Тиранин Александр Михайлович : другие произведения.

Шёл разведчик по войне. Ч.3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Александр Тиранин
  
  ШЁЛ РАЗВЕДЧИК ПО ВОЙНЕ
  Повесть
  
  Часть 3
  
  
  На подходе к деревне Хаапасаари, у самой околицы возле дороги, под могучей, о трёх стволах сосной, занесённые снегом и потому видевшиеся едва приметными бугорками могильные холмики. Над ними некрашенные кресты из средней толщины берёзовых жердинок, с двух сторон отёсанных и оструганных. Один четырёхконечный, другой восьмиконечный, православный.
  Молодой эстонец, девятнадцатилетний парень с рыхлым телом и красивым именем Калью Лайне, затянутый военным сквозняком в карельскую деревушку Хаапасаари, слыл местным дурачком.
  В Эстонии он, больше известный среди соседей под прозвищем Калью-Мульгекапсад, с отцом, матерью и старшим братом, статным и работящим Гуннаром, владели хутором. Разводили свиней и дойных коров. Хозяйство вели крепко, удачливо, даже батраков нанимали, семейных рук не хватало.
  В сороковом году пришли Советы и установили Советскую власть. Хутор отобрали в общенародное достояние. Не согласного с тем отца отослали в Сибирь за колючей проволокой избавляться от собственнических пережитков и перенимать опыт коллективного труда, а мать и братьев записали колхозниками, по сути батраками, на их же, недавно собственном хуторе.
  Когда началась война, Гуннар сказал:
  - Пора
  И братья ушли в лес. В склоне оврага выкопали землянку, нанесли туда провизии, перенесли железную печку, заготовили сушняка на дрова. Затем в одну из тёмных и слякотных ночей порезали на куски телефонный провод связывавший сельсовет с районом и сожгли две скирды прошлогодней соломы. Набравшись, таким образом, опыта антисоветской борьбы, перешли к широкомасштабным акциям - стали планировать нападения на машины, убийство красноармейцев, советских и партийных активистов, поджог сельсовета. Но для этого нужно оружие. Пока придумывали как добыть оружие, изнасиловали и утопили в болотной трясине двенадцатилетнюю дочку председателя сельсовета, в поисках отбившейся от стада коровы, неосторожно зашедшую глубоко в лес. Так что немцев они встретили не с пустыми руками, было о чём доложить.
  Гуннар сразу же записался в эстонский охранный батальон действовавший в составе 611-й фельдкомендатуры. И под Псковом успешно продолжил начатое: жёг дворы, участвовал в расстрелах патриотов уличённых в связях с партизанами или с Красной Армией, не пропускал мимо себя русских и любой иной национальности женщин, особенно предпочитал молоденьких девушек и даже девочек. И однажды под новый год нашли его насмерть замёрзшим, нагишом привязанным к дереву.
  Калью около двух месяцев провёл в учебном лагере.
  А в действующую часть, в один из эстонских батальонов на левом фланге группы армий "Север", попал в декабре, на небойком направлении, в стороне от основных военных дорог. Определили его вторым номером пулемётного расчёта. Позицию они занимали выгодную, на высоте, восточная пола которой, обращенная к русским, спускалась на зыбкую подболоченную необильными, но многочисленными ключами луговину. За луговиной, там где земля была повыше, располагались русские окопы. Обе стороны активных действий не вели, так постреливали друг в друга для острастки и готовились одни к наступлению, другие к обороне.
  Однако, в середине декабря русские предприняли несколько безуспешных попыток взять высоту. Какой-либо тактической, а тем более стратегической необходимостью объяснить это было невозможно: фланги немцев ушли далеко вперед, а здесь русских не трогали только потому, что никакой угрозы они не представляли и было не до них: группа армий "Север" рвалась к Волхову и к Ильмень-озеру. Подумали, не отвлекающий ли это маневр. И на всякий случай, укрепили пулемётные гнезда и пополнили боезапас. И не напрасно.
  Девятнадцатого декабря, рано утром, без артиллерийской и какой бы то ни было подготовки, прямо с марша, перебравшись через свои окопы, пренебрегая обходными маневрами и прочими военными хитростями в лобовую атаку пошли люди в черных бушлатах, сопровождаемые непонятным гулом. Штрафники.
  Когда они подошли ближе, можно было различить, что гул, это изрыгаемая десятками и сотнями глоток ругань. И вой, похожий на звериный.
  Первая волна атаки полегла в болотистой луговине. Но следующие волны, цепь за цепью, поднимались по холму выше и выше. Пулемёт перегревался, кончались патроны. Калью, по приказу Артура Салло, своего первого номера, принёс ещё один пулемёт и несколько коробок с пулемётными лентами. И пока Артур стрелял из нового пулемёта, Калью обкладывал снегом прежний, чтобы быстрее остыл.
  Ойкнув, как будто громко икнул, Артур опустился на дно окопа. Убили. А русские шли и шли под вой и крики. Тогда к пулемёту стал Калью.
  Стрелял, стрелял, стрелял. Когда же пулемёт перегревался, совал его в снег остыть и стрелял из другого. Он не помнит сколько раз так сменил пулемёты. Ладони от ожогов и непрестанной тряски пулемёта покрылись волдырями и кожа с них стала слезать.
  Русские шли в атаку уже по трупам своих товарищей. И вблизи окопа, ложились друг на друга слоями. Один слой, второй... Уже невозможно было хоть что-то разобрать в их крике и вое, видны были на серых перекошенных лицах широко раскрытые черные рты. И третий слой стал складываться. Но всему есть предел. Подошёл к нему и Калью Лайне. Не выдержал такой обильной смерти. И заголосив перенятым у русских воем, бросился прочь из окопа.
  Перехватили его в тылу, километрах в двадцати от передовой. Поначалу пригрозили военно-полевым судом, но быстро разобрались, что нужен ему не судья, а психиатр. К тому же и в воспитательных целях суд мало что дал бы - победителей, как известно, не судят. Русские солдаты лишь двое суток смогли продержать высоту. А командиры, пославшие их на смерть, только успели доложить о боевом подарке ко дню рождения Великого Вождя. Двадцать второго декабря высота была окружена и русский гарнизон полностью уничтожен. Обозлённые немцы пленных не брали.
  Калью после того возненавидевший и войну и оружие, бродил по земле, подходил к каждому военному и, грустно и ласково заглядывая в глаза, уговаривал его бросить оружие и не стрелять в людей. Когда от него старались отделаться более или менее мирно, объясняя.
  - Я не в людей, я во врагов стреляю.
  Он отвечал, что у людей только один враг - сатана. А человек человеку врагом быть не может, потому что все сотворены Богом и в каждом есть Божья душа. И стрелять в человека, значит стрелять в творение Божие. А сатану оружием не убьешь. Сатану можно убить только любовью друг к другу.
  - Наслушался поповских сказок. Задурили попы тебе голову! - Отмахивались одни, а другие молча крутили пальцем у виска: что с дурачка взять?
  Если же прогоняли со злом, то отходил в сторону садился на землю и плакал.
  А однажды, у немецкого солдата передернувшего затвор и поднявшего винтовку на пленного советского солдата изнемогшего от ран и усталости, вырвал оружие и разбил приклад о ствол сосны.
  Под тем же деревом и в тот же день похоронили в карельской земле неизвестного русского солдата и эстонского крестьянина Калью Лайне по прозвищу Калью-Квашеная Капуста.
  А кресты им поставил дед Эйнор, или как звали его русские, Иван Иваныч.
  
  Дед Эйнор, высокий, худощавый, невзирая на свои лета стройный, с седой щетинистой бородой, которую он сам дважды в месяц подстригал перед зеркалом, жил с женой бабой Хелей, невысокой, кругленькой, с улыбчивым лицом и ласковыми глазами, с редкими, почти незаметными сединками в светлых с рыжинкой волосах и по внешности совсем не старушкой. Жили они в большом на два входа пятистенке с высоким крыльцом, с южным фасадом в четыре окна на улицу и с сенями вдоль всей восточной стены, которые дед звал верандой. Дом стоял в начале улицы, на взгорке. Правый, западный, фасад смотрел двумя окнами, по одному из каждой половины, на просторную поляну, плоскую вершину взгорка, где от снега до снега паслись утки и гуси, по утрам собирали в стадо, а вечером разбирали пригнанных пастухом коров, коз да овец. Дед Эйнор хотел пристроить и вторую веранду, с запада, потому и было прорублено по одному окну из каждой половины, с намерением переделать их в двери из дома на веранду. Но дочь их Галина, ради будущей семейной жизни которой и затеяна была двухполовинная планировка дома, неожиданно для родителей, а возможно и для себя, полюбила и вышла замуж за краскома-строителя, сибиряка Федора Крутых и покатила с ним делить его гарнизонную судьбу по необъятным просторам Страны Советов. Успела только заехать на три дня, познакомить родителей с мужем. И срочность в веранде отпала.
  Дед Эйнор и баба Хеля получали от дочери поначалу частые и пространные письма из Ленинграда, потом пошли более редкие и короткие из Белоруссии, из-под Бреста. А последнее получили в начале июня 41-го из Сибири, из таёжной деревушки Сталино, в шестидесяти километрах от ближайшей к ней железнодорожной станции Ачинск и в пятнадцати километрах за рекой Чулым. Дочь писала, что ждут ребеночка. Федор и она хотели бы быть в это время вместе, но надо думать и о маленьком. Поэтому лето, пока овощи, ягоды и молоко, проживёт у его родни в Сталино, тем более, климат здесь хороший, лето тёплое и воздух сухой. А осенью, если позволят обстоятельства, переедёт к нему. А если обстоятельства не позволят им быть вместе, всё-таки муж военный, человек от своих желаний мало зависящий, то рожать она хотела бы или в Ленинграде, там медицинское обеспечение лучше, или у них, у своих родителей. Но решится она или нет на такое путешествие, сама не знает. До Чулыма на подводе, через Чулым на пароме, потом, за Чулымом, от Большого Улуя до железной дороги, до Ачинска, ещё сорок с лишним вёрст опять на подводе. А сибирские дороги, это не улицы в Ленинграде, тут на каждом метре не бугор, так колдобина, одно название - тракт. И от Ачинска только до Москвы поездом семь суток. А потом ещё от Москвы надо добраться. Это ж целое дело, так может растрясти, что и в дороге родишь. И, главное, Фёдора надо спросить, разрешит ли. Она ж теперь не одиночка какая, но мужняя жена. Как он решит, так она и поступит.
  С началом войны, куда ж уедешь, осталась в Сибири, родила дочь, назвали Светланой. Родственники хотели назвать по-своему, но она сказала, что хочет назвать в честь матери. Её желание уважили, слова против не услышала и согласились на том, что первую девочку назвала она, а следующему ребёночку, особенно если будет мальчик, имя даст Фёдор.
  Дед Эйнор, выходец с Карельского перешейка, считал себя не карелом, а ижорцем, или как он говорил, ингерманландцем, практически, всю жизнь прожил в Питере.
  Работал и каменщиком, и столяром, и плотником, и кузнечное дело немного знал, но большую часть трудовой жизни проработал в артели народных промыслов. Человек энергичный, с деловой жилкой и хорошим видением выгодного дела, он, уже при советской власти, попробовал было себя в торговле. Отработал с полгода на продовольственной базе и сказал: "лучше быть бедным, но свободным", и перешёл в артель подручным к столяру-краснодеревцу. Вскоре сам стал краснодеревцем, а потом и руководителем артели, в каковой должности доработал до выхода на заслуженный отдых. Хотя оставляли его на работе, даже повышение предлагали, но руководящая работа, тем более на таком хлопотном месте, с возрастом стала обременительной, к конторской никогда душа не лежала и, кроме того, тянуло его к земле. Ранней весной сорокового переехали на родину бабы Хели, в Хаапасаари, оставив комнату в Ленинграде своей единственной дочери Галине.
  Получил в пользование пустовавший участок земли и ни дня не тратя на раскачку, принялся обживаться. Времянку выстроил из толстых брёвен с маленькими оконцами и в глубине участка, с расчётом обратить потом её в хлев для скотины. И одновременно начал строить дом и разрабатывать запущенный участок. Пустил всю землю под плуг и засадил картошкой, как он считал, наилучший способ во-первых, разработать целину, во-вторых, не связать огородом руки, нужные на строительстве и, в-третьих, на излишках картошки за зиму поросёнка вырастить. К осени подвёл стены дома под кровлю. За осень настлал полы и потолки, сложил печку в своей половине и первую же зиму зазимовал в новом доме, попутно отделывая и благоустраивая его изнутри.
  - А-а, Мишка пришёл. Здравствуй, Михайло Иваныч, - по-русски поздоровался дед Эйнор. - Мать, собирай на стол.
  Когда трапеза подходила к концу, баба Хеля не выдержала.
  - Ну как там... Весточка была? - Старики оба с ожиданием посмотрели на Микко.
  Микко, с разрешения Валерия Борисовича, иногда переправлял редкие письма от стариков Галине, а полученные от неё старикам. Но, как правило, читал сам и пересказывал содержание. Рискованно носить. Узнают про то немецкие или финские контрразведчики и подумают: раз родственникам письма носишь, то и другим можешь пронести. Подозрение может быть.
  Старики уселись напротив него. Дед Эйнор выпрямил спину и положил руки ладонями на колени. Баба Хеля взяла с комода фотографию дочери с внучкой на руках, которую Микко принёс им летом. И всё время пересказа, то смотрела на неё, то прижимала к груди.
  Микко рассказал, почти наизусть пересказал, что внучка растет, что живут небогато, можно сказать скудно на то война, но и не голодают. Все работают в колхозе. Лошадей почти нет, опять прошла мобилизация, считай всю конюшню увели, оставили только самых бракованных, поэтому основная тягловая сила в колхозе - баба. Нагрузят бабы воз силоса, облепят как муравьи, какая за оглобли возьмётся, какая за постромки уцепится, кто с боков помогает, кто сзади толкает и везут от силосной ямы в коровник. За день так навозятся, что к вечеру ни рук, ни ног не чувствуют. Но в деревне, при доме, хоть тяжело, но согреться и обсохнуть можно. А кто на лесозаготовках, тем во много крат тяжелее.
  Опустил Микко, не стал говорить, что опасается тётя Галина, не направили бы и её на лесозаготовки, Светланка уже не грудная.
  Племянница Фёдора, Катя Румянцева, была прошлой зимой в феврале на лесозаготовках, порассказывала каково там. Весной тётя Галина писала об этом.
  Валят бабы лес, таскают здоровенные лесины к тракту, а снегу в тайге - и высоким-то девкам по сиськи, а коротышкам, таким как Катя и вовсе вровень с плечами. Кряжи толстенные, не обхватить, на слегах выносят. Пока кряж до тракта дотащат и наматерятся, и наплачутся, и Богу со святыми взмолятся, и жизнь проклянут. За день вымотаются, вымокнут, а отдохнуть и обогреться - костёр на улице да шалаш из жердей и елового лапника. Печка жестяная в шалаше круглые сутки топится, дрова-то даровые, топи, не жалко, да разве ж печкой тайгу натопишь... Ни обсохнуть, ни согреться, спят не раздеваясь. Спасибо уже за то, если утром встаёшь и платок к изголовью не примёрз. Тяжело, сыро, холодно и душа болит - скотина на людей брошена, у кого родня, у кого соседи присматривают, но это не свой, не хозяйский глаз.
  Если при доме, уставши, не уставши, но своё хозяйство хоть как-то, обязательно обиходишь. Без своего хозяйства вовсе гибель. На трудодни дают мало и все кормятся от своего.
  Им, правда, полегче, бабушка в колхоз на работу не ходит старая уже восемьдесят второй год пошёл, топчется с утра до ночи по избе да по двору. Поделает, поделает, что может, в избу приползёт, на лавке полежит, отдышится, очухается и опять пошла. А что она не может, потом кто помоложе, когда домой с работы приходят доделывают, народу у них много, есть кому работать, так что дома не особенно тяжело. Живут дружно. Родственники Федора её любят, а в Светланочке просто души не чают. Особенно дедушка с бабушкой.
  На этом месте баба Хеля всплакнула и прижала к фотографию к губам, а потом к груди.
  - Как же не любить этого маленького ангелочка!
  Светланочка чем больше подрастает, тем больше на Федора походит. А это, говорят, к счастливой жизни, если дочь на отца похожа.
  - Дай-то Бог, дай Бог, ей всяческого благополучия и счастья в жизни - баба Хеля поддержала примету краткой молитвой и перекрестилась.
  Получили три письма от Федора, из госпиталя. Но он не ранен, а простудился, когда наводили переправу через водную преграду. Через какую не указал, значит нельзя, военная тайна.
  - К наступлению готовились, - определил дед Эйнор.
  В последнем письме писал, что выписывается из госпиталя и направляется в часть. Пока в резерв, поэтому просил за него не беспокоиться. И ещё просил, прислать ему тёплые вещи, шерстяные носки и варежки. Связали и Галина, и свекровь и тётя Надя помогала, и отправили ему аж по две пары носков и варежек.
  - И я свяжу... Чулки ему тёплые свяжу, чтоб вот так было, - баба Хеля провела ребром ладони по середине бедра. - Ты отправишь Галине, а она пусть зятю от меня в подарок пошлёт. Тёпленько ему будет. И внученьке, кровинушке моей, свяжу свитерок и рейтузики.
  - Хорошо, - согласился Микко.
  Передают им приветы сват со сватьей и вся родня.
  - Спасибо, им всем от нас тоже приветы отпиши.
  Забыла тётя Галина в прошлом письме написать, в этом сообщает, что младшая золовка Люба пошла с лета работать, ей уже десять лет исполнилось, работает нянечкой в колхозных ясельках. Недавно они такое учудили! Всю деревню перепугали.
  После обеда напоили деток маковым отваром, уложили спать, а сами купаться да землянику по бережку есть. Вечером матери возвращаются с сенокоса, а детки сопят во все свои носовые дырки, даже на кормление не разбудить.
  - Ай-я-яй, какие озорницы, - покачала головой баба Хеля.
  Дома весь "воспитательский состав" родители вицами отстегали, этак деток и опоить недолго. А с другой стороны посмотреть, что с них спрашивать, соплюхи ещё, самой старшей воспитательнице двенадцать только исполнилось. А с двенадцати в няньках редко держат, с двенадцати уже в поле работают.
  И ещё на чистой странице приложили руку Светы и обвели её карандашом. А в середине написали: "Родным и любимым дедушке Эйнору и бабушке Хеле от внучки Светланочки".
  - Ласточка моя, рученьку бабушке прислала, - умилилась баба Хеля и опять всплакнула. - Мне бы самой прочитать, в руках подержать. Я бы тогда и то, что она хотела написать, да не написала, на том листе прочитала. Но и за то спасибо. А рученьку Светочкину ты мне обязательно принеси.
  - Принесу, когда можно будет, - пообещал Микко.
  - Принеси, сыночек, обязательно принеси. А не писала Галя, крестили они Светочку?
  - Нет, про это ничего не написано.
  Баба Хеля вздохнула и с сердцем и болью сказала.
  - Будь он проклят, и трижды проклят тот, кто войны затевает. Как же так можно! Племянник в финской армии, а зять в русской. Племянник хороший человек и зять замечательный, и подружились они, когда зять здесь был, в обнимку по деревне ходили. А сейчас им друг в друга стрелять? И мы, старики, на родную внучку посмотреть не можем... Господи, да что ж это такое на белом свете творится?!
  Письмо в этот раз не взял, сказал, что на ту сторону пока не собирается, а когда соберётся, то зайдёт, возьмёт. А если не сможет зайти, то что ей, тете Галине, от них отписать.
  - Напиши, живы мы и здоровы, чего ей и всем им желаем. Приветы всем передавай, и свату, и сватье, и всей родне, а Светочку, кровиночку, рыбоньку нашу, пусть от бабушки и дедушки поцелуют. Продуктами обеспечены, не голодаем. Слава Богу, у отца здоровье есть и заказы. Было бы и лучше, да с материалом плоховато, сухого дерева нет. Тётя приболела немного, спина у неё болит, поясница застуженная. Коза ещё доится, но в феврале запускать собираемся. Куры несутся, да по зиме какие ж яички. Скучаем и не забываем их. И напиши, чтоб обязательно крестили девочку. Так и напиши. Строго напиши: "Пока вы её не окрестите - вы ей не родители".
  Ещё раз, вкратце, повторила всё, что нужно написать.
  - Да от себя ещё добавь, что б она не сомневалась, не выдумываем мы, не успокаиваем её, всё у нас хорошо. И не ленись, пиши про всё, что видишь, про нашу жизнь подробно.
  Пообещала потом, когда Микко будет уходить, ещё раз напомнить ему содержание письма, чтобы лучше запомнил. И заторопилась.
  - Пойтту сестру проветтаю, - от юности и до преклонных лет прожившая сначала в Петербурге, а затем в Ленинграде, она так и не избавилась от акцента. - Тым из труппы утром сол, но не виттела, стоп она во твор выхоттила. А втера опять на поясницу саловалась.
  - Погода испортится, - согласился дед Эйнор. - Мне тоже ноги крутит. Особенно колени.
  - Ну, я посла.
  Дед спросил.
  - Надолго?
  - Побутту. Ей отной кучно.
  - А если засидишься, что нам есть?
  - Сто хотитте, то перитте. На кухне картоска. Риппа в туховке. - И видимо измаялась ломать язык неудобными для неё русскими звуками, перешла обратно на финский. - Яичек немного в корзине. На масло обменять отложены, да ладно уж, скушайте по одному. Есть захотите, найдёте что, еда в доме есть.
  Они нередко так и разговаривали: дед говорил по-русски, а баба Хеля отвечала ему по-фински. А Микко употреблял оба языка, в зависимости от того, с кем разговаривал.
  - Найдём, - согласился дед. - Ты бы к Марии зашла...
  - К какой Марии? - Баба Хеля склонила вбок голову, удивленно приподняла одну бровь, прикинулась непонимающей.
  - К какой, к какой... Известно к какой... К Мюхинен Марии. Гость же у нас, известие доброе принёс.
  - Гость уже накормлен. Ещё захочет - найдём чем покормить. Не понимаю, зачем к Марии идти?
  - Бутылочку возьми, ликиору сделаем - по-русски дед Эйнор говорил чисто, но в некоторых, наиболее торжественных словах вместо "ё" выговаривал "ио". Хотя совершенно правильно произносил слова обычные, например: вёдра, ёлка.
  - Не понимаю... Зачем мальчишку самогоном поить?
  - Не дразнись, мать, не серди меня...
  - Ладно, зайду, - осчастливленная письмом баба Хеля была милосердной.
  И видно было, не в терпёж ей больше дома быть, хочется новостью, известием от дочки поделиться.
  Баба Хеля вернулась поздно. Принесла обещанную бутылочку. И для Микко гостинец, немножко рахкамайто*20 . Дед в кружке запарил горсть сушёной малины, когда ягоды разбухли и влага поостыла, размешал в ягодах столовую ложку мёда и влил, точнее будет сказать, медовую жидкость перелил, а ягоды протолкнул в бутылку с самогоном. Несколько раз встряхнул бутылку и поставил в холодок. К утру такой вот, нехитрого приготовления "ликиор" должен созреть.
  Утром, когда Микко проснулся, старики собирались за стол.
  - Умывайся и тоже садись, чтоб второй раз на стол не собирать, - позвала баба Хеля.
  Стол, если бы не было молока, смело можно назвать скудным. Постные щи, варёная картошка, квашеная капуста да солёные грибы. И молока у них было не вдоволь, продавали его, либо меняли на другие продукты. Это сегодняшний утренний удой баба Хеля решила оставить для себя, точнее ради Микко.
  Радовались они его приходу, возможному известию от дочери. Потом заботы особой о нём они не проявляли, но видно было, что с ним им веселее. Они и в Ленинграде "роднились", ходили друг к другу в гости, даже некоторые праздники вместе отмечали.
  Дед налил себе рюмашку, граммов на пятьдесят, "ликиору".
  - Тебе налить? - Предложил и Микко.
  - Ты чему мальчишку-то учишь? - Возмутилась баба Хеля.
  - Отца у него теперь нет. Кто ж учить будет? Я не научу, так никто не научит.
  - Ты доброму учи! А пакостям всяким и без тебя научат.
  - Научу и доброму. Сейчас поедим, да пойдём на Галинину половину.
  В Галининой половине дед Эйнор обустроил столярную мастерскую. Пенсия, заработанная более чем сорокалетним трудовым стажем осталась по ту сторону линии фронта. И его и бабы Хели. Нужно было хоть что-то зарабатывать, как-то сводить концы с концами.
  Верстак, ножовки с прямым зубом для поперечного пиления и с косым, чтобы пилить вдоль дерева, маленькие, с кухонный нож размером с мелкими зубчиками, и побольше со средним зубом, и с большим зубом, и совсем большая ножовка сделанная из разрубленной пополам двуручной пилы. Лучковые пилы, продольная и поперечная. Рубанки широкие и узкие. И горбатый для строгания арочных рам. Фуганок и полуфуганок для чистового строгания. Отборники, разнообразных профилей калевки, зензубель и шерхебель, которые дед Эйнор называл "зензупка" и "шершепка". И несколько коробок со штихелями.
  Микко любил быть в столярке у деда. И дело, и истории, которые дед рассказывал. Про интересных людей с которыми он встречался, и про то, как молодым парнем, считай подростком, работал на стройке, носил на "козе" кирпичи на самый верх. Тяжело, а мастер покрикивает да поторапливает.
  - Бегом, бегом, не ленись, работа стоять не должна.
  
  После завтрака дед сказал.
  - Пойдём, Мишка.
  Микко думал, что пойдут столярничать, но они направились к хлеву. Кур и поросёнка дед Эйнор держал вместе, для тепла. Только курам в загоне было устроено нечто вроде полатей. Поросёнок, полной кличкой Хрюндель Хрякович, или по домашнему ласково Хрюнька, жил на полу А пяти курам и двум петухам, Пете и Петруше, надлежало быть на полатях, где им была сделана кормушка, поилка и два гнездовых ящика. И если Хрюньке, в силу его комплекции и отсутствия крыльев, на полати было не попасть и приходилось волей-неволей пребывать на отведённой территории, то куры не больно-то считались с таким территориальным разделением, постоянно пересекали границу и снимали пробу в корыте Хрюньки. За это, увлёкшись поглощением чужого пропитания и потеряв бдительность, получали от него рылом то под хвост, то под бока. После чего взлетали на свои полати и возмущённо кудахтали. И своим кудахтаньем вводили деда Эйнора в заблуждение.
  - Слышь, мать, курица кудахчет. Наверно снеслась.
  Дед Эйнор спешил в хлев, но вместо вожделенного свежеснесённого тёпленького светящегося белизной яичка, обнаруживал перепачканную в свином вареве курицу.
  - Что, доворовалась... всё тебе своего мало... Эх ты, глаза завидущие... - укорял её дед Эйнор и ни с чем возвращался домой.
  Дед Эйнор почесал Хрюньке живот, послушал его ответное хрюканье, дал корочку хлеба. Тот довольный засопел и зачавкал.
  Позвал петухов.
  - Петя, Петруша, идите сюда.
  И дивное дело, петухи, белый стройный и подтянутый, точно лейб-гвардии поручик Петя и Петруша могучий, с широкой спиной, такой широкой, что на неё можно поставить самую большую бабы Хелину кастрюлю, со светло-коричневой, почти жёлтой шеей, пёстрой коричневой спиной, с чёрным, в синеву бьющем хвостом и с суровым, из-под низких бровей, взглядом оранжевых глаз, подошли к краю загона. Петя - резво выбрасывая ноги вперед, Петруша - важно и степенно.
  - Спели бы, - попросил дед Эйнор. - Петя, начинай.
  Петя взлетел на борт гнездового ящика, вытянул шею, запрокинул голову и прокричал.
  - Кук-ка-ре-ку!
  - Молодец, - дед Эйнор погладил его по шее. - А ты, Петруша. Спой-ка и ты.
  Петруша хозяина уважал и повторно просить себя не принудил. Расправил грудь, широко и плавно взмахнул крыльями, подняв сенную труху и прочий сор с настила.
  - Ку-ка-ре-ку-у-у!
  - Молодец, - и его похвалил и погладил дед Эйнор. И обратился к белому. - Слышишь, Петя, а Петруша дольше тянет. Попробуй, обгони его.
  - Кук-ка-ре-ку-у!
  - Молодец, Петя, славно поешь. Петруша, слышишь как у Пети звонко выводится. А у тебя глуховато, как у старого парохода.
  - Ку-ка-ре-ку-у-у-у!
  - Петя, всё-таки у Петруши дольше...
  - Кук-ка-ре-ку-у!
  - А Петя звонче поет...
  - Ку-ка-а-ре-ку-у-у-у-у!
  Так у них и получалось. У Пети песня возглашалась звонче, зато у Петруши тянулась длиннее. Дед же нахваливал и подзадоривал то одного, то другого. А те старались не посрамить себя, горланили сначала на двор, потом на всю улицу, а как распелись, так небось в деревне ни двора ни дома не осталось, где не слышали бы петушиного состязания.
  А Микко смеялся, уже не стоя, уже привалился к стене, ноги не держали от смеха, а под конец и на пол сел, до того забавным и смешным виделось ему состязание петухов и самое смешное, что поют они по просьбе деда.
  Насладившись петушиным пением дед Эйнор сказал:
  - Ну хватит, а то охрипните. И сил на куриц не останется. Молодцы, оба хорошо поёте.
  Погладил разом обоих двумя руками, достал из кармана жменьку мелких подсолнечных семечек и протянул им на ладони. Те посмотрели наклоняя головы то одним, то другим глазом, склюнули по семечку с ладони, да по десятку на настил обронили и приговаривая.
  - Кук-кву-ку, ко-ко. Кук-кву-ку, ко-ко, - то опускали семечки на настил, то опять брали в клювы, поднимали и снова клали на настил - подзывали куриц. Когда курицы прибежали на зов, дед высыпал им все семечки из ладони. А петухи с равнодушным достоинством отошли в сторону, как два мужика, которые принесли своим женам с заработков по большой пачке денег: эка, дескать, невидаль, много заработал - на то, мол, и мужик.
  - Петя, Петруша, идите я и вас угощу, - дед высыпал ещё жменечку семечек, но поменьше первой, в сторонке от куриц.
  Петухи опять начали своё призывное кокотание. И лишь уверившись, что супружницы их едой обеспечены и на новый гостинец не посягают, склевали сами.
  - Видишь, петух настоящий хозяин. Сначала о семье позаботится, а потом уж о себе подумает. А почему? Потому что курица несётся, от неё потомство. А с плохого питания какие ж яички? Мелкие да жидкие. Значит и потомства сильного да здорового не будет. А возьми льва. Спит целыми днями, а самка, львица, охотится. Завалит добычу, так первым на еду лев бежит, и все ему лучшие куски уступают. Казалось бы не по совести... Ан нет. Лев территорию, на которой самка охотится, охраняет. А будет лев голодный, ослабнет на тощем пайке, какой с него защитник, как он территорию свою сохранит... Не сможет. Придут другие, прогонят, а этим и объедков не достанется, иди да с голоду помирай. Видишь как интересно и премудро в природе всё устроено. И всё к жизни, и всё ко благу. А мы, глупые людишки воюем, воюем... Никак миром договориться не хотим. Господи, помилуй нас грешных!
  Снял с натянутой под потолком верёвки крапивный веник и подвесил на деревянный костыль вбитый в стену над куриными полатями. Тотчас налетели куры и принялись шелушить крапиву.
  - Кушайте, кушайте крапивку. Там и витамины и много чего полезного, - зачерпнул берестяным ковшиком из бочонка. В нём намешаны и ячмень, и семена разных трав: лебеды, конского щавеля, мышиного горошка и ещё каких-то, названий которых Микко не знал. Проговорил огорчённо. - Нечем, особенно, кормить. Зерна мало, вот и приходится добавлять всякую всячину. А курица не коза, ей не сено, ей зерно требуется. И свету им надо больше, хотя бы часов двенадцать в сутки. Зерна побольше, да день длинный, тогда б и неслись хорошо. Лампой керосиновой светить?.. Керосин не дешевый. Это ж золотые яйца будут. А на траве да без подсветки яйцо, редко, очень редко, просто случай, когда два яйца за день от пяти кур. А в иной день и вовсе без яйца. - Но сказал дед не ропща, а в разъяснение ситуации, в обучение. И утешил себя и мальчика. - Вот лета дождёмся - тогда, не забудь, приходи, отъедимся. Хрюньку заколем и как богатеи каждый день яичницу на сале есть будем. А одного петуха забивать придётся, если не купит ни кто. Хотел к Рождеству забить, да рука не поднялась. Жалко, хорошие петухи, а кормить нечем. И не нужно их столько на пятерых кур.
  - А зачем ты второго покупал?
  - Не покупал я его, Миша. Петя у нас, ты его помнишь, с самого начала, с курами взят. А Петрушу мне потом, за работу дали. Нечем хозяину было расплатиться, отдал петуха. Не по работе, конечно, плата, но не станешь же человека за горло брать. Что мог дать то и дал, - ни имени прежнего хозяина Петруши, ни работы для него сделанной дед не назвал, не захотел, видимо, пускать нелестную славу о человеке.
  Из хлева пошли в столярку и весь день перебирали материал, откладывали бруски и толстые доски, которые можно распустить на бруски. Дед Эйнор получил заказ на четыре двойные рамы с обсадкой.
  Дед отчерчивал плоским карандашом длину, вместе они, двуручной пилой отпиливали нужный размер. Потом дед продольной лучковкой распускал доски на бруски, а Микко сортировал, раскладывал бруски по длине и толщине, обрезки, которые могут пойти в дело в сторонку. А которые уже ни на что не годятся, те в корзину и на кухню бабе Хеле, печку растапливать.
  
  Наутро Микко едва проснувшись и ещё не выбираясь из постели попросил.
  - Деда Ваня, а давай и сегодня послушаем как петухи поют.
  - Так слушай, кто тебе не даёт.
  - Они просто так поют, когда им вздумается. А чтобы по просьбе пели и по очереди.
  - Попроси, - разрешил дед.
  - А они послушаются?
  - Хорошенько попроси.
  Микко быстро выбрался из постели, накинул пальто, сунул босые ноги в валенки и бегом в курятник
  - Двери только плотно прикрой, хлев не выстуживай.
  - А завтракать... Шапку-то, шапку надень, - это уже баба Хеля.
  Минут через десять Микко вернулся.
  - Не слушаются они меня, даже не подходят.
  - Это потому что ты петушиного слова не знаешь, - разъяснил дед.
  - А какое это слово? Скажи.
  - Какое там петушиное слово. Дед их семечками балует, вот и всё петушиное слово. Все подсолнухи скормил, самим пощелкать ничего не оставил, - сердито объяснила баба Хеля.
  - Они ж мелкие, - примиряющим тоном объяснил дед.
  - И крупные попадаются, я бы выбрала.
  - Так выбирай, кто же тебе не даёт?
  - Из чего выбирать? Ты уже всё петухам скормил!
  - Ладно, не ворчи. Я тебе на лето пол-огорода подсолнухами засажу.
  - Ещё чего! Пол-огорода под подсолнухи, чтобы петухов кормить! А сами зимой есть что будем? Или картошку, капусту, лук, свеклу, морковку на выгоне сажать собираешься?
  - Эк на вас, женщин, угодить трудно. И так не так, и этак не ладно. На всё место найдём, не ворчи только.
  - Деда Ваня, а пойдём ты попросишь петухов попеть.
  - Некогда Миша, надо делом заниматься. Завтракай быстрее и приходи столярничать. Брусков для рам мы вчера напилили, сегодня строгать начнём. А петухов послушаем, когда работу закончим.
  Дед Эйнор дал Микко шершепку-шерхебель и поручил в черновую строгать бруски, наказав миллиметра два-три до размера не добирать и в конце бруска давление на инструмент уменьшать, чтобы край бруска не заваливать, не состругивать в клин. А сам фуганком доводил до чистовой поверхности.
  - Ты не части, не части, - попридержал он прыть мальчика. - От того, что шустрее инструментом шерудишь, быстрее работа не сделается. Разве что, быстрее устанешь.
  - Почему не сделается?
  - Хм. Почему? Вот слушай почему. Было мне в ту пору лет около семнадцати, на стройке уже поработал, кирпичный завод на Выборгской стороне строили. Поставили меня в подручные к столяру, звали его как и меня Иван Иванович, а по фамилии Рак. И как сейчас помню, вроде нас с тобой сейчас, рамы вязать. Он мне и говорит:
  - Для начала помогай, что скажу, да присматривайся пока, а потом сам будешь пробовать.
  Эка невидаль, думаю. Отпилит он брусок, а мне думается - я бы быстрее отпилил. Фуганит их не торопясь да с перекурами, ядрёный самосад он курил, к слову сказать, ему с родины родственники привозили. А вижу, пока он три бруска отфуганил, я бы четыре успел. И так во всём. Ну и мастер, думаю. А когда связал он первую раму, тут у меня совсем другие мысли объявились: мне б за это время раму ни за что не связать, мне бы вдвое, а то и втрое времени больше понадобилось.
  А почему? В чём отличие мастера своего дела от иного человека? За счёт чего он скорости достигает? Не знаешь?
  Микко отрицательно помотал головой.
  - Тогда вникай и разумей - мастер своего дела ненужной работы и лишних движений не делает. И всю работу обдумает и решит заранее, а не гадает, как получится. Если по вашему, по школьному говорить, то мастер сначала найдёт как решить задачку и потом решает её, а новичок под ответ подгоняет. Вот и ты, на всяком месте так работай. Всё обдумавши, без суеты, степенно, но и время впустую не трать. Как говорится, лучше день обдумывать, чем неделю неправильно делать. Уразумел?
  - Уразумел.
  Только разогрелись и потекла плавно, качественно и продуктивно работа, пришла баба Хеля.
  - Сайка всю стайку развоевала.
  Отложили инструмент, пошли смотреть.
  Козу Сайку дед Эйнор и баба Хеля купили в предзимье сорок первого, чтобы сейчас внучке, а потом и другим деткам, которые у Галины с Фёдором родятся было полезное домашнее козье молоко. Веровали они: всему есть конец и война не вечна. Свидятся когда-нибудь с доченькой и ненаглядной внученькой, кровиночкой Светочкой.
  Всё лето присматривались к козам, которых хозяева намеревались продать. И выбрали Сайку, из соседней деревни. Пригласили соседку Марию Мюхинен помочь в покупке, так как сами коз никогда не держали.
  Когда вели козу в Хаапасаари, Мария собирала снежок со следами Сайки и бросала ей на спину, видимо, чтоб не повадна была ей обратная дорога к прежним хозяевам. В хлев ввели по овчине раскинутой у входа мехом вверх. Зачем - Мария толком не объяснила, но утверждала, что так исстари ведётся. А в хлеву она подсказывала бабе Хеле, а баба Хеля шептала козе на ухо.
  
  Здесь твой дом, здесь твой хлев
  Здесь твой хозяин, здесь твоя хозяйка
  Бывший хозяин умер, бывшая хозяйка умерла,
  Дом сгорел и хлев сгорел
  И золу с пожара ветер унёс...
  
  Коза доилась хорошо, летом да по хорошей траве по пяти литров молока в день давала. И молоко жирное и вкусное. Но с норовом была, ой с норовом. Не по вкусу пойло, так подденет ведро, что оно по всей стайке летает да гремит. Чтоб с пола упавший клочок сена когда подняла - ниже её достоинства, лучше полдня голодная проблеет, свежего требуя, но с пола есть не станет. А летом и того хуже, повадилась к мужикам за куревом ходить. Пригонит пастух стадо, а она круть-верть и побежала туда, где мужики вечерком по обычаю на брёвнах сидят и толкётся возле них, окурки подбирает и жует. Баба Хеля алая от стыда идёт вызволять Сайку из этого позорища, а мужики смеются: курить научилась, мы её ещё виина*21 пить научим а потом и замуж выдадим. Вон, за Ийвари Лехтинена. С женщинами ему не везет, не уживается, может быть с козой поладит.
  - Бесстыдники вы, бесстыдники! - Только и находилось слов у бабы Хели.
  Сердилась на подначивающих её мужиков, на блудливую козу. Набрасывала быстренько верёвочную петлю на рога Сайке и вела домой. А та хоть шла, но копытами упиралась, оглядывалась, не бросит ли кто окурок.
  - Под хвост бы тебе этот окурок засунули, быстро б сюда ходить разлюбила, - желала ей баба Хеля, смахивая пот со лба.
  Увидев вошедших деда и Микко, Сайка сердито топнула передним копытом. Ведро из-под пойла лежало в углу, две перекладинки в яслях были выбиты, сено из яслей размётано по полу.
  - Что случилось, Саечка? - Спросил дед участливо, почесал её пальцем между рогов.
  - Ме-е-э-э! - Жалобно протянула коза.
  - Обиделели тебя?
  - Ме-э-э-э-э! - Ещё жалобнее меканье.
  - А сама? Наверно сама плохо себя вела?
  Коза недовольно фыркнула, мотнула головой и опять топнула копытом.
  - Вишь ты... Ну ты у нас виноватой никогда не бываешь.
  Дед отремонтировал ясли, собрал сено с пола и отложил в сторонку, положил в ясли свежего. Опять почесал Сайке меж рогов - та наклонила голову, выставила рога, и даже телом вперёд подалась, стояла слушала, как ублажает её дед.
  - Ну хватит, - дед Эйнор взял ведро - Тебе тут хоть целый день стой да чеши, ты только рада будешь.
  - Мать, что случилось? - Спросил дед возвратясь в дом. - Коза на тебя обиженная.
  - Ничего такого я ей не сделала... Разве что... ведром... Принесла пойло, напоила. Собралась уходить, а она опять в ведро лезет, всю голову в ведро засунула, к полу мордой давит, из рук вырывает. Ну я, чтоб отстала, несильно, так, легонечко, только для звона ткнула ей ведром по рогам. Ведро-то пустое и несильно стукнула, только приложила ведро к рогам... Не было ей больно.
  - А она обиделась. Иди теперь мирись.
  - Ох, Господи! До чего скотина привередливая.
  Баба Хеля надела ватник, слегка присолила два ломтика хлеба и отправилась творить мировую с козой.
  - А помирятся? - С сомнением глянул Микко на деда Эйнора.
  - Куда она денется, - дед отнёсся к этому, как к делу уже свершившемуся. - Она, небось, склоку-то затеяла, чтоб ей хлебца подсоленного принесли. Хитрая скотина.
  
  Ближе к вечеру собрался дед к заказчику, недоставало материала на рамы. Нужно было решить, у хозяина ли что найдётся, он ли купит недостающее или деду самому нужно всё доставать. В дом Микко заходить не стал, отпросился на лыжах покататься.
  На центральной улице меж домами новый сруб уже заведённый за оконные проёмы, но не подведённый ещё под стропила. Приостановился Микко, как бы отдыхая оперся на палки грудью. Зло ухмыльнулся: "Стройте, стройте. Деда позовёте рамы делать, а там и мы что-нибудь придумаем".
  Прежде здесь стояла казарма.
  Постоянного гарнизона в Хаапасаари не было, но проходившие маршем то финские, то немецкие подразделения останавливались на ночлег.
  В прошлую зиму если судить по морозу, а если по календарю то в весну, в начале марта, обязали деда Эйнора надстроить в той казарме второй ярус нар для солдат. О том, видимо через своих людей, узнали в советском штабе, и Микко получил задание: срочно перебраться в Хаапасаари, под видом помощи деду проникнуть в казарму и установить возможность закладки взрывного устройства. Казарма стояла почти в центре деревни. Когда размещались в ней солдаты, охрану несли часовой возле казармы и патрули на всех прилегающих улицах, поэтому скрытно подобраться сколько-нибудь значительной группе диверсантов к ней было, практически, невозможно. Забросать гранатами тоже не получалось, на окнах была натянута сетка.
  В остальное время присматривал за ней Альфред Аккалайнен, он же сторож, он же истопник, он же и дворник.
  Поначалу предполагалось заложить мину с часовым механизмом, но вход в подпол был постоянно заперт на замок, ключ у сторожа и предлога получить у него этот ключ никакого. В самой же казарме места, где бы гарантированно не было слышно тиканья часового механизма тоже не находилось. О чём Микко оставил сообщение в "почтовом ящике".
  Остановились на запале с бикфордовым шнуром.
  Выпросил у деда Эйнора второй ящик для инструмента, что бы и самому ходить не с пустыми руками. Насыпал на дно стружек, на стружку набросал реечек и брусочков, а сверху уложил выделенные дедом две стамески, долото, молоток, киянку и короткую ножовку-мелкозубку. Дед посмотрел на эту бутафорию, улыбнулся.
  - Полный ящик инструмента. Как у настоящего столяра.
  - Есть кое-что, - в тон ему ответил мальчик.
  Накануне прибытия воинского подразделения по сигналу, по сломанной вершине у осинки за околицей, Микко забрал взрывное устройство, вложенное в тайник может быть партизанами, а может быть разведывательно-диверсионной группой, того он не знал, как, впрочем, и те, кто закладывал тайник, не знали кто произведёт выемку. В ящике с инструментом, зарыв в стружку и заложив сверху брусочками, реечками и инструментом, пронёс в пока ещё никем, кроме сторожа не охраняемую казарму и припрятал в сенях.
  Полдела сделано. Нет, пока ещё треть дела, а может быть и четверть. Самое сложное впереди.
  Выбрал момент, когда дед ушёл домой за материалом, а сторож в дровянике колол дрова. Обмёл и вынес сажу с дверок для чистки печных каналов: ни крупинки не должно упасть при закладке - если увидят сажу на полу, могут проверить нет ли чего в дымоходе. Отпилил брусок размером примерно со взрывное устройство. Вышел с ним в сени, спрятал недалеко от взрывного устройства.
  И раз, два, три, четыре... взял отпилок бруска... девять, десять, одиннадцать, двенадцать... прошёл из сеней... двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь... да, что ж это за дела, дверь не открывается... сорок три, сорок четыре... открывается, только в другую сторону... пятьдесят шесть, пятьдесят семь... какая тугая защелка у дверцы... шестьдесят восемь... взрывчатка заложена... семьдесят пять, семьдесят шесть... дверца закрыта... восемьдесят два, восемьдесят три... взял ящик с инструментом и быстро вышел. Полторы минуты. Долго. Слишком долго. Может быть подозрение. И войти кто-то может за это время. Где потери времени? Двери и дверца - раз. Стамеской отжал скобку задвижки на дверце. Попробовал открыть-закрыть, отжал ещё немного, ещё попробовал. Вот, теперь хорошо, легко и быстро. Двери -первая открывается на себя, вторя от себя... на... от... "на вот" - запомнил. Теперь повторим тренировку. Так, взрывчатка спрятана справа по ходу, беру правой рукой, двери... первая - на, вторая - вот-от... дверца открыта... закладка... закладывать по узкому горизонтальному каналу вправо, правой рукой... неудобно... легла закладка близко и шнур не в ту сторону развернут... Путаются, мешают одна другой руки. Надо левой рукой закладывать... повернуть шнуром в нужную сторону... закладка на месте. Закрыл, взял инструмент. Пятьдесят девять, почти шестьдесят. Так, теперь основные потери времени при закладке в печной канал.
  Ещё раз. Правой взял... в левую переложил... двери первая - на... вторая - от... защелка правой рукой вверх... левой рукой взрывчатка в глубину канала шнуром к топке... дверца закрыта, на защелку заперта... под дверцей на полу сажи нет... инструмент взят... Тридцать семь - это уже кое-что. Повторял "маршрут" ещё и ещё, добиваясь скорости и отточенности, почти автоматизма, "чтобы не голова, а руки помнили". Свёл время к двадцати пяти - тридцати счётам. Нормуль.
  На следующий день ближе к вечеру прибыл авангард, два солдата и ефрейтор, взять казарму под охрану и подготовить ночлег. Ночью ждали прибытия всего личного состава подразделения.
  Одного солдата выставили часовым. Ефрейтор со вторым пошли по деревне пошустрить насчёт доппайка.
  Микко несколько раз, как бы катаясь на лыжах, проехал мимо казармы. Часовой, практически всё время был у входа, да иногда, стараясь на долго не упустить из виду вход, осматривал казарму и со двора. Сторож входил и выходил из казармы беспрепятственно. Впрочем, дальше территории двора и надворных построек он никуда не отлучался.
  Попозже вечером, когда иссяк дым из трубы, Микко пошёл к казарме. Объяснил Аккалайнену, что оставил в казарме ящик с инструментом, припрятал под нарами, потому что пошёл не домой, а кататься на лыжах. А потом забыл. Сейчас вспомнил, и если солдаты найдут, могут себе забрать. Дед же с него, если инструмент пропадёт, три шкуры спустит. Сторож перевёл солдату, что мальчик помогал столяру строить нары, потом пошёл гулять и забыл в казарме инструмент. Столяр сейчас ругается на мальчика, требует принести инструмент.
  - Когда мальчик помогает старшим в работе - это хороший мальчик. Но если мальчик бросает инструмент не убрав на место и уходит гулять, то это уже не совсем хороший мальчик. - Прочитал нотацию немец и смилостивился. - Пусть забирает.
  - Иди забирай и впредь не будь растяпой, не бросай инструмент где попало, - перевёл сторож.
  Микко взошёл на крыльцо.
  - Хальт, - остановил его солдат, ощупал, проверил не спрятано ли что под одеждой и пропустил внутрь.
  Вошёл в сени, прикрыл за собой дверь, якобы для сохранения тепла. К делу. Времени в обрез. Всё надо сделать с первого раза. Второй попытки у него не будет. И аккуратно. Поймают его сейчас - это расстрел. Да ещё до расстрела в гестапо на пытки отправят. И деда Эйнора с бабой Хелей... Им тоже не поздоровится, запросто могут в гестапо забрать.
  Правой рукой взрывное устройство... Переложил в левую... Да, вес у него совсем не тот, что у отпиленного бруска, прижал к груди, на весу слишком тяжело, сковывает движения. Двери... первая на... вторая от... задвижка у дверцы вверх... устройство в канал... тяжеловато одной рукой, помог и правой. Из ящика с инструментом взял брусок. Протолкнул бруском, чтоб не запачкать рукава, по каналу в сторону топки. Закрыл дверцу. Осмотрелся. Под дверцей чисто, рукава тоже без сажи. Взял ящик с инструментом и быстрее из казармы. Чем быстрее выйдет, тем меньше подозрений.
  - Не нашёл? - Спросил Аккалайнен.
  Микко приподнял ящик, показал.
  - Быстро ты справился.
  - А что там копаться - взял и пошёл.
  - Ком, - подозвал его солдат и указав на ящик потребовал. - Показывай.
  Микко выложил инструмент на дорожку. Солдат порылся в ящике и указав на брусочки и стружку приказал сторожу.
  - Обратно. Печку топить.
  "Хозяйственный Буратино. Бери, бери, не жалко. Только не подавись".
  Сторож взял ящик и вскоре вернулся с пустым.
  Микко уложил инструмент в ящик, вышел на дорогу, резко выдохнул "дело сделано" - и бегом домой. Даже немца, за жлобство его и жадность больше не побранил: они к стружке и брускам добавку ещё получат.
  Рано утром Аккалайнен поджёг растопку в печи, подождал, убедился, что дрова занялись и пошёл во двор. Взял метлу, быстро размахнул снег от крыльца до дороги. И ушёл в глубину двора, там подмести. Тут и взрыв ухнул. Вместе с печными кирпичами вылетели рамы, откатились верхние венцы брёвен, приподнялся вверх с крышей потолок и обрушился досками и чердачной засыпкой на солдат, побивая тех которых ещё взрывной волной не контузило и кирпичами не побило.
  Ответственности Аккалайнен убоялся или предположил новый взрыв, испугался за свою жизнь и хотел всего лишь отбежать подальше от опасного места, и куда глаза глядели, туда и побежал, теперь уже не спросишь, но метнулся со скоростью, на которую только был способен, через прилегающий огород к лесу. Часовой его прыть истолковал по своему и первой же очередью снял с дистанции. Две пули из той очереди попали в спину, третья в затылок и прошив голову выбила левый глаз, разворотила глазницу на пол-лица.
  Перетрясли весь Хаапасаари. Солдаты оказались выпускниками снайперской школы, направлявшимися на фронт.
  Вызывали на допрос всех более или менее причастных к казарме, в том числе и деда Эйнора. Но так как взрывотехники быстро установили тип взрывного устройства, а дед чуть не за двое суток до того закончил работу в казарме и больше там не был. И с той поры, по крайней мере, трижды печь протапливалась, то подозрения с него были сняты. Микко не вызывали, попросили только деда Эйнора поинтересоваться, не заметил ли мальчик чего подозрительного. Часовой может быть забыл о нём, может быть не придал значения его краткому посещению, тем более, что сам дважды обыскивал мальчика, а возможно и убило того часового взрывом.
  Других тоже вскоре оставили в покое, допросив уже как свидетелей.
  После чего Альфред Аккалайнен остался не только главным, но и единственным подозреваемым. Причину преступления списали на его жадность. Весь Хаапасаари не знал случая, когда бы Аккалайнен кому-то что-то дал или для кого-то что-то сделал без выгоды для себя. И использовал любой предлог, чтобы сорвать хоть маленький куш. Он и казарму-то сторожил один за двоих, чтобы получать две доли. Провели обыск в его усадьбе и нашли деньги.
  В пересудах назывались какие-то, совершенно несусветные суммы в финских и немецких марках. Но и без пересудов денег оказалось заметно больше, чем мог он заработать.
  Были это накопления Аккалайнена от прежних, не совсем честных и потому сокрытых доходов, или деньги ему подбросили, как часть операции прикрытия, что бы закрепить подозрение, про то Микко будучи в Хаапасаари не узнал, да и позже узнавать не стал, ни кто б ему на этот вопрос не ответил. Как не узнал и того, изначально в "прикрышке" предполагалось "подставить" сторожа, чтобы отвести от него, от Микко, подозрение, или использовали уже сложившуюся ситуацию. Каждый в разведке должен знать только то, что непосредственно связано с выполнением его личной части задания. Знания сверх того не только не желательны, но и опасны. И для самого разведчика и для других участников операции.
  Из тридцати пяти солдат расквартированных в казарме, немногие уцелели после взрыва. Патрульные на улице да часовой у казармы, но и того контузило и осколками стекла посекло. А из тех кто внутри был, ни один целым не вышел. Кого насмерть кирпичами или досками не убило, того покалечило или ранило. Сколько было трупов точно неизвестно, кто говорил пятнадцать, кто двадцать, кто и двадцать пять не стеснялся насчитать. Немцы близко никого не подпускали и увозили пострадавших в крытых машинах.
  "Медленно у вас строительство идёт. Стройте, стройте, да побыстрее. Взрывчатки у нас много. За папу с мамой мало получили? Ничего, не переживайте, ещё получите!" - Пообещал Микко, оттолкнулся и покатил в другой край деревни, ко двору стариков Тинусов.
  
  Пора уже за дело браться. Но как подступиться... Никакой конкретной темы разговора отработано не было. Зато задание дано вполне конкретное - войти в контакт с инженером Николаем Тинусом и осторожно, очень осторожно "потрогать" его, выяснить чем дышит, взгляды, настроение, отношение к войне, к Советскому Союзу. Можно ли его привлечь к сотрудничеству и в какой степени.
  "Вот так вот. Пойди, всё узнай и положи на стол", - проворчал Микко. Но проворчал не без самодовольства - кому попало такое задание не дадут.
  Так... Николай Иосифович Тинус... Карел... Возраст около пятидесяти, точнее Валерий Борисович не сказал. Инженер. Закончил до революции Технический университет имени Петра Великого в Ленинграде... тогда - в Санкт-Петербурге. Работает на каком-то большом заводе, Валерий Борисович не сказал на каком. Сейчас гостит в Хаапасаари у родителей. Приехал один, без семьи.
  Что из этого можно высосать? Почти земляки, один родился другой учился в Питере. Тут разговор может завязаться, наверняка ему интересно будет узнать как сейчас в Ленинграде. Но... Но откуда Микко знает, что и как сейчас в Ленинграде? Был там недавно? А как объяснит, что недавно там, а сегодня уже здесь? О том, что линию фронта переходил, без острой нужды лучше не говорить. Подозрение может быть. Что это туда-сюда разгуливает? Не шпион ли? И даже если не подумает так Николай Иосифович, испугаться может: болтается парень туда-сюда, неровён час влипнет, а там допрашивать начнут, расспрашивать с кем да о чём говорил, где гарантия, что не расскажет и об их разговоре.
  Нет, эта тема не годится. Во всяком случае, как начало разговора. А в продолжении... Посмотрим по обстоятельствам.
  Попросить, чтоб позанимался с ним по математике, по физике? Наверно сработает. Николай Иосифович и его знает, и деда Эйнора уважает, так что вряд ли откажет. А потом? Ведь как только Микко снимет с него необходимую информацию, тотчас получит следующее задание и нужно будет уйти из Хаапасаари. Получится - обманул: попросился в ученики и ушёл. И если придётся возобновлять отношения, а возобновлять придётся, такие мероприятия одной встречей, одним разговором, как правило, не вершатся, то Николай Иосифович будет смотреть на него как на болтуна. Другое, Николай Иосифович не постоянно живёт в Хаапасаари и скоро уедет к себе домой. Так... Что ещё можно?
  Думай, голова, думай, не зря же я тебя кормлю.
  Попросить почитать какую-нибудь книжку? Какую? Техническую? Нет, техническая не годится, наверняка у него книги только для инженеров, в лучшем случае, для студентов. По истории? Почему по истории? Просто интересуется он историей. У инженера - по истории? Почему же нет? Человек образованный, институт закончил, да не какой-нибудь, а Политех, значит историю знает, должен знать по крайней мере. А если спросит, на какую тему книжку?.. Вообще по истории, всё равно. Интересуюсь историей... Историей чего?.. Чего историей?.. Чего... А если нет книжек по истории? Сам, может быть, знает... Во! - Микко даже подпрыгнул на ходу. - Учительница! - "Мандраж" легкой волной прошёл по телу.
  Значит так. Сначала попросит поучить математике и физике. Но не на сейчас, а, скажем, договорится в принципе, на лето. Если Николай Иосифович приедет летом в Хаапасаари. Потому что сейчас у деда Эйнора и бабы Хели с продуктами плохо и Микко скоро уйдёт от них к другим родственникам. Потом попросит книжку по истории. Неважно какую, учебник или художественную. Это уже не имеет ни какого значения и неважно, есть книжка или нет, лишь бы тему затронуть. Оттолкнувшись от книжки, спросит...
  
  - Николай Иосифович, а правда, что до Оби, и за Обью, и вдоль Волги, и вся центральная Россия - раньше финская земля была?
  - Ну как была?.. Жили там финно-угорские племена. Не одни жили, соседствовали с другими народами: со славянами и, вроде бы, с балтами. Говорят даже в топониме, в названии, "Москва", финский корень есть, но это одна из гипотез. И неизвестно достоверно: осёдло жили или мигрировали. Но где-то остались, в некоторых местах до сих пор живут. На самом севере России лапландцы, по северу к востоку - зыряне, вогулы, остяки; южнее, ближе к Уралу и Поволжью - мордва, марийцы, удмурты, западнее, между Волховом и Лугой жило племя водь, а ижорцы, карелы, вепсы - в Петербургской, Вологодской и Тверской губерниях живут. Всё это финны, точнее финно-угорские народы, значит и земли, на которых они живут, причём исконно живут, тоже финно-угорские. Просто входят они сейчас в состав России.
  "Ага! Вот тут мы тебя за язычок и потянем!"
  - Вроде как под оккупацией...
  - Нет... Я бы не рискнул так сказать. Если оккупированные и оккупанты уравнены в правах, в одинаковых условиях живут, какая же это оккупация. Соседствуют или ещё точнее, совместно живут на одной территории. И потом, ты уж прости, Микко, оккупация в ином случае зло, а в ином благо.
  - Как это?
  - И тем не менее. Ты слышал, был такой народ - пруссы?
  "Отлично!"
  - Фашисты.
  - Нет, Микко. Фашизм - это не национальность, это мировоззрение, я бы сказал, мнение некоторых людей о себе, что они самые-самые наилучшие.
  "Так, потёк. Фашистов не жалуешь. Это хорошо. Только б не помешали. Только бы ни кто не пришёл".
  А то летом за Гатчиной была у него такая незадача.
  Попросил Валерий Борисович выяснить подробности недавнего боя в тылу у немцев, на железной дороге между Гатчиной и Сеппелово. И судя по тем подробностям, которые он попросил уточнить: случайной была эта стычка, или группу поджидала засада? Сколько было наших, удалось ли кому из них уйти, захватили ли кого-нибудь фашисты. Особенно просил получить сведения, любые, даже мельчайшие, даже самые косвенные свидетельства, касающиеся двух членов группы, чью внешность подробно описал - было похоже, что наше командование устанавливает судьбу пропавшей разведгруппы. И, не исключено, опасается захвата немцами её командира и радиста для ведения радиоигры.
  Обтаптывал Миша путейского бригадира, свидетеля того боя, больше недели. По сути, батраком за ночлег и похлёбку был в его хозяйстве. И грядки полол, и картошку окучивал, и хлев чистил, и воду таскал, и траву в корыте сечкой для кур и свиньи рубил, пока постепенно к нужной теме подвёл. И только тот разговорился, только "подтекать" начал:
  - Да, был там бой. Как раз в кривой,*22 возле вон того леска...
  Заваливается сосед-приятель и ставит на стол бутылку самогона.
  - Нечего тебе, малый, в доме сидеть да пустыми разговорами взрослых людей от серьёзных дел отвлекать. Бери-ка удочки, и дуй на речку, купаться да рыбу ловить.
  И всё пропало. Облом. Полный облом. "Знал бы ты, конь педальный, индюк геморройный, один чирей тебе подмышку и два на задницу, у кого дела важней, а у кого пустей!"
  Попробовал было на следующий день снова к той теме возвратиться, но отмахнулся бригадир от разговора, и рукой и словом:
  - Я уж забыл всё, да и не видел ничего толком. И, вообще, Миша, давай лучше своими делами заниматься. Меньше видишь, меньше слышишь - дольше проживёшь.
  Настаивать больше нельзя: подозрение может быть. И ушёл Миша из железнодорожной казармы, жилища путейского бригадира, ни с чем. Плюнул только, в сердцах, себе под ноги, проходя мимо дома соседа-собутыльника. Целых восемь дней вкалывал как негр на плантации, а результата - шиш да пшик.
  - Пруссы, они как латыши и литовцы, но по языку ближе к истокам, к санскриту, поэтому легко соседние языки понимали и часто бывали переводчиками. Жили на южном берегу Балтийского моря. А после того как немцы, Тевтонский орден, в тринадцатом веке Пруссию завоевали, пруссы напрочь исчезли. Верхушка аристократическая онемечилась, а остальной люд тевтоны под корень истребили. Всё, нет больше пруссов.
  И не только с пруссами германцы так обращались. Славяне на западе раньше жили до Эльбы и за Эльбой, она и называлась по-славянски: Лаба. Но пришли германцы - и где они сейчас, полабские славяне? И в восточной Германии, и в Австрии - это всё бывшие славянские земли - разве что хутора да небольшие славянские деревеньки остались.
  Я не историк, но думаю, уверен даже: Карелию спасло то, что почти всю свою историю она с Россией. С девятого века и по начало двенадцатого была в составе Киевской Руси, потом, по пятнадцатый в Новгородской республике. С конца пятнадцатого в составе Русского государства, за исключением семнадцатого века, тогда мы несколько десятилетий были под шведами. И не только Карелию Россия спасла.
  Эстонцев, тоже, кстати сказать, финно-угорский народ, и других прибалтов. В прибалтийских государствах много обид на Россию держат, мол, захватчики, оккупанты. А посмотри... В то время, когда Россия Прибалтику оккупировала, ни литовцы, ни латыши, ни эстонцы не были независимыми государствами и не стали бы ими. Русские не пришли, так немцы бы или шведы остались. Помнишь, что стало с теми, кто под немцем оказался? А нас возьми и прибалтов возьми. Земли ни у них, ни у нас не отобрали, где жили, там и остались жить. Язык сохранили, традиции национальные сохранили, веру свою сохранили, - то есть нацию сохранили. А попади под немца, смогли бы сохраниться?
  И сам ответил:
  - Было бы с ними и с нами то же, что с пруссами, если б не Россия. Так что Карелии лучше быть с Россией, а война между русскими и карелами это нонсенс, историческое недоразумение. Но пока Россия Германию не одолеет, быть нам вместе - не более чем теория, благие пожелания.
  "Наш человек. Очень даже хорошо. А теперь с другой стороны потянем".
  - Немцы сильные, они могут победить.
  - Ну, это вряд ли. У России огромная территория и громадные ресурсы, и людские, и экономические. Немцы только из-за внезапности нападения и неготовности русских к войне так далеко продвинулись. Но Германии Россию не победить никогда.
  И неожиданно сменил тему.
  - Ты в Петербурге давно был?
  - Давно, - ответил Микко. И как бы не соврал. Это на мирной дороге вёрсты короткие. А ему эти три с половиной недели за линией фронта, ой какими долгими кажутся.
  - Как город выглядит?
  - Много домов разрушено. Бомбёжки, артобстрелы. Много пожаров. От взрывов и пожаров снег чёрный, даже руки помыть снегом нельзя: пылью и сажей пачкаются. Канализация и водопровод не работают, поэтому из помойных вёдер всё во дворы да на улицы выплёскивают, больше не куда. Мёртвых много. И крыс. Крысы большие, жирные, отожрались на трупах. И страшные... Наглые, людей совсем не боятся.
  - А люди, горожане?
  - Голодно всем. Но держатся, деваться всё равно некуда, - поосторожничал Микко.
  - А Зимний дворец? Исаакий? Петропавловка? Целы?
  - Целы, только купола и шпили чехлами закрыты или закрашены. И не только у Исаакия и Петропавловки, везде, где позолота.
  - Да, это их свойство. Русских я имею ввиду. Свои избы соломой кроют, а церковные купола золотят. Такой народ, - долил мальчику молока, подвинул тарелку с картофкупийра, с картофельными пирожками начинёнными кашей, капустой и черникой. - Бери, бери любые, ешь, не стесняйся. И такой народ, Миша, - назвал мальчика по-русски, - никогда душой не сгниёт и до конца не развратится. И нам, карелам, надо выбор сделать. Если пожелания свои направим на спокойную и сытую жизнь, тогда выгоднее с финнами, они народ хозяйственный, рачительный и практичный. На жирных шведов поглядывают да приговаривают: "Финн с солёной рыбы завтрак начинает, а швед с коровьего масла. Вот бы и нам так". А если хотим духовность свою спасти и нацию сберечь, то лучше русских держаться.
  - С финнами, что ли, воевать?
  - Нет, не о том речь, Мишенька. С финнами у нас одна кровь, общие традиции, схожая культура и Калевала, душа народа, тоже одна на двоих. Как можно воевать со своим народом? - Поднял левое плечо и скривил левый угол рта, тем подчёркивая абсурдность даже предположения об этом. - Но когда война к концу пойдёт и Германия ослабеет... Тогда уж политикам и дипломатам надо будет проявить расторопность.
  - К русским перебегать?
  - Экий ты максималист. Всё у тебя или белое или чёрное. Не обижайся, пожалуйста, моим словам... Не перебегать надо, а политические методы использовать. А как конкретно - это уже довольно сложно, я сам тут не всё понимаю. Я инженер, а не политик.
  - Не на что мне обижаться. Это я неправильно Вас понял, подумал, что Вы хотите к русским перейти.
  - Нет, Миша, не было у меня такой мысли и нет. Я карел. Почему я должен выбирать себе иную судьбу, чем судьба моего народа? И если история распорядится не так, как я хочу, как предполагаю, в любом случае я останусь там, где я есть, со своим народом.
  
  Микко медленно передвигал лыжи к дому деда Эйнора, "подбивал бабки", укладывал в память.
  Удачно всё сложилось. Только к теме подвёл, а дальше он сам потёк. Нормуль.
  Теперь безопасность. На нужные вопросы, по сути дела, сам вышел. Предварительные и заключительные темы разговора - бытовые. Подозрений вызвать не должно.
  "Подтёк дядя Коля Иосифович неплохо. Мы всё в тряпочку собрали, а после в Питере на бумагу отожмем. Нормуль".
  Теперь конкретно. Наш человек. Патриот Карелии. К русским лоялен. Считает, что Карелия должна быть с Советским Союзом, но против финнов карелам воевать нельзя. По этническим соображениям. Однако, на уровне политики противостояние с финнами возможно.
  Загнул оборот, сам собою восхитился и повторил:
  "На уровне политики... противостояние возможно..." Надо запомнить. Когда отчёт будет писать, обязательно вставит. Валерий Борисович любит, чтоб все сообщения были краткими, конкретными и точными.
  Отношение к Советскому строю... Спросить в продолжении разговора возможности не предоставилось. Нет, лучше в продолжении первого разговора возможности не предоставилось. А то, мало ли, генерал будет читать. Увидит такое сообщение, посмотрит недовольно на Валерия Борисовича и укорит:
  - Что за разведчики у тебя, товарищ подполковник, о таком главном моменте спросить не могут?
  А для первого разговора - так совсем не плохо. И генерал вполне доволен останется, Валерия Борисовича запросто может похвалить.
  - Хорошие у тебя разведчики, товарищ подполковник, - скажет. - Эвон сколько информации за первый контакт добыл.
  Стоп, друг Мишка, в сторону уехал. Вертайся. Не хвались, о деле думай.
  Про соломенные крыши и золотые купола говорил... Не совсем понятно, что имел ввиду. Что русские ради государственных интересов от своего отказываются? Ведь до революции церковь за царя была. Или он сам за попов? "Свои избы соломой кроют, а церковные купола золотят. Такой народ". Ладно, пока голову ломать не будет, а фразу запомнит и дословно перескажет Валерию Борисовичу, вместе решат как её толковать.
  Хотя, попы сейчас разные бывают. Вон, отец Пахомий, старый уже дедушка, семьдесят лет. А разрешили немцы церковь открыть, так какие он проповеди говорит!
  Вошёл Миша первый раз в незадолго до того открытую церковь. Как и было отработано, нашёл возле подсвечника перед алтарём свещницу, одетую, невзирая на летнюю жару, в чёрную стёганную безрукавку и обутую в валеночные опорки. И спросил, задал контрольный вопрос:
  - Бабушка, не подскажете у кого можно на денёк-другой остановиться? Работать я умею.
  - Бог даст, найдётся кто-нибудь. Не отходи далеко.
  Ответ правильный.
  Положила в детское ведёрко со свечными огарками тряпичку и кисточку, которыми протирала и смазывала маслом подсвечник. Пошла по храму, поговорила с одним, другим, третьим; и к старикам, и к старухам, и к женщинам обратилась. Так полцеркви обошла, даже седого длиннобородого попа не пропустила. Но с кем она о нём говорила, отследить не смог. Ни сама она, ни кто из тех, с кем разговаривала, в его сторону и в полкраешка глаза не взглянули.
  На амвон вышел поп с большим медным крестом в руках.
  - Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Возлюбленные о Господе братья и сестры! С разрешения новой власти открыт храм Божий! Так возрадуемся сердцем, обратим наши взоры горе*23 и от всей души возблагодарим Господа за те милости, которые Он дарует нам грешным, за то, что Он желающий всем спасения, сподобил нас грешных дожить до светлых и радостных дней, до начала служб во храме построенном ещё нашими прадедами и освященном во имя Пресвятой Богородицы, во имя честной иконы Ея обретённой во граде Казани.
  Вот так? Интересный поп. Открыли с разрешения новых властей, а благодарить призывает не их, а Бога. Любопытно.
  - Мы должны почитать за счастье и за великую милость Божию, что теперь имеем возможность под сводами этого святого храма молиться Богу, творить умилительные молитвы и песнопения, назидаться ими, размышлять о своих грехах и приносить Богу покаяние. Можем служить Господу, совершать таинство евхаристии, причащаться Тела и Крови Господней и молиться, как завещал нам Господь наш Иисус Христос, о ближних своих. О болящих и страждущих, и о борющихся с извечным и заклятым врагом рода человеческого. Святая наша Православная церковь облечена сейчас в траурное одеяние на время поста и зовёт нас к покаянию и молитве. И долг наш, братья и сестры, не только молиться за отцов, сыновей, братьев и сестер наших противостоящих врагу человеческому, но и самим всячески бороться с нечистой силой. Иначе какие же мы православные христиане, какие сыны и дщери Божии? Отвергнет нас Господь, если мы предадимся отчаянию и унынию, опустим руки и отдадим себя во власть сатаны и прислужников его. Благословляю вас, чада мои возлюбленные, каждого, по силам и возможностям его, противостоять бесовскому наваждению и обстоянию. И помнить завещанное нам от Господа нашего Иисуса Христа: "Нет более той любви, разве кто положит душу*24 свою за друзей своих". Аминь.
  Хитрый поп. Вишь, как вывернул: слушай да понимай, кого он имел ввиду под нечистой силой. А с другой стороны, и не придерёшься. Симпатичный дедушка.
  Когда священник закончил говорить, все выстроились в очередь целовать крест. Дождавшись когда все поцелуют крест и его руку, он подошёл ко всё ещё стоявшему у аналоя Мише и спросил:
  - Не Настасьи Филипповны сынок будешь?
  Миша замешкался с ответом: от всякого он ожидал услышать этот вопрос, но только не от старого попа.
  - Нет, у меня другая мама, - наконец просипел он ответ.
  - А мне показалось, Настасьи Филипповны. Глаза у вас схожие.
  - Всякие бывают сходства.
  Этот диалог был паролем для связи с подпольщиками, которым Миша принёс шифры и инструкции.
  - Манефа, - подозвал во всеуслышание старушку-свещницу. - Возьми отрока в послушание, пусть потрудится во славу Божию. А после того, как Дары потреблю, приведёшь в трапезную, покормим, чем Бог послал..
  Не спрашивая Мишиного согласия, приложил большой медный крест с распятием ко лбу, к груди, к плечам и к губам его и удалился в алтарь.
  Всё правильно, настоящий разведчик таким и должен быть.
  Взять к примеру Валерия Борисовича и Владимира Семёновича. Одетые "по гражданке" они вовсе не походили на командиров и даже на кадровых военных. Валерий Борисович в кепке и в тёмно-сером прорезиненном плаще с большими пуговицами, был похож на рабочего высокой квалификации, может быть даже на неосвобождённого бригадира с какого-нибудь крупного завода, как, например, Илюхин дядя Юра. А Владимир Семёнович на полусонного продавца из торговой палатки в райцентре возле Бабаксиньиного Козьего Брода, который всегда дремлет за выставленной на пустой прилавок табличкой "ТОВАРА НЕТ", рад, что этого товара нет и ещё больше рад будет, если товар так и не завезут. Но разведчиков в них, тем более разведчиков высокого класса, ни в том, ни в другом, заподозрить никак было невозможно.
  Бабушка Манефа достала из-под аналоя узкий шпатель и подав его Мише велела соскребать с пола накапавший свечной воск.
  Не очень-то доволен остался Миша таким "послушанием", вовсе не к лицу ему, пионеру, стоять в церкви на коленях, как какой-нибудь одурманенной религиозной пропагандой старухе, и, вдобавок, пол скоблить. Попробовал сидя на корточках, но ноги быстро затекли и голова закружилась. Деваться некуда, снова опустился на колени.
  Ладно, перетерпит и это, приучить себя к попрошайничеству было намного тяжелее.
  Может быть и Николая Иосифовича можно привлечь к нелегальной работе?.. Нет, не стоит. Неосторожен. Для агитации? Может быстро расшифроваться, по той же причине неосторожности. Гестапо и финская контрразведка быстро определят чьи уши за ним торчат. Проинструктировать, обучить конспирации?.. Как воспримет подобное предложение - вопрос пока открытый. Но способствовать присоединению Карелии к Советскому Союзу мирным путём, похоже, будет искренне и усердно. Надо сделать его главным в Карелии! А как?
  "Ну и занесло же тебя, друг Мишка, - остановил себя Микко. - Как Валерий Борисович говорит: за не своё дело не берись, чужого стада не паси". Эти вопросы уже за пределами его компетенции и, наверно, даже, не в компетенции Валерия Борисовича.
  Свою часть работы он сделал и может доложить: "Контакт есть. Продолжение отношений возможно и подозрений не вызовет". С этим пока всё. Нормуль.
  
  В штабной землянке закончили разработку предстоящей операции. Подкович подводит итог:
  - Действуем двумя группами. Первая, командир Агеев и с ним пять бойцов - на уничтожение ремонтных мастерских в Сеппяола.
  Другая, под моим командованием, в Киеромяки. Оружие - МП*25 , пистолет, штык-кинжал, на пятерых одна малая сапёрная лопата. Снайперам помимо автоматов "бесшумки". Форма одежды - в маскхалатах, шифруемся под немецких лыжников.
  При подходе к Киеромяки считаем себя в безопасности, поэтому не стесняемся, разговор ведём свободный, в голос, на немецком языке. Кто знает, разумеется. Анекдоты про задницу, немцы такие любят, байки про баб и выпивку. Сигнал на смех подавать во время, чтоб смеяться, где надо, начинали все сразу, а не только те кто немецкий знает.
  Штурмовой группе заранее разобрать часовых, чтобы во время захвата не было путаницы, сами себе не мешали.
  Из караула уничтожаем всех, кроме начальника караула и разводящего. С их помощью снимем оставшиеся два поста, в другом конце деревни и внизу в переулке. Действовать только холодным оружием. В самом крайнем, наикрайнейшем, винтовки-бесшумки и пистолеты с глушителями.
  После чего снайпера выдвигаются на сарай, ориентируются по целям, по два на каждого часового и на каждый "секрет". Огонь вести плотно, лучше залпом и целиться наверняка.
  Конкретные задачи перед каждым бойцом поставят командиры отделений.
  Гвоздилину байки и реплики подобрать реальные, солдатские, а не школярские: чтоб у финнов, мало ли кто из них немецкий знает, была полная уверенность - подуставшие союзники спешат на отдых. И ни каких сомнений.
  Всё выполнять тщательно и внимательно, мелочей в нашем деле нет и быть не должно. А то в прошлую вылазку в город Зернов отчебучил.
  Мы в немецкой форме, комендантский патруль у нас документы проверяет, а он стоит и у них на виду сигарету пальцами мнёт. Это от какого ж немца он этому научился? Когда он видел, чтобы немец перед тем как закурить, сигарету разминал? Ещё бы беломорину достал, мундштук продул или мундштуком по ногтю постучал. А потом у патруля огоньку попросил прикурить. Хорошо гансы от холода как осинки на ветру колотились, им уже ни до чего было. Но и нам наука, повторял и повторяю - мелочей в нашем деле нет!
  
  Выяснить отношение Николая Иосифовича к Советскому строю Микко так и не успел. В ответ на сигнал о состоявшемся контакте и первом удачном разговоре на интересующую тему, в "почтовом ящике" нашёл новое разведзадание:
  В расположении немецких войск в лесу в шести-восьми километрах на восток от деревни Дроздовка замечены гусеничные следы, слышен шум моторов, лязг гусениц, команды и так далее. Необходимо установить род войск, вид вооружения и, по возможности, количество техники, способ охраны, а также, если удастся, номер части и планируемые действия.
  - Только и всего, - проворчал Микко.
  Утром следующего дня после завтрака, Микко поблагодарил деда Эйнора и бабу Хелю за хлеб-соль, за приют и ласку, ещё раз выслушал по пунктам письмо к тёте Галине, попрощался и стал на лыжи.
  Старики расставались с ним с двойственным чувством. Он приносил им известия от дочери, был единственной ниточкой позволявшей поддерживать с ней связь. С ним им было веселее, всё-таки ребёнок в доме, хоть и троюродный, да не чужой. Потому искренне радовались его приходу. И в то же время, некоторое облегчение с уходом Микко испытывали - дополнительный рот за их скудным столом был всё-таки обременителен.
  - Ты к нам летом приходи, когда огородина пойдёт, - пригласил дед Эйнор. - И, до лета, ты не подумай что отговариваем, заходи. Но летом обязательно, тогда будет и сытнее и веселее.
  
  Итак, в Хаапасаари разведзадание выполнено. Теперь необходимо реализовать снятую информацию. Но, это уже не его заботы. И продолжать контакты с Николаем Иосифовичем скорее всего, не ему. Заведут под Николая Иосифовича другого нашего человека, теперь уже взрослого, тот пусть обтаптывает и отрясает.
  Миша любил профессиональные слова разведки. Любил знать их и произносить. Валерий Борисович был недоволен этим пристрастием, даже сердился - боялся за Мишу: а ну как ненароком сорвётся такое словечко с языка во вражеском тылу, как объяснишь откуда знаешь, чем оправдаешься? Однако Миша постоянно отлавливал их и в разговорах с теми же Валерием Борисовичем и Владимиром Семёновичем, хотя и Валерий Борисович и Владимир Семёнович их употребляли, во всяком случае, с ним в разговорах крайне редко. Основным источником жаргона были спецы, с которыми при необходимости Валерий Борисович его сводил. Это были специалисты по тактике разведки, по конспирации, по психологии общения, и по маскировке, и по минно-взрывному делу, обучавшие, в основном, безопасному передвижению по местам возможного минирования - чтоб ненароком на воздух не взлететь, и по топографии и по иным направлениям и специальностям, чьи консультации и наставления требовались Мише для выполнения очередного задания. Они не знали и не спрашивали как его зовут, даже в лицо смотрели очень редко и то не вглядываясь. Он тоже не знал их имён и должностей, однако не только знания, которые они преподавали ему, но и произносимые ими профессиональные слова и выражения он отлавливал и оставлял в своей памяти.
  Знание и употребление этих слов причисляло его к избранным, к касте разведчиков. А во вражеском тылу вспоминая и употребляя их, хотя и не вслух, пусть только мысленно - он не был одинок, осознавал, что эти слова знают и произносят те, кто сейчас на нашей территории, кто помнит и беспокоится о нём, кто желает ему удачи в разведке и кто хочет, очень хочет, чтобы он каждый раз возвращался. Эти слова были ниточкой, всегда и везде связующей его со своими.
  Хотя знание, конечно, рискованное.
  Одноклассник его, Сашка Пышкин на этом сгорел. На "глубокой разведывательно-поисковой операции". Александр Сергеевич Пышкин, который лишь одной буквой отличался от великого поэта, лучший ученик и самый уважаемый парень в классе. Его каждую осень на пионерском сборе класса единогласно выбирали председателем совета отряда. Потому что не был зубрилой и не возносился от своих успехов, несмотря на то, что иных оценок кроме "отлично" не только в табеле, но и текущих никогда у него не было.
  В посёлке возле станции, где Сашка вёл разведку, стационарное наблюдение, жили муж с женой Дудоровы, Максим и Надежда. У Максима один глаз вовсе не видел и другой был крепко подслеповат. Сам Максим о своём недуге так говаривал.
  - Зрения моего совсем мало. Стакан вот вижу, а рюмку уже нет.
  И поступал соответственно. На рюмку ноль внимания, зато на промысел стакана сил и времени не жалел. Надо отдать ему должное, лентяем он не был и дома работал, и на стороне брался за всякую работу, и лёгкую, и тяжелую, и грязную, и чистую, лишь бы она не требовала острого зрения, да за труды подносили стакан. В одну из таких отлучек спросила Надежда у Сашки.
  - Клоуна моего, ясноглазого, не видал?
  Сашка в тон ей ответил.
  - Видал. Проводит глубокую разведывательно-поисковую операцию.
  - Это в самую точку сказано, - согласилась Надежда. - Раз так, то скоро его не жди. И разведает, и поищет, и найдёт во что поглубже и до краёв. Ой прав ты, Санёк, ой как прав. В такую глубину порой уходит, что не знаю, как удержать и как вытащить. Бога молю, только бы не спился.
  Меж тем Надежде выражение понравилось и она, если кто про Максима спрашивал, частенько отвечала.
  - Нет его. В глубокой разведке он.
  И в непродолжительном времени зацепился слухом за те слова любознательный человек. Посмеялся, похвалил и полюбопытствовал: сама, мол, придумала или слышала от кого?
  - Да Сашка-пе`чник придумал так про него говорить, - без задней мысли ответила Надежда.
  Придумал или научили? Это ещё надо выяснить.
   Случайно ли обмолвился Сашка, или понадеялся, что не услышат сказанные слова те уши, которым их слышать не предназначалось, или иная какая причина была, теперь уже не спросишь. Но стоила та обмолвка ему жизни. И хорошо разработанное мероприятие загубил. Из-за одного неосторожного слова.
  А отлажено всё было хорошо, можно сказать, идеально.
  На склоне горы у железнодорожной станции во время боя сгорела усадьба, осталась от нее только русская печка. Хозяин со старшим сыном воевал в Красной Армии, хозяйка с меньшими детьми эвакуировалась, когда подходили немцы. Сашка под легендой бездомного сироты поселился в этой печке и жил в ней с конца марта и до самого ареста. В боковине печки выбил кирпичи, якобы окошко для света и свежего воздуха, и сквозь эту амбразуру станция перед ним как в кинотеатре на экране из первого ряда. В бинокль же и номера вагонов спокойно читать можно. А что бы блики от линз бинокля его не выдали, окошко завесил фрамугой с уцелевшим стеклом. Если и мелькнёт что, так и объяснять нечего: качнулась фрамуга и от неё солнышко отразилось.
  Станция была хоть и не маленькая, шесть путей, но тихая, в сторонке от основных военных направлений. Этим пользовались фашисты, сгоняли сюда на дневной отстой литерные поезда, которые по соображениям секретности передвигались только ночью. Сгоняли под недремлющее Сашкино око. Да иногда на крайнем, пятом пути, где была эстакада, танки, дальнобойные орудия и иную технику на платформы грузили.
  Печка, если не считать вынутых Сашкой кирпичей была в относительной исправности, хотя и дымила, но тяга была сносная и тепло она держала. В прохладные дни снимал фрамугу, вставлял кирпичи на место и топил её, но не сильно, только чтоб кирпичи прогрелись и вёл наблюдение, можно сказать, в полном комфорте: Сашка лежит в тёплой печи, а разведка идёт. Хотя по началу весной и потом ближе к осени, иногда и в летнее ненастье, приходилось ему ночью вставать, чтоб протопить своё холодеющее жилище.
  Раз печка топится, значит дрова нужны, прекрасная "прикрышка" уходить из деревни в лес в любое время, закладывать в тайник собранные сведения.
  По-немецки Сашка говорил прекрасно, у них в квартире жила немка-антифашистка Хайдрун, или сокращённо Хайди, бежавшая в тридцать пятом году от Гитлера. Она гордилась своим именем, тем, что оно очень старинное и очень редкое. И Сашка с ней, Миша сам слышал когда забегал к Сашке, по-немецки как два фрица горготали. Пробовал и Миша поучиться у Хайдрун немецкому, но язык у него не пошёл и кое-как одолев десяток фраз да два или три десятка слов он оставил эти мучения.
  Постепенно охрана к Сашке привыкла и на станцию он ходил почти во всякое время. Солдаты из эшелонов подкармливали его, частенько подшучивали. Иногда безобидно, случалось и зло. Один козёл баварский в кашу ему битого стекла подсыпал. Шутка, к счастью, оказалась не смертельной, проглотить Сашка не успел, однако рот порезал. Но самое главное для него - относились к нему без настороженности. В тылу, пусть в неглубоком, но всё же в тылу, и в стороне от основных военных дорог солдатам хотелось расслабиться и бдительность их притуплялась.
  Из разговоров узнавал номера или названия воинских частей, пункты отправления, предполагаемые маршруты движения и пункты назначения, уточнял характер грузов, а иногда тактико-технические данные перевозимой новой техники и вооружения.
  Это было большой удачей для разведки. Сашку берегли и ни на какие иные мероприятия не отвлекали, даже в тех случаях, когда неделями на отстой не заходил ни один эшелон.
  Почти полгода прожил Сашка-пе`чник, как прозвали его тамошние жители, возле станции и всё это время наше командование получало своевременную информацию о передвижении литерных эшелонов через неё, о подробной характеристике их грузов, вплоть до номеров вагонов.
  Выследили Сашку и взяли в лесу при закладке в тайник собранной информации. Допрашивать начали сразу же, но молчал Сашка. Избитого забросили в кузов машины и под конвоем повезли в гестапо. Ясное дело, не на чай с печеньями, а на смерть с мученьями.
  Остановилась машина на обочине узкого просёлка, пропустить танковую колонну, что на станцию, на погрузку шла. Приподнялся Сашка, попить попросил. Немец отвернулся фляжку отстегнуть, не откажешь, коль приказано живым привезти. А Сашка маханул через борт и ласточкой под гусеницу встречного танка полетел.
  Оставленная немцами засада у тайника ничего им не дала - взяли Сашку прямо на тайнике и контрольного сигнала, что тайник заложен и можно вынимать, он не оставил.
  Предателя того, что Сашку выдал, партизаны потом выследили и расстреляли. Поплатился, сволочь!
  Только Сашку теперь уже не вернёшь.
  
  До Дроздовки и саму деревню Микко прошёл быстро, не останавливаясь, но за деревней, с того места, где началось обилие танковых следов, разыгрался. То строил из комков снега на отвале дороги крепости и штурмовал их, разбивая построенное, то катался с придорожных склонов, и по кем-то накатанной лыжне, и сам прокладывал лыжню по целине, и небольшие трамплины строил. За это время мимо него, по шоссе и просёлкам не менее десяти раз прошёл танк. Один и тот же, по внешним признакам видно. Но шума в лесу - словно танков там было не мерянное количество. Дважды проезжали мотоциклетные патрули и один раз прошёл парный пеший.
  Продолжая игру Микко словно копье, далеко метнул лыжную палку в сторону леса. И проделав этот фокус несколько раз, углубился в лес. Шум, характерный для танковой части, нарастал.
  Так, внимательнее осматриваться и лучше держаться лыжни по которой ходит охрана, иначе на мину или растяжку нарваться можно. Ага, примерно в полусотне метров впереди столбы, колючая проволока. Теперь надо быть осторожнее.
  Прижимаясь ближе к кустам и к толстым стволам деревьев, Микко, по-прежнему, на случай если следят за ним из "секрета", то якобы белку в ветвях увидел, то, вроде бы, за дятлом погнался, продвигался в сторону наиболее интенсивного шума, пока не подобрался почти вплотную к колючей проволоке.
  В густом подлеске, раскрашенный камуфляжными разводами фургон-радиоусилитель с огромными репродукторами из которых и доносится рёв танковых двигателей и слова команд. Продолжая подыгрывать себе то "в белку", то "в дятла", двигаясь вдоль "колючки", обнаружил замаскированную зенитную установку. И наконец, пожалуй, самая важная находка: на полозьях макет танка из дерева, жести и резины, в кустах замаскированные лебёдки, которые с помощью тросов таскают по полю подобные, деревянно-резиново-жестяные "танки".
  Значит так. Снаружи объект охраняется патрулями, мотоциклетными и пешими. Внутри часовые. "Следит" один танк, который постоянно разъезжает по просёлкам выходящим из леса к шоссе и создает видимость многих и свежих следов. В лесу до двадцати пяти-тридцати макетов танков изготовленных из жести, дерева и резины. Передвижение макетов осуществляется на тросах с помощью замаскированных лебёдок. Шумы имитируются радиоусилителями с большими репродукторами, смонтированными на автофургонах. По периметру - замаскированные зенитные установки. На случай налёта Советской авиации.
  Приманка.
  С этим разобрался. Теперь, легенда. В лес углубился - живот прихватило. По лесу шёл - дятла видел. Или белку. А могли они быть здесь при таком шуме? Можно сказать, в крайнем случае, что показалось... Нет, "показалось" говорить не стоит, подозрение может быть. Беличьи следы действительно есть, но не свежие... И дятлова "кузница" - вон, под сухостоиной сколько шелухи от еловых шишек. Ага: увидел следы, увидел "кузницу", решил поискать. А "колючка..." Он за неё не лез. Нельзя - так нельзя. Осталось подтвердить расстройство желудка. Снял штаны, присел и долго тужился, пока выдавил из себя два маленьких комочка. С полуголодного житья и то хорошо. Натянул штаны, но мешало что-то, жгло, чесалось и саднило. Приспустил штаны, оторвал из сложенной блокнотиком газеты прямоугольник и приложил, водить ею больно. На бумаге полукружием отпечаталось яркое алое пятно. Кровь. У него такого давно уже не было, с весны. А в Ленинграде почти все маялись подобной хворобой от мякинного хлеба и других составляющих блокадного пайка. Взял в руку немного снежку, растёр между ладонями, растопил и снежной кашицей обмыл зудящее место. Передёрнулся от холода, но было ради чего потерпеть, жжение и зуд поутихли. Застегнулся.
  Дело сделано. Пора уходить. Вышел на дорогу, приостановился, сбил острием лыжной палки натоптанную под пяткой наледь, наклонился, выскреб снег из-под подошв, поправил крепления, и уже собрался выпрямиться и оттолкнуться палками, как одернула резкая команда
  - Хальт!
  Микко вздрогнул, оборотил голову. И уткнулся лбом в ствол автомата. В мозгу зачем-то чётко отпечаталось: "Приклад деревянный, магазин сбоку. МП-28. Калибр 9 миллиметров, патрон парабеллум, в рожке 30 патронов".
  Чёрный зрачок ствола гипнотизировал, притягивал, заслонял собой фашиста. Его в первые секунды Микко просто не видел. С усилием оторвал взгляд от глазка смерти и перевёл на его владельца. Немец как немец. Крепкий, светлоглазый, губы тонкие, как две параллельные линии, укутан, ноги в огромных серых бахилах, хотя и не такой уж сильный мороз. Взгляд подозрительный, въедливый.
  - Хювяя пяйвя. Хлебушка или чего-нибудь поесть не найдётся? Или кипятку, сухари размочить? - Микко протянул руку к своей торбе, чтобы показать в подтверждение сказанного: не врёт он, вот же они сухари.
  - Хальт! - Резче скомандовал фашист. - Хенде хох!
  Микко поднял руки. Немец не убирая ствола от его головы, левой рукой ощупал сумку и одежду мальчика.
  - Керт! Ком!*26
  - Я сирота, родители без вести пропали...
  - Штиль! Нихт шпрехен!*27 - Больно ткнул стволом под ребра.
  Тут не попререкаешься. Микко покорно исполнил волю конвоира.
  В блиндаже, куда солдат привёл Микко были ещё четверо: два солдата, обер-ефрейтор и гауптман. При взгляде на гауптмана у Микко захолодело под ложечкой: высокий, подтянутый, глядит кочетом, лицо к верху и к низу немного сужено, будто ромб с обрезанными вершинами, волосы короткие зачёсаны назад, глубокие залысины, русые, с рыжинкой усы - это был тот самый офицер, что отлупил его прутом возле моста. Гауптман внимательно, изучающе осмотрел мальчика. К счастью, не узнал.
  Есть люди, которые запоминаются с первого, даже самого короткого знакомства. Они не обязательно красавцы лицом и статны телом, и не уродливы, нередко по внешности обычные середнячки, но есть в них что-то неведомое и необъяснимое, что принуждает запоминать их надолго, а может быть на всю жизнь.
  Есть и их антиподы, которые более или менее запоминаются только после нескольких встреч. К последним относился Микко.
  Взрослые, когда он заходил к соученикам или к товарищам по играм, пока запомнят несколько раз переспросят, где он живёт и кто его родители, потом путали имя и называли другими именами, чаще всего Ваней. Ребята, особенно старшие, которых он после нескольких дней знакомства начинал считать едва ли не друзьями, и уж совершенно точно, хорошо знакомыми, при следующей встрече спрашивали, как его зовут. Микко болезненно реагировал на подобные ситуации, это обижало его. Но, только став разведчиком увидел, что для него это благо - его не запоминали и, следовательно, он вызывал меньше подозрений. Возможно, это не раз спасало ему жизнь, но как тут проверишь.
  Гауптман придирчиво посмотрел в глаза. Микко взглянул в ответ насколько мог спокойно и доверчиво: он пришёл с чистой совестью к добрым людям за помощью и бояться ему нечего.
  Поклонился и поздоровался.
  - Hyvaa paivaa, herra upseeri. Hyvaa paivaa, hyvat herrat.*28
  - Финн? - Спросил гауптман.
  - Да. - Хотел сказать "карел", да что толку. Этой немчуре всё равно не понять разницы между добродушным, общительным карелом и сумрачным, замкнутым финном.
  Немец спросил ещё что-то, но Микко понял только два слова "военный объект". Развёл руками, помотал головой.
  - Я не понимаю по-немецки. Я сирота. У меня родители пропали без вести...
  Гауптман что-то приказал солдатам, один взял винтовку, маузер-98, и вышел, другой подошёл к Микко и жестами показал: раздевайся.
  Микко снял торбу, посмотрел куда бы положить её, но подходящей мебели ему не предложили, положил на пол. Сверху пальто. Солдат жестом понудил: и свитер тоже. Снял свитер. И задержался, больше ничего снимать не стал. Солдат тщательно, но, отметил Микко, не профессионально ощупал пальто, обыскал самого мальчика. "Значит, не гестапо и не контрразведка, просто армейская охрана объекта. Уже легче". Содержимое торбы высыпал на ящик из-под снарядов. Куски свежего и подчерствевшего хлеба и жесткие сухари, варёная в мундире картошка, вяленый щурёнок, два варёных яичка, завернутые в не новую, но чистую льняную тряпочку, обломанный столовый нож в берестяной трубочке, соль в пузырьке да спички. Вот и всё богатство.
  Гауптман задержал внимание на спичках.
  - Диверсант?
  - Зима, холодно. - Микко съежился, обхватил плечи ладошками, простенькой пантомимой изобразил, как холодно, потом показал будто греет руки над маленьким костерком.
  - Яволь, - согласился офицер.
  Образовалась некоторая пауза. Воспользовавшись ею, Микко постарался оценить обстановку. Пока, похоже, ничего опасного. Лишь бы не вспомнил его офицер да не отправили бы в гестапо. Объяснения, почему сворачивал с дороги, есть, пусть проверят и убедятся. Итак, ситуация складывается такая... А Валерий Борисович всегда учил: как только возникают сложности, постарайся выделить суть, схему сложившейся ситуации и смотреть на неё не изнутри - тут начнут одолевать эмоции, а из вне, как бы снаружи, будто не с тобой это происходит, а с неким другим мальчиком. Тогда оценка будет более объективная. Значит, ситуация такая: идёт сирота от одних родственников к другим, его военные остановили и решили проверить. Что ж, обязанности у них такие...
  Ноги вянут, с самого утра на ногах. Посидеть бы, немножко отдохнуть. Но фашист не предлагает, а самому лучше не просить, не показывать слабости. Может истолковать совершенно превратно: виноват, попался, со страху ноги не держат.
  В блиндаж возвратился солдат, привёл с собой человека в штатском. По внешности Микко определил - карел. Солдат прошёл и оперся прикладом винтовки о ящик, на котором лежало содержимое сумки. Гауптман предложил штатскому табуретку и задал вопрос.
  - Господин офицер спрашивает, кто ты такой и что делал в расположении германских войск?
  Микко назвал себя, вкратце изложил свою легенду, опустив переход линии фронта, встречу с солдатами-ремонтниками и жительство своё в Киеромяки, и завершил ответ.
  - В расположении войск я не был, шёл по дороге и всё.
  - Господин офицер спрашивает, по чьему заданию ты разведывал военный объект германских войск?
  - Ничего не разведывал. Никакого военного объекта не знаю. Я сирота, родители без вести пропали. Хожу к родственникам на жительство. То у одних поживу, то у других, кормиться как-то надо.
  - Зачем ты сворачивал с дороги и пытался проникнуть на территорию военного объекта?
  - Ни куда я не хотел проникать. Зачем мне военный объект? А с дороги сворачивал, потому что живот болел... не на дороге же... это делать...
  - Я-я, - понимающе кивнул офицер. - Но ты не вернулся на дорогу сразу, ты шёл вдоль ограды военного объекта. Зачем?
  - Белку видел и дятла, вернее их следы. Поймать хотелось...
  - Яволь, - опять согласно кивнул гауптман и что-то краткое и резкое сказал солдату с винтовкой.
  И ярко озарился блиндаж, и в нос жаром ударило, и в голове зазвенело. А потом тьма и круги серые с золотистыми ободами в этой тьме поплыли. Очнулся Микко на полу, в голове сумятица, по лицу, из разбитого прикладом лба кровь течёт. Солдат с винтовкой в руках тут же стоит, смотрит выжидающе на гауптмана, команду ждёт. Гауптман на них не смотрит, зачем-то кинжалом резиновый кордовый с толстыми стенками шланг вдоль на две части разрезает. Разрезал до середины, и каждую половину ещё надвое вдоль распустил. Положил на стол. Опять что-то пролаял переводчику.
  - Господин офицер говорит, что ему всё известно о твоей шпионской деятельности. Ты подлежишь суровому наказанию от германских властей. Но господин офицер дает тебе шанс облегчить свою участь - ты должен сам обо всём чистосердечно рассказать.
  - Я ни в чём не виноват. Я сирота, у меня родители без вести погибли... - Оговорился Микко и даже не заметил оговорки.
  Гауптман опять бросил короткую команду солдату. Тот отставил винтовку к стене, смахнул мешок и его содержимое на пол, схватил Микко за шею, задрал рубашку на голову и повалил животом на ящик. Другой солдат прижал ноги к полу и спину мальчика ожгла резиновая кордовая плетка о четырёх хвостах. И не успел дух перевести от первого удара, как последовали и второй, и третий и последующие. Их Микко считать уже не мог, боль отнимала силы и мутила рассудок. Хотелось только одного - остановить боль.
  - Дяденька, не бейте меня... я ни в чём не виноват... я сирота...
  Удары приостановились.
  - Господин офицер говорит, тебя будут бить пока ты чистосердечно не признаешься.
  - Я ни в чём не виноват...
  Избиение продолжилось. Через каждые три удара пунктуальный немец приостанавливал экзекуцию и требовал
  - Сознавайся!
  - Не виноват я, дяденька! Не надо меня бить!
  И избиение продолжалось, а прекратилось только тогда, когда Микко стал захлёбываться и не осталось сил даже на крик от боли.
  Гауптман дал ему отдышаться и сам дух перевёл.
  - Господину офицеру известно всё. И твои связи с партизанами, и отряд на который ты шпионишь и фамилия командира отряда. Но господин офицер хочет облегчить твою участь. Если сам всё честно расскажешь, то господин офицер готов смягчить заслуженное наказание, и даже вовсе избавить тебя от наказания.
  "Партизан... ничего они не знают... Только бы вытерпеть! Только бы не сдаться!"
  - Не шпион я, дяденька. И партизан никаких не знаю. У меня дядя полковник...
  - Упрямишься?
  Гауптман поднялся из-за стола, опять взялся за разрезанный четырёхвостый шланг.
  - Не бейте меня дяденька... я не шпион... никаких партизан не знаю...
  - Не бить? Ладно, бить пока не стану. Но ты мне без битья всё расскажешь.
  Кивнул солдату. Тот опять задрал Микко рубашку на голову и завалил на ящик.
  - Дяденька, не бейте меня!
  - Не буду бить, не буду, - пообещал гауптман. Поднял с пола аптечный пузырек, высыпал содержимое себе в ладонь, добавил немного воды, размешал и принялся втирать соляную кашицу в исполосованную рубцами побоев спину мальчика.
  Света белого Микко не взвидел, и небо с форточку ему показалось. Катался по полу, кричал, то прижимался спиной к полу, то падал на живот и изгибался кошкой, но боль и жжение ни как не мог унять. Рассудок уже мутился, и одна только мысль была отчётливой: "Только не сорваться... только выдержать... только не выдать себя". Потому что жив он до той поры, пока они не узнают о нём правды.
  - За что, дяденька? Не партизан я... не шпион... У меня дядя полковник... Эйно Метсяпуро... полком в финской армии командует...
  - Ты мне не ври про дядю полковника!
  - Не вру я дяденька, правду говорю, не вру... Проверьте... Полковник Эйно Метсяпуро.
  - Правду говори! - Плётка ожгла спину и свет померк.
  
  Очнулся Микко и понять не может где он. Темно. Слабый рассеянный свет мутным квадратиком лежит на полу перед его лицом. Шевельнулся и боль резанула по телу. Полежал, подождал пока боль немного поутихнет. Осторожно двигая руками, ойкая и стоная при каждом неловком движении, ощупал деревянный настил, на котором он лежал лицом вниз. Под настилом бетонный пол. Дальше рук не хватило. Подогнул руки, положил голову и опять забылся. Через какое-то неведомое ему время опять пришёл в себя. Квадратик на том же месте, но очертания его более размытые и вроде бы не такой светлый, как был. Разглядел, свет проникает через сколоченный из досок вентиляционный короб. Короб внутри разделён от угла на угол на четыре отсека - так и у деда Эйнора и у Бабаксиньи в погребе сделано: при любом направлении ветра по одному из отсеков свежий воздух задувается в погреб, а из другого, стоялый и нагретый как инжектором, вытягивается наружу. Наверное, это тоже погреб и он в погребе.
  Болит, горит всё тело, особенно спина и левый бок. Голова мутная, будто ватой набитая.
  Вспомнилось, вроде тошнило его. Да, действительно, так и было. Дорожка. Белый снег возле дорожки. Его зыбит, раскачивает, будто на частых волнах, голова словно чужая и тошнота подкатила. Похоже на сотрясение мозга.
  Руки не гнутся и точно колючие мурашки под кожей бегают, видимо, отлежал, надавил головой. Лоб саднит. Во рту горит и губы сохнут. И ощущение, будто между губами и деснами что-то противное и толстое набилось. Провёл языком по деснам и выплюнул собранную гадость. Всё равно во рту жжет. И хочется пить. Так пить хочется, что жажда сильнее боли кажется. Сполз с настила, ощупью добрался до ближайшей стены. Стена холодная, влажная. Прижался к ней ртом, языком и губами собрал отпотевшую влагу где мог достать. Жажды не утолил, но жжение во рту притихло. Уже легче. Лег на правый бок, а спиной легонько прислонился к стене. Прохлада немного утишила боль. Полежал так, стал понемножку успокаиваться, но тут резко засосало в желудке. Голод. Чувство голода всё усиливалось, казалось желудок сейчас себя рассосет и все внутренности переварит. Желудок съеживался, поджимался кверху и больно давил на диафрагму. Не было ни сил ни надежды. Заплакал, обратил голову к небу и не обращаясь конкретно, взмолился.
  - Спаси меня. Дай мне силы вытерпеть, не сдаться. И помоги мне выбраться отсюда живым!
  Помолился и неловкости не почувствовал, хотя считал себя безбожником и в антирелигиозный кабинет ходил, который был устроен в их школе.
  
  В кабинете на левой от входа стене, над всеми стендами, на кумачовом полотнище большими белыми буквами: "ПИОНЕР - ОРУДИЕ РАЗЛОЖЕНИЯ СТАРОГО БЫТА". Пониже на бумаге: "НЕ ЦЕЛУЙ КРЕСТ - ТАМ ЗАРАЗА". Буквы в словах "крест" и "зараза" выделены, обведены красными чернилами. Под ними "Уголок безбожника", где на тетрадных листах приклеенных к большому листу плотной тёмно-зелёной бумаги от руки печатными буквами написанные стихи-плакаты:
  
  "Берегись! Школьника поп обучает крестом -
  Уважать заставляет угодников!"
  
  "От поминок и панихид
  У одних попов довольный вид".
  
  "Под пасху буржуй кончает грабежи,
  Вымоет руки и к попу бежит".
  
  "Рабочие, школьники, крестьяне,
  бросьте всякие обряды!
  Обрядам только попы рады.
  Родился человек или помер -
  Попу доход, а вам ничего -
  неприятностей кроме!"
  
  И под каждым стихом соответствующий ему рисунок. Под первым, например, злой поп бьёт школьника крестом по голове, да так, что от темени бедного школяра искры летят. А под последним, пузатый поп держит в одной руке здоровенную рыбину, а в другой целый свиной окорок и обжирается.
  Несколько смущал Мишу последний стих: если помер человек, понятно, это неприятность, но почему неприятность, если родится? Старшие, более опытные товарищи разъяснили: что родился человек, конечно радость, а неприятность в том, что попу за крестины платить придётся. Дали ему, чтоб лучше в безбожных делах разбирался книжку, "Антирелигиозную Азбуку". Название книжки букву "А" обозначало.
  На букву "Б" призыв:
  "Бросьте, братцы,
  Богов бояться!"
  И рисунок. Красная метла выметает Евангелие, кадило, икону, нательный крест.
  На букву "Д":
  "Долой дедовскую деревню!"
  Красный тракторист на красном колёсном тракторе разрушил белую церковь и гонится за попом и кулаком.
  На "К":
  "Колоколам конец -
  Куй кузнец!"
  Обнажённый до пояса мускулистый рабочий разбивает молотом церковный колокол, отлетающие осколки сами собой на лету обращаются в детали машин.
  И самое решительное на букву "Н":
  "Небесной награды -
  Не надо!"
  Пионер в будёновке держит в правой руке красный флаг с белой надписью "5 в 4", а левой - отвергает толстощёкого попа жирным пальцем указующего на небо.
  Мама, как только увидела у Миши эту азбуку, перепугалась и взмолила.
  - Только папе не показывай, только, чтоб папа не видел, а то беда будет.
  Опасалась мама, сгоряча порвёт отец книжку, а в школе спросят: где она. Что тогда отцу будет? Времена-то сейчас ой какие тревожные и ненадёжные. В Козьем Броде двух ребят посадили. Мальчишек ещё, одному пятнадцать, другому четырнадцать лет, за две частушки. Пропел один на вечорке:
  
  Мы в колхоз пошли тихонько,
  А из колхоза все бегом.
  Я в колхоз пошёл обувши,
  А из колхоза босиком.
  
  А другой его поддержал:
  
  Шла кобыла из колхоза,
  Слёзы капали на нос.
  Отрубите хвост и гриву,
  Не пойду больше в колхоз.
  
  Вроде ничего особенного в этих частушках нет. Это в городе жизнь хоть понемногу становится легче, а в колхозах, все знают, не сахарная и слаще не делается. А им за это статью 58-10 дали.
  Но всего от Вейно утаить она не смогла, узнал отец, что Миша в безбожный кабинет ходит, взялся с ним серьёзно поговорить. Но Миша замкнулся, он знал - отец его переспорит и переубедит, а он такого исхода не желал. И на все аргументы и доводы отца сначала пробубнил не поднимая головы.
  - Бога нет. Его выдумали.
  А потом и вовсе замолчал.
  Взятая в антирелигиозном кабинете азбука пропала. Хотел в школе, на перемене ещё раз перечитать да картинки просмотреть. С вечера, точно это помнит, положил в ранец, а утром в школе не нашёл. Наверно потерял, когда перед школой с горки катался, тогда у него ранец расстегнулся и книжки и тетрадки вывалились. В то время подумал, что не заметил её в снегу, когда выпавшее собирал. А сейчас у него в тайных делах опыта больше и вполне можно допустить, что мама, пока он спал, забрала из ранца ту азбуку и сожгла или выбросила её.
  Ну и ладно, выбросила, так выбросила.
  
  Выплакавшись, почувствовал некоторое облегчение. Немного передохнул и пополз вдоль стены, ощупывая всё пространство, которое мог охватить руками. Вот какие-то вертикальные стойки, полки. Похоже стеллаж. Под стеллажом пусто. Попробовал приподняться с живота, но резкая боль в спине бросила обратно на пол. Полежал, подождал пока боль поутихнет, осторожно, по сантиметру подтягивая руки, встал на четвереньки, потом перенёс вес на левую руку, а правой нащупал на нижней полке стеллажа ящики и в одном из них два вяловатых корнеплода с куриное яйцо величиной. Значит не ошибся, погреб. Понюхал, откусил - свёкла. Хотя земля хрустела на зубах и при каждом движении челюстей будто иголки в рану на лбу вонзались, Микко доел их до последней крошки. И изнемог. Кое-как дополз до настила, и заснул, либо впал в забытьё. Когда открыл глаза, светлого квадратика на полу не было, была кромешная тьма. Хотелось пить. Опять подполз к стене и облизал её снизу и вверх привставая сначала на четвереньки, а затем поднимаясь на колени. Вернулся на настил, лег на живот.
  
  В третьем классе тогда учился, пришёл домой со школьного собрания и в первый раз заявил.
  - Бога нет!
  Мама испуганно прижала руки к груди и попросила.
  - Не говори так!
  А отец поинтересовался
  - Куда же Он делся?
  - Его никогда не было. Это всё выдумки, - заверил Миша непросвещённого отца.
  - Ух ты! Вот это да! А всё окружающее, Солнце, Земля, растения, животные... люди, наконец, - откуда взялись?
  - Природа, растения и животные возникли в процессе эволюции. А человек произошёл от обезьяны.
  - Это те, кто учит детей так говорить, произошли от обезьян. От гамадрилов краснозадых, - осерчал отец. - А нормальных людей Бог создал. И душу живую в них вдохнул.
  Но до завершения разговора Микко в воспоминаниях не дошёл, силы его оставили. На этот раз уснул. Даже снилось ему что-то, но что, проснувшись, забыл.
  Проснулся он от стука засова, от света и от вкатившегося в погреб холодного воздуха. Яркий свет резал глаза, Микко щурился и не мог разглядеть стоявших против света переводчика и солдата.
  - Выходи, - позвал переводчик.
  Микко закрывая ладошкой слезящиеся глаза вышел из погреба. И сделав несколько шагов осознал и удивился тому, что хоть медленно и с болью, но может идти.
  Переводчик запер погреб. Глаза понемногу привыкли, Микко огляделся. Сгоревший хутор, от которого остались только фундамент да погреб. Солдат развернул Микко в сторону блиндажа и подтолкнул ладонью в спину.
  - Шнель.
  Толкнул несильно, но избитая спина болью отозвалась на толчок, ойкнул и прогнулся, и как мог быстро пошёл к блиндажу, осторожно осматриваясь и оценивая обстановку.
  Солдат без оружия. Хотя может быть пистолет в кармане. А зачем ему маскировать? Переводчик... Каких-то отрицательных настроений в нём не видно. Но и быть им с чего, он переводчику ничего плохого не сделал? Хотя, если он у фашистов лицо не случайное, то и настроения их скорее всего разделяет. Нет, не получается чётко квалифицировать ситуацию. Но угроз, агрессивности с их стороны не видно. И то хорошо.
  В блиндаже за столом кроме гауптмана ещё немецкий офицер. Форма армейская, на плечи накинут полушубок, звания не видно.
  - Господин офицер говорит, что у тебя осталась последняя возможность избавить себя от сурового наказания - чистосердечно признаться в своей шпионской деятельности и рассказать всё подробно и ничего не скрывая.
  - Какой я шпион? Я не могу быть шпионом. У меня дядя Эйно Метсяпуро, полком в финской армии командует.
  - Господин офицер считает, что это не является гарантией и спрашивает, строго спрашивает: зачем ты обследовал расположение военного объекта?
  - Да ничего я не обследовал, у меня живот прихватило. Что ж мне посреди дороги...
  - Проверяли? - Спросил офицер в полушубке гауптмана.
  Гауптман пожал плечами.
  - Я офицер, а не санитар.
  - Надо проверить.
  Гауптман что-то проговорил сначала обер-ефрейтору, потом переводчику.
  - Сейчас пойдём, покажешь зачем ты в лес заходил. Всё покажешь, - пересказал его слова переводчик.
  У блиндажа надели лыжи, прошли на место и Микко показал беличьи следы, дятлову кузницу и свои небольшие комочки.
  - Это всё? - Удивился обер-ефрейтор.
  Но за Микко неожиданно вступился переводчик.
  - Он же впроголодь живёт. А у таких людей кишечник всегда ненормально работает.
  - Я-я, - согласился обер-ефрейтор. Но не со всем согласился.
  - Господин обер-ефрейтор сомневается в твоих словах. Ты говорил, сначала живот заболел, потом были белка и дятел. А видно, сначала белка и дятел и только потом живот. Непоследовательно. Может быть живот вовсе не болел?
  Голова ещё задуматься не успела, как язык сам ответил.
  - Болел. Но очень хотелось белку поймать. Или дятла.
  Карел перевёл слова Микко и опять вступился, от себя добавил.
  - Увлёкся, ребёнок ещё.
  - Я, киндер. Я-я, ер ист егер*29 , - согласился немец.
  Возвратились в блиндаж. Офицера в полушубке уже не было.
  Гауптман выслушал обер-ефрейтора, обратился к переводчику и кивнул на Микко.
  - Переведите ему: если ещё хоть раз появится вблизи, даже вблизи, расположения германских воинских частей, не посмотрю что финн и финского полковника племянник, на одну ногу наступлю, за другую дерну и разорву как лягушонка.
  - Господин офицер говорит, что впредь тебе нельзя появляться вблизи германских военных объектов, иначе тебя будут расценивать как шпиона и врага германской армии. И родство с полковником тебе не поможет.
  "Значит проверяли... И про дядю-полковника подтвердилось, - отметил Микко. - Слава Богу!"
  - Сейчас, когда поедешь за досками и его отвези, - отдал гауптман распоряжение солдату. - Чем дальше отсюда, тем лучше.
  - Господин офицер распорядился отвезти тебя поближе к дому.
  Микко насторожился: нет ли здесь подвоха - скажут к дому, а сами в гестапо отвезут.
  - У меня нет своего дома.
  - Туда, где нет германских воинских частей, - уточнил переводчик.
  
  Солдат остановил машину у развилки...
  
  
  _________________________________
  
  20 Карельский творог из снятого молока. Молоко отстаивают, снимают сметану. С простокваши сцеживают сыворотку, густой остаток сливают в глиняные горшки и томят в печи пять-шесть часов. Хранится не портясь очень долго, правильно приготовленный до полугода.
  21 Водка, в более широком смысле - вообще спиртное.
  22 Железнодорожники говорят не поворот, а кривая.
  23 Вверх, к небу.
  24 Жизнь.
  25 MP (Maschienenpistole)-38/40. Пистолет-пулемёт обр. 38 (40) года. Распространённое, но ошибочное название "Шмайсер". В действительности, разработан конструктором Фольмером на фирме Эрма. Предназначался для десантников и экипажей боевых машин, однако в дальнейшем поступил на вооружение в пехотные подразделения Вермахта и СС. Но в пехоте был распростанен не так широко, как можно вывести из фильмов - основным оружием немецкой пехоты была, всё же, винтовка.
  МП-40 это модификация МП-38, в которой некоторые фрезерованные детали заменены штампованными и произведены другие мелкие изменения. К достоинствам следует отнести удобство обращения, к недостаткам - отсутствие цевья или кожуха ствола, что приводило к ожогам рук о ствол при интенсивной стрельбе.
  Легендой, также, является мнение о превосходстве MP наш нашим ППШ:
  MP-40: Калибр: 9x19mm Luger/Para.Вес: 4,7 кг с патронами, 4,03 кг пустой. Длина (приклад сложен/раскрыт): 630 / 833 мм. Темп стрельбы: 400-500 выстрелов в минуту. Емкость магазина: 32 патрона. Эффективная дальность: порядка 100 м.
  ППШ: Калибр: 7,62x25 mm TT. Вес:: 5,45 кг с барабаном на 71 патрон; 4,3 кг с рожком на 35 патронов; 3,63 кг без магазина. Длина: 843 mm. Темп стрельбы: 900 выстрелов в минуту. Емкость магазина: 71 патрон в барабанном магазине или 35 патронов в рожковом (коробчатом) магазине. Эффективная дальность: 200 метров.
  26 Кругом! Вперёд!
  27 Тихо! Не разговаривать!
  28 Добрый день, господин офицер. Добрый день, уважаемые господа.
  29 Да, он ребёнок. Да-да, он охотник.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"