День прошел как обычно, ни рыба ни мясо. Заперев душную, раскаленную машину, Петр Семенович поднялся домой. Сумрачный коридор встретил его спасительной прохладой, исходящей от открытой настеж двери балкона. За колышащейся на ветру занавеской пронзительно синим небом поигрывал летний день. Выйдя на воздух, присел на приступок и, привычно затянув сигаретку, уставился вдаль. Устал. Солнце слепило глаза - опустив их долу, его взгляд споткнулся о непонятно откуда возникшие в углу поля зрения незнакомые женские трусики.
Петр Семенович удивился и даже почувствовал легкое волнение в груди. Что бы это значило? - задумался он, уперевшись глазами в взволновавший его естество предмет. С минуту рассматривал, больше с опаской и подозрением, после поднял. Повертел в руках мягкую на ощупь, розовую ткань с иностранными надписями. Хотел инстинктивно понюхать, да стало неловко. А она ничего, подумал Петр Семенович, мысленно оценивая размеры их обладательницы. Разглядел и цифры на бирке. Сорок четвертый. На пальцах растянул. Внутрь заглянул. Чистые. Изучил их устройство, удовлетворив возникшее любопытство. Как ни крути, а женские трусики, обычно, он стягивал в темноте, не разглядывая и по-быстрому. "Чужие", - пришел к выводу Петр Семенович, мысленно перебирая известный ему гардероб жены. "Куда ей, с ее то фактурой?" - и вздохнув, бросил трусы обратно в угол. Задумался.
В голову полезли разные мысли. На жену у Петра Семеновича давно не стоит. Она хочет и страдает от отсутствия его к ней желания, но с собой он ничего поделать не может. Она толстая, некрасивая женщина. Даже дура. На этой почве у него пышным цветом зацвела фобия ко всем пышным женщинам. Где-то, в глубине подсознания, он понимал, что дело не в форме, а совсем в других ипостасиях, но скромный размер женской задницы имеет для него свое, уже особенное значение, непроизвольно приводя его в возбужденное состояние, не иначе как в знак протеста, заставляя провожать такую долгим, томительным взглядом, встреться она на его многотрудном пути.
Откуда они взялись? Оглянулся по сторонам. На соседних балконах не было ни души. У соседки, что справа, задница больше - вот, что пришло ему в голову. Не она. Да и не хотелось ему, чтобы тайной его искусительницей оказалась молчаливая и неприветливая молодая женщина справа. Мысль двинулась дальше, в поиске нарушительницы его душевного спокойствия. Слева балконов не имеется. Там живут старики и девочка-внучка. Сверху хлопнула дверь. Кто жил сверху, над ним, он не знал. Снизу тоже знакомых у него не имелось. Но снизу они и прилететь не могли, заключил Петр Семенович. Правда, ветер гуляет, бывало, такой, что не приведи господи. Свесился вниз, перегнувшись через низкий, до опасного, край. Нет, никакого белья там нет и в помине. Значит, сбросили сверху. Зачем?
Пару раз до этого, в лифте, он встречал попутчиц, едущих выше, подходящих по размеру к его новым трусам. Чуть трогая женщину оценивающим, ненавязчивым, быстрым взглядом, в такой ситуации, он, бывало, ловил на себе ответный опущенный робкий взгляд, способный исходить лишь от скромницы, перебивающейся спонтанными, но редкими связями, не смеющей встретиться с его ищущими глазами лоб в лоб. В квартире над ним постоянно цокали чьи-то легкие каблучки. Этот факт раздражал - у них дома принято ходить в тапочках. А тут, что ночами, что по утрам, по его голове цокают шпильками. Это странно. Вычислить обладательницу каблучков до сих пор не удавалось. Сейчас это наводило Петра Семеновича на известные мысли, но никак не доказывало принадлежности трусиков. Да, определенно там жили странные люди. Скинуть к нему на балкон свои трусики могла дама исключительно легкомысленная, взяла и выбросила. Что такого? Может она со своим прошлым так рвет? А если она за ним наблюдает? Он прислушался. Нет, тишина. Показалось.
От них надо избавиться. Спрятать в помойку. Жалко. Почти новые. Придет жена и найдет в пакете с мусором чужие трусики. Что ей ответишь? Нашел? Она не поверит и будет пытать. Кто такая, как зовут, сколько лет, и как долго мы с ней встречаемся. Не пойдет. Станет спрашивать соседей, а те ей расскажут, что видели пару раз как... Впрочем, там все было чисто. Это было давно и неправда.
Петр Семенович решил дождаться темноты и бросить компрометирующий его предмет вниз. А если ветром их занесет на соседский балкон? Тогда лучше сразу бросить соседям, что справа. Там есть женщина. А вдруг промахнусь? Положить в них кирпич? Дома нет кирпичей. Что еще можно в трусы завернуть? Стеклянную банку, каких полный дом? С радостью. От них никак не избавиться. Но тогда будет грохот и куча осколков. Это привлечет внимание и ему придется спрятаться. Мда, прямо шкодник какой-то. Но он не совершал ничего предосудительного. Зачем ему прятаться и от кого? Он жертва обстоятельств, а совсем не преступник. Нет, не тот случай. Другое дело - завернуть в них тухлую курицу или котлету, выбрать цель и швырнуть что есть силы. Такой вариант был бы кстати, если б были враги. А их нет. А выйдет сосед и ни с того, ни с сего получит по роже его дохлой курицей? Это будет покойник, если дать хорошо; и лететь высоко. Петр Семенович посмотрел вниз, мысленно провожая смертельно раненного соседа. Кругом люди и дом буквой "Г". Его балкон у всех на виду. Как потом этим людям в глаза смотреть? Взрослый мужчина бросается в соседа женскими трусами с завернутой в них тухлятиной. Убийственное зрелище.
Что делать? Пойти вниз и повесить на подъезд записку? "Женщины, кто потерял свои трусы, обращайтесь в квартиру такую-то. Верну в целости и сохранности". Это было бы правильно, но с точки зрения общества, он будет выглядеть странно. Почему женщины теряют у него свои трусы? Все ли нормально у этого человека? Почему человек, поступающий правильно, всегда выглядит странным? Что у нас за общество? Где эта грань, отделяющая мораль и разум от этики? Вешать объявление о пропаже трусов неэтично, а о пропаже перчаток - обычное дело. Чем последние важнее трусов? Почему перчатки вернуть нормально, а возвращать чужие трусы неприлично? Почему я должен присваивать их себе? С голой жопой ходить некрасиво и небезопасно для здоровья. Заберите их, может у вас больше нет? Непонятно, где эта грань.
Спустился вечер, а он все сидел и сидел, провожая уже не жаркое солнце за соседнюю крышу. Он думал о себе, о жене и никак не находил ни себе, ни ей оправдание. Она ничем не интересовалась, не стремилась к работе, его друзья ей не нравились, они никуда не ходили. Ее интересовал только он. Его работа, его телефонные разговоры, его аська, его свободное время, его деньги и его женшины. Она жила его жизнью. При этом он отчетливо понимал, что становится подкаблучником. В нем рос протест и разочарование, и так продолжалось, пока он однажды не осознал, что она в принципе не способна стать ему полноценным партнером в жизни, что это не тот человек, который ему нужен и как-то, само собой, стал искать ей замену, сам еще не понимая, чего же он ищет.
Когда пошли первые женщины, с которыми у него снова все было ярко и интересно, которые без напряжения с его стороны получали свое женское удовольствие, удовольствие, по которому он уже так соскучился, он понял, что последние годы у него не было "большого секса", а была только одна бытовая повинность. И эти вот самые трусики, теперь невинно лежащие перед ним в углу, сверлили ему мозг с настырностью стоматолога, вынося на поверхность все то, что прежде так тщательно пряталось им от себя самого.
Он устал. Не дождавшись жены, как стемнело, Петр Семенович тихонько бросил уже порядком поднадоевший ему предмет вертикально вниз, убедившись, что тот благополучно долетел до земли, после чего отправился спать.
Наутро.
Выйдя из лифта, первое, что он увидел - ненавистные трусы пробрались с улицы снова в подъезд. Молчаливо, но навязчиво смотрели на него с подоконника. Он остолбенел на секунду и, выйдя на улицу, был задумчив и даже угрюм. Трусы явно преследовали его. Вечером они будут лежать под его дверью и тогда расправа над ним неизбежна.
За ним хлопнула дверь. У подъезда копошилась дворник. Женщина лет сорока c репутацией людоеда. Не пьющая, в оранжевом фартуке, одинокая и не толстая. Она оторвала голову от содержимого изрядно увлекавшей ее огромной коробки и уставилась на него все понимающим взглядом пронизывающих насквозь красных глаз. У Петра Семеновича в голове пронеслась страшная, пугающая своей неизбежностью догадка. Ему было стыдно. Не найдя оправданий ночному проступку, не зная как загладить вину, он решил наступать.
- Мария Михайловна, вы ведь в этом подъезде живете?
- В этом, в этом, а что? - выпрямляясь, ответила она, принимая независимый вид.
- Понимаете, какое тут .. такое дело.. Марья Мих.. хайловна. - слова встали поперек горла, сердце заколотилось, ноги стали ватные. "Что я несу?.." - пронеслось в его голове. Но отступать некуда, черт с ним. Он улыбнулся, и выждав секундную паузу, выдал:
- А не перепихнуться ли нам по-простому, так сказать, без затей? Вы вот женщина харизматичная, я бы даже сказал готическая вся из себя, доверие вызываете. Я тоже себе ничего, не лыком шит, в штанах трещит и здоров как бык. Вы, коли что, не сомневайтесь, я с открытой душой, большими, чистыми руками и предложением любви, и дружбы обращаюсь, пусть и неожиданно, зато самозабвенно. Вы согласны?
Дворник Мария Михайловна распрямилась во всю пролетарскую стать, посмотрела на него другими глазами и потянулась за лежащей рядом метлой.
- У вас все нормально, Петр Семенович? - спросила она взволнованным, участливым голосом, - Восемь утра. Вы не спали?
- Мария Михайловна. Как вам сказать? Я тут подумал.. Моя жизнь давно сложилась и менять в ней ничего не собираюсь. Все идет своим чередом - семья, работа и прочие гадости, имеющиеся в достатке. Единственное, чего мне не хватает - это понимающей женщины, друга, с которой мне было бы комфортно. Это не то же самое, что любовница. Содержать я никого не собираюсь. В этой вот связи, такую женщину я вижу оптимистично смотрящей вперед, активной во всем, нуждающейся именно в таком же, как и я, друге. Такой вот как...
Он понял, что его понесло и что женщина, стоящая напротив, не понимает ни слова из того, что он говорит. Какая то чушь. Откуда он все это взял и что вдруг заставило его? Он повернулся и молча пошел прочь. Садясь в машину и заводя мотор, он ни минуты не сомневался, что пора менять свою жизнь. Что такое есть жизнь? Жизнь - это один и тот же повторяющийся спектакль в одном и том же театре, неизменного автора, со стабильно банальным сюжетом. Есть люди в ложе, наблюдающие за действом чуть свысока. Есть те, кто сидя в партере, могут пощупать игру актеров, чуют грим и наигранность партии, неискренность жестов и голос суфлера. Они могут свистнуть, бросить цветы, крикнуть браво и бис. Им это нравится. Есть те, кто довольствуясь галеркой, принимают происходящее на сцене за чистую монету, но никак не участвуют в самом действии ни голосом, ни овацией, ни топотом ног. Их не слышат. Есть режиссеры, актеры и зрители. Есть дворники.
С тем и поехал работать. Мария Михайловна проводила его задумчивым взглядом, покачала головой и долго смотрела вслед, пока он не скрылся за углом их общего дома. Потом задрала голову вверх, на балкон десятого этажа, откуда утром прошлого дня ее трусики сдуло ветром с сушилки. Куда они делись, она так и не поняла. Тяжело вздохнула, после чего вернулась к своей коробке, в которую никак не хотел укладываться увесистый окорок бывшей соперницы.