Эта командировка оказалась очень удачной. Они не только полностью выполнили задание, но ещё и обеспечили разрабатываемый их институтом проект обещающими перспективами. Нет, не благодаря собственным инициативе, искусству вести переговоры или настойчивости, просто не упустили представившийся шанс. И надо отдать должное его коллеге: именно она в планах, о которых говорили представители заказчика, увидела возможность продолжения работы. Умная женщина и специалист классный, хотя и молода. Пожалуй, тридцати ещё нет. Впрочем, может, он ошибается, сколько раз так было. Не силён он в этом--по внешнему виду точно определять возраст людей.
Она была ведущим инженером соседней, их же отдела, лаборатории. В институт пришла гораздо позже него, всего несколько лет назад, но, видимо, смогла проявить себя, если начальство доверило ей работу с заказчиком. Как теперь он убедился, не зря. До этой командировки ему не приходилось иметь с ней дело, и всё их общение ограничивалось приветствиями при встречах в институтских коридорах. Здесь времени для посторонних разговоров у них тоже не было: приходилось допоздна задерживаться на работе, а то и продолжать её уже в гостинице.
Но теперь всё позади, завтра они улетают домой, сегодня же решили отметить свой успех. Скромно, лишь бокалом вина за ужином в гостиничном ресторане. Договорились, что он зайдёт за ней в восемь вечера. Поскольку женщине всегда нужно время для подготовки к подобному мероприятию, его компаньонка попросила закончить работу без неё, на что он, конечно, согласился, и ушла пораньше.
Будучи пунктуальным человеком, о чём знали коллеги, а некоторые даже иногда подтрунивали над ним по этому поводу, он ровно в восемь постучался в дверь её номера, которая тут же открылась: его ждали и к встрече подготовились. Правда, мягко говоря, своеобразно. На женщине, представшей перед ним, были только очки и домашние туфли. Да и эти элементы одежды, если позволено их так назвать, минимально скрывали тело. Очки с узкими стёклами и тонкими проволочными дужками даже не имели оправы, а у туфель--именно изящных туфелек на невысоких каблуках, отнюдь не тапочек--не было задников, и на ногах они удерживались лишь парой тонких скрещивающихся ремешков.
Картина была шокирующей, однако он не растерялся. Но не потому, что обладал быстрой реакцией, как раз наоборот, неожиданные обстоятельства всегда приводили его в смятение, заставляя ошибаться. И, зная за собой такой недостаток, он нашёл способ его нейтрализовать, хотя бы частично, заранее продумывая своё поведение в вероятных ситуациях. Это касалось и отношений с женщинами. Он им--далеко не всем, а только взрослым по внутреннему состоянию--не то чтобы нравился, как нравятся красавцы или мужественного вида парни независимо от их возраста, но был и н т е р е с е н. Некоторые из них выказывали свой интерес, и ему пришлось загодя приготовиться к подобным признаниям, чтобы не импровизировать на ходу. Эти домашние заготовки здорово его выручали, давая возможность не подпадать под влияние чужой воли и сохранять свободу действий, оставаясь в то же время в рамках корректности.
Вот и сейчас он в замешательство не пришёл. Быстро перешагнув порог, закрыл за собой дверь, чтобы избежать инцидента, если кто-нибудь появится в коридоре и неожиданно увидит странную картину.
Но для человека, не потрясённого внешним вызывающим видом этой картины, она была прекрасной. Ожившая натура с полотна искусного художника. Хотя странность в ней всё же присутствовала. Он внезапно понял, что без одежды женщина тем не менее не выглядела обнажённой. Превосходный макияж, тщательно уложенные роскошные от природы волосы, аромат хороших духов, но главное сама красота женщины и её спокойный открытый взгляд создавали какую-то невидимую, но не прозрачную для всего стыдного оболочку. Естество с его неприглядными сторонами оставалось недоступно зрителю, ему открывались только совершенная форма и душа.
Он сразу понял, что происходившее не провокация и не игра. Ему предлагали хоть и грешную, однако всё-таки любовь. Но даже на такую нельзя смотреть свысока или с усмешкой. Любовь заслуживает деликатного отношения.
Он не был ни хладнокровным, ни бесстрастным в буквальном смысле этих слов, т.е. и кровь имел не ледяную и не жидкую, и страсти не были ему чужды. Но он умел справляться с естеством. Зачем? Не хотел поддаваться физиологии, всяким там молочным кислотам, от концентрации которых в крови, как говорят, зависят поведение и даже характер человека. Человек--это звучит гордо! Мы не рабы, рабы не мы. Даже в отношениях с собственной природой. Но когда некоторые его знакомые осмеливались спрашивать, не обкрадывает ли он себя, установив жёсткие рамки, он только пожимал плечами, понимая, что правдивый ответ лишь сделает его в их глазах ещё более странным, если не сказать хуже.
Удержаться от соблазна в данной ситуации помогла ещё и невозможность для него намеренно причинить боль жене. Пусть она и не узнает ни о чём, хотя её способность чувствовать его была поразительной, всё равно обидеть её он не мог. И дело было не в его высокой нравственности. В принципе он не считал внебрачную связь чем-то абсолютно недопустимым. Тем более такую, как в этом случае, когда, безусловно, порочная, она одновременно претендовала на некую эстетичность и к тому же должна была стать разовым событием. Причина заключалась в его жене. Ему приходилось её обижать--каким супругам удавалось прожить без взаимных обид,--но никогда сознательно. Просто он порой забывал, что логика на женщин действует мало, другой у них склад, и потому, чем убедительней аргументы в споре, тем более они раздражаются. Не случайно же говорят, что женщина права и тогда, когда не права. Его жена не была тут исключением. Но, обижаясь, она не устраивала истерик и скандалов, даже не плакала. Её обида была молчаливо-укоризненной и какой-то беспомощной. Как будто он обижал доверчивого ребёнка. От этого ему становилось невыносимо стыдно.
Вот почему он, глядя стоящей перед ним женщине в глаза, шагнул вперёд, затем наклонился, взял её руку и поцеловал, после чего выпрямился, снова взглянул ей в глаза и отступил к двери.
Она несколько мгновений оставалась неподвижной, как будто не веря, что всё кончено, а потом повернулась, подошла к шкафу и открыла его. Там висела её одежда, но первое, что бросалось в глаза, было вишнёвого цвета вечернее платье и в тон ему туфли на высоком каблуке. Вещи совсем не для командировки, и оставалось лишь гадать, привезла она их с собой, заранее задумав свою акцию, или купила только что, решившись на неё уже здесь. Держась за дверцу шкафа, не нагибаясь, она, сбросила домашние туфли и легко вставила ноги в выходные, потом, сняв платье с плечиков, просунула в него руки и, подняв их вверх, позволила ткани самой скользить по телу под действием собственного веса, никак ей не помогая. Похоже, эта процедура была хорошо освоена, не пришлось поправлять даже тонкие бретельки, которые легли на положенные места на плечах. И никакого белья. Небольшая дивной формы грудь не требовала бюстгальтера, а трусики, вернее, то во что они превратились в наше время, вряд ли можно считать совершенно необходимым элементом одежды. Одевание длилось секунды, так что он--тугодум, тугодум!--даже не успел сообразить, что не должен был смотреть.
Она повернулась, лишь мельком взглянув в шкафное зеркало и убедившись, что причёска не пострадала. Теперь перед ним стояла уже не просто красивая женщина, но исполненная достоинства д а м а. Склонив голову, он открыл перед ней входную дверь.