Титова Алла Александровна : другие произведения.

Дом среди дорог. Ч.1. На грани любви

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сказка для взрослых по мотивам романа Александра Грина "Дорога никуда".

Дом среди дорог

сказка для взрослых

по мотивам романа Александра Грина "Дорога никуда"

  

0x08 graphic
С благодарностью

Александру Сергееву (1956-2006),

за роль Джемса Гравелота

в телеспектакле "Человек из страны Грин"

  
  
  
  
  
  
  

Часть 1.

На грани любви

заметки на полях мыслей Нереды Скорси и Тиррея Давенанта

  
   Вы когда-нибудь спасали бабочку, залетевшую в дом? Она бьётся в оконное стекло, рядом, чуть выше или правее свобода, открыта форточка, но она этого не знает или забыла, и упорно рвётся к свету напрямую. Вы ловите бабочку на стекле, зажимаете между ладоней, стараясь и не повредить, и не выпустить спасаемое существо, подносите к форточке, а бабочка не предвкушает свободу, она чувствует заточение, и рвется наружу, отчаянно трепыхаясь, калеча собственные крылья. Бабочка уже улетела, а её отчаянный трепет ещё остался на ваших ладонях.
   Но вы чувствуете не крылья бабочки, а их движение. И то быстрое упругое касание, когда она задевает вас в полете - тоже не крыло, а движение.
   Только раз я почувствовала само крыло. Я рвала цветы в саду, чтобы отнести букетик к..., ну, неважно куда. Бабочки устроили настоящий бал. Их было несколько десятков, разных - крапивницы, адмиралы, траурницы... Я протянула руку и одна из них села на мой палец. Она медленно складывала и раскрывала крылья. Я плавно подняла вторую руку, и бабочка провела крылом по моей ладони.
   В моей жизни пока не было ничего мощнее по силе воздействия, чем это слабое, едва уловимое прикосновение.
  
   Я не посмотрела, что там есть из городков-деревень по дороге - рассчитывала добраться до Даржаля сегодня. Но не на роликах. А попуток не было. За весь вечер по роскошной широкой трассе мимо меня не проехала ни одна машина. Во мне зрело подозрение (дозревая до уверенности), что ещё долго никто не проедет. И остановиться негде. Кроме дороги я не видела ничего человеческого. Начало темнеть. Ночевать в лесу или на обочине не хотелось. Я решила ехать до последней силы. Решила! Можно подумать, у меня был выбор. Как у ёжика, свалившегося в яму: "Ну, всё! Если через пять минут не выберусь - ухожу домой..." Для утешения себя, любимой, "включила" кино. Несколько фильмов я знаю наизусть и могу их себе показывать без всяких ноутбуков и других приспособ. Выбрала солнечный во всех смыслах "За спичками" - в противовес сгущавшей темноте. Я тихонько подпевала: "...подняться в облака. Можно смотреть на Землю свысока, Свысока все проще пустяка". И уже во весь голос:
   Жи-изнь готовит нам сюрприз.
   И каприз её - закон для всех.
   Жизнь сперва бросает вниз,
   А потом бросает снова вверх.
   Как хорошо подняться в облака...
   Мой полёт закончился в кювете. Ну, вот, накаркала, птичка. Лучше бы не кино смотрела, а на дорогу. Хотя вряд ли это что-то изменило.
   Вторая ветка могла лечь куда угодно - ближе, дальше, она вообще могла не долететь до дороги. Но она оказалась именно там, где приземлился мой ролик, когда я перепрыгнула первую. Гораздо хуже, что дорожный столбик стоял на своём законном месте. Ветка просто разнообразила моё путешествие неуклюжим полётом, лужа в кювете сильно подмочила мою репутацию - ладно, и высохнет, и отчистится, а вот столбик, в край которого я со всего маху впечаталась голенью, поставил под большой вопрос само путешествие. Орать в голос очень хотелось, но я не умею этого делать, даже точно зная, что меня не никто не услышит. Поблизости нет решительно никого. А я-то, глупая, думала, что поскольку давно путешествую одна, знаю, что такое одиночество, знаю и люблю, не соглашаясь со словами из романа, читанного в детстве: "Одиночество - вот проклятая вещь. Вот что может погубить человека". Да ещё туман. На моём месте даже Ричард Львиное Сердце мог драть глотку только для себя. Итак, кричать от боли - это не моё, но стонать, уходя в подвывание, я могла, чем с усердием и занималась какое-то время. Не могу сказать, что боль утихла, возможно, я с нею немного свыклась. Даже вспомнила о технике. Фотоаппарат, диктофон, ноутбук - всё цело. В отличие от ноги. Сидеть в ночном тумане на пустой дороге было слишком безнадёжно. И слишком холодно. Очень хотелось снять ролики, но пешком, с больной ногой... Ладно, понадеемся на уклоны. Как я вскарабкивалась даже на маленькие горки - очень печальная песня. На моё счастье уклонов было больше.
  

День первый

  
   К перекрестку я добралась к трем часам ночи, не просто без сил, я была в глубоком минусе. На чём двигалась - непонятно. Из тумана проступал дом, состоящий из кубиков и полукубиков, словно сложенный из детского конструктора, а потом выращенный. Но мне он показался сказочным замком из-за двух подсвеченных рисунков - на одном была кровать, на другом нож, вилка и ложка. Странно, обычно на вывесках трактиров ложек нет. Там не едят, а только копают себе могилу, поесть можно и дома. Но на дальней дороге добрые хозяева харчевни могут себе позволить предлагать путникам и просто еду. А нет, добрый хозяин. Зелёным светом надежды мне сияли кнопка и надпись "Я рад гостям всегда". Две ступеньки - это непреодолимо. Пандус - как милосердно. Цепляясь за поручень, я втащила себя на площадку перед дверью. Скамейка! Нет, сначала кнопка. Я нажала заветную зелёную кнопку, манящую спасением если не души, то хотя бы тела, и свалилась на скамейку. Всё, теперь можно умереть, дня на два, на четыре, на неделю - в зависимости от корыстолюбия хозяина. Соотносить содержимое моего кошелька с возможным временем блаженства пока было бессмысленно - уж больно велик разброс цен в подобных путникоугодных заведениях.
   Бессмысленность подобного занятия меня не остановила, и я попыталась посчитать, сколько времени смогу себе позволить провести в раю, но не успела - дверь в рай открылась, и на пороге возник ангел в белой рубашке апаш. Почти все части тела отказались мне повиноваться, я не могла поднять ни головы, ни даже глаз, так и сказала рубашке:
   - Простите, я могу у Вас переночевать?
   - Здравствуйте. - Актуально, но пока бесполезно. - Да, конечно. - Он действительно ангел. У меня перед глазами появилась протянутая рука. Опять вежливо, но бесполезно, даже если у меня найдутся силы за неё уцепиться, я не встану, ни за что не встану.
   - Простите, у меня что-то с ногой...
   Это я шепчу? Рубашка расплывается, превращается в белое пятно, темнеет. Я теряю сознание? Глупости, как я могу что-то потерять, если не трогаюсь с места. Нет, сознание при мне, оно просто еле теплится. Меня подняли на руки, внесли в дом (ангел, ангел!), посадили... подлокотники, значит кресло. Боги мои, какое великое изобретение - кресло! Почему в мире нет ни одного памятника тому, кто придумал кресло? Ему должны стоять памятники во всех городах мира! И в деревнях тоже... Постойте, я же унесла с собой из той лужи литра два воды и килограмма три грязи... "Чехол легко стирается". Ну да, и наверное часть лужи испарилась и обсыпалась с меня по дороге. Что? Наклониться? Ах, да, рюкзак. Теперь ангел расшнуровывает ролики. Хорошо-то как! "А-а-а-а-а!" Я же не умею кричать... Значит умею, просто меня ещё не доводили до состояния, когда это умение начинает работать. Я давно подозревала, что знаю о себе далеко не всё.
   - Так больно? Но перелома нет. Максимум трещина.
   - Какой перелом? Я упала сколько-то десятков километров назад.
   - Надеюсь, что просто сильный ушиб.
   Из последних сил присоединяю к надежде ангела свою. Из каких последних? Их же вроде совсем не было. Или я как сдохшая батарейка, перемещённая в тепло, даю ещё чуть-чуть энергии?
   - Если трещина и так давно, готов за силу воли преклонить перед Вами колени.
   Чуть-чуть приоткрываю глаза.
   - Вы уже на коленях.
   - Я на коленях в прямом смысле. А готов фигурально.
  
   В моём кресле валялся темноволосый ангел со сломанным крылом.
   "Боже мой, на кого она была похожа от дождя и непогоды! Вода стекала с ее волос и платья, стекала прямо в носки башмаков и вытекала из пяток".
   И одежда, и лицо в пятнах грязи. Принцесса в горошек.
   Всего две фразы и обе начинаются с "простите"...
   Лицо разрумянилось, а вокруг глаз фарфоровая бледность. Это не есть хорошо. Значит, кроме ноги возможны ещё проблемы. А что у нас с ногой...
  
   - Вас отнести сразу в постель или перед ней ещё может быть ванна?
   Я привычно проверилась на "сало" - ничего похожего. Либо у него простыни стираются хуже, чем чехлы кресел, либо привык выдавать набор услуг. Как говорит одна моя знакомая, "не поймите меня правильно". Я, двадцатитрёхлетняя барышня умеренной привлекательности, уже лет пять путешествую одна. С попытками... ну, скажем, воспользоваться мною как женщиной вопреки моему желанию, сталкиваюсь. Пока из всех таких ситуаций выходила без ущербов, но "прибор "антисекс"" включен постоянно и выключается только специально и обдуманно.
   - И сколько угодно горячей воды?
   - Сколько угодно, - если он и не ангел, то уж точно святой. - Но тогда Вам надо чуточку взбодриться. Две минуты.
   Хорошо, я попробую прожить ещё две минуты. Какой, однако, приятный голос. Интересно, когда я смогу открыть глаза и посмотреть, насколько ему соответствует внешность? Чтобы не уснуть и не лишиться ванны, я начала отсчитывать секунды. Дошла до сто шестьдесят второй. Какой же он святой, если обманщик? Глинтвейн! Нет, он не святой. Он просто бог. По крайней мере, аромат божественный. Но зачем глинтвейн? Я скорее разгорячена, чем замерзла. Хотя ночь промозглая и сколько-то часов холодный встречный ветер. Понять, какие части моего тела были на экваторе, а какие на Северном полюсе - нет, это для меня сейчас слишком сложно. В конце концов, содержимое стакана, наверное, просто вкусно.
   - Вы сможете удержать стакан сами?
   - Не знаю, - предельно честно ответила я. После второго глотка ситуация изменилась и я сказала: - Смогу.
   Я даже вспомнила:
   - По-моему, Вы не заперли двери.
   - Я помню. Вы точно сможете пить сами?
   - Да, - ответила я и нашарила стакан.
   Судя по стуку, хозяин, выходя, прихватил с собой мои ролики.
   - Я наполню ванну, - крикнул он из прихожей.
   - Хорошо, - крикнула я в ответ. О! Даже так! Может и глаза откроются? Открылись, как миленькие. А я опасалась, что от горячего вина усну окончательно. Но нет, хозяин оказался абсолютно прав, чуточка бодрости была весьма ощутима.
   Я сидела в зале с полом двух уровней. Слева пять столиков, стулья, диванчики, кресла - ясно, это для гостей. А здесь бывает, видимо, довольно людно. Слева, на возвышении, барная стойка, стеллаж затейливой конструкции с бутылками, всем соответствующим, и разностями вроде двух огромных раковин, куклы-клоуна и старинной чугунной кофеварки-паровоза. Одна из верхних полок почему-то пуста. За выступом стены виден краешек двери. В глубине подиума рояль - неужели сам играет?
   Я обернулась на звук шагов...
   Стакан я не уронила. И даже допила последний глоток. Так вот почему не было машин. Видимо с дороги куда-нибудь я свернула на дорогу никуда. Иначе как хозяином безымянной придорожной гостиницы оказался бывший содержатель гостиницы "Суша и море", когда-то стоявшей на Тахенбахской дороге, Джемс Гравелот, в которого была влюблена минимум половина барышень 10-15 лет от Тахенбака до Гертона. Джемс Гравелот, он же Тиррей Давенант, которому его друг Орт Галеран собственноручно закрыл глаза, а потом написал печальный роман "Дорога никуда". Сколько же мы слез пролили сначала после известия о смерти Гравелота, а потом над страницами галерановского романа. Но ведь его могилу мы так и не нашли. Кажется, я могу не волноваться о деньгах, наверняка он сделает землячке скидку. Хотя ему вряд ли приятно вспоминать о наших местах. Стоит ли вообще показывать, что я его узнала? Почему рояль? Он же играл на виолончели. А почему бы ему не научиться играть и на рояле, раз он самостоятельно освоил виолончель. Эти прохладные мысли плыли поверх одной горячей - какое чудо, он жив! Чудо длится три дня. Это чудо прожило три секунды, его затмило следующее. Гравелот, Давенант, или как там его теперь, сказал:
   - Ванна готова, сударыня.
   Рядом с памятниками изобретателю кресла должны стоять памятники создателю ванн. Причем они должны быть больше! В смысле памятники. В моём разнеженном сознании поплыли картинки разных площадей, где с одной стороны стояли на постаментах большие бронзовые кресла, а с другой огромные золотые ванны. Постаменты еле виднелись из-под цветочных ворохов.
   То, что я узнала Гравелота, значительно упростило процесс купания покалеченной сударыни. По крайней мере, для меня. Поскольку некоторые нарушения приличий я воспринимала исключительно технологично, не отвлекаясь ни на какие сомнительные мысли.
   Мне казалось, что оказавшись в кровати, усну мгновенно, но, как это бывает, когда на вас сваливается слишком много впечатлений, сон упорно маячил где-то рядом. Сначала вернулась радость по поводу воскрешения Гравелота. Потом она поугасла, сменилась ровной, спокойной уверенностью, что этот мир устроен очень даже неплохо. Снова сменилась власть, на трон села боль и я уснула в слезах.
   Время от времени я выныривала из очередного кошмара, но только для того, чтобы тут же оказаться в следующем: раненый Давенант падает со скалы в бушующее море, Давенант мило раскланивается со мной, проезжая мимо в богатом экипаже вместе с какой-то дамой, ну и так, по мелочи - горящие города, бомбёжки, гаснущее Солнце... Солнце гасло, потому что я жутко мёрзла. Меня лихорадило так, что я аж подпрыгивала в постели. Муки замерзания усугублялись стукнутой ногой. Из-за неё было не свернуться калачиком и не укрыться полностью одеялом. Даже простынку она воспринимала как свинцовую плиту.
  
   К вечеру я не выдержал. Постучал раз, другой. Может быть, пора будить и мучить, в смысле лечить. Или подождать до утра? Сон - лучшее лекарство. Как там она? Не заперто. Я вошёл. Обрыдаться. Длинные волнистые пряди разметались по подушкам. Сама тоненькая, бледная, под глазами тени. Тихонько стонет. Утомлённый ангел...
   - Тиррей! Тиррей!
   И как это прикажете понять?
  
   Я в очередной раз стучал в дверь постоялицы. Тихо. Она, что, сто лет спать будет? Спящая красавица. Андерсен, Перро и братья Гримм в одном переплёте.
   Ангел открыл глаза и сказал:
   - Какого чёрта?
  
   Я проснулась от осторожного стука. Молчу. Меня нет дома. Дверь открылась и Давенант вошёл.
   - Какого чёрта? - вырвалось у меня. - То есть, доброе утро, сколько времени?
   - Девять часов.
   - Чего? А дать уставшей барышне выспаться? Какого дьявола будить меня в такую рань?
   - Девять вечера.
   - Да ладно!
   - Может быть, Вы сможете поужинать?
   - Я попробую.
   Тиррей посмотрел на обнаженное брёвнышко всех цветов радуги, бывшее вчера стройной женской ножкой.
   - Я принесу Вам сюда. У Вас, часом, нет температуры? - коснулся пальцами моего лба и сам себе ответил: - Есть. Так что Вы хотите?
   Я хотела спать, умереть и пописать.
   Но это на ужин не заказывают.
   Был соблазн заказать тарталетки с гвоздями. Но знаменитое меню из кафе "Отвращение" Адама Кишлота, первого учителя Давенанта в трактирном деле, мне не особо нравится. Идея прикольная, а вот воплощение... На мой взгляд забавны только пирожные "Убирайся".
   - Из еды - что принесёте. Главное - побольше чая. Черного. Крепкого, но не слишком горячего. Четыре ложки сахара на литр. И, пожалуйста, никаких наперстков из костяного фарфора. Это не серьёзно.
   Кроме еды Давенант принес пригоршню таблеток и пару ёмкостей с микстурами, сказал, что они могут помочь, скормил мне таблетки, выпоил микстуры и оставил наедине с бадьёй чая (пока его не было, я успела освободить место) и булочками.
   Когда-то были такие ботики "Прощай, молодость". Булочки Давенанта я бы назвала "Прощай, талия". "Вроде их было много", - думала я, дожёвывая последнюю. Наверное, очень проголодалась.
  

День второй

   Я пыталась понять, что будет больнее - умереть от голода или встать с кровати и доползти до зала, где людей наверняка кормят.
   Решила выползти в зал, потому что в кресле с ноутбуком удобнее, а в моём номерочке не было ничего, кроме кровати и угловой скруглённой конструкции, сочетавшей в себе стеллаж, гардероб и комод. Да и к людям потянуло.
   Вежливый стук в дверь.
   - Войдите.
   - Доброе утро. О, Вы сегодня выглядите уже не так жалобно. Завтрак подать сюда или выйдете в зал?
   - Выползу.
   - Не надо ползти. Я Вам помогу. Одевайтесь, а я зайду через...
   - Десять минут.
   С одёжкой возникла заминка. Было неловко выставлять на всеобщее обозрение повреждённую конечность. Однако нога бурно протестовала против прикосновения любой тряпочки. В конце концов, я плюнула на свой вид, и осталась с голыми ногами - кому до них какое дело.
   Треть пути я проковыляла, опираясь на руку Давенанта. Потом ему это надоело, он подхватил меня на руки:
   - Так будет быстрее.
  
   Я мог так идти вечность, но стоило ли упускать повод взять её на руки?
  
   Большая фаянсовая чашка (всё для клиента и к чёрту условности), на две трети заполненная крепким горячим чаем, графин с водой, ложечка, сахарница ("Вам два кусочка сахара или три?" "Один, но так, чтобы я видел"). Блюдо с крендельками, закрученными изысканно и лихо, гармоничной сладости и пряности.
   "За две недели такой диеты я заполню это кресло не наполовину, как сейчас, а полностью", - думала я, глядя на пустое блюдо.
   - Ещё крендельков?
   - Нет! - в ужасе вскричала я, отгоняя образ откормленной свинюшки в кресле. - Только чай! Ну, может быть попозже...
   Говорят, единственный способ избавиться от соблазна - ему поддаться. Это правда. Надеяться можно только на отсрочку.
  
   - Каюсь, заходил раз пять.
   - И что?
   - Вы стонали, звали матушку и, простите, какого-то Тиррея.
   Н-да, лучший способ не выдать тайны - её не знать. Не возьмут меня в тайные агенты.
   Но у него-то какая физиономия спокойная, ни один мускул ничего не выдал. Может я всё-таки ошиблась? Да ладно!
   - Не стоит извинений. Ничего личного. Я звала на помощь святого Тиррея.
   - Святого Тиррея? Не слышал. Тиррей - это же что-то из Древней Греции.
   - Совершенно верно, пастух царя Латина. Асканий, сын Энея, вскоре после высадки в Лациум убил на охоте его ручного оленя
   - Я знаю, это стало первым поводом к войне троянцев с лациумцами. Так этот пастух у вас почитается как святой?
   И оленем его не проймёшь. А мы в детстве, когда кто-то вычитал про этого пастуха, столько параллелей и меридианов напроводили. Серебряный олень, приз за меткую стрельбу, полученный мальчиком Тирреем на празднике Футрозов и убитый ручной олень древнегреческого Тиррея... Мы даже компанию Ван-Конета стали называть троянцами.
   - Нет. Это наш местночтимый святой, господин...
   - Джемс Гравелот. К Вашим услугам.
   Вот так. Джемс Гравелот. Значит, ничего не скрывает. И не скрывается.
   - Скажите, пожалуйста, сколько стоит у Вас проживание?
   - Милая барышня, не волнуйтесь Вы о деньгах. Можете здесь остаться, пока не заживет Ваша нога.
   Ах, ах, рыцарь с большой дороги. "Отдаём бесплатно, берём недорого". Пожалел сиротку.
   - Я всё-таки прошу Вас озвучить цены, если хотите, чтобы я не волновалась.
   - Хорошо. Ваш номер сотня за сутки.
   - Всего? Да ладно!
   - Есть ещё два уровня выше комфортностью. Я Вас поселил в самый маленький - Вам сейчас каждый шаг на счету.
   Ясен перец, таскать меня в туалет он не будет.
   - Полный пансион - ещё 80 в день.
   Так не бывает. Таких цен в природе не существует.
   - Полный пансион - это трехразовое питание?
   - Четырёх. Полный пансион - это всё, что может понадобиться, вплоть до пришивания пуговиц.
   - Пуговицы Вы сами пришиваете?
   - Нет, чертенята.
   Интересно, какие. Те, которые прыгают у него в глазах?
   - И какую же скидку Вы сделали бедной девушке?
   - Никакой. А надо?
   - Нет. А Wi-Fi? - вскинулась я.
   - Разумеется.
   - Хорошо, пожалуй, я перекантуюсь у Вас пару недель. Можно сразу заплатить? Ведь если я передумаю, Вы вернёте мне деньги за непрожитое?
   Давенант улыбнулся:
   - Верну.
   Конечно, вернёт. Да ещё насчитает, что два завтрака недоела, пуговиц не обрывала, ещё чем-то там не пользовалась. И вернёт в два раза больше чем надо. Однако с чего же он живёт? Явно не с доходов от гостиницы. Судя по ценам. Это у него, видимо, развлечение. Чтоб от скуки не сдохнуть. Неужели контрабанда? После тюрьмы изменил к ней отношение. Тюрьма и не такое меняет. Или ему там повезло, как Эдмону Дантесу?
   - Милая барышня, ау! - надо же как я задумалась. Давно, похоже, до меня докрикивается.
   - Да?
   - Я могу узнать Ваше имя? - Ой, а это я не продумала. Я молчала, настоящее имя говорить не хотелось, а сочинить ничего не получалось. Мне же отзываться придётся. Вдруг на счастье вспомнилась одноклассница с одновременно красивым и смешным именем.
   - Даналия Белгрив.
   На это имя отреагирую точно. Ох, и натерпелась же она от вариаций "Даю ли я?", "Хочу ли я?" и тому подобного в меру образованности и воображения мальчишек.
  
   - Ай-яй, что случилос с таким замечателен нога? - раздался над моим ухом добродушный бас.
   - В кювет слетела, - ответила я огромному симпатичному дядьке. - Вместе со мной.
   - Удачен? - он оглядел меня.
   - В общем, да.
   - Поправляйс. Такой ножка нада быть цел.
   А я боялась - и комплимент, и сочувствие.
  
   Нет, для развлечения это слишком хлопотно. Было бы два-три человека в день - тогда да, есть с кем словом перекинуться от скуки. Но посетители шли и шли, то есть не проезжали мимо. Ну не так, чтобы аншлаг и очередь, но я редко оставалась единственной клиенткой. Иногда собиралось до десятка человек. Люди не только ели и пили (кстати, меню - столичный ресторан позавидует, и качество очень и очень, говорю как эксперт, хотя сама готовить не умею в принципе), но и разговаривали, не только приехавшей компанией, а приветствовали друг друга, подсаживались за другие столики. Я поняла, что сюда шли не только за питьём-едьём, это был такой дорожный клуб. С живой музыкой. Давенант действительно играл сам. И тоже очень неплохо, по крайней мере, мне так показалось - в этом вопросе я не специалист.
   Как он всё успевает - непонятно. Действительно, чёртики помогают.
   Я украдкой разглядывала кумира моего детства. Собственно, кумиром он стал только после смерти. То есть, слуха о смерти, как выяснилось. Каждая деталь ссоры Давенанта с Ван-Конетом - и муха, наказанная за приставание к Лауре, и шесть пуль, всаженные друг в друга, и проигранные Ван-Конетом гинеи, пошедшие на приданое служанке Петронии, пощёчина, вызов на дуэль - всё это и многое другое, связанное с жизнью и смертью благородного и меткого трактирщика, было для нас псалмами "Священного писания Любви".
   Детали ссоры мы знали ещё до появления романа. Всё разболтала Марта Бартен, которая оказалась совершенно недостойной не только защиты Давенанта, но и денег Ван-Конета. А Бартен, как честный человек - продался, так продался - стоял скалой: "Ничего не знаю, ничего не было".
  
   Очень хотелось чаю. Но меня останавливало одно странное чувство. Я напьюсь чаю, а мало мне пить бесполезно. Потом же он назад попросится. Я встаю, ковыляю к двери, через сколько-то минут приковыливаю обратно. А Давенант посмотрит на меня и подумает "Ходила попи...". Нет, лучше умереть. И когда я успела стать такой застенчивой? Сроду ж не была. А если подольше отсутствовать? Типа, важные дела. Подумает, что у меня запор. Да с чего я взяла, что он вообще мои хождения заметит? Вон сколько народу. А если заметит и подумает? Да что я на него наговариваю? Он интеллигентный человек и романтик. Он подумает: "Ходила попудрить носик. Или набрать букет ромашек. Или пообщаться с Мировым разумом". И я радостно заорала: "Господин Гравелот, можно мне чашечку чая!"
  
   Я смотрел, с каким трудом дается ей каждый метр. Как же она сумела до меня добраться? Предложить донести? Что подумает? Заказать костыль? Завтра привезут. И тут я вспомнил о трости.
  
   - Я могу предложить Вам свою трость?
   О, здорово! Как я сама не догадалась! Что, в глубине душе надеялась - будет-таки таскать на руках, хотя бы утром и вечером? Тросточка была то, что надо - лёгкая, упористая, с неким таким изыском в изгибе ручки. Правда, слегка длинновата для меня. Была бы я на роликах - в самый раз.
   - Давайте я её подрежу.
   - Да ладно, зачем портить хорошую вещь. И так сгодится. Благодарю Вас.
  
   - А Вам она зачем? Для имиджа или по необходимости?
   - Год назад ногу повредил.
   - И что с Вами случилось? - спросила я с живым интересом.
   - Бандитская пуля.
   Если бы так, ответил по-другому.
  
   Ногу я вывихнул, когда рыскал по чащобам в поисках Родрика.
  
   "И что, мы так и будем две недели говорить только о еде?" - думала я, заказав очередную вкусняшку.
   Принеся заказ, Давенант не ушел.
   - Простите, могу я узнать, где это почитают святого Тиррея? - зал был пуст и он мог занять себя разговором.
   Почему я собиралась не признаваться? Не помню.
   - Вам удобно так разговаривать со мной - сверху вниз?
   - Нет, - Давенант развернул стул у соседнего столика, сел и облокотился на спинку.
   - Не вижу поводов не признаться. Я гертонская девчонка.
   - Вот оно что!
   Он помолчал.
   - И книгу читали?
   - Само собой!
   - И как?
   - Занимательная смесь правды, вранья и фантазий. Галеран, как и положено писателю, весьма вольно обошелся с фактами, но сохранил все имена, хотя обычно поступают наоборот.
   Давенант вздёрнул брови:
   - Вы не могли бы привести хотя бы по одному образцу вранья и фантазии?
   - Враньё - Ваши тёмные волосы. Может быть, у Галерана были основания изменить Вам масть, может быть, так написалось, не знаю. Но это просто неправда.
   Давенант потянул себя за прядку над глазом, прищурил другой, засмеялся:
   - Да, не поспоришь - блондин.
   Я приняла его шутку и тоже поулыбалась.
   - А фантазии?
   - Пример фантазии... Что он там наплёл про повесившегося камнетёса? Ходила я по этой дороге. Там и повеситься-то не на чем.
   - Вы ходили по дороге никуда?
   - Не по настоящей, с пейзажа.
   - Откуда Вы знаете, какая...
   - Я видела этот пейзаж. Место узнала. Ну и пошла.
   - Зачем?
   - Так просто. Там одни старые, но маленькие деревья с тонкими ветками. И ни одного солидного пенька. Уверяю Вас, Сайласу Генту совершенно не на чем было повеситься.
   - Так может, это невесть когда было. И потом, наплёл не Галеран, а Футроз. С него и взятки. Это я рассказал Галерану футрозовскую историю.
   - А... Ну, собственно, да.
   - И куда Вас привела эта дорога?
  
   Даналия молчала
   - Так куда?
   - Да, собственно, никуда. Она исчезла. Не вдруг, постепенно. Была такая широкая, нахоженная, даже наезженная. Потом колея стала мельчать. И дорога..., словом исчезла.
   - А Вы говорите - фантазии. Между прочим, ничего не отражающие зрачки тоже бывают. Я видел. Давайте другой пример.
   Даналия (или как там её) молчала.
   - Там нет фантазий. Искажения фактов есть, и много. А фантазий нет.
  
   - Вы здесь живёте один?
   - Живу. - Как-то он странно ответил.
   - А почему не заведёте собаку? Для охраны и компании. Ей было бы здесь хорошо - такие просторы для гуляния.
   - Так Вы собачница?
   - Немного.
   - У меня есть кот. Этого достаточно.
   - И где он?
   - Гуляет по просторам.
   По бабам... Хотя, какие кошки, ближайшая деревня - я, наконец, поизучала карту - в двадцати километрах. Наверное, всё же по просторам.
  
   - Милая барышня, отчего Вы не захотели сказать настоящее имя?
   - С чего Вы взяли?
   - Пауза была слишком длинной.
   - А зачем Вы стали Гравелотом? Вы же тогда ничего ещё не натворили.
   - Захотелось начать новую жизнь.
   - В семнадцать-то лет?
   - В шестнадцать.
   - Галеран Вам ещё и год накинул?
   Давенант кивнул.
   - А главное - я больше не мог быть сыном Франка Давенанта.
   - А! Это понятно. То есть, изображая Вашего отца, Галеран ничего не присочинил?
   - Ни буквы. Так Вам-то почему понадобилось другое имя и как Вас всё-таки зовут?
   - Нереда Скорси.
   - Я могу знать эту фамилию?
   - Это слово Вы можете знать, если занимались танцами. Скорси - мелкий семенящий шаг с возвратом на исходные места. Разворот через внешнее плечо.
   Давенант покачал головой.
   - Нет, не как термин, как фамилию.
   - Она была в Вашем обвинительном акте. В той перестрелке был убит мой брат.
   - Я не помню имён убитых. Меня это не волновало. Я стрелял по рукам и ногам и не мог промахнуться настолько, чтобы убить.
   - А как же: "Я стрелял... У меня было семь патронов в револьвере и девять винтовочных патронов; я знаю это потому, что, взяв винтовку Утлендера, немедленно зарядил магазин, вмещающий, как вам известно, девять патронов, - их мне дал сосед по лодке. Итак, я помню, что бросил один оставшийся патрон в воду, - он мне мешал. Таким образом, девять и семь - ровно шестнадцать. Я могу взять на свою ответственность шестнадцать таможенников, но никак не двадцать четыре".
   - Однако! Как Вы цитируете... Да, всё правильно. Шестнадцать, только раненых, а не убитых. Это Галеран налил побольше кровушки в романе. Если Вы имеете касательство к этому делу, то должны знать, было убито три таможенника и ранено восемнадцать. А контрабандистов девять убито и два ранено.
   Так я враг Вашей семьи? И Ваш? Нереда, клянусь, Вашего брата убил не я. - С улыбкой: - Чтоб мне даже яичницы не пожарить, если вру. - После паузы: - Вы печалитесь о нём до сих пор?
   - Вот уж не могу сказать, что мы с ним друг друга очень любили. Один пример. Мне тогда было лет шесть. Мама увидела, как мы с приятелем на заднем дворе подкармливаем крысят, и всерьёз вознамерилась меня выпороть. Братец тут же принёс ремень. Досталось этим ремнём не мне, а ему, и ничего подобного он больше не делал, зато делал многое другое. И когда он со своими дружками аккуратно издевались надо мной, очень хотелось, чтобы появился смелый, сильный, справедливый Тиррей Давенант и надавал им тумаков, - уже договаривая, я поняла, что завралась. Но собеседник, кажется, этого не понял. Он потупил глазки и смущённо улыбался. Нет, черт возьми, как угодно - печально, ехидно, только не смущённо.
   - Нереда, Вам следует что-нибудь поменять в своём рассказе. Либо оживить брата, либо поменять образ рыцаря. Либо и то, и другое. А то получается при самом невероятном раскладе, что Вы могли бы мечтать о моём заступничестве перед братом ровно день. Сигары мне подкинули уже на следующий день после ссоры, ещё сутки я отлёживал бока в каюте "Медведицы", а Ваш брат видимо в казарме. Ночью перестрелка, Ваш брат убит, я ранен и в тюрьме. Защищать и некому и не от кого.
   - Да что Вы мне это всё рассказываете. Знаю я, - сказала я с досадой.
   - Так что меняете? Рыцаря, обидчика или обоих?
   - А Вы бы что предпочли?
   - Правду.
   - В той перестрелке братец был легко ранен. Убит год спустя, уже после Вашей мнимой смерти. Я бы больше о нём скорбела, не зная, что обе стычки замешаны на деньгах. Ну, Вы в курсе?
   Давенант кивнул:
   - Вы про долю? Эти отказались прибавить, те решили наказать? - Теперь кивнула я. - Но Вы-то были совсем маленькой, откуда такая осведомлённость?
   - Так братец считал это настолько естественным, что не считал нужным скрывать, по крайней мере, в семье. Родителей коробила его циничность, но они винили себя - не так воспитали, и молчали. Благодаря братцу я вообще долго не знала, что бывают честные блюстители закона.
   - А зачем придумали, будто брата убили во время перестрелки с "Медведицей"?
   - Я боялась, что Вы правда тогда кого-то убили. Надо же было как-то проверить.
   - Не бойтесь. - Опять пауза. - А рыцаря Вы поменять не хотите? Я в тюрьме, потом умер.
   Теперь подержала паузу я.
   - Ну, в тюрьме, ну умер. Помечтать-то можно было.
   - А от кого я должен был защитить Вас вчера?
   - Меня? Защитить?
   - Вы кричали во сне "Тиррей! Тиррей!".
   - А, так это же я Вас хотела спасти. Вы раненый падали со скалы и прямо в бушующее море.
   - Хорошо, что в море, а не на скалы. Может и выплыву.
  

День третий

   Насморк! На третий день я проснулась, как кто-то сказал, "счастливой обладательницей двух килограммов свежих соплей". Была ли в мире женщина несчастнее, чем я? Оказаться рядом с кумиром детства - и с соплями!
   - У Вас есть старая простынь, которую не жалко? - ворчливо прогундосила я.
   - У меня нет старых простыней, - озадаченно сказал Давенант. - Хотите новую? На такое святое дело не жалко.
   - Что за дом! Даже старых простыней нет! При чем тут Ваша жалость! Старые простыни мягонькие, а новые жесткие. У меня и так нос похож на редиску. А тут Вы со своими новыми рашпилями.
   Давенант вздохнул, вышел и вскоре вернулся с огромной фланелькой. Может быть он всё-таки ангел?
   - Вот горячие яйца. Покатайте вокруг носа, по лбу, пока не остынут. Я через час принесу другие.
   - Да, ладно, хорошо...
   Выходить в зал я наотрез отказалась. Показаться людям с разноцветным брёвнышком вместо ноги я ещё могла. А с красными носом, засморканной фланелькой (куда ж без неё) и слезящимися глазками - нет, увольте. Я бы предпочла и Давенанту такой не показываться, но не умирать же мне от голода, жажды и соплей.
   Одной рукой я катала яйца по физиономии, другой писала статью. Статья не получалась. Получались стихи.
   Поэтесса сопливая.
  

День четвертый

  
   Слава яйцам! Насморка не было. Всё чудеснее и чудеснее. Я готова была признать это гораздо большим чудом, чем даже воскресение Давенанта. Обычно у меня насморк проходит "если не за 14 дней, то уж за две недели точно". Все попадающие мне в голову удачные шутки про насморк, сохраняются там навсегда. Они помогают мне жить в это смутное время. Я ненавижу насморк. Все знают, как он осложняет жизнь, не правда ли. Но у меня в это время вообще пропадает вкус - не только еды, но и жизни. Спасают шутки, я чувствую с их авторами духовное и физическое родство. "Доктор, что Вы используете во время насморка?" "Две дюжины носовых платков". Представляете, какой кошмар прошел мимо меня? Две недели рядом с кумиром детства, да ещё и талантливым кулинаром - и без вкуса?! И уехать отсюда всё ещё похлюпывая носом... Спокойно дыша пустым носом, я испытывала тихое блаженство.
  
   На бывшей пустой полке под потолком лежала огромная меховая шапка.
   Я была одна в зале, ни посетителей, ни хозяина. Я в покое и уюте неторопливо постукивала по клавишам.
   0x08 graphic
Раздался тихий мягкий хлопок. Я подняла глаза. Полка опустела. Шапка что ли свалилась? Из-за стойки вышел кот. Тьфу, бестолочь. Это же не шапка лежала, а кот. Полежал и спрыгнул. Но какой огромный! Не пушистый, а длинношерстный. Этакая копёнка шерсти. С тёмными полосками по светлому фону, желтому и серому. Вокруг носа белая груша, грудка и носочки такие же. Я всё это разглядела, пока кот шёл на меня. Подошёл, сел, уставился мне в глаза жёлто-зелёными глазищами и сказал:
   - Мр-р?
   - Я - Нереда Скорси, постоялица.
   - Мерген, - у-фф, на пару секунд мне показалось, что кот сам представился. - Знакомишься? Вы ему понравились, по крайней мере, заинтересовали. Он редко удостаивает людей такого внимания.
   Мерген, значит. "Искусный охотник, меткий стрелок". Кот и хозяин - два сапога...
  
   - Дарёна, как Вам новый вариант пышек?
   - Кто? Почему Дарёна?
   Давенант присел за столик:
   - А это новый вариант Вашего имени. Нереда - это ведь утверждение: "Нет, да!" А Вы, скорее, девушка "Да нет", "Девушка Вежливый отказ". И кроме того... Может быть, Вы не зря назвались сначала Даналией? Мне подумалось, вдруг можно будет добавить впереди "По-" и переместить ударение...
   Я не тормоз. Я - королева тормозов. Я кинулась отгадывать шараду. "По-дА-рена... Подарена? Вам?" Кажется, я порозовела, и, заметавшись - куда мне деться от смущения, спряталась в хамство. Типа я покраснела от гнева.
   - Нет, уж оставьте эксперименты с моим именем и забавляйтесь с плюшками. С ними у Вас получается намного лучше.
   - Ясно. "Девушка Невежливый отказ". - Давенант встал из-за столика. - Ещё плюшек?
   - Меня обычно зовут Неро или Нери, - я попыталась стереть первые две буквы в слове "невежливый".
   Кажется, получилось - он снова сел.
   - Неро. Нери, - Давенант покатал имена во рту, распробывая их вкус и звук, сравнивая оттенки. - Почему не "А"? От "Нереда" логичнее "Нера". А, понятно. Стиль "унисекс", "свой парень". Для друзей Неро и Нери, второе мягче, нежнее.
   - Вы случайно стихи не пишите? С такими знаниями, с таким чувством слова...
   - Нет, только музыку. С друзьями "А" наверняка всё же используется, но только с суффиксом "К" - "Нерка". Однако право так обращаться дают только лет пять знакомства, а не четыре дня. Хотя мы сколько с Вами знакомы? Лет пятнадцать?
   - Это я знакома с Вами лет пятнадцать. Но из почтения к старшим я не стану называть Вас Тиркой. А Вы знакомы со мной три с половиной дня. Так что извольте использовать "Нереда" и "Неро".
   - Надеюсь, если Вы сделаете мне что-нибудь хорошее, я, выражая благодарность, смогу использовать "Нери"?
   Мерген свысока таращил на Тиррея жёлто-зелёные глаза.
   - Вам сделать хорошее, и Вам же послабление режима? Не жирно?
   - А с кавалерами Вы, скорее всего, пользуетесь псевдонимами. - Тиррей встрепенулся. - Тогда Даналия обнадёживает. Хорошо, Неро меня устраивает.
   Даналия обнадёживает, но устраивает Неро? Вам не кажется, что рассуждая о дамской логике, мужики валят с больной головы на здоровую? Мне не кажется. Я это знаю точно.
   И что мне теперь делать? Ладно, что делать понятно - что получится. Но, тысяча чертей и одна чёртова бабушка, что я должна чувствовать?!
   "А ты сама-то чего хочешь? Что хочешь чувствовать?" "А я ничего не хочу чувствовать. У меня корова не доена. То есть статья не дописана. А господин Дедлайн уже укоризненно качает головой".
   Я забыла, на чём остановилась и перечитала последние строки. "Я поддалась соблазну, скинула туфли и гуляла по песчаным улочкам босиком. Мягкий, нежный песок не жёг, а... Уют - вот что можно написать на гербе Каговаля. В это короткое слово вмещаются и разноцветные домики с шеренгами аккуратных гераней на окнах, и затейливые ограды палисадников, и невероятное количество скамеек. Если "уют" - это символ веры Каговаля, то скамейки - его песня. Они стоят в самых разных местах - обязательных и неожиданных. Деревянные, чугунные, каменные, от самых простых - два чурбачка и доска - до монументальных затейливых сооружений с историями и поверьями. Каговальские скамейки располагают к отдыху, размышлениям и любованию. Любовь бывает гуманная, возвышенная и вульгарная". Я захлопала глазами, мысленно покрутила пальцем у виска и стёрла последнюю фразу. Откуда она взялась, я не поняла.
  
   - Могу я вернуться к вопросу о собаке? Мне почему-то упорно кажется, что у Вас должен быть пёс. Он словно лежит там, у рояля.
   - Какой пёс? - изменившимся голосом спросил Давенант.
   - Рыжий, - возможно не на тот вопрос ответила я.
   Помолчав, Давенант сказал:
   - Родрик - колли. Он пропал год назад. Если бы погиб, я бы немедленно завел новую собаку. А так...
   - Значит, Вы - одинокий пастух...
   - Почему пастух?
   - А почему колли? Не доберман-охранник, не лайка-охотница.
   - Где же моё стадо?
   - На дорогах. Это мы, дорожники.
   - Вы же не о строителях и ремонтниках? А в смысле путники, путешественники?
   - Нет, у пути есть начало, конец, цель, смысл. А мы просто живём дорогами.
   - Ну, какой же я пастух. Так, помощник.
  
   - Но я, как видите, выжил. Слух о моей смерти Стомадор и Галеран распустили специально, чтобы меня оставили в покое. Уж очень много навертелось на эту историю с дуэлью. В романе и половины не описано. Оленя вернули как подтверждение моей смерти. Мне было всё равно, того мальчика, которому его подарили, больше не существовало.
  
   - Вы ведь после смерти матери жили у часовщика?
   - Нет, у парусного мастера. Неро, Вы проверяете меня на знание романа или собственной биографии?
   - А если Галерановы вольности?
   - Тогда бы часовщика не приплетали.
  
   - А... Консуэло?
   - Что Консуэло? В смысле, что с нею стало? Так это Вы должны знать лучше меня.
   - С нею всё хорошо, по крайней мере, было. Последнее что я о ней слышала - вынашивала второго ребенка в счастливом браке. Во второй раз ей повезло. А... Вы?
   - А, я понял. Вы спрашиваете о моих чувствах. Я ей бесконечно благодарен. И кто знает, может быть в том, что она стала счастливой, есть доля и моих молитв. А остальное... В какой-то степени Галеран прав - тогда часть меня всё-таки умерла. Все иллюзии. Осталось только настоящее, подлинное.
   - Разве музыка не иллюзии?
   - Ну что Вы, Неро! Что может быть более настоящим и надёжным, чем музыка?
   - Ваш глинтвейн.
   - Нет. Вы же не можете выпить один и тот же стакан снова и снова.
   - Неро, скажите, почему Вы меня никак не называете?
   - В смысле?
   - При народе Вы орёте "Господин Гравелот, можно мне ещё чашечку чая!". Бог знает почему Вы называете чашечкой ту посудину, в которой я ношу Вам чай. Вообще-то это кружка, точнее кружища. Но наедине я слышу только "Вы". Даже "Господина Гравелота" ни разу не было... Неро, Вы чего-то боитесь и держите максимальную дистанцию?
   - А как Вам удобнее?
   - Только не Тиркой. Тут я с Вами абсолютно согласен.
   - Тиррей?
   - Да Бога ради. И учтите, если Вы так меня назовёте при людях, ничего страшного не произойдёт. Многие знают. Некоторые даже роман читали. Просто на дороге уже привыкли заезжать к Гравелоту. Только придётся объяснять...
   "Кто Вы мне".
   - ...что Вы моя землячка. - Я облегчённо и разочарованно выдохнула.
  
   - А барышни старше пятнадцати в меня значит, уже не влюблялись?
   - Не знаю, мы с ними не общались. В нашем клубе старше пятнадцати не было.
   - В каком клубе?
   - Ваших поклонниц.
   - Каком?!
   - Я сказала "Ваших поклонниц". И не притворяйтесь, что не расслышали.
  
   - Мы искали Вашу могилу и в Покете, и в Гертоне, и в Тахенбаке. Но не нашли ни Вашей, ни даже Вашей матушки, хотя точно знали, что она лежит на покетском кладбище.
   - Вы искали мою могилу? Зачем?!
   - Чтобы носить цветы и сладко плакать, разумеется. В конце концов, мы стали носить цветы к той скале, где Вас ранили.
   - Откуда вы знали, что это она?
   - Так братец показал, когда мы семьёй в Тахенбак ездили. Он, конечно, не про Вас, а про себя сказал: "Вон у той скалы меня ранили". Он страшно этим гордился.
   - И долго носили цветочки?
   - Может кто-то и сейчас носит. А я два года. Потом мы переехали из Гертона в Керчь. По моим нынешним меркам - в соседний дом, а для 14-летней девчонки это было далеко.
   - Господи, помилуй, - только и сказал изумлённый Давенант. С минуту он кусал губы, но не выдержал и стал хохотать. Успокоившись, он вытер слёзы и сказал:
   - Нереда, простите, ради Бога. Я ни в коей мере не хотел оскорбить чувств, ни Ваших, ни других девочек.
   - Я рада, что эта история Вас так позабавила, - чопорно ответила я.
  
   Я и без его хохота не стала бы говорить, что была там в прошлом году. Ездила навещать в Керчи родителей и встретила Катюшу Манн, одну из соратниц по клубу. Теперь она Молодова. Я побывала у неё в гостях, насмотрелась на их многодетное семейство, светлое, радостное. И... поехала к заветной скале. К моему несказанному удивлению все трещины были забиты цветочным сеном. Я собрала его часть, совсем уж неприглядную, выкинула подальше. Потом вырвала листок из блокнота и написала: "Правила пользования почитаемым местом. Прежде чем воткнуть свой букетик, уберите самые старые засохшие цветы. На загаданных желаниях это не скажется. Только на внешнем виде. Все цветы не убирать". Листочек приклеила к более-менее ровному месту под козырьком. А что? Поскольку я стояла у истоков, мне лучше знать. Откуда клей? У меня очень хороший рюкзачок. Там есть всё, что нужно. Откуда что берётся, знаю не всегда. Наконец, вставила в трещину свой букет и попросила: "Святой Тиррей, пошли мне..." Я долго сидела на камне, пытаясь понять, что просить. Семью и любимого мужа? У меня дороги. Возвышенную любовь как путеводную звезду? На дорогах куда-нибудь она только мешает. Солнце начало клониться к вечеру, а дорога не столько дальняя, сколько трудная, не разгонишься. Я встала с камня, подошла к своему букетику: "Святой Тиррей, пошли мне что-нибудь хорошее. В смысле любви..."
  
   - В саму Керчь переехали?
   - Да, а что?
   - Из Покета Галеран со Стомадором меня увезли в Старый Карантин.
   - Да ладно!
   - Я долго болел. Галеран играл и писал роман. Стомадор нас иногда навещал. Когда я смог ходить, несколько раз ездил в Керчь. Но на улицах Керчи мы с Вами встретиться не могли. Когда вы туда переехали, я уже давно бродил по дороге никуда.
   - Ну и хорошо, что не могли. Встретиться вот так, в спокойной обстановке и всё обстоятельно выяснить гораздо лучше. А пройди Вы мимо меня на улице - я бы потом всю оставшуюся жизнь убеждала себя, что мне показалось, но у меня бы это плохо получалось.
   - Конечно, в спокойной обстановке и обстоятельно выяснить лучше, - улыбнулся Давенант.
  
   - И поминки небось справляли?
   - А как же! Годины.
   Тиррей задумчиво повторил:
   - Го-ди-ны. Значит, книжку уже читали... - Я кивнула. - Представляю себе эту процессию: серьёзные девочки идут по горным тропинкам, с корзинками, под зонтиками. Под зонтиками шли?
   - Под зонтиками.
   Давенант откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и продолжил:
   - В лёгких платьицах, таких же пёстрых, как и букетики, которые они держат перед собой. Цветочки, сорванные в своих садах ещё утром, подвяли на солнце, но старательно рассованы по трещинам в скале. Расстелена скатерть. Барышни серьёзно и печально поднимают чашки с лимонадом. А потом степенно идут обратно, по дороге начинают хихикать, толкаться и уже весело бегут домой, размахивая корзинами, позвякивая пустой посудой, - Давенант открыл глаза. - Так было, нет?
   - Вас там точно ни в каком виде не было? - Тиррей улыбнулся и пожал плечами. - А вот и не было! Иначе бы Вы знали, что толкаться и хихикать мы начали ещё во время трапезы, на второй чашке лимонада, чокнувшись сначала за наше здоровье, а затем за любовь. Потом мы носились по пляжу, купались и вернулись по домам затемно, когда родители уже начали нас искать, скорее озадаченные, чем напуганные массовым исчезновением девочек.
   - Так я ушёл, когда вы хихикать начали, обиделся. А вы что, даже не отпрашивались?
   - Мы же отпрашивались поодиночке, особо не акцентируя время возвращения.
   - Попало?
   - Нет. Почти. Чисто символически. Типа "утонешь - домой не приходи".
   Мы посмеялись уже вместе. Оказалось очень весело обсуждать с живым человеком его поминки. Бывшие. Не будущие.
   - А откуда вы дату взяли? Наобум?
   - Отчего же. Мы точно знали, когда Вы умерли, - шутки шутками, а у меня от собственных слов поползла по спине холодная струйка.
   - Точно? Даже я не знаю этого. Откуда? В книге нет.
   - О, мы провели настоящее расследование.
   Давенант помолчал.
   - Расскажете?
   - Если Вам интересно...
   Он встал и ушёл к стойке.
   - Не интересно. Ни капельки. Какое мне дело до моей смерти, если она уже прожита.
   - Ну, покетские девчонки нашли сначала квартиру Галерана, куда он Вас привез после тюрьмы. Оттуда вы быстро съехали, Вы ещё живой были. На следующей квартире тоже прожили не долго. Вас увезли ночью, утром Галеран с хозяйкой расплатился и распрощался. Она решила, и нам так сказала, что Вы умерли, только Галеран, как порядочный человек, скрыл это, чтобы у неё не было проблем с постояльцами. Очень она Галерана хвалила. А нас попросила никому не говорить, что этот господин с бедным мальчиком у неё жили. Нам она всё рассказала, потому что её сердце тронули, тем, что о бедняжке печалимся, хотя столько времени уже прошло.
   - И сколько?
   - Это на рождественских каникулах было, я у тёти в Покете гостила.
   - И хозяйка дату помнила?
   - А у её соседки в ту ночь внучка родилась. Они с соседкой подруги, поэтому та дама не стала скрывать, что постоялец помер. Они ещё говорили, вот, мол, одна душа мир покинула, другая пришла к нам. Она сходила к подруге, уточнила день рождения внучки. Ну, вот так...
   - Действительно, настоящее расследование... Нереда, а Вы кто по профессии?
   - Журналистка. А что?
   - Ну, я так и понял ещё по ноутбуку. Вы когда про хозяйку рассказывали, у Вас не только лексика поменялась, но и манера говорить... Вам небось и диктофончик не особо нужен. Вы не копируете, а ловите волну.
  
   - Тиррей, простите великодушно за наглость, но это не прихоть, не праздное любопытство. Я, конечно, понимаю, что это жутко неприлично и всё такое, но это важно, то есть нужно.
   - Да скажите же, наконец, что Вы хотите, а то я Бог знает какие ужасы успею напридумывать.
   - Покажите шрам.
   - Что, простите?
   - Шрам. Ну, у Вас же должен остаться след на ноге.
   - О, Боже. Конечно, спрашивать, зачем это важно и нужно бесполезно?
   - Ну, пожалуйста.
   - О, Боже, - повторил Тиррей. - Детский сад, - он вздохнул и подтянул брючину. - Любуйтесь. Я смотрела на бледную загогулину чуть ниже колена и видела скалы, грохочущий прибой, залитые кровью камни, палубу, дно шлюпки...
  
   - Нереда, Вы уверены, что я Вас не помню? Может быть, я Вас просто не узнаю? Это не Вы всегда заказывали тарталетки с гвоздями, разламывали несчастные тарталетки на мелкие кусочки и отказывались их есть, говоря, что я жулик и не докладываю в них гвозди?
   - Нет!! Я вообще ни разу не заказывала у Вас тарталеток.
  
   - Тиррей, сколько Вам лет?
   - А что?
   - Ну, Вы выглядите лет на 27-29. Вам же должно быть намного больше.
   Тиррей рассмеялся:
   - Вы, тётенька, никак в самозванстве меня обвинить хотите. Я Вам в Давенанты не набивался. Вы же сами меня распознали и уличили.
   - Никто Вас ни в чём не обвиняет. Просто непонятно.
   - Ну, считайте. В 16 лет я получил от Стомадора "Сушу и море", четыре года там прожил.
   - Да? А у Галерана 9.
   - Про роман мы с Вами уже говорили. Четыре. Полгода тюрьмы и болезни. Пять лет на дороге никуда. Год на дороге куда-нибудь. Шестой год здесь. Года на дороге никуда не идут, на дороге куда-нибудь год стоил двух. Так что я родился 32 года назад, но мне 28.
   - Да ладно! Впрочем, не такая уж большая разница. Может быть, Вы просто хорошо сохранились. Как год за два?! Вы хотите сказать, что мне 29 и я старше Вас!?
   - Не волнуйтесь, Вам трудно дать больше восемнадцати. И не спрашивайте, почему. Я не знаю Ваших дорог. Но возможно, Вы просто хорошо сохранились.
  
   Хам.
  
   Я не стал уточнять, что это на моей дороге год стоил двух. Дороги куда-нибудь разные. И год за пять, и год за жизнь. Чего её расстраивать? Говорят, есть и минусовые - идёшь и молодеешь. Может быть это её дороги? 12 лет назад, когда я умер, ей было 11-12. Но и сейчас девчонка девчонкой. Надо бы отговорить её от них, а то и так разница великовата. Так, это ты сейчас о чём? О дорогах и симпатичной девчушке. А мне показалось, о женитьбе. "Да ладно!" - ответил я себе нерединым голоском и усмехнулся. "Где уж нам уж выйти замуж, мы уж так уж как-нибудь". "Достояние республики, любимец публики..."
  
   Прежде чем надеть свою любимую длинную футболку и нырнуть в кровать, в смысле очень осторожно опуститься, я подошла к зеркалу. Провела руками под грудями, по талии, повернулась боком. Так я на себя ещё не смотрела. Так я себя ещё никогда не разглядывала. Что ж, смотреть приятно, но сходить с ума не почему. И так во всём - не уродина и не секс-бомба, не шлюха и не "синий чулок". Середнячок. А может быть, моя середина золотая? Ну, знаете - "золотая середина".
   Хочу зад как у Дженнифер Лопес. Я приложила к ягодицам две подушки и повертелась.
   "В угол, на нос, на предмет".
   Все полягут.
   От хохота.
   Мне милёночек в штаны
   Положил два валенка.
   Говорит, что у меня
   Очень попа маленька.1
  

День пятый

   - И Вы до сих пор попадаете пуля в пулю с двадцати шагов?
   - И с тридцати тоже.
   - Вы где-то тренируетесь?
   - У меня тир в подвале.
   - Да ладно! А можно пострелять?
   - Можно.
  
   - Тир Тиррея... - я огляделась. - Класс! Вот это коллекция! И сколько здесь?
   - Двести сорок семь.
   - А самый древний?
   - Начала XVI века.
   - И все в рабочем?
   - Не все, но большинство.
   Про запасы пороха, пуль и дроби я спрашивать не стала.
   - А почему здесь? Такая фишка для гостиницы!
   - Про неё мало кто знает. Я не хочу афишировать.
   - В общем, понятно. А мне почему доверились? Из-за букетиков?
   - Из-за них тоже. К барьеру?
   Пуля в пулю я попала только с пятнадцати шагов, и то получилась не одна дырка, а такой цветочек с тремя лепестками, но серебряного оленя тогда, на празднике Футрозов, я бы у мальчика Тиррея перехватила.
   - Недурно!
   - Ещё пустите?
   - Само собой.
   - Тиррей, зачем Вам меткость, если Вы мухи не обидите? Хотя нет, муху Вы как раз обидели насмерть.
   - Иногда хватает угрозы.
   - А если не хватает?
   Тиррей пожал плечами.
   - Тогда как получится.
  
   Нет, ну ведь действительно вспомнил. Кто хочет, тот добьётся. И что? Стыдобища. А он радуется, как ребёнок. Ну снимал он меня со скалы, куда я залезла, пока родители обедали. Восемь лет мне было. Самый такой проблемный возраст в смысле залезания. Туда уже может, а обратно ещё никак. Не он один меня снимал. Куда я только не залезала...
  
   - Вкусно?
   - Вы же знаете, что вкусно. Талантливый человек не может не знать, что он талантлив.
   - Вы же знаете, сколько бездарей уверены в своей талантливости, - в тон мне ответил Тиррей.
  
   - Привет, не отвлекаю? Спасибо, трудяга. Я, собственно, по поводу твоих трудов. Я тут одну мелодию написал. Но это совершенно точно песня. Мне... Вот именно... В светлом миноре. С надёжной печалью, то есть наоборот, с печальной надеждой... Ах, так. Нет, нет, не стоит... Да, да, конечно. До встречи.
   Тиррей, сидя на высоком табурете, покачивал ножкой и задумчиво листал телефоны.
   - Господин Давенант, я... пишу стихи. То есть, как бы стихи. То есть тексты, про которые я думаю, что это стихи. Мне кажется...
   Пунцовая Нереда стояла, потупив глаза, и безнадёжно путалась в словах. Кошмар какой. Прекратить немедленно.
   - Нера, солнышко, не корчись. Просто покажи. Я тебе за это ничего плохого не сделаю.
  
   - Либо стихи пишутся на уже готовую мелодию, либо мелодия диктуется готовыми стихами. А если отдельно написано и то, и другое - вряд ли соединимо, но посмотрим... "Утомлённые ангелы"? - он как-то странно взглянул на меня. - Даже так?
   - А что такого? - немедленно ощетинилась я.
   - Нет-нет, всё нормально... Анапест? Подходит!
  
   Я иду без друзей, без надежды, без цели по краю
   Бесконечных дорог то куда-нибудь, то никуда.
   Я по этим дорогам пока побродить не решаюсь -
   Вдруг оставлю надежду, друзей и дела навсегда.
  
   Заманили сюда, на пустынные эти просторы
   Заманили сюда, на свободные эти просторы
   Утомлённые ангелы, вечно бредущие вдаль.
   Их суровые, лёгкие, пристально-нежные взоры
   Вызывают во мне беспокойный восторг и печаль.
  
   Утомлённые ангелы тихо бредут по земле.
   Их поникшие крылья печально влекутся по грязи,
   По камням, по кирпичным осколкам, бурьяну, золе.
   - Ангелы, милые, вы же хотели нам радости.
   - Разве?
  
   И небритые ангелы медленно мне улыбнулись,
   В нетерпеньи привычном своём продолжая идти.
   Хоть с мечтою упрямо-наивной они разминулись,
   Но надежду на встречу хранит бесконечность пути.
  
   - Почему просторы дважды?
   - Не могу выбрать.
   - Ну что... - задумчиво протянул Давенант. Я сидела ни жива, ни мертва. - Гладенько. "В любительских стихотворениях огрехи страшнее, чем грехи". Это безгрешно. В третьей строфе изменение ритма, как я понимаю, не оплошность, а художественный приём, оправдано. Рифмы почти все банальные, но чистые. Небритые ангелы - неплохо. Пристально-нежные - тоже неплохо. Суровые и лёгкие одновременно - ну, ничего, ничего... Беспокойный восторг - просто хорошо. Романтичненько, декларативненько, но в общем... Ты знаешь, принято. Спасибо, Нери. Нери?
   Я слабо кивнула. Теперь, если мне приговорят к смерти, и вместо "Пли" объявят о помиловании, я не испытаю ничего нового.
   Оставленная жить я немедленно ворчливо спросила:
   - А почему ты не похвалил медленную улыбку? Мне, например, это больше всего нравится.
   - Так уж всё и похвалить немедленно. Надо же что-то на потом оставить.
  
   Госпожу поэтессу почтительно проводили до дома, в смысле до двери моей комнатушки.
   Ну, вы в курсе, что поцелуи бывают разные, робкие и нахальные, смачные ноздрёвские безешки, торопливые "чмоки-чмоки", нежное обцеловывание котёнка "Уси-пуси", осторожное прощальное касание холодного лба, поглощающие и проникающие, долгожданные и неожиданные.
   Этот был похож на взмах крыла бабочки.
  

День шестой

  
   "Любимый", - произнесла я мысленно и испугалась. Да, я много лет восхищалась Тирреем, но не была влюблена.
   Я убрала Тиррея и попыталась представить как легко и буднично обращаюсь так к абстрактному мужчине. "Любимый", - сказала я облаку, сидящему в кресле с газетой, - "Ты не забыл вынести мусор?" "Нет, любимая", - донеслось из облака, - "Я вынес". "Умница, солнышко моё" и чмокнула его в мягкое темечко, не смущаясь тем, что облако - это солнышко. Мне стало тепло в душе - вынес, значит, любит.
   "Ну, что, наигралась в семейную жизнь?" - произнёс ехидный внутренний голос. - "Ты пока ещё свободная женщина и твой повелитель - господин Дедлайн. А он уже выставил свои песочные часики. Ты помнишь, что должна отправить статью максимум через шесть дней? Или хочешь бессонные ночи? И, заметь, не с любимым".
   Я тяжело вздохнула, включила ноутбук и стала зарабатывать на пропитание свободной женщины.
   Ну вот не пишется. Я раньше только слышала о муках творчества. Надо 10 тысяч лирических знаков? Будет 10 тыщ лирических. Надо 55 тыщ забавных? Будут. Есть что сказать - пишу, нечего сказать - не пишу. А настоящей женщине всегда есть, что сказать, не правда ли?
   Целый день я просидела, пытаясь делать свою работу. А на самом деле слушала работу Тиррея над новой песней. Блаженство!
   А ещё я наблюдала за посетителями, выдергивала из гомона фразы, словечки. Люди здоровались с хозяином, с Мергеном, друг с другом. Двое даже поздоровались со мной. Врастаю в интерьер?
   Один мужик, поприветствовав кота, обратился к залу:
   - Народ, послушайте! Не могу не поделиться. Я тут сценку видел, почему-то Мергена вспомнил, хотя на него ни один похож не был. У нас в городке кот есть, матёрый такой котяра, профессиональный забияка, весь в шрамах, уши фестончиками, лупит всех котов и почти всех собак. А тут смотрю, вылетает из подворотни, сшалевшие глаза выпучил, не несётся - летит, ни ног, ни земли не чует. А следом выходит апельсиновый перс, холёный такой, расчёсанный, в голубом ошейнике со стразами, остановился, посмотрел вслед котяре, а на морде написано: "Ладно, живи, пока я ленивый..." Народ охотно посмеялся и поаплодировал рассказчику и персу.
  
   Уходя по делам, Мерген завернул ко мне, потёрся о кресло, о мою ногу (здоровую), дал себя несколько раз погладить, но задержался не долго - хорошего помаленьку.
  
   Кажется, за мной ухаживают. Типа "Девушка, можно Вас проводить?". По коридору. Полминуты лёгких поцелуев, таких, в касание. И с последним нежно на ушко: "Спокойной ночи".
   Своё мнение о мужской логике я здесь уже высказывала. Либо такие поцелуи, либо спокойная ночь.
  

День седьмой

   Мы сегодня гуляли с Давенантом по его садику. Я цеплялась за его локоть и старалась не очень вихляться, всё-таки ещё очень больно. О чём говорили, убей Бог, не помню.
  
   Сочетание изящной серебряной ложечки и фаянсовой кружки вызвало некое раздражение. К такой ложечке захотелось костяного фарфора. Но я промолчала, жаль было лишний раз гонять Давенанта за чаем. Кружку я опустошаю всё-таки подольше.
  
   Вечером концерт, со свечами.Для меня одной. После семи сюда редко кто заходит - спешат домой или кто там куда едет. Играл своё и чужое. Красиво.
   У двери сама сказала "Спокойной ночи" и подала руку. Вверх руку не потащил. Склонился сам. Всё правильно.
  
   На сон грядущий я попросил дом спеть "Менуэт":
  
   Как странно видеть Вас рядом,
   Думал, Вас в мире вовсе нет.
   Всё думал, с кем же я стану
   Танцевать танец менуэт.
  
   Не спалось. Я включила ноутбук, открыла папку с музыкой, по некоторому раздумью остановилась на Новелле Матвеевой:
  
   ...Но рукав золотом, у камзола,
   Трудно Вам будет расшивать.
   Целыми днями стану я с Вами
   По лугам зеленым гарцевать.
  
   Поцелуев не было. Покоя тоже. Хотелось гарцевать.
  
   Кавалер и дама стоят, взявшись за руки, слегка повернувшись друг к другу, смотрят глаза в глаза. Два сагвито ординарио начиная с левой ноги. На втором шаге кавалер выводит даму перед собой, разворачивает против линии танца. Они отпускают руки. Две быстрые рипрезы с левой ноги и две с правой, на полупальцах, можно и на высоких, но только не рывком, плавно, плавно, под ногами горячо, обеими встаем осторожно... Кавалер и дама двигаются по дуге - кавалер посолонь, дама осолонь, кавалер осолонь, дама посолонь...
   "Целыми днями стану я с Вами танцевать учтивый менуэт".
  
   Перед парой открывалась вечность, заполненная паванами, аллемандами и гальярдами. Никаких вальсов, тем более тангов. Не говоря уже о фламенках или хотя бы гопаках...
   Они уходили вдаль плавно и красиво, спины прямые, головы откинуты - залюбуешься.
  
   Хоть бы я споткнулась, он поддержит за локоток... Нет, лучше споткнуться так, чтобы упасть в объятья. Ещё лучше, чтобы споткнулся кавалер, свалился и сшиб даму. Я попыталась подставить кому-нибудь из нас ножку. Но мы изящно перешагивали мою ногу, не нарушая плавности танца.
  

День восьмой

   Ох, не для меня все эти сложности. Остаться-то, наверное, будет можно. Но это же значит следить за каждым словом. За каждым жестом. Мне придется идти по тоненькому канату.
   - И заметь, если сейчас он в полуметре от пола, то с каждым днём он будет подниматься всё выше. Если ты оступишься сейчас, то просто навернёшься, разобьёшь локоть или на лбу шишку заработаешь. Да, я вижу, что он может поднять тебя в заоблачные выси. Но, если ты оттуда сверзишься, дорогая моя Икарочка, не то, что лечить будет некого - хоронить будет нечего.
  
   Он постареет, обрюзгнет, облысеет... То, что я спустя столько лет застала его по-прежнему молодым - чудо не меньше, чем то, что живой. Это мне, пацанке, двадцатилетний щенок казался взрослым дядькой.
   "Есть одно средство, благодаря которому он вечно останется для тебя молодым", - шепнул внутренний голос.
   "Секс?" - деловито спросила я.
   "Дурочка", - ласково прозвучало в ответ.
  
   А главное - дороги. Как я без дорог? И кто я без дорог?
   Как там говорил Шеллар? "Только по своему пути человек может идти, не спотыкаясь на каждом камне и не падая в каждую канаву".2 Первое, что я сделала на этом пути - споткнулась о ветку, слетела в канаву и покалечила ногу. Это не мой.
  
   Ласточка превратится в курицу.
  
   Я растолстею в своём кресле. Писать будет не о чём, я возьмусь за вязание. Буду мыть посуду, одни и те же чашки. Надоедят - можно будет побить в скандале и купить новые. Какое мытьё. У него же наверняка посудомоечная машина. Я даже для этого не пригожусь...
  
   А это уже не павана, это танго. Нет, скорей фламенко. После таких поцелуев желают "Спокойной ночи" только мазохисты. Или самоубийцы. Фламенко заказывали? Не колышет, оплачено...
  
   Меня не было. Был пожар в пампасах.
  
   "В ласковые сети"... "В раю, как в ловушке"...
  
   Я мысленно окунула себя в бочку с холодной водой, словно курицу-несушку, и взмахнула кинжалом, разрезая сети...
   - Вы хотите поплевать в дверную щель?
   Тиррей отшатнулся, как от удара.
   Я готова была откусить себе язык. Но что сделано, то сделано. И ведь не сорвалось с языка. Я знала, что делаю и зачем. Удар в спину? Да ладно...
  
   Эта была та самая фраза Ван-Конета, с которой началась история с дуэлью: "Любит? А вы знаете, что такое любовь? Поплевывание в дверную щель".
  

День девятый

  
   Хотя мысль о еде вызывала легкое подташнивание, я вышла в зал с решительным намерением позавтракать, то есть сделать обширный заказ и спокойно съесть всё, что принесут, чего бы мне это не стоило. Мысленно зашнурованная от лодыжек до шеи, в наколенниках, налокотниках, и с опушенным забралом. "И как ты собираешься есть с опущенным забралом?" - хихикнул внутренний голос. "Буду приподнимать его, откусывать и тут же опускать обратно", - сурово ответила я себе.
   Зал был пуст. Я уселась за столик. Хозяин появился через пару секунд. Ну, допустим, у него тут везде камеры, сигнализация и всякое такое. Надо будет потом спросить. Не надо. Мне какое дело. А где приветствие? Ладно, будем считать, что он поздоровался.
   - Доброе утро. Мне, пожалуйста...
   Нет, изнасиловать меня невозможно даже мне самой. Заранее придя в ужас от вида, запаха, не говоря уже о вкусе, моё тело наотрез отказалось произносить жуткие слова типа "яичница с беконом" или "сырники".
   - чай.
   Хозяин ушел на кухню и тут же вернулся с подносом.
   Я допила чай. Сижу. Трактирщик называется - бросать клиента без пригляда и обслуги. Что делать-то? Я же ещё хочу. Чаю. В ладони что ли хлопнуть? Я решила позвякать ложечкой о кружку. Никого. Ни звать, ни хлопать в ладоши я не буду. А буду колотить ложечкой по кружке пока либо она треснет, либо появится трактирщик, либо я лопну от злости.
   - Я уже здесь. Что Вы хотите?
   - Ещё чашку чая, пять граммов водки и литровый пакет апельсинового сока.
   - У меня нет пакетов. Все соки я делаю сам. Я Вам принесу кувшин.
   - Мне с собой.
   - Я принесу кувшин Вам в номер.
   Вот пристал со своими любезностями.
   - Мне с собой на прогулку.
   Ушёл. Принёс чай, гранёный стакан со слоем водки на донышке и литровую пластиковую бутылку, наполненную под пробку. Другое дело. Полный пансион.
   Водку я влила в чай, выпила получившийся пуншик (кто-то шокирован, что я хлещу водку с утра?), выбралась из-за стола, прижала нежно к груди бутылку с соком, выползла из дома и поковыляла в синюю даль, типа на прогулку.
  
   - Ну можно же было как-то по-другому?
   - Нельзя. Всё остальное объясняемо и прощаемо.
   - Там же хватило бы легкого сопротивления. Там же достаточно было придержать его руку, и он мгновенно бы оказался в двух шагах от меня. Дальше, чем эта самая рука в вытянутом состоянии. За пределами возможности коснуться.
   - Тогда два шага вперёд сделала бы ты. А потом всё равно ушла. Мы всё решили. Хочешь убить - стреляй в сердце. Не надо мучить человека.
   - Это ты хочешь уйти. Потому что, если я останусь, тебя не станет.
   - Никуда я не денусь.
   - Значит, боишься стать "третьей лишней"!
   - Дурилка ты картонная, я за тебя боюсь! Останешься - затоскуешь на одном месте. Проведёшь с ним хотя бы ночь - затоскуешь в дороге. А расстанетесь друзьями...
   - Друзьями?! После такого?!
   - Спорим, ты ещё постреляешь в его тире...
  
   Я набрела на лесное озёрко, похожее на чашу, до краёв наполненную плещущейся тёмной водой. Чашу окружала густая зелень, отражённая в воде. Встала на огромный валун, присела, зачерпнула воды ладонями, умылась три раза, приговаривая: "Как с гуся вода, так с Нереды худоба". Села на камень. Прям Алёнушка васнецовская. Сняла тапочки и долго чертила в воде ногами разные фигуры. Вода нежно ласкала мои ноги. И само собой стало выплакиваться-выговариваться:
   Что привело тебя, девица красная,
   Выплакать горе своё здесь украдкою
   К озеру тихому, озеру тёмному?
   Или сосватали за нелюбимого?
   Или забрили лоб милого в рекруты?
   Иль сиротину ест поедом мачеха?
   Встань, оглянись, посмотри на берёзыньку:
   Веточки клонит, ей жаль босоноженьку.
   Но не печалься. Известно - Бог милостив
   К слабым, униженным и обездоленным.
   Может полюбишься, ты, бесприданница,
   Парню, пусть бедному, но работящему.
   Будете деток своих несмышлёнышей
   На ноги ставить, учить уму-разуму.
   Так за заботами жизнь и прокатится.3
   Солнце садилось. Я помечтала, что Давенант стоит на крыльце, оглядывая окрестности в ожидании меня.
   Сердечко, сердечко, выйди на крылечко.
   Я обогнула дом. Давенант сидел на перилах. Увидев меня, он встал и ушел в дом. Ой, куда. А уморившуюся деву на ручки? Я вползла на площадку и бережно усадила себя на скамейку.
   Вышел милый по нужде
   На своё крылечко.
   Ох, болит с тех пор моё
   Девичье сердечко.4
   Я похохотала. Потом поплакала. Нога болела всё меньше, а сердце всё больше. Как я понимала эту страдалицу! Она даже появилась рядом на скамейке. "Болит?" - спросила сочувственно. "Болит", - вздохнула я. "И у меня болит...", - вздохнула она, мы обнялись и ещё поплакали. Стало легче.
  
   - Вы скорбите по разбитому светлому образу жрицы святого Тиррея?
   - Мне грустно Вам это говорить, но святого Тиррея не существует.
   - А кто есть?
  

День десятый

   Сижу в зале, работаю. Мерген подошел поздороваться, позволил почесать себя за ухом и целых полчаса лежал в соседнем кресле.
   Чего, спрашивается, здесь высиживаю. Нога не влезает в ролик? Попуток что ли нет? Да какие попутки. Вон сколько здесь знакомых образовалось, только попроси. Пока обедает, соберусь.
   Я чё, я ничё. Другие вон чё и то ничё. А я чё?
   И вообще, отстань, я работаю. У меня сроки.
  

День одиннадцатый

  
   Второй день Нереда сидела в своём кресле, вытянув ножки, с ноутбуком на коленях. Сегодня народ тянуло сюда больше обычного. Обслуживая, готовя, принося, меняя, беседуя со знакомыми, я всё время слышал цоканье клавиш, сливавшееся в мелодию, похожую на венгерские танцы Брамса и Монти - то медленную, то лихую. На её ноги я запретил себе смотреть сначала чаще одного раза в час, потом совсем, иногда запрет удавалось выполнить. Она занималась своей работой, я своей, и это было так... по-семейному. Мерген подозрительно следил за мной со своей верхотуры. Она просидит в этом кресле ещё несколько дней, выстукивая на клавиатуре Брамса, дождется, когда окончательно пройдёт опухоль и можно будет одеть ролики, и уйдёт по дороге куда-нибудь. А я... Я не выдержу этих нескольких дней. "Вы хотите поплевать..." Я мёртвый был когда-то для неё кумиром. Я живой перестал быть для неё даже воспоминанием о былом кумире.
  
   На столике рядом, словно сама собой, возникла моя чашка с кленовыми листьями, наполненная чаем должной температуры, крепости и сладости. И тарелка с сандвичами, которые удобно запихивать в рот целиком, не занимая надолго руку. Благодетель. Моя чашка? Я ухмыльнулась внутри - "А мебель ты ещё не переставляешь? "Милый, этот шкафчик мы поставим вон туда, а эту вазочку выкинем совсем"".
   Статья была дописана, проверена и отправлена. Господин Дедлайн улыбнулся мне, помахал рукой и исчез. Я с наслаждением захлопнула ноут. Можно отдохнуть, понаблюдать за народом. О, а никого, оказывается, нет. Рассосались. Давенант что-то наигрывает на рояле. Взглянул на меня, тоже закрыл крышку инструмента, подошел.
   - Закончили?
   - Да-а. - Я сладко потянулась. - Отсидела себе всю задницу, от головы до пяток.
   - Обед? Вы сегодня почти не ели, - сказал Давенант почему-то дрогнувшим голосом. Так меня жалко, бедную уработавшуюся лошадку? - Предлагаю белорыбицу в голландском соусе.
   - Нет, спасибо, не хочется. У меня ещё и чай не допит, и сандвичи не дожёваны.
   Я хотела сказать, пусть он лучше ещё поиграет, а рыбу я съем позже. Но не успела.
   Давенант повернулся и пошел к барной стойке, негромко, но внятно произнеся по дороге:
   - Ничего-то ты не хочешь - ни на х-хрен сесть, ни рыбку съесть.
  
   Когда ребёнок долго болеет, не поправляется и не умирает, в деревнях применяют лечение "на смерть". Ребёнок либо выздоровеет, либо умрёт. В любом случае, мучения прекращаются.
   Дойдя до барной стойки, я рискнул повернуться. Да, господа, с калибром я переборщил. Разрывной пулей по перепелке. Мерзавец.
   Вспомнилась пресловутая муха, которую я револьверной пулей "растворил в эфире" перед ссорой с Ван-Конетом.
   Глазищи на пол-лица, такого бледного, что мел чернеет от зависти.
   Я готов был провалиться в подвал. И остаться там навсегда. "Хотели как лучше, а получилось как не надо".
   Я снова осторожно взглянул в сторону Нереды и не поверил своим глазам. Только что в кресле была помесь растрёпанного воробья с рассерженной кошкой.
   Сейчас в нём сидела королева, которой лакей наступил на ногу. Всё также. Почти. Чуть-чуть изменилась поза, и совершенно изменился взгляд.
  
   Ох-хо-хо. Нереда корчится в луже крови, зажимая на груди огромную рваную рану. Тоже, мне, меткий стрелок. Не мог в сердце. Или так и стрелял, чтобы помучилась?
   Но как интересно - практически матом и на "ты". Да матом, господа, матом. В последнее мгновение платочек накинул. А пытался произнести слово покороче. Не смог - noblesse oblige. Честь рыцаря, нет, скорее честь трактирщика, я, как-никак, постоялица. Или просто не смог, без всяких обязанностей. Короче, ручонка дрогнула. Сказано спокойным голосом. На аффект не спишешь. Больше похоже на ответный выстрел, продуманный и отчаянный. Может его ещё и так же колбасит, как Нереду, когда про дверь высказывалась? Как там у Шварца...
   "Король. Влюблен?
   Трактирщик. Очень.
   Король. Ха-ха-ха! То-то! Знай наших. Мучается?
   Трактирщик. Ужасно.
   Король. Так ему и надо! Ха-ха-ха! Он мучается, а она жива, здорова, спокойна, весела..."
   Я покосилась на Нереду. Н-да... Однако барышню отсюда придётся увозить. Жаль покидать это уютное местечко. Сейчас, когда дом у дороги ещё находится в моём настоящем, но стремительно приближается к границе с указателем "Прошлое", я поняла, что побывала в первом в своей жизни отпуске. Несмотря на статью и сроки.
   - Господин Гравелот, мне, к великому сожалению, придётся покинуть Вашу замечательную гостиницу. Деньги за непрожитые дни прошу не возвращать. От души благодарю Вас за приют и приятно проведённое время. У Вас ведь есть книга отзывов? Я, наверное, испишу восторгами целую страницу. Последняя услуга - Вы не могли бы вызвать такси из Даржаля?
   Мерген спрыгнул вниз, приблизился ко мне, шагнул на колени, посмотрел в глаза, спросил:
   - Мр-р?
   Я подняла брови и развела руками. Что поделаешь. Мерген спустился на пол, но не ушел, уселся рядом.
   Позвольте, как ответный выстрел? Я же стреляла в сердце. Наповал. Я добрая. Не поверю, что промахнулась. "Лежит израненный солдат, просит проходящего мимо: "Пристрели, браток!" Т-ф! "Спасибо, браток"!" Значит, жив, курилка! Тем более придётся уезжать... Неужели я про тир проспорила? Ну, посмотрим...
  
   Нет, не на ногу. Это всё-таки больно. На королевское одеяние брызнул соусом неловкий гарсон. Королеву это не беспокоит, но приличия заставляют что-то делать. Королева милосердна и не станет рубить головы всем вокруг, ей лениво вставать из уютного кресла. Она, собственно, досадует только на то, что всё же придётся уйти, и гасит досаду, заливая её любезностью.
   ...покинуть... такси...
   Вам иногда кажется, что хуже уже быть не может? Не обольщайтесь. Может.
   Нереда взялась за трость. Отставила. Снова взялась, встала и пошла к двери. С тросточкой. Но это ничего не значило, потому что на неё опиралась королева, которой принадлежит всё в этом мире. А остальные только пользуются тем, что ей сейчас не надо.
   Терять было нечего. И я сказал в королевскую спину:
   - Один-один.
  
   Где моя тросточка? Она не моя. Нереда, нам нужна трость и неважно, чья она. Когда ты падаешь и видишь протянутую руку, опираешься на неё и всё. Уверяю тебя - уйти с тросточкой и с достоинством лучше, чем без них.
   Я встала и пошла к двери. Ноге больно? Что значит физическая боль в такие моменты...
   - Один-один.
   - Я не давала Вам повода... - сказала я, не поворачиваясь.
   - Если Вы мне его дадите, я не вспомню о счёте. Но Вы не рискнете меня даже поцеловать.
   - Да легко! Для меня это вообще ничего не значит!
   Я развернулась, положила ноут на ближайший столик, промаршировала к Давенанту и приложилась к его щеке смачной безешкой - действием, лишённым не только чувств, но самой возможности их. Через два шага в полуобороте фехтовальным движением ткнула в его сторону пальцем: "Сидеть!". Привставший Тиррей обмяк на табурете. На сей раз мне удалось добраться до двери без помех, в тишине. Даже ноутбук прихватить не забыла.
  
   Постамент был пуст, статуя святого валялась у его подножья. Разбитая. Она оказалась не золотой, а гипсовой, выкрашенной вырвиглазной желтой краской. На постамент взобрался живой Тиррей с подносом и спросил: "Тартинки с гвоздями? Или консоме "Ужас"?". "Сами Вы ужас", - ответила я. - "Все знают, что консоме называется "Дрянь", а "Ужас" - это бульон".
  
   Дособирать рюкзак мне помешали слёзы.
   Я рыдала. Я буду рыдать ещё долго-долго, окаменею и стану также знаменита как дева с разбитым кувшином, Бахчисарайский фонтан и писающий мальчик.
   - Я, конечно, надеюсь, что у Вас только ушиб, но лучше бы трещина, - раздалось у меня за спиной. - А ещё лучше перелом. Со смещением.
   - Может сразу отрезать? - всхлипнула я.
   - Нет, нет, отрезать не надо. Сломать Вам ногу - всё равно, что посадить в резки почтового голубя с надеждой, что он привыкнет к новой голубятне.
   - Какой Вы добрый, даже страшно...
   Мне хотелось пореветь ещё, но слёзы иссякали. Неуклюжая девица и отрок без комплексов могли не опасаться конкуренции, равно как и бахчисарайское "капало".
  
   - Так что там с Вашей белорыбицей? Вы сами-то сегодня обедали? Пойдёмте, составите мне компанию.
  
   - Но можно же было сказать что-нибудь вроде: "Вам хочется и на ёжика сесть, и что бы мягко было, и что бы пятки щекотал..."
   - Во-первых, то, что я сказал, переводится так: "Вы не хотите ни колко, ни мягко, ни щёкотно, и вообще лучше бы ёжик помер".
   - Наговариваете Вы на нашу семью. Я зла ёжику не желаю.
   - Во-вторых, Вы тоже могли обойтись без Ван-Конета.
   - Чтоб у него "слюна" пересохла, - сказала я с чувством.
   - Жаль, я не додумался это пожелать тогда, 12 лет назад, - ответил, смеясь, Давенант.
   - А что, Вы - трактирщик, в слюне разбираетесь. Могло и сработать.
   - Слюна - это мало. Надо было в пожелании задействовать и другие части его организма, участвующие в "плевании".
   - И Вы бы тогда стали не святым, а колдуном!
   И мы наперебой стали рассказывать друг другу, что творилось бы в Покете, Гертоне, не говоря уже о Тахенбаке, если бы после ссоры с трактирщиком Ван-Конет стал импотентом. Накануне свадьбы. Я работаю с информацией, но не понимаю, как такое становится известным. Всем. Мгновенно.
  
   Любовь - не цель и не награда,
   А состояние души,
   Когда бесстрашно в двери ада
   Идёшь за тем, кто согрешил.
   С весёлой лёгкостью поэта,
   Ни славы не ища, ни света,
   Не презирая боль и тьму,
   Идёшь не зная - нужно ль это
   И если нужно, то кому.
  

День двенадцатый

  
   - Госпожа Скорси, имею честь пригласить Вас на бал. Раз в год сюда приезжают мои друзья со всего света отметить день рождения этого дома.
   Бал? Замечательно! Я смогу попрыгать в уголочке на одной ножке.
   - Благодарю. Вы не сказали когда.
   - Сегодня.
   Сегодня?! Значит мне придётся любоваться на праздник через дверную ще... Так, об этом не будем.
   - Вы полагаете, что я таскаю в своём рюкзачке пару вечерних платьев и потрёпанную коробку из-под сигар, набитую золотом-бриллиантами?
   - Я рискнул заказать для Вас приличную для такого случая экипировку, должны привезти с минуты на минуту.
   Я уставилась на Давенанта как баранка на новые ворота. Это папа меня так называл за упрямство и курчавые волосы: "Баранка моя, опять упёрлась всеми копытцами?"
   - А причешу Вас я, если позволите.
   - Так Вы ещё и куафёр?
   - Да нет, так, знаю азы. Арифметика.
  
   Я впервые поднялась на подиум. Слева, за углом распахнутая дверь. Я успела увидеть ровно столько, чтобы только подумать - "Кухня", но это и так предполагалось, оттуда Давенант выносил в зал свои вкусняшки. Передо мной открыли дверь, краешек которой был виден из зала. Коридор, лестница наверх. Дверь справа: "Прошу сюда". Если в доме есть ещё гостиные, то эту можно называть "книжной" или "библиотечной".
   - Это всё под старину или просто старинное?
   - Старинное.
   Большое зеркало в витиеватой раме. На креслах лежат маленькое черное платье и бордовый кринолин. На столике две открытые коробочки - побольше и поменьше: колье и перстень.
   - Выбирайте, ни то, ни другое платье не будут беспокоить ногу.
   - Да, я оценила Ваше милосердие, но...
   Это, конечно, не колье Шарлотты и не ожерелье Марии-Антуанетты, поменянное на линейный корабль, но стоимость платьев и украшений относилась к цене подарков, которые я позволяла себе принимать, говоря словами Грина, как клятва к простому "да".
   - я не принимаю таких подарков...
   - От малознакомых мужчин?
   - Ни от кого. Ни мало-, ни много-, ни от мужчин, ни от женщин. Кроме родителей.
   - А с чего Вы взяли, что это подарки? Это напрокат.
   Ища, куда деть глаза я напоролась на собственное отражение - мордашка стала под цвет кринолина.
   Давенант картинно рухнул на колени (с таким ковром на полу он ими не рисковал), заломил руки и покаянно возопил:
   - Нера, простите Бога ради, я опять переборщил с местью.
   Было бы убедительно, если бы он тщательнее скрывал смех.
   - Вы поосторожнее шпажонкой-то машите, - ворчливо сказала я, - Так и прибить недолго. Не забывайте, я всё-таки дама.
   - Это невозможно забыть, - вставая и уже открыто смеясь, ответил он. - Не хотите подарков, ладно. Просто наденьте что-нибудь из этого сегодня вечером.
   - Ну... хорошо. А туфли?
   Тиррей кивком указал на кресло поодаль и вышел.
   В кресле лежали три коробки и пакетик. Туфли к чёрному платью, туфли к бордовому платью и туфли, подходящие к ним обоим. Всё впору. Ну, ладно, платья, но туфли! Он что, тайком измерял мои тапочки? Прямо в моём же присутствии.
   Добили меня шелковые носочки.
  
   - Возьмите, пожалуйста, кота на руки. А то я всегда боюсь, что его где-нибудь придавит. Мерген, конечно, ни разу не балбес, но я всё равно боюсь.
   Дом начал раскрываться как бутон цветка со звоном колокольным. В этом перезвоне была только радость - рождество, пасхальный трезвон, масленичные катания, свадьбы, ботала коров, суливших молочные реки и кисельные берега, даже голос кукушки, обещавшей бессмертие.
  
   - Вам помочь?
   - Да, если Вам не трудно, - и задумался, что мне можно поручить без ущерба для вида и вкуса будущего кушанья.
  
   На стену в рамочке было повешено меню:
   "Ресторан "Отвращение"
   1. Суп несъедобный, пересоленный.
   2. Консоме "Дрянь".
   3. Бульон "Ужас".
   4. Камбала "Горе".
   5. Морской окунь с туберкулезом.
   6. Ростбиф жесткий, без масла.
   7. Котлеты из вчерашних остатков.
   8. Яблочный пудинг, прогоркший.
   9. Пирожное "Уберите!".
   10. Крем сливочный, скисший.
   11. Тартинки с гвоздями".
  
   В другом меню значилось
   "Пицца со смуклом.
   Курица из говядины.
   Дыня курила ветчину.
   Салат из осьминогов: на нефть дополнительных девственниц чеснок конца лимон.
   Жареная Рыба Грубияна со Списей или Сладким и Кислым Соусом или Двигался в Списей Соусе Лимона.
   Сосульки жидкий сыр.
   Спагетти с годным для морского плавания соусом.
   Мидии в пар или матросскую блузу.
   Перцы списка жителей.
   Смелый картофель.
   Я шокирую.
   Кафедры в пластину.
   Маленькая жарившая рыба.
   Палка барабана краба.
   Кальмар в римлянку.
   Он покрывает ветчины".
   Это новые поступления из второй коллекции Тиррея. Со всего света ему привозят или присылают варианты переводов названий блюд, смешные ошибки в меню или ценниках.
  
   Третье, настоящее меню приводить не буду - слюной подавитесь.
  
   В кресло перед зеркалом я усаживалась исполненная сомнений. Обуздать мою гриву, это, знаете ли...
   Разглядывая в зеркале умопомрачительную даму, я пыталась сообразить, бывает ли "высшая арифметика".
  
   Я отчетливо понимала, что у меня, как у витязя три пути - чужая, друг и навсегда здесь. По четвертому пути - стать врагом - я не смогу пойти ни при каких условиях. (Что характерно, пятый вариант, а по сути первый, самый простой и естественный, тогда не просто не пришёл мне в голову - близко не подошёл. Хотя я уже вполне взрослая тётенька.)
  
   Дом был залит светом и "Весёлым кабальеро" Фроссини.
   Подъехала первая машина.
   И грянул бал!
  
   Из гостей я узнала шестерых. От осознания уровня приёма у меня по спине быстро-быстро забегали мурашки.
  
   Глядя на дам, с которыми танцевал Давенант, я чувствовала себя Золушкой, которая вообразила себя принцессой и ушла из отчего дома в поисках подходящего замка, нашла, постучалась в его двери, как и положено, в непогодную ночь, до утра провертелась на перинах без единого изъяна, а утром была приглашена на свадьбу принца с дочерью самого богатого негоцианта королевства. Негоцианта - это во мне явно проснулась застарелая ревность гертонских девчонок к Консуэлле Хуарец, которую, как мы полагали, любил Давенант. Ехидность последней мысли добавила соли в горькую сладость предыдущих. Я чувствовала странную лёгкость в душе. Я снова была двенадцатилетней девчонкой, наблюдающей жизнь взрослых людей, украдкой примеряющей мамины наряды. Ох, и наревусь же я сегодня, сладко, до донышка, проснусь с чистой душой, отмытой до скрипа... Жизнь великолепна, мы все бессмертны и счастливы, а впереди множество дорог прекрасных, удивительных и бесконечных...
   - Всё ли хорошо?
   Я подняла глаза на Давенанта.
   - Да, всё замечательно. Спасибо.
   - Нравится? - он показал глазами на зал.
   - Да. Очень. Просто сказка. Феерия.
   - А мне показалось... Вы выглядели так, словно уже покинули этот дом, находитесь за тысячи миль отсюда и любуетесь каким-нибудь водопадом.
   - Нет, нет, я здесь. Только здесь.
   - Хотите чего-нибудь ещё?
   - Нет, спасибо, всего достаточно.
   - Потанцевать?
   - Благодарю, но моя нога не позволит мне танцевать с грацией, достойной этого великолепия, - церемонно ответила я.
   - Воля Ваша, - и Давенант с улыбкой отошел от моего столика.
   Моя воля?! Всё замечательно?! Да я умираю от тоски и жела... Господа офицеры, молчать! Заткнитесь, я сказала!
   Конечно, большому куску рот радуется. Но чем больше кусок, тем труднее от него откусить. Этот кусок для меня велик непомерно.
   Теперь не мальчик Тиррей рассматривал прыгающих золотых кошек на ковре цвета настурций, а я. Я с трепетом ждала судьбоносной встречи с всемогущим господином Давенантом. Интересно, у меня тоже всё кончится очень печально? Раз я заменила Тиррея, наглого нищего исполнителя ну очень фривольных песенок, бывшего адвоката Франка Давенанта должен заменить кто-то из моих родителей. В гостиной появилась моя маменька. Ей навстречу выплыла холёная чопорная горничная в белоснежном переднике и такой же наколке невероятной высоты. Высокомерно приподняв брови, она сообщила:
   - Вас примут. Ждите.
   Мама не была бы Виолеттой Скорси, если бы такое спустила с рук. Я явственно услышала её снисходительный голос:
   - Милочка, у Вас левый край наколки ниже правого на целых два миллиметра. Ну разве можно не уважать себя настолько.
   От моего хихиканья картинка померкла, и посмотреть встречу маменьки с господином Давенантом я уже не смогла.
   - Нера, хоть Вы и уверяли меня, что находитесь здесь и только здесь, но у меня остались прежние сомнения в этом. Не поделитесь, что Вас так развеселило?
   Он же отходил от этого столика.
   - Нет. Простите. Потом. Хорошо?
   Рядом с Давенатом стояли импозантный мужик, тощий и носатый, и грузный старик с бритой головой, в свободном льняном костюме.
   - Позвольте представить Вам - Галеран и Стомадор.
   Да ладно!
   - Господа, Нереда Скорси, прошу жаловать.
   - Очень рада встрече с вами, господа! Присаживайтесь, - я повела рукой с таким видом, словно имела исключительные права на этот столик испокон веков и на веки вечные, пытаясь прикрыть светскостью своё обалдение, словно дыру в стене картинкой из журнала.
   - Галеран, учтите, это Ваша почитательница. Объясните ей сами, почему Вы написали в романе, что у меня тёмные волосы.
   - Я так написал? - удивился Галеран.
   - А Вы вообще-то читали "Дорогу никуда"? - приподняв бровь, спросил Давенант.
   - Конечно, нет, - невозмутимо ответил Галеран и громким шепотом: - Что же Вы, Давенант, позорите меня перед дамой, зная, что я читать не умею. - И уже мне, застенчиво: - Я писать-то пишу, а читать в лавочку ношу.
   Мне стало весело и замирательно. Было похоже, что нашлись потерянные последние страницы детектива.
   - Так Вы действительно читали "Дорогу"? - вежливо спросил меня Галеран.
   Я прикрыла глаза и...:
   "Орт Галеран, человек сорока лет, прямой, сухой, крупно шагающий, с внушительной тростью из черного дерева. Темные баки на его остром лице спускались от висков к подбородку. Высокий лоб, изогнутые губы, длинный, как повисший флаг, нос и черные презрительные глаза под тонкими бровями обращали внимание женщин. Галеран носил широкополую белую шляпу, серый сюртук и сапоги до колен, а шею повязывал желтым платком. Состояние его платья, всегда тщательно вычищенного, указывало, что он небогат".
   Я приоткрыла глаза, взглянула на "старого отравителя" Стомадора и продолжала:
   "Красный с голубыми кружочками платок, которым Стомадор имел привычку обвязывать дома голову, одним углом свешивался на ухо, придавая широкому, бледному от духоты лицу старика розовый оттенок. Серые глаза, толстые, с лукавым выражением губы, круглый, двойной подбородок и тупой нос составляли, в общем, внешность дородного монаха, как на картинах, где монах сидит около бочки с кружкой пива. Передник, завязанный под мышками, засученные рукава серой блузы, короткие темные штаны и кожаные туфли - все было уместно на Стомадоре, все - кстати его лицу. Единственно огромные кулаки этого человека казались отдельными голыми существами, по причине своей величины. Стомадор говорил громко, чуть хрипловато, договаривая фразу до конца, как заклятие, и не путал слов.
   Когда первые два стаканчика пролились в разинутые белозубые рты, Стомадор пожевал рыбку и заявил:
   - Если бы вы знали, Ботредж, как я жалею, что не сделался контрабандистом! Такой промысел мне по душе, клянусь ростбифом и подливкой из шампиньонов!"
   Я открыла глаза и обвела взглядом прототипов. Немая сцена.
   - Я так, понимаю, господин Галеран, что встречи с читателями, "На долгую память об авторе", записочки с вопросами - всё это прошло мимо Вас.
   Поскольку Давенант прошел некоторую моральную подготовку, он пришел в себя первым, похлопал Галерана по плечу, сказал:
   - Не забудьте оставить Нереде автограф хотя бы на салфетке, - отошел от столика и, оглянувшись, изобразил бурные аплодисменты тремя лёгкими касаниями пальцев ладони другой руки.
   За это время успел отмереть Стомадор:
   - Это с любого места, или только избранное?
   - Конечно, избранное. Ваши портреты были любимыми местами в романе у 13-летней барышни. Особенно носы и другие детали, которые обращают внимание женщин.
   Галеран смущённо подёргал себя за вислый нос.
   - Может быть вы с Давенатом подготовили для нас этот номер, - пророкотал Стомадор.
   - Давенант, - крикнула я через ползала, - я знала, что эти господа здесь будут?
   Тот покачал головой.
  
   - Скажите, пожалуйста, почему вы навесили на Давенанта 16 трупов? Зачем прилепили ему усы, да ещё противного цвета сырой пеньки, - и я вывалила на Галерана полтонны вопросов.
  
   - Давенант, Вы мне подсунули не почитательницу, а критика. Разнесла меня в пух и прах.
  
   - Скажи, пожалуйста, что здесь делает красавица в бордовом кринолине, к которой ты подсадил Орта и Стомадора?
   - Это Нереда Скорси. моя землячка.
   - Что ты говоришь! Как интересно! Землячка... Но я тебя спросил, что она тут делает?
   - То же, что и все - празднует день рождение этого дома.
   - И...
   - И?
   - Вы сколько лет знакомы?
   Я прикинул, сколько лет Нереда меня знает.
   - Около пятнадцати, - не говорить же, что я её знаю десять дней. Тогда потребуются другие объяснения, что она делает на этом балу.
   - Понятно, подруга детства. И не виделись...
   Ну, это я знаю точно.
   - Двенадцать, - я всё ещё не понимал, к чему ведут эти вопросы, но уже начал подозревать, что зря на них отвечал. Причем, кажется, я отвечал даже на те вопросы, которые Гельт не догадался задать, хотя ответы получил с удовольствием. Я смутно предчувствовал обвинения в тупости, глупости, невежестве и предательстве. Как минимум. О том, что я как-то навредил Нереде, не хотелось и думать.
   - То есть ты не знаешь, кем стала малышка, жившая когда-то по соседству с тобой?
   - Нет, - осторожно сказал я. - И кем?
   - То есть она здесь просто в гостях?
   - Ну да...
   - Тогда почему столько времени сидела одна?
   - Значит, так ей хотелось.
   Ответ "Потому что я занят праздником и гостями" я проглотил.
   Собственно, про тупость не обвинение, а констатация. Я ведь мог остановить Гельта.
  
   Курносенький шатен, который разговаривал с Давенантом, поглядывая на меня, пошел в мою сторону. Ой, не надо! Я уже утомилась объяснять про больную ногу. Может попросить Давенанта публично объявить: "Дама в бордовом сегодня по техническим причинам танцевать не может"? Шатен дошел не до меня, а до микрофона. Не успела я улыбнуться совпадению, как он возгласил:
   - Друзья! Предлагаю поприветствовать новую замечательную гостью нашего дорогого Тиррея - блистательную Лану Виэль!
   Упс-с, кто бы мог подумать, что здесь найдётся человек, знающий меня в лицо. Катастрофа! Он же небось всё ему выложил - имя, откуда родом и т.д. Ему же в голову не пришло, что этого не надо делать...
   Говорят, я неплохо пишу. Ещё лучше фотографирую. Но это на вполне среднем уровне. Эти умения могли бы меня прокормить, но и только. Жить припеваючи и достойно содержать родителей мне позволяет мой талант. Единственный, но осознанный, вскормленный и разумно используемый. Мои репортажи стали неплохо продаваться уже на второй год. А потом обнаружился талант - я вижу то, чего не замечают другие. А поскольку я человек, в общем, неплохой, то вижу в основном хорошее. Меня, например, обожают разные туристические фирмы. Когда какой-нибудь знаменитый маршрут, обустроенный и обкатанный, начинает приносить убытки именно потому, что обкатанный ("Как, опять, сколько можно" - ведь самый шедевральный шедевр на 548-й раз покажется уродливым и скучным), меня запускают по нему, и я нахожу такие красоты, фишки, прелести, примочки и феньки, которые до меня никто не замечал. Местные потому что выросли с этим и не замечают, что это красота и фишка. Чужие потому что им не тыкают в это пальцем. Да и вообще, люди редко видят очевидное. Затёртый маршрут расцветает новыми красками, по нему ломятся в первую очередь те, кто там был, пытаясь понять, почему они этого не заметили. Так что я иногда закидываю свои многострадальные ролики на борт какого-нибудь роскошного суперлайнера или в вагон фирменного поезда. Однако делать прекрасное ещё прекраснее - приятная, но не самая любимая моя работа. Есть ещё и неприятная работа, но о ней я говорить не буду. Самое лучшее - открывать что-то прекрасное в скучном, банальном, незатейливом. Среди своих лучших репортажей я числю результаты путешествий по Лаалмо, Пилрону и Юмпосете. Надо ли объяснять - чем меньше людей знают, что Лана Виэль и Нереда Скорси одно и то же, тем удобнее мне работать.
   Однако вернёмся к моей катастрофе. Надо же встать, как-то поприветствовать аплодирующую публику.
   Встала, лёгкие наклоны головы в разные стороны и улыбку. Шире, шире. Смущения добавь, хорош губы растягивать.
   Я, оказывается, скромничала, представляя размеры своей популярности. Большинство хлопает из вежливости. Некоторые явно спрашивают у соседей, кто, собственно, такая, и где блистает. Но не меньше трети приятно изумлены и хлопают не по команде или за компанию, а от души. Надо же...
   На Тиррея смотреть я опасалась.
  
   За нашим столиком Лану Виэль знали оба кавалера. Приятное изумление в наличии.
   Галеран с улыбкой протянул мне салфетку:
   - Автограф дадите?
   - Только в обмен на Ваш.
  
   "С благодарностью. Ваша давняя поклонница Нереда Скорси".
   Я протянула ему свою салфетку
   - Или всё же от Виэль?
   - Нет-нет. Это больше, чем я надеялся, - он протянул свою.
   "Слушая Вас, мне показалось, что не зря писал. Спасибо. Ваш Галеран".
  
   Когда первые гости стали расходиться по номерам, встала из-за стола и я.
   Давенант оказался рядом:
   - Вас проводить?
   - Не надо. Останьтесь с гостями.
   - Как скажете.
   И тихонько мне на ухо:
   - Значит, всё-таки принцесса? Инкогнито...
   - Да ладно Вам, принцесса! - и так величественно, как только может дочь Виолетты Скорси: - Максимум герцогиня.
  
   По коридорам развернувшегося дома я всё-таки поплутала. Но недолго.
   Усыпая, я удивилась, что чувствую себя как-то... Никак.
   Странно, такой роскошный вечер, сюрприз с Галераном и Стомадором, мы так славно поговорили.
   Что-то там было...
   "Очередная цыпочка в коллекции нашего любимца публики..." "Не унижай даму. Это не цыпочка, а райская птичка". Они стояли в другом конце зала. Но мне давно пришлось научиться читать по губам. Я их разговор увидела случайно. Но это мало что меняло. Пятый вариант пути рано или поздно до меня всё равно бы добрался. Лучше рано.
  

День тринадцатый

  
   Утром я отдала Давенанту коробки с платьем и цацками. Туфли по некоторому размышлению оставила себе - на память о бале, на котором не танцевала.
   Давенант взял коробки молча.
   Гости уже разъехались, остались только Галеран и Стомадор.
   Мне пришлось рассказать им, и как оказалась в этой гостинице, и о скале "Святого Тиррея".
   Стомадор гулко хохотал, хлопая себя по ляжкам и Галерана по спине:
   - Мифотворец ты наш!
   Галеран улыбался и пожимал плечами.
   - Давай, съездим, посмотрим! А? Орт, давай!
   - Ну, давай... Тиррей?
   - Нет, нет, меня увольте. Я этого не переживу.
   Обсудили мы и проблему "Срывания маски".
   - Нереда, не волнуйтесь слишком сильно. Настоящее имя Ланы Виэль узнали только трое. Мы с Галераном Вас не выдадим. И Гельту всё объяснили. Он никогда ничего лишнего не скажет, если только знает, что именно лишнее. Он славный малый, просто думать не умеет в принципе. О приёме у Давенанта в газетах не пишут. Хоть здесь и было несколько Ваших коллег. На день рождения дома собираются только свои.
   - Откуда вы узнали, что его выходка не подарок для меня?
   - Это элементарно. Лана Виэль - персона таинственная. Даже всякие там награды-премии публично не получает. А после, как Вы выразились, выходки Гельта у Вас на лице не менее секунды было написано "Засада!". Значит, выступал без Вашего благословения.
   - Разжевали.
   Свои по какому принципу мне не объяснили. Я выяснять не стала.
   К полудню уехали и они.
  
   - Я должен был хоть что-то заподозрить, когда Вы просили вызвать такси из Даржаля. Но всё списал на аффект.
   Я могу простить любой проступок, любой недостаток, если человек его сознаёт. Как только кто-то начинает бормотать, что он балбес и бестолочь, я тут же пылко и искренне начинаю уверять его, что ничуть, ни капельки, нисколечко. Что он умница и со всех сторон замечательный. Хотя в глубине души твердо знаю, таки да - и балбес, и бестолочь.
   - Нереда, оставьте пустые утешения. Что я могу для Вас сделать в качестве сатисфакции?
   Я остановилась на полном скаку. Сатисфакция - это же удовлетворение, насколько я помню. Странно, никогда не замечала эротического смысла этого кровожадного дуэльного слова со свис-с-том пуль. Свихнулась баба. Какая эротика? Этот балбес мне такую жирную свинью подложил. Хотя не такую уж и жирную. Тощенькую такую свинку. Вот если бы публике показали Артура Монтана, автора скандальных и разоблачительных статей, было бы действительно скверно. Тогда - куда деваться - пришлось бы требовать дуэли. И мне пришел бы конец. Тиррей бы так боялся, чтобы ни один волос не упал с моей головы, что точно бы промахнулся и попал мне аккурат в сердце. А если не дуэль, и не промахнулся, всё равно моё намерение прожить долгую счастливую жизнь оказалось бы под угрозой. Я вижу всё, изнанку мира тоже. И на Монтана выросло уже столько зубов, что акула позавидует. Нет, нет, нас не трое. Артур Монтан - не личность. Это очистные сооружения при Лане Виэль, утилизация отходов.
  
   ...что выдал её, пытаясь скрыть свою тайну. Болван, кому важна эта тайна, кроме меня. Он спрашивал про одно, я отвечал про другое. Ну и отвечал бы честно: "Моя любимая женщина, в смысле я её люблю. Я люблю, а она согласилась быть на балу...". Гельт распахнул бы глаза и немедленно всё выдал: "Саму Лану Виэль?" ("Да ладно!"). Тогда бы я тоже распахнул глаза и, стараясь устоять ровно в переворачивающемся мире, спросил: "А ты откуда знаешь, что это она?"
  
   - Увижу ли я Вас в следующем году на дне рождения дома?
   - Я приглашена?
   - На веки вечные.
  
   - Тиррей, можно мне пострелять ещё раз в Вашем тире?
   - Да, конечно.
   - К барьеру?
   Я убит.
  
   Однако, надо утром собираться, - думала я перед сном, разглядывая конечность привычной формы с едва заметными остатками былого радужного великолепия.
   У тебя ещё день оплачен, шепнул кто-то еле слышно. "Это ему на чай", - усмехнулась я. - "То есть на кофе. И так уже в коллекцию попала. И не важно, было чего, не было". "У тебя есть свидетели, Стомадор с Галераном". "Свидетели чего?"
   "Злишься?" "Нет. Я же знаю, что меня это не касается. А если бы и касалось - такой любовник как Давенант не пятно на репутации, а украшение". "Ревнуешь?" "Нет". Просто слегка грустно, словно читаешь предпоследнюю страницу увлекательной книги.
  

День четырнадцатый

  
   Утром Нереды долго не было, вышла в дорожной одёжке, с рюкзачком и тростью.
   Отдала трость, поблагодарила, от еды отказалась, выпила свою кружку чая. Встала, обвела взглядом зал.
   - Уходишь, - сказал я, только чтобы разрушить надрывно звенящее молчание.
   - Ты не предлагал остаться...
   - Ты всё равно не останешься...
   - Это правда.
   - Подожди гостей, довезут.
   - Нет, я разомнусь, засиделась.
   - Не будешь исписывать страницу восторгами?
   - Ты обидишься, если не буду?
   - Нет. Возьми с собой что-нибудь.
   - Спасибо, я лучше налегке. Мерген, иди прощаться.
   Кот спрыгнул с полки и подошел к ней. Нереда подняла его на руки, почесала за ухом, погладила, спустила на пол и подхватила рюкзак.
   - А со мной?
   - С тобой... Хорошо, что ты жив... - она улыбнулась и пошла к двери.
  
   Отчаяния не было. Была пустота.
   Надо её проводить. Не надо. Я открыл дверь, только что закрывшуюся за Нередой.
  
   Я протянула руку и взялась за шнурки висящих роликов. На мою легла другая рука.
   - Прошу тебя, не уходи.
   Я высвободила руку и сняла ролики со стены.
   - У меня деньги кончились.
   - За сегодня заплачено.
   - Я не подхожу вам по масти.
   - В каком смысле?
   - Вы с Мергеном и Родриком светленькие, а я тёмненькая.
   Один ролик зашнурован.
   - По закону противоположностей очень даже подходишь. Осталось Мергену привести чёрную кошку.
   - "С чего вы взяли, что мы были бы счастливы, поженившись"?
   - Это вопрос или ответ?
   - Ответ.
   - Я умру без тебя. Тогда умрёт и дом. А Мерген будет ходить вокруг голодный, бесприютный и несчастный.
   - Это шантаж.
   - Да. Ну и что?
   Зашнурован второй.
   - В качестве кого?
   - Кого захочешь.
   - Я останусь в качестве воспоминания. - За мной захлопнулась дверь, я съехала по пандусу, развернулась и понеслась навстречу ветру.
   Нет, это не ветер, это крыло бабочки.
   Я рискнула посмотреть ему в глаза. В них была надежда.
  
   Самое время услышать что-нибудь про любовь, солнце, или там счастье. Про птичку райскую...
   - Родная моя...
  
   С крыльца я так и не съехала.
  
   На руках. Кресло. Рюкзак. Ролики.
   Всё это уже было. Давно. Полжизни тому назад.
  
   Не зде-есь, ради Бо-га, мне же в нём ещё работать...
  
   На полупальцах..., на высоких..., но только не рывком..., плавно, плавно...
  
   И был там бал. И музыка звучала.
   И лютней пел ультрамарин весенний.
   А нежность ненасытная свивала
   Два тела в узел крошечной Вселенной.
  

День пятнадцатый

  
   Утром я проснулся один. Её не было не только в спальне, но и в доме. Вместо Нереды осталась на барной стойке записка "Я скоро вернусь". Я поднял голову и спросил Мергена:
   - Она и тебе не сказала, куда пошла?
   Мерген сощурил жёлто-зелёные глаза и отвернулся. Ясно, если и сказала, он её не выдаст. Я вышел на крыльцо. Пусто. Включил надпись "Я рад гостям...".
   Побриться, умыться, почистить зубы, переодеться, кофе, позавтракать, нет, лучше ещё кофе. Так, если я не могу позавтракать, как я готовить-то буду? Как, как. Руками.
   Сел за рояль. Сбиваюсь, фальшивлю. А тут ещё дом запел "Шарлевиль": "...и далека беда, но утром мальчик убежит из дому навсегда. А Жак-сосед погладит дочь шершавою рукой. Ну как он сможет ей помочь вернуть его домой". 5
   - Ты всё перепутал. Мальчик на месте. Это девочка убежала. И вообще, никого возвращать не надо. Какое "навсегда"? Она просто пошла погулять. Написано же "Скоро вернусь".
   Дом вздохнул и замолчал.
   Подъехала машина, хлопнула дверца. Слава Богу, первый посетитель. День входил в обычную колею.
   К середине дня у меня всё стало валиться из рук. И в прямом смысле тоже. Я уже и не помню, когда в последний раз бил посуду. Хорошо, что на кухне, а не при всём честном народе. В зале мне удавалось держать лицо. И на качество еды никто не жаловался. Любовь любовью, а ремесло ремеслом. С солью и специями я был особенно внимателен.
   Когда зал на время опустел, я достал навощенные палочки, собрал их в кулак, поставил на стойку и разжал руку. Палочки упали друг на друга. Я нагнулся над ними, высматривая свободно лежавшую палочку или упавшую так, чтобы снять ее можно было, не шевельнув ни одной другой. Если палочка, прикасающаяся к снимаемой, хотя чуть трогалась, игрок уступал очередь, а выигравшим считался тот, кто больше снял палочек. Этой больной, воровской игре, требующей совершенного расчета движений, научил меня Стомадор 12 лет назад. Она помогла мне просуществовать слишком долгие дни медленного выздоровления. Последний раз я играл сам собой год назад, когда пропал Родрик, а я вывихнул ногу и был вынужден прекратить поиски.
   Часов в шесть вечера, выходя в очередной раз на крыльцо, я, наконец, понял, что в коридоре чего-то не хватает. Роликов. Я не знаю, сколько простоял, глядя на пустой крючок. Номер Нереды был пуст, только в ванной остались забытые зубная щётка и паста. Я зачем-то повыдвигал все ящики. В одном оказалась футболка. Я не стал её доставать, прижимать к лицу и всякое такое. Туфель не было - может быть она и приедет через год... "Надо запереть", - вяло подумал я. "Принести остальные коробки и запереть". Представил, как живу в доме, где одна из комнат заперта навсегда. Я потихоньку старею. А за дверью, которая никогда не открывается, также тихонько падает пыль, постепенно заполняя всю комнату.
   "Разлука, ты, разлука, чужая сторона, никто нас не разлучит...", - запел дом.
   - Лишь мать сыра-земля? - сказал я. - Это интересно.
   Дом поперхнулся и снова замолчал.
   Вы думаете, я переживал, что девушка сбежала от меня сразу после первой ночи? Глупости. Это было неважно - что я делал и как. Возможно, это будет мучить меня потом. Возможно, от этого зависит, будет ли она меня вспоминать, и если да, то как. Но сейчас это было неважно. Она бы всё равно ушла. На свои дороги. А я мог пойти за ней. Моя попытка лишить её дорог была обречена на провал. Я представил, как она выходит на крыльцо, садится на скамейку, ту самую, на которой я её впервые увидел, и смотрит на дорогу. Она перестала быть "бегущей по дороге", смирилась, не тоскует, не хочет уйти, просто смотрит...
   Но и я уйти не мог. Не мог взять Мергена подмышку, запереть дом и вернуться на дороги.
   Значит, я был прав, когда решил её не удерживать. Если бы она ушла вчера, я смог бы жить. Снова, как и годы назад, в тоске и боли, но жить. Держась за надежду, что Нера появится через год, на день рождения дома.
   Сейчас я жить не мог.
   Вновь выключил надпись "Я рад...", я её всегда выключаю, если меня нет дома. Это бывает крайне редко, за последние пять лет в общей сложности около месяца, из них три недели искал Родрика. Столько лет исправно светилась днём и ночью, а тут как-то замерцала.
   Вывел из гаража машину. Если бы не записка, я бы сделал это ещё утром.
   Ехать в Даржаль было глупо. Бессмысленно. Поздно. Но я поехал. Это единственное, что я мог сделать. Не попробовать её догнать, нет. Догонять её было не с чем, я выложил на стол все козыри, а она не стала их ни крыть, ни принимать, просто встала и ушла. Я хотел убедиться, что она не сидит где-нибудь на обочине.
  
   Я сидел в машине на обочине. Передо мной была дорога никуда.
   "- Это - "Дорога Никуда", - пояснила девочка Давенанту: - "Низачем" и "Никуда", "Ни к кому" и "Нипочему"".
   Небо постепенно светлело. Но я больше не видел света. Я вернулся в камеру покетской тюрьмы. Последние 12 лет оказались бредом умирающего. А может я умер от воспаления мозга ещё раньше, на койке больницы Красного Креста, где оказался после безумного путешествия из Покета в Лисс, где надеялся застать Футрозов и что-то им объяснить...
   Жаль, что я не догадался прихватить с собой револьвер. Сейчас дом уже наверняка припрятал его подальше от греха. Подальше от меня. А дверь в тир заблокировал. Если и нет, то он меня не выпустит. А в доме я застрелиться не смогу. Ничего, потерплю, пока он потеряет бдительность.
   "Вы слышали историю двойного самоубийства?" - прозвучали вновь слова Сногдена, обращённые к Вейсу 12 лет назад, - "Это произошло вчера ночью. Двое попали друг другу в лоб". "Осмелюсь спросить", - это Баркет Ван-Конету. - "Как произошло такое несчастье?" "Как? Милейший, я не знаток. Должно быть, утолив свою страсть, оба поняли, что игра не стоит свеч".
   Он решил, что игра стоит всего света. Она решила, что дороговато и стоит посмотреть цены в соседней лавочке.
   Дуэль всё-таки состоится. "Матч был не отменён, а отложен. Команда "Ван-Конет" победила. Нападающий команды "Давенант" забил мяч в свои ворота".
   Позади был Даржаль, по улицам которого я колесил полночи. Впереди возвращение в пустой дом. "И маята бесснежных зим в том доме у моста".6 У перекрёстка.
   - В пустой дом? Две недели тому назад это звучало бы как "Домой".
   Возможно, двуличие заразно и меня теперь тоже двое. Бред. А кто сказал, что я не брежу? Я такого не говорил. Он пока тоже.
  
   - Объясни мне, почему было бы лучше, если бы прошлой ночи не было?
  
   - Почему нельзя как прежде? Я привлекателен, она чертовски привлекательна, свечи, музыка, шампанское, доставили радость друг другу, и приятное воспоминание кладётся в шкатулку с драгоценностями.
   - Всё же так и было. Только на разных тарелках - свечи и музыка были, музыка и шампанское были. Не говоря уже о радости друг другу.
   - Тогда почему мне так...
   - Хреново? А ты уверен, что ни одна из твоих "радостей" после ночи с тобой не сидела где-нибудь на бережку или на крыше, не смотрела задумчиво в манящие волны или бездну?
   - Нет! Ты же знаешь, что...
   - Знаю. Все они получали от жизни что хотели: славу, богатство, любовь. Те, кто любовь получили, пишут тебе нежные письма, поздравляют с праздниками и приезжают с мужьями на день рождения дома. Знаменитые и богатые заезжают иногда на огонёк в другие дни. Но ведь подарки они получают не сразу. Я тебя спрашиваю, ты знаешь, каково им было между прощанием с тобой и получением бонуса?
   - Нет... Никто...
   - И не скажет, если даже что-то такое и было.
   - Но что я могу дать Нереде? У неё есть слава, деньги, свобода...
   - В этом списке нет любви. Возможно, через месяц-другой встретит она какого-нибудь подорожника... Ой, нет, о пистолете не надо. Это я так, с дура-ума ляпнул, простите, дяденька, лежу на спинке, пузо подставил, виляю хвостиком... Всё, беседуем дальше?
  
   - ...смириться с тем, что ни с одной другой женщиной ты не сможешь вытворять то же, что прошлой ночью. Боюсь, что другие женщины вообще перестанут для тебя существовать в этом смысле.
   - И ты мне не поможешь?
   - Я? Сердце моё, когда это Разум мог влиять на процесс так поэтически определённый Ван-Конетом?
   - Поэтически?
   - Почему нет? Образ-то сильный. Вон сколько лет живёт. А как сработал! Ты ведь выжил только благодаря мне. Пока я искал если не оправдания, то хотя бы объяснения - и нашел, заметь! - ты потихонечку очухался.
   Итак, допустим, тебе останется только "чай, кофе?" И никаких "потанцуем".
   - А мой дар?
   - Хороший вопрос. А если он перешёл к ней? И она теперь для мужчин... Да не надо меня на дуэль! Господи, Боже мой, нервный какой! Я же ничего не утверждаю, только проверяю варианты. Ты, стрелок хренов, прекрати хвататься за пистолет, всё равно его у тебя нету.
   - Зато есть...
   - Не-не-не! Стой, говорю! Никуда не едем, никуда не врезаемся... Мальчик мой, отдай ключики дяде... Вот так, хорошо... Сидим тихо, дышим ровно, беседуем...
  
   - Друг мой, жизнь - это не только улыбки, но и слёзы. Плакать и смеяться - вот жизнь. Банально, зато правда. Хэппи-энд или конец трагичный зависит лишь от того, в каком месте пьесы дадут занавес и включат свет. А ты хотел всю оставшуюся жизнь проулыбаться? Дурак что ли?
   - Я мало страдал и тосковал? Столько лет боли.
   - Голубчик, это ты тосковал потому что "не было". А теперь будешь тосковать потому что "было". И только от тебя зависит, проживёшь ли ты грядущие годы в чёрной тоске или в светлой печали с маленькими радостями.
   - Какими?
   - Ну, например, статьями, подписанными "Лана Виэль". Или съездишь на Тахенбахское побережье, найдёшь скалу, когда-то политую твоей кровью, и вставишь подвявший букетик в ту трещину, где спрятал перед арестом оленя и бумажник.
   - Это-то зачем?
   - В благодарность девочкам, прятавшимися под зонтиками от палящего солнца.
   - Это глупо. Никто же не узнает про тот букетик.
   - Ты будешь знать.
   - Я не найду не только трещины, даже той скалы. Я не могу надолго оставлять дом.
   - Ха. Ха, - сказал Гравелот. - Носиться наобум по улицам - это не глупо. Тут гормоны, вожделение...
   - Какие гормоны. Вспомни, как сам себя чувствовал, когда пропал Родрик.
   - Это другое. С Родриком не могло случиться ничего хорошего. Там была беда. А с ней может и не случиться ничего плохого. Ну разве что забеременеет.
   - Это плохое?
   - А ты представь. Ночь. Нереда скользит на своих роликах, рюкзак сзади, спереди ребёнок. И он орёт на всю ночь. А она бормочет: "Будь проклята та ночь, то есть тот день... Короче, чтобы я ещё раз..."
   - Да ладно! (Ох, словно холодная вода в дырявый зуб...) С одного раза?
   - Одного?
   - С одной ночи.
   - Начавшейся ещё до полудня... Между прочим, и одного раза бывает достаточно. Так что, вполне возможно - явится твоя Нереда глубоко беременной. Или попозже уже готового ребёночка привезёт.
   Я понял, что придётся прожить ещё хотя бы год.
  
   - А если нет, перетерпишь, станешь жить как прежде. Почти.
  
   Когда душа воспалена, холод полезнее, чем тепло...
  
   - Влюбишься и оказывается ещё ни разу в жизни не любил. И так каждый раз.
   - Это не каждый. Это первый.
   - Ну да, ну да. Ну..., в общем, да. Таким я тебя ещё не видел. Так это же здорово! Свершилось! Радуемся! Ведь могло и не свершиться!
   Я повернул к себе зеркало и посмотрел на него как на ненормального.
  
  

День шестнадцатый

   Я вернулся около полудня. Прошел в зал, сел в кресло Нереды.
   Сказывалась усталость и бессонная ночь. Меня стало клонить в сон. Так бы и проспать все оставшиеся годы.
   Что-то мне мешало. Записку Нереды я так и оставил на барной стойке. Надо убрать. Я выбрался из кресельного покоя, сделал несколько шагов и остановился. На кристалле дымчатого хрусталя стоял маленький серебряный олень. "Олень стоял, должно быть, в глухом лесу; подняв голову, вытянув шею, он прислушивался или звал - нельзя было уразуметь, но его рога почти касались спины". Когда-то он послужил призом в шуточном соревновании по стрельбе, устроенном Футрозами. И я его выиграл, четыре года хранил, как воспоминание о первом и на долгие годы единственном празднике в моей жизни. А после...
   Но я уже бежал не хуже оленя наверх, перепрыгивая ступени. Спальня. Пусто! Пусто... Вниз я сошел медленно, подошел к стойке, погладил оленя. "Здравствуй, дружок. Прости, что я тебя отдавал...". И медленно пошел в номер, который две недели назад сняла у меня побившаяся постоялица. Я стоял у двери, не решаясь открыть. Тихо. Ролики! Я вернулся к входу. Незамеченные мною - правильно, я же носом пол царапал, - ролики висели на прежнем месте. Мерцающие какие-то ролики. То я несколько часов не замечал их отсутствия, то присутствия не заметил. Я же должен был увидеть их сразу, как вошел. Но люди вообще редко видят очевидное. Обратно к заветной двери я шел почти улыбаясь. Мой темноволосый ангел, моя драгоценная чертовка спала сном праведницы в своей забытой футболке. Последние две недели исчезли. Всё можно было начать заново. Сейчас она откроет глаза и скажет: "Какого чёрта?"
   Она открыла глаза и сказала:
   - Господин Гравелот, где Вас носит? Как же "Я рад гостям в любое время"? - встала с постели, прошла мимо меня, не коснувшись. И отправилась на кухню.
   Я шел следом.
   - У нас есть хоть что-нибудь съестное? Я голодна как дюжина бродячих кошек. Мне без тебя в рот ничего не лезло. Я уже даже не помню, когда в последний раз нормально ела, - приговаривала она, заставляя поднос всякой всячиной. Я тоже не помнил, ни про неё, ни про себя. Когда на поднос уже больше ничего не помещалось, она с трудом его подняла и поволокла в зал. Поднос я у неё отобрал. В зале она немедленно плюхнулась в своё кресло и завопила:
   - А чай? Я забыла про чай!
   Я вернулся на кухню, включил чайник и стоял, ни о чём не думая. Опомнился, сообразил, что чайник давно вскипел, заварил чай и вернулся к Нереде. За это время поднос успел изрядно опустеть.
   Я смотрел, как она ест.
   Дом тихонько замурлыкал:
   "А ты ужасно занята, ты ешь вишнёвое варенье. И на земле его никто не ест красивее, чем ты...".7
   - Спасибо, - сказал я дому. - Вот теперь всё правильно.
   Нери отвлеклась от еды.
   - Это дом поёт?
   - Да.
   - Это правда?
   - Правда.
   - Я про то, что на земле никто не ест красивее, чем я.
   - И я про это.
   - А ты-то почему не ешь? Я тоже хочу посмотреть.
   - Я потом.
   Нет, всё она съесть не смогла.
   Я, наконец, спросил:
   - Как ты в дом-то попала без ключей?
   - Спасибо Мергену, показал заветную дверцу и провел меня в дом. Правда, мне пришлось на минутку превратиться в кошку. По-моему он успел в меня влюбиться. Так что у тебя теперь есть соперник.
   - А на самом деле как?
   - Ты не запер дверь. Это я её закрыла, когда устала тебя ждать и пошла спать. Не могла же я позволить, чтобы беззащитная девушка уснула с незапертыми дверями. А ещё я надеялась, что ключи ты тоже забыл, и будешь ходить кругами вокруг дома, как мартовский кот. А я внутри буду сладко спать. И Мерген тебя впускать не будет.
   - За что же так?
   - За то, что шлялся невесть где. И надпись выключена.
   - Я ездил в Даржаль.
   - Зачем?
   Я молчал.
   - Ты меня потерял что ли? Я же записку оставила.
   - Нера, скоро - это когда?
   - Ну, дня через два-три, может быть четыре.
   Я попробовал представить в кого бы превратился за четыре дня. Или во что...
   - Ты бы хоть вещи оставила.
   - Я оставила кучу всего!
   - Что?
   - Зубную щётку, пасту и футболку. Специально, чтобы постараться не ночевать в Даржале, а хотя бы утром быть здесь. Ну быстрее было никак, я и так справилась невероятно быстро.
   - Я решил, что ты их забыла.
   - С чего бы это мне забывать родную щётку и любимую футболку? Если в каждой гостинице щётки и футболки забывать, никаких денег не напасёшься. Собиралась я неторопливо, как забыть-то? А вчера утром я их выложила.
   - А туфли почему не выложила?
   - Туфли? Слушай, я про них вообще забыла. Я не лишнее оставляла. Я же якорёк закидывала. И всё-таки не понимаю, с чего тебе надо было так метаться. Сказала же - "вернусь".
   - Вот окажешься на моём месте, поймёшь.
   - Неужели у тебя хватит совести поставить меня на своё место?
   - У меня хватит совести не ставить. С чем справилась-то?
   - Да так, с делами разными, я потом всё расскажу в деталях, если тебе надо. Главное - вещи забрала. Я же как путешествую - посылаю багаж куда-нибудь, потом туда сама добираюсь, побегав налегке по округе. Вписываюсь куда-нибудь - к друзьям или в гостиницу. Вещи забираю. Поживу сколько-то и снова закидываю вещи вперёд. Знаешь, как раньше баржи поднимались против течения - якорь завезут вперёд на лодке, потом цепь наматывают и баржа подтягивается к якорю. Его достают и снова вперёд завозят. Нет, кажется, два якоря. А то пока везут, баржа вниз уплывёт. Точно, два. На одном стоят, второй вперёд завозят. Мне одного хватало.
   Я понял, что ничего о ней не знаю. Совсем.
   - И так пять лет?
   - Около того. Я и денег ношу с собой немного, только наличные. Рассчитываю, сколько может понадобиться, и беру в два раза больше. К тебе свалилась уже на излёте, мне оставалось только до Даржаля добраться. Так что я была девушкой бедной и твои цены волновали меня всерьёз.
   - Почему немного?
   - Во-первых, это держит в тонусе. А во-вторых, если ограбят, не жалко.
   - Грабили?
   - Один раз грабили, два обворовывали. И ещё раз сама потеряла.
   - А кредитки?
   - Ты же знаешь, кредитки легко отслеживаются. Причем в прошлом тоже. Это всё равно что кидать за собой на дорогу белые камешки. - Ай-яй, что-то я расслабилась. Так и про Монтана рассказать недолго, так, в светском трёпе. Вон Тиррей уже задумался. Ещё немножко подумает и озадачится - кому может понадобиться отслеживать милочку Лану? Любопытства на такие хлопоты не хватит. Если только кто влюбится заочно. А что? Шутки такие уже были: "Вы так замечательно пишите, что будь я помоложе, я бы на Вас женился". Думаю, что он под пытками меня не выдаст, вот случайно... Я вон сама чуть не проговорилась, и никаких пыток не надо. Надо Тиррея с таких мыслей сбить.
   - Была бедной. А сейчас?
   - Я правильно видела, ты берёшь деньги с карточек?
   - Ну да.
   Нера усмехнулась:
   - Если ты откажешься на мне жениться, я оплачу свой номер на восемьдесят лет вперёд, и всё равно буду мозолить тебе глаза каждый божий день.
   Похоже, это сказала Лана.
   - Слова об отказе жениться квалифицирую как шутку чистой воды, без примеси правды. Надеюсь, что намерение каждый день мелькать у меня перед глазами - чистая правда, без примеси шутки.
   - Надейся. Но что это мы всё обо мне? Ты лучше скажи, где сам гулял?
   - Я же сказал, ездил в Даржаль.
   - Туда-обратно часа четыре. А тебя не было всю ночь.
   - С чего ты взяла?
   - Я вернулась рано утром.
   - А я, значит, немного не дождался.
   - И кровать заправил?
   - Вчера утром. Я в эту ночь не ложился. - Это правда.
   - Точно утром уехал?
   Я сдался.
   - Нет, вчера вечером.
   - Когда?
   - Часов в семь.
   - А вернулся?
   - Недавно.
   - И где же ты был, - она для верности посчитала на пальцах, - 17 часов?
   - Ездил по ночному Даржалю. Потом долго стоял на обочине, не решаясь вернуться сюда.
   - Значит, я его здесь ждала, а он стоял на обочине, - сказала она не мне, а дому.
   Тот радостно запел "Солдат вернё-ётся, ты только жди".
   - Между прочим, нас вернулось двое. Пока я стоял на обочине, боясь возвращаться в этот дом без тебя...
   - А дом уже был со мной, - вставила Нера.
   - Я же не знал, сошёл с ума и тоже раздвоился. Так что, госпожа Виэль, Вы теперь не будете третьей лишней. Вам есть партнёр. Одно удовольствие предвкушать Ваши с Джемсом пикировки с утра до вечера. А уж с вечера до утра хозяевами будем мы с Нерой. Идёт?
   - Да ладно! - воскликнула Нера. - Сошёл с ума? Какая прелесть! Между прочим, правильно сделал. Нормальному человеку нас не улюбить. Придётся безумствовать. Ну, раз Вы, сударь, с такой очевидной пользой провели время на обочине, отчёт принят. И чего ты смеёшься?
   - Я согласен отчитываться перед тобой всю жизнь. Погоди, как рано утром? Если ты ночевала в Даржале, то это слишком рано. А если уехала из города вечером - слишком поздно.
   - Я ехала на роликах, болван! На автобусе туда, а успеть на него обратно я и не рассчитывала.
   - И снова ни одной попутки? - я понял ответ, ещё не договорив.
   - Да ты что, от меня же сейчас так и пышет. Чего на сложности нарываться. Семейные берут крайне редко, А знакомых действительно не было.
   Болван и есть.
   - Ты когда до Даржаля доехал?
   - Я не смотрел на часы. Но поздно, я не гнал, смотрел, не сидишь ли ты где на обочине.
   - Меня на дороге тоже бы увидел. Значит, немножко разминулись. Досада.
   Досада...
   - Тайком-то почему уехала?
   - Не тайком вообще бы не уехала.
   - А почему я не мог отвезти тебя в Даржаль?
   - У тебя работа, люди. И ты бы отвлекался на меня, ещё врезались бы куда-нибудь.
   "...Никуда не едем, никуда не врезаемся... Мальчик мой, отдай ключики дяде..."
   Наверное, это была истерика. Хохотал я долго. Отсмеявшись, обнаружил, что Нереда моего веселья не разделяет и похоже собирается плакать. Срочно что-нибудь спрашиваем.
   - Госпожа Виаль, а Вам не кажется наш будущий брак мезальянсом? Полагаю, Вы отдадите за постой не последние грошики. А я, выскребя все сусеки, смогу снять у себя номер лет на 7, не больше. Вам нужен нищий трактирщик? - и я всё это говорю после ночи на роликах, с больной ногой...
   - Зато у тебя есть дом, а я бродяжка.
   - А родительский дом?
   - Он родительский и есть. Дай им Бог здоровья ещё лет на сто. Каждому.
   - Нери, милая, а как же теперь твои дороги?
   - Ничего, побегаю на коротком поводке. Сколько ночей ты мне разрешишь не ночевать дома?
   Я старательно подумал.
   - Одну, - и торопливо добавил: - Раз в неделю.
   - Ну, что ж, довольно щедро. Я буду знать окрестности Даржаля как никто другой. Готовься к наплыву отдыхающих в поте лица.
   - Уже готовлюсь. Но у нас же нет ничего такого...
   - Ха! - сказала Лана Виэль. - Вы просто не знаете. Я вам расскажу. Слушай, а это может быть интересно... Не пробегать, подхватывая на лету... А медленно, очень медленно, чтобы на всю жизнь хватило, разглядывать. Приезжать куда-то снова и снова, сравнивать... Надо будет летнее кафе сделать. И какую-нибудь фишку придумать.
   - Только не музей стрелкового оружия!
   - Само собой. Мы устроим соревнования по стрельбе! Такой ежегодный фестиваль с флагами, музыкой и попкорном... Приз - уменьшенная копия оленя. Галерана уговорим "Дорогу никуда" переиздать. Сделаем разные варианты - от покет-бука до роскошного подарочного, в натуральной коже и накладным серебряным оленем, под старину, с калькой перед гравюрами. Основной доход будет с покетов. Но подарочный вариант - статус, сделаем коллекционную вещь. Кстати, о коллекциях. Можно будет наборы сделать: "Собери всех персонажей..." А главной фенькой станем мы - наше с тобой соревнование. Будем продавать своё мастерство. Будешь продаваться, Тири?
   - Буду, - твердо сказал я. А куда деваться-то? Я посмотрел на Мергена, - не заметил, когда он пришел. Кот прижмурился и вздохнул.
   - Господа, не пугайтесь вы так. Это Лана боится остаться без дела и со страху придумывает всякие ужасы. Не бойтесь, я не дам ей испортить вам жизнь. Я уговорю её научиться писать любовные романы. Тогда она весь день будет сидеть в своём любимом кресле. А я все ночи проводить дома.
   Я повеселел. Мерген тоже.
   Всё, теперь можно спрашивать про статуэтку. И поесть.
   Теперь Нера смотрела, как я дочищаю всё, что она оставила на подносе. Она сидела, подперев щёки кулаками, и смотрела так жалостливо, по-бабьи.
   - Прости меня.
   Ну, выбрала момент! Я бы ей сказал: "И ты меня прости". А она бы спросила: "За что это?" А я бы сказал: "А тебя за что?" И мы бы долго каялись, в чём успели провиниться друг перед другом за эти две недели. В конце она падает мне на грудь, или я падаю перед ней на колени, или и то, и другое - я на коленях, она меня поднимает и следом припадает. А с набитым ртом я смог только кивнуть и махнуть рукой в смысле ерунда какая, совершенно не о чём говорить.
   - Нери, так откуда взялся олень? - спросил я, наконец, прожевав.
   - Из моих вещей. Я из-за него и сорвалась. Всё остальное можно было позже сделать.
   Я поклялся себе, что единственной моей тайной от Неры будет то, что я пережил за последние сутки.
  
   - Я храню его уже больше десяти лет. Мы его выкупили у госпожи Пксиоширь.
   - У кого?
   - У романной госпожи Лесфильд.
   - А, у Роэны. Как выкупили?
   - За деньги. Точнее, за тысячу гиней. Она вышла замуж не за директора консерватории, как ей сочинил Галеран, а за банкира. И почти сразу что-то там случилось, с банкротством или махинациями, я не помню. Почему отец не помогал, не знаю. Ей было жаль отдавать оленя, всё-таки серебряный, она сама так сказала.
   - Не дороговато тысячу гиней за серебро и хрусталь?
   - Возможно, она сказала просто так, чтобы мы отстали. А мы поверили. И собрали. Мы опустошили кубышки всех девочек из двух городов и тридцати четырёх деревень.
   - Ты же говорила, что в меня была влюблена только половина...
   - Причем тут ты? Олень был символом возвышенной любви.
   - А, тогда понятно, почему девочки сдали все.
   - И всё. Набралось ровно 999 гиней. Ты знаешь, кто дал последнюю?
   - Прости, я знаю только одну девочку из Гертона, из Тахенбака ещё меньше.
   - Ты её знаешь. Это был единственный взрослый взнос.
   - Марта? - осторожно спросил Тиррей.
   - Пф-ф! Кто бы у неё спросил! А ты всё ещё надеешься, что не зря за неё заступался.
   - Я защищал не только Марту, но и любовь. Возвышенную.
   - Вот именно! Поэтому последнюю гинею внесла...
   Тиррей старательно думал, даже голову опустил. Поднял, хлопнул ладонью по колену и взмахнул пальцем:
   - Рыжая! Та барышня очень лёгкого поведения, почтовая голубка, помогавшая Галерану и Стомадору переписываться со мной в тюрьме. Как же... Катрин!
   - Да!
   - А я уж начал думать о Консуэло и Лауре Мульдвей. Но вы вряд ли посвятили бы их в свою затею: к одной ревновали, вторую ненавидели.
   - Чегой-то мы Лауру ненавидели? Только потому, что она водилась с Ван-Конетом и Сногденом? Раз в компании с твоими врагами, так тоже враг? Мы её жалели. Красавица, голос, а любви нет, ни возвышенной, ни вульгарной, не говоря уже о гуманной. Так, один из обязательных атрибутов распутной жизни. А с Катрин Вы, сударь, проявили себя как самый проницательный из проницательнейших людей! И конечно скажете, кто сделала один из самых крупных вкладов?
   - Ты сказала, их было несколько. Я не знаю, какой ты имеешь в виду.
   - Выкрутился. Жози Сногден. Три гинеи.
   - Да ладно!
   Тиррей снова задумался.
   - Ты о чём? О Сногденах?
   - Нет. О пути этих монет. Возможном. Представь. Ван-Конет платит Сногдену за подкуп Марты Баркет и её отца и за мою подставу с контрабандными сигарами. Из этих денег три монеты Сногден дарит дочери на день рождения.
   - На Рождество.
   - ...на Рождество. Она отдаёт их на выкуп оленя. Монеты оказываются у Роэны. Она отдаёт их мужу. Три гинеи снова идут на подкуп. И так далее. Но до самой переплавки они помнят тот единственный случай, когда послужили возвышенной любви.
   - Господин Давенант, Вы неисправимый идеалист и романтик.
   - Мне исправиться?
   - Нет, - и я немедленно его поцеловала, иначе меня бы не поняла ни одна девчонка от Гертона до Тахенбака.
  
   - Да-на-ли-ты?
   - По-да-ре-на.
  
   Они шли по тонким канатам, но не боялись упасть. Во-первых, канаты тянулись рядом, и они держались за руки. А во-вторых, они умели летать и канатоходцев изображали только чтобы не шокировать публику.
  

День последний и первый

  
   Облокотившись на руку, я смотрела на Тиррея. "Счастье сидело в ней пушистым котенком". Это про меня и про сейчас. Тиррей проснулся, посмотрел мне в глаза, улыбнулся. Я, естессно, тоже. Котёнок внутри шевельнулся и мурлыкнул. Взгляд Тиррея ушел из моих глаз, его брови дёрнулись.
   - Давно проснулась?
   - Давно.
   - В окно смотрела?
   - Нет. Зачем, когда рядом ты.
   - Посмотри.
   Я обернулась, ахнула и подскочила к окошку.
   За ним было два цвета - синий и жёлтый. От меня до горизонта стелились барханы. Я высунулась наружу. Стена дома утопала в песке. Я соскочила с кровати и помчалась к двери, распахнула её... Ой! Хорошо, что мимо никто не проезжал. Не хватает ещё слухов, что у Гравелота подруга эксгибиционистка. За дверью чёрного хода был оазис - пальмы, озеро, всё как положено. Тиррей спускался по лестнице со шляпой и халатиком.
   - Зачем? Здесь же никого нет!
   - Сгоришь.
   - Не успею! - крикнула я, несясь к озеру.
  

* * *

   Я остался домоседом, а Нереда странницей. Дело в том, что странником стал наш дом. Он по-прежнему стоит на том же перекрестке, и в то же время оказывается где угодно. А дорога куда-нибудь превратилась в дорогу куда хочешь.
  
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Напротив дома остановилась машина. Водитель спросил:
   - Ну, вас уже можно поздравить?
   - Да, - ответил я, - двойня.
   - Мужики?
   - Так, всех понемножку, - ответил я, улыбаясь.
  
  
   От рассказчицы: Я смотрю уже со стороны на дом, стоящий на перекрёстке всех дорог, но медлю расставаться с ним, с Мергеном и парочкой разномастных неангелов. И ещё раз включаю песню из кинофильма "За спичками", песню про облака и Землю, где "живут не ангелы, а грешники простые, потому они милей вдвойне". И тоже улыбаюсь...
  
  
   1 Алексей Шевченко (использовано с благословения автора).
   2 Оксана Панкеева. "Распутья. Добрые соседи".
   3 Галина Николичева. "Алёнушка" (использовано с благословения автора).
   4 Алексей Шевченко (использовано с благословения автора).
   5 Олег Митяев. "Шарлевиль"
   6 Олег Митяев. "Шарлевиль"
   7 Михаил Щербаков. "Вишневое варенье".
  
  
  
  
  
  
  
  

47

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"