Аннотация: Написан в 2008 году на конкурс "Колфан" (финал). Тема: "Чужой Марс".
Я прихожу в этот город четвертый раз, каждые пять лет, всегда весной, всегда в марте, ровно на месяц я возвращаюсь оттуда, откуда не возвращаются, но мне можно, я на особом счету. На этот раз мне особенно повезло с избранником, неуверенным романтичным увальнем по имени Пьер, которого даже не надо особенно подталкивать, просто подсовывай иногда нужные идеи и судьбоносное любопытство само поведет его в правильном направлении. Сложнее с его работой, но и здесь нас ждет удача, начальство очень ценит этого исполнительного и неприхотливого программиста и соглашается передвинуть его отпуск на март. Сам Пьер не очень понимает, зачем ему отпуск в марте, я лишь шепчу его сознанию о предчувствии, и ему достаточно. Я обманываю его, но не испытываю угрызений совести, как не испытываю ничего подобного уже давным-давно.
Я внушаю Пьеру интерес к могилам знаменитых эмигрантов, и мы идем на Сент-Женевьев-де-Буа, я всегда иду туда в первую очередь, это уже становится традицией. Пьер бездумно разглядывает надгробие неизвестного русского, я же смотрю на него, как на точку соприкосновения миров, point du passage, точку перехода. Врата моей души в этот мир находятся везде и нигде, но врата моего разума - здесь, под камнем, где то, что осталось от моего тела, лежит вот уже двадцать лет. Я всегда иду сюда, хотя не понимаю, зачем, я не испытываю никаких сентиментальных чувств, и тем не менее я чувствую, что должен войти в мир живых именно через собственную дверь, черную, гранитную, лежащую на земле. Возможно, кто-то управляет мной так же, как я управляю Пьером. Все возможно.
Два чувства ныне остались у меня, наслаждение и любопытство, две цели я преследую каждый раз, когда возвращаюсь - полюбоваться городом и поискать Сандрин. Пятнадцать лет назад рукой красноносого плотника Мишеля я постучал в дверь дома на улице Архивов, бывшего мне когда-то таким родным. Нас встретила приветливая незнакомая старушка, она пригласила Мишеля выпить чаю и рассказала, что вот уже три года, как она купила эту квартиру у одной женщины с маленьким ребенком, но где эта женщина сейчас, старушка не имеет ни малейшего понятия. С тех пор каждое мое возвращение я обхожу места, где мы любили гулять с Сандрин, я днями брожу по площади Бастилии, островам Сите и Сен-Луи и по нескольку раз прохожу вдоль улицы Риволи, всматриваясь в прекрасные лица парижанок. Я знаю, что это почти безнадежно, но мне так интереснее, меня все еще волнует это слово - presque, почти.
Мы направляемся в квартал Дефанс, он все еще строился в то время, когда я мог побродить по нему собственными ногами, и мне хочется посмотреть на его стеклянные небоскребы. Мы идем пешком, обязательно пешком, вдоль набережной маршала Жоффра, мое наслаждение передается Пьеру, он в буквальном смысле смотрит на город другими глазами и впитывает каждую секунду, не обращая внимания на погоду. На этот раз Париж встречает меня слякотью и снегом, я застаю последние дни войны, зима сражается с весной, неизбежно, но с достоинством проигрывая, идет битва не на смерть, а на жизнь. Весна вступает с боем в свои права, зеленеющие каштаны своими пальцами-листьями захватывают площади и улицы, ведомые недрогнувшей рукой титулованного полководца. На языке любви март и Марс пишутся одинаково, и красный глаз грозного греческого бога с одобрением следит за тем, как его тезка уверенно покоряет город, который, впрочем, только рад вторжению и не думает сопротивляться.
Последующие дни несчастным ногам Пьера нет ни минуты покоя, мы обходим город с востока на запад, с севера на юг, по расходящимся спиралям и случайным на первый взгляд маршрутам от выбранных наугад станций метро. В один прекрасный день мы выходим на площади Республики и идем по нескончаемым бульварам: Сен-Мартен, Сен-Дени, Бон-Нувель, Пуассоньер, Монмартр. И там, на пересечении Османа с Фобур-Сент-Оноре, мы встречаем прекрасное создание, порхающее от одного бутика к другому. Из-под коричневого берета выбиваются непослушные светлые волосы, и чудится, будто Мишель Морган приехала в Париж с туманной набережной Гавра в рыжем шарфе и клетчатом пальто. Рот Пьера безвольно распахивается, я чувствую, как он потрясен, очарован и, как его, в то же время, захлестывает безнадежность неуверенности. Он не замечает, с каким мечтательно-игривым видом эта прелестница разглядывает витрины, и я вижу хороший повод отблагодарить своего подопечного за все, что он, пусть невольно, сделал для меня. Я уверенно перехватываю управление его мыслями и телом, оно подбирает челюсть, покупает у ближайшего продавца цветов букет фиалок и на негнущихся ногах подходит к незнакомке.
Девушка весело и удивленно поворачивается, ей лет двадцать на вид, смутно знакомая хитринка играет в ее глазах, зеленых, как окружающая нас листва. Ее зовут Анжелика, она представляется и замолкает в смешливом ожидании, а тем временем нечто невнятное и тревожное проносится в моей душе, я будто забыл важную деталь, существенный нюанс, хотя я точно знаю, что для меня уже давным-давно нет ничего важного.
Мы расшаркиваемся и приглашаем даму на прогулку. Вначале болтать без умолка приходится в основном мне, но девушка оказывается не промах, любознательная и разговорчивая, и вот уже Пьер более осознанно подключается к беседе, а мне остается лишь направлять и кое-где даже придерживать его. Мы обмениваемся телефонами, договариваемся о будущей встрече и расстаемся. Пьер взволнован до такой степени, его воображение рисует такие радужные и феерические картины, что ни о каком la visite des curiosites, осмотре достопримечательностей, не может быть и речи, и я решаю оставить его на этот день в покое.
Две недели мы встречаемся с Анжеликой почти каждый день, гуляем по Парижу, смотрим фильмы, сидим в кафе и снова бродим по улицам и переулкам. Я очень рад этому пополнению в нашей компании, девушка рассказывает много интересного о старых домах и памятниках, кроме того, мне интересно, получится ли у нас охмурить эту юную мадемуазель, как хорошо сработаются мой опыт и влюбленность Пьера. Когда же Анжелика, наконец, приглашает нас домой, познакомить со своей матерью, я понимаю, что у нас получилось, параллельно отвешивая увесистый пинок нерешительным мыслям Пьера, который сомневается и мямлит. Но когда девушка в ответ на наш вопрос объясняет, почему только с матерью, я получаю собственную порцию неуверенности и тревоги, и когда мы покупаем цветы для матери Анжелики, я внезапно собираю руками Пьера букет из роз в той пропорции, которой я когда-то часто пользовался: одну зеленую, три красные, пять белых. Я говорил в то время, что эти цвета символичны, из неуверенного чувства рождается страсть, которая перерастает в чистую и светлую любовь, да и сегодня я почти так же банален, как и двадцать лет назад, но мне можно, я на особом счету.
"Познакомьтесь, это моя мать", говорит Анжелика, и время начинает по каплям вытекать из моей оцепеневшей души, потому что ты совсем не изменилась, Сандрин. Так вот откуда у тебя в глазах эти бесенята, Анжелика, ну конечно, конечно, именно так твоя мать хотела назвать тебя; ты растеряна, ты ожидала какой угодно сцены, но только не такой, и не можешь понять, почему Пьер недвижимо смотрит на лицо твоей матери, и почему та столь же неподвижно смотрит на букет из девяти разноцветных роз. Теперь я понял, зачем я здесь, Сандрин. Я пришел сказать тебе, что смерти нет. Ты помнишь, как мы шлялись по Монмартру, когда его еще не заполонили и не опошлили туристы, помнишь, что я обещал тебе на Площади Пирамид? Tu te rappelles? Ты помнишь? Скорее всего, нет, я тогда непрерывно молол языком про золотые горы и наполеоновские планы, я и сам не помню, что я наговорил тебе тогда, но так получилось, что именно это обещание я помню, и так получилось, что именно его я выполнил. Я вернулся. Правда, я не смог выполнить другое обещание, увы, я больше не люблю тебя, Сандрин, потому что там, откуда я пришел, любят всех и никого, но ты узнаешь это еще не скоро. Ты вообще ничего не узнаешь и не поймешь сейчас, кроме одного, самого главного, и если серые глаза твои медленно наполняются слезами, то лишь затем, чтобы смыть страх неведения и оставить надежду, только надежду.
La mort n'existe pas, Сандрин.
Смерти нет.
Не плачь.
Мы с Пьером не выдерживаем и убегаем в тот же миг, как только ее пальцы обнимают колючие стебли роз.
Конечно, через час мы встречаемся снова, Анжелика вызванивает Пьера и уговаривает его вернуться, происходит обмен любезностями и неловкое знакомство за чашкой кофе с неизменным сладким печеньем. Пьер рассыпается в извинениях и говорит, что ему показалось, он не знает, что на него нашло, то есть истинную правду. Сандрин объясняет, что ей дарил такие букеты отец Анжелики, который трагически погиб еще до ее рождения, и это чуть дальше от истины, потому что погиб он не трагически, а попросту нелепо, но это уже неважно. Я молчу. Я смотрю на Сандрин и понимаю, что такое настоящий мир и покой. У меня осталось всего два дня, заканчивается мое взятое взаймы время, мой mars d'autrui, чужой март, обычно в последние дни я особенно активен в желании везде побывать, все успеть. Однако сейчас я чувствую, что уже все узнал и все успел, и даже единственный вопрос, который все еще любопытен мне, требует, чтобы я ушел в тень и наблюдал. За этот месяц я неплохо узнал Пьера, он оказался отличным парнем, и мне интересно, как он будет управляться с Анжеликой без моей помощи. И когда та предлагает прогуляться, мой подопечный, мой прекрасный балбес не подводит, он немного неуклюже, но галантно берет мою дочь под руку и ведет в эти ласковые солнечные дни, последние дни первого месяца весны.