Аннотация: Еще одна судьба ветерана Великой Отечественной.
Валерий Унанянц
СУДЬБА ВЕТЕРАНА
"О ветеранах Великой Отечественной войны 41-45-х годов XX века написано много. Однако, каждая, отдельно взятая судьба - тема для целого романа...". Сегодня о своей судьбе рассказывает ветеран Великой Отечественной войны АРАМ ГЕОРГИЕВИЧ КИКОЯН
Вместо пролога
О ветеранах Великой Отечественной войны 41-45-х годов XX века написано много. Однако, каждая, отдельно взятая судьба - тема для целого романа. Вот и сейчас, передо мной человек, проживший на этой земле более девяноста лет, переживший постреволюционный голод в меньшевисткой Грузии, времена НЭПа в, только что созданном большевиками, государстве - СССР, побывавший, как многие его соотечественники в те далёкие, жёстокие довоенные годы в тюрьме и лагере, в первые дни войны выходивший с товарищами из окружения, участвовавший в подполье на Украине и в партизанских сражениях в Чехословакии, побывавший узником печально известных лагерей смерти "Майданек" (в Польше), "Гросс Розенг" (в Германии) и "Люйтмерит" (в Чехословакии), проработавший в послевоенные годы более пятидесяти лет в системе "Грузэнергостроя" и, на закате жизни, как это ни печально, оставшийся совсем один, лишённый внимания со стороны государства и близких людей, в квартире на шестом этаже, откуда даже выйти погулять на свежий воздух - проблема, так как от всех ударов судьбы заработал ещё трофическую язву и, в конце концов, лишился одной ноги.
Вот с таким человеком я встретился в день празднования 63-й годовщины Победы над фашисткой Германией. Честно говоря, я ожидал увидеть прибитого жизнью и болезнями старика-ветерана, постоянно жалующегося на всех и вся.
На самом же деле мой визави оказался довольно-таки бойким, сухощавым, достаточно подвижным для его состояния человеком, которому невозможно дать больше семидесяти лет. Немалая доля юмора, быстрый, с еле заметной хитринкой, острый, взгляд, проворность рук, подкупающее дружелюбие к окружающим - выдавали в моём собеседнике сильную личность, привыкшую добиваться желаемого в этой жизни, не ожидая помощи ни от кого, надеясь только на себя.
А познакомил нас мой друг - заслуженный художник Грузии Левон Осипов, замечательный человек, всегда близко к сердцу принимающий нужды и чаяния любого человека, неважно - знаком он ему или нет, в постоянной готовности прийти на помощь. Как-то в разговоре с моим сегодняшним собеседником он узнал, что тот хотел бы оставить о себе память на этой земле, описав свою нелёгкую, богатую на события, жизнь и попросил меня помочь ветерану.
Итак, позвольте представиться - меня зовут Валерий Унанянц, а моего собеседника - АРАМ ГЕОРГИЕВИЧ КИКОЯН. Сегодня 9 мая 2008 года, 10 часов утра. Арам Георгиевич негромким, но чётким голосом неторопливо начинает свой рассказ.
Детство и юность
Родился я 18 июля 1917 года в Тбилиси, в Ваке, на ул. Панасевича, рядом с гостиницей - она сейчас называется "Сакартвело". Как раз свершилась февральская революция и царская империя развалилась. В России шла активная подготовка к октябрьской (большевистской) революции. А в Грузии к власти пришли меньшевики.
Какая "весёлая" жизнь была тогда - мы все прекрасно знаем, все изучали историю, правда сегодня нам её рассказывают, как-то под другим углом. Но это не важно.
Моего отца звали Жора - Георгий. Он работал сапожником, а мать - Варсеник, была домохозяйка. Из детей я был старшим. У меня было три младших брата. Вскоре, после рождения третьего брата, мама умерла. Мне тогда пошёл седьмой год. Отцу трудно было и работать, и смотреть за нами. Поэтому он отправил меня, и моих братьев - Жору и Стёпу в деревню Дзегви под Мцхета к маминой сестре - Сиран. А что случилось с моим третьим братом - он был ещё грудным ребёнком, я до сих пор не знаю. Даже то, как его назвали при рождении. Отец никогда не говорил с нами об этом.
В деревне было хорошо. Дом тётушки Сиран был посреди большого фруктового сада, и мы наедались фруктами до отвала. Правда, меня заставляли следить за своими младшими братьями, и я целый день проводил с ними в саду, а мне хотелось на улицу - играть со своими сверстниками.
Я там прожил всего один год. Мне стукнуло семь лет. Надо было идти в школу и отец забрал меня из деревни.
Сначала мы жили одни с отцом, а потом отец женился. Как-то вечером он привёл к нам в дом незнакомую женщину и сказал: "Сынок, познакомься. С сегодняшнего дня она будет вашей мамой". Острая боль пронзила моё сердце. Мне было обидно за мать, но я промолчал и отвернулся. Мачеху звали Наташей.
После того, как Наташа переехала к нам, отец привёз из деревни братьев.
Жили мы впроголодь. Заработка отца не хватало, и нередко мы оставались голодными. Через год умер Жорик - самый маленький из нас, а чуть позже другой брат - Стёпа, заразился менингитом и тоже скончался. Я остался один с отцом и мачехой.
Недалеко от дома, где мы жили, была 65-я русская трудовая школа. В этой школе я проучился с первого по восьмой класс.
Мы по-прежнему жили в маминой квартире на Панасевича, хотя трудно назвать это квартирой. Одна комната на втором этаже и все удобства, как говорится - на улице.
Для того, чтобы просто принести питьевой воды, нужно было выйти на улицу, обогнуть дом, зайти во двор, где в дальнем углу, под балконом второго этажа находился кран и туалет. А если учесть, что натаскать в дом воды не только для питья, но ещё для еды и стирки, сбегать за хлебом и убрать квартиру - было моей обязанностью, а всю эту работу мне приходилось делать после того, как я возвращался из школы, то представляете, какая "сладкая" жизнь была у меня. Вечером, уставший, я уже затемно садился за уроки. Свободного времени на детские игры совсем не оставалось.
Поначалу мне было очень трудно, но постепенно привык и не стал замечать усталости. Наоборот, стало хватать времени и на нехитрые развлечения, и на спорт. Я тогда увлёкся волейболом. Стал играть за школьную команду. Иногда выступал за районную. Меня даже звали играть за заводскую команду при тбилисском арсенале - тогда он назывался завод им. Орджоникидзе и наша школа была подшефной этому заводу. Я вырос, физически окреп, да и в школе учиться успевал. Отличником, конечно, не был, но и в двоечниках не ходил. Меня даже выбрали пионервожатым, а это в то время было очень почётно.
Так продолжалось до 1931 года. В этот год умерла Наташа - моя мачеха, и мы с отцом вновь остались совсем одни. Беда, как говорится, не приходит одна. Это были трудные года. Для нас, как и для многих, наступили тяжёлые времена. Работы у отца было мало и прожить на то, что он зарабатывал, было невозможно. Поэтому отец решил уехать в деревню, где он родился - в Багеби. Это недалеко от Тбилиси. Там от деда у него остался небольшой домик с садом и участком земли.
Отец хотел забрать и меня, но я упросил его оставить меня в городе, чтобы я мог окончить школу и не бросать занятия спортом, который всё больше и больше притягивал меня. А тут я ещё увлёкся профессией киномеханика, даже окончил специальные курсы при "Госкинпроме", чтобы у себя в школе во время уроков мог крутить учебные фильмы.
После долгих уговоров отец согласился со мной, и я остался жить один. Раз в неделю отец приезжал ко мне, подбрасывал на питание кое-какие продукты. Иногда оставлял немного денег, вырученных от продажи фруктов и овощей, выращенных на своём участке. Но этого всё равно было мало. Я, можно сказать, голодал в буквальном смысле этого слова. Поэтому мне пришлось распрощаться с обычной школой и перейти в 40-ю школу, которая также была рядом с домом. Здесь учёба шла вечерами, так как днём ученики этой школы зарабатывали себе на жизнь. Директором школы тогда был Картвелишвили Георгий Ираклиевич. Я с благодарностью вспоминаю этого человека и педагога. Он всячески опекал меня в те трудные времена.
Чтобы как-то заработать, я с товарищем решил заняться торговлей. Купили две пачки папирос "Казбег" в палатке "Торгсина" на Марджанишвили и стали продавать их на улице поштучно по 20 копеек за штуку. С пачки оставалось и на хлеб, который стоил тогда 7 копеек, и на сытный обед, и купить ещё одну пачку папирос. Разбогатеть на этом, как вы понимаете, я не мог, но голодным уже не оставался. Потом подрядился днём помогать базарникам разгружать продукты. Как-то раз соседка попросила починить розетку. В электричестве я тогда, как говорится, "ни бум-бум", но розетку отремонтировал. Там просто отошёл один проводок. Я догадался сначала выкрутить предохранитель на счётчике и только после этого закрепить проводок. Всего делов-то на пять минут, а заработал за это целый рубль. С тех пор соседи стали просить меня о маленьких услугах. Потом мой сосед, электрик, взял меня к себе учеником, и мы с ним стали ходить по квартирам, монтируя проводку. Так я освоил ещё одну профессию. Стал зарабатывать достаточно денег. Днем работал, затем обедал, делал уроки и вечером шел в вечернюю школу.
В этой школе у меня был один друг. Звали его Ашот. Он учился в параллельном классе, а жил на Авлабаре. Кстати - это мы с ним продавали поштучно папиросы. Окончив школу, он женился на моей бывшей однокласснице по дневной школе Гене Хараш. Ашот влюбился в Геню с первого взгляда. Родители Гени не хотели Ашота в зятья, так как она еврейка, а он армянин. Но Ашот был сильно влюблен, а чего не сделаешь ради счастья закадычного друга. Поэтому, сразу после выпускных экзаменов, я поехал в Душети к знакомой старушке и снял у неё квартиру. Затем, в один прекрасный день, заранее договорившись с водителем, мы с Ашотом долго караулили Геню у ее дома. Вот она вышла на улицу за хлебом, и мы предложили подвезти ее к магазину. Короче говоря, мы проехали мимо магазина, и вскоре, выехав из города, поехали по Военно-Грузинской дороге в Душети. Вокруг красота неописуемая, а мои голубки молчали всю дорогу. Я их оставил у старушки, а сам вернулся. Через пару дней пришел к родителям Гени и сказал, что знаю, где искать их дочь. Они обрадовались, ведь все эти дни они мечтали только о том, чтоб дочь их была жива. Молодые же не хотели уезжать из Душети - боялись гнева родителей. Но вскоре, как в сказке со счастливым концом, сыграли свадьбу. Все были довольны - даже мне перепало от их брака. Я был свидетелем со стороны жениха. Но у меня не было подходящего костюма для свадьбы. В знак особой признательности отец Гени купил в "Торгсине" костюм и подарил его мне.
В 1934 году, окончив школу, я пошёл работать на Тбилисский авторемонтный завод (ТАРЗ). Меня взяли в сборочный цех электриком, правда, проработал я там не долго.
Параллельно с работой не забывал и про спорт. На улице Клары Цеткин был стадион им. В.И. Ленина. Там тренировались спортсмены из разных обществ. Мой инструктор по физкультуре - Мельников Георгий, был из общества "Союзгосторговли". Я посещал кружки волейбола, баскетбола, освоил велосипед и стал велогонщиком - выходил на первенства района, города.
Наступил 1935 год. Как-то раз, на стадионе перед тренировкой, ко мне подошёл Мельников и повёл в управление "Союзгосторговли", которое находилось в доме Профсоюзов. Дом этот стоял на проспекте Руставели, напротив оперы, там, где сейчас находится Министерство юстиции. Пришли мы туда, поднялись на третий этаж и зашли в кабинет начальника управления. Им оказалась очень миловидная женщина. Имени, к сожалению, не помню, а фамилия её была Гегешидзе. В общем, привёл он меня туда, отрекомендовал отличным спортсменом и попросил перевести меня на работу в сферу госторговли, чтобы я мог выступать на соревнованиях за их общество. А в этом году, как раз напротив театра им. К. Марджанишвили, открылся новый универмаг. Меня направили на работу в этот универмаг. Директором универмага был Гродский. Поговорив со мною, он вызвал своего заместителя - Карапетяна и приказал найти мне достойную должность. А у них, как раз открылся отдел промтоваров для известных в Грузии личностей и высокопоставленных лиц. Меня назначили инспектором по снабжению этого отдела.
Наш отдел обслуживал наркомов, работников горсовета, секретарей райкомов, писателей, художников, композиторов, профессоров и т.д. У меня был отдельный кабинет и часы работы с 900 до 1400. Существовал утверждённый "сверху" список лиц, кто мог воспользоваться услугами нашего отдела и если кто-то из этого списка приходил ко мне, то мы направлялись на специальный склад и отбирали понравившийся ему товар.
Несмотря на то, что мне уже исполнилось восемнадцать лет, и настала пора идти в армию, директору универмага Гродскому, каким-то образом удалось отсрочить мой призыв. Так продолжалось вплоть до 1937 года, когда начались репрессии. Наш отдел в универмаге закрыли, а меня перевели на работу в детский универмаг. В то время это было длинное одноэтажное здание напротив церкви на проспекте Руставели. Меня назначили зам. начальника отдела парфюмерии, трикотажа, галантереи и канцтоваров. Вот такой многопрофильный отдел. Начальник отдела - Гегечкори, вскоре, была уволена с работы за недостачу, и кажется, её потом осудили. Хочу сказать, что в то время продавцы не несли никакой ответственности за сохранность товара. Я, как её зам., занимался только снабжением отдела нужным ассортиментом. После увольнения Гегечкори, мне предложили её должность. Я долго не соглашался, но в конце концов, меня уговорили, пообещав перенести долю ответственности за сохранность товара на продавцов.
В то время я был влюблён в замечательную девушку. Звали её Варя. Она работала в "Грузснабе" заместителем главного бухгалтера. У неё был очень строгий отец. Он долго не соглашался на наш брак, однако, видя нашу влюблённость, сменил гнев на милость. Но тут подошло время очередного призыва и мне предстояло идти в армию. Я уже не работал с Гродским, и походатайствовать за отсрочку от призыва в связи со свадьбой никто не захотел. Не забывайте, какое это было время. Поэтому, мы решили со свадьбой подождать. А тут, когда до ухода в армию осталось совсем немного, внезапная проверка моего отдела выявила недостачу в 6 тысяч рублей. Сумма, по тем временам достаточная, для того, чтобы загреметь за решётку. Вот я и загремел на целых три года.
Тюрьма и лагерь
После приговора суда, благодаря связям моей возлюбленной и её отца, меня определили в колонию Љ2. Она находилась там же при тюрьме. Работал я сапожником. Ремесло это было мне знакомо, ведь отец мой всю жизнь свою шил и ремонтировал обувь. Так что я остался в Тбилиси и мог видеться с Варей.
Но это продолжалось всего три месяца. Дело в том, что Варю по комсомольской путёвке (тогда это было модно) перевели на работу в МГБ, и её новый начальник - холостой офицер, решил приударить за ней. Узнав, что я - её жених, нахожусь рядом, в колонии, он решил отправить меня подальше, чтобы, как говориться, "с глаз долой - из сердца вон". Поэтому, меня в срочном порядке этапировали на Дальний Восток.
Везли нас в теплушках. В вагоне было человек тридцать-сорок. Вместо постели на пол была брошена солома. По нужде ходили в одно на всех ведро. Содержимое выливали только во время остановок, поэтому в вагоне стояла страшная вонь. На стоянках нас охраняли часовые с собаками.
Ехали долго, почти три недели. Наконец приехали в Хабаровск. Здесь мы выгрузились из вагонов и направились на, заранее подогнанных в плотную к перрону крытых грузовиках, в колонию.
Среди нас было много т.н. "троцкистов", осужденных по статье Љ58-"прим". Потом, отсюда, многих отправили дальше по этапу. Кого в порт Ванино и дальше на Колыму - в Магадан, кого во Владивосток, кого ещё куда-то.
Меня оставили в Хабаровске. Как сейчас помню адрес управления колонии - улица Ветка 300, дом Љ 5. Здесь был целый городок. Вход в него был через ворота КПП, охраняемые круглосуточно вооружёнными солдатами и собаками. Внутри ворот находились административные здания, дома для персонала колонии, склады, мастерские и другие постройки. Здесь же, обнесённые по периметру колючей проволокой, достраивались четыре длинных, больших, одноэтажных деревянных барака для заключённых. Стены были уже возведены, крыша настелена и надо было срочно оштукатурить их цементом, так как в бараках уже жили заключённые, а ночью было холодно - всё-таки сентябрь на дворе, и мы были не в Гаграх - сквозь щели в стенах свистело, насквозь продувая сквозняком.
Я вызвался исполнить эту работу за неделю. Собрал бригаду из пяти моих земляков. Работали дружно и быстро. Закончили досрочно - через пять дней. За ударный труд нам объявили благодарность.
Начались холода. Многих отправили на лесоповал. Меня сия чаша миновала. Недалеко была электростанция, снабжавшая электричеством наш городок, и я стал работать на этой электростанции. Это был нелёгкий труд. Электростанция работала на угле, а уголь был сложен в большую кучу на дворе. Надо было постоянно затаскивать его с холода вовнутрь станции. А внутри было нестерпимо жарко от топок, куда ежеминутно кочегары вбрасывали уголь. А потом, надо было выносить золу на двор и сваливать в отдельную кучу. И так ежедневно, без выходных, с перерывом только на приём пищи и на четырёх часовый сон. В конце концов, через три месяца такой работы, от частой смены окружающей температуры, у меня застудились бронхи, и меня с высокой температурой направили в санчасть. Здесь я провалялся несколько дней. Спасибо докторше, которая буквально вырвала меня из бредового состояния. После выздоровления на станцию я больше не вернулся. Ещё раз спасибо за это докторше. По её рекомендации меня отправили на работу в столовую для начсостава. Директором столовой был Айвазов (не помню имени). А его замом - Сара Исааковна (не помню фамилии). Работа была не трудная - дрова наколоть да печку растопить. Мне выделили уголок там же, и я больше не ходил спать в барак. Постепенно мне стали доверять и более ответственную работу.
Однажды, когда заболела одна из вольнонаёмных посудомоек, то я заменил её. В другой раз по той же причине не пришла официантка, обслуживающая начальников - и тут я, как говориться, пришёлся ко двору. Какое-то время успешно заменял, отсутствующую целую неделю по семейным делам, буфетчицу. Даже однажды носил обед на несколько персон начальнику управления Соколову в его кабинет в административный корпус и удостоился его "высокой" похвалы.
Поработал я и помощником повара. В один прекрасный день меня вызвал наш шеф-повар и говорит: "Будешь работать у меня на кухне". Нюра - завхоз столовой, выдала мне белый халат, колпак, в общем, всё, что положено повару, и в таком виде я явился под грозные очи моего нового начальника. Он внимательно посмотрел на меня и поставил передо мной ведро лука - "Почистишь. Должен успеть за сорок минут", и я стал чистить лук, думая про себя: "Раз с горького начал, сладко будет потом жить". Ох, и наплакался я тогда, зато справился с ответственным заданием. Лук был почищен во время и, главное, качество удовлетворило моего шефа. В следующий раз нужно было жарить котлеты. Я испугался: "У меня не получится. Я их никогда не жарил даже для себя, а тут на столько человек сразу", - заявил я повару, на что он засмеялся и дружески подбодрил меня: "Не дрейф. Получится. У такого орла, да чтоб не получилось? Мудрость тут не велика. Нарежешь мелко лук, зелень, натрёшь картошки, всё это смешаешь с фаршем. Добавишь сюда старого хлеба. Слепишь небольшие лодочки. Обваляешь в муке и поджаришь на раскалённой плите". Сказав, ушёл спать. Я начал жарить котлеты. Сначала не получалось, ведь первый блин, как говорится, комом, но затем справился.
В общем, все были довольны моей работой.
Освоившись в колонии, я стал даже немного подрабатывать. Общаясь одновременно и с заключёнными, и с вольнонаёмным обслуживающим персоналом колонии, я сумел наладить подобие товарообмена между ними. Заработанные деньги давал на хранение земляку, одному грузину из Тбилиси. Он был здесь давно и в "авторитете". Поэтому его не посылали на работы, а назначили вечным дневальным по бараку. И вот, однажды, меня вызвали в 3-й отдел - там разбирались с проштрафившимися з/к-ами. Оказывается, готовился побег заключённых и в нём, каким-то образом участвовал наш дневальный. Когда при обыске у старика-дневального нашли деньги, он указал на меня. Я подтвердил, что деньги мои и рассказал, откуда они взялись. Мне поверили, а деньги положили на хранение в сберкассу, выдав только чек и предупредив, что в следующий раз так просто не отделаюсь.
Шло время. Однажды, когда сидеть мне оставалось почти год, меня вдруг неожиданно, вызвали на заседание полевого суда. Я перепугался. Думал, продлят срок. Но вышло всё по-другому. Меня освободили досрочно. Я вспомнил, что несколько месяцев назад получил телеграмму от Вари из Тбилиси. В ней она писала, что знает, где я, и постарается мне помочь. Возможно, в моём освобождении есть и её немалая заслуга.
Освободить то меня освободили, но поставили условие, что я должен буду находиться в Хабаровске ещё почти год. Я, конечно, согласился.
После освобождения, некоторое время проработал заместителем директора столовой, вместо Сары Исааковны - она уехала из Хабаровска. Потом я предложил создать бюро обслуживания продуктами с доставкой по квартирам для городского начсостава. Начальник производственного отдела колонии выделил мне помещение, двух заключённых, имеющих вольное хождение и подводу с лошадью.
Недалеко от Хабаровска было большое подсобное хозяйство. Я договорился о покупке там продуктов. Дела пошли настолько успешно, что через какое-то время я мог уже покупать в хозяйстве больше продуктов, чем надо было развозить по квартирам. Излишки договорился поставлять в центральный гастроном. Потом познакомился на вокзале с директорами вагонов-ресторанов поездов Москва-Владивосток и Москва-Хабаровск. Они стали привозить мне на продажу цитрусовые.
Где-то в конце лета 39-го года, буквально перед самым началом второй мировой войны, меня вызвал в управление лагеря начальник отдела снабжения Шелудко. Попросил помочь перегнать скот из соседней Монголии к нашей границе. Со мной было ещё два помощника. Мы выехали на автомобилях, когда садилось солнце и ехали всю ночь. Под утро въехали в монгольскую деревню - аил или аул по-ихнему. Пробыли там два дня и к исходу третьего, загрузив в автомобили тридцать коров, направились к границе, которая была в 10 километров от аула. Сдав скот на границе, я вернулся в Хабаровск.
Работа спорилась. Мне выделили в городе отдельную квартиру. Но меня так тянуло домой - увидеть близких, родных и друзей, побродить по знакомым местам, подставить лицо под лучи ласкового солнца. Это стало, как наваждение, и терпеть было просто невмоготу. Поэтому, отработав положенный мне год после досрочного освобождения, я засобирался домой. Но не тут-то было. Мне целый месяц не подписывали заявление. Вызывали в горсовет. Обещали назначить начальником "Общепита" в Комсомольск-на-Амуре, но я отказался от такого заманчивого предложения. В конце концов, заявление было подписано. Ровно через два дня после этого, сдав дела, и, попрощавшись со своим начальством, я уже сидел в купе скорого поезда Владивосток-Москва, уносившего меня от этих суровых памятных мест.
Я ехал домой. Моими попутчиками оказались высокий мужчина крепкого телосложения и его красивая молоденькая жена. Борис - так звали мужчину, оказался заядлым преферансистом. Дни и ночи напролёт он проводил в компании таких же фанатов картёжной игры, предоставив мне, возможность развлекать его молодую жену, что я и делал с большой охотой. До Москвы ехали почти шесть суток. Потом, ещё трое суток до Тбилиси. Взяв с вокзала такси, отправился домой всё на ту же улицу Панасевича к дому Љ 37, где я жил прежде. Чем ближе подъезжал я к дому, тем больше щемило сердце. Поднявшись на свой этаж, я прошёл к своей квартире. Меня никто не узнавал. Соседи вопросительно смотрели на меня. Войдя в комнату, я увидел отца. И он меня признал не сразу. Неужели я так изменился? Посмотрел на себя в стоявшее у двери зеркало - вроде тот же Арам, хотя нет, не тот. Тот Арам - молодой и беззаботный. На меня смотрел взрослый мужчина с поседевшей головой, хотя мне шёл всего 23-й год. На дворе был декабрь 39-го.
С этого дня для меня началась новая жизнь. Отец купил для меня "бумажные" брюки, простую рубашку и солдатские ботинки. Хотя у меня были свои деньги, и его подарки мне были не нужны, я не стал портить настроения отцу. Я видел, что он хотел сделать для меня что-то приятное. От него же я узнал, что моя Варя вышла замуж. Вместе с сестрой она пришла к нам в гости. Варя уже ждала ребенка. Я всё понял и простил. До сих пор общаюсь с семьёй Вари, с её детьми и близкими.
Служба в армии и начало войны
В марте 1940 года получил повестку в армию. Военкомат нашего района находился тогда на улице Камо. Врачебную комиссию проходил там же. Меня признали годным. Тюрьма и лагерь не смогли сломать мой, закаленный спортом организм.
Со сборного пункта в Навтлуги нас эшелоном отправили на Украину, в приграничный город Радзехов - это на западе. Я попал в 345-й особый пограничный артиллерийский полк. Служба проходила нормально. Каждый день мы укрепляли свои окопы - Радзехов только недавно стал советским, и здесь не было никаких защитных сооружений. Кроме рытья укреплений, несли службу в караулах и учениях. Так как я владел, кроме русского, ещё армянским, азербайджанским и грузинским, то иногда меня просили помочь в общении с моими земляками. В общем, службу нес честно, висел на "Доске почета", или, как тогда говорили, "Красной доске". Меня даже хотели направить в полковую школу на сержанта. Но.... В воздухе уже всё громче и громче звучало страшное слово "ВОЙНА".
Вечером 21 июня 1941 года, я и старшина Стародубцев - наш помкомзвода, чуть-чуть выпили - днём я в очередной раз получил посылку из дому от отца. И надо же, как назло, откуда ни возьмись - дежурный по полку. Я, конечно, получил наряд вне очереди на конюшню. В 3 часа ночи, после окончания уборки конюшни, я вышел во двор, уставший, как чёрт и прилег на стог сена, стоящий неподалеку. В казарму идти не хотелось. И сон не шёл. Мой взгляд был устремлен в небо. Вдруг послышалось какое-то жужжание. Я приподнялся, пытаясь понять, что происходит. Огромный взрыв взметнул в воздух нашу казарму. На моих глазах мгновенно на месте нашей казармы образовалась огромная яма, а моих товарищей разорвало на мелкие кусочки. Послышались ещё взрывы. Загорелась конюшня. Я вскочил и бросился к лошадям. Открыл ворота, освободив коней. Потом помчался без оружия - оно погибло вместе с казармой, - в соседний лесок, где по тревоге должны были собраться люди и техника полка. В тот день мало кто пришёл на место сбора по тревоге. Там я узнал, что началась война.
Нам приказали отступать по направлению к Киеву. Техники у нас практически не было. Что погибло, а что не успели вывезти. Так что пришлось топать на своих двоих. Сначала мы попытались идти по шоссе, но скоро бросили эту затею - немцы безостановочно его бомбили. Я предложил моему товарищу Васе бежать в сторону, виднеющегося вдали села - к тому времени от колонны ничего не осталось, и каждый спасался, как мог. Подходя к этому селу, мы увидели, что на его окраине паслись две лошади. Нам они оказались как нельзя кстати. Какое-то время мы ехали на лошадях, но нас заметил самолёт-разведчик и стал стрелять по нам. Хорошо, что рядом было поле и мы, соскочив с лошадей, вошли в жито. А самолёт от нас не отставал. Нам пришлось разбежаться в разные стороны. Вокруг свистели пули. Я прижался к земле, боясь пошевелиться, чтобы не выдать своё присутствие. Наконец, самолёт, сделав два круга над полем улетел. Я встал и пошел на поиски друга. Пройдя немного, увидел, что Вася лежит на животе, а в его спине зияет страшная рана от крупнокалиберной пули.
Погоревав над телом Васи, я поймал одну из наших лошадей и, погрузив на неё друга, направился в село. Там и оставил - сельчане обещали похоронить его.
Через несколько дней пришёл в Старую Константиновку. Здесь встретил своих однополчан. Немного их осталось - из нашего взвода всего трое. Здесь же нас включили в состав 135-го особого артиллерийского полка. Командиром полка был полковник Руденко. На вооружении полка были знакомые мне по Радзехову 122 мм гаубицы. Вес снаряда был около 60 кг, а гильзы, т.е. заряда, набитого порохом - 20 кг. Я был замковым, но мог работать любым номером. Отсюда мы с колонной без особых приключений дошли до Киева.
Вскоре немцы подошли к городу. Наш взвод расположился в селе Вышенки, под Киевом. Оттуда, с возвышенности, мы держали оборону города. Порой приходилось стрелять без остановки. Во время выстрела орудие как бы отрывало от земли. Немцы тоже обстреливали наши позиции из пушек, миномётов и крупнокалиберных пулемётов. При обстреле невозможно было устоять рядом с гаубицей. Кругом свистели осколки и пули. Во время обстрела расчёты прятались в блиндажах, оставляя по одному у орудия. В этот день, видно, сам бог назначил меня дежурным у орудия. Когда закончился обстрел я, уставший от боя и весь промокший от мелкого осеннего дождя, прилёг у орудия. Это спасло мне жизнь. Неизвестно откуда прилетевший фугасный снаряд буквально разворотил наш блиндаж, превратив, находящихся внутри бойцов, в одно кровавое месиво.
Утром пришёл приказ сверху: "Немец через Чернигов обошел советские войска, форсировал Днепр, и взял в кольцо все пять армий, оборонявших Киев". Приказано отступать в направлении Харькова. Под Харьковом мы пробыли целый месяц. Здесь отбирали бойцов для работы в тылу врага. Не знаю, по какому принципу проводили отбор, но среди отобранных кандидатов оказался и я. Меня вызвали в штаб полка и сказали: "Тебе придется воевать в тылу врага". Я растерялся и попросил время подумать. Однако, времени не было и мне пришлось согласиться.
Мне дали в напарники парня из Гори по имени Шалико. Нашим промежуточным заданием было пробраться в Киев. Там, напротив Киево-Печерской лавры, на Московской улице, в доме Љ 30, находилась явочная квартира, где мы должны были получить основное задание.
Шли мы ночами. Днём отсыпались в стогах. На исходе вторых суток набрели на канаву с четырьмя мужскими трупами. Я, преодолевая брезгливость, переоделся в одежду одного из них, а Шалико не смог, так и остался в своей военной форме, правда, без погон. Мы должны были выдавать себя за дезертиров. Я посчитал, что в гражданской одежде это выглядело бы более правдоподобно.
Под утро мы подошли к полю, засеянному помидорами, и увидели женщин, собиравших утренний урожай. Одна из женщин сразу нас заметила, и, незаметно для других, приблизилась к нам. Мы сказали, что очень голодны, и она повела нас к себе домой, принесла чистое белье и накрыла на стол. Но не успели мы сесть за стол, как появились немцы на лошадях. Я спрятался за хатой, но они захватили Шалико, а он выдал меня немцам, сказав: "Тут у меня товарищ". Услышав это, один немец сошел с лошади, и с автоматом наперевес зашёл за хату. Он подошел ко мне, готовый в любой момент выстрелить. Я был без оружия.
Немцы забрали нас с собой и через опушку леса, находившуюся неподалёку, вывели на главную шоссейную дорогу, где мы влились в большую колонну военнопленных. В полдень колонна остановилась в селе Воробеевка. Нас загнали в колхозный двор. Там мы переночевали. Утром троих пленных, в том числе и меня, забрали на работу в поле. Мы должны были натаскать сена для ночлега. На обратном пути, проезжая через какую-то небольшую станицу, один конвойный приказал мне собрать яиц. Пришлось на карачках лазить по сарайчикам. В один из моментов у меня мелькнула мысль - бежать, но что-то остановило меня. Набрав около 20-ти яиц, отдал их немцу. У ворот колхозного двора валялся убитый конь. Офицер приказал разделать коня, чтобы сварить его мясо нам на обед. Привезенное сено свалили тут же во дворе. Спали под открытым небом. Охраняли нас автоматчики с собаками.
Мы пробыли в Воробеевке два дня. Сюда привозили пленных со всей округи. Здесь я встретил своего бывшего командира из Радзехова.
Мысли о побеге постоянно крутились в голове. В кармане убитого, с которого я снял одежду, оказалась колода игральных карт, и я загадал - если из трёх попыток выпадет хотя бы одна масть красного цвета - неважно, будь то червовая или бубновая, то побег удастся. Первая карта была шестерка треф, вторая - восьмерка пики, а третья - десятка червей. Вопрос был решён. Осталось ждать подходящего случая.
Утром третьего дня нас всех вывели из колхозного двора, построили в колонну и повели в сторону Киева, до которого было порядка 100 км. По бокам колонны шли всё те же автоматчики с собаками. Казалось, попытка уйти от немцев не имела никакой надежды на успех. Я замедлил шаг и постепенно оказался в конце колонны. Один автоматчик принял меня за штатского, который пытается передать что-то пленным советским солдатам, и, выставив вперёд автомат, грубо оттолкнул меня в сторону. Я, конечно, не стал его разубеждать. За колонной шли подводы с ранеными. Я спросил первую попавшуюся на ум фамилию - кажется Курченко, но такого здесь естественно не оказалось. На последней подводе оказался тот немец, для которого я собирал яйца в селе. Когда я его увидел, то, честно говоря, испугался, что он меня разоблачит и в лучшем случае затолкнет обратно, в колонну. Но видно и среди фашистов были тогда добрые люди. Увидев меня, он спросил, куда я иду. Я ответил, что недалеко расположено село и там находится мой дом. Он засмеялся и помахал мне на прощание рукой, а я, ещё не веря своему освобождению, ускорил шаг. Я шёл медленно по дороге, боясь обернуться. Не успел я пройти около 300 метров, как сзади послышался гул мотоцикла. Мотоциклист остановил меня и стал расспрашивать, откуда я и куда иду, затем приказал показать руки. На них не было следа от курка автомата и пороховой гари, да и одет я был соответственно. Немец махнул рукой и отпустил меня. Пройдя ещё с десяток шагов, услышал выстрелы и обернулся. Увидел, как трепали овчарки двух сбежавших солдат. Потом раздалась автоматная очередь. Больше не оглядываясь, я заспешил в сторону Воробеевки.
Дойдя до села, вошел в хату на окраине. В хате были старушка, пожилая женщина и маленький мальчик, лет десяти. Меня накормили и стали расспрашивать - кто я, откуда и куда иду. Я им честно всё рассказал, что я армянин, из Тбилиси, попал в плен и бежал. А иду я в Киев к дяде. Больше никого у меня на Украине нет. Вечером пришел хозяин дома - пожилой украинец. Выслушав мой рассказ, он сказал, что утром их сосед на подводе едет в Борисполь - это недалеко от Киева, и может быть, он заберёт меня с собой. Сказав, вышел из дому договариваться с соседом обо мне. Переночевав и переодевшись во всё чистое, утром я выехал из Воробеевки.
Ехали медленно и без особых приключений добрались до Борисполя. Пару раз нас останавливал патруль, но видно мы не вызывали у них никакого подозрения и нас отпускали. Наконец мы приехали в Борисполь, и я распрощался со своим попутчиком. Из Борисполя в Киев пришлось добираться самому.
Попав в Киев, долго бродил по его улицам, обходя патрули и заставы, медленно продвигаясь к конечной цели своего "путешествия", не решаясь расспрашивать путь у случайных прохожих, ориентируясь по тем приметам, которые мне передали ещё в Харькове. Наконец дошёл до лавры. Подойдя к дому Љ 30 по улице Московской, увидел пожилого человека, подметавшего двор. Почему-то сразу проникся к нему доверием. Уверенным шагом подошёл к нему. Когда он узнал, кто мне нужен, он внимательно осмотрел меня, потом аккуратно прислонил свою метлу к двери подъезда и кивнул головой, приглашая меня вовнутрь дома. Поднялись на второй этаж. Здесь незнакомец, открыв своим ключом одну из квартир, вошёл внутрь. Я последовал за ним. Мы оказались в просторной комнате с большими окнами. На подоконниках стояли горшки с цветами. Здесь же стояла кровать, обеденный стол с четырьмя стульями и умывальник. Незнакомец спросил мою фамилию. Услышав ответ, он удовлетворённо кивнул головой и сказал, что ждал меня. Спросил о моём товарище. Я сказал, что тот попал в плен, а мне удалось бежать. Он внимательно выслушал рассказ о том, где я служил, с кем воевал, как попал в плен, и как удалось бежать. Потом начал задавать вопросы о людях, помогавших мне добраться до Киева. Затем сказал, чтобы я отдохнул и никуда не выходил из дому, а сам ушёл куда-то. Через несколько часов он вернулся. Уже стемнело. Я успел умыться и немного поспать. Поужинали и легли спать до утра. Утром он опять куда-то ушёл и вернулся к вечеру. И так несколько дней. Я уже начал нервничать. Хозяин квартиры меня успокаивал - идёт обычная проверка. Наконец, придя однажды вечером, он сказал, чтобы я отправлялся в знакомое мне село Вишенки и дал мне адрес хозяйки, где я мог остановиться в селе. Я обрадовался тому обстоятельству, что жить надо будет именно в этом селе. Ведь мы там держали оборону Киева, и я многих знал. Утром он вывел меня из города, а до села доехал на попутной подводе.
Дом, в котором мне предстояло жить, стоял на окраине села, а мою хозяйку звали Чопурко Приска. Муж ее был на фронте. Дел в принципе у меня не было никаких, и я потихоньку помогал ей по хозяйству. Я думал, что обо мне просто забыли, и я зря протопал такое расстояние и чуть не погиб, в то время, как мои товарищи бьются с фашистами на фронте.
Несколько дней спустя к моей хозяйке зашел её родной брат - староста села, и предупредил меня, что в эти дни намечаются облавы. Мне как-то нужно было легализовать себя в селе. Для этого необходимо было достать какую-нибудь справку из комендатуры о моей персоне.
И вот я снова направился в Киев. С отчаянной наглостью пришёл в городскую комендатуру, зашёл в какой-то отдел - уже не помню его названия, представился жителем деревни Вишенки - в то время у крестьян немцы документов не требовали, т.к. они знали, что у многих крестьян паспортов не было, - вот значит, зашёл в отдел и сказал, что около нашего села валяется много разбитых машин - немецких и русских, - а это действительно было так. Я мог бы организовать их ремонт и ввод в строй. Но для этого, мол, мне нужна какая-нибудь справка, чтоб староста оказывал необходимую помощь с помещением для ремонта и запчастями. Мне поверили, даже похвалили за инициативность. В конце концов, я привез нужную справку и отдал старосте.
Но вскоре моя мирная жизнь закончилась. Меня вызвали в Киев, а оттуда отправили в Винницу, в штаб подпольного движения.
Работа в подполье
Шёл уже 42-й год. В Виннице меня поселили в дом Љ 5 по улице Фастова. Мне выделили комнату в квартире местной учительницы - Марии Бондаревой. Она была вдова и жила в этой квартире вместе с дочерью - Людмилой. Люда работала у немцев и была вне подозрений. Так я начал работать в городской подпольной организации. Всего в нашей группе было двенадцать подпольщиков.
Меня устроили работать на местный мясокомбинат в немецкую фирму "Оргтотт" электриком. Там мне выдали удостоверение - аусвайс. Я часто ездил в командировки от фирмы по всей оккупированной немцами территории. Мне выдавался бесплатный билет на поезд. Пользуясь обстоятельствами, пару раз возил в оккупированный немцами Харьков продукты для семей некоторых наших подпольщиков, из Киева привозил в Винницу взрывчатку. Потом, когда я поближе познакомился с секретаршей директора "Оргтотт", то смог доставать чистые бланки аусвайсов для моих соратников. Кроме них я приносил также незаполненные бланки т.н. "марш бефель", по которым на больших узловых станциях предъявителям этих документов выдавались продукты. Такой станцией для меня и моих друзей был вокзал в Казане - большой железнодорожный узел между Винницей и Киевом.
Однажды, на обратном пути из Киева, мне пришлось ехать в вагоне, где были одни немцы. Всю дорогу они играли в карты, и мне пришлось играть с ними. Я неплохо играю в покер, но тогда проиграл все деньги, которые были с собой. А что было делать? Ведь на дне моего чемодана лежала взрывчатка.
В городе периодически совершались облавы. Режим был - хуже не придумаешь. Не мудрено, ведь где-то рядом был какой-то сверхсекретный объект. Проверяли всех и вся. Людей брали подряд, не разбираясь на месте, ничего не объясняя, прямо на улице и отправляли в застенок, держа в течение нескольких недель в заточении и постоянно оказывая психологическое давление. Как бы пропускали всё население города через рыболовную сеть, надеясь поймать крупную рыбу, т.е. нас - подпольщиков. Даже в Киеве было легче.
Я тоже побывал в такой ситуации. Однажды утром, когда я в очередной раз вернулся из Харькова домой. Меня арестовали прямо у подъезда моего дома, загрузили в стоявший в метрах пятидесяти грузовик, и отвезли в гестапо. Там с нас сняли показания. Затем направили в камеру. Некоторым в камере сделалось плохо. Они впервые оказались в замкнутом пространстве. А я в этом отношении имел уже какой-никакой опыт и на меня камерная обстановка ничуть не действовала. Поэтому я держался спокойно. Видно моё спокойствие и "правдивые" ответы на поставленные вопросы убедило следователей в моей непричастности к подполью. Продержав в камере всего неделю, меня выпустили, и я вернулся к своим делам.
Помню, как-то раз, мне дали поручение вывезти одного еврея из гетто Винницы и отвезти в гетто Луцка. Вы представляете, что такое гетто. Это огороженный квартал, куда никто посторонний не имел права заходить, где жили одни евреи и откуда они никуда не могли выйти без пропуска. Нарушителям грозила смерть. А я должен был войти туда и выйти оттуда так, чтоб меня ни один немец не заметил. Не просто зайти и выйти, а захватить с собой ещё одного человека. Задание было очень трудным и опасным, но я справился с ним.
Вспоминается ещё один случай из моей жизни в тот период. В Виннице по вечерам на улицах всегда патрулировали полицаи - украинская полиция. Жил я в одной части города, а наш штаб находился в другой. Так вот, однажды вечером, по дороге из дома в штаб, куда всегда ходил для конспирации с девушкой, нас остановил дежурный патруль полицаев. Старший патруля спросил, откуда мы и куда идём. Я ответил, что был с девушкой в кино, а сейчас провожаю ее домой. Узнав, что я родом из Грузии, ударил меня по лицу, сказав при этом: "Ах, ты Сталина родня!?" И тут ещё пару раз меня ударил. Я еле сдержался, чтоб не ответить. Потом он спросил, где я работаю. Я показал свое удостоверение, подтверждающее, что действительно работаю в немецкой фирме "Оргтотт" электриком. Он опять ударил меня, сказав: "Ах, ты у немцев работаешь!?". Так я снова попал в камеру, теперь уже к полицаям. Наутро меня заставили подметать улицу, а девушка мыла пол в комендатуре. Но у них против нас ничего не было, и вскоре нас освободили.
Прошло некоторое время. Наступила зима 43-го. Наша группа получила задание сжечь склады продуктов на мясокомбинате. Дело в том, что, в течение каждого месяца на эти склады завозились продукты, которые затем в последних его числах загружались в специальные вагоны-холодильники и отправлялись на фронт. Сейчас склады были полны, и продукты готовились к отправке. Вечером подогнали вагоны-холодильники. Утром должна была начаться погрузка. А ночью мы их подожгли - склады эти. Утром я уехал в очередной раз в командировку в Харьков, а, вернувшись, узнал от моей хозяйки, что всех из моей группы арестовали, подозревая в поджоге. Двое суток я провёл дома, ожидая ареста. Затем, успокоившись, вышел на улицу и направился в штаб. А там была засада. Меня задержали и отвезли в гестапо. Вечером того же дня мне учинили допрос и первый раз пытали. Били по лицу, почкам, куда попало. Я делал вид, что ничего не понимаю. А им видно и не надо было моих признаний. Они уже всё решили. Меня приговорили к расстрелу и посадили в камеру, куда не проникал ни единый луч света. Так в кромешной темноте я провёл больше недели. Вместе со мной в камере смертников находился ещё один заключённый. Он толи притворялся, толи действительно тронулся умом, так как всё время пел. Я готов был уже раньше немцев задушить собственными руками этого "певца". Слушать этот вой было выше моих сил, страшнее любой пытки. А он всё продолжал петь. Как я не сорвался, до сих пор не могу понять.
"Майданек" - лагерь смерти
Прошло больше недели с того дня, как я попал в камеру смертников и вот, однажды утром, за мной пришли. Я уже начал прощаться с жизнью. Особого страха не было, а какая-то отрешённость от всего окружающего, какая-то апатия. Меня вывели во двор. От дневного света я невольно зажмурился, потом, открыв глаза, я увидел, что двор полон людей. Поодаль стояли несколько машин. Быстро пересчитав, нас затолкали в грузовики и повезли в Бердичев. Там, в тюрьме, мы переночевали. Утром нас привезли на вокзал, буквально распихали по вагонам, забив их людьми так, что не только лечь - сесть, в вагоне было некуда. Простояв несколько часов, поезд наконец, тронулся. Самые осведомлённые из нас сообщили, что мы едем в Польшу, в Люблин.
Опять смерть прошла где-то рядом, не тронув. Её дыхание лишь слегка коснулось меня.
Нас привезли в Люблин, затем, выгрузив из вагонов, направили в концентрационный лагерь "Майданек". Как сейчас помню эту дату - 13 февраля 43-го года. Лагерь находился рядом с городом, потому что ехали мы недолго. Здесь, нас завели в сарай, который оказался предбанником, раздели догола и в лютый мороз загнали в холодную баню. Сначала под напором пустили почти кипяток, потом ледяную воду. После бани каждому выдали лагерную одежду, деревянные колодки и тряпку с номером. Надо было пришить его к одежде. Мой номер был 10720.
Я хоть и побывал в лагере в Сибири, но здешняя жизнь не могла сравниться с той. Жестокости немцев в Майданеке не было предела. Надзиратели ходили с кожаными плетками и злобными овчарками. За любое нарушение, даже самое пустяковое - немедленная расправа - могли забить до смерти или затравить собаками. До сих пор с дрожью вспоминаю, когда в один день было убито более 6 тысяч заключённых.
Полосатая "униформа" арестанта была ужасна. У нас был один матрас и одно одеяло на четверых. Кормили плохо. Люди слабели прямо на глазах. Самая высокая смертность была среди евреев. Их привозили из разных мест. Заключенные умирали в день десятками, сотнями, а то и тысячами. Мертвых арестантов отвозили в крематорий. Постоянно над трубой крематория, и днём и ночью клубился густой дым от сожжённых трупов. Некоторых мертвецов закапывали в одной большой яме. Эти ямы приходилось копать нам, и мы выкопали их не мало.
Нас распределили по зонам. В первой зоне жили женщины, во второй зоне - инвалиды, а в третьей зоне все люди были здоровые. В каждой зоне было 5-6 бараков. В каждом бараке жило по 50-60 человек. За третьей зоной был расположен госпиталь, а вдалеке - крематорий.
Майданек был видно только что создан, потому что там ещё шло строительство бараков для немецких солдат. Наутро нас выстроили на линейку, распределили по бригадам и отправили на работу. В моей бригаде было 10 человек, а бригадиром был немец по фамилии Шмук. Вместе с нами работали вольнонаемные поляки.
Каждое утро нас выстраивали на линейку и распределяли по рабочим местам. Мою бригаду распределили на строительство бараков для немецких солдат и служащих в охране лагеря. Однажды утром, во время работы, пришел немец и сказал: "Алес юден раус!" ("Все евреи выходите!"). В нашей бригаде было три еврея. Они попрощались с нами. Их увели. За госпиталем было установлено три столба. На одном из них висел громкоговоритель. Вот туда-то их и повели. Слышно было, как, пытаясь заглушить звуки автоматных очередей, заработал трактор. Понимая, что происходит, мы продолжали работать, сжав зубы от бессилия и злобы на наших угнетателей.
Как-то раз, вечером, после работы и скудного ужина, ко мне подошёл мой сосед по бараку и сказал, что сегодня работал в газокамере. Ну, не совсем в камере, а в "предбаннике", где обречённых на смерть раздевали донага. Он и ещё четыре заключённых проводили дезинфекцию вещей, оставшихся после казнённых, сортировали, и складывали их в огромные мешки, которые потом куда-то вывозились на машинах. Так вот, во время сортировки, в одном из пиджаков он нашёл золотой перстень с печаткой. Оказывается, некоторые заключённые, в основном евреи, ухитрялись вшивать свои драгоценности в прокладку одежды, надеясь тем самым, за взятку, облегчить свои страдания и остаться в живых. Напрасные мечты. Они не успевали даже предложить эти драгоценности кому-либо, как оказывались либо в газовой камере, либо в яме с хлоркой, где их закапывали - иногда даже живыми.
Так вот, перстень тот мой собеседник сдал своему надсмотрщику немцу, но случай этот навёл нас на мысль, что можно будет рискнуть и обменять у поляков кое-какие драгоценности на продукты - я говорил, что с нами работали вольнонаёмные поляки.
Мы разработали целый план: работающие в предбаннике камеры - их было пятеро, заранее подготавливают золотые поделки, которые найдут в одежде казнённых и подают сигнал нам - строителям. Сами они не могут оттуда вынести драгоценности, так как подвергаются два раза в день - утром и вечером, тщательному обыску. Отлучиться им оттуда тоже нельзя было ни на минуту. За нарушение - смерть. Даже, если бы застали в предбаннике кого-нибудь постороннего - и здесь была одна расплата - смерть. Поэтому, получив сигнал от них, один из нас, работающих на строительстве барака, пойдёт с ведром якобы за цементом на склад, который находился, как раз в том направлении, чуть дальше газовой камеры. На обратном пути строителя подготовленное золото маскируется в ведре с цементом.
Короче, разработали мы этот план, и кинули жребий - кому первому идти за "цементом". Как всегда в таких случаях, самую короткую спичку вытянул я. Мне пришлось, рискуя собственной шкурой, стать первопроходцем и открыть, как мы его назвали - "сезон охоты за драгоценностями". И вот, после очередной партии заключённых, прошедших в газовую камеру, и после установленного сигнала со стороны работающих дезинфекторов, я с пустым ведром поплёлся в направлении склада, до которого было добрых 300-400 метров. А дорога шла мимо двухэтажного кирпичного здания, которое мы все называли почему-то "политотделом". Туда постоянно входили и выходили разные офицеры с папками, а у дверей постоянно находился дежурный офицер и два автоматчика.
Когда я почти прошёл мимо этого мрачного здания, меня окликнул офицер, стоявший у дверей. Я подбежал к нему и чётко, по-лагерному, представился. На вопрос, куда я направляюсь в рабочее время, бойко доложил, что на стройке срочно понадобилось ведро цемента, и меня послали взять его на складе. Внимательно осмотрев меня с ног до головы, задержав взгляд на моих натруженных, покрытых раствором цемента, руках, грязную одежду и удостоверившись, что я не вру, отпустил меня. Не веря своему везению, я заспешил в сторону склада. Проходя мимо открытой двери предбанника газовой камеры, сделал так, чтоб меня заметили мои товарищи и приготовили "посылку". На обратном пути нам удалось незаметно осуществить передачу, и я, с "подорожавшим" во много раз, ведром, даже не замечая его тяжести, дотащил цемент до недостроенного барака. Там достал из-под цемента небольшой свёрток с золотыми украшениями, разложил их по разным местам и тщательно замаскировал. Потом мы всё это обменяли на продукты.
Эту операцию мы проделывали много раз, в течение всего того времени, пока в предбаннике работали наши ребята. Благодаря этому мы продлили жизнь многих наших товарищей.
А вот еще был такой случай. Иногда, заключённых вывозили в город на строительные работы. Очень часто в эту команду попадал я, так как зарекомендовал себя неплохим строителем. Вот как-то раз, когда на следующий день я должен был в составе команды заключённых отправиться на работы в город, один знакомый заключенный, работавший в цехе по переработке кожи, подошёл ко мне и попросил обменять в городе хромовую кожу для сапог на еду. "Наверняка украл из цеха", - подумал я про себя. Но вслух ничего не сказал. Да тогда и не спрашивали. Достал и достал. Утром мы уже стояли у ворот лагеря и ждали, что их откроют и нас погрузят в машины. На нас, как положено, была одета полосатая одежда. Только наш бригадир из вольнонаёмных был в гражданке. Вдруг к колонне подходит начальник концлагеря - Туман. Увидев гражданскую форму на бригадире, он пришёл в бешенство и, не разбираясь, пару раз ударил бригадира. Потом приказал конвойным проверить всю бригаду. Я стоял рядом с бригадиром. Когда меня начали обыскивать, то из-под одежды выпала спрятанная мною кожа. Тут начальник вообще разошёлся. Меня схватили и отвели в карцер, а бригаду вернули назад в бараки. В карцере принялись избивать меня ногами, плётками, пытаясь узнать, кто дал мне эту кожу. Я сказал, что был дежурным по бане и во время уборки нашел ее под кучей грязного белья. Когда я спросил, чья эта кожа, никто не отозвался. Ну, я и решил взять и обменять ее на хлеб.
Мне, конечно же, не поверили. Устроили очную ставку с работниками мастерской по обработке кожи. Но я стоял на своём и никого не выдал.
После многократных побоев, не добившись признания и в конце концов поверивши моим объяснениям, меня полуживого бросили на койку в лазарет - либо умру, либо выживу. Я, как видите, выжил. Когда лежал в лазарете, мне вспомнились мои родные места, и я до боли захотел увидеть моих родных, услышать любимую песню "Вартер берек...". Я даже попытался, насколько мне позволяли разбитый рот и выбитые зубы, напевать по-армянски слова этой песни, но у меня получалось одно мычание. Продержав три дня в лазарете, меня снова погнали на работу.
Лагеря "Гросс розенг" и "Люйтмерит"
Каждый день, вечером, по возвращению с работ, у нас на глазах за разные провинности вешали, отправляли на расстрел или в газовую камеру одного-двух заключённых.
На дворе был март 44-го года. Немцы повсеместно отступали. В это время русских пленных старались не бить, даже делали какие-то поблажки. С приближением советской армии к границам Польши, немцы начали массово убивать пленных. В первую очередь евреев.
Мы, группа из нескольких человек, решили бежать из лагеря. Начали рыть туннель под письменным столом начальника столовой. Рыли ночью, осторожно и очень медленно. Землю перемешивали с золой и так выносили наружу. Но не успели прорыть и 15 метров, как нас предали. В тот момент, когда очередная партия земли должна была быть вынесена из столовой, к нам ворвались немцы. Побег сорвался. Выстроив в шеренгу, нам объявили, что утром нас повесят. Несколько часов, оставшихся до утра, я провёл, мысленно прощаясь со всеми близкими и друзьями, вспоминая прошедшую жизнь, хотя, в принципе, особо вспоминать было нечего, ведь мне было всего 27 лет - разве что жизнь в Хабаровске да годы войны и плена. Как только рассвело, послышался цокот кованых сапог. Сердце сжалось - неужели всё. Однако, вместо виселицы, нас погрузили в машины и отвезли на вокзал в Люблин. Там посадили в товарный поезд и отправили в Германию. Опять пронесло.
Но радовались мы недолго. Привезли нас в концентрационный лагерь "Гросс розенг" ("Большая роза"). Про этот лагерь ходили слухи, что люди здесь живут не больше, чем два-три месяца. Это походило на правду. Условия жизни здесь были гораздо суровее, чем в Майданеке.
Не знаю, сколько бы я смог продержаться здесь, но примерно через месяц нас всех вывели из бараков, построили и тут же провели медицинский экспресс-осмотр. Разделили всех на две группы - в первую попали более-менее здоровые, во вторую - обессиленные. Меня определили в первую группу. Нас, отобранных, посадили на автомобили, а не прошедших контроль построили в колонну и повели в поле. Вскоре, оттуда ветер донёс до нас звук автоматных и пулемётных очередей. Мы просидели в безмолвии в машинах ещё несколько часов. Потом вереница грузовиков тронулась в путь. Ехали долго. Только глубокой ночью нас выгрузили из машин и направили в бараки. Позже мы узнали, что привезли нас в Чехословакию в город Люйтмерит. Здесь также находился концентрационный лагерь.
Нам предстояло работать на очистке от грунта какого-то секретного подземного завода, который находился в тоннеле. Мы вагонетками вывозили мусор. Вагонетки были маленькими - на каждой вагонетке можно было вывезти 2-3 ведра породы, а план был большой. Мы работали, не разгибая спины, по 12 часов в сутки, в две смены, но немцам всё было мало. Нас нещадно били, всё время подгоняя плетьми. Понятно было, что живыми нас отсюда не выпустят.
Я ухитрился перейти работать в ночную смену, так как в это время суток не было столь сурового надзора - охрана стояла только у выхода и в тоннеле мы работали самостоятельно. Нас в смене было шесть человек. Мы занесли в тоннель сено, и таким образом давали друг другу немного передохнуть во время работы - трое спали, трое работали. И так менялись.
Между работой в тоннеле, раз в неделю каждому из нас приходилось дежурить на кухне. Как-то раз, когда я дежурил - колол дрова, подносил воду для котлов, мыл посуду после обеда и т.д., то познакомился с одним чехом - бывшим партизаном. Мы решили бежать вместе. Для этого надо было ночью переплыть Эльбу. А ночи - тёмные, ветреные и дождливые. Уже было холодно. Осмелиться переплыть реку вплавь мог только сумасшедший или самоубийца. Нужна была лодка. Чех обещал её достать.
И вот, однажды ночью, когда всё было готово к побегу и наши охранники, по обыкновению, завалились спать, оставив всего одного часового, мы, повесив полосатую лагерную одежду на наспех сбитые из досок крестовины так, чтоб издали было видно, что кто-то стоит, осторожно спустились к реке, где заранее была припасена маленькая лодка. Сели в неё и пустили вдоль по течению. Отплыв порядочное расстояние, мы изо всех сил налегли на вёсла и направились к противоположному берегу. Здесь, утопив лодку, вошли в лес. Через два дня нам встретились чешские партизаны, и мы примкнули к ним. Случилось это уже в 1945 году.
В партизанском отряде я возглавил подвижной патруль на мотоциклах и мы, подделываясь под немцев, контролировали шоссейную дорогу от Люйтмерита до Праги. Участок нашего патрулирования составлял около 80 километров.
Когда немцы отступали, они все взрывали и сжигали на своем пути. Недалеко от Праги находился поселок Новое Место. Там был расположен завод по обработке кожи. Оказывается, немцы хотели подготовить его к взрыву, но не успели. Помешали мы. Как раз в это время мой патруль проезжал мимо и увидел, как группа немцев тянет провода от заводских цехов. Мы подъехали к ним. Они сначала приняли нас за своих, а потом..., а потом было поздно. Война для них кончилась далеко от родного дома.
Через несколько дней после этого случая, на рассвете, на том же шоссе мы встретили советских разведчиков на танкетке. Они хотели открыть по нам огонь, но, услышав наши приветственные возгласы, вовремя среагировали. Попрощавшись с нашими чешскими друзьями из партизанского отряда, мы, бывшие военнопленные из Советского Союза - всего в нашем партизанском отряде нас было семь человек, - с разведчиками поехали в Прагу. Там в штабе нас разоружили, раздали бумагу и попросили написать, кто мы, откуда и как сюда попали. На следующий день четверых из нас куда-то забрали, они были из Прибалтики, а мне дали обмундирование, и, спустя неделю, направили в Германию, в город Герлиц.
Я начал служить в охране 234-го фильтровочного особого лагеря для бывших советских военнопленных. Война к тому времени уже закончилась. Начальником охраны лагеря был полковник Катушкин. Я просил его отпустить меня домой, но он этого сделать не мог. Или меня должны были каким-то образом комиссовать, или должен был поступить приказ из Москвы о моей демобилизации.
Моя служба состояла в том, чтобы, кроме охраны периметра лагеря и конвоирования заключённых на работы, ещё и выполнять кое-какие деликатные поручения начальства. Например, достать у немцев мясо и другие продукты для лагеря, или проверить правильность поступивших в оперативный отдел сигналов относительно бывших советских военнопленных - диапазон поручений был, как видите, достаточно широк.
Так и служил бы, не знаю сколько, в этом лагере, если бы вдруг моему начальнику не понадобилась кожа. Обыкновенная коровья кожа на пальто для жены и себе на сапоги. Я сказал, что знаю место, где можно достать столько кожи, что не только начальнику, но всем офицерам хватит. Правда находится оно в Чехословакии.
Мне тут же выписали командировку, дали машину, и я поехал в Новое Место, в 60 километрах от Праги - на завод, который несколько месяцев назад спас от взрыва. Там должны были помнить меня. Так оно и случилось. Мне вынесли в подарок сразу 80 кусков коровьей кожи, и я благополучно доставил их в Герлиц. Радости офицеров не было предела. Особенно обрадовался полковник. Ведь, мягко говоря, командировка была не совсем законной, и ему могло влететь от начальства.
Спустя некоторое время, а шёл уже 1946 год, через госпиталь, Катушкин помог мне демобилизоваться. Однако, документы об увольнении я получил на руки в Львове, куда был направлен в составе команды конвоирования. Мы отвезли туда на двух грузовиках сорок пленных и сдали в лагерь.
После этого, уже, будучи гражданским человеком, решил заехать в Винницу, проведать Бондаревых. Дома была только Мария. Очень постарела за эти годы. Она обрадовалась, увидев меня, и рассказала, что дочь Люду, посадили за службу у немцев. Идёт следствие, а всех тех, кто мог бы подтвердить её участие в подполье, немцы расстреляли. Я решил похлопотать за освобождение Люды и пошел прямо на прием к следователю. Следователь Карганов внимательно меня выслушал, записал мои показания, и так как у меня ещё не было паспорта, а мои временные документы не позволяли надолго задерживаться в Виннице, разрешил мне ехать в Тбилиси, обещав, что меня обязательно ещё вызовут в качестве свидетеля.
Заручившись обещанием следователя и попрощавшись с Марией, я выехал в Тбилиси. Там меня уже ждал отец. Оказывается, он два раза получал на меня похоронку: первый раз - "пал смертью храбрых в боях под Радзеховом" - это когда нашу казарму разнесло взрывом, и все кто там находился - погибли, второй - "пропал без вести при выполнении ответственного задания в тылу врага" - когда разгромили наше подполье в Виннице.
Говорят, есть такая примета - если твоим родным пришла весть о твоей смерти, а ты жив, то будешь жить долго. Видите, иногда приметы сбываются. Сколько раз смотрел смерти в лицо, был в тюрьме, побывал в лагерях советских и фашистских, воевал и выходил из окружения, работал в тылу врага, но все-таки выжил и до сих пор жив. Такие фразы как "родился в рубашке", "под Богом ходишь", наверное, про меня.
Послевоенные годы
Приехав в Тбилиси, я сдал документы в милицию и вскоре получил паспорт. Началась моя полноценная гражданская жизнь. Я просто наслаждался ею, ничего не делая, слоняясь по улицам родного города, встречаясь с друзьями и знакомыми. Получив от СОБЕСа, положенные мне после демобилизации 500 рублей и путевку в санаторий, я поехал отдыхать в Новый Афон.
Примерно через месяц после этого из Винницы пришёл запрос на моё имя, и по этому поводу меня вызвали в управление МГБ (КГБ) Грузии для дачи показаний по делу Людмилы Бондаревой. Управление находилось на улице Леси Украинки. С некоторой долей страха зашёл я в кабинет к следователю. Меня расспрашивали о времени, проведённом в подполье, о моих товарищах - кто и чем занимался. Насчёт Люды я подтвердил её участие в подполье - работая в гестапо, она не раз предупреждала нас о готовящихся зачистках и облавах, многим помогла избежать ареста. Всё это и ещё многое другое рассказал. Потом мне пришлось всё это изложить на бумаге. В общем, пробыл я там до самого вечера. Через некоторое время пришло письмо от Бондаревых. Мария благодарила меня за спасение дочки, а Люда в конце приписала: "Спасибо тебе, Арам. Благодаря твоему письму меня освободили. Нам дали новую квартиру. Меня оставили работать при районом управлении МГБ, которое находится на месте бывшего гестапо". Людмила приглашала меня переехать жить в Винницу - писала, что если я приеду к ней, работой и жильем меня обеспечат. Но я все же решил остаться у себя на родине. Сейчас иногда жалею, что не уехал. Может, избежал бы многих неприятностей в своей жизни.
В 1947 году я устроился работать снабженцем в "Водстрой". Работа предполагала частые командировки по всему Союзу. Но этого я не боялся. Наоборот, мне было интересно поездить по стране, тем более за счёт государства. Первая же командировка закончилась для меня печально. Я снова угодил в колонию. А дело было так. Под Новый год я должен был перегнать вагон оконного стекла из Лисичанска - это на Донбассе, в Тбилиси. А время было смутное. В дороге часто случались грабежи и убийства, вот я и взял с собой, привезённый с фронта пистолет. О его существовании знал только я да мой друг и сосед - Мартын. Всё было нормально. Добрался я до места. Загрузил на заводе вагон стекла, оформил документы, и... тут меня как будто чёрт дёрнул. Подошёл ко мне один из местных лисичанских заводчан - тоже снабженец. Захотелось, видите ли, ему повидать Тбилиси - дескать, мол, слышать слышал, а видеть не приходилось. Попросил переоформить документы для сопровождения груза на него. Я возьми и согласись. Отправил, значит, вагон стекла домой, а сам, как цивильный человек, приоделся - брюки по последней моде, сорочка, галстук, кожаный пиджак. В общем, со стороны можно было сделать вывод, что я человек с достатком. Вот в таком виде я и отправился на вокзал Лисичанска, сел на проходящий поезд, следующий до Харькова. Оттуда пересел на скорый Москва-Тбилиси. Во время остановки на станции Армавир вышел на перрон, купить в дорогу какой-нибудь еды. Там меня заприметила местная шантрапа и решила ограбить. Завязалась потасовка и я, вытащив пистолет, два раза выстрелил вверх. Бандиты разбежались. Тут подоспела милиция. Меня скрутили и отвели в кутузку. Потом был суд. Судили меня за незаконное ношение оружия. Дали один год колонии. Направили на лесоповал в Даховский леспромхоз в Краснодарском крае. Проработав там несколько недель, я попал в Соликамск. Было это уже зимой 1948 года. Работал я, как всегда и везде, добросовестно. Это не прошло мимо глаз начальства, и меня снова освободили досрочно. Правда, до этого мне пришлось отвалить начальнику отдела кадров колонии целый мешок сахара, купленный у повара лагерной столовой.
Потом, уже в Тбилиси, товарищ устроил меня на работу кассиром на лесопильный комбинат. Комбинат находился рядом с набережной, на улице Камо. Моей обязанностью было брать из банка деньги и выдавать зарплату рабочим по ведомости. Вы сами жили при советском строе, и прекрасно понимаете, что на любом предприятии существовала чёрная бухгалтерия, и были "мёртвые души". Были они конечно и у нас. Но это меня не касалось. Я раздавал деньги строго по ведомости, которую мне давал бухгалтер и всегда под роспись получающего. Поэтому, когда у нас на комбинате появились сотрудники ОБХСС, я не особо забеспокоился. Знал что у меня в документах порядок, и никогда в кассе не было излишков денег. В ОБХСС забрали начальника и главбуха. Через несколько дней пришли за мной. Посадили в изолятор и, пока шло следствие, я сидел взаперти. Вызывали на допросы, устраивали очную ставку. Пытались доказать, что я, якобы, не выдавал зарплату рабочим, а только давал ведомость на подпись. Наконец состоялся суд, на котором меня полностью оправдали и освободили из зала суда, а моим начальникам присудили по 5 лет лишения свободы.
После процесса меня пригласили на работу в отдел снабжения на строительство Самгори ГЭС треста "Грузгидроэнергострой". Мне уже перевалило за тридцать. И с этого дня я проработал в этой организации более пятидесяти лет.
Моя семья
В 1952 году я женился, как мне тогда казалось, на самой замечательной девушке на свете. Моя будущая супруга - Шахдинарова Сатеник, - в то время жила на улице Марткопской, на Авлабаре. Когда мы познакомились, она уже работала - шила телогрейки. У нее это хорошо получалось, причём, шить она научилась сама. При клубе им. Горького были портняжные курсы. Я заставил её пойти на эти курсы, что бы она имела хоть какой-нибудь документ о специальном образовании. Сато с отличием окончила их, и я начал помогать подыскивать ей работу. По рекомендации моей приятельницы она устроилась ученицей по пошиву мужской одежды в одном из городских ателье. Проработав немного, она захотела подучиться на закройщика. Один из моих друзей предложил нам обратиться к некоему Цареву, который был директором большого ателье в Ленинграде, а при нём функционировал техникум. Там за короткий срок можно было научиться шить профессионально. Я тут же полетел в Ленинград - тогда это было без проблем, и созвонившись, встретился с Царёвым. Там же и обо всём договорились. Но так как учёба в техникуме начиналась буквально со следующей недели, то я позвонил в Тбилиси, и супруга срочно вылетела в Ленинград. Мой знакомый в аэропорту помог ей с билетами. Параллельно с учёбой в техникуме, Царев принял мою жену ученицей в свое ателье. Во что мне это обошлось - можете только догадываться. Скажу лишь одно - не мало.
В Ленинграде Сатеник проучилась год и вернулась в Тбилиси. Вскоре она начала работать закройщиком в одном из лучших ателье города.
Родились дети - Лариса, Леонид и Инна.
Лариса параллельно со школой училась в музыкальном училище. Ежедневные девятичасовые игры на фортепиано давали о себе знать. Результат был налицо. Она подавала большие надежды стать хорошим пианистом, но захотела получить высшее образование в Институте Международных отношений, т.е., как его сегодня называют МГИМО. Началась интенсивная подготовка для поступления в ВУЗ. Ей наняли высокооплачиваемых репетиторов, параллельно с этим я поднял на ноги всех моих знакомых в Москве. В итоге, моя дочь стала студенткой I-го курса Института Международных отношений.
За годы учёбы она изучила английский, французский и испанский языки. Вначале Лариса жила, как и все приезжие студенты, в общежитии. Затем, я снял для неё отдельную квартиру и вообще, всячески помогал ей.
Когда она училась на IV курсе, она вышла замуж, разом перечеркнув все свои старания выбиться в большие люди. Сначала её не пустили на стажировку в Великобританию. Нашли какую-то пустяковую причину. А после окончания института беременность помешала её направлению на работу во Францию. И что в итоге? Осталась одна с ребёнком у разбитого корыта. Личная жизнь у неё так и не сложилась. Разведясь со своим мужем и забрав ребёнка, она вернулась в Тбилиси.
Я по-прежнему часто ездил по командировкам и имел большой авторитет среди сотрудников, как своего треста, так и по Союзу. Используя свои связи, через некоторое время сначала устроил ее работать по своей специальности - экономиста, а потом организовал направление на работу в советское посольство на Кубе. В Гаване она проработала девять лет. Потом, вернувшись в СССР, куда-то исчезла. Долгое время я не знал где Лариса, пока однажды, когда был в очередной командировке в Москве, не раздался звонок. Это была она. Я очень обрадовался и позвал её к себе. Однако она не захотела приходить ко мне в гостиницу и попросила, чтобы мы встретились у входа на кольцевую линию станции метро "Комсомольская" - это у трёх вокзалов. Я удивился такой просьбе, однако, бросив все дела, поехал к ней на встречу. Я не узнал свою дочь. Она очень похудела, как-то заострилась, волосы спрятаны под косынкой, которую прежде ненавидела. Мы начали разговаривать, ведь столько лет о ней не было ни слуху, ни духу.
Я был крайне удивлен, узнав, что она вступила в секту свидетелей Иеговы, и у нее за душой ничего нет - ни вещей, ни квартиры, ни-че-го. Её сын - мой внук Арамчик забросил учебу в престижном берлинском колледже, и тоже стал одним из свидетелей Иеговы. Сейчас он уже пять лет, как живет в Ереване, женился, но детей пока нет и, по-моему, не предвидится.
Поговорив недолго, мы стали прощаться. На прощание она передала мне какие-то книги библейского содержания для своих знакомых в Тбилиси. На том и распрощались. Больше я с ней не встречался. Связи с ней не поддерживаю, так как не знаю места ее жительства. Знаю, только, что Лариса сейчас живет где-то под Ленинградом, и она сменила фамилию.
По-другому сложилась судьба моего сына. Он рос упрямым, своенравным, но очень способным мальчиком. Когда он бросил учебу в школе, я устроил его учеником на ювелирный завод. Уже через два года он стал мастером. Потом, Лёнчик уехал в Москву и устроился работать ювелиром. Вскоре он женился на генеральской дочери. Брак оказался неудачным.
Он женился во второй раз. Теперь на единственной дочери начальника городского Управления продуктовых магазинов. Но я знал своего сына. Он был достаточно горд, чтобы жить на деньги тестя. Он ушёл из ювелиров и пошёл работать на стройку - сначала просто рабочим, потом, его, заметив неординарные способности, взяли в отдел. Параллельно он окончил вечернюю школу и учился на строительном факультете МИСИ. Вскоре его назначили заместителем начальника "Спецстроя". На этом, казалось, такая блестящая карьера моего сына обрывается.
Однажды Лёня ехал на свою дачу. По дороге произошла авария. Вместе с ним в машине сидела и Лариса, которая, приехав в отпуск с Кубы, захотела повидать брата. Сын скончался на месте, а дочь с тяжелейшим переломом колена была доставлена в ближайшую клинику. Кость была настолько раздроблена, что ей хотели ампутировать ногу.
В тот день, а был субботний вечер, узнав о трагедии, я не дал согласие на ампутацию - и правильно сделал. В поисках грамотного травматолога, я объехал все клиники Москвы. Врача найти-то нашёл, но нужно было везти его за 250 километров. Нанял машину скорой помощи, и мы поехали. Войдя в палату, врач очень рассердился. На ногу Ларисы провинциальные врачи подвесили гирю - якобы для вытяжки. Но что же они вытягивали? Ведь кость была раздроблена. Врач принял решение перевезти Ларису к себе в клинику - что мы и сделали. Я привез дочь в Москву, в городскую больницу Љ7. Уложили ее в хорошо оборудованную одноместную палату. Назначили санитарку, которая также являлась и ее сиделкой. Сделали операцию, заменив раздробленную кость донорской. К счастью, все обошлось благополучно, моя дочь не только ходила после операции, но и танцевала. После выздоровления она продолжала работать на Кубе.
Трагически сложилась судьба и младшенькой дочери. Когда Инна окончила школу, я забрал ее с собой в Москву и устроил на работу в лабораторию автозавода им. Лихачева. Параллельно с этим она готовилась к поступлению в МГУ на химический факультет. Поступив в университет, Инна продолжала работать в лаборатории. А в это время, тайком от меня, моя супруга стала уговаривать дочь вернуться обратно домой, сетуя на то, что она больна и ей трудно одной. Фактически родная мать заставила дочь бросить учебу в Москве и вернуться в Тбилиси, при этом Инна потеряла не только институт, но и московскую прописку.
Мне, по долгу работы, пришлось остаться на какое-то время в Москве. Однажды мне позвонили из Тбилиси и сказали, что Инны больше нет. Она погибла. До сих пор не знаю из-за чего, но виновницей её смерти считал и считаю Сатеник - мою бывшую супругу. В конце 70-х она предстала перед Богом. Мы тогда были уже четыре года, как разведены.
Можно ли было назвать меня счастливым человеком? Не знаю. Я пережил смерть двух детей, остался без семьи. В Москве меня больше ничего не держало...
После ухода из семьи мне нужно было как-то обустраиваться, так как жизнь брала свое. Я стал работать на одном из объектов "Инжстроя" и переехал жить в Жинвали - это около 20 километров от Тбилиси в сторону Пасанаури в Хевсуретии. Однажды, в нашей столовой я познакомился с женщиной, которая мне, не то, чтобы понравилась, а просто по-человечески привлекла. Звали её Тамара. Мы разговорились. Потом между нами завязались дружеские отношения.
В один из субботних вечеров она пригласила меня в гости к себе домой. Квартира была небольшая. Помимо Тамары в ней еще проживали две её дочери - Наира и Анаид. Вместе с Наирой здесь же жили её муж - Автандил, и их дети - Тариэл и Нино.
После этого посещения, мне захотелось как-то принять участие в делах этой семьи. Мы с Тамарой решили жить вместе. Я пошёл к начальнику "Инжстроя" Георгию Иродионовичу Чаладзе и попросил выделить для нас небольшую жилплощадь. Получил отказ. Пришлось жить вместе с большой семьёй Тамары. Всё шло хорошо. Маленькие стали заниматься фотоделом, музыкой, появился интерес к изучению иностранных языков. Наире помог обрести специальность - она окончила курсы медсестер. Анаид занималась вязанием. Из Москвы я привез ей вязальную машину, она стала принимать заказы.
Таким образом, я вновь обрел семью. С Тамарой мы зарегистрировали свой брак. Но моя забота о детях и внуках Тамары была воспринята ею неадекватно. Она стала ревновать меня к ним. Если что-то случалось, они бежали не к ней, а ко мне. Если надо было получить совет взрослого, то они всегда обращались ко мне. В общем, на этой почве у нас произошёл конфликт с Тамарой, который дал небольшую трещину в наших отношениях.
Вообще, Тамара, как наверно, любая другая замужняя женщина, любила показать себя независимой, свободной в принятии любых семейных решений. Как-то, во время моей очередной командировки в Сочи она позвонила мне и сообщила, что купила дачу в Чопорти. Я был удивлен, так как со мной по этому поводу особо и не советовались, но покупку одобрил.
Моя супруга интенсивно искала мужа для младшей дочери Анаид. Все делала по своему усмотрению. Никого не слушала. Нашла. Свадьба, как и положено, была сыграна по кавказским обычаям. Вскоре, когда появился ребенок, выяснилось, что жених оказался никчемным. Анаид развелась с ним, а за ребёнком пришлось присматривать самой Тамаре.
Но всё же я, наверное, любил её или, скорее всего, уважал. Поэтому мы прожили вместе долго. Тамара недавно скончалась, и я вновь остался один. Теперь уж точно навсегда.
Вместо эпилога
Более 50-ти лет, без перерыва в стаже, я проработал в системе отдела снабжения всех строительных управлений "Грузэнергостроя". Объездил весь Союз, побывал за границей. Снабжал всеми необходимыми строительными материалами, начиная с гвоздя и заканчивая разным оборудованием - автомашины, как грузовые, так и легковые, трактора, бульдозеры. Всё это и многое другое я завозил со всей территории Советского Союза и из-за границы, и всё это были не фондовые, а дополнительно "выбитые" мною механизмы и оборудования. Не раз, выполняя очередное задание, был на волосок от смерти, трижды попадал в аварии, страдал от нападения бандитов, сполна испытал на себе клеветнические нападки, зависть и злобу человеческую.
Затем произошла катастрофа. Во всяком случае, для меня. Советский Союз развалился. В 1993 году, когда советский рубль приравняли к грузинскому купону всё, что с трудом накапливалось по крупинке, исчезло в одночасье. Потом, в 1996 году, когда дала о себе знать старая травма ноги, у меня не было денег на необходимое обследование. У меня в то время их не было даже на еду. Спасибо моим друзьям из Харькова, которые организовали моё обследование в их больнице. В тот раз ногу спасли. Но через несколько лет образовалась трофическая язва, и мне всё равно её ампутировали.
Вот и вся моя история. Каждый может оценить поступки, которые я совершил в жизни - по-разному. Я знаю только одно, что моя совесть перед Родиной, родными, близкими и друзьями чиста. Начиная с 14-летнего возраста, я только и старался, чтобы близкие и друзья чувствовали тепло и доброту с моей стороны. Пытался обеспечить их всем, включая и материальными благами. Всю жизнь жил для них - иногда в ущерб своему здоровью. Готов был пожертвовать ради них своей жизнью. А в итоге, на старости лет остался не у дел, и одиноким инвалидом.
Завершая нашу беседу, Арам Георгиевич сказал напоследок: "Хочу выразить огромную благодарность всем тем людям, которые помогли мне написать и опубликовать воспоминания моей жизни. Я вынашивал в себе эту идею последние пять лет. И наконец, моя мечта осуществилась. Большое человеческое СПАСИБО полковнику Гайозу Хуцишвили - председателю совета ветеранов, Левону Осипову - заслуженному художнику Грузии, Валерию Унанянцу - журналисту, писателю и публицисту, и всем, всем, всем людям, которые приняли посильное участие в появлении этого биографического очерка на свет".
Хотелось бы верить, что Арам Георгиевич Кикоян дождётся того дня, когда не только раз в год, в день Победы 9 мая, а гораздо чаще, рядом с ним будет находиться родственная душа, скрадывающая одиночество старого ветерана.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вместо пролога................................................стр.
Детство и юность..............................................стр.
Тюрьма и лагерь..............................................стр.
Служба в Армии и начало войны...........................стр.
Работа в подполье............................................стр.
"Майданек" - лагерь смерти....................................стр.
Лагеря "Гросс розенг" и "Люйтмерит"......................стр.