Уствольская Наталья Михайловна : другие произведения.

Дневник похода 39 года по Чечне и Тушетии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (от публикаторов)Группа из 8 архитекторов-энтузиастов в 1938 и 1939 гг., в свой отпуск, ездили на Кавказ в Чечено-Ингушетию, Тушетию и Хевсуретию для изучения "старинной башенной архитектуры" этих мест. Они делали обмеры, зарисовки, акварели и вели дневник. Конечной целью группа предполагала издание путеводителя по этим местам. Талантливо выполненные акварельные и карандашные зарисовки сохранились в семьях наследников участников похода. Так же сохранился дневник за 1939 г. участника похода - Наталии Уствольской со вставками Николая Сабурова и Николая Лебедева. Текст дневника позволяет живо представить быт участников похода и ощутить их увлеченность выполняемой работой, красотой окружающей природы и их интерес к настоящему и прошлому народов, населяющих горы Кавказа. Особый интерес вызывают эпизоды соприкосновения участников похода с проявлениями классовой борьбы, часто имевшей в горах Кавказа форму бандитизма и противостояния бандитам жителей аулов.Компьютерный вариант текста был подготовлен Н.А.Францкевич и И.В.Сеферовой.
  Уствольская Н.М. и др.
  
  Дневник похода 39 года по Чечне и Тушетии
  
  Участники похода: Во! Семья /восемь Я/.
  
  Федор Пащенко - Св. Хведор, дед (он же - ученый муж);
  Сергей Катанин - Серго-борода - отец семьи;
  Надя Ефимович-Платонова - Надике - мать семьи;
  Николай Фукин - Кука-Фука или дядюшка;
  Николай Сабуров - Сумбурка;
  Наташа Уствольская - Наташа;
  Николай Назарьин - Коля - 1-ый;
  Николай Лебедев - Коля -2-ой.
  
  
  "Я видел горные хребты
  Причудливые как мечты,
  Когда в час утренней зари
  Курилися как алтари,
  Их выси в небе голубом ...
  И облако за облачком,
  Покинув тайный свой ночлег,
  К востоку направляли бег,
  Как будто белый караван
  Залетных птиц из дальних стран.
  Вдали я видел сквозь туман,
  В снегах горящих как алмаз,
  Седой незыблемый Кавказ;
  И было сердцу моему
  Легко, - не знаю почему"
  (Лермонтов "Мцыри")
  
  
  
  5.VIII.39.
  Четыре часа дня.
  Телефонный звонок: "Кажется, сегодня не едем. Буду звонить еще"
  Пять часов. Снова звонок: "Не едем!".Пять часов, тридцать минут: "Не удалось". "Едем! Собирайся скорей! Поезд - 8.00".
  И вот началась суматоха.
  
  Между тем - накануне вечером, после довольно бурного совещания, было решено, взятые уже на 5-ое число, билеты - обменять на седьмое. Сегодня утром, Федор должен был встретиться на городской станции с нашим агентом, что бы проделать эту операцию.
  Остальные семь членов экспедиции, как обычно, были с утра на работе. Только к концу дня оформили расчет и получили деньги - и никто точно не знал - едем или нет?
  Когда выяснилось, что все же едем, у всех Фусеков, в разных концах города - поднялись такие сборы! Дым коромыслом.
  И все же к 7 ч. 30 мин. Все было приготовлено, пришито и уложено. Содержимое рюкзака было проверено и по основному списку и по гарантийному, и по проверочному.
  И мама, к счастью позвонив с Варшавского (Луга), подъехала домой во время, и Надя подоспела со своей машиной, как раз, когда мы выходили из парадной.
  На вокзале снова суматоха. Нет еще ни Сергея, ни Феди. Осталось 5 мин. до отхода, когда появился Сергей. А Федора все нет. Показалась запыхавшаяся Нина ... но, они ехали розно.
  Раздаются последние слова прощания, поцелуи и - забираемся в вагон, приготовляем платки (для махания), и - в эту минуту является Федор, запыхавшийся, растерянный, как лунатик.
  Впихиваем Федю в вагон - и - поезд трогает. "Ленинград, прощай! До скорого свидания!".
  В вагоне, рассевшись на лавках, все молчат и тяжело дышат.
  "Уфф! Ну и денек". Какое счастье, ведь все - же едем. Е-ДЕМ!
  Понемножку придя в себя начинаем разбирать вещи. И тут начинает выясняться - кто что забыл.
  Федор первый хватается за голову - ЗАБЫЛ ЛЕЙКУ! После выясняется, что не только лейку, но и альпеншток, и Кукин рисовальный футляр. "Федя, а голову не забыл?".
  Сергей забыл купить пленку для аппарата. Надя забыла фляжку, Лебеденок - спички, Кука - веревки. Федор утешен - не у него одного пустая голова.
  А поезд все идет и идет. Вот уже и Тосно проехали. И у всех впечатление, будто года этого как ни бывало, и мы снова так привычно вместе, снова вместе едем к Новому.
  Поужинав разными вкусными вещами, которые понатащили на прощание наши родственники (большой восторг вызвала мамина Лужская малина), распределяемся по полкам: Спать! Спать!
  Завтра - пересадка в Москве.
  
  Проводник взялся достать нам дальнейшие плац карты у "Аладинца".
  
  6.-8.VIII.39.
  
  Далеко позади шумная и хлопотная Москва и наша "Детская" посадка.
  Едем весело. Поем. В вагоне, конечно устроена сапожно -швейно -шорная мастерская.
  Наш политрук - Коля маленький - проводит беседы и читки газет. Сергей и Надя снова открывают свою походную бухгалтерию.
  Федя все грозится начать свою вступительно -напутственную беседу, но ...?
  Сумбуров, на каждой станции выбегает за продовольствием, и чем ближе к югу, тем все больше приносит "вкусненького".
  Кука с "Конькой" вводят все новые усовершенствования в сои рюкзаки: всякие там петли, шнуровки и пр. и пр.
  Ну, а я, конечно, познакомилась с военным из соседнего купе.
  Так вот - и едем. все приближаясь к югу, к горам, к первому пункту нашего путешествия - к гор. Грозному.
  
  8.VIII.39.
  
  Утром, еще спросонья выглядываю в окно, вглядываюсь - никак, в самом деле горы!
  Действительно, в тумане вырисовывается Пятигорье, - значит уже проехали Минеральные Воды.
  Новичка Лебеденка все тыкают в окно: "Коля, смотри, смотри, ведь это же ГОРЫ".
  Но Коля ворчит и отмахивается - "Не верю. Не может быть. И никаких гор тут нету - одна степь".
  Действительно, снова начинается степь и к тому - же дождь и Коля, конечно: "Вот так ЮГ !".
  В вагоне, случайно, среди пассажиров знакомимся с 2-я местными - молодыми учителями, которые в составе целой группы едут в турне по С.С.С.Р. Один из них оказывается братом Богдана из Хамхи (Ингушетия).
  Они уже были кое-где, самолетом перелетели из Баку в Орджоникидзе, теперь поедут в Москву. Ингушетия и самолет! Передаем поклоны брату.
   Проехали Хынкальское ущелье.
  Показались нефтяные вышки - Грознефть.
  
   г.Грозный.
  
  Выгрузились! Сергей считает тыкая всех пальцем - "один, два ... четыре Коли, две девы, Федор, я ... итого восемь". Пересчитывает вещи - на этот раз потерь нет - все на месте.
  Разузнав о местоположении Турбазы - погружаемся с трудом (у каждого килограмм по 30, если не больше), в Грозненский трамвай.
  База оказалась пуста от туристов и ст. инструктор ТЭУ тов.Вейль, принял нас очень приветливо. Наскоро разместившись - несемся в баню - отмывать дорожную грязь.
  Баня оказалась мировая - в Ленинграде таких нет. Но увы, в этой бане случилось первое Лебеденкино несчастье - поскользнувшись на мокрых плитках пола - он свернул себе ногу.
  Все в страшном огорчении - выход в горы откладывается. Наш эскулап - Надя, вновь, через год, приступает к своим лекарским обязанностям.
  Перевязав Колину ногу (компрессы и проч.), она строго на строго приковывает его к постели.
  Мы же, остальные семь, вечером, как и уговорились заранее, отправляемся с тов.Вейлем и директором дома, в прогулку по городу и в городской парк.
  Чудесный, чистый городок, со своими многочисленными новыми, красивыми зданиями, асфальтовыми мостовыми, садами и бульварами - оставил у нас самое лучшее впечатление, и так сказать - доставляет приятное разочарование - т.к. Федор, напророчил нам как раз обратное. При Советской Власти - города меняют свой облик сказочно быстро; в бытность здесь Федора - это была пыльная и грязная станица.
  Очень довольный нашим искренним восторгом. Вейль расходился, рассказывая уже всевозможные истории и анекдоты и собственные свои приключения.
  В городском парке, усевшись в уютном уголке, среди зелени, напротив эффектно освещенной скульптурной группы - Ленина и Сталина, Вейль рассказывает нам о законах и обычаях той страны, которую мы направляемся изучать, дает всевозможные советы и напутствия, учит правилам Чеченского этикета. Рассказывает о своеобразном обычае "мигалок".
  Мне и Наде, внушает быть "поскромнее", держаться в сторонке, среди женщин, не вмешиваться в разговор мужчин. На это - мы с Надей конечно, недовольно фыркаем, ребята - же злорадствуют. ребятам - же внушается - всячески следить и оберегать безопасность "дев".
  На базу возвращаемся под дождем. Бедный Лебеденок и два громадных арбуза ждут не дождутся нашего возвращения.
  Отдаем должное последним - и - спать. Ребята спят в большой комнате - в "хлеву", мы же с Надей направляемся в свой чистенький и уютный апартамент.
  
  9.VIII.39. г.Грозный.
  Утренний поход на базар. Душ во дворе учреждения - пиш-барышни - скандализированы. "Хлев" в Турбазе и моя тщетная приборка. Последние покупки. Смотр вещам - строгий отбор ненужного - и отправка обратной посылки.
  Поход в столовую и в краеведческий музей.
  Окончательная консультация по маршруту у Вейля. Рекомендация старого, опытного проводника Джантимира и Итум-Кали. Финансовые предостережения. Словарь нужных слов. "Окончательный" (-ли?) маршрут: Шатой, Итум-Кали, с/ков Майсты (Пога, Тут), обратный крюк, с/сов Хильдехарой до границы с Тушетией; Через Тушетию на Пшавию и на Тионеты.
  Договариваемся, что 27-ого - 28-ого будем телеграфировать из Тионет о благополучном окончании похода - в противном случае, по прошествии еще 3-х дней Вейль начнет поиски группы, т.к. Чечня, все же не совсем безопасна.
  Наш больной поправился и выход назначен на завтра.
  Вечером Вейль заходит снова и беседа затягивается за полночь.
  Наконец расходимся.
  
  ЗАВТРА ВЫХОД !
  
  1-ый день похода.
  
  10.VIII.39.
  Грозный - Чишо - автобус
  Чишо - Шатой - пешком
  итого 57 км.
  
  Утром 5 ч. 30 м. все на ногах.
  Спешно укладываем рюкзаки - надо поспеть на машину. Прощаемся с гостеприимной базой!
  
  В поход! В поход! Рюкзаки на плечах, папки в руках, арбузы в сетке! Трогаем.
  На автобусной станции - народу .....
  Между ними - группа почтенных чеченцев, делегатов с В.С.Х.Выставки в Москве, возвращающихся в родные аулы. Старики держатся степенно, но глаза их блестят, и чувствуется, как много нового, необыкновенного, расскажут они там, в горах, своим односельчанам.
  Зав. автостанции - представляет экспедиции лучшие места. В путь.
  Прощай крепость Грозная! Оплот русских войск времен завоевания Кавказа.
  Въезжаем в предгорья. Скрытые сперва облаками, вырисовываются понемногу хребты за хребтами - Б.Кавказ.
  Дорога все поднимается над рекою. Аргун - старый знакомый, как светел и чист ты был в прошлом году, у своих истоков, в Хевсурии, выше Лебайс-Кари. Здесь же, Аргун могуч и широк, мутно-шоколадного цвета. Значит в горах дожди и непогода.
  Остановка в Чишках - дальше машина не пойдет - снесен мост и дорога дальше размыта. Оползни.
  Выгрузившись и подкрепившись хлебом с помидорами, начинаем подъискивать подводу. Идти 18 км с нашими тяжелыми рюкзаками - в такую жару - бессмысленно.
  Поторговавшись - ударяем по рукам с неким Ахметом из Шатоя. Рюкзаки в телегу, сами - палки в руки и айда!
  Ущелье становится все уже. Окрестные горы поросли лесом. То и дело встречаются серные источники. Аргун глухо шумит далеко внизу. Жарко. За каждым поворотом дороги, с каждой новой панорамой, кричим: "Коля, - смотри"!
  Но не только Коля, все, смотрят во все глаза, лица радостны, грудь дышит легко, свободно.
  "Ребята, прямо как будто Возвращение на РОДИНУ".
  Встречные селенья - в основном новые: Чистые белые домики крытые черепичной кровлей с балконами и галереями. Плетни, огороды, кукуруза, фонтан под могучим, развесистым орехом.
  Ущелье очень красиво. Порою страшные пропасти срываются вниз, к Аргуну; острыми зубьями, диковинными столпами, торчат оттуда, снизу отдельные, размытые скалы.
  Вот и оползни. С трудом перебираемся через липкую, густую грязь. В одном месте приходится даже надолго задержаться:
  Целый караван подвод застрял при переправе через такую лавину. Наши ребята и проводник тоже принимают участие в "спасательных работах". Эй, ухнем!
  Понемногу - ущелье раскрывается. Справа, на той стороне, на скале, высится башня - Первая Башня! Когда-то, во времена Шамиля и Хаджи-Мурата - их было здесь еще много.
  Вот наконец и белые хатки, красные крыши и тополя Шатоя.
  Телега наша, громыхая въезжает на гл. площадь. Отирая потные лица (жуткая жара) усаживаемся в тени плетня, поджидая отставших.
  Снова небольшая торговля, т.к. строящаяся турбаза, находится еще в 3-х км, на той стороне реки.
  Трогаем снова. Ребята задерживаются у слияния 2-х рек, им хочется выкупаться. Колька Сумбур упражняется в прыжках со своей новой бамбуковой палкой. Мы же, с Надей неотступно следуем за подводой.
  Вступаем в знаменитую кизиловую рощу - вот он - Хаз-Бьюзинг - любимое место Шамиля.
  Хаз-Бьюзинг - в переводе "прелестный уголок". Название это, дано местечку - Шамилем.
  Когда он был уже в плену, его спросили нравится ли ему в России, и где он хотел бы жить - в Петербурге, ли в Москве, на что, он ответил - что только в Хаз-Бьюзинге, хотел бы он окончить свои дни.
  Это-то место и выбрал Вейль для постройки туристского лагеря.
  Однако, нас, ожидает здесь не совсем приятный прием.
  Еще встреченные нами при подъеме мальчишки предупреждают нас, что там все перепились. Действительно, мы появляемся на строительной площадке, в самый разгар потасовки и мордобоя, сопровождаемой самой сочной руганью - между русскими рабочими.
  Один сторож - чеченец, красивый высокий старик, с добрыми глазами, - выходит навстречу к нам, но т.к. он не говорит по русски, то объясниться с ним, мы не можем.
  Приходится терпеливо ждать застрявших где-то внизу ребят и молча наблюдать за происходящей сценой.
  Дравшихся, наконец разнимают, и сконфуженный десятник подходит к нам.
  К счастью подходят и ребята. Рассчитываемся с Ахметом и начинаем выбирать место для лагеря, при активной помощи протрезвившихся и старательно извиняющихся рабочих.
  Поговорив с ними - выясняем, что здесь вообще "не совсем благополучно", поэтому нам необходимо соблюдать осторожность, не ходить по одиночке, "девам" - вообще, одним не делать ни шагу.
  Договариваемся со сторожем, чтобы он особо охранял наш лагерь.
  Темнота, как всегда на юге, наступает внезапно. Кука спешно разводит костер - голод дает себя знать - Еще бы! Целый день, и какой! - без обеда.
  Но вот запылал наш первый костер! Надо снова возится среди котелков и продуктовых мешков. Целых 8 котелков! Попробуйте-ка установить их на одном костре!
  Но Кука - мастер своего дела и вот, в котелках наших аппетитно кипит уже суп и кафэ.
  Знатно поужинав, рассаживаемся вокруг костра и открываем собрание - НАШ ПАРЛАМЕНТ.
  На повестке дня - важные вопросы - О руководстве, Распределение Ролей, Конституция (права и обязанности), Хоз. расчеты, дисциплина и доклад Федора "Методология научно-исследовательской работы"!
  
  Постановили:
  Общее руководство, а также все адм. хоз. мероприятия - Сергей.
  Руководство научно исслед. работы - Федор.
  Политрук - Лебеденок.
  Зав. хоз. - Надя (Она же глав. бух., глав. врач и глав. кок).
  Дневник архитектурный - Федя, географический - Кука, этнографический и бытовой - Я и Лебедь, дневник пленок - Серега и Кука.
  Глав. бузила (оппозиция) - Сумбур.
  Рисунок и обмеры - все (без специализации).
  
  Доклад Федора, вызвал много споров и дебатов, т.к. он навел на вопрос много туману, как и следовало ожидать. В результате - каждый остается при своем мнении.
  Вызвал споры также вопрос - нужно ли задерживаться в Шатое?
  Решили времени не терять, завтра же двигаться в Итум-Кали, где живет рекомендованный нам Вейлем - проводник.
  Приготовления ко сну - занимают много времени и полны предосторожностей.
  3 палатки наши распределяются так - курящие (тушканчики), некурящие (суслики) и девы (газели). Последняя - посередине.
  Девам выдаются свистки и обуславливается сигнализация на случай тревоги.
  Итак - первая ночевка. Тихо идет торжественно - прекрасная южная ночь.
  Среди высоких гор очень заметно передвижение звезд. Тишину нарушает лишь ропот Аргуна и редкий лай собак в Шатое.
  Первый сон в палатках - тревожен, снятся всевозможные страсти, нападения, бандиты ...
  Тень сторожа вызывает грозный окрик "Кто идет"!
  Но ночь проходит благополучно и под утро все засыпают крепким сном.
  
  2-ой день похода.
  11.VIII.39.
  Шатой - Хаз-Бьюзинг.
  
  В 9.00 - все на ногах. Чудное, росистое утро. Пока разводится костер, я с Сумбуровым, вызываемся сбегать на соседний хутор за молоком.
  Быстро взбегаем наверх, звеня пустыми котелками. "Шур, ю"?
  Но "шур" -продается не особенно охотно. Коля долго торгуется, но приходится, все-таки отдать по 3 р. за котелок!
  Осторожно ползем вниз, стараясь не разливать драгоценных капель.
  После завтрака "треугольник" отправляется в Шатой, на предмет транспорта и пропадает там.
  Мы же все, спускаемся к Аргуну - купаться. Вода зверски холодна, мутна и пахнет серой, но ах! Какое наслаждение - окунуться в эти кипучие воды.
  После купания старательно надраиваем у ручья свои котелки - чтобы быть совсем готовыми к отъезду.
  Но т.к. ни машины, ни нашей троицы нет, то пара Коль тоже отправляется в селенье захватив с собой сетки - там ведь сегодня базарный день.
  Сумбур и Надя садятся рисовать, я - иду бродить по строительной площадке.
  Группа рабочих, сидящих в прохладе около "водопроводной" бочки, окликают "барышню" и я надолго задерживаюсь с ними, рассказывая о последних газетных сообщениях, о известиях из за границы и особенно много - сельхоз. выставке. Получается импровизированный политчас.
  Потом старший плотник, усатый добряк - дядя Митрий - таинственно отзывает меня в сторону и, бережно разворачивая маленький узелок, показывает несколько блестящих как руда, тяжелых камешков.
  Я вижу, что дяде Мите, очень хочется, чтобы находка его оказалась ценным геологическим открытием, но, увы, я мало смыслю в камнях и обещаю ему свести его с нашим "ученым мужем" - Федей.
  Время идет и машины все нет. Я тоже забираю краски и отправляюсь на вершину плато - рисовать. Устраиваюсь там в тени Кизиловых деревцев с изрядным запасом ягод. Вид отсюда открывается прелестный - видно слияние Аргуна с небольшим притоком, и путь его дальше в ущелье, из которого мы пришли. на той стороне - на высоком обрыве - расположился Шатой, со своими черепичными кровлями, садами. тополями и полуразрушенными стенами старой, гарнизонной крепости.
  Строительная площадка, как на ладони - вон наши палатки, далее фундаменты будущей столовой, временный барак, основное здание турбазы; за ним - немного выше - нарядное здание будущего клуба. Видно, что плотники вложили в это дело много любви и по своему украшают здание резьбой по его карнизам и аркам. Наверное это мой приятель - дядя Митрий.
  Уже кончаю свой рисунок, когда уединение мое нарушается веселым и резвым стадом коз.
  Они ужасно любопытны, и суют морды прямо в мои краски.
  Едва они исчезают с поля моего зрения, ловко карабкаясь по кручам вниз - как новое явление, группа не менее любопытных подростков из Шатоя.
  Все рассаживаются, конечно, вокруг "художника", и начинается своеобразная беседа. Впрочем, мы быстро находим "особый" общий язык. Они - рассказывают о своей школе, занятиях; я о Ленинграде и Москве, о туризме и туристах. Так как у одного из них есть пандор - я прошу его проиграть, что он охотно выполняет. Хотя мой рисунок давно окончен, я с удовольствием сижу с ними слушая его игру.
  Но, чу - свисток.
  Прощаюсь с мальчиками и скатываюсь к нашим, с горы. Ребята вернулись ни с чем (т.е. с арбузами и помидорами, но без машины). Сергей остался в Шатое, чтобы ее не пропустить. Нам с Сумбуром, тоже хочется посмотреть поближе на Шатой и мы отправляемся "на помощь" Сергею.
  Базар в Шатое все еще оживлен и живописен, хотя разъезд уже начался.
  Купив еще арбуз и тщетно проискав Сергея, идем осматривать это красивое и богатое селение. Здесь есть много новых, современных зданий, особенно обращает на себя внимание, - гордость Шатоя - новая, благоустроенная больница. Фасад ее импонирует местным жителям своей парадностью, но мы, фотографируем его, как отрицательный пример непонимания "национальной архитектуры".
  Над Шатоем господствуют развалины старой, гарнизонной крепости. Невысокая стена ее, с зубцами и бойницами - наполовину разрушена. Смотришь на них и невольно удивляешься - неужели, могли они быть когда-то серьезной угрозой, для непокорных царизму туземцев?
  Почтенные, старые ворота, ведут во внутренний участок, заросший и запущенный. Внутри его еще стена, с такими же зубцами и воротами. В этом втором дворе находились казармы, склады и прочие службы. Они сохранились и до сих пор, но значительно перестроены. Немного обособленно, стоит "усадебка" начальника гарнизона. Небольшой домик в роще громадных разросшихся тополей. Такой стариной пахнуло на нас здесь, при виде этого скромного домика, стены и открывающейся отсюда панорамы на ущелье, на Хаз-Бьюзинг и на дальние, синие хребты. В таком - вот домике мог жить добрейший Максим Максимович, томиться в неволе Бэла.
  Берет досада, что мы не захватили сюда альбомов и вообще потеряли столько времени зря, можно было бы здесь и порисовать и пообмерять.
  Так и не найдя Сергея, возвращаемся назад, но вскоре, по нашим горячим следам приходит и он: машины нет, на завтра - также неизвестно, зато - с утра поедет на Итум-Кале, почтовая линейка, которая и может нас захватить.
  Снова разбираем свои манатки - уже 5 часов, пора подумать и об обеде.
  Кука дает мне урок зажигания костра. Сумбуров и Назарка рисуют на обрыве. После обеда, к ним присоединяюсь и я, но сумерки наступают быстро, рисунок приходится бросить.
  Вечером к нашему камельку пристраиваются и рабочие. Приходит и дядя Митя со своим камнем - я рекомендую его Федору.
  На своем любимом месте, на обрыве, одиноко и гордо, виднеется фигура старика сторожа. Удивительно красив, на фоне темного и дикого ландшафта, этот горный орел. Жаль, что он не говорит по русски. Когда я просила его рассказать о башне (бау - баунушки), виднеющейся вдали, на той стороне Аргуна - глаза его вспыхнули и лицо оживилось. Видно что он знает кое что о этой башне, о связанных с нею легендах и охотно бы рассказал, но по чеченски.
  Вечер проводим у костра. Кто поет, кто дремлет; Федя пишет свой архи-дневник.
  Ночь проходит спокойно.
  
  3-ий день похода.
  12.VIII.39.
  Шатой - Итум-Кале - пешком 30 км.
  
  На утро, рано вскочив, выкупались в Аргуне, быстро укладываемся в ожидании линейки, которая не заставляет себя ждать.
  В 9.00, гостеприимными хозяевами, дядей Митей и сторожем, снимаемся с лагеря.
  И снова - Кукино, "Спасибо этому дому - идем к другому".
  После крупного спора с возницей - рюкзаки дескать очень тяжелы, погружаем их все же на линейку, а заодно и Надю, рядом с каким-то разговорчивым милицейским чином.
  Через некоторое время, видим уже, что они там, на линейке так подружились, что даже поменялись головными уборами: Надя важно сидит в милицейской фуражке, он же, в Надиной, белой ингушской шляпе.
  Дорога между Шатоем и Итум-Кале (бывшее укрепление Евдокимовское), исключительно красива. Аргун ревет и беснуется в своем каменном, узком как труба, русле. Дорога узкой лентой вьется между стеной скалы и пропастью, на дне которой, далеко внизу кипит и пенится Аргун. Местами в скале виднеется мрамор. Иногда, ущелье как бы раскрывается, принимая в себя бурные, падающие откуда-то сверху, ручьи.
  Так как очень жарко - то мы всюду пьем и поливаем друг друга студеной водой. В одном месте на том берегу, из щели в скале выбивается целый каскад и с шумом падает в Аргун.
  Но вот и на нашей стороне водопад, выбивший себе в скале вертикальное жерло. С грохотом, падает вода в глубокую воронку, образуя здесь маленькое, все время кипящее озерцо.
  Немного задерживаемся здесь, поджидая Назарку, который умудрился где-то потерять свой турецкий нож и вернулся назад в надежде его найти.
  Но ножа конечно и след простыл. Подвода, идет теперь все время под гору - догонять ее довольно трудно - пыхтим.
  Второй привал, в сравнительно широкой долине, недалеко от села, над которым высится очень красивая башня - "с коронкой".
  Здесь, под громадным и развесистым грецким орехом - бьет фонтан. Надя раздает хлеб и конфеты, арбузы тоже, конечно идут в ход.
  Дальше, на перекрестке 2-х ущелий, дорога наша сворачивает вправо.
  На той стороне, виднеется еще башня, выстроенная прямо в громадной полу пещере - в скале. Уму непостижимо, как можно было попасть туда, т.к. Аргун здесь особенно бурен и стремителен.
  В другом месте дороги - интересна скала со вкрапленными в нее, громадными, каменными ядрами.
  И вдруг необыкновенная для нас, но характерная для здешних нравов сценка: видимо переселенцы. Впереди идет "он" статный и сильный, ведя под уздцы коня, нагруженного подушками. А на несколько шагов сзади - некое подобие женщины; согнувшись так, что идет почти на четвереньках, она тащит на себе - комод! Большой и тяжелый резной комод!
  Наконец ущелье начинает раскрываться - видна широкая долина, окруженная многочисленными хребтами. В противоположность Шатою, здесь почти нет растительности на горах - склоны их однообразно травянисты или скалисты.
  Здесь кончалась раньше, так называемая "Военно - чеченская дорога", приведя к последнему, самому дальнему укреплению - крепости Евдокимовской; дальше в горы царские войска уже не рисковали углубляться.
  Селение Итум-Кале привольно раскинулось по обеим сторонам Аргуна. Ближе к нам виднеются новые постройки - это школа, больница, аптека, кооператив. Все они довольно однообразны - длинные белые бараки крытые черепицей.
  На той стороне, на холме, виднеется самая старая часть селения - хутор "Покилчи". Сакли, сложенные из камней без раствора, лепятся одна к другой. Здесь сохранился дом с башней, в котором останавливался Шамиль. Внизу у ручья, расположилась мечеть - каменное здание с высокой деревянной башней.
  За Аргуном и ручьем - находится самое селенье - все в фруктовых садах и тополях. Домов почти не видно за садами и высокими, каменными оградами. Здания общественного назначения - грузинского типа: с большими деревянными галереями и балконами, арки которых, сплошь покрыты замысловатой резьбой.
  Здесь имеются торговые ряды, милиция и почта.
  Наша линейка, ссадив нас в новом поселке во дворе школы, укатила на ту сторону. 1 час 30 мин. пополудни.
  Двор школы очень оживлен - происходит какое-то собрание. Как выяснилось позже - это был последний день работы большой педагогической конференции всего горного района Чечни.
  Надя и Назарка, пришедшие сюда раньше всех (в конце дороги на линейку сел, стерший себе ногу, Сергей), уже успели кое о чем поразнюхать, и полны всяких дипломатических соображений! Ситуация - действительно довольно сложная. Туристам здесь как будто не очень-то рады, а знаменитый Джантимир - не в духе и идти с нами не хочет.
  Не смотря на то, что нам предложили остановиться на ночевку в аптеке, или у молодого врача - Бориса Ивановича, мы решаем разбить лагерь тут же, во дворе школы. Пока мы хлопочем, появляется один из местных педагогов, предлагая свои услуги в качестве проводника.
  Не говорим ему ни да ни нет, так как тут же подходит и Джантимир. Высокий и сухой, с проницательными серыми глазами и очень живой, старик этот, заводит речь издалека. Рассказывает о различных группах и о обиде своей на последнюю (не заплатили), о вариантах дальнейшего пути и пр., и пр. В беседе выясняется, что в 26-26-ом году, он был проводником у Надиного отца, когда тот исследовал гидроэнергетические возможности этого района.
  Мы - ли ему понравились, сыграло - ли роль знакомство его с Надиным отцом, но он говорит нам, что ежели старший врач отпустит его (он работает дезинфектором при больнице),он пойдет с нами.
  Пора устраивать лагерь, тем более, что погода хмурится. Сергей и Кука уходят к главному врачу, мы же разбираемся с вещами.
  В это время две молодые девушки - чеченки, обнявшись, немного застенчиво приближаются к нам, и одна из них очень хорошенькая, в розовом платье с простой и гладкой прической, начинает беседу. Мы же засыпаем ее вопросами.
  Непсе Аткаевой, как и ее подруге, 18 лет. Они окончили только - что педагогическое училище в Серноводске и приехали на конференцию, чтобы здесь получить работу в одном из горских районов Чечни.
  Женщины, да еще такие молоденькие, и учительницами в горном ауле! Для Чечни сегодняшнего дня это необыкновенно и смело. Но Непсе спокойно и бодро смотрит на свою будущую работу. Она комсомолка, любит свою страну, родные горы, она уверена в себе, в том, что она внесет с собою свет.
  Пора готовить обед и я с Надей, забрав продукты, уходим стряпать в больничную кухню. Ребята спешно устанавливают палатки, так как дождь усиливается.
  А Федя! Федя пропал! Маленькая смелая Непсе ранила его в самое сердце.
  Прижав руки к левому боку, и театрально воздев глаза к дождливому небу, он никому не помогает, не пишет даже своего дневника, только повторяет -"Это - ОНА!".
  Между тем, страшный ливень обрушивается на Итум-Кале и на пару наших палаток - первое дождевое крещение!
  А у нас на кухне, тепло и уютно, стряпня идет весело. Ребят вызывают сюда, на обед, посменно. Они являются в своих новых шикарных плащах и босые - всем весело и забавно.
  Извести от главврача, однако, мало утешительны. Он уперся и проводника нашего не отпускает. Ситуация осложняется еще и тем, что на кухню нашу, откуда-то просачивается слух, будто, вышедшая отсюда накануне группа туристов, - вернулась назад ограбленная.
  Ergo - без верного проводника, ответственного за полное наше благополучие, выходить нельзя.
  Вечером перебираемся в свои две палатки (поставить маленькую так и не успели). Рассевшись в две "шеренги", "впритирку", в одной из них - (в другой - вещи), заводим песни, собираясь распить чайку и "раздавить" последний арбуз, как вдруг, является гость - Джантимир. Мы гостям всегда рады - ужавшись еще, приглашаем его к "столу".
  На улице, по прежнему шпарит дождь, дно палатки - надулось - под ним лужа, но в палатке весело, сухо и светло от люстры (свеча в консервной коробке).
  Вот и новые гости! Местные деятели Районо, пришедшие пригласить нас перебраться в интернат. мы и их, конечно, тоже, приглашаем к своему "самовару" - в тесноте, да не в обиде. Перебираться в такой темноте, с вещами и под дождем, не имеет смысла. Откладываем это до завтра.
  Но "девы" принимают приглашение Джантимира переночевать в его сакле, на горе - и вот уже, в темноте, освещая путь моим фонариком, шлепаем неизвестно куда, за своим будущим проводником.
  У Джантимира есть и еще гости - двое молодых чеченцев, заехавших к нему откуда-то издалека. Любезный хозяин, несмотря на наши протесты, потчует нас каким-то вкусным блюдом из жареной баранины и чаем.
  Один из гостей говорит по русски, другой молча сидит в углу. Оживленная беседа затягивается заполночь.
  Наконец, устроившись в боковой комнатке на большой пуховой кровати, мы с Надюшей обмениваемся впечатлениями сегодняшнего, такого наполненного, дня. Припоминаем, конечно. наши прошлогодние приключения, экзотические ночевки, когда мы бывали также только вдвоем.
  Но на этот раз, чувствуя над собой кров верный и гостеприимный, засыпаем безмятежно, без обычных предосторожностей.
  Дождь по прежнему льет, поливает наши палатки. Выдержат ли они? Как-то там ребята - неужели промокнут?
  
  4-ый день похода.
  13.VIII.39.
  Итум-Кале
  
  Сегодня день моего рождения.
  Даю знать об этом Наде - прими, дескать к сведению. Однако, Чеченская погода, не признает торжественности этого дня - серенькая.
  Отсюда, с горы, прекрасно видно все селение, также и наши палатки. Там пока не заметно никакого движения - ребята спят, а мы с Надей возимся с Клавочкой и мальчуганом - внучатами Джантимира. Завидев фигуры у палаток - спускаемся со своей горы: надо перебираться в Интернат, пока нет дождя. Однако наши суслики, не поевши, не могут ничего, и пока они лопают свой холодный завтрак, ливень разыгрывается снова.
  В палатках - заниматься ничем нельзя - лежим на спине и горланим песни.
  Из курильной палатки валом валит махорочный дым, но в нашей и прибрано и даже уютно. В центре, среди рюкзаков стоит букет желтых мальв, в котелке (подарок мис-Лебеденка), и ... при чьем-то неосторожном движении, вода проливается Феде на голову!
  Но этот внутренний дождь, не отрезвляет его - он все вздыхает о Непсе, о том, как бы он увез ее в Ленинград ... отдал бы учиться, стал бы воспитывать ... Но, увы, "Черная бородавка на моей лысине, мешает ей полюбить меня!".
  В промежутках между дождями, соседняя палатка быстро сворачивается, и подкинув нам часть вещей, успевает перебраться в спасительный Интернат.
  Мы же снова поем, под однообразный аккомпанемент дождя - "Побывал бы, теперь дома, посмотрел бы, на котят" ... и играем в великих людей.
  Но вот и мы, наконец, под крышей - в большом и полупустом помещении канцелярии.
  В углу, за письменным столом, страшно важно, и явно позируя (для нас) - "заседает" молодой, красивый юноша, методист РайОНО. У него - большой прием - распределение педагогов по участкам работы. С чеченцами, поскольку мы понимаем их жестикуляцию, у него все идет гладко, но вот раздался русский разговор - происходит явное недоразумение:
  Молодых ребят, окончивших Педтехникум в Тамбове (!!!), разагитировали "КАВКАЗОМ", и они, очень наивно, вообразив себя "героями нашего времени", попали ... сюда, в Итум-Кале, с тем, чтобы получить направление в какой-нибудь дальний горский аул.
  Абсолютно неприспособленные и неподготовленные к реальной, неприкрашенной жизни, среди этих диких, тесных ущелий, и темного населения, не зная ни местных обычаев, ни галлонов - языка, ребята эти, явно попали впросак.
  Приходится только удивляться, какие головотяпы, прислали этих наивных Тамбовцев, на такую сложную и ответственную работу!
  Погода исправляется, и суслики наши, наскоро устроившись разбродятся кто куда. Я с Лебеденком, отправляюсь в сапожную мастерскую и на почту в старое селенье.
  Сегодня обед готовят мужчины. Они накупили баранины и разной снеди и обещают настоящий пир. Особенно хорош Коля Сабуров, в бумажном колпаке, импровизированном фартуке, с засученными рукавами и кривым ножом в руке - он чувствует себя сегодня героем кухни ... и, по совместительству - кошачьим акушером (целый день на кухне пищит и страдает маленькая хилая кошка, разродившаяся сперва одним, а потом, благодаря Колькиному "массажу" - вторым, но ожидающая, по видимому, еще и третьего котенка.
  Обед готов только к вечеру - но зато какой! Жирнющие щи, жареная баранина и шоколад с мятными пряниками и лучшими сухариками изделия Кукиной мамы! Гость наш, Джантимир, не нахвалится таким мировым угощением.
  С Джантимиром этим, у нас что-то не ладится. правда, несмотря на сопротивление главврача, он обещал нам, в случае хорошей погоды, выйти с нами завтра - в дальнейший путь, и даже, удивил сегодня всех, необыкновенно быстрым и ловким прыжком из окна, чтобы не встретиться с вышеупомянутым главврачом.
  Однако, как-то чувствуется, что он не особенно хочет с нами идти - и вид-то у него плохой, и кашляет он сильно, и ... верней всего, не хочет портить своего послужного списка, тем более известно, что его собираются премировать, за 40-летнюю службу, таким недисциплинированным поступком, как самопальный уход в качестве проводника.
  Ну что ж, утра вечера мудренее - там увидим.
  И на эту ночь, меня с Надей, Джантимир уводит к себе.
  Ребята же, еще долго сидят, обсуждая разные варианты похода.
  Колька же Сумбур, чуть не всю ночь, зачитывается подчеркнутыми местами (как графиня раздевалась и т.д.) в какой-то, найденной им здесь книге.
  
  5-ый день похода.
  14.VIII.39.
  Итум-Кале
  
  Нам решительно не везет!
  Сколько времени пропало уже утром - ведь поход, фактически еще не начинался, т.к. по маршруту, составленному нами в Грозном, мы в Шатое и Итум-Кале, не должны были задерживаться больше одного дня.
  Но Джантимир, не смотря на наши лекарства, окончательно заболел. Правда, как и обещал, он прислал нам свою замену - некоего Султана, но этот хитрый тип, с наружностью печенега, длинными отвислыми усами, раскосыми глазами монгола и тонким высоким и певучим тенорком (за что мы прозвали его "Печковским"), видя наше безвыходное положение, взвинтил цену до 250 р. за сутки!
  Помня уговор с Вейлем, больше 50 р. в сутки не давать, решительно отказываем "Печковскому" и он со злобой уходит, и после, целый день, явно провокационно, возит на своей лошади какие-то камни мимо окон Интерната.
  Наш треугольник направляется в райсовет и милицию, раздобывать надежного проводника, мы же, пользуясь хорошей погодой - рисуем на хуторе.
  Там и сям. стороною, каждый из нас заводит с местными разговор о проводнике. Сумбур нашел какого-то учителя, возвращающегося с конференции в горы; я - веду переговоры с рыжим сторожем Интерната. Завтра должны выйти во чтобы то ни стало.
  Производим последние доделки. Я дошиваю, наконец, свою клеенчатую покрышку, чиню фонарик, очень заинтересовавший нашего методиста, оканчиваю лямки рюкзака.
  Эврика! Треугольник наш возвращается из Райсовета в прекрасном настроении: проводник найден! Это зав. сберкассой, которому нужно подтянуть отсталые горные районы с подпиской на заем и, конечно. он не прочь немного подхалтурить. Проводник этот, живой и ловкий малый, берется поставить нам 2-х ослов, за один день (!) довести до Майстов, а там ... м.б. и далее.
  Все сразу повеселели, запели, запрыгали. наконец приходит конец нашему нудному сидению в Итум-Кале. Противоположное настроение царит в соседней комнате у незадачливых "кавказских пленников".Они тоже стремятся отсюда, но не в горы, нет ... скорее на родную плоскость.
  Вечер проводит в дружеских беседах. Я на кухне, с методистами учителем здешней школы веду спор о положении женщин в Чечне, они же ставят мне в упрек, отсутствие обычая гостеприимства у русских. В доказательство противного, приглашаю обоих приехать в Ленинград и мы тут же обмениваемся адресами. Снова приходит Джантимир - дать нам последнее напутствие. Строго на строго наказывает нам - останавливаться на ночевки только в селениях, у определенного хозяина, который бы считал нас своими гостями, и дает нам несколько адресов своих знакомых, в тех селениях, которые мы будем проходить и даже в Тушетии.
  Приходит новый проводник - Абдул-Кодир Кади-Магомаев - познакомиться со всеми, посмотреть на наш груз и написать договор. Заходит разговор о лошадях, и мой приятель Хабабула-Хаджиев (методист), увлекает всех рассказом о своем любимом коне, о наградах, которые он получил за своего коня на Октябрьских джигитовках и о тех неприятностях, которые ему пришлось за него потерпеть.
  На эту ночь, мы с Надюшей тоже остаемся в Интернате.
  Завтра!
  
  6-ой день похода.
  15.VIII.39.
  Итум-Кале - дер. Хахачу.
  35 км.
  
  Чистое и свежее утро обещает хороший день.
  Завтракаем в дорогу - плотно. Наново укладываем рюкзаки: часть вещей и все продукты идут на вьюк. Проводник что-то опаздывает - тревожимся: "Неужели опять неудача?".
  Но вот и он - со всей своей ишачьей семьей - ишак-мама - резвое, не без хитрости и лукавства, существо, флегматичный, но упрямый ишак-папа и маленький веселый ишаченок.
  Ребята с Абдул-Кадиром, снова идут в Райсовет, ставить печать на договор и возвращаются оттуда взволнованные. Рассказывают, перебивая друг друга, что во дворе милиции лежит, убитый сегодня ночью, бандит - глава знаменитой шайки; что весь двор наполнен милиционерами, увешанными всевозможным оружием, патронами и гранатами - участники ночной облавы.
  Абдул-Кадир тоже взволнован этим происшествием, но считает его хорошим предзнаменование и торопит в путь.
  Провожающие столпились во дворе - тут и Джантимир, и рыжий сторож, и стряпуха Булат, и приятель мой - Хабибула.
  Мы фотографируем их, раздаются последние слова привета - "Селям Алейкум" и Кукино непременное: "Спасибо этому дому ..." и вот снова - рюкзаки на плечах (теперь надолго!), палки стучат по каменистому грунту - в путь!
  Дорога приходит сквозь селение и идет сперва левым берегом Аргуна. Пройдя километра три, натыкаемся на какую-то разлившуюся от дождей речку --приходится разуться и переходить вброд.
  Тем временем, ишак мама удирает вперед, ну совсем, как наша Надя, догоняем ее чуть не бегом.
  Проходим мимо интересных кладбищ. Селения редки и расположены где-то далеко, на горах, почти в облаках. Это характерно для горной Чечни, и отличает ее, от родственной ей Ингушетии.
  В этом сказывается воинственный дух чеченцев. Постоянные войны, которые вели сперва их тейны друг с другом, а после война с русскими завоевателями, заставили народ этот, селиться так высоко, вне проезжих дорог. Недаром, все почти селения горной Чечни имеют названия, оканчивающиеся на "-хой" - что значит, в переводе - сторожевой пост или пикет.
  У небольших хуторков и кошей, Абдул-Кадир непременно делает остановки, и ведет с хозяевами их длинные и таинственные беседы - по видимому агитирует за заем. С нами он необычайно жизнерадостен и шутлив, - то и дело сыплет разными шутками и прибаутками, подбадривая своих ослов.
  "Вы куда идете" кричит он нам, догоняя, сверкая своими белыми зубами.
  "Итум-Кале идем!" Так-де задорно кричим мы, указывая в противоположную сторону.
  Километрах в 10 от Итум-Кале, недалеко от небольшого хуторка - натыкаемся на группу чеченцев, свежующих только что убитого барана.
  Завхоз Надя, распоряжается - купить мяса и Абдул-Кадир вступает в длинные переговоры, в результате которых мы покупаем у них 2 кило баранины, но каких два кило! - полтуши - по крайней мере! Так что, всю остальную дорогу, наш Абдул не перестает радоваться, как ловко он обдул незадачливых продавцов.
  После хуторка, дорога через изящный высокий деревянный мостик, переходит на другой берег. Ущелье становится все уже, горы все лесистее. Тропа наша. то поднимается на скалы, то спускается совсем к воде.
  Две горы сошлись над Аргуном, образуя как бы ворота, в пролете беснуется сдавленная каменными громадами река. Вот место, самой природой устроенное для засады. Вероятно, так они здесь с незапамятных времен и было; и Абдул-Кадир, не доходя до самих "ворот", указывает нам на небольшой полянке старый, но могучий дуб, с которым связана зловещая примета: если неосторожный путник сорвет листок с этого дуба, или, случайно, листок упадет на него сам, - смерть застигнет его еще до захода солнца.
  Сумбурка, конечно, моментально "возжелал" - сорвать заколдованный листок, но Абдул-Кадир - ловко подскочив отстраняет его руку. Суеверие это живо до сих пор.
  Вскоре после опасного ущелья - снова переходим на левый берег. Здесь, в Аргун впадает речка Цилуой-наху, - в ущелье которой расположен Хельдехаройский сельсовет. В конце этого ущелья - начинается тропа в Тушетию.
  Если не удастся перейти через перевал Мойсы-Чамгой - мы вернемся снова к этой речке. направляясь в Хильдбхарой, а затем - и в Тушетию.
  С этих пор - это стало нашей постоянной поговоркой.
  В 3 часа дня, перед началом подъема - устраиваем привал, хотя и без горячего обеда, но зато с купанием. Прощаемся с водами Аргуна. Река эта долго еще будет маячить перед нами, служа нам верным путеводителем, но вниз, к водам ее, мы уже больше не спустимся.
  Первый подъем не велик, но довольно тяжел, так как солнце печет и душно - парит. Подъем кончается у заброшенного селения "Старый Пежой". Полуразрушенные башни жилого типа (gala) и одна сторожевая, приютились под громадным, обросшим мхом камнем - валуном. Сколько веков висит он, над старым селением, всем своим видом грозя - "вот-вот, сорвусь".
  Дальше тропинка наша поднимается совсем незаметно, траверсируя склон, однако дышится здесь, все легче. Кругом простираются роскошные луга -в высокой изумрудно траве пестреют непривычно крупные и яркие цветы, прячется крупная и спелая земляника, которую мы жадно поедаем. В лиственных рощах краснеют спелые грозди рябины - любители находятся и на нее.
  Вершины скрыты от глаз бесконечными караванами больших но легких, белых облаков.
  Вид на долину Аргуна прекрасен. Вдруг все оживляется - внизу, на той стороне ущелья виден замок. Три башни, как три сестры, венчают гребень высокой, крутой скалы, над самым Аргуном. Как жаль, что мы не на той стороне! Башни эти напоминают сказочные "Воунушки" Ингушетии.
  "Кир-Баунушки" - говорит Абдул-Кадир, говорит Абдул-Кадир, указывая на замок и рассказывает своеобразное предание - "историю" этих мест.
  "... Давно. Знаешь? Так давно, когда на тех местах, где сейчас Шатой и Итум-Кале, стояла большая вода. Большие озера - как море.
  И реки, были, знаешь? Не такие как, как сейчас - большие и текли они не так низко.
  Видели скалы, там внизу - круглые? Это они промыты рекою - так высоко текла вода.
  А на всех горах стоял лес, высокий и дремучий лес, и в нем жили звери - много диковинных, чудных зверей, не таких как сейчас, - больших!
  Люди жили в лесах, били зверей, собирали мед и воевали: тейпы воевали с тейпами. А далеко, за здешними горами, за снежной цепью, на море -была богатая страна. Там жили другие люди - греки. Знаешь?
  Греки были богатый, воинственный и сильный народ и со всех жителей гор собирали дань. Горцы отдавали им красивые шкуры убитых зверей и мед.
  Греки приходили сюда вдоль рек, большими караванами, и, чтобы горцы не напали на них, построили на пути своем много замков, вот таких - видишь? Как Кир-Баунушки. Замки эти охраняли греков от воинственных жителей гор.
  Теперь их мало осталось - разрушились, а эти три башни, еще долго будут стоять, знаешь? Мы умрем, и дети наши умрут, будет полный коммунизм, а они будут стоять.
  Ты удивляешься, как их построили на таком обрыве? Тогда тут не было обрыва: вода текла высоко, а скала не была такая голая - тут был лес.
  Но большие озера - утекли и вода в Аргуне спала, обрушилась скала, пропал лес ...
  А теперь, ты вот спрашиваешь, как построили, когда так круто. Знаешь? построили очень просто ...".
  Поворот тропы - и вот - не видно уже сказочных башен. Дорога заворачивает влево, в ущелье, миновав маленький хутор - кош, входим в лес. "Скоро ли Майсты? Уже пятый час!". "Куда ты ведешь нас, Сусанин?".
  Абдул-Кадир явно смущен, однако твердит упорно: "Скоро, скоро - вот будет Нарзан, потом хутор, потом гора" и т.д.
  Неожиданно начинается спуск в сырое лесистое ущелье, на дне которого немолчно звенят несколько ручьев. Не без труда переправляемся через бурлящие потоки. Вот и нарзанный источник! Новичок-Лебеденок набрасывается на Нарзан, остальные проходят дальше, не задерживаясь. Снова подъем. Усталые, голодные, прем вверх, торопясь дойти, хотя бы до обещанного хутора. Между тем начинает темнеть, поднимается туман, а лесу - не видно конца.
  Крутое и узкое как коридор ущелье, по которому, вдоль звенящего ручья, вьется наша тропа - видно никогда не обогревается солнцем - лишь облака, постоянно приползают сюда, в самый жаркий день, ютясь здесь, среди сырых скал. Могучий девственный лес, опутанный лианами, заросший высоким (в человеческий рост) и пышным папоротником - простирается кругом по склонам ... и как еще далеко, кто знает?
  Проводник наш, как не в чем, не бывало весело гикает на своих ослов, но поведение его, как-то сразу, всем, становится странным и подозрительным.
  "Ребята, стоп! Скоро станет совсем темно, тропа опасна - ищите площадку для лагеря!".
  Однако распоряжение Сергея не легко выполнить, так как склон всюду одинаково крут.
  Забежавший вперед Абдул-Кадир находит площадку - но ... на самой дороге!
  Припомнив все предостережения Вейля, Джантимира и др., решительно отвергаем это место для лагеря.
  Наконец кто-то, кажется Сумбур, обнаруживает сравнительно пологую площадку, среди густых папоротников, в стороне от дороги.
  Но - тут разгорелись дебаты - опять парламент. "Ребята, - шепчет Федор - разве вы не видите, что нас завели! Посмотрите, к этому месту сходится 12 тропинок (!), откуда к нам могут подползти!".
  Мы, правда, среди всей этой тьмы, дождя и тумана, не видим ни-че-го, однако верим словам Феди.
  - "Кстати, а где Абдул-Кадир ?" - "Исчез !!!"
  - "Уж не к своим ли сообщникам он ушел?"
  "Ну и влипли !!!"
  Между тем, вещи наши только зря мокнут под дождем и Сергей распоряжается, все-де ставить лагерь.
  Сразу закипела работа! Расстановка палаток, добыча дров, воды, раскладка вещей.
  Мы с Надей, громадными охапками срезаем папоротник для подстилки под палатки, так как земля там вся в корягах и корнях. "Увидишь" - шепчу я Наде, в ответ на ее подозрения - завтра утром - мы будем здорово смеяться над всем этим".
  Появился и Абдул-Кадир. Свое исчезновение он объясняет тем, что искал хутор, но что, по-видимому он брошен, так как никто не откликается на его свистки.
  Палатки расставлены. Правда, только две, так как в маленькой сложены все рюкзаки. и все запрятано в чаще.
  "Жрец огня" - Кука, разводит костер. Увы ... тщетно! Собранные нами отсыревшие щепки, не желают разгораться под дождем - напрасно мы все, коллективно, дуем что есть сил, - ничего.
  Значит ни пообедать, ни погреться и посушиться у костерка - не удастся, увы!
  "И это Кавказ! Уж лучше бы мне сидеть в Валдае" Разочарованно шепчет Лебедь.
  Не солоно хлебавши - устраиваемся на ночевку. По одному человеку от палатки должны будут дежурить всю ночь, меняясь через два часа.
  Стреножив ишаков, разбредаемся по своим (курящей и некурящей) палаткам. Куке и Коле, первым дежурным, выданы дождевые плащи, и они остаются снаружи, пытаясь снова разжечь костер.
  Не спится. Настроение у всех тревожное, слух чутко улавливает каждый шорох - тихую жвачку животных, шепот в соседней палатке, пересвистывание дежурных.
  Под боком и под головой запрятано оружие: альпенштоки, топорики, ножи.
  Не проходит и часу, как дежурные наши начинают проситься в палатки: Мы-де промокли, лучше уж, мы будем всю ночь сидеть в ногах палатки .... И вот, лежим, что называется "впритирочку" - ни дохнуть, ни повернуться.
  Сменяются дежурные, раздаются тихие позывные свистки, снаружи папоротники шуршат под дождем.
  Вдруг ... Назарка, приложив ухо к земле, шепчет:
  "Ржание лошади!". Все замирают в ожидании ...
  Назарка шепчет еще увереннее: "В ста метрах от нас находятся лошади!"
  Наступает такая тишина, что громким стуком кажется биение собственного сердца... Но проходят минуты, а снаружи не слышно ничего. Миновало.
  Снова тянется и тянется эта бесконечная, бессонная ночь, изредка свистят дежурные, окликая соседнюю палатку, изредка - по команде, переворачиваемся на другой бок.
  "КТО ИДЕТ !?" - голос Сергея, нарочито громкий и грозный будит всех.
  Снаружи явственно слышны шаги и шум раздвигаемого папоротника.
   И сразу - Абдул-Кадир, до сих пор мирно спавший, изогнувшись змеей, выскакивает из соседней палатки, обегает обе палатки кругом. "Давай, давай фонарик!" - И когда фонарик ему дают, исчезает в кустах.
  И возвращается! - С ишаченком!
  Посмеялись и притихли снова.
  Вдруг яркое пламя освещает обе палатки!
  Тревога! Моментально распахиваем полы палаток схватившись руками за "оружие".
  Ярко разгоревшись, таинственно и зловеще сверкает наш костер! Кругом пусто. Щепки разгорелись наконец, так как дождь перестал.
  Таким ярким маяком светит он среди окружающей тьмы, что Назарке приходится встать чтобы потушить его, что он не без труда и кряхтения и делает.
  И снова тянется ночь.
  Под утро, не в силах больше бороться, засыпаем тяжелым и усталым сном.
  
  7-ой день похода.
  16.VIII.39.
   перевал Хахачу - Цекалой
   20 км.
  
  Уже два часа, как длится подъем, а кругом все тот же буковый лес. Облако еще не оставило облюбованного им ущелья - идем в сыром и душном тумане. Бессонная ночь и отсутствие горячей пищи уже вторые сутки (Утром ограничились холодным завтраком, в расчете еще в первой половине дня дойти до Майстов) - дают себя знать. Все едва ползут, сзади всех я, впереди же, подгоняя ишаков - наша неутомимая Надя.
  Вдруг маленькое происшествие останавливает весь караван, рассмешив всех до коликов в желудке: Ишачиха наградила Надю таким фонтаном .......!
  Кроме папоротников - весь лес густо зарос малинником. Малина - крупная, сочная, сладкая - одним словом - объедение. Все это. конечно, с жадностью поедается нами - раздается только хруст веток и челюстей.
  Наконец - впереди замелькали солнечные пятна - и вот, уже, раскрывается перед нами, величественная картина, залитого солнцем громадного цирка перед горою Ха-Хачу. Скалистая вершина горы, изрытая глубокими впадинами, с застрявшими в них ледниками, откуда струятся серебренные нити ручьев, - растворилась в какой-то заоблачной, прозрачной синеве.
  Весь цирк представляет собою, как бы огромную чашу воронки, горлышком которой является то узкое ущелье, из которого вышли только что мы.
  Кругом простираются изумительные ковры альпийских лугов; кое-где виднеются на них пестрые точечки - баранта или табуны.
  Высоко на склоне виднеется тот хутор, к которому так стремились мы дойти вчера. И до хутора, и до перевала, еще ух - страшно подумать - как далеко!
  Начинается самая мучительная часть пути. Воздух этого, скрытого от всех ветров цирка, настоян неумолимыми лучами полуденного солнца, горячими струями исходящего от нагретых скал, напоен парами облаков, моментально растворяющихся при выходе из букового ущелья.
  Надя, стремясь поскорее отмыться, лезет по склону прямо в лоб - вверх, к ручью. А мы, дураки, тоже за ней. Только ослы наши, следуя неоспоримой горной аксиоме, что ломанная линия всегда короче прямой, невозмутимо и важно шествуют по бесконечным серпантинам тропы.
  Быстро выдохшись на крутом, обоженном солнцем склоне, на котором только что Лебедь убил маленькую змейку-медянку, мы представляем, вероятно, жалкое зрелище для обитателей хутора, с любопытством и нетерпением, ожидающих нас наверху ... и вот, неожиданно, две проворные девчушки, ловко, как козы прыгая по склону, сбегают навстречу нам, приносят свежей ключевой воды и, решительно забрав у меня с Надей рюкзаки и даже палки, снова ловко карабкаются наверх.
  Наконец все мы собираемся около гостеприимного хутора, где уже ждет на и Абнул-Кадир со своими ишаками.
  Хозяин хутора Ха-хачу представляет нам свою семью: бабушку, жену старую и жену молодую, сына и дочерей от первой жены.
  Молодая жена его, красавица горянка Сан-дират, с тонким станом и узким, выразительным личиком, приковывает к себе, невольно, все взоры. Ей всего только 17 лет и замужем она только два месяца.
  Федя и Сабурка, конечно, сразу же начинают вздыхать и строить планы похищения горной красавицы, настоящей лермонтовской Бэлы.
  Остальные девочки тоже очень красивы, особенно старшая из них, с густыми, сросшимися бровями, ласковая и услужливая Сабилла.
  Видно редко приходится видеть людей этим высокогорным хуторянам и они наперебой стараются нам услужить. Целый котел холодного и свежего айрана с жадностью уничтожен нами. Дед Хведор - конфетный зав - оделяет всех женщин и ребятишек сладким содержимым своего мешочка.
  Лебедь торжественно достает какую-то бутылку - Витамин С! - и старательно отсчитывая капли, выдает всем порцию этого чудодейственного снадобья.
  Уже полчаса отдыхаем мы у гостеприимных хуторян - пора и в путь.
  "По ко-о-ням !" раздается команда и все снова вскидывают рюкзаки на свои усталые плечи. Трогательное прощание и ... "Снова вдаль бредет усталый караван!".
  Впрочем, тропа теперь уже не так крута. Миновал источник с чудесной водой, понемногу огибаем склон и вступаем в тенистую березовую рощу.
  И наконец, поднимаемся на первую западную точку перевала. Волшебный вид на долину Аргуна раскрывается отсюда.
  Все пространство внизу заполнено колыхающимися, ослепительно белыми волнами облаков. Кое-где из них выступают острые пики, вершины гор. Вдали, сам как облако, как мираж, сияет Казбек.
  Кое-где, сквозь прорывы в облаках, виднеется узкая лента Аргуна ..., и ребята, скорее угадывают, чем видят, там внизу селение Басхой - крайнюю, восточную точку нашего прошлогоднего маршрута.
  Таки образом, хотя только зрительно, мы замкнули прошлогодний круг.
  Перевал Ха-Хачу состоит из двух перевальных точек. Тропа их соединяющая, траверсирует склон, заросший типичным северным леском: береза, ольха, черника. Только цветы ярче и крупнее.
  Со второго южного перевала открывается вид еще более грандиозный.
  Внизу - полускрытая облаками бездна ущелья, перед нами - за ущельем, встает стена большого Кавказского хребта с красавицей Тебулос-мта, или по чеченски - Дакакорт, в центре этого горного ландшафта.
  Прилепившиеся к склонам, курящиеся из всех ущелий грозовые облака скрывают от нас очертания хребта; лишь кое-где, обнажаются то суровые скалы, то склон, заросший хвойным лесом, то вечные снега неприступной красавицы Декакорт.
  Далеко внизу, и как кажется отсюда - на самом краю бездны, виднеется нечто вроде муравьиной кучки, но с типичной башней в центре ее - это селение Цекалой сельсовета Майсты.
  Вот они, желанная цель! Немного отдохнув у небольшого источника, начинаем спуск.
  Цепочка сразу же расстраивается и ишаки наши остаются далеко позади.
  Впереди всех - дикими скачками - летит Сабурка, опираясь на свою длинную бамбуковую палку. Фука, Назарка и я лихо катимся по осыпям, страхуясь альпенштоками. Сергей солидно и медленно из-за своей стертой ноги, обходит все зигзаги тропы. Внизу уже заметили нас - группа собравшихся на верхней площадке селения все растет.
  Вот он - Цекалой!
  Селение будто выросло из одной скалы. Строения его однообразны, сложены из одного и того же грубого камня без раствора. Только башня, с ее типичной пирамидальной кровлей, выдается своим стройным и строгим силуэтом.
  Меж домами змеятся узкие и крутые проулки, переходящие в площадки - дворы; все они вымощены крупными и плоскими плитами. Такими же плитами покрыты и кровли.
  Сразу за селением начинается довольно крутой обрыв, усиленный еще и подпорной стенкой: врагам не легко было подойти сюда снизу.
  Над селением, на плоском выступе скалы разместилась небольшая, окруженная полуразрушенной невысокой оградой площадка. В центре ее сохранились развалины небольшого храмика, типичного для Ингушетии и Чечни.
  А далеко внизу, в километрах трех от Цекалоя, внимание наше приковывают какие-то развалины - это мертвый город Фарскалой.
  На верхней площадке селения мы и делаем остановку, знакомясь с встретившими нас очень приветливо, местными жителями.
  Ребятишки сгорая от любопытства тесным кольцом окружают наш караван, какие-то степенные чеченцы вступают в беседу с Сергеем.
  Появляется еще один переводчик. Где видели мы уже эту физиономию? Ба! Да это же Умаев, учитель из Майстов, первым нанимавшийся к нам в проводники.
  Сопровождаемые толпой любопытных, двигаемся по узким улочкам Цекалоя к сельсовету, как вдруг внимание наше останавливает странное зрелище:
  У одного из домов, в невысокой, выдолбленной из камня колоде. сидит грязное, все в лохмотьях существо - полумумия, полутруп, старуха - древняя как замшелые камни ее окружающие.
  Чеченцы окружают ее каким-то боязливым почтением, и с гордостью, как одну из своих главных достопримечательностей (еще бы 125 лет!). показывают ее нам, просят сфотографировать это страшилище.
  Чеченская сивилла что-то шамкает, тупо поводя глазами, и мы спешим покинуть страшную старуху.
  Председатель сельсовета, гостеприимно предоставляет нам единственную комнатку своего учреждения, и мы, уж было располагаемся в ней совсем по свойски, когда появляется секретарь сельсовета - молодой еще, светлоглазый и белокурый человек и настоятельно просит перебраться под его кров.
  Во время этого переселения случается второе Лебеденкино "грехопадение".
  Поскользнувшись в своих морозках на гладких плитках двора, он падает на спину, и топорик, прикрепленный сзади на его поясе, так еще недавно старательно отточенный, прорезав кобуру, вонзается в его спину!
  Надя только ахает! Таких сложных хирургических случаев не было еще в ее давней медицинской практике.
  В чистой и сравнительно светлой кунакской Цекалойского секретаря спешно организуем перевязочный пункт.
  Колькина спина спешно заливается календулой и накрепко перевязывается. А к хирургу Наде, сразу же протягивается несколько босых ног, покрытых многочисленными мозолями, потертостями, ссадинами.
  Окно и дверь кунацкой густо облеплены любопытными, глазеющими на это невиданное для них зрелище.
  Однако все голодны. Пора отдать должное нашей знаменитой 2-х килограммовой баранине. Великая честь - приготовить из нее достойное блюдо, увы ... выпадает на меня!
  Получив у Нади, необходимую при моей малой опытности, консультацию, я начинаю, форменным образом, "священнодействовать". Еще бы! Момент ответственный: все женщины Цекалоя собрались у секретарского очага смотреть - как русские готовят пищу.
  Напустив на себя вид крайне самоуверенный, начиная свой показательный сеанс с тщательной мойки (всегда бы так!) всей посуды.
  Сам секретарь сельсовета нарубает мне мясо своим (замечательной работы - не иначе, как Кубачи) кинжалом. Это занятие считается в Чечне мужским.
  Но зато, отнюдь не мужским занятием является чистка картофеля, за которую, к великому удивлению цекалойцев, я засадила наших ребят.
  В маленьком помещении тесно и дымно, однако выйти, "дохнуть", нет никакой возможности: стоит только повернуться спиной, как грязные пальцы любознательных туземок погружаются в котел и выловив там что-нибудь - долго и старательно обсасываются.
  Но вот - и жирная похлебка и "рагу" и "кове" - готовы. В кунацкой организуется обед - пир. Приглашен и гостеприимный секретарь. Наконец - после 2-х голодных дней, желудки наши получают полное удовлетворение.
  Между тем, на галерейке перед кунацкой собрались местные "больные", так как по селению пронесся слух о чудодейственных способностях нашей Нади. Бедняжка! Весь дальнейший путь по Чечне ей придется иметь дело с этими навязчивыми "больными".
  С мало понятными причитаниями о каких-то таинственных болях, протягиваются к ней всевозможные раны, язвы и опухоли на неописуемо грязных телах.
  Надя роется в своей знаменитой "аптечке". Увы! Запас ее весьма ограничен! Среди многочисленных, но употребляемых нами мало пузырьков, так мало йода (любимого лекарства всех туземцев) и спасительной каландулы. Наш чудо-врач решает так: отказать нельзя никому, но по настоящему лечить только серьезные случаи, а остальные ...?
  Тут начинается сценка из "Хирургии". Ах так? Лечить так лечить! Главное - чтобы это было безвредно. И вот - наша эскулапша, смело и уверенно, с видом не допускающим никаких сомнений, который она так умеет на себя напускать, достает из своей полосатой аптечки какие-то снадобья.
  - У тебя боли? В голове, в животе, в спине - зараз? Вот тебе порошочек с содой. Принимать по солнцу так-то и так!
  - А у тебя порезы? Нужен йод? Кожа вокруг пореза смазывается чем-то коричневым. Но почему такой странный запах? А! Это ведь Иноземцева капли!
  - Засохшая язва? Из тюбика выползает колбаска какой-то белой мази и растирается на ноге. Это чудное лекарство оказывается зубной пастой "Одентоль"...
  Да простят нам бедные чеченские "больные" этот наш маленький обман. Что же было делать? Путь наш еще далек и небезопасен. Помощи ждать негде. Запас аптечке очень и очень ограничен.
  Авторитет-же наш необходимо поддержать.
  У Абдул-Кадира тоже большой прием. Чувствуется что он пользуется здесь большим уважением, почти командует.
  Пользуясь тем, что мы все равно по чеченски не понимаем, он принимает своих визитеров тут же. Разговоры их носят иногда бурный, но в большинстве случаев явно секретный характер. Неужели так таинственны могут быть дела его подписки?
  Наконец он возвращается к нам и с места в карьер приступает к делу: в виду того, что, как он туманно намекает нам, у него есть одно "Большое дело", он не может возвращаться обратным путем.
  Абдул вносит новый вариант в намеченный маршрут: он предлагает нам разделить группу.
  Через перевал одного из отрогов Декакорта, непроходимый для вьючных животных, пойдет он сам с тремя самыми сильными ребятами и с облегченным грузом. Таким путем они должны выйти на селения Чамгой и затем - Хангихой, Хильдехоройского сельсовета.
  Остальная часть группы пойдет по вьючной тропе до поворота на Хильдехарой, доставит ишаков в родное селенье Абдула - Саканхой, а затем доберется до Хангихоя для встречи с первой группой.
  Тут же предлагает он кандидатов на первый, более интересный, но и более трудный маршрут: трех из наших Коль - самых здоровых из ребят. Видно, что для них предложение это не является новостью - Абдул успел уже с ними об этом переговорить.
  В кунацкой разгораются дебаты. Заседание "парламента" на этот раз очень бурно.
  Сергей также ставит свою кандидатуру на этот маршрут, а в самый разгар спора, Надя, неожиданно для всех, делает "ход конем" и предлагает также и свою.
  Часа два длится этот горячий спор, так и так переворачивается карта, приводятся всякие доводы и резоны - иногда довольно лицемерные, иногда явно провокационные. Наконец решаем прибегнуть к "прямому и тайному" голосованию. Результат конечно ясен. Большинство проголосовало за вариант предложенный Абдулом. Три Кольки - альпиниста пойдут к Декакорту завтра же. Встреча назначается на 20-е, в Хангихое.
  За вечернем чаем сообщаем наше решение Абдул-Кадиру, не принимавшему участия в "парламенте" и он тут же знакомит нас с Абдул-Кадиром Љ2, молоденьким учителем из с/сов. Хильдехарой, рекомендуемой для второй группы в качестве проводника.
  Наш Абдул очень весел и оживлен. Одобрительно похлопывая ребят по спине и подмигивая "девам", он, несколько таинственно, сообщает, что вечером, может статься, всех нас пригласят на вечеринку - на знаменитые "мигалки".
  "Будем там за барышнями ухаживать!" - то и дело восклицает он, сияя своей белозубой улыбкой, и тут же рассказывает чеченскую поговорку: "Знаешь? Когда быка убивали, бог сказал ему: - Скажи свое последнее желание - я исполню его. - И бык ответил: - Когда меня убьют и шкуру мою сдерут, пусть шкуру эту над коровой повесят".
  "Вот так и я скажу, когда умирать буду!" - заключает Абдул-Кадир, заливаясь своим заразительным смехом.
  Между тем вечереет. Пора устраивать ночлег.
  "Вы ложитесь себе, а я вам сказку расскажу. Если за нами человек придет, тогда, кто хочет, пойдет со мной на вечеринку.
  Вскоре в кунацкой наступает тишина. На разложенных по всему полу войлоках и циновках, в привольных позах, вытянув уставшие члены, раскинулись тела.
  Керосиновая лампочка тускло освещает помещение, а за окошком - звезды, ясные и яркие, озаряют окрестные горы. Среди причудливых снежных хребтов сияет белая шапка красавицы Декахорт, сбросившей с себя, наконец, покровы, окутывавших ее днем облаков. Таинственно сверкает она под светом звезд.
  "Ни один человек не может взойти на Декахорт, а почему, знаешь?" - начинает свою сказку Абдул-Кадир.
  "Видели вы большую гору над Аргуном, когда подходили к Шатою?
  Давно, давно, жили на этой вершине три красивые барышни - три сестры. Были они, как бы это сказать? Как святые. И хотя люди и знали о красоте, никто не смел подняться к ним, на эту гору.
  Но в ту пору, жил в Чечне знаменитый богатырь Сок-Солса, про которого, в народе нашем сложено много и сказок, и песен.
  У Солсы был конь - в один миг мог он перепрыгнуть с одной горы на другую, а где ударил он о камень копытом, там выступала вода.
  Каждое утро пускал Солса коня своего пастись на Воронхойскую гору, но с закатом, конь всегда сходил с Тусхаройской горы. Тогда Солса пошел посмотреть, что там, на горе и увидел у вершины источник с хорошей водой.
  Сел он тогда на своего коня и объехал на нем всю гору вокруг - сверху вниз. Где ударял конь копытом, там выступал источник с такой же водой. И с тех пор, там, вокруг всей горы бьют хорошие ключи. ...".
  ..."Абдул-Кадир, а как же три барышни?" - нарушает паузу, наступившую после рассказа, нетерпеливый Сумбурка.
  ..."Знаю! Ты тоже любишь красивых барышень, - смеется Абдул, - только тех барышень не увидеть никому! ... Вот и богатырь Сок-Солса тоже решил подняться на ту гору и увидеть красавиц. Оседлал он своего могучего коня и поехал в гору.
  Увидели гордые барышни, что он совсем близко и стали просить бога, чтобы он спас их от богатыря.
  Бог услышал их просьбу: налетел сильный западный ветер, поднял барышень выше туч и понес их на самую высокую гору - на ледяную вершину Декахорт.
  С тех пор и живут там гордые барышни, а западный ветер сторожит их покой.
  И никто не может взойти на Декарорт, - ветер поднимает бурю и метелью
  ... Один человек из Тушетии, решил подняться на вершину - он шел долго, дошел до ледяных полей, но вдруг поднялся такой сильный ветер, что поднял его на воздух и понес ... и сбросил в родном доме этого человека, в Тушетии, у самого порога, и ... знаешь? Человек этот был уже мертв!"
  "А три барышни и сейчас живут на Декахорте?"
  - "Их теперь не три. а две: одна барышня умерла. Почему, знаешь? Когда уносил их западный ветер от богатыря Сок-Солсы - увидела она его и полюбила. Но с вершины Декахорт, она сойти уже не могла и умерла с тоски о нем".
  Фантазия Сумбурки сразу разгорелась: "Если не нынче, то в будущем году, но я непременно поднимусь к тем барышням, на Декахорт".
  Мы просим Абдул-Кадира рассказать нам еще что-нибудь. Тот, как всегда. за словом в карман не полезет. Пробормотав что-то про себя, он говорит:
  "Когда мы вчера к нарзану шли, вы слышали как чабан внизу кричал, а ему с горы, из аула отвечали? Так долго, громко кричали, вроде как пели. Есть песни такие - нарочно так сложены, чтобы их далеко слышно было. Поет человек, высоко на горе, а его совсем в другом месте - в ущелье слышат, и узнают по песне, что ему надо.
  А раньше- у людей дудки такие были - вроде зурны, на них можно было так сыграть, что, кто эти знаки знал, то понимал, а кто не знал - тот думал, что это просто чабан стада собирает.
  ... Один человек из Хангихоя пас на горе своих овец и коз, и, вдруг, увидел отряд Дагестанцев.
  Узнав врагов, он стал играть на зурне так, что в селении поняли и ответили ему тоже на зурне:
  -"Загони стада свои в пещеру, а сам обмани Дагестанцев. пока мы приготовим оружие!"
  Тогда чабан стал кричать врагам:
  "Моя мать была из Дагестана, из вашего селения. Я хочу вас угостить. Идите ко мне в пещеру. я буду резать барана, устрою пир!"
  Они поверили и пришли, чабан стал резать барана, а в это время люди его аула, взяли оружие и пошли к пещере, напасть на врагов!
  Вдруг ... случилось чудо: раздался гром, затряслась земля, скала поднялась и упала, закрыла вход из пещеры.
  И никто не мог отвалить эту скалу, чтобы опять открыть вход. Все люди и овцы погибли там.
  Но осталась от входа маленькая щелка; чабан вставил в эту щелку свою дудку и стал играть своим: "Собаки мои едят моих овец, овцы мои едят мою обувь и мой серебренный пояс, бараны мои едят мои ноги".
  Песню эту и до сих пор поют в народе. А еще, он тогда кричал своим: "Желтые овцы раньше всех подохли, потом погибли и черные овцы. Дольше всех без еды могут серые овцы".
  И теперь, в этих местах разводят только серых овец. Вы тут пойдете в Хангихой, увидите сами.
  И пещеру ту можете посмотреть - до сих пор в ней лежит много костей людей и животных.
  
  Наступает тишина. Ночь. Кое-кто уже похратывает. "Ребята, а помните, вчера как мы сдрейфовали!" Все смеются, вспомнив вчерашние, ночные страхи. Абдул становится серьезным и говорит: "И я испугался вчера, когда закричал Сергей. Мне бояться надо было больше чем вам, у меня здесь враги есть. знаешь!".
  Раздается тихий стук - в дверь заглядывает чья-то голова в мохнатой шапке. Абдул что-то шепчет ему по чеченски, затем ступая плавно и неслышно, как могут ходить одни только горцы - выходит за ним. чтобы пропасть почти на всю ночь. Некоторое время мы еще обсуждаем все виденное и слышанное сегодня, но больше всего интересует нас наш проводник: "Парень себе на уме! У него тут какие-то дела, непохожие на подписку займа!".
  "Просто, вечно шуры-муры водит с здешними девушками" - высказывает предположение Сумбурка, но все накидываются на него.
  "А мне, все-таки, он подозрителен - говорит Федя, - это он неспроста нашу группу разбивает! Ребятам надо быть все время на чеку ....".
  Феде тоже возражают горячо. Абдул сумел завоевать наше доверие даже уважение, особенно после смелого его поступка, когда он один, безоружный, прошлой ночью выскочил из палатки, а ведь по его словам, он рисковал больше чем мы.
  "Ну, а осторожность, все же никогда не мешает - береженого и бог бережет".
  Обещанные мигалки, так и не состоялись и скоро мирный сон воцаряется в кунацкой.
  
  8-ой день похода.
  17.VIII.39.
  Цекалой - Фарскалой - Цекалой - 6 км.
  Цекалой - Фарскалой - Туга - 23 км.
  
   Ясное и свежее утро. Узкое ущелье наше, еще в тени, но снеговые хребты озарены лучами раннего солнца. На фоне безоблачного неба сияет гордая вершина Декакорт - три барышни улыбаются там среди неприступных льдов.
  Неужели, действительно никто не всходил до сих пор на эту гору? Высота ее не так велика - 4507 м.
  В 6 утра всех нас разбудил Абдул. Его группа должна выйти сегодня, пораньше. чтобы успеть осмотреть Фарскалой, подняться в Погу, а затем и в Тугу. В Туге сегодня происходит какой-то национальный праздник.
  "Пиво и араки пить будем! Барана есть будем! А на утро выйдем в горы, на перевал!".
  Остающаяся группа должна будет работать сегодня, кто в Фарскалое, кто здесь, и на следующее утро тоже выйти на перевал - только обратно: на Ха-хачу.
  Ребята делят продукты и вещи. "Альпинистам" выделяется minimum - самое необходимое, чтобы, как можно больше их облегчить. Даже палатки они не берут с собой.
  Надя готовит сытный завтрак, кроме того, заставляет каждого проглотить по 3 сырых яйца.
  Сергей дает последние инструкции. Старшим и ответственным за группу назначается Кука. С него берется обещание не предпринимать никаких необдуманных шагов, не делать попыток ни на какие "восхождения", укрощать Сумбурку, одержимого мыслью о подъеме на Декакорт.
  Остающиеся бросают жребий, кому идти вниз. В первую очередь - до обеда - в Фарскалой пойдут Сергей, Федя и я, во вторую - Лебедь и Надя.
  Сборы окончены. Фотографируемся полной группой. "По КО-ЛЯМ!" Рюкзаки взваливаются на плечи 3-х Коль. "Спасибо этому дому, идем к другому" - не забывает, конечно, сказать Кука.
  "Далека ты, путь, дорожка..." - запеваю я.
  
  Спуск к мертвому городу Фарски идет узкой тропинкой круто вниз, сперва - скудными полями цекалойцев, затем - сухим и выжженным склоном среди небольших осыпей и скал.
  Абдул развлекает всех своими нескончаемыми шутками и прибаутками.
  За одним из поворотов тропы, таинственный мертвый город открывается перед нами, как на ладони.
  Зубцы стен его полуразрушенных башен сливаются с мрачною скалою. на которой, на которой, когда-то, так грозно высились они над бездной ущелья Майстрой-Нахк.
  "Пусть женщина уйдет вперед" - говорит Абдул-Кадир - не желая, видимо, рассказывать в женском обществе нижеследующую сказку.
  "Знаешь ли, как погиб из-за коварства женщины самый сильный аул Чечни - Фарскалой?
  ... Это было давно, давно. Когда все люди жили в своих ущельях отдельными тейпами и их роды враждовали с родами.
  За горами, вон там! - где встает солнце - жил сильный и удалой народ - Дагестанцы. Они часто делали набеги на Чечню и грабили ее селенья. Только сюда, через Майстинское ущелье боялись они ходить, потому что здесь, над самой дорогой, стоял грозный и непобедимый аул - Фарскалой.
  Вон, видишь? На какой крутой скале он стоит, только одна тропинка идет снизу к аулу, но над нею, на скале, выстроена стена - там сидели искусные стрелки, осыпая наступавших врагов градом стрел, сбрасывая на их головы громадные камни.
  ...Но жила в Фарскалое одна женщина, и хотя и была она из Майстов, как змея таила она злобу на Фарскалойцев, за то, что главный воин аула убил ее мужа, за кровь.
  ... Однажды, пришел сильный отряд Дагестанцев и остановились они станом напротив аула. Все мужчины собрались тогда у стены над обрывом, вооруженные копьями и стрелами, кучи страшных камней приготовлены были, чтобы быть сброшенными на головы врагов, смола кипела в котлах, чтобы быть вылитой на подступающие отряды. Все население приготовилось отбить врагов, но та женщина, взяла кувшин и пошла, как будто за водою в ту сторону, где был лес, и там в лесу была еще одна тайная тропинка к Фарскалою.
  ... Она шла и пела песню, и в песне этой говорилось иносказательно (А.-К. рассказал, конечно, дословно), что город взять надо с заднего хода.
  Враги услыхали эту песню и поняли ее скрытый смысл - стали искать в лесу тропинку и нашли этот задний ход в Фарскалой.
  ... Все мужчины, женщины и дети Фарскалоя были убиты, сам аул разграблен и разрушен.
  Ударом сзади, кинжалом в спину, был сражен непобедимый город - Фарскалой.
  ... А эта женщина со своими детьми ушла на эту гору и от нее и детей ее, происходит селение Цекалой".
  Но вот и мы спустились к знаменитому мертвому городу. Сразу же внимание наше привлекает целый городок оригинальных могильников, расположенных на склоне горы, несколько выше города.
  Таких мы не видели в Ингушетии - стране башен и склепов. Все могильники - 2-х ярусные. Низ замурован, но если заглянуть в лаз - там видно много костей и даже скелеты. Верх перекрыт стрельчатым сводом с открытой передней аркой. Это поминальная, о чем говорят и каменные скамейки у стен. Рядом с каждым могильником выстроено небольшое простое святилище.
  Ниже могильников Абдул показывает нам остатки храма. По его словам, храм был подземный. Поискав среди камней, он находит большую плоскую плиту и приподняв ее показывает нам подземный ход. К сожалению этот ход завален камнями.
  Дальше узкая перемычка между двумя обрывами ведет на скалу на которой террасами расположен город. Все здесь напоминает нам "Муцо". Совершенно тот же тип планировки, только в Муцо он,пожалуй, чище. Тропа наша, ведет однако, мимо, вниз, проходя между остатками крепостных стен и пропастью, на которой катит свои бурные струи неумолчный ледниковый ручей. Тут же Абдул рассказывает, что в Фарскале не было своего источника, за водой посылали караван с бурдюками, в которые набирали воды для всего селения.
  А во время осады, когда истощался запас воды, жители сбрасывали по крутому откосу в ручей большой клубок шерсти. Вода впитывалась в шерсть, клубок наматывали снова и выжимали воду из него в чаны.
  Тропинка наша доходит, наконец до ручья и ... "Вот настал момент разлуки"....
  Наши отважные "альпинисты" рвутся в путь, Нас же ждет работа на руинах Фарски.
  Крепкие рукопожатия, уходящие перепрыгивают через ручей и скоро скрываются из глаз.
  А мы обращаемся, наконец, к своим "струментам" - рулетке, альбомам, краскам.
  Дед Хведор, наш Ученый Муж, высмотрев горизонтальную площадку над самой Фарскалойской скалой, указывает, что с нее надо начинать планировку города-замка.
  На площадке этой, а также под нею, у ручья и внизу - вдоль тропинки, также расположено много могильников. Некоторые из них украшены такой же стрельчатой аркой, как и верхние, другие - просто полуподземные склепы. На этом берегу потока виднеются также могильники со стрельчатой аркой.
  Подъем от тропинки к строениям самого города далеко не легок и не безопасен. В некоторых местах не мешало бы употребить приемы скальной техники.
  Давно уже местное население, убедившись, что все подлежащее разграблению уже разграблено, не посещает развалины Фарскалоя; туристы здесь редки, да и те, спеша, проходят мимо по тропе; археологи еще не успели сюда добраться.
  Обрывистые склоны скалы, считавшейся когда-то неприступной, теперь сплошь заросли какими-то колючими кустами, цветущим терновником. проложенные здесь когда-то тропинки давно уже обрушились, размылись, заросли кустарником и травой.
  Как сказочный замок мертвой царевны высятся над нами покинутые и разрушенные башни Фарксалоя.
  С трудом забираемся наверх и тут, оглядевшись, убеждаемся, что город состоит из замков-крепостей, выстроенных, как на островках, на отдельных зубьях скалы. Если и были, когда-то между ними связующие ходы или мостки, то теперь они давно разрушены и город непроходим.
  Для ускорения работы решаем разделиться: каждый берет себе для работы отдельный комплекс строений.
  Ребята снова лезут вниз, чтобы снова вскарабкаться к какому-либо другому замку.
  Я остаюсь одна среди молчаливых стен, замшелых камней, цветущих кустов. Обмеряю большую и довольно хорошо сохранившуюся жилую дом-башню. В просторном центральном помещении этого дома растет теперь громадное развесистое дерево. Ветви его как шатром покрывают стены, заменяя развалившуюся кровлю. В том месте, где дом примыкал непосредственно к скале, сохранились небольшие комнатки, расположенные на разных уровнях (в два этажа).
  За домом - скала - огромными наклонными пластами поднимается вверх и заканчивается большим камнем, повисшим над бездной.
  Карабкаюсь туда на четвереньках (благо никто не видит) чтобы снять планировку строений, расположенных ниже и сделать привязку к следующему "островку".
  Какое-то, почти осязаемое чувство одиночества, непередаваемое ощущение огромности окружающего пространства, охватывает меня сразу. на этом большом, сером и замшелом камне --немом свидетеле прошедших веков, на этом куске гранита - бесконечно малой частице величественной природы его окружающей.
  И камень становится сразу таким маленьким и невесомым. Начинает казаться, что мы с ним парим над головокружительной бездной, подступающей к нам, охватывающей со всех сторон.
  Так осязаемо реально это чувство, что мне приходится на несколько секунд закрыть глаза, чтобы придти немного в себя.
  Подо мною и впереди виднеются развалины замков Фарскалоя, ниже чернеют глубокие ущелья, на дне которых с шумом несут свои бурные воды речка Майстой-нахк и Цекалойский ручей, впадающей в нее. И за всем этим вздымается покрытая лесами, с обнажившимися кое-где гранитными обрывами грандиозная стена Главного (?) хребта. Зубчатый силуэт ее вершин рисуется высоко над головою, над гирляндами облаков, облепивших все склоны.
  
  "Кавказ подо мною. Один, в вышине
  Стою под снегами у края стремнины ..."
  
  Бывают минуты незабываемо - прекрасные, проведенные в молчании, когда человек и природа, как бы составляют одно целое ...
  Не удерживаюсь, чтобы не сделать несколько набросков, увы таких убогих по сравнению с величием природы, и с трудом слезаю вниз, чтобы присоединиться к ребятам.
  Федя впал в настоящий экстаз, он лазает по самым головокружительным кручам, занося все уголки на свою "бандуру".
  Сергей деловито фотографирует все вокруг, начиная от мельчайших орнаментов на камне, до общей панорамы окрестных гор.
  Увлеченные работой, мы спохватываемся только к 4-м часам дня. Нас ведь ждут!
  С болью отрываемся от работы и, спешно собрав свои манатки, спускаемся на тропу.
  Обмер интереснейшего могильного городка таки не сделали - поручим это следующей партии.
  Подъем, увы - не спуск. Тропинка оказывается очень крутой. Ползем вверх, собирая опавшую с придорожных деревцев алычу и кислые груши, а, заодно, и большой букет крупных синих колокольчиков.
  "Дома", однако, никого не обнаруживаем.
  На свистки наши объявляется, наконец, Надя. Лебедь же торчит где-то наверху и так увлечен своей акварелью, что даже не отзывается.
  Оказывается, что они также еще не обедали, зато поработали на славу: сделали планировку селения, обмер храма, жилого дома и несколько хороших рисунков.
  Как и вчера, пока я вожусь у очага с обедом, в сакле собирается много женщин. Они все о чем то хихикают и переглядываются и, наконец, через переводчика Умаева, заводят со мной следующий "деловой" разговор: "У тебя есть муж?" - "Есть" - "И здесь? Который?" - "Он ушел сегодня утром в горы". (Надо сказать, что мы условились, во избежание возможных ухаживаний и излишних осложнений, выдавать Сумбурку за моего, а Сергея - за Надиного мужа).
  "А у вас есть мужчины холостые?" - "Есть" - говорю я, не сообразив в чем дело.
  "Вот тот, красивый, не женат?" спрашивают они о Феде. И даже узнав, что он женат, говорят - "Ничего! Наверное жена у него старая. пусть здесь выбирает себе еще жену".
  Мне приходится объяснять, что у русских запрещено многоженство и т.д. и т.д.
  "Кто же из ваших холостой?" начинают снова допытываться горские невесты, и узнав, что худенький, в очках (Лебеденок), решают, по-видимому, что сойдет и такой, и очкастый, и переводчик передает мне: "Передай ему, что у нас много барышень, очень хороших, может любую выбирать".
  Я передаю, конечно, ребятам этот разговор. Лебедь смущен, а Федор довольно ухмыляется.
  "Вот условность красоты - начинает он свои рассуждения - вы с Надей ничего не понимаете! Для вас я заросший, плешивый дед, а для горских красавиц - жених первый сорт! Даже бородавка не мешает!"
  Наконец, Коля и Надя уходят в мертвый город. А у дверей нашей кунацкой, снова собирается целая толпа любопытных, жалобщиков и "больных".
  Удивительный народ! В то время, как женщины их день деньской возятся у своих очагов и на скотных дворах, то и дело спускаются к источнику со своими красивыми, но тяжелыми кувшинами или носят откуда-то огромные вязанки хвороста, мужчины - праздны и ленивы.
  Сидя где-нибудь на приступочке, они неторопливо беседуют, что-то жуют, покуривают, обстругивая хворостинки своими воинственными кинжалами.
  Мы представляем для них зрелище невиданное и являемся неисчерпаемым источником для их ленивых наблюдений и бесцеремонных замечаний.
  Особенно досаждает нам некий Зелим-хан, или, как мы его прозвали "Зеликман". Молодой еще парень, заросший, неопрятный, одетый в неописуемо грязный бешмет и какую-то мохнатую шапчонку, он с утра надоедал Наде с какой-то своей язвой, теперь-де, с наивной бесцеремонностью снова заходит в кунацкую и, усевшись, ноги накрест, на порог двери, намерен, по всей видимости, часами отсиживать здесь, наблюдая своими широко раскрытыми, наивными глазами за всеми нашими движениями.
  Сергей, которому все это давно надоело, решает вступить с "Зеликманом" в "поучительную" беседу. Снова приглашается все тот же переводчик - Умаев. Скоро вокруг нас собирается целый кружок. Сережа горячо изобличает Зелим-хана в ничегонеделанье, праздности, лени, грязи. "Стыдно! Такому молодому здоровому парню самому работать надо, а не глазеть, как трудятся женщины, да поплевывать в потолок! Ведь ты, посмотри на себя, и сильный, и ловкий, мог бы в десять раз лучше их работать" - старается он немного подольстить Зелиму. Он рассказывает ему о других городах, о столицах, о других людях, о Арктике и о Черном море, о нашей работе в городе и здесь, в горах.
  "Всюду можешь поехать, если заработаешь денег. Парень ты холостой, значит не связан ни с чем. Чего тебе весь свой век просидеть в этой дыре? Чтобы хорошо работать. надо учиться. Стыдно быть неграмотным, когда везде, кругом, столько школ!".
  Долго длится эта поучительная беседа. Хотя Сережа обращается главным образом к Зелиму, агитация его равно относится и ко всему, обступившему их кружку. Зелим, не отрывая от Сергея своих круглых и глупых глаз улыбается, и с готовностью кивает на все его слова. Одобрительно кивают и окружающие.
  Западет ли хоть одно зернышко в эти темные головы?
  "Баста! Мы все говорим. а сами, как чеченцы, еще ничего не сделали до темноты!"
  И Серега с Федей, демонстрируя перед собравшимися, что они не гнушаются даже такой, чисто женской работы, как мытье посуды, забирают все наши котелки, и уходят, гремя ими к источнику за горой.
  Темнеет. Прислонившись к столбику галереи поджидаю наших, вглядываюсь в синеющую даль.
  Вот показались две бегущие фигуры. Они! Запыхавшиеся и взволнованные, перебивая друг друга на полуслове, Коля и Надя рассказывают, что они... ""Уфф! Вышли из Фарскалоя, и только начали потихоньку подниматься ... Уфф.. Как вдруг ... снизу кто-то гонится за нами .... Я говорю - Коля, бежим! ... Уфф ... тут уж мы понеслись, а сзади ... слышим крики, ругань, свист! Уфф ...".
  Оба они, изнеможенные, валятся в кунацкой на циновки. Проходит минут десять и к нам в кунацкую вваливаются не менее запыхавшиеся и утирающие платками потные лица, какие-то чеченцы.
  "Не они ли только что сюда пришли? - Да? Ну и быстро они ходят, недаром вы все туристы!
  Мы спускались из Тоги, хотели догнать, да где уж, не смогли. Ну и быстроходы!"
  Мы втихомолку посмеиваемся над "быстроходами". Пришедшие передают нам привет от наших "альпинистов". Они видели их в Тоги. Знакомимся.
  Вот и новые люди Чечни: один из пришедших - высокий и черноглазый оказывается землемером из Итум-Кале; другой, блондин - молоденьким учителем из Туги. Энергичный молодой землемер весело рассказывает нам о проведенной им за сегодняшний день работе. Ее, видно, было не мало - он обмерял пахотные участки селений Пога и Туга. Знаем мы эти нагорные "пахотные" участки. Завтра утром он собирается выезжать обратно в Итум-Кале и предлагает нам выйти вместе. Мы охотно соглашаемся, втайне надеясь попользоваться его лошадью при подъеме на перевал.
  Учитель рассказывает нам о своей школе в Туге: "Ребята учатся охотно, - говорит он, но вот учебников и бумаги не хватает!"
  К нам в кунацкую приходят все новые посетители, с ними и наш новый молоденький проводник.
  Тем временем мы начинаем тревожиться - где же наши судомойки? Что они моют в такой темноте, уж не провалились ли куда-нибудь?
  На наши призывные свистки не слышно никакого ответа, и землемер с учителем, тоже вдруг забеспокоившись, уходят искать ребят.
  Вскоре раздается успокоительный звон наших котелков и манерок. Нашлись.
  Не хочется уходить с галерейки в кунацкую. Красота ночи пленяет всех.
  Фантастический силуэт аула с его стройной центральной башней четко чернеет на фоне залитых серебренных светом ночи величавых гор.
  Где-то далеко внизу немолчно звенит река.
  "На холмах Грузии лежит ночная мгла
  Шумит Арагва подо мною..."
  Молча, но внимательно, попыхивая самокрутками, слушают собравшиеся на галерейке чеченцы, так неожиданно прозвучавшую здесь мелодию Чайковского.
  
  Собираемся уже ложиться спать, как вдруг появляется наш "старинный" знакомец - учитель Умаев: "Хочешь, пойдем со мной. Будет маленькая вечеринка".
  Мигалки! Быстренько собираемся, хозяин накрепко запирает нашу дверь, обещая присмотреть за вещами.
  Вслед за своим проводником, проходим узкими проулками мимо темных и молчаливых строений спящего аула. Но вот мелькнул свет, раздалась музыка.
  Поднимаемся на типичную для всех здешних зданий галерейку и входим в кунацкую, наполненную светом. гортанным говором, странными звуками каких-то инструментов.
  Девушки, чинные и нарядные, сидят на циновках и войлоках у противоположной входу стены.
  Это единственный случай, когда, по старым обычаям Чечни, женщинам разрешается сидеть, тогда как мужчины, напротив, стоят.
  Парни толпятся у входа или же стоят, прислонившись к стенке, скрестив руки на груди, или-де заложив их за ножны кинжала. Вид у всех - необычайно серьезный, лишь некоторые девушки тихонько шепчутся и перехихикиваются между собой. Они спешно раздвигаются, предлагая мне и Наде присоединиться в их кружок, что мы и делаем, конечно.
  Ребята же наши становятся к мужчинам.
  Понемножку приглядываемся ко всей этой толпе, замечаем что среди девушек сидит пожилая чеченка, видимо присматривающая здесь, чтобы все шло чинно и гладко.
  В центре помещения сидят музыканты. Один из них выводит на какой-то дуделке однообразный и тоскливый мотив, тягучий ритм которого странным образом сочетается с ритмом, быстрым, диким и нервным, деревянной трещотки другого музыканта. Третий - тоже довольно однообразно, но мелодично и четко подъигрывает на пандоре.
  Это они, эти музыканты, вырывают из своих незатейливых инструментов такие чуждые нам и непонятные, но все же волнующие звуки, которые привлекли нас сюда. Звукам тесно в наполненной людьми кунацкой; вырываясь сквозь узкий проем двери они летят над сонным аулом, над его саклями и разваливающимися башнями, и там, на просторе, сливаются с этими строениями, такими же дикими и такими же простыми, в одну общую цельную гармонию.
  В кунацкой же лихие танцоры или пары старательно пляшут. Носки ног их выбивают стремительный и четкий ритм, легко неся неподвижное свободное тело. Движения рук - пластичны и плавны.
  Через головы танцующих происходит заправская игра в мигалки. Парни мигают избранным ими девушкам, трогая то губы свои, то руки, то грудь. этим они как бы показывают, что хотели бы обнять или поцеловать свою избранницу.
  Девушки сперва стыдливо отнекиваются. но после нескольких настойчивых подмигиваний, робко отвечают едва заметным движением ресниц.
  Ребята наши, очевидно смущенные, переданные им мною сегодняшним сватовством, мигать не решаются и только глядят на все происходящее. Впрочем, Серега, понемногу входя во вкус, начинает тоже мигать какой-то чернобровой красавице. Эх, Сумбурки здесь нет! Уж он-то намигался бы всласть.
  Надя имеет большой успех. Все ее недавние пациенты мигают ей со всех сторон, так что она едва успевает отмигиваться в ответ.
  Мне же мигает землемер. и я не решаясь по чеченски отнекиваться и церемониться, тоже моргаю этому черноглазому парню.
  Понемногу, в этом полутемном помещении, странная музыка. гортанный говор и чуждые блестящие взгляды, начинают действовать как гипноз.
  И только горы, знакомые очертания хребтов, виднеющиеся в переплете двери, смотрят так величаво и спокойно, как бы говоря. что все это вздор и ничего здесь особенного нет.
  Вдруг Серега начинает усердно моргать Наде и мне. Сперва, смеясь, он тоже делает какие-то таинственные знаки, но потом показывает на часы и на дверь. И то - пора. Завтра ведь мы снова выходит в дальний путь. Тихонько направляемся вдоль стенки к выходу. несколько человек тоже выходят проводить нас. А в кунацкой - по прежнему продолжается игра.
  Под чистым и звездным небом в окружении величавых спокойных гор. вдыхаем полной грудью свежий и бодрящий ночной воздух, отряхивая с себя опьянение без вина от этой вечеринки.
  А из светящейся двери темного дома все несутся и несутся заунывное пенье зурны, неугомонные звуки трещотки. мелодичное треньканье пандора.
  Но мы же уходим от них и скоро. за поворотом, странная музыка эта исчезает как дым. Остаются лишь горы и ночь. И думается - было ли все это?
  Может быть все это было лишь сказкой, сном?
  
  ....... в тот же день
  /из дневника Коли Сабурова/
  
  Сквозь ставни окна чуть пробивается утренний свет, освещая кунацкую, во всю длину которой, от стены до стены спят на полу участники нашей экспедиции.
  Сегодня - "большой день" нашего путешествия: - сегодня, в результате нашего вчерашнего "парламента" нам предстоит разойтись по разным маршрутам, чтобы через два дня встретиться в селении Хангихой.
  Все это быстро приходит мне в голову при пробуждении и я быстро вскакиваю, чтобы до нашего ухода сделать рисунок общего вида селения. Вчера сплошные тучи застилали вершины гор, сегодня же, распахнув окно, я увидел то, что более всего притягивает меня к Кавказу.
  В розовых лучах раннего утра сияли снежные горы, и среди них, как голова сахара, поднималась ослепительно белая, никем еще не покоренная вершина Декакорт - мрачной священной горы высокогорной Чечни.
  Сегодня мы подойдем к ней, завтра же должны пройти у кромки ее снегов и немного проникнуть в ее изменчивую таинственную жизнь.
  Захватив с собою альбом и краски, я взбираюсь к развалинам, возвышающегося над селением храма. Замшелая скала мокра от утренней росы, ветер, дующий с озаренных ранним утренним солнцем снежных вершин, пронизывает меня холодом.
  На противоположной стороне ущелья лежат огромные голубые тени, падающие на нее от гор, бесконечно глубоко, где-то внизу светлой полоской сверкает ручей и чуть слышно доносится до меня его шум. Над обрывом, как осиное гнездо прилепилось селение Цекалой, а далеко под ним, на скалах, виднеются развалины другого, давно покинутого селения, мертвого города Фарскалой.
  Кажется невозможным передать красоту этой картины на бумаге, но я, с упорством, быстро наношу свои впечатления на лист.
  Скоро свисток из селения дает мне знать, что завтрак готов и я спускаюсь вниз.
  В 9 часов утра плотно поев и взяв с собою лишь необходимые теплые вещи и запас продовольствия на 2-3 дня, мы трогаемся в путь.
  По крутому склону мы долго спускаемся к старому Фарскалою, разместившемуся на большой неприступной скале, выступающей мысом между двумя стремительными потоками.
  Развалины города замечательно живописны, и производят прямо сказочное впечатление.
  Вначале мы входим в целый квартал очень интересных могильников. Многие из них объединены с родовыми часовнями-молельнями, расположенными или рядом или в первом этаже могильника, образуя открытый спереди стрельчатый свод со свешивающимися один над другим рядами сланца.
  На вершине скалы виднеются две полуразрушенные башни. Остатки третьей башни лепятся на склоне.
   По словам нашего проводника - Абдул-Кадира, здесь было когда-то 126 хозяйств и жило 600-800 человек.
  Как ласточкины гнезда прилепились развалины жилых домов к почти отвесным скалам. Некоторые из домов в основании имеют лишь один камень насухо уложенный на выступ скалы. Крепости кладки соответствует качество плитняка сланцевой породы.
  Здесь мы расстаемся с провожающими нас товарищами, пожелавшими нам удачи в пути ....
  Спустившись на дно ущелья, мы переходим через примитивный мостик через бурный поток Майстой-накх и начинаем подниматься на противоположный скат, чрезвычайно крутой и трудной тропой к селению Пога.
  Есть и другая, более пологая дорога к тому же селению, но она непроходима для пешеходов, так как вначале идет по руслу потока, часто переходя с одной его стороны на другую.
  Наша тропа зигзагами вьется среди отвесных скал. Во многих местах приходится карабкаться по гладким, висящим над пропастью камням или идти по узкому карнизу. Густой вначале лиственный лес понемногу редеет. Через полтора часа утомительного подъема мы выходим, наконец, на склон более пологий, покрытый альпийскими лугами.
  Затем выходим на поля и вот уже видим и башни селения Пога.
  Селение сгруппировалось вокруг источника и развалин старого храма. Оно совершенно пусто.
  Весь народ находится на площадке, расположенной над селением, где справляют сегодня праздник "Начала сенокоса".
  Абдул-Кадир тоже отправляется к месту празднества, мы же принимаемся за фотографирование, съемку плана и быстрые зарисовки аула.
  Еще когда мы сюда поднимались, Абдул сообщил нам по секрету, что на празднике нам могут встретиться известные чеченские бандиты, так что нам нужно быть осторожнее и держаться вместе, хотя особой опасности быть не могло, так как на том же празднике должны присутствовать и предсельсовета из Цекалоя и местные учителя; а самое главное, что верные своему древнему обычаю гостеприимства, горцы никогда не причинят зла путникам, кто бы они ни были, если считают их своими гостями.
  Скоро за нами приходит пред. сельсовета. Вид у него очень недовольный. Абдул-Кадир оказался прав - председатель сообщает нам, наполовину знаками и мимикой, с приправой крепкой русской ругани, что к ним на праздник действительно пришли три видных бандита, три хищных птицы, которые давно уже и тщетно разыскиваются органами Н.К.В.Д. Между тем, по закону гостеприимства, особы их являются священными и никто не имеет права, что либо против них предпринять.
  Скоро мы подходим к месту празднества, где уже разместилось около сотни чеченцев.
  Мужчины сидят отдельно, женщины и дети также отдельно. Тут же режут баранов и варят их в громадных котлах.
  Абдул выходит к нам навстречу и шепотом просит заснять незаметно тех людей. на которых он будет указывать взглядом.
  Радушно приветствуя, нас усаживают в центре собрания на плоский камень. Рядом, также прямо на камень кладут куски мяса, сала и груду лепешек. Все это мы, конечно, с жадностью поедаем, макая баранину в жирный бульон, поданный нам в глиняной миске. Из глиняных же кувшинов в наши кружки наливается замечательно вкусное крепкое пиво. К сожалению, мы не можем позволить себе приналечь на него по достоинству, так как нам предстоит еще длинный путь до селения Туга, и мы немного остерегаемся возможных провокаций во время пути.
  Скоро взгляд нашего проводника указывает нам на "героев" этого праздника. Легкой кошачьей походкой подходит к нам, предлагая еще пива, молодой горец с хитрой усмешкой и наглым взглядом. Расспрашивая знаками о направлении и цели нашего путешествия, он с любопытством рассматривает наше снаряжение, хвалит наши турецкие ножи.
  Абдул уже предупредил нас заранее. чтобы мы не говорили о предстоящем нам перевале, а наоборот, сообщали, что мы идем лишь до тоги, а затем обратно нижней дорогой.
  Так мы и сообщаем знаками хитрому горцу. Двое его приятелей, один - с рыжей бородой и в рваном бешмете, другой - с бритым подбородком, солидного телосложения, также привлекают наше внимание. Одного из них я успеваю зарисовать, а Кука делает несколько снимков.
  От выпитого пива разговоры вокруг становятся шумнее, движения - порывистей. Солнце начинает спускаться к горизонту.
  Поев и выпив, произнеся ряд торжественных тостов, мы начинаем прощаться с присутствующими и, в сопровождении предсельсовета и еще одного молодого чеченца - приятеля нашего Абдул-Кадира, все несколько подвыпившие, отправляемся в Туга.
  Через два часа пути по более менее легкой, дороге с пологим подъемом идущей вдоль ущелья, уже в сумерки мы подходим к селению Туга. Издали оно замечательно живописно вырисовывается на фоне снегового хребта.
  Как и большинство горных селений, оно размещается на гребне отрога; дома его группируются вокруг стройной башни, видимо очень давней, покрытой красивым желтым мхом.
  Перед селением по склону среди обработанных полей разбросаны "зимние" дома жителей Туги.
  Зимой, когда скот пригоняют с пастбищ, жители переселяются сюда, поближе к своим полям, так как здесь им проще удобрять свою пашню, накопившимся за зиму навозом.
  Планировка селения очень интересна. К нему ведут две дороги: нижняя грязная тропинка для скота проходит под крытым входом к улице, направленной к центру селения; другая - чистая тропинка, идет по карнизу на уровне крыш и также спускается к центральной площади. С стороны горы к площади примыкают мечеть своеобразной архитектуры и жилые дома, расположенные вдоль двух основных улиц селения.
  Улицы эти вымощены плитняком, образующим ступени; ширина улиц около 2,5-3,5 м. Вверх и вниз от них расходятся кривые и узкие переулочки. Нередко эти улицы и переулки перекрыты сверху домовыми пристройками и навесами. Там на сене устроены постели, на которых в теплое время года население проводит ночи, спасаясь от блох и прочих неприятных насекомых.
  Над обрывом расположена крепостная часть селения с башней, отделенная от площади глухой стеной с целым рядом окон бойниц и одной узкой дверью.
  По-видимому, это наиболее древняя часть селения. За крепостной стеной, на узком отроге среди небольшой рощи приютились остатки культовых сооружений - могильников и молелен.
  А над селением, на скале виднеется, в виде небольшого алтаря древнее святилище чеченцев. говорят, что к этому месту жители боятся подходить даже до сих пор.
  Все вышесказанное делает селение это одним из самых замечательных по характерности и первобытной целостности родового быта. Культура еще не успела дойти до этих диких мест.
  Не смотря на суровый климат, ни одно окно здесь не знает стекла, и лишь смолистые сосновые лучины освещают неприхотливые жилища горцев.
  После совещания с целой толпой туземцев, высыпавших на площадь и разглядывающих нас с бесцеремонным любопытством, нас проводят в дом, расположенный за крепостной стеной.
  Комната, которую нам отвели, освещается двумя окнами - бойницами с деревянными ставнями. У стены расположен открытый очаг с дымоходом над ним и с полочкой для лучины и очажной цепью.
  Над очагом - полки с посудой и прочей хозяйственной утварью. На противоположной стене развешано вооружение хозяина этого дома - старинное, но действующее, кремневое ружье, патронташ и кинжалы. Под окнами установлена широкая скамья с войлоками для спанья. Потолок. как и во всех домах селения, перекрыт по деревянным балкам плитами сланца.
  Нас поразила самобытность этого затерявшегося у самого подножья льдов селения.
  Уже совсем стемнело, но мы продолжаем бродить по уличкам, делая быстрые наброски в свои альбомы. Фотограф же наш, негодует на свою лейку: как это она не умеет снимать в темноте!
  По возвращении домой нас приветливо встречают хозяева, а в очаге кипит целый котел с молоком. Неожиданно оказывается, что хозяйка наша, красивая и бойкая женщина, единственная во всем селении умеет говорить по русски.
  Мы, конечно, радуемся, услышав русскую речь в этой глуши, так далеко от всех культурных центров.
  Сразу же после сытного ужина. мы укладываемся спать: завтра нам предстоит тяжелый поход.
  Но, увы, спокойно поспать нам не удается: всю ночь нас нещадно кусают жадные "чеченские" блохи, из-под пола же поднимается удушливый запах хлева, расположенный, как обычно во всех здешних местах, на первом этаже дома.
  То ли бы дело, поспать в нашей просторной уютной палатке!
  
  9-ый день похода.
  18. VIII.39.
  Цекалой - Перой - 55 км.
  Туга - перевал - Чангой - 40 км.
  
  Как меняется мера времени во время путешествия! Всего неполных двое суток прожили мы в Цекалое, а привыкли к этому месту, как к своему родному дому, и уже тянет отсюда дальше, вперед.
  Что ж, пора. Зажились.
  Вещи наши снова собраны во вьюки, распределены по рюкзакам. Ишачье семейство, отдыхающее "на полном пансионе" у кого-то в селении, приведено к нам во двор. Абдул-Кадир Љ2, как видно, еще совсем неопытен - вьючить ослов он не умеет и возится с этим страшно долго. Но вот - все готовы. Население аула высыпало нас проводить.
  Серега фотографирует всех желающих и мы трогаемся в путь.
  Сегодня день неожиданных встреч. не проходит и десяти минут нашего подъема, как мы видим, что сверху, с горы, навстречу нам спускается караван "европейского" вида! Мы торопимся вверх, предвкушая радость встречи. В этой дикой глуши так редки эти встречи со своими. с русскими, ленинградцами или москвичами, что они всегда бывают событием неожиданно - радостным!
  Но не тут-то было! Группа людей, сопровождающая вьючных животных, почему-то сходит с нашей тропы в сторону и вниз, и не обращая на нас ни малейшего внимания, начинает деловито располагаться там на маленькой лужайке, расставляя на треногах какие-то приборы.
  Экспедиция Академии Наук!
  Какая то гражданка, видя наше недоумение, выходит все же к нам навстречу, но разговор короток, сух и официален. Прощайте неприветливые людишки! Поучитесь вежливости у горцев!
  Вдруг, во время одной из передышек, мы замечаем внизу какую-то фигурку. Кто-то из селения, видимо. пытается нас догнать. Поджидая его, мы гадаем, кто бы это мог быть? Физиономия как будто знакомая, одет прилично, даже франтовато.
  Велико же наше изумление, когда фигура оказывается Зелим-Ханом! Недотепой "Зеликманом"!
  "Куда ты?" - "На заработки в Пежой. Там сейчас сенокос!"
  Ура! Вчерашняя беседа принесла свои плоды.
  Зелим присоединяется к нашему каравану и оказывается очень услужливым попутчиком, помогая нести рюкзаки то мне, то Наде, то нашему выздоравливающему раненому.
  Через 2 часа, мы уже отдыхаем на перевале, любуясь в последний раз на незабываемую картину Майстинского ущелья, на горы, на гордую вершину Декакорт.
  Где-то наши ребята? Одолели ли уже свой трудный перевал?
  Открытие! Здесь растет чудесная спелая черника. Все рты быстро становятся черными. Серега еле отрывает нас от этого занятия - надо идти. Утешаемся мыслью, что впереди нас ждет роскошный малинник.
  Вот и знакомый хутор Ха-хечу. Мы зовем Саидират и Сабиллу, но милые девушки только отзываются откуда-то сверху, но к нам не подходят. Выясняется, что эту ночь у них проведи "академики", и хутор сразу оскудел.
  Вот и знакомый склон - только, на этот раз - спуск по солнечной воронке вниз - в буковое ущелье. там, как всегда, курятся облака.
  Маленькое происшествие и перевьючка осла - мамы, несколько задерживает нас, а когда мы трогаемся снова, то к удивлению своему видим, что из знакомого нам леса опять выходит караван! Еще русские! На этот раз типичные туристы.
  Какой контраст по сравнению с предыдущей встречей. Простые и славные ребята, москвичи, встречаются с нами радостно, как с родными.
  Пошли, конечно, нескончаемые вопросы, советы, обмен впечатлениями. Но кто это с ними проводником. Раскосые глаза монгола, длинные отвислые усы. Позвольте, это же наш Итум-Калинский "приятель" - Султан, по прозванию "Печковский"!
  Наш тогдашний урок принес все же пользу - Султану пришлось сбавить себе цену до нормальной.
  Московские туристы, тоже, конечно, двигаются к Цекалою. Бедные цекалойцы! Ведь это же прямо нашествие!
  Вовремя мы оттуда ушли.
  Далее, без особых происшествий, мы проходим уже знакомый нам путь. Во всей своей красе, на этот раз не скрытая облаками, расстилается перед нами долина Аргуна. Грани гор и, нагроможденных один на другой, бесконечных хребтов, рисуются сегодня необыкновенно четко. Где-то там скрывается "страна чудес" - Хевсуретия, и Серега различает даже, среди вершин кульминационную точку прошлогоднего похода - знаменитый Джугский перевал.
  Снова проходим мимо загадочного замка "Кир-Баунушки", а затем и "Старый Пежой", с его необыкновенным камнем - валуном.
  Здесь мы расстаемся со знакомой нам уже тропой, и, вместо того, чтобы спускаться вниз, сворачиваем вправо, в овраг и, обходя его по довольно неприятной крутой осыпи с маленьким водопадиком, струящимся сверху по камням, подходим к обитаемому ныне - "Новому" или "Верхнему Пежою" - селению обычного современного вида.
  Жители селения неприятно любопытны и довольно нахальны. За продукты, которые мы хотели у них купить. они запрашивают так дорого, что приходится отказываться и ограничиться лишь миской холодного и недокисшего айрана.
  Здесь мы прощаемся с Зелим-Ханом. От души пожелав ему удачи. покидаем мы негостеприимное селение. Однако, не пройдя и сотни шагов, наша ишачиха, вдруг, упирается и начинает немилосердно вопить. Оказывается, мы забыли в Пежое нашего маленького спутника - ишаченка!
  Надо видеть эту нежную и трогательную встречу ишачьей мамы со своим сыном, когда Зелим приносит из селения четвероногого подкидыша!
  Тропа наша все поднимается. Идем то среди засеянных полей, то в чудесном лиственном лесу. Если на смотреть влево, на ущелье и горы, то все здесь напоминает наш родной север.
  И Лебеденок твердит в умилении: "Ах как красиво, совсем как у нас на Валдае!".
  
  "...Как я люблю, Кавказ мой величавый
  Твоих сынов воинственные нравы,
  Твоих небес прозрачную лазурь
  И чудный вой, мгновенных, легких бурь... "
  (Лермонтов: "Измаил-Бей").
  
  Вечереет. Тропа наша поворачивает вправо. Навсегда покидая долину Аргуна, мы долго стоим над этой Большой Чеченской рекой, махаем платками и шапками. "Прощай, роднёхонькa".
  Входим в лесистое ущелье притока Аргуна - речки "Цилхой-нахк". Здесь, в этом ущелье, расположены селения сельсовета Хильдехарой, здесь проходит скотопрогонная дорога на Тушетию.
  Гостеприимный лесок скоро кончается - выходим снова на сухой и обожженный южный склон, приближаясь к селу Перой.
  Уже издали, отмечаем аккуратность и хозяйственность жителей Пероя. Все поля селения обнесены заборчиком или плетнем очень хитрого и даже изящного рисунка. Даже тропа обнесена высокой плетёнкой из закруглённых прутиков. Само селение состоит из двух частей, разделённых небольшим ручейком, вытекающим из скрытого водоема.
  "Адресат", которого рекомендовал нам Абдул-Кадир Љ1, некий Эки Умаров, живёт в самом конце селения. Ещё не доходя о его дома, мы встречаем интересную группу стариков. Все они одеты чрезвычайно живописно, головы у многих из них украшает чалма, в руках они перебирают чётки. Видимо, они собрались здесь на крыше, расположенной ниже тропы сакли, на какое-то своё совещание старейшин. Однако, завидев нашу, необычайную для здешних мест, группу, они прерывают свою медлительную важную беседу, чтобы приветствовать чуждых гостей. Мы тоже останавливаемся, стараясь показать им своё почтение и уважение, а Серёга вызывает даже одобрение всех собравшихся, произведя целую церемонию " Селям Алейкюм" с самыми важными из стариков, по всем правилам чеченского этикета.
  Один из стариков высокий красивый в белоснежной чалме оказывается нашим будущим хозяином - Эки. Есть что-то индусское в красивом смуглом лице с блестящими молодыми глазами этого горного орла. Члены его семьи высыпаются к нам на встречу, и, не успеваем мы оглянуться, как вещи наши уже развьючены и перенесены в комнату старого чеченца. В комнате этой темно и тесно, к тому же, в ней куча ребят и женщин, которые сразу начинают с любопытством разбирать и щупать наши рюкзаки. "Разве нету в этом доме кунацкой или просто пустого помещения, где бы мы могли расположиться?" - но его почему-то долго не понимают, или делают вид непониманья, и даже проводник наш сразу теряет и без того скудные познания русской речи. Однако, после долгих переговоров и жестикуляции пустое помещение с очагом всё же находится, и мы быстро и уже в полной тьме перебираемся туда. Хозяйка приносит нам воду и дров, а местные жители уже тащат на продажу, кто яйца, кто молоко, кто картошку.
  пока Надя возится с ужином у очага, Лебедёнок и Серёжа успевают накупить у них столько снеди, что нам хватило бы её и на неделю. Это мотовство приводит в отчаяние нашу мать: "Я завхоз или не завхоз?" - грозно спрашивает она провинившихся. Впрочем, эта маленькое " семейное объяснение" не портит никому ни настроения, ни аппетита, и скоро расселись на картонках вокруг разостланной на полу скатерти, то бишь палатке, все воздают должное Надиным кулинарным способностям. Приглашён, конечно, и хозяин Эки. После ужина снова открывается аптечка, и наши бедные ноги простираются к Наде. "Наш глав кок, главбух и главврач... и к тому же глав-трепач" приступает к своим очередным обязанностям. Перевязывая, кому спину, кому ногу... "Хоть бы для разнообразия животы у вас когда-нибудь поболели" - жалуется Надя. К 12 часам все процедуры, наконец, кончаются. Наступает заслуженный, после сегодняшнего пятидесятикилометрового перехода, - отдых!
  
  ......В тот же день ( из дневника Н. Сабурова)
  
  Еле дождавшись рассвета, я снова выхожу на улицы Туги делать наброски. Нам надо спешить, чтобы сегодня пройти перевал, а завтра встретиться с товарищами в Хантикое. Меня всё это очень огорчает, т.к. в Туге нужно было бы пробыть по крайней мере дня три, мы же находимся здесь лишь вечерние и утренние сумерки.
  С первыми лучами солнца, сняв хозяина в полном вооружении и сытно позавтракав, мы прощаемся с гостеприимными хозяевами и покидаем это интереснейшее селение Чечни. Мы едем не одни, нас провожает рыжебородый молодой чеченец-приятель нашего проводника. Утро выдалось ясное и свежее. Снежные вершины поднимаются совсем близко от нас. Идём по удобной тропинке полого поднимающейся по склону ущелья, среди чудесного соснового леса. В некоторых местах путь наш пересекает скала, отвесно падающая глубоко вниз. Здесь тропинка лепится по узкому, круто поднимающемуся карнизу, уширенному в наиболее опасных местах положенными на тропу широкими каменными плитами. Иногда тропинка почти обрывается.
  Вдруг Абдул-Кадир, шедший впереди, останавливается, указывая на чей-то след: видно, что кто-то большой и тяжёлый, шедший нам навстречу, остановился и метнулся по откосу с тропинки вниз, оставив свой след на росистой траве. "Это медведь - поясняет Абдул - он, наверно, ещё здесь близко, где-то под откосом"... Ниже нас по ущелью ползут тяжелые, не предвещающие ничего доброго, облака. Вершина Декакорт часто совсем закутывается облаками. Мы знаем, что, когда над этим снежным царством повисают тучи, - лучше не соваться туда; возможно, что там бушует снежный ураган, несущий смерть всему живому. Недаром, чеченцы, без крайней необходимости, никогда не приближаются к этому сердцу гор, считая места эти священными и заколдованными. "Ни один человек, желавший покорить эту гору, не возвращался назад"... о чем рассказывает ряд чеченских легенд.
  Перескочив через бурный поток и обогнув выступ скалы, мы видим, что наше ущелье раздваивается. В оба ущелья вливаются с Декакорт два огромных ледниковых языка.
  Солнце стоит уже высоко и рубашки наши становятся мокры от пота, когда мы доходим до разветвления ущелий. Тут у потока расположены убогие хижины пастухов. Отдохнув и выкупавшись в ледяной воде потока, мы прощаемся с Майстинским ущельем и начинаем подниматься в гору. Перед подъёмом, провожавший нас чеченец, приятель нашего проводника, в последний раз рассказывает Абдул Кадиру идти перевал. Сам он должен вернуться назад, проводник же наш никогда этой дорогой не проходил. Перевал этот проходится крайне редко и в основном абреками-бандитами, перегоняющими через него ворованный скот. Здесь нет даже никакой тропинки и дорогу надо находить по приметам на скалах. При переходе потока Абдул Кадир внимательно осматривал каждый камень, ища свежих людских следов; также внимательно он оглядел покинутые хижины и источник, бьющий из горы.
  Мы начинаем подниматься по ясно протоптанной скотом тропинке, забираясь всё выше по крутому склону поросшему цветущей альпийской растительностью. Но вот Абдула начинает беспокоиться. Он указывает нам камень на дороге; мы ничего особенного, конечно, в этом камне не замечаем, но он показывает на свежий отпечаток этого камня, рядом, на тропе. Значит он был сдвинут чьей-то ногой. Проходя дальше, мы находим ещё несколько таких камней. Все настораживаются, вглядываясь в тропинку, высматривая отпечатки ноги. Наконец, на мягкой почве видим следы копыт. "Это проходил тур" - сразу успокаивается Абдул-Кадир. Вскоре обнаруживается ещё одно утешительное открытие: поперек тропинки протянулась паутина - значит тут давно никто не проходил. Всё же мы идём очень осторожно, т.к. из-за каждого камня можем ожидать нападения. И тут среди этих пустынных склонов, перед лицом предстоящего нам опасного перевала, Абдул-Кадир говорит нам, что кроме цели нам хорошо известной, официальной, есть другая, "негласная" цель его путешествия с нами". Есть известие, что из Мучо, из Хевсуретии, этим перевалом должен пройти отряд бандитов. Моя задача - выследить проходили ли они здесь или нет и предупредить об этом в селении Чамгой, где мы непременно должны быть сегодня вечером". Он говорит нам, что раньше ему приходилось неделями просиживать в засаде, подкарауливая врага, чтобы его убить. И сейчас, товарищи его, должны сидеть где-либо в засаде, выслеживая тот же отряд.
  Дорога становится всё труднее, все чаще среди луга попадаются осыпи. А над нашими головами висят тяжелые свинцовые тучи. Вот и осыпь, образовавшаяся от разрушения отвесных сал. Мы видим, что вверху она раздваивается: широкая часть уходит в открывающийся впереди овраг, более узкая часть, круто поднимаясь, скрывается в расселине между двумя скалами. Проводник наш останавливается в сомнении: его рыжебородый приятель, рассказывая ему дорогу, говорил, что нужно подниматься правым путём, однако левая осыпь выглядит значительно легче. Обращаемся к компасу, но и тот, увы, указывает нам на правый трудный путь.
  Подкрепившись холодными мясными консервами, пожевав кураги, запивая её водою из опустевшей за время подъёма фляжки, снова пускаемся в путь. Абдул торопит нас, указывая вверх. Там густые облака закрывают от нас перевал. Они спускаются всё ниже и ниже, и это не предвещает ничего хорошего, так как найти путь в этом облачном тумане совсем нелегко. Путь по осыпи очень тяжёл. Камни сползают под тяжестью наших ног; делая шаг, мы снова на полшага скатываемся вниз вместе с приходящими в движение камнями. Иногда камни начинают катиться вниз, увлекая за собой другие, образуя лавину, которая с шумом, сокрушая все на своем пути, скатывается до самого дна ущелья. Опасаясь этих образующихся от наших шагов обвалов, мы идеи не один за другим, а в разных концах осыпи.
  Долго поднимаемся мы до скал, однако, там путь становится еще труднее и опаснее. Обломки глыб громоздятся здесь в самом неустойчивом равновесии. Кажется, что стоит лишь опереться на один камень, как он, потеряв равновесие, приведет в движение остальную массу камней. И действительно, не раз, обрушивался этот каменный поток, заставляя нас прижиматься к ещё не разрушенной скале.
  Наконец, мы добираемся к расселине в скалах, откуда скатывается наша осыпь. Надежда наша, что она здесь кончается, увы, оказывается напрасной - дальше идёт осыпь ещё более крутая, так что во многих местах нам приходится ползти на четвереньках.
  Большое облако наползает на нас, окутывая всё вокруг белым туманом. Начинает накрапывать мелкий дождь. Хотя и облако скрыло наш путь, зато стало не так томительно жарко. Давно уже кончилась вода в нашей фляге и нас мучит жажда. Используя недавно прошедший дождик, ребята высасывают капли воды, скопившейся в круглых листьях каких-то растений, в чашечках цветов или же в углублениях камней.
  Абдул-Кадир, идущий налегке (он несёт только тюк с палаткой), намного опережает нас, отыскивал верный путь. После двух часов подъёма по осыпи мы видим, наконец, конец, и, сделав последнее усилие, выходим на более пологий, покрытый альпийским лугом, склон. Здесь, полёживая на траве, ожидает нас наш проводник.
  Далеко внизу остались облака и нам открывается ослепительная панорама снежных и скалистых вершин, среди которых поднимается белая голова Декакорт. У её подножия раскинулось, как нам отсюда кажется, почти горизонтальное огромное плато и, глядя на него, мы невольно вспоминаем о лыжах. С двух сторон этого поля спускаются огромные языки ледников, уходящих в глубокие ущелья. Из-под них по узкому ложу, среди осыпей и обломков скал, мчатся бурные белые потоки, делая непроходимыми эти ущелья. В нижней своей части ледники эти покрыты обломками скал. Поверхность их состоит из ряда огромных уступов, похожих на замерзшие водопады. Это так называемые ледопады. Путь по их скользкой поверхности труден и опасен. Опасность пути увеличивается ещё и трещинами, идущими иногда на всю толщину льда, доходящую до ста и более метров. Всё это вместе взятое делает подступы к священной горе непреступными для прохода человека. Необходим большой опыт и хорошее снаряжение альпиниста, чтобы рискнуть проникнуть в это безмолвное царство вечных снегов и покоя. Но и опыт, и хорошее снаряжение не гарантируют смельчаку победы над снежной головой великана, так как коварная Декакорт, с её обвалами, грозами и налетающими внезапно снежными ураганами, бушующими, иногда, по целым неделям, - зорко стережёт своё царство от дерзких пришельцев. Отдыхая, мы не можем всё же помечтать в будущем покорить эту гору.
  Отдохнув, начинаем подниматься вновь, подгоняемые мыслью, что путь ещё далек и что перевал надо пройти сегодня. Порой нам кажется, что мы уже достигаем вершины, но нет..., дойдя до намеченного рубежа, с разочарованием убеждаемся, что за выступом поднимается новый бесконечный склон горы. В пути нам попадаются следы туров - горных козлов, следы медведя. Вдруг мимо нас, со скоростью истребителей, проносятся в свисте ветра два фазана. Поднявшись на очередной "мнимый перевал", мы видим снова безрадостный мёртвый, покрытый осыпями склон, а над ним бесконечно высоко - отвесные скалы, кое-где покрытые пятнами снега. Скалы эти стоят грандиозной и непреступной стеной, но Абдул показывает нам одно место, где узкая лента осыпи подходит почти до верха скал. Боясь нового разочарования, мы не хотим верить, что это и есть наш перевал. Снова начинаются осыпи, окружающие нас мёртвой пустыней. Путь становится всё опаснее и труднее. Приходится тщательно обдумывать каждый шаг, чтобы не оступиться, не сдвинуть плохо лежащего камня, а тем самым не начать обвала и не скатиться вместе с ним в пропасть, закрытую облачным морем, из которого мы вышли час тому назад. Абдул нарочно сталкивает с обрыва несколько глыб, и они, делая гигантские (по 20 - 30 метров) прыжки и ударяясь о выступы скал, причём удары эти подобны пушечным выстрелам, разбрызгивая разлетающиеся осколки, скрываются внизу, в облаках.
  Нас всё более и более мучает жажда. Вдруг, совершенно явственно, и где-то очень близко, мы слышим журчание ручья, хотя нигде кругом не видно ни капли воды. Ручей журчит под нами, под осыпью, каких-нибудь пол метра отделяет нас от живительной влаги! Увы сколько мы ни копаем, оползающие сверху камни сводят на нет всю нашу работу. Труды наши бессмысленны, и, не смотря на жажду и явное журчание ручья, нам приходится бросить свои раскопки и идти дальше. День начинает клониться к вечеру. Силы наши подходят к концу; всё чаще и чаще приходится нам отдыхать, но там, впереди, белыми пятнами лежит белый снег не хуже магнита. Последние сто метров подъёма даются нам особенно тяжело - отдыхает почти через каждые десять шагов. Проводник первый достигает перевала и спускается к нам вновь, принеся нам кусок льда. Мы грызём лёд зубами, захлёбываясь от жадности... и, собрав последние силы, доползаем до седловины.
  О, как можно передать пером чувство путешественника, поднявшегося на высокогорный перевал! Тут и удовлетворение от совершённой невероятно тяжёлой работы, и чувство облегчения, так как спуск кажется легче подъёма, и восхищение величественным видом, открывающимся на обе стороны хребта, тем более, что виды эти часто бывают неожиданными, и одна сторона сильно отличается от другой; и радостное сознание всего организма, что основной труд закончен и предстоит уже гораздо более лёгкий спуск. А, как действует эта величественная, абсолютная, ни с чем не сравнимая тишина! Кажется, что находишься в совершенно другом мире, ничем несвязанным с миром городов, автомобилей... самая мысль об этом кажется абсурдом. Глубоко внизу пухлой ватой лежат облака, купаясь в розовых лучах заходящего солнца, а из облаков, с обеих сторон хребта, поднимаются величественные снеговые горы. Невольно сознание проникается чем-то сказочным и зловещим. Вспоминается Лермонтов, распростерший крылья своего Демона над Кавказскими горами. В звенящей в ушах тишине, как будто слышится шелест невидимых крыльев... Врубелевскими красками горят снега и скалы гор, и кажется, что из первобытного хаоса, прояснившись, проявляются бездонные глаза и запекшиеся губы Врубелевского Демона. Вот где черпал свои силы этот великий художник.
  И, вдруг, в непередаваемо торжественной тишине перевала, раздается пение. Это наш проводник, усевшись в стороне, на гребне скалы и сложив рупором руки, выводит однообразную и монотонную мелодию, поворачивая при этом голову на все стороны. И льётся эта песня выше туч и туманов над пустынным каменным морем, разливается во все стороны, разносимая ветром. Видно, песня эта поётся недаром; сам Абдул, когда рассказывал сказку о зурне, говорил нам, что есть песни со скрытым в них смыслом. Для чьих же ушей поётся эта песня сегодня? Слышат ли её товарищи Абдула, спрятавшиеся в какой-нибудь дальней засаде? Или, может быть, слышат бандиты? Или слышат лишь орлы, да горные туры? Но кругом лишь всё то же молчание и никто не отвечает Абдулу.
  Как здесь ни прекрасно, задерживаться дольше не стоит: уже и так в висках стучит, голова кружится, острый холод пронизывает тело. Хребет остр как нож. Здесь почти не на чем встать. Мы делаем несколько снимков и готовимся к спуску. Перед спуском делаем ряд отметок.
  Абдул Кадир указывает нам наш следующий перевал - Кериго - на пути в Тушетию. Высота его 3600 м, но за ним нам видны и горы, и горизонт - следовательно мы находимся выше. Снежное поле горы Декакорт лежит, в среднем, на нашей высоте, ледники же спускаются значительно ниже, поэтому мы устанавливаем, что высота нашего перевала должна быть около 4000м, тем более что поднимались мы ровно 10 часов. Абдул торопит нас со спуском. С этой стороны, к седловине перевала, тоже подходит грандиозная осыпь, но до самого гребня она не доходит метров на 15-20. Это расстояние надо спускаться, держась за выступы почти отвесной скалы.
  Но вот и начало осыпи. Сперва она узкой и крутой полосой лежит в ложбине среди отвесных скал. Мы по очереди делаем несколько прыжков вниз, укрываясь в конце за боковым выступом скалы, так как, после каждого прыжка, из-под ног наших вырывается груда камней и с грохотом несется вниз. Таким способом спускаемся мы ещё на 40-50 метров. Далее осыпь расширяется и становится менее опасной. Перенеся тяжесть тел на альпенштоки, мы начинаем быстро глиссировать вниз, съезжая вместе с осыпающимися камнями. Однако, не смотря на то, что мы почти что бежим, осыпь как будто укорачивается и лежащие внизу облака, нисколько не приближаются. Скорей бы до темноты добраться хотя бы до облаков. Но темнота надвигается, а мы как будто все стоим на месте. Проводник наш, поскользнувшись, роняет палатку, и она, кувыркаясь, всё быстрее и быстрее катится вниз. Он за ней - и скоро оба они скрываются внизу, в наступившей темноте. Нам же приходится отдыхать всё чаще. Ноги наши, уставшие от чрезмерной нагрузки сегодняшнего дня, дрожат, но ночевать здесь - нечего и думать, и мы скользим всё вниз и вниз по осыпающимся острым камням.
  Но вот, скалы расступаются, по сторонам осыпи показывается зелень... и о радость! Далеко внизу мы видим огонёк и слышим лай собак. Скоро из темноты вырисовывается очертание овечьего стада и проводник наш, сидящий среди пастухов, махает нам, показывая спасённую каким-то чудом палатку. Пастухи отгоняют своих огромных собак и мы проходим к ветхому навесу. Здесь нас угощают овечьим молоком, которое кажется нам слаще сливок, и лепёшками с сыром.
  Откровенно говоря, я рассчитывал ночевать здесь, но проводник и пастухи настаивают, чтобы мы сегодня же дошли до селения, уверяя нас, что оно уже совсем близко. Мы не слишком-то верим, что это так, но покоряемся, и из последних сил, взвалив снова на плечи рюкзаки, двигаемся дальше. С нами же выходит и один из пастухов, взявшийся проводить нас до селения; его белая рубашка поблёскивает в темноте, служа нам ориентиром. Интересно, что пастух, в темноте, идёт босиком, по таким камням, которые нам доставляют боль, даже через ботинки. Вначале мне было очень трудно идти, но постепенно чувство усталости атрофируется и идёшь, машинально передвигая ноги и повторяя движения идущего впереди пастуха; и лишь иногда, предупреждая идущих сзади, - "Осторожно впереди камень" - "Справа пропасть - держись левей" и прочее...
  Тропинка стремительно спускается вниз, осыпь кончилась. Идем альпийскими лугами, затем - кустарником. Сучья бьют нас по лицу, руки царапают колючки, но мы не замечаем уже всего этого, идя и идя вперед. Более двух часов идем мы уже после встречи с пастухами, а дорога проваливается всё ниже. Наконец, снизу к нам начинает доноситься шум потока и, спустившись к нему и перейдя на другую сторону, начинаем подниматься на противоположный склон. "Опять перевал!" - вяло шутят ребята. Но вот перед нами внезапно показывается забор, из темноты появляются очертания дома - мы дошли до Чангоя!
  После короткого разговора Абдул Кадира с какими-то чеченцами нас помещают в кунацкой чьего-то дома... нам все равно - лишь бы отдохнуть. Ни о какой еде не может быть и речи - пить и спать! Выпив, каждый, литра по два воды, мы расстилаем палатку и войлок, предложенный нам хозяевами, и... через 10 минут уже спим мертвым и непробудным сном, счастливые тем, что выполнили свой план; счастливые тем, что не сломали себе шей на этом опасном пути и тем, что запаслись такими впечатлениями, которых хватит на всю нашу жизнь.
  
  10 день похода.
  19. VIII.39.
  1. Перой - Саканхой
  2. Жангой - Хангихой
  
  Прекрасно утро в горах.
  Воздух так живительно свеж и чист, небо ясно. Бесконечные зубчатые хребты сияют в утренних лучах, в ущельях же лежат глубокие синие тени. Маленькие облачка, отрываясь от оврагов, в которых они ютились, уплывают всё выше и понемногу растворяются в лучах солнца. На самом дне ущелья, среди изумрудной зелени леса, змеится светлая лента реки, и её немолчный гул наполняет воздух бесконечным, серебристым журчанием.
  Как далеко и нереально здесь в горах, в этом живописном и диком ущелье, мысль о городе, о Ленинграде, с его пылью, шумом и постоянной спешкой, - о бесконечном сидении за чертёжным столом на работе... Увы, хотя об этом не думаешь, - это есть! - Оно наложило свою лапу на весь наш путь... Сроки отпуска так коротки - и нельзя хотя бы денёк беспечно пожить в этом зелёном ущелье, на берегу звенящего ручья, без цели, без думы... Нет - идти и идти, собирать материалы, рисовать, чтобы привезти всё это в конце нашего пути всё в тот же пыльный хлопотливый город... Все местные в один голос уверяли нас, что дойти до родины Абдул-Кадира - Саканхоя, а затем и до Хангихоя (места, где мы должны встретиться с ребятами) - пара пустяков, что займёт это времени... ну, не больше, чем пол дня. Поэтому мы решили поработать немного здесь, в Перое, не торопясь с выходом дальше. Сказано - сделано: сразу после завтрака все забирают свои альбомы и расходятся, кто обмерять типичное жилище, кто рисовать общий вид селения, кто обследовать какие-то развалины, а кто... сбривать снова щетину. Я же как дежурная направляюсь к источнику - скрести нашу многочисленную посуду. Небольшое крытое каменное сооружение защищает от солнца маленький водоём, откуда холодная и вкусная вода, несколькими, струйками стекает в приставленную здесь для скота колоду. Водоём этот находится на полпути между обеими половинами селения, у самой дороги, и все прохожие останавливаются здесь попить воды и поболтать друг с другом. Все они, конечно, с большим любопытством разглядывают меня со всем моим хозяйством и, по мере возможности, стараются завести беседу. Женщины в простых и тёмных одеждах, неся на плечах свои красивые кувшины, лёгкой поступью сходят к источнику и, набрав воды, так же легко, красиво изогнувшись, уходят наверх, унося отяжелевшую ношу.
  Но вот - слышится призывный свисток - сигнал к сбору. Как всегда, уложившись и навьючив ослов, прощаемся с гостеприимными хозяевами и, одарив их детей деньгами и конфетами (взрослые никогда не принимают платы за ночлег), фотографируем провожающих. В 1 час 30 мин. караван наш покидает гостеприимное селение. За поворотом, внизу, видим совсем развалившиеся остатки башен - это старый Перой. Очень пологим спуском подходим к оврагу, где проводник указывает нам минеральный источник, бьющий где-то высоко из скалы. Вся скала эта и окружающие камни покрыты красивыми, переливающимися на солнце, сталактитами. К источнику ведёт выдолбленный в скале скользкий карниз, наверху же устроена площадка из уложенных на выступы скал шиферные плиты. Лебедёнок забирается туда, чтобы выпить из привешенного тут же на цепочке рога, этой чудодейственной, по - словам местных, воды.
  Вот и хутор Курой. Он расположен ниже тропы, на уровне которой приходятся его плоские крыши. Одну из этих крыш старательно утаптывает какой-то седой старик. Мы уже проходим было мимо селения, но, узнав от проводника, что старику 125 лет и что он отец известных бандитов, - возвращаемся. Серёга фотографирует старика и пытается завести с ним беседу, но это трудно, так как старик глуховат. Однако, глаза его блестят, и он делает какие-то знаки, утвердительно кивая головой, когда ребята упоминают имя Имама Шамиля.
  Сразу после хутора тропа сворачивает влево и, пройдя полями Куройцев, мы вступаем в лес. Ишаки наши, видно, хорошо знают эту дорогу, и, почуя близость своего дома, несутся вперёд. Спуск оказывается так крут, что мы всё время боимся, как бы ишак - мама, как и всегда, возглавляющая наш караван, не перекувырнулась ли через голову от перевешивающего её вьюка. Каким-то хитрым маневром мы перегоняем ишаков и несколько умеряем их опасный и стремительный бег. Спуск очень труден, порою приходится спрыгивать с камня на камень, порою проходить, страхуясь альпенштоком; всё тот же крутой и от каждого шага приходящий в движение - камнепад, вокруг которого вьётся серпантин тропы. К счастью, не жарко, так как идём северным склоном ущелья, и к тому же в лесу. Через полтора часа мы спускаемся, наконец, на дно этого зелёного ущелья, где с оглушительным шумом, ворочая камни, вся покрытая белой пеной, несётся к Аргуну речка Цилхой-нахк. Вот и мостик. Ишаки наши устремляются туда, но тут... нас осеняет идея выкупаться!
  Изумрудная зелень прибрежной лужайки, тенистая сень рощи, чистые струи реки - всё располагает к такому "культурному" отдыху. Ишаков наших, стремящихся во что бы то ни стало взойти на мост; проводник отгоняет в сторону; мы с Надей, забрав мочалки и мыло и удаляемся в сторону густых кустов. Выбрав местечко, где за большим валунов образовался спокойный водоёмчик, мы до красна натираем друг другу спины, а затем... бултых! Ах, и холодна же, и свежа вода Хильдехаройской речки! Течение её так стремительно, что стоит лишь выставить из-за камня какую-либо конечность, как быстрые струи схватив как клещами силой тащат вниз, за собой. Так, балуясь и фотографируя друг друга своими "лилипутиками", мы проводим здесь несколько счастливых и беспечных минут и вдруг, слышим свистки и тревожные крики! Наскоро одевшись, бежим к своим, и... что же видим?
  Но тут надо начать сначала:
  Когда девы, т.е. - мы удалились и ребята, не спеша, стали готовиться к купанию, ишаки наши, прогнанные с моста, но непременно желавшие скорей попасть к себе домой, воспользовавшись рассеянностью проводника, приблизились к самой воде, и... Сперва, конечно, ишак мама, а за нею ишак папа, как были навьюченные, пустились вброд (или вплавь!)... Течение подхватило их и потащило за собой, перехлёстывая через вьюки и через головы животных. Первым увидел беду Лебедёнок, и в чем был, не разбираясь, бросился к воде, и успев поймать кончик хвоста ишачихи, стал тянуть что есть сил обратно. Подбежали остальные, схватили таким же образом ишака папу, и дедка за репку, бабка за дедку - вытащили упрямых животных обратно на берег. Все наши вьюки с продуктами были мокры! Можно себе представить какая ругань посыпалась на голову нерасторопного проводника! Всё это наперебой рассказывают нам ребята, когда мы принимаемся за развьючку, раскладку и сушку вещей. Чуть ли не два часа теряем мы из-за этой непредвиденной задержки. К счастью нашему, небо безоблачно и горячее южное солнце понемногу высушивает все наши драгоценные съестные припасы.
  Подъём, почти также крут, как и спуск. По дороге встречаемся с чеченцами - косцами, которые сообщают нам, что наш старый приятель Абдул Кадир благополучно вернулся в Саканхой и угощают нас горохом. Так, понемногу пощипывая горох, поднимаемся мы по склону до остатков замка "Умар-Баунушки", возвышающихся над ущельем на крутом обрыве. "Умерли бабушки", глядя на замшелые стены развалившихся башен, говорит наш "скептик" Лебедёнок. Присев на камни отдохнуть после утомительного подъёма, любуемся на зубчатый силуэт мрачного замка с остатками бойниц и машикулями, так гармонирующим с природой окружающего его ущелья. Вечернее солнце окрашивает стены замка, зловещими красноватыми тонами.
  Сохранилось предание о происхождение этого замка, но тут вспомнив прекрасные строки Лермонтова, я позволю себе маленькое "лирическое" отступление:
  
  "Темны преданья их. Старик чеченец
  Хребтов Кавказа бедный уроженец,
  Когда меня чрез горы провожал
  Про старину мне повесть рассказал...
  .....................................................
  Так, пред столетней мшистою скалою
  Сидел чечен однажды предо мною,
  Как серые скалы седой старик,
  Задумавшись и головой своей поник
  Быть может он о родине молился?
  И, странник чуждый, я, прервать его страшился.
  Его молчанье и молчанье скал
  Я в этот час почти не различал.... "
  
  Старик рассказал тогда повесть о борьбе своего народа с русскими завоевателями, повесть о Измаил-бее. Более ста лет прошло с тех пор. Теперь мы, молодые советские туристы, как когда-то Лермонтов, плененные дикой и вечной красотой Кавказа, бродим по своей прекрасной родине среди дружественного, такого же советского народа, собирая и изучая, сохранившиеся остатки его героического прошлого.
  "Один человек из Мухомерки, звали его Умар, пришёл в это ущелье и стал строить башню. А наверху, на горе, там же, где и сейчас, стояли два селения - Верхний и Нижний Саканхой и жители их всё время враждовали и ссорились между собой. Увидали Нижние Саканхойцы, что человек этот строит башню и сказали: "Не строй эту башню, всё равно тебе в ней не жить!" Тогда пошел Умар в Верхний Саканхой, посватался к самой красивой девушке из селения и заключил с жителями союз против Нижних Саканхойцев. Верхние Саканхойцы помогли ему выстроить башню, отдали ему в жены ту красивую девушку. Два года прожил Умар со своей молодой женой в своем замке. Но через два года Нижние и Верхние Саканхойцы помирились; " Зачем в нашем ущелье живет чужой человек? - сказали они - он опять поссорит нас друг с другом". И они прогнали Умара из его замка и из своего ущелья".
  Тропинка наша снова выходит на безлесный, выжженный склон. Начинаются поля, видны люди... Вот и Нижний Саканхой. Проходим мимо, боковой тропой. Снова скалы и снова поля. Торопимся, предвидя радость встречи, горя от любопытства узнать, как ребята прошли свой перевал. Наконец, видим снова типичное горное селение - мазанки, галерейки, каменные ограды. Наверху виднеется густая зелёная роща, а над нею белый домик в саду. Первый раз видим мы садик в селении горной Чечни. И нисколько не удивляемся поэтому, что именно этот домик оказывается усадьбой Абдул-Кадира. Вот и сам он, со своей неизменной веселой улыбкой, уже выходит навстречу, пожимает руки, помогает разгрузиться, тащит в дом.
  Конечно, наш первый вопрос о ребятах, о наших трёх мушкетёрах. "Всё в порядке, они уже в Хангихое" - и Абдул Кадир протягивает нам письмо. Вот оно:
  "Привет братьям и сёстрам нашим бледнолицым!
  Мы благополучно достигли сел. Чамгой через сугубо-особый перевал, состоящий из сплошных осыпей (высотой примерно 3500-4000 м), выше снежных плато Тебулос. На нашем перевале снег под осыпями. Подробности расскажем. О проходе ишака через перевал не может быть и речи. Из Чамгоя, с проводником Байду, идем сегодня в Хангихой. Если успеем выйти в 12 часов дня, то сегодня будем там. В крайнем случае, если задержат рисунка и обмеры, выйдем завтра с солнцем и будем с Вами в 12-2 дня... Абдул-Кадир замечательный спутник и пр. и пр...19. 7 час. утра 39 г. Подписи.
  P.S. Туга - это что-то исключительное!"
  
  Стоит ли и нам сегодня же идти в Ханти? Абдул отговаривает нас, тем более, что уже совсем вечереет. Знакомимся с семейством Абдула, с его высокой белокурой женой, с такой же высокой, и всё ещё, несмотря на годы, красивой тёщей, с двумя девочками и мальчуганом. Приветствуем каких-то чеченцев, видимо также гостей Абдула. С гордостью показывает он нам свой дом и все свое хозяйство". Ну и деловой же и хозяйственный мужик наш Абдула" - то и дело, в восхищении, твердит Серёга. В доме пять комнат. В одной из них хозяин наш показывает нам железную плитку, сделанную им самим. Тут же лежит кусок рельса - "Пригодится в хозяйстве, я и приволок!" Кунацкая приводит нас в восхищенье, так чисто и нарядно в этой комнате. Кругом висят и лежат типичные для Ингушетии и Чечни ковры. Много вазочек, безделушек, фотографий". Чеченская интеллигенция тоже любит, чтобы у неё в доме было красиво" - поясняет Абдул. В садике за плетнем он показывает нам маленькие деревца". Это каштаны, а вот этот росток будет грецким орехом, а эти палочки - эвкалипты" !!! Тут же растут кустики с ещё зелёными плодами. Все они аккуратно привязаны к прутикам. Помидоры! Среди кустов шныряет какой-то серый зверёк: "Это кролик - сзади дома у меня устроен крольчатник". Затем Абдул издает какой-то особый свист и на плечо его слетаются голуби: "Вот и почта" - смеётся Абдул". Ну и хозяин, ну и молодец! Побольше бы таких среди чеченцев и горная Чечня с её выжженными склонами, пустынными каменистыми селениями стала бы неузнаваемой. Пройдут годы и вокруг этого домика зашумит эвкалиптовая роща - ведь это же сказка!"
  Пользуясь последними лучами заходящего солнца, мы фотографируем Абдул-Кадира вместе с его домочадцами на фоне развешенных на заборе ковров. Новые гости являются к Абдулу. Комнатка около кухни уже полна: видимо, узнав о его возвращении, сюда собрались все его приятели и соседи. Толька почему ж тогда не режут барана, не пекут лепёшек? Ведь по обычаям горцев гостей всегда надо угощать на славу?
  Вечер. Ещё розовеют зубцы отдаленных хребтов, а в ущельи уже сгущаются синие сумерки и на противоположном его склоне начинают мерцать редкие огоньки селений. Надя возится у очага, изобретая какие-то новые блюда, мы же, рассевшись на низкой скамеечке перед домом, бездумно и беспечно предаемся отдыху. Тут же попыхивают самокрутками и чеченцы, гости Абдул-Кадира. Маленькая дочурка нашего хозяина забирается ко мне на колени. Поиграв с блестящей застежкой джемпера и со свистком, она начинает дремать под напеваемую мною колыбельную песенку.
  "По камням струится Терек,
  Плещет мутный вал...
  
  И вдруг, вдумавшись в слова, я обрываю песню... Какой контраст между этим стихом и сегодняшней действительностью! "Злой чечен" уже не точит свой кинжал на русских, нет, он приветливо, как лучших друзей, принимает их в своем доме". Мадонна-милитера, что же ты петь бросила?" Смеются ребята над несоответствием между моей мирной позой, и увешивающими меня со всех сторон, воинственными доспехами. С наступлением темноты ребенка уносят и все уходят. На скамейке остаемся только я и Лебедёнок - не хочется уходить под крышу, в душную саклю. Свежесть ночи так прекрасна. Над причудливыми очертаниями черной земли, небо, торжественное и спокойное, сияет своими бесчисленными сверкающими огнями.
  Вдруг, из тишины, из черноты ночи, неожиданно близко, у самого плетня, появляются всадники! Не с неба ли свалились эти поздние гости? Мы не видели, чтобы они приехали по расстилающейся перед нами дороге, не слышали цоканья копыт по каменистому грунту.... Какие-то люди в бурках бесшумно расседлывают лошадей, бесшумно ступая идут во двор. Заметив наши фигуры, идущий впереди, вдруг резко останавливается и освещает спичкой наши лица. Затем всё также молча, все они скрываются в доме. И снова тихо.
  Посидев ещё немного, мы тоже идём в саклю с мирным намерением поесть, да и на бок... Однако, попав из тихой и темной ночи в ярко освещенную, хорошо уже нам знакомую кунацкую, мы, в удивлении, протираем себе глаза - не сон ли это? Комната наполнена оружием. Во всех углах блестят стволы винтовок, на белоснежной пышной кровати покоится... пулемёт, на облюбованном мною диване бесчисленные связки гранат, на полу, на коврах - всюду ленты с патронами. Наши ребята, не смея дохнуть и шелохнуться, сидят по углам, в центре же, важно подбоченясь, весь увешанный кольтами и наганами, восседает какой-то незнакомый черноглазый чеченец и вокруг него юлит и суетится, исполняя какие-то поручения, наш Абдул-Кадир..? Ничего не понимая, мы тоже пристраиваемся в уголке Надя разносит всем наш запоздалый обед, но мы даже не замечаем, что едим, т.к. сгорая от любопытства, наблюдаем за событиями, разыгрывающимися в этой комнате...
  По очереди, по одному или по два вводит Абдул-Кадир в кунацкую тех людей, которых мы приняли за его гостей. Входящие вооружены до зубов: винтовка, наган, кинжал, патроны, гранаты... Каждый из них почтительно выслушивает приказ, сидящего посреди комнаты начальника, коротко рапортует, а затем, сопровождаемый Абдул-Кадиром, бесшумно выскользает из сакли. Иногда за окном мелькает силуэт отъезжающей лошади. Так, понемногу, одного за другим, рассылает начальник людей своего отряда, растолковав каждому подробно его задачу. К сожалению, мы не понимаем их разговора и лишь по интонации можем судить о его значимости и серьёзности.
  Вот, в кунацкую входит старик-чеченец. Начальник начинает его в чем-то убеждать, но старик, видимо, упрям. Абдул-Кадир тоже уговаривает старика. Наконец, тот, нехотя, отвечает утвердительно. Тогда Абдул хлопает руками и в комнату вбегают двое вооруженных молодцов. Они помогают старику разоружиться, а затем... надевают на его руки кандалы и выводят на улицу, перемигнувшись с Абдулом. На дворе раздается цоканье копыт, но вскоре всё стихает. А начальник с Абдул-Кадиром весело и хитро ухмыляются. "Никто не должен знать, что я нахожусь здесь, в этом доме" - обращается, наконец, к нам начальник! "Народ увидит моих людей с этим стариком и будет думать, что они старика арестовали и будто бы везут на допрос ко мне, в район. Когда завтра вы будете отсюда уходить, то дадите мне обещание, что никому и даже промеж себя, вы не будете говорить о том, что видели сегодня здесь, пока не пройдете границу Чечни, а лучше ещё и дальше!" Конечно мы горячо обещаем начальнику и Абдул-Кадиру, что будем немы, как рыбы. Затем Сергей спрашивает его не опасен ли наш дальнейший путь, на что тот отвечает вполне успокоительно.
  Покончив с делами, этот сильный широкоплечий Черноглазый человек сбрасывает с себя серьёзную, начальническую мину. Он соглашается, с удовольствием, выпить с нами, предложенное ему Надей, какао, балагурит и шутит с Абдул-Кадиром. Скоро в кунацкой воцаряется мир и веселье и только многочисленное, раскинутое по углам оружие, напоминает еще о происходивших здесь только что приготовлениям. И однако, мы все знаем, как обманчива эта сияющая, мирная, безмолвная ночь... Там в ночи, мимо сонных аулов, скачет маленький отряд с мнимым арестованным; там, по неизвестным высокогорным тропам, тихо пробираются всадники, приближаясь к месту засады. Разведчики бесшумно крадутся, прячась среди скал, выслеживая каждое движение врага, а вокруг дома Абдул-Кадира вверху, внизу прячутся в кустах часовые и всю ночь не сомкнут они глаз, не выдадут себя ни малейшим движением, охраняя штаб-квартиру своего начальника и всех нас.
  А вдруг враг проведает, кто ночует сегодня под этой мирной кровлей? Безмолвная спокойная ночь наполнится сразу тогда гортанными криками, треском выстрелов, заработает автоматический американский пулемёт, которым сейчас так заинтересовались наши ребята... Попив чайку. мы удобно устраиваемся на коврах и диванах, не смущаемые больше раскиданным оружием, вокруг своего нового приятеля - начальника особого отряда Н.К.В.Д. - х- района - "Б". Видя в нас благодарных и любознательных слушателей - "Б" - оживляется всё больше и больше. Он объясняет нам, что подготовляемая им, частично и на наших глазах, секретная "операция", направлена против шайки известных чеченских бандитов. Сегодня они должны быть выслежены окончательно, затем будет намечено несколько пунктов для засады, на наиболее отъявленных выйдет он сам... И тогда, одним словом, "операция" должна быть удачной!
   "Кто же эти бандиты?"
  "О! Это классовые враги! Раньше, еще лет пять тому назад их было здесь много - несколько шаек! Теперь все они арестованы, убиты или сдались сами. Это были очень опасные люди. Они настраивали население против Советской власти, убивали советских работников, угоняли колхозные стада, грабили и убивали проезжающих, воровали скот в соседних Тушетии и Хевсуретии. Последнее время, от всех этих шаек осталось только трое бандитов-главарей. Но эти-то трое самые старые, самые злейшие наши враги... Одного из них я убил на днях около Итум-Кала... Мы оживляемся". Итум-Кале! Убитый бандит! Не 14 ли числа это было? ""Б" припоминает...". Точно. В ночь с 14-го на 15-е... Вот как это произошло:
  " Я был в Шатоевском, собирался ехать в Итум-Кале проверить работу. Вдруг приходит ко мне один доверенный человек, говорит:" Не ходи, дорога опасна, там готовят на тебя засаду. Человек, который будет стрелять пройдет верхней тропой к засаде над дорогой..". В это время, в Штабе со мной не было моего отряда, было только двое милиционеров. Однако, я думаю, а что если мне самому убить бандита на той засаде? Решаю сделать так. Узнаю у того человека точно, в каком месте готовится засада - верхнюю тропу и всю эту местность я знаю хорошо. Подождав вечера, я беру с собой двух своих людей, винтовки, гранаты и эту вот штуку - автомат и секретно от всех покидаю аул. Ночь туманна, темная... дождь. Придя к мосту, прячу своих людей в стороне, сам сажусь в засаде на верхней тропе. Жду. Часа три - четыре сижу, всё время на чеку... гляжу, слушаю... Вдруг слышу... далеко - шаги. Идёт человек, вооруженный... смело идет, поет! И прямо к тому месту, о котором мне говорили. Он! Жду когда он подойдет поближе и нажимаю курок.... 25 зарядов в этой штуке и всю очередь отпускаю в него. Он сразу упал. Подбежали мои ребята, глядят - он уже мертв. Осветил я его лицо и вижу - это наш старый враг - один из трёх! Утром мои люди принесли его в Итум-Кале., там, верно, вы его и видели..". И "Б" задумывается, попыхивая трубкой, вспоминая пережитое в ту туманную, дождливую ночь, когда мы, ничего не подозревая, мирно ночевали в интернате.
  " Тот убитый бандит был мой кровник, знаешь? - вставляет и своё слово в беседу наш приятель Абдул-Кадир". Один раз и я в него стрелял, жаль не убил! Прострелил ему только руку... А знаешь, как это было? Я был долго в отлучке. Вернулся вечером домой, в Саханхой, поздно, никто меня не видел. Вхожу во двор, а жена меня встречает и прячет... Тише - говорит - сперва посмотри, что это за люди к нам пришли. Говорят - прохожие, а по-моему у них что-то на уме... Зашел я в дом свой стороной, гостям не показываюсь. Но вот один выходит из кунацкой во двор, будто бы покурить... Походил, походил и вдруг к окну, где я стоял. Я в сторону, а он и виду не показал: видел меня или не видел. Покурил ещё и обратно к своим, в кунацкую. Что делать, знаешь? Вижу люди подозрительные, а кто не знаю... Взял наган и пошел к ним, и... знаешь? Только и увидел, как последний из шайки в окошко выпрыгнул. Стал я в него стрелять, да уж больно ночь была тёмная! Сперва он как будто упал, потом смотрю нет, бежит, в кустах прячется. Я за ним, стрелял и ещё, да они далеко были. Услышал только будто цоканье копыт - удрали значит. На утро нашел у кустов лужу крови, это я его ранил. А внизу, в роще, следы копыт - там у них были спрятаны кони. А уж после, знаешь, я узнал, что это тот бандит был, и что он всё грозился, что за свою кровь, он меня убить должен.....Тогда, в Итум-Кале, как увидел я его мертвым, сразу повеселел - знаешь? Не так опасно мне стало с вами проводником идти, раз моего кровника убили".
  " Когда мы сегодня проходили через хутор Курой - вспоминает Лебедёнок - нам показали одного древнего старика. Знаете вы его? Говорят, он от тех бандитов".
  " Ну как же - оживляется "Б" - в Курое у меня серьёзное "дело" было! Тогда меня только что прислали в этот район работать. Никто здесь не знал ещё меня в лицо. Я решил этим воспользоваться и самому обследовать Хильдехаройский сельсовет, считавшийся тогда самым беспокойным. Поехал я секретно, в качестве какого-то там инспектора, побывал в сельсовете, переговорил с некоторыми верными, рекомендованными мне, людьми.... Только один из них оказался предателем... Мои милиционеры, тоже переодетые, должны были поджидать меня в некоторых условленных пунктах, со мной же было всего двое охранников. Мы благополучно возвращались назад и ехали, как раз мимо хутора Курой. Вдруг оттуда выходят нам навстречу люди - приглашают зайти, поговорить. Я стреляный воробей, у меня особый нюх на людей есть, Вот и тут, по некоторым приметам вижу, что обстановка подозрительная - похоже на засаду. Однако, думаю - откуда же им знать, кто я такой на самом деле? А как инспектор, каким я назвался, я не должен отказать им в их просьбе. Да, и всё равно, не удалось бы нам мимо проехать - обстреляли бы из окон. Иду к ним в дом, будто ничего не подозреваю, а своим охранникам знаки подаю - быть на чеку. А дом тот такой был: средняя комната проходная, пустая, а справа и слева помещения. Ребята мои остаются в комнате, которая направо, меня же вводят в кунацкую - налево. Там ждут меня двое солидных людей, будто бы для того, чтобы со мной переговорить. Пока мы с ними говорим (жалобы там какие-то, заявления), я оглядываю обстановку. Вижу в задней стене оконце, вроде как бы в чулан, но входа в чулан здесь нет. Я смекаю, что если есть здесь засада, то она в этом чулане, т.к. оттуда удобно стрелять и в спину и по двери, и по окнам. А в окна видно кладбище на той стороне дороги, на горке.
  Я и думаю, если успеть добежать до кладбища, там будет удобно отстреливаться и выстрелы будут далеко слышны - отряд моих милиционеров должен быть не вдалеке отсюда - прибежит на выстрелы. В середине нашей серьёзной, степенной беседы, мы вдруг услышали шум и крики в соседней комнате... Мгновенно вскочив, я бросаюсь к задней стене, к самому окошку чулана, чтобы из него не могли по мне стрелять. Те, кто были в соседней комнате, бросаются ко мне, но у меня уже в обеих руках по нагану. Я стреляю в них в упор, упавшего к моим ногам добиваю прикладом по голове и схватив его поперёк, затыкаю его телом чуланное окошко... Выскочив в соседнюю проходную комнату вижу, что один из моих ребят уже убит, другого на моих глазах добивают трое молодчиков. Я стреляю в них и в какого-то человека, перегораживающего мне путь к выходу и пол градом пуль выскакиваю из дома и бегу к кладбищу, стреляя в воздух, чтобы дать знать своему отряду. Всё это дело продолжалось минут пять, не больше. И то, что я тогда уцелел, я и до сих пор считаю чудом.
  На кладбище я сразу выиграл положение: оно расположено на крутом обрыве и я, перебегая и прячась то за одной могильной плитой, то за другою, успешно отстреливался от бандитов, которых было человек десять, пока не прибыл мой отряд, услышавший-таки мой выстрелы. Ударом с тыла они сразу разгромили бандитов. После этого мы устроили во всём хуторе обыск и обнаружили, что это было настоящее разбойничье гнездо. Тогда, предупредив население, чтобы оно забирало своих детей и имущество - мы зажгли хутор, а остатки его сравняли с землею. Теперь же там уже новые сакли построили. Вы видели старика, утаптывающего кровлю своего нового дома? Крепкий старик! Всех своих сыновей пережил. Сыновья его бандиты, а он всё живет, да живет...
  "Неужели всех бандитов приходится убивать?" - спрашиваем мы начальника. Тот отвечает, что далеко не всегда, некоторые сдаются добровольно, сами. Их судят в Грозном и приговаривают, конечно, на то количество лет, какое они своими делами выслужили... Некоторые уже вернулись, живут теперь мирно в своих родных аулах". Только свои бандиты не любят своим и сдаваться - добавляет "Б" - обычно, нам сдаются бандиты из Тушетии и Хевсуретии, а наши, здешние, выходят в Тушетию. Ну, конечно, самым опасным и закоренелым врагам не стоит сдаваться: слишком много они за собой вины знают, с теми идет борьба на смерть - кто кого! "
  Да, в этих горах, среди прекрасной величественной природы, идет борьба - человек охотится за человеком, Суровые, мужественные, бесстрашные люди, с которыми мы проводим сегодняшний, такой необыкновенный, вечер, изо дня в день ведут эту борьбу - эту страшную игру - жизнь за жизнь... И во всех их словах слышится увлечение этой игрой - охотой, гордость и любовь к своей суровой, полной опасностей, работе.
  Тускло светит лампочка в наполненной табачным дымом кунацкой. Прикорнув на низких диванах, на разложенных по полу шкурах, мы готовы ещё и ещё слушать живые рассказы "Б" и Абдул-Кадира. Со шкафов и полок молча взирают на нас пожелтелые фотографии каких-то воинственных горцев, на стенах, на фоне пёстрых ингушских ковров, поблескивает красиво развешенное старинное оружие..., а оружие новое, современное светится, расставленное по углам, в ожидании скорого и жестокого употребления против недобитого ещё, коварного врага.
  Наступившее молчание нарушает чей-то храп - это наш дед совсем раскис и клюёт носом. Сергей и Коля решают идти ночевать во двор и, собрав свои манатки, уходят устраиваться в галерейке нашего дома. Девы и их хранитель - старый дед укладываются в кунацкой. Тут же на пышной постели располагается и "Б", а на полу, перегораживая дверь своим телом, наш хозяин и приятель - Абдул-Кадир.
  "Я, наверное, совсем запугал барышень своими страшными рассказами - говорит "Б", когда все устроившись, вытягиваются на своих "постелях". - Пусть теперь, перед сном, наш знаменитый сказочник - Абдул сказку нам расскажет". И Абдул-Кадир, этот человек на все руки - настоящий чеченский Фигаро, не заставляет себя уговаривать. "Б" иногда перебивает, иногда дополняет его истории. И так, вперемежку, рассказывают они нам сперва слышанную уже нами раньше, но в дополненном варианте - легенду о Декакорт, затем предания о происхождении чеченских селений.
  " Знаешь? Как произошло название нашего Хильдехаройского ущелья? Вот слушай.
   Селение наше, Саканхой, очень старинное селение. В давние, давние времена напала на Саканхой страшная черная болезнь. Все люди умирали от этой болезни. Стали они тогда строить каменные домики - могильники, знаешь? И уходили умирать в эти склепы. Но одна женщина не стала ждать, когда и в её дом войдет страшная черная смерть, взяла своих детей и убежала из Саканхоя. И, знаешь? эта женщина и её дети спаслись от болезни, все же другие саканхойцы умерли черной смертью.
  ...Когда братья выросли, стало им обидно, что живут они без роду, без племени, в чужом селении. Слышали они от матери, что была у них раньше родина - родное селенье - Саканхой, но где оно и как его найти - не знали. Тогда пошли они вверх, вдоль большой реки - Аргуна, искать свою родину. Шли они, шли и догнали каких-то людей - Мелхестинцев. Стали братья этих людей спрашивать, как пройти в Саканхой, а те и говорят - "Идите дальше до первой большой воды - по-чеченски это будет "Хильдехари"
  Пошли братья за ними дальше и дошли до большой и светлой речки "Чилхой-ахк". Стали они тут спорить, которая вода первая, мутный ли и шумный Аргун или светлая и быстрая речка. И опять спросили Мелхестинцев, куда им идти, но те рассердились, сказали им снова "хильдехари" и ушли дальше. Тогда один из братьев сказал:"Это и есть первая вода" - и тоже пошел по Аргуну, пришел в Мелхесты и основал там аул Новый Саканхой.
  Другой брат пошел вдоль светлой речки и нашел там свое родное селенье. Но оно было пусто и он построил тогда на другом берегу башню - Чигель-баунушки и стал жить в этом замке. А ущелье так и называется с тех пор Хильдехарой"....
  "А старое селение Саканхой, как произошло?" - спрашиваем мы
  "Старые люди говорят, что построили Саканхой три брата-дагестанца, только сказки про это нет".
  "Хочешь послушать другую сказку: про то, как произошло селенье Итум-Кале?
  ....Было это тогда, когда Аргун был совсем маленькой речкой, а кругом него стояли большие и дремучие леса... Один человек из Грузии по имени Итум охотился в этих местах и заблудился. Пришлось ему заночевать в лесу на берегу речки. Он повесил шкуру убитого им оленя на дерево, а сам расстелил бурку и заснул. А на другое утро увидел, что на дереве, под которым он спал, ласточка свила свое гнездо.... Итум принял это за хорошее предзнаменование и решил остаться здесь жить. Он построил башню, которая и теперь называется башней Итума и женился на дочери "монарха" из селения Тусхарой. Тусхаройский "монарх" был очень раздосадован тем, что дочь его вышла замуж за простого, никому неизвестного чужеземца, Он призвал к себе самого мудрого человека из Майстова и спросил его совета - как тут быть. Но майстинский мудрец, рассказав ему анекдот о рыжей корове (А.-К. очень непонятно рассказал нам это место), смысл которого был тот, что теперь уже поздно... Тогда Тусзароец обложил Итума тяжелой данью: каждый год, при наступлении зимы, сгонял он стада свои с горных пастбищ в долину, к Итуму и тот должен был содержать и кормить тусхаройское стадо всю зиму, а весною возвращать скот Тусхаройцам, без единой потери. Дань эта была очень трудна, и, когда подрос сын Итума, он решил избавиться от тяжелого ига.
  Однажды юноша пошел пасти стадо и вместо того, чтобы гнать его домой, перегнал весь скот в Тушетию и роздал его там всем тушинам, с условием, что те помогут ему в трудную минуту. Когда Тусхаойский "монарх" узнал о проступке юноши, он немедленно созвал военный совет, на котором было решено напасть ночью на семью Итума и прогнать её из Тусхаройских владений.... Но вышло так, что жена его подслушала у дверей и, пожалев свою дочь, побежала в долину, к Итуму, предупредить его семью о грозящей опасности. Ночью, когда она возвращалась назад, её увидали Тусхаройцы, догадались о предательстве женщины и убили её тут же, у дороги. На том месте, где она была убита и до сих пор лежит на дороге большой камень. А сын Итума побежал в Тушетию, собрал там большое войско, напал внезапно на своих врагов и победил Тусхаройцев. "Монарх" снова созвал совет и хотел сложить с себя сан, но советники возразили ему, что в поражении его нет большого позора, так как победитель, ни кто иной, как его собственный внук. Тогда пришлось Тусхаройну признать Итума своим зятем и принять в свой род всю его семью. С тех пор и существует селение Итум-Кале".
  ....Рассказчики умолкают.
  Очарованные простыми, бесхитростными преданиями, рассказываемыми нам этими суровыми и мужественными людьми, беззаветно любящими свою горную родину, её героическое прошлое, её светлое "сегодня" - мы готовы слушать и слушать без конца. Но "Б", посмотрев на часы, решительно заявляет: "Баста! Завтра и у вас, и у нас день будет тяжелым" и, пожелав всем спокойной ночи, поворачивается к стене. У нас в кунацкой ночь, действительно, проходит спокойно... Но ребята наши, на улице, продрогли и промокли. Ночью на ущелье внезапно налетела буря, сильный и косой дождь попал даже на галерейку. Ребятам пришлось встать, разослать палатку и, покрывшись с головою прорезиненной тканью, дрожать от холода весь остаток ночи...
  
  А в тот же день (из дневника Коли Сабурова)
  
  Абдул-Кадир будит нас, когда солнечное утро сияет уже всеми своими радостными красками. Мы выскакиваем на плоскую крышу, расположенного ниже дома: скорее посмотреть на наш вчерашний перевал... Перед нами почти отвесной стеною поднимается бесконечная осыпь, уходящая прямо в небо; там далеко вверху, среди грандиозных зубьев пилообразного хребта, виднеется маленькая впадина перевала... Глядя в эту высь, мы сами почти не верим, что мы, такие козявки по сравнению с этой горой, в один день сумели перемахнуть через её гребень.
  Тем временем наши гостеприимные хозяева приносят нам большой таз простокваши, мы поедаем её с жадностью и просим ещё. Тут же на очаге варим лапшевник и яйца и никак не можем насытиться. Между тем, Абдул-Кадир, который торопится сегодня, как можно скорее попасть в родное селение Саканхой, где его ждут какие-то неотложные дела и где он рассчитывает встретить остальную нашу группу, начинает прощаться. Прощание наше дружественное и трогательное: не мало интересного, увлекательного и опасного было пережито с этим весёлым, жизнерадостным человеком. Перед уходом Абдул рекомендует нам нового проводника до селения Хангихой, где мы должны встретиться с остальной группой. По их словам, до этого селения только два или три часа пути. К сожалению, новый наш проводник по-русски не говорит совсем.
  Условившись выйти из Чангол в полдень, чтобы добраться к сумеркам в Ханги, мы принимаемся за генеральную чистку, стирку и мойку у небольшого водопадика, впадающего в наше ущелье. После этого я успеваю набросать общий вид селения не фоне предстоящего нам нового перевала и снежных гор.
  Наконец, собравшись и попрощавшись с гостеприимными хозяевами, мы снова пускаемся в путь. Пройдя мимо старинных башен селения, идем снова альпийскими лугами и, обогнув выступ горы, видим на той стороне ущелья цель нашего сегодняшнего путешествия - селение Хангихой. Увы, оно совсем близко от нас, но для того, чтобы до него добраться, нужно спуститься на дно ущелья и вновь на ту же высоту подняться вверх.
  Спуск оказывается очень крутым и трудным и только благодаря проводнику, мы сравнительно быстро, за полтора часа, спускаемся до реки, которая несёт свои быстрые воды по дну ущелья. Хотя нам и очень жарко, но поток так стремителен и глубок, что мы не решаемся в нем выкупаться, и, лишь найдя небольшую заводь, пробуем выкупаться хоть в ней, но вода так холодна, что едва окунувшись в неё, мы выскакиваем обратно, как ошпаренные. После купанья нам предстоит переправа через этот стремительный поток. В этом месте через него нет моста и лишь, упавшее с одного берега на другое, дерево служит шаткой переправой для пешеходов.
  Наш проводник, без груза, легко перебегает на другую сторону, но нам...! с нашими тяжелыми рюкзаками, в громоздких ботинках эта переправа даётся не так-то легко, тем более, что мы сознаём, что если свалишься в поток, то не поздоровится... И вот, немного пораздумав, мы вступаем на дерево, затем... становимся на четвереньки и один за другим благополучно перебираемся на тот берег. Здесь мы идём некоторое время вниз, по течению потока, в густом первобытном лесу. Вдруг тропинка обрывается у совершенно отвесной, срывающейся в реку, скалы, а затем продолжается за нею вновь метрах в четырех от обрыва. На скале виднеются небольшие зазубринки и впадинки, в которые едва смогут поместиться пальцы ног, а внизу, метрах в десяти, бурлит и пенится поток. Вот уж, поистине, "пронеси господи!" Однако, раздумывать не приходится: проводник наш переходит первым, мы переходим вслед за ним, передавая вперед альпенштоки и охраняясь ими. Руки судорожно вцепляются в каждый выступ, рюкзак за спиною кажется тяжелым необыкновенно и так тянет сорваться в пучину потока.
  Однако, и это испытание мы выдерживаем с честью и, снова перейдя по дереву через боковой приток Хильдехаройской речки, начинаем подниматься на противоположный склон. С последними лучами заходящего солнца, усталые и счастливые мы добираемся, наконец, до дома знакомых нашего проводника, которые встречают нас чрезвычайно приветливо и радушно. Наших, конечно, ещё нет. Заварив в хозяйском котле свои концентраты, мы выходим во двор полюбоваться золотыми красками уходящего дня... Перед нами, на фоне золотых облаков, закрывая половину неба, вырисовывается неприступная стена, увенчанная острыми зубцами, пройденного нами перевала.
  
  11 день похода.
  20 VIII.39.
  Саканхой - Хангихой - 15 км
  
  Сияющее солнечное утро смывает все следы ночной бури, ночных тревог. В ожидании своего нового проводника, мы перетряхиваем во дворе свой скарб. Надя конечно, находит себе пациентов везде. Здесь она возится с распухшей ногой старухи - тёщи Абдула. Федя снова садится за свой архи-дневник, я спешно записываю вчерашние сказки. Заразившись нашим хозяйственным настроением, Абдул тоже выволакивает из кунацкой свои ковры и вывешивает их на заборе проветривать. (А, может быть, желая скрыть свой дом и двор от любопытных взглядов своих односельчан). Впрочем, лучшей ширмой служит для него наше присутствие: всё селение может видеть, что в гостях у Абдула находится пять человек - русских туристов и никому в голову не придет, что в доме скрывается и ещё кто-то. Ставни кунацкой прикрыты... этот кто-то должен будет провести целый день в полутьме и безделье, в ожидании новой решающей ночи.
  Когда является Алаудин Мусаев - наш новый проводник со своей лошадью, все уже готовы к походу. В последний раз нас приглашают в кунацкую: "Лекарство принять на дорогу" - как, смеясь, говорит Абдул-Кадир. Тут же "Б", переговорив с новым проводником, рекомендует его Сергею, как хорошего, честного парня. Кроме того, он даёт нам письмо к своему коллеге в Тушетии, рекомендуя ему нас, как своих лучших друзей. Затем мы горячо и дружески прощаемся с "Б " и ещё раз заверив его в нашем полном молчании. Даем, конечно, и адреса, приглашая приехать в Ленинград.
  Абдул идет проводить нас до небольшого водопадика на повороте дороги. Здесь мы навсегда прощаемся со своим чеченским другом, хорошим товарищем в пути, веселым и остроумным человеком, деловым хозяином и ещё более дельным и ловким работником, другого, опасного нужного дела... Прощаемся и по-чеченски, и по-русски, и долго махаем ему, следуя по зигзагам широкой проезжей тропы. Но вот, за последним поворотом навсегда скрывается от нас и селение Саканхой, и гостеприимный домик Абдул-Кадира, и его маленькая фигурка, стоящая у водопада на краю обрыва.
  Дорога камениста и однообразна. Кругом лишь выжженные склоны, да скалы, пересекаемые иногда стремительными, шумными водотоками. Напротив, на северной стороне ущелья, зеленеют леса, далеко внизу еле видна река. Все мысли полны ещё только что пережитым - виденным и слышанным... Теперь только ясно вырисовывается перед нами фигура Абдул-Кадира, а также его цели и планы, когда он взялся быть нашим проводником. Мы сослужили ему хорошую службу и были прекрасной ширмой для его задач и тайных целей, отнюдь не имеющих отношения ни к сберкассе, ни к займу. В ином свете встает перед нами и наша ночевка в папоротниках и "штурм " безымянного перевала нашими тремя мушкетёрами...
  У селения Керестхой, где находится Хильдехаройский сельсовет, остановка. Сергей и проводник идут искать председателя, чтобы заверить договор. Вокруг нас, конечно, сразу же собираются любопытные. Когда мы снова трогаемся дальше, караван наш возрастает. Какие-то любезные попутчики предлагают нам с Надей свою помощь и мы взваливаем на их спины свои рюкзаки. Дорога наша проходит высоко по склону ущелья и еле заметно поднимается всё выше и выше. Проходим мимо нескольких селений и расстаёмся с последними попутчиками. Начинаются дикие места. Грандиозные скалы вздымаются по сторонам дороги, обломки их часто преграждают наш путь.
  И вдруг, за одним из скалистых поворотов перед нами сразу открывается вид на старинное горное селение. На крутом гребне склона попарно высятся башни, к ним лепятся современные мазанки с галереями, ещё ниже, на крутом обрыве над рекой, виднеется ещё башня, видимо, сторожевая, с зубчатыми уступами на кровле. Наши архитекторские сердца радуются - снова эти необыкновенные легендарные башни! Будет работа - готовьте карандаши! Внизу зашевелились какие-то фигурки, отнюдь не туземного вида - это наши "бледнолицие братья ", отважная тройка - 3-Коли-3!
  
  Из дневника Коли Сабурова.
  
  Встав утром сравнительно поздно, мы, в ожидании остальной группы, занялись зарисовками и обмерами старинных башен Хангихоя. Планировка этого селения очень оригинальна. Жилые двухэтажные башни - расположились по два, окруженные площадками и рвами на крутом гребне склона горы. Много ниже жилых башен, на том же гребне, очевидно охраняя подступы к селению со стороны реки, находится ещё одна башня - боевая. К сожалению, никто из жителей селения по-русски не говорит и нам остаётся неизвестной история этих башен...
  День начинает клониться к вечеру и туманная мгла окутывает окрестные горы, когда на верхней дороге поднимается пыль - это идут наши. Впереди идут наши замечательные девушки, за ними и остальные, с проводником и лошадью. Мы выстраиваемся на площадке фронтом и отдаем рапорт начальнику экспедиции о выполнении боевого задания трех мушкетёров. Сколько радости и рассказов было при этой "исторической " встрече!
  
  Очередное собрание Парламента, на этот раз в полном составе, выносит постановление: сегодня задержаться в Хангихое для работы; завтра с утра выйти на перевал, чтобы к вечеру быть в Тушктии, в самом верхнем её селении - Чонтио. Разгружаем рюкзаки, достаем альбомы и кто куда : наверх, вниз - скорее, чтобы не терять ни одной светлой минуты - лезем к башням Хангихоя. В доме остается лишь один Сабурка - за повара.
  Облака всё больше и больше окутывают ущелье, имеющее здесь грозный, суровый характер. Бегло осмотрев весь комплекс строений, каждый выбирает себе работу, Ребята заняты обследованием нижней сторожевой башни, Надя с Федей сверху снимают планировку селения, Я занялась акварелью, и очень некстати, т.к. начавшийся дождь смывает краски с листа. Рисунок приходится отложить неоконченным и заняться обмером нижней пары башен... Несмотря на усиливающийся дождь, работа кипит. Даже призывные свистки Сабур-хана, возвещающие о готовом обеде, не могут никого отвлечь; только наступившая наконец темнота заставляет нас всех вернуться в саклю.
  Знакомимся со своими новыми хозяевами - Хунарком Джовбатиновым и его семьёй. Эти милые приветливые люди напоминают нам чем-то наших лыжных хозяев - Гарсковых. За обедом, конечно, начинаются рассказы о приключениях. Кука непревзойденный рассказчик, красочно описывает пир с бандитами в Поге, встречу с медведем на горной тропе, ужасные трудности подъёма на перевал. Тут же тройка демонстрирует и сделанные ими рисунки и мы приходим в восторг от красот Туги. Как обидно, что и мы туда не попали. Наши ответные рассказы гораздо скромнее. Я вижу, как у ребят буквально чешутся языки рассказать о вчерашнем вечере, но, верные данному слову, они ограничиваются неопределенными таинственными намёками и обещаниями рассказать обо всем в Тушетии... Что ж, завтра мы должны будем перейти границу...
  На ночь тройка устанавливает свою палатку на дворе, Сергей и Лебедь устраиваются снова на галерейке, девы с дедом и новый проводник - в кунацкой. Перед сном Надя делает всем перевязки ставит компрессы на коленки трех мушкетёров, которые, как они говорят, "совсем развинтились " при спуске со знаменитого, открытого ими перевала.
  Всю ночь хлещет дождь.
  
  
  12-ый ДЕНЬ ПОХОДА
  21 августа 1939г.
  Хангихой - межперевалье
  
  
  Дождь и туман царят сегодня в ущелье.
  Низко, над самыми нашими головами, висят скучные серые тучи, срезавшие хребты гор своей однообразной расплывчатой линией. Перед выходом спешим закончить брошенные вчера из-за темноты, обмеры. Мы с Фёдором кончаем свой вчерашний обмер и совершенно промокаем в густой траве, в покрытых густой росой кустах... Фотографы наши негодуют на погоду, многие снимки пропадут из-за тумана. Тем временем, хозяйственная бригада уже подготовила к выходу наш караван. Призывные свистки собирают всех рисовальщиков, с болью в сердце оторвавшихся от своей работы... Неужели уже уходить, бросать эти замечательные башни?
  Проводить нас выходит вся семья хозяина.
  Как отличаются жители самых глухих ущелий горной Чечни от того представления о них, которое было у нас в начале пути! Простые и скромные люди эти полны благородства и какого-то внутреннего достоинства, приветливы, радушны и необыкновенно вежливы... Несмотря на полное незнание ими русского языка, у нас за этот короткий срок установились самые теплые и дружественные отношения с Хунарком Джовбатиновым и его семьей. Итак, расстаемся со своими последними чеченскими хозяевами. Впереди нас ждет перевал в 3600м, а за ним новая страна - Тушетия.
  Алаудин Мухаев посвистывает на своего коня - в путь!
  Сразу же за хутором тропинка забирает круто в гору, пока не достигает широкой верхней тропы. Путь по тропе тоже тянется все время вверх и вверх. Скоро мы входим в густую облачную мглу. Подступы к перевалу теряют всю свою заманчивость: окрестные горы скрыты туманом, густое белое молоко заволакивает окружающий ландшафт. Как на проявляющемся негативе, перед самым носом возникают неожиданно - то огромная, нависшая над тропою скала, то груда каменных ступеней и уступов, через которые, ободряемая посвистыванием Алаудина, с трудом перебирается нагруженная лошадь. Идем молча, с редкими привалами, посасывая на ходу конфеты долгососики. На привалах Лебедь снова начинает пичкать нас своим снадобьем - витамином С. Он подчует этой бурой жидкостью даже и Алаудина и тот очень доволен: "Вкусно! Якши! "
  Проходят часы, а характер местности и, увы, погода - не меняются, только всё больше нагромождения скал, а между ними, все ярче куртины цветов Даже среди отвесных склонов растут целые гирлянды камнеломок, ромашек, крупных и необыкновенно синих и душистых незабудок.
  Дед Хведор, уставший от непрерывного подъёма, брюзжит на погоду и на дорогу и начинает мечтать о... нашем будущем отдыхе в Крыму. Здесь, в самом сердце горного Кавказа, он поет дифирамбы Крымской Яйле, Чатыр-дау, Ай-Петри...
   "Вот там мы походим! " в увлечении восклицает Федя.
  Наконец, преодолев последний очень крутой и скалистый, состоящий из сплошных уступов подъём, мы поднимаемся на перевал. Ура! Кругом - внизу, вверху, всё то же белое, слегка колыхающееся, облачное море. Неудовлетворенные и разочарованные оглядываем мы крутой и узкий гребень перевала с пятнами снега, застрявшего в расселинах скал. Слева, скорее угадывается, чем виднеется крутой подъём, по-видимому, на вершину или пик. Там белеет снег и ветер доносит к нам его ледяное дыхание. На градуснике, прицепленном к Надиному рюкзаку, всего 5 гр. С.
  На самом гребне перевала выстроена круглая каменная хижина с бойницами, глядящими на все стороны перевала. Алаудин, говорящий по-русски очень плохо, кое-как объясняет нам, что это пикет милиции для выслеживания бандитов, переходящих границу ".
   "Начальник "Б", все бандиты скоро долой!"- громко восклицает он, делая выразительный жест рукой.
  "Алаудин, это и есть граница Чечни?" - допытываемся мы у парня, но понять его ответы крайне трудно - "Да, да, нет" - улыбаясь говорит он на все вопросы, а затем начинает быстро лопотать по чеченски, пытаясь жестами пояснить сказанное.
  "Где же Чоитио, скоро?" - "Да, нету скоро, знаешь?" - и он указывает вперёд. Там, сквозь неожиданный прорыв в облаках, совсем близко от нас мелькает бесконечная высокая линия хребта... Неужели мы заперты в горном кольце и перевал нами ещё не достигнут? "Нет, нет, скоро, скоро" - твердит Адаудин и торопит всех в путь.
  В 4 часа 40 минут мы покидаем перевал Воглбаса. Начинается спуск и Фёдор оживает. "Там, внизу, впереди, нас ждет "солнечная" Грузия; прощай дождливая Чечня! - восклицает он. Увы, рано". "Спуском в Ад" назвала после Надя ту жуткую тропу, которая ведет с перевала Воглбоса. То круто падая вниз, то снова карабкаясь на обломки скал, вьётся эта тропа по чрезвычайно узкому карнизу, выдолбленному в отвесных стенах черных шиферных скал. Слева - вздымается громадная стена, мокрая от дождя, от обильной влаги, сочащейся всюду, из самого камня и от многочисленных водопадов, низвергающихся откуда-то со страшной высоты. Ударяясь об узкий выступ тропы, этот ледяной каскад обдает всё вокруг миллиардами брызг, и снова спадает куда-то вниз во тьму, в ту страшную неведомую пропасть, откуда из сплошной пелены клубящегося тумана, торчат лишь острые пики и обломки скал.
  От дождя, тумана и от брызг многочисленных каскадов, одежда наша промокает до нитки, и в сапогах хлюпает вода. Хотя мы и боимся как бы не промокло также содержимое наших рюкзаков, но не останавливаемся, чтобы не упустить последних светлых минут уходящего дня, торопясь выйти скорее из этой мрачной бездны, у которой, кажется, нет ни дна, ни вершины, также как и нет конца и этой каменистой опасной тропе... Вечер окрашивает окружающий нас туман зловещим красноватым оттенком, Иногда клубы его начинают как-то быстро и странно темнеть, принимая мрачный, фиолетовый тон; затем темнота эта начинает создавать какое-то слишком осязаемое впечатление: и вдруг, как на проявляющейся фотографии, перед самым нашим носом, из тумана возникает, преграждая нам путь, новая черная стена. Однако тропа круто заворачивает в овраг и, минуя его, по мокрой скользящей под ногами осыпи снова лепится к отвесной стене скалы. Бесконечно долгим кажется этот "слепой поход" по узкой тропе, среди мрачных, черных скал и бездной неведомой, скрытой туманом пропасти, где даже грохот низвергающихся в нее водопадов, пропадает, замирая где-то в неизмеримой глубине...
  Наконец, туман становится как будто светлее, ноги ступают на мягкий травянистый грунт. Чувствуется, что мрачные стены расступились, но что вокруг нас? Что внизу перед нами? Тушетия? Как слепые щенки бредем мы друг за другом, все вниз и вниз, по мокрому альпийскому лугу, не видя еще куда, но уже предчувствуя близость отдыха: где-то внизу звенит река.
  ...Несмотря на всю свою усталость, мы не можем не улыбаться, когда оглядываясь назад, видим фантастическую фигуру отставшего Федора. Вначале, из тумана вырисовывается лишь общее очертание его костлявой фигуры... Он медленно сходит со склона, руки его скрещены на груди, взгляд блестит из под нахлобученной шапки-сванки, мистическим, нездешним блеском, худое небритое лицо аскета выражает безнадежность, покорность судьбе... Костлявое тело его и рюкзак покрыты промокшим белым плащом, который свисает с его покатых плеч картинными "иконописными " складками. Впереди, на длинном ремне, болтается знаменитая "Бандура" и при каждом шаге бьёт Фёдора по его худым коленям... Ни дать, ни взять - Святой! Подвижник и великомученик дед Хфёдор!
  Но вот - ноги ступают, наконец, на горизонтальную поверхность - мы в долине! Увы, кругом все то же безлюдье, все то же молчанье и лишь бурный, ледниковый ручей вносит жизнь в окутанное туманом, пустынное ущелье. Уже не боясь промочить свои и без того промокшие ботинки, мы переправляемся на другую сторону ручья, чтобы убедиться, что там тропинка наша уходит на такую же крутую травянистую стену, как и та, с которой мы только что сошли...
  "Где же Чонтио, Гиреви, Парсма? Где Тушетия?" И Алаудин показывает снова вверх. Там, за толщей ещё не пройденного нами Передового, Пирикительского хребта, за перевалом Кериго! Некоторое время мы молча смотрим друг на друга, затем, конечно, разгорается "парламент". Сергей показывает на часы - 5 часов! Но Сабурка упорно тянет вперед, вверх, а Алаудин, улыбаясь и указывая куда-то влево, пытается втолковать, что там должно находиться кочевье пастухов. Решаемся последовать совета Алаудина, и вот, снова, из последних сил, бредём вверх по течению ручья к новому последнему разочарованию: маленькие каменные хижины оказываются развалившимися и пустыми.
   "Ставить лагерь"- распоряжается Сергей. Уже в сгущающихся сумерках мы находим сравнительно удобную площадку и начинаем хлопотать, расставляя палатки. Между тем, Сабурка и проводник исчезают где-то в тумане и через некоторое время появляются с целыми охапками смолистого, но мокрого хвороста, а Сабурка волочит за собой даже целую карликовую берёзку. Как нашли они эти сокровища на абсолютно безлесных склонах? Кука начинает священнодействовать, пытаясь, без особой надежды на успех, разжечь из этих сырых сучьев костёр. Но тут совершается чудо: в пустынной, окутанной холодным туманом долине, разгорается великолепный костёр! Над ним повисают наши котелки, вокруг развешиваются мокрые носки, рубахи, сапоги, куртки... Мокрые спины, ноги и руки также тянутся к веселому огоньку, не смущаемые даже целым дождём горячих искр. Лишь окончательно захиревший Дед отлёживается в палатке, укутанный всеми нашими одеялами, пледами и плащами и напоенный драгоценной порцией до сих пор бережно хранившейся водки.
  Когда горячий ужин ( пища богов!) согревает нас окончательно, все приходят в весёлое, шутливое настроение, песня за песней оглашают пустынное ущелье.
  "Ой, ребята, чей это сапог сгорел?" - действительно от утыканного гвоздями сапога валит дым, да и не только от него - сгорели чьи-то носки...". "Да ведь это мои!" Но пострадавшие "погорельцы" вместе со всеми остальными неудержимо хохочут над происшествием.
  Темная, ненастная ночь нависает над ущельем. Молчаливо стоят громады, увенчанные вечными снегами, гор, тесным непроходимым кольцом обступивших маленькое горное ущелье. Что им, великанам, творениям вечной природы, до этих мелких людишек, странников, жизнь которых так скоротечна? И всё же, крохотный огонёк жизни побеждает окружающий мрак; великое молчанье сурового ущелья нарушается весёлым треском костра, смехом, песней.
  "Горные вершины спят во тьме ночной,
  Тихие долины полны свежей мглой...
  Не пылит дорога, на дрожат листы,
  Подожди немного, отдохнешь и ты".
  
  Усталость берёт своё, однако никому ещё не хочется уходить от весёлого треска костра. Хоть бы кто-нибудь сказку рассказал! И Кука берётся рассказать сказку - последнюю сказку нашего чеченского друга - Абдул Кадира, слышанную им в селении Туга:
  ...Бывают люди такие храбрые - джигиты называются, смелые люди - ей бо!
  Было у Шамиля много джигитов, один из них, Наиб, был всем джигитам - джигит. Случай с ним был однажды такой: Пробирался этот джигит горной тропой, и был он один... случилось так, наверное в разведку ходил. А враги давно хотели его убить, да всё случая искали. Только в открытом бою нельзя было ни взять его, ни убить: храбр он был и пуля его меткая была, и кинжал его, как жало змеи жалил...
  Ну вот, шёл он горными тропами, шёл и песню запел и задумался. Но случилось так, что узнали враги его путь. Может предатель такой нашёлся, а может, услышали они его песню... И подкрался один из врагов его сзади. Одному легче подкрасться незаметно. Подполз он, как трусливый шакал, сзади и выстрелил в джигита. И, увидев, что пуля попала в джигита, думая, что рана смертельна, этот враг, шакал, а не человек, с торжеством вышел из-за скалы полюбоваться смертью джигита. Но джигит выхватил кинжал свой и пулю, в него попавшую, вырезал из тела, и, зарядив ею свое ружьё, обернулся быстро, и насмерть убил своего врага его же собственной пулей. Рассказывать об этом долго, а было это так быстро, как быстро падает ястреб на свою добычу. Увидя смерть своего товарища, остальные враги его, разбежались, как зайцы. Вот, какой джигит был, всем джигитам - джигит - ейбо!"
  Понемногу ребята расходятся по палаткам, и те озаряются изнутри мягким розоватым светом - это зажглись наши замечательные люстры. В палатках раздается смех и возня, ворчанье Сергея, вздохи Фёдора. Алаудин, Назарка и я сидим ещё у костра, подбрасывая в него щепки, ожидая пока ребята хорошенько нагреют палатки. Впрочем, бедняга Алаудин продежурит у костра всю ночь, т.к. он намерен сторожить от волков своего коня. На всякий случай и ему приготовлено место в маленькой палатке.
  До сих пор, вспоминая тот дождливый холодный вечер, проведенный нами в одном из заброшенных и пустынных уголков земли между перевалами Воглбоса и Кериго, мы признаемся: - это был самый счастливый вечер, самый лучший лагерь, самый веселый костер за все время нашего путешествия.
  
  
  13 день похода.
  22 VIII.39.
  Межперевалье - Парсма.
  
  Разогнав вчерашний туман, утро чистое, ясное и холодное озаряет глубокое ущелье ледникового ручья Кериго-ахк. Сдавленное крутыми боками, обступивших его со всех сторон гор, ущелье скрыто в тени, тень лежит ещё и на окруживших его, скалистых хребтах, но за ними, на чистом фоне темно-синего горного неба, сверкают, озаренные солнцем, ослепительно белые шапки великанов Пирикительского хребта. На окружающих ущелье скалах также лежит выпавший ночью снег. На дне ущелья царит тишина. Разлитое вокруг величавое холодное спокойствие нарушается лишь вечным, неумолкаемым журчаньем стремительного ручья. В густой, седой от росы, траве белеют три маленькие палатки; там царит ещё беспробудный сон. Невдалеке от лагеря белеет еще одно пятнышко - это стреноженный конь Алаудина, мирно пощипывает травку.
  Но вот приподнимается пола одной из палаток. Сабурка с загоревшимися глазами обводит освобожденную от туманов окрестность, жадно, полной грудью, втягивает воздух и одним прыжком выскакивает из палатки. Скоро под его ловкими руками загорается потухший костёр, начинает бурлить налитая в котелки вода.
  "Эй вы, суслики, вставайте!" - звонкий голос Сабурки нарушает торжественную тишину ущелья, эхо раздается во всех его уголках, но суслики спят.
  "Ребята, горы! Перед нами Тебулос-мта, вот она, рукой подать, скорее, скорей!" Но в палатках сопят, ворчат, смеются: "Знаем мы эти бредни, у нас тут своя Тебулос-мта есть, и к ногам Сабурки вылетает белая Федина "сванка", формой своей напоминающая сахарную голову. Но Сабурка неукротим, кроме того ему холодно, да и скучно. Он быстро расстёгивает полы палаток и, схватив за ноги беспомощных, завернувшихся, как в коконы, в спальные мешки сусликов, выволакивает их на холодную мокрую траву. Эта мера оказывает своё действие - лагерь мигом оживает. Отсыревшие за ночь вещи подтаскиваются к костру для просушки, сытный завтрак уже дымится на разосланной скатерти, звон ложек и кружек доказывает, что владельцы оных не страдают отсутствием аппетита.
  "Ребята, я видел сон, после которого, до сих пор не могу избавиться от тяжелого настроения - жалуется Кука - я видел будто у всех нас восьмерых, независимо от пола, родилось в эту ночь по младенцу! И нам не выбраться поэтому из ущелья, т.к. не складывать же новорожденных в рюкзаки? Ведь вот, какое ужасное положение!"
  " Ну и сон!" - смеются ребята и также начинают рассказывать о своих снах. Быстро собравшись после завтрака, начинаем новый подъём. Тропинка винтом вбегает вверх на очень крутой заросший альпийским лугом, покрытый мелкими осыпями, косогор. Отдыхаем через каждые 10-15 минут. Через полтора часа подъёма выходим на широкую залитую солнцем террасу. Отсюда открывается чудный вид назад: на наше ущелье, на пройденный нами вчера пилообразный хребет, с его глетчерами, отвесными черными скалами, страшными осыпями, серебряными нитями водопадов. Где-то там, среди этих мрачных поседевших от ночного снега скал, лепится наша вчерашняя тропинка...
  "О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?" - раздается декламация, ставшего в картинную позу, опёршегося на громадный лошадиный череп, - Куки. Действительно, вся терраса усеяна остатками костей, белеющих там и сям, среди куртин ярких альпийских цветов.
  "По Ко-о-лям!"
  И снова вверх по тропе, которая с каждым шагом становится всё более скалистой и трудно проходимой. Конь Алаудина испуганно косится в пропасть, проводник подбадривает его своим ласковым посвистыванием, ребята помогают ему в наиболее трудных местах.
  И вот, наконец, в середине дня мы вступаем на гребень Передового хребта, достигнув границы между Чечней и Тушетией. С перевала Кериго, возвышающегося на 3200м над уровнем моря, открывается величественная, не заслоненная никакими туманами - панорама. На восток и на запад уходит бесконечная зубчатая, увенчанная вечными снегами, линия хребта. К сожалению, вершины великанов Туго и Тебулос-мта, и Амуго успели уже окутаться клубами облаков. Ближе всего к перевалу виднеется скалистая, конусообразная вершина Кериго. Конечно, и на этом перевале виднеется пикет милиции. Сзади - уже знакомое нам, глубокое ущелье, впереди-же манит к себе наши любопытные взоры, новая страна - Тушетия, действительно, - Солнечная Тушетия!
  Панорама замкнута на юге суровым, скалистым и безлесным хребтом, в глубоких ущельях которого спрятались огромные и грязные снежные пласты. Долина Алазани таится ещё где-то глубоко внизу. Склон нашего хребта пестрит цветами и весь залит теплым южным солнцем.
  Итак, прощай Чечня! Прощай "Роднёхонька!"
  И - здравствуй Солнечная Грузия!
  
  Вначале спуск очень крут: приходится всё время придерживать лошадь. В глубокой лощине залегает мощный пласт снега и мы, конечно, забираемся на него - сфотографироваться "на ледниках перевала". Затем тропинка выбегает на залитый солнцем альпийский луг и тянется по нему бесконечно. Все снимают, наконец, свои теплые куртки и рубашки, начинают дурачиться, кувыркаться в траве, петь, возиться...
  Вдруг, мы видим внизу какие-то спешащие нам навстречу фигурки. Они бегут как-то странно, будто собираясь окружить нас кольцом, и, несмотря на то, что все они вооружены винтовками, прячутся за каждой скалой и за каждым косогором. Вскоре дело выясняется: первыми нас встретили в Тушетии пограничные милиционеры. Оказывается, они не пропускают через эту границу чеченцев, или, как их здесь называют - "Кистин". Даже к проводнику нашему, Алаудину, они относятся несколько подозрительно и предупреждают, чтобы он взял в Гиреви пропуск для своего возвращения.
  С половины спуска перед нами открывается, наконец, и ущелье, по дну которого катит свои светлые стремительные воды, сравнительно широкая, горная река - Пирикительская Алазань. Направо, за косогором, показываются башни селения Чонтио.
  Башни эти ничем от чеченских не отличаются: те же пропорции, те же пирамидальные кровли. Внизу, у реки, виднеется к тому же несколько типичных чеченских же могильников. Милиционеры предупредили нас, что Чонтио - заброшенное селение, поэтому мы сворачиваем налево, решив сегодня же добраться до большого селения Парсмы. И вот мы уже на широкой дороге, которая вьется вдоль высокого берега Алазани.
  "Гомарджо-бар" - приветствует, встретившийся нам первым всадник - тушин". Гагимарджос" - сразу вспоминаем и мы ответное грузинское приветствие. Вдруг, на другом берегу реки мы видим неожиданное зрелище. Там, на высокой скале, на краю небольшого поперечного ущелья, высятся развалины города - замка, "мёртвого города". На карте место это называется Эго, но ведь это тот же Фарскалой - Чечни, Муцо - Хевсуретии. На горбатой хребтине скалы возвышаются разрушенные башни, ниже видны остатки стен жилых домов, ещё ниже, на берегу ручья, группа могильников. К сожалению, поблизости не видно даже подобия моста; о переходе через стремительную Алазань вброд - не приходится и думать. Увы, с болью в сердце, мы проходим мимо интереснейших развалин.
  Скоро и на нашем берегу встает целая группа башен. Они сторожат подход к расположенному несколько ниже, у самого берега реки, красивому селению Гиреви. Вид на Гиреви от этих башен чрезвычайно красив. Селение расположилось амфитеатром. Каменные домики его покрыты широкими плитами, украшены спереди красивыми балконами. Южная стена всех этих зданий имеет иногда довольно странную фактуру: на камни стены налеплены какие-то круглые лепешки, которые при ближайшем рассмотрении оказываются кизяком. Дело ясно: ущелье Алазани на многие и многие километры совершенно безлесно и жители пользуются этими лепёшками как топливом.
  Выше Гиреви, в красивой горной котловине, видны остатки зданий, также расположенных амфитеатром. Ещё выше виднеется замок. Это развалины "Старого Гиреви". На севере котловина заканчивается необыкновенной, сказочной горой, напоминающей пьедестал какого-то огромного, созданного самой природой, прекрасного памятника. Склоны горы покрыты пеленою свежего снега. Это придаёт ей ещё более фантастический вид, выделяя её среди зелёных склонов, обрамляющих котловину травянистых хребтов.
  У одного из зданий современного Гиреви мы встречаемся с целой группой милиционеров и спрашиваем их начальника, к которому у нас есть письмо от "Б". Однако, оказывается, что адресат наш повышен в чине и переведен в Телав, а его заместитель, некий Миша Попоев, отсутствует. Окружающие нас люди приглашают остаться в Гиреви, но Фёдор так горячо протестует, что, хотя нам и самим хочется остаться в этом интересном селении, мы не решаемся возражать нашему "учёному мужу". Оставив Попоеву записку, наш караван, под громкий лай огромных свирепых собак, покидает Гиреви.
  Семь километров отделяющих Гиреви от Парсмы, мы проходим по хорошо разработанной дороге, над самым берегом Алазани. Ущелье всюду очень живописно и разнообразно. Выйдя на широкую зелёную дорогу, мы видим, наконец, перед собою одно из самых замечательных селений горной Тушетии - Древнюю Парсму. Селение-крепость возвышается на высокой горной террасе, склоны которой представляют собой почти отвесные стены. На краю обрыва возвышается необыкновенно стройная боевая башня, чеченской (опять чеченской!) архитектуры.
  На зелёной лужайке, на виду у Парсмы, снова возникает, ставший уже традиционным - "парламент". Подниматься ли в само селение или разбить лагерь тут же, на берегу Алазани". Дровяной вопрос" решает дело: нигде в округе не видно ни деревьев, ни даже хворосту - придется подниматься в селение. Ведущая в Парсму единственная тропа огибает крутой откос и, постепенно поднимаясь, выходит на широкую площадку перед селением.
  Наш караван направляется по грязной, утопающей в навозе улице к центральной площади Парсмы. Здесь нас радушно встречает какой-то белокурый молодой человек и ещё несколько тушин. Когда выясняется, что рекомендованный нам Джантимиром Ичаев живет не здесь, а в Гиреви, молодой человек, который говорит по-русски очень хорошо, от имени всех жителей предлагает нам гостеприимство в любом доме селения. Узнав, что мы предпочитаем остановиться в собственных домиках-палатках, он ведёт показать нам "лучшее место " в селении для лагеря. По дороге он нам рассказывает, что туристы здесь не редкость. Обычно они приходят из Дагестана и следуют затем через перевал Ацунта в Хевсуретию.
  Площадка оказывается действительно замечательной. Это большой зелёный луг, расположенный над самым обрывом. Внизу проходит большая дорога, за нею светлеет серебряная лента Алазани. Горизонт замкнут высоким травянистым хребтом. Пока мы устраиваем лагерь, жители приносят хвороста для нашего костра, хозяйки тащат для продажи - кто молоко, кто хлеба, кто яичек.
  На этот раз мы разбиваем свои палатки по всем правилам и скоро они красуются посреди зеленой лужайки в виде буквы Т, причём на высоком центральном шесте (Сабуркином) развивается вымпел. Лужайка, на которой раскинулся наш лагерь, оказывается любимым местом отдыха и развлечений всех жителей Парсмы. Женщины собираются здесь в кружок и, сидя на камнях над самым обрывом, непрерывно болтая, вяжут свои замечательные шерстяные изделия. Мужчины тоже рассаживаются отдельным кружком, ребятишки весело играют, дерутся и бегают по всей площадке. Какой контраст между суровыми нравами Чечни и этой жизнерадостной и полнокровной общественной жизнью тушин! Здесь чувствуется совсем другая, более высокая культура.
  Конечно, мы знакомимся с приветливыми жителями Парсмы, между прочим, с красивым грузином, землемером из Телави и с местной знаменитостью: бодрым и жизнерадостным 106(!) -летним стариком, которого Назарка тут же и зарисовывает. Оказывается, что старик этот летал в прошлом году на аэроплане, из Телави в Тбилиси! Во время обеда к нашему лагерю подъезжает какой-то взмыленный всадник, который оказывается Мишей Попоевым из Гиреви. Получив нашу записку, он немедленно прискакал в Парсму. Мы передаем этому румяному и весёлому молодому человеку письмо от "Б" и приглашаем к обеду. В свою очередь он приглашает нас в Гиреви - там завтра празднуется тушинская свадьба и это обстоятельство соблазняет наших ребят. Решаем разделить группу на две партии: часть останется работать здесь, в Парсме, другая часть пойдет в Гиреви.
  После обеда мы тепло прощаемся с нашим верным спутником, славным парнем Алаудином Мухаевым - своим последним проводником. Отныне - решено идти одним, без проводника и лошади, т.к. наш продовольственный груз уже значительно уменьшился.
  Вечером ребята устраивают настоящий базар, покупая у тушинок связанные ими пестрые шерстяные носки. Здесь вяжут все, даже совсем маленькие пятилетние девочки. Все они, глядя и смеясь, протягивают нам свои изделия, однако, далеко не все они оказываются красивыми. Торговля продолжается до самых сумерек. Наконец, новые обладатели носков, довольные своей покупкой, как трофеем, уползают в палатки. Жители уходят в селение, а мы, наслаждаясь ясным, но отнюдь не тёплым вечером, ещё долго сидим у костра.
  Вдруг откуда-то издалека, с дороги, к нам доносится странный гул, звук бубна, крик и пенье. Мы настораживаемся, вглядываясь в черноту ночи, под обрыв. Тушины, жители Парсмы, тоже сбегаются к обрыву. Наконец, внизу, на дороге показывается, освещенный фантастическим колеблющимся светом факелов, свадебный поезд. Оказывается, свадьба справлялась вначале в селении Дартло - на родине невесты, теперь все они двигаются к жениху, в его родное селение - Гиреви. Нам не видно сверху деталей этого необыкновенного ночного шествия. Мы видим беснующуюся пеструю толпу мчащихся верхами джигитов, музыкантов, ударяющих в бубен и наполняющих весь воздух пронзительной дикой музыкой; женщин, украшенных лентами, чьи-то красные кричащие и поющие лица... Всё это выплывает из тьмы, освещается на несколько минут, то там, то здесь, неверным красноватым светом факелов, бросающих пёстрые блики также и на окружающие скалы и на быстрые струи, скрытой во тьме, Алазани...
  Бесконечной лентой тянется по дороге этот фантастический пьяный поезд, наполняя ночное сонное ущелье странным и нестройным шумом. Но красные точечки факелов становятся всё меньше и вскоре веселый хоровод исчезает за поворотом. Ночь становится как будто ещё чернее - и тишина водворяется в долине Алазани.
  И тут я вспоминаю о связке бенгальских огней, которые я захватила из Ленинграда и, конечно, благополучно о них забыла. Я сообщаю секрет Наде, мы с ней прячемся сзади палаток и долго возимся там, пытаясь разжечь эти отсыревшие на дне рюкзака палочки. Но вот, звёздочка, одна, две - целый каскад взлетают в темное небо... К удивлению ребят, мы исполняем с Надей фантастический танец, окруженные каскадом горящих падающих звёзд. Не успевшие ещё разойтись тушины смотрят на представление, как на чудо...
  Затем, обсудив план завтрашнего дня, все расходятся по палаткам. Главврач Надя делает свой ночной обход, перебинтовывая мозоли, ставя на коленки компрессы, пичкая простудившегося Фёдора кальцексом.
  
  14 день похода.
  23. VIII.39.
  Парсма - Гиреви - Парсма
  
  Утро проходит в хозяйственных хлопотах. Кто занят починкой, кто - лечением, кто - бритьём, Мы с Надей спускаемся на берег Алазани и устраиваем там генеральную стирку. Лагерь принимает вскоре вид цыганского табора: на всех берёзках и растяжках сохнут предметы несложного туристского туалета. После плотного завтрака начальник трубит сбор. "Ученый муж" - Хведор должен возглавить экскурсию по Парсме, затем часть группы останется здесь, другая уйдёт в Гиреви. В Парсме останутся "калеки", которые в течение сегодняшнего дня обязались залечить свои раны - это я, Хвёдор и двое Коль.
  Итак - Парсма.
  Это древнее тушинское селенье всегда жило полнокровной жизнью и в нем тесно переплетаются следы его старой застройки с более новыми и даже современными сооружениями. В прошлом оно представляло, вероятно, одну из самых укрепленных точек в верховьях Пирикительской Алазани, т.к. расположенное на естественном возвышении среди широкой части долины, оно доминировало над нею и над дорогой, проходящей по берегу Алазани. На отрогах и высоких скалах, замыкающих долину с востока и с запада, виднеются остатки укреплений и сторожевых башен. В самой Парсме сохранились развалины древнего замка и целый комплекс, также частично разрушенных и давно уже покинутых, жилых башен, расположившихся на уступах скал ниже современного селения.
  На самом верхнем уступе этой скалы возвышается высокая и стройная пирамидальная башня чечено-ингушского типа, к которой примыкает центральная площадь современной Парсмы. Видно, что многие здания селения перестроены из каких-то других, более древних сооружений, но в настоящее время, почти все они имеют более или менее модернизированный вид. Зданьица эти сложены из грубого камня, окружены деревянными резными балконами и галерейками, перекрыты шиферными плитами.
  В селении очень много живописных уголков. Интересна его центральная площадь, вымощенная крупным плитняком, в щелях которого пробивается яркая зелёная травка, и окруженная домиками, причем некоторые из них оштукатурены и выбелены, стены других "украшены" лепешками кизяка. Улицы и площади очень украшает вывешенная и выставленная на галерейки и дворы пестрая домашняя утварь; почти на всех перилах висят ковры, на плитах дворика стоят большие медные тазы и кувшины.
  Стены и галерейки многих этих домов украшены рогами животных; балкон одного из них даже головами оленей и туров, украшенными великолепными рогами - очевидно это дом охотника. В одном из отдаленных переулков, сохранился чудесный старинный домик, по видимому, также принадлежавший раньше охотнику. На внутренней выбеленной стенке крыльца виднеется примитивное изображение бегущего оленя, нарисованного на стене голубой краской. До сих пор не могу себе простить, что не успела ни обмерить, ни нарисовать этот чудный "домик голубого оленя". Зато мы с Фёдором обмерили другой, ещё более интересный дом, по-видимому, переходного типа от "дома-башни" - к более современным одноэтажным зданиям.
  Этот двухэтажный дом-"терем" прекрасно сохранился и обитаем ещё до сих пор. В первом, полуподвальном этаже, как обычно, помещается скот, в двух остальных этажах находятся жилые помещения, освещаемые лишь узкими отверстиями - бойницами. В комнатах этого дома сохранилась довольно интересная утварь, среди которой выделяется длинный деревянный украшенный резьбою диван.
  На улицах и переулках селения останавливают на себе внимание набольшие сооруженьица печей, стоящих совершенно отдельно от домов; они находятся, по-видимому, в коллективном пользовании жителей селения и служат исключительно для хлебопечения.
  Жители Парсмы отличаются живым и общительным нравом, женщины красивы, бойки и очень трудолюбивы. Общий тип населения напоминает грузинский, Почти все тушины черноволосы, темноглазы и смуглы. В большинстве своем, женщины одеты во все чёрное и лишь пёстрые чулки и "читоби" своими яркими тонами украшают их скромный наряд. Многие из них носят распущенные завитые в трубочки локоны. Мужчины одеты в черкески грубошерстного сукна темно вишнёвого цвета, на ногах они носят те же чулки и "читоби", на голове - типичные маленькие черные шапочки - тушинки.
  При разговоре с жителями выяснилось, что все они живут в Парсме только летом и своим постоянным местом жительства считают селения, расположенные в районе городка Пшавели, в Кахетии. Именно этим обстоятельством и объясняется общая культурность горных тушин, которая так отличает их от горцев Чечни. В Кахетии дети их учатся в школах, сами они пользуются всеми благами щедрой Кахетинской природы. Однако, на лето все они снова переселяются на горную родину своих предков, выгоняя сюда, на прекрасные альпийские пастбища свои многочисленные стада. Также поступают жители остальных селений Пирикительской Алазани - Гиреви, Чишо, Дартло... Видимо, здесь остаются только несколько стариков, стерегущих эти древние пепелища...
  В разговоре с жителями выясняется, что память об обитавших здесь ранее предках почти утеряна. Никто из них не мог рассказать нам истории Парсмы, её башен, какого-нибудь связанного с нею предания... Женщины, обитательницы обмеренного нами дома, не могли даже рассказать нам, кому здание это принадлежало раньше: жили-де здесь какие-то старики, да померли... Новые владельцы не знают даже истории собственного любопытного старинного дома.
  После совместного осмотра Парсмы группа разделяется: Кука и Назарка приступают к обмеру старой части селения, Фёдор удаляется на зарисовки, я - дежурить у палаток. Забравшись на скалистые уступы, возвышающиеся посередине луга, я делаю акварель раскинувшейся предо мною Парсмы. Вокруг меня, на лужайке, кипит живая жизнь: на самом краю обрыва собрался кружок женщин - все они заняты одновременно вязаньем и оживлённой болтовнёй. Ребятишки носятся по лугу как пчёлы, они преследуют какого-то рыжеватого мальчугана, дразня его кличкой: "кистин, кистин".
  Но, если кипучая жизнь этого народа резко контрастирует с суровым бытом его северных соседей - чеченцев, то их селение, вернее его старая часть, с его жилыми и боевыми башнями, напоминает Чечню и Ингушетию так живо, что даже трудно себе представить, что находишься не там, а в другой, чуждой (а в былые времена даже враждебной) стране, среди народа, говорящего на совсем другом языке - в Грузии! Здесь кроется загадка, ещё не разгаданная, не открытая... Хранят эту загадку молчаливые стены покинутых башен, разрушенные замки, могильники с прахом позабытых предков... и горы, замыкающие это ущелье, суровые хребты - немые свидетели протекавших здесь в давние, давние времена бурных исторических процессов и народных переселений.
  Если бы мы могли пробыть здесь подольше! Иметь время покопаться во всех этих сооружениях, побывать на развалинах таинственного "мёртвого города" - Эго... Может быть, нам удалось бы приподнять завесу над тайной исторического прошлого народов-соседей, разгадать, кем были их предки, построившие все эти замечательные сооружения и башни...
  Время идёт и идёт. Ребята совсем запропастились на своих башнях; призываю их пронзительными свистками. Наконец, являются Назарка и Кука, чрезвычайно довольные своей работой. Им удалось обмерить весь комплекс жилых башен старой Парсмы и сделать детальный обмер одной хорошо сохранившейся башни. Смеясь, они показывают нам кусок какого-то твердого, но необыкновенно лёгкого, похожего на камень, вещества, найденного ими в одной из башен. При "исследовании" этот кусок оказался окаменевшим кизяком! Значит леса здесь вырублены с незапамятных времён.
  Двое Коль остаются дежурить, мы с Федором направляемся обмерять, описанный уже выше - дом "терем". Как мы не торопимся, работа наша затягивается до вечера. Голод дает о себе знать - приходится бросить мысль об обмере еще и "домишка голубого оленя" - спешить к нашему потухшему камельку.
  Пока я вожусь с грязной посудой и со стряпней, наступает полная темнота. Неожиданно из тьмы возникают фигуры наших гуляк, вернувшихся со свадьбы. Нарочито пьяными голосами они тянут какую-то песню. Ребята чрезвычайно довольны своей прогулкой, к тому же сыты по горло, еле двигаются от усталости, поэтому сразу забираются в палатки - спать! Мы же голодные, как волки, возимся со своими котелками у костра. Наконец, суп готов, зато блины... уж эти мне блины! - не удались. Впрочем, пожирая недопеченное, размякшее тесто, ребята уверяют меня, что вкусно и так. Вдруг из одной палатки раздается жалобный голос: "Дайте и мне поесть". К нашему возмущению - это оказывается уевшийся и упившийся Лебедёнок, мы отказываем ему и он засыпает в страшной обиде.
  Посреди ночи я просыпаюсь от холода. Сильный и крупный дождь барабанит по кровле нашей палатки, в ущелье завывает ветер, то и дело слышны раскаты грома. Обследовав внутренность нашей палатки, я убеждаюсь с огорчением, что она протекла, в ногах у нас все растет и растет большая холодная лужа. Свертываюсь комочком, чтобы не промочить ног, предварительно перетащив, стоявшие в ногах, продукты на более сухое место. Дождь всё усиливается и вода всё прибывает и прибывает. Надя, спавшая до сих пор, как сурок, также просыпается: у нее уже промокли ноги и конец одеяла. Некоторое время мы пережидаем, надеясь, что ночная буря утихнет. Наконец, потеряв надежду, предварительно посоветовавшись, мы начинаем свистеть ребятам. Вскоре из их палаток раздаются чьи-то сонные голоса и я сообщаю о нашей беде.
  "Наташка, немедленно лезь сюда" - раздается распоряжение некурящей палатки. Я мигом перебираюсь на приготовленное мне место. Надя терпеливо ждет приглашения "курящих". Однако там ворчат не слишком любезно, Надя обидевшись заявляет, что ей и в луже хорошо и остаётся в промокшей палатке. После "обмена любезностями" с курящими, засыпаем также и мы. А дождь всё льёт и льёт. Ветер обрушивает иногда на наши палатки целые каскады дождя, треплет их так, что кажется - вот, вот сорвёт! И только под утро буря несколько утихает.
  
  В тот же день( из путевых заметок Коли Лебедева)
  
  На вчерашнем парламенте было решено начать утренние дежурства, чтобы не обременять всех тяжелыми кухонными обязанностями. Мы с Федей встаем сегодня пораньше. Я ещё с вечера решил приготовить для ребят такой "суфле-сюрприз", какого они ещё не едали. Положим, что не едал его и я сам. Федя ещё не знает, что я хочу делать, но помогает мне: он покупает молоко и 3 дюжины яиц. Всё это я разбалтываю вместе и добавляю в кипящие котелки... крошек от сухарей, которых у нас накопилось, увы, много. Получается такая вкусная и сытная каша, что даже наши знаменитые прожоры не могут её одолеть и оставляют " на потом".
  После завтрака и коротенького, но всё же "неизменного" парламента, мы всем составом отправляемся осматривать Парсму. Селение точно вымерло. Ни трудолюбивых девочек, ни любопытных мальчишек, ни одной живой души... Вся Парсма, вся Тушетия - на свадьбе, в Гиреви. Туда же направляемся и мы, вернее: Серёжа, Сабурка, Надя и я - идем на свадьбу, остальные остаются дома. По тропинке, обгоняя нас, скачут запоздалые гости, бегут нарядные ребятишки. Идти легко и свободно, солнышко греет... (совсем, как "сейчас" - в Ленинграде) и я доволен. Не доходя до Гиреви, Сабур и Надя направляются на обмер высящегося в стороне старинного замка, мы же с Сергеем идём прямо на призывные звуки музыки.
  Вот и Гиреви.
  Вот и та площадь, пустынная вчера, как она изменилась сегодня! Мы подходим снизу, Справа от нас старинные жилища. Прямо, на возвышении, более новые с галереями поднятыми высоко над площадью, дома. Слева - невысокий дом, с крытой галереей на уровне земли, весь украшенный коврами и полотенцами. Там, в тени галереи стоят столы. За ними, очевидно, жених и невеста, ближайшие родственники и званные гости. Впрочем, самих новобрачных не видно: они скрыты за огромной толпой народа, который кричит, поет, стреляет в воздух. Кругом на галереях - цвет горной Тушетии: разодетые мужчины, женщины, девушки. Они не кричат, но яркие платья, головные уборы шевелятся, переливаются на галереях. На оси площади, в дальнем её конце, стоит "русская" печь - одна на все селение. В этой печи пекут хлеб все жители Гиреви, в этой же печи готовились и сегодня многие свадебные кушанья. Перед печью, прямо на землю, положены доски, накрытые полотенцами и уставленные едой. Вдоль досок, на брёвнах сидят гости рангом пониже. Тут только мужчины, в папахах и тушинках, в бурках и чекменях. Они едят степенно и чинно, важно разговаривая между собой, но вдруг, внезапно вскочив, подбегают к столу новобрачных, кричат высокими голосами - "Гамарджос! Гамарджос! Слава!" Стрельба, крики и музыка заглушает их голоса, и тогда они снова степенно отправляются на свои места.
  Всё это я разглядываю, остановившись, как зачарованный, в конце площади. Наконец, забравшись с крайне деловым видом на каменное ограждение чьих-то владений, я раскрываю свой альбом, приготовляю краски и кисти, и начинаю рисовать площадь, стараясь не пропустить ничего. Серёжа куда-то исчез, Я один с тысячной толпой, Вокруг меня собираются ребятишки, блестящими глазами смотрят они на карандаши, бумагу и краски. Когда я прошу их налить воды в банку - мальчишки пулей срываются и приносят воду. Я набрасываю дома и печь, горы, перевал, который мы одолели только вчера (!) - и людей пьющих, поющих и танцующих. Сейчас только я замечаю ещё одну категорию - это старухи. Закутавшись с ног до головы в черные покрывала, старухи сидят справа, на террасах, образованных падением уровня площади. Старухи молчат и не шевелятся, только некоторые нянчат внучат.
  Вдруг, от толпы отделяется мужчина с перевязанным через плечо полотенцем, и подходит ко мне. Он здоровается и знаками и кой-как по-русски приглашает меня к столу, к общему празднику. Я благодарю, но отказываюсь, показывая на начатый рисунок. Это действует мгновенно; мои очки, штаны и подбитые железом сапоги производят эффект и церемониймейстер, сожалея, удаляется. Вместо него, но по его приказанию, ко мне подбегает молоденький парнишка с двумя рогами, связанными цепочкой, до краёв наполненными пивом. От пива я уже не отказываюсь и выпиваю оба рога с превеликим удовольствием. Такое пиво я пивал только в детстве, в деревне у дедушки, который сам его варил...
  Мальчишки все смотрят на мою мазню и радуются, когда им удаётся что-нибудь узнать. Крики и стрельба, не очень стройные, но очень красивые песни, музыка и говор звенят над Гиреви. Вдруг справа, из той улички, откуда я пришёл, раздаются новые более сильные крики и выстрелы. Весь народ устремляется туда, но, остановившись, расступается, и в этом живом коридоре показывается невиданная процессия. Десятки девушек и детей с песнями, под крики "Гомарджос!" несут обвитые лентами, крестообразно связанные палки, с крестиками на всех концах. На каждом кончике этих сложных сооружений надето по яблоку, по небольшому арбузу или кисти винограда. Некоторые девушки несут отдельные арбузы и дыни, высоко вздымая их над головой. Арбузы и виноград, здесь, чуть ли не на границе снегов, в высокогорной Тушетии, отдаленной от благодатной Кахетинской долины - двумя, тремя перевалами и чуть ли не двумя сотнями метров!
  Это действительно настоящий праздник, на который не пожалели затрат и сил, который празднует вся Тушетия. И недаром при виде этого феерического зрелища выстрелы стали чаще, крики громче, лезгинка ещё более быстрой. Ещё не успевает утихнуть весь этот шум, как новые крики возвещают о новом зрелище: как будто бы прямо с гор, на взмыленном коне, на площадь влетает молодой тушин с привязанным к седлу белым барашком. И арбузы, и барашек - все идет в подарок новобрачным.
  Наконец, я вспоминаю о своем наброске и... ужасаюсь! Ни красок, ни колорита, ни воздуха - нет и в помине. Даже восхищенные возгласы мальчишек за моей спиной не могут нарушить моей самокритики. Ну, ничего. Ещё один испорченный лист бумаги пойдет в Федину бандуру. От всех этих горьких мыслей меня отвлекает новое зрелище. Даже моих зрителей смывает как водой, и они, вместе с толпой, бегут налево в узенькую улочку. Крики "Гомарджос! Гомарджос!" - вспыхивают с новой силой, выстрелы снова разрывают воздух, когда из улички, в сопровождении целой свиты, показывается рослый тушин. В руках у него что-то бесформенное, трепещущее, перевязанное верёвками... Он важно вступает на галерею, к столу жениха... проходит мгновенье, и, из-под галереи со страшным кудахтаньем, под ноги людей выбегает рыжая курица, а в небо стрелой взвивается сокол и пропадает там, где нестерпимо сияет солнце. Это так красиво, в этом обычае заложен такой глубокий смысл и значение, что на площади становится на минуту тихо. Только курица, ошалевшая от соседства с соколом, всё ещё кудахчет где-то далеко, пока её не хватают и... не пускают на "чахамбили"
  Вдруг, в толпе я замечаю Сергея, Надю и Сабурку. Эта тройка уже вполне включилась в праздник и уже неоднократно опрокидывает рога с пивом. Теперь я замечаю также и источник этого пива. Это большая выдолбленная из цельного дерева бочка, стоящая между столом жениха и русской печью. Ко мне подходит Миша Попоев, начальник местного Н.К.В.Д. - один из самых "высоких" чекистов. Ещё вчера мы его видели в нашем лагере в Парсме и он произвёл на нас самое приятное впечатление. Сегодня - он ещё милее и любезнее. Хотя он и не торопит меня, но говорит, что хочет пригласить нас к себе, так как мы - де уже проголодались и, конечно, хотим отдохнуть.
  Кое-как я кончаю свой безнадёжно испорченный рисунок и мы все, вместе с Мишей, под почетным эскортом хмурых и важных милиционеров, идём через всю площадь в штаб-квартиру Попоева. По дороге нас опять пытаются угостить пивом, но Миша хочет оставить нас себе и парнишка с рогами остаётся с носом. Штаб-квартира - это небольшой домик, выходящий углом на площадь. Он также попал на мой рисунок (а ведь редкий дом Н.К.В.Д. можно нарисовать безнаказанно). В чистой комнате - стол и скамьи, в углах - костюмы милиционеров и груды печеного хлеба: недельный паёк наших хозяев, контролирующих проходы из Чечни в Тушетию и не допускающих набегов "мирных соседей" друг на друга.
  Мы садимся. Откуда не возьмись - появляется ведро (да, да ведро!) с пивом, огромные миски с бараниной в бульоне, большой графин араки, хлеб, консервы. Первый тост Миша провозглашает : "За цэх людей, которые в Ленинграде думают о нас". Мы выпиваем пива. Потом - "За цэх людей, которые в Москве думают о нас"... Безмолвный и угрюмый грузин-милиционер безмолвно наполняет наши кружки пивом, но мы всё медленнее и медленнее их выпиваем. Тосты - всё торжественнее, наши головы - всё легче. Однако, когда слово берёт угрюмый милиционер и провозглашает тост - "За Сталина!" - мы пьём, забывая норму, кричим ура и не замечаем, как в наши кружки вместо пива всё тот же милиционер наливает араки. Арака - это кукурузная водка (по латыни - Samogon), довольно слабая, но удивительно невкусная. Как это ни странно, но она спасает нас от первого натиска грузинского гостеприимства. Теперь тосты провозглашаем уже и мы: За Горную Тушетию, за солнечную Грузию. За Дружбу Народов и проч. и проч. Но пьём мы уже меньше и пьянеем медленней. Баранина в бульоне уже съедена, съедена консервы, - едим сыр. Тосты идут уже за каждого из нас и хозяев в отдельности и в совокупности. Я стараюсь не пить, рискуя оскорбить мнительных хозяев. Вижу, что Надя уже давно хватила лишнего и сейчас только бессмысленно хохочет.
  И тут впервые появляется у меня забота о моих товарищах, с которыми в их положении может случиться любая неприятность. Хотя язык и не совсем меня слушается, я усиленно благодарю Мишу за гостеприимство, всячески делаю вид, что всё уже кончилось и мы страшно довольны; приглашаю его к нам в лагерь, в Ленинград и чуть ли не в Филармонию!
  Наконец, с большим трудом нам удается оставить не выпитым четверть ведра пива и выкатиться снова на улицу. Тут начинается бесконечное фотографирование, в том числе и на "Фиктив", Миши, милиционеров, всех нас и хозяйки штаб-квартиры, к которой Миша проявляет как будто чрезвычайную предупредительность.
  Праздничная площадь уже колышется перед нами в каком-то тумане, в ушах снова раздаются звуки песен и музыки. Нас почему-то так и несёт вниз по склону прямо на... пивную бочку, у которой теперь стоит еще один милиционер. Он наливает рога пивом и не пропускает нас мимо, пока мы их не выпьем. Я пью с Отто, замечательным молодым тушином, который так много сделал для нас вчера. Потом пьют Сергей и Сабур, Надя же благополучно смывается. Тушины смеются, хлопают нас по плечу, приглашают пить..., но мы, хотя и с трудом, протискиваемся через толпу.
  Толпа уже не та. Крики уже менее стройны, зато больше пляски. Много весёлых, но сильно выпивших лиц, Но нас, русских, поражает отсутствие какой бы то ни было ругани, драк, ссор или безобразия. Всё чинно, мирно и весело, как будто в хорошем голландском кабачке. Солнце клонится к вечеру. Мы разыскиваем Надю и отправляемся домой.
  Столь заметное отсутствие хулиганства на тушинской свадьбе мы пытаемся отчасти восполнить собственным поведением: свистим, орём, изображаем пьяных больше, чем на самом деле и, когда подходим, наконец, к лагерю - уже не можем выйти из этой роли, и тут начинается скандал. Наши бедные домработники, оказывается, ещё не обедали, поджидая нас! Они приходят в бешенство, видя как мы с хохотом заваливаемся в палатки... Бедный Федя вне себя, Назарка - "залез в бутылку" и даже Наташа - дуется. Они долго ворчат, принимаясь, наконец, что-то готовить; и, конечно, у них ничего не получается - ни блинов, ни котлет, ни супа. Когда они всё же принимаются что-то жевать, у меня вдруг поднимается волчий аппетит, Я вылезаю из палатки и прошу у них покушать. Это переполняет чашу, и каждый глоток какой-то дряни, которую они дают мне проглотить вместо котлет, сопровождается горькими попрёками.
  Во мне тоже поднимается обида. Как! и это расплата за мой утренний суфле-сюрприз! С последним глотком, я глотаю и обиду и забравшись в палатку, хочу уже заснуть, но тут Федя из-за какого-то пустяка сцепляется с Сабуркой, Федю приходится унимать, Сабурку - успокаивать.
  Наконец - всё затихает.
  Ещё один день нашего похода кончился.
  
  "Прощайте вершины под шапкой снегов,
  Прощайте долины и зелень лугов,
  Прощайте поникшие в бездну леса,
  Прощайте потоков лесных голоса...
  ..............................................................
  В горах мое сердце,
  а сам я - внизу. "
  (Из "Шотландской песни")
  
  15 день похода.
  24.VIII.39.
  Парсма - Дартло
  
  Мокро, холодно, дождь ...
  Мрачно чернеют шиферные кровли и стены домиков Парсмы; возвышающаяся среди них древняя башня, побурела от дождя и хмуро глядит своими бойницами в затянутую тучами даль ущелья ...
  Вершины хребтов поседели; ночью там наверху выпал снег.
  Сегодня нам нужно выходить дальше, однако, все наши вещи отсырели от дождя и стали вдвое тяжелей. Подтаскиваем их для просушки к яркому огоньку костра.
  На прощание, погреться у костра, подходят двое грузинских "туристов". Это белокурый Отто и землемер, которые сейчас уходят в горы - обследовать альпийские пастбища.
  Тем временем, на лужайке снова собирается целый базар. Узнав о нашем отъезде, тушинки понатащили для продажи целый ворох своих вязанных изделий.
  Покончив с "хозяйством", мы снова, заново перетряхиваем весь свой скарб.
  Тяжесть наших рюкзаков значительно увеличилась, так как груз, который раньше шел на вьюк, теперь, за неимением проводника с животным, распределяется между 8-ю "двуногими ишаками".
  К часу дня погода немного проясняется и мы снимаемся с лагеря: "Спасибо этому дому, идем к другому".
  Сопровождаемые толпой женщин и ребятишек, мы снова спускаемся к светлым водам Пирикительской Алазани. Вначале - дорога очень грязна, но вскоре - мы вступаем на более скалистый грунт.
  Тем временем начинает припекать солнышко.
  По дороге мы обгоняем каких-то, очевидно возвращающихся со свадьбы в Гиреви, веселых и пьяненьких путников, которые оглашают тишину сурового ущелья своим нестройным пением и криками.
  Подойдя к тому месту, где течение Алазани упирается в запирающее ущелье с востока, мрачную черную гору, склоны которой срываются к реке почти отвесными стенам, - дорога круто поворачивает влево.
  Здесь на гребнях высоких скал нашего берега, высоко над нашими головами. мы видим целый ряд боевых башен. Они стерегли когда-то образованные здесь самой природой "ворота" в долину. За поворотом дороги открывается вид на селение Чишо, которое лепится к крутому склону горы, довольно высоко над дорогой. Издали. селение очень живописно. Домики его окружены резными балкончиками и имеют веселый и современный вид. Башен и других старинных строений в этом селении как будто не видно.
  Мы проходим мимо, не заходя в Чишо. Вскоре долина принимает живописный и веселый характер. Этому впечатлению способствует и разгулявшаяся погода. Жарко.
  Чрезвычайно бурная, вся покрытая белой пеной, Алазань. огибает кольцом туже мрачную гору.
  Следуя берегом, мы, незаметно для себя, теряем дорогу, я вскоре, тропинка по которой мы идем, приводит нас к узкому мостику, переброшенному через реку, которая в этом месте, кипя и пенясь, бешено несется в узком сдавленном каменном жерле, промытом ею в сплошной скале. Тропинка перебегает на другой берег, где сразу круто забирает вверх. на заросший густым лиственным лесом зеленый склон.
  Сверившись с картой, мы убеждаемся, что дорога не верна. Однако, перед тем, как повернуть обратно, мы позволяем себе короткий отдых в этом уютном красивом уголке, на берегу бурлящей реки. Берега ее густо заросли кустами цветущего шиповника и я набираю здесь целый букет ярко-красных диких роз.
  Мимо нас проходит целая ватага хорошеньких тушинских девочек. При виде Куки, который в это время "позирует" Сергею на мосту, они поднимают звонкий смех, который звучит в наших ушах еще долго - все время, пока девочки, непрестанно на нас оглядываясь, карабкаются по крутой тропинке противоположного берега.
  В поисках настоящей дороги, мы проходим прямо через некошеные луга, покрытые сочной травой с пестреющими в ней яркими и крупными цветами.
  Наконец какие-то всадники указывают нам настоящий путь. Узнав, что мы также направляемся в Дартло, эти любезные молодые тушинцы, предлагают нам с Надей подвезти наши рюкзаки, на что мы, конечно, охотно соглашаемся.
  наши ребята ворчат (очевидно из зависти), видя как мы прыгаем вдоль дороги, собирая цветы.
  Красота ущелья между Чишо и Дартло изумительна, это какая-то "райская долина". Яркая зелень, цветы, густые леса противоположного берега радуют глаз. Повсюду со склонов гор низвергаются серебряные струи водопадов. Здесь, в этой просторной светлой долине, пересеченной широкой и светлой лентой Алазани. в единой цельной гармонии соединилось все великое разнообразие могучей и щедрой природы Кавказа.
  За одним из поворотов, в просвете узкого поперечного ущелья, мы замечаем какое-то странные, похожие на падающий с неба каскад, облака. И вдруг догадываемся - это же не облака - это ледники какой-то громадной снежной горы!
  "Диклос-мта"! - сверившись с картой и компасом, провозглашает Кука.
  Здесь же на перекрестке ущелий сохранилось несколько заброшенных хижин, строением своим напоминающие хевсурские "хати". Даже на коньках их кровель лежат такие же "священные" белые камни.
  Но все дальше и дальше вьется дорога.
  Почва становится все более сырой - многочисленные ручьи и родники то и дело увлажняют дорогу.
  Наконец мы вступаем в широкую зеленую долину, в дальнем конце которой виднеются высокие башни и прилепившиеся к склону строения какого-то красивого и большого селения.
  Перед нами - Дартло.
  "Дартло! Дартло!" - кричат и сопровождавшие нас всадники, пуская вскачь своих коней, и вскоре скрываются из вида.
  Когда караван наш подходит к селению, его встречает уже целая толпа, предводительствуемая нашими, успевшими уже сойти с коней, попутчиками. Они приводят нас на вершину невысокого зеленого холма, расположенного напротив Дартло. Тут уже сложены и наши ("девичьи") рюкзаки. Сергей отмечает прибытие: 5 часов дня.
  Торопясь воспользоваться недолгими уже светлыми часами, мы, всем коллективом быстро расставляем свой лагерь, убираем вещи, и, даже не подумав о еде ("Пустяки, это мы успеем когда стемнеет..."), бежим осматривать и обследовать это интересное, своеобразное селенье.
  Вскоре одна только Надя, вооруженная альбомами и акварельными красками, остается на площадке - сторожить лагерь.
  Остальные, кто с фотоаппаратом, кто с альбомом подмышкой, уже карабкаются по крутым и узким уличкам Дартло.
  Две стройные пирамидальные башни высятся одна за другою посреди Дартло, придавая этому селению необычный, оригинальный облик. Селение расположилось на террасах и уступах, у подножья невысокой конусообразной горы, которая почти до самой своей вершины опоясана пестрыми пятнами посевов.
  Кривые улички вьются между каменными стенами домов; самые дома представляют из себя смесь старого и нового. Иные из этих зданий перестроены из старых домов - башен, другие напоминают своей архитектурой "дом-теремок" в Парсме, самые современные - окружены неизменными галереями, украшенными причудливой, замысловатой резьбой.
  В селении сохранился древний храмик типа хевсурского "хати"; в одном из уголков селения имеется также и печь для хлебопечения.
  На другой стороне небольшого ручейка, протекающего с восточной стороны Дартло, на высоком обрыве высятся башни старинного замка; еще выше, на горе, виднеются силуэты небольших могильников чечено-ингушского типа.
  Напротив Дартло, ближе к реке, возвышается небольшой зеленый холм, на котором сейчас белеют наши палатки - этот холм. видимо, играл и играет и сейчас большую роль в общественной жизни селенья.
  У его подножья приютились наполовину разрушенные стены христианской церкви. На остатках кровли этой церкви выросла даже целая сосенка. Этот базиличный храмик. носит на себе следы грузинской архитектуры XVII - XIX века.
  Стены его были когда-то отштукатурены и побелены, да так прочно, что до сих пор, несмотря на время и непогоды. они не утратили своей яркой белизны. Сверкая на солнце, они выделяются странным и чуждым пятном на фоне мрачного и дикого, такого языческого Дартло.
  Вот и еще один, новый, современный контраст - строящееся напротив храма большое и светлое здание школы. В основном школа уже выстроена; сейчас там настилают полы, вставляют рамы. 1-ого сентября сюда сбегутся веселые и резвые тушинские школьники.
  А на самой вершине холма - снова остатки седой забытой старины - площадь заседаний Совета Старейшин.
  Бегло осмотрев самое селенье, я перебираюсь на другой берег ручья и, сделав карандашный набросок с Дартло, возвращаюсь к лагерю.
  И останавливаюсь как заколдованная, неожиданно вбежав на вершину холма, в круг молчаливых таинственных камней.
  Двенадцать каменных кресел, замшелых вросших наполовину в землю, сомкнули круг, в центре которого находится камень-кресло самого главного из Старейшин.
  На спинках некоторых из этих кресел сохранились следы орнамента, быть может надписей или "знаков рода".
  Сидения закруглены. Много десятков, а может быть даже и сотен лет, служили они мудрым и важным Старейшинам древнего Дартло.
  Не в силах оторвать взгляда от этих загадочных старых камней, я рисую и рисую, не смотря на сгущающиеся сумерки.
  Между тем, глубокая синяя тень ложится на ущелье, стушевывая дали; дымка заволакивает потемневшие строения мрачного Дартло. Лишь вверху над головою, еще сияет свет - там, на фоне яркого, лимонно-желтого вечернего неба, четко вырисовываются острые линии лиловатых хребтов.
  Сумерки вносят во все окружающее какую-то таинственность, оживляют и придают какое-то особое, загадочное значение - мертвым вещам. На фоне синеющего вечернего ущелья, собравшиеся здесь в круг старые серые камни, как будто ведут между собой важную неторопливую беседу ... молчаливую беседу камней.
  Колдовская тишина, нарушается резким криком: "Наташка - о-бе-дать!" - зовут меня из лагеря. и то, пора! К тому же рисовать больше нельзя: стало совсем темно. Бегу к своим.
  Пока мы обедаем - ужинаем, цвет вечернего неба принимает какой-то зловещий оттенок. и розовые тучи наползают на окрестные горы.
  Внезапно поднимается ветер, ослепительная молния сверху донизу перерезает небо, эхо стократ повторяет и разносит по ущелью раскаты грома.
  После первых крупных и редких капель дождя, страшный ливень обрушивается на Дартло, на старые камни Совета Старейшин и на наш бедный лагерь.
  Спешно убрав свой скарб, забираемся как в норки в свои палатки.
  В ущелье стоит непрерывный гул - уже не разобрать, что - гром это или эхо; вой ветра дополняет этот концерт.
  Голубые молнии, одна другой ослепительней разрывают во всех направлениях окружающую черную тьму.
  "Что же делать девам?" Ведь девичья палатка промокает."...
  "Некурящие" гостеприимно распахнув полы своей палатки, перетаскивают меня к себе. "Курящие" демонстративно молчат. И бедная Надя, на ночь снова остается в маленькой палатке - "Надя отшельница".
  Не спится. Разряды следуют один за другим, где-то совсем около нашей палатки, рядом, над нами ...
  "Ребята, ведь концы наших альпенштоков торчат кверху?" - "Да" -
  Многозначительное молчание.
  "Насколько я помню, гм, физику ..., металлические острия притягивают молнию ..."
  Суслики приходят в тревогу : "А вдруг нас всех убьет!" - Концы альпенштоков, на которых натянуты наши палатки притянут молнию и, в один миг, от всех нас останутся лишь обугленные головешки ...
  Не сказав никому ни слова, я набираю в карман несколько карандашных резинок и выползаю на улицу. Дождь, темень, ночь.... Все мои старания насадить на острия альпенштоков резинки остаются тщетными. Они падают, сорванные дождем или ветром. Не выполнив задуманного и растеряв все резинки я ни с чем возвращаюсь в палатку.
  Там продолжается беседа на ту же тему. Назарка рассказывает, как один известный альпинист погиб в горах во время грозы, потому что в руках у него был ледоруб, и он не догадался его отбросить...
  Ребята тщательно вспоминают теорию электричества, громоотводы, заземление и прочее, прочее, чтобы придумать что-нибудь успокоительное. и с тем заснуть. Но сон нейдет! Гроза, а с нею наша тревога не унимаются.
  Вдруг Назарку осеняет идея: "Так и быть - жертвую!!!" - торжественно провозглашает он, снимая со своих ног, бывшие когда-то белыми, резиновые туфли.
  И он вылезает с этими своими туфлями наружу. и долго возится там, по-видимому приматывая их накрепко к альпенштокам.
  "Готово! Спасены!" - И что же вы думаете? Мгновенно уверовав в спасительную силу Назаркиных туфель, мы действительно успокаиваемся.
  По прежнему, над самыми нашими головами грохочет гром, сверкает молния..., но не проходит и десяти минут. как в трех маленьких туристских палатках, воцаряется мирный счастливый сон.
  Ночью с Лебеденком случается несчастье. Выйдя из палатки и потеряв ориентацию в ненастной дождливой тьме, он падает, причем неудачно, на свою раненую спину.
  Рана открывается и снова начинает кровоточить. Будет Наде утром работа! Снова перевязки, снова бинты!
  
  16-ый день похода.
  25.VIII.39.
  Дартло - Омало.
  
  Работать, работать, работать!
  Древние башни Дартло, как будто ждут нас - рисовальщиков, обмерщиков, акварелистов.
  Все так живо чувствуют этот немой призыв, что наскоро позавтракав, быстро устремляются кто куда: Федя с Надей - на обмер старинного замка, все четверо Коль - рисовать, Сергей - фотографировать, я - акварелить.
  На утреннем парламенте, не смотря на горячие протесты некоторых, было решено сегодня же выходить дальше - через перевал на селение Омало. Особенно на этом настаивали наши "торопыги" - Федя, Лебедь и Сабур, которым, видимо, надоело болтаться в горах и потянуло уже на солнце, у морю.
  Сидя со своей акварелью на другом берегу ручья, я тороплюсь и вижу, что все больше и больше порчу рисунок. Но мне хочется успеть еще сделать несколько набросков внутри селения, обмер храма и могильников и еще много, много ...
  Горько и обидно покидать сегодня же это селение, да и к чему такая ненужная спешка?
  Возвышающийся предо мною суровый и мрачный силуэт Дартло, снова задает мне все туже загадку.
  Какой народ жил здесь раньше, кто построил все эти башни и замки?
  Одно мне кажется ясным: здесь и по ту, северную сторону хребта жил один и тот же народ. Граница не походила тогда вдоль этой цепи снежных гор, среди которых царит священная гора Чечни - красавица Дококорт; они лежала где-то много южнее.
  Здесь - и на южных, и на западных, и на северных отрогах Дококорт - Тебулос, в древнейшие времена обитал один, суровый и смелый народ, настоящие горные орлы, обладавшие воинственным нравом, сумевшие построить все эти грозные замки, крепости, башни ...
  Фарскалой - Чечни, Муцо - Хевсурии, Эго - Тушетии,- эти неприступные города - крепости, стоящие на отрогах самой неприступной из крепостей, снежной твердыни - Дококорт, эти поселения, ныне покинутые и прозванные "мертвыми" - разве не несомненно, что они принадлежали когда-то одному народу?
  Целые кварталы могильников и похожие на них, покрытые ступенчатыми кровлями храмы Чечни и Ингушетии, Хевсурии и Тушетии - разве не находились они когда-то в одной единой стране?
  Разве не одни и те же строители воздвигли те стройные и странные пирамидальные башни, пара которых маячит передо мною и сейчас, посередине древнего Дартло; башни, которые видели мы и здесь, в верховьях -Пирикительской Алазани, и по ту сторону хребта - в Чечне, и в прошлом году - в Ингушетии?
  Нет! Не пролегала здесь раньше граница, и народы, населяющие ныне эту страну, у подножия Дококорт - Тубулос - пришли сюда недавно.
  Тот народ, который населял эти тесные ущелья раньше, кто построил башни и замки, чьи предки и доныне покоятся в наземных могильниках - "кэшах"
  Народ отважный и воинственный, рослый и белокурый, мне думается, что этот народ был родоначальником современных чеченцев.
  Почему?
  Да потому, что именно ингуши и чеченцы славились до последнего исторического времени, как лучшие строители башен. Потому, что на их теперешней территории сохранилось наибольшее количество и наилучшие образцы этих сооружений.
  Потому, что именно этот народ, храня старинные легенды своих предков, до сих пор суеверно чтит свою "священную" гору, красавицу Дококорт, вокруг которой он когда-то селился.
  Потому, что именно у них сохранились предания о их древнейших поселениях, о ущельях Хильдехарой и Маэстэ, о городе Фарксалое и прочих. И недаром, хевсурский город Муцо, чеченцы называют своим именем "Маски", ведь маски были когда-то их городищем.
  Потому что именно среди них, особенно в южной высокогорной части Чечни сохранился высокий, светлоглазый и белокурый тип населения, тип который мы встретили и в верхней, граничащей с Чечней части Хевсуретии (рыжеусый красавец из Шатиля), и здесь, в Тушетии видели белокурого мальчика, которого черномазые тушинские ребятишки дразнили "кистином".
  Потому что трудолюбивый, но поразительно мирный грузинский народ издавна имеет свою, нимало не похожую на все своеобразные сооружения, культуру. свое, еще более древнее и совершенно отличное строительное искусство.
  Нет - хочется мне сказать воплощенной каменной загадке, древнему Дартло, - не грузинский народ - тушины, которые населяют тебя ныне, построили твои башни, твой замок, не их предки покоятся в маленьких молельнях на горе, не их мудрые старцы заседали когда-то в каменном кругу совета Старейшин...
  Тебя построил народ белокурых богатырей, боготворивших камни и горы, потомки которого обитают ныне на северной стороне хребта, в Чечне и Ингушетии.
  Потому-то и не знают тушины преданий о Парсме и Дартло, не знают, иногда, даже истории собственного дома, не помнят, кто жил раньше в покинутых замках...
  Но Дартло молчит, не отвечает - верна ли разгадка.
  Амбразуры и бойницы его зданий все так же хмуро глядят в теснину ущелья.
  Если бы у нас было больше времени, больше возможностей, мы бы и сами могли приподнять завесу над этой тайной.
  Обследование надо было бы начать с древнейших, сохранившихся в этих ущельях поселений - с "мертвого города" Эго, Муцо и Фарскалоя и с "городков мертвых" - могильников Анатори, Фарскалоя и Сан-Петри; затем со старинных селений Хангихоя, Поги и Туги в Чечне, Чонтио, Парсмы и Дартло в Тушетии ...
  Еле окончив рисунок, я бегу к лагерю, там уже трубят сбор. Пора складывать наши палатки и готовиться к выходу, но в это время снова начинает накрапывать дождь. Вещи снова убираем в палатки, и я, воспользовавшись заминкой, снова убегаю, на этот раз обмерять развалины христианского храма.
  Я молю небо, что бы послало непогоду и не дало бы нам выйти сегодня из Дартло, но ... тушинское небо покровительствует нашим "торопыгам" - оно наверное не любит разгадку старых загадок.
  Дождь прекращается и, понемножку лагерь сматывается.
  Когда, наконец, все же мое желание исполняется - дождь начинается с новой силой, уже поздно - все наши вещи уже уложены и готовы к выходу.
  Чтобы не мокнуть зря и переждать непогоду - спасаемся под гостеприимную кровлю строящейся школы.
  Из окна школы я делаю еще один карандашный рисунок Дартло с частью храма на переднем плане.
  Пара посланных в селение Коль, приносит оттуда два котелка необыкновенно вкусной сметаны и яиц.
  Все это мы с жадностью едим - в дорогу. Настроение у всех неважное.
  Кто сердит на погоду, кто раздосадован тем, что мы все еще сидим в Дартло, кто, наоборот - тем, что все же придется отсюда уходить.
  Наши профессиональные "примирители" - Лебедь и Кука - унимают Назарку и Сергея, которые сцепились не на шутку и наскакивают друг на друга как молодые петушки.
  Некоторое оживление вносит снова стихийно образовавшийся здесь базар. Женщины Дартло принесли к нам на продажу свои цветистые носки.
  Но вот - погода проясняется. В 4 часа дня мы покидаем Дартло. "Спасибо этому дому - идем к другому" и прочее.
  Мы машем шапками провожающим, проходим мимо храма, холма с каменными креслами, мимо огромных валунов ...
  Взойдя на мост, через бурную, светлую Алазань, невольно останавливаемся, прощаясь с ее шумными струями, стремительно несущимися вперед, на Восток. к Дагестану, где Алазань, приняв в себя воды Орцхали и других горных речек, получит уже другое имя - более известное и обозначенное на всех картах - это имя - Андийское Койсу.
  
  " Я прошел над Алазанью,
  Над причудливой волною,
  Над седою как сказанье ...
  И как песня - молодой!"
  (из стихов Н. Тихонова)
  
  Мы тоже проходим над причудливой волною Алазани и начинаем подниматься на лесистую сторону ее ущелья.
  Пейзаж принимает совсем иной характер. Вокруг нас простирается типичный для Севера, пушистый и мохнатый сосновый лесок. Вместе с чудесным, здоровым и таким знакомым сосновым запахом, вспоминается родная северная природа, хвойные леса над Оредежью, над Череменецким озером, прогулки за ягодами, за грибами ...
  "Ребята, грибы! Смотрите, настоящие маслянки!"
  Действительно, в мягком зеленом мху, полу прикрытые иглами и опившими листьями темнеют блестящие шапочки маслянок, да и не их одних, а и горькушек, свинушек, сыроежек, моховичков и даже мухоморов!
  Дед Хведор впадает при виде грибов в такой восторг и умиление, что покинув свой рюкзак на тропе, залезает в самую чащу. И ему везет, он находит даже парочку молоденьких и беленьких белых грибков. Грибы собираются в платки и белые "ингушки", затем приходится распаковывать и котелки.
  Только я отдаю предпочтение сочной и крупной малине, которая обильно растет вдоль дороги, преимущественно на самых крутых и головоломных откосах. На и я заражаюсь "грибной лихорадкой", найдя во мху красноватые, подернутые снизу пушком, шапочки рыжиков.
  Темп хода значительно замедляется, все наши скороходы увязли где-то в лесу. Между тем дорога вьется все выше и выше. Ущелье Алазани давно уже скрылось далеко внизу, вершины противоположных хребтов скрыты облаками.
  Тропа наша становится все более грязной. Изредка нам попадаются встречные, преимущественно верховые и небольшие партии рабочих, расчищающих дорогу от обвалов и оползней.
  Наконец тропа меняет свое направление вдоль ущелья и начинает взбираться к вершине хребта.
  Лес становится все более и более мощным. среди густых и темных высоких елок, вздымаются стройные, красивые стволы строевых сосен.
  Выйдя наконец на ярко-зеленый и пушистый луг, обрамленный опушкой этого могучего прекрасного леса, мы замечаем, с удивлением, что уже достигли перевала.
  Единственная в своем роде красота этого зеленого лесного перевала пленяет нас своим неожиданным своеобразием. Кажется, что находишься не на юге, не среди Кавказских гор, а где-то на Севере: в Финляндии, Норвегии, на одной из перевальных троп Скандинавских гор.
  Освещенная красноватым светом умирающего дня, живописная опушка дремучего сказочного леса, хмурые, заросшие зеленым мхом валуны, мягкие контуры лесистых склонов. глубокая прозрачная даль новой страны, новой долины, пестрой и разнообразной, испещренной золотистыми хлебными полями, пашнями, рощами, лесами, и бесконечные тяжелые гирлянды окутавших вершины облаков.
  Все это напоминает нам картины великого сказочника, поэта севера Рериха: "За горами - страны далекие, за морями - земли великие...".
  Пронзительное пение, скомбинированное со свистом, нарушает неожиданно тишину перевала: -
  "Тра-ля-ля, Тра-ля-ле
  На родн-ой сторо-не,
  Милый дру-уг, нежный дру-уг,
  Вспомни ты - обо мне!"
  
  Затягивает Назарка свою любимую песню. А глухой бархатистый баритон Куки выводит уже другую -
  
  "Давай пожмем друг другу ру-ки,
  И в дальний путь-
  на дол-гие го-да..."
  
  "Ребята! Есть предложение! - Разбить лагерь на перевале, и встретить здесь утром солнечный восход!"
  Однако, это заманчивое предложение оказывается неосуществимым - нигде поблизости не слышно журчания ручейка или родника.
  В тщетных поисках воды, мы начинаем спуск среди такого же могучего хвойного леса. Тропа камениста и крута. Мохнатые кроны могучих сосен приходятся на уровне наших ног, их гигантские стволы уходят куда-то глубоко вниз, под обрыв.
  Так как начинает быстро темнеть, а наша "слепуша" Надя, боится ходить в темноте, то они с Сабуркой ускоряют темп, спеша до наступления темноты спуститься в долину.
  Остальные спускаются медленно, поджидая отстающих товарищей Федю и Сергея, окончательно стерших свои ноги.
  Далеко внизу, перед нами внезапно, как на ладони открывается вид на какое-то большое, расположенное веером, ярко освещенное селение, которое вскоре скрывается за косогором.
  Спустившись, наконец, в густые, зеленые сумерки, заболоченный и сырой распадок, покрытый сочной, высокой травой долины, мы немного сбиваемся с пути.
  Нашу дорогу перерезает молчаливый отряд каких-то всадников: их стройные темные силуэты, почти сливаются с окружающей темнотой, делая эту встречу какой-то таинственной, почти нереальной.
  Свистки нашего авангарда указывают нам настоящее направление: дорога снова поднимается в гору.
  "Еще чего не хватало! Новый перевал!"
  Но свистки настойчиво призывают нас вверх. Скрепя сердце и пыхтя, ползем все выше по грязной и скользкой дороге, натыкаясь в темноте на кусты и заборы...
  В довершение всех этих прелестей начинает накрапывать дождь.
  Поднявшись наконец на невысокое плато. мы неожиданно натыкаемся на Сабурку и Надю, восседающих на каких-то бревнах.
  Они указывают вверх. Там высоко на одинокой отвесной скале высятся темные силуэты башен и крепостных стен какого-то легендарного средневекового замка.
  "Неужели это и есть Омало? Очевидно да ...".
  "Ну нет, шалишь, на такую кручу мы сегодня ни за что не полезем!".
  "Что же, давайте разбивать лагерь".
  Мы уже было скидываем рюкзаки, распатрониваем сложенные палатки, когда, забежавший вперед в поисках костра, Сабурка останавливает нашу возню: - "Эй вы, суслики слепые, ведь перед нами деревня!"
  И действительно, в двух шагах от нас, за кустами, темнеют изгороди и первые домики селения Омало - центра горной Тушетии.
  Сергей и Сабурка идут туда на рекогносцировку и возвращаются с сообщением, что несколько ниже, заселением, имеется школа с интернатом, где нам обеспечена хорошая сухая и теплая ночевка!
  Снова взвалив на свои усталые плечи отсыревшие тяжелые рюкзаки, сопровождаемые лаем собак, мы проходим большое, но темное, ночное селение, затем куда-то спускаемся и пройдя еще километра полтора, натыкаемся на здания - школа!
  Навстречу выходят какие-то люди, очень радушно предлагают свое гостеприимство и вот, наконец, ведут по каким-то мосткам, вверх и вниз, в большой и пустой строящийся дом.
  В сухой и теплой комнате, как оказалось. единственной годной для жилья в недостроенном здании интерната, мы сбрасываем наконец, надоевшие рюкзаки.
  Вдоль стен комнаты расположены деревянные нары - так и тянет лечь и отдохнуть, но - грибы?
  "Жрец огня" - Кука и Ко - разводят на дворе школы жаркий костер, кто-то бежит уже за водою, Надя хлопочет с кульками и продуктами. Из всех шапок, платков, котелков, грибы высыпаются в одну общую громадную кучу: "Девы" - садятся за чистку, Дед - за дегустатора. как это он не боится отравиться? Он пробует все подозрительные грибы, будь-то маслянки, сыроежки или мухоморы - бракует их, или же, с явным удовольствием чмокает.
  Но вот - густой грибной суп - чудо Надиного кулинарного искусства, кипит в котелках, в других котелках заваривается крепкое и сладкое черное кофе...
  Рассевшись на бревнах вокруг костра, мы пожираем наконец "плоды своих трудов" - с жадностью. чмоканьем и довольным хрюканьем уплетая эту наваристую сытную похлебку, запивая ее затем крепким кофе. Блаженство!
  "Ну, а теперь пишите завещания! После этих грибов вряд-ли кто-то из нас выживет!".
  Ребята начинают выдумывать шуточные завещания. Кофе прогнало всякую сонливость. Все готовы сидеть у костра хоть до утра.
  Но дождь прогоняет нас в интернат. Расстелившись и устроившись на ночь, ребята начинают петь и рассказывать страшные истории.
  Тускло светит огарок свечи, озаряя большую полупустую комнату с раскиданными по ней в беспорядке вещами. На досчатых широких нарах в причудливых позах, виднеются темные фигуры, на стенах развешаны для просушки дождевые плащи... А дождь все барабанит и барабанит в треснувшее стекло окошка, тяжело капает, протекая через щель в потолке соседней комнаты.
  "Бывало помню, в Одесском кичмане, собирались вот также урки ..." - и Кука корчит зверскую бандитскую рожу ...
  Сергею приходит неожиданно в голову, рассказать наконец во всеуслышанье о наших "чеченских приключениях". Теперь уже можно - ведь Чечня далеко, граница давно уже пройдена, мы находимся в сердце горной Тушетии.
  И вот уже льется красочный живой рассказ, о таком недавнем, но уже далеком, далеком ... о ослах, о встрече с Абдулом, о ночных всадниках, о мнимом арестованном, о начальнике "Б" ...
  Беседа затягивается далеко за полночь. И только в третьем часу ночи, неугомонные обитатели "Омаловского Кичмана" погружаются в сон.
  
  17-ый день похода.
  26.VIII.39.
  село Омало.
  
  Не получив ответа на свой настойчивый стук, высокий вооруженный человек в бурке, осторожно ступая входит в комнату. Восемь бродяг, приютившиеся на эту ночь в "Омаловском кичмане" - мирно спят, положив головы на рюкзаки, на расстеленные на нарах палатки. В комнате царит неописуемый беспорядок, остатки вчерашних грибов и грязная посуда свалены в углу.
  А в окно - чуть брезжит дождливое, серенькое утро ...
  "Здорово ребята, Гомарджос!"
  Фигуры, напоминающие в своих спальных мешках, какие-то большие серые коконы, начинают шевелиться ...
  "А -а, что такое? Ба, да это Миша! Какими судьбами?" - продравши наконец глаза, ребята признают своего приятеля из Гирева.
  "Я здесь на одну минуту. Недалеко отсюда, бандиты перешли границу - гонят большой табун. Надо поймать! - А я стал здесь, в Омало, сведения кое-какие собирать - мне и говорят - Ночью де пришли какие-то странные люди горбатые, с палками - остановились в интернате. - Я и думаю, не мои ли это русские друзья добрались так быстро до Омало? Вот и забежал проведать. Как живы-здоровы? Все ли благополучно, не надо ли чего?"
  Мы горячо благодарим заботливого тушина, заверяем его, что все обстоит прекрасно.
  "Только вот вчера поели грибов - думали умрем. Тебе бы пришлось хоронить, Миша! Ты бы нам всем наземный могильник построил ...
  Но Миша уже спешит. Его отряд уже ждет. Мы желаем ему успеха и снова заворачиваемся в спальные мешки. Дождь располагает ко сну.
  Только часов в 11 продирают наконец глаза уставшие суслики. И все еще лежа начинают рассказывать друг другу свои сны. Как странно! Всем восьмерым сегодня ночью приснилось одно - ЕДА! Разные вкусные вещи.
  Разговор возбуждает аппетит - суслики проявляют неожиданную энергию, принимаются за приборку, за стряпню завтрака.
  Завхоз Надя докладывает: Запасы еды подходят к концу. Сухарей уже почти нет!
  Между тем, двое Коль уходят в селение вперед на рекогносцировке. остальные, покончив с хозяйством и подбросив вещи на хранение славному старику - сторожу - также поднимаются в Омало. Прежде всего, заглядываем в кооператив - там, увы, пусто.
  Зато на площади, как и везде, быстро образовался базар носков. Замечательно красивая, приветливая старуха продает нам "читоби". Появляется и добровольный переводчик, который облегчает наши сложные расчеты с Омаловскими женщинами.
  Вдруг наш дед Хведор привлекает общее внимание: до глаз обросший щетиной, в своих причудливых клетчатых шароварах и босой, он предложил "торговлю меновую". Свои стоптанные альпийские ботинки, он хочет обменять на красивые вязанные "читоби". Тушинки смеются и отнекиваются, но ..., что ж вы думаете? Покупатель все же находится, и вот наш дед уже красуется посреди толпы в этой пестрой тушинской обуви.
  Когда наконец, покончив с покупками, мы собираемся пойти на обследование Омаловского замка, неожиданно разразившийся сильный дождь, загоняет нас под ближайшие крыши и навесы.
  Приютившись под чьей то длинной террасой, мы рассматриваем селение Омало сквозь скучную и серую, частую сетку дождя.
  В Омало особенно резко бросается в глаза контраст между старым и новым. Здесь нет строений переходного типа.
  На дикой наклонной обнаженной скале, которая со своими мощными наклонными напластованиями, кажется как бы вырванной из самых недр земных и странным и чуждым пятном высится среди округлых очертаний зеленых окрестных гор, виднеются развалины старого замка.
  Вокруг скалы, на террасах невысокого горного плато группируются жилые постройки современного и очень приветливого вида.
  Не смотря на то, что материал стен этих домов все тот же, что и в Парсме и в Дартло - это плиты необтесанных камней грубой кладки, здесь они не производят мрачного впечатления. Оно скрадывается благодаря резным галереям, балконам и сравнительно большим и (прогресс !), застекленным окнам.
  Значительно ниже самого селения расположена строительная площадка нового соцгородка, в котором мы сегодня ночевали. Здесь. в основном, уже выстроена школа с интернатом и больница, тут же находятся и временные бараки для рабочих.
  В то время, как двое Коль кончают свои рисунки. остальные, несмотря на дождь шныряют по селению, перебегая от одного навеса к другому, высматривая разные живописные уголки, заглядывая во внутренние дворики.
  Вдруг сережка, с необычно взволнованным видом манит нас к какой-то небольшой, приземистой дверце. Теснясь, мы влезаем в полутемную каморку, в которой согнувшись над работой, сидит какая-то женщина.
  Вначале. мы не совсем понимаем, зачем нас сюда позвали, но постепенно глаза наши привыкают к убогому освещению этой мастерской. И вот из темноты, перед нами, на бархатисто-синем, глубоком фоне, возникает очертание ярко-оранжевого, величавого тигра, с как бы поднятой для удара лапой.
  Синее поле обрамлено строгим и точным, но, при ближайшем рассмотрении, необыкновенно фантастическим орнаментом: тут и различные звери, как и тигр, персидского рисунка, и цветы, напоминающие слегка французские лилии, и различные пестрые и причудливые арабески...
  Это красочное чудо - ковер, натянутый на огромный ткацкий станок - плод фантазии простой и малограмотной тушинки!
  Какое удивительное художественное чутье, какие громадные творческие возможности таятся в этом народе, приютившимся среди глухих гор Кавказа!
  Ковровщица - скромная молодая женщина, застенчиво улыбаясь, показывает нам свое чудесное произведение, демонстрирует тут же и технику своей работы и даже дает нам самим завязывать узелки из шерстяных ниток и резать затем их концы. Яркие мотки этих разноцветных ниток развешаны по всей комнатушке, придавая ей веселый нарядный вид. Кроме станка, скамеечки, нескольких больших кувшинов и другой посуды, здесь ничего нет. Комнатка эта специально отведена под мастерскую. По почтительному тону, каким разговаривают с молодой женщиной, входящие сюда тушины, чувствуется, что она пользуется здесь заслуженным уважением и искусство ее ценится ее согражданами очень высоко.
  Я прошу у мастерицы разрешения порисовать в ее комнате, и набрасываю в свой альбом акварелью ее самое, станок, ковер..., но ребята, набегавшись под дождем, заглядывают снова в каморку "тигра" и зовут меня домой. С сожалением бросаю неоконченный рисунок и прощаюсь с гостеприимной тушинкой.
  И вот мы снова "в кичмане" - готовим свой неприхотливый туристский обед.
  По предложению нашего хозяина - старика сторожа, я накрываю обеденный стол в его комнате, впервые за наш поход, на настоящем столе. По этому случаю в центре ставится большой букет, который помогли мне набрать моя маленькая приятельница, внучка сторожа Надико, а у каждого "прибора" кладется ... (!) салфетка. Целую пачку этих бумажных салфеток я нашла в недрах своего необъятного рюкзака.
  За обедом возникает важнейший вопрос - о маршруте. По намеченному нами еще в Грозном плану - мы должны от Омало подняться снова в горы, вверх по течению Тушинской Алазани, и затем, выбраться на Тионеты. Маршрут этот очень интересен и соблазнителен, но ...
  Все ребята устали, изголодались, страдают от всевозможных ран, увечий и мозолей, а самое главное - запас продуктов пришел к концу, сухари уже кончились совсем - мы без хлеба.
  Решение наше единогласно - сократить путь и выходить прямо к югу - на Телав.
  Итак, завтра, во что бы то ни стало, не смотря на непогоду, мы должны покинуть Омало и другие селения южной Тушетии и пройти через перевал Главного Кавказского хребта на Кахетию.
  Перебравшись в "Кичман", начинаем снова пересматривать и перераспределять свой груз - в последний путь!
  Тут-де устраиваем выставку наших тушинских обновок. Все носки и туфли вывешиваются в ряд - начинается спор, чьи вещи красивее всех. Надя выступает в роли манекена, примеряя на свою изящную волосатую ножку, все эти изделия.
  Все это время Федор где-то пропадает. И вот дверь отворяется - дед входит мокрый, прямо с дождя. В своем белом плаще он действительно напоминает какого-то святого.
  Федор становится в позу: "Братие, говорите, что вы желали бы иметь. Чего не хватает в вашем хозяйстве?"
  И потом провозглашает торжественно: "Да будет ХЛЕБ", и распахивает полы своего плаща. В его руках, мы видим два больших каравая хлеба. Все поражены. Вот это действительно чудо! Чудо "святого Хведора!"
  Вечером главврач Надя решается на сложную хирургическую операцию - она взрезает наконец Федорову гнойную мозоль, которая все время мешает ему ходить и причиняет во время длинных переходов невероятные муки.
  Но вот, перевязки закончены. Ложимся спать рано.
  Неужели завтра мы уже покинем Тушетию? Не верится и не хочется верить. Значит действительно подходит к концу наше бродяжничество в горах, наша вольная, цыганская жизнь!
  Да, Завтра наш последний перевал.
  
  18-ый день похода.
  27.VIII.39.
  Село Омало - ночевка у перевала.
  
  "Вперед, вперед! К последнему перевалу!"
  Темп хода ровен и быстр, отстающих нет.
  Федор идет окрыленным шагом - знаменитая операция удалась.
  Среди зреющих хлебных и кукурузных полей, дорожка ведет нас все вниз и вниз.
  Вскоре навсегда скрываются от нас и гостеприимный "Омаловский кичман", где мы только что простились с дедушкой, внучкой и собакой, и шиферные кровли селения, и милует мрачного легендарного замка "Старого Омало"...
  Внизу перед нами светлые воды Орцхали, стремительно несущейся на встречу со своей родной сестрой - Пирикительской Алазанью.
  Перед тем, как перейти мост, мы купаемся в пенных струях реки, а затем освеженные бодрые, начинаем подъем на невысокою но довольно крутую, поросшую сосновым лесом горку.
  Внизу, там. где Орцхали образует крутую излучину, на высоком, заросшем густым лиственным лесом мысу, полускрытая деревьями, виднеется высокая башня с зубчатым окончанием стен.
  "Замок на Рейне", напоминает нам чем-то эта лесная крепость, расположившаяся на высоком берегу реки и окруженная живописными и мягкими контурами лесистых гор.
  Долго маячит она перед нами, пока, следуя по зигзагам тропы, мы поднимаемся на сосновый перевал. Но вот - вершина достигнута, дальше тропа следует вдоль хребта.
  Начавшийся дождь портит всем настроение! Действительно! Давненько не было дождя!
  Дорога и до того уже достаточно грязная от недавних дождей, делается скользкой и совсем непролазной. Копыта лошадей выдолбили в почве глубокие канавки в которых стоит вода. Нам приходится делать громадные шаги или перепрыгивать через эти канавки, как бы по неровным ступеням или шпалам, по скользким и высоким буграм, ежеминутно рискуя, поскользнувшись, увязнуть по колено в жидкой грязи. Особенно трудно приходится Наде и Федору, обутых в легкие резиновые тапки.
  Со стороны, мы, наверно, представляем из себя зрелище необыкновенно забавное: в черных, блестящих от дождя плащах с капюшонами, горбатые как верблюды, неровными прыжками продвигаемся мы все вперед и вперед...
  При спусках, трудности нашего "грязного марша" все увеличиваются.
  Внизу, на противоположной стороне ущелья, сквозь частую сетку дождя, виднеются селения, окруженные полями. Башен и замков здесь уже не видно, зато почти везде белеют стены таких же христианских храмиков, как и в Дартло.
  Вскоре начинаются изгороди, грязь еще увеличивается, внизу перед нами показываются какие-то постройки. Это последнее тушинское селение на нашем пути - Хисо.
  Довольно большое селение это, расположено на крутых уступах горы. Мы фотографируемся около полуразрушенных стен жилых домов-башен, а затем тщетно пытаемся установить контакт с жителями Хисо. Приходится констатировать, что близость к городу портит горцев. От былого гостеприимства нет и следа. Они не хотят ничего продавать нам; даже молока мы не можем от них добиться, не говоря уже о хлебе и сыре. Соглашаются они лишь на обмен: наши котелки и эмалированные кружки еще могут сойти как плата за продукты негостеприимных хисовцев.
  Но этот номер им не проходит. Они не рассчитали степени нашего голода. Разочарованные, покидаем мы неприветливое селение.
  Крутой и грязный спуск и вот перед нами уже и мост - снова через ту же Орцхали.
  Отойдя вверх по течению этой реки на такое расстояние, что бы не видеть надосадившего нам Хисо. пристраиваемся на привал на высоком и живописном берегу Орцхали.
  Здесь же у откоса прикорнуло несколько низких каменных хижинок. давно покинутых жителями.
  После недолгого отдыха и холодного завтрака, снова пускаемся в путь. Дождь то перестает, то возникает с новой силой; окрестности подернуты сырым туманом.
  Ущелье Орцхали принимает все более и более суровый характер. Кругом вздымаются скалистые склоны, проросших высоким хвойным лесом гор.
  Река с ревом и грохотом, неся с собой стволы деревьев и ворочая камни, низвергается со скал бесчисленным каскадами, устремляясь все вниз и вниз в плодородную долину Омаловского района, Дико и пусто все кругом.
  Чьи-то вещи брошены у самой тропы и верный сторож не дает нам подойти к этому месту даже близко.
  Лай собаки начинает походить на бессильный, но яростный плач. когда выставив вперед альпенштоки, мы все же оттесняем ее с тропы и проходим мимо вещей. Убедившись, что мы даже и не смотрим на эти драгоценности, четвероногий сторож мгновенно успокаивается. Через десять минут мы натыкаемся на группу дорожных рабочих. очевидно собака и вещи принадлежали им.
  Следуя навстречу кипучим водам Орцхали мы взбираемся все выше вдоль теснины ущелья, которое, постепенно приближаясь к самому сердцу гор, к заоблачным высотам Главного Кавказского Хребта, становится все уже и уже.
  Несмотря на плохую погоду, мы не можем не восхищаться величественной красотой сурового ущелья, напоминающего своим характером Финляндию, Скандинавию или север Урала ...
  Но вот, ущелье раздваивается. Здесь в Орцхали вливается еще более шумный и бурливый, чем она, ледниковый ручей.
  Тропинка наша также поворачивает вправо, в узкую теснину этого притока.
  Лес становится все мельче и реже, лишь обрывистые мокрые скалы обступают дорогу все тесней, перегораживают путь своими обломками и уступами. Мы не удерживаемся, несмотря на всю нашу усталость, что бы не пощипать малины, обильно растущей в расщелине скалы.
  Группа встречных всадников, под бурками которых поблескивает оружие, преграждает наш путь, заставив прижиматься к отвесной стене узкой тропы.
  "Гомарджос" - раздается неожиданно знакомый голос. Снова Миша! Ну и встреча - среди всех этих безлюдных склонов и скал.
  На этот раз, румяное лицо Миши сурово и хмуро. ему не удалось изловить шайку бандитов, о которых он говорил нам в Омало. Он предупреждает нас, чтобы мы, (Боже сохрани!), никому не говорили о этой встрече и ... на этот раз действительно навсегда, сердечно прощается с нашей группой, и вскоре скрывается со своими спутниками за поворотом тропы.
  Лес скоро кончается. Вокруг, по пустынным склонам, среди осыпей и скал, простираются альпийские луга, перемежающиеся с роскошными зарослями темно-зеленого рододендрона.
  Тропинка снова приближается к многоводному стремительному ручью. Переправа.
  Хотя ноги наши давно уже промокли насквозь, никому не хочется лезть в эту ледяную воду. (Бр-бр..., и сейчас страшно вспомнить!).
  Сабурка великодушно предлагает свою помощь и по очереди перетаскивает на своей спине Сергея и Надю; остальные кое-как собравшись с духом, перепрыгивают сами через пенящиеся струи ручья.
  На сыром альпийском лугу тропа снова становится грязной и скользкой. Вершины гор скрыты от нас клубящимися над самой нашей головой облаками. Поэтому, мы не можем видеть далеко ли еще до перевала.
  Бредем из последних сил, надеясь про себя, что это последний подъем, но взбираемся всего лишь на новую террасу. Вдруг тропинка начинает спускаться. приведя нас н новому ледяному броду через тот же шумливый ручей. На этот раз мы равнодушно перебираемся через воду.
  Нас охватывает какая-то странная апатия, полное безразличие к любым трудностям, лишь бы скорее достигнуть цели.
  Между тем начинает темнеть. Навстречу нам, прямо из облаков, медленно спускается бесконечно длинный караван. Склон горы внезапно оживает, от испещрен темными движущимися пятнами. медленно ступая шествуют нагруженные лошади, поворачивая в ту или другую сторону, вслед за зигзагами тропы. Все новые и новые фигуры появляются там наверху, в облачном тумане. Кажется, этому медленному шествию на будет конца.
  Остановив одного из погонщиков, ребята допытываются, далеко ли еще наш путь. Увы, ответ не утешителен. До темноты не удастся добраться до перевала, не говоря уже, конечно о спуске.
  Ничего не поделаешь! Оказывается не так то просто, за один день перемахнуть через Главный Хребет Кавказа...
  Приходится искать место для ночевки. Вскоре мы отыскиваем более или менее ровную площадку, разгружаемся и расставив две большие палатки, заползаем в эти надежные убежища.
  На этот раз мы даже не пытаемся развести костер - склон горы безнадежно гол, здесь не найти даже ни одной сырой щепки.
  Усталые промокшие и голодные, бесприютно чувствуем мы себя на в этом последнем нашем лагере, на подступах к перевалу "Дид-Гверди".
  Даже переодеться в сухое не удается - запасная смена уже давно одета и успела промокнуть на нас. Только на ноги, признаться не без сожаления, мы натягиваем сразу по несколько пар наших новеньких шикарных чулок.
  Надя делит остатки нашего провианта: на ужин и утренний завтрак. и это все! Завтра, во что бы то ни стало. мы должны дойти до рабочих бараков на той стороне хребта.
  "Холодный ужин" распределяется на 8 частей. Увы, как мало и как невкусно!
  Вдруг снаружи раздаются шаги и шум. Выглянув из палатки, мы замечаем человека и стадо. Это тушинский чабан спустился приветствовать нам, со своих заоблачных пастбищ.
  Кое-как, знаками и по Кукиной книжке, мы спрашиваем его, не знает ли он, где взять дров, и нет ли у него молока и сыра.
  Ответ его мало понятен - не то да, не то нет.
  Вскоре пастух, вместе со своим стадом исчезает, но не надолго. Он появляется снова и протягивает нам два комочка липкого и черного теста (хлеб!) и два круга козьего сыра.
  Как отблагодарить. этот "милосердного самаритянина"? Ведь он поделился с нами своими, наверное очень скудными запасами! Однако чабан и слышать ничего не хочет о деньгах, поэтому мы ограничиваемся только тем. что дарим ему несколько пачек спичек и табаку.
  Сыр поедается нами с волчьим аппетитом, но хлеб, увы, несмотря на весь наш голод, хлеб этот в горло нейдет. Мы оставляем его до ... утра. (Кусочек этого знаменитого хлеба, в числе прочих кавказских трофеев, хранится еще и до настоящего времени у Коли Лебедева. Это уже окаменелость.)
  Чабан пристраивается на ночлег где то неподалеку от нашего лагеря и стадо его разбредается вокруг наших палаток.
  Не знаю, чем так нравятся наши палатки этим странным животным, но во всяком случае, они устремляются к нам, толкая друг друга, для того, чтобы полизать прорезиненные стенки своим шершавым языком.
  Положение становится довольно неприятным. Глупые животные могут сбить камни или оборвать веревки, на которых натянуты наши палатки.
  Однако, никому не хочется вылезать в эту темень и дождь, поэтому мы ограничиваемся тем, что отгоняем назойливых "лизунов" альпенштоками, высовывая их в заднее оконце палатки...
  Всю ночь идет и идет дождь и всю ночь продолжается эта нелепая "война" с назойливыми овцами.
  Из соседней "курящей палатки, раздаются даже воинственные крики:
  "Хаччо - пошшел - ччорт!" - доносится к нам голос рассвирепевшего Сабурки. Говорят, он даже бил кулаком по морде лижущего животного, отделенного от него тонкой тканью стенки палатки.
  Говорят, да мало ли что говорят, может быть только языками треплют, будто бы в курящей палатке произошли и другие, не менее замечательные происшествия...
  Но, хватит болтать. Спать пора. Ведь перевал еще не пройден!
  
  19-ый день похода.
  28.VIII.39.
  "Овечья" ночевка - бараки уч.Љ3.
  
  "Побывал бы, теперь дома,
  Посмотрел бы, на котят ...
  Уезжал, были слепы-е,
  А теперь - поди глядят!"
  
  Это я - завожу с утра монотонную и унылую, как погода, песенку.
  Ох, как не хочется вылезать из теплых спальных мешков, одевать, так и не просохшую за ночь одежду и совершенно размякшие сапоги и выползать из нагретых палаток снова в туман, мразь, дождь...
  "Смотрю я на эти милые мордашки - и Назарка показывает на всех нас пальцем - и думаю: Не перевелись ведь еще дураки на свете! Чем бы отдыхать где-нибудь, этак на пляжах, на дачах, да на курортах, как все умные люди делают. Нет, шляться, да еще с "ишачьим" грузом, как каторжные, и под дождем с к грозой, и в невыносимую жару... обливаться потом, голодать, калечиться ... и для чего? Кормить блох чеченских, да тушинских и рисовать какие-то убогие каменные обломки!".
  Между тем, Надя делит между обеими палатками наш скудный "холодный завтрак": последние консервные банки. по 3 сухарика и остатки сахара и конфет. Запивая все это водой, приканчиваем мы жалкие остатки своего былого богатства.
  "Держись, ребята! - Старается подбодрить нас Кука. - Сегодня вечером, ведь вы только подумайте, мы будем в Кахетии! Там арбузы - Ввв-о!" - Кука делает круглые глаза и разводит руками во всю их длину. - "Помидоры - Вв-о!" -разводит несколько меньше. "А виноград ..." - он только чмокает и облизывает собственные грязные и огрубелые за время путешествия пальцы - "Дамские пальчики!".
  Подбодренные мыслью о арбузах, мы вылезаем, наконец из своих нагретых, уютных палаток. Моросит.
  Сквозь сырой туман, мы разглядываем окрестности, которые вчера были скрыты от нас облаками.
  Мы находимся на очень большой высоте, в сравнительно небольшой горной котловине. Вершины хребта кажутся отсюда лишь невысокими, полого переходящими один в другой травянистыми или скалистыми холмами; но сзади них, замыкая котловину с юга, виднеется стена, вставшая громадным, и как отсюда кажется, неприступным каменным амфитеатром.
  Под отвесными стенами этого амфитеатра залегает большое снежное поле, в нижнем конце которого. из зияющей черной пещеры устремляется тот бушующий ручей. через который, с таким трудом, мы вчера перебирались.
  На одном из далеких зеленых холмов, виднеются движущиеся пестрые точечки. Там бродит наш вчерашний неожиданный друг со своим стадом.
  В память чабану о себе, мы складываем каменный тур, верх которого увенчиваем пирамидой из пустых консервных банок, а внутрь кладем мешочек с солью и пачку табаку. К сожалению, большего мы на можем оставить гостеприимному горцу.
  10 ч.15 мин.
  
  Снова, в который раз, раздается Кукина традиционная фраза:
  "... и снова вдаль, бре-дет,
  уста-лый ка-ра-ван ..."
  
  Караван этот тащится в гору медленно. Недоедание, усталость и потертые ноги, дают о себе знать.
  Скоро мы вступаем в сырую, облачную мглу. Тропинка вьется вдоль скал бесконечными, нудными зигзагами. Сверху - очень забавно смотреть на нашу растянувшуюся цепочку: одни шествуют вправо, другие налево, но все с одинаково тупым и покорным видом.
  Мы с Надей впереди. Пройдя по узкому карнизу над большим полем рыхлого, грязноватого снега, мы вплотную подходим к стене "амфитеатра". Еле заметной ленточкой вьется на отвесных склонах тропинка. Высота стены - всюду одинакова - здесь нет ясно очерченной перевальной седловины - вся стена является перевалом.
  Итак, последний подъем. Он еще более скалист и крут, но, в основном, это все те же надоевшие петли, вправо - влево, ... вправо - влево, и все вверх и верх.
  Снежное поле остается далеко внизу. Совсем уже недалеко от нас, в тумане, вырисовывается линия гребня.
  Нас охватывает невольное волнение ...
  Так вот он, наконец, желанный перевал Дид-Гварди! Что-то там, за этой линией, за этой стеной?
  Ведь там, за скалистым рубежом, начинается благословеннейшая область благословенной солнечной Грузии - Кахетия!
  ... Последние шаги, последние усилия подъема. Нас охватывает легкий ветерок перевала, и вот - мы на гребне. Под нами, по обе стороны хребта - одинаковое, белесое море тумана ... Лишь узкий гребень перевала одиноко возвышается над этим безбрежным, пустынным морем, и нам с Надей кажется, что мы находимся на каком-то бесконечно длинном и узком мосту, концы которого теряются где-то во мгле, а кругом - лишь волны клубящихся под нами облаков ...
  Есть ли еще на свете живой мир, природа, люди? Здесь, среди этого моря тумана и первобытного хаоса нагроможденных скал, царит такая тишина, такая бесконечная пустота, что кажется ничего живого нет и не может быть.
  Так чувствовал себя, вероятно Ной, когда после страшной бури потопа, он взирал со своей вершины на безбрежное, успокоившееся море. затопившее весь грешный человеческий мир.
  11 ч. 10 мин.
  "Эй, ребята, скорее наверх!" - стараемся мы подбодрить отставшую группу. "Здесь солнце, мы купаемся в волнах теплого, душистого ветра (Брр-р..., от этого ветра не поздоровится!). Здесь запах лимонов, кардамонов, винограда, Кахетинского! Вокруг цветут виноградники! Внизу селения, пашни ...". Так фантазируем мы до тех пор, пока на узком гребне перевала не собираются все члены нашей группы.
  После тяжких вздохов разочарования, все рассаживаются на отдых. Поесть бы!
  ... И тогда, Коля Лебедев, торжественно достает свои бутылочки. Витамин "С"! Он наливает в протянутые кружки уже без разбора, не отсчитывая по капле, как в начале нашего похода, а сразу, по пол-кружке каждому! Оставшиеся склянки мы раскидываем на все 4 стороны света. Кончено с витамином "С"! Даешь - арбузы!
  Прощай Тушетия! Прощай, роднехонька!
  Начинается спуск в ту страну, где ждут нас арбузы, виноград и пр., и пр. ... (Признаться, мы не особенно твердо верим, что все эти прелести действительно существуют на белом свете).
  А сверху нас по прежнему поливает дождь, и кругом все тот же туман. Не будет ли это вторым Кериго?
  Долго, долго путается наша тропинка среди сырых, безрадостных скал. Мы с жадным любопытством вглядываемся в окружающие нас со всех сторон облака, ища в них просвета. И действительно, поднявшийся свежий ветерок, то и дело врывается в их толщу. На одно мгновение, то там, то здесь, перед нами открывается оконце, позволяющее заглянуть в неведомый мир ущелья. Там виднеется - то поросший лесом склон, то трещина в скалах, к которой прильнула серебренная жилка потока, вытекающего как будто из самых облаков, то глубокая и темная бездна ...
  Наконец кольцо окружающих скал размыкается, появляются островки с сочной травой, и вот, окончательно выйдя из мира камней и облаков, мы вступаем на мягкий грунт альпийского луга.
  Под нашими ногами, виднеется глубокий и извилистый коридор убегающего к югу красивого лесного ущелья, на дне которого светлеет серебристая змейка реки - Стори.
  Хребты за хребтами теснятся с обеих сторон ущелья; их зелено-бурые, лесистые отроги, постепенно снижаясь, сползают к самой воде. Сверху они напоминают горбатые и шершавые спины и мохнатые бока каких то гигантских животных, столпившихся у водопоя и лижущих эти живительные, быстрые струи ...
  Но чем дальше, тем ниже становятся горы и в отдаленной, синеющей мгле, виднеются последние горбатые холмы, сгрудившиеся так тесно, будто хотят навсегда запереть выход из тесного и сырого ущелья туда, откуда из-за холмов и нависших над ними тяжелых туч, брызжет нестерпимо яркий солнечный свет ...
  Значит - в мире есть еще и солнце! Спускаясь из самых облаков, под непрестанно моросящей мелкой сеткой дождя, мы смотрим как зачарованные в тот манящий край, отделенный от нас еще доброй сотней километров), откуда идет этот свет ...
  Все выше и выше поднимаются, ползущие по хребтам, нависшие над ущельем свинцовые тучи. Там, в его отдаленном конце, они обрываются, как занавес с размытой и рваной кромкой ...
  И, за этим темным занавесом, все растет и ширится сияющее золотистое марево. Сквозь мерцание струящегося, теплого воздуха мы начинаем уже различать и светлую окраску знойного южного неба, и перистые легкие как дым облака, и какие-то светлые и более темные пятна...
  И вдруг - с наших глаз, как будто бы спадает пелена: ведь там, за горами и облаками, как далекий и светлый мираж, лежит целая страна, с рекой и горами, лесами и садами. Она раскинулась в сияющей дымке, как какая-то огромная, лучезарная карта ...
  Вот она, земля обетованная! Кахетия - благодатная изобильная долина Алазани!
  "Кахетия, Кахетия!" Кричим и поем мы на все лады, прыгая и танцуя от радости, упоенные красотой панорамы, ободренные сознанием, что скоро и мы будем греться под знойным Кахетинчким солнцем.
  Только Лебеденок растерянно протирает очки: "Где же, где, вы видите Кахетию? Ведь это же, только облака"
  Но тут все наперебой, мешая друг другу, начинают показывать Коле, чертя по воздуху пальцем: "Видишь? Вон длинная и светлая полоска - это же река Алазань, а вон там - голубоватая тень - это горы с той стороны долины. Широкая полоска - вероятно какая-то дорога, а темнеющие пятна - леса, города, сады ... теперь видишь? Теперь - веришь?
  
  Как меняется теперь темп хода! Забыты увечья и мозоли. Дикими скачками, почти бегом, все устремляются вниз, стремясь как можно скорее сократить то огромное расстояние, которое отделяет нас от Кахетии.
  Мысль о чудном мираже, сознание, что страна эта, действительно уже перед нами, не оставляет нас ни на одну минуту. Куда бы мы ни смотрели, о чем бы ни говорили, куда бы ни шли - другим, внутренним взглядом мы все время неотступно следим за светлым порталом между горами и облаками.
  Но как долог и нуден спуск! Травянистый склон тянется и тянется без конца. И вот, далеко внизу, показываются строения рабочих бараков, до которых так стремились мы добраться еще вчера... Над кровлями вьется дымок, виднеются фигурки людей.
  Перед тем, как проститься с величавым безмолвием гор, снова, окончательно окунуться в мир людей, мы делаем небольшой привал.
  Теперь все спокойны, удовлетворены. Еще какие-нибудь 10 минут хода, и мы будем среди людей, купим съестного, отдохнем... А там, сегодня к вечеру или завтра, нас ждут все богатства плодородной долины Алазани! Не обманешь ли ты нас, Кахетия! Так ли ты хороша, как обещаешь издали?
  Все взоры по прежнему устремлены к сияющему миражу, но я оборачиваюсь назад - к горам. Все также хмуро, пряча вершины в облаках, стоит хребет. По склонам и складкам его отрогов карабкаются леса, над ними вздымаются суровые скалы, в трещинах и ущельях блестят, как будто примерзшие к склонам, светлые жилки потоков, и лишь тени каких-то больших птиц оживляют безлюдье и пустоту этого окаменелого царства.
  Странная тоска, почти боль, сжимает мне горло. Прощайте горы! Прощайте ущелья! Прощай, затерянный среди гор, простой и гостеприимный народ! Прощайте - таинственные и легендарные замки и башни! прощай вольная цыганская, пусть полная невзгод и лишений, но, зато полная и приключений - свободная жизнь!
  ... Нас ждет солнце Кахетии, Грузии, Черномории, все дары щедрой южной земли и теплые волны Черного моря, - почему же так больно, так грустно расставаться мне с вами, Кавказские горы? Как будто навсегда покидаешь любимую родину?
  Невольно, я вспоминаю старинную шотландскую песню, которую пела я Наде и в прошлом году, также при расставании с горами в маленькой гостинице города Гори:
  
  "В горах мое сердце, доныне я там
  По следу оленя лечу по скалам...
  Гоню я оленя, пугаю козу,
  В горах мое сердце,
  а сам я - внизу ...
  
  Прощай моя родина, Север прощай,
  Отчизна свободы и доблести край!
  По белому свету, судьбою гоним -
  Навеки останусь я сыном твоим!
  
  Прощайте - вершины под шапкой снегов,
  Прощайте - долины и склоны лугов,
  Прощайте - поникшие в бездну леса,
  Прощайте - потоков лесных голоса ...
  
  В горах мое сердце, доныне я там
  По следу оленя лечу по скалам...
  Гоню я оленя, пугаю козу,
  В горах мое сердце,
  а сам я - внизу."
  
  Скоро и мы будем внизу. Взоры всех ребят уже устремлены туда, в этот "низ". Но нет, еще один также не отрывает взгляда от гор. Мы понимаем друг друга без слов, но все же я спрашиваю - "Скажи, если бы сейчас, сию минуту, перед лицом этого сияющего миража Кахетии, когда дорога вниз свободно открыта перед нами, тебе бы предложили вернуться назад ... Предположим, нам бы встретилась сейчас экспедиция, снаряженная продовольствием, которая туда бы направлялась - ты бы вернулся?"
  -"Да, конечно" - говорит Кука", и я ему верю, потому что я бы тоже вернулась.
  
  Отдохнув, мы спускаемся к баракам. Приближаясь к ним, мы с удивлением замечаем около них какие-то пестрые фигурки европейского вида. Они тоже с любопытством следят за нами и вдруг, обрадовано, бросаются к Федору: "Федор Николаевич?!! - Вы ли это? Сколько лет, сколько зим... Ну как дела в Ленинграде? Да вы - откуда? Не с неба ли свалились? /Действительно! Почти что так/ - А помните Сванетию? - и т.д. и т.д..."
  Как тесен мир! Люди эти оказываются московскими архитекторами, нашими коллегами и соперниками по работе над архитектурой Кавказа, авторами книги о Сванетии, где они в 36 году познакомились с нашим Дедом.
  Мы рассаживаемся в кружок под громадным развесистым деревом и здесь впервые за столько дней раздается культурная "интеллигентная" и даже салонная беседа, тон которой задает худощавая блондинка - мери Джандиери.
  В это же время двое Коль бегут в поселок за продуктами, а Кука разжигает под каким-то навесом костер, наш последний костер.
  Беседа, впрочем, не затягивается. Наши коллеги спешат чтобы еще до ночи доехать до села Хисо (!!). Вот это темпы. Но не мудрено, так как они верхом.
  Последние слова напутствий и пожеланий, кокетливая амазонка машет нам ручкой, и всадники исчезают за косогором. Скоро мы видим их фигурки высоко на склоне. Они все приближаются туда, где клубятся облака, где моросит дождь, где лишь скалы да камни.
  Смеясь, ребята кричат им вдогонку какие-то не слишком любезные напутствия, но мы с Кукой невольно взглядываем друг на друга: "Вот тебе и экспедиция! Но, увы - пеший конному не товарищ!".
  Похлебка из баранины с макаронами, крепкий кофе и душистый свежий хлеб - вот награда за труды и лишения!
  Площадка, на которой мы становились очень оживлена. То и дело снуют рабочие, проезжают всадники. Мы оживляемся увидев вооруженного человека в милицейской фуражке, но это уже не Миша, а один из Кахетинских пограничников.
  Один из проезжих, необыкновенно красивый тушин со сросшимися бровями, тонким станом и с живописно повязанным на голове платком вступает с нами в разговор и радуется как ребенок, узнав, что мы побывали на его родине в Дартло и что нам очень понравилось там...
  Рабочих мы расспрашиваем о строительстве. Оказывается, что по ущелью реки Стори прокладывается новая дорога, не годная пока для проезда, но в будущем она будет расширена настолько, что бы проезжали и автомобили. Дорога называется "Ново-Тушинская тропа"
  Да здравствует Ново-Тушинская тропа и ее строители! Ведь дорога эта внесет с собою свет и культуру в отрезанные от всего мира тесные горные ущелья.
  Здесь у бараков она раздваивается: одна ее часть - будущая скотопрогонная дорога поведет к западу, в направлении к горной Пшавии, другая - к центру горной Тушетии - селению Омало. Высоко на склоне, почти под самыми облаками виднеется белое пятнышко - это палатка передовой изыскательской партии.
  Место, где мы сейчас находимся - это передовой пятый участок строительства. Рабочие предупреждают нас, что ниже, на других участках сейчас производятся скальные и взрывные работы и дорога довольно опасна.
  - По Ко-о-лям! В путь, в путь!" ...Прощальный взгляд на чудный мираж Кахетии и мы пускаемся в путь по Ново-Тушинской тропе.
  Полотно дороги заложено по всем правилам строительного искусства - с очень пологим уклоном, поэтому оно делает очень длинные, километровые петли между двумя ущельицами.
  Путь вниз пролегает в чудесном могучем буковом лесу, который так чист и так красив, что напоминает скорее загородный лесопарк или охотничье угодье какого-то феодального замка. Так и кажется, что из-за стройных стволов покажется благородная голова оленя или лани, или навстречу нам по дороге, трубя в рог, проскачет кавалькада охотников со сворой гончих...
  Стремясь сократить дорогу, мы лезем прямо под откос, по остаткам старой горной тропы. В одном из таких мест Сабурка залезает на такой обрыв, что ему приходится туго, и он еле-еле, лежа на спине, с него сползает.
  Чем ниже мы спускаемся, тем красивее становится ущелье. Дорога вьется теперь по карнизу, среди взорванных еще недавно скал. Внизу уже виден мостик через реку Стори, но нас задерживает неожиданное препятствие: длинный и нагруженный караван движется нам навстречу.
  Лошади так пугливы, а тропа так опасна и узка, что нам приходится прижаться к скале спиною вплотную и ждать, пока не пройдет весь караван. Увы, далеко внизу, мы видим, как на мост вступает все новые и новые лошади и так без конца и без конца. От нечего делать, мы принимаемся считать, и когда, наконец, через добрый час проходит последняя конная группа, оказывается, что Сабур насчитал 102 лошади!
  Между тем начинает быстро темнеть. Мы успеваем еще полюбоваться с мостика дивным видом тесного ущелья реки Стори, но когда перебравшись по отмелям, снова входим в лес противоположного склона ущелья, нас охватывает уже полная тьма.
  Между тем, тропинка небезопасна: слева - отвесная скала срывается вниз, к глухо - рокочущей где-то в глубине реке; справа же, гранитная скала вздымается ввысь и скрывается в густой чаще леса.
  Сергей идет впереди, освещая путь своим фонариком и бросая через плечо предупреждающие возгласы: "Слева камень! ... Корни - ступать осторожней! ... Упавший ствол! - Ступени - спуск вниз ... Поворот вправо, не оступись!" и т.д. и т.д.
  В арьергарде светит своим фонариком Кука.
  Но среди окружающей нас тьмы в таинственной ночной жизни ущелья, эти фонарики кажутся маленькими светлячками. Они отбрасывают нам под ноги причудливые движущиеся черные тени, которые лишь сбивают нас с толку.
  Особенно трудно приходится нашей слепуше - Наде. Чтобы она как-нибудь ненароком не шагнула при повороте тропы в пропасть, Сабурка, идущий сзади Нади, перевязывает ее талию толстой веревкой, конец которой закрепляет на своем поясе.
  Федя идет впереди Нади и подробнейшим образом "информирует" ее о всех встречных препятствиях. Таким образом, наша общая "мать" полностью застрахована от опасности.
  Часа два продолжается это "ночное шествие пилигримов". Мы идем, вероятно, по необыкновенно красивым местам, но видим только позолоченные светом куски гранитной стены, да черное кружево листьев.
  В некоторых местах скалы сводом нависали над дорогой. Мы освещаем их своими фонариками и видим повисшие над нашими головами, переливающиеся всеми цветами радуги сталактиты, с которыми крупными алмазами стекают капли.
  Так бредем мы, напряженно вглядываясь во тьму, проходя то под сталактитовыми полупещерами, то под сплетенным лианами зеленым лесным сводом.
  Неожиданно, где то в чаще этого непролазного леса раздаются голоса и звук каких-то необыкновенных, визгливых инструментов.
  Как отрадно услышать такие звуки усталым, уже потерявшим надежду на отдых путникам!
  Вот, сквозь черный узор листвы, мы различаем огоньки - значит мы дошли наконец до бараков 4-го строительного участка.
  Сергей и Кука лезут вверх, раздаются вопросы, ответы ... Затем мы ломимся в какую-то маленькую избушку, вваливаемся в нее, здороваемся с какими-то заспанными, но приветливыми личностями, сбрасываем надоевшие рюкзаки, разминаемся ... 8 часов вечера.
  Растормошив сонного кладовщика, ребята идут с ним снова в темь, за продуктами, кто-то разжигает железную печурку, в котелках закипает вода ...
  Все это я виду как сквозь сон, глаза слипаются, во всем теле разлита блаженная усталость.
  Вдруг странные пронзительные звуки снова прорезают ночную тьму ...
  Заметив мой вопросительный взгляд, прораб (оказывается мы забрели в избушку начальника строй участка), отвечает, что это строители лезгины завели свой обычный вечерний концерт.
  Любопытство превозмогает усталость. Пока ребята стряпают, мы с Лебеденком лезем вверх, к баракам - послушать поближе эту дикую лезгинскую музыку.
  Длинные полутемный сарай... Резкий запах потных и грязных тел ... Блестящие глаза и загорелые небритые лица, лежащих на узких, тесно поставленных нарах, людей... А посередине, на полу - трое музыкантов - две дудки и веерообразная, деревянная трещотка.
  Мы чувствуем себя в этой обстановке чуждыми и нежелательными пришельцами и, поэтому, быстро ретируемся. Музыка также скоро прекращается.
  ребята уже ужинают и мы также стараемся наверстать упущенное. Наше внимание обращают на себя три ведра, наполнение какой-то серой кашей, стоящие рядом с печуркой, в головах постели прораба. "Ах это? - Это аммонал". Небрежно говорит прораб, и мы сразу инстинктивно отодвигаемся от страшных ведер. Мы будем ночевать здесь с таким грозным соседством? Но прораб только смеется.
  На земляном полу избушки, во всю ширину помещения, уже расстелены наши палатки. Я засыпаю уже на ходу и сон охватывает меня раньше, чем голова прикасается к моей красной походной подушечке.
  
  20-ый день похода.
  29.VIII.39.
  4-ый строй-уч. - Личури.
  
  Вниз и вниз бежит неугомонная белопенная река Стори. Стесненная громадами гранитных скал, она сердито ропщет - неумолчный гул стоит в ущельи. Как табунок резвых гривастых коней мчатся ее струи обгоняя друг друга, перепрыгивая через преградившие их путь камни, стволы и коряги, мчатся вниз, как будто спеша скорей добежать от заоблачных пастбищ бесплодного хребта на привольные пастбища плоскости.
  Путь речки сравнительно недолог. Взглянешь назад - на стену вставшего до самого неба хребта и видишь, как их всех его складок струятся белые полоски потоков. Они сочатся как будто из окутавших вершины облаков, и сливаясь где то у подножья гор в один общий поток, устремляются в ими же промытое в гранитной толще отрогов узкое ущелье. Взглянешь вперед - и видишь, как все понижаясь расступаются горы, открывая путь к широким долинам. Там волны Стори разольются привольно и, соединившись со своей старшей сестрою - Кахетинской Алазанью, устремятся вниз, еще вниз, к колыбели всех вод - морю.
  Мысленно оглядываясь на пройденный нами путь, мы вспоминаем все те же грозные, величавые хребты, вставшие на нашем пути и как бы говорившие: "Дороги дальше нет!". И что же? Светлые нитки ручейков, шумливые потоки, речки и реки, выводили нас всегда из непроходимого лабиринта, из кольца, вставших вокруг нас хребтов. Да, горы рождают воды, но воды всегда побеждают и разрушают горы.
  Незыблема великая неподвижность, окаменелая статика гор, но и непобедима всесокрушающая энергия вод.
  Люди следуют примеру воды, они также побеждают, преодолевают, преградившие все пути горы. Тропы вьются вдоль рек, а на той высоте, где кончается вода, тропы змейками подползают к седловинам перевалов и, перемахнув через гребень, штопором сбежав к светлой полоске потока, снова вьются у самой воды.
  Но вот на пути людей встают непроходимые теснины, где с трудом, грохотом и ревом может проникнуть одна вода ... В таких местах, раньше люди снова взбирались ввысь, змейка тропы проползала сверху, над головокружительными пропастями стремнины и долг был этот путь. Но современные люди упорны. Они воюют с камнем, не хотят уступать ему дороги.
  Амонал! Вот сила изобретенная людьми, сила, побеждающая камень.
  В ущельи Стори стоит грохот беспрерывных взрывов, эхо стократ повторяет их, разнося далеко по горам долинам. Здесь кипит работа. Прокладывается новая, широкая, короткая дорога - "Ново-Тушинская тропа".
  Рабочий преграждает наш путь: "Обождите! Прохода нет". Мы ждем. Ужасный грохот, такой, как будто-бы рушится все вокруг, заставляет нас содрогнуться. Внизу, сквозь еще не рассеявшееся облако дыма и пыли, мы видим, как от тела горы медленно отделяется огромная глыба. Щель между ними все растет и, вдруг, вся эта величественная скала, поросшая кустами, лесом - рушится в пропасть. К месту обвала устремляются люди с кирками, лопатами и топорами.
  И так весь путь. Поворот, вынужденная остановка, шум взрыва, летящие в бездну скалы, камни, стволы огромных деревьев, и снова путь.
  Так и идем мы - мерным, быстрым шагом. Восемь пар крепких ног, восемь альпенштоков, восемь рюкзаков, то по широкой трассе будущей дороги, среди обломков недавних взрывов, то, взбираясь по змейке старой тропы, в тех местах, где дорога еще не проложена, любуясь непередаваемой красотой дикого ущелья, наблюдая как аммонал воюет с камнем.
  Несмотря на частые остановки, мы проходим по 7 километров в час. Входим в черные пещеры туннелей, проходим под сверкающими сталактитами сводами, перелезаем через временные, качающиеся над пропастью мостики, любуемся на падающие откуда-то сверху каскады, и снова карабкаемся по узкому, не шире поставленной поперек мужской ступни, карнизу. И все это среди могучего, первобытного, опутанного лианами, букового леса.
  Здесь-то, всего за несколько часов до выхода на плоскость, едва не наступает моя последняя минута. Узкая полоска "старой" тропы крутится над самой пропастью. Наша цепочка - сильно растянулась, и сзади всех шагаю я. Где-то впереди, передо мною мелькают фигуры каких-то встречных, но залюбовавшись красотою ущелья, я забываю о них. И вдруг, из-за поворота, на меня наскакивают две сильно нагруженные, испуганные лошади (очевидно, их напугал кто-то их наших ребят). Они оттесняют меня не к скале, а к самой кромке, повисшей над пропастью, тропы. Один из вьюков сильно ударяет меня в грудь, и ... почувствовав, что теряю равновесие, что тяжелый рюкзак оттягивает меня назад, я уцепляюсь за грязный, вонючий вьюк понесшей лошади, прижимаюсь к нему лицом, и несколько шагов лошадь волочит меня за собой. Увидев, что тропа стала шире, я отцепляюсь и попадаю в объятия какого-то бледного, насмерть перепуганного тушина - погонщика. Убедившись, что все в порядке, я бегу догонять своих, стараясь не глядеть налево, вниз, - так страшно глубока эта бездна, едва не принявшая мои "бренные останки".
  Наши же ничего не заметив, шагают и шагают, не оглядываясь.
  Наконец мы сходим к самому берегу. Долина становится просторней. Так и сям попадаются зеленые лужайки, с купами громадных, разросшихся как шатры, деревьев. Это огромные дубы, вязы, яворы, грецкие орехи. Вот и люди. Чумазые ребятишки пасут под этими дубами смешных, длиннорылых, полосатых как зебры кабанят.
  Горы все расступаются. Это уже не горы, а высокие, лесистые холмы. Сразу становится и светлее и веселее. Мостик, забор, кукурузное поле, и вот, за деревьями мелькают черепичные кровли чистенького и нарядного поселка Личури.
  Заметив во дворе одного из домиков автомобиль (!!), мы устремляемся туда.
  Наша "тройка" вступает в переговоры с какими-то грузинами (слышны слова: Ленинград! Экспедиция! Архитектура! 500 км пешком!) - и те просияв, беспрестанно что-то лопоча, гостеприимно приглашают нас в дом. Пообещав на завтрашнее утро доставить нас в Телав на машине, они объявляют, что сегодня - мы их гости.
  5 часов дня.
  Побросав рюкзаки и палатки, мы, вооружаемся мылом, полотенцами и проч. и проч. и устремляемся к реке.
  Смех и брызги купания в холодных струях широко разлившейся Стори, трудолюбивое надраивание котелков и ... спин, стирка самого необходимого и, наконец, сладкий отдых на сочной, зеленой травке под горячими лучами вечернего южного солнышка - это ли не блаженство?
  Только после возвращения в дом, до меня "доходит", что мы попали в главную контору строительства. Вскоре после нас, сюда же прибывают двое верховых - начальник всего строительства его заместитель, главный инженер.
  Смеясь, они рассказывают, что еще вчера, на 5-ом участке им рассказали о нас и с тех пор они все время нас "догоняли и всюду им говорили, что мы только что прошли ... Но догнать "скороходов" им так и не удалось.
  Вечером, в главной комнате конторы организуется "банкет". Увы, для наших изголодавшихся желудков, такими маленькими показались жаренные цыплята, таким "несущественным" - салат из помидор и слишком изобильными - вкусное тушинское пиво и отвратительная тушинская водка (араки).
  Шота Владимирович, Павел, Миша, Самсон - не знают чем угостить нас, чем напоить, вино и речи - льются рекой .... "Выпьем за цэх людей, которые ...",- "За великих(!) путешественников", - "За Ленинград", - "За солнечную Грузию", - "За Новую Тушинскую тропу" и т.д. и т.д.
  Очень скоро мы чувствуем, что уже не можем подняться на ноги, голова идет кругом, в глазах круги. Побратавшись со строителями, ребята "заливают" им о нашем путешествии что-то невероятное. В другом конце стола - Назарка развивает необыкновенные проекты "архитектурного" оформления дороги. "Мы архитекторы! Мы спроектируем на этом месте Дворец Строительства, воздвигнем мосты через Стори, на каждом повороте установим киоски - башни, для продажи вод!"
  Начавшийся так блестяще вечер, кончается печально. Все разбредаются кто куда. В углах мелькают чьи-то страдающие физиономии. Ни с того ни с сего, Кука отправляется купаться, и никто его не удерживает. Самсон усиленно ухаживает за Надей. Я с Лебедем, совершенно героически "досиживаем" за столом. В числе жертв оказывается ни в чем неповинная маленькая белая собачка.
  Наконец, допив последние капли, хозяева отпускают нас на отдых.
  Кое-как мы раскладываем на открытой веранде дома свои "спальные принадлежности", последние вздохи и стоны, и дом погружается в тишину. Слышен лишь плеск волн неугомонной немолчной Стори.
  Итак - началась "цивилизация"!
  
  21-ый [и последний] день похода.
  30.VIII.39.
  Личури - Телав.
  
  "Где же машина?"
  - "Машина ушла."
  "Как ушла? Ведь еще вечером она здесь стояла!"
  - "Шота Владимирович уехал за грузовиком для ваших вещей" (!?!)
  - "Па-ачему так торопишься? Ты наш гость - живи!"
  "Ребята, пойдем пешком! До г.Пшавелли - всего 7 километров. Найдем машину там"
  - "Падажди, машина скоро будет!"
  ?..?..?..?
  После вчерашней попойки все чувствуют себя неважно, и потому остаются ждать.
  Как странно долго тянется время! Как странно, что никуда не надо спешить, ничего делать, не над чем работать ...
  Завхоз строительства Самсон, в восторге от наших "лилипутиков" : "Все бы отдал! 100 рублей бы отдал! Продай аппарат!"
  Я долго не раздумываю (Все равно, аппарат требует ремонта) - "Меняю, на читоби".
  Мы ударяем по рукам и я отправляюсь с Самсоном в кладовую, выбираю себе хорошенькие пестренькие читоби (а также пару носков для Нади) и торжественно вручаю ему фотоаппарат. Надя дарит ему футляр собственного изготовления. Снабжаем мы его также и пленками. Заодно читаем маленькую "популярную" лекцию о фото-искусстве.
  Время все идет и идет.
  Наскучив ждать, Надя, Кука, Сабурка, Федор и Лебедь, уходят за машиной в Пшавелли.
  Мы же, оставшиеся, окончательно разленившись, ждем, полеживая на свежей травке у самого берега реки. Самсон и Павел (главн. инж.), развлекают нас разговорами. Расспрашиваем их о строительстве. Протяженность дороги от Пшавели до Омало - будет 72 км - это дает сокращение против старой тропы, почти на 30 км.
  - "К Октябрьским праздникам, доведем дорогу до перевала! В будущем году - до Омало".
  В разговоре выясняется, что эта же бригада строителей, построила уже дорогу по Сванетии.
  - "Как! И в Ушкуль, старый, древний Ушкуль, ведет теперь дорога?!!" - поражается Назарка.
  ... Шум машины прерывает нашу беседу. Влетает Надя, и страшно свирепеет, увидев, что у нас ничего еще не уложено. Пока мы уплетаем привезенный ею сладкий и сочный арбуз, она укладывает вещи в машину, и ...
  Спасибо этому дому, поехали к другому! С нами едут также Самсон и Павел.
  Мчится машина по новой широкой дороге! Мчится мимо полей, поселков, по лесу. Горы все отступают и отступают. перед нами река, но моста нет. Бултых! С размаху влетает наш грузовичок в воду и "переплывает" через бурливую, шумную Стори, которая разлилась здесь на несколько рукавов.
  Вскоре, наш грузовичке въезжает в нарядный и веселый городок Пшавели, расположенный у самого выхода ущелья на плоскость. Городок утопает в фруктовых садах.
  Наши ребята, веселые и счастливые, уплетая за обе щеки груши и виноград, сидят с какими-то хорошенькими грузиночками под большим развесистым платаном и ... травят, травят! (Бандиты, снега, вершины, бури - и снова бандиты ... и т.д. и т.д.).
  На ходу они вскакивают в машину, посылают девушкам воздушные поцелуи, и городок остается позади.
  Вдруг, толчок! Остановка. Шофер вылезает из кабины, лезет под кузов. Авария!
  Долго мы будем здесь торчать? Увы ... кажется - да. Вылезаем на травку. Кто-то приносит охапку кукурузных початок, наворованных на соседнем поле. между тем, день начинает клониться к вечеру. Да скоро ли?
  "Садитесь!" - неожиданно говорит шофер - "Авось довезу".
  И вот, мчится наша машина по голубой вечерней Кахетии, по изумительно гладкой и ровной дороге. Мелькают бесконечные поля, бахчи и виноградники, шумят плодовые сады, как пики стражников - высится над поселками пирамидальные тополя...
  Какие названия! Напареули, Цинандали ... Вот она - родина лучших вин Грузии.
  Вдали, слева и справа, долину замыкают хребты, едва синеющие за вечерней дымкой.
  Там, откуда мы только что спустились - над темными, острыми зубьями - все разгорается и разгорается зарево заката. Небо Кахетии становится совсем розовым, над горами - зловещими красками полыхает пожар. Кажется, что загорелись сами облака ...
  Мы уже не смотрим на сады и селенья. Все взоры устремлены туда - к дивным краскам заката. Будто ожили богатыри старых сказок и зажгли на горах сигнальные костры, или пожар охватил эти дикие ущелья, или Шамиль созывает снова своих верных бойцов, или же вспыхнула страшная кровная месть среди тушин и хевсуров?
  - Нет, это нам, путникам, своим гостям, горы шлют свой привет, для нас зажгли они эту прощальную иллюминацию.
  Постепенно краски затухают, тускнеет фантастический пожар, горы, наши горы, навсегда скрываются во мгле.
  На долину Кахетии падает черная, звездная ночь. чуть белеет кремнистое полотно дороги, среди черных силуэтов тополей иногда мелькают огни ... - мы все мчимся и мчимся вперед.
  Лихой поворот дороги - перед нами подвесной железный мост через Алазань. Машина внезапно тормозит, наши хозяева - грузины соскакивают на землю, предлагая сойти и нам.
  Среди зарослей и кустов - светлеет невысокое белое строение - это знаменитая в Кахетии "харчевня у моста". Никто не проезжает по мосту, не заглянув сюда, не опрокинув стаканчик доброго вина. Каждый кахетинец оставляет здесь свою дань.
  ... Запах вина, брызги вина, стаканы наполнены сверкающей влагой, веселые, искристые глаза посетителей, батареи пустых бутылок в углу и все это в небольших, выбеленных комнатах харчевни.
  Среди веселых и пьяных лиц и снующих фигур прислуживающих, выделяется спокойная и даже печальная фигура старика, вертящего ручку какого-то причудливого сооружения.
  Этот старый колдун, извлекает из своего "органа" (так называют здесь эту старинную шарманку), заунывную, хрипловатую, но удивительно гармонирующую со всей обстановкой, музыку. И кажется, что он дирижирует всем происходящим, песнями и криками гостей и ловкими движениями официантов.
  Пока мы с любопытством приглядываемся к окружающим, а Сергей уже чокается с какой-то компанией охотников, в саду, под сенью громадных платанов, с ветвей которых свисают тусклые фонарики, для нас накрывают столы.
  Это наши неугомонные хозяева из Личури, хотят совсем доконать нас своим гостеприимством.
  На столе тарелки с огромными, сочными помидорами, душистый лаваш - и бутылки, бутылки! Лучшее Кахетинское - и притом, на самом берегу Алазани.
  Пир ведется по старому грузинскому церемониалу. Из любезности к нам, русским, тамадой избирается Павел - и он изо всех сил старается не ударить в грязь лицом.
  "Гомарджис!" - "поздравляем с победой, дорогие русские гости!" - начинает он свои тосты, наполняя наши стаканы густым душистым вином.
  "Вы прошли опасный путь, преодолели непроходимые горные хребты. Победа, дорогие, выпьем!"
  И Павел, довольный оказанной ему честью, быть в этот вечер тамадою, ведет нашу трапезу по всем правилам торжественного грузинского ритуала.
  Вначале идут тосты "официальные" и патриотические ...
  Налив до краев стаканы, тамада произносит небольшую речь, и выпив залпом сам, следит, чтобы и в стаканах гостей не осталось ни капли (с проверкой на голову), и наливая вновь, снова заводит витиеватую речь нового тоста.
  После официальной части, следуют здравицы за присутствующих. Сперва "за прекрасный пол" (за цех храбрых девушек, что не побоялись опасностей гор), затем - по степени старшинства - за ребят, потом и за хозяев, а потом уж - уфф! Страшно и вспомнить, за кого и что только и не пили, какое количество бутылок было опустошено!
   С каждым новым стаканом церемония повторяется. Стоя с поднятым бокалом, тамада произносит речь в честь такого-то, восточным, несколько запутанным, но высокопарным слогом. Под крики ура все выпивали свои стаканы, все, кроме очередного "виновника". Когда ревнивый взор тамады убеждался, что "и капли нет" ( значит "виновник" не обижен невниманием), он с легким поклоном, предоставлял тому ответное слово, и тот встав, также стараясь подделаться под восточный торжественный стиль, произносил несколько слов благодарности и под громкие крики, один, выпивал свою чашу...
  Чем больше лилось Кахетинского, тем витиеватее, с разными неожиданными камуфлетами, произносились речи. Помню, Сабурка угостил нас невероятно длинной и фантастической похвальбой, а наш политрук Лебеденок - растрогал глубоко прочувствованной, выдержанной речью. Только Дед Хведор, осовев еще в самом начале, кроме своего "бу-бу-бу" - ничего выговорить не смог.
  В самом разгаре торжества, из темноты неожиданно выступила фигура старого колдуна с его "органом" и вот, в темном бархате ночи, под немолчное журчание Алазани, раздалась грустная и нежная мелодия Сулико ...
  "- где же ты моя, Сулико? "
  Не выдержав, но чтобы не нарушать гармонии, в полутон, в песню влились и наши голоса, смешивая русские и грузинские слова песни.
  .........
  Пьяные любят петь, но тут наши хозяева отличились, угостив нас замечательными застольными грузинскими песнями - импровизациями. Никогда с тех пор, не слышал я такого отличного по теме тенора и баса, но в тоже время удивительно дружного и гармоничного дуэта:
  Ваничка (прораб передового участка), своим высоким певучим дискантом, выводил как кружево, сложный узор меланхолической песни, а Мишин бас, как шмель, бархатисто гудел что-то однообразное, совсем другое, свое; голоса то сливались, то расходились, сплетая какую-то непередаваемую, чудесную мелодию.
  По просьбе тамады, как бы в ответ, мы спели им русскую песню, которая как нельзя кстати подошла своими словами: "От Москвы, до самых до окраин, с южных гор, до северных морей!" и пр.
  Но с новыми возлияниями, все громче и нестройнее звучал наш хор, все бессвязнее тосты, все туманнее взоры.
  Вот уже и Федя уснул на столе, вот и бессмысленно хохочущую "мать" нашу пришлось увести в кабину машины, вот ... в общем всем, после долгого поста и воздержания во время похода, пришлось туговато.
  И все же эта бесшабашная невоздержанная попойка у берега Алазани, была как бы последним аккордом в нашем походе.
  Несмотря на весь шум, суматоху, мы чувствовали что здесь, скрытые ночной мглой, но где-то близко, стоят родные наши горы, и ветерок то и дело доносит как привет, их свежее, чистое дыханье...
  ... И Алазань, своим непрестанным журчаньем, как бы собрав голоса всех рек и речушек, ручьев и притоков, которые мы прошли еще так недавно, рокотом и плеском тоже передала нам их последний привет ...
  Что же было потом? Как в тумане, смутно помнится вихревая езда сквозь темень и ночь к нарядным огонькам города Телави, споры о ночевке (Сергей упорно настаивал поставить палатки в соседней роще, которая утром оказалась центральным городским садом, Сабурка же уговаривал залезть на вершину башни, после оказавшейся музеем). Была гостиница "Кахетия" и фокусы захмелевшего Федора в ее вестибюле. И наконец, о чудо! Чистые простыни, последний, довольно неприятный взрыв "грузинского гостеприимства" по отношению к "дамам" и
  ... отдых, отдых.
  
  ЭПИЛОГ
  
  И замелькали дни. Беспечные, бездумные, бездельные. Дни пестрые, как блестящие стеклышки калейдоскопа.
  Телави...
  Непрерывная объедаловка на базаре, в подвальчиках, харчевнях. Фрукты, фрукты, особенно роковые для меня персики. Знакомство с газетами, не читанными около месяца, и недоуменье, удивленье, сомненье, по поводу Советско-Германского договора о дружбе... Как тень черных крыльев при безоблачном небе - отдаленный гул начинающейся в Европе войны...
  Письма, телеграммы, билеты ...
  Безумная посадка с арбузами, альпенштоками и пр. и пр. в Тбилисский поезд.
  Тбилиси...
  Гостиница, тбилисский майдан, серные бани с обязательным "турецким массажем.
  Получение писем, посылок с "чистым", отправка посылок с лишним и "грязным".
  Парикмахерская, маникюр, и вот, мы неузнаваемы! Белоснежные, отутюженные брюки, шелковые платья, кудри...
  Прогулка по Старому Тбилиси. Майдан, синагога, храм, живописные закоулки, цитадель, метехский замок...
  Покупка "желтых кофт"!
  Ресторан "Симпатия"! Вечерний кутеж в чудесном ресторане Фуникулера. Огни города, парк, карусель...
  Поездка ребят в Мцхет. Федор покупает "доисторические вазы". Мой флирт с ***.
  Озеро Лиси.
  Отъезд. Сурамский перевал. Риони. Попутчики.
  Батуми...
  Ночное море, набережная, пальмы, гостиница "Аджария".
   На утро - море, море и море.
  Прогулка по городу, чистенькому, тихому. Батумские бублики, базар, обед в открытом дворике "турецкого" духанчика за базаром, чахомбили, шашлыки и пр.
  Снова пляж, купанье, море ...
  Теплоход "Крым".
  Черное море. Ночью - черное, фосфоресцирующее, днем - лазурное, сияющее.
  Полный отдых. Палуба, шезлонги...
  Разворачивающаяся панорама Кавказского берега, далекие снега уже далеких гор...
  А за кормой игры дельфинов и никогда не надоедающие, бесконечные узоры пены...
  Поти, Сухуми (беготня по базару, черный кофэ по турецки, цветы). Новый Афон (лирические воспоминания), Гагры, Сочи, Туапсе ...
  Шторм под Новороссийском. Море - зеленое. Город - серый, весь в брызгах. Норд-ост. В открытом море.
  Крым. Вечерняя Феодосия. Прогулка с "гидом" Сабуркой. Виллы ночью. Домик Айвазовского. Тщетные поиски чебуреков.
  Крым утром. Крымская Яйла во всей ее красе. Южный берег. Прибытие. Мы на суше.
  Ялта ...
  Пыль и толкотня курортного городка.
  Поиски ресторана - все не так! Ерундовские покупки... Снова море ... Пароходик идет к Алуште. Алушта ...
  Вот она - тихая пристань!
  "Слезная" встреча с Надиными и Федиными родственниками.
  Мы производим в Ялте фурор: еще бы! Наши рюкзаки невиданных в Крыму размеров, альпенштоки, одинаковые желтые кофты, одинаковые желтые апашки, одинаковые тушинские шапочки, наконец походка!
  Приехала "Футбольная команда!"
  наш лагерь на турбазе. "Автономная республика". Настоящие туристы - фавориты турбазы, особенно же официанток столовой. Полное блаженство...
  "Восьмерка негритят, купалась
  в синем море,
  Восьмерка негритят
  резвилась на просторе..."
  
  Пробуждение, поход на базар за фруктами, море, пляж, завтрак, пляж, игры в мяч, обед, мертвый час, пляж, ужин, сон ... и так каждый день. Изредка - поход на почту, кино или танцы.
  Темные тени сгущаются. Радио передачи все тревожней. Война с Польшей!
  Панический разъезд курортников. Отъезд трех коль (Сабурки, Назарки, Лебедя).
  
  И снова:
  "Четверка негритят, купалась
  в синем море ..."
  Фрукты и море, море и фрукты...
  Телеграмма от мам!
  "Выезжайте!"
  Отъезд.
  Москва.
  Три дня на сель-хоз-Выставке.
  Последний путь ....
  .....Дома....
  
  
  
  Кахетия
  
  За Гитборским перевалом
  Кахетинская долина,
  За Гитборским перевалом,
  Видишь солнечный Телав,
  Где стоит большая башня,
  Словно круглая корзина,
  Из каких-то серых трав.
  
  А дорога мчится вправо,
  Мимо города Телаво,
  И петляет, и клубится,
  Низвергаяся как порох,
  Устремит шофер машину,
  В Кахетинскую долину,
  И гудя, летит машина,
  Словно пчелка на цветок.
  
  Я запомнил это чудо!
  Вся страна лежит как блюдо.
  Говорит шофер-хозяин:
  "Полюбуйся высотой!".
  
  Смотрят северные люди,
  Видят гор крутые груди,
  Видят трещину на блюде,
  Это речка Алозань.
  
  Надо мною виноградник,
  Подо мною виноградник,
  Вся страна как виноградник,
  Что раскинут между гор
  
  А над речкой Алазанью,
  В нестерпимо желтой шапке,
  Словно добрый виноградарь,
  Солнце ходит в небесах.
  
  Кварели
  
  Буйволы с лиловыми глазами
  В каменистом русле Алазани ...
  Вдоль дорог - платаны, будто в латах,
  желтые, в коричневых заплатах.
  
  Тоньше и нежнее акварели
  Голубое небо над Кварели...
  Этот день - навеки не забуду,
  Сколько бы на свете не скитался,
  С вами горы, вечно сердцем буду,
  Как в тот день, когда я расставался.
  
  И когда мы край тот покидали
  Две горы, как две мои печали,
  Над веселой зеленью Кварели
  Предзакатным пламенем горели.
  
  Вл.Лифшиц.о-в.Звезда
  
  
  
  /Компьютерный вариант текста подготовлен Н.А.Францкевич и И.В.Сеферовой/
  
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"