Ушаков Александр Борисович : другие произведения.

Проклятие матери

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть позволяет задуматься о роли инквизиции в жизни человеческого общества.
  
  Блажен, кто посетил сей мир
  в его минуты роковые .
  
  
  Проклятие матери
  
  
  1. Инквизитор
  
  Яков Шпренгер, перечитав письмо своему отцу, дописал, усмехнувшись, последнюю строчку: "Посылаю тебе своего сына, родившегося у меня от немки, имя которой я уже забыл из-за перегруженности работой". Лукавил свя-той отец. Конечно же, он знал мать ребенка. Знал очень даже хорошо. Сегодня ее сожгут на площади как ведьму, вступившую в противоестественную связь с дьяволом. А тем, что Шпренгер поддался чарам дьяволицы, подтверждает божье слово о том, что Сатане дана власть даже над самыми святыми людьми. Конечно же, святым человеком Шпрен-гер считал себя.
  Сегодня будет два костра. Первым привезут Клеймана. Пять лет назад этот иуда предложил ему вешать на шею казнимых мешочек с порохом. Взрыв пороха сразу убивает жертву и тем самым сокращает ее страдания. Сегодня сам Клейман, оказавшийся иудействующим и колдуном, испытает свое изобретение на себе.
  Второй будет...
  Шпренгер встал из-за стола. Медленно прошелся по тесной монастырской келье. Остановился в задумчиво-сти у окна. В глубине души он сознавал, что влюбился в эту узницу с первого взгляда. Как ни убеждал себя Шпренгер, что дьявол для совращения людей, создает самые совершенные телесные формы, что женщина есть красиво окрашенќное естественное зло, не мог отделаться от глухого чувства вины. Это чувство вызывало в нем ярость. Ведьма не должна вызывать сочувствия.
  Ни у кого!
  Никогда!
  Год назад Шпренгер пожаловался папе Иннокентию Vlll на сопротивление, оказываемое его инквизиторской деятельности со стороны светских властей Германской империи. Более того, светские власти подстрекают горожан на прямое противодействие деятельности инквизиции. Не далее как вчера он получил известие, что в Инсбруке во время подготовки торжественного сожжения ведьм, горожане при молчаливой поддержке городских властей, направляемые рукой Сатаны, силой освободили приговоренных к сожжению ведьм, а самого инквизитора Генриха Инститориса из-гнали из города. И вот, наконец, папа прислал буллу "Summis desiderantes" .
  Шпренгер, с удовлетворением прочитал:
  "С величайшим рвением, как того требуют обязанности верховного пастыря, стремимся мы к тому, чтобы крепла католическая вера, и были искоренены злодеяния еретиков.
  С великой скорбью осведомились мы, что в некоторых частях Германии, особенно в областях Майнца, Кель-на, Трира, Зальцбурга и Бремена, весьма многие особы мужского и женского пола, не заботясь о собственном спасе-нии, отвернулись от католической веры, имеют греховные половые связи с демонами, принимающими облик мужчин и женщин, и своими колдовскими действиями наводят порчу, насылают на мужчин и женщин болезни, которые пре-пятствуют мужчинам оплодотворять, а женщинам рожать детей.
  Мы торжественно заявляем, что неверие в существование ведьм является величайшей ересью, и должно бес-препятственно преследоваться самым жестоким образом наравне с колдунами и ведьмами. Мы намерены потребовать от церковных и светских властей принятия строжайших мер против исчадия ада и дочерей сатаны на всей территории Германской империи".
  
  Шпренгер медленно спустился в подвал монастыря. Здесь держали, допрашивали, пытали заподозренных в связях с сатаной колдунов и ведьм. Немногие выдерживали страшные пытки. Чтобы избавиться от нечеловеческих болей, многие сразу сознавались в том, что они вступили в греховную связь с дьяволом, наводили порчу на своих со-седей, убивали детей их еще во чреве матерей, насылали болезни.
  В камеру палач уже привел Адельгейд. Адель - как для себя кратко называл ее Шпренгер. Не смотря на более чем двухлетнее заточение, молодая женщина не потеряла привлекательности. Не мудрено.
  Ее не пытали, потому что она вызывала у него противоестественное чувство симпатии.
  Ее не пытали, потому что он, Шпренгер, влюбился в нее и вступил с нею в греховную связь.
  Ее не пытали, пока она носила под сердцем его сына.
  Сегодня будет первый допрос.
  Шпренгер искал выход из создавшейся щекотливой ситуации и не находил его. Отпустить ее? Но из этой ка-меры у заподозренных в связях с дьяволом одна дорога - костер. Шпренгер, подавляя жалость, принял окончательное решение: "Сегодня".
  Палач снял с женщины платье, связал руки. Продел меж них веревку, которая через блоки тянулась к колесу, похожему на колодезный ворот. Посмотрел на инквизитора.
  Шпренгер кивнул.
  Палач начал медленно крутить колесо. Руки женщины поднялись над головой, натянулись. Тело вытянулось и закачалось над каменным полом камеры. Веревки врезались в кожу. Женщина скрипнула зубами. Палач застопорил колесо и подошел к стене, где у него на крюках висели плети различной толщины. Выбрал самую тонкую. Эта рассе-кает кожу с первого удара.
  - Дочь привели? - спросил Шпренгер.
  - Да, она за дверью.
  - Пусть войдет.
  В камеру вошла десятилетняя девочка. Ренате - дочь Адельгейд. Женщина повернула голову в сторону доче-ри. Поймала ее взгляд.
  Шпренгер посадил девочку рядом с собой и приказал секретарю:
  - Начинай!
  - Твое имя? - задал первый вопрос секретарь.
  - Адельгейд.
  - Кто твой муж?
  - Я вдова Вернера Хольта, башмачника.
  - Адельгейд Хольт, признаешься ли ты в том, что, будучи ведьмой, ты летала по ночам на метле и наводила порчу на добропорядочных христиан?
  - Нет!
  Удар плетью. Пока щадящий. Кожу на спине не рассекло. Но красный рубец наискось пересек всю спину от плеча к пояснице.
  - Адельгейд Хольт, признаешься ли ты в том, что вступила в греховную связь с дьяволом?
  - Нет!
  Новый удар. Кожа на спине лопнула. Брызнула кровь.
  Адельгейд не отрываясь, смотрела в глаза дочери.
  - Адельгейд Хольт, признаешься ли ты в том, что вступила в греховную связь с дьяволом?
  - Да! Вот с ним! - Женщина кивнула в сторону Шпренгера.
  Удар плетью.
   Вопрос.
   Ответ.
  Удар плетью.
   Вопрос.
   Ответ.
  Адельгейд последний раз пристально посмотрела в глаза дочери. Опустила голову и замолчала. Больше она не произнесла ни звука. Исчез гнусавый голос секретаря, методично повторявшего один и тот же вопрос. Исчезло, мед-ленно расплываясь, лицо дочери. В глухой тишине раздавались хлесткие шлепки плети по окровавленному месиву спины несчастной жертвы.
  Девочка не выдержала:
  - Мама, признайся! Это же невозможно терпеть! - И закрыла лицо руками.
  Женщина повернула к дочери лицо:
  - Нет! Я не ведьма! Я твоя мать!
  И ни стона. Ни вскрика. Только сильно сжатые зубы и побелевшие скулы выдавали безграничное стремление несчастной вытерпеть все, но не признавать за собой преступления, которого она не совершала.
  Шпренгер махнул рукой. Палач выплеснул ведро воды на спину пытаемой. Красными струями вода скатилась на пол и по желобку прожурчала в темном отводном отверстии в углу камеры.
  Инквизитор не ожидал такого упорства от хрупкой женщины, которую он еще совсем недавно любил, и сына которой отправил своему отцу в Бремен. Шпренгер полагал, что ведьма заслуживает смертной казни даже тогда, когда раскаивается в своем преќступлении и не является ни упорствующей, ни закореќнелой преступницей. Самое большее, на что могла рассчитывать арестованная ведьма,- самоубийство, внушенное дьяволом. Это лишало инквизицию воз-можности осудить и торжественно сжечь ведьму на городской площади. У Шпренгера такие промахи бывали, за что он строго наказывал надзирателей, подписавших договор со смертью, и приговаривал их к сожжению на костре вме-сте с трупом самоубийцы. Еще больше Шпренгера раздражало упорство и терпение, с каким некоторые арестованные ведьмы переносили пытки и отказывались признать свою вину. Только дьявол, не иначе, помогает таким женщинам терпеть боли, которые обычный человек перенести не может.
  Шпренгер, поднялся и, выходя с девочкой из камеры, приказал:
  - Приготовьте ее!
  Для осужденной эти слова означали последние огненные муки на костре. Для осужденной эти слова означали избавление от великой боли и великой жестокости этого бесконечно несправедливого мира.
  
  Шпренгер отправил девочку и поднялся в свою келью. До торжественной церемонии сожжения еще есть вре-мя. Можно поработать над главным трудом, которому он посвятил последние три года. Еще неделя и книга будет за-вершена. Шпренгер уже придумал название: "Молот ведьм".
   В предисловии к книге он писал, что эта книга одновременно и стара, и нова: она одновременно и коротка, и длинна. Она стара по содержанию и авторитету; она нова по компиќляции мыслей и по их расположению; она коротка, потому что произведения многочисленных авторитеќтов приведены в кратких отрывках; она длинна, потоќму что тема бесконечно велика и неисчерпаемо примеќняемое ведьмами зло. Последняя мысль Шпренгеру особенно нравилась. Хорошо сформулировал.
  Это будет книга - инструкция, книга - пособие для инквизиционных судов: как следует начинать процесс проќтив ведьм, как его вести и как закончить, как разрешать побочные юридические казусы.
  Шпренгер дописал последнее предложение: "Позорное пятно ереси так велико, что к разбору этого преступ-ления допускаются даже крепостные для свидетельства против своих господ". Подумав, добавил: "а также преступ-ники и люди, лишенные прав". Он надеялся, что книга понудит светские власти к сотрудничеству с инквизиционными судами и святое дело искоренения ереси, уничтожения слуг сатаны примет еще более широкие масштабы.
  
  Адельгейд вывели во двор монастыря. Там уже стояли две телеги с укрепленными вертикально шестами. В первой телеге, привязанным к шесту, стоял мужчина. Сквозь его одежды сочилась кровь. Глаза затравленно смотрели на окружающих. Молили: "Пощадите... Пощадите...". И тихий протяжный стон от боли, причиненной изувеченному телу пытками и допросами. Адельгейд по приставным ступеням поднялась на телегу. Палач прижал ее спиной к шесту и туго, несколько раз обмотав веревкой, затянул узел.
  Телеги медленно потащились по узким улочкам города. К центру. На главную площадь. Впереди телег, слева, справа и позади них шли монахи с зажженными свечами. Притихшие улочки наполнялись заунывным пением псал-мов. Люди, стоявшие по обе стороны дороги, с любопытством осматривали мужскую фигуру с понуро опущенной головой. Но когда их взгляд касался женской фигуры, на лицах появлялось выражение сочувствия, жалости к молодой женщине, стоявшей на телеге с гордо поднятой головой. Этого Шпренгер боялся больше всего. Сочувствие к пре-ступникам может внушить горожанам мысль о несправедливости инквизиционного суда и стремление к их освобож-дению.
  
  В прежние годы Шпренгеру удавалось осудить и отправить на костер едва десять - двадцать ведьм и колду-нов. Но вот более двух лет назад у восьмилетней дочери Вернера Хольта Ренате проявились чудесные способности: она с первого взгляда могла определить в идущей по улице женщине ведьму. Теперь каждое утро к дому Вернера подходили два стражника, приставленных к Ренате инквизиционным судом. Девочка, в сопровождении двух мужчин, шла на городской рынок. Там на рынке, завидев приближающуюся троицу, женщины в панике разбегались в разные стороны. Прятались под прилавками, под телегами, набитыми овощами с крестьянских огородов. Ренате с чувством превосходства цепляла взглядом очередную жертву и, ткнув в нее пальцем, кричала:
  - Вот она!
  Спастись было невозможно. Стражники бросались к несчастной и, схватив оцепеневшую от ужаса жертву, уводили в городскую тюрьму. Оттуда ее в этот же день перевозили в подвалы монастыря. Оставшиеся женщины, об-легченно вздыхая, возвращались к прилавкам, возам. Сделав покупки, торопливо расходились по домам, разнося по городу весть об аресте очередной ведьмы:
   - Кто бы мог подумать?
  - Такая скромная, тихая...
  - В тихом омуте - рай для чертей.
  Теперь дела пошли в гору. В иные дни на городской площади полыхало по десять - двенадцать костров. Шпренгеру казалось, что чем больше он сжигает людей, тем больше появляется ведьм: они возникают словно из пеп-ла. Ренате, дочь Хольта, при ежедневном обходе разоблачала по одной - две колдуньи. Шпренгер понимал, что ма-ленькое существо упивается игрой во власть: от нее зависит - жить тебе или в страшных муках живой сгореть на ко-стре. Но эта игра была на пользу святому делу, и инквизитор всячески способствовал этому мнимому разоблачению ведьм. Препятствием для Шпренгера была жена Вернера Адельгейд. Иногда она запирала дочь. Неделями не выпус-кала ее из дома. И стражники, прождав час - другой у дверей Хольта, возвращались в городскую тюрьму ни с чем.
  Адельгейд тоже видела, что для восьмилетнего ребенка разоблачение, притворяющихся женщинами, ведьм, просто игра, и пыталась убедить дочь, что она помогает инквизиции убивать невинных людей. Ренате с упорством непокорного ребенка всегда повторяла:
  - У меня дар!
  Однажды, когда Адельгейд стирала белье, Вернер, вернувшись домой, сообщил, что сегодня дочь выдала стражникам Хельгу, его кузину.
  Адельгейд не выдержала:
  - Ренате, иди-ка сюда! С чего это ты взяла, что тетя Хельга ведьма?
  - Да, ведьма! Я видела, как она на метле летала! И еще она сказала, что я одержимая и, что бог меня накажет!
  Адельгейд не выдержала:
  - Ах ты чучело!
  Женщина замахнулась на дочь мокрым полотенцем:
  - Вот тебе Божий дар! Вот тебе метла! Вот тебе ведьма! ...
  Отхлестав дочь, Адельгейд в изнеможении опустилась на скамью:
  - Когда же это закончится. Людям в глаза нельзя посмотреть. На улицу не выйдешь, чтобы не встретить уко-ризненного взгляда.
  Она заметила, как дочь выскользнула из дома и побежала по направлению к городской площади. Там сегодня будет всего пять костров.
  - Побежала к своему Шпренгеру. - Сказала Адельгейд, развешивая белье на веревки, натянутые поперек ком-наты.
  Вернер сидел у окна, молча наблюдая за женой. Философ по натуре, он любил длинно рассуждать о природе вещей, о явлениях непонятных, но интересных. Почему падают звезды? Почему загаданные при этом желания не сбы-ваются? Или сбываются, а мы этого не замечаем? Почему утром и вечером солнце светит, но не греет? Бывает ли сча-стье безмерным? Или оно всякий раз преходяще?
  Иногда он находил ответы на свои вопросы, казалось бы, парадоксальные, но безупречные с точки зрения ло-гики. Падают не звезды, падают слезы ангелов, скорбящих о человечестве, погрязшем в грехах. Загаданные желания исполняются не сами по себе, их незаметно для человека исполняют ангелы. Всякое счастье преходяще. Но иногда Господь награждает человека безмерным счастьем за его праведную жизнь. Такой награды удостоен и он, Вернер Хольт. Вот уже скоро десять лет как Вернер чувствует себя безмерно счастливым рядом с красавицей Адельгейд. Ее походка, плавная, неторопливая, ее божественный ангельский лик, ее голубые глаза, в которых можно утонуть, как в озере. Все в жене восхищало Вернера, заставляло его чувствовать себя счастливым каждый миг их совместного суще-ствования.
  Из задумчивости его вывели стражники, ворвавшиеся в дом, и крик дочери:
  - Вот она! Ведьма!
  - Ренате, ты с ума сошла! - вскричала Адельгейд.
  - А чего ты меня мокрой тряпкой! Думаешь, мне не больно!
  В первую секунду Вернер опешил. Но когда стражники схватили его жену и потащили к выходу, он понял - его безмерному счастью приходит конец. Темные бесовские силы хотят лишить его сокровища, которым он дорожил больше жизни. Вернер выхватил остро отточенный сапожный нож и полоснул им по горлу ближайшего к нему страж-ника. Тот, хрипя, стал оседать на пол. Кровь длинными струями брызгала из глубокой раны в такт бившемуся еще сердцу. Вернер при виде крови выронил нож. Второй стражник, силач Йохан, прозванный за свою слабость к вину грязной свиньей, так как часто падал там, где его валил хмельной напиток, воспользовался замешательством и во-ткнул палаш в грудь Вернера. Схватив обеими руками холодный клинок, Вернер выдернул его из груди и протянул руки к Адельгейд. Женщина прижалась к мужу и, чувствуя, что силы покидают его, бережно уложила на лавку.
  - Ложись, милый. Я тебя перевяжу.
  Стражник грубо схватил ее за руку:
  - О нем теперь палач позаботится! А ты пойдешь со мной!
  И не отпуская ее руки, повел по узким улочкам, злобно шипя:
  - Не вздумай вырываться! От меня еще ни одна ведьма не убежала!
  Куда бедной женщине, заподозренной в греховных связях с нечистой силой, бежать? Где укрыться? Кто по-смеет спрятать у себя ведьму и тем навлечь на себя гнев инквизиции? Адельгейд молча шла, не обращая внимания на любопытные взгляды горожан - платье молодой женщины было пропитано кровью. Кого-то убила? За что?
  
  Пока они шли к городской тюрьме, Ренате бегом добежала до городской площади, где уже вовсю полыхали костры. Найдя Шпренгера, она, запыхавшись, едва переводя дух, зашептала на ухо инквизитору:
  - Папа убил стражника... А другой стражник убил папу... Он увел маму... В тюрьму...
  Шпренгер резко откинулся в кресле, специально привозимом на площадь на время казни, чтобы главному ин-квизитору удобно было наблюдать, как очистительное, божественное пламя выжигает из грешных тел нечистую силу, как бесы корчатся на огне, крича от боли, как покидают тела приговоренных к смерти и те безжизненно повисают, догорая в ярком пламени божественного очищения.
  Убить стражника?! Шпренгер слышал о подобных случаях, происходивших время от времени в других горо-дах Великой империи. Но чтобы в его городе! Кипя от возмущения, Шпренгер поднялся. Сел в карету и кучер стреми-тельно погнал лошадей к видневшемуся невдалеке монастырю. Там, не находя себе места от ярости, он приказал дос-тавить в монастырь новую арестантку вместе с дочерью.
  Ренате привезли первой. Монах завел ее в келью Шпренгера.
  - Рассказывай, как это случилось. - Приказал инквизитор.
  Девочка бойко живописала трагедию, произошедшую в доме ее матери.
  - А твоя мать не пыталась помочь твоему отцу и убить второго стражника?
  - Нет. Она хотела перевязать рану отца, но стражник ее увел, а я побежала к вам, Ваше Преосвященство. - Польстила девочка инквизитору.
  Шпренгер, поняв, что Ренате осталась теперь одна, спросил:
  - У тебя есть еще родственники?
  - Тетя Хельга, но она оказалась ведьмой.
  - А еще?
  - Нет. Больше никого.
  Шпренгер подошел к столу, написал короткую записку и приказал ожидавшему за дверью монаху:
  - Отвези девочку по этому адресу. На словах передай, что у нее никого нет, и я прошу ее приютить.
  Адельгейд ввели в келью сразу, как только монах увел ее дочь. Шпренгер взглянул на вошедшую. Слова гне-ва и ярости, которые он копил, чтобы излить на арестованную, муж которой позволил себе поднять руку на слугу ин-квизиционного суда, застряли в горле. Инквизитор поперхнулся. Перед ним стояла не женщина - ангел во плоти.
  Инквизитор знал многих женщин, умел ценить их красоту. Во многих уголках Германской империи произра-стает его семя. Шпренгер, как и папа Иннокентий Vlll, объяснял свое распутство тем, что обет безбрачия вовсе не от-рицает совокупления. Будучи в Риме Шпренгер слышал, как про Иннокентия Vlll, невежественного и грубого раз-вратника, говорили, что он "настоящий папа", так как улицы столицы кишат его детьми - "племянниками", как назы-вал их сам папа.
  У Шпренгера потекли слюнки. Он не думал, что перед ним стоит ведьма. Инквизитору ведьмы не страшны, так как он застрахован от козней дьявола, пытающегося помочь арестованным. И еще Шпренгер понимал, что Адель-гейд вовсе не ведьма - обиженная дочь отомстила матери за нанесенную обиду. Но, как любил говорить сам инквизи-тор, если ты попал в руки Шпренгера - костер тебе обеспечен.
  Шпренгер приказал увести узницу в камеру, сменить ее окровавленное платье, кормить с монастырского сто-ла так же как самих монахов.
  Неделю развратник боролся с искушением. Но каким искушением? Говорят, если юноша влюбляется, он ста-новится робким, если девушка влюбляется, она обретает храбрость. Никогда Шпренгер не робел перед женщинами. Наоборот, он считал, что каждая, на кого он благосклонно посмотрит, должна с благодарностью ему отдаваться. Он, не задумываясь, отбирал жену у мужа, невесту у жениха. Сопротивлявшихся, обвинив в колдовстве, без сожаления отправлял на костер. Почему же теперь он робеет перед этой молодой беззащитной женщиной? Он, великий инквизи-тор, перед которым трепещет весь город, робеет как мальчишка только при мысли о своей узнице.
  Наконец, решившись, он медленно, ступень за ступенью, спустился в подвал. Монах отпер дверь, пропустив инквизитора в камеру. Женщина, лежавшая в дальнем углу на соломе, поднялась. Никакой покорности. Никакого страха. Смотрит прямо в глаза, будто спрашивает: "Зачем пришел?".
  Шпренгер спросил тихим голосом:
  - Кормят тебя здесь хорошо?
  - Дома лучше, святой отец.
  - Понимаю. Но твой дом теперь здесь.
  - Что с моим мужем?
  - Он умер.
  - О, Вернер, прости свою непутевую дочь! Пусть Господь покарает твоего убийцу! - Воскликнула узница, опустившись на солому.
  Шпренгер повернулся и медленно вышел. Поднявшись к себе, приказал принести ему ужин на двоих. Когда стол был накрыт, монах привел в келью Адельгейд.
  - Садись.
  Адельгейд присела на скамью у двери.
  - Нет. Садись к столу.
  Адельгейд присела к столу. Шпренгер сел напротив. Разлил в кубки вино. Один подал женщине.
  - Пей!
  Адельгейд сделала глоток.
  - Нет. Выпей все.
  Проследив как Адельгейд, морщась, выпила содержимое кубка, Шпренгер опорожнил свой.
  - Ты не против, если я буду звать тебя просто - Адель.
  Женщина пожала плечами. Инквизитор вышел из-за стола. Подошел к Адельгейд и, подняв на руки, перенес на кровать. Женщина безучастно позволила себя раздеть. И, когда инквизитор навалился на нее всем телом, только крепко сжала зубы, повторяя про себя одно и тоже: "О, Вернер!... О, Вернер! ... Какая пытка!".
  Насытившись, Шпренгер поднялся, посмотрел, как одевается Адельгейд, сказал с нежными интонациями в голосе:
  - Не бойся... Тебе со мной будет хорошо. - И, позвав монаха, приказал отвести ее в камеру, позаботившись, чтобы унесли туда и ужин.
  Для Адельгейд потянулись однообразные, похожие один на другой дни: камера, келья инквизитора, его по-стель, камера. Иногда она думала, что лучше бы ее сожгли на костре, чем каждый день испытывать унижение от по-хотливой любви инквизитора. Это хуже чем пытки и смерть. Шпренгер же, наоборот, повеселел. В его взгляде поя-вился задорный огонек. Он чувствовал себя помолодевшим. Иногда ловил себя на мысли, что сожалеет о данном обе-те безбрачия. Если бы не этот обет, он бы... А что бы он тогда сделал? И понимал: ничего.
  
  Через два месяца Шпренгер уехал в Рим. Город притих, успокоился. Больше не разносился по улицам запах горелого человеческого мяса. Никого не хватали на рынке. И хотя Ренате иногда прибегала в городскую тюрьму с сообщением, об очередной разоблаченной ведьме, ее выслушивали, записывали показания, и отпускали восвояси. Но частокол обгорелых столбов на городской площади стоял как напоминание: священное очистительное пламя может возгореться в любой, угодный Господу миг.
  Умер папа Иннокентий Vlll. Начались интриги, торги: кто больше заплатит, тот и будет избран новым папой. Яков Шпренгер и Генрих Инститорис, получив солидное вознаграждение от Родриго Борджиа, с головой окунулись в агитационный процесс в пользу его избрания очередным папой. При первом голосовании кандидатов в папы Борджиа получил всего семь голосов из двадцати трех. Но сторонники провалившегося кандидата в папы не унывали: Борджиа очень богат и готов вознаградить весьма щедро тех, кто проголосует за него во втором туре.
  Шпренгер и Инститорис встретились с кардиналом Сфорца. Переговоры прошли весьма успешно. Сфорца снял свою кандидатуру и в дальнейшем горячо агитировал за кандидатуру Родриго Борджиа. Секрет такой трансфор-мации прост. Борджиа обещал ему роскошный замок, укрепленную местность Непи, епископство Эрлау с ежегодным доходом в десять тысяч дукатов. Другой влиятельный кардинал Орсини, которого Шпренгер тоже убеждал недолго, получил легатство в Германии и епископство Картахена, да несколько городов в придачу. Особой жадностью отли-чился кардинал Асканичо, во дворец которого в день выборов Шпренгер и Инститорис отвезли драгоценности на че-тырех подводах. Такие же доходные места и баснословные подарки Борджиа обещал и другим членам конклава. Только пять кардиналов отказались продать свои голоса, заявив, что при избрании папы подача голосов должна про-исходить согласно велению совести, а не под влиянием взятки.
  Родриго Борджиа стал папой Александром Vl.
  Удовлетворенный итогами выборов, отягощенный внушительным багажом, набитым дукатами и драгоценно-стями, (благодарность нового папы за содействие его избранию), Шпренгер вернулся в свой город. Полугодовое от-сутствие охладило любовный пыл инквизитора. Он не сразу вызвал к себе Адельгейд. А когда, наконец, ее привели, обнаружил - его возлюбленная беременна. Менее чем через месяц Адельгейд родила мальчика.
  Шпренгер сразу же приказал отнять у матери ребенка и найти ему кормилицу. Охладев к Адельгейд, он, тем не менее, принял живое участие в судьбе сына и, когда тот достиг такого возраста, что смог бы перенести длительное путешествие, отправил его к отцу. Отправил в день казни его матери.
  
  Две телеги под торжественное пение псалмов медленно въехали на городскую площадь. Два палача уже жда-ли приговоренных с зажженными факелами. Первым притащили и привязали к столбу иудействующего колдуна Клеймана. Несчастный, рыдая, бросал в толпу одно и тоже:
  - Пощадите... Пощадите... - И уже с надрывом, фальцетом выкрикнул последний раз. - Пощади- и-и-те-е-е!
  Палач заткнул ему рот кляпом. Привязал на шею мешок с порохом. Приговоренный в безумном страхе вертел глазами, дергался всем телом в тщетных попытках освободиться. К нему подошел священник. Что - то ему говорил. Но обезумевший от страха его не слышал.
  Палач обошел вокруг столба, поднося факел к сухому дереву. Послышался треск разгоравшихся дров. Яркое чистое пламя, поглощая приготовленную для него священную пищу, поднималось к поникшей фигуре. Вот огонь уже начал облизывать ноги жертвы. Колдун издал протяжный, приглушенный кляпом, вой. И пока пламя не накрыло его с головой, этот вой, вырывавшийся из груди извивавшегося тела, сопровождал перешептывания горожан:
  - Извивается, как черт на сковородке...
  - И вправду воет, как дьявол...
  - Тебя туда, и ты завоешь...
  Затлевший мешок с порохом взорвался. Голова от взрыва дернулась, ударилась затылком о столб. Все! Даль-ше догорать будет труп.
   Адельгейд все это время стояла на телеге. Шпренгеру было любопытно наблюдать за ее реакцией. Но реак-ции не было. Женщина так и стояла с гордо поднятой головой, ничем не выражая своего отношения к происходящему. Палачи подошли к телеге, развязали веревки и повели к приготовленному для нее столбу. Подошедший священник обратился к ней с увещеванием:
  - Признайся, дочь моя, что ты вступила в греховную связь с дьяволом, и господь простит тебя.
  Адельгейд громко, так чтобы слышали все горожане, собравшиеся на площади, сказала, чеканя каждое слово:
  - Нет! Я не ведьма! Я обыкновенная женщина!
  Палач привязал на шею приговоренной мешок с порохом. И, как устоявшийся ритуал, обошел столб, поджи-гая в разных местах дрова. Пламя жадно стало поедать сухое дерево.
  Адельгейд искала глазами в толпе знакомое лицо. Наконец, увидев свою дочь, громко крикнула:
  - Ренате, дочь моя! Я проклинаю тебя! Я проклинаю твоих детей и детей твоих детей. Будь проклят род твой, который породит чрево твое!
  Толпа ошалело отпрянула от проклинаемой. В образовавшемся круге стояла плачущая десятилетняя девочка.
  Костер еще не разгорелся, пламя еще не коснулось ног жертвы, а палач, как бы невзначай, задел факелом мешок с порохом. Взрыв оборвал жизнь матери.
  Это был подарок Шпренгера своей возлюбленной.
  Она умерла без страданий.
  
  Шпренгер решил избавиться от Ренате. Ее присутствие в городе постоянно напоминало ему о трагической смерти Адельгейд. Конечно же, он не считал виновными в ее гибели ни себя, ни Ренате. Но совесть закоренелого ин-квизитора укоризненно напоминала ему о недавней трагедии - чуть ли не каждую ночь он видел один и тот же сон: Адельгейд входит в его келью, он хочет ее обнять, прижать к себе, но молодая женщина упирается ему в грудь рука-ми, кричит: "Проклинаю!". Шпренгер отпускает узницу. Озирается. Ему кажется, что ее крик слышит весь город.
  Задерганный, не высыпающийся, инквизитор обрушил все свое раздражение на новые жертвы. А его книга "Молот ведьм", имевшая оглушительный успех как инструкция ведения допросов, организации казней ведьм и кол-дунов, стала настольной книгой инквизиции всей Европы. Шпренгер, довольный, перелистывал присланный ему се-годня экземпляр очередного пятого издания. В нем как приложение включены восторженные отзывы различных лю-дей, имевших отношение к борьбе с колдовством и ересью. Знаменитый нидерландский юрист Иодокус Дамгудер пи-сал, что "книга эта имеет для мира силу закона". Творцы баварского Кодекса Максимилиана отмечали, что при со-ставлении раздела наказания еретиков, исходили из книги Шпренгера как из незыблемых и прочно установленных предпосылок.
  Папа Александр Vl неоднократно подчеркивал правильность всех основных поќложений "Молота ведьм" и выпустил по этому повоќду специальные указания.
  Уже первое издание книги стало той искрой, от которой с новой силой вспыхнули тысячи очистительных ко-стров. Шпренгер не без удовлетворения отмечал широкий размах все новых и новых разоблачений служителей Дья-вола.
  В Брауншвейге в иные дни сжигалось на городской площади сразу по 10 - 12 ведьм и колдунов. Площадь казней была похожа на лес, так как была покрыта частоколом столбов, к которым привязывались еретики. В малень-ком Эльвангене за год сожгли 167 ведьм, в Цукмантеле - 344. В Эльзасе возвели на костер 800 человек, в Латуре - 600.
  В Нейсе для более быстрого исполнения приговора ведьм сталкивали в специально построенную пылающую печь - казнено 1000 человек. В Люцерне нашли способ разоблачения ведьм среди детей. Там казнены семилетняя и четырехлетняя ведьмы, а четырнадцатилетняя дьяволица сожжена за сожительство с дьяволом.
  В двух деревнях Трирского округа осталось по одной женщине. Остальные признаны инквизиционным судом ведьмами. А чиновники, не понимая величия момента, жаловались по начальству: "Скоро здесь некого будет любить, некому будет рожать, все женщины сожжены".
  Шпренгер стал знаменитым и старался не отставать от своих сподвижников:
  - Жаль городок наш небольшой. Негде развернуться. - Иногда с досадой говаривал он в минуты откровения.
  Однако Адельгейд мешала ему. Мешала и ее дочь Ренате. Она потеряла божественный дар находить замаски-рованных под женщин и мужчин слуг дьявола. При встрече с инквизитором девочка начинала плакать, говорила, что тоскует по отцу и матери, что боится материнского проклятия. И всякий раз спрашивала:
  - Что со мной теперь будет?
  Узнав, что виноторговец Томас Берг отправляется с большим винным обозом в далекую Россию, Шпренгер передал ему Ренате:
  - Пристрой ее у кого-нибудь. Может быть, там материнское проклятие потеряет силу.
   Сказал и сам не поверил. Потому что хоть и считал себя защищенным от козней дьявола, однако в глубине души побаивался проклятий, произнесенных невиновным человеком. А что Адельгейд была не виновна, в этом он не сомневался.
  
  
  2. Русские немцы
  
  Обоз медленно тащился по слякотному бездорожью. Выехав ранней осенью, Берг со своими спутниками при-ближался к Москве, когда в воздухе уже закружились первые белые мухи. Ренате, уставшая до изнеможения, шла ря-дом с телегой нагруженной бочками с вином. Ее нехитрые пожитки (приданное, выделенное на прощание инквизито-ром) находились в телеге, замыкавшей обоз. Холод продирал до костей. Хотелось есть. Ей все время хотелось есть. С того самого момента, когда она, обиженная на мать, убежала к Шпренгеру. В родительском доме ее кормили три раза в день, в приютившем доме два раза - утром и вечером. А скуповатый Берг, недовольный тем, что не смог отказать инквизитору, и теперь вынужден содержать эту оборванку, кормил ее только один раз, да и то не досыта, а так, чтобы могла шагать, держась за телегу. Одно утешало - инквизитор заплатил ему сто марок. Да у девчонки он отобрал еще пятьдесят: "на хранение".
  Проехав давно знакомой Бергу дорогой, обоз въехал в Немецкую слободу. Так русские называли поселок, в котором с разрешения властей селились иностранцы, многие обитатели которого перешли в русское подданство и по-лучили стаќтус "гостиного племени" с причитающимися льготами.
  Из дома, у которого остановился обоз, выбежал его сын Якоб, обнял отца и, распорядившись накормить обоз-ников, и приниматься за разгрузку, повел его в дом.
  - Я тебя ждал еще две недели назад.
  - Ты же видишь, какая погода. Дожди, слякоть. Лошадей жалел - сильно уставали.
  Якоб провел отца в залу, где их уже ждала Эльза с детьми. Томас расцеловал сноху, внуков. Пересчитал. Шестеро. А было пять.
  - Я смотрю у тебя прибавление! Мальчик? Это хорошо.
  За обедом отец рассказал сыну, сколько вина закуплено, у кого и по какой цене. Поделился новостями. Вспомнил о поручении Шпренгера. Рассказал историю девчонки.
  - Где она?
  - Наверно, на кухне со всеми.
  Якоб поднялся, прошел на кухню, поискав глазами, нашел девушку и, поманив ее пальцем, вернулся на место. Ренате, опустив глаза, остановилась в дверях.
  - Как твое имя?
  - Ренате... - И, стрельнув глазами в сторону сидевших за столом, поправилась. - Ренате Хольт.
  Сколько тебе лет?
  - Пятнадцать.
  - Что умеешь делать? - Поинтересовалась Эльза.
  - Все. По дому работала. За детьми присматривала.
  - Йозефу нужна работница. - Пояснила она, обращаясь к свекру.
  Йозеф, двоюродный брат Эльзы, держал в слободе постоялый двор. Поэтому вино, привозимое Бергом, час-тично закупал он. А большую часть в течение года Якоб продавал московской знати с большой выгодой для себя. По-ка отец отсутствовал, сын энергично закупал пушнину. Готовил партию для отправки в Германию, где особенно це-нились русские соболи. Якоб завел обширные знакомства среди торговцев пушниной на Устюжском гостином дворе в Москве, куда привозились шкурки соболя, куницы, белки из Зауралья и Сибири. Часто Томас получал выгодные зака-зы на пушнину из Италии и Франции. Однажды папа Александр Vl, оплатив закупленную у Берга партию соболей, подарил ему от щедрот своих еще и индульгенцию на 6 лет. А это целых пятьдесят марок. Отдохнув, подкормив ло-шадей, Томас отправился с ценным грузом в обратную дорогу. И так каждый год: с вином в Россию, с пушниной в Германию.
  
  Йозеф Гробб принял Ренате радушно. Красивая пятнадцатилетняя девушка с первой встречи вызвала у него симпатию.
  - В такую красотку не грех и влюбиться. - Пошутил Йозеф и поперхнулся, поймав взгляд жены.
  Анна, располневшая после родов, постоянно задыхающаяся, вечно всем недовольная, встретила Ренате в сво-ем доме довольно неприветливо. "Красотка", как назвал ее муж, действительно хороша собой. Белокурые волосы, бездонные, голубые глаза, тонкие девичьи черты лица, все говорило о том, что через год - два она сведет с ума не од-ного мужчину. Про себя подумала: "А начнет эта стерва с моего муженька. Этот кобель, наверное, уже не одну телку покрыл".
  Добродушный Йозеф руководил большим хозяйством мягко, голоса никогда ни на кого не повышал. При слу-чае не забывал своих молоденьких служанок ущипнуть или шлепнуть, но никогда у него не возникало желания, вос-пользоваться положением хозяина и принудить кого-либо из них к близости. Своей сварливой хозяйке он ни разу не изменил.
  Ренате он поставил обслуживать посетителей. Такая красавица должна привлекать (и привлекала) больше клиентов. Девушка с утра до вечера металась от стола к столу, разносила заказы, получала шлепки от восхищенных пьяных посетителей, и смертельно уставшая, валилась с ног в своей каморке под лестницей. Изо дня в день, с утра до вечера одна и та же карусель, раскручиваясь, выкачивала силы из молодого здорового тела. Да еще Анна, не доверяя мужу, постоянно следила за расторопной служанкой и не упускала случая прошипеть ей вслед: "Змея подколодная. Я те космы-то повыдираю". И все чаще Йозеф выслушивал жену, выговаривавшую сварливым голосом:
  - Эта чертовка совсем распустилась! Кормишь ее, одеваешь и никакой благодарности.
  Йозеф только улыбался, догадываясь о причинах неприязни жены к молодой служанке. Однажды, когда муж уехал по делам в Москву, Анна подкараулила Ренате, заскочившую на кухню забрать готовые блюда, и, как бы невз-начай, опрокинула на пол кастрюлю с кипятком. Горячая волна прокатилась по стопам Ренате. Девушка взвизгнула и, присев на стул, подняла ошпаренные ноги. С трудом, пристанывая от причиняемой обожженными ступнями боли, добралась до своей каморки, сняла чулки. Обожженная кожа покрылась огромными волдырями. Ренате раскинула ноги, выбирая удобное положение, чтобы стопы, касаясь постели, меньше причиняли ей боль.
  Минут через пять в каморку заглянула хозяйка и возмущенно зашипела:
  - Нет, вы посмотрите на нее! Работы по горло, а она разлеглась! Ты и под мужиками так ноги раскидываешь? Не хочешь работать, катись на все четыре стороны! Кормить тебя никто здесь не будет!
  Ренате молчала. Стиснув зубы и отвернувшись к стене, она едва слышно шептала:
  - Мама, мамочка, прости. Прости меня... Как больно! Ах, как мне больно!
  Чем старше становилась Ренате, тем чаще ей вспоминался миг, унесший жизнь ее матери - взрыв пороха на ее груди. Тем чаще ее сердце холодело, от воспоминания о материнском проклятии.
  Проклятие начинает сбываться?
  Йозеф, вернувшись вечером домой и выслушав возмущенное шипение жены о ленивой и нерасторопной слу-жанке, которая валяется целый день в постели и не хочет работать, что ее надо гнать со двора, зашел к Ренате в ка-морку. У Йозефа, увидевшего, что случилось с его красавицей служанкой, узнавшего, каким образом она ошпарила ноги, исчезло все его благодушие. Послав мальчишку за лекарем, Йозеф прошел на конюшню. Велел конюху позвать жену. Анна, ничего не подозревая, вбежала с криком:
  - Ты совсем спятил! Вместо того, чтобы выгнать эту шлюху, ты еще и за лекарем послал!
  Хлесткий щелчок кнута оборвал ее крик, перешедший в вой раненой самки. Анна пыталась увернуться, но все время под ударами кнута оказывалась ее широкая спина.
  - Десять...
  Отсчитал и, повесив кнут на место, подошел к плачущей жене:
  - Если жена - дура, то ее надо учить. Эта шлюха, как ты ее называешь, приносит хороший доход.
  Сплюнув, Йозеф вернулся в каморку Ренате. Там над нею уже хлопотал лекарь. Клаус Розенгер пользовался репутацией хорошего доктора. Получив медицинское образование в Германии, а затем в Италии, Клаус, сопровождая Германского посла Герберштейна, молодым человеком приехал в Москву. Собственно Герберштейн спас юношу от инквизиционного суда. Клаус имел неосторожность усомниться в существовании ведьм, а согласно булле папы Инно-кентия Vlll неверие в существование ведьм является величайшей ересью, и должно преследоваться самым жестоким образом наравне с колдунами и ведьмами.
  Обосновавшись в Немецкой слободе, Клаус познакомился с купцом Иваном Севергиным, женился на его до-чери. В Москве это был, наверное, единственный смешанный брак, где мирно уживались две религии, католическая и православная. Клаус, посмеиваясь, сказал однажды тестю: "Католик ли, православный, все одно - христианин. И Бог у нас один на всех. И дети наши под одним Богом ходят". Надежда родила ему трех дочерей и сына. Дочерям дали рус-ские имена, но сына он настоял при крещении назвать Рихардом.
  - Православный немец! Это даже интересно! - Смеялся Клаус.
  Успешная врачебная практика принесла ему широкую известность. Сын Рихард повсюду сопровождал отца, перенимая его опыт и знания. Сам Клаус говорил по-русски с акцентом, зато Рихард свободно владел и русским и немецким языками. Пока отец осматривал ноги потерпевшей, сын с восхищением рассматривал лицо девушки. Стра-дания, причиняемые ожогами, не искажали, а подчеркивали ее красоту. Ренате поймала его взгляд и, Рихард, покрас-нев, отвел глаза. Подумал: "Богородица без ребенка", сравнив ее с ликом, виденным им на иконах в русских церквах.
  - Посмотри, Рихард. Что здесь можно сделать?
  Рихард, осмотрев ожоги, поставил диагноз:
  - Ожоги небольшие, но болезненные. Придется недели две полежать.
  - Я тебя спрашиваю не о том, сколько ей придется лежать, а, чем и как лечить?
  Рихард, наконец, пришел в себя от одурманивающего воздействия красоты больной девушки:
  - Я думаю, что в этом случае надо два раза в день смазывать мазью Божьего дерева . Мазь обезболит и быст-рее заживит обожженные места.
  - Я тоже так думаю. Займись, пожалуйста.
  Пока Клаус беседовал с хозяином, Рихард аккуратно, чтобы не причинять девушке лишних страданий, обра-ботал мазью ожоги и забинтовал стопы.
  - Ну вот. Через неделю - другую будешь плясать. - Сказал молодой человек девушке, почувствовавшей об-легчение.
  Клаус похвалил сына. Договорился с Йозефом, что Рихард будет приходить два раза в день обрабатывать ожоги и делать перевязки. Оплатив визит, Йозеф проводил лекаря с сыном и пошел проведать жену. Она все еще си-дела на полу в конюшне и всхлипывала не столько от боли, сколько от обиды. За десять лет супружеской жизни Йо-зеф впервые поднял на нее руку. Добродушный и беззлобный, постоянно подтрунивавший над собой, так переменился в одночасье! Значит, он действительно влюбился в эту девчонку?
  Йозеф поднял жену с пола. Обнял. Прижал к себе. Он по-своему был привязан к этой недалекого ума женщи-не, подарившей ему шестерых детей. Но ее вмешательство в его дело, которое давало хороший доход и кормило всю его семью, было недопустимо. Тем более, если ее безумная ревность наносит ущерб делу, да еще калечит его работ-ниц. Йозеф проводил ее в дом, уложил в постель и долго объяснял притихшей жене, в чем она виновата. В заключе-ние, ласково поцеловав ее как ребенка, сказал:
  - Твое дело: дети, кухня, церковь. Мое - постоялый двор. Запомни это и никогда не вмешивайся в мои дела.
  
  Клаус Розенгер узнал, что в Москву приехал, вызванный из Афона для перевода с греческого Толковой Псал-тири, ученый монах Максим Грек. Клаус познакомился с ним в Италии, когда учился там медицине, и с тех пор питал к нему величайшее почтение. Его ученость, знание многих языков, манера общаться вызывали симпатии у всех, кто его знал. Великий князь московский и всея Руси Василий lll, ласково встретив Грека, просил не затягивать с перево-дом. Государь, желая польстить знаменитому ученому мужу, предложил ему обосноваться в Кремлевских палатах. Однако, Максим Грек, вежливо отклонив высочайшую милость, решил обосноваться в подмосковном Симоновом мо-настыре, где его уже ждала специально приготовленная келья.
  Розенгер немедленно поехал в монастырь, желая наиболее скорой встречи со старым знакомым. Максим Грек, прогуливался в окрестностях монастыря. Завидев всадника, скачущего по московской дороге, старец отметил на нем немецкий кафтан и плащ, какие носили в Германии обеспеченные горожане. Когда всадник, подскакав и спешившись, повернул к нему лицо, монах вскрикнул от приятной неожиданности:
  - Клаус! Какая встреча! - Раскрыв объятия, прижал к груди давнего знакомого.
  - Будь здоров, святой отец! - На русский манер приветствовал его лекарь.
  - Я смотрю, ты по-русски говоришь лучше меня.
  - Нет, святой отец. - Возразил Клаус. - Лучше вас этот красивый язык никто не смог выучить. Он похож на немецкий склонениями и падежами, но намного мягче и задушевнее.
  Старые знакомые проговорили до вечера, вспоминая Флоренцию, общих знакомых. Только ночью Клаус вер-нулся в слободу, переполненный чувствами от нечаянной встречи со старым знакомым.
  Появление знаменитого ученого в Симоновом монастыре не прошло незамеченным. Он привлек к себе любо-знательных людей из московской знати, приходившей к нему побеседовать и поспорить о книгах и цареградских обы-чаях. Постепенно келья монаха превращалась в подобие ученого клуба. Но иногда сюда прибивались и опальные, не-довольные политикой великого князя..
  В то время великий князь Василий lll заподозрил по доносу в злом умысле своего брата, удельного князя Юрия, и решил дождаться его приезда в Москву, чтобы арестоќвать. Узнав об этом, брат царя прискакал в Волоко-ламск к игумену преподобному Иосифу:
  - Отче! Спаси меня от несправедливого гнева государева. Наслушался он наветников проклятых. Извести ме-ня задумали. А Василий легковерен. Измены и крамолы ему везде чудятся. Съездил бы ты в Москву, походатайство-вал за меня перед великим князем.
  Преподобный Иосиф, подняв князя Юрия с колен, сказал ласково:
  - Наветам на тебя я не верю. Однако, поезжай сам к великому князю, преклони главу пред помазанником бо-жиим. Покорись ему и повинись.
  Юрий нервно ответил:
  - Будь мне вместо отца родного, отче! Я по твоему наставлению не пойду против государя! Готов все терпеть от него, даже самую смерть, только съезди к нему. Меня он не послушает. Казнит, не разобравши дела.
  - Хорошо, княже. Если не сам, то пошлю старцев. А ты отправляйся к себе в Дмитров, жди моего знака.
  Поначалу Иосиф поддерживал удельных князей и выступал против великокняжеской власти. Причиной тому было стремление Москвы ликвидировать церковное и монастырское землевладение. Однако Василий, очень суевер-ный, боящийся всякого колдовства, направленного против него и его семьи, нуждался в помощи церкви для борьбы с еретиками, колдунами и ведьмами. Великий князь и сторонники укрепления церковного авторитета во главе с Иоси-фом сумели договориться. Москва отказывается от идеи ликвидации церковного и монастырского землевладения, а церковь, помогая великому князю в борьбе с ересью, поддерживает идею божественного происхождения царской вла-сти, выдвинутой преподобным Иосифом. А сторонник Иосифа псковский монах Филофей, доказывая, происхождение власти московских государей от византийских императоров, выдвинул идею: Москва - третий Рим. Первый Рим - это древняя Римская империя, которая погрязла в грехах и по Божьему помыслу уничтожена варварами. Второй Рим - Византийская империя. Ее грех - заключение с католиками Флорентийской унии, после чего Божьим наказанием стал захват ее турками. А Москва - третий Рим, единственная защитница православия, будет стоять вечно. И четвертому Риму не бывать. Тем не менее, Василий, отказавшись от мысли ликвидации монастырского землевладения, специаль-ным уложением заќпретил своим подданным продавать и давать на "помин души" свои вотчины в монастыри без ве-дома великого князя.
  Озабоченный опалой, которой подвергся брат великого князя, Иосиф послал к великому князю двух старцев своего монастыря. Не соблюдая обычных правил вежливости, не поздоровавшись и не спросив о здоровье игумена, Василий встретил посланных сердитыќми словами:
  - Зачем пришли, какое вам до меня дело?
  Один из старцев, высокий худой старик, нахмурив брови, и стукнув клюкой об пол, наставительно попенял Василию:
  - Не подобает великому государю так выходить из себя, не разузнав наперед, в чем дело. Издревле на Руси принято приезжего расспросить хорошенько, да выслушать с кротостью и смирением.
  При дворе Василия еще было в обычае, как и при его отце Иване lll, грубо высказывать государю несогласие, а то и поносные слова говорить. Не забыли еще бывшие вотчинники своих удельных вольностей. Однако, слова стар-ца не были поносными. Он требовал уважения обычаев, чем смутил великого князя.
  Василий встал, и смущенно улыбаясь, снял шапку, поклонился старцам. Сказал примирительно:
  - Ну, простите, старцы, я от нерадения слуг государевых в озлобление впал. Грешен. Здоров ли игумен препо-добный Иосиф?
  - Преподобный здоров, слава Богу! А дело к тебе у нас твое, государево. Почто ты, государь наветы воровские на брата твоего Юрия слушаешь? Неповинен он пред тобою ни в делах, ни в помыслах. Уважь, государь, помирись с братом меньшим, ты же ему заместо отца. Царствие ему небесное!
  - Свара промеж братьев на руку недругам твоим, государь - Присоединил голос второй старец. - Юрий в сою-зе с тобой радеет о делах государевых. Говорю это как перед Богом!
  Василий потупился. Наконец, проговорил примирительно:
  - Передайте преподобному и брату моему Юрию, что я зла не держу. Пусть Юрий приезжает в Москву безбо-язненно. А кто напраслину возводил на него, кто хотел нас рассорить, с теми я сам разберусь.
  На том и порешили. Старцы откланялись и покинули кремлевские палаты, оставив Василия в раздумье.
  Иван lll образовал специальным указом новые уделы - Дмитровский, Калужский, Старицкий и Углицкий для младших братьев Василия. Эти уделы быќли постоянным источником смут и раздоров. Отсюда исходила угроза едино-властию московского князя. Хотя Василий и сделал вид, что помирился с братом, однако про себя решил еще зорче следить за братьями и каленым железом выжигать крамолу.
  При Василии, как и при его отце, верховная власть принадлежала великому князю и Боярской Думе. Важней-шие государственќные решения по вопросам внешней политики, суда, законодательства великий князь не мог принять без одобрения Думы. Бояре Глинские, Хованские, Морозовы да Шуйские озабочены больше спорами, чья порода древнее, да кому где сидеть в Думе. В государственные дела если и вникали, то часто без пользы. Больше лаяли на государя поносными словами да дрались между собой за чины и звания. Василий разбавил это осиное гнездо и ввел в состав Думы преданных великому князю дворян. Победой великого князя было и устранение митрополита Варлаама, сторонника удельных князей и избрание митрополитом Даниила, бескомпромиссного сторонника укрепления велиќкокняжеской самодержавной власти.
  Кто нашептывал великому князю поносные слова на младшего брата Юрия? Кому выгодна ссора братьев? Кому нужна новая смута? Много еще противников единовластия московского государя. Бояре, яко псы, рвали власть из рук отца его, и теперь не утихли. И хотя посол Герберштейн доносил германскому императору, что великий князь Василий докончил то, что начал его отец, и властью своею над подданными превосќходит едва ли не всех монархов на свете, у Василия все же было много сомнений в верноподданности окружавших его бояр. По некоторому раздумью он пришел к выводу, что крамолу на Юрия выговаривал ему думный дьяк Иван Берсень - Беклемишев. Он и его окру-жение, вечно всем недовольные, были заинтересованы в ссоре родных братьев.
  Берсень, далеко не принадлежавший к первостепенной знати, был человек упрямый, неуступчивый, по всяко-му поводу высказывал государю свое несогласие. Так резко и грубо высказывал, что Василий однажды не выдержал:
  - Пошел вон, пес смердячий! Ты мне больше не надобен!
  Государь приказал схватить Берсеня. Ему уже доносили, что у Максима Грека часто бывают несогласные. Среди них были князья и бояре, такие как, князь Андрей Холмский, боярин Тучков с сыном. Но самым близким гос-тем и собеседником Максима стал Иван Никитич Берсень-Беклемешев, с которым он часто и подолгу сиживал с глазу на глаз. Опальный советник был очень раздражен и недоволен порядками, установленными в Московском княжестве этими узурпаторами Иваном lll, а особо его сыном Василием.
  Иван Берсень сидел в келье Максима Грека. Беседа затянулась за полночь.
  - Вот у вас в Царьграде цари теперь басурманские, гонители. Настали для вас лихие времена, и как-то вы с ними перебиваетесь?
  - И то, правда. Цари у нас нечестивые, однако в церковные дела они не вступаются.
  - Ну, хоть у вас цари и нечестивые, да ежели так поступают, стало быть, у вас еще есть Бог. А у нас в Москве Бога нет. Митрополит московский в дела не вмешивается. В угоду государю за опальных по долгу сана не ходатайст-вует. Да вот и тебя, святой отец, взяли мы со святой горы, а какую пользу от тебя получили?
  - Я - сирота. - Отвечал Максим обидчиво. - Какой же от меня и пользе быть?
  - Нет. Ты человек разумный и мог бы сказать государю как землю устроить по справедливости, как людей на-граждать и как митрополиту вести себя.
  - У вас есть свои книги и правила. - Уклончиво возразил Максим. - Можете и сами устроиться.
  - Беда у нас. Государь в устроении своей земли нас не спрашивает и не слушает разумных советов. Потому строит ее плохо. Людей обижает. Иван lll был добр и до людей ласков, а потому и Бог помогал ему во всем. Василий же, сын Ивана, не таков: людей мало жалует, упрям, встречи против себя не любит и раздражается на тех, кто ему встречу говорит. Обычаи рушит. Сам ты знаешь, да и мы слыхали от разумных людей, что, которая земля перестаќнавливает свои обычаи, та земля недолго стоит, а здесь у нас старые обычаи нынешний великий князь переменил: так, какого же добра ждать ему от нас?
  Максим возразил:
  - Бог наказывает народы за нарушение его заповедей, но обычаи царские и земские переменяются государями по соображению обстоќятельств и государственных интересов.
  Берсень хлопнул ладонью по колену:
  - Так-то так, а все-таки лучше старых обычаев держаться, людей жаловать и стариков почитать. А ныне госу-дарь наш, запершись, всякие дела сам делает. Земля наша Русская в мире и тишине жила, а как пришла сюда мать ве-ликого князя великая княгиня Софья с вашими греками, так и пошли у нас нестроения великие, как и у вас в Царего-роде при ваших царях.
  - Великая княгиня Софья с обеих сторон роду великого и ума изрядного. Для московского князя от нее только польза была. - Заступился за соотечественницу Максим.
  - Господин! Какова бы она ни была, да к нашему нестроению пришла. - Воскликнул Берсень.
  Не думал опальный советник, что каждое его слово вылетало через специальное слуховое оконце и ложилось на бумагу. Не успел он, распрощавшись с греком, выйти за ворота монастыря, тут его стражники и подхватили под белы ручки.
  Василий на расправу был скор. Через неделю, обессиленный жестокими пытками, Берсень оставил голову на плахе. Голова Юрия, царева брата, осталась на его плечах. А Максим Грек, осужденный к заточению в монастыре, продолжал переводить на русский язык Толковую Псалтирь.
  
  Два раза в день в течение двух недель Рихард появлялся в каморке Ренате. Чем чаще молодой лекарь видел свою пациентку, тем сильнее росло желание видеть ее еще и еще. Рихард нетерпеливо подгонял время, считал часы, минуты.
  Отец как-то поинтересовался, как дела у больной. Рихард, с мечтательным видом, не сразу нашелся, что отве-тить.
  - Э-э-э! - Догадался Клаус. - Да не влюбился ли ты в эту красавицу?
  Рихард, покраснев, пробурчал в ответ что-то невразумительное.
  Две недели пролетели быстро. Ренате встала на ноги и приступила к работе. Причин появляться у Йозефа на постоялом дворе у Рихарда больше не было. Однако неведомая сила тянула его к Ренате. Ему все время хотелось ее видеть, прикоснуться к ее нежной шелковистой коже. Наконец, не выдержав пытки разлукой (прошло то всего два дня, а он не может найти себе места), Рихард направился в сторону постоялого двора. Войдя в залу, незаметно про-тиснулся к столу у окна и, присев, стал влюбленными газами наблюдать за Ренате. Стройная фигурка девушки возни-кала то у одного, то у другого стола. Быстро подавала посетителям заказанные блюда, веером разносила кружки с пи-вом и вином. Но вот один из захмелевших посетителей похотливо хлопнул Ренате ладонью пониже спины. Рихард заметил, как девушку передернуло, но тут же, пересилив себя, согнала недовольное выражение с лица. Рихард встал, медленно подошел к столу, где сидел любитель побаловаться с молоденькими девчонками. Это был Карл-здоровяк, служивший у Эриха Гауптмана телохранителем. Гаутман, потерявший честь и совесть по дороге где-то между Росси-ей и Германией, был порученцем по особо щепетильным вопросам посла Герберштейна. Многие в Германии, да и во многих европейских странах хотели бы встретиться с Гауптманом в темном переулке, поэтому он предпочитал боль-шей частью отсиживаться в России, изредка покидая ее пределы, выполняя очередное поручение своего хозяина.
  Подойдя к столу, за которым сидел Карл-здоровяк, Рихард резким движением ударил его по шее. Карл, опе-шивший от такой наглости, поднялся и глыбой навис над мальчишкой. Посетители затихли в предвкушении нечаян-ного развлечения. Такие развлечения в заведении Йозефа случались нечасто. Глыба несколько мгновений примерива-лась к месту, куда было бы лучше приладить свой увесистый кулак, медленно размахнулась. Рихард молниеносно на-нес удар по мышцам разворачивающейся для удара руки. Рука повисла как плеть. Рихард вторым ударом обездвижил вторую руку и, не дав опомниться, тут же резкими ударами по ногам уронил здоровяка на пол. Наклонившись над поверженным юноша тихо проговорил:
  - Еще хоть раз дотронешься до Ренате - покалечу!
   На выходе он обернулся и встретил благодарный взгляд девушки. До этого случая свои способности Рихард применил только однажды, когда ночью, возвращаясь от пациента, был вынужден защищаться от напавшего на него грабителя. Прилежно изучая анатомию человека, Рихард часто посещал и кулачные бои, которые русские мужики устраивали по случаю всякого праздника. Цепкий взгляд юноши примечал все детали таких боев, выхватывал наибо-лее интересные приемы, которые применяли отдельные бойцы. Отмечал места ударов, после которых руки перестава-ли слушаться своих хозяев, а ноги бросали их на лед. После таких ударов поверженные не могли двигаться в течение минуты и больше. Понимая, что с профессией лекаря ему часто придется одному навещать больных, Рихард усиленно тренировался. Отец смастерил ему куклу в человеческий рост, специально отметив на ней наиболее уязвимые места.
  Событие на постоялом дворе отдалось резонансом по всей слободе. Карл - здоровяк старался не встречаться с лекарем и его сыном. А если случалось где с ними столкнуться, то хамоватый верзила становился любезным до тош-ноты.
  Теперь к концу дня Рихард приходил к Йозефу, садился за стол у окна и ждал, когда освободится Ренате. Они уходили на берег реки, молча сидели, смотрели на звезды, на их едва колышущееся отражение в спокойной едва раз-личимой в темноте глади воды. Большой диск Луны высвечивал на ней дрожащую серебристую дорожку. Все вместе - тихий плеск воды у ног сидевших, темное бездонное небо, бесконечная россыпь звезд, создавало симфонию любви, торжественно звучавшей над притихшей, дремлющей рекой. Наверное, Бог специально создал эту симфонию, чтобы возвысить человека, напоить его торжественной красотой вселенной, защитить от дьявольских козней. У Ренате и Ри-харда, околдованных божественным очарованием, не раз возникало желание, взявшись за руки, пройти по серебряной лунной дорожке и уйти туда, где нет людей, где были бы только они и Бог.
  
  Клаус с женой Надеждой пришли к Йозефу под вечер, когда дневные хлопоты уже закончились. Рихард стес-нительно прятался за их спины. Надежда, по русскому обычаю, начала разговор издалека:
  - Лето, по всему, прибыльное будет. И дожди нынче землю хорошо поили, и в ведро семя грелось предоста-точно.
  - То, правда. Лето в этом году отменное стоит. - Ответил Йозеф, уже догадавшись, зачем пожаловали дорогие гости.
  - Мы к вам вот по какому делу. - Продолжала Надежда. - У вас товар хороший без употребления, а у нас ку-пец - добрый молодец. Один без дела ходит, не знает, где голову приклонит. Продали бы товар, господа хорошие. Уж больно он нам приглянулся.
  Йозеф вступил в игру:
   - Да, какой же товар, мы и не знаем! У нас много чего по амбарам, да по чуланам хранится. Вот коней у меня, разве что, пар десять найдется, да поросят, сколько хрюкает, не припомню.
  - Коней нам твоих не надобно. Да и поросята у нас самих голосистые.
  - Может куры.
  - Нет-нет. - Погрозила пальцем Надежда. - У тебя под лестницей девка красы неписанной живет. Я, чай, на выданье. Пора ей приспела.
  Йозеф, не выдержав, рассмеялся:
  - Вона, какой товар углядели. Какая ж там красота неписанная. Хромая. Один глаз в сторону косит, другой вообще не смотрит. Да и кривобока. С какой стороны ни подойди, все одно - убогая. А уж работница - не приведи господи: все из рук у нее валится. Сколько посуды перебила, то Богу одному известно. Одни убытки с такой работни-цы.
  Анна, разинув рот, слушала мужа и не могла понять правду он говорит или хитрит что-то. Надежда снова за свое:
  - Не верю! Покажите. Своими глазами посмотреть желаем.
  Йозеф послал за Ренате. Она вошла, догадалась, зачем пришел Рихард с родителями. Ее щеки полыхнули алой зарей. Йозеф обратился к Рихарду:
  - Ну, что скажешь, купец? Я же говорил - кривобока, косоглаза.
  Все рассмеялись.
  За Рихарда ответил отец, забавляясь игрой, которую вели Надежда и Йозеф:
  - Что кривобока - то мы выпрямим, и косоглазие поправим. Недаром мы лекари. Хоть и худые, а с этими хворями справимся.
  Йозеф посмотрел на жену:
  - Ну, что, Анна, отдадим товар купцу?
  Анна обрадовано закивала:
  - Конечно. Какая она работница! Пусть у лекарей посуду бьет.
  Йозеф хлопнул ладонью по столу:
  - На том и сговоримся.
  Зная, что за невестой по русскому обычаю полагается приданое, добавил:
  - Поскольку она сирота, а мы с Анной ей вроде как вместо родителей приходимся, даю за нею коня и двух по-росят.
  Анна раскрыла рот:
  - Ты спятил!
  Йозеф рассмеялся:
  - Не жалей, хозяйка! Добро даешь, добром вернется.
  Когда все разъяснилось, сваты сговорились о дне свадьбы.
  
  Завидев митрополита Даниила, Василий lll встал ему навстречу, приговаривая:
  - Входи, входи святой отец. Давно тебя дожидаюсь. Ума не приложу что делать. Берсеня, этого ирода, казни-ли. Многие козни нашему княжеству от него исходили. Из - за него пришлось ученого монаха Максима Грека в мона-стыре заточить. А правильно ли сделал, сомнение берет.
  - То, что Берсеня казнил, одобряю. Великий князь должен самодержавно править, один на все княжество. Не-чего псам лаять и напраслину на государя разносить по ветру. Однако, ученого монаха, по моему разумению, ты зря в монастырь заточил. На допросах тот же Берсень ничего крамольного о нем сказать не мог. Освободил бы ты его. Пусть занимается переводами святого писания на пользу православной нашей матушки церкви.
  - Я подумаю, святой отец. Дело у меня к тебе. Каждый год разыскивались дела о покушениях на великокня-жескую семью колдунов и ведьм. Вот и сейчас по доносу схвачена и пытаема бабка Настька Козличиха. Ссыпала она на след государыни пепел и бесовские наговоры при этом нашептала. От этого родился мертвый царевич. Это Козли-чиха, как ее ни пытали, ни в чем не призналась. Сам дьявол помогал ей перенести все пытки, не иначе. Я подготовил указ об искоренении ереси, пусть его прочитают во всех церквах.
  - Хорошо государь!
  Собственно Василию, напуганному тем, что эпидемия колдовства охватила великое княжество Московское, не надо было особо убеждать Патриархха. Указом великого князя предписывалось оповестить всех подданных о том, что злые люди, забыв страх Божий и не памятуя смертного часу, и не чая себе вечные муки, держат у себя запрещен-ные еретические и гадательные книги. Еретическими наговорами эти колдуны многих людей на смерть портят и от той их порчи многие люди заболевают разными болезнями и помирают.
  Ввиду этого повелеваќлось, чтобы впредь колдунов арестовывать, а их еретические книги и письма сжигать. Самих же злых людей и врагов Божьих пытать железом и в срубах жечь без всякой пощады и дома их разорять до ос-нования, и чтоб впредь на местах домов тех никого не селить.
  Удовлетворенный беседой, Василий проводил патриарха до дверей.
  
  Клаус с сыном сами лечебные коренья и травы не собирали. Под осень ездили за Москву-реку на Всполье к бабке Козличихе. Каждое лето Настасья собирала по округе травы, заготавливала коренья. Бабка знала, какой корень либо травка от какой хвори спасает. Как-то она похвасталась Клаусу, что знает больше семидесяти растений, и у каж-дого своя лечебная сила. Лекарь всегда закупал у нее необходимое количество засушенных трав и корней для приго-товления мазей, отваров и настоек.
  Замоскворечье встревожено гудело. Когда Клаус с Рихардом подъехали поближе, их взору предстала ужасная картина. Козличиха стояла в срубе. Рядом воз желтой соломы. Над нею, сидя в седле, служивый читал указ государя. В указе великого князя говорилось, что Настька Козличиха сыпала на след государыни царицы и великой княгини бесовский пепел, после чего начала государыня недомогать, печальна быть. Да после того ж вскоре государыня цари-ца и великая княгиня родила царевича, которого тут же не стало. И от того времени и до сих мест меж государей скорбь и в их государском здоровье помешка. А потому великий государь повелел ту Настьку Козличиху причастить святых Божьих тайн, а причастя святых Божьих тайн, вывести ее на площадь в срубе, и, сказав ей ее вину и богомерз-кое дело, обложить соломою и сжечь.
  Настасья в срубе едва дышала. Было видно, что на ее долю выпали жесточайшие пытки. Клаус с содроганием смотрел на страшный конец умной и опытной знахарки, вылечившей от лихих болезней многих людей. Рихард, не имевший никакого опыта в политических делах, был потрясен случившимся. Возвращаясь, долго молчали. Наконец сын не выдержал:
  - Неужели они действительно верят, что бабка Настасья колдунья?
  Клаус, видевший много костров в Германии и Италии, приехав в Россию, был удивлен, как много схожего в методах католической и православной церквей в борьбе с ведьмами и колдунами. Однако для себя он отметил, что тот грандиозный размах, с которым инквизиция отправляла на костер тысячи невинных людей, в России был значительно ослаблен почтительным отношением населения, особенно крестьян, к знахарству. Если же разгорались иной раз кост-ры на площадях, то такие дела возникали чаще всего по оговору, из-за пустяков и незначительных ссор. Однако, под-вергаясь жестоким пыткам, оговоренные чаще всего могли рассчитывать на то, что их не сожгут в срубе, заваленном соломой, а сошлют в окраинные города, где они будут жить, как прежде. Если же заподозренному удавалось скрыть-ся, то его никто не искал, и на этом дело закрывалось.
  Московское правительство с особой настойчивостью расследовало дела, в которых значились корни и травы. Если у кого находили, то немедленно следовало обвинение в колдовстве. Это создавало большие неудобства для лека-рей и целителей, использующих травы и коренья в профессиональных целях.
  Невежеќственное население инстинктивно понимало, что в окруќжающей его природе лежат могущественные силы, споќсобные сослужить полезную службу человеку в его борьбе с болезнями. Но чиќтать в великой книге природы могли лишь немноќгие. Эти немногие должны были балансировать между скудным возќнаграждением или сожжением на костре в случае доноса какого-нибудь пьяницы, недоброжелательного соседа, а то и чрезмерно ретивого воеводы, старавшегося, чтобы в его воеводстве не было разбоев, колдовства, и иного какого воровства.
  Зная порядки, сложившиеся в Московском княжестве, Клаус понимал, что судьба бабки Козличихи была пре-допределена уже тем, что потерпевшей стоќроной была царская семья, благополуќчие которой всегда ставилось на пер-вое место и оберегаќлось со всею беспощадностью.
  Кому-то Анастасия Козличиха не угодила. Донос для нее имел роковые последствия.
  
   Ренате родила дочь, затем сына. Будни счастливой матери заполнялись заботами о детях, хлопотами по хо-зяйству. При крещении Надежда предложила назвать внучку по имени матери великого государя.
  - Софья имя счастливое.
  Выбор имени сына тоже не вызвал споров. Уже как бы по складывающейся традиции выбрали немецкое: Ген-рих.
  Розенгеры решили, что молодые должны начинать семейную жизнь в новом доме. Клаус с Рихардом съездили в Москву к Покровским воротам, где располагался лесной торг. Здесь же уговорились с плотниками рубить дом. О плотниках на Руси говорили: "Их топор одевает, топор обувает, да он же и кормит". Мастерство свое они умели дове-сти до замечательного искусства и даже до шаловливых фокусов, которыми частенько морочили головы суеверным людям. Такие шалости были доказательством того, что плотники, да и печники, знаются с нечистой силой и часто пользуются ее помощью, чтобы наказать жадных, прижимистых хозяев, которые пытаются заплатить меньше, чем было оговорено.
  Клаус был наслышан о проделках плотников и печников. Рассказывали, будто на Моховой мастера, прощаясь с хозяйкой, которая попрекала их каждый день тем, что они много едят и пьют, сказали: "Ну, тетка, тебе не спасибо, век будешь помнить, как ты нас поила - кормила". И подселили к ней в дом кикимору. Никого нет, а человеческий голос стонет. Как ни сядут за стол, сейчас кикимора кричать начинает: "Подите вон из-за стола!". Если не послушают, то с печи падают на пол горшки, а с полатей лапти да онучи летят прямо на стол. Знающие люди говорили, что плот-ники подложили под матицу свиной щетины, отчего в доме и завелись черти.
  Но особенно злыми шутками на всю святую Русь славились печники. Найдется ли на ее широком раздолье хотя бы один счастливый город, в котором не было бы заброшеннќого, нежилого дома, покинутого и наглухо заколо-ченного? На Литейном у такого дома собирались толпы любопытных. Попадет, кто из смелых, забежит с дровами в дом, растопит печь и вон стрелой вылетает. Как дым из трубы пойдет, так из дома вой раздается на всю округу. Толпа со страхом крестится, но не расходится, пока вой не прекратится. Каменщики хвалились, что жадным хозяевам они вмазывают в трубу глиняную свистульку. А то и несколько. Разноголосый вой и свист сводил хозяев с ума, гнал из дома. Хозяева дома на Литейном не дали каменщикам полного расчета, Вот те и сыграли с ними шутку. Приглашали священника, но тот ничем помочь не смог. Другие каменщики попросили за "ремонт" пятиалтынный. Хозяева и тут пожадничали. С тех пор и стоит пустой дом. Боятся люди в нем жить.
  Иногда плотники из мести прилаживают под коньком на крыше длинный ящичек без передней стенки, наби-тый берестой. Благодаря такой незатейливой хитрости в ветреную погоду слышится такой плач и вой, всхлипы и вздохи, что простодушные хозяева начинают звать всякого, кто под руку попадет: от батюшки до колдуна. Находится и знающий плотник:
  - Вы, хозяева, забыли в старом доме своего домового. Вот и ходит он вокруг просится в новый.
  Получит такой плотник гривенник, заберется на чердак и смотрит, как хозяева тащат лапоть за веревочку из старого дома в новый, и уберет тихонько ящичек с берестой. Хозяева довольны, что своего домового в дом вернули, а плотнику слава - знает, как нечистую силу уговорить.
  Если Клаус больше посмеивался над дремучим невежеством москвичей, то жена его Надежда по ходу строи-тельства нового дома строго придерживалась установленных правил, чтобы, не дай Бог, какого подвоха не приклю-чилось. Каждый этап строительства обставлялся торжественно.
  Когда Клаус сговорился об условиях и ударили по рукам, Надежда устроила торжественное застолье - пили "заручное".
  Когда положили первый ряд основных бревен - пили "обложенное".
  Когда загоќтовленный сруб перенесли и поставили на указанное месќто - напоила всех "срубными".
  И всегда на столе щедрая, от души, закуска.
  Но больше всего артель была довольна тем, что в конце каждого дня Надежда выставляла мастерам по боль-шой кружке пива.
  К установке матицы готовились как к особому обряду, завещанному дедами и прадедами. Рихард, подчиняясь указаниям Надежды, поставил в красном углу икону и зеленую ветку березы - символ здоровья хозяина и всей его семьи, зажег свечи. Плотники подняли и установили матицу с привязанной по середине овчинной шубой. Один из плотников забрался наверх. Это севец - отгонитель всякой нечистой силы. Он обходит верхний венец по кругу, рас-сеивает по сторонам хлебные зерна и хмель, приговаривая в полголоса только ему известный наговор.
  Хозяева и мастера, затаив дыхание, следили за севцом. Тот, дойдя до середины матицы, вынул из-за пояса то-пор и перерубил лычко. Внизу артель бережно подхватила шубу на руки. Из ее карманов мужики извлекли самый главный символ изобилия в семье: хлеб, соль, кусок жареного мяса, кочан капусты, пучок зеленого лука и в стеклян-ной посудине зеленое вино. Отрезав от шубы по клочку шерсти, севец подложил пучки шерсти вместе с ладаном под каждый конец матицы. Теперь в доме всегда будет тепло и уютно.
  Мужики бережно откупорили бутыль, разлили вино. Надежда к уже имеющемуся угощению щедро добавила еще. Пили и закусывали, не торопясь, степенно, обсуждая дальнейший ход строительства дома.
  Новоселье Надежда организовала с особым торжеством. Сначала дед Кузьма, местный колдун, запустил в дом кошку и петуха, бормоча заклинание:
  - Всякое лихо, обойди сей дом стороной, не стучись в ворота. Если случиться беде какой, то пусть кошкой ис-царапается, пусть петухом склюнется.
  Все внимательно наблюдали за их поведением. Если петух спокойно пройдется по комнатам и, выйдя на кры-лечко прокричит, а кошка, найдя себе уютное место, ляжет там и замурлыкает, то в доме никакого лиха нет. Так и случилось. Кошка, пройдясь по комнатам, вспрыгнула на подоконник и растянулась на солнышке, прищурив от удо-вольствия глаза. Петух же, вскочив на перила крыльца, похлопав крыльями, прокричал на всю округу здравницу. Ему в ответ послышалось кукареканье соседних петухов. Все заулыбались.
  Теперь наступила очередь отца Даниила - дьякона Ильинской церкви. Освятив все комнаты большого дома, святой отец поставил в красном углу икону Божьей матери и зажег лампаду. Отблески огонька заиграли на золотом окладе, искусно и с любовью изготовленном самим священником. Клаус гордился дружбой с этим белобородым стар-цем. И не потому, что отец Даниил был искусным ювелиром, славившимся на всю Москву своим непревзойденным мастерством: его золотые и серебряные кресты, перстни, кольца уходили не только в кремлевские палаты, но часто по заказу великого князя отец Даниил готовил специальные подарки для великих посольств, отбывающих в другие стра-ны. Клаус же ценил золотых дел мастера как великого сказочника, умевшего предания из старины глубокой перенести в современную и понятную слушателям эпоху Василия lll. Слушая его, Клаус познавал историю Руси Киевской, раз-валившейся под жестокими ударами враждебного окружения, и возрождающейся из пепла под твердой рукой великих князей Московских.
  Вслед за отцом Даниилом соседи, родственники и просто знакомые, проходя в просторные залы нового дома, вручали молодым хозяевам подарки, хлеб-соль, говорили самые задушевные пожелания достатка, тепла, многолетия.
  Но особо отличилась бригада плотников. Еще гости расхваливали дом, когда новые, сверкающие белизной, ворота распахнулись, и во двор въехала нагруженная до верху телега. Мастера торжественно снимали и вереницей один за другим вносили в дом нутрь . Затем вся артель, собравшись в зале, поклонилась родителям и молодым:
  - Спасибо хозяева за хлеб, за соль. Такого щедрого угощения на каждый день мы еще и не видывали. Работа оплачена сполна. За привет ваш и доброту примите подарки наши от всего сердца приготовленные:
  - Стол, на котором готовят;
  - Стол для зала, за ним хозяева и гости будут есть до отвала;
  - Скамьи для деток: четыре мальчика справа и четыре девочки слева;
  - А это табуреты для хозяина и хозяйки.
  Надежда поклонилась гостям и, глядя на молодых, ласково произнесла:
  - Что же вы, хозяева, не приглашаете дорогих гостей за столы отведать нашего скромного угощения?
  Рихард и Ренате засуетились, приглашая всех за так нечаянно появившийся обеденный стол, к которому при-ставили и кухонный. Рихард еще неделю назад специально съездил в Москву и заказал в Гончарной слободе набор посуды. Заказ доставили как раз к новоселью. Гости степенно рассаживались, растерянно шарили глазами по столу. Ложек нигде не было. Клаус, хитро улыбаясь, обратился к Ренате:
  - Хозяйка, мясо и руками взять незазорно, а вот ладошками щи хлебать или мед таскать как-то не сподручно.
  Ренате густо покраснела. Ее выручил Йозеф, крестный отец ее младшего сына:
  - Мы с Анной знаем, каким почетом пользуется на Руси деревянная посуда. Вот и дарим молодым хозяевам на новоселье ложки деревянные расписные. Такие ложки не только к обеду хороши, но всегда будут украшением вашего стола.
  Пока кум говорил, Анна с Надеждой обошли гостей и вручили каждому по расписной ложке. Однако и теперь гости не спешили приступить к трапезе. Все смотрели на хозяйку с хозяином.
  Рихард и Ренате вышли из дома. Прихватили с собой лапоть с привязанной к нему веревкой. Вошли в роди-тельский дом, положили лапоть за печкой. Рихард насыпал в него из-под печи горсть земли. Отойдя к двери, низко поклонившись, молодые обратились к домовому:
  - Дедушка домовой, ты хороший, добрый хозяин, все у тебя ладно да споро получается, в доме твоем тепло и сытно. Будь добр, дедушка, разреши домовенку внуку твоему переехать в наш новый дом. Обещаем, что станем жить, как он указывать будет.
   За печкой что-то треснуло, прошуршало. Лапоть развернулся носком к выходу. Молодые, не оборачиваясь, потащили лапоть за веревочку из родительского дома в свой, новопостроенный. Гости, затаив дыхание, следили, как лапоть пересек кухню и скрылся за печкой. Ренате торжественно отрезала один сукрой и положила его на тарелочке под печку.
  Надежда верила и своим детям внушала, что во всяком доме живет хозяин - домовой. По ночам ходит по до-му, следит за порядком. Работящим хозяевам помогает дом содержать, за детьми смотреть. Ежели в доме поселяются ленивые, он таким людям всевозможные страхи и беспокойства чинит, бросает в них всякую всячину, наваливается на спящих, так что они ни одним членом двинуть не могут и просыпаются от того, что дышать им нечем.
  Гости, разогревшись добрым вином и пивом, насытившись разнообразными блюдами, благодарили хозяев, выходили во двор. Там уже артель плотников тешилась отгадками на присказки и поговорки. Севец, проводивший обряд освящения матицы, сказал, обращаясь больше не к своим товарищам, а к соседям хозяев:
  - Был бы дом, а тараканы свою артель приведут. К чему бы это?
  Мужики почесали затылки:
  - Это значит щелей в доме много, вот и лезут, кому ни попадя!
  - Не торопись, кум! Тут подвох какой есть.
  Артельщики рассмеялись:
  - Никакого подвоха. В доме хозяйка ленивая. Домовой учил ее, учил, так ничему и не научил. Вот и позвал артель тараканов в помощники - дом от мусора и грязи очищать.
  Дед Кузьма, всегда сыпавший прибаутками, на этот раз опередил артельщиков:
  - А вот придумайте, мужики, конец присказки: "Бывало - и коза волка съедала..."
  - Ну, значит, допек волк козу.
  - Если допек, то сам бы и съел.
  - Я не о том, кто кого допек, а какая концовка тут должна быть.
  Йозеф, уже слышавший эту присказку деда Кузьмы, подсказал:
  - Бывало - и коза волка съедала, когда сильно голодна бывала.
  - Во! Учитесь! - Радостно подвел черту дед.
  Посмеиваясь, гости неторопливо расходились по дворам.
  
  Переезд в свой дом для Ренате означал новый этап в ее жизни:
  теперь она
   жена,
   мать,
   хозяйка!
  День начинался хлопотами по хозяйству и заканчивался колыбельной для малышей.
  Однажды, когда дети уже уснули, а Рихард в своей лаборатории колдовал над склянками с лекарственными препаратами, Ренате, проскользнув через калитку в заборе, отделяющем два родственных дома, вошла в светелку, в которой коротали вечернее время младшие сестры Рихарда. Ренате не сразу усвоила русское родство и свойство. Кла-ус терпеливо объяснял, что у русских родители мужа для нее это свекровь и свекор, впрочем, в обычае принято, когда невестка с первых дней почитает их за родителей, а они ее за дочь. Сестры Рихарда приходятся ей золовками, ее детям тетками. Дочь Ренате - их племянница, а сын племянник.
  Чтобы скоротать длинные, зимние вечера, девицы, занимаясь рукоделием, пели песни, рассказывали друг другу страшные истории, гадали "на суженого". Когда Ренате вошла, бабка Устинья, прижившаяся как нянька и ставшая членом семьи, как раз начала рассказывать очередную страшилку:
  - Давно это было и дошло до наших дней старинное сказание. Жили-были на белом свете три сестры. Родст-вом и дородством - сестра в сестру, одна другой краше. Жиќли они без отца-матери: сами управлялись в доме, сами пахали - сеяли, сами хлеб убирали, сами ж и продавали.
  Проторили к сестрам дорожку свахи да сваты. И было им всем диво - дивное: придут к воротам - ворота сами растворяются; пойдут к избе - двери сами отойдут настежь; взойдут в избу - в избе нет ни живого, ни мертвого, как после моќра. Постоят, постоят, так и пойдут ни с чем. Выйдут на улицу, посмотрят на окна, а у окон сидят три сестры вмеќсте, прядут одну кудель, разговаривают, смеются.
  Стали все за это считать трех сестер ведьмами. И надумали бабы - свахи сжить девок со свету. Чего-чего только они ни придумывали, лишь бы заќгубить их! Поджигали городьбу - не горит, поджигали избу - не берет огонь. К знахарям-ведунам хаживали. И те ума не приложат, что с тремя сестрами сделать! Подглядели однажды ночью зор-кие бабьи глаза, что летит поднебесьем Огненный Змей прямо к дому ненавистных им трех сестер. Полетал, попускал огненных стрел, да и улетел прочь. И Змей их не берет!
  Девчонки от страха зажмурили глаза. Устинья продолжала:
  - Но вот мало ли, много ли времеќни прошло: умерли сестры, все сразу. Узнали об этом сваќхи-бабы, пошли по-глядеть на покойниц. Пойти то пошли, а самих страх берет. Потому послали наперед себя мужиков. Подошли мужики, осенясь крестным знамением, к городьќбе, городьба расступилась на четыре стороны, подоќшли к избе - изба рассыпа-лась в мелкие щепки. А под щепками-то никого нет. Тут-то мужики и догадалась, что те три сестры были прокляты на роду. Да и после смерти им худое житье досталось - скитаются по белу свету неприкаянными...
   Все со страхом обернулись на глухой всхлип. Ренате сидела бледная, по щекам катились слезы.
  Бабка Устинья всплеснула руками:
  - Что ты, дочка. Есть о чем плакать. Это же просто сказка. В жизни такого и не бывает вовсе.
  Ренате, сдерживая рыдания, поднялась и, закрыв лицо передником, не попрощавшись, вышла из комнаты. В лунном свете медленно пересекла родительский двор, проскользнула через калитку. Поднялась на крыльцо.
  Медленно, бесшумно прошлась по комнатам. Софьюшка и Генрих мирно посапывали носиками. Ренате на-клонилась, поцеловала детей. Рихард, уставший, заснул на диване среди своих склянок. Долго смотрела на освещен-ное лунным светом лицо мужа. Повернулась и вышла из дома...
  Луна равнодушно освещала бескрайние заснеженные просторы. Среди сверкающей белизны петляла и теря-лась за горизонтом река, закованная в чернеющий толстый прозрачный лед. Тишина, придавленная лунным светом, с каким-то жутким хрустом цеплялась за ноги молодой женщины, мешала идти. Ренате с трудом дошла до середины. В проруби едва слышно шептались незаметные на черной глади воды волны. Их шепот манил, притягивал: "Не бойся... Тебе здесь будет хорошо... Покой... Вечный покой...". Ренате наклонилась. Увидела в колышущейся воде свое едва различимое отражение. Оно тянуло руки, звало: "Пойдем. Пойдем со мной... Там твой отец... Он ждет тебя...".
  Ренате резко оттолкнулась и ушла под лед.
  Далеко ниже по течению черную ленту ледяной реки пересекал санный путь. Мужичок, закутавшись в овчин-ный тулуп, подремывал, предоставив лошади самой выбирать дорогу. Спустившись на лед, она резко остановилась, попятилась назад. Испуганное ржание разнеслось по заснеженной округе, осело на лапах сонных елей.
  - Ну, ты чего черт тебя... - Мужик прикусил язык.
  Чертыхаться в дороге, да еще ночью, не иначе как беды накликаешь. Лошадь снова попятилась. Мужик ски-нул тулуп. Вышел на лед и обомлел. На него из-подо льда смотрела красавица русалка, Уцепившись снизу руками за лед, покачиваясь из стороны в сторону, она смотрела на него широко раскрытыми глазами через прозрачное стекло замерзшего льда. Белокурые волосы струились, ласково касаясь прозрачной кожи лица.
  Мужик остолбенел, зачарованно глядя на привидение. Женщина пошевелила руками, и течение медленно по-несло ее дальше. Перекрестившись, мужик заскочил в сани и, хлестнув лошадь, заорал во все горло, в надежде, что громкий крик отпугнет нечистую силу. Сани стремглав пересекли реку и вынесли на взгорок.
  - Только не оборачиваться! Только не оборачиваться! - Бормотал перепуганный мужичонка, нахлестывая ло-шадь.
  Дома долго молился. И только к вечеру рассказал жене, как на переправе лошадь остановилась, будто кто пе-ред ней стену невидимую поставил. Как, выйдя посмотреть, увидел подо льдом русалку. Она манила, звала к себе. И голос у нее был такой нежный, ласковый. Как спасся, осенив себя крестным знамением: русалка гневно замахала на него руками и растаяла.
  
  Много лет спустя Йоэеф рассказал крестнику историю его матери. Рихард с сыном на семейном совете реши-ли: история Адельгейд и Вернера Хольтов не должна быть секретом для их потомков. А земля, привезенная Ренате в мешочке из Германии, должна передаваться от отца старшему сыну. Так и сталось. История, ставшая семейным пре-данием, передавалась вместе с мешочком земли из поколения в поколение.
  
  
  3. Верноподданный
  
  
  В Поволжье отпраздновали католическое Рождество. Как вся православная Россия, тайно, не афишируя, праздновала Пасху, так немцы скромно отметили свое Рождество и Новый год. Сказать скромно - значит, ничего не сказать. Старики вздыхали: всего четверть века назад в Поволжье была одна из самых богатых немецких колоний. Зерно, масло, шерсть самого высокого качества уверенно завоевывали рынки Европы еще со времен Екатерины ll. Свободные, обремененные вековым опытом, знаниями и великим терпением, трудолюбивые немцы были примером для крепостного крестьянства России. Рабам было чему у них поучиться. И учились. Секреты друг от друга не прята-ли. Дружили семьями, роднились. Для русских немцев, Бесселей и Мейзеров, чьи предки обрели в России вторую ро-дину задолго до воцарения дома Романовых, смешанные семьи были обычным делом. Война России с Германией ни-как не затронула немцев Поволжья: жили - работали как обычно. Никому даже в голову не приходило хоть как - то ограничить в правах подданных Российской империи.
  Но вот наступили другие времена. Другая власть перевернула привычный уклад жизни. Гражданская война умыла Россию кровью. Немцы настороженно относились к лозунгами большевиков:
  - Земля крестьянам?
  - Она у нас есть!
  Не думали, что очень скоро их земля - кормилица станет общей, а значит ничьей.
  - Освобожденный труд?
  - Мы всегда свободно трудились на своей земле.
  Не думали, что с потерей земли они станут крепостными, работающими за пустой трудодень .
  - Счастливое будущее?
  - Мы счастливы настоящим: семья, дети, работа.
  Не думали, что теперь настоящее - это мираж. Настоящее - это бесконечные конфискации хлеба. Настоящее - это голод, это миллионы умерших неестественной смертью на тучных, плодородных землях Поволжья. Смерть мил-лионов во имя светлого будущего. Она не разбирала - русский ты или немец. Был бы готов предстать перед троном Всевышнего.
   Жили незаметно. В политику не лезли. В политику их втянули против воли и желания: появилась автоном-ная республика немцев Поволжья - республика рабов, объятая священным огнем страха. Великого страха, которого немцы не знали со времен инквизиции. Усатый грузин Джугашвили смотрел с огромных портретов, развешанных по всему Энгельсу . Прохожие постоянно ощущали на себе его цепкий взгляд: а, не враг ли ты? С других портретов вождь указывал на тебя пальцем. В какую бы сторону ни шел человек - палец неотрывно его сопровождал, пока про-хожий с облегчением не свернет за угол. Что это? Фотофеномен или феномен страха? Свободный раб доволен уже тем, что жив? Что никто из его близких не арестован и не отправлен в лагеря? Что он сам все еще не приговорен к де-сяти годам без права переписки ?
  В Германии в это же время полыхали костры. Инквизиция вернулась на площади германских городов. Но те-перь костры пожирали книги, культурное наследие немецкого народа. Несогласные, противники режима сгорали в печах крематориев.
  Дранг нах Остен - лозунг тевтонских рыцарей. Зачем тратить силы и время на организацию крестовых по-ходов? Освобождение гроба Господня? А, какой в этом смысл, если совсем рядом обширные безграничные просторы славянских земель? Протяни руку и возьми.
  - Мы должны стать теми рыцарями, которые лозунг "Дранг нах Остен" сделают реальностью. Наша Индия - это Россия. Границы тысячелетнего рейха на Востоке протянутся от Свердловска до Баку. Недочеловеки, населяю-щие сегодня эти пространства, будут частью уничтожены, частью изгнаны за Урал. Освободившиеся земли получат немецкие крестьяне. - Шикльгрубер рисовал радужные перспективы.
  Почему людоеды всегда прячут свои настоящие имена за кличками и псевдонимами? Джугашвили - Сталин, Шикльгрубер - Гитлер. Чтобы отвести Божью кару от родных и близких? Но Бог вездесущ, он не карает невиновных. А раз Бог вездесущ, почему Он не уничтожил этих кровожадных зверей еще в материнском чреве? Ведь сам же Бог предупреждал:
  "И дана будет им власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем... И говорили и действовали так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя ".
  Два людоеда, поедая свои народы, пристально наблюдали друг за другом: кто первым прыгнет, тот и победи-тель.
  Первым прыгнул Гитлер: Австрия, Чехословакия, Польша, ... Франция. Это всего лишь разминка перед глав-ным прыжком: Дранг нах Остен. Ах, какая планов громада! Два прыжка и ты в Москве. Еще прыжок и советская ар-мия отброшена за Урал.
  22 июня 1941 года стал черным днем в жизни советских людей: Гитлер прыгнул первым. Сталин поначалу оторопел. Напрягся. Растерянно шарил глазами по карте: где его непобедимые армии? И не находил. Не было их на карте. Они были там, на фронтах, в окопах: укорачивали прыжки одного людоеда, чтобы продлить жизнь другому.
  
  День 22 июня 1941 года для немцев Поволжья стал черным вдвойне. Власть испугалась: немецкая диаспора на Волге может стать пятой колонной для вероломного агрессора. А потому...
  Лидия пришла домой после работы. У матери сидели соседки, была здесь и сестра матери Эмма. Мать налила дочери чай, пододвинула блюдце с домашним печеньем. Лидия прислушалась к разговору подруг.
  - Что на свете творится, девоньки. Вчера Людмила рассказала, что задержалась на работе, возвращалась позд-но. Вдруг увидела перед собой в темноте какую-то тень. Присмотрелась - женщина. Она разложила на траве длин-нющие ножи. Людмила насчитала аж двенадцать. Говорит, стою, от страха ноги сковало, и глаз от ножей не могу ото-рвать. А женщина присела, кувыркнулась через ножи и превратилась в свинью. Свинья - то черная как смоль. В тем-ноте только пятачок и светится. Хрюкнула три раза и убежала. И ножи сразу пропали.
  - Да, такое не к добру, соседка. Ох, чего - то ждать надобно.
  - Говорят, такие видения к большой крови.
  - Да. Мне мать, рассказывала, что в четырнадцатом ей такое же видение было. Только тогда ведьмак переки-нулся три раза, превратился в коршуна и улетел на заход солнца. Закат был такой, будто там бушевал страшный по-жар. Оттуда и война вскоре пришла.
  - Да. Война снова оттуда пришла. Но, чувствую, будет она пострашней первой.
  - И как она нам аукнется?
  Давид бледный вошел в дом. Осмотрел присутствующих.
  - Ну-ка женщины, все по домам. Быстро!
  - Что случилось?
  - Потом узнаете!
  Когда соседки ушли, Давид сказал, больше обращаясь к жене:
  - Ингрид. Надо собирать вещи. Брать только самое необходимое. Лидия и Эмма помогут.
  Сестры заплакали. К ним готова была присоединиться и Лидия.
  - Как чувствовала. - Всхлипывала Эмма. - Вот оно и началось...
  Ингрид спросила мужа сквозь слезы:
  - Ты объяснишь, наконец, что происходит!
  Давид присел к столу, сокрушенно опустил руки на колени:
  - Сейчас отвозил домой председателя исполкома. Он под большим секретом рассказал, что пришла телеграм-ма из Москвы. Всех немцев Поволжья эвакуируют в Сибирь и Казахстан.
  - Когда?
  - Не знаю. Вероятно со дня на день. - А сам подумал: "Если не с часу на час".
  Ингрид спохватилась:
  - Надо Бесселей предупредить. Лида, сбегай к ним, скажи...
  Отец поднялся, остановил дочь:
  - И никому. Только им. И Эдуарда предупреди, чтоб помалкивали.
  Республика затихла в тревожном ожидании. О предстоящей "эвакуации" знали уже все. Но делали вид, что...
  В местных газетах опубликовали Указ Президиума Верховного Совета РСФСР о ликвидации автономной республики немцев Поволжья. Следом появились войска НКВД. Проверяя каждый дом (не остался ли кто?), выдавли-вали немцев от границ республики к центру, к бывшей столице автономии Энгельсу. Там граждан Советского Союза, вмиг превратившихся в неблагонадежных, формировали в колонны.
  Первая колонна в Свердловск.
  Вторая колонна в Новосибирск.
  Третья колонна в Томск.
  Четвертая колонна в Казахстан.
  Пятая колонна...
  А они теперь все "пятая колонна". Никакого доверия. Самый жесткий контроль. Самые тяжелые работы.
  Родственники держались вместе, стараясь поддерживать друг друга. Перед "эвакуацией" Эдуард зашел к Мейзерам. Принес мешочек с землей.
  - Давид, ты знаешь историю нашей семьи. Я старше тебя, поэтому земля Ренате перешла ко мне. Но обстоя-тельства таковы, что мы не знаем, чем обернется для нас эта "эвакуация". Давай разделим нашу землю пополам. Кому удастся выжить, тот и будет передавать ее новым поколениям. Если выживем оба, объединим нашу землю снова.
  Двоюродные братья разделили землю праматери и, ссыпав ее части в разные мешочки, спрятали каждый у се-бя на груди.
  
  Новосибирск встретил немцев настороженно, если не сказать враждебно. Немец - значит фашист. Это клеймо сопровождало русских немцев всю войну и еще долго после ее завершения. Рабочие отряды, эвакуированные из По-волжья, направлялись в основном на лесозаготовки. Единственное упущение власти - она не разделила семьи. Первое задание: построить в тайге бараки "семейного типа". Выделили пиломатериал - горбыль. Из такого стены не возве-дешь. Но трудолюбие и смекалка, подгоняемые осенними холодами, заставили проявлять чудеса изобретательности. Каждый горбыль, аккуратно отесанный умелыми руками, превращался в подобие доски, пригодной к употреблению в качестве строительного материала. Двойные стены барака, возведенные буквально за два дня, женщины заполняли землей и тщательно ее трамбовали тяжелыми деревянными бабами . Потолок, засыпанный землей, и примитивная крыша довершили строительство барака. Осталось опоясать строение заваленкой и устроить внутренние перегород-ки: одна камера - одна семья. Всего тридцать. Через две недели в тайге выросла целая улица таких бараков. Улица "Поволжская". Власти не противились такому чудачеству "эвакуированных" спецпоселенцев.
  Бессели и Мейзеры устроились в соседних комнатах. Потянулись однообразные похожие один на другой дни: затемно встать, проглотить свою пайку, выполнить норму, затемно вернуться, проглотить свою пайку и уснуть тяже-лым, не приносящим отдыха, сном. Лес валят все: мужчины и женщины. За детьми присматривают старшие. Чем больше зима наваливала снега, тем сильнее наваливалась усталость на голодных, измотанных непосильной работой "лесозаготовителей". А еще морозы. Тридцать пять в январе - обычное дело. Обморожения тоже стали обычным яв-лением. И никакой врачебной помощи. Кому помогать? Врагам? Пусть сами лечатся. Обмороженные ноги чернеют, лихорадка съедает обессиленное тело без остатка. Похоронить умерших по-христиански нет времени. Только ночью: разгребали снег, разводили костры. Земля постепенно оттаивала. Долбили. Отбрасывали землю. Снова отогревали. Снова долбили. Для каждого не надолбишься. Хоронили по-братски в одной могиле: первый ждал четвертого, пятого. Сверху крест с прикрепленной бумажкой: кто упокоился и когда. Давид, прежде чем предали земле Эдуарда, достал у него из-за пазухи мешочек. Отсыпал содержимое в свой, оставив, однако, щепотку. Положил мешочек с остатками земли под ладонь двоюродного брата. Подумал: "Пусть будет похоронен с частичкой родной земли".
  И никаких новостей. Комендатура не считала себя обязанной посвящать неблагонадежных в происходящее на фронтах. Однако, и в тайгу просачивались скудные новости. В апреле узнали: прыжок Гитлера под Москву обернулся потерей клыков. Зверь откатился на Запад. До лета будет зализывать раны. Обсуждали новость в полголоса. Поволж-цы, много поколений назад ставшие подданными Российской империи, вовсе не сомневались в провале очередной авантюры. Они лучше всех понимали значение поговорки: "Русские долго запрягают, да быстро погоняют". Сколько раз русские погоняли до Берлина? А до Парижа?
  Наука не впрок?
  
  Лето принесло облегчение. Грибы. Ягоды. Травы. Коренья. Занятие старикам и детям. Заготавливали. Суши-ли. Запасали впрок витамины. В конце сентября приказ: собраться для переезда на новое место работы. Собрали не-хитрый скарб. И потянулась колонна к столице Сибири. На вокзале разместились в теплушках. Поехали. Куда? Зачем? Никто не объяснял. За небольшим окошком теплушки мелькали желтеющие кроны берез и тополей. На взгорьях сол-нечно полыхала еще не опавшая хвоя лиственниц. Через сутки состав остановился. Выгрузились. Осмотрелись. Не-большое одноэтажное здание вокзала с надписью по фронтону: "Сталинск ". От него по широкому проспекту уходят в даль трамвайные рельсы. Проспект Молотова. Справа просматривался будущий проспект Бардина. Слева проспект Курако упирается вдали в панораму металлургического гиганта. Огромные облака пара над доменными печами, пра-вее высокие трубы мартеновских печей выбрасывают в небо рыжие клубы дыма. Здесь варится сталь и броня. Всех прибывших разместили на подводах. Колонна медленно двинулась навстречу величественно раскрывающейся пано-раме. Поволжцы знали об этой героической стройке из газет и кинохроники. Теперь они видят ее наяву. У заводо-управления подводы свернули налево и минут через тридцать остановились у трамвайного кольца.
  Прибывших распределяли на постой по домам местных жителей. Завтра на работы. На шахты.
  Прибытию поволжцев в Сталинск предшествовали события, о которых они, естественно, не могли знать. Ог-ромные потери в живой силе во второй половине 1941 года привели к тому, что под мобилизации попадали все новые и новые призывные возрасты. Производство оголялось. Вместо ушедших на фронт приходили в основном подростки из окрестных деревень. Добыча угля в угольных районах Кузнецкого края катастрофически падала. Голодные подро-стки в тяжелейших условиях работы под землей не справлялись с дневным заданием. Нехватка угля грозила перебоя-ми в снабжении фронтов живой силой, техникой, продовольствием.
  Комиссия Государственного комитета обороны и ЦК ВКП(б) побывала на всех угольных предприятиях Куз-басса. Выводы сделаны неутешительные. На шахтах отсутствовала система бронирования специалистов, оголены са-мые ответственные места производства. Направляемые на подземные работы подростки 14 - 15 лет, не имея никакой профессиональной подготовки, быстро изматывались физически. Продовольственный паек, выдаваемый им как нера-ботающим иждивенцам, не восполнял затраченных физических сил. Голодные мальчишки разбегаются по родным селам. Спецотряды отлавливают беглецов и, как "дезертиров" трудового фронта, отправляют по решению судов в лагеря на пять лет и более. Областные органы управления угольной промышленностью, находящиеся в Новосибирске, не справляются с возложенной на них задачей снабжения углем железнодорожного транспорта.
  Постановление ЦК ВКП(б) от 24 сентября 1942 г. "О мерах улучшения партийной работы в угольных районах Кузнецкого бассейна" расставило все точки над "i". Шахтерам независимо от возраста и квалификации стали выда-вать полноценный рабочий паек. Рабочий день сократили до 8 часов. Специальным постановлением правительства Кузнецкий край выделен из состава Новосибирской области в самостоятельное административное подразделение .
  Будни военного лихолетья на новом месте постепенно налаживались:
  Работа, дом, дети.
  Работа, дом, дети.
  Старшие пошли в школу. В первый же день столкнулись с проблемой национальных отношений между под-данными одной страны, да еще в военное время. Владик радостно собирался на первый в своей жизни урок в школе. На перекличке за день до этого познакомился с учительницей. Любовь Федоровна, пожилая, умудренная опытом женщина, познакомила нового ученика с одноклассниками.
  - Это ваш новый товарищ. Зовут Владик. Он с родителями приехал к нам из Поволжья.
  Первый учебный день первоклассника прошел быстро. Владик вышел на крыльцо. Постоял. У Густава, его двоюродного брата, вместе с которым он должен был вернуться домой, еще один урок. Решив не ждать, Владик в припрыжку побежал домой. В проулке ему перегородила дорогу группа одноклассников. Оглянувшись, Владик заме-тил за спиной еще четверых. Самый худой мальчишка с синими кругами под глазами от постоянного недоедания злобно скривил губы и скомандовал:
  - Бей фашиста!
  Владик прижался спиной к деревянному забору. Град ударов маленьких кулачков посыпался куда ни попадя. Больно? Нет. Но их много, этих кулачков. Они мелькают перед глазами, а глаза уже заплывают. Гады! Знают куда бить! Больно было от сознания того, что ты не фашист, что ты такой же, как и они - советский. Владик чувствовал, как у него внутри что-то крепло. Это что-то, цементируясь, выпрямляло его сгорбленную фигурку:
  Стоять!
  Не падать!
  Не плакать!
  Ватага разбежалась. Вытерев рукавом кровь с лица, Владик поднял торбочку с книжками и медленно побрел в сторону дома. В этот день первого сентября все Поволжцы пришли из школы избитыми. Много позже, уже став взрослыми, кто-то из них, вспоминая первое сентября 1942 года, горько пошутит: "Так был открыт второй фронт". И добавит: "...против нас".
  На другой день поволжцы в школу не пришли. О чрезвычайном происшествии узнали и городские власти. Последовал грубый окрик: с директора школы пообещали содрать шкуру. На заседании педагогического совета обсу-ждали сложившуюся ситуацию. Любовь Федоровна, учительница Владика, удрученно размышляла о причинах такого неприятия поволжских немцев. Бойкот уроков немецкого языка еще можно как-то объяснить: "Мы не хотим учить фашистский язык". Детский максимализм вносил свой вклад в смертельную борьбу, которую вели их отцы и старшие братья на фронтах Отечественной войны.
  Комитет комсомола и совет дружины пионерской организации получили задание взять шефство над каждым поволжцем и, если нужно, сопровождать из дома в школу и обратно. Классные руководители провели собрания во всех классах. Это дало свои результаты: отношения местных с приехавшими постепенно налаживались.
  Вся страна внимательно следила за происходящим под Сталинградом. И наступил момент, когда Левитан, диктор всесоюзного радио, торжественно сообщил: "Сегодня второго февраля тысяча девятьсот сорок третьего года войска Донского фронта в ходе операции "Кольцо" завершили разгром вражеской группировки, окруженной в районе города Сталинград. В ходе ее войска фронта взяли в плен более девяноста тысяч человек, в том числе более двух с половиной тысяч офицеров и двадцать четыре генерала во главе с генерал - фельдмаршалом Паулюсом. На полях сражений было подобрано около ста сорока тысяч убитых солдат и офицеров...". Вот тогда неприязнь к немцу - од-нокласснику все же прорывалась торжествующим: "Ловко мы вам всыпали!". Поволжцы отмалчивались
  Давид, водитель по профессии, год проработав на лесоповале, стал шахтером. Тяжелейшие условия труда для него имели даже свои плюсы. Страшные морозы, погубившие на лесозаготовках не одну христианскую душу, здесь под землей совсем не ощущались. Давид шутил: "Не Сочи, конечно, но терпимо". Постепенно втягиваясь в рабочий ритм, не замечал, как летело время.
  Смена за сменой.
  День за днем.
  Неделя за неделей.
  Летели месяцы.
  К лету сорок четвертого Давид уже числился высоко квалифицированным рабочим. При авариях, неизбеж-ных, когда на первом месте стоит количество добытого угля, а не техника безопасности, виновных находили быстро. Это, конечно же, немцы. Разбираться некогда. Внесудебные тройки штамповали приговор за приговором: за саботаж десять лет лагерей. Давида провидение пока спасало от цепких лап ГУЛАГа . В первые недели июня установилась жаркая погода. Вагонетки грузились без задержек. К концу смены Давид, смертельно уставший, прислонился к стой-ке, чтобы пропустить нагруженную вагонетку. Неожиданный толчок в спину бросил его на рельсы. В доли секунды Давид попытался отползти. Не успел. Да и некуда. Резкая боль пронзила все тело.
  Давид пришел в себя в больнице. Болели стопы. Болели пальцы обеих ног. Ныли колени. Пошевелил ногами. Ничего нет! Нечем шевелить! Обе ноги по колена отсутствовали. Осознание того, что стал инвалидом, приходило медленно, в тяжелых раздумьях. Давид вспомнил, что, падая, услышал приглушенный шипящий голос: "Это тебе за отца!". Значит месть? Нацисты ввергли мир в страшнейшую катастрофу, гибнут миллионы и миллионы невинных людей: "Я в их числе? Или в чем-то виновен? Если виновен, то в чем?"
  Вопросы оставались без ответов.
  Семья Мейзеров привыкала к трагедии, произошедшей с главой семейства. С трудом, но привыкала. Днем Давид был предоставлен сам себе: все на работе. Времени для размышлений хоть отбавляй. От горьких дум постепен-но переходил к думам о будущем: "Закончится война. Вернемся в свой родной Энгельс. Чем я там буду заниматься?". Давид еще не знал, что за них уже давно все решил усатый грузин со своим подручным Берия. Никому из русских немцев не разрешат вернуться в родные края. Республика немцев Поволжья восстановлена не будет никогда.
  Давид может двигаться. Может сидеть. Может передвигаться на руках. Достал будильник, отвертку. Быстро разобрал. Собрал. Не тикает! Снова разобрал, запоминая, где какие детали стояли. Собрал. Затикал! И так весь день. Довести навыки сборки до автоматизма. Пока собирал - разбирал, не заметил, как вернулась с работы Полина, хозяйка дома. Оторвался от работы только тогда, когда услышал мужской голос. Подняв голову, Давид увидел через откры-тую дверь мужчину в обтрепанной военной форме. Обтрепанной, но чистой, опрятной, штопаной - перештопаной.
  - Здравствуйте, фрау. Может, дадите одну - две картошки? Совсем не ел сегодня.
  - "Совсем не ел сегодня". - Передразнила Полина. - А дома в Германии у тебя было что поесть? Или от голо-да к нам в Россию пришел грабить да убивать?
  Давид слышал, что после Сталинграда в городе появились пленные немцы, но вот так увидеть соотечествен-ника довелось впервые. Потому с интересом прислушивался к разговору. Пленный, не поняв смысла сказанного, но, уловив несколько знакомых слов, проговорил застенчиво:
  - О, Германия. У меня там есть жена - фрау. - Достал из кармана фотографию. Показал хозяйке. - Мои дети. Мальчик и ...
  Не смог подобрать нужного слова. Полина помогла:
  - Мальчик и девочка.
  - Да - да, мальчик и девочка. - Закивал немец.
  - Ты садись. Я тебе чаю налью. Как раз поспел.
  Разлила чай по чашкам. Пододвинула гостю кусочек колотого сахара. Пока он пил, рассматривала фотогра-фию.
  - Как тебя зовут?
  - Франц. А это Эльза.
  - Красивая у тебя... Эльза.
  - Не знаю, что с ними? Живы ли?
  - Да? Ты не знаешь? А я знаю: и мужа моего и сына убили. Одного под Москвой, другого под Курском. Мо-жет, ты их и убил! - Голос дрожал. По щекам потекли слезы.
  - Там все всех убивают. - виновато пробормотал Франц.
  - Но вот тебя же не убили. Вернешься к себе в Германию к своей фрау и будешь ей хвастать, как убивал рус-ских. Кто вас сюда звал. Из-за вас и наших немцев калечат да убивают. Что с тобой говорить...
  Немец, поперхнулся. Не глядя на Полину, встал, повернулся к выходу. Глухо произнес:
  - Спасибо, хозяйка.
  - Подожди.
  Полина вышла в сени, насыпала пленному с пол - ведра картошки. Тот, не ожидавший такой щедрости и не находя слов, молча раскланялся. Полина знала, что пленных кормят плохо. Заболевших и не вышедших на работу и вовсе лишали продовольственного пайка. Поэтому - то здоровые после работы ходили по дворам. Побирались. Спа-сали своих товарищей.
  Вернувшись на кухню, Полина заметила через открытую дверь сидящего за столом в другой комнате Давида. Удивилась и порадовалась одновременно:
  - Встал, наконец - то! Вот молодец! Чаю принести?
  - Не откажусь.
  Полина принесла чай. Присела рядом. Увидела разобранный будильник:
  - Разобрал! А как же мы завтра встанем? Так и на работу проспать не долго.
  - Да я уже раз десять разбирал - собирал. Тикает!
  Для Давида открывались горизонты новой профессии: часовых дел мастер - одна из уважаемых профессий в послевоенной стране. Вот только одна проблема: как передвигаться по улицам? Не на руках же! О протезах думать не приходилось. Из госпиталей в родные города возвращались тысячи калек, потерявших на фронте ноги. Никто не ду-мал об их обучении и трудоустройстве, о протезах. Каждый искал способы передвижения самостоятельно. Если не было одной ноги, то вместо второй прилаживали деревянную рогатину. Худо - бедно, но ходить можно. А если нет обеих ног? Как быть? Правдами и неправдами доставали большие подшипники. Сколачивали тележки и... вперед с жужжанием подшипников по асфальту. А если нет асфальта? И тут выручала мужицкая смекалка: голь на выдумки хитра! Давид попросил друзей из бригады, регулярно его навещавших, смастерить для него тележку с колесами, как у детских колясок. Начальник смены, инженер от бога, сделал чертежи, по памяти воспроизводя инвалидную коляску, виденную им в Москве. Но чертежи только пол-дела, где взять детали? Проблему решил директор шахты. Еще перед войной ин привез сыновьям на зависть сверстникам два велосипеда - большая редкость по тем временам! Две рамы и три колеса (одно про запас) стали основой чудо коляски. Через месяц Давид опробовал подарок друзей.
  
  
  Война закончилась.
  Земля от Москвы и Волги до западных границ Германии, красная от пролитой крови, затихла. Окопы и во-ронки медленно затягивались, оставляя едва заметные оспины и швы, ставшие безымянными могилами без вести про-павших. Реки постепенно голубели, приобретали былую прозрачность, унося вниз по течению кроваво-красные струи, перемешанные с поднятыми со дна взрывами илом и тиной. Началось великое восстановление разрушенного. Голод-ные, измотанные военным лихолетьем люди, привыкая к тишине, по кирпичику, по камешку заново отстраивали свои города: Сталинград и Берлин, Варшава и Лейпциг, Воронеж и Дрезден. Подсчитывали потери: шесть миллионов евре-ев, восемь миллионов немцев, почти тридцать миллионов русских.
  Народ Германии сделал для себя выводы из печального опыта двух мировых войн. Провозгласил: никогда с территории Германии не возникнет угроза для соседних государств; никогда Германия не будет источником военных конфликтов.
  
  Война закончилась.
  Победителям отменили продовольственные карточки. Рабочий день, длившийся по инерции 10-12 часов, вер-нулся в свои обычные рамки - 8 часов. Восстановили выходные дни и ежегодные отпуска. Русские немцы засобира-лись домой, в Поволжье. Но им ясно дали понять: всем оставаться там, куда их забросила война. Республики немцев Поволжья больше не будет. Делать нечего. Теперь им надо было из домов, где они жили у хозяев как "эвакуирован-ные", перебираться в свои. Строили всем миром быстро, по-немецки аккуратно. Обзаводились хозяйством, животи-ной. Подраставшие дети после школы поступали в институты. Верноподданные страны Советов вновь обретали "пра-ва и свободы". Иногда их даже выпускали за границу. Поработать в странах третьего мира. Но без детей. Дети остава-лись в стране заложниками. Это чтобы не было соблазна остаться там или уехать через третьи страны в ФРГ.
  
  Война закончилась.
  Бесчеловечный режим начал постепенно дряхлеть. Престарелый Сталин еще пытался дрожащей рукой закру-чивать гайки: в кострах ГУЛАГа сгорали новые, уже послевоенные партии репрессированных. Но что-то ломалось, лопалось в отлаженной машине подавления верноподданных. Все чаще они выказывали неповиновение. Волна вос-станий захлестывала страну лагерной демократии. Жестоко подавляя, вынужденная делать передышки, власть, едва передвигаясь на старческих ногах, вползла в пятилетку пышных похорон. Верноподданные удрученно наблюдали, как один за другим генсеки исчезали в ямах на погосте у Кремлевской стены. Одряхлевший режим сдал позиции в почти бескровной революции. Однако, чиновники, оправившись от шока, перекрасившись в демократов, сумели удержаться у власти. И продолжили войну.
  
  Война продолжается.
  Власть руками МВД мстила верноподданным страны за тот страх, который она пережила в конце восьмидеся-тых. Сталин, чтобы ускорить расследования "преступлений" против режима, секретной телеграммой потребовал при-менять к подозреваемым любые методы. Вплоть до пыток. Вакханалия изощренных издевательств над арестованными захлестнула страну. Инквизиция была посрамлена. После доклада Хрущева двадцатому съезду КПСС "О культе лич-ности Сталина" милиция притихла. Уже не сами следователи пытали заключенных. Выбивали признательные показа-ния социально близкие элементы в пресхатах . Лозунг начала девяностых "Можно все, что не запрещено", оконча-тельно развязал им руки. Засучив рукава, мастера заплечных дел стали открыто применять пытки при расследовании преступлений: "Пытки запрещены? Где написано? В Конституции? Надо же! А мы и не применяем пытки. Мы просто допрашиваем с применением не совсем дозволенных методов. Каких? Ну..., Иногда позволяем себе покричать, чтобы снять стресс. А больше ничего.". Если же еще неприрученный прокурор неожиданно принимал жалобу на незаконные действия милицейских, последние поднимали крик: "А как, скажите, бороться с преступностью???".
  
  Война продолжается.
  Яков Шпренгер заплакал бы от зависти, увидев пыточный арсенал современного инквизитора. Наручники вы-годно отличаются от веревок, которыми пользовалась инквизиция средневековья. Наручниками можно, положив че-ловека на живот, пристегнуть левую кисть к стопе правой ноги, а правую кисть к стопе левой. Крестом. В таком по-ложении верноподданного очень удобно бить: в пах, в живот, по ребрам, по морде (лица у таких допрашиваемых ис-чезали в сплошном синем пятне). И угрозы: отсюда выход один - на кладбище. Мало ли у нас без вести пропавших. Пытаемый после первого же "допроса" берет на себя любое преступление, лишь бы избавиться от мучительных пы-ток. "Признается" в совершении преступления на выбор: грабеж, изнасилование, убийство. "Разоблаченный" верно-подданный наивно полагает, что расскажет о пытках в суде и справедливость будет восстановлена, оборотни в пого-нах понесут заслуженное наказание. Да, "справедливость" торжествует - приговором от десяти лет и выше. Смотря в чем "признался" бедолага. У Шпренгера был кнут. Орудие для снятия шкуры. Очень больно, но хлопотно. То ли дело полицейская дубинка. Ею можно ломать ребра, проламывать черепа. А можно, надев на нее презерватив, использовать как половой член. Очень эффектно. Изнасилованный верноподданный уже не человек, не гражданин. Из такого можно вить веревки: подпишет любые "признательные" показания. Шпренгер тоже пользовался половым членом, но только по прямому назначению - его угораздило влюбиться. Но чего не знала инквизиция, так это электричества. Гениальное изобретение! Без шума, без крика, не напрягаясь, получаешь нужные тебе признания. Верноподданный тоже кричать не может. Один конец провода, приставленный к мошонке, а другой к горлу, лишает его возможности кричать. И про-токол допроса остается чистым: на нем нет никаких красных пятен, нечаянно оставленных подозреваемыми. У разных эпох разные методы дознания. Суть одна: невиновный должен признать себя виновным.
  
  Война продолжается.
  Но в застенках твою "работу" никто не оценит. Вернее оценивает начальство: за "раскрытые" преступления звездочки на погоны, повышение по службе. А верноподданные? Надо им показать, кто в стране хозяин. Защитники конституционного строя, закаленные в боях с беззащитными задержанными "по подозрению", вышли на улицы горо-дов. Подросток бросил окурок под колесо машины майора милиции? Пистолетом в висок. Все. Больше бросать не бу-дет. Не понравился водитель такси? Майор достает пистолет и расплачивается с ним пулей. А заодно убивает еще па-рочку верноподданных в магазине. Показалось, что за рулем припаркованной машины сидит пьяный подросток? Пуля проведет экспертизу на алкоголь. Водитель грейдера зацепил зеркало бокового вида на автомобиле майора? Пуля оценит причиненный ущерб.
  Верноподданные оценили. Майоры с пистолетами получили кличку "Евсюки", по фамилии одного из них. Размах насилия встревожил Министра внутренних дел: "Милиция не должна походить на средневековую инквизи-цию! Если вас избивают незаконно, вы имеете право ответить тем же!". Кто-то попробовал и ...умылся кровью. Но это все единичные эпизоды. Нет оперативного простора. Нужны войсковые операции. Нужна зачистка всей страны. Или хотя бы отдельных городов.
  Спланировали.
   Провели.
   Отчитались.
  "Во время операции "умиротворение" в городе задержано на улицах, в школьных дворах и на других терри-ториях около тысячи подростков (юношей и девушек). Среди задержанных были "опознаны" объявленные ранее в розыск за различные преступления. В том числе сексуальный маньяк - 1, грабителей - 5, квартирных воров - 8". В подстрочнике читалось: "Избито задержанных около тысячи. Изувечено - 15. Изнасиловано - 2". Каково же было удивление стражей режима, когда узнали, что родители подростков подали заявления в суды, обратились с жалобами к прокурорам: "Надо же! Мы им помогаем воспитывать детей, а они неблагодарные жалуются? Придется заняться и родителями!". Жаль, не удалось избежать огласки. Эти продажные СМИ совсем обнаглели, налетают как вороны, и каркают на всю страну. Никакого патриотизма. Никакой любви к Родине. Теперь оправдывайся в судах, что девочки сами себя насиловали, а мальчики избивали себя и девочек. Хорошо, что обошлось условными сроками.
  Война продолжается...
  
  Семья Бесселей праздновала возвращение сына. Отслужив в армии, верноподданный вернулся домой. Погос-тив у родителей, получив паспорт, Александр засобирался обратно. В городе, где он служил, у него осталась невеста. Пока жених навещал после длительной разлуки родителей, Людмила, невеста Александра, сняла для него квартиру. Собственно снимала она квартиру и для себя, поскольку предполагалось, что молодые после свадьбы будут жить там.
  Встретив жениха на вокзале, Людмила отвезла его на съемную квартиру: отдыхай, обживайся. Через три дня регистрация, венчание и бесконечное, безмерное счастье...
  Отдохнув и переодевшись, Александр решил прогуляться по городу, купить что-нибудь из продуктов на ве-чер. Проехав пару остановок на троллейбусе, вошел в супермаркет, прошелся по рядам, выбрал шампанское с зага-дочной маркой "Советское", добавил в корзинку мешочек с конфетами. Расплатившись, вышел на улицу. Толчок в спину и сильный удар дубинкой по спине бросил его на тротуар. Бутылка шампанского, ударившись об асфальт, отка-тилась под ноги человека в черной униформе. Тот, удивившись, что бутылка не разбилась, поднял ее, прочитал назва-ние: "Советское шампанское". Голос человека, придавившего Александра коленом к земле, пророкотал:
  - Есть чем обмыть успешную операцию. А вон и конфеты на закуску.
  Черный достал из кармана синий пакет, бережно уложил в него конфеты. Туда же спрятал шампанское. Силь-ные руки подняли Александра и, не давая встать на ноги, поволокли к стоявшему невдалеке автобусу. Там другие ру-ки приняли его и бросили на пол. Александр поднялся. Удар в челюсть отбросил его к задней площадке. Голос рявк-нул:
  - Сесть на пол! Не вставать!
  Через час автобус был битком набит такими же молодыми как он. Автобус подъехал к отделению милиции. Тот же голос снова прорычал:
  - Выходить по одному! Шаг в сторону приравнивается к побегу! Расстрел на месте! - И добавил. - Я пошу-тил!
  Вереница задержанных прошла в помещение. Автобус уехал за новой порцией неблагонадежных подданных. Всех выстроили в коридоре. Пинками резко раздвигали ноги:
  - Шире!
  - Еще шире!
  - Дальше от стены!
  - Руки шире!
  - Упрись в стену!
  - Не шевелиться!
  Омоновец, выполнявший роль надзирателя, прохаживался вдоль ряда. Цепной пес проверял рабов на вынос-ливость. Если кто-то из них позволял себе переступить с ноги на ногу, сменить позу, тут же получал удар дубинкой. По почкам. Ноги и руки давно затекли. Сколько так простоит тренированный человек? А нетренированный? Наконец, всех развели по кабинетам. Освободили коридор для новой партии арестантов. Новички, стоя на раскоряку, слушали душераздирающие крики из кабинетов, приглушенные закрытыми дверями. Особенно резали слух девчоночьи визги.
  Наконец, все затихло. Команда стоящим в коридоре:
  - Не оглядываться!
  - Смотреть в стену!
  Большинство из первой партии прогнали через коридор к выходу: эти невиновны. Пока...
  Человек пять загнали в клоповник . Через час втолкнули сюда еще шестерых из второй партии. К вечеру клоповник был забит до отказа избитыми, покалеченными. К вечеру город загудел, как растревоженный улей. Таких облав в стране суверенной демократии еще не было. Сотни избитых рассказывали корреспондентам о любезном приеме в отделениях милиции, о методах проводившихся бесед с верноподданными.
  При сталинском режиме облав не делали.
  При сталинском режиме приходили, тихо стучали в дверь и под покровом ночи увозили. Навсегда.
  Нынешний режим действует открыто. Стесняться некого. Каждый должны знать свое место: господа правят и жиреют, верные псы их охраняют, рабы кровью умываются.
  Омоновцы скрипели зубами от ярости. Ожидали оргвыводов. Сверху поступила команда: продолжать рабо-тать, искать маньяка. Вчера ночью обнаружен еще один, пятый по счету, изуродованный труп молодой женщины. Ни-каких зацепок, никаких версий. Может быть, во время облавы попадется.
  Людмила обзвонила все отделения милиции.
  - Ваш жених? Александр? Как, говорите? Бессель? Такого нет. Не задерживали.
  - Пропал? Жених? Нагуляется, придет! Такое часто бывает.
  На другой день утром Александра привели на допрос. Следователь Яковенко, как он ему представился, рас-сматривал его паспорт. Посмотрел на вошедшего. На фотографию. Удовлетворенно произнес, включив видеокамеру:
  - Похож. Ну, рассказывай, гастролер, что делаешь в нашем городе?
  - У меня здесь невеста. Через три, теперь уже через два дня свадьба.
  - Невеста настоящая или подставная?
  - Настоящая.
  - Проверим. Узнаем. А пока расскажи, как насиловал, как убивал беззащитных женщин.
  - ...?
  - Не удивляйся. Мы все про тебя знаем. В увольнение из части бегал?
  - Да, бегал. К невесте.
  - Вот и добегался. Сколько всего "невест" убил? Учти, чистосердечное признание, явка с повинной судом за-чтется, как смягчающее обстоятельство.
  Допрос тянулся долго, нудно. Наконец, следователю надоело уговаривать этого тупого паренька взять на себя убийства женщин. Да и время обеда давно наступило. Следователь нажал кнопку. В кабинет тут же ввалились три квадратные фигуры:
  - Ну, что? Признался?
  - Пока нет, но, думаю, никуда не денется, признается. Вы, ребята, пока побудьте с ним. Я сбегаю в кафе, пере-кушу чего-нибудь.
  Следователь вышел. Один из квадратных поставил стул посреди кабинета. Поднялся. Снял с крюка пластмас-совую люстру. Она служила камуфляжем - провода к сети не были подключены.
  - Ну-ка, давай свои поганые руки.
  Наручники щелкнули на запястьях. Александра подняли. Квадрат зацепил наручники за крюк и выбил стул у него из-под ног. Александр закачался под потолком. Наручники стянули запястья так, что повешенный заскрипел от боли зубами. Три квадрата с дубинками медленно обошли качающегося.
  Удары твердой резины отдавались глухими шлепками.
  Удары твердой резины взрывались огненными всполохами в сознании беспомощно висящего под потолком человека.
  Удары твердой дубины отрезвляли сознание: суверенная демократия - палочная демократия?
  И ни звука, ни стона. Только закрытые глаза и посеревшее лицо.
  - Нет, мужики, посмотрите какой терпеливый! - Сказал взбешенно один из квадратов.
  - Н-да. Крепкий орешек. Ну, ничего, не таких раскалывали!
  Сильный удар кулаком в солнечное сплетение остановил дыхание. Тело подвешенного задергалось в уду-шающих судорогах.
  - Для начала хватит. Петрович сними его. - Приказал один квадрат другому.
  Тот снял наручники с крюка, обмякшее тело глухо шлепнулось на пол. Пластмассовую люстру водрузили на место. В лицо брызнули водой из графина. Для надежности дали понюхать нашатыря.
  - Дыши ровно. Чего ты икаешь, как лошадь после бега с препятствиями.
  Подняли. Посадили на стул. Вернувшийся следователь нашел бледного подследственного и благодушно улы-бающиеся квадраты.
  Одиночная камера круглосуточно освещалась тусклой лампочкой под потолком. Собственно свет Александру не мешал. Большую часть времени между допросами он находился в полусознательном состоянии. Однажды, забыв-шись тревожным сном, Александр увидел странную картину, поразившую его не столько жестокостью действия, сколько своей похожестью на то, что происходило с ним в последние дни. В полутемной камере, освещенной лишь небольшим факелом, под потолком висела обнаженная, молодая белокурая женщина, с бездонно голубыми глазами. Красавица, очень похожая на его невесту Людмилу. За столом сидел следователь Яковенко и монотонно повторял одно и тоже незнакомое Александру имя:
  - Адельгейд Хольт, признаешься ли ты в том, что вступила в греховную связь с дьяволом?
  - Нет!
  Квадрат, похожий на того, кто вешал его за наручники на крюк, с наслаждением хлестал ее плетью. На спине не оставалось ни одного живого места. Закрытые глаза, сильно сжатые зубы. И ни звука, ни стона.
  Александр, очнувшись, испуганно уставился в потолок камеры, где он только что видел подвешенную жен-щину. Страх охватил все его существо: "Неужели эти мясники арестовали Людмилу и пытают также как меня!".
  Видение и страх за любимую девушку стали повторяться с пугающей последовательностью.
  Вечером в новостях по местному телевидению сообщили о задержании серийного убийцы. Кадры видеосъем-ки первого допроса, без звукового сопровождения, подтвердили слова диктора:
  - Сейчас сексуальный маньяк дает "признательные" показания.
  Каждый день многочасовые допросы с пристрастием выматывали душу и тело. Своего тела Александр уже не чувствовал. Печень, почки, мочевой пузырь, легкие: все это превратилось в единое болевое месиво.
  - Ты должен понять, что выхода у тебя никакого. Либо подписываешь признательные показания. - Следова-тель показал на давно заполненный протокол допроса. - Либо сдохнешь в камере. А мы с сожалением объявим, что сексуальный маньяк, глубоко раскаявшись в содеянном, покончил с собой.
  - Ко всем этим эпизодам я не причастен. У меня есть доказательства, что я именно в эти дни и часы проводил у своей невесты. Пригласите ее. Она подтвердит.
  - Приглашали. Она отказалась давать показания в твою пользу.
  - Я вам не верю. Все что вы со мной делаете незаконно. Рано или поздно вам придется за это ответить.
  Яковенко громко рассмеялся и процитировал:
  - Уж если нарушать закон, то ради власти. Во всем же остальном ты должен чтить его. Это не я сказал. Это сказал какой - то древний. Ты в моей власти. И я добьюсь от тебя признательных показаний, чего бы это мне ни стои-ло. Уж если попал ко мне, будь добр, сыграть роль маньяка до конца. Во всем же остальном я чту закон. - Ехидно за-кончил следователь. И нажал на кнопку.
  В кабинет ввалились уже знакомые Александру три квадрата.
  - Ребятки, я сбегаю в кафе, а вы покараульте пока этого ... - Прозвучало слово, которое уважающий себя мужчина никогда бы не употребил.
  Александр напрягся, сжал зубы, готовясь к новому раунду истязаний. Один из квадратов, которого звали Пет-рович, размотал электрический шнур. Александр еще на первом допросе отметил, что этот горилла получал сексуаль-ное удовлетворение от вида беспомощной пытаемой жертвы. Потому и зверствовал больше чем двое других.
  Руки завернули за спину, наручниками пристегнули к спинке стула. Один конец провода прикрутили к наруч-никам, другой для пробы приставили к плечу. Руки под действием тока непроизвольно согнулись в локтях. Наручники скользнули вверх. Убрали провод. Наручники упали вниз. Петрович загоготал. Снова приставил конец провода:
  - Вверх!
  - Вниз!
  - Вверх.
  - Вниз!
  Квадраты развлекались:
  - А если к ноге?
  - Как лягушка дергается!
  - Долго не держи, а то дым пойдет.
  - Не дым, а пар.
  Что испытывал в это время Александр, их не интересовало. Они увлеклись самим процессом пытки и реакци-ей арестанта на действие электротока. Все это время Александр, сжимая зубы, не произнес ни звука. Только сердце в момент прохождения через него тока на секунду останавливалось, сжималось и, хлебнув порцию крови, начинало снова учащенно биться.
  - Ну, партизан! Такой попадет в гестапо и никого не выдаст.
  Один из квадратов заглянул в лицо. Дыхнул перегаром:
  - В следующий раз будем жилы из тебя вытягивать. По одной. Подпишешь все, как миленький!
  
  Репортеры чуть ли не каждый день взахлеб рассказывали в телевизионных новостях когда, где и при каких обстоятельствах была убита та или иная жертва маньяка. Людмила не верила ни одному слову. Почему ей не дают свидания? Почему не вызывают на допрос? Она может подтвердить каждое свое свидание с Александром строчками из дневника. Ему она доверяла свои чувства и мысли. Под каждой записью стоит дата. Ее встречи с возлюбленным совпадают с датами и временем гибели молодых женщин. В это время он был у нее. Людмила - это живое алиби! К тому же две женщины были убиты, когда он был в Новокузнецке. За тысячи километров от места преступления.
  Адвокат, с которым она договорилась, согласился взяться за это дело за пятьдесят тысяч рублей. Заняв у зна-комых и друзей, Людмила принесла ему требуемую сумму. Розовощекий, упитанный, пересчитав деньги, любезно побеседовал с ней, пообещал добиться для нее встречи с Александром, попросил принести на следующий день днев-ник.
  Людмила принесла дневник. Адвокат, лениво перелистав его, отложил в сторону, равнодушно спросил:
  - Это что?
  - Дневник. Здесь все записано по датам. Вы просили принести.
  - Не помню. Может, и просил, но я не могу взять себе твое дело и вести его бесплатно. У нас не благотвори-тельная организация.
  - Я же вам заплатила вчера!
  - Если заплатила, покажи квитанцию!
  - ...
  - Что? Квитанции нет? Тогда о чем говорить!
  - Как вы можете...
  Адвокат грубо оборвал:
  - Вот что, красавица, у меня работы по горло, так что не задерживай. Приходи с деньгами или с квитанцией.
  Людмила расплакалась. Медленно поднялась и вышла из конторы мошенника. Присела в скверике на скамей-ке. От обиды за себя, а больше за Александра, слезы опять заблестели на кончиках ресниц. Не жалко потерянных де-нег. Обидно, что очередной мародер развел ее как последнюю дуру. Давно в народе говорят: "Где деньги царствуют, там правда свой язык проглотит".
  Вспомнила о дневнике. Опрометью бросилась назад: "Он его уничтожит!". Запыхавшись, влетела в кабинет:
  - Я дневник забыла!
  - Какой дневник?
  - Мой. Тот, который вы держали в руках пять минут назад!
  - У тебя что, галлюцинации? Белены объелась! - Адвокат нажал кнопку. В кабинет вошел охранник, которого Людмила видела в коридоре. - Выпроводи эту суку. И больше никогда ее сюда не пускай!
  Охранник взял девушку за руку, крепко сжал.
  - Отпустите, больно же!
  - Пойдемте, девушка. Не надо скандалить. - Мягко проговорил и вывел из кабинета. На выходе сочувственно добавил. - Слышали? Вас велено сюда больше не пускать.
  
  В камере Александра появился сосед. Лысенький низкорослый толстячок с ласковым голоском весело вка-тился в камеру. Посмотрев на Александра, поднял руку:
  - Приветствую тебя, о, грустный мой сосед!
  Александр безучастно лежал, глядя в потолок. Появления толстяка он даже не заметил. Депрессия охватила все его существо.
  Безразличие к себе.
   Безразличие к боли.
   Безразличие к жизни.
  Александр чувствовал: еще два - три таких допроса и они его добьют. Добьют? Его имя навеки будет опозо-рено, а убийца будет разгуливать на свободе? Его, конечно, никто не будет искать. Ведь "настоящий" сексуальный маньяк пойман и наказал сам себя. А на его могиле будет стоять деревянный кол с нанесенным черной краской номе-ром: лишили чести, лишат и имени.
  Александр со стоном повернул лицо. Увидел незнакомого человека. С трудом выдохнул из отбитых легких вопрос:
  - Ты кто?
  - Я? Ванька - Встанька. Меня с детства так зовут. Ванька мое имя, а Встанька прибавили за мою непоседли-вость. Я здесь ненадолго. Недельку - другую поживу, а там суд, зона... Через год - два выйду. Больше не дадут. А, может, условный будет.
  Ванька тараторил весело, без остановок.
  - Попал по глупости. На вокзале в зале автоматических камер хранения установил видео камеру так, чтобы можно было видеть код, который набирает пассажир. Сиди себе в машине, наблюдай, записывай. Жди, когда кто-нибудь положит на хранение приличный чемодан или сумку побольше.
  Ванька рассмеялся.
  - Жду, когда хозяин багажа уходит, спокойно выхожу из машины и в камеру хранения. Минутное дело: на-брать комбинацию цифр, вытащить сумку, сесть в машину и ...лови ветра в поле. Первый раз сумку вытащил, домой привез, открыл и все выбросил. Женское белье, прокладки с крылышками. Наверное, набрала заказов на весь колхоз.
  Ванька пробежался по камере. Снова сел.
  - Не против, если я закурю? Ну, думаю, другой раз надо мужика караулить. Чемодан привез домой увесистый. Костюм приличный. Жаль, великоват мне. В шкаф повесил, потом, думаю, продам. Коньячок. Выпил по ходу досмот-ра. Барахлишко всякое было. Но главное приметил не сразу: у чемодана второе дно оказалось. А там! Двадцать тысяч. Новенькие. Плохо, что деревянные.
  Ванька удачно пустил кольцо дыма. Затушил сигарету.
  - Попался банально. Караулю новую добычу. Дождался опять большого чемодана. Списал код и к ячейке. Я чемодан вытаскиваю, а меня уже с двух сторон под белы ручки и отвели в привокзальное отделение. Оказалось, ми-лиция действовала прямо по поговорке: "Клин клином вышибают". Получив два заявления о краже из одной и той же ячейки, они тоже установили камеру наблюдения. Мужик был подставной, а чемодан набит старыми газетами. Но есть повод провести у меня дома обыск.
  Ванька посмотрел на Александра.
  - Приехали, Обыскали. А что искать, когда все на виду. Костюм в шкафу. Деревянные в ящике стола. Бутылка с недопитым коньяком на кухне. Хозяин все опознал. Теперь жду, что скажет суд. Первый раз бизнесом занялся и сра-зу погорел.
  Ванька пересел к Александру. Внимательно посмотрел в глаза. В них отражалось все: боль, страдания, и ка-кие-то едва заметные искорки надежды.
  Сосед приподнял рубашку. Синяя кожа местами бугрилась: внутренние органы отбили основательно.
  - О, как у тебя все серьезно! Рассказывай, кто, за что, почему?
  - Нечего рассказывать. - Выдавил Александр.
  - Постой, постой! Тебя по телевизору показывали. Ты тот самый маньяк! - Воскликнул Ванька.
  - Сам ты маньяк. - Сипло сказал синий живот и попытался отвернуться к стене. - Убьют, а чужой вины на се-бя не возьму.
  - Ну и дурак. Сам себе приговор подписываешь. Ты можешь подписать протокол. Ты можешь подписать все, что они от тебя потребуют. Но на суде ты расскажешь, какое давление, в том числе и физическое насилие, на тебя ока-зывалось. И даже этот суд еще не последняя инстанция. Есть областной суд, есть Верховный, наконец. За себя надо бороться. А ты раскис. Адвокат у тебя есть? Нет? Ничего себе!
  Ванька пробежался от окна до двери и обратно. Остановился возле Александра:
  - Тебе будут навязывать бесплатного адвоката. Не соглашайся. Этот будет работать по принудиловке. Пользы тебе от него никакой. Я знаю одного отличного адвоката. Он, если видит несправедливость, сам предлагает свои услу-ги, и денег почти не берет. Барыгин его фамилия. По характеру прямая противоположность фамилии. Он моего сосе-да-мальчишку защищал. Тот был в таком же положении, как и ты. Выиграл дело вчистую. Запомни, Барыгин.
  
  Целую неделю Ванька говорил, Александр слушал. Наконец дверь камеры распахнулась:
  - Семенов, на выход!
  - С вещами?
  - Нет. К следователю.
  Ванька поспешил за дверь. В комнате для свиданий ждал следователь Яковенко. Семенов заныл с порога:
  - Феликс Эдмундович! Здесь баланда совсем не съедобная. От нее тошнит. Вы посмотрите, как похудел! И передачи от "жены" ни одной не было. Это вызывает подозрения.
  - Не тараторь! Садись и рассказывай! И не называй меня Феликсом Эдмундовичем!
  - А что рассказывать. Упрям. Верит в свою невиновность. Готов умереть, но вины не признает.
  - Значит, придется его добить...
  - Не торопитесь. В последние дни он выглядит подавленным. Но все больше прислушивается к моим словам. Думаю, результат будет недельки через две.
  - Ладно. Подождем еще две недели. - Следователь нажал на кнопку. - Уведите подследственного.
  Ванька, выходя, обернулся:
  - Не забудьте передачки от "жены". Я люблю пироги с рыбой.
  - Иди, иди. Аферист.
  Яковенко задумчиво прохаживался по комнате. Если удастся сломать этого упрямца, заставить подписать признательные показания, перспектива продвижения по службе будет обеспечена. Так хочется в Москву! Следователь так живо представил себя в Белокаменной, что невольно продекламировал:
  - В Москву хочу, в Москву! Карету мне! Карету!
  В дверь постучали:
  - Входи. Давно тебя жду.
  В дверном проеме проявился адвокат Барыгин. Подобострастно пожал следователю руку. Сел напротив.
  - Как дела нашего главного лохотронщика? Много клиентов облапошил?
  - Одну всего! - Барыгин придал лицу обиженный вид. - И то по вашей просьбе.
  - Я, Барыгин, никогда не прошу. Я приказываю. И не люблю, когда приказы не выполняются.
  Барыгин натянуто улыбнулся:
  - Конечно, конечно. Приказ выполнен на двести процентов. Я не только оставил его, с позволения сказать, не-весту без гроша в кармане, но даже у нее дневник выманил.
  - Давай сюда! - Яковенко нетерпеливо протянул руку.
  Барыгин вынул из портфеля общую тетрадь. Отдал следователю. Тот бросил тетрадь на стол. Грубо сказал, как отрезал:
  - Деньги давай. Не забывай, кто тебя здесь кормит. Без меня давно бы сидел в зоне и ждал амнистии.
  Пересчитал деньги:
  - Всего двадцать пять?
  - Как договаривались. Пятьдесят процентов мой гонорар.
  - Ладно. Ты почему Семенову ни одной передачи не передал? Хочешь операцию сорвать!
  - Я же эту девку обрабатывал! Посмотрите дневник. Самые интересные места я отметил красной пастой. В каждой записи под нужными нам датами указаны имена и фамилии потенциальных свидетелей защиты. Это все их друзья и подруги. Задержанный был постоянно на виду. Они то в кафе встречались, то на шашлыки ездили всегда в одно и то же место. Совсем не туда, где нашли трупы. Я с некоторыми переговорил: в его вину не верят, рвутся вы-ступить в суде свидетелями защиты.
  - Ну, этого не будет. Не для того дело затеяли, чтобы позволить соплякам его развалить. Ладно. Свободен. Не забудь передачи Семенову от "жены" организовать.
  Выпроводив адвоката, Яковенко внимательно прочитал дневник. Выписал несколько имен и фамилий. Потом неторопливо вырвал все листы из тетради и, поджигая один от другого, испытывая какое-то непонятное даже ему на-слаждение, сжег.
  Две недели, отпущенные следователем, прошли. Александр поддался сладкоголосому воркованию Ваньки-Встаньки. Оживился. В глазах заблестела надежда. Подпишу, а на суде расскажу всю правду о пытках, издевательст-вах. Ведь у нас независимый суд. Неужели судья не увидит, что дело шито белыми нитками. Этого не может быть. Сейчас не советские времена, когда судей выбирали на два года, и от чиновника зависело, изберут тебя на следующий срок или нет. Наши судьи независимы и назначаются пожизненно. Откуда было знать вчерашнему школьнику, что российские суды встроены в репрессивную систему, как шестеренки в мотор автомобиля, и согласовывают свои ре-шения не с законом и совестью, а с указаниями власти.
  Закрытый суд...
  Прессу в зал допустили только для того, чтобы засняли водворение подсудимого в клетку.
  Дальше пошло как по писаному:
  - Подсудимый, признаете себя виновным?
  - Нет! Я никого не убивал. Признание подписал после применения жестоких пыток.
  Адвокат Барыгин подпрыгнул от неожиданности: они с подсудимым так не договаривались. Однако нужно было исполнять роль защитника:
  - Прошу это занести в протокол!
  Судья и бровью не повел. После комедии с состязанием сторон, после последнего слова подсудимого, повто-рившего свое короткое выступление в начале заседания, судья зачитал приговор:
  - Именем Российской Федерации... Признать виновным по статьям... Приговорить к пожизненному заключе-нию... Имеет право обжаловать приговор в течение десяти дней...
  Александр закрыл глаза. Бледного, почти в бессознательном состоянии, охрана, надев наручники, вывела его из клетки. Адвокат приносил на подпись кассационную жалобу, дал прочитать приговор: на вопрос судьи, признает ли подсудимый свою вину, записан ответ: "Да, признаю". Все лгут! От начала до конца! Следователи, судьи, прокуроры!
  
  Начался третий этап жизни Александра.
  Первый этап - беззаботное счастливое детство. Милая добрая мама. Шалости с друзьями. Первая любовь к однокласснице, оставшаяся его тайной и теплым воспоминанием школьной поры.
  Первый этап - служба в армии. Нечаянная встреча с северной красавицей. Людмила, плод любви русской женщины и ненца, унаследовала от отца с матерью самое тонкое и неуловимо прекрасное, что могла дать природа, создавая чудо, которым нельзя было не восхищаться. Черноволосый отец, глядя на белокурую дочь, шутил, что это ей подарок от Снежной королевы
  Первый этап - безоглядная любовь двух неискушенных в житейских премудростях существ. Грезы, мечты, надежды.
  Второй этап - задержание до выяснения. Нелепое обвинение, пугающее своей абсурдностью. Шок от столк-новения двух противоположностей: школьных представлений о правовой системе в стране "суверенной" демократии, почерпнутых из учебников, и реальной действительности.
  Второй этап - средневековая камера пыток. Это квадратные, кровожадные псы с резиновыми дубинками, получающие сексуальное удовлетворение при виде беспомощной, терзаемой ими жертвы. Это бесконечная всеобъем-лющая боль: физическая, душевная, нравственная.
  Второй этап - неправедный суд. Крушение последних иллюзий и надежд. Встреча с жестокой, все разру-шающей системой "правосудия", родившейся во времена правления усатого грузина и возродившейся с новой силой к началу двадцать первого века. Это депрессия: "Не хочу жить после того, что они со мной сделали...".
  Третий этап - унизительное существование в жилище теней. Всю оставшуюся жизнь. Руки назад. Наручни-ки. Руки заламывают так, что ты, согнувшись в три погибели, видя только пол, идешь на полусогнутых туда, куда тебя ведут надзиратели. Это полосатая арестантская роба, единственно модное, что тебе позволено в этом мире презрен-ных и отверженных.
  Третий этап - вечно ноющий сосед по камере. Живая тень, такая же, как он, но старше раза в три. Живая тень, прожившая здесь уже около десяти лет.
  Третий этап - отчаяние, перерастающее в безразличное, равнодушное отношение к самому себе. Вялотеку-щие мысли в вялотекущем, вязком времени.
  День за днем.
   Месяц за месяцем.
   Год за годом.
  В какой то момент Александр не выдержал. Упал на колени, простер руки к невидимому через мрачный пото-лок камеры небу и, рыдая, прокричал отчаянное: "Проклинаю!". В беспамятном порыве не думал, кого и за что про-клинает.
  Мать, давшую ему жизнь?
  Власть, превратившую эту жизнь в бессмысленное существование?
  Жизнь, такую короткую там и такую длинную, серую здесь?
  Облегчения не получил. Наоборот, после такого отчаянного шага в первую же ночь увидел ту самую красави-цу, что являлась ему в тюремной камере. Только тогда, на дыбе, она терпела, сжав зубы, страшные пытки, которые испытал и он сам. Теперь каждую ночь его преследовала картина казни. Женщина стояла привязанной к столбу на городской площади. Палач привязал на шею приговоренной мешок с порохом, медленно обошел столб, поджигая в разных местах дрова. Пламя жадно поедает сухое дерево. Женщина глазами искала кого-то в толпе. Наконец, увидев, громко крикнула:
  - Ренате, дочь моя! Я проклинаю тебя! Я проклинаю твоих детей и детей твоих детей. Будь проклят род твой, который породит чрево твое!
  Костер еще не разгорелся, пламя еще не коснулось ног жертвы, а палач, как бы невзначай, задел факелом ме-шок с порохом. От взрыва голова белокурой красавицы дернулась и безжизненно опустилась на грудь.
  Кто эта несчастная? Кто такая Ренате? Почему мать так исступленно проклинает ее? За что? А может быть это знак? Знак Божий, предупреждающий, что и он проклят кем-то и должен чужие грехи искупать вот такими страда-ниями? Пытки были. Костра не было. Но разве пожизненное прозябание в камере теней лучше мгновенной смерти? Неважно какой. От взрыва пороха или от кусочка меди.
  Как только Александр подумал о Боге, видения исчезли. Наступила череда долгих ночных раздумий.
  Что есть Бог?
  Почему одни люди верят в него, другие нет?
  Александр даже вспомнил давно виденную телепередачу. Это был диспут. Священник, убеленный сединами, спокойно и с достоинством говорил о Боге, о рае и аде. О том, что тех, кто праведно живет на земле, Бог награждает новой жизнью. В райских кущах. Преступники же, стяжатели, если не раскаются, будут наказаны вечными адскими муками в царстве Сатаны. Не сразу после смерти, а в день страшного суда. Тогда Бог каждому воздаст по заслугам.
  - А если убийца раскается?
  - Бог простит его.
  Доктор философских наук, наоборот, нервно, то и дело повышая голос, возражал:
  - Там ничего нет! И это безнравственно обещать человеку, что, прожив одну жизнь здесь, на земле, он будет вечно жить в другом мире.
  Александр вспомнил, что рассмеялся наивности ответа, когда ведущий спросил у одного из зрителей:
  - А Вы как думаете, есть Бог или нет?
  - Я думаю, раз в церкви есть иконы, значит, есть и Бог...
  Но сейчас-то ему было не до смеха.
  Вместо полыхающего костра, стал появляться образ старца с нимбом над головой. Сначала неясный, рас-плывчатый. Потом реально осязаемый. Он говорил. Говорил мягко с нежными интонациями:
  - Не бойся, ибо Я - с тобою; не смущайся, ибо Я - Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей .
  - А где же была твоя правда, когда меня пытали? Почему ты не помог мне, когда неправедный суд приговорил меня к медленной смерти?
  - Я помню каждого из тех, кто стяжает славу себе на крови и страданиях других. И Я говорю им: когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи мои; когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки пол-ны крови. Горе вам, которые зло называют добром, и добро злом, тьму почитают светом, и свет тьмою, горькое почи-тают сладким, и сладкое горьким! Я говорю им: вы не со Мною. Вы против меня!
  - Сомневаюсь, что людоеды, раскаются. Больше всего сомневаюсь, что понесут наказание и в этой жизни, и в твоей небесной. Если их и разоблачают иногда, то не называют их деяния преступлениями. В их понимании это всего лишь ошибки. С кем не бывает.
  - Маловерный! Зачем ты усомнился! Ведь говорю вам: просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит; и стучащему отворяют. Отвори же сердце твое, про-гони из него ожесточение против человеков недостойных тебя. Твои страдания это выкуп за душу твою?
  - Не понимаю. Какой выкуп? Кому?
  - Узнаешь, когда придет время твое. Благую весть принесет тебе святая Адель.
  В последнее время Александр часто закрывал глаза и мысленно переносился из затхлой сумеречной камеры на волю, представляя себя летящим высоко над землей.
  Уральские горы...
  Сибирь...
  Обь...
  А вот и Томь, по берегам которой раскинулся его родной Новокузнецк.
  Опускался к своему дому, где прошли его детство и юность. Заглядывал в окно своей квартиры на седьмом этаже в надежде увидеть мать. Там за окном по их квартире ходили незнакомые ему чужие люди.
  - А где же мама? Что с ней? Почему я никого не узнаю?
  С отчаянием взмывал высоко к облакам. Снова опускался. Метался по улицам города. Успокаивался, когда его заносило в лес, в тайгу, подальше от людей. Садился на берегу Чумыша либо Кондомы и долго смотрел на струя-щиеся в бесконечность воды.
  
  Однажды в череде серых будней Александр услышал:
  - Бесссель, на выход!
  Александр привычно подошел к решетке, отделяющей его от надзирателей. Четко назвал свой номер, фами-лию, имя, за что осужден и по каким статьям.
  - Руки!
  Александр повернулся спиной. Руки назад. Кисти в проем низко опущенного окошка.
  - Не так! Повернись! Руки!
  Александр удивленно повернулся. Протянул руки. Щелкнули наручники. Сосед воскликнул пораженно:
  - Это что-то новенькое...
  Не договорил. Дверь закрылась, а за нею из его жизни исчез и Александр.
  Впервые за много лет "узник замка Иф", как последнее время называл себя Александр, увидел безоблачное, наполненное ласковой голубизной небо, всей кожей почувствовал давно забытую безбрежную ширь горизонта. Его куда-то везли. Зарешеченное окно вагона, весело постукивающего на стыках, стало его окном в мир, который он уже стал забывать. Александр жадно впитывал проплывающий мимо калейдоскоп картин.
  Деревья, кустарники, и ...цветы! Цветы! Белые, голубые, желтые...
  Дорога, бесконечно вьющаяся вдоль полотна.
  Дома. Люди! Живые люди! Другие! На свободе!
  Вагон остановился. Мельком, перебегая из вагона в автозак, заметил: Москва! "Матросская тишина" встрети-ла своего узника прохладно. Месяц прошел в ожидании. Наконец, вызвали на допрос к следователю... Яковенко. Он теперь в Москве. С квартирой в центре. С новой молодой женой.
  Новость, которую он сообщил, ударила по натянутым нервам. Александр потерял сознание. Привели в чувст-во. Повторили:
  - После вашего осуждения, изнасилования и убийства молодых женщин продолжались. Наконец, два года на-зад маньяк был пойман. Он признался во всех убийствах, в том числе и в тех, за которые вы были осуждены. Месяц назад Верховный суд вас полностью оправдал и отменил вынесенный вам приговор.
  Верноподданный долго молчал. Наконец, спросил:
  - Значит, я свободен?
  - Не совсем.
  - ... ?
  - Понимаете, вы отсидели семь лет. Куда мы их отнесем. Подпишите признательные показания. На выбор: убийство, изнасилование, грабеж. Мы на них эти семь лет и спишем. Подпишите и свободны.
  Александр во все глаза смотрел на оборотня с московской пропиской. Жестко, рубя каждое слово, произнес:
  - Ты помнишь, как меня пытал? Я после твоих допросов до сих пор кровью харкаю. Говорил, если подпишу, дадут лет двадцать. Дали пожизненное. Теперь снова будешь пытать? Начинай! Больше не скажу ни слова!
  Четвертый этап - упорное молчание. Ни одного слова на все увещевания Яковенко. Обида душила Алек-сандра: он мог оказаться на свободе два года назад, он мог жить свободно и счастливо после свадьбы уже целых семь лет. Этот розовощеко - кругломордый разрушил его счастье.
  Один раз Александр нарушил обет молчания, когда следователь сообщил ему:
  - Вы знаете, кто за вас хлопотал все эти годы?
  Александр поднял на следователя глаза с немым вопросом: "Кто?".
  - Ваша невеста. Она верила в вашу невиновность и, как видите, не напрасно.
  - Я и должен встретиться с ней чистым, с незапятнанной душой.
  И снова замолчал. Молчание длилось долго.
  Неделю.
   Месяц.
   Год.
  Два года Яковенко пытался смыть с рук кровь верноподданного:
  Боялся за московскую прописку? Но квартиру он приватизировал бесплатно и теперь она его собственность.
  Боялся за свою репутацию? Вышестоящее начальство ценило его за "профессиональные" качества, умение быстро "расследовать" самые сложные уголовные дела.
  Боялся широкой огласки? Он и это переживет. На прессу теперь никто не обращает внимания.
  В глазах Александра вся милиция России была теперь на одно лицо: жирно-лоснящееся, с узкими щелками злых свиных глазок, с волчьим оскалом улыбки Сатаны-Яковенко.
  Два года Людмила добивалась освобождения своего возлюбленного, обивая пороги различных учреждений столицы. Наконец, другой следователь поставил точку. Принес извинения за судебную "ошибку" от имени Россий-ской Федерации. Выдал документы, деньги (Александр не считал, сколько). Лично проводил Александра до ворот.
  На свободу.
  Напротив, через дорогу стояла молодая женщина и пристально смотрела на недоверчиво озиравшегося по сторонам седовласого тридцатилетнего мужчину. Их взгляды встретились. Медленно, шаг за шагом, влюбленные шли навстречу украденному счастью. Посреди дороги обнялись, прижались друг к другу и заплакали слезами горьких сбывшихся надежд.
  Следователь молча наблюдал. Удрученно думал: "Когда же мы избавимся от подонков в наших рядах? Когда за преступления власть имущих, направленные против человечности, против веры в справедливость, разрушающие судьбы людей, будут судить такой же мерой, какую испытали на себе эти люди? Судить подобных мерзавцев должен бы не суд, а трибунал!". Это он подумал о Яковенко. Он еще не знал, что скоро, совсем скоро место Александра в ка-мере с соседом-занудой займет другой Яковенко - майор Евсюков. Но это будет другая история .
  Следователь сел в поджидавшую его машину. Приказал:
  - Подкати к ним.
  Машина подъехала к плачущей парочке, так и застывшей в долгих объятиях посреди проезжей части. Следо-ватель открыл заднюю дверь автомобиля:
  - Александр, Людмила! Садитесь в машину. Чего доброго собьет кто, потом отвечай за вас.
  Людмила благодарно посмотрела на спасителя их любви. Сели. Ехали как во сне, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. На вокзале следователь помог приобрести билеты. Снежная Королева увозила своего принца. Еще в поезде Александр сказал, что больше всего ему не хотелось бы возвращаться в город, ставший причиной их несча-стий. Но Людмила убедила его в обратном:
  Здесь они встретились впервые;
  Здесь родилась их любовь;
  Здесь они собирались сыграть свадьбу и сыграют ее именно здесь.
  Александр согласился, выговорив только одно условие: регистрироваться они будут в его родном городе. Он так соскучился по маме, по родным!
  На вокзале их встречали старые друзья. Александр узнавал их лица. Те и уже не те.
  - Что так нас разглядываешь? Конечно, уже не мальчики и не девочки. И замужем, и женаты, и дети есть. Да и ты поседел. Наверстывай упущенное! Заказано то самое кафе. Ваша свадьба состоится сегодня же вечером. Мы и по-дарки уже приготовили.
  ... С опозданием почти на десять лет в том самом кафе прозвучал вековой призыв к новобрачным:
  - Горько!
  Александр, впервые познавший женские ласки, долго не мог заснуть. Наконец, едва закрыв глаза, он тут же открыл их. Пред брачным ложем стояла уже знакомая ему белокурая красавица.
   Нежно глядя на седовласого мужчину, она тихо произнесла:
  - Александр! Я прощаю тебя! Я прощаю твоих детей и детей твоих детей. Я прощаю род твой, который поро-дит семя твое! Будь счастлив Вернер. У тебя преданная, любящая жена. Это Адель. Адельгейд. Вернись на Родину, Вернер!
  Видение растаяло в полумраке зарождающегося рассвета.
  На второй день друзья проводили новобрачных на вокзал. Городское телевидение проигнорировало такое не-обычное событие: свадьба через десять лет после подачи заявления на регистрацию брака.
  
  Новокузнецк прибытия Вернера и Адельгейд не заметил. Дядя Давид, брат отца, седовласый старик на коля-ске встретил молодых на вокзале, разместил у себя. Свозил в этот же день на кладбище. Показал ухоженную могилку. Рассказал, что мать умерла вскоре после его осуждения. Не вынесла горя материнское сердце. Наследство матери, квартиру, поскольку Вернера не было, принял он. Квартира ему была не нужна. Поэтому он ее продал, а деньги поло-жил на хранение в сбербанк. Как чувствовал и верил, что племянник вернется.
  Регистрацию и вторую свадьбу отпраздновали скромно. Вечером в тесном семейном кругу Вернер рассказал о своих видениях. О пытках, которым подвергалась белокурая голубоглазая красавица. О казни и проклятии матери. О последнем видении, когда она нарекла его именем Вернер, а Людмилу - Адельгейд.
  Давид внимательно, не перебивая, слушал племянника. Долго молчал. Наконец, развернув коляску, подъехал к серванту, приподнялся, открыл дверцу шкафа. Взял металлическую коробку из-под монпасье и, открыв крышку, вынул небольшой мешочек. Передал его Вернеру.
  - Возьми. Это земля, привезенная из Германии Ренате, дочерью Адельгейд.
   Дядя рассказал молодым историю рода Хольтов - Розенгеров.
  - Вы своими страданиями искупили вину наших предков. Теперь проклятие матери снято. Возвращайтесь в Германию. Поклонитесь ей от всего нашего рода. А землю из мешочка развейте на площади, где она погибла.
  Ожидая оформления документов, молодые уехали на дачу дяди. Рано утром Вернер вышел на крыльцо. Сел на ступеньку. Солнце еще скрывалось за верхушками деревьев, но отсвет светлеющего неба падал на склон, подни-мающийся от крыльца к лесу. Трава, усыпанная росой, отсвечивала чистым серебряным блеском. Природа еще только просыпалась. Отдельные чириканье птиц то в одном, то в другом уголке леса не могли нарушить ту симфонию тиши-ны, которую можно услышать только в предрассветных сумерках. Вернер сидел на деревянной ступеньке и думал. Думал о себе, о жизни в камере вечных смертников, о том какой злой мачехой оказалась для него Россия.
  Солнце медленно поднималось. Вот краешек диска выглянул из - за вершин. Стена леса с не подсвеченной стороны потемнела еще больше. Как только солнечный луч коснулся серебряных бусинок, в тоже мгновение вспых-нули мириады разноцветных огоньков. Вернер зачарованно смотрел, как бриллиантовый ковер, разбрызгивая радуж-ное сияние, переливался под утренними лучами из желтого в синий, из синего в зеленый, а то вдруг оранжевый затухал на светло-голубом. Поднимающееся солнце гасило это разноцветное буйство, высушивая росинки одну за другой и обнажая зелень травы. Легкий ветерок сбрасывал с нее последние росинки.
  Россия говорила с Вернером на языке природы:
  - Не обижайся на меня, Вернер. Не мачеха я тебе, не тетка чужая. Ты здесь родился. Здесь твоя родина, и я страдаю вместе с тобой и с тысячами таких же как ты. Не Россия виновата в бедах россиян, а режим. Жестокий, бес-человечный режим.
  - Я понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Для меня Россия и режим, Россия и власть едины в своей несправедливости. Единая Россия - это пытки, это бесконечная неутихающая боль, это унижение человеческого дос-тоинства, это беззаконие при наличии законов. Я все понимаю, но ничего не могу с собой поделать.
  Через два дня, вернувшись к дяде, Вернер решил показать Адельгейд город, и заодно попрощаться с ним. На-чали с вокзала. От него тремя лучами расходились главные проспекты города. Слева проспект Курако завершался ве-личественной панорамой доменных печей и мартеновских труб. Справа проспект Бардина упирался в перекресток четырех улиц. В конце проспекта Металлургов по вечерам светилось здание с "адмиралтейским" шпилем.
  Взяв такси, Вернер повез жену по маршруту своего деда и отца, маршруту которым они ехали от вокзала к месту своего назначения в 1942 году. В конце пути попросил водителя подняться к старому Ильинскому тракту. Здесь с высоты птичьего полета раскрывалась широкая панорама Центрального района. В газопылевой дымке просматрива-лись улицы и знакомые здания. Старейший кинотеатр города "Коммунар", когда - то известный жителям как "Звуко-вой". Драмтеатр, куда Вернер бегал с одноклассниками на спектакли. Особенно он любил, когда приезжал на гастро-ли Кемеровский театр оперетты. Оперетта была его слабостью. На правом берегу, на самом высоком месте виднелась восстановленная крепость. Внизу справа сверкал куполами древний собор. Под ними струилась голубая лента Томи с мостами, между которыми чернела роща реликтовых тополей. Вдали над поросшими лесом холмами ярко сверкали вечными снегами Белки. Вернер жадно впитывал с детства знакомую картину. Часто мальчишками, накупавшись в Ивановке, маленькой речушке, они останавливались на этом взгорье и смотрели, как в вечерних сумерках загорались цепочки огней, обозначая улицы и городские кварталы. Адельгейд снимала все на видеокамеру.
  
  Проводы были короткими. Дядя Давид на вокзал не поехал. Простился дома. Попросил передать приветы сво-ей дочери Лидии и сыну Александру, многочисленным внукам, которые уже давно живут в Германии, зовут отца и деда к себе. Но Давид отказывается: стар уже ездить по дальним странам, здесь могилка его любимой жены, и он хо-чет, чтобы его похоронили рядом с ней.
  Колеса вагона отстукивали все нарастающий ритм. Вернер не отходил от окна: бетонные столбы, установлен-ные вдоль железнодорожного полотна, проплывая мимо, отмеривали кадр за кадром. Кузнецкий край в последний раз раскрывал перед ним свои красоты. Стройные березки, чуть тронутые ветерком, приветливо машут вслед уходящему поезду. Тополя склоняют свои вершины: прости и прощай. Ребятишки у дороги радостно размахивают руками и что - то кричат. И все это залито теплым солнечным светом.
  Вернер поймал взгляд Адельгейд. Вернулся в купе, присел рядом. Позади любимый город. А что впереди? Три дня пролетели в вынужденном безделье. Наконец, поезд на малом ходу въехал в пригороды Москвы. Молодые нетерпеливо подгоняли: скорее, скорее: из надоевшего вагона на воздух, на дневной свет. Состав остановился. Вагоны слегка дернулись и застыли. Вереница пассажиров, давно ожидавших в коридоре с чемоданами, потянулась к выходу. Вернер и Адельгейд, выйдя из вагона на перрон, не заметили, как проводница указала на них пальцем группе людей, делавших вид, что кого - то встречают. Группа рассыпалась, обогнала молодую пару и, взяв ее в кольцо, приветливо поздоровалась. Старший, разинув в улыбке золотой рот, вежливо поинтересовался:
  - Откуда прибыла такая симпатичная пара?
  Вернер подозрительно посмотрел на незнакомца:
  - Вам то, что за дело?
  - А наше дело маленькое. Встречать и провожать. Если не ошибаюсь, в Германию собрались?
  - Ну и что?
  - Платить надо. За проезд. От вокзала до аэропорта. Кстати, где ваши вещи? Поможем доставить в целости и сохранности.
  - И сколько же ваши "услуги" стоят? - Поинтересовалась Адельгейд.
  - Недорого. Всего тысячу евро.
  - Однако же, аппетиты!
  Адельгейд заметила скромно стоящего в стороне милиционера.
  - Товарищ милиционер, можно вас!
  Мундир с погонами капитана сделал вид, что не слышит. Медленно повернулся и пошел в противоположную сторону.
  - Не надо милиции. Не заплатите здесь, будут проблемы в аэропорту. Не пройдете таможенный контроль, опоздаете на посадку... Да, мало ли чего может случиться. Вы что, совсем без багажа?
  - Вы, наверное, не за тех нас приняли. - Сдерживая себя, проговорил Вернер, узнавший в капитане милиции своего старого знакомого следователя Яковенко. Про себя подумал: "Крышует. Совсем мелко плавать стал".
  - У нас ни багажа, ни тысячи евро нет! - Вмешалась Адельгейд. - Осечка вышла. Примите наши соболезнова-ния.
  - Ты, похоже, не поняла сложности ситуации. У нас осечек не бывает. Либо платите, либо никуда не летите. Зароем, родная мама не найдет.
  Подошел капитан. Отозвал в сторону старшего:
  - Оставь их. Это мои старые знакомые. С них действительно ничего не возьмешь. И в аэропорт позвони. Пусть не трогают.
  - Ну, смотри! Убыток покроем из твоего гонорара. - Золотозубо оскалился старший, и, подойдя к группе, ми-ролюбиво произнес, обращаясь к Вернеру. - Извините, пожалуйста, ошибочка вышла.
  Кружок расступился, позволив молодым спокойно пройти к выходу с перрона. Вернер так и не понял, почему вмешался Яковенко. Заговорила совесть? Понял, что с них действительно нечего взять? Или не захотел в очередной раз связываться с настырным немцем?
  Через несколько часов самолет с верноподданными на борту покинул пределы России.
  
  ...
  Небольшой городок Ломар, расположенный недалеко от Бонна, приютил новых верноподданных: потомки Вернера и Адельгейд вернулись на родину предков.
  Скромный домик, купленный, недалеко от центра, светился по ночам каким-то едва заметным голубым сия-нием: это Бог искупал свою вину перед Вернером и Адельгейд, незримо охраняя покой новых верноподданных Гер-мании.
  Адельгейд уложила дочь. С улыбкой смотрела, как Ренате тихо посапывала в кроватке. Ее белокурые волосы разметались по подушке, создавая подобие пушистого венца. Подумала с любовью: "Прямо ангелочек". Подсела к Вернеру на диван. По телевизору в прямом эфире транслировалась пресс-конференция по итогам официального визи-та президента России .
  Журналист задал вопрос:
  - Господин президент, а как у вас в России обстоят дела с правами человека?
  Ответ многих обескуражил:
  - Права человека, демократия - это дело политологов, а не президента.
  Забыл, наверное, президент присягу, которую он давал при вступлении в должность:
  "Клянусь при осуществлении полномочий Президента Российской Федерации уважать и охранять права и свободы человека и гражданина ..."
  Бог ему судья...
  
  
  Новокузнецк, 2010 г.
  
  љ Ушаков Александр Борисович
   654031, г. Новокузнецк, ул. Ярославская, 12 - 89
   8 - 951 - 576 - 72 - 89
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"