Аннотация: И в лице твоем, полном движенья, Полном жизни, - появится вдруг Выраженье тупого терпенья И бессмысленный, вечный испуг
Не обещайте деве юной...
Небо затянуто сплошной серой тучей. Ни одного просвета. Серое небо. Серые тучи. Серые склоны. Лишь изредка холодный ветер бросит на землю горсть шелестящего белого проса. Холодно. Тихо. Голые ветви деревьев. Ни птичьего, ни человеческого вскрика. Даже собаки не подают голос редким прохожим.
Дорога вьется по логу длинной серой лентой. Петляет меж дворов и теряется на поднимающемся вдалеке склоне. Улица и лог называются одинаково - Митин Лог. Говорят, лет двести назад здесь поселился казак. Звали его Дмитрий. Митя. Основал хуторок. Потом он оброс, стал деревенькой. Так и называется - Митина деревня. Митино. Там жил. По - над рекой землю пахал. Хлеб сеял. В логу сено косил. Всё было Митино: и поля, и луга, и руки, и хребет. Знай, успевай поворачиваться. Крепкий, видать, хозяин был, раз имя по себе оставил. Человека нет, а имя его живет. В названии. В памяти.
А сейчас застыло все от холода в ожидании первого тепла. И снег уже сошел, а тепла всё нет.
По дороге, приволакивая ногу, бредет женщина. Полная. Старая. Лицо в оврагах морщин. Среди них тускло мерцает один глаз. Второго нет. Только глубокая темная ямка, из которой постоянно сочится слеза. Бредет медленно, опираясь на самодельную сучковатую палку. Ведет двух малышей - погодков, двух и трех лет. Идет тяжело. Улица бесконечно вытягивает из нее шаги.
- Господи! Когда же она кончится? Сил моих уже больше нет... Ванюша, ты слышишь меня? - Спросила она мысленно со слабым стоном, остановившись и посмотрев на облака.
- Слышу, милая, слышу. - Голос сверху и одновременно в душе старухи. Добрый и нежный, полный любви и участия.
- Ванюша, поговори со мной... Устала я... Какой - то ты теперь? Я уж и забывать стала. Столько лет прошло... Скоро ли заберешь меня к себе?
- Скоро, Марьюшка, скоро. Ты иди, веди деток - то. А по дороге и поговорим.
Старуха побрела дальше.
- А ты помнишь, какой была, когда за меня пошла?
- Что ты, что ты! Нашел, что вспоминать... Теперь - то, видишь, какая развалина!
- А я помню. Красавица... Всё село на тебя любовалось. А счастье только мне досталось. В восемьдесят шестом, когда свадьбу играли, тебе только шестнадцать исполнилось?
Голос то затихал, то приближался. Поддерживал. Помогал идти. Старуха, убаюканная звуками родного голоса, ушла в себя, в воспоминания своей далекой юности.
"Господи! Да ведь мне уже под девяносто!"- подумала и как провалилась в беспамятство.
Серая лента дороги исчезла, размылась. Перед глазами запрыгали, понеслись в разные стороны зеленые кроны деревьев. Сквозь их листву солнечные зайчики весело перескакивали через бешено скачущих лошадей. Тройка вороных несла ее из родительского дома в дом жениха. Ванюша сидел рядом. Красивый. Сильный.
Ничего не видела Марьюшка. Ни солнечных зайчиков. Ни лошадей. Ни желтеющей нивы за деревьями.
Ничего не слышала Марьюшка. Ни перестука конских копыт. Ни залихватских криков и посвиста Ванюшкиных дружков, погоняющих тройки одну за другой. Ни веселого перебора гармошек.
Тройка вороных несла ее навстречу счастью. Неведомому. Заманчивому. И от того ее сердце замирало от тревоги и сладкого страха.
Видела Марьюшка только глаза. Такие добрые и ласковые. Чувствовала только руки Ванюшки. Сильные. Горячие. Слышала только его голос.
Свадьба остановилась на краю лесочка и затихла. Ванюшка спрыгнул на землю, взял Марьюшку на руки, поставил рядом. Среди звенящей тишины невеста по старинному русскому обычаю поклонилась березкам и, стесняясь, спросила:
Но их уже никто не слушал. Тройки рванулись к дороге. Марьюшка и не заметила как свадьба влетела во двор свекра.
Пьяную от счастья, Ванюшка поднял ее и на вытянутых руках, словно хрупкое драгоценное существо, вознес на высокое красное крылечко. Постоял на пороге. Переступил. И встали они, осененные, пред образами, внимая родительскому благословению...
Отгуляла свадьба плясками и песнями. Отплакали подружки слезами зависти... Уже под утро поднял Ванюшка на руки свое золотко. Занес в спаленку... Положил на кровать и ... отошел, любуясь.
- Ну, что же ты? - И задохнулась. Захлебнулась сладким неведомым ожиданием. Что - то сейчас будет?!
- Боязно мне... Ты такая... Как бы чего...
- Ладно, уж, иди! Я сама боюсь пуще твоего!
И переплелись. Слились воедино тела и души... Любовь? Да, кто ж его знает. Счастливы были друг в дружке и в детях своих... От которых теперь уже почти никого не осталось.
Старуха непонимающим взглядом посмотрела на дорогу. На ребятишек.
- Да вот они, мои первенцы! Этот, постарше, Николенька. Умер уже... Ишь как крепко держится за младшенького... Любили они друг дружку... Как в четырнадцатом Николеньку забрали на германскую, так я его больше и не видела... Никто не видел... Лежит где - нибудь. И поплакать над ним некому...
- Вот, вот. Лежит, меня зовет. Лежи, лежи, Николенька... Батянька там наверху тебя встретит... Будете вместе меня дожидаться... А этот, ишь ухватился за меня. Боится оторваться... Идет как живой. И ручка теплая. Ох, тяжко мне... Когда ж ты помер - то? В девятнадцатом или двадцатом? Красные коня со двора повели... Твоего любимого. Сам растил! Как ты за него ухватился! Изрубили... А коня свели... И чего же ты, милый, за меня держишься? Я же сама тебя прибрала... Схоронила...
Старуха высвободила руку. Попыталась пойти быстрее. Малыш удивленно посмотрел на нее. Обернулся. Увидел старшенького. Подошел. Вдвоем они заплакали еще громче.
- Мама-а. Мама-а-а... - Разносилось в два голоса.
- Что же они мне сердце - то рвут? Ведь умерли же... Давно... Одна я осталась...
Старуха, не оглядываясь, уходила. Малыши поднялись. Взялись за руки. Пошли следом.
- Сколько же у меня их было? Ванюша, ты помнишь, сколько у нас детей?
Голос молчал.
- Тринадцать или четырнадцать? Помнишь, как трудно жили тогда? Земли не хватало... То недород... То голод... То передел... Спасибо царю - батюшке! Землю дали в Сибири. Помогли переехать... Как рады - то мы были! Работали от зари до зари... Уставали-и-и... Зато зажили. Вместо одной коровенки - десять. Вместо лошаденки нашей - целый табунок...
Старуха зашаркала подошвами. Единственный глаз вспыхнул.
- Да, зажили... Ванюша, а помнишь, какие у нас были работящие ребятишки? Как все дружно работали... Девок замуж отдавали... Приданое клали - перед людьми не стыдно было... Господи! Куда же всё подевалось? Какие - то колхозы... Потом ты потерялся...
- Не терялся я, Марьюшка. Я всегда был с тобой. - В голосе слышна тоска и гордость. Тоска по плоти земной. Гордость за причастность свою к вечности. - Ты же помнишь, повез я в город муку продать. А рынки закрыты. Продать негде и некому. Когда возвращался, подкараулил меня Рогов со своими краснозадыми. Кричит: хлеб повез прятать! Отобрали хлебушко - то. А меня тут же в балке и застрелили. Сначала себя жалко было. А пуще тебя и ребятишек.
- Ой, помню, миленький, помню этого изверга! - Старуха даже клюкой погрозила. Как потерялся ты, налетели на нас... И давай всё тащить, да грабить. Рогов кричит: "Я твоего кровососа пристрелил как собаку. Теперь очередь твоих выродков!" Надюшку хватился было снасильничать... Я кинулась к ней. Рогов плеткой по глазам... С тех пор один глаз и не смотрит...
- Да, милая, видел я всё это. На девятый день это было, как меня убили. А на десятый я вас потерял. Затмение какое-то нашло...
Голос дрожал от гнева и скорби.
- Что ж, Ванюша... Выгнали нас всех: и старых, и малых на мороз... У Катеньки даже грудничка из пеленок вытряхнули... Вам, говорят, там не понадобится, всё равно все сдохнете... Привезли на телегах на станцию... замерзли мы... А нас в скотский вагон. В нём еще корова лежала мерзлая... Съели мы ее, сердешную... Что было, Ванечка, что было! Кто ранее замерзал, я с того одежонку сымала, да на живых надевала... Тридцать два нас было с внучатами... А когда привезли куда - то, Нарым или Нарын, не помню уж, вылезли из вагона живых - то двенадцать... Остальные там остались... Где схоронили, не знаю.
- Не хоронили их. За станцией в овраге мусором засыпали...
Голос умолк. Старуха забеспокоилась.
- С тобой я, с тобой, милая...
- Сколько ж их осталось? Катенька, Данилка, Надюшка... Да внучков сколько... Все здесь живут, в Логу...
Старуха остановилась. С трудом перевела дыхание. Затекшие ноги дрожали.
- Отдохни, Марьюшка. - Нежный тембр голоса постепенно твердел. - А Рогов с его подручными спились совсем. Водку жрали без просыху. Потом им всё черти мнились... Всё кричали: "Кровь! Кровь! Смойте!" Да, как же смоешь. На них столько крови! Рогов первым преставился. За ним и другие. Господь даже не посмотрел на них, только рукой махнул - много их теперь будет. Все они в аду. Такие муки принимают! Смотреть страшно...
- А ты не смотри, Ванюша. У тебя душа добрая, теплая. Жалостливый ты у меня был... Ну, вот я и пришла... Не уходи, Ванюша, подожди... Я скоро уже...
Старуха подошла к четырехквартирному двухэтажному дому, в котором раньше жило заводское начальство. Теперь живут "рядовые". В каждой комнате по семье. Поднялась на крылечко. Передохнула. Вошла...
- Бабаня, а дети где? Опять по дороге схоронила!
Молодуха выскочила в чём была. Опрометью бросилась по дороге в Лог. Увидела детей. Схватила в охапку и, плача, понесла домой.
Старуха, меж тем, подошла к кровати. Прилегла. К ней тихонько, на цыпочках подкрался правнучек. Большенький. Уже пионер.
- Бабаня, а когда люди лучше жили - при царе или после революции?
- Ох, сынок. И тогда хорошо... И потом хорошо... Всегда было х... р...
Недоговорила. Вздохнула. О т о ш л а...
Только один глаз радостно смотрел сквозь потолок. Туда. Наверх.
- Здравствуй, Ванюша! Вот и я дождалась своего часа!
Девичий голос был легким, звонким.
Телу старухи было уже далеко за восемьдесят. Оно лежало бесформенной массой, измученное и изуродованное борцами за светлое будущее. А над ним счастливо кружась, уходили в бесконечность две светлые точки, стремясь побыстрее достичь трона Создателя.
Спаси и сохрани, Господи, Любовь их на вечные времена!
Новокузнецк - 2006
љ Ушаков Александр Борисович
654031, г. Новокузнецк, ул. Ярославская, 12 - 89