Аннотация: Написан в 2024 году на конкурс "Рваная Грелка" (четвёртое место). Тема: "Ночь перед казнью".
Разум может всё. Так говорят тянки.
Я это точно знаю. Слышал из первых уст.
Разум может всё.
Началось это на городском театральном фестивале. Мы привезли туда "Процесс" Кафки. Я играл К. Зал заполнился максимум наполовину, зато половина эта во многом состояла из критиков и обозревателей. Для провинциального студенческого театра, как наш, это был редкий шанс. Для меня, исполнителя главной роли, особенно. Нужно было выложиться.
И мы выложились! Мы никогда не играли так круто, как тогда!
Но когда на последней минуте меня собирались уже казнить, на сцену влетела тянка.
Никто не успел среагировать. Конечно, это же тянка! Если вспомнить, это выглядело даже красиво. Я стоял лицом к залу и всё видел. У зрителей по краям прохода взметнулись вверх шарфики, платки, какие-то бумаги - наверняка заметки с моей фамилией, думал я потом. Коврик в проходе судорожно завинтился в узкую полоску, едва выдержав порыв воздуха. А на сцене уже стояла тянка, недоумённо разглядывая скомканный в пальцах левой нижней руки картонный ножик, отобранный у палача в цилиндре.
Люди зашумели, повскакивали с мест. Мало кто из них видел тянок вживую, да ещё так близко.
Но человек, который стоял к ней ближе всех, развернулся и ушёл, почти на неё не глядя. Потому что человек думал, что ему только что перечеркнули всю карьеру, и что если его теперь и будут вспоминать, то не как молодого и талантливого актёра, а как участника курьёзного случая.
Я шёл в гостиницу, пешком, не понимая до конца, зачем, опустошённый и ролью, и случившимся. Голову будто набили ватой. Мобильник остался в гримёрке, да оно и к лучшему. За спиной изредка слышались какие-то непонятные восторженные возгласы, особенно учащаясь, когда я задерживался на светофорах. Я не обращал на них внимания.
В одном из переулков она заступила мне дорогу. Просто появилась перед носом, я чуть не врезался в неё. Шла за мной, запоздало понял я. Похоже, от самого театра.
На этот раз я разглядел её во всех деталях. Тощая четверорукая девчонка, мне по грудь, с ангельским личиком и огромными глазами, один небесно-голубой, второй светло-жёлтый, почти прозрачный. Всё тело затянуто в ослепительно белый комбинезон, перевитый чем-то вроде тонких ремней того же цвета. Волосы на голове тоже белые и, похоже, искусственные. Короче, тянка. Мечта отаку. Имя, которым они называли свою расу, произнести могли примерно два человека в мире, поэтому все сдались и начали звать их сначала инопланетянками, а потом окончательно сократили, вытеснив первоначальное значение этого слова.
Насмотревшись, я попытался обойти её, но она всё время оказывалась передо мной. Я начал заводиться, и пошёл прямо на неё, но ничего не изменилось. Он просто перемещалась, всегда оставаясь в двух шагах, прямо под носом, и всё время свинчивала из рук сложные геометрические фигуры. Тогда я окончательно разозлился и заорал:
- Что ты хочешь от меня?! Ты мне жизнь сломала!
Она немного приблизилась и с очевидным трудом выдавила:
- Почему. Ты. Злишься.
Голос кукольной внешности, мягко говоря, не соответствовал. Что-то среднее между шипением и скрипом. Радиопомехи, случайно собравшиеся в подобие фонем. Но вопрос меня удивил. Злость незаметно улетучилась.
Вокруг начала собираться толпа. Посмотреть на тянку дольше двух секунд - крайне редкое развлечение. Максимум, на что можно рассчитывать счастливчикам - обнаружить её перед собой в момент решения, куда направиться дальше. Или в момент созерцания чего-либо, которое у них тоже дольше нескольких секунд не длится. Моргнёшь - и нету.
Да и не так уж их и много, по большому счёту. Тысяч пятьдесят на весь мир, что-то такое говорили в новостях.
- Как тебя зовут? - брякнул я.
И тут же пожалел. Сейчас выдаст нечто невоспроизводимое, а потом ещё обидится, что не запомнил. Но она проскрежетала что-то неожиданно короткое, вроде "вальс".
- Валис?
Тянка вроде бы двинулась, но я не понял, как. Потом, поняв, что я ничего не разглядел, она повторила движение намного медленнее. Хотя это всё равно выглядело, как рваные кадры из ужастика.
Тем не менее, она явно кивнула.
- Давай дома поговорим? - предложил я.
Вместо ответа тянка - Валис - уже стояла на перекрёстке, в сторону которого я шёл. Ей вслед по асфальту скакали пустые стаканчики, выхваченные из урны воздушным потоком. Убедившись, что я её вижу, она скрылась. Я неуверенно обвёл взглядом толпу.
- Догоняй! - хихикнул кто-то.
И я припустил догонять.
В гостинице никого не было. В номере - тоже. Чувствуя себя крайне глупо, я спустился к приёмной стойке и спросил, не искала ли меня только что "инопланетная девушка". Так и спросил, дословно. В ответ вполне земная девушка по ту сторону стекла так лукаво разулыбалась, что стало ясно, сколь неверно она поняла вопрос. И что никто, похожий на Валис, тут и близко не пробегал.
Спустя полчаса в дверь номера позвонили. Я кинулся открывать, но это оказался Пахом, старый мой товарищ и сосед по номеру. В спектакле он играл Титорелли. Он немного опешил при виде очевидной надежды на моём лице, и от того, что я сразу сник. Сунул мне забытый телефон и начал расспрашивать о причинах. Я лишь махнул рукой. Не дожидаясь, пока Пахома окончательно разорвёт от любопытства, спросил его, в свою очередь, что да как. Оказалось, что после моего ухода Валис минуту внимательно рассматривала картонный нож, ни на кого не реагируя, а затем смылась со сцены, и никто так и не увидел, куда она направилась.
Тогда я рассказал, что произошло со мной. Пахом некоторое время явно колебался, опасаясь быть разыгранным, но моя расстроенная рожа всё-таки убедила его, что я не вру. Он немного повытягивал из меня подробности, мол, действительно ли у них по четыре пальца на руках (я кивнул), действительно ли по три зрачка в глазах (я так очевидно изумился, что вопрос отпал), действительно ли от них пахнет скошенной травой (я сказал, что не принюхивался, и попросил заткнуться).
- Радоваться должен! - постановил тогда Пахом. - Нет, чикануться! Он с тянкой говорил, а ему мало!
- Да я с ней и не говорил, по сути, - возразил я.
- По сравнению с подавляющим большинством людей - говорил. Поверь! Даже имя узнал первым делом, прохвост! Телефончик осталось стрельнуть разве что. А почему ты вообще решил, что она знает, где ты живёшь?
- Ничего я не решал. Я не успел ничего добавить, она умотала уже.
Пахом демонстративно заглянул мне в лицо, вздохнул и заявил:
- Короче, с тобой произошла офигеть не встать насколько крутая история, а ты сидишь и грустишь оттого, что она не продолжилась. Типично. Нет, хотеть большего - это полезная черта человека разумного, но именно сейчас... э-э-э... Короче, Смирись. От тебя это не зависит. Бухать пойдёшь?
Я слабо улыбнулся.
- Разумной альтернативы нет.
- Вот именно!
Мы спустились в ресторан. Там уже собралась добрая половина труппы, которая встретила меня улюлюканьем и радостными возгласами. Я с удивлением обнаружил, что они ничуть не расстроены срывом финала. Они считали это уникальным событием - что, безусловно, была сущая правда - а я получил уникальное достижение, стал единственным в мире человеком, спасённым тянкой от картонного ножа. После пары рюмок я смеялся вместе с ними. Но в глубине души я так и не определился, хотел бы я никогда не встретить Валис - или нет.
В родной посёлок мы вернулись вечером следующего дня. Я открыл домашнюю дверь своим ключом, громко уронил сумку на пол и крикнул:
- Свои!
Мать выглянула из кухни.
- Наконец-то! - раздражительно бросила она.
К такому приёму я готов не был. В конце концов, четыре дня отсутствовал, не в тапки ноги сунуть. Воодушевление от возвращения домой испарилось, как не бывало.
- Что случилось-то? - хмуро спросил я.
- Что ты там натворил?! Что эта кукарача шныряет здесь теперь везде?!
Мать говорила яростно, но тихо, почти шептала, словно не хотела, чтобы её услышали соседи.
- Какая кукарача, ты о... Стой! Она что, здесь?! Тянка?
- Здесь! Это смотря где здесь! Она везде! У всех перебывала! У Тимуровны от страха ноги отнялись! Входит в комнату, а там эта, икебану разглядывает. А потом фьюить - и нету! Лисицины вчера дверь врезали металлическую. В детской её видели. В детской!
- Они безвредные...
- Да конечно! Безвредные! Молчал бы! Тебе будто кто расскажет, если что! Мы в полицию звонили! Отвечают, ничего не могут сделать! Ничего их не берёт! Говорят, набегается и сгинет. Подождать надо. Вот только не сгинет она! А знаешь, почему? Я никому не говорила! Из-за тебя она здесь! Она здесь днюет и ночует. Фотографии смотрит. Книги читает. Каждое утро на кухне все полотенца на полу! Ни одной тряпки, салфетки, газеты нельзя оставить, все будут на полу! Я выясняла исподволь. Ни у кого такого нет. К остальным она пару раз наведается, и хватит. А от нас каждый день я её шугаю! Ты знаешь, что будет, если они узнают, что это из-за нас? Из-за тебя? Да нас выживут отсюда!
Во время этого монолога из спальни тихо вышел папа. Его вид вернул мне немного уверенности. Папа улыбался.
- Мы, конечно, ожидали, что ты в городе можешь закадрить девушку, - улучив паузу, вставил он. - Но такую...
- Ой, ну конечно! - снова завелась мать. - Давайте пошутим и разойдёмся! Никому никакого дела! Причём знает, дрянь, что ей не рады здесь! Тут же пропадает с глаз! Ни разу ничего не спросила, не ответила, не подождала.
- Да она, небось, боится вас сама, - сказал я. - Особенно если таким тоном разговаривать.
- То есть я опять виновата, да?!
На это я никогда не знал, что ответить. Папа тоже. Просто с какого-то момента мама при любой удобной возможности превращалась в ежа, который ощетинивался всеми иголками, не воспринимая ни единого аргумента. Папа говорил, что это такой способ энергосбережения. Не хуже прочих. Я возражал, что хуже. Папа грустно улыбался, отводил глаза и ничего не отвечал. Вот и сейчас он заранее поспешил ретироваться.
- Ладно, - сказал я. - Я попробую чего-нибудь придумать.
- Скажи ей, чтобы убиралась отсюда!
Я вздохнул, разулся, сходил в туалет, снова поднял сумку и потащился в свою комнату.
При виде тянки, стоящей у окна, я почти не удивился.
- Валис! - негромко сказал я, прикрыв дверь. - Привет! Когда я говорил про дом, то имел в виду гостиницу. Извини, что тебе пришлось такой путь проделать. Нужно мне было точнее выражаться.
Она немного сместилась, лицо приняло карикатурно-озабоченное выражение.
- Ты. Не будешь. Говорить. Здесь, - проскрипела она.
Мне понадобилось некоторое время сообразить, что это вопрос.
- Нет, нет, буду! Конечно, буду! Присаживайся, чего стоишь.
Её голова на мгновение размылась, и я перепугался. Тогда она повторила жест медленнее, как в прошлый раз. Оказалось, всего лишь помотала головой.
- Почему. Она. Злится.
- Ну как тебе сказать, - ответил я. - Люди всегда боятся того, чего не могут понять. А когда боятся, злятся. Людям не нравится бояться.
- Что. Вы. Не можете. Понять.
- Как вы передвигаетесь, например. В нашем мире с такой скоростью никакое живое существо передвигаться не способно. Как проходите сквозь стены.
- Разумом.
- Как?
- Разум. Может. Всё.
Дверь в мою комнату распахнулась. В проёме стояла мать, уперев руки в бока. Но прежде, чем она успела что-то сказать, Валис исчезла. Лишь встрепенулись занавески на окнах.
- То есть она и человеческую речь понимает, и говорить может!
- Стучаться надо, - бесцветно сказал я.
- Ты ей сказал, чтобы она убиралась?!
- Нет. И не скажу. Мам, ты реально не понимаешь, насколько это важно? Ей что-то нужно от меня. Ты много знаешь людей на свете, от которых тянкам что-то нужно?
- А что именно, ты знаешь?! Ты что, особенный? Может они тебя выбрали, чтобы разобрать по винтикам и посмотреть, как ты устроен! Или к себе увезти, в зоопарке показывать!
- Тогда они давно бы так и сделали! - рявкнул я.
Мать хотела сказать что-то ещё, но сдержалась. В её глазах стояли слёзы.
- Ладно, - прошептала она и закрыла дверь.
Валис в ту ночь больше не появлялась. Однако следующим утром она перехватила меня прямо у подъезда - родители послали за продуктами. Убедившись, что никто не видит, я договорился встретиться с ней у реки. Был там один укромный уголок в стороне от утоптанных тропинок. По крайней мере, я надеялся, что она поймёт меня и найдёт нужное место.
Наврав, что пойду к Пахому обсуждать новую пьесу, я отправился к реке. По дороге позвонил ему, попросил прикрыть, если вдруг на мать накатит волна паранойи. С неё станется, особенно после вчерашнего. Валис я в нужном месте не нашёл, но пока не очень беспокоился. Со скоростью её жизни она бы столько времени на одном месте не усидела. И действительно, не прошло и пяти минут, как я увидел её. И снова изумился, хотя напридумывал много чего про её способности, но именно этого предугадать не смог.
Она прибежала по воде!
Нет, разглядеть её в движении у меня так и не получилось. Только я очередной раз посмотрел на реку, как вдруг будто пулемётная очередь прочертила прямую линию от противоположного берега к тому месту, где я ждал. Меня обдало облаком мельчайших капель, я моргнул - и Валис уже стояла передо мной. Такая же серьёзная, разноглазая и безупречно белая.
Я рассмеялся, просто потому что эмоции требовали хоть какого-то выхода.
- Почему. Ты. Смеёшься, - последовал вопрос.
Я объяснил.
В последующие дни река услышала множество моих объяснений. Берег стал нашим постоянным местом встречи. Конечно, я пытался в свою очередь что-то выяснить, но как правило натыкался на ответ "сложно объяснить". Насколько я смог понять, они не спали, не уставали, и ели абсолютно что угодно. Я лично несколько раз наблюдал, как Валис хрумкала листья с ветвей, или сорванный пучок травы. Точнее, это выглядело так - есть трава, размытие, нет травы. В такие моменты ремни на её облачении ненадолго окрашивались светло-зелёным, словно плоские трубки, по которым текла жидкость, и мне приходила мысль, насколько Валис вообще живое существо. Но спрашивать я боялся.
Зато я спрашивал, есть ли у них мужчины, и оказалось, что есть, но они не приспособлены жить среди несопряжённой материи. Вменяемей Валис объяснить не смогла. Я спросил, больше из хулиганства, есть ли мужчина у неё самой, она не поняла вопрос, и мне пришлось довольно долго излагать культурные принципы организации человеческого воспроизводства. Необычно, прокомментировала Валис, но не так уж необычно, как иногда бывает.
И вот, однажды, далеко не сразу, как ни странно, разговор зашёл о том, что произошло в тот день в театре.
- Разум. Может. Всё, - начала Валис со своей традиционной присказки. - Для этого. Он. Представляет. То. Чего нет. Но должно. Быть. Представить. То. Чего нет. Очень. Сложно. Для нас. И очень. Просто. Для вас. Вы делаете. Это. Каждый. День. И материя. Не откликается. Иначе. Наступит. Хаос. Но есть. Место. Где вы. Должны. Сделать то. Чего нет. Реальностью. Для других. Для многих. И там. Если есть. Талант. Материя. Откликается. Иногда. Остаётся. Совсем. Чуть-чуть. Но это. Почему-то. Всегда. Сопряжено. У вас. Со смертью. И это. Опасно. Очень. Опасно.
Она, очевидно, говорила про театр. Я начал обдумывать её речь, едва ли не самую длинную за всё время, когда она добавила:
- Зачем. Вы это. Делаете.
- Ради эмоций, - пожал я плечами. - Ради красоты.
- Что. Для вас. Красота.
- Много чего. А для вас?
- Сложно. Объяснить. Надо. Показывать.
- Отличная мысль! - Я щёлкнул пальцами. - Тогда я тоже покажу. Есть одно местечко. Только надо заранее выезжать.
Постепенно я начал привыкать к её манере сопровождать меня. Если я куда-то направлялся, через мгновение она уже стояла там, опережая меня на сотню метров, иногда пропадая на несколько секунд и появляясь вновь. Очевидно, бегала по окрестностям, пока ждала меня. Тот факт, что в этот раз я ехал на велосипеде, ни на что не повлиял. Я предложил ей сесть на багажник, и получил очередную порцию мурашек, когда она в своей жуткой манере повертела головой.
Место, о котором я говорил, находилось километрах в трёх от посёлка. Поле вдавалось в этом месте глубоко в лес, сосны поднимались высоченной стеной по обе стороны, и на закате Солнце въезжало меж ними будто в кадр фотоаппарата, высвечивая каждый завиток коры. Я бывал там нечасто, гулять по лесу после заката не самая здоровая идея, но хотя бы раз в месяц старался выбираться, посидеть в центре мира.
Теперь же я смотрел не на Солнце, а на Валис. Как обычно, она скакала по всему полю, иногда ускоряясь, будто искала что-то конкретное, иногда застывая секунд на пять, запоминая картину и, возможно, выискивая одновременно место ещё лучше, ещё более идеальное, потому что в какой-то момент она вдруг будто вросла в землю и перестала двигаться вообще, обратив лицо к горизонту и семафором раскинув руки. И я понял, что в следующий раз буду смотреть на закат именно оттуда.
Долго так продолжаться, конечно, не могло.
Ни я, ни Валис не были заправскими шпионами. Нас видели - нечасто, не всегда обращали внимание - но видели. И в конце концов донесли матери, причём, как я затем выяснил, целой делегацией. Та, и так уже накрутившая себя дальше некуда, первым делом пошла к Пахому, у которого я очередной раз якобы зависал. Пахом жил один. В ответ на гневную тираду матери он не сдержался и обматерил её, напомнив, что я уже довольно давно имею право на собственные решения. Я при этом не присутствовал, но Пахом позвонил предупредить и рассказал всё в лицах.
После этого мать в абсолютном молчании собрала чемодан и уехала к сестре, на другой конец посёлка. Я застал процесс отъезда, но ничего не сказал. Отец тоже. Стыдно признаться, но частичка меня вздохнула с облегчением.
- Она боится, - тихо сказал отец. - За тебя.
Мы уже долго сидели в молчании в тёмной комнате, за давно выпитым чаем.
- И я тоже, - добавил он. - Конечно, я не собираюсь это так... откровенно демонстрировать... Это твоя жизнь. Но просто... Я не знаю, как в других мирах, но в нашем, так уж получилось, всемогущие друзья никогда не доводили до добра.
- Она хорошая, - сказал я.
- Наверное, - кивнул отец. - Наверное, так.
На следующий день меня избили.
Нам не нужно было больше встречаться на реке. Отец бы не противился присутствию Валис, да и выходил он из своей комнаты нечасто. Однако вовремя рассказать я об этом Валис не успел. Когда я пришёл на привычное место, меня там ждали четверо мужиков. Сорока лет, плюс-минус. Озлобленные мужья запуганных женщин.
Было не столько больно, сколько обидно. Всё-таки все друг друга знают, наша семья всегда жила в мире с остальными. Просто я вот такой оказался отщепенец. Да и лупить студента взрослым мужикам, пахарям да монтажникам, со всей дури сомнительная затея. Сдохнет же. Так, намяли бока, попортили вывеску, убедились, что не пытаюсь встать, и смотали удочки, дымя папиросами.
Она застыла, протягивая руку. Я бы полежал ещё немного, но такого жеста от Валис мне принимать ещё не приходилось. Пришлось восставать из мёртвых.
Её рука оказалась очень тёплой и необычайно твёрдой. Под моим нажатием она даже не пошатнулась.
- Ничего, - прошептал я. - Спасибо. Встретимся дома, ладно?
- Меня. Никто. Не хочет. Видеть.
- Я хочу, - сказал я.
Однако ко мне домой она приходила ненадолго и, мне показалось, неохотно. Возможно, сказывались воспоминания о словах матери, которые она наверняка слышала. Возможно, она была шокирована случившимся на берегу. Как бы то ни было, до спектакля, который должен был состояться в конце недели, мы общались непозволительно мало.
Пришло воскресенье. Мы ставили "Макбета". Это был бенефис Пахома. Я немного завидовал ему, конечно, но сам уже давно готовился к спектаклю по Набокову, и понимал, что две главные роли не потяну. Кроме того, играть отрицательных персонажей я побаивался. Мне ближе был Макдуф.
Старенький дом культуры набился под завязку. Даже мать пришла посмотреть, села в первом ряду, мозолить глаза, требовать, чтобы я сделал первый шаг. Но нет. Я - Макдуф, не женщиной рождённый, а стоял передо мной презренный тиран, заслуживавший только одного - смерти.
- Смелей, Макдуф, не трусь! - кричал он мне в лицо. - И проклят тот, кто крикнет: "Стой, сдаюсь!"
Мы немного изменили эту сцену, чтобы отработать спецэффекты, которые могли дать нам несколько очков на очередном фестивале. Пахом должен был быстро спрятать голову, одновременно скинув с головы парик с вшитым баллончиком сжатого газа. Автоматически надувшись, парик выворачивался наизнанку, имитируя отрубленную голову.
Я в этом процессе никак не участвовал, поэтому позволил себе полностью отдаться ненависти к сопернику. Растревоженные синяки разболелись как раз достаточно, чтобы ощутить на себе всю тяжесть доспехов и старых ран. Меч с поролоновым лезвием внезапно потяжелел в руке, но я не придал этому значения, широко взмахнул им... и увидел, что между мной и Макбетом втиснулась Валис. Из последних сил я вывернул меч - ума не приложу, зачем, уж ей он бы точно не повредил - и клинок треснул ей по плечу, переломившись пополам. Пахом, быстро сориентировавшись, мешком упал на пол, отбросив парик.
Валис исчезла. Повисла гробовая тишина.
Спустя секунд пятнадцать сработал баллончик, и парик превратился в отрубленную голову.
Сначала захохотала мать. Вскоре к ней присоединились все остальные.
Я бросил меч и убежал со сцены.
Она уже сидела в моей комнате, когда я туда ворвался. Я думал, что привык к этому. Оказалось, не привык.
- Ты будешь теперь каждый раз мешать мне?! - крикнул я.
- Опасно, - прошипела Валис. - Было. Сейчас.
- Это театр! Это понарошку! Ты понимаешь слово "понарошку"?! - Она замотала головой в своём кошмарном стиле, и это меня окончательно взбесило. - Этот меч сделан из картона и поролона! Он не может навредить!
- Может.
- Как?!
- Не знаю. Я чувствую.
- Что ты чувствуешь?! Валис, объясни! Я прошу тебя!
Я расхохотался. Потом взял себя в руки, и смог произнести почти спокойно:
- Люди не умеют менять реальность. Я не знаю, может у нас с тобой какой-то языковой барьер, или ещё что. Может, вы под изменением реальности подразумеваете всё, что угодно. Вот я переставил чашку, - я переставил чашку, - и изменил реальность...
- Разумом, - перебила Валис.
- Ну а чем же ещё? Разум отдал приказ нейронам, электричество побежало в руки и передвинуло чашку.
- Без рук.
- Валис, - сказал я. - Ты говоришь, что передвигаешься силой разума. Правильно?
- Да.
- Почему тогда от твоих ног остаются следы на земле?
Она отвела взгляд и не ответила.
- Что ты хочешь от меня? Что ты на самом деле хочешь от меня?!
- Научить.
- Как?!
- Не знаю. Действовать. По обстоятельствам.
Я вздохнул. Сел на кровать. И сказал самую ужасную фразу в своей жизни:
- Я тебе не верю!
Валис изумлённо посмотрела мне в глаза. Затем её будто размыло, несколько секунд она перемещалась по всей комнате, если и задерживаясь, возможно, то на какие-то тысячные доли секунды. Мне стало страшно. Мне казалось, если я хоть немного пошевелюсь, то этот чудовищный водоворот перемелет меня в фарш. Но тут она, вероятно, задела полку с книгами... Вероятно, потому что половинки полки вдруг оказались на кровати, книги - на столе, а Валис застыла над ними на несколько секунд.
И затем исчезла.
Насовсем.
Посёлок, конечно, вздохнул с облегчением.
В жизни людей Валис никак не участвовала, не общалась с ними, не проводила вместе время. Для них она была даже не живым существом, а неким абсолютно чуждым, даже зловещим объектом, который странно двигался, неизвестно чего хотел, и временами довольно сильно пугал. Лишь Пахом, зная, как я к ней привязался, пытался выяснить, что произошло. Я сказал ему то же, что и всем. Что она вдруг на что-то обиделась и убежала. Пахома это не очень убедило, он прекрасно видел, что я что-то недоговариваю. Но он всегда очень хорошо чувствовал, когда можно лезть ко мне в душу, а когда - нельзя.
Начались репетиции "Цинцинната". Режиссёром был знакомый нашего худрука, какая-то восходящая звезда. В целом неплохой мужик, хотя мы его видели в первый раз. Автором пьесы тоже был он, хотя мне показалось, что он просто адаптировал Набокова, но ничего нового в роман не привнёс. Некоторое время он терпел мою игру, но потом отвёл меня в сторонку и начал объяснять:
- Слушай, твой Цинциннат - очень хороший Цинциннат. Но для последней где-то четверти пьесы. Окей? А до этого он должен быть более деятельный. Он должен надеяться. Он должен верить, что всё образуется. Что это глупая ошибка! Андерстенд?
Я понимал. Но сделать поначалу ничего не мог. Однако вскоре я понял, как можно извернуться. Я сделал своего Цинцинната актёром, который играл именно нужные по пьесе чувства. Оставаясь внутри мёртвым и пустым.
Режиссёру этого хватило. То ли он не заметил подвоха, то ли мой Цинциннат получился настолько подходящим и уникальным, что лучшего нельзя было и придумать. По крайней мере, за исключением неизбежных мелочей, вопросов ко мне больше не возникало.
Накануне премьеры я поехал смотреть на закат. Встал там, где в прошлый раз застыла Валис. И ничего не увидел. Закат, как закат. Солнце проползло мимо меня больным расплавленным помидором и скрылось в догорающем горизонте.
Разум может всё, подумал я. Сосредоточился. Набрал в грудь побольше воздуха. И заорал:
- ВАЛИС!!! ВЕРНИСЬ!!!
Ничего, естественно, не изменилось.
Она ведь спасла меня, подумал я. Не дала заколоть, как собаку.
Я лёг среди колосьев и попытался вообразить себе, как это - не уметь отличать правду от вымысла. Мысли текли тенями в темноте, вялые, аморфные, расплывчатые. Как это - смотреть представление, и верить, что там всё взаправду? Говорят, моя прабабка была такая. Когда она снова увидела актёра, которого недавно убили в другом фильме, то плюнула и перестала смотреть телевизор. Там, говорила она, все врут.
Как это - не уметь врать? Не знать, что это такое? Как это - когда тебе не верят, хотя ты даже не понимаешь, что под этим имеется в виду? Будто тебя насильно выпихивают в реальность, которой для тебя не существует.
Абсолютная пустота.
Я не хотел возвращаться. Я не видел смысла. Мне было это совершенно неинтересно. Я понимал, что подведу товарищей, режиссёра, всех остальных. Но они казались настолько маленькими, настолько далёкими. Я не дотянусь. Нет смысла и пытаться.
И тут я вспомнил, что есть хороший способ. Проверенный способ. Нужно просто, чтобы Цинциннат сыграл меня. Он же знает меня, как облупленного. Сыграть меня ему ничего не стоит. Тем более, что он у меня актёр.
Цинциннат, а ты сможешь завтра сыграть меня, играющего тебя?
Цинциннат мог. Он встал, отряхнулся, поднял велосипед, включил фонарик и медленно, внимательно глядя под ноги, пошёл в сторону посёлка.
Играл он бесподобно! Как в последний раз.
От взгляда его на дочь начальника тюрьмы зрители не могли сдержать слёз. Выкопавшему обманный подземный ход м-сье Пахому грозили кулаками. На сцене посещения тюрьмы родственниками сидели тихо, теребили губы, словно примеряя на себя.
Это был безусловный успех!
Наконец, настала финальная часть. Когда не обязательно было больше притворяться. Когда можно было отдаться своим мыслям. Как так получилось, что я остался совсем один? Как так получилось, что её нет рядом? Как так, Пахом?
"Но ведь ты сам её прогнал", добродушно сказал м-сье Пахом.
- Сам, - сказал Цинциннат.
"Ты так цеплялся за театр, за свои роли, что не захотел разбираться в том, о чём она говорила. Ты сам так решил".
- Сам, - сказал Цинциннат. - Сам.
Он лёг ничком на плаху и с некоторым даже облегчением подумал, что наконец-то умрёт.
Разум может всё.
Обычно он создаёт и оберегает жизнь, ибо нет большей силы, чем инстинкт самосохранения. Накапливать жир, бегать за самками, преумножать семью. Таковы нехитрые заповеди любой жизни.
Но разум печально знаменит именно тем, что имеет возможность возвыситься над животными желаниями, посмотреть на себя со стороны. И временами ужаснуться. И пожелать себе смерти. И преуспеть.
Если никто ему в этом не помешает.
Наточенный, как бритва, топор палача ухнул вниз. Налетел порыв ветра. Раздался дробный звон расколотого металла. Послышался короткий, быстро оборвавшийся смешок. Истошно заорал Пахом, перемежая отборным матом фразы "почему он железный" и "я не виноват". Зашумели зрители. По деревянной сцене затопали шаги - всё больше и больше.
Я ещё жив, подумал Цинциннат.
Я ещё жив, и кто-то обнимает меня. Кто-то очень твёрдый и очень тёплый. Пахнущий свежескошенной травой.