. Ребята! Что я придумал! Идите сюда!
  Предложение всем понравилось и сразу же принялись за дело. Кто утрамбовывал и накатывал лыжню на разгоне - на сарае и вниз от сарая до дороги. Кто из комьев снега взятых с дорожного отвала сооружал новый стол отрыва. Микко, Витька и Еса принялись "рубить приземление" - подниматься "лесенкой" врубаясь ребром лыжи в склон, чтобы взрыхлить для устойчивости лыж место приземления прыгунов.
  Когда работа была в самом разгаре, когда каждый увлечённо занимался своим делом и мало обращал внимания на то, что делает другой, взбежал Микко на крышу сарая, глянул на юг. И дух замер от восторга: вот оно, место - склады как на картинке. Присел, будто крепление нужно поправить и голову склонил к самому снегу. И так видно. Значит наблюдение можно вести лежа. А замаскироваться... снег высокий, под себя ложбинку разгрести, сверху на себя набросать и никто не увидит. Отлично!
  - Отлично Айно придумал, - сказал Микко Витьке Регонену, спустившись с сарая.
  - Да, - согласился тот. - Ни у кого теперь такого большого трамплина нет.
  А Микко едва ли ни к каждому подошёл и сказал.
  - Молодец Айно, здорово придумал
  И все с ним согласились: действительно, Айно молодец.
  - А мне пора уходить, надо кур покормить.
  - А с трамплина прыгать?
  - Покормлю и приду.
  - Приходи, обязательно приходи.
  Так уход свой зафиксировал, до начала прыжков.
  Покормил кур. Снял с лыж крепления, поставил вместо них старенькие, найденные у Юлерми в мастерской. Примерно на две трети надрезал ремень на правой лыже. Заскоблил, взлохматил надрез, чтобы выглядел не резаным, а рваным. Надел лыжи и осторожно ступая, чтоб не дорвалось раньше времени крепление, направился к переулку, где ребята уже прыгали с нового трамплина и откуда неслись их победные и радостные возгласы: иные и впрямь перелетали через проезжую часть улицы, и даже дальше.
  - Во! - Показал Витька Регонен поднятый вверх большой палец. Иных слов у него не было, и не нужны слова, без них ясно, что здоровски.
  Микко заразился их настроением: один разок, всего один, наверно, ничего...
  Устремился было через отвал на обочине, но под правой ногой лыжа вильнула и покатилась вниз по приземлению. Микко поставил свободную правую ногу позади левой и отталкиваясь то палками, то свободной ногой, съехал на одной лыже и внизу, под горой настиг беглянку.
  Поднимаясь, показывал всем ребятам рваное крепление:
  - Не повезло. Даже одного разика прыгнуть не удалось.
  Ребята посочувствовали, а Микко зафиксировал в их памяти и это: он ни разу не прыгнул с нового трамплина.
  На следующий день поменял крепление, но на трамплин не пошёл.
  
  И за ним ни кто не забежал. Значит, забыли.
  Всегда так. Он не был заводилой, но не был и отверженцем. И учился средне, и роста был среднего. Не слабак, но и не силён. Трусом его не обзывали, но и особым храбрецом не считали. Обычный неприметный середнячок. Им не пренебрегали и его не игнорировали, но о нём постоянно забывали. Его это нередко удивляло и иногда обижало, когда произойдёт что-нибудь интересное, а его не позовут. И если он начинал пенять товарищам за то, что сами пошли, а его не позвали, те искренне удивлялись: мы думали ты знал и сам не захотел идти.
  В контакт со сверстниками и вообще с людьми входил довольно легко. Но больше любил быть один, ну не совсем один, с книжкой. Самые любимые книги о путешествиях и приключениях - Купер, Стивенсон, Майн Рид, Киплинг. Пробовал и Джека Лондона читать, что-то понравилось, например "Белый Клык", но пока тяжеловат был для него этот писатель. Так что одному ему скучно бывало очень редко, но характера он был не скрытного, а, скорее, уединённого.
  
  Теперь его дело отсидеться, снять реакцию взрослых, в первую очередь разумеется, военных. Те трамплин уже видели, но пока подвоха в нём не усмотрели. Даже напротив, повосхищались смелостью и находчивостью ребятишек. Но это первая реакция, возможно информация ещё не дошла до командира.
  Времени у него немного, надо плотнее работать. Сначала проверить пост в конце переулка.
  Подпоясал пальто, сунул за ремень маленький топорик. Верёвку смотал в кольцо и надел через плечо, как солдат скатку. Стал на лыжи и завистливо поглядывая на ребят слетающих с трамплина, скатился в конец переулка.
  Солдат посмотрел на его экипировку и спросил.
  - За елкой к Рождеству?
  - Нет. Лап еловых надо курам принести. Там витамины.
  - Это хорошо. Молодец. Курам витамины нужны.
  В лесу Микко быстро сориентировался - не первый раз здесь - нашёл большую ель с низкими, чуть не до земли свисающими ветвями. Под ней, куда снег не попадал, возле двух камней, большого и поменьше, плоского, растянул верёвку. Нарубил лапника, уложил, стянул верёвкой. И хотя был уверен, что ни кто не следит за ним, но бережёного Бог бережет, осмотрелся, надвинул край вязанки на меньший камень и отвалил его в сторону. Под ним в углублении, завернутые в парусину бинокль, компас, карманные часы, блокнот, с двух сторон очинённый карандаш, фонарик с цветными стеклами, красным, зелёным и синим.
  Сунул карандаш в валенок, остальное убрал на место, прикрыл камнем. Вскинул на плечо вязанку и пошёл обратно.
  У входа в деревню посмотрел вверх, на сарай. Терраска, по которой шла улица и трамплин прикрывали изрядную часть, практически весь скат кровли, кроме самого верха. Это хорошо.
  Охранник критически осмотрел ношу.
   - Надо было молоденьких нарубить и погуще. А будешь курам давать, кипятком ошпарь.
  - Хорошо, ошпарю. Спасибо за совет.
  - Ошпарь, да, - похоже, охранник остался доволен тем, что его совет чему-то научил мальчика. - Хювяя пойка*17.
  Кинул вязанку в дровяник и присел на чурбан.
  Так. Охраняют не очень-то строго. Не обыскивал. Это хорошо. Если по разработке, то забирать пакет надо не сразу и не всё - попадёшься, дураку понятно, что это не рождественский подарок грудничку, а набор для разведки. А на следующий день после проверки, и частями, чтоб не вызвать подозрений, если обыщут: фонарик и блокнот, часы и компас, потом бинокль. Как в задаче про волка, козу и капусту. Но кто знает, какой охранник завтра будет стоять... Может такой придира попасться, что ой-ё-ёй. Надо сегодня идти, пока не стемнело.
  - Не хватило? - удивился охранник.
  - Я не давал. Вы же сказали, что нужно с молоденьких ёлочек...
  - Старые тоже можно, витамины и в старых есть. Молоденькие мягче. Но они смолистее, их нужно дольше запаривать.
  - Да? Ладно, раз уж пошёл не возвращаться же, принесу побольше. Чтоб потом не отвлекаться, чтобы завтра спокойно дрова колоть.
  - Да, чтоб не отвлекаться. Молодец, правильно думаешь. Я люблю мальчиков которые дома работают и старших слушаются. Хювяя пойка.
  Микко нарубил веток с густых молоденьких ёлочек, прикрыл вязанкой камень, достал пакет, бинокль укутал в лапник, а оставшееся спрятал за пазуху. Промёрзший пакет холодил и Микко долго ежился и подтягивал живот. Отошёл метров на триста в глубь леса, возле лесной лыжни снял с пенька две сосновые шишки, воткнул на их место берёзовый прутик: закладка из тайника забрана.
  Охранник опять затеял разговор. Посоветовал не веником давать лапник, а сначала разложить ветки на натянутую сетку, дождаться когда они дня через два-три осыпятся, помять иголки в ступе, ошпарить кипятком - после такой обработки иголки для кур самые полезные. Так можно скармливать курам не только еловые, но и сосновые иголки.
  Всё бы хорошо, но рассказывал он долго, тщательно и подробно описывая каждое действие: как вбивать гвозди, как их изгибать, чтоб сетка не рвалась и лучше держалась, как натягивать сетку, как раскладывать на ней лапник, как собирать, толочь и ошпаривать иголки. Микко вначале нетерпеливо, а потом и боязливо переминался с ноги на ногу, хотя старался и не выказать нетерпения, а усердно изображал лицом благодарность и внимание. А ну как придут проверяющие на пост, да не только часового проверят, но и его обыщут? Что сказать? Нашёл? Допустим, поверят. Но часы-то идут и время показывают правильное. Что идут, ещё можно как-то объяснить - сам, мол, завёл. А точное время выставил кто? Тоже сам? По солнцу над ольхой? Или сорока подсказала? Если б лежали отдельно, можно сказать, что мои часы, давно нашёл, ещё летом или даже раньше. А так... Ой, голова-дырка... Тут можно не только себя загубить, но и дело завалить, людей подвести.
  Не раз укорил себя за ослушание, а часового за словоохотливость. Стал уже присматривать место, куда в случае опасности можно скинуть пакет. Но как скинуть?.. Просто так в сторонку не отбросишь. Значит так... Отъехать за обочину... там как бы поскользнулся... или лыжа подвернулась... упасть лицом вниз... быстро вытащить пакет и поднимаясь, пока ещё не поднялся, под собой вдавить в снег. Может быть заметно... А нет, ничего, если аккуратно, руки не растопыривать, то не должно быть видно. Пожалуй, выгорит. А потом?.. Как потом забрать под носом у часового? Не заберёшь никак...
  Вот влип так влип. Вот дурная голова, вечно покоя не дает. На будущее наука - не своеволь. Не дураки операцию разрабатывали и линию поведения отрабатывали.
  Наконец наставник закончил поучение.
  Микко поблагодарил за науку и попрощался.
  - Всего доброго, - попрощался и охранник. - Хювяя пойка.
  
  Наутро забежал Витька Регонен
  - Пошли с трамплина прыгать!
  - Некогда. Дома работы много. Юлерми ведь нет.
  В деревне много говорили о предстоящем наступлении русских. И, похоже, военные власти всерьёз готовились к нему. Юлерми и так не часто ночевавший дома, теперь вовсе исчез. В числе нескольких других жителей Киеромяки, владельцев лошадей, мобилизовали его на извоз.
  К середине дня ситуация не изменилась - никто ребятишек от сарая не гнал.
  А к трамплину хотелось. Ой как хотелось! Смотрел и то восхищался.
  - Ух ты! Арвид Халонен молодец, метров пять пролетел, не меньше! А Мишка Кауппанен... Ну что же он делает... Отталкиваться надо... прыгать! - Шёпотом подсказывал Микко. - Прыгать, а не съезжать с трамплина!
  И сам, увлекшись, отталкивался и подпрыгивал, хотя был не на трамплине, а во дворе и в одних только валенках, без лыж.
  К вечеру, когда ребята разошлись по домам, выбрал момент, быстро и незаметно отнёс пакет, спрятал под кровлей сарая. Наметил место для наблюдения.
  
  Через несколько часов после того как во всех домах, кроме караулок по концам деревни, погасли огни и после того как кукушка на ходиках двенадцать раз отворила своё оконце и возвестила полночь, Микко оделся потеплее и на секунду остановился перед выходом.
  "Легенда такая. Дома одному страшно, пошёл к кому-нибудь ночевать. К Ирме, например, или к Эркки Маслову. Если патруль встретится по пути туда". В Киеромяки действовал комендантский час и с десяти вечера до шести утра передвижение без пропусков было запрещено. "Если, прихватят на обратном пути, то ни у Эркки ни у Ирмы света не было, а будить их не решился. Тут проще. Но вот сарай... Если застанут на сарае... Испугался что заберут и спрятался? Хлипкое объяснение. Если ни в чём не виноват, то зачем прятаться... А что ещё придумаешь?.. Просто испугался и всё". Поприкидывал и так, и этак, но другого объяснения не находилось. "Ладно, может обойдётся. Риск благородное дело. Должно обойтись. Пальто на нём везучее, в этом пальто все разведмероприятия проходили удачно". Пожелал сам себе удачи - без пожелания удачи идти нельзя - и вышел из дома.
  "Когда петухи на насест, а усердные спать, тогда лодыри за работу", - вспомнилась ему карельская поговорка, которой бабушка Лиза корила Микко за его стремление отложить прополку грядок на потом.
  Легкая лихорадка, или как Микко называл это состояние - мандраж - проявилась в районе грудины. И легкий зуд по коже. Это не было страхом, скорее это можно назвать волнением. Видимо такое же волнение испытывают актёры перед выходом на сцену, а спортсмены перед стартом.
  Четыре его чувства обратились в некое звериное чутье: казалось, он видел, слышал и обонял не только природой назначенными на то органами, но и кожей, и осязал на расстоянии. Открылся, как он сам это в себе называл, "шестой нюх".
  Скрип снега под ногами у часового в конце переулка. Краткие и негромкие, похожие на команды реплики у выезда из деревни. Голоса слышно, но слов не разобрать. Может быть проверка постов? Тогда и того, в переулке пойдут проверять, можно нарваться на них.
  Нет, хлопнула дверь, голоса смолкли, в караулку ушли. Всё затихло.
  Вышел за калитку и стараясь заметно не вертеть головой, всё охватывая зрением, слухом и "шестым нюхом" и анализируя: опасно - не опасно, пошёл по улице. У перекрестка постоял. Луна близилась к полнолунию и неправильной формы кругляш, несколько подъеденный с левой стороны, ярко светил. Дождался когда облако укроет луну.
  Нижнего часового, в конце переулка, видно не было. Микко находился в середине склона, на фоне горы, значит и часовой его видеть не мог. Ещё раз оглядевшись, быстро поднялся к сараю - мальчишки плотно укатали лыжню, бежал как по тропинке. На сарае лёг и вверх по кровле пополз, в рост идти нельзя, здесь он мог оказаться в контражуре, на фоне неба.
  У верхнего края разгреб ложбину, лег в неё, извлёк пакет, сунул под грудь и навалил на себя снега сверху. Мандраж пропал, но не сейчас, а раньше, как только он вышел из дома и приступил к делу. Страх и всяческие треволнения, он постоянно это отмечал, действуют перед началом операции, но как только приступил, они тотчас исчезают и момент их исчезновения он никогда не смог отследить и зафиксировать.
  Разложил перед собой содержимое пакета.
  Внимательно осмотрел в бинокль склады и прилегающую к ним территорию. Подсвечивая синим светом фонарика зарисовал в блокноте общий план, разделил пунктирами на квадраты. Сориентировал компас, указал стрелкой на схеме направление север-юг. По полям, по вертикальному и по горизонтальному у квадратов расставил буквы и цифры. На обороте листа - азимут, примерная дистанция, ориентиры.
  Следующее действие - нарисовать план каждого квадрата на отдельном листе. Но тут скрип и стук дверей в караулках, голоса - смена часовых. Глянул на светящийся циферблат - один час пятьдесят две минуты. На складах тоже смена часовых. Время смены... порядок смены... часовых у складов, на вышках и в секретах на подходе к складам. Скрип снега по дороге.
  Затаился. Не видно ли с дороги его спины? А ну как подозрение у караульных возникнет, да взбрендит им то своё подозрение автоматной очередью проверить? Лучше не надо. Голоса прозвучали и смолкли. Смену произвели. Скрип снега. Идут обратно. Идут и смотрят наверх, на сарай, на него, больше смотреть им некуда. Заметят или пройдут?! Звук шагов поменялся, скрип снега под ногами стал короче и звонче, значит, свернули со взрыхлённого переулка на укатанную улицу. Пошли по ней. Подождал пока подальше отойдут. Фу-у!
  Продолжил. Зарисовал подробный план каждого квадрата. Одновременно не упускал из вида часовых: в каком месте смена, как передвигаются по территории вверенных им постов. И делал соответствующие пометки.
  Холодно. Холодно-холодно. Зубы постучали, постучали от холода, да и стучать перестали, не доставали нижние верхних: всё тряслось, и челюсти, и губы, и кожа, и мышцы на руках, груди и ногах. Но дождался и следующей, четырёхчасовой смены. Отследил, замёрзшими скрюченными пальцами кое-как сделал необходимые пометки. Завернул принадлежности в парусину, убрал на прежнее место. Перекатился на лыжню, разровнял своё лежбище, и прикрывшись набежавшим на луну облачком, съехал на животе с сарая, а оттуда бегом, бегом домой.
  Ой, замёрз, замёрз. Ой, замёрз, замёрз, замёрз! Не просто замёрз, чуть в деда мороза не превратился.
  В сенях забрал припрятанную фляжку, которая хранилась ещё с предыдущего визита. Вбежал в дом, скинул валенки, сбросил пальто. Налил из фляжки на четверть стакана спирту, до половины разбавил тепловатой водой из чайника. Выдохнул, выпил. Плеснул в стакан из чайника, запил. Заел варёной в мундире картофелиной, даже не почистив и не посолив её. Достал из духовки два специально для того согретых кирпича, они подостыли, но какое-то тепло давали. Взял ватные штаны Юлерми и затолкал кирпичи в штанины. Просунул ноги, босыми ступнями на кирпичи, а колени обмотал верхом штанов. Шубу Юлерми надел в рукава, задом наперёд, открытой спиной прижался к тёплому щиту печи. Стук зубов и тряска мышц понемногу улеглись, по телу пошло тепло. И с тем сжался желудок, потребовал еды. Доел всю картошку. Даже в желудке от тяжести больно стало.
  Разморило. Фляжку припрятал в доме - так опротивел ему холод, что в сени выйти даже на коротенькую минуточку не захотел. И полез на лежанку, прихватив с собой шубу.
  Только бы не проспать, не пропустить когда Ирма придёт.
  Но всё-таки проспал. Ирма подивилась такому событию, но Микко объяснил: зуб ныл, долго уснуть не мог.
  - Вот оно что... А я-то думаю, отчего у тебя изо рта так нехорошо пахнет.
  "Вот голова-дырка, надо было сразу как встал рот прополоскать и прополиса пожевать. У Юлерми его много". Хорошо Ирма не отличила запах спиртного перегара от запаха больного зуба.
  Весь следующий день просидел дома, не хотелось идти на холод. Даже Ирма вечером обратила на то внимание
  - Что ж ты дома сидишь, с ребятами не играешь?
  - А нет, ничего. Я лучше дома.
  Ирма внимательно посмотрела на него и вздохнула.
  - Бедненький ты сиротинушка. Намаялся без дома, по чужим углам скитаться. Недаром говорят: Не о том сирота плачет, что доли нет, а о том, что есть, да горькая.
  "Это хорошо, Ирма, что ты так думаешь, значит моё поведение естественно и подозрений не вызывает".
  Едва ли не с той поры как узнал Микко, что кино не с настоящей жизни снято, а всё изображают артисты, занимал его вопрос: как они играют? Стараются угадать как бы герой поступил в этой ситуации и потом изображают его? Или себя ставят в ту ситуацию и поступают по своему характеру, как бы они поступили? Теперь он такого вопроса не задавал. Он оказался не только в схожей, но и в более сугубой ситуации. Ему, в отличие от актёра надо не сыграть, а слиться с ролью, пусть на время, но полностью отказаться от себя и до мельчайшей капельки стать тем, кого изображает - не глупым, но и недалёким полусиротой, а может быть и сиротой, незлобивым и не ласковым, не тряпкой, но угодливым и благодарным ко всякому, кто его пригреет и покормит. Иначе провал. А за провалом не свист публики, не порицания критиков в газетах, даже не вонь тухлых яиц и не слизь гнилых помидоров будут ему наказанием, а пытки и мучительная смерть.
  
  На следующую ночь перед выходом почувствовал неудобство в валенке, давит, видимо сбилась портянка. Переобулся. Дошёл до двери - варежки забыл. Вернулся, взял. Вспомнилось как замёрз вчера. Может быть ватные штаны Юлерми надеть? Разделся, померил. Нет, слишком велики. И подозрение может быть: от двора до двора собрался добежать, а чужие ватные штаны надел.
  Вот чепуха чепуховская - время уходит, а дело не делается. До сих пор из дома не вышел, а скоро смена часовых.
  На ходиках час двадцать. Может быть переждать, после смены пойти? Понял Микко, давно уже понял, что не пускает его на сарай и имя тому, не пускающему - страх. Но не хотел в том признаваться, хотя чувствовал его власть над собой.
  Нечто подобное ощутил он осенью сорок первого, когда в третий или в четвертый раз, сейчас уже точно не вспомнить, нужно было идти за линию фронта. Тогда Валерий Борисович почувствовал его состояние и перенёс вывод на несколько дней. Сказал, что это естественно, так бывает и у разведчиков, и у водолазов, и у парашютистов и у многих других, чья работа связана с риском для жизни - первый раз чаще всего проходит без сучка и без задоринки, на интересе. А в один из последующих - стопорит, одолевает необъяснимый страх. У кого это происходит во вторую попытку, а у кого и в пятую. Но бывает, практически, у всех. Но ведь он, Микко, не во второй раз в разведке, и даже не в седьмой, а наверное в двадцать седьмой, если не больше. С сентября сорок первого только и делает, что туда и обратно ходит. И рейды, и стационарное наблюдение, и маршрутная разведка, и связным к партизанам и к подпольщикам ходил.
  Поначалу часто выводился, пока фронт не стабилизовался и было много дыр на стыках немецких частей, проходить было легко. Когда немцы остановились и среди ленинградцев началось, если не ликование, то вполне оправданная радость "немец окапывается, значит город штурмовать не будет", для него ситуация осложнилась. Найти прореху в немецких порядках становилось всё сложнее, и он всё реже переходил линию фронта и всё больше времени проводил во вражеском тылу.
  "Нашёл время рейды считать да заслугами хвастать! Время уходит", - одёрнул себя Микко.
  Вышел во двор, прислушался. Тихо. Надо идти. Дошёл до калитки. "А сколько же сейчас времени? Не нарваться бы на смену..." Вернулся, посмотрел на ходики. Без пятнадцати два. Надо переждать, пока сменят часовых. Присел у окна, назначив выйти через полчаса. Потом добавил ещё пять минут, для гарантии. Нет, хватит трусить, надо идти. Вышел во двор. На небе ни облачка. Надо бы подождать... "Иди, трус..." - приказал себе. Но луна ярко светит, часовой в переулке может увидеть. Лукавство, и он знал, что лукавит, ведь он проверял обзор с места охраны: за трамплином сарая не видно, заслоняет его трамплин. "Совсем раскис, баба!"
  И тут тучка набежала, и снежок из неё реденький и мелкий просыпался. Куда ж идти по свежему снегу, следами себя выдашь. И время упущено. И наверно, не видно ничего из-за снега. Что делать, ночь потеряна. Оправданный возвратился в дом. Но совесть оправдания эти не очень-то принимала, поскабливала и корила: дрогнул.
  Утром проснувшись, только подивился своей слабости.
  На следующую ночь, опасаясь, как бы и в самом деле не зарядил снег, тогда уж действительно наследишь и ничего не увидишь, ушёл на сарай во время. Возвратясь согрелся, а утром встал в обычное время, прополоскал рот и пожевал прополиса, от "запаха больного зуба". Ирма ничего не заметила.
  А после третьей ночи опять проспал.
  - Снова зуб болел?
  - Да.
  - Ты вот что, Микко... Приходи к нам ночевать, места хватит.
  - А нет, ничего. Я дома.
  - Ну смотри сам. А если что - иди, не стесняйся. Чего тут стесняться, и взрослому одному в доме жутковато, - Ирма по-своему истолковала его зубную болезнь. Ипользуясь случаем перешла на хозяина дома. - Юлерми одному жить тоже не дело, надо о хозяйке подумать. Мужчина без жены, что сарай без крыши. А дом без хозяйки, что баня без пару. Вроде и есть они, да толку с них никакого. Юлерми мужчина работящий, хозяйственный и деньги к нему идут. Такому надо семьёй дома жить, а не болтаться ночами по всей деревне и даже по округе. Понятно, молодой, здоровый, сила наружу рвётся, природу не обманешь. Значит, жениться надо. Девушке за него, вдового, идти вряд ли прилично. Так ему и из других выбрать хватит, вон их, молодых вдов, сколько сейчас. И ещё будут. Война. Женихи убывают, а вдов прибавляется. Женится и ещё успеют детей нарожать и вырастить.
  Ещё две ночи мёрз на сарае. Наблюдения что-то подтвердили, что-то пришлось уточнить. В целом, сбор необходимой информации можно считать завершённым.
  Ближе к вечеру, после того, как ребята разбежались по домам, Микко благополучно перенёс с сарая пакет. Но увы, не обошлось без оплошности: выскользнул бинокль и провалился внутрь сарая. И не было никакой возможности достать его. Обозвал себя и старой вороной, и мокрой курицей, и вислоухим из отряда безрогих - да толку с того.
  Дома развёл огонь в печи, запер дверь на крючок, разогнул шплинт и снял наконечник с лыжной палки. Зарисовал на оставшихся чистых листах блокнота план деревни, промерить расстояния труда не составляло, пять его шагов равны трём метрам. Указал расположение финских постов, описал состав подразделения и режим охраны. Оторвал обложку блокнота, кинул в огонь. Листы скатал в плотную трубочку, засунул в выемку в лыжной палке, поставил наконечник на место, зашплинтовал. Карандаш тоже сжёг. Парусину уложил во внутренний карман пальто. Фонарик и компас спрятал на чердаке конюшни, закопал в потолочную засыпку.
  Следующим утром отправился в лес. Часовому объяснил: теперь надо сосновых веток курам на витамины наломать, да, заодно, ёлку к Рождеству присмотреть. Прошёл благополучно, хотя под сердцем всё же поёкивало: вздумает обыскать да если найдёт - верняком, гестапо и расстрел.
  Берёзового прутика на пеньке не было. Вместо него лежала осиновая рогулька.
  Наши были здесь. И потеплело на душе, шмыгнул носом и варежкой под ним провёл.
  Листы блокнота, извлечённые из палки завернул в парусину и схоронил под камнем. На пеньке, где была рогулька оставил обломок сухой еловой ветки: тайник заложен, можно изымать. Отломил с полдюжины сосновых веток и отправился домой. Миновал часового, теперь уже свободно, непринуждённо и даже с некоторым пренебрежением: отныне ты мне не опасен.
  По улице повернул к дому и у калитки обильно и шумно выдохнул, будто дошёл до места и тяжелую ношу сбросил - задание выполнено. Нормуль.
  Поел и полез на печку. Осиновая рогулька предписывала покинуть населенный пункт на следующий день и переместиться в Хаапасаари. Надо хоть немножко перед дорогой погреться, тепла накопить.
  
  Вечером приехал Юлерми, отпустили его на два дня подлечить коня, порезал тот настом ноги.
  Утренние сборы были недолгими - что ему собирать: пальто на плечи, торбу через плечи, шапку на голову, лыжи на ноги и готов.
  Внешне Юлерми к известию об уходе Микко отнёсся спокойно.
  - Смотри как тебе лучше. Уйдёшь - в обиду не приму, останешься в обузу не будешь. Всё-таки живой человек в доме.
  Похоже, Микко действительно был ему не в обузу, но и большой нужды в его присутствии Юлерми не испытывал.
  - Заходи ещё, - пригласил он на прощанье и отправился лечить ноги своему работяге-коню.
  
  На подходе к деревне Хаапасаари, у самой околицы возле дороги...
  
  
  _________________________________
  
  
  10 Чеченская песня о генерале Слепцове:
  Знали все горы,
  Богатый и бедный,
  Знали бесстрашную удаль Слепцова,
  И гостеприимную сень его крова.
  Знал его почтенный народ кабардинцы,
  И дальние жители гор - тавлинцы,
  Знали и мы, чеченцы, соседи его,
  И любили врага своего.
  Слава его высока и светла
  Как вершины Казбека,
  И грудь боевою отвагой полна,
  Полна как грудь могучего льва.
  11 Дом командирского состава.
  12 Торгсин, реализация товаров за валюту, драгметаллы (золото, платина, серебро) и драгоценности существовал с 1930 по 1936 год. После отмены карточек дальнейшее существование его было признано нецелесообразным
  13 Цыплёнок. Буквально: курицын сын.
  14 Kieromaki - Кривая гора.
  15 Метсяпуро, финск: Metsapuro - лесной ручей.
  17 Молодец. Дословно - хороший мальчик.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"