И в жизни и в смерти она следовала за мной неотступно. Необычность - моя верная спутница.
В начале, в первые годы жизни, не замечая за собой необычности и не получая на нее указаний от посторонних, я не тревожилась и не догадывалась, что чем-то отличаюсь от прочих рожденных на этой земле. Потом мне рассказали, и я, глупый ребенок, обрадовалась своей исключительности. Затем пришел черед ненависти, - я ненавидела свою необычность и жаждала избавиться от нее. Мне это удалось, но, увы, и в этом необычность не оставила меня.
Необычными были мои родители. Он - суровый древний старик, живущий отшельником, презирающий суету и веселье, что так милы ей - очаровательной юной красавице, проводящей жизнь в безостановочном движении, шалостях и играх. Они презирали друг друга, и, в то же время, завидовали: он - ее легкости, она - его упорству; они избегали друг друга, но неизбежно встречались. При встречах они сражались и бились, сливаясь в объятиях, что несли смерть обоим: его разрушала ее бесконечная молодость, ее сковывала его неодолимая старость. Им было больно, но было и сладко; они отчаянно нуждались друг в друге; как не противился здравый смысл, они продолжали встречаться.
Он, угрюмый, холодный, всегда выходил ей навстречу. Она, сияющая, прелестная, завидев его, бежала, влетала в протянутые к ней руки. Рвались одежды под сильными настойчивыми пальцами, сплетались тела; но, соприкоснувшись телами, они ощущали всю гибельность объятий, всю взаимную несовместимость. Краткий миг взаимной любви сменялся страстью взаимной ненависти. Они наносили удары, хлесткие, резкие, болезненные, сцепившись руками и ногами, нежно касались губ друг друга, и снова обменивались ударами, затем следовало быстрое слияние тел, заканчивающееся и перетекающее в обмен оскорблениями и новыми еще более болезненными ударами. Они расставались, не договариваясь о следующем свидании, им было ни к чему договариваться, они чувствовали желания друг друга, находясь на противоположных краях земли, и сразу устремлялись навстречу, как только возникала в их душах потребность увидеться.
Мое необычное рождение явилось неожиданным, но закономерным итогом одной из таких встреч.
Я родилась хрупкой, как хрупка и непрочна любовь моих родителей. Мама позволила отцу забрать меня, дабы укрепить мое слабое тело его суровостью.
Я росла в далеком краю, где ничего не меняется. Год за годом наблюдала я бескрайние белые поля, белые холмы, белые горы, сверкающие острыми гранями вершин, застывшие серые зеркала воды, там, где ветер сорвал с полей белые покрывала. Я смотрела на унылую пляску белых вихрей, совершающих однообразные круговые движения и сопровождающих танец визгливыми скорбными завываниями. Отцовский дворец был также высок, как окружающие горы, и также бескраен, как поля, средь которых возвели его. Просторные залы с белыми стенами, устланные белыми коврами, мебель из серой прозрачной воды, огромные окна, в них та же белизна и бескрайность, что и везде. И мне казалось, весь мир таков: бел, бескраен, скучен.
Но появлялась мама, оживленная, порхающая над белыми коврами, почти не касаясь их; она рассказывала о другом мире, где нет ничего постоянного, где все меняется, где белые поля зеленеют, желтеют и снова становятся белыми; где вихри сменяются дождями и грозами; где горы бывают красными, черными и полосатыми; где светят яркое солнце и блеклая луна; где живут пестрые сладкоголосые птицы, страшные мохнатые звери и люди, такие разные и так похожие на меня.
Мама звала меня с собой, но я робела неизвестного, опасалась непонятного и не хотела менять привычного. Отец хвалил меня за благоразумие, ругал и прогонял прочь маму. А она смеялась в ответ и спустя год возвращалась, и все повторялось снова. Она научилась упорству у отца, а мне не хватило его стойкости, - однажды я согласилась и покинула далекий край, где ничего не меняется, чтобы взглянуть на земли, где нет ничего постоянного.
Я покинула отцовский дворец, не зная и не догадываясь, что никогда больше не вернусь в него, не пройдусь по залам, не выгляну в окна его, не увижу за ними бескрайние поля и высокие белые горы, сверкающие острыми гранями. О, если б знать, что уготовило мне мое будущее, не поступила бы я столь безрассудно.
Владения моей матери оказались много больше отцовских и поразили меня своим неисчислимым многообразием. Каждый укромный уголок, будь то широкое поле, прозрачный ручей, буйный морской берег, тихая лесная поляна, окруженный песками оазис, - все они были неповторимы и уникальны, отличаясь от себе подобных другим расположением травинок, листочков, камешков и песчинок. И все это жило и продолжало меняться под действием солнечных лучей, колебаний воды, порывов ветра.
И было так много всего: невероятного смешения красок, новых звуков, незнакомых запахов, что мысли путались, не успевая осознать и вместить все богатство открывшегося предо мной мира. Я бродила, наслаждаясь шуршанием песка под ногами, я трогала зеленые молодые листочки, поражаясь их беззащитности, я гладила мохнатых зверей, оказавшихся не такими уж страшными, я слушала пение птиц, красующихся предо мной своими разноцветными уборами, я любовалась нежностью цветов и тонкостью их ароматов. Увидела я и людей. Они мне понравились, их веселые голоса, необычные танцы, удивительные песни; их открытые лица и сияющие как у мамы глаза.
Все в материнских владениях привлекало и очаровывало меня. Но особенно поразило меня тепло; оно, неведомое прежде, было во всем: в земле, что рождала теплые травы, в реке, что несла теплые воды к далекому теплому морю, в теплом воздухе, что окружал меня, птицы и звери имели свое собственное тепло, было тепло и в людях, не было его только во мне.
Обидно мне сделалось, горько, ведь так похожа я была на людей, и так отлична от них. Отвратительной мне стала моя необычность. Уж лучше б мне уродиться каким-нибудь странным чудовищем, чем быть необычной девушкой. Захотелось мне стать полным подобием людским. Обратилась я к маме, попросила отца о том. Не захотели они, не смогли, не сумели помочь моим страданиям, утолить мои чаяния. И тогда я ушла, ушла от отца и от матери, отвернулась от них. Самонадеянная и неразумная, я отправилась к людям.
И была я столь решительна в своем намерении стать человеком, что не посмели родители меня останавливать, совет лишь дали при расставании - избегать огня посоветовали. Не послушала я тогда родителей, и совет их не запомнила.
Люди приняли меня. И не было в них отстраненности, той, что я чувствовала в себе, зная о своей необычности. Люди тоже считали меня необычной, но необычной, необычайной красавицей называли меня, что необычно грустна и нерадостна; другой разницы не замечали во мне эти добрые люди. Я же, скрывая холодность, пыталась проникнуться их весельем, водила с другими девушками хороводы, учила песни, будто музыка и движения могли пробудить во мне желанное тепло. Но оно не просыпалось, ибо нечему было просыпаться в пустоте и холоде души моей.
Я хотела тепла, не понимая сути его, принимая видимые проявления за внутреннюю сущность. Не получив от рожденья тепла и не раскрыв ему свою душу, я научилась имитировать его: улыбаться, печалиться, веселиться, скорбеть и радоваться.
Я была удачной притворщицей, - меня полюбил человек, полюбил всем сердцем, как не умела я. Глядя, как счастлив он в своей любви ко мне, захотела и я полюбить его. Но имитировать любовь сложнее, чем имитировать тепло души. Я внимала признаниям, я принимала богатые дары, я отдавалась поначалу невинным ласкам влюбленного юноши, я говорила слова, что желал услышать он, но, совершенно и безусловно, не любила его. Мое нескромное поведение странно сочеталось с отстраненностью сердца и недоступностью души, это противоестественное сочетание возбуждало в моем поклоннике страсти столь темные, не свойственные прежде его характеру, что пугали его и немало страшили. Не специально, не имея к тому особого желания, я подталкивала его к безрассудствам, безумным поступкам и действиям. Я разделяла их с ним, воображая, что отнимаю тем самым часть тепла, забираю, присваиваю долю любви влюбленного. Не насыщаясь, я была ненасытной, и сама привела себя к гибели.
Однажды на празднике Лель крикнул мне:
- Если любишь меня, прыгни через костер, Снегурочка!