Генрих в возбуждении посмотрел на спидометр. Стрелка спидометра колебалась у отметки "сто пятьдесят", и Генрих подумал, что если его остановят... Но думать об этом не хотелось.

Он выехал на шоссе, осматривая окрестности со ставшей уже для него привычной внимательностью. Легче всего было бы, конечно, добраться на "точку" через Мукасин, но не хотелось делать крюк, и Генрих решил ехать прямо.

В голову пришла дикая мысль, что об этом наверняка уже знают. И он понял, что следует поторопиться. Он поднял скорость до 180 километров в час и благодаря этому добрался до Фрайзево уже через час. Обогнув Фрайзево по кольцевой дороге, он проследовал через Бракин и еще через 15 минут вьезжал в ворота дворца.

Напряжение в нем было огромным,, напряжение, которое женщины чаще всего снимают плачем, когда ситуация становится неконтролируемой. Вспомнилась Валя, вспомнился большой ее чувственный рот, и Генрих на мгновение замер. В мозгу закружились обрывки образов прежней жизни, окрашенных удивительной ностальгией: венчание, страсть, радость первого поцелуя, рождение ребенка...

Боль была оргромной, но слезы не приходили, и, взяв себя в руки, Генрих рванул на себя дверцу автомобиля и вышел в сад.

В первое мгновение он растерялся, но, заметив спрятанный в ветвях одного из деревьев небольшой сундучок, понял, что прибыл правильно. Генрих скользнул взглядом по залитому солнцем саду и вдруг пожалел, что три года назад не послушался Вали и не переехал с ней сюда жить.

Генрих нахмурился и вдруг понял, что все это с ним уже было когда-то - много жизней назад. Или, может быть, только вчера?

Он лежал рядом с Валей, обняв ее, и наслаждался разливавшимся после их совместной любви покоем и счастьем. Воздух был теплым, колечки бледного солнечного света падали через занавешенные окна. И вдруг Валя сказала:

- Прости меня. Но я должна сказать тебе одну вещь...

Генрих хотел что-то ответить, но, взглянув ей в лицо, промолчал.

- Как странно... - сказала она - Мы так любим друг друга, и, невзирая на это, вынуждены перестрадать...

Валя встала, подошла к окну и распахнула шторы. Свет далеких звезд, казалось, проник сквозь ее ставшееее вдруг прозрачным тело, и сердце Генриха прониклось внезапно неведомым до сих пор теплым и нежным к ней чувством, после чего Генрих ощутил в себе огромную силу и встал.

Он потянулся к Вале, но Валя уже сама повернулась к нему и, не стыдясь своей наготы, произнесла:

На мне лежит проклятье, - сказала она - победить которое не сможет никто. Никогда. Если только...

Она замолчала, и в следующее мгновение Генрих обнаружил у себя на постели прыгнувшую к нему вместо Вали обыкновенную зеленую лягушку. Впрочем, не совсем обыкновенную. Приглядевшись, Генрих рассмотрел на ее голове сверкающую корону...

Генрих очнулся и стряхнул с себя наваждение. Внезапно сообразив, что спасая Валю, он возвращает жизнь не только ей, но и себе и ребенку, Генрих схватил сундучок и распахнул его. Как и следовало ожидать, живности там никакой не оказалось, а лежала лишь только одна маленькая сверкающая на солнце игла.

Страшный гул пошел по саду, ветер зашумел в ветвях деревьев, но Генрих смело взял в руки вонзившуюся неожиданно ему в палец иглу и переломил ее. А вслед за тем дал перекусить ее лягушке.

И в то же мгновение оба они, он и Валя, снова были вместе. Они лежали за опущенными шторами в своей спальне и улыбались друг другу. Затем пальцы Генриха скользнули по ложбинке ее шеи к затылку, их губы встретились, и Генрих подумал: "Вот оно, счастье..."

- В общем, что я вам должен сказать... - Доктор прошелся по кабинету - Полное излечение возможно только при тесном контакте врача и пациента...

Он взглянул в глаза Вале и Генриху:

- И если вы снова сядете на иглу...

Доктор нахмурился, затем улыбнулся и сказал:

- Ну да ладно. Я тут прописал вам уникальное средство, которое вылечит вас обязательно.

Он помолчал, затем добавил:

- А вообще, я желаю вам счастья. И возродить наконец-то былую вашу любовь...

И когда Генрих с Валей повернулись к двери, собираясь уходить, доктор добавил:

- А то, что вы оба иглу переломили - это очень и очень хорошо...