Ранним июньским утром обшарпанная электричка тормознула на крохотном подмосковном полустаночке. Из нее вышли двое молодых людей лет двадцати, сели на скамейку, сделанную из бревна, и закурили.
Сквозь тонкую серую пелену, затянувшую небо, начинало пробиваться блестящее солнышко, которое через пару часов должно было превратиться в раскаленный шар и нагреть травы, озеро, деревья, постройки. Однако сейчас оно всего лишь золотило верхушки дубов и улыбалось, глядя в воду придорожных канав. Было семь часов утра.
Один из парней, приехавших в этот чудесный, утопающий в зелени уголок, был живой копией Шварцнеггера: высокий, накачанный, мужественный. Его звали Иваном Тимановым. Он приехал сюда по приглашению товарища по армии, Олега Юрасова, который сейчас сидел рядом и, по-армейски спрятав сигаретку внутрь ладони, щурил глаза на бледно-желтое блестящее солнце.
Олег и Иван были москвичами. В 2000 году оба они закончили школу, но никуда не поступили, а так как им уже было по восемнадцать, пришлось идти в армию. "Деды" не посмели тронуть здоровенного Ивана, а вот Юрасову пришлось несладко... Видя это, честный и справедливый от природы Тиманов не смог не вступиться, и вскоре они с Олегом стали друзьями.
Два года истекли, и весной 2002 года ребята "вышли на свободу". В этом году решили не поступать, а поехать в деревню к родственникам Юрасова. Теперь вот они сидели на платформе в Д*** и курили свою утреннюю сигарету.
... Олег продолжал лениво щуриться на солнце. В голове у него крутились какие-то мысли, однако он не спешил поделиться ими с Иваном. Его рыжие усы шевелились, когда он выпускал очередное облачко дыма, а торчащие лопатки сводились, стоило парню наклониться вперед, чтобы стряхнуть пепел на сухую землю.
- Слышь, Вань, - начал он, затаптывая сигарету, - у нас тут девчонок много симпатичных. Может, найдешь себе кого. На пару месяцев, - Олег хмыкнул.
Тиманов вздохнул. Постоянной девушки у него не было вот уже года четыре - так, перебивался всякими встречными-поперечными, и это ему порядком надоело.
- Нет, не хочу. Надоели мне все эти однодневные связи. Кажись, уже не пацан, когда "модно" было сразу пять девушек иметь.
- А мне нравится, - возразил Юрасов. - Такие встречи тебя ни к чему не обязывают. Погуляли, угостились, переспали и разбежались! И никто никому не должен, потому что любви особой нет, есть только желание.
- Ну и гуляй, если хочешь. А я приехал сюда отоспаться и свежим воздухом подышать, - широко улыбнулся Ваня. У него были ровные белые зубы, которые не испортило даже курение. Тиманов вообще пыхал здоровьем, и худенький Олег со своими острыми локтями и торчащими волосами казался рядом с ним каким-то жалким заморышем.
- Ну и буду. Тут девчонка одна есть, Анька, влюблена в меня, как кошка. Не знаю, в меня, или в то, что я из Москвы, - криво улыбнулся парень, - но стоит мне ее вечером на сеновал позвать, бежит, как миленькая. А днем в глаза смотрит так преданно, что аж горло щемит, - противно ухмыльнулся Олег.
- Наверно, она тебя любит, - тихо откликнулся Ваня.
- Ой, да мне всё равно. Главное, есть с кем перепихнуться, - Юрасов встал, отряхнул штаны и взвалил на плечи огромный рюкзак. - Давай пойдем уже, нам пять километров идти, а не то солнце щас так разгуляется, что растаешь.
Иван поднялся и последовал за другом. Им действительно предстояло пройти пять километров полем, прежде чем они попадут в деревню.
- А я бы не советовал тебе так обращаться с этой Аней, - сказал вдруг Тиманов. - Я вот тоже пренебрегал девушкой, которая меня любила, а теперь жалею. А Бог меня наказал за это, и я уже четыре года не могу найти настоящую любовь... Все, кто мне серьезно нравились, посылали меня, а вот всякие шалавки лезут, как будто медом намазано...
Друзья помолчали.
- А что это за девушка была? Как ее звали? - спросил Олег.
- Имя у нее хорошее было - Маня.
Олег хмыкнул.
- Ничего смешного. Это я ее так про себя называл, ласково... А когда видел, какими только словами не поливал! И как я ее предал... Сволочь я, сволочь! Убить меня надо, за яйца повесить, каким же подонком я был!..
И Иван расстроено повесил голову.
- Ну ладно тебе, не убивайся. Всё это уже в прошлом, - осторожно возразил Олег.
- Да не в прошлом! - вскинулся Тиманов. - Она мне постоянно снится... Особенно часто это в армии было. Иной раз говорит, что любит, а порою проклинает... Измучился я весь.
- Расскажи мне... Может, легче станет.
- Ладно, - Иван сглотнул. - Подожди пару минут, дай мне собраться.
Какое-то время они шли молча, а потом Тиманов начал:
- Когда мы познакомились, я в седьмом классе учился, а она... в десятом. Да-да, она старше меня была. Только выглядела лет на тринадцать, хотя ей пятнадцать было. А я такой здоровый был, мне все шестнадцать лет на вид давали, а то и больше. У меня рост был метр восемьдесят, представляешь? А она - такая маленькая, худенькая, беленькая... Волосики короткие, чуть ниже ушей, челочка... А глаза большие, карие, измученные. Я сначала не понимал, почему у нее вид такой несчастный всегда, да еще и дразнил ее, а как узнал, мне так стыдно стало - не передать... В общем, зимой мы с ней познакомились, в начале декабря. Ихний класс по школе дежурил, и ее припрягли уборку кабинетов проверять - самую грязную работу дали... Так вот, мы с пацанами в классе торчим, они тряпками возят, я им анекдоты рассказываю, и входит она... Я сначала даже внимания на нее не обратил - до того маленькая. Думал, восьмиклассница.
Спрашивает, знаешь, так строго: "Ну что, убрались?" Мне прямо смешно сделалось: эдакая пигалица, наши ребята кое-кто выше нее, и - как училка! Я к ней сзади подошел, под ребра тихонько тыкнул, а она как завизжит! Все смеются и она, смотрю, тоже. Улыбка такая добрая, но... вымученная какая-то. Как будто ей кто смеяться запрещает, и она тайком, тайком... Спрашиваю: "Как тебя зовут-то?" "Маша", - отвечает.
У нас тогда только-только переходный возраст начинался, и мы девчонками интересоваться стали. Ну и начали мы все наперебой Маню смешить - у кого лучше получится. Я, конечно, вперед вырвался - я ведь всю жизнь главным весельчаком и балагуром был... Смотрю - она и про обязанности свои забыла, хохочет с нами, как будто бы с ней никогда подобного не происходило... Да на меня постоянно посматривает, говорит мне постоянно что-то, имя мое спросила. Мне аж приятно стало. Только я это вскоре из головы выбросил, потому что более важные дела наметились... А она, видать, нет. Запал я ей в душу... Представляешь, сопливый семиклассник - десятикласснице!
Ваня вытер пот со лба, достал из рюкзака кепку и нахлобучил ее на свои густые белобрысые кудри.
- А в конце декабря в ихнем классе зачет был. У них и у нас одна и та же "русалка" была, ну то есть учительница по русскому, и пока они зачет сдавали, мы без дела маялись. Смотрю - начинают их ребята понемногу в наш кабинет приходить (им больше негде было собраться). И Маня вскоре пришла. Ни с кем не поздоровалась, ни со мной, ни с пацанами, села тихонько в углу, глазки опустила. Застенчивая.
Я про нее забыл и своими делами занялся. И вдруг приходит мне от нее записка: "Сегодня после шестого урока на школьном стадионе" Я прям обалдел. Шутит она, что ли? Но кровь молодая, гормоны играют, любопытство, в конце концов, - и я пошел. Даже с последнего урока пораньше свинтил, отпросился. Смотрю, на стадионе стоит, вся замерзшая, спиной ко мне. Маленькая, худенькая, в черном пальтишке... А я, знаешь, в тот год куртку носил камуфляжную, классная, скажу тебе, куртка. И сумка у меня была на боку... Смотрю, глазки у ней заблестели, как меня в таком "прикиде" увидела... Мужественным я ей, наверно, показался... А я, знаешь, раскованным был только тогда, когда вокруг меня пацаны мои были. А тут я с ней один на один... Пусть она маленькая такая, застенчивая, но всё-таки девчонка! И я не знаю, как себя с ней вести! Грубость какая-то во мне появилась, сам не знаю откуда... Мне даже противно от этого было. К счастью, Манька сама начала что-то лопотать, за руку меня взяла... А я, знаешь, рядом с ней как конь молодой, брыкаюсь, фыркаю, выпендриваюсь... И невдомек мне, что это ее дико смущает, что она всю уверенность свою теряет... Предложил я ей на горку сходить, где нас никто не увидит - а я боялся, что наши пацаны нас заметят и дразниться будут.
Ну, идем мы, я ее смешу, и Маня моя потихоньку в себя приходит, то есть уверенность вновь обретает. А на вершине горы она мне выдает: "Знаешь, зачем я тебя сюда позвала? Я хочу с тобой поцеловаться".
Я прям в осадок выпал. Чтобы скрыть смущение, упал и с горы скатился. Она следом за мной спустилась. Отряхивает меня и спрашивает: "Ну так что?" Наверное, неделю эту уверенность в себе копила...
Спрашиваешь, как я на это отреагировал? Я жутко испугался и говорю: "Э-э-э, нет, так дело не пойдет!" И взглянуть на нее боюсь. А она сама мне в глаза заглядывает. И взгляд такой грустный, тоскливый...Я обнял ее тогда, прижал к себе, а она носом захлюпала. Я ее в щеку поцеловал. Гляжу, успокоилась немного, плакать перестала, еще сильнее ко мне прижалась. Я стою и дивлюсь: она старше меня на целых два года и счастлива оттого, что ее какой-то малолетка обнимает! Позже, через год, я понял, почему... А тогда мне было удивительно.
И вдруг чувствую я каким-то внутренним чутьем, что нельзя вот просто так от поцелуя со старшей девчонкой отказываться, пусть она и выглядит, как моя ровесница... Разве ж я знал, что этот поцелуй сделает меня ее должником?! И я решил согласиться, но не сразу, а как только мы найдем безопасное место...
Угостил ее конфеткой, и мы обратно к школе побрели. Вижу, хорохорится моя Манька, улыбается, да через силу... Опять смешить ее взялся.
Вот и школа показалась. Стоим мы на дороге, разговариваем. Тут я собираюсь духом и говорю: "Давай-ка за дом спрячемся, а то здесь нас все видят". Зашли. Стоим. А я всё никак решиться не могу. И опять Манька положение спасает: "Ну обними меня". Обнял. Смотрю ей в глаза. А она, видно, почуяла, что я "сломался", и мигом вся грусть из ее глаз куда-то пропала. Хитрыми глазки стали! И вдруг она бросает сумку на землю. Я, не помня себя, тоже. Хватаю ее за талию, поднимаю повыше, поближе к своим губам, и целую... Это всего одно мгновение длилось, и я его почти не помню, потому что все силы у меня на преодоление смущения ушли...
Это, конечно, был "детский" поцелуй: без языка, без полизываний там всяких... Просто терлись губами, обменивались "чмоками". Но всё равно приятно. Она, помню, опять заплакала, а я растерялся... На руки ее брал, спину ей отряхивал, когда она неосторожно к стене прислонилась и испачкалась... Я, подлец, ее даже до дому не проводил... А она и не попросила: уж очень застенчивая была, да и не считала себя девчонкой, достойной проводов...
Ваня на мгновение замолчал. Олег шел рядом с ним, украдкой косясь на приятеля.
- А дальше что? Вы начали встречаться?
- Как бы ни так! Говорю же, мне тогда тринадцать лет было, и я, как и все пацаны, боялся, что об этом поцелуе узнают и будут меня дразнить. Я и Маньку предупредил, чтобы никому не рассказывала... А сам-то парням проговорился.
Иван улыбнулся.
- Смешная она, Манюнька. Со следующего дня я с ней не здоровался, не разговаривал, а она всё бегала за мной и при встрече в глаза заглядывала. Я злился, обзывал ее, а она - хоть бы хны. Удивительно: парень ее унижает, ни во что не ставит, а она продолжает за ним бегать...
Вскоре по школе пронесся слух, что она меня любит. Это и учителя знали, и весь мой класс. И только я один всерьез к этому не относился, не верил, что она меня по-настоящему любит. Думал, что это шуточки ее или что она придает своему чувству слишком много значения...А потом оказалось... Впрочем, позже об этом.
Манька себе на руках иглой нацарапала: "Ваня", "Ванюша", "Иван", "И.Т." и ходила с короткими рукавами. Мне сначала это нравилось, казалось даже, что она мне тоже небезразлична... Но, понимаешь, не такой я человек, чтобы сразу свои чувства показывать. Да и вредным я был малек, хотелось ее помучить...
А потом меня дразнить начали. Особенно меня бесило, когда подходили девчонки из нашего класса и издевательски говорили: "Ну как там у вас с Машей из десятого?.." Я ужасно злился. Когда она проходила мимо и в глаза заглядывала, я говорил ей гадости, обзывал последними словами... Потом заметил, что она перестала на меня смотреть, а если я ей навстречу попадался, отворачивалась. Мне даже обидно стало немного и стыдно, что я так с ней обращался... Опять вернулось чувство симпатии к ней... Но гордость не позволяла мне подойти к Маньке и что-нибудь ей сказать. Ко всему прочему, народ перестал меня дразнить, и я не хотел вызывать новую волну насмешек.
А потом лето пришло, лагерь, веселые девчонки, и я совсем забыл о своей Манюне. Мне было четырнадцать, я был высоким, умел шутить, у меня было полно друзей... Однако девчонки ко мне не липли - наверно, я казался им недостаточно симпатичным или грубоватым - и я волей-неволей вспоминал о Мане.
В одиннадцатый класс она пришла более раскованной и стала сама подходить ко мне, шутить. Однако я снова отшивал ее из страха быть осмеянным, снова говорил гадости. А мои пацаны мне поддакивали... И она отдалялась. А к концу года, когда пришла пора экзаменов, и вовсе пробегала мимо меня с равнодушным лицом.
Летом 1997 года она закончила школу. Однако она не пропала, что-то всё же тянуло ее к зданию школы... Скорее всего, причиной тому был я. У меня появилась новая компания, в которую входили мои нешкольные друзья и в которой я был лидером. И вот однажды в начале сентября я увидел ее неподалеку от "нашей" скамейки. Крикнул ей вслед какой-то прикол, а она... подошла. Я был рад тому, что Манька простила мое хамство, но в то же время мне было немного жутко от ее присутствия. Единственное, что я знал, - это то, что меня не будут дразнить из-за нее, и потому почти спокойно любовался ею... А в тот вечер она была просто красавицей: худенькая, беленькая, волосы завязаны в хвостик... Внезапно она разговорилась с одной из девчонок, которую, оказывается, знала, а я взял гитару и начал играть...
Вскоре стемнело. Все начали разбредаться, и Маня робко попросила меня проводить ее. Я, конечно, для виду поломался, но пошел.
Она жила недалеко, минут десять ходьбы до ее дома было. В подъезде она села на перила и сказала, что ей нужно со мной поговорить. От смущения я не знал, что делать, и потому разворчался, что она отнимает у меня время. А Маня умоляюще заглянула мне в глаза - совсем как тогда, два года назад, и сердце мое дрогнуло...
"Ты изменился", - сказала она после недолгого молчания. Время исправило ее, Маня была уже не такой робкой, как когда-то в десятом классе.
"Не твое дело", - буркнул я и тут же пожалел об этом.
"А грубияном остался всё тем же, - смело продолжала она. - Только меня это больше не пугает"
Я смутно понимал, к чему она ведет, однако смятение настолько охватило меня, что я не знал, что ей говорить. Хотел сказать очередную гадость, однако кто-то словно сжал мне горло, и я не смог выдавить ни звука...
"Я хотела тебе сказать, - медленно продолжала Маня, - я хотела сказать... Блин, все слова куда-то пропали! - смущенно улыбнулась она. - Я очень волнуюсь... Боюсь, что ты снова осмеешь меня..."
"Я не буду", - просипел я.
"Ладно... Я давно уже хотела сказать тебе, что ты... ты в тот день со своим поцелуем как будто уверенность в меня вдохнул... Я другою стала. Я постоянно думала, что если ты не побрезговал меня поцеловать, то... то я еще небезнадежна..."
Помню, кривая усмешка разорвала мне рот. "Ты была счастлива оттого, что пососалась с тринадцатилетним пацаном?" - спросил я.
"Да нет же... Ты меня так и не понял, Ваня... Я же люблю тебя... Я полюбила тебя за то, что ты единственный из этой проклятой школы по-человечески ко мне отнесся... За то, что ты был со мною добр, что воспринял меня как симпатичную девушку, а не как позорное чмо..."
Я удивленно смотрел на нее. У меня никогда не возникало мысли, что Маня - "чмо"! Я всегда считал ее довольно симпатичной, даже красивой...
"У тебя были проблемы в классе?" - спросил я тихим голосом.
"Не то слово... И с одноклассниками, и с учителями. Меня все ненавидели, забивали, сделали неуверенной в себе, убедили в собственной ничтожности... А ты... Ты воспринял меня такой, какая я есть. Мне было всё равно, сколько тебе лет. Я полюбила тебя потому, что ты был таким добрым, чутким, веселым, мужественным... Я видела в тебе человека, который сможет меня защитить..."
"Стоп! Ты что, действительно любила меня?.."
Маня измученно улыбнулась и пошевелила коленями. Было видно, что ее рука дрожит оттого, что хочет прикоснуться ко мне, но моя девочка не смела этого сделать.
"Да я и сейчас тебя люблю... Мое чувство ничто не смогло убить. Ни твои издевки, ни твое равнодушие. Я ведь понимала, что ты не можешь сегодня меня ненавидеть, раз вчера целовался со мной. А раз целовался, значит, я тебе хоть немножечко, да нравлюсь!"
И тут я не смог больше себя сдерживать. Схватил Маню на руки, прижал ее к себе и закружился с нею по подъезду.
"Прости меня, Манюня... На самом деле я всё это время думал о тебе... Ты ведь мне тоже нравилась... И я верил, что ты вернешься! Прости меня ради Бога, любимая!"
Было видно, что Маню охватил такой же восторг, как и меня, однако ее карие глаза настороженно блестели во тьме.
"А ты серьезно говоришь? Если нет, признайся сразу, уж как-нибудь переживу... Только не обманывай меня..."
"Нет, нет, что ты... Я испытываю то же самое, что и ты!"
Целовались мы, наверное, целую вечность.
Тиманов замолк и остановился, чтобы прикурить. Олег стоял рядом с ним, опустив голову и теребя полы рубашки. Наконец он решился спросить:
- А секс у вас был?
- У тебя все мысли об одном! - раздраженно откликнулся Иван. - Не было у нас ничего. А могло бы быть... И свадьба, и дети, не будь я таким дураком и свиньей, каким был! Ох, я сволочь... Ох, сволочь...
Иван схватился за голову и закружился на месте. Олег не смел его ни тронуть, ни окликнуть.
- Это армия меня исправила. Здесь я увидел столько несправедливости, что моя душа взбунтовалась. Здесь я стал таким же, каким был в день знакомства с Маней - добрым, чутким, честным. Ведь в восьмом классе я резко испортился: мог иногда подло поступить, если человек не был моим другом, иногда - подставить... Я тогда сильно изменился, потому что понял: добрым и безобидным в наше время не выжить. Но только не думал я тогда о том, что доброту можно сочетать с твердостью... Превратился в озлобленного шута. Я ведь и ее, Манюню, предал - обманул... Помнишь, я сказал ей, что также люблю ее? Так вот, придя домой, я вернулся в реальность, всё обдумал и понял, что никак не могу любить ее, потому что... потому что мне нравятся немного другие. Более раскованные, уверенные в себе, общительные. А Манюня - полная тому противоположность... Только сейчас я понял, что такая девчонка, как она, - идеальная для меня пара... Она ведь была чудесным человечком - добрая, заботливая, жалостливая... И раскрепостилась бы она все-таки под моим влиянием!.. Я многим помогал избавиться от комплексов, стать веселее и беззаботнее - правда, парням... Но и ей бы я помог, стопроцентно! Вылечил бы ее своей любовью... А тогда я этого еще не понимал... Вот и не получилось у нас ничего с Манюней. Я ее на следующий день, после того объяснения в подъезде, разыскал, нашел какой-то пустячный повод и разругался с ней в пух и прах... Никогда не забуду ее спины, с которой она уходила прочь... Прямая такая, гордая... Видно, сразу поняла, что я ее обманул. Ну какая же я сволочь! - убивался Ваня.
- А зачем же ты ей тогда, в подъезде, сказал, что любишь ее? - прямо спросил Олег. Он ужасно разозлился из-за подлого поступка друга.
- Сам не знаю... На меня тогда такие чувства нахлынули, что я сам не понимал, что говорю... Я был поражен, что меня, такого черствого, может быть, даже немного жестокого, злобно-насмешливого и "непробиваемого", можно так любить...
Они помолчали.
- Не знаю, где она теперь... Захожу иногда в ее двор. Когда из армии вернулся, сразу в ее подъезд пошел и написал во всю стену: "Маня, прости меня". Помнишь, я говорил, что она в армии мне постоянно снилась? Так вот, еще я понял, что люблю ее... А разыскать ее, подойти к ней, у меня, такого здорового бугая, не хватает смелости. Стыдно мне очень, что я так подло поступил... А что я в армию попал и что счастья мне нет - так это Бог меня наказывает... За то, что я преданного мне человека просто так, ни за что, веры в любовь лишил...
Остаток пути они шли молча. Когда поле закончилось и показалась заколоченная деревенская церковь, Иван повалился в траву перед ее порогом и беззвучно зарыдал. Растерянный Олег стоял неподалеку от него и не знал, что делать.
- Никогда, - крикнул из травы плачущий Иван, - никогда не делай зла человеку, который искренне любит тебя! Бог тебе этого не простит!..
Внезапно среди ясного неба грянул гром. Пугливый Юрасов втянул голову в плечи, а Иван вдруг понял, что это знамение. И это знамение означало, что Бог простил раскаявшегося парня и дал ему шанс исправиться... И этот шанс предстал ему в виде хрупкой девушки Маши, которая, улыбаясь, спускалась с неба, сверкая белым платьицем и белыми туфельками... Ваня потряс головой. Видение исчезло. Однако теперь он точно знал, что ему нужно делать...