Связанный мальчишка валялся под телегой. Его уже не пытались допрашивать - малый молчал, как бревно. Хотя, возможно, просто не знал настоящего языка. От этих лесных дикарей можно ожидать чего угодно... Уже день минул, как его, грязного и оборванного, нашли в кустах у дороги. Мальчишка отбивался, как мог, но что он мог сделать против пяти обозников, здоровенных сельских парней? Возможно, не будь он уставшим и измученным, не застали бы его врасплох, а доведись убегать - вряд ли кто смог бы догнать лесного дикаря. Но случилось то, что случилось - мальчишка спал, как убитый, когда Музай, хозяин обоза, решил слезть с телеги и, за малой надобностью, отойти от тракта. Дикарёныша крепко связали, а поскольку это его не успокоило, притянули верёвкой к борту телеги. Зачем Музай решил везти его в столицу, никто не знал, а старшой - на то и есть, чтобы перед младшими ответа не держать.
На второй день пути мальчишка прекратил попытки освободиться, только лежал и глядел в небо. Вечером, когда Музай скомандовал остановку, долговязый Хондей, в чьей телеге везли найдёныша, отвязал его и небрежно, словно мешок, свалил на траву. Закрутилась обычная карусель - дети, которых в обозе было немало, рассыпались в разные стороны в поисках хвороста, бабы принялись за стряпню. Несколько мужиков, отряжённых Музаем в ночную стражу, устроились, кому где удобно, и захрапели. Кто-то повёл на водопой лошадей, кто-то натягивал пологи для ночлега - каждый знал своё дело, не впервые Музай водил обозы в столицу и случайных людей в ватаге не держал.
Когда уже совсем стемнело - стряпухи кликнули обозников к ужину. К котлам подходили без суеты, по строго заведённому порядку: первым сам Музай, за ним караульные, потом остальные мужики. Бабы и детишки спокойно дождались своей очереди. Кто-то уселся здесь же, у костра, другие разошлись к своим пологам. Некоторое время в стане царила тишина, только постукивали ложки.
- Эй, Хондей! А дикарика чего не кормишь? - крикнул кто-то с другой стороны костровища.
- Ништо ему, - степенно отозвался возчик, - Вот в столицу прибудем, свезём в зверинец - небось там накормят...
- Нехорошо так, не по-людски... - пробормотал Онхим, самый плюгавенький из мужичков-обозников, обладатель, на зависть всем, лучших в селении битюгов.
- Дурак ты, Онхим, - снисходительно отзвался Рюга, Хондеев дружок и собутыльник, - Нешто к дикарям по-людски можно? Они ж, того... Дикари, известное дело...
В стане разгорелся спор. И у Онхима, и у Рюги нашлись сомышленники. Те, кто не принял участия в споре, с интересом прислушивались к перепалке, гадая про себя: кто одержит верх?
Пока у костра разгорался спор, маленькая Илька, сирота, живущая у Хондея, бочком подобралась к котлу и что-то шепнула стряпухе. Та степенно кивнула и наложила в Илькину плошку добрую порцию варева. Девочка поклонилась и, стараясь быть незамеченной, стала пробираться к Хондееву возу. Оказавшись около дикарёныша, девчонка утвердила плошку на траве и попробовала приподнять паренька и посадить его к колесу. Едва она взяла пленника за плечи, как тот, резко изогнувшись, укусил её за руку.
Илька не закричала, не отдёрнула руку. Только закусила губу и, полными слёз глазами, обиженно посмотрела на пленника. Пареньку вдруг стало стыдно...
Маленький охотник бесшумно шёл по зимнему лесу. Зима в этом году подвела. Снега было мало, несколько раз начиналась оттепель, поэтому лежал он отдельными проплешинами, следов не хранил, и лесным добытчикам приходилось нелегко. Охотники из соседних родов жаловались, что не дают покоя волки, но, слава Предкам, вокруг озера они не селились. Именно поэтому мальчишку, вступающего в десятую зиму, без особых волнений отпускали на самостоятельную охоту.
Мальчик обогнул поросший кустарником холм и спустился в овраг. Весной и осенью в нём бежал говорливый ручей. Сейчас об этом напоминали только промёрзшие насквозь лужицы. Мальчик прислушался и решительно двинулся вверх по руслу. Острый слух не обманул его - в укромном месте он нашёл хитрую ловушку, в которой, жалобно тявкая, обретался молодой лис, почти щенок. Зверьку зажало переднюю лапу. Будь на его месте лисица постарше, она наверняка отгрызла бы себе лапу и ушла, променяв здоровье на свободу. Этот, молодой, глупый и неопытный, только плакал. И как только его тявканье не привлекло внимание хищников покрупнее, для которых он теперь был лёгкой добычей? Он даже не попробовал огрызнуться, когда охотник присел рядом.
- Что ж ты, малыш? - посочувствовал человек зверю. Мальчик попытался разомкнуть ловушку, но силёнок ему явно не хватало. Увлёкшись, он не услышал, как на противоположном склоне показался незнакомый человек. Впрочем, тот не скрывался, подошёл открыто и поклонился, как равному.
- Добрая добыча? - весело спросил он. Мальчик, раздосадованный тем, что допустил непростительную оплошность, ответил довольно ворчливо:
- Добыча, только не моя, - и внимательно оглядел собеседника. Перед ним стоял довольно молодой парень, одежда и снаряжение которого выдавали собрата-охотника. Только родовые знаки были мальчику незнакомы, видать из дальних мест прибыл. Заметив, что вызвал любопытство, тот не замедлил представиться:
- Меня люди Бельчаком кличут, и знаком я всем, кто вблизи Закатной опушки бывает.
- Доброй охоты тебе, Бельчак, - степенно ответил мальчик, - Мой род обитает на берегах Лесного озера, там тебе скажут о сыне Кедра и Зарницы. - Бельчак понимающе кивнул: собеседнику ещё не по годам было владеть именем.
- Как же получилось, малый, что я вижу тебя у ловушки, но добыча в ней не твоя?
- Это ловушка старого Боровика, - вздохнул паренёк, - Три дня назад он ещё ходил на охоту, а вчера отправился к предкам. Родни у него не было, так что я решил - лисёнка отпущу, негоже ему пропадать...
Бельчак посмотрел на собеседника с нескрываемым уважением:
- Не знаю, какое имя написано тебе на роду, а я, пожалуй, буду звать тебя Лисёнышем. Ты мудр для своих лет, а к мудрецам не пристало обращаться без имени.
Парнишка смутился. Похвала незнакомца, может, и немногого стоила, но сказанное от чистого сердца всегда греет душу.
- Давай, я тебе помогу, Лисёныш, - продолжал Бельчак, - Похоже, только смерть отняла силу у вашего Боровика, годы его не одолевали...
- Это так, - кивнул мальчик, - Старому Боровику тут соперников не было.
Охотник взялся за бревно, служившее основой ловушки, а Лисёныш осторожно опустился на колени около сжавшегося в комочек зверька и достал из мешка кусок гусятины, который, тайком от отца, положила мать. Мальчик не стал с ней спорить, хотя и не скрывал недовольства: плох тот охотник, что не прокормит себя в лесу. Но кто же будет спорить с матерью, к тому же, вот, пригодилось!
Видно, лисёнок немало поголодал ещё до того, как попался на хитрость старого охотника. Учуяв волшебный запах, он замер и смешно задвигал кончиком носа. Паренёк не стал его дразнить, положил еду прямо перед мордочкой и, дождавшись пока тот увлечётся едой, кивнул Бельчаку. Охотник навалился на бревно, давая возможность высвободить лапу зверьку. У того, видно, давно не было удачной охоты, он даже не сразу почувствовал, что свободен. А когда, проглотив угощение, понял, что его лапу ничто не держит, порскнул в сторону. Освободители проводили его дружным смехом. Однако лис не поспешил исчезнуть. Остановившись поодаль, он внимательно посмотрел на людей.
- Беги, малыш! - махнул ему рукой наречённый тёзка, - Я не буду на тебя охотиться!
Лисёнок медленно повернулся, и, с достоинством, которое только позволяла больная лапа, потрусил прочь. Потом не выдержал, прыгнул в кусты, но оттуда немедленно высунулся любопытный нос.
А Лисёныш повернулся к Бельчаку и поклонился.
- Спасибо, уважаемый! Без твоей помощи я бы не справился.
Бельчак приложил руку к сердцу:
- Спасибо и тебе, парень! Если у меня когда-нибудь будет дочь, жениха ей я поищу на берегах Лесного озера.
Охотники разошлись в разные стороны. Мальчик шёл по бесснежному лесу и, отчего-то, у него было тепло на душе. Как бывает, когда заслужишь похвалу от отца...
...он почувствовал, что сделал что-то недостойное. В самом деле, не все же вокруг враги. Уж точно не эта белобрысая девчонка, первый человек в этих местах, который обошёлся с ним по-людски. Лисёныш опустил глаза, а когда осмелился поднять, прямо у его рта обнаружилась полная ложка.
Илька накормила пленника, осторожно отёрла ему рот краем своего платка, всё ещё намотанного на руку. Улыбнулась в ответ на кивок и, уже не таясь, сбегала к пологу и принесла полную кружку молока. Но напоить мальчика ей не удалось. Подкравшийся Хондей грубо вышиб кружку из рук и отвесил девчонке крепкую затрещину.
- Ты на что моё добро переводишь, голодранка? - заорал мужик.
В стане воцарилась мёртвая тишина. Спиной Хондей почуял, что перегнул и, оборачиваясь, изобразил возмущение на лице, надеясь в ком-то найти сочувствие. Сочувствующих видно не было. Даже Рюга не поднял глаз. А от костра неспешным шагом приближалась Онхимиха. Хондей засуетился. Онхимиха была на голову выше своего мужика и втрое шире, что не помешало им прожить в полном согласии два десятка лет, вырастить двоих дочерей, статью пошедших не в отца. Старшая, уже детная и вдовая, сидела со своим младенцем у полога, а младшая, невеста в самом соку, ступала за матерью.
Баба подошла к Хондееву возу, взяла Ильку за руку.
- У нас будешь, - коротко сказала она, вытирая девочке слёзы.
- Эй, куда повела? Сход её ко мне определил! - завопил Хондей, уже чувствуя грядущие неприятности. Онхимиха даже не оглянулась, а младшая Онхимовна презрительно посмотрела на растерявшегося мужика и демонстративно плюнула ему под ноги. По становищу прокатился сдержанный хохоток - эта девка страсть как любила по праздникам поучаствовать в кулачных боях. Между тем подошёл и сам Онхим. Он вытащил нож и перерезал путы, стягивающие Лисёныша.
- Этого я тоже заберу, - молвил он, обращаясь к Музаю, - Пока не уморили...
Сам мальчишка идти не смог, руки-ноги, туго стянутые верёвкой, онемели. Онхим покачал головой и отнёс его к своему пологу на руках. Илька уже сидела рядом со старшей Онхимовной и забавляла весело угукающего малыша. Молодая вдова, приглядевшись к отцовской ноше, неодобрительно покачала головой и, передав ребёнка девочке, полезла в свой узелок.
Лисёныш полусидел у онхимова воза, не в силах пошевелиться, и, стиснув зубы, терпел растекающуюся от лодыжек и кистей боль. Впрочем, терпеть пришлось недолго. Молодая баба, похоже, дочь его освободителя, принесла какое-то снадобье, и, приговаривая что-то успокаивающее, растёрла им глубокие рубцы. Боль ушла, к рукам и ногам вернулась чувствительность.
Между тем страсти в стане пошли на убыль. Хондей попытался было пожаловаться Музаю, но старшой решительно пресёк этот разговор.
- Онхиму девку передадим. И не ори, что тебе её сход поручил. В обозе моё слово последнее, я перед сходом и отвечу. И дикарика пусть Онхим везёт, небось не хуже тебя справится. А тебе, Хондей, так скажу: ещё какое безобразие за тобой замечу - в обоз боле не возьму.
Обиженный Хондей ушёл к своему возу и оттуда начал язвить, что, дескать, и сам Онхим мужик никудышный, и на дворе у него бабы командуют. В ответ на это младшая Онхимовна громогласно объявила, что у них на дворе хоть два мужика - тятенька да племянник, а на Хондеевом - один, да и тот Притыка. Стан снова взорвался хохотом: деревенский дурачок Притыка приходился Хондею дядькой, стало быть, злоехидная девка во всеуслышание отказала Хондею в достоинстве. У того хватило ума не связываться с Онхимовной, поскольку язык у неё был едва ли не крепче кулака.
Когда окончательно стемнело, Музай скомандовал караульщикам расходиться по местам, а обозникам - отдыхать. Завтра предстоял трудный переход, последний перевал. Пусть невысокий, но со своими трудностями. Затем старшой подошёл к возам Онхима.
- Слышь, Онхим, ты дикарика-то привяжи на ночь.
Онхим поскрёб бороду.
- А надоть? Мыслю я - не сбежит он. Некуда ему, да и незачем...
- Я говорю - привяжи! Мало ли что? Всё спокойней будет.
Онхим вздохнул, но спорить не стал. Порылся в мешке, достал верёвку и опустился на корточки рядом с парнишкой.
Лисёныш сидел на траве, спиной прислонясь к колесу. Руки и ноги давно перестали болеть, хоть сейчас можно было вскочить и дать дёру. Но пареньку, почему-то не хотелось этого делать. Все невзгоды последних дней вдруг оказались где-то далеко. Сейчас были только девчонка, не побоявшаяся накормить его и не затаившая обиду в ответ на зло. Была молодая женщина с ребёнком, облегчившая его страдания. Был низкорослый мужичок, забравший его к себе. Было что-то, что позволяло надеяться на светлые дни в будущем. Поэтому, когда Онхим, как его называли другие, подошёл к нему с верёвкой, Лисёныш спокойно протянул ему руки. Однако тот, досадливо поморщившись, лишь обвязал его за талию, да ещё проверил - достаточно ли свободна петля, и достанет ли длины верёвки отойти, скажем, в кусты. Мальчик понял, что мужичок лишь выполняет указание, причём без большого на то желания.
Поскольку домочадцев прибавилось, а места под пологом больше не стало, Онхим решил ночевать под возом, не привыкать старому обознику. Порывшись в узлах, он вытащил два зимних кожуха. Один бросил для себя, второй протянул Лисёнышу. Мальчонка прекрасно понял его, поблагодарил поклоном и полез под воз. Да, кожух был нелишним, ночь обещала быть довольно свежей. Мужик устроился рядом, завернулся в тёплую овчину и захрапел. А Лисёныш, пока его не сморил сон, слушал ночь. Где-то неподалёку ржали кони, потрескивали угли в угасающем костре. Мальчик подумал, что с завтрашнего дня надо слушать речь этих людей, учиться их понимать. Этот мир становится его миром...
Из под полога вынырнула Илька, огляделась, тихонько подкралась к возу, сунула Лисёнышу яблоко и юркнула обратно.
Никто не знал, зачем пришли степняки. Изредка лесные жители встречали на опушках этих маленьких темнолицых людей. Но ни те, ни другие не горели желанием познакомиться поближе. У вас свой мир, у нас - свой, а то, что они так близко, значит надо кому-то. Живём своей жизнью, в чужую нос не суём. Но в ту весну приземистые лошадки с хорошо вооружёнными всадниками нахлынули, как паводок. Сначала просто разбивали свои шатры на опушках, потом стали забредать всё дальше в лес. Лесовики им не мешали - мало ли какая нужда пригнала людей, лес большой, места всем хватит. Но, как оказалось, степняки думали иначе. Сначала, вроде случайно, огород потоптали в одном поселении, потом утащили девку в другом, а когда её родня потребовала найти и наказать виновных, налетели дикой стаей, пожгли дома и вырезали почти всех сельчан. Чудом уцелевший старик добрался, весь израненный, до соседского рода, рассказал о беде. Пытались люди противостоять нашествию, но охотники не воины. А степняки вошли во вкус, разошлись по лесу, как круги по воде, и там, где появлялась их визжащая орда, царствовали огонь и смерть.
Род, живший по берегам Лесного озера, знал о беде, собирался сняться с насиженных мест, раствориться в дальних чащах, но не успел. Перехватили степняки озёрных охотников, некому стало предупредить поселян. Налетели конные, из луков перебили всех, успевших взяться за оружие, а остальных резали, не щадя ни стариков, ни баб, ни детей. Лисёныша спасло чудо. Он возвращался из соседнего поселения, от дальней родни. Родной берег встретил его не привычным плеском воды, а треском и жаром горящих домов, воплями обезумевших от крови степняков и стонами умирающих сородичей. Первая же мысль - заступиться, защитить - была прервана криком отца. Кедр, истекающий кровью, утыканный стрелами, не собирался дёшево отдавать свою жизнь и хотел спасти сына.
-Уходи, малыш! - кричал охотник. Он не знал, что мальчик слышит его, и кричал, надеясь на чудо. Чудо случилось, но Кедр о том уже не узнал.
Степняки заметили мальчишку, несколько человек рванулись к нему, но тот уже скрылся в зарослях. Они опрометчиво думали, что легко настигнут добычу. Однако уже через несколько сотен шагов количество преследователей стало сокращаться. Маленький охотник не бежал сломя голову, преследуемый страхом. Нет, он выбирал путь, который стал бы последним для врагов. И расчеты его оправдались. Кто-то из степняков, мало знакомый с лесом, увяз в болотце, приняв его за чистую полянку. Другой провалился в старую ловчую яму. Третий... Да, их становилось меньше, но не уменьшалась злость и росло ожесточение. А мальчик бежал и бежал, чувствуя, как тают силы и кончается дыхание... В какой-то момент ему показалось, что погоня отстала, он позволил себе передохнуть. А затем возобновил свой бег. Он давно оставил места, где бывал на охоте - один или с отцом. Лес вокруг был чужой, незнакомый, но это был лес, и беглец верил, что он не выдаст. На третий день пути мальчик упал в кусты и понял, что дальше двигаться не может. Просто, не осталось больше сил. Несколько часов он провалялся в забытьи. А когда пришёл в себя, первое, что увидел, был красавец лис, сидящий в паре шагов от него. Зверь внимательно посмотрел человеку в глаза, встал и, прихрамывая, потрусил прочь. Именно эта хромота и подсказала мальчику - кто перед ним. Беглец попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривая. А лис остановился, обернулся и коротко тявкнул, как бы приглашая следовать за собой.
От долгого бега ломило всё тело. К тому же, мальчик третий день ничего не ел, не с руки заниматься охотой, когда ты сам - добыча. Но, превозмогая боль, он встал и последовал за лисом. Тот не спешил, будто понимал, что маленький человек очень устал. Но вёл беглеца за собой, не останавливаясь. К вечеру лес кончился. Высокие деревья сменились кустами, почва под ногами стала каменистой, а вдали показались горы. Лис вышел на полянку, облюбовал себе куст и растянулся под ним, давая понять, что дальше идти пока не намерен. Мальчик рухнул, как подкошенный, и забылся тяжёлым сном. В нём снова горели дома родного поселения, визжали степняки, раздавался последний крик отца. Утро пришло, как избавление. Лис терпеливо дождался, пока мальчик напьётся из найденного неподалёку родничка, смоет с себя грязь и пот, и уверенно повёл его дальше, к горам.
Последний отрезок пути много времени не занял. Уже к полудню человек и зверь подошли к подножию гор. Здесь и травы росло меньше, и кустарник был заметно ниже, а главное, почву под ногами сменил камень. Мальчику стало труднее идти, босые ноги не были привычны к такой земле. Особенно досаждали мелкие острые осколки. Лис уверенно прошёл через заросли и остановился напротив узкой расщелины, разрубавшей пологий склон горы. Маленький беглец понял своего проводника. Видимо, зверь чувствовал, что человеку надо скрыться из этого мира, и привёл его туда, где начинался путь в другие миры. Мальчик присел на гладкий камень, уже нагревшийся по ярким солнцем. Лис неожиданно приблизился и лёг рядом, совсем близко. Человек протянул руку и коснулся густого рыжего меха. Зверь не испугался, не огрызнулся, но довольно сощурился, и вдруг положил голову на колени мальчику.
- Спасибо тебе, - прошептал тот, - Ты мне теперь брат. Я буду зваться Лисёныш.
Зверь поднял голову и посмотрел человеку в глаза. Может, прощался, может, просто запоминал. Мальчик встал и зашагал в неизвестность.
Солнце ещё не встало, когда в стане обозников началось движение. Первыми поднялись стряпухи, Онхимиха с помощницами затеяли кашу. Затем мужики пошли проведать лошадей. Илька выскользнула из-под полога, заглянула под воз и брызнула в лицо спящему Лисёнышу росой с ближайшего куста. А когда тот очумело вскочил, треснувшись спросонья о жерди днища, хихикнула и убежала. Обоз неторопливо, но слаженно готовился продолжать путь. Мальчик вылез из-под воза, и, присев около колеса, стал слушать людей. Ещё вчера, засыпая, он положил себе: понять чужой язык. Это не казалось ему непосильным занятием. Любой охотник без труда разбирается в птичьих и звериных голосах, а человеческая речь не в пример легче. Главное - уметь слушать и запоминать. Лисёныш умел. За короткое время, прошедшее до утренней трапезы, он запомнил имена всех членов семейства Онхима. Обратил внимание и на то, что, обращаясь к старшим, Илька называет Онхима "дяденька", а его жену и старшую дочь - "тётенька". Младшая Онхимовна была не на много старше самой девочки и, видимо поэтому, в таком уточнении не нуждалась.
Плошку с кашей пленнику принёс сам глава семейства, и ел он, сидя рядом с ним. После завтрака все засобирались, возчики принялись запрягать лошадей, домочадцы складывали пологи, тушили костры. Музай снова подошёл к Онхимовым возам. Лисёныш догадался, что речь снова пойдёт о нём и, не дожидаясь разговоров, сам обвязал себя верёвкой. Мужики недоумённо переглянулись, такой сообразительности от дикаря никто не ожидал. А мальчик, собираясь залезть на воз, встал и тут же со стоном упал. Онхим был ближе. Он без церемоний подхватил Лисёныша, посадил на воз, поднял его ногу и рассмотрел то, чего вчера не заметила его дочь.
- Ого! - присвистнул Музай, - А мальчонка-то, ровно по ножам ходил...
Конечно, откуда ему было знать, что два дня пути через горное ущелье не прошли для мальчика даром. Гранитные осколки изрезали ступни уже на первом часу пути. Полоски холстины, оторванные от рубахи и обмотанные вокруг ступней, продержались недолго. Нож упал в расселину меж двух огромных валунов, и достать его не получилось. Вторую половину пути Лисёныш шёл на волне постоянной боли, затуманившей сознание.
Обоз задерживать не стали. Онхим с младшей дочерью, Жданкой, повели первый воз, Онхимиха взяла на себя второй. На нём же уместились Любаня Онхимовна с сыном, Илька и Лисёныш. Малыш перекочевал на колени к девочке, а Любаня занялась Лисёнышевыми ногами. Аккуратно промытые раны были засыпаны какой-то сушёной травой и туго перетянуты чистой холстиной. Лечение дало результаты незамедлительно - стихла боль, прояснилось сознание. Мальчик набрался смелости, тронул женщину за рукав и показал ей на Илькину руку, до сих пор перетянутую платком. Девочка вспыхнула, хотела было убрать руку, но Любаня, не церемонясь, размотала тряпицу, осмотрела след укуса и, не долго думая, отвесила Лисёнышу подзатыльник. Илька хихикнула, парнишка ткнулся носом в тюки. Было не больно и, почему-то, совсем не обидно.
Между тем возы съехали с поляны и потянулись по тракту. Шли небыстро, дорога тянулась в гору. Конечно, в родном лесу таких путей не было, охотники ходили звериными тропами и повозками не пользовались, в чащобе волокуша удобнее, но привыкший всё подмечать охотник обратил внимание, что дорога не казалась наезженной. Поразмыслив, Лисёныш пришёл к выводу, что этот обоз - первый после зимы. А по снегу, видимо, был другой путь, либо зимой обозники отдыхали. Так или иначе - свежих следов видно не было, а вот горный склон, вдоль которого тянулся тракт, свой норов показывал. Левую половину дороги нередко преграждали маленькие осыпи, на правой же всё чаще встречались промоины, тянущиеся вниз, к маленькой речушке. В некоторых местах оползни сужали дорогу так, что возы опасно кренились вправо, и только мастерство возчиков и сила лошадей спасали их от опрокидывания. Стихли разговоры и шутки, которыми перекидывались друг с другом мужики, больно рискованна была эта часть пути. Напряжение чувствовалось во всём, оно передавалось животным, возчикам, пассажирам... И в какой-то момент старая дорога не выдержала тяжести воза и подалась вниз. Громким криком Онхимиха удержала коней, заставила их вытащить повозку на прочную поверхность. И тут же сзади заголосила Любаня. Когда тряхнуло, Илька, державшая на руках малыша, не смогла ни за что схватиться, и её выкинуло за край. К счастью, девочка упала на рыхлый песок, не разбилась, и продолжала держать ребёнка, стараясь, чтобы ничто ему не повредило. А сыпучий склон, получив сильный толчок, лавиной пошёл вниз, к реке, увлекая за собой детей. Ильке повезло. Чудом она ухватилась за кривой ствол высохшего деревца, невесть как держащегося на крутом склоне, другой рукой поднимая младенца повыше, чтобы песчаный поток не захлестнул его.
Пока останавливался обоз, пока сбегались встревоженные мужики, Лисёныш обмотал вокруг колышка, торчащего на борту воза, другой конец верёвки, опоясывающей его, и, подхватив какую-то палку, спрыгнул прямо в шуршащую лавину. "Только бы верёвки хватило..." - мелькнула запоздалая мысль.
Хватило ровно на столько, чтобы, тормозя палкой, добраться до спасительного деревца. Илька уже теряла силы, цепляясь за тонкий ствол и удерживая на весу ребёнка. По колено погружаясь в песок, Лисёныш встал, перехватил у девочки малыша и, рванув ворот рубахи, запихал ворочающийся и возмущённо вопящий кулёк за пазуху. Верёвка, больно впивающаяся в бока, не давала ему вывалиться и оставляла охотнику свободными руки. Ильку он ухватил за руку в тот момент, когда пальцы девочки, цепляющиеся за ствол, бессильно разжались. Стиснув зубы, Лисёныш подтащил её к себе, заставил обхватить за плечи и, навалившись на палку, попробовал сделать шаг вверх по склону. Оказалась - это почти невозможно. Песок струился тяжёлым потоком, подавался под ногами, заставляя проваливаться чуть ли не по пояс. Однако тут же натянулась верёвка. Глянув вверх, мальчик увидел, как сама Онхимиха, прижавшись спиной к возу, медленно и осторожно вытягивает их из беды.
Шаг, другой, третий... Лисёныш приноровился бороться с сыпучим склоном, малыш затих, словно понимал, что мешает своими капризами, Илька отпустила одно плечо, перехватила петлю на спине мальчика, пыталась идти сама, облегчая работу своему спасителю.
Когда до верха осталась пара шагов, какой-то долговязый парень лег на край склона, протянул вниз длинные руки и выдернул девочку наверх. Второму, как две капли воды похожему на первого, Лисёныш передал младенца. Его самого вытянула Онхимиха, но не отпустила, а крепко, по-матерински, обняла его и не отпускала, пока не подошёл Музай.
- Воля твоя, старшой, а только мальчонку я не оставлю в городе. Наш будет.
Музай для порядка глянул на Онхима. Тот степенно кивнул, взъерошив Лисёнышу волосы, и добавил:
- Он нам теперь вроде свой.
И, для порядка, спросил у мальчика:
- Хочешь у меня жить?
Лисёныш напрягся, вспоминая услышанное за день, и, надеясь, что память не подведёт, произнёс:
- Хочу, дяденька Онхим...
Наверное, если бы он залаял или зашипел, это меньше удивило бы обозников, чем одно человеческое слово! Все вокруг разом замолкли.
- Ты что же, речь человеческую понимаешь? - изумлённо спросил Музай.
- Мало, - признался мальчик, - Один день слушать мало...
Первая пришла в себя бойкая Жданка. Она обвела притихших обозников взглядом и презрительно буркнула:
- Сами-то... А всё туда же - дика-а-арь...
- Попелишна! - окликнула какую-то подругу Любаня, - У твоего Мотейки обувки лишней не будет? А то, что нашему босым-то...
- Глянь-кось, сынок, - худющая долговязая Попелишна затормошила сына, - Ты-кось давеча жалился, что сапожки малы стали!
- Есть обувка, - неспешно подтвердил толстый щекастый Мотейко, - Сапожки хороши, и носил-то мало, а вот ноги-то растут. Отчего ж пришлому не отдать - всё не выбрасывать.
Парнишка не спеша порылся в мешке, вытащил пару сапожек, неторопливо сполз с воза и, подойдя вперевалочку, протянул обувку.
- Носи, - добродушно произнёс он. Лисёныш взял подарок и молча склонил голову.
- Эй, эй, чего столпились-то? - нарушил всеобщую тишину Музай, - Неровён час - опять тракт посыплется! Давайте-ка выбираться отсюда! И так уж сколь времени потеряно!
Обозники моментом рассыпались по возам, и движение возобновилось. Скоро обоз вошёл в привычный ритм, да и опасный участок дороги, спустя недолгое время, остался позади.
Желая наверстать упущенное время, Музай не стал командовать длительный полуденный отдых, ограничился короткой остановкой для водопоя. Онхимиха, с помощью Ильки, оделила домочадцев хлебом и молоком, причём, как заметил мальчик, ему достался едва ли не самый большой кусок. Перекусив, Лисёныш соскочил с воза и стал помогать Онхиму, внимательно приглядываясь к его действиям и запоминая их. Мужик, заметив желание помочь, не только поил коней и поправлял упряжь, но подробно объяснял, что и зачем он делает. А после того, как стоянка окончилась и обоз тронулся в путь, спросил:
- У вас, парень, лошадей, я смотрю, немного было?
- Совсем мало, - кивнул мальчик, - В лесу лошадям нелегко.
- Чем же вы жили? - заинтересовался Онхим.
- Лес накормит... - ответил Лисёныш и помрачнел. Возчик понял, что затронул что-то больное, обнял мальчика, прижал к себе и шепнул на ухо:
- Ты теперь не бойся. А с бедой, какая ни есть, завсегда разобраться успеем...
К вечеру предгорья остались далеко позади. Тракт вышел на равнину, и скоро перед обозом раскинулась широкая река. У Лисёныша аж дух захватило - первый раз он увидел столько воды. Даже его родное озеро в длину было, пожалуй, короче. Противоположный берег скрывался в дымке. Музай скомандовал ночёвку. Видно было, что старшой доволен: несмотря на все задержки, обоз поспевал в сроки.
- Стало быть, ты охотник? - спросил вдруг Онхим, когда было покончено с пологом и лошадьми.
- Охотник... - кивнул Лисёныш.
- А с этой штукой управишься? - из-под тюков был извлечён продолговатый свёрток. Лисёныш аккуратно развернул рогожу: лук. Не слишком новый, не часто пользованный. Дорожный, смекнул паренёк, от дикого зверя или лихих людей. Чтобы места много не занимал, но не игрушка. Лисёныш осмотрел оружие, привычными движениями снарядил, натянул тетиву. Послабее отцовского, охотничьего, но вполне справный.
- Да я уж вижу! - добро усмехнулся обозник, и, вытаскивая из-под тюков полный тул, предложил, - Пойдём, что ли, к реке, авось чего к вечере добудем?
Лисёныш окинул берег опытным взглядом. Не родное озеро, конечно, но вряд ли у птиц, что любят таиться в камышах, сильно разные привычки.
- Туда, - махнул он рукой, - Там добудем.
Несколько сотен шагов до поросшей тростником заводи шли молча. Охотник на ходу проверил содержимое тула и убедился, что был прав. Все стрелы были снабжены разноцветными пяточками - в соответствии с наконечниками. Кроме известных Лисёнышу охотничьих, встретились и не виданные раньше. Боевые, догадался он.
Увлёкшись, мальчик не заметил, как за спиной Онхима бесшумно показался дикий зверь. Чем-то он напоминал камышового кота, вроде тех, что водились по берегам Лесного озера, но был гораздо крупнее. К тому же, привычные коты не рисковали нападать на людей, а этот, похоже, собирался сделать именно так. Рассуждать было некогда, кричать поздно. Лисёныш кинул стрелу к тетиве. О том, что есть риск попасть в человека, подумалось потом, когда оперённая смерть уже чертила воздух.
Онхим повалился навзничь, когда здоровая туша упала ему на спину и сбила с ног. Но это был единственный вред, который хищник мог причинить обознику. Тяжёлая боевая стрела, торчавшая из затылка зверя, была тому подтверждением. Нападавший был уже мёртв.
- Дяденька Онхим! - завизжал Лисёныш, бросаясь к камышам. Лук он не бросил, и следующая стрела уже лежала на тетиве, чутьё охотника подсказывало, что хищник может быть и не один. К счастью, опасения не оправдались, больше опасности не было. Да и обозники, вооружившись кто чем, уже бежали на его крик. Мёртвого кота отвалили, Онхима привели в чувства. Подоспевший Музай поглядев, насколько глубоко вошла стрела, спросил только:
- Откуда стрельнул-то?
Лисёныш, вздохнув, отпустил тетиву и, оглянувшись, мотнул подбородком:
- Оттуда... Где камень...
Музай покачал головой, взъерошил пареньку волосы и подошёл к поднявшемуся уже на ноги Онхиму.
- Однако спас тебя найдёныш... - молвил он.
- Спас... - согласился тот, - Собирай сход, старшой, к людям слово есть.
Музай молча кивнул.
Обозники собрались посреди стана. Перед ними стоял Онхим, положив руки на плечи Лисёныша, чуть поодаль собралось всё его семейство.
- Люди добрые, слушайте, что скажу, - негромко, но так, что все слышали, говорил обозник, - Днями нашли мы при дороге мальчонку бездомного. Волею старшого приютило его семейство моё. С той поры убедились все, что не дикий он, а совестливый и разумный - и речью человеческой овладел, и внука моего спас, да и меня от зверя сохранил. Правду ли говорю, люди?
Подождав, пока стихнут возгласы одобрения, Онхим продолжил:
- А потому решил, и вам о том объявляю - беру я его в сыновья! Растить буду, как родного, и что кровным детям дал, то и у него будет. Имя ему дам - Справ. А домашние мои помысел мой ведают и с тем согласны.
Женщины за его спиной степенно кивнули, даже Илька, прятавшаяся за Жданкиной спиной.
- Я своё сказал. Теперь - что сход скажет, - и Онхим в пояс поклонился обозникам.
Шумели недолго. Музай, послушав, о чём кричат все, вышел и поднял руку. Сход моментально стих.
- Волею селян, поставившего меня старшим над обозом, спросить хочу: дать ли добро Онхиму найдёныша усыновить?
Спрашивал больше для порядка. Настрой схода и так был понятен, да и решение Музай давно принял. Поэтому, малость подождав, обратился уже к Лисёнышу:
- Понял ли ты, парень, чего Онхим желает?
- Понял, дяденька Музай, - мальчик поднял голову и посмотрел в глаза старшому.
- Согласен?
Лисёныш оглянулся, переглянулся с названным отцом и ответил:
- Согласен.
Музай, скрывая улыбку, повернулся к обозникам и провозгласил:
- Отныне в Онхимовом семействе есть сын, Справ! Коли точно справен будет - всему семейству честь, коли позору оберёт - семейным и ответ держать! Я сказал - по сему и быть!
Когда Онхимиха и дочери наконец отпустили новоявленного сына и брата, немало намяв ему бока крепкими объятиями, Онхим отвёл его в сторонку и тихонько сказал ему:
-Ты, Справушка, не серчай, что прозвание тебе дал, не спросив. Только подумал, что есть тебе резон новое имя обрести. А уж настоящего своего ты не забывай, и род свой помни. А уж как меня звать - сам решишь.
- Спасибо, батюшка Онхим! - мальчик чуть запнулся, но произнёс заветное слово абсолютно искренне, - Не подведу тебя.
Минутами позже он поглядел в сторону, откуда прибыл обоз. Там, на горизонте, уже еле виднелись горы, откуда он пришёл в другой мир. Этот мир недолго был ему чужим и враждебным.
"Я не прощаюсь с тобой, брат Лисёныш" - подумал Справ, - "Я когда-нибудь приду тебя навестить".