Уморин Алексей Виленович : другие произведения.

Закладки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ПРАВКА
    Счетчик посещений Counter.CO.KZ - бесплатный счетчик на любой вкус!

  
   УЕЗЖАЯ
  
   (Исправлено, более менее, по стр 151)
  
  
  
  
   Юг
  
  
   ...А главное, не забывай их кормить и, наказывая, меняй руку, чтобы обида была неумелая.
  
  
   И, выкладывая мозаикой цветной виноград по шлифованному мрамору, помни, что белую дымку с фиолетовой ягоды легко смыть, но блестящая, мокрая лоза так же различна со свежей, в пыльце, как нежный пух по щекам девушки различен с темными усиками над припухлой от желания губой дважды рожавшей...
  
  
   И знай, любимой чужой, чужими любимый: беда - суть мужчины. Не месть богов и кара болотного демона, но каинова печать пола, хозяина слова "Беру!".
   Но и предать свою суть - беда сильного, а если всё же предашь - исказнят тебя синие демоны зависти. Поскольку не одинок на свете и, что упущено, милости для, худший возьмет.
   Горе есть милосердие.
  
  
   А жене говори "Приду". И пусть ждет, хотя бы и век. На то она и есть.
  
  
   Но ехать необходимо, необходимо! - Воздух-х...
  
  
   Ты всегда путал разные вещи. Но плотник любовь вколотил в ребра рифлёные острые скобы, и теперь ты не ошибаешься: больно. Нечем дышать.
  
  
   ...И девушки с печальными глазами, и женщины - с блестящими карими, но с проросшим зерном горечи, словно с таблеткой хины внутри, вшитой под гладкую кожу их, гладкую, но уже потерявшую прелесть невзятого, как бы невидимо надкушенные с краешка, обозначившего принадлежность женщины аккуратным следом зубов по живой, прямо по ней, - на несколько времени умножая влечение, как мед, оброненный с ложки, привлекает мух, но ведь не мух ждали. Пускай и самых фиолетовых из сонмищ их.
   И только девушкиным, серым от ожиданий глазам, блеск от привычных женских слез, кажется светом недостижимого.
  
  
   ...Он был лыс, веснущат, и дешево лечёные зубы давали о себе знать к вечеру запахом изо рта.
   Она плакала по ночам, ловила любые его слова, умирая от боли, ревности.
   А он - был добр и позволял себя любить, слова дурного не говоря, порой, в удобное для себя, приезжая.
   Тридцать лет. Потом, просто, сердце.
  
  
   Оттягиваешь меня от жизни моей, как гнут лук. Превращаешь в совершенное, в орудие близости, сушишь и гнёшь по лекалам себя, - по бедру своему, по талии зрелой виолончели, грудям и по выпуклому животу. Ты всё делаешь правильно, женщина - мастер любви.
   А я - был просто деревом. Живым раскидистым деревом.
   Не будем про гнёзда и птиц, но корни были. Не обойдёшься ли веткой? ...А-а, тебе нужен ствол!
   - Бери же, бери.
  
  
   Нету нам нового. Только глаже дороги, обувь носится дольше, и новости узнаем не вставая. Но так же рожают, и носят так же, только все более пьют неразбавленное вино, да колесницы бегут быстрее.
   И - больше людей. О, как же нас много!
  
  
   Еще здесь, нескоро ещё, нет-нет, но по тени, холодку за спиной чувствую: взял ладонью в полукольцо и медленно сжимает пальцы ближний отъезд. Сожмёт - сразу долой, с корнями, из горячей, морем пахнущей моей земли.
   Только кажется рука его полукольцом. Обстоятельства - всегда блокада. Иначе отмахаемся, отобъёмся. ... Лень и - так хорошо корням в теплой земле.
  
  
   ...Но кто и когда хотел избавления?
  
  
  Мёртвый якорь любовь. Отмели любовей, Скагеррак любви над мёртвыми крейсерами.
  
  
   Читаю свои стихи, тешу бесов самолюбия. Но и забыть - грех, как бросить голодного ребенка с распухшими от дистрофии яйца.
  
   Мельком:
   - То что кажется: "Это не со мной", то сделал, наконец, сам.
  
  
   И все, что сжимает меня в кольцо, и бьет обухом в лоб, лишает дыхания, бранит, разъедает глаза, все же меньше меня, незначительнее, меньше.
  
  
   Легко в печали: слеза - вот и дело, и повод, причина и смысл. А ну как с улыбкой пробовать, насухо?
   - Сыплется сухой мир, наразбег песчинки утекают, шуршат. Да и есть ли хоть одно долговечное у людей - без слезы?
   ...Пот - что? Одного пота мало.
  
  
   Пока живешь, жуя, и мелкою стежкой трудясь, ты соразмерен. А встал на свой пласт, воздуху в руки забрав, озираясь и миру рад,
   - ан, -
   соравных-то мало, почти что и нет.
   Один.
  
  
   Только не ложиться, лапки не подымать, только, чур, за воздух, за воздух свой держись.
   Умеешь.
  
  
  
  
  
   СОХНУЩИЙ ОТПЕЧАТОК
  
   Ветер, море, степь соотнесены с тобой и ничего нету вне. Вы заодно - ветер, моря, ты. Вырваться неподсильно и не бывает - как отнести воду в горстях на крышу Девичьей Башни - башни ещё одной невозможной любви. Но попробую, пусть хоть две капли воды донесу в линии жизни обеих ладоней. Пусть хоть с мокрыми руками добраться на крышу - пришлёпнуть горячему камню у края пятипалый, сохнущий отпечаток.
  В нём будет всё, что есть в этой любви. Опись того, что ты у меня взяла.
  
  
  'Уморин, - говорили в школе мне, - ох, Уморин...'.
  Теперь вот и я о том.
  
  
   Музыка метит избранника одним широким мазком по лбу. Одним широким мазком кистью наискосок лба метит музыка навсегда проклятых, неузнанных, бесприютных и - без надежды найти приют слабых, как осенний шмель, детей. Своих. Счастливых.
  
  
   Моцарт строит мир. Взят за маковку и с радужным пузырьком ноты внутри головы, плывешь ивовой веткой легато ко свайному мосту аккордов фортэ.
   - Делай со мною что хочешь, Моцарт радости.
   Хочешь - что?
   - На...
  
  
   Музыка есть кишок, есть коленок - и горла, и головы есть. Чем отзывается в тебе, того она и есть.
   А секс - только ритм.
  
  
   Уезжать от моря, как от любимой любовницы. Любовницы неслучайной, по душе склеенной, по телу выделанной, по тебе. Не просто отрываться, но и знать: раз тебя рядом нет, значит, придётся ей лечь еще с кем-то, с другим.
   Тебя-то нет.
  
  
   От солнца, садящегося за горизонт, по морской воде натекло прозрачного красного лаку для ногтей, а в небе по облакам всё шире разливал свой свет разрезанный арбуз заката.
   И от этого уезжать?
  
   - Не уезжай, сдохни.
  
   Степь у воды всегда больше. И можно взорвать степь, поджечь, зарыть миллионы - кого ли? Чего? - Степь всегда больше.
   Привязанная ко вбитой палке, бродит в степи коза времени. Подымет башку с жёсткими волосами. Глядит. Безмысленная...
   Степь всегда больше.
  
  
   Без меня, помимо "я" - моё тело хочет тебя. И могу злиться, отвлечься, но стрелка с магнитом смотрит тебе между ног. Так что говори, что хочешь, как хочешь. Пока это магнит, можно не беспокоиться. А это - магнит.
  
  
   Мрак, - чтобы увидеть. Или уснуть. В этом "или" весь человек.
  
  
   ...Не все мы люди, далеко не все. Но живые молчат, а мёртвые далеко.
  
  
  
   ЧЕЛОВЕК
  
   ...Только-только над крышами, посинело, да так, будто стало темно в глазах, содвинулось, тесня разом темя и грудь - как заходил, заходил, голову обхватив ладошками, бормоча, лад не в лад, подтягивая еле-еле - песенку? волчий ли вой? - не себе, не нам, а кому не понять, да вприскок, подобьем чечётки, перебрал ногами, хрустнул больным плечом, к тяжести прилаживаясь,
   - глядь, - развиднелось, низом сошла, тая, хмарь.
   И укладывается, кряхтучая старуха-беда в болоньевом выгоревшем плаще в деревянный крашеный ларь, вдали грохоча...
  
  Где-то он есть, есть такой, не то, слепленные в странных позах в постелях, мы бы давно обрушили этот мир, позабыв его, будто в кухне свет. Любви - мира нет.
  
  
  ...А если решаться любви, делай так:
  кованый нож покрестивши, водой помыв, точи и, только от оселка - сильно перед грудью махнуть. Еще раз поточить - и за спиной махнуть, сколько рука. И всё.
  Сохнуть станет она, может, помрёт. Да не твоя боль.
  
  
  ЧЕЛОВЕК
  (нож)
  
  ..."Отдай нож, да не оселок", говорят. Смекай: нож - тот жизни правит, оселок - ножи. Оселок в руки взял, твоя и власть над тем, чьи ножи им правлены. Знаюших, как взяться, и прежде было немного, но то среди людей, но не одни, только люди, здесь. Кто знает, чья к тебе, за твоим оселком, протянулась ладонь?
  ...Косари прежде, зная, о другом говорили: "не оселком косу править, будет и дресвяной лопатки". Голова есть, поймёшь. А нет головы, не о чем и печалиться.
  Добро, что ТЕ сами брать не способные. Скрыг-скрыг, - ан нет, не можно Ему. Человек сам, по доброй воле должен подать, чтобы ОНО взяло. И уж тогда берегись, а САМИ - не-е, на то уговор.
  
  И вот: нету ножа, что по крови б не скучал. Дурень, раз, так выучи: где рука ли, нога порезанная - кланяйся железу, благодари: нож малым взял. Потому: нож мечу помощник, мог и поболее отхватить. Ты пустозвонам оставь, де, "хлеборез мимо мяс". "Хлеборез от мяс, да хлеборезом нас" - вот есть как! Куда поворотит, то и подеется, потому лезвиЁ особая вещь. Лезвиё делит. Вот Бог собирает, а нож делит. И ещё: "Лодья воды режет, а нож - плоть" - это вот пойми.
  ...У-у, дурень, "Большой, - говорят, - а без гармонии". Вас, что ль, там на свечном заводике льют - всех на один фитиль? Разумей: кормчий есть ножа, парус. Нож - та ж лодья, а кто правит, про то пусть неведомо. Довольно с тебя: рука - она пашет, режет, колит, но выбирает нож сам. А то почему б, у хозяина, хозяйки - да у любого, есть любимый нож?
  А коли нету любви к ножам - то сырой человек. Сырой, - то и значит, что непропечёный: Бог когда людей печёт, в печь садит, то первые подгорают, а последние, возле устья - недопечёные. Эти ничего по жизни не знают, слепишь рыбу из них - чешуёй обрастут, слепишь пса - он готов в чепь, колобка - по-окатится по дорожке. А куда - неважно ему, он непропечёный. Потому и не любит ножа. Зачем ему нож? Чтобы жизнь по-живому делить, крепку быть надо. А тесту оно ни к чему. Ему и жизнь ни к чему, он и не знает, зачем жить. Не нужно ему.
  И ещё: люди есть ножа. Метки даны: кому зарубки на ухе, - по хрящу пальцами провести, - там. Или глаза разные, говорят "зенки колотые", что значит, прокололи ему глаз, да заменили иным, - для знака людям, для отличия. Ещё метки есть, да тебе ни оно ни к чему. ...Вот тем людям нож поводырь и друг, в у них, вдвоём с ножиком, получается и в руках горит, когда нож есть. А и проще всего понять можно так: ты вот голый, - то есть без ножа, а ты его, братца, в карман да и походи. Пройдёт неделька, сравни - было как, а как стало. Когда хорошо стало, то, может и ты ножу причастен.
  Однако, точно сказать сможешь только когда порезавши палец и, поблагодаривши ножа, враз спросил:
  "О чём речь?"
  И, коли поймёшь ответ (а нож - тот ответит!), и сбудется, то ещё надо подсказок ждать. Два раза сойдётся - всё, твоя судьба нож. Это, считай, Боженька тебя взыскал: охраняем и водим ты силой, которая превыше людей и нож за тебя ответчик. Только не...
  ...А, паря, гляди сам. Тут не знать, тут прожить над-ть.
  
  ...Большее нас есть нож. До нас был, после нас будет, ведь покуль мир стоит, то делЁн. Общего-то и не было, покудова жив человек. Вот, прейдём, тогда явится мир един, как до нас был. И хоть не от нас пошло: Господь изгнал Адама и ангелов поставил двух у Врат с мечами. Мечами - вот откуда идёт! А мы.., что ж, мы только люди. И повторяем, а за числом нашим - усиливаем. Говорю: до нас был, не нам дан, после нас - Бог весть, а пока мы - без ножа не живём. Главный в дому он, нож.
  
  Что баили, де, в смерча его бросать, чтобы смерчи остановить, не верь. Ветру свой путь, ножу свой. Оно, другой бы тут нож, из старых, тот бы помог, а нынешние - нет. Нету таких сил в железе, чтобы смерча остановить: больно железа в мире много. Если уж трактор за один раз льют, то, значит, канули кузнецы. Не нужны ныне они, да и их волшебство. ...Ты головой не мотай тут мне, мне сочувствие твое вон, до ели, хитёр ты, я посмотрю, паря. Сказано тебе достатошно.
  ...Но и то возьми: сколь нас много - нешто смерча останавливать, когда люда на земле, как мурашей! Вот пускай и проредит пусть нас смерч. Людей много нельзя, от нас вред.
  ...Коли тебе уж край приспичило, то - вот: поди в дом, где старые люди жили, да все померли, вот поди туда. Возойдёшь в сенцы, нюхай. Дурён запах - вон оттедова, хорошо пахнет - заходи. Оно, будь начеку, хозяин знает, с чем шёл, зачем-почему, ошибёшься в словах, даст раза - там и пристанешь. Словом, подарочек бери, какой хошь, но чтобы самому не стыдно было. Так бери, чтобы вровень тому, что ищешь. И коли угадал, он тебе покажет нож. Вот бери и - ноги...
  Энтим можешь смерча пробывать.
  
  Остёр нож - царь, без ножа - в ларь.
  
  А время всегда одно. Сто лет тому засапожный нож за онучи мужик затыкивал, (тот хоть какой ни есть, а нож), и посейчас таскают. И служивых на штыки принимают поныне, а мир всё стоит. Он тот же, и не изменится - так устроено. Отделены мы лезвиём Неба от большего, от того, что в снах, вот потому мы здесь и делим ножами. Делим, делим, раз уж мы люди, на пути, у всех одинакового, сызмала до ларя.
  И только изменились ножи. Но и то сказать: больше людей, - половы больше. А отсеется полова на дурных ножах, отделит полову Лезвиё, годящим тот час же настоящие ножи придут. Ведь ножу рука нужна, он тепло любит. А того больше - любит живое сердце.
  Ты сердцем нож полюби. Не страхом, чтобы от страху всех победить, а сердцем. Тогда резать людей не надо, потому, сам нож, и это другим заметно. Думаешь, люди дураки?
  Они дураки где угодно, но не с лезвиём у горла. А которые дураки и там - тем время вышло. Просто разно людям времени намерял Он.
  Нож.
  
  
  
  
   ОТВЛЕЧЬСЯ, ВЗДОХНУТЬ
  
   Ежи едят кур, далеко разбегаясь, и, после, прыгают, чуть припав на задние лапки. Синие точки на запястии правой лапки - метки на траектории. Обыкновенно, ёж разрезает воздух во всеоружии: орех подмышкой слева, орех справа подмышкой, и один, трещинкой наколотый на иглу на спине. Спинной орех. Спинной вызывает ежиное беспокойство, и его приматывают хрустящим тонким чёрным скотчем в один слой, при стечении народу, аплодисментах, восторженном перешёптывании... Ёж предаётся скотчу со свойственным ему природным тщанием, дома репетирует текст клятвы, делая характерный рубящий жест лапкой наотмашь, долженствующий показать решимость его и жесткость сути предстоящего действа.
   Обыкновенно, курицы к тому времени и след простыл. Что совсем не мешает радоваться.
  
  
   Представьте себе рогатую женщину.
   Как она плачет в постели, как она бьётся в кружевных простынях голая, дергая себя за роскошные блестящие волосы, горячая, смуглая, жаркая, как сгибается, - подбородок за колени, сунув обе руки между сдвинутых крепко накрепко округлых колен...
   А цветы с подоконника смотрят вниз. И с улицы, с мостовой, снизу ничего в открытом окне с цветами не видно.
   Пусто.
   Нету её.
  
  
   ...Ты есть.
   - Как избавляются от тебя?
  
  
   ЧЕЛОКИ
  
   Любовь есть инвентаризация твоего мира, nev look. Схваченные бешеными глазами любовников, пространства кривятся, отворачиваются, прячутся - им страшно. Ведь для любви ничто всё, кроме неё самой. Одна одна и больше ничего нет, поэтому мир становится по местам и видишь верней, вернее, истинней.
  
  
   ...Снимал живую кошку, кем-то наткнутую животом на железный кол ограды детсада. Сошла упруго, легко.
  
  
   ...Человек родился у теплого моря летом в незапамятные времена. Он был бы счастлив, когда не потребность в мороженом.
  
  
   ...Как корчатся лица пьяных! Как страшно!
  
   Пьяные, добела мытые водкой, сколь очевидны, прозрачны. Но мал человек и кто-то вверху нас видит так нас, мыслящих себя трезвыми.
  
  
   Они работают мухой, садясь то на бутерброды, на книжку, то на экран. Скука, но - прогрессивка, зарплата, квартальные. К старости, поднаторевшим, им поручают хрусталь и ответственные пятнышки на фарфоре банкетов.
   ...А когда выйдет в тираж, - на пенсионе осеннего солнышка помнится ему только родной, сердцем гретый навоз.
  
  
   Дорога и женщина - вот всё, что дано нам судьбой. И если пришла первая, тебе в другую, и наоборот.
  
  
   Я, ты... Проверяют одно - другим.
  
  
  
   Kinder - Küche - Kirche
  
   Выпрыгивая в своё небо, женщина ушибается сначала о мамину руку, потом за ноги держат взгляды мужчин, и, больше всего, - вязкая суть естества. А если хватает сил, времени и таланта, она подымается к своему небу, а там просто перевёрнутый, от стирки, жестяный таз.
   Бум-бум. Бум... - слышат небожители редкие удары внизу. Они не плачут: обычное дело, женщины...
  
  
   - А с равнодушными как? Теплыми, 'ни горяч ни студён...'. Ведь не крадут во тьме.
   - А никак. Узнал кого ихней породы, уноси ноги! Не можешь - заряжай прямо в лоб, и оберегайся, но не рыщи, не мсти - на то особые есть. Не мы.
  
  
   Дыши, где твое, а убьют - их беда.
   Другое - тяжелеть тут нельзя.
   И от них...
  
  
  
   В ПРОМЕЖУТКАХ
  
   А если спросят: "Жил как?", - не лги у Врат, и не силься, ибо тщета есть плоды наши и недолог хлеб. Улыбнись, и на все, в вину поставленное, кивай: "Было". Поскольку мало в землях того, чему бы не вожделел ум твой и не тянулась рука. И если жаждала кожа, то и сердце хотело. Потому, надейся.
   И будет заслуженное, с плюсом Милости.
  
  
   Выбери счастье, отказав иному всему, и не будет у тебя ни-че-го. И счастья.
   Но выберу только счастье.
  
  
   ...Ибо слово "потом" - консервы Вечности.
  
  
   Говорю тебе: заложена в человеке удобненькая кабинка без окон с костяной рукояткой главного привода, рычажками к конечностям, пультиком злобы... Там - по кнопочке на позвонок, к желудку красный сигнал и многоходовой переключатель сердца. Про член не говорю. Что, член, подумаешь...
   На хороший замочек кабинку бы! А ключик - в уме, но так много дел, так много дел, заматываешься...
  
  
   ...А ты ей налей - и.
   А выпьет и даст. Тысячелетний опыт не ошибается и вот он, налит алкоголь, чтоб размягчить её. Им не нужна умная и живая. Им нужна сладкая вата. Вкусно.
  
  
   ...А не пей!
   - Да как ей не пить?
  
  
   Он всё-таки предан ей. Просто не может разобраться в себе, и спутанными страстью, страхом, жестокостью, барством поочерёдно заменяет то, что просто "люблю".
  
  
   А потом она выйдет замуж, родит, забудет того или тех, станет как все.
   И что у ней останется, кроме воспоминаний о том, как били или в неё проникали? Горе сейчас есть радость через годы.
  
   Кто сказал, что история последовательна? Слои раскопов?
  У других - другие и следы. Ревнивец правды, искатель, ты ищешь не их, себя.
  
   - Дарвин?
  Забудь!
  
   ...
   Под руками случайных оживителей грудины ломаются часто, да люди людям обязаны.
  
  
  
   АНАКОНДЫ
  
   Почему сильные, умные, в прежние времена, внезапно снявшись, сдвигались в неведомое? Только ли новые земли и золото? Только ли война, как заработок-спорт? Или, однажды услышав чужой вызов, увлекались догадкой, мучающей и меня?
   Сильный всегда игрок, приманчивей запредельные ставки.
  
  
  Дошедшие безвозвратны.
  
  
   Война и поездка - два вида движения. Но война отодвинет сразу и ото всего, поездка куда милосердней. Но и она наждаком вагонного ветра стирает лицо. И душу - если там есть окно.
  
  
   - Куда, куда несёт тебя по ужасным просторам хромая старуха с крашеными хной волосами? Собрала тебе узелок - краюха, соль, варёные картохи, или канул в путь, хлебнув воды, под журавлём во дворе?
  
  
   Помещаюсь ли я
   - я, с ночными четырёхэтажками, с худой мёртвой собакой в мешке, зарытой в старом парке, я - с книгами, утопленной синей ластой, летом последним детства, где солнце над морем и солёная корка земель, гудящая под босыми ногами, - вмещаюсь ли я в наёмных кроватях этой любви? Или прошлое брошено в чердаке забытого дома, и тут один красный огонь, красное, учащенное дыхание?
  
  
   Утро равно накрывает любивших, обнявшихся, и недолюбленных, в сне заплетенных на шеях близких их подобьем пеньки.
   И насильников подымет утро из морока ночи - к воде из носика чайника, обметанного изнутри коричневым кариесом накипи, к боли в красных глазах и к новым насилиям, на которые понуждает угрюмое вожделение к закинувшемся в сне телу плененной женщины.
   Еще и потому выбирает это, чтобы забыться потом. Продлить невиновность свою сном. Насиловать, чтобы побыть прежним.
   Оттого и двояки они поутру, что будто жалуются.
   Будто надеются: пожалеет, полюбит, простит...
   - Что я такого делаю? Это и все делают. - думают, свирепея от вожделения. Оттого кажутся неистощимыми.
   И только женщина мучается внизу до конца своего одинаково.
  
  
   Печаль от того, что сейчас под другим она стонет и дышит, вминаемая, - как будто тобою любима,- воронкой подымается от правой ноги, расширясь, задымляет печень, хоботом входит в легкое, сосет.
   То ли подняться вверх и - пускай там грызет до позвоночника?
   Или, у сердца, ждать? Там - разом...
   Когда-то все - к счастью.
  
  
   Но была ли она только с тобой, или третий кто-то висел над вашей горячкой в постели? И, шел следом по ночным тропинкам на степной травяной запах, на стук ваших пяток по влажной для ночного тумана земле?
   - Кто он?
   - Память о других близостях, обидных, окончившихся ничем, иной и болезненный опыт прощаний, предательств и забота о хлебе.
   ...Ночью земля гулка под ногами: она говорит с Луной, - непостоянным, нежным любовником голосом напряженным, золото ее голос, и она во влаге от страсти.
   Но взойдет Солнце-муж, возляжет, жарко дыша, возьмет и - сухая, покорная, примет его в себя, потому жить-то надо, а любовь - как-нибудь, к случаю, уж как-нибудь...
  
  
   И есть непереносимое. Можно долго идти по тонкому льду, но жить на нём нельзя. Непереносимо.
   Можно увидеть жестокое, можно часто видеть его, но жить в нём нельзя: непереносимо. Сжился, значит, это уже не ты. Часть души, которая была ты, отрезана, сбита, удалена. Или ты - ты и непереносимо, или не ты, приходится выбирать.
  
  
   Ночные страхи это непереносимое знание о прошлом, скрытом в тысячелетиях. Под маленькими детьми, лежащими на кроватках, подвалы с прикованными скелетами, с четвертованными, со вздетыми дыбой. В тапочках притаились умерщвлённые за тысячелетия до того - медленней и забавней, забытыми способами. Когда страхи проходят - мертвецы ушли из под кровати в подвалы нас. И мы привыкли, знаем, и так живём. Переносим. Не думать об этом нельзя, но думать об этом нельзя же. И тогда живём молча, все. Тс-с.
   И мельчаем.
  
  
   Непереносимо увидеть тебя и его спящих. Сон с женщиной - как сейфовый замок - окончание, стоп, всё. Чем дольше спят вместе, тем. Ночью проснуться и смотреть на спящую рядом женщину, спокойную, совершенно твою. Без касаний - не потому, что нету желания, потому что нежней.
   Душа хочет отдавать свою нежность. Нежность переполняет печень и та зацветает сиренью.
   - Не бронзовой окисью, дурак, нет. Сиренью, знаешь?
   Ночами на тебя он смотрит?.. А утром?
   ...К чертям!.. Ничего не меняет.
  
  
   Учу дурному. Медленной быть, тосковать и тянуться вслед, плохим словам учу.
   И отдаваться, и хотеть только своего мужчину.
   Слезам...
   Это плохо. Ты становишься беззащитной.
  
  
  
   ...Господи, какая ты красивая! Кажется, сердце не выдержит крови, что хлещет в него, когда смотрю на прежние твои фото. И, ничуть не кривя: в такие минуты мне всё равно. Лучшее, счастье с молодой тобой невозможно, проще сдохнуть. И всё более - зло на себя, вина за твое долгое одиночество, моя вина.
   - Ну и что, 5 тысяч км??
   Мог догадаться! Почуять должен.
   ...Надо ехать. А битую посуду жизни склеют на небесах.
  
  
   Когда тонешь от судорог, выдохни и так задержи дыхание, раскрой глаза, гляди в воду. Примерь смерть: помогает только подобное.
  
  
  
   "О ПРЕЛЕСТЯХ ЗЕМНЫХ..." (начало трактата )
  
   Любовь - боль. Ну, стану болью.
  
  
   Сильная боль меняет каноны эстетики, как калеки с медалями, после большой войны.
  
   Боль меняет твоё лицо, где тронула, остаётся.
   Болью меряют. Со здоровяком не о чем разговаривать. Воевал или любил - брат. Эстетические каноны поддаются только боли, но меняются навсегда.
  
  
   Отожми тряпку времени, в тазик натечёт страдание. Меняются эпохи, но уровень жидкой боли только растёт. Становится обязательным. Только над ним и жизнь. Только над страданием и личность. Исключения - любовь и война. Хвала богам, они повторяются.
  
  
   Женщина, не приносящая иную жертву, должна ежемесячно потерять крови. Человечество нуждается в кровопусканиях - с поправкой в маштабе и цикличности. Человечность женского рода, ведь родит. Но кто, кто человечен в любви?
  
  
   Когда я делаю тебе ребёнка, на тебя надеется Бог. Через меня пальцем упирается внутрь, в твой живот. Ответь Ему.
  
  
   Уже знаем, что беременная прекрасна. Прекрасна и боль её, что труднее понять. Но так есть.
  
  
   Беременность - высшая форма смирения: носить в себе не себя.
   (Зашитая в теле хирургическая игла - ничего, привыкаем.
   Натирающие пятку башмачки.)
   Только беременность эстетична - она правило, она - правильно. Беременность - суть искусства, из малого, почти из ничего, по ведомому - неведомое, сходное, но и вовсе иное.
  
  
   Привыкание и есть отпущенное Свыше нам милосердие. Однако, привыкший и выживший делает своё страдание общим правилом. Так в мир приходят чудовища. Чёрные боги. Асуры.
  
  
   Правила главные представимы. О правилах говорят наши тела.
  
  
   О правилах древности говорят наши слёзы, движения, и
   то, что пугает вдруг.
  
  
  
   ТО, ЧТО ПУГАЕТ ВДРУГ
  
  
  Длинные гудки в трубке.
  
  
  Место, где рождён, но не был давно.
  
  
  Смирение - всегда в обмен горя.
  (На что угодно в обмен смирение страшит, и потому правит боль).
  
  
  Пещеры. У них женские имена, а дна нет.
  
  
  Сны, где пустыня и где темно.
  
  
  Женщины, меченые страданием. Их можно обидеть, можно быть непереносимо жестоким - прощают, помня иную, древнюю боль, для которой теперь любая - ничто.
  (Мужчины, - становимся с ними дьяволы. Такие были давно, в черноте, огнём на палке отпугивая подползающих чудовищ).
  
  
  Демоны, приходящие в снах. Их не помним, только сами собой говорятся в голове странные, их, имена. Призывая.
  
  
  Ночной, громкий стук в дверь.
  
  
  'Страх смерти', бояться которого приучены человеками. А смерти не знаем.
  
  
  Дорога, уходящая в темноту любого рода.
  
  
  Тёмные века. Они в снах и с нами, и всегда неожиданны, как исчезновение женщины.
  
  
  Иные Боги. Жестокие, древние.
  Были и следы гекатомб - их чувствуем по тому, как внезапно в неведомое влечёт страх - борьба с ним, или дурной настрой. Тут близок иной бог. Тень.
  
  
   Мир тот.
   Он стал прежде, чем люди прорыли каналы. Тогда тоже рыли, но вниз, вниз, под ноги, - вглубь, вниз.
  
  
  Восточное и Восток. Нечеловеческая жизнеспособность.
  
  
  
  Древняя Индия сохранила себя под асурами, миром царственных гадов. Но кошмар был слишком силён и время Индии запеклось навсегда. Теперь в Индии время чужое, взято взаймы.
  
  
   Наркотики. Без них прошлого нет, без них не жили, людям и не полагалось - без.
  
  
  
  Ренессанс наркотиков теперь это селекция, отбор.
  
  
  Белые варвары жили там, где асурам холодно. И теперь мы двигаем Землю.
  (Но ходим по стеклу над тьмой, затем предпочитаем незнание).
  
  
   Цыгане. Они тоже из древности Индии.
  
  
  
   Пугает подобное, но не человек, а будто бы сделанное из людей. Однако, упрощённое, на манер обезьяны. Страшнее, когда переделывали с согласия.
  
  
  Следы где-то тут, в различии рас.
  
  
  
   Пугает вечная жизнь: ошибок не избежать, и, ширясь со временем, они разорвут нас по своему числу.
  
  
  
  Обезьяны пугают, потому что человек ежесекундно отбивается от обезьяны, лезущей из глубины души в голову. Обезьяна есть наш подонок.
  
  
  
   Пугает человека именно земля. Без Бога она нас сильней.
  
  
  
   ОБМАНЫ И ОТРЫВАТЬСЯ
  
   Почему слуга выбирает земное?
  Небеса выкуплены у него.
  
  Что покупают у нас, за мзду? - Время? Любовь? Жизнь?
  - Взгляд, обращённый вверх.
  
  
  Суть свободы: мечты без конца.
  
  
   (Сбой программы)
   - Ты правда хочешь быть со мной после смерти?
   ...Тобой отравно дышать.
  
  
   Время есть свойство человека и есть только там, где человек. Человек время и вырабатывает, разматывает время как паук, из живота.
   Выше желудка времени уже нет. Вечность сердечна, любовна.
  
  
   Собственно, я тебя и зову в вечность. Такая, как наша, близость не на сегодня и выросла не из вчера. Ты и я встретились прежде нас.
  
  
   'Небо - космос'?
   - Чушь. У одного там третий этаж и соседов борщ, другому- небо из наждачной бумаги. Некоторые держат там фотографии умерших, или раскрашенные картинки, новые стулья и ключ к деньгам.
  Моё небо - старая чашка с цветочками, в трещины смотрят ангелы, из трещин идёт дождь.
  
  
   Чем человечнее - проще и ближе к любви.
  Космонавтика? - Да техника вся, от 'брегета', - предательство духа. Духу нужна только любовь.
  
  
  Другие планеты - крашеная яичная скорлупа, игрушечная мысль.
  Основа космоплавания: забывчивость, отчаянье и страх. Забыть себя и кинуться - герои, отчаяться и кинуться в 'никуда' - для умника, испугаться тут и кинуться куда угодно - для самонадеянного, то есть труса.
  ...Ещё основа космонавтики на злой расчётливости.
  
  
  Умника Пилата на другой планете больше всего обрадовал бы авиационный пулемёт на мобильном шасси. - Сразу мир в Иудее и ни шанса у эфиопов, евреев, хананеев - кто его там еще беспокоил?
  Что станут искать новые умники? - Всё тот же пулемёт.
  А я бы просто не полетел, здесь у меня ты.
  
  
  Глубокий космос: 'Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что'. Принцессы в награду нет.
  
  
   Междузвёздные перелёты... Нам пообещают всё, но в другой жизни. Что угодно, но не сейчас. А расставаться завтра, нАвовсе, к чертям!
  
  
  ...А военные будут просто сбивать возвращающиеся корабли: никакое знание не оправдает риск для человечества. Никакой - никакое.
  Не гарантия карантин, - ни один, кроме вечного.
  
   Чем осознанней цивилизации, тем медленнее развитие, ведь движение - риск. Космос - риск вдесятеро. Или тысячекратно - да тут множь на любой коэффициент. Признак действительно развитой цивилизации - отказ от межзвёздных полётов.
  
  
   Только одна сила способна отправить людей в безумие космоса, и она не замедлит, злая расчетливость. Помимо особых 'штучек' истории, свойство которых - случаться или рассасываться прежде лекарств, в мире есть СМИ и реклама. Дошло до того, что факт явления фото лётчиков лунного 'Аполлона' на обложке таблоида 'Лайф', был показателем размерности достижения человечества!..
  Эти два игрока, порознь или совокупно, отправят хоть в ад, но в одну сторону: им важен не результат, а факт.
  
  Результат озаботит только тень мира - знание. Но это ведОмый игрок: опаска, знаний, сильней.
  
  
  Шутка будущего
  '...занял денег и улетел'.
  
  
   Что остаётся героям?
  - Война.
  
  
  ВОЙНА
  
   Но всё, необходимое разуму, состоится и повторится. И война.
  
  
  Это попытки указать личности на преодолимость единственной нашей преграды, охранить от искажений жизни, запечатлеть в личности лучшее, ну и от неё освободиться - война.
  
  
   Убитое незабываемо, потому что оно - живое, вдруг разом переведённое в состояние вещи. Это не прекрасно, а вовсе другое состояние материи.
   ...Палач сообщил бы нам большее.
  
  
   Однако, откуда сама эта страшная яма воли, пространство, которое вдруг необходимо заполнить, когда война, собой? Неужели создают её эти маленькие человечки, в результате смешных манипуляций с бумажками?
  
  
  
  Война и есть причина времени. Война создаёт время. Его создаёт и труд, но у труда оно медленное, редкое, не для всех, прорывается, а война создаёт время надолго, плотное и любым.
  
  Война создаёт новое время, а труд - связывает времена. Но труд душен,
  и к войне прибегают, когда людям нечем дышать.
  
  
   Война - воздействие на живое и тёплое - остро отточенным.
   Любовь - обволакивание твёрдого и отточенного - тёплым живым.
   Время отмечает разница форм острия. В убойной силе - вся разница времени. Все больше требуется любви, чтобы скомпенсировать одно движение пальца, руки или шаг.
  
  
   В сущности, боль есть причина времени. Война лишь разрешает её и умножает её.
  
  
   Смертельней суть - прекрасней произведение.
  
  
   ...Война идёт по дорогам, таща любовь на плечах. Разнообразие - только игра полупрозрачной и плотной тени.
  
  
   ...Но - как болит эта тень, плачет как!
  
  
  
   ПИСЬМО
  
  
   Личная история: ...плоховато, плоховато,
   плоховато. Четыре года тому пошли стихи и стала другая жизнь.
  
  
   Мир всё же сплетается в косицу, становится по местам, наконец откровенно показывая заводные пружины. ...А это колесико к во-он той штучке, что отсчитывала шаг на соседней шестерне. И поэтому было то-то, и вышло так-то. Вот тут сошлось.
   И вдаль механизм видать. Плотен и свинчен дивно, но всё - не нам. Человеку мир ни к чему.
  
   А важно зимой иметь в доме кота, согласного, чтобы сидящий изредка грел на нём ноги.
  
  
  Прошлое неизменно, и чем стал бы мир, умей мы его менять?
  
  Толчок и - другая жизнь.
  Не зря дети боятся спать. Утром ты открываешь глаза в другой личной истории, с другими знАкомый, родной. И женщина вечером ляжет в постель с тобой та, что не видел прежде. Ляжет женой. После щелчка, теперь ты навовсе и навсегда в ином.
  До следующей перемены.
  
  
  ...И объяснят нам всё, но не саму жизнь. Искру эту, отличающую меня от 65 кило мяса с костями ничем, тем более электричеством, не объяснить. А искру легко перенести, просто подув.
  Или в ладони...
  
  
  То, что составляет нас - свойства, память, характер - конфигурация информации. Зависит от свойств носителя, но легко заменима подобной (из областей бытия, воспринимаемым чувствами человека - узкий спектр, нами исхоженный и заношенный). Суть: заменять личности в снах или на ходу, не только легко, но нужно и интересно, избегая убивать, гасить искру жизни.
  Божественные шахматы.
  
  ...не очень-то избегали.
  
  
  Повторюсь:
  Боль есть причина времени. Любовь исчерпывает и исчерпает мир.
  
  
  Впрочем, мы привыкаем, хотя, согласись, оскорбительно. Оправданием игры в людей, являются наши чувства, выходящие за границу этой реальности. Они мешают там, мелькают щупальцами, вопящие спруты. Как наше с тобой желание найтись давно и не расстаться.
  
  
  ...Как можно тебя не любить?
   (Много красивостей, не находишь?)
  
  
   ...Но всегда есть ты. Невероятная красивость. Условие существования.
  
  
  Чем чувственнее человек, тем сильнее меняет мир. Мощными щупальцами желаний тянется прошлое, в будущее (на деле, просто за границу понятного) и соединяет несоединимое, то есть вдруг узнанное, оказавшееся 'именно таким именно, как надо'.
  Небо внимает и переставляет пешки, длит игру в нас.
  
  
   Выход из игры? - Нежизнь скучна, а неживого нет.
  
  
   НУ
  
   ...Ну, всё стало с тобою другое!
   У дерева два лица. У пчёл и куста два и у воды, и у кошки два. И у тебя. Вот ты думаешь, что ты любишь, а с другой стороны? А и одна ли только есть вторая сторона любви в этом мире неплоских вещей? Или бессчётны стороны?
  Ну, узнай: иди-иди, вдоль бетонной стены на припеке, и вдоль воды. Иди-иди-иди...
  - Что? Железные крюки арматура торчит? А посмотри-ка, на крючьях кто?
  Продета ржавым, наткнута всем телом, прошита, гола - твоя любовь. Дышит еще. Хотел такую?
   - Н-на!
  
   'Руби дерево по себе'. - Срубил, и ствол придавил. Насмерть не насмерть, а не жизнь.
  
  
   И у пыток есть изобретатели. Автор "испанского сапожка", гений дыбы, обруча для головы, и - в соли моченой лозы.
   - Есть ли автор этой любви?
  
   Но владеем лишь тем, за что умрём, и без понуканий.
  
  
   Не окажись стихов, завидовал бы молодости. А так... Бывает, на улицу выхожу как на край крыши, а вот в словах у меня мир. Тут дом.
   - Что я могу для тебя?
  
  
  
  
   НА АЛТАЙ
  
   Когда дома нет, то куда едут?
   - Конечно же, на Алтай.
   Есть еще Владивосток, но туда не хватило денег.
  
  
   Самый краткий путь на Небо - с Алтая. (Из тюркских преданий).
  
  
   - Для азербайджанцев, тюрок вообще, Алтай - источник народов. Если не врёшь, приложи руку к сердцу со словами: 'Это мой Алтай'.
  - Поверят.
  
  
   ...В Горном Алтае, в среднем течении реки Катунь место для Апокалипсиса. И мёртвые уже стронулись, текут под землёй разрозненные цепочки королей, стрелков, меченосцев. Ахиллес шагает за рыцарями Круглого Стола. Восемнадцатилетние стрелки из Московской дивизии рядом с профессиональными танкистами из 'Мертвой головы' СС, раздавливавшими их гусеницами. Но эти жгли их коктейлем Молотова, и вот - вместе. И худые, высокие нубийцы - прыгающие воины с маленькими щитами, и племена, не расстающиеся с Калашниковым, и чудовищные армады Циньской династии...
  - Какого цвета у мёртвых губы?
  Все, все бывшие люди там заодно против Пробуждённого от дна миров. Он вот-вот. Тут плёнка плаценты Геи тоньше, тут прорвётся, тут миру больней.
   Всё, всё - будет.
  
  
  Небеса милосердны и Там всё те же они, совершенно, люди. Говорят о нас, называют по именам, а не слышим, а зря. Живые ведь могут всё повернуть, так сделать, а не иначе, вот они и стараются нашептать нам то, что сами, пока жили, не услыхали.
  ...И мне талдычат на разные голоса: 'Плюнь на неё, дурень, забудь!'
  Да я глух.
  
  
   Но только глухое раздражение, только сознание: один, без тебя, один. И тянет к мысли об уходе, и ищешь в сказках других людей, тебя ничуть не счастливее. А всё здесь. 'Где ни родись, умрёшь на Алтае', народ знает большее тебя.
  
  
  
   ВСАДНИК. (Алтай)
  
  
   Он жил на горе в маленьком пряничном домике, жёлтом - цвета лимонных пряников. У апельсиновых цвет не тот, и он всегда придерживался мнения, что апельсиновые схожи с оптимистичными женщинами. Все женщины, которых он знал, были оптимистками, и потому жить ему было не с кем. И он спал, прижав лицо красной кошкой, собственноручно сшитой из старой шляпы и набитой ватином из разодранного с уголка одела. Любой вам скажет: тут нужен ватин. Ночами он кошку клал около головы, с тем безошибочным расчётом, чтобы лицо, при засыпании клонящееся вправо, щекой оказывалось на красном. Ночью ничего не видно, но знать цвет кошки необходимо и иногда просыпался и неожиданно включал свет, потому как - кто его знает. Изредка предосторожность оказывалась нелишней.
   Когда становилось холодно, он кусал лук, когда страшно - пел. Пел он всегда одно и то же, и никто не знал, что именно, потому что никто не слышал, как он поёт. Но страшно бывало, потому что страшно всем. Значит, и пел - что и следовало доказать. ...Последние слова он непременно записывал на грифельной доске красным мелом. Белый был бы дешевле, но, на излюбленном, серого грифеля, красный вдвое живей, и завуч неизменно хвалила его. 'Добро же тебе!' звучно думала завуч, но дела отвлекали, а он возвращался в свой маленький домик, и ел, начиная с угла.
   В стене где дверь он выел слова. Рисунками пренебрегал. Ему очень нравилось слово 'Мир', потому что зелёное и короткое, а двугорбого, под ткаными тёмными покрывалами 'Навухудоносора' приучил возить себя на туземный базар, где он привязывал слово пеньковым вервием к могильной оградке родной бабушки, да что толку? Возвратясь с покупками, он неизменно не находил слов. Спасало лишь то, что в стене всегда можно выесть другое слово, а бабушку он прощал.
   Возле кровати он всегда выгрызал квадрат и вставлял окно. Окна получились добрые, со слезой и только форточки не открывались. - Бились защёлкой об угол, скрипели, глотали гвоздики и шурупы и, если сил терпеть более не оставалось, залипали мёртвою краской, прекращая этих глупостей, только когда в длинную прорезь ящика Драфт входящие сыпали серебром. Окно принималось читать, и читало, пока исходящие, Сэнт, норовили умыкнуть весь жесткий диск и перелить на цветной металл.
   Тогда он всё прекращал.
   Порой, он предавался слезам, порой - течение жизни властно подхватывало его и на короткий срок, он говорил себе: 'счастлив, счастлив'. Но мир не склонен подолгу стоять на голове и тогда оставались лишь ласточки, резавшие воздух на уровне глаз, и он отмякал, смирялся и отмякал, ибо того нам достаточно.
   А когда пришёл его срок, и он навсегда покинул свой дом, верхом на 'Глади медленных вод', держа в руках красную кошку, - никто и не знал, что утром жилец исчез. И не встречал его с кистью в руках начальник последней заставы, испрашивая книгу в 'Пять тысяч слов'. Так уж вышло.
   Старые люди говорят, что иногда, весною, в бескрайних степных просторах птицы встречают старика на синем быке, и - его самого, с красной кошкой в руках, и на 'Глади медленных вод', но ручьи неизменно опровергают это. Впрочем, что взять с бегущей воды? Только свет...
  
  
  
  
   ПРОШЛОЕ
  
  
  Любя, мы видим свою жизнь иначе, иначе говорим, дышим или теряем предметы. Видим цену случайностей и связь. Мир связан, но не как сноп, а вещи держатся за руки друг с другом: встречи - и родники, раненые ножами - с распахнутым окном и опозданиями. Только оценок нет: у любви детский взгляд.
  
  
  Многие курят качественную траву, и странно, как еще держится этот мир.
  
  
   Больно-пребольно каменной, синебулыжной мостовой, которая и есть я. Цок-цок, - идут по мне. Тум-тум - по головушке.
  'Головушка' - это мне мать. '...Пуста' - это бабушка. Соглашаюсь: покорного не ругают. Ну, поругают, но, не сильно уж. Конечно, и наругают, но пусть. ...Ну и сильно наругают, и по шеям дадут - раз уж на то пошло, да и случай.., но - как не согласиться?
   И теперь вот бьёт, как чёрт. Обернёшься - там говорят: жизнь.
  ...Или это прошлое, перфоратором проламывается из подкорки позавчера? И нет преград "ни в море ни на суше".
  
  
   Детство... Розовый туман, или синий - по пятый класс. Главное - чтобы ничего не видеть, не вспомнить. Мерз жабою на морозе математики, физики, химии... Полутюрьма - школа, класс седьмой.
   Самое светлое воспоминание детства, это когда школу окончил. Лето чистой радости. За аттестатом зашёл в сентябре.
   - Только хорошее.
  
  
   Девочки позвали к себе. Налили вина, разделись, предложили раздеться - сбежал.
  ...16 лет.
  Только хорошее:
  Не надо - раз.
  Не время - два.
  И некрасиво - три. Вот всё, что я точно знал в жизни.
  Это хорошее, только оно.
  
  
  С женщинами точно так: не надо, невовремя или некрасиво. И только с тобой и надо, красиво и время всегда.
  
  
   Меня никто никогда не обнимал - как ты. Ну что ты за обнималка такая?
   Как это делают? Ну как, а?
   Хорошее это.
  (Остальное вообще никуда).
  
  
   СЛУЧАЙНОЕ
  
   ...Шестая арба сахару. Седьмая... - За одною одна, серые, под солнцем, прибитом раскалённым гвоздём, они ползут на цельных, огромных, как ворота деревянных колёсах, переваливаясь гусынями, влекомые пыльным верблюдом, а я...
   - Ем.
   ...Только погонщик знает, как повернуть и остановить огромного зверя, а там, подложив толстый брус под скругленное жёсткою колеёй колесо, по-особому трещать и выворачивать красные от бетеля губы, чтобы попятилось четырёхлапое-четырёхногое со свисшею, будто женская грудь, верхушкой горба, и чтоб зашуршало, забарабанило по натянутому штопанному брезенту струя коричневого сахару, крупных камушков сахару, сахару камушков сладких, блестящих, отсверкивающего солнцу сахару, будто отмахивая небу, откуда, пробитое через лоб раскалённым добела гвоздём, глядит в мир Оно...
   А я...
   - Ем.
  
  
  
   ПИСЬМО ЕЩЁ
  
   Ты сегодня натянутая. Быстрая как ртуть и нервная. Не говори, 'болею', когда болеешь, ты хрустишь внутри. А сейчас хруста нет, тенькают в рваном темпе тревожные струнки души. Совсем молчишь.
   Рот зажав.
  
  
   Носишь в себе загнутые уголки души. Я знаю об их присутствии, а ты, знаешь ли? Ты пишешь из них.
  Когда пишут, открывают себя - так устроено. Буквы так устроены, так неслучайно устроены, этак, ловко устроены ровно посерединке человечьей души. Рожками в стороны. По словам всё видать - кто, книзу ли, кверху ли клонится. Письма людей внятны, словно шифр 'танец пляшущих человечков'.
   Вот ты, - буква, кричащая в небо, - знаешь ли?
  
  
   Прежде и я не мог заглянуть в уголочки и запечатанные конвертики души, подменяя их воздух просто выдохом слов. Теперь люблю тебя и заглядываю. Надо только глаза влево скосить, сидя перед письмом. Читаешь письмо, вдруг - глаза скосил, не поворачивая головы, и сразу видны твои конвертики и уголки, аж стыдно даже. Хотя, что уж там, спали вместе, чего стыдиться. А былое - прошло.
  
  
  Любишь меня и, когда долго говоришь обо мне, вижу: лопнул еще узелок, надорван конвертик, а там - столько всего! Притягивает меня страшное, за молчанием твоим. Магнитик-тик...
  
  
   Мы говорим о всяком, о важном, не очень, пишем, кричим или нет, а цель-то одна: склеиться.
  А потом - душами.
  
  
  Секс. Это другим недоступно и не будет у тебя такого с другим. Вот этого - точно и никогда.
  ...Впрочем, это тебе уже очень многие говорили.
  
  
  
   НАГОННАЯ ВОДА
  
   Вода подымает рябую серую спину к самому парапету, грозит. Глубоко сидят в ней тела утопленников и в темноте, еле-еле, обросшие водорослями, высокие борта убитых кораблей. Они еще кружились, опускаясь спиралью, когда над головами повисли красные кили гордых победителей. - Ту-ру-ру-рууу! Глупцов, думающих, что они победили. А победила только вода. И вот пришла за мной.
  
  
   Тьма - она и тонка, и ветвиста.
   Поднимешь голову - там листья.
   Опустишь - корни.
   Всё тьма.
  
  
   И есть города тьмы, и люди тьмы, и женщины. И свет тьмы есть. Только горит он для них. А для нас ночь. Но души тьмы есть у живущих на свете, да нету душ света у людей тьмы. Потому что глаза людей в сердце ведут, и, если свет, глаза выдают. Такой умрёт. А жить в тьме не хуже, чем на свету, главное напиться тьмы и - всё.
   Держит мир и владыка нам - тьма, а свет его раб, но никуда владыке без раба: нету сил. Потому свет питает и тьму. И города тьмы, людей их и женщин, а злаки им не нужны, злаки им - мы, живущие на свету.
   ...Только женщины тьмы могут на свет. А если родит от тебя, то здоровым будет младенец, но смотри, чтобы на седьмой день чёрным млеком не напитала его. Не виноватая она, пройдёт седьмой день, и всё. И забудет и вечно твоя, и не нахвалишься, и ни у кого лучшей жены.
   Будешь с ней верно жить - и не тронут люди тьмы, напротив, помогут. Душу свою сбережешь, и богатство дастся. Ибо все блага мира идут через тьму. И нет ничего в земле, чтобы взять рукой, неизвестного тьме. Потому что под всем лежачим, текучим, и в землю закопаным - тьма. И под живыми. Один человек может иногда потерять свою тень. Но тех Большаками зовут, ибо имени у них нет. Домы им - вечность.
   Отличить людей тьмы так:..
   (...обрыв текста.)
  
  
   СЛУЧИЛОСЬ
  
   Он уже утонул, и жизни не было в теле, висевшем лицом вниз, а я всё толкал, толкал снизу, из мутно-зелёной воды, тяжёлую, в жестком волосе, голову его. И тонул сам, ногами не доставая водоросли, под которыми глубоко стоял ил. Опускался ко дну и тогда болталась у моего лица его белая, сильно треснутая пятка.
   Когда наконец доплыли до отмели, то подняли из воды голову, изо рта и носа его густо зашипела мелкая белая пена и все сказали 'Жив!', 'Жив!'.
   А он умер.
  
  
   Но откачивали всемером, и я не нашел в себе сил делать мертвецу искусственное дыхание 'рот в рот'. ...Поставили прижимать кулаком его желудок, чтобы воздух не уходил в кишки. Вечно я на подхвате.
   ...А те двое - делали. И язык западал, и его доставали булавкой, прокалывая язык, и снова приникая к чужим губам ртом. И, качая, сломали ребра над сердцем...
  
  
   Толпа людей на холодеющем ввечеру берегу. Светили мобилками, искали булавку, помогали, спрашивали чем ещё... А я мёрз от земли, стояли-то на коленях, и тупо думал: зря.
  
  
   Нехотя проговорил соседу, ритмично вдавливавшему, продавленную уже теплую, скользкую от его рук, грудь:
   - Подменить?
   И добавил, кивнув на, было, прижавшего мертвецу на шее и у запястия вены, подождавшего, да и бросившего занятие, отрицательно покачав головой:
   - Похоже-то мы уже зря...
   Он же, массивный, тяжело дыша, и потея, издавая отмытый морем запах подмышек, ответил:
   - Будем качать до конца.
   И качал до конца. 'Скорая' из соседнего городка пришла через полчаса.
  
  
   Осенью встретил его во дворе. Взглядом спросил: будем дружить?
  - Отвёл глаза...
  Вправду ли не узнал, или вычеркнул воспоминания о неудаче? Есть такой способ жить.
   ...Кто ты, упорный? Не с тобой ли шли мы за Гробом Господним в одна тысяча пятьсот, прочерк, году?
   Я упал с оперённой стрелой в забрале в атаке под Толедо, скосил того, роскошного мавра и упал. Падение почему-то не оглушило и, глядя сквозь кровь и царапая изнутри сталь круглого шлема острием стрелы, вышедшим из затылка, смотрел, как ты, в разорванной, колыхаемой ветром накидке с алым крестом, уносился вдаль, высоко подняв сверкающий двуручный меч.
   Потом мир стал синеть.
   ...Значит, это был ты.
   Здравствуй, друг.
  
  
   Оживи тот пацан, улыбались бы нынче наверняка. Вражда - от неудач.
  
  
   Зачем показали мне и эту смерть? Или бываем частью чужой картинки?
  
  
  Человеку всегда есть опасность упасть в сторону евангелия от Иуды, гностики. Потому что ответов надо, без них скучно, томно нам, колготно. Но там - только Иудино дерево в конце. Багряник.
  
  
   МЕСТА
  
  
   Грипп любви поднял температуру и проявляет тайные письмена. Молоком ли писано, молотком - всё наяву и видны тонкие жилки сосудов, нервов, костного мозга. - Ими иду.
  Скоро буду.
  
  
   Места есть - как все, а топнуть сильно, - под землёй просится слабый гул, будто бы пусто там. Или отозвались. Но рой - не рой, не найдёшь. Хоть землю насквозь пройди.
   Еще одно: ночью там нельзя.
  
  
   И ещё одно: всегда на таких местах то, которое 'не само'. Само таким не родится: круги из ушедших в землю камней или приметная скала, как человек убитый или живой, или камень-волк, рука-камень, дерево развилистое или с дуплом, оползень, на который идти - смерть.
  
  
   Всегда есть знак, верный, отчётливый. Вот - я просмотрел его, встречая тебя.
  
  
   Может быть и не хотел видеть? Видеть знаки - это перейти в мир без Бога. Там Небо - я.
  
  
   Обязательно доживать - нет.
   Значит, себя можно убить.
  
   Жил бы, как все, слепо вытягивая нитку судьбы. Тянется - ладно. Но нет же.
  
   Выбор был и остаётся смертельным, но древний герой надеялся только на себя. Я ставлю на Небо. Высоковато, ну так что ж. На цыпочках, брат...
  
   Любой дар судьбы это золото Нибелунгов. Но, отвернись, и уйдёшь жизни, как горелый ковыль.
  Долго ли держится дым?
  
   Но в один день нитка лопнула, бусины жизни брызнули на пол, и он увидел - сколько их было прекрасных, красных, зелёных, белых - с полосочками, как любил.
   - Так, значит, был счастлив? Был, ведь был?
  
   Вариант, - жизнь по фразе, что начертанной на стене дощатого деревенского туалета, затерянного на валдайских просторах, твёрдым, печатным почерком:
   'БЫВ И СИДЕВ ЗДЕСЬ
   ... ГЕНВАРЯ 200... ГОДА
   БЕЗ НАДОБНОСТИ'
   Точка.
  
  
   Никто не умрёт, все спасутся, а будет пусто на Руси - пойду в осеменители. И не я один.
   ...Настругаем, нам ништо.
  
  
  
   НАШАТЫРЬ
  
   Мужу изменяет женщина, с любовником?
   Или - любовнику с мужем?
   Мерки нет. Ни силой чувства, ни пониманием жизненной основы её, женщины, не обойтись. Это просто один из вопросов, стоящих сами собой, как поплавок в воде, без подпорки ответа.
   Вопрос к Богу и ответ, даст Бог,..
  
  
   А если следы его всюду, или она делает другим минет в кадрах любого кино, это болезнь, а не любовь.
   Но иного и нету.
  
  
   Из двоих, меньше любящий и есть счастливый. Однако, горящий быстрее отделается.
   К счастью.
  
  
   Искал места внутри, где нет тебя. А ты - везде!
  
  
   Я нажимаю на кнопочки, а ночь пишет, называя тебя на новый, ночной манер. От придуманных мной для тебя имён пахнет океаном и островами. И пальмами на ночном берегу океана, где проколотое звёздами черное небо перевёрнуто над землёй, и только ровное Ш-Ш,.. Ш-Ш,.. Ш - набегающей волны, да фосфоресцирующие зеленым медузки показывают подножие горы воды. Гора воды дыбится гладким,
   без морщинок, лбом, но далеко-далеко, на светлеющем востоке, спутаны волосы волн, а дальше - темя, которое переходит в затылок вод. Там, верно, кит скатывается на белом брюхе своем, как на салазках, набирая скорость до свиста ветра в ушах, прыгая с волны на волну, паровозом трубя, оглушая акул и капитанов, капитанов с акулами, но тормозя и с трудом отворачивая в зоне видимости Анд. Однако, если не отвернёт...
   "Кто не спрятался, я не виноват!" - и летят, летят киты через южноамериканский материк, через Чили - медную страну, Анды, пугая шерстяных лам, над Бразилией, Аргентиной, над могилой Бога рассказов, - второго великого слепца, - и над президентами-литераторами, врачами-революционерами, над навахеро и ножевой сварой окраин, "дымком", брухо, мешками первосортного кокаина, над черной, с ярко-алым напряжённым гребешком, головой петуха в руке колдуна, кропящего лаком крови могучий плуг чёрного зомби...
   Летят, летят киты. Летят. И только мудрые и всезнающие индейцы, завернутые в расписные, из шерсти, самотканые пончо, не выпуская из, скудостью высокогорий сморщенных ртов длинные трубки, видят тени по небу, застящие звёзды, и говорят: "Летят киты. Летят... Время..."
   Песчинки скатываются с гор. Песчинка - в час. Гора, равняется, Вечность. Летят в ночи киты, закрывая гранёные точечки проколов звёзд в небесах. Мимо мира, мимо всего - к тебе, твои, киты.
  
  
  
  
   ЖЕНЩИНА
  
  
   Женщина под мужчиной - синоним чаши и сейфа, ещё - обязательности повторения. В природе и наслаждению нужен цикл, прибой, мерный ритм...
   Без мужчины - женщина маяк на причале, для того её красота.
   И талия их - катушка, и сматывается вслед уходящему красная шерстяная нить. Чем тоньше талия - нитка длинней, дабы мы возвратились.
  
  
   Всё, что дано без надежды влюблённому - ехать. Ехать вдоль красной линии краешком света, надеясь, что загнутые крюки из проволоки, не нами у шпал намотанные, выдернут из души злого наездника её. Незаметно, в душистом железнодорожном сне.
  
  
   ...Или встретишь другую.
  
  
  
   В ПОСЫЛКЕ
  
   А в посылку на Алтай я положу тебя. Не так велика и потёрта - повидала, не девочка, но нынче спутано всё вообще. Бери любую, какую хочешь или под руку попалась, да посылай. Куда захотел. До востребования.
  
  Раньше-то хорошо, зайдёшь в почту - вот полочка с яблочком, полочка с книжечкой, гольфики и горшок, стрептоцид. А теперь страшно: вдруг, зайду, а тебя нет... Не дошла.
   (Слова будто отдавливают лицо).
  
  ...А таки езжай, голУба, почтой, авось, не дойдёшь. Помучаюсь, да вынесет Катунь. Реке не впервой.
  
   - Не без расчётца жив, не таракан-с.
  
  
   ...Но все меньше мест, куда успею, все больше мест, куда ни ногой. В сущности, клубень я, или возрастное?
  
  
   ...Не, пригодным быть легко. Труднее - избранным, а надобным - почти никогда.
   Необходимость здесь и сейчас - редкое достояние личности, тем более индивидуальности. Вот служаки в почёте. И в фаворе псы.
  
   (Ты вскрыла вены моих кладовых. Спуталось, потекло. - Зачем?
  Ну, зачем? Как жить?)
  
  Нож.
  
  
  ПРОСТО
  
  Не дай мне, Господи, денег. Не давай денег вообще, и будь добр перекрыть кислород. Вентиль Ты знаешь.
  
  
   - Подай нищему, останешься жив. И сам, и, благослови Господи, и детки ваша... Злоба неразборчива
  
  
   Ненависть накапливается в коренных зубах, нудит, стоит черной стоячей водой.
   И страшно гоняет желваки простой человек.
   '...Стоматологи, стоматологи...' - пародонтоз сердец!
  
  
   Точен язык. Жизнь - 'срок'. Поделом. Карцер чувств, чувства - шпицрутены, вопль. Каждый из нас лошадка в тележке, одна и в степи,
  а если нет - человек ли ты?
  
  
  А вот кому я пишу - секрет и от меня. Ведь чтобы это просто понять (не то, чтобы в душу) - понять только, надо быть мной. А так, злясь, читать, листать, недоумевая - и чушь и блядь. Да только надобен ум, но к чему ум читаке? Читаке надобен только текст.
  
  
   РЕВНОСТЬ
  
  
   А когда она спит с другим, и ты бессилен, то не крадись у двери в ночи, изощряя слух: выпьет мужчина до дна ее и, уже насухо, возьмет еще и еще, - для тебя вминая в кровать ее и скри-пя: красноглазая ревность слепа, болью питается без пощады.
  
  
   ...И, можешь если, не поздно еще, то откажись.
   Если не опоздал.
  
  
   Уезжая от любимой, сердце заволакивает дорогу белым дымом. Уменьшаясь в размерах. Дым материален.
  
  
   Желание вскрыть вены приходит как спокойная уверенность, что наконец можешь это сделать.
   ...Просто держишь нож. И, возможно, пора.
  
  
   (отягощения пути)
   Летом, в жару, телевизоры автобусов протухают, влага в жидкокристаллических экранах гниет, и рыбы-актеры, плавающие там, размякают умом, источая языковое зловоние и яркие слизи.
   Просмотр септичен.
   Единственный шанс телевизора - холодильник. Запертый на висячий замочек, чтобы не вылезло.
  
  
   Скорость передвижения рейсового автобуса всегда обратно пропорциональна ее необходимости.
  
   Ж-Ш шипящие, сильно. Сильно-сильно шипящие на врага. Враги - все. Все-все, всё - враги).
  ...Ещё Х-Щ.
  
  
   День рождения - худший из праздников. После остаёшься всем должен. Шикнуть бы на жабу-дату в информации, чтобы не было этого вынужденного. Поздравительно-похоронной процессии.
   Все без подарков, все извиняются, ...
  
  
   Шоферы в пути раздражительны, потому что у них всех простатит, геморрой, простатит, геморрой, а дорога - она, брат, зовёт.
  
  
   Перечень мира составляю я. Перечень моего мира прежде, чем появилась ты. Знаешь, а он был неплох, обилен, только разбросан, будто картофелины из прорванного мешка. А теперь всё вместе в моей привязанности к тебе. Вот тут, слушай: тут-тут-тут...
  
  
   ОБЩИЕ ФАЙЛЫ (с собой)
  
   Файл, содержащий Вселенную.
  
   Файл, определяющий поездку, как скачок, потом как пытку, и - как попытку познать Вселенную. (Синоним дыхания).
  
   Файл, содержащий красную любовь в лабораторной реторте.
  
   Файл, содержащий бегущего по планете безумного слона, которому снится эта реторта, подогреваемая на питьевом спирту.
  
   Файл, содержащий Вселенную на свои кровные.
  
   Файл, содержащий образ и стук по подоконнику голой пятки отца, внезапно выбрасывающегося из окна 9 этажа.
  
   Файл-карта к фразе "Пути Господни неисповедимы".
  
   Парный файл: "Носорог в сомнении" и "Носорог, испытывающий глубокие душевные муки".
  
   Файл, с весточками родным и близким Оттуда, уже после. У них всё хорошо.
  
   Файл "Зерно истины и плевел', - разобранное по цвету и молекулярной массе к сорокавосьмилетию, разложенное поименно по герметичным коробочкам, но перед поездкой вдруг сваленное в общую кучу, затоптанное, перемешанное".
  
   Файл "Палачи". Посекундный хронометраж движений тела и души палача - дома, в общении в друзьями, в постели с женой. Возможность прокрутки, и увеличения любых точек в зоне съёмки, и включенного наблюдения за жертвой.
   В выпадающем меню:
   -Комментарии специалистов.
   -Видео: "Постфактум".
   -Фотография на память. С жертвой или автором её на выбор.
  
  
   Файл: "Утренний блик солнца на граненом стакане красного чаю в серебряном подстаканнике на столе, у вазы с цветами. На столике СВ." Рубрика: Недостижимое.
  
   Файл: 'История одного лезвия. (Булат.Золото. Драгоценные камни. Каление "по живому".)
   С 5 в. до н.э. - по 3 в по Р. Х.
  (Недописан).
  
   Файл: 'Ритуальный татуаж половых органов храмовых жриц Египта, платных красавиц из южных княжеств древней Индии, Ассирии и царств полутьмы времён царства Змеи.
  Обряды. Формы гибели. Приспособления'. (Файл недописанный, но отчётливый глазу).
  
   Файл, забирающийся под рубашку, чуть-чуть-чуть трогая ледяными пальцами за жаркий бок.
  
   Файл обедающий солёными огурцами, равномерно погружая в чан сосредоточенно-нахмуренное чело.
  
   Наглый файл.
  
   Файл в рубашечке с кошками, сонный, сердитый.
  
   Файл: 'Скворец кричал, обещал жениться, но кошка...'.
  
  
  
   ЗДЕСЬ ОСТАВЛЯЮ
  
   Сына.
  
   Кошку.
  
   Красную кошку, сделанную из плюша, что в клочки дерётся с пятнистой трёхцветной Марфой. Живой.
   Марфа приняла ислам, а красная - католичка, и зачитывается "Сатанинскими стихами" забытого и дурного поэта.
   ...Послано прошение Римскому папе - перекрестить красную в "кОтоличку".
   Отказано.
   ...А разнимать их Богу.
  
  
   Но если коты сейчас скрадут зельц, никуда не поеду: стану рыть им могилы.
  
  
   У голодной Марфы лицо клочковато, а мелкая кошка, как шаром, вертит головой.
   Эти останутся.
  
   Оставляю дождь и книгу, пока не написанную, на фразе:
   "Коты фехтуют на мне, словно я новенький Колизей."
  
   Пожизненную мечту
   - поярковые опорки.
  
  
   ПРОВЕРЕННЫЕ ПРИМЕТЫ, НЕОБХОДИМЫЕ В ДОРОГЕ
  
   Лиса в кармане - латать одежду.
   Кролик наискосок - огорчение.
   Кролик прямо, и боком, и встречу - огорчение и досада, и познание себя.
   Кролик сверху - из-под руки долго смотреть на красное солнце над летней степью вдаль.
   Кролик просто: удача, довольство, (счастливое замужество) и билет на Луну.
  
  
   (Примечание: Курник - где живут куры.
   А сырник - тот, что ест сыр, но в курнике не живёт.)
  
  
   (ВПОЛОБОРОТА, НА ВОКЗАЛЕ)
  
   ...Пишешь, видимо?
   ...О чём? Замирает дыхание, как подумать...
   ...Цветастые платья над быстрыми ножками южанки, - быстрыми, лёгкими, своевольными.
   И одиночество женщины жарким летом над вечным проливом, по которому идут корабли, как часы её, укорачивая, оплавляя недолгую жизнь.
   О чём ты пишешь, ты? О солнце, пятнами на асфальте под деревом с широкими листьями? Или том, как женщине некогда, и в длинные летние полдни, некогда остановиться в тени, слиться с нею, что-то из тени слепить?
  ...Потому что мужчина зовёт её в Солнце.
  Ну, может звать...
  Или, как скорость дней стирает души, чтобы потом наклеить крошки их скопом, со зла набросавши орнаментом, мокрым, живым блестящим...
   О чём ты пишешь, яркая, романтическая бабочка юга, о чём твои слова и кому?
   ...Не Богу, мужчине. Он - южный бог.
  
  
  
   БИЛЕТ
  
   Вокзальные репродукторы множат хрустких горбатых мокриц и - солевые, в кристалликах потеки по стенкам пакгаузов. В рост идет плацкарта и бригадир ближнего следования буйно, до неприличия, зацветает петуниями. Он ест леденцовые "петушки", бурлит шатунами чтобы пещерные машинисты веселей строили домик вождю паровозов. Бревна берут в честном бою, и свежие раны струят кровавую кровь для багряных полосок на прибрежном песке. Солнце в ужасе.
  
   Солнце в ужасе. На кулачках оно заломает Луну, но у Луны звезды и - знает приёмчики. Сунет свинчаткой в висок, пиши покойника. Дело известное.
  
   Дело известное:
   Пришёл, увидел и ничего не понял. Долго стоял, как баран перед новыми воротами.
   - Стучал. Мыча, ходил, - а там всё белено, новые люди и молотки, и гвозди.
   ...И молотки.
   - Плакал.
   Выпачкал бок.
   Бежал.
  
   ...Она пожалела, поймала. Отчистила бок. Накормила. Теперь в плену до праздников. Там зарежут.
  
  
   ...длинные перегоны.
   Россия устроена для души. Долгий путь итожит вчера для завтра. Ступенька отчетливее, и от перестука чугуна на стрелках малое шевелится в заплечном мешке. Уже живое, твоё.
  
  
   Уличный нож - обязательно!
  
  
   ПАНК(и)
  
   Он читает вечером Biblie, но судит жестко и выговаривает торговкам чужих сэкондов за повышение цен. Цены знает. Корчит обезьяну перед любым объективом, но, с мёртвым жиром под кожей, стоит на своем в доме своём и у ларька своего, и всюду 'на караул', где на ноготь просунулся бакс. Будет стоять, - зимой и летом, шныряя острыми глазками мимо чужих. Ни-ни-ни - догадаться, что у него внутри. Там кофе из термоса, никудышный панк-рок, English, плюс бутерброды, толстеет, а как не толстеть, когда в этом списке вся жизнь?
   'СПАРТАК-чемпион', крымский портвейн, Довлатов, 'панки не подтираются'...
   - Судьба сделана. Всё.
  
  
   ...В три дня раз сладострастие затмевает его слабенькую Луну. Самое сильное после денег, цап за глотку - в постель её надо, в постель. Но только оскал, ни сострадания, ни вины, ни дыхания с ней. Чуть-чуть умения.
   Да помнит, чистил ли зубы.
  
  
   Надежно ей с ним. Замкнут, угрюм, и - очень нужна для тела. И дела - крепкая молекулярная связь.
   ...Обиды, конечно, бывают. Как без них, притерпелась.
  
  
   Он выгибается капризным мальчиком под заботливым взглядом её. Глупеть день ото дня, при сочувствии, так приятно.
  
  
   - Двуногое моё, скажи - за что?
   Или этот вопрос не к тебе? Тогда к кому?
  
  
   Округл снизу, он шар прозрачный на крепких ножках. Хорошо герметизированный, с ровно и тепло сплюснутыми гениталиями, с узкими бойничками, в которых поблескивают быстрые глаза. Округл и ходит над лужами.
  
   ...Они все, один за одним, шары, лягушачья прозрачная икра, у которой прорезались ножки и аккуратно уложены, видимые сквозь спинку, кишочки. Одинаковые. И у каждого в кабинке внутри сидит маленький самолюбивый и жадный бес. Нажимает кнопочки, смотрит на красные слепые стенки, скулит. Ему - в таком вот - тоже не сладко. Ему бы прикупить тебя, да пока денег нет. Со злости он пользуется любым поводом порезвиться.
  
   И - любит пожрать, прокатиться на шармачка, жаден, как жаба.
   Женился, как деньги вложил. И повесится он на рваных жёниных колготках, потому что подтяжки сжевал.
  
   ...Да кругл он, жук, - захочет, а не повесится.
  
   А как мне его любить? Он - муж её, он спит с ней.
   А убить не смогу.
  
  
   .......
  
   Ты не жила на свете, а все это время только спала. И вот проснулась. Зачем?
  
   Ты не жила на свете, только спала, а они всё это время что-то там делали с твоим телом. И вот, проснулась... - ужас!
  
   Ты не жила на свете, а всё это время только спала. И будешь, будешь. Тебе всё только снится.
  
  
   Мы так рассуждаем, и ждём встреч, как будто перед нами вечность.
   Но в вечности нету твоей любви. В вечности ты другое, а здесь невечное, милое мне. Или ты можешь продлить? Скажи, ты - можешь - продлить?
  
  
   Один знакомый из рождения в рождение приходил одинаковым. Как скала. Много раз. Колдун и тёзка. Странновато быть тёзкою колдуна, которого использовало КГБ.
  Поверю лишь, и он вернётся.
  
  
  
   СНОВА
  
   Пятна расплавленного золота, падающего на воду от низкостоящего вечернего солнца. Море в волнении - столько золота! Волны изгибаются, стараясь выскользнуть из-под расплавленного дождя. Золото собирается во впадинах волн, перетекает, скользит, не остывает...
  
  
   И сразу застучало, заторопилось в груди, забило хвостом под рёбрами,
   будто бы обуваясь, натягивая серые сапоги на молнии, спеша...
   Вскочил, как штык, выпрямившись мгновенно, до смешного ровненько
   спустив руки по бокам, прислушиваясь. Сердце уже в сапогах, сам босой.
   - Идёт, нет?
  
  
   ...Снова, снова жизнь летит на салазках, шуршит, окатывает на поворотах искристым, игольчатым снегом. Огни: любимая приезжает.
  
  
   Я не смогу, нет, приблизиться, и не встану на улице на колени, чтобы перестегнуть у щиколоточки твоей легкие сандальи.
   Но ты увидишь меня в отдалении, радость, но ты будешь видеть. И я...
   А послезавтра, любовь, тебя вновь увезёт он на год. И сколько лет уже прошло, и много ли еще там?
   ...Неважно и незачем! Я жду-жду-жду, ласковое счастье!
  
  
   Дурак, она зачеркивает тебя, расставаясь, зачеркивает, не размышляя, и весь ее опыт выживания поддерживает правоту ее. Ибо муж есть основа...
   Она любит тебя и, всегда готовая подтвердить это действием, молчит, стоит только пытаться сместить её с места её. Где прокладки оплачены.
   Обладать ею невозможно, отпустить нельзя, что делать?
   Жить?
  
  
  
   ПРЕДЕЛЫ
  
   Вода, в пределе своем, - тяжелые, маслянистые валы Потопа.
   Птица - ворон на кресте.
   Рыбы, - конечно, созвездие,
   Женщина - Афродита,
   Только мужчина, собственно Человек, в пределе своем
   - смерть.
  
  
   - Любят ли они нас, или это одно отчаяние?..
  
  
   Хорошо ли тебе, моя радость, ночью с ним? Спасает привычка тел? Меня спасала.
  
   ...И только ухмылка выдает - кривая, косая подлая, когда ночь.
   Да темноте не видать.
  
   ....
  
   Слова, которые пишу, мой предел: дальше них не дотянешься. Разбрасываю слова, порошинки любви, широким жестом сеятеля я заражаю видимое пространство. Прежде это были семена.
  Не взошло, и теперь порох.
  - Гори-гори ясно, чтобы не погасло. Птички летят, колокольчики звенят!..
  (Песенка просветлённого? прокажённого?
  - Cписок углей любви, да звон.)
  
  
   "ВЕРЕВКА"
  
   Поздно. Я тащу наше разное прошлое с дна, словно старые якоря.
   Веревка. В донный холодный ил я по пояс врос. Как Святогора, меня не держит земля.
  
  
   Нитка к счастью, от потолка до темени, изогнулась, провисла, сердится. Удерживаема верой и напряжением. Верой и напряжением. Верой и напряжением.
  
  
   Берут жену, ускоряя ее деньгами ли, домом, ростом по службе.
   - Чем взять тебя, дивнопахнущую, устроенную? Как взять и куда жить, - на воздухе моем быстро-быстро, но на воздухе не живут.
  
  
   ...Стану бегать утрами, много-много работать,
   забуду тебя. Наконец забуду тебя. Наконец забуду тебя наконец.
  
  
   Противен бывает вид ее. Ягодицы длинны.
  Походка - будто шагает рейсфедер. Видеть нельзя эту полную талию, а речи ее оскорбительны. И - опробованы слова на узнавших устья ее прежних ее...
   Так почему, почему, скажи, ты задыхаешься, умираешь почему, стоит лишь прилепиться к ней, губы склеить, войти? И зачем знание о прежних ее не отталкивает, а - магнит?!
   Взяты твердыни твои, гордая башня...
  - Кому сданы? - Девочке, носящей обувь, большую на размер?
   Обидь ее,
   толкни,
   плюнь и - черт!..
   Ей не привыкать.
   Будь же мужчина, как все.
  
   ...Но никто, никогда не полюбит тебя более, чем она. И ты - никого, никогда.
  
  
   Любили друг друга, а потом вместе умерли.
   Вот всё, что для счастья. И только потом
   - сколько любили, и как дыхание их не совпадало, так что воздух, секунду назад бывший ею, щекоча по щеке, пропадал вне его. И только потом сожаления его о потерянных вздохах её. И.., и - как она шла по залитой солнцем, минуя тень, за полсекунды до, как увидала его.
   И даже сколько и как были в ней до него - вся эта невидимая очередь познанных ею на глубину свою, - ничто. И первый, самый, что мучил тело, не интересуясь ничем иным, говоря до него заготовленное, или даже молчал, потому - зачем говорить, когда ему всё понятно, а слёзы будут её и потом.
   ...Даже вот это - ничто. Ибо любовь есть огнь, и нету того, что не оплавилось бы в ней до блеска, дабы выйти очищенным.
   До смерти.
  
  
   ВЗДОХНУТЬ И ОБИДЫ
  
   А вот к друзьям - нет. У друзей своё, свои комки испятнанного бельеца по шкапам понатыкано, собственных этих... Ну, которые... Ну, что в трусиках, юпочках, не жена...
  
   Но друзья лучше с возрастом. Уже есть итоги и можно читать по глазам.
   И дорожат они тобой: ты уже чуточку собственность. Но реже обмены душ, взаимное перетекание и штука заменила объятие. И - хуже.
  
   Войну б! Легче всего с любви - на войну.
  
   Войны нет, а что есть, не мои. Чем спастись?
  - Дорога... И нудно потом становиться шарику назад, в стальное гнездо, но выбираю бежать. Пока бежать, там поглядим.
  
  
   Почему радостно уезжать?
   Почему так тяжело оставаться?
  - Арийство в крови, ген Великих Переселений?
   Но почему у всех? - Арии??
  ...Гитлер бы аргументированно возражал.
  
  
   В постели волос худенькой брюнетки. Чужой.
   ...И не могло бы у нас ничего, и не было, что же я держу длинный волос в пальцах и не отдаю ветру?
   - Просит.
   И волос просится.
   - Да иди уж, иди, чудышко...
  
   Как связан мир со мной? И есть ли связь?
  Безумные, непролазные дерева власти держат мир, вертят на колу, вместе с домом, с книгами, родными. Всё в руках фараона, или Он ближе нам - хотя бы вот этой вот ложки супа?
  
  
   Но кто-то глядит на тебя ночами, наспех листает сны, когда спишь, отменяет встречи, холодно присматривает днём, по шагам узнавая и делая пометку себе.
   - Кто он? Он не один.
  
   Лучшие девушки сразу видны. Но тут надобно без боязни. Легко-безответственно...
  
   Страх - он без времени или вовремя? Если вовремя, то имя его другое.
  
  
   СКАНДАЛ
  
   Трясущимися руками она высыпала из прозрачного пакета звякующую груду и обломала два ногтя, пока, застегнула цепочку жёлтого браслета-мониста на щиколотке ноги. Надела все кольца, потом схватила из кучки блестяшек, которые он, для украшения лепных игрушек покупал по-дешёвке у старикашек с блошиного рынка, но неизменно на ней, на жене, на жене опробывал, - схватила и попыталась прицепить к уху огромную, будто пятка, красную клипсу. Результат оказался плачевен, и тогда она просто примотала клипсу ниткой к уху, оттопырив мочку и ради надёжности навязав узелок.
   - Доволен?! Доволен?! - с яростью твердила она, глядя в зеркало на себя, но видя только его - холодную статую, изрыгавшую все те ужасные, обидные слова, которыми начинало сыпать как из дерюжного мешка,
   едва только тронь. А ведь булавочный укол, всего-то булавочный укол!
   - Мужчина! - крикнулось почему-то.
   И, тише сказалось, - Мужик...
   Она еще быстро - жирно? Нет? - поднесла к зеркалу лицо, намазав губы
   густо-коричневым, как он любил, надела сабо, им любимые, но неносимые ею, невозможно высокие ("испанский сапог" называла их), потом самую короткую юбку и - выскочила, вихляясь от непривычки на острых каблуках на предательски гремучую лестницу и всё валилась, падая - не могла упасть, пока бежала через голый двор, по бесконечной, зачем-то вспучившейся улице. И когда захрустели под ногами улитки на приморских дорожках, выползавшие вечером ради тепла и любви, а может и просто к дождю, увидела.
  - Он?
   ...Он безмятежно сидел на огромном волосатом камне у воды, рассказывая что-то их общему, его и её ребёнку, и она прибавила шаг до почти бегом: "Как может... Как теперь, сейчас, спокойно..?'
   С того и начала, подбежав, как подъехав - даром, что каблуки. А как ещё, а?
   Дитя убрело в камыши, завыло, она же, колеблясь, как барабанная
   перепонка в такт слов, ощущала: пространство, не ограниченное стенами, пьёт силы и редеют сбережённые слова, которые говорятся ему, редеют, как боезапас при наступлении пехоты. И... - кончилось.
   А он - сидя на камне, смотрел снизу вверх на высоко обнажённые, бледные после зимы её ноги со страшными ямками эпиляции, на лицо с помадой, на привязанную к скрученной мочке красную клипсу. И жалость шла на него стеной, жалость - с желанием, - всё то, что их всегда соединяло. И он жалел, желал и ничего пока не мог с собой поделать.
   Встал и обнял:
   Ладно, давай - мир, ради ребёнка...
   ...Шли домой.
   ...Зимой, после очередного скандала, они всё-таки разошлись, и он убрёл по шпалам. Жить вместе было уже невыносимо.
  
  
   А, КАК БУДЕТ
  
   Нужны напоминания о праве жить, как есть. Чтобы, через неравные промежутки, клювиком 'бумк!' по виску:
  "Можешь, будь, оставайся собой..."
   Большинству хватает двух дат: аванса, зарплаты.
  
  
   Всё так же и ни на йоту не легче и не слабей, ведь мы только вот оторвались. Потом придёт осень, похолодает. Дальше покой, зима. А там весна, с ней ты опять...
  
  
   В ролях, промерянных за пятьдесят лет - по пояс, горлышко, по щиколотку, - общего одно: несвобода.
  ...Не дыханию, темени.
  
  
   Осмелиться лучшему, принять назначенное.
  - Фигу! Я ещё покудесю, попорю пустыря ноздрёй. Хоть ноздрёй, ведь рук нет.
  
  А ты думал, все руки - руки?
  Руки - дом построенный, тёплый, с верандами и жилой, огород как перина, трактор да самосвал, что, утром, разобранный, вечером - за пятьсот вёрст на ходу. Вот то руки. А мои руки как у всех, носком.
  
   ...Ужасно болит позвоночник.
  
  
  
   КРЮКИ В НЕЙ
  
   Крюк бедности, вдруг успокоенной надежностью мужчины, принятого за своего.
   Крючок обязательности перед чужим, которому от отчаяния обещано.
   Крюк самоотверженности, на который навешиваются мокрые дождевики чужих людей потому лишь, что их должно стирать.
   - Ты сам ты на нем...
  
  
   Крючок слабости, понятной к тому, кто много лет был единственной опорой и другом.
   Но что здесь делаю я?
  
  
   Отыскиваю, перерывая шкафы, потерянную фотографию, на которой она молодая. Найду - завою от боли.
   Так зачем рою старых бумаг, брал зачем, прятал, ищу?
   Ненасытное, глупое сердце.
  
  
   Ссоры с взрослеющим сыном - обязательное родителей. И всем больно, и поделать ничего нельзя. Нельзя и пытаться.
   Примирения - вот, что важное.
  
  
   Необременительный брак, приблизительно, как поесть, или облегчиться. Их видно в упор, с двух шагов ты вдруг узнаешь, что женщина, вот - быстрокрылый мотыль, и собрался окукливаться, только окукливаться, исключительно. Да она вас, коллективно... на шесте видала, - и што вы еще здесь будете..!
   Все до капль знает она в этой жизни и в следующей, и у нее всегда наготове есть план. Ма-аленький такой планчик денег настричь.
  - Не-дай-Боже кто помешать!
  
  
   ...Быть, - думается ей в том возрасте, когда чёрный продавец на рынке впервые дарит ей оранжевый апельсин, - Быть, значит всё привлекать, гореть, мчаться. И мелькают образы силы по мановению её, и смотрится она в зеркало, а там она же, только красивее, каждый день только красивее.
   Чуть позже серой кошкой прыгает, чтобы сжать груди, запретное, в котором, оказывается, не так уж и много наслаждения, и она начинает перебирать: может, не с этим, так с тем получше? Но, ещё полгода-год, и уже с другим выражением смотрится в зеркало, как солдат на шинель: годна?
  И годится.
  А когда пройдут чередой первые, скоротечные, и обустроенность 'как у всех', ну и дети, - во-он той, забытой дорожкой, прижать белый нос к дверному стеклу, придёт любовь.
  Но чем ты возьмёшь её?
  ...Тем же.
  
   Звезды и - хорошо. Выпрыгиваешь из грусти с тоской в безнадёгу?
   - Зато постоянство.
  
  
   Ночами коты орут в кружку.
  Жить отчётливо, как кот. Не 'просто', а отчётливо: до износа и только собой. И над смертью.
  
  
   Своих узнаём по глазам, запаху, коже. Но свой, - лишь брат по коже и, куда вероятней, окажется умелый враг, ведь он подобен, а злоба естественна и легче.
  
  
   Вокзал, как звон в ушах, забил топоты мышьих дней. Звон говорит о покое движения, переводит в предчувствие его. Кто-нибудь знает и пользуется. ...Верно, вон тот, в смешной бандане и редкой бородке над жемчужным прыщичком сбоку, на шейке: глядит поверх голов, чтобы сохраниться, просто остаться таким вот тоненьким, своевольным. Он уже едет.
  
  
   Их все больше, тех, моложе меня. Что делать? Эликсиров бессмертия мне не готовит даос. Молодильные яблочки - прочерк. Как быть?
   Держаться своего. Стократ преданное, из нижних ящиков, полузабытое не выдает. Раз твое. А эти, а все эти - машущие, мелькающие, красные молодые прекрасные - пусть их. Пусть.
   Детский формат.
  
   Но у них всё ещё будет, а у меня не всё, нет. Возраст поднимает на высоту, но там я один. Столпник.
   Трезвый.
   ...Злой.
  
   Пиво делает заметными трассы мысли. Но потом всё набухает багровыми гландами и путаешься кашлем между привычного.
  
   Водка - путь краткой силы и полёта. Обратнократного скорости.
  
   К друзьям добираемся общими обрывками фраз, добиваясь скольжения и полета в прошлое, в тогда. Смазка памяти - воспоминания о выпитом или прямой алкоголь. Ни для чего, кроме будущих воспоминаний.
  
   Утром, ночью и днем говоря, глядим на окружающих, доискиваясь поддержки. Это нужнее слов. Слова, да и все-все на свете - для того.
   Удивительная несамостоятельность
  
  
  
   МОНОЛОГИ МОЛОДОЙ ЛУНЫ
  
   - Всегда, всегда останусь молодой, тоненькой, привлекательной. Буду, буду худенькой, да, останусь худой.
  
  
   - Дам, дам, дам, только подойди, посмотри в глаза, за ручку возьми.
   - Цветы? Не надо мне цветов. Посмотри на меня и - за ручку. И вот тут, вот, чуть повыше запястья, ногтем осторожно вверх-вверх-вверх... Не останавливайся.
  
  
   - Ты меня любишь?
   ...Ну и не надо, мерзавец и негодяй!
  
  
   (Тихо-тихо)
  'Ну возьми меня замуж пожалуйста'.
  
  
   А если ангелы вожделели к земным женщинам, что говорить о нас, бедных...
  
   А вожделели. Из чистого любопытства сперва, божественной сладости потом. И после.
   "Да гори все огнем!.." думали себе ангелы и стали огонь.
  
  
   Долгий, в присутствии подруг, с повизгиваньем и рваными жестами, смех молодой женщины над своим новым мужчиной.
   Он типичное 'не то', ей явно не пара, но трудно одной, и бросить жалко, спят уже - изголодалась, сколько уж можно. Вот и закатывается, приглашая подруг, заодно, смехом отстраняясь, подругами заслонясь, хлещет сухими ручками по ребрам боков с пластами мускулов...
   - Не уходит он. Переводит это себе как правила любовной игры, сидит. И она скоро-скоро уже подумает так же, забывая себя, не разбираясь в себе, собой сравниваясь с чужим.
   Достанется ему. Будет его. И выдавит телом муж из нее остатки бедной души. Раз хотела.
  
  
   Кто они были, миллионы и миллионы красивых девочек, девушек, ставшие этими, ими... Отдаваться любым - одноногим и клешнеруким в щетине, чужим, с воняющим карзубым ртом - кто были женщины, эти? Звали их как, и потому ли лучшие спились, опустясь до бесчувствия, что терпеть нельзя?
   Тряпошные кульки под забором. У них имена, и - как матери звали в детстве. Плакал ли кто, глядя им, свежим и молодым, уносимым дикою силой, вслед?
  
   Или это не так уж и больно?
  
  
   - Кай, Кай, в твоём глазу стёклышко!
   - Нет, Герда, это зеркало...
  
  
  
   Крабовидна туманность этой любви. Есть любови разных свойств - кентавр, медуза, туман. Есть камень-любовь, она же - гвоздь. А есть Крабовидная туманность. Дело не только в свойствах тебя или её, твоей, а в том, кого о любви просил.
   ...Ох-ох кого просил и теперь уж крышка.
  ...А радёхонек-рад, радёхонек!
  
   Слов нет, слова непонятно к чему, слова - занавеска из тюля. И в детстве мама с бабкой: 'Опять одно ухо влетает, в другое вылетает', - а что было слушать-то? Все и всегда люди намеревались к лучшему, да продул сквозняк слов.
  И, только из музыки классика глядя, слова - это глыбы и скалы, плывущие воздухом.
  
  
   А которые из огня или сами сталь, и другие, распадающиеся или дым, им мы тоже нужны. И змеям в пещерах, что, как и вечность назад помнят себя. Избранность боли.
  
   Если у людей есть свойство, оно уже использовано нелюдями.
  
   Есть ли в мире взаправду это светло-доброе, или оно только дефект памяти?
  
  
   ЗАПРЕТНОЕ
  
   Они все двигаются мимо, мимо,
   едут и ходят вокруг. Следом едут, ходят деньги, сила, власть.
   ...За мной
   - воз-дух!
  
  
   Есть те, что ведут нас за золотой нитке. Нитка натянута, руки не человеческие. Но есть и те, держащие на нитке их, держащих нас.
  
  
   В принципе, равнозначны все и всем. У Бога сержантов нет.
  ...Одни любимые.
   (Это ты, ты любима Им, дрянь, ты и эти, вот эти твои...
  - люди, одним словом, мы все.)
  
  
   Легко вызываемо состояние, когда весь мир сдвигается, как намыленное бельё в эмалированном тазу, катается с краю на край, на салазках скользит. Наконец нет ничего важного и особенного, слитно всё в одно, как замоченное бельё.
  
  
   Больше всего хочется вышвырнуть из окна электрички этот, на котором пишу, мобильник.
   То же писал и Саша Хан, но о тетрадке. Это ли свойство любого, кто пишет от боли, или во мне паучиха?
  
  
   ...Она второй раз за день брала меня в рот, и, сверху глядя на медленно двигающееся темя, я уже чуть отстраненно ощущал, как венами, щекотно набухает желание, и мучаются пальцы рук, удерживаясь схватить эти густые блондинкины волосы, запутать пальцы и, потянув, и дергая ее к себе, заставить двигаться, двигаться быстро, насаживая ртом на себя, как на кол, до упора - чтобы почувствовала...
   Именно, чтобы чувствовала там, внизу, именно она, когда, звучно, отчётливо щелкая, в скважине провернулся ключ и вошёл муж...
   Отворив, он, одетый и оттого массивный, опустил глаза, со скрежетом потащил ключ из скважины, и, лишь справившись с этим, стал у двери, наконец глядя на нас. Она успела отстраниться, поднялась с колен, и я, на неверных ногах, сделал пару шагов к окну, одновременно отворачиваясь, но улика, вся огромная моя улика, мокрая - из ее горла - строптиво раскачиваясь, не хотела в штанах, и то и дело оказывалась на виду.
   И тогда я взял со стола нож...
   ...Но он обманул мои ожидания, филе его оказалось жестким, невкусным.
   Того же мнения и любимая моя.
  
  
   ...И вызубрили свои маленькие способы, дёшево разъяснили стыдненькие свои секретики и - живем.
   Ни-х...-я нам не делается.
  
  
   Желать себе хорошего! Не особого, странного, или того хуже, вечного, чтоб, получив, проклясть, да и небывальщины ждать ни к чему, а как все, обыкновенно-хорошего: статной и страстной жены, денег вдосталь, и здоровых, от своей женщины, своих детей.
   Ну и дома загородного своего - обыкновенное хорошее по коммуналкам не выживет.
  
  
   А прощаясь и предполагая свое предательство, не лей слез. "Делай, для чего пришел". Может, на новом пути тебе благодать. Кто знает?
  
  
   Только в дороге живешь. Только, только в дороге. Вечная жизнь возможна в дальнем поезде.
   Да заскучаешь.
  
  
   Надо ли рассказать механизм боли?
   Он совершенен, ведь боль проста. Она сдавливает не рёбра, а желание жить. Не помогают слова, еда, кошка, ровная ходьба по морскому прибою. Желания жить нет. От водки хуже.
   Из-под огромного прозрачного полушария линзы жизни, глядевшей вверх, выкатился шарик, один из опорных трёх, убежал в щель. Горизонт смещён, зенит тоже, тяжело от любой мысли, ведь раньше эта стеклянная полулуна крутилась легко, сама. А теперь я несу на весу себя. И вот...
   Нет! С твоим опытом девичьих неудач выпасть из крепкого гнезда - нет и нет. А я уже наркоман любви. Забиваю письма, курю тебя, что делать, ломка! И надобна-то капля всего. Чтобы хоть раз в день по вене тобой...
   Дай чек, с-ска, дай!
  
  
   'Земля, как плоский хлеб, устроенная на китах' - это духовное видение. То есть это видение людей прошлого, и оно верно, ведь знание большинству ни к чему. Однако, знание есть, - для чего?
  Скапливаясь, изменять мир, как изменяла его вера. Так кто он был, первосоздатель круглой земли, Магеллан? В чьи сны затянул он нас, меняя форму планеты?
  Любые: открытие, изобретение, книга есть овеществлённые сны.
  
  
  В средневековье земля была плоской, ибо мало глядящих вверх, а только вширь, на злаки и тук. Мой мир есть выпуклая линза просто потому, что больше смотрю в небо: сыт.
  (Свинское в истории).
  
  И не любили прежде сильней, и не были дети, да вряд ли был золотой век. Ни в Греции, ни под Юстинианом, ни при короле-Солнце Людовике - никогда нигде. Толща времени меняет истину до противного. Травили Сократа, убивали ножами, обезглавливали королев - и не любили и не были дети. Галантные кавалеры не любили сильней, никто не любил как тебя я. Один.
  
  Один и замены нет. Замен вообще кот наплакал: физика, химия, гамма-глобулин не заменили Бога, ведь знание книг есть ничто. Физика потрафляет пустышкам более, чем религия им потрафляла, но та и другая есть их сон, способ не думать, срок отбыть.
  Однако, без 'серой сволочи' не прожить: должен же кто-то, занявши место в купе и листая, сказать: 'Вот же бред!'
  
  - Как?
   Тут?
   Быть?
  - Люби.
  Или кокаин.
  
  
   ...Все эти слова, чтобы связать молчаливое и литое, стоящее за словами и здесь. Я тону туда спиной, и говорю, говорю, а это давно бульки.
  
  Плавание 'стилем слов на спине'.
  
  
  ...Всего-то и надо: заткнуться.
  
  
  
   ЗАПРЕТНОЕ 2
  
   Иногда кажется, что этим перечнем заражённого любовью мира мщу тебе. Ведь ты добрая, это мои иглы торчком. Я перечисляю уколотые предметы, будто бы мобилизую рать. Не могу остановиться, прочее исчезло или болит.
  
   Любить - не обязанность, любить - природное, как печёнка или рука.
  Есть сухорукие. Или цирроз печени.
  
   Любить есть свойство женщины, и по тому, насколько ей всё равно кого, - определяем век.
  Он всё тот же, каменный, саблезубый.
  
   А если ты не привыкнешь, то мы подождём. Пусть это будет как еще одна возможность. Да, придётся ждать. ...Год, два, только лишь говорить об этом, когда будешь приезжать, или в письме, с улыбкой. Но, когда-нибудь, ты захочешь, тебе понравится делать это. Со мной. Не с мужем, только со мной, и то будет наше одно и тайна огромная.
  Обязательно говорить в откровенных взрослых разговорах, что, де, ужас, бедны умом, занимающиеся. И добавлю: 'болезненное извращение', а ты - 'унижение женщины', но, когда все уйдут, по особому взгляду вдруг пойму желание твоё - по тому, как ты вдруг прислонишься ко мне, как потрёшься.
   И тогда, сильно забьётся сердце, и, скрывая удары его, я...
  
  
   Мы никогда не станем делать этого наскоро, да? Потому что это слишком тайное, двоих. Но когда мы попривыкнем, то иногда, дома, ты вдруг наденешь длинное или короткое платье или юбку удобную, ту, и несколько раз пройдя мимо меня, вдруг обопрёшься о стол.
   Прогнёшься, а ещё - поглядишь на меня из-за плеча.
  
  
   У тебя изменится взгляд, когда, после первой такой ночи станешь смотреть на меня. Ты станешь смотреть на своего мужчину иначе, потому что при каждом взгляде, там в тебе отзовётся, ты будешь всё время чувствовать, помнить меня. Ты взята по-новому и понравилось. Пусть не сразу.
  
   Вот, повалю на кровать, и, щелкая зубами, прогрызу вовнутрь тебя ход. Стану в тебе жить. Пить, питаться, спать...
  
   Все вовремя. Вовремя, и не иначе.
  
  
   Ст.
  
   Мы на длинных вожжах пролетаем над водами,
   у широкой реки, где пространство колодами,
   нет, вагонами сложено, брошено, битое
   и, колёсами вверх, белым пузиком мытое
   нараспашку...
  - Взлетаем сильней: вдруг раздвинется
   и откроется будущее?
  (Ну, хоть открыться намылится).
   Что внутри там - понравится ли, не понравится?
   ...Да, пластмасса.
   Так что ж, пока небо вращается
   и качается солнце, - засмейся, не спрыгивай.
   Слышишь, волны внизу, будто волки порыкивают.
   Удержись до последнего в воздухе
  - воздухом
   будь, покуда с огромным размахом и роздыхом
   эти старые вожжи несут тебя медленно
   сквозь колодцы пространства пустого, безмерного
   сквозь вагоны простора, Луной освещенного,
   красным краном под руку твою оснащенного.
  
  
  
   ПРОСТРАНСТВА
  
   Я уезжал, а солнце садилось над Крымом, над моим заливом, городком, где столько сбылось, что, сложи и вчетверо бельевую веревку - прежнюю жизнь, а не найти столько важного своего.
   Солнце уже не палило, устало присев у стенки неба на корточки, свесив руки и реснички-лучи. Оно лишь смотрело вслед покатой спине автобуса, и тот на ходу сгорбливался, сгорбливался... Но что можно сделать?
  
  
   НОЖ В ДОРОГУ
  
   Раньше я брал в путь хороший нож. Первый нож подарил вор, мой друг, и ушёл, как уходят в армии, навсегда. Хочешь расстаться - подари другу нож.
  
   Потом и я дарил, кажется, троим, и теперь не знаю, были ли те друзьями, ведь нож выбирает сам.
  
  ...А если решаться любви, делай так:
  кованый нож покрестивши, водой помыв, точи и, только от оселка - сильно перед грудью махнуть. Еще раз поточить - и за спиной махнуть, сколько рука. И всё.
  Сохнуть станет она, может, помрёт. Да не твоя боль.
  
  
   ГОВОРЕНО
  
   Нож, если точен, нельзя дарить, - к ссоре оно.
  Нельзя в воду бросать - следом уйдёшь, да избави Бог точить ножи у женатых друзей: счастья лишать. Году не пройти.
  Ночью нож в дерево не втыкай, разве волколаку зов. Но тогда слово надо знать, а то смерть.
  
  ...или близкий тебе умрёт, коли нож ночью в стол воткнул. Потому - не может человек днём один, не бывает один и ночью. Ночью душа его на серебряной нити к родным пригинается. Или к друзьям, коли родственники прибрались. Сядет душенька перед другом и глядит в лицо, шепчет ласковое, гладит, гладит, потому как добрые у людей души, только люди не все. И вот ежели нож в стол, то...
  ...опять, смотря, железо какое. Черное - то хуже всего. Железная ржа душе больней. От неё теперь, от ржи, смерть. Раньше не оттого умирали.
  
  ...Лихоимец один и может ночью нож ткнуть в стол. 'Отпетый' он, всё нипочём. Теперь-то в церквах живых не отпевают, но отпетые - они есть, были и, сказано, не прейдут. Их в других местах отпели, да про то знать нельзя. Разное в мире живёт. Люди не все.
  
  ...Ножу - из доброго железа быть должно, и чтобы ковал кузнец. Потому, кузнец дорогой человек. Сильней доброго кузнеца и нет, даром, что иной мужик на спор возы подымает. А вот кузнец, если мысль какую имеет, по его сделается: железо он мнёт.
  Баба-то наче говорила, баба мне, дуре малой говорила 'ймёт', да только нет теперь этих слов. Смысл тот, что по ночному своему делу промежду мужа и бабы делается. Вот, что кузнец железо 'ймёт', в том соль.
  
  ...Кузни вывелись. А ножи - есть, но не от людей они. Хуже нет, чем такой нож.
  Точильщик - второй человек. Раньше бабка никакая и близко не подпустит к старому дедову ножу, коли хозяин умер. Каждый на своём месте поставлен, и если те резать хлеб, ножа не точи. Пусть тот их, ножевой человек, на то он. И бабе точить ножи грех: волос перестаёт. А на срамных местах наборот, в рост ударяет. Нет, коли ты баба, ножа не точи. А нет мужика - заплати или добудь, хоть бы и этим, бабьим делом ночным. Потому, нож есть божья вещь. Нож вот, миска, соль... От них всё пошло, а юбка - нет, юбка дело второе, потому главного для незазорно и скинуть.
  
  ...К ножу СЛОВО надо знать. ...Неразумна коль, так хоть здоровайся с острым железом, неук. Через то и ходите все дырявые, да резаные - плохие ножи куют. Да куют ли? И кто там его на дольки пилил, рвал - железный пирог, мял, да ручку прикручивал? Вдруг, беси? А выходит, что и беси, точно они.
  
  Казаки-то старые ни-ни друг дружку убить, а учились железу порядошно. Всё детство в учёбе. Зарубки, шрамы, но чтобы насмерть саблей или кинжалом по случаю - ни-ни! На то СЛОВО знали. Чёрное слово - к чёрному железу, белое - к белому. Горячее - калено когда. Через это кузнеца и боялись, что СЛОВА знал.
  А слова эти нам ДРУГИЕ давали. Они всегда рядом, только увидеть нельзя, глаза отводит. И никак не видать, отводит и всё. Да и не пробуй, пока самому ему не с руки. Птицей обернётся, деревом или водой. Ты в речку вошёл, а это ДРУГОЙ... А ты думал, тонут - как?
  Прежде ОНИ и нам СЛОВ давали, да только одни кузнецы и запомнили, потому что для дела им слова. А прочие всё позабыли, 'Земля без слов родит', говорили, вот как. А где и секли за слова, боясь. Но теперь ОНИ вовсе скрыты, и люди сами, своей головой знать норовят, а ДРУГИМ-то обидно. Скоро они нас войной возьмут и быстро всё сделают. Золота им не надо, души только людские возьмут, перекуют во славу Господу на ножи, и - давно пора!
  
  ...Да не все ОНИ одинаковы. Такие есть упаси Бог! Они за людьми присматривают издавна и пока вся сила им дана. Добрые, что СЛОВА давали, на попятках, потому был уговор: сто лет одни, сто лет другие. Ныне сила злых.
  
  А есть ОНИ под землёй и в воде с небом. Где вода, там они. Без воды их нет, другое там. И такое есть, ГЛАЗ, - глядит, чтобы не пошатнулось, и не за нас он, и ни за злых, ни за кого. Да только тебе лучшее не надо знать, через то помирать тяжело. Венцы подымать надобно, ино - мучается человек, а не мрёт, пока, это вот, говорю что, венцы...
  Вот, знать тяжко, земля не снесёт. Не знать - худо, люди обидят. Надобно посерёдке точнёхонько угадать, как по лезвию пройти, да кому же такое дано? Не знаю таких, их и нет.
  
  ...Ладн-то, баста. Знаю кому говорю, знаю, сколько сказать: порожек твой - вот.
  
  
  
   Опасней опасного они, и сгинуть легко в умелых их нелюдских руках
   Но все же есть большее. Большее них, главное: вылезть из кожуры, за которую держат и - наземь глупую душу. Пустое она, - страхи и боль, - пустое...
  
  
  
   ЗАЛИВ
  
   Главное в плавании, вовсе не махать руками. Главное в плаваньи - двигаться по-во-де.
  
  И судороги, судороги в плавании - всё.
   Без плавания то же. Вот текст, судорога любви, досиня сведённый воздух.
  
   Есть и еще главное в плавании: в воде открывать глаза. Конечно, не в кафельном бассейне с мертвою кошкой на дне.
  
   На зеленом бакене с цифрой 11 жил старый черный баклан. Он следил за фарватером, и почти не пугался, когда мы подплывали к бакену, задирая головы, чтобы смотреть не него. Но слов не терпел: со звоном, со страшной скоростью улетал, планируя над самой водой.
  Бакен сменили, теперь сбоку цифра 14 и теперь там другой баклан. Да пуглив, молодчик. А нашего нет.
   Может, у него отобрали дом, а после, новый дом выбрал себе другого?
   Места выбирают нас.
  
  
  
   (В пригородном автобусе, один, без рубашки уезжаю на заднем сиденьи из лета, моря, с горящих от сухости полей.)
   - Новое, вечно новое ощущение: жив!
   Солнце садится, перебегая из окна в окно, и ветер из люка дует вниз, гладит по коже, перебирает пальцами со вмятинками на подушечках.
   Вода напоследок в заливе была, как кожа новой женщины. Ну, кто бы подумал, что так может быть?
  
  
   Счастье это любовь. Просто любовь, не другое.
   ...И откуда они про нас всё знают сызмала, эти желанные, будто жамки, женщины?
  
  
   ГОРОДА
  
   Города имеют лицо и породу, размер обуви, запах. Жители пахнут городом: в конце-концов мы все уподобляемы знакомым предметам.
  
  
   Симферополь походит на многажды разогретую пиццу, в забегаловке летом, непроданную - с наваленной в кратер яичницы бледной вареною колбасой, оскалами подсыхающих помидоров - коричнево загорелую, аппетитную для глаз, приванивающую, но хрустящую по вокзалам где очень жадна милиция.
  
  
   Бахчисарай - давно перезрелая невеста. - В фате, как теперь полагается, но столь же восточно-пышная, с толстыми, алым крашеными губами, черноволосая, густобровая.
   ...С упорными, угольными точками горячих глаз. Именно, в черноте их - нефтЯный, страшный огонь.
   ...Видно, как жир складками выступает у женщины-города на талии. Это перестарок-Земфира, Гирей-ханом утопленная, оживлённая Пушкиным, и раздавшаяся, потучневшая. Она затянута, зашнурована в горы, она, смугловатая, немолода, но огонь-баба! Горяча тюрчанка, падко на любовь тело, своими складками протекшее между спиц корсета, а лежит, бедная, в шелковом чёрно-зелёном, без надежды на новую свадьбу. Лениво глотая собственный виноград, глядит на стада собственных коз, баранов, людей, на пробегающих к недальнему морю стада машин, и пасет их всех, глядит им вслед, глядит им вслед.
   ...И встала бы, и пошла, да жарко жирной, ей.
  
  
  
   Подальше от Бахчисарая, подальше. С узким булатным ножом ходит по лесам призрак прирезанного караимами монголотатарского мурзы, собирает грибы. Увидит - и подаёт тебе срезанный гриб: говори, де, породу, какой.
  Скажешь - сгинет. А промахнешь - зарежет.
  
  
   Евпатория - веснущатая крымская женщина в годах и уже рыхлая, раскинувшаяся широким телом вдоль моря, порядком ей поднадоевщего.
   - На хутора бы, - думает она основательно, - к черноземной землице, да мужика б под бочок работящего. А тут шо? - Фигляры курортники, да детишки, родителями определенные "на поправку". - Тьфу!
   ...И массивная женщина Евпатория, не снимая позолоченных тапочек с загнутыми носами, переворачивается на другой бок.
  
  
   В Евпаторию едут поездом. Ни машиной и ни автобусом, - нет, не дурите. Оставьте автомобиль, раз уже у вас не хватило вкуса на плацкартное путешествие, в Саках, пересаживайтесь на электричку, теперь можно и в Евпаторию. Вдоль растянутой опоековой шкуры Каркинитского залива, и зарослей сребролистого лоха, мимо памятника десанту, цветных палаток, оград с вывешенным на них бельём, вдоль белков подкаченных за горизонт глаз солёного озера... Нет, я вас заклинаю: поездом.
   - Иначе..?
   - Да что вы, с ума сошли?
  
  
   Мелитополь недалёк, плосколиц, нагловат, - это дама-торговка, приподнявшаяся на турецких джинсах, чтобы открыть продуктовый магазин - пивная, крашеная блондинка, в пассажирских вагонах врывающаяся в занятые туалеты, если плохо держится шпингалет.
   Мелитополь она в основном, и, внатруску, другие, невидные поселения, за спиной его.
  
  
   Почему в мало-мальски крупных городах лавочники это лавочники, а в маленьких они только мешочники?
   - Не мельтешат, негде. Видны отчетливее...
  
  
  
   Керчь - мускулистый, еще худой после отсидки за драку (уже не первой), в синих наколках мужик, твердо обещавший начальнику и матери "завязать", но вдруг, выйдя из калитки, закинувший руки за голову, да так и замерший, глядя на пролив из кривых улочек горы Митридат.
   -Больно сине, - думает он, и сам не знает - море ли, небо? И - то ли выпить пойти с корешами, то ли еще чего там?
   Думать как-то не можется.
   (Думать он вообще... И его кореша. Всего ума у каждого - по половому органу, да кулаки, - Керчь.)
  
  
   В тюрьме имеешь шанс остаться прежним, но только если ты и прежде был нечеловек. Или полчек.
   ...Икра.
  
  
   Казантип - полуостов-вулкан, бездумная прихоть земли, после забывшей о ней. Бездумная прихоть перешла к местным людям, родив атомный городок Щёлкино, оторвалась и бродит с тех пор по Крыму бездумно, ровно, как само для себя сколопендра, жуя корни людей, увеличиваясь в размерах. Похрустывает.
  
  
  
  Феодосия - местная актриска-гречанка, с четверть веку собиравшая на пластическую операцию. Наконец, собравшая.
  Вот теперь она всем покажет! Всё всем, им тоже. И тем. О, вы ещё узнаете Феодосию, вот только она выспится хорошенько, часок-другой, а уж там...
  Зевнёт и - спит себе, оштукатуренная и подшитая до изумления Феодосия, как спала всегда, опершись головой на зелёною подушку-гору.
  
  
  Ялта. - Сперва она перевал, с путаными нитками серпантина и гвоздиками спасательных отростков дороги, вбитых в горы, гнутых нарочно. Троллейбус она, который идёт через горы, самый романтический в мире троллейбус, который лишь редкие догадываются сделать свадебным. Зимняя Ялта: море, пляжи, загар даже и в январе - чудная дикость для русского человека на родине, волшба.
  И, Ялта собственно: забывшая себя ожирелая вдова, которую уже не остановят: 'Дура, стыдись!' - некому, и потому без краю рвущая, складывающая под матрац, бранясь, снова рвущая, чтобы, после сезона, в октябре, вымазав губы, выливши в проймы турецких, проданных за французские, сестрой-мешочницей духов, выплыть со случайным мужем на променад: 'Гляньте-ка, да подавитесь от зависти. Вота я, в достатке-порядке'.
  Потом будет ночь. Если будет - такая же жадная, потная и случайная, как вся её жизнь, и не будет иной - это Ялта.
  
  
  
   Севастополь - коренастый каперранг с орденами Второй Мировой, с дедами и прадедами служаками флота, вон, все стены старыми фото оклеены. Как всякий военный, каперранг до озноба любит парад. 'Налево, р-равняйсь!' - командует он перед зеркалом, - и тотчас розовость щёчек и воинский аппетит. Уставы - чтение перед сном.
   Курильщик он страстный, но тут закавыка: лишь "Беломор", до трубки не дотянул, да и где взять добрую? Были три дедовы, запропали, но то, может быть, и неплохо: жёстк табачок дедовской трубки, а здоровьишко надо беречь, негде ж взять его нынче, здоровьишко по возрасту, да именно, что - и по нынешним прискорбным временам.
   ...Впрочем, сам еще крепок.
  
   (Въезжаешь в Севастополь, - крестись: они на воздухе по ста рядов стоят, мёртвые русские, едешь насквозь их. Перекрестись, рука не отсохнет, а им, морячкам-героям, лестно, право).
  
  
   Харьков - утренний харк и хруст по окалине, бетонные тела металлургов. И - к рынкам, откуда железки расползаются, шевеля режущими смазанными конечностями. Колющими. Изолированными. Под любой маркой, но из китайского железа. Всегда из китайского, кроме уральского и крупповского купно, с костями солдат, запаханного в полях.
  
  
   ...Местный казак, у которого хромая жена, во время войны рубил одну голень всем красоткам, путающимся с немцами. Он служил в немецкой управе и продавал подполью патроны к 'шмайсерам'.
   После войны ему дали орден, как партизану.
  
  
   Белгород.
  ...Упал, коленка содрана, кровь - сойди в Белгороде.
   Остановка скорого полчаса, и, только служивые схлынут с милицией, ты - нырь. И вот оно счастье: забинтуют, йодом смажут, пригладят, да еще выйдут, да вслед приглядят, чтобы не обидели. Сирому место тут.
   ...Слабого обогреют, сильный волю отыщет. Из таких далей истории город, с прищуром глядящий то вправо, на близкую неньку Украйну, то влево, на свою Великую Русь, и при том крепко держа рельсы в отличных зубах, что и перемены ему на пользу. Плоский, каменный, белёный, уютный - словом, спрыгивай тут с поезда и будешь счастлив: жену найдёшь, а не нужна, свою потеряешь, и тогда она кого-то найдёт, кто лучше тебя и пусть, и дай им Бог. Потому, иначе не бывать на этих холмах, в лесах и перелесках, - где сотни лет пашут, полтысячелетия живут и воюют всегда, - человеку.
   Сойди в Белгороде, неожиданно для себя, встань и сойди, чтобы умирая, - скоро или через век, спокойно вытянуться и сказать: ну, что ж, попытку счастливым быть я сделал. Сошёл в Белгороде.
  
  
   Говорят, в поездах, если повезёт, лихоманку-любовь сымают.
   Ежели паровозом запряжено, то точно: надо только на самое это паровозное влезти, да кочегара просить, он сымет. Они умеют. Люди в старину говорили: поезда вовсе не чтоб время на версты разменивать, а для ума людям, да разве ж оно объяснимо?
   Ты вот кумекай: вода - так? Огонь - так? Медные трубки, котёл - так? И - бегает. Суставчиками шевелит, в ночи глазом смотрит. Горячий. Дышит свистит, воду пьёт... Ну, что? Не понял? Так железный человек. Он все грехи на себя берёт, потому что не ногами ты идёшь, а он несёт. На себе. На себя грехи и берёт.
   Потому, в новом месте с паровоза сошёл и - без страха живи. Кончились твои грехи. Лихоманка-любовь долой и за-абыл сто лет, что и было. Шито-крыто, всё.
   А заметил, паровозов-то нынче и нету?
   А? - Канули. Вот, всё демоны. В конченное время живём.
   Ну ладно, ты ступай, ступай...
  
  
   Орел - желто-красный вокзал и город, одетый в теплое красное. Южней, но не южный, на полдороге к относительному крымскому теплу, живой пассажирами, сдуру отставшими от северных, центростремительных поездов.
   ...Спьяну, или замечтался, попросту отсидел в пути зад, и сошел вот здесь, жить возле тоненьких рек у белых берез. Для тепла одеваясь красным в память далёкой войны.
  
  
   В России вулканов нету - мы и так живём при смерти. Кожица жизни по стране крайне тонка. Растянутая как скальп бледнолицего брата, прибитая обувными гвоздиками на миллионы пустых и квадратных километров, жизнь здесь только шевелится, только чуть-чуть оттягивает от камня стены свою кожицу. И, сразу, - шлёп! - по башке мухобойкой: 'А ну цыц, моль!' И, жизнь в России, 'цыц'.
  
  
   СМС
  
   Не забывай меня, а?
  
  
   ДАЛЬШЕ
  
   Курск - город-корова.
   Корова-город, большая корова, корова... Вкусное слово, в рыжих или черных пятнах по жесткой шкуре, которая и не греет, и вообще непонятно, как он, город-корова зимой. Поди, мычит.
   Но пока лето и вот, добрый город-буренка, выгнана пьяненьким пастухом в изумрудные луга. Одна.
   Стоит, жует, роняет.
   Живая.
  Невареная.
  Полезная.
  
  
  
   - Сука, ссука-Москва кислая, на семи холмах густым повидлом намазанная, протраханная наискосок и по кругу, бесчувственная, от себя задыхающаяся, - что, сьела, сьела, сука!?
   Кол тебе, а не душу мою! Попила кровушки! Больше не отшвырнешь комком мокрой салфетки, перетертой между ладоней, все! Стихи, как старший брат, которого не было, за плечом стоят. Ты не прочтешь, тебе и не надо, а они без тебя стоят - стихи, свой воздух. Им - не тобой, чудище, - дышу, иным.
  
  
   (в метро)
   ...- Садитесь.
   Презрительное молчание.
  Сразу все понимаю, но...
   - Садитесь пожалуйста, БАБУШКА!!
   ...Сразу все понимает, и, вдруг быстро придвинув свое лицо, в упор глядя нежданно глубокими черными глазами, вся окутанная терпкими духами с сильным привкусом сигарет:
   - По шесть раз на дню, пацан, понял? По шесть раз на дню! У моих мужиков хуй поперек этой лавки не уложить, пац-цан! Так что поди-ка ты нах со своей сосикой и ссаным сиденьем в метро!
   ...В полный голос, нимало не беспокоясь чужими ушами и - вышла через две остановки.
  
  
   Что было бы, не тревожь ты меня своими звонками СМСками, ревностью..?
   - Что угодно было бы, но всё-всё не моё, а другое.
  
  
   Гусь-Хрустальный - прозрачный паук-город. Город натянул сильные сети над железной дорогой, развесил за шейки приманкой хрустальных выгнутых лебедей, цветки со стекляным янтарем внутри, светящиеся красным шкатулки с красными и голубыми стеклянными шариками. И - ловимся. О, как ловимся!
   Он гурман. Из проносящихся мимо роев выбирает белотелого сибиряка и уральцев-мух, осторожно, двумя пальчиками, порою выхватывает и хитрована жука татарина, - вкусно. И отсыпают, сыплют ему они, насекомые, коричневые чешуйки сотенных и голубых - полтин, романичные пятисотки, как лепестки, и зеленые пластики тысяч - всё заветные, из подбрюшной складочки, доморощенные, крест-на-крест повязанные, на выданье и в носочках...
   Да нужнее они Гусю.
   ...Хрустальному.
  
  
  
   Раз - и нет связи. Всё, велика Россия.
  
   Казань - город-метис, губернский русский центр с недавней примесью принца крови из саудитов. Но и Новгород тут, и от суки-Москвы есть, и Мекка с Мединой - в неравных долях, но разумно распределены, как у крепкого кулака-татарина хозяйские разные разности на подворье. Но и огромного много, чудовищного стороннему глазу, списанного, без разумения привитого.
   - Зато работа есть (слышны тоненькие голоса).
   - Зато цены (ещё тоньше).
   - Зато работаем...
   - А цены, это ж не цены, а слёзы... (без конца спор, как всюду, где колобродит жизнь. Тут уж она, явное, и ещё разгуляется).
  ...Место своё Казань под Москвой знает, но шапку давно не ломает, помня про 300 лет владычества. Уж она помяла тогда московские мягкие телеса, понаслаждалася, побрюхатила. То-то потемнели волосы у русачек, то-то мужские лица с тех пор уплощены. Такое не забывается.
  И не забыла Казань, не дождётесь, не-е.
  
  
   ...Мы говорим, говорим друг другу в телефоны разные вещи. Их суть - одно, улыбаемся, плачем, об этом говорим, и вдруг оказывается, что пора резать вены. И мы режем.
  
   (...Я ещё не закончил, я говорю, э-эй!)
   Красноуфимск, он же Кырск-городок, 'картошка' уральского госуниверситета, 'колхоз', - пьяный сон разума, родивший чудовищ: 'бОрозду', 'кухню', горку Титечную, строкомера... Медными буквами вплавлены эти слова в мысль тонкой гуманитарной прослойки града Екатеринбурга. Но немногие знают про островок радиации на его погрузочной ст.Зюрзе, за бетонной стеной, где только травы, травы да тишина. Теперь уже навсегда.
  
  
   Екатеринбург. После горной мелочи городков, ущелий, мостов, туннеля, после суеты колёс по насыпям над озёрами и медленного вползания в новострой, после смирения Огафур, доисторического базара Шувакиша, металлизированной Исети, сразу
  - серый камень, как основополагающее этого мира, и вес, как главная черта бытия. Есть еще черное: чугун, ночь и большие подземные сине-черные демоны. Мелких, зелененьких в клетку, рябых, ушибив, переплавили в мартенах, чтобы отлить миллиард пудов танковой брони. Но не заладилось, стыло, стояло, как заколодило, пока какой-то старичок, сталевар, занимавшийся еще в ту войну, не присоветовал добавить ребеночка.
   Негромко и сказал, ни за что бы не различить. Однако, вечные "кто надо" услышали, перемигнулись, да тут же и добавили. Дело пошло.
   А рас-счетец таков: на танк по ребеночку.
   Но - Урал есть Урал, страна сталеваров: в Нижнем Тагиле уже и побольше кладут.
  
  
   Сюда бы ты не добралась, да страшно представить... Я был, я знаю.
   'Детей здесь рожают возле доменных печей, роды принимает вагранщик, и, шлёпнув ребенка, бросает его в кучу коксующегося угля'.
   Кальмар сказал (Колька Присядкин).
  
  
   Нижний Тагил. Город-чугун, металл-город, чума Урала, где в драках разбирают на копья металлические парковые ограды, и трамвай час идёт мимо одного танкового завода, где дым не составная часть неба, а небо само.
  ...Когда небо Урала от дыма впервые прогнулось, умные зека, строившие город, да в земле его и оставшиеся, - через своих, покуда живых, - предложили начальству небесные домны ставить. Мол, так вот и так: домну ставим, небо на домну обопрём и никуда ему, рОдному. Устоит.
   Ну, начальство думать-мерековать, а деваться некуда: напороли! Дыму-то явный перебор. Оно понятно, старались, как лучше, в срок, ан, не сошлось. Теперь отвечать. Поскребли мушкой нагана в бритом затылке, да стакнулись с зеками, сошлись.
  - Правда ж, ну, как упадёт...
  - Времена суровые, Усатый всех к ногтю гнал, острастка в людях была, а тут - небо... Вот и дали добро.
  И - пошли вагонетки с вагонами, и понесли двуногие мураши головы на заклание чугунным богам из болот. Много ли отнесли, или над много того еще и поболее - кто же тогда считал? Встали домны.
   Оперлось небо на домны и перестало валиться, ВОХРе, ясно, орденки с медалями, зекам в тот день лишней баланды в обед, а мёртвые здешние, которые это всё и выдумали, с тех пор через домны, через самое их горнило, с огнём на небо ходют, в бараки небесные, домой. И так хорошо у них там: и бабы добрые, из женских колоний, помершие, и хлеб-черняш вдоволь, и самогон. И только ВОХРу на небо они не пускают. И нету над Нижним Тагилом ВОХРы, некуда ей.
  Их дело людей стрелять.
  
  
   ...Ростом с кабана маленький паровоз, приятно горячий, обеспеченный жилищно и материально, с по размеру подобранным половым членом вместо налобной фары - умелым и неистощимым, обильно смазанным. Верный и превосходно выглядящий... Заработчик.
  - В качестве мужа устроил бы море женщин. Да и оставшиеся-то... Ведь окажись у него ручки: маленькие, приятно тёплые ручки пухлые, с пальчиками, умелые...
   И только две из ста, только они.
   ...А как тебе, а? Привыкла?
  
  
   Тюмень, синяя стеклянная сахарница под крышкой, ледяная, глотающая, тёмные ворота нефти, так и не распахнутые - путь к деньгам, вход в мир рукастых. Дымный, сорокапятиградусный мороз на севере, где Таймыр и Ямал. Мёртвые птицы, падающие со стуком на промороженную до стеклянности нефть. Машины, едущие по шоссе только стайками от двух-трёх, потому что заглохнет мотор - всё.
   Охота на оленей, идущих валами, из автоматов. Тонны мяса. Разница только в марках оружия.
   ...Низенький вокзал, мелкие нефтебароны, с замашками клондайкских золотоискателей со швырянием шуб в грязь, пропиванием нефтезаводов, раскатыванием ковров на полторакилометровом маршруте 'ресторан -вокзал', - вишь, охота братве ножками-то пройтись...
   ...Был, был городок, ни низок, не высок. Тихий - был. А вот растёт, стекленея очами, очками, тонированными многометровыми окнами. Позволяют себе.
  Холодно.
  Как везде.
  
  
   На чём всё держится?
   На тоненьких ниточках, приделанных к Небу.
   К согнутым гвоздикам в доске там, вверху, привязанное.
  
  
  
   Барнаул - каповый нАрост на стволе железной дороги, прободавшем Россию вдоль сквозь. Ещё Барнаул - ковер, расстеленный в ветвях этого ствола на приличной высоте обского берега, костистый бараний лоб, нарост в форме бараньего лба - "бе-бе, бяшка!", - сменный лоб на высоте трех тысяч трехсот километров от Москвы. Поезда подбегают сюда, отдувшись, меняют лбы и - дальше, дальше пути бодать.
   Ветрено на такой высоте, и полмиллиона жителей не пахнут друг другу: в платных туалетах невозбранно течет из отворенных кранов питьевая вода.
   Не убудет - Обь вон.
   Морозы на такой высоте, оденут город в скорлупы льда и он сучит красными, в самовязаных носках лапками, как неродившаяся пока цыпа под скорлупой, теплый, говорит там, внутри, своё в сложенные ковшиком свои же ладоши, да сразу - к уху, послушать.
  - А?
   - Грудной местный говор красив, горяч и рождает в себе сизарей, турманов, мелких степных соколков. Барнаул их пеленает в пуховый платок, каждую птицу, потом на стремянку и - в антресоль до весны. Вскроется Обь, тогда откроет город настежь форточку, и - на волю всех, лети, брат, лети!
   ...Любит птиц. Людей, отсидевших по тюрьмам, у города, по карманам его дворов, видимо-невидимо, а птицы есть классика воровской свободы. И Барнаул любит птиц, он прежде всегда делал танки, да и по сю пору огромный дизельный завод, пуча красные глазки, "Всегда готов". Но - уже становится легче. Он еще не летает, город, но уже набил себе на плече тату с крыльями (в придачу к звездам 'смотрящего' на груди) и часто заглядывается на облака из-под ладони. - Мечты.
  А так - так-то пашет и сеет. И неплохо получается. Жирная земля, вода, перелески. Вольная здесь Сибирь.
   ...Здесь разливы большой сибирской речки Оби оставляют по себе в старицах и болотцах рыбку, рыбу, что бьется, ложась на бок, глядя из тонкого стекла воды, как та, как красавица Верка : "Возьмешь меня замуж?"
  - Рыбу берут, да то недолгая радость. С Веркою дольше могло б...
  
  
   Кто, кто холодными руками отводит людей друг от друга, лишает ума, распихивает, как пластмассовые игрушки в эмалевой ванне младенца?
   Или Небу видны и другие сны?
  
   К чем нам жесткий костяк предназначения? Или нельзя быть просто счастливым?
  
   И кому лучше оттого, что её нет у меня, а меня с ней? Кто сдвинул нас по шкале придуманного времени, словно крышку пенала, чтобы он, согревал дыханием её руки раньше меня по праву?
  
   ...Что уж, теперь. Всё равно. Лежи на боку, смотри сквозь стеклянную воду.
   Да пошевеливай плавниками.
  
   (У тебя сломан компьютер, у меня телефон... Продлись то, и сразу два неплохих человека, полгода спустя, будут спокойны и относительно счастливы. Но ведь работают ремонтные мастерские!
  Работают, подлые!
  
  
   Новосибирск. Шла большая война, и на станции Николаевск у моста через Обь разгрузили поезда с эвакуированными заводами. На 55-градусном морозе чугунные станины станков лопались как стеклянные. Теперь он, город, раскаленный летом, растекшийся вдоль больной эписторхозом Оби, распластанный, как свинец по сковороде и такой же тяжелый, атомно-противоатомный блин тети Моти из СэСэСэРа, гнездо колдунов с лучшим в мире высшим техническим Баумановского, трансгрессирущих себя к Лысой горе на свернутых в трубку докторских своих.
  Черти злобствуют: гора родила мышь, вместо атомной катастрофы эти учёные чудаки создают курсы астральных навигаторов. Скучен рогатым бывший оружейный подвал державы: котлы водородного огня погасли, шипит стройка и сварка, расползся желтобрюхий оптовый рынок китайцев, и потирают лапки жуки региональной политики.
   ...Ол-лени! - ругаются черти.
   Им видней.
  
  
   ...Боярышник, горечавка, чабрец, бадан, красный корень, Марьин корень, пастушья сумка, Иван-чай, конопля, опиумный мак, папоротник орляк, золотой корень, девясил, астрагал, и 'колба', стебелёк дикого чеснока по первым проталинам, зелёный побег, что весною, от спячки, медведь, чавкая, жрёт. А опята, маслята, грузди, а кедровый орех...
  - и что бы тебе на Алтае, парень, не жить? Что бы тебе не жить вообще? ...Плюс, огород.
   Может, станешь и в банке 'Горный Алтай' работать, колбой по весне вонять. Как все. Ну что тебе, дурню, она?
   И ты ей?
  
  
   А ведь случись бомба атомная, или - сходного свойства, не дойдёт она от Москвы по шпалам. Уйдёт, куда очень многие, бродя с узелками чудовищной нашей, уже неживой страной.
  
  
   Бийск, ординарный уездный город на большой Бие-реке. Начав с Урала, кому угодно скажите "Бийск", - однообразно спросят: "А где?"
   Слава русской казачьей заставы живёт в границе городской черты, но жив он, невзрачен, с лицом в меловой и цементной муке, руками в краске и оспинами от порошинок - на другом берегу огромный динамитный завод. Иногда взрывается.
  Веко левого глаза города так и осталось вывернутым от суеты "скорых", роёы красных шмелей над другой стороной реки.
   Шукшин тут родился, остался и есть, и река. Прочее, пыль и беспамятство дальней русской провинции.
   Да вечная для неё тоска ж/д.
  
  
   (В глуши.
   Возможно, мобильные операторы после атомной катастрофы не сразу умрут и умный успеет набрать номер, сказать несколько слов, вслед которым пойдёт по шпалам за тысячи одичалых верст.
  - Надо ли идти? И что ты застанешь там, если ни на секунду всерьёз не веришь, что жив дойдёшь?
  Единственный ответ:
  А что ещё человеку делать?).
  
  
   Горно-Алтайск. 20 лет я как мячик пинг-понга скакал между разномастных стенок этого городка по горкам, метался в лесах. То сиднем в конторах, то бегунком, сшивая невидимое, сводя, описывая, злясь, но так и не стал этому миру нужным, своим не признан в слепой трёхлапой вене города-городка, зачем выпертой сколько-то лет тому (240, как говорят, да врут, кто там считал...)
   - меж гор.
   Единственный город Горного Алтая - республики, республички, республюшечки, некогда околдованной телом красотки Катуни, да так и оставшейся при ней, оправляя девице платья каждой зимы. Насовсем до смерти оставшейся, до конца о котором здесь всё - тайги, зелёные папоротники и прозрачные реки, земля, столбом стоящая до небес, заглядывая небу в глаза, как землекопу глядят стенки новой могилы, готовя к отходу.
   Люди привыкли.
  
   ...Знаешь, город, я люблю по тебе ходить. Твои улочки пахнут печкой. Тени счастья.
  
  
   В поединке любого 'было' и 'есть', прошлое на лопатках и рычагами сдавило горло прошлому сухощавое настоящее, то, которое 'есть'. Но, вовсе задушит, и ему смерть. Мы из 'вчера', покрытые ледком 'сейчас', под облачками 'завтра'.
   Хмурится? Нет?
  - как знать?
  
  
  
  
   СТ.
  
   ...Где-то пробито, надтреснуто дно
   бочки для счастья
   прыгает с камня на камень оно,
   капли лучатся,
   капли стекают, сверчками кричат,
   влага уходит
   красное.
  Вены пустеют, болят.
   - Осень. К погоде.
  
  
   О ВЕЛИКОМ
  
   Когда бы Гамлету являлся призрак не отца, а матери, книга бы потеряла много. Принца-то все равно убьют: ума земля не терпит, а причина смерти будет: "Тю, из-за бабы...". Но Шекспир был умнее всех.
   И остался.
  
   Принц отказывается от счастья для мести. Королевский выбор: дело вместо семьи и - прямой ход в историю, наравне с Ахиллесом, выбравшем смерть для славы. А я б выбрал счастье.
   Да, дурак.
  
  
  
   4 СМС
  
   1. Едем мимо густейшей облепихи. А не выскочить из автобуса.
   ...река Лосиха. На каждом километре придорожного леса - смертные таблички разбившихся тут шоферов. Эти выскочили навсегда, скоро уже Бийск.
  
   2. ...в губы, счастье, берегу твои поцелуи.
   Языком - соски...
  
   3. Да-да-да!
   Ты и я. Ты и я, голые, вместе.
   Засыпать-просыпаться, дышать тобой голой, жить между твоих ног, впитывать, пахнуть тобой.
   Моя...
   Твой...
  
  
   4. После твоих рассказов надо валяться у женщин в ногах, извиняться за весь род мужской.
   - Ну прости, прости нас пожалуйста!
  
  
  Говорю об очевидном, глотнув волны, выплёвываю воду-слова. Но море не выпьешь, тону. Мужчин от совести спасёт мёртво заваренный корпус души, либо поплавок любви или глиссер дела. А я всё плыву по-собачьи, в надежде однажды взлететь из солёных вод, просто скосив взгляд. Этаким Афродитом.
  
  
  А море исчезнет.
  
  
  
   Ст.
   'СЧИТАЛОЧКА'
  
   В окнах пусто, в дом пролез старый, сохлый, умный бес.
   Где присох, там истолклось в сахар, хороводом, злость.
   Хороводом водит вор, хочет шёлковый шатёр,
   Хочет под шатром сидеть, песни петь и булки есть.
   Он несытый, он кривой, под горой лежал хромой,
   И топтались по груди, по глазам его дожди.
   За дождями шла кума, ледяная царь-Зима.
   Села, ледяная, в грудь, в сердце руки окунуть.
   В сердце вора стала жить, стала с ним детей плодить,
   Стала от него рожать, стала в рот ему дышать,
   Стала для него жена.
   Стала у него одна.
  
  
  
  
   (...)
  
   Я хотел и трахал ее не переставая, "онлайн" и безвылазно, когда, разевая от счастья большой и умелый рот, она завилась вокруг моего древка длинным флагом, разогнулась уже рыбой-змеей, - сельдяным королем с красной короной от головы и до попы, - взлетела.
   Наконец, взлетела, - ветер, возлюбленная моя.
  
  
   Откидываюсь назад и длинные волны подходят к лицу. Длинные волны, под которыми песчаное дно, на дне раковины моллюска рапана. Ныряй, да лови, вари, да ешь. А раковины кидай с балкона.
   Но тогда я не знал её.
  
  
   На жаре, у окна поезда ем полукопченую колбасу вместе кожурой. Плохо сдираемая кожура, горячая колбаса, невозможность помыть руки, потому что туалеты заперты, а пассажир нормально ест лишь на остановках в больших городах, если на скором. Но пусть хоть о чем-то заботится и желудок, а то я вовсе один.
   И быть на жаре надоело. Было бы сдохнуть...
  
  
  Маленькая августовская муха - мертвец на взгляд. Садится на монитор, крючковатой зозулей путается в волосках запястья. Она валится на бочок, лежит, ничего не пытаясь, но то обман: ты попробуй поймать! Муха причудливо двигается и молниеносно, разумно предугадывает траектории грозных рук.
   ...Четыре и шесть попыток, где всего в июле - одна! Да что там. Ее можно и трижды ловить! Бешенно перебирая лапками, вдруг колючими от усилий, жужжа в кулаке, хотя крылышкам места нет, она проскальзывает между концами пальцев и ты, секунды назад распрямивший морщины - "Избавился!..", снова дугой: "Жив грозящий, неумолимо прилипающий к коже гад. Не улетит. Надежды зряшны."
  Не вздумай лечь, не поймав: разбудит. На самой ранней зорьке-заре. Одной из ее последних.
  Нашей с тобой - последней.
  
  
   МУЖСКОЕ
  
   Исследуя себя, девочка находит и понимает, для чего именно создана. И с этим пониманием отныне ей жить.
   - Дома и на уроке, и проходя улицами одной по горячей весне, когда ветер под юбку, всё - знать внутри, в себя отверстие, ожидающее принять, растягиваться, любить. Эта возможность брать в себя мужчину, хоть любого из тут же мимоидущих, есть ошейник разуму, поводок короткий, жесткий.
   Как-то еще не обращаются в постельный автомат, выбирают нас, отказывают...
  
  
   ...А вот она говорит, что основное открытие, это ощущение власти над всеми теми, другими, в штанах. 'Я скажу, и он...'
  Ишь, Ришелье в юбках. Но что же их заставляет власть ту разменивать на быт, на борщи?
   - Желание любить.
  
  
   Но любит-то она не головой, а предметом своим и орудьем любви. И голову женщины в сообщники взяло её отверстие.
   Бывает ли иначе? Феминизм обратного не свидетельствует.
  
  
   А сам то? ...Прошла, повела бровью, медленно лишь мигнула.
  - Спёкся.
  
  
   Но всегда обречена девица на печальный опыт. Первопроходец бессовестен и тут не попишешь: поиск счастья...
  
  
   (Простомужское.
   Ты, ты, ты... Давно не виделись, встретил случайно, отвез на песчаный пустынный пляж, дыша часто, задрал тебе юбку, а ты без трусов. Ничего нет!
   - Шла уже после, от кого-то, уже..?
   Или же шла и знала, что буду? А... - а ветер?
   ...Неужто же просто любому??)
  
  
  
   Пишу о любви. О поздней, как сынок в полста лет, о проступившей, как соль на рубахе, соль на ботинках, соль на подвальной стене, пишу, будто из руки мускулы красными нитками вытягивая.
   - А как ты хотел - о любви?..
  
  
   ...Однажды она увидела мое баловство и, пригнувшись, перебежала дорогу. Не сбил грузовик, и суки ее не поймали. С тех пор она бьет меня по пальцам, мешая играть, сидит рядом, с полным мешочком: "А это что, а вон, а зачем?" - мешает. Обоим нравится.
  
  
   Ну и черт, черт с тобой - дивной, пахнущей мной, голой, любимой. Черт и черт!..
  
  
   Ссоры, тоска от ее измен, продолжающихся, легитимных: измен мне с мужем. Оттого звенит голова, и хочется сесть прямо на тротуаре.
   Но - вот! Три, слышишь, три дня, счастья!
   Обещано...
  
  
   А что мы для любимой?
   - Поводы плакать.
   Даем ли другие ей поводы?
  
  
   Спать хочется невыносимо. Голова припадает ко сну, как бедуины к воде, тонет мгновенно, как ножик, без всплеска в теплой воде сна, где не сворачивается кровь.
  
  
   Должна, должна существовать месть, и "сладостное вонзание кинжала". Вот, когда она меня, в спину уже, спросит:
   - За что?!
   Отвечу, притворяя двери:
   - Любила ты не меня! (И - в ночь. Пускай вдвойне мучается).
  
  
   - Почему ты уходишь? Другая моложе? Красивей?..
   - Ты кричишь подо мной, а нужен покой.
  
  
   Мысль, что на самом деле ты давным-давно привыкла ко мне и отвела полочку, как стаканчику с зубной щеткой, гибнет и рассыпается, как только пишу это "девоч-ка". Ведь никогда, никому...
  
  
   - Трахаетесь?
   Ты хоть говори честно.
   Чтобы на скачки сердца я всегда знал..., чтобы мог ему, подлому сердцу сказать: 'А вот и нет! Она просто шьёт. Или пошла в туалет, а думает обо мне'.
  
  
   Выговариваясь, теряешь силы, и тех, о ком речь.
  
  
   Крохи любовных слов. Мало их. Мало.
   Погружаем любимых в стоптанные тапочки - "солнышко", "зайчик" и
   "ланюшка", мы натираем мозоли на языке повторениями "люблю".
   Но вот: самое-самое слово, это мужское змеиное:
   "Кыш-ш-ш-шы-а-а-аас-с-с!"
   - через стиснутые зубы, растянутые добела губы, с запрокидыванием головы...
   Вот - любовное, нежное...
   В с-самое, внутрь нее...
  Мокрый змей.
  
  
   Она говорит "Жди!"
   И жду я, полый дурак, флейта Бога, дурак и дурак, дурак...
   Другой бы в охапку ее - и унес.
   Нет же! Жду, жду, жду...
   - Денег нет.
  
  
   Денег нету и не предвидется. То есть на жизнь хватает, а на перемены в ней - нет.
   И нах такую жизнь.
   Надо собирать силы кончить себя.
  
  
   Вранье, что самоубийца мечтает либо о ее слезах над гробовым черным, либо о славе.
   - Я хочу кинуть эту жизнь в луковую, печеную морду судьбы!
   За себя и за тебя, мою. Забить судьбе хайло!
  
   ...Опамятует, станет к другим добрей?
   - Не-е.
  
  
   Это не бездна отчаяния и слов, а работа крота - наощупь рыть изгнутые норы наружу горы, которую сам и обрушил. Сладчайшую. ...Бог весть, в какую сторону рою.
  
  
   Умнеешь, и менее хочется жить. Человечество никогда не достигнет звезд.
  
  
   Человечество достигнет звезд, когда поэты вроде меня, выпустят себе синие, дерьмом воняющие кишки. И черное знамя над нами будут держать по очереди бабы, бабы, бабы... - все с горячей, обцелованной нами п...ой.
  
  
   А если не дала сразу или через три дня - бедный ты. Не любят.
  
  
   Налягу на тебя сверху, нашепчу, наговорю красного. Как жгучий перец!
   Потом глаза прятать, а всё равно.
   Тебе стоит лишь захотеть - и памятник Ленину заведётся!
  
  
   Не едет, нету и нет.
  Ну, ну ладно, так и быть, накинем еще четверо суток. Итого = семь. 7! Море времени.
   А там либо нах, либо...
  
  
   ...И тогда пришли они мстить: больные, увечные, окисленные и вмятые в стену. Были среди них те, чье имя Сталь и сами сталь, и были - Вода. И Огонь.
   Много их, и вот: покрыли землю, как бык кроет хилую нетель, и стала земля обиды темна.
   Но Он стал землею, где был земля, и
   сталью, где сталь. И златом, и серебром, и хлебом стал, и рыбой в реке, и вином лозы высаженной на горе пращуром, и - стал ими самими, возмущенными стал Он, ибо был - Все, ну и вот: истаяло величайшее в мире войско.
   Кинулись одни на других, и стали воины,
  рассекли почвы, где Он, другие, и стали землепашцы,
  а убийцы зверей и птиц ради поиска сходства с Ним, стали охотники.
   Высокоумные же, узнавшие Его в глубинах своих, стали женщинами,
   и от брака обязаны понести, ибо в чреве их, нам неведомо, тоже Он.
   Так рассыпались по осветленной для них земле, и стали люди, но отдельно от слов, что - земля, вода, огонь.
   Нам - только сталь.
  
  
   Ты не гладишь меня по голове, и не снимаешь соринку с век, потому что мы непрерывно целуемся, и не доходят руки?
   Или, что делают родному мужу, любовник не заслуживает? Но зачем тогда ты звонишь, и зачем отвечаю, ломая свою дрянную, но жизнь?
  
  
   Знаю-знаю, место мое второе, но зачем тогда целуешь меня так, как никто меня не целовал?
   - Ах, ты просто это умеешь? А-а...
  
  
   (НАДЕЖДОЧКИ)
  
   ...Слушай, а может быть ты ко мне всё ещё не привыкла?
  
   Закончить бы это писание и - к точке б его, как 'к ногтю'. Текст забирает вещи, описанное вычеркивает, голову кружит, травит по телу гравированные плохие слова. Терминатором стану, железный ходячий скелет. Что и требовалось, в итоге.
  
  
   С КОЛЁС
  
   Заводя любовника ключиком из ложбинки между грудей, - на 12 оборотов его заведя, примите и труд латать ему куртку, или, по первой просьбе, пришить, скажем, пуговицу на головку члена. Словом, дамы, делайте то малое, о чем вас просят. Мужчине это важно-преважно, особенно, когда ваш рогатый супруг каждый день делает променад с новой пуговочкой, кокетливо, набекрень нашитой на лоб вяловатому членику.
  
  
   В плацкартных вагонах не ездят бомжи. В плацкартных вагонах едут принужденные дорогой пенсионеры, студенты, с синей подушкой в молодожены и судящиеся по мелким делам в суды высшей инстанции. И умирающие старухи, если напугать проводниц, а то не пустят. В сентябре обильно едут рабочие бригады. "С бору и Дона" собранные мужики соблюдают этику стаи, рычат если, то друг на друга, по статусу, напившись, падают с верхних полок лбами об окованные углы нижних, обнаруживая полированные, шарикоподшипниковые черепа под загорелой кожей.
   Пиво лечит их.
   (...Сигареты, блядь, где!??)
  
  
   Красивых женщин в сибирской плацкарте нет. В формочках из-под желе, в ватке, в самовязаном белом шерстяном носке, заколотые по талии на три булавки c героином, под слоем свиного жира, аккуратно перечеркнувшем шейки в стеклянной, закатанной ручной машинкой банке, их переправляют иначе. Аэропорт, факс, спутниковый канал...
   ...Не про тебя, простака. Расслабься.
  
  
   В просветы у встречного поезда - солнце синее, как вспышка Сверхновой. А разминулись - вовсе обычное: глаз не любит удара. И - отдыхает от красоты.
  
  
   В поезде говори с неправильными ударениями. Говори медленно и повторяй сказанное с расстановкой, уважая себя. Но не молчи, а свою стаю сбивай. Не страха ради, для комфорта души.
  
  
   Бог помогает движущимся, особо благоволит движущимся попарно и безвозвратно. Я - один, мне осталось лишь не вернуться.
  
  
   БОГУ ШАНС
  
   Расставания ежесекундны. Подобно бечевке, продетой сквозь желейного, на тарелке, клюквенного рыцаря, время протекает нас, унося прилипнувшие обрывочки, влагу, и мы ссыхаемся, уменьшиваемся, даром что 'сами ещё ого-го!' Но времени все равно. И расстаёмся с дорогими, и только привычная огрубелость спасает от безумия.
   - Что делать?
   - Вцепиться в бечевку неожиданно отверделыми руками и ехать с ней хоть в Тмутаракань, приметно для всех обустраиваясь. Где-то там остановка славы.
   Или же плюнуть на тянущий твои кишки и выворачивающий суставы корабельный канат времени. Высмотреть, выхватить и прислониться к еще одному такому же, иссыхающему на тарелке клюквенно-желейному существу. После, стареть, глядя друг другу в глаза: в глазах нету морщин. Это любовь, редко - счастье.
  
  
  ...Через полвека, считая от первого крика негодования на пространство, я наконец умолкаю. Я с ним согласен, Ты прав, Господи! Дай, дай мне ещё счастье!
  (молчание)
   ...Ау!
  (молчание)
  
  
   Я словно не могу проснуться сквозь плотную серую вашу пленку. Есть чем дышать, но не с кем.
  
  
  
   СМС
  
  1. сильнее, и бессовестнее, до сладкой боли растяну отверстья твои, а потом, как бы мужчиною, ты. И все, как захочешь: слова, и сама в постели так-сяк вертеть.
  ...Только главного :) не изменишь.
  
  
   1.2. До слез, до стонов размотай меня, как клубок: под петлями страх, но и - хотела! Именно вот что: хотела, - хихикая, бедра сжимая, - хотела всего, но никому не давалась, а только тебе!
   Смотри же, сделай все-все, не обмани!
   Слов не скажу, юбку покороче обрежу, как в воду ныряя, приду:
  на, бери!
  
   2. Твой, радость моя. Руку протяни, вот я...
  
   2.2. ...в губы, милый! Берегу твои поцелуи. Дай, языком...
  
   3. Просто прижмемся. А дальше само.
  
   3.2 Подойду в твоей рубашке, одной, сядешь сверху. И - глаза в глаза, - как кружатся дымные от счастья твои зрачки...
  
  
  
   4. Ты в восьмом классе, у тебя взрослый любовник. И, каждый день после уроков, задержавшись в пустом классе, будто бы доглядеть в учебник, чьих сейчас вовсе не в силах сложить букв, ты, дождавшись, когда в коридорах начнут возить мокрой тряпкой по вытертому линолеуму, спускаешься с крыльца и идёшь обычной дороге, вдоль высокой бетонной стены, покрываясь гусиной кожей, мурашками. Идёшь до дырки в ней, где вывалена средняя плита. Здесь, без оглядки, перелазишь, высоко задирая ноги, так что одноклассники, если бы они тут оказались, увидали бы все твои длинные ноги до белых, в ромашках, на хорошенькой круглой попе, трусов...
   По ту сторону тихо, затишье между высоких трав, нагретых солнцем, где, с расширяющимися от сладкого страха глазами, иногда осторожно скашивая их влево, ты идёшь сквозь гущу по усыпанной бутылочными осколками тропе туда, где сереет еще один забор. Около него будка под шиферной серой, засыпанной по желобкам еловыми иглами, крышей. Вот, оглянувшись, себя не помня, и крепко сжав кулачки, скорыми шагами, шагами к ней, в обитую ржавою жестью дверь. Там, часто, он...
   Семнадцатый день.
   Ты даже имени его не знаешь.
  
  
   4.1. Учит и учишься, и берешь в рот уже лучше, но робко, неглубоко. Приятно ему, когда охватываешь плотно губами, и жалко тебя, с косичками там, внизу, но это - это сильней, и берёт тебя за косички, и натягивает ртом до упора, до утыкания лицом...
  Раз, другой, третий...
   ...Голая, на покрасневших коленках на раздавленых трубчатых стеблях...
   Брошены на юбку на земле жалкие трусики: маленькую хозяйку их не отпустят...
   - Нравится, любимая? А тогда - нравилось?
  
  
   5. Если не утону, то через полмесяца, сам, натеребив, сфотографирую твои стоячие соски. И, не раздевшись, возьму на столе - как там, в твоей юности, в тупике железной дороги.
  
  
   О СЕБЕ
  
  Куда деваются куры-гриль, непроданные за день? Где, на каких нашестах сидят, переквохтываясь обрубками шей, крылышком почесывая поджаристые корочки на спине?
   Как людям, им надоедает ждать.
  
  
  Милые, милые, вам так трудно это читать: текст вне рамок. Немногим умным мешает страстность письма, глупым - чванство, остальные не знают букв. Так защищайтесь: первые обзовите меня дураком, вторые мастурбатором (если знакомо слово), третьи счастливы без того. Третьи счастливее всех, это и есть ваше искомое состояние, да разве ж нет?
  Да ну...
  
  
  
   МУЖНЯЯ ЖЕНА
  
   1. Живет-живет рядом, воняет носками, сопит, ест суп, на хозяйство денег дает...
   И ограничивает в мелочах твоих самых важных, не слушает, стуслом душу строгает, косарем режет, скребет, груди мнет, груди мнет...
  
   2. В следующем рождении мы станем женщинами. Чтобы всё знать. А вот нами они не станут - им-то уже зачем?
  
   3. Прошлому полагается быть нелегким, лучше страшным, чтобы не брало, не сквозило тебя обратно в то невозвратно светлое, несказанное, ласковое - из времени, из сейчас. Чтобы небольно.
  
   4. Стальная герметичная дверь беды, отхватывающая нас ломтем. Дольками. ...Кружками, как колбасу: утро отдельно от вечера, вчера от сегодня. И только перехваченный поперек позвонков спинной мозг выступит белым по красному, как колбасный жир.
  
   5. Пей мумиё, ласта моя, ласка, майка, намотанная на моём члене. Который с тобой и мой, кто бы другой в тебе ни был. Это всё я, твой я, а ты мумиё пей, чтобы дожить.
  
   6. Ежи сидят в травах. Черный таракан занял балкон, енот идёт косяками... Тебе 45, моя женщина - о чём пишешь, что говоришь себе в чужом дому, когда ночь?
  
   7. Серый бык в пуху ел траву, и красноголовый сокол жил на проводах над ним - над зелёными полями, морями, горными вершинами в снегу. А мы живём мимо.
  
   8. Всё пустое, пока нам не 451 по Фаренгейту.
  
   9. Самое поразительное, что умирая, мы обнаружим, что не потеряли ни одну из иллюзий. Просто пора...
  
   10. Кот, толстый, мирный, был бит. Перебирая расположенными по периметру тушки ножками, кот протопотал по двору, чуть не упал на лесенке и суетливо вскарабкался на дерево, дёргаясь, качаясь, оря... Из под когтей по коре текло горе.
   - Смотри-смотри в окно, там, где-то, я.
  
   11. Каркает ворон над стенами замка, каркает... Знать бы прежде, в дом бы пустить.
  
   12. Спи-поспи, моя горькая сказка, жаркая, длящаяся, желанная, как - с прокушенной губой - поцелуй. Спи, женщина, будь уверенная в своем. Ласка моя.
  
   13. (ссора)
  А сказано там: 'Дурак', но, может быть, не загрузилось.
   - не загрузилось, да сам уж знаю.
  
   14. Станция 'город Орёл'.
  Пополнил счёт, стольник рублей, что ты протянула - ау! На эти деньги я не дам тебе спать. Будь мы вместе, ты бы не спала еще верней.
  
   15. Еду домой, разматывая с кулака телефонный кабель, двойной черный шнур. И едут по нему назад в Москву прозрачные, солоноватой влаги эти слова. То ли из Керченского пролива достали шнур, то ли - постыдное, не мужское, слёз...
  
   16. Села батарея, еще есть одна, но ведь будет и завтра. И только тебя нет насовсем со мной, - пахнущей свежестью женщины-яблока, южного солнца.
  
   17. Много воды до тебя, моей... - беды моей, утра моего, и потому места мне нет, нет, нет, пока ты...
  
   18. Зачем девушка в брюках, летом, лезет на вторую полку плацкарты?
   Ни нам, ни ей.
  
   19. - Ждать!
   - Есть, мой капитан!
   - Ждать!
   - Есть!
   - Ждать.
   - А можно застрелиться?
   ...Можно. Пожалуй, и я с вами.
  
   20. И когда ты идёшь рядом, прижимая мою руку влажной ладошкой под своей грудью,
  и когда ты вечером, рядом и близко, глядя в глаза,
  и - когда я, на тебя, со спины, на голую - что помнить? Любое, этого свойства, но без тебя, больно.
  
   21. Вот не напишешь мне до границы, объявляюсь шпионом!
  
   22. Отвечаю и отвечаю на единственную твою прорвавшуюся смс во входящих, словно тяну и тяну и тяну за пуговицу.
   - Эй, эй, сердце застёгнутое, отзовись.
  
   23. Никому не пишу, не хочу, не могу. Вишу над тобой, любуюсь походкой. Легче топольего пуха любимая, улыбка её родник, прозрачны слова её, и нежность острее иглы - под кожу сердца идёт.
   Под кожуру сердца.
  
  
  
   НАБОРМОТ
  
   ...Ходи, ходи прям, пускай ничто бы не сволокло тебя присосками за склоненную голову. И отпусти землю из глаз своих. Вот, тяжело рухнет, да не потревожит более. И предметы.
   ...Её, ее тож отпусти!
  
  
   - Скажи ей шепотом в потную шейку после любви: "Спи, поспи девочка-рыба Иссуль, царица реки!"
   И уснет-забудет, забудет-отпустит, свободен будешь...
   - Скажешь?
  
  
   Будущее приходит редким сперва, но все более заметным пунктиром. Стежки по мозгам. Просто надо держаться найденного своего. Придуманного, но того, что ощущаешь своим. Это путь в придуманное, но доверенное своё, свои сны.
   - Может, кто-нибудь чувствует его сердцем?
   - Женщины, верно...
  
  
   Будущее живо и определено только привычками человека. Может заболевать, виться, не сдаваться, как ваза, вдруг давать трещину. Оно ищет брата, чтобы нескучно идти, или, как рядом бежавшая дворняга, вдруг отложится в сторону навсегда.
   А у тебя, вышло, теперь свое...
  
  
   И много воды для тебя, моей, беды для тебя, моей, - света моего, ночи моей, жажды моей, боли, и утра моего - тебе, и места мне нет, нет, пока...
  
  
   Моё бегство, движение по земле - морей куда солоней. Мать войн и сама сродни войне, земля, истирает души. Сотрись душа мореплавателя Улисса, и он бросит весло много прежде, чем найдёт землю с незнающими о морях. То, что дошел и воткнул весло, совершая обычное мужское, значит дорога была близка.
   Да и приманка... Весла гниют, но люди могут подтвердить слова. Там, куда добрался, Улисс воткнул то, что восхищённые женщины назвали 'веслом', - радостно и нетрудно, и на века. Он смотрел в корень и продлил не рассказы, а рассказчиков о морях.
  
  
   Я же оставлю текст, как список своих кораблей, как лоцию по любви, вот этой. Продолжение Улисса в смолёных кораблях поплыло по порям, моё, в переплётах, чтобы плыть по времени. А тонут все.
  
  
   Тонут все, но Улисс выплыл. Он был воин с длинным ножом, а ножи рыкливы, когда люди молчат. Книга говорит за людей. Может ли описание любви переговорить нож? ...А заменить?
  
  
  Устные ответы ложны, любые - истины принадлежат мертвецам.
  
  
  Война и море во власти Богов. Лишь на мирной земле мутная капля продолжения рода - от человека, но ведь и любишь не от себя. Собственно, любовь - не ты. Ведь она сильнее человека.
  
  
   Извернув шею, душа заглядывает в извилистые норы ревности. Неведома глубина, камень кинь - и пропал тот камень.
   ...Ужасается.
   Но полезет!
  
  
   НОЧЬ
  
   Танцуй, топай, девка, в голос кричи, противосолонь вертясь: "Топчу и топочу на гад земных, кричу, хохочу во рты живых, у темных троп в ночи свищу, не золота - его ищу!". После зарежь черного петуха и - придет. Тотчас ли, днями ли, не вем, но будет. Только добра не жди, нету его на земле.
  
  
   Лучшее в мире однословное определение любви есть на языке казахов:
   Айналайн. Переводится, как 'кружусь вокруг тебя'.
  (Нашёл у Сулейменова).
  
  
   Больно-пребольно, тяжело-тяжело, когда ты "на всякий случай". Пока. А там поглядят.
  
  
  Стыд - признак диссонанса. Взрослым стыдны любые сравнения, потому что возраст это родство.
  
  
   В сибирской степи нельзя одному. В сибирской степи спасет круговая порука: ты помнишь меня и его, я - его и тебя, он - нас обоих. Пересекают Сибирь исключительно организованно, дисциплинированными поездами, выбрав из пассажиров одного недреманного. В полутьме, над гремящими колесами, пускай обходит спящих, на стрелках шатаясь, хватаясь за никелированный поручень, пусть ему вторые полки углами грозят у виска:
   - Помни, брат, пересчитывай и храни. Надежда вся на тебя: всадник один легко растворяется в сибирской степи. Всадник и конь исходят в туман здесь, между болот, березовых перелесков и трав. Береги своих, брат, - Сибирь.
  
  
   От поездной долгой муки тела пассажиров плацкарты срастаются в позах, нарочито далеких от поз сексуальной близости. Мизинцами прирастут к головами, бочком к животу. И пятка к пятке. Сплетаются языками, синие жилки подъязычных вен под напором сливают соседу жизнь, вой, кровь. Попроси вон ту беременную напротив, дать твое имя будущему ребенку, и она обещает без удивления, а верхний сосед и домик тебе построит, сеструху в жены отдаст.
   Поезда дальнего следования - чтобы по зеленым стенкам, как плющ, разрасталось добро. Укореняясь в памяти на конечной.
  
  
   Вопроса нету, зачем в поездах пары заходят вдвоем в туалет.
   - Ясно, он не вытирает ей попу, и она не держит ему петухами шитый рушник, волнует другое:
   Сидят там долго. Выходят так: сперва, всегда она, он, мало погодя, потом.
   - Зачем не вместе, взявшись за руки? Чуточку краснея...
  
  
   Когда отлеплюсь от тебя и один, то удовольствие - само хождение по улицам, еда сколько хочешь, возможность медленно проснуться. Мне хочется пустых светлых комнат, сна и еды. Писать захочется позже, по звоночку, когда засветится вполнакала лампочка от устройства, помнящего тебя. Знающего тебя. Чувствующего, когда ты, может быть, плачешь. Вот тогда мне - писать, но позже и не так, как светлых комнат, сна и еды.
  
   Пройдёт. Ничего. Пройдёт - всё проходит. (К Богу, Соломон! Выкинуть это кольцо!
  Подлая рыба!)
  
  
   Думаю о тебе и муже твоем, о ваших ночах, днях вдвоём в отдельной, давно купленной однокомнатной квартире. По тому, как чувствовал, понял, что в последний месяц нету и дня, когда бы вы не были близки и не по разу...
   Лезу в чужую жизнь, но это твоя жизнь. А щурюсь, щерюсь, мурчу и лезу. Бей по глазам, по зенкам бей!
  
  
   ...Заткнуть пальцами уши, - как саблей смахнуть темя и лоб - до глаз.
   Впрочем, глазами можно уткнуться в стенку.
  
  
   Он встретил меня утренним солнечным Барнаулом, безумным песиком на цепочке, обычным спокойствием. Мог бы и больше расстараться, да зачем?
   За годы он слегка располнел, стал недосыпать, и сейчас носил отпечаток подушки на щеке и мажорные туфли - уже слегка не по возрасту.
   Я шел навстречу полысевший, с огромной сумкой на цепочке, новой, третьей серьгой в ухе, и мажорных ботинках - не по возрасту уж совсем... Зачем мы встречаемся, ритуально повторяя движение водоворотика, что давным давно, в прохладной летней редакции, в коридоре с огромной высоты потолками, бесконечно давно, склеил нас, как исписаные и вырванные из тетрадок листы. Сверяем свои буквы, отпечатавшиеся на боках друг друга? Но я зазубрил его записи дословно, а он больше не пишет.
   По другу сверяют часы жизни. По его взгляду видно, насколько ты ещё живой.
   ...Через век мы опять встретимся - чёрт знает, с кем или у кого на обожженных цепочках, и пожмем руки совершенно с прежним чувством. - Друзья.
  
  
  ПЭТРИОТ
  
  Вздёрнутый петелькой этой любви, крутясь (капроновая верёвка), я составляю опись увиденного. Красуюсь: так выгнусь, этак - кто знает, будет ли завтра, ведь этого сильно не хочется.
  И что еще делать тут, где повыше, 'танцуя' на ветерку?
  
   ...постаменты - единственное на земле место для тонн танковой стали.
  
   Говорящие о войне, не пора ли и вам умереть?
  
   На фронт патриотов родины. ПК в зубы, два цинка за спину и в пехоту. Окоп есть лучший курс ускоренного лечения родового подвывиха мозга. Замена лоботомии.
   (А почему бы мне и не сказать того, а? А? Кому мешает? А не пошли бы вы на хуй?)
  
   А что есть военный?
   - Палач.
  
   Пирамида русской армии острием не вверх, а вниз. И кем, кем надо быть, чтобы сейчас, зная всё, идти в неё служить офицером?
  
   Ассоциации к слову Солдат - дрова, вдова, идиот, наследственное заболевание.
  
   Ассоциации к слову Война - а что там нам тут осталось? Так - три десятка лет беды, а тут кормят и - быстро.
  
   Ассоциации к слову Генерал - расстрел и массовый расстрел.
  
   ... к слову полковник - расстрел, папаха.
   ... майор - отставка, алкоголь.
   ... капитан - парад, украл, ушёл.
   ... старлей - бритый, караул, бить.
   к слову 'лейтенант' ассоциаций нету. Лейтенант бытует лишь во множественном числе. Зато ассоциация к 'лейтенанты' - только в единственном: пьяный, как неживой, и неживой собственно. То есть неживой просто.
  
  
   Иногда надо бросить все, выйти и долго смотреть в небо.
  
  
  
   СЧАСТЬЯ
   ВАРИАНТ 'А'
  
   Она дизайнер, психолог и давно 'не девочка'. Это не физиология, это кокетливость плюс страх. В этом смысле девочкой и не была. Она худощава, мала, хороша, и у неё двое взрослых детей от одного мужчины. Но старший носит фамилию другого, который тогда был мужем, и это малейшая из тайночек, которых собралось немало за 49 лет. Жалеть ни о чём она не жалеет, потому что жалеть больно, и жизнь перестала доставлять много хлопот, а кончать она умеет сама.
   ...Муж? - А который?
   Если спящей ей расстегнуть молнию, вшитую в не очень здоровую кожу спины, то вместо рёбер станет виден дуршлаг. Поржавевший, круглый дуршлаг с дырками, прежде, когда-то, эмалированный. А вот под ним...
   - Шевелится что-то, сырое, прохладное. Запах...
   Нет, внутрь неё лучше не надо.
  
  
   Она прекрасна и она брюнетка. Всю жизнь у неё были мужчины, всегда моложе её, всегда красивые. Лучшему она даже разрешила жениться на себе, но долго не выдержала и опять меняла их, как опытный кроликовод самок в парах. Наконец, влюбилась, отдалась во всём, тогда с ней поступили, как она. Но - терпит. Любит, что же еще остаётся.
  
  
   Она давно не работает, работы боится, как, впрочем, и людей. Она лепит, но скульптуры неясны, как желания ее. Она может быть матерью, желает стать любовницей и никогда не будет красивой. На женщину ее не учили.
  
  
   Она (Л) была превосходно образована, хороша, имела силу исполнять желания. Скандалистка Гурченко, на курорте, первая заговаривала с ней, в Сибири лисы и олень выходили, когда она гуляла со своим классом у леса. И медведь. В своей дикой глуши она родила единственную дочку, подрастила, потом, скрепя сердце выбралась из деревни, скрепя сердце, отпустила дочь в институт в не слишком далекий краевой город. Работать она не могла, зато по утрам лежала на кровати, перебирая пальцами по штукатурке, и точно видела: сейчас дочь переходит дорогу, вот, входит в аудиторию, а теперь к ней подсаживается этот красивый негодяй, который был уже вон с той, и вон с этой, и с этой...
   Убираем, - решала она, - и под красивым негодяем с подозрительным скрипом ломался стул.
   После обеда она всё же шла в контору, где тюкала на машинке.
   Дочь её, несмотря ни на что, вышла замуж, родила сына, и с внуком (Л) теперь и день и ночь, и день и ночь, и день и... Всё время, пока не в огороде. Урожаи отменные. Зять, впрочем, сбежал.
   Сейчас она старуха.
   Дочь унаследовала только одну её способность: лечить. Делает это она взглядом и словами. Но выписывает лекарства: всё же диплом, врач.
   ...Фотографировать себя не даётся. Следит за новинками литературы. Цветы ненавидит.
  
  
   Она целое лето работала туроператором и сидела на улице за пластмассовым столиком, красивая, подкрашенная десятиклассница. И теперь у неё модные джинсы, и фиолетовая турецкая замшевая курточка с меховой оторочкой, которая так не идёт к её смугловатой коже, пушистым чёрным ресницам, огромным глазам. Она поздоровается, проходя, но сейчас спешит к морю, размахивая руками, к берегу, где в травах ждут её два поселковых жлоба и играют в карты, на 'Кто первый'. В тот раз выиграл вон тот, с цепочкой на штанах, который потолще. А пойдут они во-он туда, к подножию военного берегового навигационного знака для кораблей, к хорошо выбеленному домику за ажурной бетонной, тоже добротно выбеленной стеночкой, и ждут их там еще человека четыре, как минимум, курят, не выходя, смеются и ждут - поселковая шваль, мужики. Они скинулись на это, у кого не хватало гривен, добавил другой, друзья ж. Она не знает.
   Там яркая лампочка под потолком в пустой комнате, и одна, крытая серым матросским одеялом, кровать. Говорю же, она не знает.
   ...Через день встретил и она поздоровалась. Она всегда здоровается. Очень воспитанная, красивая девочка.
  
  
   Она встречала на улицах, кого хотела и узнавала будущее во сне. Она видела НЛО как своих дочек. Два алиена учили её менять погоду, снимать боли в сердце, и отучать мужиков пить. Когда она проводила руку над больной головой, - уходила и боль в жестоко вывернутом голеностопе. Раз навсегда. И вот, из корректора она стала журналисткой, и почти сразу к ней на поклон зачастили надутые парламентарии. Дошло до того, что она могла бы назначать их министров, ведь одного, самого хитрого, ненароком сделала Президентом своей мелкой республички. А тот знал, кому обязан.
   Она могла бы еще, она хотела, даже и собиралась...
   Однако, внимание все более занимал нелюбимый муж. Он заболел, злясь, зло обижая её и детей, но уйти она не смогла: в деревне в тайге, где она выросла, от мужей не уходят.
   И теперь она зам в той газете, и зарплата её выше редакторской, но парламентарии к ней больше не ходят. А ей и не надо, ведь поздоровевший муж возит её на дочкиной машине по водопадам и монастырям, и она довольна.
   Конечно, она не стала Той, в белых платьях, защитницей всех детей края, и бедных защитницей, как видела в снах, и говорили, советовали инопланетяне, но дочки пристроены, и муж умеет развернуть машину - '...на во-от таком клочочке!'.
   Разве, что выглядеть стала вдруг хуже, чем два года тому. До этого лета возраст был совершенно неразличим.
  
  
   Она была очень красива, носила бант и в 27 имела дочку, отлично оборудованную комнату в общежитии, возделанную дачу и первую очередь на квартиру. Она преподавала кулинарию, и когда жарила котлеты, половина учителей кулинарного техникума вилась вокруг, вызнавая рецепты. Даже оторвы-ученицы спускались на запах со своих прокуренных этажей, ведь 'мужика ловят на харч'. Рецептов она не скрывала, но получалось лишь у неё.
   Когда присмотренного и пристрелянного мужчину вдруг увели из под носа, она устроила разлучнице такой скандал, что небу стало жарко, но сама уже не оправилась.
   Мужчины у неё и потом бывали: сперва со зла, потом по нужде, но вскоре она неожиданно стала толстеть, ела с горя, и - кому нужны толстухи? ...Разве, с бутылкой? И она выставляла бутылку очередным, полнея от горя, выставляла, поила, вместе пила, и я встретил её тушу недавно и подумал...
   Квартиру она не получила.
  
  
   Она с 11 - без матери, с 14 - без бабушки одна в трёхкомнатной квартире. Деньги давал отец. Она прошла все круги одиночества, научилась выживать, общаться на равных и долго не могла потерять невинность. Боялись: умная. После филфака она занималась всем, что можно назвать интеллигентный трудом, знала огромное количество полезных мужчин и женщин, плевала на бесполезных, с детства поддерживавших её, старых, и наконец уехала в Израиль. Теперь она звонит из Америки бесполезным старым, потому что с ними отходит сердце, приглашает в Америку, болтает по часу, передавая телефон мужу, обещая прислать свой мэйл, чтобы писали.
   - Не присылает: она никогда не была дурой.
  
  
   Она была замужем за инженером, человеком точным и исполнительным, обожавшим её. Она была инженер и потому обеспечена. ...И молода, прекрасна, в меру ленива.
   ...Бросила всё и ушла из квартиры в общагу к высокому и худому, как щепка, шофёру МАЗа, отсидевшему, прокуренному и крутому. Когда подруги на работе спрашивали её, он отмалчивалась, опуская прекрасные свои глаза, но однажды, после двух чашек кофе, уже уходя, сказала :
   - Пять раз в сутки, девочки! Пять раз!
   ...На улице вовсю уже трубил его МАЗ.
  
  
  
   Она полубезумна, знает это и пользуется. Она всегда в процессе, она да, в процессе, и не может остановиться. Двигается по известным маршрутам, но знает, откуда в дом приходит тепло и звонит невестке в квартиру её - жалуется, жалуется, жалуется. Впрочем, сыну она говорит, что та её отравит, но сын-то не передаст, сын хороший. Сын... - он заставит невестку мыть в квартире у ней полы, кормить её и никчемного мужа, сын молодец, не бросит, эта квартира ему нужна. А главное, что невестка, этот источник тепла, это светлая и веселая сука будет здесь, под ней вот здесь мыть полы, унитаз, стирать ей бельё, будет, будет, сука, греть её, подмывать, мучиться будет, прости меня Господи, - сука, с-сука, с-сука!
   ...Она богомольна. И сын.
  
  
   ...И СЫН
  
   Жжёт газ, экономя спички.
   Ходит в одном ботинке.
   Жуёт 32 раза.
   Глазом стрижёт вдоль-поперёк, ни на секунду не останавливаясь: приценя-ается. Не умеет другого.
  
  
  ...Природа его только краешком на ноготок совпадала с освещенным кругом морали, однако, по роду профессии, ему часто приходилось играть роли людей. И только человек с абсолютным слухом чуял, проистекавший из этого быстро толстеющего существа, пронзительный, страшный визг. Словно в теле ножами скребли по стеклу.
   Впрочем, в Москве такого немало.
  
  
  
   ПОЛУШУТка
  
   Нелюди цинковые.
   Нелюди в крапинку.
   Нелюди на высоких каблуках, малорослые, но обладающие заметными через ткани талантами.
   Нелюдь стайная.
   Нелюди с достатком, чья жена одета из сэконда.
   Нелюди, из жадности живущие без мобильника.
   Нелюдь банановая, очень редкая. Вкусная. Сожрана.
   Стеклянная.
   Гламурная.
   Нелюди кремлёвские, лимузинные.
   Нелюди лимузинные, не кремлёвские.
   Нелюди, тратящие на блядей и фарфоровые яйца деньги, на которые можно было бы обеспечить и выучить в элитных школах Москвы тысячи первоклашек-детдомовцев.
   Бляди-нелюди.
   Нелюдь умная.
   ...тупая.
   ...на дрянном велике.
   ...за рулём
   ...в юбке.
   ...со страху.
   ...богомольная.
   ...атеист решительно.
   ...толкающаяся в метро по причине сдвинутой точки сборки.
   ...уважительная к старшим.
   ...по любому,
   ...нелюдь армейская, професиональная.
   ...учитель.
   ...милиционер.
   ...массовая категория: нелюдь-икра.
  
  
   (ПРИМ. К ПЕРЕЧНЮ)
  
   ...Женятся нелюди либо по точному и простому расчёту, либо - для того, чтобы боль унять. Да, любовь они воспринимают только как боль - к иному-то глухо лошадиными жилами перевитое сердце. И судьба той, что одолела, сумела вызвать в них боль, есть судьба лекарств: использовали, между крепких клыков покатали и всё. Сглотнёт, и протекла в могучее чрево, истаивать под высококачественным желудочным соком.
   Нелюди приобретают желаемое любой ценой, платить не любят, но умеют, и женщину забывают, как только освоена. Куплена - куда ей теперь, дуре нах...
   Забудут, забудет: долгая память мешает в делах.
  
  
   Но и понявшие всё живут с нелюдями. Не уходят: есть предел женскому одиночеству.
  
  
   Твой муж не мог не узнать, ведь три года... Или знает и нравится? Как они говорят: 'Лучше есть торт с друзьями, чем...'.
  Но я ему недруг, не друг.
  - Всё равно?
  
  
  С тобой я будто попал в сон: тени, сорок пять лет сидевшие по чердакам, спустились, душат. И вот только нож...
  Жизнь - цена белой женщины во всех смыслах. Положительная невелика (до +3), отрицательная часто несоразмерна. Три тысячи лет назад тёзка твоя обошлась в десятки тысяч двуногих. Дело не в одной красоте, но в готовности стать предметом и, значит, символом. Где женщина вещь, там мужчины смертельны.
  
  
   Всё, что ты хочешь, что помыслил, придёт. Но придёт тогда, когда поздно. То есть совершенно ни к чему.
  
  
   Изменения накапливаются в человеке, как стронций. Порой, счётчик зашкаливает, но крайне редко. ...Тихий ровный фон. 02 милирентгена в час. Как раз чтобы к 60-ти оттаял разум, но приморозились яйца. Впрочем, это не обо мне.
  
  
  Писатели.
  Преображаясь, душа становится молчалива. Преображаясь, люди уходят в область смыслов. Но остаётся привычка говорить, отмечая пройденное, так захваченный воздух выдыхает мертвец. Вдох вытравливается понемногу, или залпом, но его слова наполняются особым смыслом, личным и удивительным, и громки - стеснения уже нет. Потому хорошие книги это уходящие голоса и вешки в небо, по которым идти, если время осталось от любовных судорог и безумия.
  
  
  
  
   СТ.
  
   Ты не спишь... (воздух медлит, по горлу стекая...)
   Ночь, одна и не спишь...
   - Или нечто стряслось за Китаем?
   Может, в море... (Давно уже на море не был.)
   Или... сердце устало в заботах о хлебе?
   Далеко твой вагончик бежит,
   где - не знаю,
   Но достать не смогу - это - небо.
   ...Да, я не был, не плавал, у мест не случался,
   Где искала, ждала, как-нибудь обходилась...
   Я там должен, да, да, - я старался, пытался,
   -Ерунда. Не сложилось.
   И теперь ты летишь на сладчайших колёсах,
   На мягчайших рессорах, подвинченных бронзой.
   Но не я зажигаю твои папиросы,
   И занозу не мне ставишь белою розой.
   Или красной...
   - Мечты.
   ...Нету, девочка, розы.
   Не со мною...
   А тот - роз не дарит.
   ...Отвернётся, - нагнусь,
   - пусть и поздно,
   - застегну тебе легкий сандалик.
  
  
  
   Я смертен. Смертен.
  
  
  
   АЛТАЙ
  
   На Алтае я выходил из дома и спускался по журчащему круглыми каменюгами руслу пересошего ручья, ставшего дорогой. Куда она вела?
   - В любое место. Так казалось.
   Так казалось, и, ощущение сохраняя, через день, иногда чаще, я ходил вниз, по скрученному, как из верёвки, руслу ручья, путём воды - ниже, ниже, минуя заколдованного соседом кобеля, всмерть душившегося на цепи, ниже - другого соседа, где из калитки выбегала мохнатая собачка, шепча "Укушу, укушу", ниже - третьего, приветливый зеленый огород его разрезала желтая, к прозрачной калитке, дорожка, совпадавшая в летние месяцы с лучом закатного солнца.
   Четвёртого я миновал очень быстро - собаки там не было, собак там ели и съели моего Шоколада, которого, сдуру, отвёл туда сам, а потом, скользя по окатанной киновари, сворачивал к роднику со скамеечкой, и тут - вниз. Здесь ручей уже не мешал, усмиренный водой алтайского родника, здесь можно было шагать, не глядя под ноги, и даже поднимая пыль, что является признаком явной дороги. Отчётливым, как печать.
   Печати и паспорта дурное, но дорога в город одна.
   Город лежал уже неподалеку, но всё еще внизу, и горбунами стояли купы чудовищных тополей, обжитых птицами так, что порой трудно было понять, что улицы затеняет: листва или перья.
   Теперь, в снах, я еще иногда спускаюсь по каменистым, пахнущим то берёзовым, то смолистым дымом из труб, изредка перебиваемым острой, как вилка, пеленой каменного угля, и помню, как в июне все тополя, и даже самый генерал их, росший на берегу тоненькой речки, в которой алтайцы прежде топили родовитых красавиц, познавших иноземной любви, - все гнули к ногам моим гордые головы.
   Я был выше, я шёл с горы, и, высоту в себе неся, захватывал город.
   Тут уже можно было повыбирать. Узкой ли выйти, вьющейся, ныряющей тропой между высоченных, отбеленных тончайшим мелом берёз над рекою Маймой? В июньские дни она запружалась кровью алтайцев, двести лет тому ежегодно проливаемой свирепыми уйгурами для цветных богов. Но, если не думать, а, того лучше, не знать, то, пройдя горой Пионерка, можно выйти к базарным рядам, где продавался белыми глыбами горный мёд вместе с обсевшими его вкусными осами.
   (Младенец, зачатый не на горе Пионерке, лишался права использовать родительскую коновязь, и девочки-алтайки и неалтайки из техникумов непременно любились тут, в крайне широком кругу своих, перекликиваясь и комментируя ночному лесу проиходящее с ними, дабы не обделить возможного отпрыска законным правом).
   - Или же пройти напрямик, мимо пединститута, славившегося тем, что ни одна из его выпускниц не покинула старых, лиственных его стен без ребёнка, а то и двух - занимались они в помещениях бывшего публичного дома.
   Кой-где в аудиториях, сквозь известь высоченных потолков проглядывали нежно-розовые прелести веселых девиц, работы дореволюционных художников - целый век союза маляры тут не слишком усердствовали, с пониманием относясь к красоте, и можно было б сюда, снова взглянуть, но - я выбирал третий путь.
   Мы всегда выбираем третье, даже когда его нет. Жив, и сидит в кабиночке человека хищный бес поиска, толкающий в гибель или безумные проделки. Однако, пока жив бес - жив человек, и я отдвигал известную мне доску в зелёном заборе лесозавода, и нырял в сладкую, от которой замирало сердце, одуряющую тишину, полную смолистых запахов вековой тайги, этой обильной на роды праматери всех алтайцев.
   Следовало идти дальше, мимо некрашеного отсюда, изнутри забора, мимо огромных баков тайного назначения, горы веток, чтобы потом, хочешь-не хочешь, свернуть к огромным, тёмным залам для стружек и щепы. Здесь неистощимые в выдумках красильщицы, оклейщицы, просто зашедшие для этого женщины, - вдруг подчинённые всем животворящим желаниям запахами смоляной тайги, - любятся, бесятся, бегают голые по мягким слоям желтых стружек - нагишом, босиком, хохоча, чтобы на одном из поворотов, оборачиваясь, пополам сгибаясь от смеха, встретить своего преследователя и обняв, стать с ним одно, пасть в жёлтую пыль любви, как в бессмертие...
   Почему я не с ними? Почему я не там?
   ...А, у меня же дело! Я шел за руку с делом, и траектория полагалась следующая: миновав стеклянную проходную завода, - кроме трёх ленивых и пыльных до изумленья собак, её никто не охранял, - медленно пересекать улицу, потом еще мостик, шагая до палисада, где сладко пахли безвестные миру розовые с черным ободком колючие цветы. Если потрогать, пятилепестковая лапа медленно обвивала зелёным усиком руку. Съесть ли хотела? Любить?
   Там еще можно было, походя, сорвать хрустящее полупрозрачное яблоко и с таким треском вгрызться, что просыпались псы в радиусе полуверсты. Псы вздергивали уши, гулко зевая, говоря вполголоса: "Арр, А-арр, оп-пять эти яблоки..." и снова сдавались сну до более веских поводов. А я, жуя это самое яблоко, доходил до углового дома где, разом канув в тень, поворачивал за угол без возврата, чтобы осталось одно, только: зажмуря глаз, зажавши рот, в печном жару каменного двора в шесть прыжков добежать, в два толчка отшибить от войлочной прокладки красную дверь в полуподвал местной почты, а там, поочередно отворив и закрыв три тяжелые створы, уже по горло в спасительной прохладе и темноте,
   - к цели, святыне, последней точке долгого пути:
  ...Шелестящим шагом я подходил ближе к Нему, склонялся, приветствуя, залезая к себе за пазуху за подношением, маленьким ключиком. И, с музыкальным, нежнейшим скрипом жестяная ячейка ящика открывалась, заглатывая мою руку по локоть, отдавая то, за чем я сюда шёл, - письмо.
   Единственное моё лекарство от одиночества.
  
  
  
   ПОЛОВА
  
   Если людям суждено большею частью сгинуть, то и я со всеми, - можно? Война, Апокалипсис, глад и мор - все равно. Не-хо-чу дьявольской борьбы за очистки картошки, не-же-ла-ю видеть обращения людей в тварь. Убей меня, Господи, сразу.
   - А вы как хотите?
   - Как хотите, так и хотите, меня это не касается.
   - по крайней мере, можно узнать: жить-то вам для чего?
   ...А, по инерции.
  
  
   В армию восемнадцатилетних, и ать-два, ать-два! Форму им, чтобы сорокалетним блядям глазоньки радовали. Парад, чтобы сукам-губернаторам посердцу мёд! А что ж? Мальчик еще в тумане, его трудно убить, потому что ему надо жить. А силы-то нарастут: двадцать раз в день по сусалам - и силы растут, как собаки.
  
  
   Женщины любят армию. Дурам всё просто равно, а умные надеются, что поиграем и разойдёмся. Они же вот играют в замуж, в любовь, всё в меру.
  
  
   Конечно, зачем тебе я - полова, жмых, слова на бумаге. - Воздух, воздух!
  
  
   Она ни грош не верит мне. Я ей. Прекрасная пара и без детей: наша подлость стерильна.
  
  
   Спишь с ним, а не любишь? Это профессия, страх или болезнь - все три формы замужества.
  
  
   Видел девять котов. 4 черные, сидели внизу, три на ветках, а полосатый лез кверху и пел. Пел и один из сидевших на дереве, и на ветру, как груши, все мерно покачивались.
   Черные на земле сидели, подвернув лапы, массивные, как причальные тумбы. Один, с прямым твёрдым взглядом, был особенно, невероятно огромный. Природа даёт нам знаки отчётливые, рассчитанные на человечью глупость, но расшифровке они не поддаются. Просто быть начеку. Внимай и будь начеку.
  
  
  
  (ОТВЛЕЧЬСЯ)
  
   Зимой, холодною белою зимой, когда пусто в стеклянном лесу, иногда лось скрипит. От глубокого снега, от горькой коры осин, от тяжелых рогов:
   'Скррып-скрыыпп'. Тогда идут к барсуку, с головой ныряют в глубокую дыру и в тесноте, духоте, ощупью навинчивают шланг на ниппель в барсучьем боку. Велосипедным насосом качают полезный жир. Стакан, не больше. Барсук спит.
   ...Свинчивают, сопя, упираясь плечами в осыпающиеся стенки, вылезают, вытряхивают комочки, нападавшие за воротник и - духом к лосю. Пока не остыло.
   Дают.
   Лось, смотрит, берёт, делает глотательное движение, катя по длинной шее кадык, берёт клешневатой ногой, закидывает на спину рога, и пьёт.
   Уже не скрипит.
   Он ждёт любви.
  
  
   ОБУХОМ
  
  
   Ребристый презерватив чужого мужчины в мусорном ведре любимой. Прозрачный, с прозрачной каплей секрета в конце...
  
  
   "...Хочешь меня, с-сучка моя? А как ты меня
   сегодня хочешь, а, с-сучка?"
  
  
   Ты настаиваешь на своем, бьешь меня - железные доводы.
   Я сдаюсь, ты права, права.
   Время, говоришь, нужно время. И подсчет у тебя: год, два...
   Знаю. Но ты - ты сможешь помнить два года меня, засыпая с другим?
   А я?
  
  
   ...Выше быть, выше всего, слова долой, жить с пустой головой, пускай под теменной костью вспухает молчаливого разума фиолетовый шар.
   Клювиком он взломает череп изнутри, как птенец.
  
  
   Я задаю тебе убийственные для женщины вопросы. Это степень близости между нами. Любая другая, ответив на один лишь такой вопрос, уже была бы со мной, но ты - с ним.
   Или это гениальная роль, или - ты превосходная, надёжная жена, и он даже не знает. Я - знаю. А толку?
  
  
   ...Не верь, не верь ей, ибо разум их в бедрах их и выше, где бедра сходятся... И слабы ковы против лукавства длинных волос, глаза занавешивающих, и ягодицы, налитые их - наподобие щек, но не пушисты, а гладки и, часто, прохладны, нежны. Но, что не увидят глаза твои, то умеет почуять живот, когда они... Когда они... Когда...
   Нет! Нет!
   - Беги!!
  
  
   ФОРТРАН
  
   О-о, стонал он, задыхаясь, хрипя. Страсть топила его, да и она, прильнув, горела.
   - Я, я люблю тебя! - вскрикнул он, и одежда была мигом сорвана, частью брошена и они отдались друг другу, как драконы.
   Он любил её, и она любила. Они раскачивались и сливались, она колыхалась, он, сдерживаясь, рычал, и она до крови царапала веснущатые плечи его.
   И вот, на последней ноте, когда всё сошлось, пузырясь в одной точке, когда перестает быть время и века выходят из-под вращающихся в орбитах глаз, он, более не в сила сдерживаться, шепнул:
   - Скажи мне свой файл!
   Финальное 'Аа-аххх!' стало ему ответом.
  
  
   РЕКА
  
   На скале над великой сибирской зеленой Катунью,
   над прекраснейшими в мире каменными островами, под мачтами кедров, под небесами, набиравшими в бубны каменные голоса для гроз, я повернул голову вправо (кажется), где за двумя пустыми бутылками увидал раскрытый пакетик анаши. С тех пор красоту я знаю иную.
  
  
   Ледяная Катунь, честно предупредив мою грудь об камень, впустила в зелёно-мутноватые воды, взяла, понесла, понесла, как битую палкой собаку, протащила над тремя или больше зубами порожков - не помню, не помню - живым...
   Ушиб руку - да чушь, ерунда, фигня!..
   (В затончике с юлой воды, у мыса после первого порога, в воде, расстегнутой за моей грудью течением, как махровый халат, - смотрел назад, вперед, назад: вон, если бы сейчас вылезти и - вверх по скале босиком, босиком... Чем не путь?
   И - снова кинулся, загребая нелепым полусобачьим брассом, -понесло, как растопыренную медузу, вперед, вниз, вбок.
  Приподняло в буруне, локтем о камень, ...плечом, еще.., едва успел, оттолкнулся от острия под брюхом, а уже слева бурун, и, чуть поодаль, - прямо в лоб, - неподвижный, высокий, как мальчик, прозрачно-голубоватый всплеск воды, разбитой о вертикальный каменный бык.
   ...Через секунд тридцать, в другом затоне, перед делёными, как зубы-резцы, скалами, в четыре гребка доплыл до песчаного пляжика. Живой).
  
  
   Надо еще и еще и еще. Надо до тех пор, пока в жизни что-нибудь не изменится, чтобы не потребовалось больше очертя голову лезть в эти ледяные, как зимний поезд, быстрые волны.
  Или уж навсегда...
  
  
  Денег бы. Стихами денег не взять не потому что плохи, а не продажные мои стихи.
  
  О любви говорят 'приходит'. Приходит, берётся мять, подвешивать за разное, играть людьми в орлянку. Вдоль вены выкопаны окопчики, внизу живота вбит кол, уши стянуты, склеены скотчем над макушкой в бантик, чтобы любимой нравилось.
   Можем ли так сами с собой? ...Тогда откуда оно, кто? Или что?
   Не инстинкт продолжения рода, не он один, это ясно. Не игра - куда уж тут. Отпадают занятие рук, отвлечённое мышление, профессия... Лев Гумилёв говорил о пассионарности, - ну, вот, где-то так, или около того. Если у человечества цель стать Христами, то любовь это первый класс. Крутится в высоте галактика недоступного для понимания будущего, и, порой, разреженные края её, как туман, проносятся через людей. Заражают. Болеешь - годишься ходить по воде, нет - некогда переселят в свиней. Но это потом, потом и не наверняка.
  - Покуда дыши.
  
  
  
   ОПЯТЬ ЖЕ
  
   Есть женщины холодные там, между ног внутри, а есть горячие. Которые горячие, с теми хорошо.
  
   ...Есть жидковатые внутри. Это только долг, тебя они не хотят.
  
   ...Есть холодные, но внутри плотные. Это с непривычки, ее просто разогреть и пожить вместе, если понравилось.
  
   Есть странные женщины, вне описаний, и тут маловажно, что там (внутри). Тем паче, что новостей не бывает.
  
  
   Медные ключики к английским замкам забытых квартир с ночными горящими окнами за широлапыми деревьями, и женщинами, спавшими с нами женщинами. Наверно, они все еще там, за своими дверями - веселые, красивые, молодые, и годы не пробрались: ключики-то у нас.
  
  
   Женщина, если твоя, постучит в дверь с чемоданом, в котором одни запасные трусики. И платьишко, чтобы, вместе с прошлым, в окно выбрасывать. Любуясь оттенками легкого сожаления...
  
   Аргументировать? А на х...я?
  
  
   Одно то, что я могу писать тебе эти невыносимые, как лезвие ножа слова, есть свидетельство о Боге. Будь иначе, маятник мирового равновесия тотчас в кровавую кашицу бы разнёс меня.
  
   Порезал руку.
  
   Любовь глупа, слепа, смертельна. Ну и глупи, и слепни, мри - то и есть жизнь.
  
   Хочу собраться вновь из мелочей, что описываю. Слова - нитка, на которые нацепляю просверленные бусины себя. Мишура, пластик сгорели, осталось...
  - А, кстати, что осталось?
  
  
  
  
   МОРЩИНЫ
  
   Нету, ничего нет страшнее очереди стариков на приеме к врачу. Это гости, гости, они вчера говорят о сегодня...
   Стариковский язык ворочает глыбы, живот ковыряет ножницами, саваны шьет... Их убивали и они думают, что так надо, а что живы, то понятным обстоятельствам благодаря. Внуки их в фортепиано по уши, внучки в языковой школе в Испании, сыновья ломают ноги, ребра по шесть раз кряду, садятся, пьют, пьют, разводятся и теряют, машины бьют, а они - они говорят про то громким голосом, переходя на консистенцию вечернего стула и это все о них, стариках. Про них. Их.
  
  
   Время людей это соотношение жизни и смерти. Сухая дробь, где численное значение всегда близко к нулю.
  
  
   Ну, пожалели бы, что ль друг друга.
   - Н-но! Только по порядку.
  
  
   И говорят, говорят, не слушая, а только б сказать. И помнят войну, ею живут.
  
  ...А злы до чего! Еле живые, а злы.
  
  
   Знаю близость её с другими по тому, как меньше желание жить.
  
  
   В Горном Алтае у художника Дыкова гляжу в его небо, учусь дышать. Надежды нет, но все же, все же.
  
  
  
  
   КРАПКИ
  
   Он взял ее, она отдалась, как котлета.
  
   Он взял её, и она отдалась, как котлета, а он взял и выплюнул: 'Холодная'.
  
   Он взял её, и она сгорела в его руках, как огонь, и он сплюнул: 'Зола'.
  
   ...взял её и с трудом оторвал от земли. Дальше уже сама.
  
   Он взял её, тщательно вытерев ноги об половичок.
  
   ...взял, завернул в чистую тряпочку, стираную специально для этой цели, и унес, переписав для памяти её достоинства, да беда - бумажечка затерялась.
  
   Он взял её за недорогую цену прямо в комиссионном магазине, даже не снимая с вешалки.
  
   Он взял её и старый 'Жигулёк'. И собрал из двух развалюх одно, выкрасил, пользуется. Но бензин жрет, зар-раза!...
  
   Она взяла его и передала по цепочке.
  
   Он взял её и долго раздумывал: куда бы деть?
  
   Она взяла его, кривясь, рукой в одноразовой перчатке.
  
   Он не хотел её и всё тут. И тогда она сама их обоих
  
   Она взяла его и, лопатой, подальше, подальше...
  
   Он взял её, соседку её, тетку молошницу и сестру ейную, бабушку по отцовской линии, два старых велосипеда, суставчатую антенну, таблоида и, всё вместе, с балкона на х... Двадцать шесть раз.
  
   Он взял её. Брал, пока не истощилась.
  
   ...взял её. И брал, пока не истащилась.
  
   Я взял её. И тискал и ласкал, имел и пощипывал, подлезал снизу, и сверху, требовал анальноорального и напротив, садомазо и наоборот, и так, этак, и аж вот эдак, и еще. Ей всё-всё нравилось!
  
   Я взял её. Взял, взял, взял, взял, взял, взял... И лишь на глубине двухсот метров остановился.
  
   Впервые она взяла его девятнадцать лет назад. И вот кончила.
  
   Он взял её, сорвал чеку, и бросил в подступающих фашистов. Все полегли. Убойная штучка.
  
   'Возьми меня, возьми!' - доносилось из гроба, но комья земли уже стучали о крышку его.
  
   Мы брали друг друга, мерно ударяя в таз.
  
   Он взял её приступом, как крепость Измаил, истребив гарнизон до человека.
  
   Она взяла его у старушек на рынке, самовязанного - овечья шерсть, в бумажном кульке.
  
   Я взял её и стал в ней жить.
  
   Она жила на мне, как аист на трубе. Очень радовалась.
  
   Я жил в ней день и ночь, не выходя.
  
   Я жил в ней, пока строил дом. Впрочем, и в доме жил в ней.
  
   ...жил в ней, не снимая. День и ночь без света и сна, зато в тепле.
  
   Он взял её и больно зажевал беззубыми деснами.
  
   Он ущипнул её за зад. До синяка, до крови. Ногтями и с поворотом, как гусь, сорок раз, в честь дня её рождения.
  
   Восемь лет назад он взял её. Теперь она в доме меж холодильником и плитой, в очереди где-то за телеком, термобельём и матрёшками. В стороне.
  
   Она собралась отдаться мучительно.
  
   Обычно он кошек - за шкирку... Она - ну просто попалась под руку!
  
   Он взял её - поющую, летящую, весной и в цветах. Обманом взял, сволочь, силками... С каким же удовольствием теперь, в дому, она ему ужин, обед, завтрак!
  
   Он не взял её. Смотрел, но не решился - дети ж, жена же ж, дела ж...
   И умер на хуй, сдох!
  
   Три дистанции близости: взял, дала, и извращенная, тесная - поговорили.
  
   Она спала с ним, чтобы не видеть его лица.
  
   Она закрывала глаза, чтобы не видеть его лица. А он, её мучитель, вглядывался в сжатые веки, думая: кого она видит под ними там вместо него? И злился, вминал её в постель, пузырём вытаращивая плоский живот: за 20 лет брюхо не отросло.
   Не достучался, разошлись.
  
   Меняя мужчин и бельё... Записки горничной.
  
   Взяла его на рынке у знакомых. Со скидкой ей, как всегда.
  
   ...от Ямомото, остромодный, с тремя руками, без швов и членов.
  
   На день рождения - сборную модель. Большая синяя коробка. Маде ин Тайвань. 'Мужчина на клею'
  
   Он взял её. Когда сломалась, съел.
  
   ...Разрушилась в процессе эксплуатации.
  
   Он был весьма ничего. Весьма. Но морально устарел.
  
   Он брал её, а она всё смотрела своими синими глазами. Живая.
  
   Взял себе бабу мощностью в шесть лошадиных сил. Плуг - навесной.
  
   Она была остроумна, легка, красива. Он грубъян, сволочь, урод.
   - Что их соединило? - спрашивал народ, как будто не зная: что.
  
   Она давно знала его до клеточки, родинки, точки, а он еще путался в её имени.
  
   Взяла его. Он еще шевелился.
  
   Она прыгнула с небес без парашюта, потому что на земле её никто не встречал.
  
  
  
   ГОРНО-АЛТАЙСК
  
   Было время, когда по утрам в этом городе музыка в моей душе играла так громко, что соседи стучали по батарее, прося прекратить. И я выключал.
  
   'Желание счастья так элементарно!' - Ленивая фраза над телом оленя, приманенного рожком, поющим, как самка.
  
   Оленей тут много. Можно сказать, олень на олене.
  
   И снова болит в душе несбыточная мечта - поярковые опорки. Стоит приехать, и это...
  
   Жить здесь можно только под грузом совести, газом шуточек или под пятой. Но выжить нельзя.
  
   Есть города мастеров, сталеваров, чинуш. Есть негород Москва. Горно-Алтайск городок шоферов, как республичка вся. Далеко он. Так далеко, что хоть вой. Но тут вой - не вой...
  
   Сумма собачек, перееханных шофером численно равна тоске, которую может принять его душа. Но не больше. И если он гибнет, сумма собачек уменьшается. Но как - с котами?
  
  
   В таком состоянии нельзя писать. В таком состоянии и выходить-то запрет, а мы еще и разговор разговариваем.
   Что же за место такое?
  
  
   ...А когда придет срок и мы сменим иконы, давай рвать сразу. Ведь столько лет мы бережём друг друга, можно, разок, резануть поддых. Выдюжим - нет, - так и так славно.
  
  
   Борюсь с ветряными мельницами. Как и всегда, ветряными мельницами я бит.
   - Возьми, да заработай денег.
  
  
  
  
   ИНЪЕКЦИЯ ВЕЧНОСТИ
  
   Здравствуй! Уже так давно не писал тебе, что чувство свободы -
   единственное общее, что осталось, другие катушки слетели, со
   штырьков, шпенечков, стержней свисают вата и облака.
   Что равно, что едино - рубашку из них не сшить.
   А сшить, так выйдет без пуговиц, а это не модно, не можно терпеть,
   ибо буддистов тут нет и понятие "время" растворено в крови. - Инъекция вечности
   Инъекция вечности это: хорошо стерилизованный шприц - шприц, вата,
   спирт, белые стены вокруг, узелок...
   Да, узелок, что ты положил в приемной, а в нём два пирожка детства
   и мокрые трусики: так неудобной сползали, когда ты нырял с мостков.
   - Вспомни, ты был малышом. И рекой.
   Там еще может быть дождь - в узелке, а сверху, на до прозрачности
   мокром ситце, видны цветочки: ломкие с жёлтым или голубые с
   оранжевым. - А, может быть, синий он сам, узелок?
   Что тогда завязано в нём? Ну, тогда в нём, конечно синяк - на коленке и
   корочка высохшей крови под ним. Её ещё сладко так отдирать - чёрную,
   а снизу красное, кровь. Этот сэндвич тебе на всю жизнь.
   - Помнишь? Куда ни взгляни: черное, а снизу красное, кровь, Всё - кровь,
   всё - болит и вот ты явился лечиться и сейчас - только спиртом протрут
   - р-раз, и привьют вечность. В задницу, разумеется - а куда же еще, мил человек?
   Только плати, у нас мигом, ну, что ты, плати, друг, давай узелок...
   ...Давай! Дай им росу на траве, карася с красными лапами и эту, её
   поцелуй и дыхание, пахнущее лучшей в мире гречневой кашей. Её отдай.
   Отдай им огонь в печи и шубу, и холод отдай - когда ночью проснулся
   и встал, а луна упала в окно.
   Отдай им надежду, что всё вернётся,
   отдай, как тебя били пятеро и то, что ты раза три - да ударил,
   врезал ему, тому. Дай им живого коня, лепёхи его, и Мандельштама,
   Булгакова, даже братьев Стругацких - отдай, им всё сгодится, пойдет.
   Летний дождь в поле, грязные сапоги и усталость дикую, которую
   надо одолеть и встать - тебя ждут, и этих ждущих отдай: тоже отдай -
   вечность, брат, впереди.
   - А хочешь - не надо! И доктор отложит шприц и выпьет спирт.
   Хрен с ним с тобой дверь открыта.
  
   ...И - назад к разбитой посуде, пивным бутылкам, орущей жене, деньгам, деньгам - назад к тупости, поту, непониманию, страху, телепрограммам о чужого плеча, к шмоткам, дороговизне, толчее в трамваях, к пьянкам случайным и неслучайным, обставленным и в подворотне, к телу чужому, чужим пахнущему, к необходимости прислоняться, прилипнуть к нему своим, тоже нечистым, тоже в долгах и вине.
   Иди, тебя ждут все, что ждали, они такие как ты, иди, ты нужен им, да - сейчас, но не взыщи, вернее, не взвой, когда завтра и лучший из них шлёпнет в лицо тебе мыльной и грязной водой. Он по дружбе, он по любви.
   И, в конце-концов, тебе никто не запрещает так же - его. Он не обидится, он привык, а ты что - нет?
   - Ну, ты, старик, ну ты даёшь; да ты что, не от мира сего что ли? Брось, брат, брось, нельзя от людей отрываться, тем более от своих, это же всё равно, что предать. - Не-е, я его знаю, он парень наш, свой мужик, в доску!
   ...А ну, раа-ойдись! Это мой, мой друг, я его тышшу лет...
   А ну - выпьем, брат!
   Ну, что же ты, пей, пей, бля, кому говорю, пэ-э-е...
   Ты што, ммля, правда брезгаешь!?. Мной брезгаишь???
   - А-а, ну то-то, выпил. Ну, вот, я же говорил, он свой, наш, он такой, как мы - как ты, как я, бля! Зй, наливай, паэххали!
   ... Ну? Как? Поехали, брат?
  
  
   Мы строим долгие планы - на год, два, а мы просто куклы на нитках Творца. И зачем мы роняем капельки счастья сейчас? Ведь завтра может не быть.
  
   - Кто вас заставит терять? Кто ваши Эти, на башенках, вне игры? О ком...
   - Т-сссс!
  
  
   Перечитываю письма твои,
   Забываю переключить текст, отвечая, перечитываю письма.
   Вижу лицо твоё близко.
   Достаточно.
   Перечитываю и вижу.
   Вижу и чувствую всё, что было.
   До минуты последней, до последней малой секундочки
   могу восстановить.
   Способен.
   - Может быть ошибаюсь?
   Может быть крот памяти уже выел нежные, самые белые сахарные корешки?
   ...Пускай. Пусть крот, кот, кролик... Потому, что будут еще. Будет.
   Теперь, как и прежде, но с каждым днём, разом, письмом, воспоминанием, уверен прочней - будет еще.
   Будет.
   Ведь не столько в постель к тебе - любить, проникать, нависнув, дыбиться...
   - А рядом быть. Лежать рядом, спать. Проснуться. Сидеть рядом. Слушать. Смотреть, как ходишь. Удивляться.
   Жалеть-жалеть-жалеть.
   Улыбаться:
   живая...
  
  
   О ФОТОГРАФИИ
  
   Оч. тяжело снимать на фото стареющих женщин. Вот молодых и старух - хорошо.
   ...Потому что глупо стареют. Размягчаются ткани, расплывается тело... В срок доброта и старость станут мудростью, но они уже будут старухи.
   Хорошо снимать стареющих мужиков. Хорошо получился - человек. Плохо - гад.
  
  
   В русском начальнике выше бригадира, обязательно гад.
   Хозяев России на фото страшно видеть.
  
   ...хозяева ли они?
  
  
   Вытряхивают из скорлупы, вытряхивают... И трудно не согласиться: беден. Но, обряжая в джинсы, кривясь на сережки и на любимое кольцо, выравнивают, ставят на одну доску, а я уже не тот.
   Я не вижу этой доски, хотя доказательств мало, доказательств нет.
   Доказательств меня нет.
  
  
   Таких, как я, надо организованно вывозить в горные села республик Коми, Бурятия и Тыва где, заселив поодиночке в комнатки общежития, под страхом шприцрутенов сдавать в школы учителями литературы, истории, ручного труда - или, что мы там еще умеем...
   Всего и расхода для родины - сотня плацкартных билетов.
  
  
   ЛИЧНЫЙ ДОСМОТР
  
  
  
   Жизнь с чистого листа - хлопки дверью, вены спьяну, на прииски Колымы, Таймыр или в шторма, чтобы скрипели и скрипели внизу на бесконечной вахте ржавые рёбра СРТ.
   ...Мне хватило перепрошивки мобильного.
  
  
   Вечером в переходе парень с гитарой, под яркой лампой, откинувшись, в удобном креслице. Перед ним коробка с деньгами и надписью: 'Помогите, у меня СПИД'.
   - Автоматически, про себя: 'Царствие Божие...'
  
  
   Одно из главных, пожалуй, - ощущение собственной скорости. Его еще путают с ощущением собственности на скорость, но это ошибка.
  
  
   Расстояние от точки зрения до земли - вот определяющее скорости. Чем выше - точнее движения, и с одного касания легче бежать.
   ...Ошибся? - Ну не век же нам жить!
  
  
   Удары судьбы сыпались, как словарный диктант.
  
  
   ...там, где слово 'дурак' трахалось с 'люблю'. К обоюдному удовольствию.
  
  
   Мальчик, хорошо игравший в шахматы, с годами стал чёрной королевой.
   Но не прошёл в дамки, и - долой с доски. Много тут...
   И только девочка подняла подняла, обтёрла и в карман. Пригодится ей. Всё им годится.
  
  
   МРОП - вещество, которое получают из особо глупых, но любимых мальчишек. Если на ночь положить в постель такого мальчика промокашку из школьной тетрадки, на которой крупно-разборчиво вывести имя, фамилию, отчество мальчика и класс (к примеру ... 2 'б'), то к утру промокашка будет мокра. Или влажна - в зависимости от качества глупости. Это и есть МРОП.
   МРОП бывает летуч, когда он высшего качества - боек, румян и уверен в себе. Но липок и тяжёл, когда качество низкое, - вялое и унылое качество от нога-за-ногу в школу плетения, от тоски, когда входит он в класс, от ужаса, когда тетя-учитель пальцем ведёт по списку учеников и вот-вот уж буква фамилии твоей...
  
  
   Женщина проверяет нас на излом, изгиб, износостойкость. Женщина спит и видит себя королевой бала. А ты - паж, партнер в польке, супруг, уныло глядящий на взметающиеся юбки блестящей жены и, вместе, тот, в маске, - тот, кто за багровой портьерой, пенную роскошь на теле ее задрав, уменьшит, унизит прекрасную, до размера маленькой дырочки, вкруг которой, собственно, мы и живем.
   И они.
  
  
  
   УЖАСЫ
  
   "Ничто не остановит влюбленного старика"
   - Китайская пословица.
  
  
   Она давно навсегда уехала, позабыла и след простыл, а он все пьет проклятую "Импазу", отжимается от пола семь раз, нюхает уворованные нестираные ее трусы.
   ...И когда дочь уходит, он, перед большим зеркалом в коридоре, мнет, мнет вяловатоe, несмотря на лекарство, оволосенное естество. В голубых вздутых жилках, как он.
  
  
   Однажды она подошла к нему, свободно стоявшему, поглядела в глаза, обняла легко, словно с головой набрасывая на него шёлковое двойное покрывало и навсегда-навсегда увела полонённого, - в себя, за собой.
   И то, что он шепчет в постели ей жарко.
   И о каких уголках её, хмельной, вольно говорит, хвастает другим.
   И - как ударит, когда невыносимы будут слова её душе его...
   - и это всё-всё так, как хотела она, устроила она, до последней крошки, слова и брызга его устроила и хотела. И даже синяк на скуле. Без отёка. И даже он...
  
  
   Читать 'Гамлета'. Если отказано в счастье, то хоть с толком провести эту жизнь. Эту клятую жизнь
  
  
   Высоко-высоко над землёй купол, глубоко-глубоко под ней - дно. А между - скользящий изменчивый, как отражение на водах мир, изменчивый, зыбкий. Плетями страдания сшит он, цепями муки удержан на оси, припаян расплавленными от горя, иначе соскользнёт, исчезнет в небытии. И смерть.
   Вы, счастливые растратчики порошка беды, вы - ну хоть сколько-то благоразумнее! Ведь это были зубы - и стекло. Зубы и стекло...
  
  
   Понимаешь, в голове есть озеро покоя. И оттуда надо научиться смотреть. Там настоящий покой и одиночество. Ты выжила, зная, что там у тебя - есть.
   Лениво пользовалась, однако, знала. Это их держит в живых, но это же есть и трагедия. Выделяешься, видна, как костер на склоне. А надо - выпасть в покой головы. Каждый день выпадать туда. Это тоже дар змей. Люди учились этому, когда жизнь была невыносима.
  
  
  
   Ты чего меня мучаешь, а? Ну, не было со мной тебя. Нет, не свело, не свезло! Не приехал я в твою Керчь, не встретил на улице, не снял, как клёст зимой, мёрзлую ягоду с куста! И не спали с тобою, молоденькой, как хотелось, дни напролёт, и, о чём вою молча, - не жил в тебе, не ходил я за тебя на нож.
   ...Говорю: не повезло в жизни, не подо мною ты была!
  
  
   Что делать? Приезжаешь - слизываю с тебя сок, нет - по холоду в сердце считаю, сколько раз в месяц ты с ним...
   Нету другого. Потому, что не было у меня тебя, когда надо было больше всего, - да только одно ТО и надо было!!
  
  
  
   ЗАВТРА- СОЛНЦЕ
  
   Град упал. Последние солдаты его еще подпрыгивали среди травы, высматривая своих, группируясь, крестясь, а Солнце уже раскатало с горы до горы цветные коврики радуг и земные духи тихой толпой побрели на поклон.
   -Кому? Чему?
   Я остался один.
   Радуга гасла. Я прощался с ней как в детстве, прокусив щеку целлулоидному зайцу, прощался с покоем - любимой игрушки более не было. Радуга... Отдельные куски её, как торт еще светились кремом, соком, но она уже не была дорогой, не перескочить стало провалов, зазиявших в стынущем золоте, глазурях и серебре.
   - Ты на правой, чужой стороне, я - по эту, волшебную сторону... - донеслось оттуда и мир стал привычно твердеть, словно покрываясь коркой, стылой оспенной лавой. Моё лицо, подчиняясь общей ноте, вдруг приобрело определенность, какие-то мышцы напряглись, что-то внутри заборомотало, как сонное, но уже просыпающееся трёхпрограммное радио, потом стало больно - сердце.
   - Ну, это-то ничего, к этому мы привыкли. - подумал я, но умер, и наконец кончился долгий, стылый, недобрый мой день.
  
  
  
   Горноалтайский художник Ленька Сафронов ушел из дома и живет с поэтом Таней. Та ему и Гала, и хозяйка, а он лишь работает, да пьет. Его давно оплакали приятели, ее - подруги, а он продает туристам раскрашенные петроглифами камушки из Катуни, копирует алтайского великана Чорос-Гуркина, да спит с женой. Счастлив.
   Может быть она его и в Питер вывезет, там бы Леньке место. А что пьёт, ничего, сибиряк пьёт и крепчает. Пьёт и крепчает, пьёт и крепчает, пь.
  
  
  
   ПРОСТОЖИЗНЬ
  
   Ели тушенку. Без опознавательных знаков. Прислали из Свердловска, отоваренную на талоны высокопоставленных чиновников. Тушенка - чудо: ни жилки, одно мясо и чуть-чуть жира для приличия.
   - Штучная, - сказал я, - генеральская.
   - Генеральская. - сказала жена, - если не радиоактивная, то генеральская, одно из двух.
   - А может, диверсия? - сказал я. - На фабрике бугристый потный ухорез, хищно оглянулся и вывалил в чан бадью острорадиоактивного
  мяса. Надсаживаясь, откатил, сплюнул, растёр, пошел в пособку с железной дверью и стал там страшно иметь рыжую весовщицу Катьку.
   - Слышь, Катюх, - сказал ей, хрипло дыша, - я счас всю номенклатуру потравил. В спецчан нольвосьмую, белорусскую вывалил. Хай жрут, с-сученный рот, сами и выблядки их.
   - Молодец, - непонятно к чему именно, раздельно прошептала Катька, подаваясь под толчками могучего тела.
  
  
  
   ПОТОМ
  
   Так привык, уж так привык к жизни, что после долго-долго не мог отвыкнуть, ну и вернулся.
  
  
   Ты погляди - чудовищен старик... Страшны глаза его - у-у-у! - безмысленные, овечьи, а если сосредоточен, то страха тем более: взгляд его не отсюда. Высоко вверху, над головой точка, откуда глядит им Оно. И мало уже человека в дряхлом теле: места нету.
  
  
   За первые 40 дней Там должно отвыкнуть от:
   сырой из-под крана,
   сигарет и сморкаться, зажав ноздрю,
   ходить ссутулясь, носить ножи, перебегать на красный...
   Особенно тяжело придется любителям почесать в промежности, глубоко запуская руку в карман: мертвые не потеют.
  
  
   ...А на 41-й день Там экзамен и, почестнее кто - во второгодники и, на 4 декады по новой. Или кто вправду поверит, что без лоботомии старый педофил отучится любить маленьких девочек?
   -...А я - материться?
   - Хуй вам!
  
  
   За 40 дней можно убить, родиться, залить фундамент, поднять дом, проиграть летнюю кампанию и состояние, стать президентом, слетать на Луну...
   Но отвыкнуть читать во время еды!..
   - Даже когда жвала вырваны для ванны с формалином, да и глазок давным-давно нет.
  
  
   Можно и за 40 дней отучить от дурного. Широким картофельным ножиком с плавающим лезвием на цветной пластмассовой рукоятке, ангелы спускают с души те 7 шкур, где кипящей окалиной запеклись чугунные точки греха. А кочерыжкою вкусно хрустят.
  
  
   То, что висит в пространстве само, к глазам, ниоткуда, подставив неровный бок, то, что стоит само,
   - как ни понимай,
   - то живет.
  
  
   Обьяснения - глупость и смерть. Последовательность и логика - сфера наземных служб.
   Быть - это без сносок и комментариев. Быть.
  
  
   ЗМЕЙ
  
   Похоже, ты меня любишь.
   А как это? (высовываю длинную шею справа из подмышки, щекоча её холодной и пятнистою чешуйчатой кожей. Шея длинная, изо рта - раздвоенный язык. Дыхание чистое. Язык легонько трогает твои вибрисы над верхней рифлёной губой. Трепещет. Трогает, трогает, водит по вибрисам возле самого среза губы. Прохладный язык, раздвоенный, потому и захватывает сразу обе стороны рта)
   А зачем это? (Теперь, когда шея мгновенно убравшись из правой подмышки, проникла сквозь левую, тоже щекоча, тоже холодная, но выражение чуть иное, потому что на голове с этой стороны нету одного глаза, бельмо, и голова поворачивается, чтобы видеть тебя, значительно сильней).
   А почему? (теперь она пролезла между ног, толстая, сильная, уже согревшаяся слегка в твоих подмышках, и скользит, качась то вправо, то влево, елозя взад и вперед. Шея длинная сильная, толщиной в полруки, упругая., она обвила тебя за талию, наматывается, лезет вверх, вверх, прилаживается у груди...)
   И что за любопытная змея такая? Пятнистая. Красивая. Осторожная-осторожная.
   И - преданная тебе.
  
  
  
   ЭПИЗОД
  
   С другом, С. в его квартире. (С. в делах, в разъездах, домой приходит поздно, ни времени ни сил даже на жену, но друг один, друг страдает, и Сергей, взяв бутылку водки, вслух говорит, бурча в открытый холодильник, где закусь: 'Блин, ну, блин, ну пять-то минут у меня есть, чтобы посидеть? Есть или нет?'
   Он - организатор корпоративных игрищ. Там, где богатые 'блидии' (слово, специально придуманное для игроков: тут загадочно преобладают Вадимы и Лидии.), катаются на осликах по сложным маршрутам, притворяются цыганами, или просто попрошайничают, пинболят, занимаются ребефингом. По совместительству, (но это и есть основной заработок,) С. работает киллером. На этих развлечениях оружия не надо. Удобно работать в карстовых пещерах - спелеологич. маршрут. Или с дерева упал - игра 'Робин Гуд'. Или ралли эти на собственных джипах. Там и виновные еще найдутся.
   - Самое интересное: их, мудаков, чем больше ломаешь, тем больше новых за развлечениями. Уже смерть лучше реклама, чем жизнь! (Прим.: он бывший офицер, воевал в Афгане). Эти обдолбанные все желают позамысловатее умереть. Прикинь, всегда точно спрашивают, сколько именно тут рубанулось и прямо лезут...
   - Долбанный 'адреналин'...
   - Я знаю, что и как называется. Сам рекламу заказываю. Последний раз на 80 зеленых косарей. Это, если не понял, называется 'Ебанутый мир'! Пойми, мир, это не огромная земля с людьми, а мир - это покой. Ну, там, кто-то, кого-то за жопу, по старой памяти и под утюг... - это все, знаешь,.. это фигня. Главное: можно жить или нельзя.
   Вот бачам жить оказалось можно, и даже лучше нашего во много раз. Поэтому мы и проиграли. Мы меньше хотели жить. чем гребаные бачи! Мы там хотели сдохнуть. Мы и шли за тем. Дураки.
  Кто хотел жить, просто туда не совался. Они вообще не суются туда, где убивают. Я жмуров видел, сам пеку, так я тебе скажу, что умирают те, кто хочет умереть. Даже слово такое есть специальное 'пассионарии', сиделец такой один был, придумал. Он полагал, что это и есть главные герои. А на самом деле, герои - кто живут. Сейчас работают, живут. А эти, ну, его герои, это те, кто 'старухе' пас дает. Он ей пасанул, ну и она в ответ. Ждать не любит.
   - Гумилеву видней.
   - Это мне! Мне-е видней. Этот Гумилева не проебал и пятой части моих баб, и не прижмурил ни одного.
   - Не гони. Мы ничего не знаем.
   - Это ты, мудак, не знаешь. А я знаю. Чтобы Гумилеву Леве, сыну двух поэтов челА намочить, это надо было ему самому яйца утюгом прижечь, как... - ну, скажем, тебе.
   (Наливает и пьет).
   - А пью я не из-за жмуров, а с тобой я пью, не думай, писатель, что совесть там или что. Совесть - кто не знает. Я - знаю.
   - Что знаешь, что?
   -Умирают только те, кому жить не надо. Уже. Или давно!
  
   '...Уже. Или давно'.
   Власти, президенты, перемены премьеров...
   - Да пошли они, мерзавцы, на хуй!..
  
  
  
   За чаем втроем - женщины и мужчина. Хозяйка, старшая, вниманием равно обнимала супругов, навестивших её, обоих, потому что она им друг, потому что дивный, редкостный человек.
   Но с каким же лихим удовольствием обе женщины, вдруг сведя силы в единую крепостцу, как бы шутя, вдруг сваливали на мужчину горящий хворост насмешки. И, тотчас между них линия связи без слов. Вроде как телеграммы "Сверхмолнию" носила, одной от другой по сторонам стола, почтальонша в красном беретике и парусиновых туфлях, - та самая...
  
  
  
   ПОУЧЕНИЕ
  
   'Не смей хандрить, девочка!
   Солнцу негоже за тучи.
   Ты - солнце.
   Тебе - сиять.
   Ю-Ю-Ю-Ю - звуки сияния.
   (фиолетовый цвет)
   Я-Я-Я-Я - оранжевый.
   А-А-А-А - красный.
   И-И-И-И - зелёный.
   У-У-У-У - синий.
   О - Отгадай.
  
   И скажи: каковы на ощупь:
   1. Ж
   2. Ш
   3. К
   4. Ц.
   5. С
  
   Для начала, целую, хватит...
  
  
  
   Отпустил женщину. Чуточку воли дал женщине своей нежной, - разжал пальцы - только на вздох, чтобы не умерла в стальном кольце моих рук.
   ...Ожила. Расширенные недостаком кислорода, зрачки сфокусировались... Затуманились...
   ...Поняла, взмахнула розовой тряпкой "Спасибо!", и на мгновение лицо её исказилось ненавистью, словно бы предал, предатель, я, - с рук на руки сдал толстячку, туповатому молодцу-супругу...
   А умирала.
  
  
   Они желают, чтобы их держали лапой поперек талии, вторую засунув в промежность, третьей обжав грудь.
   И, одновременно давая им минет, четвертой пятой, шестой и седьмой - горячими лапами, сильными и широкими лапами держа всю пушистую, со сбившейся прической, голову их, - медленно, неглубоко, но все глубже и глубже насаживали ртом на отросток, тот самый отросток, на тот самый отросток, тот,.. самый...
   Это они называют: "Галантный, яркий, обращает на себя внимание."
   Это они называют.
  
  
   БАЙКА
  
   Он так сильно ее любил, что давал ее супругу - вместо нее.
   "...Ярем он барщины старинной - оброком лёгким...."
   ...Вопреки общему ожиданию, это ему так и не понравилось.
   Извращенцу.
   (...Супруг был доволен. Ему-то какая разница?)
  
  
   Неужели всё это - поездка, бег в прошлое, в никуда только ради того, чтобы утром, проснувшись, не услышать именно от неё: 'Доброе утро, любимый'?
  
  
   Ты уже очень давно не говорила - ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Я уж и стал забывать, как оно, за твоими пёстрошкурыми змеями...
  
  
   АЛТАЙ
  
   Завтра в Усть-Коксу. 400 км. Автобусом, если, то, с тремя передышками, 10 часов. Колбасы взять и плавки: в горах всего интересней река.
   ...А что есть гора? Куча земли.
  
  
   ...По овалу долины слияния Катуни с Коксой бродят серые тучи с синим нутром. И если посолонь бродят - к добру, а наоборот - к худу в мире, на всей планете Земля.
   Сьезжу, да погляжу - сейчас-то куда...
  
  
   А лохи едут к Самой Белухе!
   Да тут за полсотни верст от нее столько чудес да тайн, что и жизни не хватит...
   Или правы они, те, что сразу быка за рога, сразу ладони всем тайнам в трусы, и - в койку их, в койку... Может тайнам и нравится.
   Только поймут ли потом, что было, с кем и чего?
   Или хватает проставленной галочки в графе "Был, лапал, брал..."?
  
  
   Почему, почему более всех взятых вместе смертей, военных трофеев и вчерась обнаруженной астрономами миллиардолетней черной пустоты, меня интересует лишь скорость, с какой забывает сонную близость с нелюбимым мужем тело моей любимой?
  
  
   ...и лишь во вторую очередь - правки текстов Борхеса, и - время, за которое Киньяр делал свои "Записки ...Апронении Авиции". Вот - сразу ли написал набело? Или работал, как Борхес, вычеркивая и вычищая до сухого остатка?
   А как материал отбирал: размышлял у компьютера, или гадал по полету птиц?
  
   ...и еще - разговоры Анны Ахматовой. Что же им говорила Она, - этим - Бродскому, Найману?
  
  
   Кажется, и убегая в книгу, бегу к тебе. (Кстати, об этом у Ахматовой все стихи, просто речь её оттуда, где шаг до немоты и тьмы. Потому слова её стояи, будто написаны тушью по воздуху).
  
  
  
   ПОДЪЕЗД
  
  
   Подъезд помнит твои шаги. Вот эта пыль помнит цвет твоего исподнего (Бродский, ау!), ступеньки знают твой вес, лёгкий шаг, и - как двигаются, залапанные мною до синяков, тяжёлые бёдра твои.
   И солнечный свет, его косой угольник, падавший в дверь на шершавый цемент, помнит тебя. Хотя, нет, - одну твою тень, и только я помню всё, что эти, и большее. Куда большее.
  
  
   От кошек воздух кисл, как чай с лимоном.
  
  
   Одному плохо. Одиночку жизнь разносит, как без воды - лодочный мотор.
  
  
   В стихах моих мата немного. А в прозе поболее: проза не музыка, проза - жизнь.
  
  
   ...Позвонила, поднесла мобильник к трусам и щелкнула их резинкой.
   - Старый трюк морячек. Но - действует!
  
  
  
  
   ЧУЙСКИЙ ТРАКТ
  
   Отъезд проверяет. И, - мимо цен за квартиру, глупостей сына, старости матери, - важно именно только одно:
   Живые мы.
  
  
   Майма. Древняя казачья застава, древней и Улалы-Горноалтайска. Красивее Маймы будет только долина Усть Кокса. ...Если доедем: шофер частной "Газели" - алтаец, весел и разговорчив, и пьян.
  
  
   ...Наладится жизнь. На-ла-дит-са.
  
   Ст.
  
   Колик норку себе роет у корней большой скалы,
   Чтоб по камню кверху лазать и окрест глядеть с обры.
   - Станет, станет он могучим, отрастит себе крыла.
   Полетит с орлом сражаться, и побъет того орла.
  
  
   Манжерок. Скалы, с кедрами на башке, жующие Катунь, Катунь, пережевавшая, как сухарик, все скалы. Песчаные пляжики
   за порогами, редкие здесь, труха древних камней, мумии их, их останки...
  
  
   Здесь лег в Катунь перед порожками, доверил ей своё тело. Здесь понял, как мало для такой реки моё тело. Не семечка, нет. Дождинка.
  
  
   Горно - Алтайск,
   Усть - Сема,
   Шебалино,
   Туекта,
   Ябоган,
   Усть-Кан,
   Кырлык,
   Сугаш,
   Талда,
   Абай,
   Амур,
   Юстик,
   Красноярка,
   Тюнгурюк,
   Усть-Кокса,
   - всего в дороге, с 14.51 до 20.08 - 7 часов.
  
  
   Не любят, а то и ненавидят приезжих повсеместно. Способ осознания своей цельности, солидарности.
  
  
  
   СМЕХ
  
   Надменно и косо глядя, алтайский хан подошёл ко мне. Запахло долларами, пивом, конской мочой. Сверкнули в шапке драгоценные соболя, рука с тонкими стальными пальцами сжала узорчатую рукоять. Нагайка, перстни...
   - Ты кто? - спросил он громко и надменно, кривя алый рот.
   -Я? Я тут живу... - ответил я, ощущая лёгкий задых. Вышло неожиданно глупо и тихо. И даже смешно.
   ...Это, конечно, было нельзя. Это, конечно, было никак - только подумать, это же чистой воды... Но пробиваясь изнутри, как спазм, как слепой круглый зверь, смех растянул мне рот и, красным, спрыгнул на снег. Раскатился как ртуть. Шарики прыгали весело, светло и я перестал бояться.
   Лицо хана исказилось.
   - Ты! Кто?!! - уже в бешенстве крикнул он.
   - Я - я. - ответил я, чувствуя, как последние крысы страха кусают живот. Потом они ушли и, переплетая губы, как двух узких змей, он сказал, свистя:
   - А ну!.. - и ударил меня нагайкой по лицу. Ожог был силён, глаз потёк, но сквозь обильную кровь и слезу, я однооко глянул на него и понял: не боюсь. И стало все равно.
  
  
   Бесстрашие - отвержение тела, тогда любовь есть трусость?.
  
  
   Вибриссы над правым уголком твоей верхней губы... Вибриссы, вибриссы...
  
  
   Зеленая Катунь, Усть-Сема, подвесной мост, откуда вдруг спрыгнул самоубийца-меведь. Зачем тебе это было, хозяин, мудрый зверь? Ты же не человек...
  
  
   Дымы в горах на просеках над Семой. Пожары. Автобус дружно клянет 'Этих туристов', адресуясь ко мне. Надо было надеть обычные штаны. И выпить.
   (...И серьги снять, и мобильник попроще, рюкзак, и ехать без жены. Маленькая, интеллигентная жена - демаскирующий элемент. В мешок ее, в дерюжный грубый мешок. Да вообще продать, как предлагал тот мужик).
  
  
   Сияющая Катунь. Перегородчатая зеленая эмаль по ножнам, полированное серебро.
  
  
   Как только предлагают жену продать, убеждаешься в ценности ее. И не продаешь. А так бы, ей-ей вот, - убил.
  
  
   Северный Шелковый Путь. Автодорога М-52. Чуйский тракт - кости, кости, кости. С шоферов он собрал столько, что встань все сейчас и, вплотную плечами, стояли бы сплошь на полутысяче километрах пути.
   В тридцатых, когда Северный Шелковый делали автодорогой, ады из под Катуни у Онгудая жарко шли с под земель наверх. Черные люди из под горы с железными головами, в меховых сапогах шли за бригадами вслед - им, подземным, трупы нужны. Доходяги видели их, а сторожевые псы охраны прыгали в пропасть реки от страха. Потому что трещала земля. Черепа мертвых внутри дороги, черепа заваленных булыжниками, что поднимали они из ледяной Катуни и умерли, прорастали в лютый мороз. Оплетали камни насыпей красные стебли и дорога шевелилась, и падали первые грузовики с двухсотметровой высоты в великие воды. Но следом машины другие шли, - так часто, как только мог поставить бойцов красный страшный флаг, красный, как флаг Чингисхана. Цвет подземных людей.
   И тогда мертвецы смирились, не стали мстить. Им так было тесно в земле, а Духам Гор крови хватало. А после и те, с наганами, спохватились. Поди, подсказал кто, - сами б не поняли (дурной народ и время плохое), однако не стали больше мёртвыми путь мостить. Рядом бросали. Сухие тела тогда были так часто, что невозможно от мёртвого запаха весной над дорогой идти. С тех пор и прорезались глубокие колеи, исчертив объездом окрестные горы. А прежде-то путь был один.
  
  
   Распадки за Катунью вдоль по речке Черге.
   Если б по венам вода, а не кровь, и если ту вену прорезать, то теплые и блестящие струйки виляли бы от запястия к локтю, как Черга.
   Горы неправдоподобны. Их словно насыпал небесный младенец с Луну совочком и мокрым песком. Они не лежат, а стоят. Как у сорокапятилетнего, из леса на макушках гор просвечивает небо.
  
  
   Шофер не трезвеет. Рано и жарко.
   Вот кабы зима...
  
  
   Взорванные бомы, рыжая кость горы. Улус-Черга. В гору на другой стороне дороги - Поле.
  
  
   Куда мы едем, там есть мясо молоко, грибы, сало, картошка, мед.
   Маралятина и кабарожья струя, золотой корень, бадан, опиумный мак и двухметровая конопля
   - хлеба нет. Не пекут там хлеб.
  
  
   Кукуя. Ударение на последний слог.
   В гору налево - Мухор Черга. Ох, и гора-а!..
  
  
   Скрученные, скатанные, как нитки под гору, мотки темного уже сена. Сентябрь. Сена у мужика небогато, и коровы, стадо, голов 40, топчущееся у речки, к январю умрут.
   Хозяин попьет и застрелится, женщины - в город: блядовать.
  
  
   ...Камни торчат из гор. Камни, камни, костей здесь, у дороги, не меньше, но они все в землю ушли. Так. Косточки вниз, камни наверх. Старые люди знают.
  
  
   Верх Кукуя. Пятнадцать изб на десятки километров вокруг. 18 лет назад тут вдруг поселились русские индейцы. Взрослые поодиночке и с детьми. Называли себя Большой Ручей, или Серой Цаплей, пытались жить в вигвамах в 30 градусный мороз, ходили в мокасинах, охотились стрелами, и духу гор приносили утку и селезня. Кастанеда в красном углу.
  
   ...Рассеялись без следа.
   Избы - остались, потому что избы - то, что остаётся другим.
  
  
   Дорога петляет, петляет... - про это вот тоже надо?
   Шофер замолк, но не спит.
   ...Еще не спит.
   ...Еще не спит
   Пока нет...
   - А хорошо бы уснул, гад!
  
  
   На сотни метров от тракта снят лес под ноль. Ничего не сажают. Только на неудобицах, на крутых склонах остались деревья. Следы промышленной вырубки при советских времен.
   И у меня в доме каркас пристроя из красных лиственниц, погубленных где-то здесь.
  
  
   ДЕД
  
   Горы упали с неба. Не были вытянуты удочкой из жидкой
   земли, упали с неба, сильно грохнув, и прижав подолом реки, и те стали хвостами гор, и так и остались под подолом.
   Прежде лежали горы на верхней полке седьмого Неба. Там лес рос от пыли, и тварь - стрекоза и марал, и хитрые лисы - от плесени. БелкИ, то есть снежные верхушки гор не стояли - тепло на Небе.
   Один Дед под землей устал головой задевать черный кожаный шнур. Лысый был. От любых вещей Неба под его землю свисали кожаные шнурки с кованой медной пуговицей на конце, таков с Кудаем был уговор. Ино, от Деда-то далеко, а тот, от гор, - вышло, над очагом. Даже и обгорел слегка у пуговицы-то. Вот раз Дед ставил шурпу, горячая медь чиркнула лысину, обожгла. - Крикнул, пролилась в очаг шурпа. Сытный дух пошел над землей, большие коты замурлыкали и пустили когти, большие рыбы "Э?" сказали в черной глубине, однако, Старик остался голодным. Дернул за горячее кольцо, и - упали горы, проломали стропила семи Небес, и скала Ца пробила тополевую кору крыши подземного аила, разбилась об дедову лысину.
   Испугался Большой старик, да поздно уж. Вырос, высунул из крыши аила нос, а там - тайги стоят, медведи сосну качают, заяц песни поет...
   Плюнул, "Ахш-ахщы!", топнул обутой ногой, позвал дочек, велел все-все шнурки в косу сплести, чтобы ничего уже не валилось с небес, друг друга держало.
   Но баловницы днем заплетают, а по ночам дергают сами.
   ...Однако, сильной беды избежали: старые, ссохшиеся, лопаются по узелкам шнурки. Но не все. Нравятся длиннокосым дожди и убили верблюдицу, кишкой подновили, и теперь часто дергают тонкий, в голубых жилках шнурок. Опрокидывается вверху глиняная, в синих птицах, важная кружка бога, течет вода по столу, и машет руками Кудай бог, смеется на хитрых. И стирают тряпочки Дедовы дочери. Заодно наполняются реки, большие коты втягивают когти, чихая так: "Пфуй!", большие рыбы в темной глубине вод говорят так: "О-э!"...
   Или - выбелит долины снег...
   А когда тоскуют дочери Старика об уходящем лете - женщины, женщины, да не судьба, - дергают белый шнур и, жалея, Отец наш Кудай сбрасывает им с небес августов полные горсти подарков.
   Но только падающие звезды видны человеку.
   Судьба, не судьба, однако не его.
  
  
   ...речка Песчаная, Барагаш.
   Закачало.
  
  
   Усть Кан. 1200 метров над уровнем моря. Большой райцентр, географический центр республики, стольный град многолюдных устьканских сеоков алтайцев, горных, бедных, но гордых, вечных оппозиционеров в правительстве, где верх неизменно держат представители более северного, ниже над уровнем моря, онгудайского клана, 'алтай-кижи'.
   Доброжелательные люди. Покупаем еду.
  
  
   В заботах о хлебе насущном, закупаем яблоки, хлеб, консервы, - всё, что велено нам купить, чего в его Уймоне нету... Народ после маршрутки побежал в туалет, там тесно, очереди невтерпёж. Из соображений стыдливости оборачиваются к велколепной панораме красных гор.
   Здесь тепло, вороны, сев над писающими мужиками, лениво поругивают человечью природу, но тоже снисходят - лето.
  
  
   Ленивый милиционер остановил, как корову, автобусик наш, обошел его, медленно улыбаясь и, так же, нехотя, оштрафовал шофера на 100 рублей.
   - А зачем большее? Осеннее солнце тепло и тени коротки, мать здорова, жена и дети, и дом, и все-всё неспешно, и это есть хорошо. Мир покоен, как желтая пыль. - Зачем много? Горы могут обидеться.
  
  
   Последний бросок на юг. В маршрутке пыльно, кажется, дышим песком. Девушка, опустив голову, разговаривает по мобильному, и она так глупа, и так долго говорит, опуская голову, время от времени заливаясь красным, что мне больше всего хочется треснуть ее по гладкой полоске пробора между натянутых книзу масляных волос, и крикнуть: 'Умней!'.
   Меня бы кто треснул...
   Здесь берет только МТС.
  
  
   ...В лесу кто-то видит лису. Я - нет.
  
  
   Талда. Таможня. Пограничный пост. Вагончик с буржуйкой. Белые, скупо выдаваемые нам бумажки с данными паспорта. Согласно этой бумажке, я, мужчина, ходатайствую о супруге, женщине, как о довеске ко мне, как о приставке. Впрочем, горы тут, тут так оно и есть.
   80 км до Казахстана. Вагончик железный и зимой промерзает. - Сторожкая, хлопотливая жизнь себе ненужных людей у шлагбаума, жизнь, запрещающая фотографировать себя - военная жизнь, простая и бессмысленная, как её бумажки.
  
  
   Оружие их. Потёрханные стволы с прилаженными домками желтых патронов. Нажмёт энтот вот... Или тот...
   Вроде бы не почувствуешь боль, когда убьют, а проверить как?
  
  
   Поле меж гор лежит лицом кверху.
  
  
   Вон за тем синим хребтом - одинокий камень, у которого вымерла группа геолога Никифорова. Два года назад отошел и сам. Не помогло старому колдуну мумие, ни заветные травки под крышей темного и пустого гаража. Говорят ещё - жена его тут задержала. А то бы давно...
  
   ...Любовь больной старухи, перемогала камень - скалу, величиной в аил, и духов, что на нём живут. Многих камень уже взял, говорят старики, вот и нету на камне мха, не растет. Как вырастет, так, значит, простило Небо, а духи ушли.
   Но где ж взять мхи? И камень берет людей.
  
  
   Абай. На обочине голосует одна из двух женщин, ага, это старшая, одетая в приличную для места джинсу. Очень легко наряженная другая держит за руки двух малышей, а в маршрутке как раз столько мест и свободны.
   Нехотя тормозим.
   Голосовавшая не спеша подходит, открывает дверцу, внося в автобусик запах удивительно свежего вечера. Говорит, не входя.
   ...после переговоров приглашает вторую, с детьми, - но, с неопределенной улыбкой на круглом лице, та отказывается.
   ...Но ведь зачем-то шла с детьми, неодетая, к обочине вечерней дороги, по которой до утра другого дня уже никто не проедет.
   Что погнало ее на дорогу вечером, в синие тени гор из печного тепла дома, - с маленькими детьми? Почему не едет?
   И сейчас вот, одною мягкой улыбкой отказываясь от нежесткого предложения уезжать, каким лицом обращает к себе Ананку-судьбу - добрым? Злым?
   - Горам ее все равно. Резать алтайцев из года в год сюда ходили джунгары. Чуть ближе к центру горной страны, по зрелой весне. Горы молчали.
  
  
   Село АМУР
  
   Женщина, едущая от самого города, просит затормозить "во-он у того мужика, погуливающего с девочкой в красном", и вылазит из автобусного тепла и решительным шагом идет к дощатым воротам дома у трассы. Ее дом. 'Если правильно объяснить, автобусы прямо к калиточке останавливаются'.
   - Скажете, повезло? Не-ет, такое тут место. Амур вытянут вдоль шоссе двумя пунктирами с двух сторон. Все дома тут с дороги видны. К каждому подъезжай, из любого выйдут. Примут. Одиноких баб много. Все пьют. Шофера, да и кто побойчее, пользуются. А бабам-то что?
   От баб не убудет.
  
  
   ...она идет, отпирает дом, и там ее собака, коровы, птица. И телевизор, и кошка. А знаете, сколько она в августе гриба собрала?
   - Опенок, чистое золото! Банок накатала - во, по горлышко. Покудова в стайке, а на зиму в дом: лопают баночки-то в холода.
   Она все тут знает.
   ...Завалинка и скамеечка, где мальчик ее в восьмом за сиську мял. И стайка (сарайка), где с первым ее ночевать начинала.
   "В 17-та чо бы девке-та не начать! Самый смак, да там хоть и трава не расти. И не росла - где ночевали, так-то вот!
   (она убедительна)
   ...Примеры берите, пацанки!
   Дочке ее - 16, второй аборт. Здесь это нестранно, но - от одного и того же?!
   ...Уж она как просила, как умоляла дочу:
   - Ты роди!
   Куда-а! Ни в какую!
   - Бросит, мама, с ребенком бросит он не возьмет.
  
   ...- И что? - продолжает она, уже выпив. - Все ж равно, вссе ж равно, дура, все... Вздыхает и пьет.
   - В Барнаул-городок он, та за ним, а на х... ему она? Взрослый, в армии отслужил, а эта - ссыкуха, зеленка! Мык-тык, маляром-штукатурщицей, - нет. ...К телятам бы ей, та где, в городе, те телята? В посудомойки - стыдное, ну-т-ка и он прознает.
   А жить хочется, дело молодое... Ты вот, ты скажи, русский! - Кому она, там, алтайка, а? Белым вашим невпроворот, а тут - узкоглазая я... О-ой!
   (пьет.)
   Ну и пошла в "плечевые". Работа, тож. Довольнехонька.
   Проезжала тут летом, стали, забежала...
   -"Мама, - говорит, - мама! Его я забыла, и не думаю вовсе.
   Подарков понавезла, хмельная, веселая, на груди телефон... А босоножки, босожки - каблук во!..
   Она отмеряет на столе размер двумя руками, сама поражается и некоторое время смотрит, забыв о чем речь, потом медленно спохватывается, и выводя тему из своего жеста, горько-горько всхлипывает:
   -Е...ут её, парень, там, ни кто ни попадя еб...т. А эта, ну, эта есть, ходит, - такая болезнь...
   Название ускользает, глаза катятся набок, и, с неожиданным громким стуком она роняет голову на старый стол, потертую с коричневым рисунком с крошками и хлебным, неистребимым запахом клеенку, - засыпает. Белейшей пенкой полоской лежит слюна в уголке неровного от шрамиков рта. Рот улыбается.
  
   Соседей, друзей деревенских, родственников у неё все, каждый-любой... Ей здесь не дадут пропасть. "С голодухи-то не подохним." - говорила еще в автобусе. Верится.
  
   - Хочешь знать, как мы здеся живём?
   Как в вате.
  
   ...Вечерние синие горы.
   Дорога вечерняя - голубая река...
   Над полями - пыль
  
  
   УЧЕНИЕ О МИНЕТЕ
  
   ... Хочешь, тебя научу, парень? Счастливый будешь, вспомянешь, можт, свечку где-нить запали, за меня, пропащую...
   Так ты ей скажи, парень, скажи: под х... пусть губы не подворачиваит. Пропустит поглубже пускай, до глотки - вся недолга. Да языком от шейки вниз пускай не елозит - китайцы все дураки. Ей оно нравится, ясно, самой оно нравится! Давай ей, путь лижет, только б не потекло твое морожено, хе...
   Ты так: в горло ей кончил - твой прикол, а так, если, снаружи - ее... Смотри-и.
   А нас, баб, счастьем кормить - вредное, забалуемся. Не отобьешься. Так что удачу к себе, под себя пятерней-то греби-насыпай, и пойдет. Как сунул, так уж и вые..шь, говорят.
   ... свечку поставь за меня, парень, ох!
  
   (внезапно поет)
   "...нагулялалася по увалам, по га-ра-дам!
   И прошла красата мая даром,
   да тебе я и даром дам..."
  
   ...И еще, - скажи ей, чтобы не убирала зубы совсем-то, - больно бывает, но тебе, по роже видать, в ка-айф. Отвечаю...
  
  
   ...Ну, плечевая я, плечевая. Что дальше?
   - Что ж, не человек?..
   Ну да, блядь...
  
  
   ...А шоферы нас любят, алтаек, ёбкие мы. Втроем, да хоть в десять хуев нас еби - падтерлась, па-ашла себе.
   А русские - гавно баба. Ри-совка.
  
  
   ...Алтаик, нас хорошо на колесо привязыват. Шофер-то знат, бля!.. Как денег у него нету, и он снимает двойной скат, так, значит, мне иттить на "колесо". О-ой, сколько раз уже попадала...
   Подпоит хорошенько, ну, вставит, значит, чтоб скользила, ну и охотку себе сбить, еще нальет, и на колесо. Ну, подстелит что-нить, - голой-ка спиной нельзя, занедужеешь на резине. Люди же, как никак...
   Хребту больно сперва, однако, алтайка все терпи-ит. Ит, мужичка под газом надо си-ильна...
   Привяжет, и - лампочку красную на фуре, да теперь и по мобильному там, кому знамо, мигнет. Гля, - подьезжают, договариваются, подходют.
   ...Ино, такой вправят, аж трешшышь. Но и хорошо-о, ой как!!!
   Поебут, сколько надо, отьедут,, а кому понравилось, еще остаются... Дорога то горная до-олгая, бабу надо, ан - тебе х...й!.. Хе! Места надо знать.
   ...Смешно-то, ой! Ино, чужой какой хочет, чтоб я, значит, подмылась.
   Хе-х! Балдяй, однако, - как подмыться? Привязанная ит, отвязать-та нельзя, сбегу от стыда.
   ...А иному - "с соплями" давай, поскольже. Уж этого сразу знаю, что дальнобойщик, привыкся в очередь бабу драть. Свой. Так-то не вижу снизу, но - узнаю. Ой-ей, как говорится, баба знаит, кто бабу драит, так-то...
   И бегаит мой-та, с канистры меня подмываит, согрел на костре, - люди же... Тряпкой меня оботрет.
   - Отвязать не, нельзя, поссать - вперед перекатит, подержит. Отвязать нельзя, спину сломаешь, потом-та назад. Отвязывают? - К ночи и отвязывают, холодаит, тогда и отвязыват. День - работа, ночь - спать. Люди ж.
   ...Деньги... Ну, все-не все, и его ж была работа, вот, сколька надо возьмет, остатнее мне. Не обижа-ат.
   Вот! До двух с половиной тыщ за полдня подымала. Вот! До трех.
   ...Не, не так сильно много их. Ну, двадцать, от силы, ну поболее чуть, ну и всё. И - тока по очереди. По одному, нет, такого, чтоп двух тут не можно. Неудобно-то им: низко рот. И "трамвая" нет, - он не пускает, местных гоняет, водки дает. А с водкой я чего хошь можная.
   - Хочешь меня? ...- Нет? - Тогда пей.
   Она налила, я выпил.
  
  
   В Усть Кане вызревает пшеница.
  
  
   Крошечный перевал Громотуху переезжаем в ночи. Пытаюсь сделать ночные фото из кабины автобусика.
   Здесь мертвые шофера у дороги с 30-х годов прошлого века. Крошечный, но крутой с поворотами перевал, а жизней людских взял предостаточно.
   Усть Кокса уже в двух шагах, но рериховец Володя, нарушая договор, не пустит нас ночевать. Он теперь гуру, и нас с женой в дом нельзя. Было ему такое видение.
   Ночью станем бродить по холоду, по широко разбросанному, безлюдному селу, будем стучаться в гостиницы, напоремся на притон, буду таскать в мешках купленные для Володи яблоки, коньяк, хлеб...
   Потом всё, конечно, устроится. Этой же ночью. И коньяк. А яблоки мы съедим.
  
  
   РЕВНОСТЬ
  
   ...По теплу в груди, холодку под плечом, задыханию и улыбке своей, кривой, скошенной, словно отводя налево падающий дождь, знаю, когда он берет ее. - В простынях, в их супружеской, столько видавшей постели. До которой мне дела нет, не было никогда, нет, нет, нет.
   И не требовалось, пока она, насовсем...
   - Отпусти!
   - Глупые человеческие слова, глупая-глупая боль. Не отпускай, пожалуйста,
   Лю-би-Моя.
  
   На длинной проволоке вниз
   с утра висел электрик.
   Две птички пролетали близ
   и прыгнули на ветку.
   Одна чирикнула:
   'Гляди, испорчен чудный вид!'
   Другая свистнула: 'Ах, да.
   Да, зря он тут висит!'
  
  
   ДНЕВНИК ИДИОТА
  
   Знаю, когда он берёт её. Знаю, чую.
   ...позавчера ночью, в 11.30, вчера около 12, сейчас в 7.30, ... Задыхаюсь. Сдавлена диафрагма. И забрать ее некуда. Денег нет.
   ...Завтра это же будет в 11.30 вечера, когда подруга, приехавшая погостить с ночёвкой, на кухне наконец улеглась. Уж он ждал-ждал-ждал... Дождался.
   ...И послезавтра, когда в 11 вечера сказала по телефону, что ждет, когда он освободит ей комп. А чем еще она могла заниматься?
   Да и она сама... - ну сколько можно себя мучить? Я всё равно не узнаю точно. Мало ли что догадки...
   ...Да и что уж в одном разе том? Да хоть бы и не в одном. (Этого она мне не говорит.)
  
   (Годы брака. Сколько у неё этих 'раз'? И правда, если подумать, что уж в одном лишнем разе том? ...Третьем, четвертом, пятнадцатом...
   Ну нету проклятых денег, нету их!
   ...Пытался в сети продать свои стихи. Пусть бы купивший публиковал, как собственные, им написанные. Не берут, бляди. Пытался и не в сети - там не верят. И правильно, в общем. С чего бы это - болтал-болтал про политику, и вдруг - стихи. Не свадебные вирши, а настоящие стихи: ну, кто ж поверит?)
  
   Что делать? Одно есть средство:
  
  'Тили-тили тесто, жених и невеста.
   Тесто просохло, а невеста сдохла,
   же-них плакал, в штанишки накакал,
   а невеста прибежала, все штанишки облизала.'
  
   Повторить 7 раз. Если не помогло, еще 9.
  
   ...не помогает.
   Так.
   Ладно же:
  
   'Алабаларинце,
   дубцы на принце,
   Эги да Бачо,
   Бачо капитанчо.
   БА-ЛАН-ЧО!!!!!!'
  
   ...Еще раз.
   ...Да хоть ты сто раз читай! Бестолку.
  
  
   'Вышел немец из тумана,
   вынул ножик из кармана:
   - Буду резать, буду бить!
   С кем,
   Ты,
   хочешь подружить?
   - Говори поскорей, не задерживай добрых
   - и
   - честных людей...'
  
  
   ...- С ней я хочу, с ней, ней!
  
   8. 11. Опять.
   03. 09. Три часа ночи. Опять...
  
   Иногда дохожу до того, что единственным осмысленным актом остаётся мочеиспускание.
  
  
  
   ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА
  
   А ей, которая рядом, как? Которая была рядом столько лет - как ей?
   - Ну, хоть малого б ей: взгляда...
   Ну, разговора...
   Ну, хоть за чайником, ну пожалуйста, присмотри...
  
  
   Чай переливается во мне как желток, разбалтываясь, смешиваясь со мной краями, и душа обмякает, лежит платком. Доступный покой.
  
   Писал чернилом слёз.
  
  
   Возле Мульты, под старым мостом через лежит на теле Катуни огромный бурлящий шрам водоворота. Кипит. Это варит суп речная ведьма. Говорили, новый мост потому построили, что со старого каждый год она выбирала двух мужиков и бабу. По любому, не больше, не меньше. Детей не трогала.
  - Старуха она, свои у ней внуки есть, - рассказывал огромный кришнаит, что, за каким то безумным планом своего многорукого Бога, осел и построился тут.
  Опасный шаг: в Мульте староверы и полагалось его убить. Не убили, спас Кришна, из Индии дотянулся. Религии суть экспансии.
  
  
   Первые разговоры утром - это будущее выставило из ниоткуда свой загорелый и солнечный бок.
  
  
   Волшебный Верх Уймон.
   Вдруг, здесь вправду исполняются желания? Пил до бульканья воду из колодца, откуда брал её к чаю Рерих, - вдруг она станет моей? Станет и всё тут...
   - Глупость?
   - Да, да, конечно!
  
  
   Она еще не весь мир. Но ровно его половина.
   Срочно встать, смотреть на горы, идти. Куда угодно, куда нибудь. Писать о другом, о другом думать, иную желать. Читал, что это проходит. Неужели?
   Не хочу.
  
  
  Это не поза, это понимание, что тут возможна поза, но ведь задыхаюсь и вправду. Есть маленький руль внутри любого из нас, я скручивал его многажды.
   - Обратно, гад, разворачивается.
  
  
   Мысль о женщине, это мысль о всех женщинах сразу.
   И для них оно, зеркально, так же.
   Мы вечно не одни, мы - ряд
  
  
   Под ногами ромашка аптечная. Аптечная, надо же! А выглядит, как настоящая. Или она настоящая и есть? ...'Наука умеет много гитик'
  
  
   За забором коричневый пес на цепи, от возраста и рывков одеревенелый плечами. Он не лает, молчит и рвется, и рвется, рвется одеревенелыми плечами. Двойная цепь... Э-э, нет, тройная!..
   Другой, вылезший из-под ворот, цепняк, лает, от крика трясясь, грязный, белозубый, лохмат - шаман, да и только. Бубна нет. Бубен ему - зашаманит, истребит, мимо Небес в конуру унесёт. Только б не отпустить. Только б держать живую плоть, пить кровь, прокусив живот белыми иглами острых, семижды семидесяти зубов. Пес Эрлика. Значит, входы под Черную Землю должно быть здесь. А где им еще: последняя большая долина, не обойти паломнику к Белухе, святой Горе.
  
   'Там к стене прикоснёшься - карма чиста. Да. В прежние времена осознавшие прямо в босоножках сюда приезжали со всех концов Союза - зов сильный был' - рассказывали мне. 'Сейчас, - говорили, - не то, Калиюга перед концом своим сгустилась, Железная эра'.
  
  
   'Не увидишь-увидишь, не поймёшь, не поймёшь-поймёшь, не поверишь, не поверишь-поверишь, - смертию умрёшь'. - старое шаманское заклинание. Район староверческий, и кто знает, откуда принесены эти слова, прижившиеся так, что на рукояти засапожного ножа, последней надежде охотника, что с рогатиной выходил на медведя, кузнец криво врезал это. Стало, как чешуя. С надписью и клинок вдвое, втрое дороже, потому что не просто его калили. Не в масле или воде.
   ...Истёрто черное лезвие. Из кости, обтянутой иссохшей кожей козла, рукоять. Не продан, не сын передал - такого не передают, в лесу нашли воткнутым в свежем пне. Сдуру взяли, и вот с тех пор холодно у алчного в новом доме, и чудится, чудится молодой хозяйке лихого муженька, хваставшего мне ножом, на белёной стенке тень.
   Беременная она. Ребенком заплатит отец. Если в жене не сынок, то двумя.
  
  
   ...Райцентр тут, вот что. А по деревням таким псам нельзя, убьют.
  
  
   Речка Кокса, приток Катуни. Купаюсь. Вода - прозрачный лед. Кровь вскипает, шампанская... Абсолютное счастье.
  
  
   Не собирать бы тебе тяжкие камни, не жениться б на умных женщинах.
  
  
   Усть-Кокса. Ночь. Гостиница на Солнечной - одноэтажный приют стонов и отчаянных криков любви. Нараспах двери, портьеры из бархата, коврики под ногами, из пестрых ленточек домовязаные коврики - шоферской синоним уюта.
   Крашеные полы, орёт шансон, веселые, горькие крики недолгих шоферских жён, девчат, девчушечек их, "плечевых".
   Красные абажуры, ковры на стенах, комоды, истертая деревянная лестница из огорода на этот уровень жизни.
   Нас и поночевать туда не пустили. Правильно. Нам, когда мы вдвоём, это как хлор. А вот поодиночке - Бог весть, да не привелось.
  
  
   Остановились в другой гостинице. Койка в пятиместном - 300 рублей, двухместный втрое, да рассвет красными помадами по вершинам гор окупил.
  
  
   Серые глаза и клювики цепких семян достаю из карманов вернувшись ночью с гор над Усть Коксой.
   Сеять нельзя, не приживётся нигде, а только тут.
  
  
   Еще трижды нырнул в Коксу, лучшее в мире купание. Луч-ше-е.
   ...Трижды я был свободен от тебя, слышишь? Оказывается, возможно - трижды - в кипяточно-выстуженной водице волшебной реки освобождаться насовсем!
  
  
   В самой Катуни больно ступать по осклизлым от грязи круглым булыжникам. Под мост спрямили русло, вот и несётся грязь. Дурны, когда не смешны, то дурны на диво дела человеческие.
  
  
   Пешком по дороге на Мульту к мосту на Верх Уймон. Белуха видна в упор. Фотографирую её на мобильник украдкой: панибратство же это, нельзя!
  
  ...Можно. Рерих здесь жил, вон, в дому Верх-Уймона, восстановленном умельцами со всего Союза в 85-м году. Здесь была и есть Мекка новосибирцев и красноярцев, москвичей и нелюдимых кастанедовцев-колдунов, ни весть откуда взявшихся, но с деньгами, достаточными, чтобы купить здесь дом.
   Да толку что?
   - Итоги, итоги где? - сказал рериховец со стажем Вит. Н. - Лет столько прошло, инкарнации где? Пусть не изменения, но инкарнации?
  
  
   Нет ничего, одни горы. Горам покой, нам горе.
  
  
  
   ХРЕБЕТ НАД УСТЬ-КОКСОЙ. (Путь вверх через гибельный лог)
  
   ...по ущелиям сдохший "Билайн".
  
  Сухим логом, сухим до первого дождя, селевым путём идём вверх и вверх. Вот смертный садок глупому путнику, городскому муравью в глубокой больной трещине пяты гор - сухой лог.
  
  
   - Водяная пыль, вдруг посыпавшая на подьеме, почему-то не продлилась. Бросил монетки горным духам.
   - Устроило ли их, достаточно ли?
  
   "...Ведьмы там... Две или три, или одна ведьма...",
   ...Всяко, голые стволы берез, купно и остриями вверх стоящие в середине лога, я видел и обошел, подумав, слева. Медленно длятся шаги вверх по крутейшему склону. Не побежишь, не-ет.
   ...Пронесло что-то со звоном, мелькнуло и отпустило. Всё.
   'Ветер смолкает и смертью тут пахнет. Двое погибли здесь в ущельи, сколько-то лет назад'.
  
  
   ...Неожиданно страшная ссора. Я виноват, я.
  
  
   Гнезда ведьм, сверху: поваленные молодые деревья, сухие пики огромных стволов - белых, бескорых, к которым ощутимо сносит, сдвигает, будто бы медленно насаживая сердцем на пику звенящей и темной тишины стоящей при солнечном свете неподвижным шершавым торчком.
  
   Камни на склоне горы, огромные камни в зеленой траве, стоящие у вершины слева стадом темносерых кучерявых баранов. Стоящие? Или идущие вслед?
  
  
   В рост высоченные ломкие заросли пробиваю, поднимаясь с каждым шагом всё выше и выше. И то, что полчаса казалось вершиной, снова откидывается как гордая шея назад, едва не заставляя стонать. Жене в лёгких туфельках тяжело, куда тяжелей. И куда я её повёл?
   А как теперь отступать?
   ...Да и бессмысленно: спускаться тут еще страшней.
  
  
   ...Через густые, высокие хвощевидные, лопающиеся под ногами, произнося 'у, у' растения, сквозь опять похрустывающие, ломкие, - к рощице, за которой (только не обмани, постой, только постой): вот войти в полсонную чащу, вот - поднырнуть, перелезть поваленные стволы, и (уступаю тебе дорогу) - вперёд, иди на завоеванную, твою Вершину.
   Следом и я.
   Не люблю горы.
  
   Заросли кончились (соседний склон, чуть выше). Альпийские луга.
  
  
   ...Пленные сухостои на спуске с горы. Ночь, безглазая ночь течёт ноголомным руслом ручья по зарытым камням, по замытым в травах ручья бревёшкам нашими, неподъёмными уже стопами. И обманные ровненькие тропинки, неизменно и незаметно уводящие в гору и тьму, дальше и дальше от спасительного звона ручья, и, беда моя: промокшие, абсолютно негодные к восхождению итальянские туфли жены.
   ...Равнина наконец, поиски выхода. Бессмысленная переправа на тот берег разлившегося ручья, окружение ночной водой, в другое бы время весьма романтичное, а тут назойливое, как огромный сердитый овод, гонящий обратно, обратно... Поиски перехода назад при свете экрана мобильника... Мокрые ноги. - С усталостью вместе, с неуверенностью заодно это делает беспокойство о промокших, стёртых ногах жены второстепенной, утверждая первенство себя, только своего тельца. А при попытка сломать это состояние душит злоба.
  Сколько же я скот...
   Спуск еще один, изгороди бесконечные и бессмысленные, выход и - деревенские велосипедисты с тусклыми синими фонариками, возникли из ниоткуда, стараясь сбить.
   - Зачем?
   ...Неожиданно, невероятная, невозможная тут в деревне, Земфира.
   Не-ет, живите тут сами, довольно гор!
  
  
   ...р.Тюгурюк.
  
  
   Цюань!
   Предок твой, Цинь Ши Хуанди умел отличать пустотное от наполненного ложью и, превзойдя врагов, стал государем. Ты же, носящий косицу до пояса с заплетённым в ней с золотым шнурком, слаб, хотя паланкины везут к тебе вельмож за мудростью, а даосы с горы Че копают твой огород.
   Цюань! Жаба осталась жабой не потому что хотела проглотить Луну,
  и не преуспела, а потому что, уходя с поприща, опустила голову, и дух рыбы Гунь застал её так. И с тех пор она не умеет понять головы, кроме как раскрыв для Луны рот. Потому говорю тебе: будь самим, будь только самим собой, и, если хочешь чего-то, кроме покоя, бери. Ибо, если пришла пора красить витые столбы храма золотой краской, не покупают серебряную: люди поймут, но ты, сам чем смоешь с пальцев синюю ложь?
   Разве, с кожей снимать её, сын?
  
  
   ...Скажи, скажи женщина, звонящая на склоны Алтайских гор из пыльной столицы, простая женщина с широкой попой, почем бессильно от тебя шаманское и дорожное волшебство, чем держишь, схватив, красное сердце?
   ...Спускаться. Всё бесполезно.
  
  
   Ст.
  
   -С любовницей...
   -Любовнице...
   -Цветку...
   На пальчик,
   ниткой,
   намотавшей тоску
   мою.
   -Любовнице...
   -Ушку
   иголки колкой
   но плашмя упавшей.
   -Легко ходящей,
   плавной,
   невпопад, не в такт
   автобусам, колесикам, круженью
   часов и дней моих.
   -Любовнице...
   - Пустяк,
   подаренный архангелу движенья,
   теченью длинной медленной воды,
   литым свинцом уложенной, - на гуще
   несущей жизней яркие флажки...
   Любовнице.
   Любимой.
   Сущей.
   К виску, ладоням, горлу... Створам век
   прилаженной, навинченной, надетой...
   Напетой, как мотив.
   Отросшей, словно мех.
   В мороз.
   Раздетой..
  
  
  
   Осталась!
   Осталась!
   Осталась
   - во мне, со мной совсем,
   моя!
  
  
   ДОРОГА ВНИЗ
  
  
   (автомобиль "Волга", 6.45 утра, молодой лысый шофер, 550 рублей за место. Солнца еще вовсе нет, оно ещё в постели, делает макияж за кольцом гор, окруживших Усть Коксу).
   Поехали!
   - Барнаульский автобус только завтра, местного, очень возможно и нет, да и билет встанет почти так же.
   Конечно, такси по горам опасней, но быстрей. (Быстрей отсюда, скорее, быстрей!)
  
   Работа его называется "таксовать". А про звонки с мобильного в Усть-Коксе, дожидаясь дозвона, говорят: "Погоди, щас стеганет!'
   И ведь и вправду стегает.
  
   ...с.Синий яр, большая и малая р.Громотуха, выбегающие под дорогу из косоватых расселин, нависших справа гор, мельчайшая белая пыль, висящая над дорогой, серые глаза горных колючек, приделавшиеся к штанам крошечными крючочками - соглядатаи высоты. Соглядатаи сверяются с крошечными записочками: 'Правильно ли живешь? Не зря ли тебя живым отпустили?'
  
   туман над рекой Коксой по пояс горам около с. Красноярка, от места впадения р.Юстик растянут, но густ, как юбка. Свадьба деревенская затянулась, и вот уже утро, и гости - ура, - все пьяны, и наконец невесту свою раздевает воздух-жених, спьяну начав дело сверху. Уже открыта грудь, приник он, свежий, а юбки всё еще широки, шуршат, затейливо сшиты, плотны. ...А пора бы, девица заждалась.
  
   ..."Сплины" по радио в машине бывают назойливы, очень назойливы, особенно, когда проезжаешь речку Айлу, врезанную каменными пальцами троллей в пустынную долину без горок - исключительно ровное пространство, великански ровное по местным меркам, аж километров 7.
   ....радио: "...того, что ты меня не ждешь". Это уже БИ 2.
   - Ждёшь, знаю, знаю...
   ...длинные дома коров. Пустые.
   Синие горы. Синие...
  
   ...черт бы побрал эти тонированные стекла. Верхушки гор не видать. Зачем их тут тонировать?
   Короткий путь. 340 километров.
  
   - Хочешь уйти? - Уходи молча, бери ответственность на себя. Имей силу не сделать её виноватой, ты мужчина...
  
   ...еду, едем. Работать скульптором, продавать квартиру, снимать, писать, строить.
  
   - Черно-белым пестрым фонтаном бьется позади на дороге сбитая тяжелой "Волгой" собака.
  
   ...горы у верхушек наконец краснеют от утреннего солнца.
   Синее горное солнце, чистый ультрафиолет. В Крыму такого не увидишь. - Как здорово, что тонированное!
  
   ...душевная боль вязкой каплей падает в сердцевину груди, кольцевыми волнами колыхает ее болотца, и через срок оттекает к краям, впитываясь в ребра и в жир, стихая на границе кожи. Дальше только память.
  
   ...пирамидальные горы, те самые, насыпанные ребенком из желтого пластмассового совка, ладошками обхлопанные, стоячие, ровно поросли елками. "В дубовом лесу веселить, в сосновом лесу молиться.
   В еловом - удавиться". И правда.
   Вчера очень хотелось. Под мшистыми, растворяющимися в воздухе, исходя на бледнозеленый дым, иголочками длинных веток огромного дерева. Хотелось удавиться. И хочется.
  
   ...от душевной боли первая помощь от радио ФМ: Таня Буланова, еще "А я пантера", дальше не помню. Подручные средства.
   Бинт и пирамидон. Пирамидон и широкий бинт. ..."Барбара - ты- ды- тыц- ты- ры. Барбара..."
  
   ...А, это был инфаркт.
  
   радиоаптека, мать ее!..
   ...Кырлык. Дивное слово, две "ы":
   Кыр-лык. Тюркский. Птичий.
  
   ...после собаки водитель надел темные очки. А завтра и не вспомним.
  
   Мендур-Соккон.
   ...в окна лезут страшные голые горы Усть-Кана, где падают отработанные 2-е ступени ракет с Байконура. Алтайцы, южнее Телецкого озера строят из них туалеты. Даром, что гептил. Рождаются желтые дети, ходят в тот же туалет, и т.д.
   А им что? Кто за Пыжинской тайгой пользуется презервативом? Никто, на за что, никогда! Ниже мужского достоинства. 'Нюхать розу в противогазе' это они вдалбливают в лобную кость в армии, а в армии дурному не учат, не-ет.
  
   ...добил бы ее там кто. Камнем заткнул пестрый, вверх, в направлении всеоохватной боли бьющий живой фонтан.
   Но ленивое, пьяное алтайское село спит.
   - десяток лет назад гнали здесь ночью и днем смертно усталые, вдавливающие асфальт тяжелые Камазы с бензином и пулеметами для Монголии. И - что там были собаки, пьяницы, лошадки...
   Бараны... Все мы, убивцы.
  
   - Плевать на чудовищный механизм государства, гонящий железные стада, списывая со счетов. С каждым вместе мы гибнем все. Я, я виноват в тебе, черно-белый фонтан, собака. Ты - мы.
  
   ...Усть Кан. Добежали. Не сняв очки, руками водитель поправляет покореженное крыло.
   ...синий, как пережженый на наждачном кругу скальпель, свет горного солнца. 1200 метров над уровнем моря. Вчера в Коксе я за день загорел, как в Крыму за три.
  
   "...Капитан да-альнего плаванья." - по радио. Певица поймала верную интонацию: женщина поет своему далекому. О чем? - Вопроса нет: о простынях своих, ждущих его, чистых. Пока. - Поет, покачивая бедрами, улыбаясь гримаской из заветного мешочка с тесемкой, где у них самое-самое. Для нас. Для "мущщчинок".
   - Глупая. Да ведь не видит он!.
   - Да плевать! Это самое, ночь - суть ее.
  
   ...голые горы с камнями-нарывчиками, гроздьями, натянувшими сухую кожу коротошкурной здесь земли.
   Пеллагра земли.
  
   ...и ее муж плавал и тоже ждала глупая, влюбленная девочка. Корабль стоял на рейде, и жен пускали на три-четыре дня к их мужьям, в железные, пропахшие мужскими жЕлезами каютки.
   Молодых девочек, петь не умеющих, наждавшихся.
   Наждавшихся.
   Наждак...
   - сколько раз надо повторить
   это неправильное, как желание, слово, чтобы протереться до кости, как они по узким морским кроваткам - насквозь за эти два-три-четыре денька? Да и за один бы день успевали они - насквозь.
  
   ...серебристо-серые от старости бревна по сторонам дороги, как накатившиеся с гор пьяные лешие. Уснувшие. Во сне подползающие к самой дороге. Срубили их давным-давно и зря.
  
   ...молчаливые спутники. Женщина справа перед лобовым стеклом, немолодая женщина, которой как и нету за спинкой кресла ее, парень у окна слева...
   Достаточно услышать пару слов попутчика, чтобы понять, хочет ли тебя убить.
  
   р. Шеверта.
   ..."Волга" несется узенькой полоской, ниткой стыка гор. Горы просто свели ладони. А вот возьмут и разведут.
   ...Укачивает.
   ...радио.
   Ниже к городам и стране синее, сильнее сгущаются тучи.
  
   ...в анкете пограничников, в графе: "Цель прибытия" пишу:
   - Спасение от любви.
   На обратном пути вопрос:
   - И получилось?
   ...Поулыбались.
  
   ...после ремонта "Нокии", на которой я это всё пишу, джойстик заработал хорошо, но сохранение текста стало крайне медленно. Минут по пять, недопустимо. Мастер на Курском вокзале вытащил быстродействующий процессор, подменил на старое, негодное электросердце. Может ли такое сделаться с человеком? Как это сделать, эй, я хочу!
   ...Эй, мне хоть кто-то ответит?
   Но СМСки отправляются по 30-40 секунд.
  
   Дергая мелкими просьбами о том, сем, по чуть-чуть женщина проверяет управляемость. Работает поводок?
   ...она боится упорного труда мужчины. Отрывает, мешает ему. И правильно: дело переводит его выше, женщина же остается на ступени прежней.
   ...Все так, так, так, но у них любовь. У них есть любовь, и, вечером, в кухне, крича ей в холодное от ненависти лицо, вплотную к круглым глазам невероятные, невозможные слова, он знает, что через секунду обнимет, и, зажмурясь от сыплющихся по щекам, по башке ударов, прижмется к её губам, - стукаясь зубами, к мокрому от брызнувших слёз, прижмётся, прижмёт её всю...
   И всё.
  
   Смс отправляются минуты по две, по три, за это время можно сойти с ума: в полминуты мы вылетаем из новой зоны уверенной связи.
  
   ...горы в шебалинском районе на ребро поставили зеленые ладони склонов, и не бреются. Они в светлозеленых юбках и мохнатых, искусственного каракуля, темнозеленых пальто.
   - Пожалуй, все же, натуральных.
  
   ...радио: "...вечно молодым, вечно пьяным..." - мечта не моя. Смертельная эта русская, неизбывная, мечта: вечность здесь, ни к чему, никаким уже.
   Время просто так - вот Россия.
  
   ...кряхтит, окутываясь синим стариковским дымом, тащит себя, везет свое древняя цистерна-молоковозка. По желтому - синими буквами "МОЛОКО". Наверное, уже только здесь.
  
   ...на заднем сидении рядом, вместе с женой. Она так хотела. То ли предусмотрительность - в случае аварии шансов тут больше, то ли - иное. Если оно еще есть, то радует.
   ...Мир нанизан на прозрачные лесочки личного. У молодых с оттенками. Чаще, красным, зеленым почти никогда. С возрастом лески толще, мутнеют. Дорого заплатит любой за возвращение в красное, за тонкое и прозрачное, но держит старая жизнь. Привычки, все проговоренное друг другу, обиженное, непоцелованное, зато проплаканное. Спрятано оно и лежит в подмышечной кобуре под левым плечом. Чуть-что, и - пиф-паф, мой дорогой. Но, без этого ты мертвец.
   Горы здесь ниже.
  
   ...р.Песчаная. Трижды по мостикам с белеными перилами и ограничением груза "8 тонн". Почему-то кажется, что дед мой, секретарь ЦК, убитый в 39-м из потертого нагана дежурным исполнителем в кафельном тупике московского НКВД - японский, английский и еще чей-то шпион,- вовсе не тащен был по кафелю за ноги, лицом вниз до хлебного фургона и безымянной дыры в земле, а строил здесь Чуйский тракт или Ининский мост, таская, таская вверх из ледяной Катуни окатанные валуны. Здоров был сын бурлака, мордвин, да простыл как все, и выгнан был на работы, и тут где-то лег, и засыпан еще живым бесчувственными от усталости товарищами. Он стал просто насыпью Чуйского тракта, телом горы.
   Мы всегда едем по своим дедам, отцам. Где бы их не убили.
  
  
   НАДЕВАЮ ЛЮБИМОЕ КОЛЬЦО
  
   ...Есть красножопые украшения - бусы, кольца, которые были б красивы, когда не безумие деталей.
   Есть украшения холода - так современны, что не успели приобрести души. Их человек только греет. Это мода, с ней и пройдут обладатели, люди мгновенья.
   Есть украшения безумия: тряпочки, кожа, красная нитка, дырявые камушки. Здесь бездна сердца. Сердца они рвут, тратят чужую жизнь. Но этим сердца и растят.
   Есть украшения поиска, необработанные: носят их человеки, в чём-то ещё обрубки, или ростки - незавершёные, к главному своему неготовые. Они предупреждают об обмане, которым станет будущий, обладателя, переворот.
   Есть люди без украшений - самое страшное. Молоды и без украшений - сильны и уверены, определены в своём. Главное что, они твёрдые и непонятные, как подводные скалы. Только напарываться, а там как будет, узнаешь.
   И есть личные украшения, сросшиеся с человеком. Это новое качество, и ему подвластны все, какие бы ни были. Собственно, наличием их, таких, вся ювелирка и оправдана. Но таких очень мало. Найти своё украшение так же трудно, как женщину, которая тебя любит, ни с кем не путая, ни с одним.
  
   Горы становятся ребристы, гребнясты, как гавиаловый восьмиметровый крокодил. Или нильский. Только зеленей. И так же холодно наблюдают, так же выметывают из воды шипастые, железной твердости тела, если подстерегли.
  
   ...до последней секунды быть в сознании и, вися, надеяться, работать, цепляться. Как в сексе - до последней секунды. И в одном направлении, (что в сексе необязательно).
   С обочины, в пропоротой людьми земле под новую дорогу - спрямили на 7 метров черным - перемолотые корни, кусты, деревья. Они не были виноваты. Они не были виноваты, слышите! Дороги всегда прокладывают где нельзя, потому что где надо они давно.
  
   Прокол колеса. У шины пробит бок. Он быстрый, наш шофер, убийца. И домкрат с запаской у него на чёрный день есть.
  
   Вот и женщина из переднего кресла выставила ногу, выбираясь наружу. Странно бессмысленны лица деревенского бухгалтера или породы мелких предпринимателей с однообразно выпученными болоночьими глазками.
   В салатно-плащевом, добротно-китайском, с дермантиновой черной сумкой с надписью "Версачче" они повсеместны, и однообразно внутри каждой китайский кассетник иногда зажует ленту и вместо убогой речи брызнет угарной бессмыслицей. Что впечатляет проверяющих-"наезжающих" и те отступаются, равномерно произнося: "Ну и баба, ну и баба..." Возникающее в этот момент внутри них уважение заложено в код и не блокируется.
   Главное для таких женщин - научиться жевать свою ленту вовремя. И - жизнь удалась.
   "Была, и что?" - им эпитафия. Еще живым.
  
   Ложь, как смазка между жесткими предметами мира. Жесткими и занозистыми.
  
   Мой друг есть везде - трещины в краске дверей и стен, полустертый узор на полу чужих туалетов. Рисунки, обращающиеся в лица, глаза, драконов. Редко в женщину. Он я, мужчина. Вечно разный. Вечно молодой. Почти никогда не пьяный.
  
   Улус-Черга. Речка и деревня алтайские. Вдоль дороги дома с обомшелыми, проваленными дощатыми крышами. Лет 15 тому тут, под зеленой горой было нечего есть и заваривали комбикорм . С советских времен накрали, он вымок в сараях, затвердел пластами. Даже не плесневел - холодновато в Улус-Черге. Лет 15 стены пусты стоят.
  
   ...над журчливой и усердной маленькой речкой Улус-Чергой дорога гудит под колесами, поет. Облаком пыли, как мешком, березы над руслом ловят проходящие автомобили.
   Зеленые, голубые выцветшие домики Черги. Тошнота прогорклым подсолнечным маслом заливает желудок.
   Надо прекращать писание, укачало.
  
   - Не води, не правь, шофер, тяжелую Волгу одной рукой, - из козьего копытца, Ванюшка, не пей! Двумя держи, чёрт лысОй: Черга за обочинкой глубоко-о-глубоко. Ох, не хочу собакою...
  
   ...надо утонуть в Катуни сейчас, в крайности, через год. Поплыву кА я сверху от Усть-Коксы до Маймы вплавь, в гидрокостюме и с ластами по всей длине вздутого тела реки. И если меня сьест порог, то хорошо бы и тела не нашли: это будет красиво. "Поэт, погибший в порогах Катуни". Лучшая эпитафия, если, конечно, найти спонсора.
   Найду: смерть - реклама лучшая в мире.
  
   - Камлак, Камлак! Лежи себе в поролоновой чашечке темного лифчика гор! Не ворочайся, бледный от недостатка йода, спи, не гляди грустными глазами окон старых домов. Нет у нас хлеба.
  
   Мост через Катунь. Река сильна, как груди молодой кормилицы. И чуть с молоком. В октябре будет вода прозрачней, а течение слабей: холод у горлышек перехватит ледниковые ручейки, и останутся только родники - воды Черного Деда. У Деда вечно тепло, вечен очаг, там горят мертвые. И мертвые мертвых носят...
  
   - Сема. Почти добрались. Почти.
  
  
   Катунь ниже Семы поразительно хороша. Надо бы, наконец, в Чемал. Там Катунь превосходна. Но в Чемал советуют все и это нехорошо. Это плохо есть, практически несъедобно: хрустнут зубы об пломбочки частных дворцов нижней Катуни.
   Что там за архитектурная хохлома, хоромы боярские!.. Видать, скоморохи проекты выдумывали, глумясь над толстосумами. Вечная для России месть человека нищего - деньгам. Почему-то на Западе таланты и деньги хором и сообща, а у нас - только друг другу мстят. Особый источник русского творчества. Вневременное это, для сих мест извечное.
   Снесла б все к чертям Катунь.
   Однако ж снесет: здесь место битв Апокалипсиса.
  
   Чем ближе к городу, ужаснее радио! Словно едем по улице меж небоскребами, и оттуда отбросы, мешки... Сорр!!!!
  
   В сущности, мы и правда в ущелии. Зеленый Манжерок с каменными островами под сосновыми чубами. В просветах чубов выпуклая от силы своей Катунь.
  
   Гора за зеленой Катунью, лысая со лба, но с длинной косицей лесов по-индейски.
   Доедем - свалюсь и усну. Давно, с начала лета потерян сон. И здесь тоже она, она голая, перед глазами.
  
   ...Не надо бы нам, лишнее это.
   Нет, пускай. Пусть клинит.
  
   Сукачёв поёт голосом красной ярмарочной куклы, надтреснутым от натуги, голосом, каким кричат некрупные, средних лет мужики, насмерть ударенные задницей об мостовую.
   Это голос человека с колом в заду. Голос моего времени. Правильный. Верный.
  
   Дубровка. Жену укачало. ...Терпит. Терпит. Водитель открыл окно, покурил и закрыл, совсем закрыл, подлец!
   До города 15 км. Уже Майма.
   ...Парень у окна с другой стороны, где открывается, заметил, что жене плохо, спустил стекло и теперь в одной футболке сидит под бесконечным темным шелком вечернего воздуха.
   ...Наконец въезжаем.
  
   "Не загоняться." - новые слова о любви.
  
   ...И отовсюду глядит Володя Путин. "ПЛАН ПУТИНА - ПОБЕДА РОССИИ"! Мы клонирует Сталиных сами. Сами.
  Shit.
  
  
  
   ИТОГО:
   - с 6.45 до 11.00 340 км. горной дороги,
   одна непросто убитая собака, чуть помятая резиновая подложка левого подкрылка, четыре часа времени,
   полдня тошноты, 20 килобайт
   текста в ВОРДе,
   перепад высот 1000 м.
   И последнее: 'Усть-Кокса это да! Но нет для меня."
   Все.
  
  
  
  
   ПРОЗА
  
   Проза, что я пишу здесь, жемчужно-серого цвета. Стихи разноцветны, а проза нет.
  
  
   Проза должна на своих ногах устойчива быть и гладкой, как стол. Чтобы читающий мог поесть, крошки смести и, усадив, любить на ней свою женщину.
   Или чужую.
  
  
   ...И плавая по морям, убивая, строя, мы служим им, соблазнительным, им.
   И, улыбаясь, лежа под нами, рожая, они служат нам, сильным, нам...
   Где тут место Богу?
   - Между нами?
   Нет. - Голые, плотноприжатые...
  
  
   Не бывает лучше, чем тяжелую Волгу втроем, по булыгам, в грязи.
   ...Потом все, потом, - думать, ждать, вспоминать, ревность-удавка потом.
   - Дав-вай! Сейчас только "дав-вай!!"
   - Даю...
  
  
   ИЗ ПИСЕМ
  
   ...Право, я сильно покрепчал с момента приезда. Сперва было х...ево на 650 рублей в сутки, а сейчас вот именно, кофе выпив, я покрепчал.
  
  
   С тобой...
   Я хотел бы присутствовать и при кормлении и родах нашего ребёнка, и при...Что там еще? Я бы хотел приходить к тебе усталый после работы, чтобы ты обнимала меня в прихожей, и - чтобы мы с тобой занимались любовью, не закрывая дверь, и мама твоя знала: имеем право, и соседи привычно, как от мелкого муравья, отмахивались: опять эти...
  
  
   С тобой я срастаюсь как сиамский младенец. Я знаю, - злюсь, а знаю, что стоит мне дойти до определенной степени каления, как ты присылаешь жданную СМС. Знаю, что касаясь меня, ты не себя ощущаешь касающейся, а нас - обоих, мгновенно пустивших корни в точке соприкосновения.
  
  
   - Солнце на коже, зелёный занавес вокруг, склон горы, невесомая
   тяжесть на коленях моих, благословенная тяжесть... - Благо разлито в воздухе, благо притиснуло ко мне самое лучшее, любимое существо, - ласку-ласочку мою, нежность мою, Соль, в тепло меня окунувшую внутри себя, надолго впустившую, глубоко...
  
  
   Я стал с тобой гораздо откровеннее в определениях. Ты позволяешь. Скажи, это только со мной? Я не хотел бы повторять или быть для тебя с червоточинкой. Правда же, Те слова и тебя горячат. Да?
  
  
   Целую тебя. Хочу с тобой ходить везде. Именно ходить, зная, что как только откроется укромный уголок, ты мне не откажешь. Каждый день. Ты же не откажешь мне?
   Я тебе - никогда. И пускай наши пути станут скорее короткими перебежками, но для марафона мы выберем другие места. И время - работе. А потом - коротким-короткими перебежками. С залеганиями, поцелуями, скользкими движениями, движениями, движениями до... - Когда мы уже одно.
  
  
   Жалею, что не могу тебя шарфиком замотать вокруг шеи и носить так. Хочется. Так хочется. Хочется и многого другого, тоже связанного с продеванием через колечко...
  
  
   Ревность входит через подреберье, неслышно всасываясь в печень, расширяясь, подымается вверх, и протекая диафрагму, её холодит. Такие дела.
  
  
   ...Личности растворяются в любом объеме, чуть большем наших тел.
   Без сле-да.
  
   Потому растворяются, что горечь в этом лишнем объеме.
   И ревность...
  
  
   Николай Чепоков, художник из Горного Алтая. Большой талант, любящий помидоры, мечтающий о телевизоре в домике, брошенном домике в Чое, в котором кони пока спасаются от овода, где он поставит купленный наконец свой телевизор и вырастит свои помидоры. Он любит их кушать.
   Ему плевать на ревность, он вырос в детдомах, там воспитанниц не ебал только ленивый. И годы ходил в резиновых сапогах, жил в землянках тем, что японцам папоротник-орляк собирал. Теперь у него выставка в Китае, и за лист ему 5 тысяч рублей, есть и ботинки, костюм, и - на ревность ему плевать. Он любит их кушать.
  
  
   ПРОДАЖНОСТЬ
  
   - Веселая.
   Ухарски: "Вот! И погодь, я те еще и в рожу нагажу"
   -Спокойная, по привычке.
   Палаческая.
   -От скудоумия.
   Эта навсегда, собачая с придыханием и комфортная для обеих сторон.
   Собственно, самая распространенная.
   -Бывает, заметен еще след слабодушия, типа -"Простите. Ну, ну вранье, ну простите." (занудно, пианиссимо). Но просьбы эти не навсегда и проходят, как, на излете уж, пулеметные трассеры. Глохнут. Работа идет.
   Далее - ночь.
  
  
   У КОГО ЧТО
  
   "У кого много - тому прибавится. А у кого мало - еще отнимется." - приблизительно так в Евангелиях.
   - А у кого вовсе нет? Им как?
   ...Молчит Бог.
  
  
   Санашкин Алтайчи Манкырович - подвижник, возродивший в Горном Алтае самую полезную тут религию - ламаизм. Негнущийся журналист.
   Человек века для этой земли. Помрет - поймут, поймем. Надо быть хоть в чем-то уверенным.
  
  
   Может быть не любому народу путь в Небо - Христос. И не для всех мест.
   Алтаю - Будда. Так кажется.
  
  
   В Горноалтайск - только с раскладным мобильником. Телефон и в рот кладут, да не в карман. Ни-ни без него, решат, что бедный.
  
  
   Здесь можно ничего в голове не делать. И мыслить не обязательно.
   Чистый мир. Мысленный рай.
   Но с годами всё равно съезжаешь.
  
  
   Тьма тут горная, древняя. По склонам ночами течёт, спящего пальцем трогает, не обижает. Мы ей те же маралы. Но посмешней, глупы неловки.
  
  
   Вздыхается рывочками, разжимая моршинки лица, расслабляя полуготовую полуулыбку сочувствия, брови опустив. Глаза, прикрыв створки век, уходят под череп, внутрь, глядят издалека, потому что точка зрения в голове отдвигается к затылку.
   Мир становится отчетливее, чушь лапшой проскальзывает через , а я остаюсь настоящий. Мысль.
   ...убрал слова.
  
  
   И упал если - встать не спеши. Может, последний раз...
  
  
   Если у тебя нету денег, долго нет, значит для цели особой ведут.
   (...На цыпочки, да заглянуть, узнать: что там, куда ведут? Вдруг, в конце ножик на табуретке, эмалированный таз для крови и, с водою, два синих ведра?)
  
  
   Е.У.
  
   "Счастье, это подойти к нему, обнять и - чтоб коленки подгибались".
  
  
   Есть очень много штучек - крючков, бирочек, приверченных с оборотной стороны вещей. Входы в нормальную жизнь, с выходом в известных местах. Среднесрочные цены, график работ и эти, они, тарифы... Много их, разных, но от глаз скрытых. Знание их приобретается ощупью.
   Я не стал шарить руками в траве. Мне хуже.
  
  
   Иногда, летом на яркой улице города вдруг режуще ощущаешь, как ты смешон, ходишь Бог знает как, и ничего совсем в жизни не получилось.
   Потом проходит: вынырнул.
  
  
   Спал с разными женщинами. Некрасивыми, и со злыми. Пригрел, довольно. Отдал природе долг.
  
  
   "Всякая тварь после совокупления печальна."
   - Экклезиаст, кажется, а фигня.
  
  
   УЖАСЫ
  
   Наклонное зеркало на стене над кроватью откинуто. Веревку заплёл паук давным давно: возраст и лишний вес.
  
  
   "...со стороны, без аффектации и режиссера, половой акт выглядит некрасиво. Грубо."
   - Чушь! Чушь!
   ...Мастурбирующий оценит чужую близость: в процессе. Без скидок и любования.
   ...Пробуй не эстетику и не себя в любви, - люби.
  
  
   В КНИГЕ
  
   В книге должно быть - подробно, - убийство сталина, мух, гитлера, сталина, сталина, сталина... По жилочке убивание, по костям. Вот вам и катастрофа в сюжет, и тьма.
   И увод тебя из дому в интернат, и дяденька-милиционер, и школа моя проклятая, как железная необходимость, штифт, воткнутый в нерв, зуб. То есть некуда бежать. Куда ни приди, заставят, ведь дома сталин...
  
  
   А если сказать "иоська", а не сталин эффект тот же. А вот кучерявая, будто в бараньей шапке фамилия "джугашвили" вызывает эффект другой. Джугу можно попросту пристрелить. Будто муху вчерашней газеткой. Тогда как сухорукого параноика сталина нет и нет - его мясорубным ножом по жилочкам мучить.
  
  
   ....Дурак!
   Дохнет на тебя кровью, обоссытся оно в мясорубке от боли, оглохнешь от животного визга, глядя в разинутую ором пасть с прокуренными желтыми зубами... - Да сам пристрелишь, чтобы не мучился, ты, слабак!
   - На пытку особые человеки нужны, крепкие герои - жуковы, сталинцы. Мясники.
   - Просто замнутый круг господа, замкнутый круг!
  
   БАБОЧКИ
  
   Уж женщина точно не бабочки. В ладошке прижал капустницу или тетеньку-махаон, - испачкал кожу, место красотки мокрое
   А женщина? Чем - гладишь, мнешь, тем - отрастают крылышки, перья, цветная пыльца. А чем больше ей мяться нравится, тем темней ее усики. И длинней.
   Но несчастны все. В слезах-то ка-аждая!..
  
  
   Они делают эпиляцию, покрывая голени мертвыми лунными кратерами, чтобы нам нравилось. А мы думаем, что если они это делают, то нам и должно.
   Нравится, или нет, а привыкнешь - ввиду других достоинств.
   И они - за старое.
   Дуры.
  
  
   Потери мобильников, мена симкарт, гибель телефонных номеров - хорошо: надо отстегивать парашюты прошлого.
   Тормозные, опавшие.
   Родные. Рваные.
  
  
   В поезде 'Барнаул-Москва' на боковушке Саша алтаец. Земляк. С бригадой, на заработки.
   Маленький, мягко, выдавая душевность натуры, на развитом и очень чистом русском разговаривает с любым, обратившим к нему внимание, не обращающим - все равно. Объясняет действия, причины свои, мотивации. Ему неудобно, ему кажется - смотрят, и выпрямляется, хочет казаться больше, корчит героя, водку ждет. Водку не покупают, и, промаясь всю ночь, он ложится спать на матрасе, не постелив от стесненья простынь - в шапке жокейке, куртке, штанах, грязных шелковых желтых носках.
   Разбудят грубо - вскакивает, виноватый, оправдываться...
   ...Жил бы себе в горах и жил, горя не знал. А деньги он пропьет, дикарь.
  
  
   ...Шипучее снотворное перед приездом это капитуляция. Нервы.
  
  
   ...Вот любого из нас сейчас на обыск.
   Ка-ак сейчас полетят перед чужими глазами мелкие, скрываемые секретики - тряпочки, ватки, надувные игрушки, стрючки... Кинулся бы на пол, закрыл всё грудью, лицом животом... А презервативы съел. Жутко и стыдно.
  
   Мало съел - сумка тяжёлая.
  
  
   ПОЕЗДНАЯ ЗМЕЯ
  
   Чувствуешь вдруг спиной желтую змейку чужого внимания, и говоришь, говоришь складно, бойко, прокалывая за пакетом пакет себя, разливая любым, - беспечный, весёлый...
   ...Раз, - убралась. Остался один на захлёстанном молоком разговора полу, и только смятые пакеты вокруг.
  
  
   Ходят, проходом до туалета идут лысые, с битым лицом, сильно пораненной правой. Больше всего тех, о ком только и есть сказать: '...в красных штанах'
  
  
   Сколько строчек текста успею записать на мобильник, на Нокию свою в сутки даже с учётом КВЕРТИ клавиатуры? - Мало. ...Так и стечёт на станциях неузнанною, неся свои бревёшки, соломку, зёрнышки, шевеля лапками, спинками наблюдателю поворотясь, муравьиная кишень, толпа...
  
  
   ...Как много, однако, влазит в одного человека китайской лапши!
  
  
   ...Поезда, приходящие в неудобное время, уходящие в глубокую ночь. Поезда бедности. Едут в Москву бригады, наспех сколоченные, разные, розные - работать, пахать, искать судьбу.
   Вернутся, приживутся, погибнут, убьют...
   Едут, учат друг друга нехитрым мужицким штукам, прожитой жизни своей:
   где больше денег дают, и как с бригадиром быть. Сами же бригадиры и учат, когда под хмельком. А главное, что вполголоса, - жить как: с бабой, с другом, с женой...
   - Мать? А что мать? У ней своя жизнь... Да пошла!...
   И, вот еще один поверивший - отстёгнутый и расхристанный, встал и пошёл в тамбурок покурить, всем и всему чужой.
   ...И другу.
   ...И бабе.
   ...И друга, и бабу, - обоих 'раком', если о деньгах речь.
   Да они так и думали. Всё, что в армии вбито, до армии 'вкурено' 'впито' - подтверждается по пути на работы. 'Мужики говорят, мужики знают'...
   Едут по Руси поезда. Новые всадники. Давно не красные, и уж конечно не белые. Коричневые наездники собственного дерьма. Рабсила. Наше Ура!
  
  
   ...И вечно я просыпаю эту Казань!
  
  
   Лысый пьянчужка с полки напротив ест из картонной миски 'Умный обед'. - Врёт обед.
   Или обманут лысый.
  
  
   Ночью, в скрипе вагонных рессор можно различить голоса задавленных поездами людей.
  
  
   Что есть признак выживаемости, ее коэффициент? Вне способности заниматься сайдингом, по договору брать в лизинг, кредит и минет...
   ...Вытер копченую плесневелую колбасу поездным полотенцем и сьел (обоих :)) - и выживаемость ого-го?
   А что зубы чищу и к пипифаксу привык, снизило шансы?
   Экскаваторщик с севера, проехав тайгу, метит в Сочи - Олимпиду строить. А я живу там близко, живу, но с места не сойду, - увы мне, и "страшно далек от народа"?
   Но если я - с краю, где Доу-Джонсы все - тьфу, растереть? И котировки - тьфу, и тренды, и трейды, и тендеры...
   Водоворотом, водяным винтом на океанскую глубину вкручен я в воду людей, я кислород - цепочке путешествующих омаров, семи удильщикам, целаканту, молодым белым креветкам...
   И вон тому кашалоту, - вдохнуть он не сможет, но - хоть привет...
   Выживаю - от тех, кто из твердой субстанции, но читает меня! И пишется громче, когда болит, над краешком жизни висящему мне, орется звонче.
   А пипифакс, плесневелая колбаса, какая разница, если на нитках других...
   ...Вот, несварение, разве.
  
  
   МУЖЧИНЫ В СОКУ
  
  Альтернатива автору и героям его, и читателям его, и всему, что есть они вместо взятое... - гребаное это, разумное, доброе вечное.
   (...Классификатор опоры дам и Отечества.
   Стандарт, условия содержания, рационы.
   Сословия спецов по движению строем, повзводно, побатальонно, людей надежных, отчетливых...
   Армейцы. Репликанты. Милиционеры.
   И - офисные менеджеры. И неофисные...)
  
  
  
   ...Не ест хека. Боится.
   ...Соревнуется в двух дисциплинах: жевании простыней и вафельных полотенец.
   ...На утреннем построении второй ряд со зла отгрызает первому отрастающий за ночь хвост, но своими, в такт, подлизываются, помахивают...
   ....На боевом посту спит стоя, мух ловит ртом и держит во рту кончик носа, чтобы блестел, радуя начальственный взор.
   ...В сущности все - милашки.
   ...Порода 'В сапожках лаковых, карликовый'. Содержится на брелоке с ключами. В случае утери орёт военной сиреной. Известен случай успешного поединка с лабораторной мышью. Мышь мучительно сдохла от множественных покусов.
   ...Породы мелких торговцев без ножек. Прыгают на животе, пневматически надуваясь от алюминиевого, в комплект, велонасосика.
   ...Генерал-майор праздничный, под маринадом.
   ...Полковник под соусом и лампасами, припущенный фри.
   ...Зам, фаршированный огурцом.
  
   Редактор небосвода.
   Журналист-шатун.
   Журналист-шипун.
   Журналист-валун.
   Журналист-шалун.
   Журналист-баюн.
  
   Желеобразная масса милицейского патруля...
   Бригадир чешуекрылый, весенний, живовыродок.
   Босс ежевидный.
   Генерал-бык
   Младший менеджер токующий, глуховатый.
   Старший менеджер с портретом себя, с автографом Дарвина:
   "Милому доказательству".
   Прокурор с меховыми ушками
   ...с откидным верхом,
   ...туалетный,пара со столиком,
   ...с лицом значительного лица.
   ...с имплантированным в клюв свистком.
   ...со скорбью в очах.
   ...живущий в сыре.
   ...убитый в жопу.
  
   Групповое фото на память: подразделение участковых на коллективном просмотре третьей части "Матрицы" с пояснительными субтитрами.
  
   Гравюра: 'Древние христиане на арене Колизея, терзаемые зам.по тылу отдельной мотострелкой дивизии'.
  
   Проворный и быстрый, более всего схожий с бракованным военным щарикоподшипником, молодожён энергично бегает вкруг доски, подлазит под доску, и, продолжая командовать, ею бывает погребён и под ней прибит 150 - 200 миллиметровыми гвоздями с винтовыми шлицами. Последние слова обыкновенно матерные: 'Куда бьёшь! - Сюда, вот, ссууу...' И работяга ориентируется по голосу...
  
   В школах их каждодневно обматывали хлопчатобумажной бельевой верёвочкой, на которой чернилами нанесены 'блатные' номера автомобилей, фамилии городского начальства, собственный адрес, фотографии - 'В розыске', номер в очереди на квартиру, габариты супруги, её имя и возраст и собственную фамилию - все, что можно забыть.
   По завершению намотки - а дело только в способности вертеться, готовые модели красят густой фасадной краской в шесть слоёв телесного цвета. Всё.
  
  
   ...Ну чего, чего еще лучшего тебе, Отечество моё, желать?
   Кого еще тебе, нах?!?
  
  
  
   Билет. Вокзал. Домой.
   Колбаса. - Яблок она не привезла. Забыла.
  
  
   Ст.
  
   Мыши ехали на юг.
   По дороге ели лук.
   Ели лук и колбасу,
   грызли крошки, пили суп,
   что стекал на пол вагонов,
   тормозивших у перронов.
   ...Кошек нет, ловушек нет.
   Сытный в сон клонит обед.
   ...Улыбаясь спали мыши.
   И - всё дальше и всё тише
   слышно ночью стук да стук:
   Поезд вез мышей на юг.
  
  
   СЧАСТЬЕ - (ВАРИАНТ)
  
   СМС-ДОРОГА
  
   Ложишься, девочка моя? Ложись, ласка, поцелуями усыпанная, усыплённая...
  
   Ты мне любимая любовница. Позднее счастье нежданное, летняя снежинка...
  
   Ока, мать ети!
   Потому мать ети, что - Ока!
   Ни фига се: Ока! - Конечно, и - мать, и ети...
  
   Утепляю окно полотенцем и туалетной бумагой. Скотч забыл, инициативе - ура!
  
   Роуминг. С сожалением миную пальцем функцию 'позвонить'. Наелся колбасы, которую купила мне ты. В дар. Очень вкусна, очень. Две молодые девицы на боковушке выпили и переодели все белье полностью принародно. Ни в одном глазу. Вагон молчит.
   Теперь ты мне будешь звонить с мелодией 'Моё сердце'! Но воздержись: роуминг.
  
   По-любому откажи ему, девочка. Дело не в том, что со мной устала, а в том, что просто устала, а принуждать к сексу усталого человека, значит насиловать.
  
   ...Да дело не во мне, почти честно, а в личной свободе! В праве личности.
   Даже если думается, обещано, полагается, - ты имеешь право просто спать!
  
   Балда моя любимая, ох, балда-а!
   ...Ай, он гад! - Да там же натерто, красно! ...Неужели ты так невольна в себе??
  
   ...Да, на матрасе. Не стелил, пока сижу, в окно... Штатив забыл. Забыл всё. Целую. Как ты???
  
   Исполнился страхов. Боюсь, что прервётся связь, боюсь, украдут телефон.
   ...ПОтом страха из пор выделяется желчь огорчения. Целовать тебя, губы к губам. Тобой дышать. - Как уже говорилось.
  
   Ты моя гора. Тебя... - не свернуть, а позвать и вернуть саму на место где есть. Где дом твой, мир, ко мне.
   Главное, что хоть крикнуть тебе могу!
  
   ...А что вы носите под юбкой? ...А под тем?
  
   Слушаю 'Сплинов': 'Двое не спят', 'Бериллий', 'Загладь вину свою', и - 'На ковре-самолёте' 'Агаты Кристи'. И Моцарт.
  
   Время перемен узнают по наличию денег. Если были деньги, а перемен не случилось - тогда беда.
  
   Лишённый твоего присутствия и даже в смс, я совсем не скучаю. Ты здесь, ты рядом, мне есть что сказать. Ибо ночь.
   Ты сто раз ездила здесь. В твоей фантастической повести, люди после катастрофы идут по планете в поисках сетевых друзей, они научатся ощущать былое присутствие любимых. Ошибаясь, научатся чувствовать.
   ...Следы.
   Беды нас меняют.
  
   -Ты еще хочешь, хочешь менння-а?
  
   -...А уж как я-то!
  
   Ревную с ревом. Согласись, повод есть.
   Прости, знаю...
   Я целую, зло целую тебя.
  
   Тебя будут трахать весь этот месяц, как вчера ночью, когда у тебя не хватило сил на слова. Ме-сяц...
   Я вас вижу в секунду каждую, стоит на миг отпустить себя.
   ...Иначе нельзя, потому что ты женщина, женщина, и куда уж деваться, без мужчины у тебя болит голова.
   Но я...
   - Что делать?
  
   Влипну в тебя и буду в тебе, пока не заговоришь низким голосом... Страшно этого хочу.
  
   Мы влюблённые
   Мы влюблённые.
   Мы влюблённые... Обалдеть: всё правда!
  
   Кровь под тонкой кожей пульсирует в тебе, знаю, там...
  
   Была Катунь, камни, облака... Даже крапива.
   А теперь только ты.
  
   Меня опять затрясло, :)) стоило только тебе не смс... Дикою силой привязан к тебе. Грежу нашей близостью.
  
   Кончишь, и холодным кончиком языка потопчу соски, лицом ткнусь туда. ..
  
   Закладка тебе - я. Между ног...
  
   Граница. Диджус. Всё.
  
  
  
  
   ПОПУТЧИК
  
   ...В вытянутую волчью морду, фонтаны слов обращаешься, но говоришь, говоришь. Опускаешься ниже только что узнанного, как бы сползая по железным скобам с обреза фабричной трубы...
  
   "Подняться, писать..." - Нет: писать, чтобы подняться.
  
   Возможно, есть в русском языке правило, запрещающее сочетание слов 'писатель' и 'деньги'. Стоит произнести, и ощущается нечто болезнетворное. Есть жаргонизм, слово 'строчить'. 'Настрочил на штуку баксов' - вот. И совсем не режет. Еще лучше - 'нахуярил'. Тут уж знай, подымай цену.
  
   Писать надо по обводам идеи, ибо описание способ, не цель.
  
   Положение писателя, сверху слева, откуда видны все узелки. Да, сверху и слева, где рядом висит смерть.
  
   Человек соразмерен своим творениям. Поэтому память о простолюдинах уходит с их детьми.
  
   Семья - сопереживание. Душа к душе вместе, а не только вдвоём под душем. Если нет - не семья. Что же вы делали рядом 10 лет?
  
   Но лежит на полке раковина Тиматиум Пилар. Индийский океан. Она купила. Тебе.
  
   Возраст, это еще и всё большее удивление, с которым глядишь на себя.
  
   На других - удивления уже нет.
  
   Он говорит приблизительно так: 'из-за тебя я хотел повеситься'. Но смотри: скаред он, бездарен, но расчётлив, а что есть дешевле слов? И с женщиной - лучше что?
  
  
   СЧАСТЬЕ
   вар. 'Х'
  
   ВНУТРЕННИЕ МОНОЛОГИ ЖЕНАТОГО
  
  
   1...С женщиной - думать о совести?? С ума сошли...
  
   2...Время идёт, кому она будет нужна...
  
   3...Чем бы дитя не тешилось, лишь бы пожрать давало. ...Давало и пожрать.
  
   4...Да ладно. Баба она домовитая, ласковая. Перебесится.
  
   5...А че это ты? Извини, я женился не на писателе.
  
   6...Извини, да плевать я на всё хотел. Женщина ты!
  
   7...Ну, блин, ну! Ты с-смотри, 'поп-пуляяярность...'
  
   8...Серый, вон своей вломил - сразу шёлковая. Так и сказал: 'Учить вас надо'.
   -Хм, а правда, а?..
  
   9...Ничё, не таких жизнь ломала. И боится она. Несладко прежде пришлось.
  
   10...Что ж, я её не умней, что ль? Погоди...
  
   11...Ты, сына, в лицо ей режь: 'Я работаю, ты дома сидишь! Кто ты есть? - Вша! Делай, как сказал!' Ты в своем доме хозяин!
   ...А в принципе, правильно.
  
   12...- Да кому ты веришь, кому? Этим твоим...
  
   13...Значит, будет та-ак...
   Она мне: ' Надо вот столько-то.' И улыбнется, куда денется.
   А я скажу: 'Сколько долларов?'... Помолчу, пусть сама говорит, подумаю как будто, и потом: 'Ладно, дам, но тогда вот что...'
   И еще скажу: 'Вот...'
   И еще, не забыть: 'Значит так:... И, кстати...'
   А потом...
   '...А теперь вот так ложись. Нет, я сказал - вот так давай. Да!.. ДА!... Так! Так!.. Н-нет! Не крутись, а вот та-ак, во-от так, вот, вот, вот...
   Ф-фуу...
   ...Далеко-то не уходи...'
  
   14. ...(Пивка, пивка накатим после матча, и... - Главное, чтобы незнакомые они были. Но чтобы та, нормальные пацаны, свои...)
   ...И ты прикинь: я так её - месяц! Докрасна... Ме-сяц, пока работа не началась!..
   Теперь шелковая. Думать забыла! Сейчас вот приду, - навытяжку, с подолом в зубах...
   (А они мне:)
   - Ну-у ты, блин, мужи-ик!'...
  
   15...Да ладно. Пусть. Но, если что узнаю - побью. Дом тут, и ни-ку-да она от машинки своей не денется.
   ...Да и должна мне.
  
   16...Люблю я её, ссуку...
   - Или - нет?
   ...Да, хер её знает, привык.
  
   17...Да мне она пофигу, не это - другая... Да мне вообще всё пофигу. Всё. Поэтому я панк.
  
   18...С ней удобно.
  
   19...Ничего. Мать всю жизнь так с отцом
   и - мы проживём. Ничего.
  
   20...А куда ей? Забудет свои фантазии. Перетрётся.
  
   21...С-сука! С-сука! С-су-ука, ну какая же ты всё таки сука!!!
  
  
  
   Изменения накапливаются в человеке, как стронций. Порой, счётчик зашкаливает, но крайне редко. ...Тихий ровный фон. 02 милирентгена в час.
   Как раз чтобы к 60-ти оттаял разум, но приморозились яйца.
   (...Вряд ли про меня.)
  
  
  
   ГЛУПОСТЬ
  
   Глупо, с трясущимися руками стоять под окном у замужней любимой, ждать, пока в кухне, и спальне потом они погасят свет...
  
  
  
   ВОЛШЕБНОЕ СЛОВО
  
   'Я уйду - он повесится. Или сопьётся'. И эта мысль - опора всех женских жизней с бездарным, тупыми, толстеющими. Оправдание своей причастности к недвижимости.
   - Но, - скажет она, - ведь дом-то есть. И с мужем всегда можно справиться или примириться. А небольшие насилия, ну, терпимы, ну, с кем не бывает, правда?
  
  
   Взвешено все у дуры, проверено. И возраст. Другое всерьёз ей зачем? Разве, побаловаться? Вот побаловаться - это ей надо, аттракцион, подогреть кровь, это да.
   ...А комнатных псов не бросают.
   И редко кусают прикормленные с рук кобели.
  
  
   СТЕТОСКОП
  
   Глубоко заткнутыми в уши динамиками телефона, люди выслушивают мир, и, как фельдшер, ставят диагноз.
   Но не Вселенной, нет: лекарство не доросло.
  
  
   В очередной раз, проходя по шаткому вагону курить, вторая, похожая на половца, коснулась меня пальцами: 'пойдём'.
   ...Представил, как после двух-трех перекуров и еще одной банки пива станем обжиматься в железном тамбуре с ней, мотаясь, как поездной чай, не пошёл.
   Ничего личного, девочка. Просто не поклонник я 'Половецких плясок' Хачатуряна. Да и запах её, моей, мне всех женщин милей.
  
  
   Везу её снимки в телефоне, но не нужно включать, чтобы вспомнить морщинки у глаз её, запах дивного рта и волос.
   А они нынче же лягут в кровать, он проделает с нею всё то же, что я, только с поправками на многолетнюю привычку, чувство собственника, 'денег не дам'. Дня не прошло и - что, и где я теперь?
   ....Зачем же память эта, вкус, зачем было дыхание, как огонь, и сердце, бьющее через раз?
  
  
   Ну и живи под ним. ...Под животом его.
   Живи. Наливайся соками.
   Я - худой. Палка. Только.
   Разобью вот мобильник - пропала любовь.
  
  
  
   НАСИЛИЕ
  
   Ты, нелюбимый, близкий ей вынужденно - муж, содержатель, клиент, - неужели не чувствуешь, как узлом завязывается её душа на горячем отростке твоём, когда: 'Ну, ну не надо! Пожалуйста-пожалуйста, ну, - не надо...'. И корчится, смятая, когда ты, всё же, её...
   ...Отрастают копыта, твердеет лобная кость, вместо слов уже дикое "Мму-ууу!".
   - Бык мой, Минотавр, неужели ты столько туп?
  
  
   ...Вечно благословен Язон. Но кем приходилась Минтавру Медея? - Сестра? Или в иных отношениях с быкоголовым женщина, давшая избраннику шанс вернуться, победив - брата?
   Брата ли? Может быть миф предлагает подумать и - тогда, - мужа?
   Мужа скорее, ибо сестра много реже предаст брата, чем женщина, чья постель - ложе насилия.
   А чего еще ждать от быка?
  
  
   Насилуя, бык утверждается в том, что он бык, и выбора нет. Кажется, у жертвы есть выбор, скажем, просто на улицу не пойти. Но люди делятся на бедолаг и насилующих. И первым без антиподов никак. И тем без первых скучно на этой земле. Страшные встречи предопределены.
   - Эмоциональностью?
   - Податливостью?
   - Глупостью?
   Вместе всем, но какое уже им дело...
  
   (Вопль Вверх)
   - Какое ей дело, будет ли кара ему потом? Сейчас помоги!
  
  
   Но для чего жертве - бык? В сущности, ответ невозможен в пределах объекта, тела. Вот если вне...
   Но это - если кораблик переживёт ночь. Или годы тьмы.
   А пережила если и оказалось, что есть куда 'вне', - это будет урок.
  
  
   А лиши их привычного, выключи тумблер хозяев их тел, - взмолятся, воя: "Отдай нам это, мужское упорное, моё и мне, в меня и в меня!.."
   И даже не только секс, а всё вообще - тычки на кухню, свекровей и понукания, и говор - глупый, невнятный, пивной говор их...
  
  
   Они сбиваются в стаи, они прогуливаются по двое, взявшись под руки, шепчутся, шепчутся. Они говорят о мальчиках, дяденьках, они строят планы из твёрдой розовенькой коробочки, на всех одной: вот тут у меня будет стол, а вон там вход на кухню. И платье на свадьбу "Ах!"
   А потом они умирают. Но платье на свадьбу и было "Ах!"
   Но и всё.
  
  
   Ты слишком хотела радостей тела. Видела силу свою, играла ею и наслаждалась, а сила не вечна, на то и время, чтобы женщины знали предел.
   И вот, ровно за чем и гналась: муж, квартира, уют.
   - А уж какой есть. А думать бы сызмала, думать и выбирать.
   - Да толку-то...
   - Да хорошо, что и это есть. И вспомнить есть что.
   Или - страшно уже, не держит, да?
  
  
   Вон из толпы, ищи своё, совёнок, таращи глаза в чужой ночи, за легковесным счастьем на двор не ходи, не ходи, не ходи...
   ...Иду-ут, плетутся в опасную ночь сосуды наслаждений, безумцы и пленники чуждой им жизни, молить у насилия счастья.
   Вымолят.
  
  
   Дети неправды не могут жить.
  
  
  
   ("To win it you should be in it"
   - "Чтобы выиграть, у тебя должно быть внутри.")
  
  
  
   НЕНАПИСАННЫЕ ЗАКЛАДКИ
   (женское)
  
   О неверных.
  
   - о том, что раздвоение, начинающее живот женщины, делит и сущность её.
  
   - о том, что раздвоение нам полезно, чтобы хоть на миг от них отвязаться.
  
   - о том, что они цельны, противны, усаты, бесчисленны и - что выбор всегда есть.
  
   О раздевании, как шоу.
  
   О любовниках, огнём горящих и ожидании.
  
   О старых кожаных сумках и туфлях на каблуке.
  
   О слезах.
  
   О туфлях в коробке в глубине шкафа. Они - это желания, которые спят.
  
   О недоверии, которым она спасается, - недоверии, оставляющем на пальцах мужчины осаливающее пятно.
  
   О горе - холодном и тёмном горе, плещущем под сваями твоего пирса.
  
   О том, что любая ёмкость размерна, как и влагалище.
  
   О горе, как о твёрдых таблетках
  
   О двойной адаптации.
  
   О горе, как о чернильной воде на треть налитой в воздушном шарике-колбасе телесно-розового цвета.
  
   О том, что никто никому ничего, никогда, ни после чего и ни за что, хоть ты сдохни, - не должен.
  
   О горе, как о чугуном ядре, прикованном к твоему поясу.
  
   О том, что... - иное даже и здесь невозможно проговорить.
  
   Об изменах.
  
   О том, как маму били бутылкой, чтобы не оставить следов.
  
   О насморках и видах пудры.
  
   Об "уксус, как выход".
  
   О птицах в клетке, как единственном синониме женственности.
  
   О бедности, бедности, бедности...
  
   О лежащих внизу.
  
   О бедности, как единственном поводе для замужества.
  
   О лежащих внизу, лицом вверх под горячим дыханием.
  
   О бессмысленности груди, бёдер, длинных ног и красной помады, потому что зачем?..
  
   О пользе страусовых перьев и белой помады.
  
   О необходимости муфточек.
  
   О яде подружек, о противоядии подружек. О необходимости подружек или - превентивный укус.
  
   О дорогом белье именно.
  
   О каблуках именно:
   - о набойках.
   - о гололёде и наклеенном медицинском пластыре.
   - о супинаторах и австрийских сапогах.
   - о контрафактных обувных изделиях.
   - о тапочках на босу ногу.
   - о том, как обуться за 20 USD и не стыдно.
   - о позоре сэкондов.
   - об их неизбежности.
  
   О полированной внутренней стороне маминого золотого кольца.
  
   О необходимости помнить про безопасную бритвочку, которую надо захватить в роддом.
  
   О человеке, как функции боли или текста.
  
   О лахудрах и о себе.
  
   О себе, как о лахудре.
  
   О - "ни слова о любви", как эпиграф стоящего текста.
  
   О том, что летящему к тебе на свидание мужчине эрекция увеличивает лобовое сопротивление.
  
   О фасонах фаты.
  
   О позах.
  
   О маме.
  
   О мальчиках.
  
   О мальчике.
  
   О сыне.
  
   О лежащих внизу, лицом вверх, к нам - под землёй.
  
   О медленном шаге весенними вечерами, в пятнах от фонарей под молодой и блестящей листвой, обычной дорогой который год, покачивая бедрами, затянутыми в капрон.
  
   О чёрном белье, будь оно проклято.
  
   О красном белье, будь проклято и оно.
  
   О чёрных колготках, чтобы...
  
   О парных золотых кольцах.
  
   О невозможности всего.
  
  
  
  
  
   ...Но рыба, златоперая рыба с большими глазами, устремилась, схватила выброшенное, полуразмытое уже письмо, и подала мудрецу. Тот принял с поклоном.
   - Ты же выбросил его! - удивились люди.
   - Игры сердца! - ответил мудрый, отворачиваясь. - Игры глупого сердца...
  
  
  
   Ох уж эти мне игры взрослых людей!
   ...От которых невозможно отказаться, где нет правил, а только, что сразу приходит, где выигрыша нет, а поигрывают оба, и проигрыш с хрустом, до черешка разламывыет это, с тёмными пятнами спелое яблоко - неновую, казалось, давно такую кожаную жизнь...
  
  
   Обхвачу-ууу тебя, моя!
   Лапушка, облапушка, мая моя.
   Маета перченая, густая, крупка моя сладкая....
  
  
   ПРИМ.1.
  
   'Терпила' (тюремн.) - кто готов потерпеть, сразу примириться с бедой. В надежде, что всё устроится. Им вечно терпеть. Потому что не так - так этак. Не мытьём, так катанием. Не рукой, так болячкой.
  
  
   Не терпишь - кричи. Давай сигнал: не терплю, а надо, и бей.
   Но прежде знай чего хочешь. Помысли себя иной.
  
  
   Спи, девочка. Спи, как кошка с хвостом. Спи и будь довольна. Я не могу тебя забрать. Он мог и забрал. Спи с ним.
   - Большая ли разница, девочка-кошка...
  
  
   Да здравствуй женщина моя, вылюбленная мною вся: от пальчиков ног до уголков губ. А главное - посерединке.
  
  
   ...Ноготки будут сточены гладко-гладко, а пальцы мои ребристые...
  
  
   И мы будем идти вечером и зимой по расчищенной ото льда мостовой, а вокруг машины и свет, но ты все время будешь знать, что у тебя и меня под штанами и платьем, под теплым пальто - есть то, которое ждёт своей очереди, ждет, как капкан, как виноградина ждёт, чтобы в рот, как - мы ждём: дойти, прижаться, лечь. И будет хотеться хоть бы и за углом, но этого нельзя. Потому что дойти, не включать свет и потом. Это будет потом.
   Ты точно знаешь.
  
  
   Просто ходить рядом.
   Разговаривать.
   Просто просыпаться, смотреть на спящую ночью...
  
  
   Некрасивые - они не свою жизнь живут. Ошибкою. Промахом, или за кого еще... Им, некрасивым и жить нельзя. А вот на тебе...
  
  
   А знаешь, некоторым женщинам никогда в жизни мандарины на рынках не дарили. И не снимали на улицах, не звали 'отсюда и навсегда'. Всё, что у них осталось, это грустное осознание входа в себя, как Сезама вековечных тайн.
  
  
   А если нападут, скажи, что ты моя и больше у меня ничего в жизни и нету.
  
  
   ИНСТИТУТЫ
  
   В Запорожье она долго бежала перроном, стукала каблуками сапожек, и мешал длинный шарф, откидывала его, просилась в вагоны, не пускали, нет, нет, не пускали.
   "...Сговоримся?" - вдруг сказал лысый, с выразительными темными бровями в красивой синей фуражке.
   И села во второй вагон. Хорошо, что надела джинсы, так стройней...
   Она еще громко спрашивала в темноте у спящих соседей, точно ли на Симферополь, и маялась, стелила постель, снова маялась, а потом пришел лысый, и, приобняв, предложил чай. Или кофе.
   Было 4 с половиной утра. В 9 ее конечная.
   - Кофе.
   Накрыл в передней пустой боковушке.
   ...Рассказывала, пожимала плечиками в черной коже, "кустики, переходик, депо, быстренько..." - блондинка, некрашеная, блондинка, все спят, упала в соседнем купе бутылка, спросила где туалет, вернулась радостная с громким "Стало легче!". Он принес ликер.
   Потом залязгала дверь, позвал второй проводник, молодой, позвал, и они обсуждали свое на своем на татарском, обсуждали, лязгало, в спину ей дуло, хорошо кожа, курточка, но она досидела, глядя, как оброненная кем-то алюминиевая монетка светится на ковровой дорожке в темноте.
   Он пришёл, чтобы опять начать спросил телефон. Назвала по памяти, сказала, что через два дня будет менять, тоже спросила: 'Когда приезжаешь, часто?'
   Он кивнул, на бумажке карандашом записал.
   Сказала, водит турецкие экскурсии,
   -...Языки знаю, много, окончила филфак, и сестра моя окончила, обе.., да, и она, и - вот купила квартиру на окраине.
   'Знаешь, так далеко от центра, так неудобно! А ты где живешь?'
   А он улыбался, плохо ей видный в темноте, в такт поезду качал лысою головой, и, в своем синем мундире был так надежен и молчалив. И дружественно отстранен.
   А билет у нее был, был, да только на другой поезд, да в темноте не нашла - 88й ли, 172й, - ну, ты знаешь, - и опоздала, заболталась - тоже рассказывала, и еще там был один мужчина...
   Быстро хмелела.
   Поворачивала голову в профиль, отводила пальцами прямые по плечи волосы, на соседей уже не смотрела. Спят. Все спят.
   Спрашивала, как на его татарском слова. Филфак же...
   'Нет, сначала ты скажи, сначала ты, а потом я.., скажу..., тебе...'
   Он подумал и произнес какую-то фразу, она кивала, затрудненно ловя:
   'Арвады? - знаю, да, знаю... Бала... Да, бала...'
   Он еще покивал и встал, и она встала очень быстро, - да буквально три шага в тесно-тесную, косую комнату дежурного проводника: минет. Откинул столик, на него оперся, она сидела...
   ...Не больно, совсем нежестоко. Возраст у дяденьки, хоть и восточный и кровь уж не та.
   Долго не возились, и потом она сполоснула свой и его стаканы и еще полчаса рассказывала взахлеб, а потом опять... Он деловито: "Ты здорова:", и она закивала поспешно, стыдно же. Но он все же надел резину, а столик уже не откидывали, как есть пригодился. Долго не возились.
   Вопрос прозвучал так: "Еще хочешь? За деньги..." - и, уже понимая, что свое отработала, он ее точно не выкинет, согласилась. Улыбалась темноте, улыбалась, облизывая нижнюю губу, шла за ним - через анфиладу дверей тамбуров, лязгом и запахом сцепок - в точно такую же скошенную тесную, напротив бачка с кипятком, комнатку в соседних вагонах...
   В Симферополе, она не сошла на своей конечной. А лысого я увидел. И даже фото есть.
  
  
   Институт вокзальных бомжей.
   (Не смотреть, не нюхать, не разговаривать!)
   ...Непременно крестящиеся,
   И с на диво сообразительными глазками. Исключая женщин. К этим и приближаться нельзя.
  
  
   Институт вокзальных цыганок - расформирован, выбрит, зачищен докрасна, и засыпан комьями хлорки. Менты на вокзалах теперь - цыганки. И от гадания не откажешься. Ручку позолотишь.
  
  
   Институт пассажирок из горных районов нашей необъятности. И соседней. С чудовищными рюкзаками, подвязанными пеноковриками, пристёгнутыми палатками, торчащими лыжными палками для горовосхождений, в шлепанцах на босу ногу несмотря на густую осень.
   У них загорелые лица, дешевые мобильники, и отвратительный характер от еженощных битв за место по центру палатки, где сверху не каплет. После копуляции в такой палатке, любовников они истребляют. Да и поделом. Еще у них стальныё желудки, емкостью кратные поллитровой закопченной кружке, женатая любовь за тридевять земель и - ощущение безнадёги накрывает вас, как тяжёлый мокрый брезент, если одна такая мимо проходит.
   Не приведи Бог - в одном купе!!! Впрочем, они никогда не воруют. Исключительно от презрения к вам.
  
  
   Институт вокзальных собачек. Разной степени пушистости и длиннохвостия, корм вымаливающих по-разному: улыбающихся, требующих, или вовсе положившихся на Провидение.
   ...Не настучи ты собачникам, выжили б все.
  
  
   ЧУЧХЭ
  
   Художник - санитаркой в роддом и убирает последы. Красивой женщине муж годами: 'Уродина, ты никому не нужна.'
   Люди говорят: - Добра тут не жди.
  
  
   Но как спастись, когда глаза твои тёплые карие, а он с холодными стальными. Если добрый ты, а вокруг...
   Люди говорят: - Смей. Будь смел.
  
  
   Выжить как? - Детям неправд бесчисленных, длинных, крадущихся по земле, как дожди?
   Люди говорят: - Слушай себя. Делай снаружи, как хочется там, в себе внутри.
  
  
  
   Ст.
  
   Птичка в небе проплывает и играет во трубу.
   А внизу народ гуляет, он видал её в гробу.
   Дулка неба голубая, звук негромок, тонкий.
   Дудка птички жестяная, в сущности, воронка.
  
   Кто услышал - заболеет, и умрёт скорее.
   Если пьяный - отрезвеет, трезвый - охмелеет,
   Бросит дом, уйдет, вернётся и кругами бродит,
   Словно места не находит, места не находит.
  
   Только маленькие дети, - слушают.
   И слышат,
   то, как дерево с дельфином слушаю и - дышат.
   В такт жестяной дудке ветер и земля кружатся.
   И на вечный берег волны всходит и ложатся.
  
   И линяют наши маски, города и пляски.
   Ей не нужны наши сказки, ласки и колбаски.
   Только - небо голубое, трубка жестяная.
   Только песенка простая, тихая такая.
   Только полная свобода выси над землёю.
   Только ты, да я с тобою.
   Мы одни с тобою.
  
  
  
  
   ЗНАНИЕ
  
   Подальше от бесов: их опыт тысячелетний.
   Нет смысла кричать глухому.
   И - бессильны перед рассчётливым: копейку издержки вынет он со дна души. И у тела со дна.
   Оставь этот бой, уйди.
  
  
   Знание делится не только по горизонтали, но и по вертикали. (Чем выше, тем больше объемы подразумеваемого. Эрго, молчание - всё. Мир равен нулю.)
  
  
   Я тебя хочу.
   Я потому и пишу эту всю..., что непрерывно тебя хочу.
  
  
   ...Единственное, что позволяет мне жить, - твои слова, что не делаешь ему минет.
  
  
   Ты завела во мне моторчик. И он гонит вперёд кровь.
   Но ты хитро его завела: стоит только в твою сторону.
  
  
   Вот только как ты будешь драться со мной, если я тебя, поймав,
   тут же примусь любить?
   То есть стоит тебе меня подушкой, - как я тебя ловить и валить.
   Только ты... - а я уже... и - ноги тебе раздвигаю.
   Ты-то и думать забыла, а я всё равно: "Для профилактики" - без улыбки, серьёзно так говорю. И - в тебя
  
  
  
   Они дергают нитки, разводят любящих и ломают кость по рубцу. Чтобы кровоточило, чтобы сильней кровоточило.
   Им есть помошники, бывает, поперву от горя корчатся, но сами-то всё сильней, и сильней. Потому - тьма их дом, и тьмы их, и руки их тьма, и не дано человеку управиться до скончания дней. А только любить.
  
  
   Строчки дают небеса.
   И если ты спал, значит строчки сегодня разобрали те,
   кто поближе к небу. Кто под его пятой.
   А ты был под крышей.
   И я.
   И вот....
  
  
   48 - возраст: "убьют и не жалко".
   В кино о войне ровесники перед атакой отодвигали назад пацанов: "Тебе еще с девками, а я пожил". ...Фигу они отодвигали, но в принципе, верно. Жалко нас до 35. Дальше, мужчина ты, женщина, - все.
  
  
   Важно думать себя. Помыслить себя тем кем хочешь. Не представлять, а помыслить именно. Быть им.
  
  
   Чужие страхи пробивают дыры под полубаком ниже красной линии, и в корме. В трюмы вода слов.
   - Не сопереживай чужим, утонешь, канешь, - топор, дурак!
  
  
   Вчера поссорились с тобой и разговор еще висит в воздухе, как стая ос.
   - Сачок ли взять?
  
  
   ...А, ну, написал. ...А я позавидовал. Мне ты говорила только лишь о постели, и было ощущение, что как поэт я тебя не интересую. Поэтому и полез в стихи.
  
  
  
   Быть бы тебе чуть повыше, или одного со мной роста, можно заниматься любовью просто стоя, обнявшись. Тебе бы пришлось в платье, а я бы не смог как надо, но насколько радостнее в пути!
   - В поезде.
   В гремящем тамбуре.
  
   ...И если тебе не хватит, мы приоткроем из купе дверь, погасим свет, прикроешь лицо рукой, согнутой в локте, и я начну.
   ...И ты будешь видеть, как они ходят там, на свету, а мы - тут.
   И кто-нибудь обязательно посмотрит, а ты, уже разогретая, уже вся на взводе, будешь держать мою голову обеими руками и встретишь чужой взгляд и не отведёшь глаз...
  
   Потом я закрою дверь и выйду в коридор, а ты запрёшься изнутри и будешь лежать, глядя вверх. И поезд будет качать тебя. И ночь.
  
   Обязательно с кем-то заговорю. С женщиной.
   И вытру платком лицо у нее на глазах
  
   Это очень остро для обоих. Тебя, и меня...
  
  
  
   Еще трава есть Гингобелоба. Красивое слово.
   И еще есть Кишью, орех детства.
   Многое есть, но уже не держит.
  
  
   ...Досыта ел сельдь одиночества.
  
  
   Возраст, это когда уже можно торговать историей.
  
  
   Люди часто похожи на свои лица. (Этой фразой особенно горжусь)
  
  
  
  
   БУДЕТ
  
   Осадили нашу крепость ежи. Морят голодом, мрём, питаемся бычками.
   Кто сдаётся - тем торт. Но сдаваться ежам?
   Ни-за-что!
  
  
   ... Сама ты рыжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж!!!!!!
   LO\^
  
  
  
  
   СТРАШНЫЙ СУД
  
   И когда окончатся экзамены и спасенные души раскрасневшейся толпой пройдут в заветную дверь, я робко спрошу у последнего, уже выходящего экзаменатора, почтительно прикоснувшись к его средней паре крыл.
   -А я?
   -Вы, - удивится экзаменатор, - а что - Вы?
   -Я... - собьюсь я, - то есть мне - куда?
   -Вам? А разве не поняли? - и перст указующий его, пройдя по дуге, ткнет в железный лючок в полу. -Вам...
   -А как же, как же, - затороплюсь я, чувствуя, как рушится сердце, -Как же, ведь было обещано, мне было обещано!
   -Вам? - и он впервые осмотрит меня. -Что?
   -Ну, какжекакже, ведь былобыло мне...
   Он молча, не отвечая, выйдет в белую дверь, оставив ее, однако, приоткрытой, и она, под райским сквознячком чуть колыхнется, скрипя. "Дует", - подумаю я, и с той стороны донесется его ангельский голос:
   -Иосиф! Святой Иосиф, подайте, пожалуйста, мне дополнительный список. -Как ваша фамилия? - крикнут мне из двери. Торопливо я назовусь.
   -Так-так-так, нету, нету...нет, так, этого мы вычеркиваем, этот выбыл, так... так... Нету.
   -Простите, но Вас, к сожалению, нету, - и за дверную ручку возьмется его рука.
   -Ну, нету, -так нету, - пробормочу я. И после крикну:
   -А все-таки договор был! Нечестно обманывать так! - и, отвернувшись, добавлю... - Урод! - добавлю я.
   -Как, как?! - краснеющее гневом его лицо мгновенно пока-
  
   жетеся в дверь, мир зашуршит от грома белых крыльев, и меч, сверкнув над моей головой, грянет... - оземь.
   -Оставь его, - раздастся Голос. - Оставь. Он много вынес, много знал и - не тебе решать. Пусть он решает. Сам.
   -Куда? .
   И столько силы и добра, и боли будет в Голосе, что серафим стянется, исчезнет до комара, исчезнет сам, оставив в воздухе лишь тонкий звук струны ж-ж-и... Останусь только я - и Голос. Голос и - я, впервые за долгую Вечность поняв, что имею право, - могу искренне и честно говорить. И я скажу, скажу...
   -Не знаю. Не знаю, как всегда.
   И Вечность вздохнёт.
  
  
   ИХ ЕДЯТ
  
   Видел как сползались и занялись любовью улитки. Медленно но неуклонно. То есть по-людски.
   ...Пытался разорвать сцепленных, удивился силе, с какой держатся, отпустил.
   Любовь жалка, как болезнь.
  
  
   БОРЬБА С УТЕЧКАМИ ВРЕМЕНИ
  
   Средство одно - кол. Лучше, осиновый: всегда подозревал, что электронные часы в заговоре и людей надувают, но с тех пор как стал пользоваться цифирками на телефоне, хитрое время окончательно вышло из-под контроля. И вот я знаю что делать: купить механические часы. Да-да, только там, внутри честных пружин и откровенно сочленяющихся шестерней живёт достоверное время.
   Нету здесь средства против юлящих минут сильнее, чем швейцарские часы и - бабушкин маятник с кукушкой.
   Еще есть помошник надёжный: пистолет, патрон...
   А почему нет?
  
   КЛОК
  
   ...потому что распадаются связи. Растем, теряем, а к тридцати число потерь лавиной. А к сорока женщины сходят с ума, потому что мужчины не обращают внимания, потому что мир женщины связан с любовью и числом мужских взглядов, потому что душа её провисает, и хорошо, если рядом близкий. Хоть кто. Так крепнут браки, где умницы обеими руками за туповатых - генная память правит где ум, но нету именно разума, а разумны немногие.
   В этом мире потерянных душ разум и талант - точки, куда стекаются существа, потерявшие силу, как шарики в игре 'Пин-болл', описанный Мураками, который тебе не по нраву...
  
  
   НЕСБЫВШЕЕСЯ
  
   "Оно у меня все здесь. Здесь, в голове!" - кричу, тыча себя пальцем в разрастающийся лоб. - Оно ядом жжет голову. От него я лысею!!.
  
  
   И это всё было, говорю тебе, этому, с большой долей вероятия, быть полагалось и у наших любимых мам. А почему мы лишаем их такого простого счастья? Каких ради правил?
  
  
   Почти уверен, что у неё это было. Я даже могу представить, что он был противоположностью отца. И она это испытывала, испытывала - женщины имеют любовников. Почти без исключений.
  
   А кто вам скажет?
  
   ...И только второй, именно, любовник.
   Первого другого мужчины для замужней появление естественно и обязано любопытству, праздности или ссоре. Но судьбу женщины решает второй.
   Потому что он любой. Первого выбирают. - А второй идёт на сквозняк из пустых щелей, оставленных вырванным из мяса, из тела, первым.
   Если не повезло со вторым, больше и рисковать не станет.
   Но тогда должен с ней - жесточайшее. Скот... Потому что в природе вы сексуальны, кошки и готовы желать очень.
  
  
   А двое детей ничему не мешают.
   Совершенно.
  
  
   Если бы мы жили в одном городе...
   Это может потребовать пятнадцать минут.
   С сумкой из магазина, взглянуть на крошечные ручные часики, быстро осмотреться, свернуть в знакомый подъезд. Оглянуться еще на крыльце подъезда, держась за ручку красной вечно полуоткрытой двери, слыша удары сердца..
   Второй этаж, темно, стучать по обитому дермантином, ждать безразлично, молча, стремительно войти, только откроют, не взглянув. Сразу же в глубину квартиры, разжать руку с сумкой, не глядя. Молоко? Фрукты - не глядя, пусть. И тут же, как только мужчина захлопнув, вернётся, - рукой, его, за ремень и - резко, сильно к себе, на себя.
   Только потом медленно съезжать, сползать, стекать подняв белое лицо к нему, вверх, - это единственное, что здесь будет медленно - опуститься перед ним на колени....
  
  
   Ты замужем, ты близка с мужем, с другим. И я как будто медленно привыкаю, только привыкание какое-то изогнутое. Как будто над огнём я гнусь. Животом к огню привыкаю.
  
  
   Я с малолетства размышлял о возможности для женщины
   любить одного, а жить с другим. Лет с тринадцати Хэмингуэй,
   "Фиеста". Мне следовало сойти с ума.
  
  
   Округлое мироздание, закреплённое на поперечных осях, будет трясти нас и мучить, пока не помрём от боли.
   ...Или уж подымись выше уровня этого котла в разум войди, пойми, что беды нету и в смерти. В своей и в...
   - Нет. Нет. Нет. Не пойму.
  
  
  
   Но для чего надо было двух - годы выдерживать далеко друг от друга, кому было надо, чтобы боль? И главное, как прознали, сумели, что именно эта мне самое нужное, и - я ей?
  
  
  
  
  
   ЧУЖОЙ
   (ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К ЕЁ КНИГЕ)
  
   .... Чем человеки держатся за небо? Скажи мне сейчас, а не то я переловлю и перепорчу еще море специально мне выведенного двуногого материала, море, сравнимое с твоим Чёрным, и никто из них не будет знать. И опять кровь, которая есть в твоих текстах и - тупое молчание, которого у тебя нет. Никто и никогда у вас на планете не знает самого главного. Поэтому я, нечеловек, которого боитесь вы, спрашиваю тебя, Лена: в чём сила твоя? Почему в рассказах - живые - герои твои?
  
  
   Я знаю, чем влечёт людей то, что рожденные уже мертвыми называют прекрасным. Это близко к тому, как нравится кот, и к причине, по которой ездят на личных автомобилях. И вот он, ваш мир - от устройств гэта до 'Логики' Аристотеля, и я спрашиваю: скажи, скажи - почему живые они, героини твои? Почему они бегают, шьют, целуются - и всё ощутимо так, словно это я, нечеловек, нечеловек, я, вдруг - земная женщина в летней лёгкой юбке, под которой ничего нету и - по солнечным пятнам, по ветру бегу в лёгких туфлях улицами древнего города людей? Ответь, иначе убью тебя, скажи: как ты переливаешь написанным буквам свою кровь?
  
  
   Ты знаешь кровь. Любая женщина знает. Кровь, она всегда из вас - для маленьких людей, что множатся и тихо уходят, ничего не оставив, кроме портрета красками, а теперь и того меньше - цифровой фотографии на диске... - Были и будут оплаканы, но пусты, забудутся, словно скошенная трава, но вот твои героини... Почему они не уходят?
   Ты знаешь и как проливают кровь - литрами, вёдрами, гекатоннами и если бы всё красное людей, пролитое людьми, собрать в огромный стакан, то верх его станет чернеть и куржаветь в абсолютной черноте космоса, впитывающего и чернящего всё. А внизу, глубоко, у земли, выплывут изнутри стакана удивлённо смотреть сквозь стекло на вас особые, живущие в человеческой крови киты. Но - когда бы чернота космоса, которой принадлежу я, ни осудила человечество по своим абсолютным законам, - провода, подведённые к бомбам вашей планеты, оказываются разомкнуты. - Парадоксально: ты, и предшествующие тебе, - кроха на фоне блестящих, округлых цифр побед моей разомкнутой вечности, - мешаете моему правосудию. Небо над своим миром держат твои герои.
   ...Каждому времени свои атланты.
  
  
   ...Говорящих - миллиарды. И говоривших - триллионы, но едва пару комнат давно закрытой на ключ деревенской библиотеки займут шкафы с хорошими книгами всех языков. Хорошими, значит дающими вам дышать. Твои книги - что будут, и эта, что уже есть, дышать дают. Твои героини спасают: 'Живи! - говорят они, улыбаясь сквозь слёзы. - Видишь, мы живые, держись и ты...'.
  
  
   - Впрочем, что значит ваше смешное горе для сущности абсолютных цифр?
   - Его просто нет.
  
  
   НА ПРОХОДЯЩИХ ПОЕЗДАХ
  
   Тамила Ивановна ходит по Симферопольскому вокзалу с жёлтыми листьями кленов и белыми листами бумаги. Её не берёт милиция: Тамила Ивановна просит изменить мир. Она придумала имена, которые радуют, как медуница - пчелу, и вместо слова "Брак" предлагает "Семья", она говорит, что надо преподавать в школах "Семейное посвящение".
   Она изменила цифра и цифры стали красивее. Она придумала имена Ясновер, Благомир, и Верлюб. И еще Дарцвет и Окослав, и многое многое другое.
   Она говорит что "Москва" состоит из слов "москиты" и "квакушки", и тут совершенно права, потому что Москва из москитов с квакушками и состоит.
   Она считает, что Москве подойдёт имя Вернолюбов, и вот здесь я в сомнении.
   Ей не нравится слово Харьков, - то ли хорёк, то ли плевок, и еще имя собственное Херсон. И - Саки. Вместо Саков она придумала Шедросол. - А что? Очень даже неплохо.
   Она против заимствований, но со словами из французского согласна: красивые. Еще она за итальянский, но вот турецкий, греческий оскорбляют её слух. Ей нравится имя Юрлад. Я бы поставил внутрь "н"
   Юрланд, чтобы мальчик рождался, держась за меч, но - это не моя епархия.
   Хвалаблаг,
   Единолюб,
   Жизнимир...
  
  
   Старик с мальчиком ехали на боковушке, глядя в одно окно. Мальчик учил старика жить. Он учил его выходить на станциях и пользоваться мобильником, покупать билеты и снимать цифровым фотоаппаратом.
   - Дед, - говорил мальчик, - дед!...
   Старик серьёзно учился, а компьютеру его научат сразу же по приезду.
   И вернутся они домой в Симферополь нескоро, может быть весной, а может быть позже, потому что старика выгнала бабка, и вещи, лежащие в трёх сумках она выбрасывала со второго этажа дома. Их собирал мальчик, а соседи смотрели. Старику подходить было нельзя: она кидала цветами. В горшках: она выходила замуж за нового старика.
  
  
  
   Она молода, высока и красива странной деревянной красотой. В этой красоте всё по списку, и размеры, с потребителями заранее согласованные. У ней неплохая фигура из той же серии. И она хорошо улыбается, ест, воспитывает пятилетнюю девочку. Заметно отсутствие высшего образования, но не это проблема, тут можно соврать. Проблема в том, что у неё два мужа. Один уехал в Турцию с секретаршей, и она смотала манатки в узелок (с контейнером), дитя и ушла ко второму.
   И всё получилось хорошо, и второй даже подарил ей машину, правда, ездит на ней сам, потому что своей нет, он не настолько богат.
   Но у него хватило денег послать её, с девочкой, в Крым, и вот она возвращается, но не к этому, пишущему ей очень недурные стихи и высылающему их смс, не к нему, приучившему её читать книги, поддержавшему её и её ждущему, а к первому.
   Потому что первый - красавчик. И у него две большущие, дорогие машины. И наконец она знает, второй намного её умнее и она боится прискучить ему.
   А тот, первый, простой. Понты, лапоть, - ей в самый раз.
  
  
   Он огромен, чёрен, кудряв, у него могучий живот и пьёт он водку. С кем попало, но в пути обязательно. Его зовут Сергей и отзывается он на имя так, как будто оно его. Он возит деньги. Он возит от ста тысяч долларов и выше наличкой и берёт два процента. Через границу - дороже, а сколько - не говорит.
   Он пакует деньги в большой черный полиэтиленовый пакет, в котором только деньги, завёрнутые плотную тряпку, так, что со стороны и не скажешь, может быть это пакет или книги. Но пить в пути обязательно.
   - Пока я пьян, - говорит он, - я знаю, ничего не случится.
   Знаю и всё!
   И не случалось.
   Случись что, он ответит квартирой, которой может и не хватить на покрытие долга. И тогда...
   Он не знает. Он возит.
   Если пьяного его спросить:
   - Что в пакете?
   Ответит:
   - Деньги.
  
  
  
   Длинноногая чернявая проводница лет сорока, но ей тридцать пять. Она ходит на каблуках, улыбается, продаёт пиво, что входит в перечень услуг, и водку - что не входит. Если денег нет, она будет долго с тобой говорить, а потом вы пойдёте в её купе где задёрнута штора, ненадолго. Надолго ей не надо. Надоедают.
   С мужчинами проводниками она смеётся, но не допускает: давно надоели.
  
  
  
  
   СЧАСТЬЕ
   Вар. 'Z'
  
   ...5 дней скворцы!!!
   Помнишь: у нас была 'Прекрасность...' Попова. Не знал, куда деть. Так, таки да, она и здесь, и здесь! Тесен мир.
  
   Ура, подключил свет! Обживаюсь. Поищи мне и всему прогрессивному человечеству японск.анимэфильм 'Призрак в доспехах' и Акиро Куросаву, и 'Сталкера'. Ночью слышал ежа.
  
   Ой, здесь так классно! Вчера видел: мелкая кошка ела из своей тарелочки картофельную шкурку из собачьего супа. Увидела меня и - бежать. Жаль какая... Я их всех кормлю.
   ...Смотрю твои фотки. Скучаю.
  
   Нет, деньги есть. Тепло. Кот ушел на свою работу. И мне через час в смену. Не звони.
  
   Ем 'сладкие весенние баккуроты'. Те самые, представляешь?
   Шлю тебе фото на электронный адрес, приехать пока не могу, но здесь прекрасные перспективы. Мы будем богаты!
  
   Когда пришлю деньги? - Ну, завтра. Ну, послезавтра, точно...
  
   Еж спать ложится. Небу уж так противно 8 марта и Роза Люксембург, что даже здесь снег.
  
   Ну пожалуйста, умоляю, ну не выходи замуж за него, подожди!!!
   Я приеду вот-вот. Месяц, от силы два...
  
   Коты пошли с белым флагом. Кому-то сдаются. Война...
  
   С праздником Пурим тебя. О праздниках я пока мало знаю. Этот - вроде, важный. Да что толку? Я здесь, ты - в Москве.
   Но с праздником. Я всё равно приеду к тебе. Разбогатею и приеду, и отберу тебя у мужа. А не отдаст - убью.
  
   Прости, не позвонил. Я - старая собака. С днем рождения. Но вокруг один кошки. А кот пропал.
   Сколько лет мы не виделись? Привет тебе от жены.
  
   Дни быстро кончаются к ночи. Завтра уже нет - полузавтра, полупослезавтра... Как там твой муж?
   Толстеет? Я - тоже.
  
   ...Здравствуйте. Кто это? А-а, ты. Да болею я, болею. Прости , не могу говорить. Как ты? Внуки? Это хорошо.
  
   ...Алё. Алё. Алё. - Вышла? Так сегодня же наш... Ладно, перезвоню.
  
   Алё. Алё. Алё. Э-э, привет! Как ты там? ...Как Анна? Какая Анна? Переехали? А адрес, новый телефон? Как нет?
   Не может быть, ведь я, ведь я её...
   - Повесила трубку... Не может быть...
  
  
   (она ему так и не позвонила и, конечно, они не встретились. Никогда-никогда-никогда. Больше - никогда.)
  
  
   ЗАБЫТАЯ ЗАПИСКА из СТАРОЙ СУМОЧКИ
  
   ...Бесспорно, тащить тебя из семьи сейчас бессмысленно и жестоко. Некуда. Денег нет. Так что, как бы ни ломало, отпускаю. Гляди сама.
   Но долго ли мы так протянем - если, - отпущу?
  
  
  
   СЧАСТЬЕ
   вар. 'Y'
  
   Хни, приходи, завтра в назначенное время.
   Итог - не пришла.
   Хни, если не придёшь, я приму меры, чтобы тебя не стало.
   Итог - не пришла.
   Хни, исчезни!
   Исчезла. Три дня как нет.
   Итог: кому из нас хуже?
  
  
   Хни, стели постель.
   Вопрос: А зачем?
   Затем, что мы муж и жена, и должны вместе спать.
   Вопрос: А сколько должны?
   Сколько захочется.
   Утверждение: Не хочу спать.
   И я не хочу.
   Вопрос: Тогда зачем постель?
  
  
   Хни, твоя мама дура.
   Вопрос: Почему
   Она меня не любит. Не поздравляет с Рождеством, Новым Годом, не готовит котлет.
   Мама их боится.
   Кого?
   Котлет.
   Я же говорю: дура.
   Я тоже боюсь.
   Почему?
   Я делаю котлеты в форме человечков, и плачу потом, когда на сковороде оживают и мучаются.
   Так делай котлеты в форме котлет.
   А плакать?
  
  
   Хни, ты дура.
   Возьми вон ту тарелку, подай мне.
   (Подавая тарелку) Я говорю ты дурра.
   Принеси из холодильника два... Нет, три яйца.
   Ты дура, дура, Хни!
   Соль и перец, милый. Вон в том ящичке, пожалуйста...
   ... Боже, Хни, зачем столько перца в мою яичницу? А соли? Зачем столько соли?
   Я так возражаю.
  
  
   Хни, поди сюда.
   Не пойду, на мне чистые трусики.
   Хни, меня интересуют не трусики, а то, что под ними.
   Нет, на мне чистые трусики.
   Хни-и, перестань, иди ко мне.
   Скажи: 'пожалуйста!'
   Пожалуйста.
   Нет, не так. Скажи 'ласточка моя, солнышко, пожалуйста!'
   Ласточка моя, солнышко, пожалуйста, иди ко мне.
   Повтори.
   Ласточка моя, солнышко, пожалуйста, иди ко мне, ко мне иди, ласточка, солнышко, радость моя, цветочек мой - иди-иди сюда, умираю без тебя.
   Еще, еще, еще!
   Солнышко-воробушек, ласточка-ласонька, зайчик мой солнечный, Хни, рыбка моя золотая, иди-иди скорее, пока твой ворчун не погиб без тебя во цвете лет. Радость моя, Хни...
   Не пойду: на мне чистые трусики.
  
  
   -Хни, ох, сердце болит. Позвони доктору.
   -Звонила.
   -И что?
   -Доктор жуёт.
   -Ну, позвони еще раз, может быть прожевал.
   -Звоню.
   -И что?
   -Жуёт без конца.
   -Так ты ему скажи, что сердце...
   -А вдруг подавится, и умрёт, что тогда?
  
  
   Хни, давай заведём собачку?
   ...Молчание
   Ма-аленькую такую собачку, девушки всюду с собой носят, модно
   сейчас.
   ...Молчание
   Ну а кошечку? Кошечку, Хни, котёночка, пушистика маленького, который потом вырастет в большого и толстого, доброго и ласкового, который будет ходить за тобой, прося рыбку. Ты дашь ему рыбку, Хни?
   -Котам режут яйца.
   -Что-что?
   -Яйца им режут. Яйца. И больно. Надо бы всем вам, а расплачиваются одни коты.
   -Боже, Хни, что ты говоришь?
   -Тебя не касается.
   -Почему?
   -Потому что ты мерин, вот ты кто. Мерин! Ме-рин!.
  
  
   Ну пожалуйста, милый, ну, пожалуйста...
   Хни-и...
   Нет, ну пожалуйста-можалуйста, милый мой, - мой лучший, любимый ласковый,
   пожа-луй-ста!.
   Ну Хни, ну не могу, больше не могу, пойми.
   Ну, рыбка моя, ну прошу, прошу тебя, ну еще, еще один разик. Только раз!
   Милая,я устал, завтра рано вставать. Утром давай, а? А сейчас... (полуспит), - Я не йог.
   Кто 'не'?
   Йог. Не йог я. В Индии. Они всё могут. Хоть по семь...
   А по девять?
   И по девять.
   Откуда же у них деньги, а?
   Пауза.
   (приподымаясь) ...А чего ты собственно, хотела?
   А ты на что подумал?
   Н-не знаю.
   Ах так! Тогда и я не скажу!.
  
  
   Я так люблю тебя, Хни!
   Ровно на триста долларов. В месяц.
   Как так?
   Ты сколько получаешь?
   Четыреста.
   Вот, сто на транспорт, триста - на меня.
   Но я еще и за квартиру сто.
   Значит, сто - твой долг.
   Но мы и едим.
   Выходит, ты любишь меня в лизинг?
   Хни, ты что, с Тверской?! Ты где этого нахваталась?
   Не слушая:
   ...В лизинг, в лизинг!! (скидывает платье) - Сейчас же займёмся лизингом!.
  
  
   -Хни, ты постирала мои носки?
   (молчание)
   -Где же они?
   (молчание)
   ...Где носки, Хни?
   Молчание.
   -Слушай, ты где? Где ты?.. Я, спрашиваю тебя: где!-мои!-носки!!
   .Молчание
   ...Ка-аждое утро битые полчаса шарюсь по всей квартире, отыскивая носки, штаны, часы... Прошлый раз ты воткнула свои дурацкие икебаны в мой 'Доккрес'. Я опоздал на встречу с друзьями, а связи в наше время - всё. Если я опоздаю сегодня, это попадалово на деньги, Хни, ты думаешь, что нибудь, а? Сегодня я еще и не завтракал. ..Блин, я голодный, как волк. Меня ждёт шеф. Я сожр-ру его с потрохами, а мне нужно всего только повышение. Хни-и, блин!!
   ...Слушай, я не стану ругаться, скажи мне просто: где носки?
   ...Хни! Я начинаю звереть, это плохо кончится. Носки где?
   ...Хни-и-и-ы-ы!!!
   Выходит из туалета с журналом, потягиваясь, улыбаясь сонно, вся тёплая. Идёт навстречу, вскидывает руки, так, что видны чуть тёмные подмышки, обнимает, кладёт голову на плечо, роняет журнал...:
   - Да, милый?
  
  
   -Хни, пошли спать.
   -Сейчас, сейчас, вот, они только поженятся.
   Через полчаса.
   -Хни, они уже поженились сто раз. Иди спать, гашу свет.
   -Сейчас, сейчас, вот, она его целует.
   -Иди сюда, балда, я тебя сам поцелую.
   -Ты так не умеешь.
   -Я?? Откуда... - да с чего ты взяла?
   - (Рассеянно) Ну-у, у тебя коня нет... И шпоры... - только к старости отрастут...
   (через полминуты сериал закончивается, и, топоча босыми пятками, она прибегает,
   Падает на кровать, быстро лезет под одеяло, прижимается, уже голая, - и когда успела! - прижимаясь так, как только она и где только ей..., говорит быстро, жарко, в висок, ухо, щекоча:
   -... И я буду их лечить, лечить, лечить...
   Встряхивает головой и лёгкие волосы забиваются мне в открытый, жадно-жадно задышавший рот...
  
  
   -Хни, дай мобилку.
   -Зачем?
   -Дай, балда, свою куда-то задевал, позвоню.
   -Не дам.
   -Почему?
   -А ты мои смс посмотришь.
   -Не стану, дай скорей.
   -Нет, посмотришь.
   -Да не стану, клянусь!
   -Нет-нет, станешь.
   -Ну, Хни, некогда мне. Дела. Может слететь встреча. А это бабки.
   -Н-нет!
   -Хни-и!! (стоит рядом и не уходит)
   -Хн-ни-ииии!!!
   ...Хватаю за руку, мигом выкручиваю, вырываю телефон, и вдруг вижу, как слабы, нежны эти тонкие пальчики, какие на них синенькие и вдруг набрякшие под моей ладонью венки, и с уголка, валиком загнулся на безымянном её чуть-чуть отросший чисто вымытый ноготок...
   - НУ ЕГО К ЧЁРТУ, ХНИ! Я НИКУДА НЕ ЕДУ, ПРОСТИ, ПРОСТИ МИЛАЯ!
   ВСЁ, БОЛЬШЕ НИКОГДА, НИКОГДА
   ОТ ТЕБЯ
   НИ
   НА ШАГ!
   РАДОСТЬ МОЯ, КОШКА, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ-А!!!
   ....
   Оборачивается, очень серьёзна, с некоторым удивлением:
   - Как, - не едешь? А кто обещал - в Египет? На твой телефон и - давай, давай...
   -А что же сразу... ну, его не дала?
   - (низким голосом) А ду-умала.
   - О чём? (обуваясь)
   - А дать - не дать.
   - Ну, хорошо, что дала...(наклоняясь, чтобы поцеловать. Разгибаюсь, поворочиваюсь, и, в спину:
   -...Дурак ты.
   (...улыбаюсь, продолжаю, захлопываю дверь, на площадке второго останавливаюсь, достаю телефон, смотрю на него и долго-долго курю.
   ...Дурак).
  
  
  
   ЦИТАТНИЦА
  
   ...Все решительно может изменить "Зауэр" вертикалка 7 калибра. Ибо бывают случаи, когда и мешок самой лучшей халвы не поможет.
   Или нильский шестиметровый крокодил на свободе, чтобы отстающая сторона поторапливалась. Или бегущая не спешила.
   Хорошо бы, да, чтобы как нибудь побескровнее: скажем, Кольцо то самое: "...А одно, всесильное...' на собственном пальце, но сказка же. Сказка, как 'мы наш, мы новый... - своею собственной рукой'. Не бывает, потому как ничто мы своей рукой, 'а только Его'.
   Да и "слишком хорошо, тоже нехорошо", как говаривал токарь дядя Юра-татарин нам, пацанам-слесарям за длиннобазовым своим ДИПом про чудовищный орган своего односельчанина, убившего им 2-х невест, но вдруг сыскавшего полноценное счастье в объятиях некоей вдовы, на 10 лет себя старше.
   "Ты вынул занозу из моего сердца" - сказала вдова и была подслушана через окно спальни и вошла в историю.
   А если бы она промолчала?
  
   - Говори, чтобы быть услышанным. В крайнем случае будешь цитирован.
   ... Оттого речь про крокодила. Скорее - про вертикалку: громче.
  
  
   Кто-то живет за стенкой, с извне запертой дверью, втиснутым, всунутым, загнанным за неё, я же носил эту, имплантированную в меня каморку всю жизнь, и что теперь делать, когда она расшаталась, камни сыплются, в проломы заглядывают собаки, повисшая на петельках дверца коса, скрипит, стала мешать?
  
   Что делать с лучами послеполудня, косо упавшими в щели, в холодный сарай?
   Можно ли трогать руками светящуюся на лучах пыль, ведь это так весело, и так хочется!
  
  
   Узнал, что ревность входит в нас через подреберье, водой.
   - Помогает ли напряжение брюшного пресса?
   - Наверное, помогает, у кого пресс есть. У меня не помогало, значит, его нет.. Зато есть идея: научиться на сварщика.. Экскаваторщиком было б получше, но кажется, экскаваторщиком не возьмут.
  
   И вот, и на фига я ей, такой красивый, нужен?
  
  
   Ощущение собственного несовершенства сильнее на улице. Неумение, неспособность, и прочее... Деньги, как основа всего и вся - это чужой, странный мир.
   ...Можно ли человекам супротив времени?
   - Можно: вот оно я...
  
  
   Злотоусый брат выбрился, о сестра моя!
   Пропали жемчуга и смарагды свалены в грустную кучку на дне фаянсовой раковины. Брызнула вода - всё... И только чёрные тараканы и тараканищи, выглядывая из-за проеденной оспою окислов цинковой решётки аварийного слива грустно пошевелили усами: пропал еще один усатый. Побрился, златоус... Пропал.
   ...К тебе приехал муж. У вас будет полноценное супружеское лето-лето-лето-лето-ле... Каждую ночь.
  
  
   Звонить уже нельзя. 'Ну как там жизнь...'
   И - правильно. Пусть.
  
  
   ...мир становится жёще. Мир имеет такую тенденцию и он таки да будет её иметь - супруга, как никак. А что еще должна делать супруга, как не ублажать мужа на ложе страсти, а?
  
  
   ...скажи, как долго это может продлится? Потому что выхода нет никому, только рвать, а я так устал от мира нелюбви, что и такое вот мне - мёд истинный. Скажи, есть хоть шанс?
  
  
   ...Даже по телефону ругаемся. И слышимость, как назло,
   отличная, не то, что в клятой библиотеке, где так и не поняли мои стихи, и где я увидел мужчину, который спит с женщиной. Моей.
  
  
   Тоскливо и голова пуста, и по усам течёт архивная пыль. ...Подымать архивы, смотреть - как именно я выживал прежде, нужды нет. Она уже уезжала, и было больно, но сейчас, когда они исчезли вместе
   - О чём заботиться мне? О ком?
   Может - указание свыше: "Гляди, олух, у неё всё нормально. Вот стул, уткнись в свой комп, и пиши, пиши... Или начни строить очередной фонтан. Или езжай на Алтай, где давно бьют в барабан и дудят в трубу: зовут..."
  
  
   ...С другой стороны, всему своё время. Может быть, лестницей славы, вами основанной, я наконец попаду в своё небо? Может там, рядом с откидным, на цепочке, лючком, ждут меня искомые, в пачках по 10 тысяч, у.е., а?
  
  
   Я всегда старался выстроить себя так, чтобы каждую секунду, оглянувшись, видеть собственный, не слишком уж грязный хвост. Иногда он был пылен, порой волочился по тине, и к нему присыхали скелетики мёртвых рыб, но тогда время было такое и Строгий Суд, приглядывающий с балконов, списал бы. Брезгливо поморщившись, да, но списал.
   А теперь я перестал оглядываться на хвост, я просто бегу и единственное, что знаю: живой. Пока живой.
  
  
   Нет, расчёты и расчётики остались, висят на шее, но, кто его знает: захочется ли потом, после этого бега, останавливаться и перебирать деревянные, чуть подгнившие уже бусины?
  
  
   ...Спасибо, друг. Ты мне сказала то, что именно требовалось услышать.
   Разглаживаются складки на лице, одолевает зевота. Наконец хочу спать.
   Опять зашумело со звоном в затылке - значит всё как надо.
  
  
  
   ЗНАЮ
  
   Я знаю год, день, час когда...
   Помню выражение лица, с каким она подходила. Имя её забыл, да и значит ли что-то имя, когда потом, час, два, - не остается и квадратика кожи невзятой - твоей и, вместе, её... Когда одно.
   Когда пространства нет - знаешь ты? Знаешь, пространства тогда нету нигде, сошлось вот здесь, вот в ней - под, над тобой неважно, - тобой, взятой, тут вот поятой, пробитой насквозь, сквозь прободённой на шашлыке твоём - горящем в её печи шашлыке твоём на... - до углей. И, - обугливайся, потому что ты и правду с ней аж - дым.
   До дыма с ней без обещаний, а только с ней - до дыма, снега, до последних, пополам, колёс, до...
   ...До неё. До её драгоценной горячей - всё. Было, а теперь нет и - пусть. Оставайся там, до неё прошлое, кайся, бейся, валяйся голое в снегу. До - неё ты. А после тебя нет. Нырнул, сквозь прошёл и в лучшем своём. С ней. В ней. Живу.
   ...Помня только
   - год, день,
   час...
  
  
  
   Возьму тебя так, чтобы ты смотрела на меня и, одновременно видела вверху голубое небо. Так хочу.
  
  
   Скажи мне, веришь, что мы будем вместе, что день за днём и год за годом, приходя с работы или отрываясь от неё, я неизменно смогу брать тебя за волшебную ручку, делать тебе массаж и ребёнка, есть из твоих ладоней, тыкаясь в кожу ежиной бородкой? Скажи, ты веришь в это?
   Потому что вера двоих - сила, это магнит.
  
  
   Хочешь меня в вечное пользование? Не в следующей проблематичной жизни, не на Луне, а в этой, которая есть - хочешь меня, ты, лежавшая подо мной на полынном утреннем поле?
  
  
   Смотри, не уходи надолго, и держи меня обеими руками слов, потому что умерла уже та страшная тревога и я снова как Александрийский столп... -
  
  
   Я повезу тебя - голую, то спереди надетую на меня, то взятую мною сзади - через всю страну, и не будет остановки и полустанка, где бы ты не посмотрела бы на меня, обернувшись, через вспотевшее от страсти плечо.
   ...Не будет города, где мы бы не сошли из зеленого вагона, чтобы испытать звукоизоляцию в первой же из гостиниц. И мягкость матрацев. Кстати, проверяющий инструмент - попа твоя, спина. Так что присмотрись сперва.
  
  
  
   ВСТРЕТИЛА
  
   Встретила и ходила рядом, смотрела в глаза, на себя подсадила, и вот, "мы в ответе за тех, кого...". Но, были годы и стал день, и другой человек, который нужен. Просто нужен, и - что, что теперь?
   ...А, может быть, не так уж нужен?
   А, может быть и на старой мельнице перемелется?
   А, может быть...
   - А-а-а, а вдруг ты ему, новому не так уж нужна?
   И проверяет, и думает, созревая, и время-дорога пылит для старой арбы. Петлями, пылью, холмами где камыши...
   - Ты хочешь с обрыва сразу?
  
  
   ...На понимание, как на иглу. И - верны ему по-собачьи.
  
  
   ...Легла уже спать, чужая моя. Моя-чужая женщина легла уже спать.
   Рыба моя... Ласта, родинка сердца...
  
  
   Уже пора спать и князь Андрей дремотным облаком приближается к изголовью.
   - Что надобно, князюшко?
   - Молчит. Улыбается, молчит, тает...
   Зачем приходил, чего хотел?
   И ведь не спросишь. Завтра, если придёт, то будет Пьер. Или кот Бегемот - они меняются. Только код смены мне неизвестен.
   Неизвестно, зачем идут, почему молчат, темны очертания, знаки.
   Что пишут нам, для чего стоят они с той стороны листа, собрались зачем? ...И пишут, пишут слова пальцами по стеклу с той стороны стекла, артикулируя, кивая.
   - О чём вы, господа? - А?
   - Ни звука. Урчит холодильник, котёнок, полосатейший из трёх, вышел в коридор, покачиваясь, пробежал, пианически топоча, раскрыл розовую бабочку рта, поёт... Он еще не умеет орать, ходить на горошок, он еще мал и сосёт мать и не знает, не знает - о чем Они, с той стороны стекла.
   Знает кошка мать. Знает рыба, висящая на верёвке, может быть "Липтон", хороший черный чай.
   Липтон, скажи, о чём они нам - с другой стороны стекла?
   ...Вот и Липтон молчит. Молча все. И только еж, выставляя с полатей умное лицо, скажет:
   - Спать пора, спать. Блоху вон подковал - и спать. Баиньки. Бог ними, что с той стороны.
   - У кошки заболи, у собаки заболи, у тебя - пройди. Плохое пройди, минуй, сгинь, отвались пластом. Можно-нужно жить так. Нужно-нужно жить так. Единое Мирово, окружившее нас, не отходит. Стоит, ждёт. Ищет чего, чего думает... Ждёт, когда по эту сторону стекла услышу я голоса с той, стекла, стороны. Когда, наконец, струёй придёт вечное:
   Динь-доон: это басовый ключ.
   Динь-звон: это слова, речь.
   Динь-свет, динь-день, динь-всклень... -
   это Голос, музыка Его.
   И ничего иного с той стороны.
   Ничего более и нет.
   Только: Динь - звон - Свет.
  
  
   ...Видят в доме напротив, соседи слышат, знают...
   - Пусть знают. Еще глубже в тебя, слаще, сильней...
  
  
   Красивая, правду говорю. Похорошела - с любовником. Душа ближе к коже.
  
   Фото для мужа: и взгляд твой словно из-за стекла спокойной и доброй, давно сытой близости. Но уже свысока чуть, с высоты моего четвертого этажа.
  
   Преданнее взгляды женщин на мужей - от гульфика.
  
  
   Сражаешься с ним и доказываешь себя ему. И, думаю, предоставишь время ему для ответа. А потом - возразишь. И после - он...
   Ты не уйдёшь. Это - семья и связь.
  
  
   В холодных, шипящих мурашках ревности, в накидке из ревности, майке, крашеной кровью кентавра, всматривался тебе в лицо на фото, что снял он. И знаешь? - Ты вся в этом человеке, в муже своем. Ты преданно ему служила, оценена и вот он - твой мир и покой.
   Со мною едва лишь верхушечка, теменная часть головы. Ну, уши, ну, ну - глаза. Тебе лишь нескучно и творчество,
   а там - холодильник и жизнь.
  
   И как мне..?
  
  
   Езжайте, девушка, в - пространство.
   Сейчас, пока вы спите, и сны кружатся над кудрявой головкой, я напишу вам ваше пространство.
   Пространство, девушка это...
   Пространство это - шары, блёстки, свет, музыка, это солнце, солнце, солнце. И это два моря и пролив...
   Или это вечер, и медленный танец, глаза, неотступные глаза мужчины на твоём лице, его руки, его желание, уже уводящее вас двоих, уже отделяющее вас от всего окружающего, от музыки самой, привязывая, нет - стежками, один за одним закрепляя стёжки на коже, - в жесткий белый шар на двоих.
   Пространство это часы, щёлкая ядрышки времени, висящие на стене
   часы, нет, сидящие на стене, раскачивая одной ногой, второю они заложили за ухо...
   Обычная поза нашего времени.
   - Нет, нет, шутка - вторую, ногу в плетёном шлёпанце, часы просто положили на коленку и раздумчиво, и не замечая, вертят в пальцах грифельный карандаш, глядя вдаль. В огромную, в западе где над горами - огромная жаровня лета, и куда солнце садится, укладывается ладом, как огромная рыжая курица. Курица солнца, слегка квохча. Она раскидала по городам бесчисленные зерна огней.
   Разрыла лапами вороха - огромными желтыми лапами ночное зерно - огоньки. Вот туда, с новым мужчиной, ты и идёшь, спускаясь по бесконечным широким лестницам с древней царской горы.
   Это уже годы спустя. Это когда всё притёрто, прилажено и по фигуре сидит, и только - огни внизу и на небе над тобой, в огромном вечернем пространстве, куда ты и он, твой мужчина, вдвоём... Огни солнца.
   Они тебя ждут.
  
  
   Ты спрашивала, поместишься ли под столом у меня?
   - Не сомневайся. Полочку отломаю, затисну, обниму тебя там ногами...
   На двигающуюся голову сверху смотреть...
  
  
   Спой-кошкиной ночи. И пусть ночью тебя наконец не трахнут.
   ...Никогда и никто, кроме меня.
   Бай-бай, чудо моё. Би-бомм.
  
  
   ЗАВТРА
  
   Серо-зелёная морская волна, бьющая в изрытый ею евпаторийский Ялтинский, Керченский бетон, мчит вдоль бесконечной набережной как паровоз, с шипением неся белый султан брызг, битых в пыль султан пара - привет морского царя осеннему Крыму. Острый запах водорослей. Холодно. Мёртвый сезон.
   Глупый пёс у молодой хозяйки, забывшей с лета переодеть капрон и ослепительное мини, скачет на мокром песке санаторного пляжа, суётся в волну и, с визгом, поджав хвост, несётся назад, когда вода набегает. Волна медленно, шумно валится, хватает за задние лапы, пёс оборачивается, кусает пену, обоим весело - псу и волне. А хозяйка гуляет, глядя то под ноги, то - в морскую даль, где от облачных просветов до вод натянуты струны золотого зимнего солнца... На светлом, метёном ветром песке реденькие следы. И пена, барханы пены у кромки прибоя. Другого нет: мёртвый сезон. Отдых крымчанину, отпуск. Время вздоха.
   Всё в мире дышит. Север вдыхает летом, а выдох зимой. Здесь - наоборот. И осенью Крым вдыхает и распрямляется. Потирая затёкшие члены, выходят на свет Божий все, таившиеся по мышьим чуланам старушки, временно вступая в полноценные права домовладения, наскоро - обнюхивая траченные курортной молью углы своего жилья. Складными ножиками распрямляются их сыновья: особый вид, крымский эндемик - "бездельник радужный красноносый", чтобы в белых, летних, чехословацкого еще производства туфлях прошкандыбать до ближайшей
   пивной к таким же как он. - Нерест. А матери остаются белить, перестилать полы своих гнёзд, жёны бегут по своим ларькам или едут в Одессу к оптовикам за товаром. К лету всем должно иметь вид, чтобы себя продать-выдохнуть. Кто в Крыму не продаётся - не живёт.
   Я вот - не живу...
  
  
  
  
   Он клеил битый фарфор жалкой спермой вдовца и ходил в немытой одежде, пока свет семи дней не проколол глаз, как солнечный заяц венецианского стекла. Она ужом вывернулась из стены, и они.
   И ел пыль из под её башмачков.
   Он смотрел на край платья, только, только на край платья, кружевной, взбрасываемый полными коленями.
   Ветер, дружок. Как облипает платье ноги её. О, как это... У тебя дурной вкус, дружок.
   Хохочет. Женщина. Горячей рукой берёт под руку, хохочет. "Это не со мной это варенье, вишнёвое варенье, мёд. Я пчела, бжжо-о, бжжо-ож..."
   "Ты умрёшь, если меня уведут? Скажи, ну - да? Или нет?"
   Он глупо улыбался в стыде. Улыбка, как подсолнечная лузга, налипла к губам
   Она курит, пьёт дурной кофе. Она хочет от него детей. Её платья раскидываются веером, когда она садится на траву. Его пиджак.
   "Что, ну что ты в нём нашла, ну протри же глаза, дура".
   "Шлюха, шлюха, шлюха!" (бешенно, тяжело дыша). Ещё - шлёпки по щекам набрякшей ладонью.
   ...Её дыхание, воздухи её. Воздуси.
   "На воздусях неси её, Богородица, отдай девицу, отдай милую".
   "Наперекосяк. Хоть так, хоть сяк. Наперекоси на оси. Наперекозлы злы, злы. Напересудьбы".
   О-о, как она это умеет делать.
   "Который по счёту? Который по счёту я?"
   "Спаси мя Господи, а если не можешь, то хотя бы прости".
   И вот.
  
  
  
  
   'Убыток' - бессмысленный, бесполезный человек. Современный мальчишечий жаргон.
  
  
  
   ГЛАЗАМИ БЕГУНА
  
   Холмистые поля у залива под корни трав будто истыканы указательным пальцем: норы полевой мыши. Утром, когда светает, в травах их тысячи: с ноготь большого пальца, серых шариков мха. Если внезапно включить галогенную лапочку, в ответ блеснут алмазные искры - чёрные, блестящие капельки, словно брызнули нефть - их глаза.
   Они непрерывно попискивают, словно крошечными резинками трут по маленьким зеркальцам и подают сигнал: бип-бип-бип: 'я еще жив'. Они очень малы. Ходят по грибы.
  
  
  
   Чёрное, как смола на желтых камешка у воды, птичье перо. Осень,
   уже прилетели черные лысухи, и пугаясь бегущего, отплывают от берега, волоча по выпуклой воде расходящиеся тройные усы. Вдруг ныряют. Исчезли.
   - Воля. Залив и воля. Покой.
  
  
   Нынче над заливами солнце и вечер необыкновенно цветаст и резок своими цветными тенями. К зиме цвета съёживаются, переходя на границы предметов - пугают предстоящие холода и они мостятся у граней, в подмышках, около рта или ногтей вещей, оконтуривая наши миры. Так прежде чёрными карандашами обводили портрет.
   Цвета боятся простыть и, подымая воротники плащей, оборачиваются спинами к ветру, ложатся плашмя.
   Им на спину валенками наступит Зима.
  
  
   Повторяю:
  Важно иметь в доме смирного кота, на которого ставить ноги. Или упрямую чёрную кошку, чтобы ночью пришла улечься тебе на живот. Паллиатив женщины.
  
  
   ' Я хочу только с тобой быть, но не гони меня сейчас - от него на улицу'.
   - Я не гоню тебя, милая.
   Я ничто.
   Я просто пялюсь в экран.
   Я даже теперь думаю, что ...
   Неважно.
   Просто приедешь когда нибудь. Хоть через четыреста лет.
   Говорю: при-вы-каю...
  
  
   Можно, к тебе приеду я?
   Я встречу тебя вечером, я принесу тебе твоё море, увидишь. А в зубах, коренными зажав, я понесу твои вещи. Я буду бежать за автобусом, сильно вынося задние лапы, тело держа наискосок, и если ты взглянешь в глаза, если опустишь глаза и взглянешь, то сорок остановок скача за тобой, я буду улыбаться...
   ...Никто не посмеет на тебя и глазом взглянуть, бровь поднять. Кусаюсь.
   Можно, к тебе приеду а? - Тебе же захочется поговорить с мамой первые дни?
   А я буду спать днём, набираться сил для любви.
  
  
   ...Бегу за тобой. И глаза глядят на тебя. И нос - в твою только сторону.
   Есть под животиком твоим, главное, любимое мной, основа, давно принадлежащая мне.
  
  
  
   Зовя тебя, проклиная, шаманя, с бубном вертясь, я всё время забываю, что тащу тебя в никуда, и что пары месяцев не продержаться нам. Денег нет, да и с работой...
  
  
   Я тащу тебя насмерть вцепившимися зубами, усилием оплетающих рук, ног в никуда, на смерть.
   - Или на жизнь?
   Выбирай.
  
  
   У тебя там устойчивый корень. Семь-я. А я - один. И в пустоте.
  
  
   Говорю только для тебя и с тобой, а своё идёт, как электричка по соседней ветке, чтобы, поколебавшись, наконец отвернуть и по медленно отгибаемой дуге, исчезнуть из виду.
   Но что это 'своё'? И как уже разделить его нам, столь близким? Или сможешь?
  
  
   ...Гора отказа. Гора 'нет'. Гора под солнцем, откуда идёшь вниз, качаясь.
  
   ...И пока кружатся часовые механизмы, заведённые когда-то собственными руками, ничего нельзя изменить.
   Правда, никто не скажет, что на конце у раскручивающейся пружины: свобода или привязан фугас. ...И это тоже не в нашей власти.
   Тогда, на горе, я думал, что просто получил по носу, - по лбу, думавшему, что всё просто. Теперь понимаю: мы кружимся на своих часовых механизмах.
   Бог знает, насколько мы их завели.
  
  
   'Второго шанса нет, - сказал заказчик, - откидываясь и, плосковатой от веса огромный горой, выкатив на колени живот. - Жизнь не даёт.'
   Так я не думал, но заказа не получил.
  
  
   Права. Нужно время, те самые год, два. Как странно меняется точка зрения, стоит прорезать руку и выгнать любимого кота.
   И выспаться наконец.
  
  
   Но я страшно тебе отомщу. Страшно...
   Оторваться, отклеиться, пока ты сама этого не сделала.
   Ведь так может тянуться до бесконечности. Я-то один.
   Но одинокость поправима. Непоправимо одиночество.
  
  
   Да ты сама оторвёшься раньше. Потому что всё конечно.
   ... Впрочем, есть исключения-исключеньица.., палочки-исключалочки, волшебные мои, отставной козы барабанные мои палочки. Палочки-выручалочки...
  
  
   Любовь - это прыжки вверх. И когда наконец падаешь, то окружающее пространство схлопывается, идёт двойными стройными рядами, печатая шаг, крайне довольное, что всё наконец закончилось. И ты, и ты, оглядевшись, с ними.
  
  
   ...Скорей бы вернулся кот. - ...Вряд ли. Слишком домашний. Домашние на улице погибают. Нечего им там делать !
  
  
   Я уже в возрасте непоправимого. Ты понимаешь это?
  
  
   Я постараюсь хотеть тебя не так сильно, я стану привыкать, держать, и меня перестанет дёргать мысль о том, брал ли он тебя после этого изумительного снимка, и - как брал. Сейчас дёргает, а тогда станет полегче. Станет легче. Наверное, правда станет. Ну, правда же...
  
  
   Надо было, надо - руку, ...кота, и судорог в холодном осеннем заливе, - для чего? Понять, что всё упущено и ничего уже не возвратить?
   Казалось, знал. Ан, нет.
  
  
   Ты всё большее для меня. Это не значит, что я смогу ждать тебя миллион лет, - такое долго не продлится, прогорю, либо сдохну, но пусть ты будешь прекрасной, - хотя бы и не для меня. После
  
  
   Был на море за мидиями, ничего не собрал, но вылезая, подумал, что некогда прежде на берегу сидела жена. Так важно, чтобы, когда вылазишь из воды, тебя кто нибудь встретил.
  
  
   То, что боится, трясёт лохматым колечком хвоста - я ли это, или это старое моё лезет под перевёрнутую синюшно-серую обомшелую лодку, лая, - в виду нового молотка?
   Но уже поздно и почти все равно.
  
  
   Надо, надо носить ножи, прыгать из высоких окон,
   драться, плавать по холодам от берега далеко. И будет полегче.
   Должно быть.
  
  
   ...Присваивать право судить настоящее и планировать будущее бессмыслено. Есть, Кому позаботиться. Надо только главное.
   И - скорость, и управляемость.
  
  
   Жесткость увеличивает скорость и управляемость. - Это знает любой мерзавец. Только они имеют в виду вариант жестОкости.
   Встречи, для женщин, смертельны.
  
  
   Я заметил, что пока я вел переговоры, ты была очень беспокойна. Неужели и вправду был шанс, что, окажись я в седле, ты насовсем-насовсем приедешь ко мне? Неужели? И еще хотел сказать, а можно, а если ты...
  
  
   Велоцерапторы - хищные, быстрые, на горных велосипедах, по лавкам, барьерам появляющиеся из темноты. Хищные, зубастые, скачущие.
   Ножа, однако, боятся.
  
  
   Люби. Люби меня. И всё. И мы пройдём мимо своих проблем, как корабль с высоким бортом. Ибо то, что случается, случиться должно. Подлостей в наших отношениях я не вижу. Просто то, что должно было случиться, случается, ибо корни этого были давно. Росли они из нас, хотя мы и прививались на чужие деревья. Или - чужих к себе прививали.
   Любишь - люби. И будет так, как хотим.
  
  
   Конечно, мы встретились именно, когда стали друг другу нужны, когда было можно и надо. Конечно, всё к лучшему да, сейчас.
   Но - почему, почему не раньше?!
  
  
  
   Понюхал простынь.
   - Всё еще тобой...
   И - моим потом хлопок лёгкий пахнет.
   - Так тонок здесь прощания покой,
   столь слаб ещё,
   что, кажется, лишь ахну,
   и - разорвётся полог полудня,
   и, ты! Ты!... - Легкая, босая, -
   войдешь, светясь,
   чтоб, за руку, меня
   - в кровать.
   Смеясь.
   ...Нагая.
  
  
  
   Отпусти, отпустись!.. Дышать, говорить и - целуйся, целуйся. Попасись на зеленом лужку. Жизнь коротка. Завтра меня убьют, потом тебя.
  
  
   Когда мы все сдохнем, ты белугой станешь реветь, что не договорила со мной на Земле.
  
  
   Тебя жду давным давно, и за околицу хожу, грызя от нетерпения из под ног тощий пёсий снег.
  
  
   ".Да у тебя ж на лбу вечная полоса, красный след от червя пустых мечтаний, - скажешь ты. - Кому это нужно?"
  
   Соль моя. Соль в тряпочке из узелка, который унесу из дома.
  
  
   Теперь, когда я так пролетел с деньгами, тебе опять выбирать формат наших отношений, и - как-то еще оно? Много пламени опасно, но хотя бы понятно, что не потухнет, и можно скакать вокруг, крича "Гори-гори ясно, чтобы не погасло, птички летят, колокольчики звенят", и они и вправду летят.
   А когда огонь прикручен, жить трудней. Безнадежно - в чужих постелях.
  
  
   Он был толст и слегка погнут.
   И вишневой блестел головой.
   Вот так.
  
   Он разговаривал баском и сильно ждал тебя.
   Он и поныне все шепчет: "Девочка, Лилейа моя, пушана, ушастик..."
  
   Он уже куксится, Обопрётся ручками об стол, подбородок на ручки сложит, и куксится. Ждёт свою девушку.
  
   Почему, но почему ты пахнешь свежестью, свет мой, южное солнце...
  
   ...Не любишь ты, всё врёшь. Ты только об ангелах мечтаешь, о возвышенном, я для тебя этап пройденный, гадкий и мерзкий, ну да ладно. Что ж сделать.
   Целую
   Ты мой земной серафим.
  
  
   Лопнула лампочка?
   - А веник есть?
   ...Наскоро замести осколки, да через перила вытряхни покрывало: коты осторожны, а псов мне не жаль. Стол вытирай уже завтра, сейчас уже поздно, пора спать.
   ... Ну, что же ты не слушаешься! - Какая уборка, 5 час ночи!
  
  
   Я бы хотел придти к тебе сонной-сонной, теплой, расслабленной.
   Да, я очень хочу тебя такую, только что из постели, где ты спала одна, дожидаясь меня, со складочками ткани, отпечатанной на порозовевшей щеке... Но это возможно только, когда вместе хотя бы с неделю.
   Надо хоть каплю привыкнуть, чтобы зевнула, встречая в дверях.
   Или просто спокойно спала, уже получив своё.
   Когда голод немного утолён...
   Но не было и нет.
  
  
   Я дал дуба, откинул капыта, ласты склеил, гигнулся... Да-да, и старик смотритель в фуражке с гербовой кокардой на одноколёсной садовой тачке вывез тело на мусорку в соседний двор, в контейнер, куда бродячий мой, из головы, цирк ночами сбрасывает дерьмо слона, чтобы не платить хотя бы за это. Что делать, жизнь и у людей коротка.
  
  
   А если он еще шевельнет отечным мозгом и скажет тебе сладких слов, сладких слов, - что тогда я, и где?
   ... Море, песок, облака.
   Только там.
  
  
   Бесконечность есть. - Нет денег. И если бочки даже катать, двоих не прокормлю. Ужели желания людей - то же, что тяготение половинок расколотого кувшина?
  
   ...высыхающая на половицах вода.
  
  
   Я уезжаю, уехал из твоей жизни, стерт. - Грозные смс? - Что там эти грозные смс...
  
   ...высыхающая на половицах вода.
  
  
   Неужели это переносимо: ты - с ним, а любишь меня?
  
   ...высыхающая на половицах вода.
  
  
   Нам так надо, верно, удобнее. Но я...
  
   ...во-да.
  
  
   И когда я всё про себя придумал, оставалось только переселиться на книжный лист. Что я и сделал.
  
  
  
  
  
   Алексей УМОРИН.
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"