Аннотация: ... Собаку что ли завести? - весело подумала Анна, рассмеявшись навстречу чему-то новому...
Домой идти не хотелось. Дома ее никто не ждал. Да и лучше было придти попозже, чтобы не встретить в коридоре коммуналки соседку - одно воспоминание о которой заставляло болезненно сжаться желудок.
"Вот стерва,"- подумала Анна,- "и когда уже она успокоится?"
Похоже, что никогда. Соседка ненавидела Анну лютой ненавистью, всеми фибрами своей незатейливой души. Для соседки это была священная война, месть за свою неудавщуюся жизнь, за прошедшую молодость, за мужа, который бросил ее когда-то ради такой же вот "финтифлюшки", за что-то еще, доступное только ее пониманию и за просто так, чтобы сорвать на ком-то злость, или доставить себе удовольствие.
"Бывают же такие люди," - начала опять про себя Анна, невольно вовлекаяcь во все тот же нескончаемый диалог с самой собой, - "которые умеют заставить каждого чувствовать какую-то невольную вину просто за существование."
Когда-то соседка работала кассиршей в различных продуктовых магазинах, меняя их время от времени по одним только ей известным причинам. Работала она три - четыре дня в неделю и в эти дни, по крайней мере до десяти часов вечера, коммунальная квартира дышала cвободно. Но плохо было тому, кто случайно задерживался в ванной или на кухне на несколько минут после ее прихода. Соседка бурно врывалась в квартиру, заранее распаленная мыслями о неблагодарном человечестве, которое не замечало, что она встала сегодня в четыре утра, чтобы приготовится к этой мерзкой работе, что она просидела целый день за кассой, пробивая чеки и стараясь сохранить на лице выражение, которое, по ее мнению, соответствовало утонченной интиллигентной женщине, обстоятельствами безжалостной судьбы заброшенной в эту дыру и старающуюся сохранить достоиство. Ее снежно белый, свеженакрохмаленный халат, слегка брезгливое выражение на длинном лице, прищуренные глаза, всегда смотрящие куда-то в сторону, вызывали у людей ответное неосознанное раздражение. Порой очень хотелось двумя руками ухватить эту чертову куклу и как следует встряхнуть, или просто нахамить - последнее происходило довольно часто, что еще больше подогревало ее ненависть к неблагодарному человечеству.
В коммунальной же квартире олицетворением оного была Анна.
А недавно соседка ушла на пенсию. Анне казалось, что наступил конец света. Теперь соседка имела неограниченное время для придумывания изощреннейших издевательств. На прошлой неделе, например, зная о том, что Анна совершенно не выносит запаха корюшки, она каждый вечер, стоило только Анне переступить порог квартиры, начинала жарить эту ненавистную рыбу.
"Господи," - каждый раз бессильно взывала к кому-то там наверху Анна,- "ну кто мог придумать такую жуткую комбинацию - запах огурцов и рыбьего жира! Я ведь люблю и рыбу и огурцы отдельно, но вместе!... Это просто невыносимо!"
Запах корюшки и без этого-то всегда отравлял Анне настроение, она, порой, не дыша пробегала мимо открытых ларьков, которые наводняли весенний Ленинград к великой радости населения. Корюшка была нарасхват, ее ели все и ловили все, хоть немного способные к рыбной ловле. Использовались какие-то хитрые приспособления, называемые таинственно "телевизоры". Разговоры об удачной рыбалке, или способах приготовления корюшки преследовали Анну, как и ненавистный рыбий запах, везде - в метро, трамваях, на работе. Более того, коллеги никак не могли поверить в ее нелюбовь ко всеми любимой рыбе, думая, что просто она никогда не пробовала по настоящему вкусно приготовленную.
- Вот подожди, я тебе принесу "мою",... тогда ты поймешь, чего себя лишаешь, - говорил кто-нибудь не реже чем пару раз в неделю, а затем с ожиданием смотрел в лицо Анне, когда она заставляла себя попробовать очередной кулинарный "шедевр".
Это превратилось тоже в своего рода развлечение - кулинарный конкурс-эксперимент, где жертвой была Анна. Она с тоской ждала конца весны - соседка и коллеги не сдавались.
На улице было не по-весеннему сыро и холодно, пошел мокрый снег. В сапогах захлюпало. Люди вокруг спешили домой, прихватив что-нибудь из еды в ближайших магазинах. Выбор был небольшой - докторская колбаса, молоко, кусок изменившей цвет говядины и хлеб. Анна постояла в очереди за хлебом, потом за колбасой. Купила на улице горячий пирожок с мясом у толстой тетки, закутанной в клетчатую деревенскую шаль.
Делать было больше нечего. Пойти к кому-нибудь в гости? Была середина недели, мартовский, мокрый ленинградский вечер, у всех были свои проблемы. Старые друзья становились все более далекими. Конечно, они все еще встречались иногда, больше по привычке, чем из желания, чтобы отметить (не отпраздновать) чей-то день рождения или годовщину свадьбы, но встречи эти уже совсем не те, что были в студенческие времена. Каждый, кроме Анны, обременен семьей, детьми, да и жены последнее время стали как-то болезненно реагировать на Аннино присутствие в их компании. Может быть стали опасаться за своих мужей? Никто из них и раньше-то не привлекал Аннино внимание, а тем более сейчас, когда за столько лет можно было заранее предугадать каждую шутку, каждую тему разговора - застольного, или с сигаретой на лестничной площадке.
Нет, в гости тоже не хотелось.
"Пойду домой," - решила Анна и с тоской подумала о том, что надо было давно купить электрический чайник, чтобы не пробираться на цыпочках на кухню, надеясь, что никого там на этот раз не встретит.
В парадной опять кто-то разбил единственную лампочку и Анна чуть ни присела от страха, когда из-под ее ног с коротким мявом выпрыгнула бездомная кошка.
"Ну его, этот чай," - решила Анна, - "просто закрою за собой дверь в комнату и пусть она себе ждет меня на кухне, хоть до полуночи."
Она медленно открыла тяжелую входную дверь, избегая скрипа, и прошмыгнула в свою комнату, благо она была первой от входа.
Иногда Анне удавалось таким образом избежать столкновений и именно такое Аннино поведение особенно раздражало соседку. Два дня подряд такой номер не проходил и завтра ее будет ждать нечто особенное. Наверное, нужно было заняться обменом, поместить где-то объявление, найти маклера, но на это нужны были деньги и силы. Денег всегда не хватало, да и сил к концу дня не оставалось, а может быть просто не было желания что-то делать для себя самой. Скорее же всего дело было в том, что Анна себя не любила. Не любила свою безвольность и податливость, не любила свою внешность, хотя очень многие бы дорого заплатили, чтобы иметь ее стройную спортивную фигуру, длинные ноги и гриву каштановых, вьющихся волос. Вот если бы она еще и не сутулилась, чтобы казаться поменьше ростом, да побольше бы улыбалась, потому что улыбка у нее была действительно что-то особенное. Улыбка вспыхивала на ее лице так ярко и неожиданно, высвечивая лицо и ярко-коричневые глаза изнутри, что пораженный собеседник еще долго после этого поглядывал на нее, стараясь не пропустить этот волшебный момент, а может для того, чтобы убедится, что это ему не показалось. Когда-то Анна была хохотушкой, которой легко давалось все - учеба, поклонники, друзья. Где все это? Скоро ей будет тридцать пять, а потом сорок!
"Бабий век сорок лет," - назойливо пел чей-то противный голос в ее голове.
А если это правда, то что дальше? И так уже на работе стали называть по имени и отчеству. Почему-то именно это особенно обидно указывало на возраст.
Вообще-то Анна когда-то закончила юрфак в Ленинградском университете и мечтала о работе следователя. Давно это было... Но, когда она была на последнем курсе, у тети, которая ее воспитывала с детства, случился обширный инсульт. Она лежала неподвижно, скованная параличем, потерявшая речь, никого не узнававшая. За тетей нужен был постоянный уход, лекарства, процедуры и все вдруг пошло совсем по другому пути. Анна нашла работу юрисконсульта в одном из НИИ недалеко от дома, чтобы успевать во время обеденного прерыва сбегать домой. Денег катастрофически не хватало, долги росли. Консультации медицинских светил, лекарства и сиделки стоили дорого и Анна выкручивалась, как могла. Только ничего не помогло и через два года тети не стало. Чтобы похоронить ее и расплатиться с долгами, Анне пришлось поменять двухкомнатную кооперативную квартиру, купленную когда-то родителями, на эту вот комнату в коммуналке.
Когда Анне было всего пять лет, ее родители, увлеченные альпинизмом, пропали где-то в горах Тянь-Шаня под лавиной, не нашли даже их останков. Анна помнила их смутно. В памяти сохранились только какие-то светлые пятна вместо лиц, яркий свет, шум, песни под гитару. помнила она еще, как любила засыпать, слушая сказки про горы, как пряталась под одеялом от страха, требуя опять и опять легенду про Черного альпиниста.
Родители уезжали в горы каждое лето и Анна оставалась с тетей Верой. А после гибели родителей тетя осталась единственным близким человеком. Бабушек и дедушек у Анны не было. Папа, мама и ее старшая сестра Вера выросли вместе в одном детском доме. Их, вместе с другими детьми, вывезли в войну по льду Ладоги на Большую землю. Все остальные родственники навсегда остались в блокадном Ленинграде.
Тетя Вера с детства была инвалидом. Одна нога у нее была маленькой и тонкой, как будто принадлежала семилетней девочке. Тетя получала небольшую пенсию, Анне тоже полагалась пенсия, как сироте. Так и жили. А еще тетя подрабатывала уроками и переводами с английского, который знала в совершенстве. В тайне для всех, она переводила стихи Дилана Томаса, навсегда завороженная его необъяснимой силой поэта и чтеца. Каждый раз перевод подвергался тетиной страшной критике и переделке на следующий же день после написания. Тетя так никогда и не показала никому, кроме племянницы, ни одного варианта, так и не решилась поставить свое имя рядом с именем кумира. Часто по вечерам они вместе слушали пластинку с голосом Дилана Томаса, которую тетя купила за немыслимую цену у какого-то коллекционера. Анна порой засыпала, слушая этот красивый, странно волнующий мужской голос, в котором мягко перекатывалось множество букв "Р", где слова казались разбитыми на какие-то дополнительные слоги. Звуки голоса завораживали, становились осязаемыми, заполняли собой комнату, приподнимали ее над кроватью и уносили в сон... Туда, где снег шел по двенадцать дней на Рождество, туда, где странные английские джентельмены курили сигары, отставляя руки с ними далеко, как будто опасались взрыва... потом над снегом проплывали котята, а за ними мальчишки со снежками в руках... временами она выныривала на поверхность из своего медленого сна и тогда опять слышала этот чарующий голос, вызывающий неясное беспокойство и уводящий за собой куда-то далеко...
Анна вынула из конверта тетину, бережно хранимую, пластинку, тщательно протерла невидимую пыль, как когда-то учила тетя, и поставила ее на старенький проигрыватель. Сделала она это впервые за много лет, прошедшие после тетиной смерти. Последним на пластинке было стихотворение, которое Дилан посвятил своему умирающему отцу. Над его переводом тетя работала особенно упорно. Была в нем особая боль и особая энергия. Когда тетя лежала после инсульта совершенно безжизненная, не реагирующая ни на что, каждый вечер Анна упорно ставила на проигрыватель пластинку и в комнате, пропитанной страхом и болезнью, звучало -
Do not go gentle into this good night,
Old age should burn and rave at close of the day;
Rage, rage against the dying of the light...
И тогда Анне казалось, что она ловила искорки жизни в потухших тетиных глазах, а покинувшая было Анну надежда возвращалась...
Теперь голос с пластинки звучал, как голос давнего друга. Анне вдруг явно послышался тихий тетин голос: "Ну что, ребенок, обидели? А ты, назло врагам, духом-то не падай..."
- Ты, как всегда права, милая тетечка Вера, - нисколько не удивившись, сказала Анна. - Совершенно точно, что-то нужно в жизни радикально менять и чем неожиданнее, тем лучше, начну завтра же, нет, прямо сейчас же...
Нельзя сказать, что подобные мысли не приходили в ее голову и раньше, но на этот раз это было по-другому. Потому что сегодня на душе стало спокойнее и откуда-то пришла уверенность, что вот теперь-то, уж точно, в ее жизни что-то произойдет, непременно произойдет!
Это новое чувство было нержиданно приятным, Анна, прислушиваясь к себе, встала, взяла со стола чайник и пошла на кухню. Лицо соседки выразило почти восторг при ее появлении.
- Ну кто бы подумал, что современная молодежь сидит по вечерам дома и пьет чай, ты бы уж сразу записалась в наш пенсионерский клуб при жилконторе, может там себе какого нибудь старичка найдешь, а то ведь годы-то уходят. Раз-два и на пенсии...
- Не стану я твоих кавалеров отбивать, не бойся. Не так уж их много, а при твоей злобе тебе еще самой парочка их бы пригодилась, на тот свет отправить, - сказала Анна, сердце ее при этом колотилось как сумасшедшее, но виду она не подала.
Соседка была "дважды вдова", как она сама о себе с гордостью говорила. Длинное ее лицо с открытым ртом стало еще длиннее. Если раньше Анна и пыталась отвечать на ее нападки, то это была жалкая защита, через две минуты заканчивающаяся слезами. И никогда еще Анна не позволяла себе обратиться к ней на ТЫ!
- Ты... тебе... да как ты со старшими говоришь... я тебе в матери гожусь!
- Нет, не годишься, при такой матери я бы себя убила во младенчестве.
Внутри Анна вся дрожала от возбуждения и от внезапной своей смелости, но внешне это никак не проявлялось и эта новая Анна была настолько непонятна и незнакома, что злобная баба растерялась, может быть впервые в жизни.
Анна забрала вскипевший чайник и ушла в свою комнату. Вспомнив вытянувшееся лицо ее мучительницы, вдруг расхохоталась от всей души и долго смеялась, не могла остановиться, как будто смехом смывая с себя что-то прошлое и ненужное.
- Надо же, а чаю совсем не хочется!
Утром сосед-йог с интересом посмотрел на нее, столкнувшись в коридоре, и даже поздоровался. Что-то в ней решительно изменилось и это что-то очень радовало.
Утро было все еще морозным, но солнце вставало раньше, напоминая о том, что еще совсем немного и оно наберется сил на весенние рассветы, на долгие закаты, а потом, постепенно, и на белые ночи. Сегодня утром, догоняя троллейбус, Анна смотрела не под ноги на грязную жижу разбитого машинами снега - она смотрела по сторонам, успевая заметить стайку воробьев, дерущихся с вороной из-за сухой корки, розовый, в лучах восходящего солнца, подтаявший снег с глубокими ультрамариновыми тенями. Она, впервые за долгое время, почувствовала себя очень даже живой. Было приятно бежать, вдыхая резкий, мартовский воздух, ощущать мышцы длинных ног, приятно было быть уверенной в своем теле, расправить плечи... Жаль, что троллейбусная остановка оказалась неожиданно близко.
"Собаку что ли завести?" - весело подумала Анна, рассмеявшись навстречу чему-то новому...