КАНЬОН
(с другом)

Чтоб свободы вдохнуть здесь на всю, до кишок, глубину,
я не зря прикатил сюда из зачумлённой столицы.
Я приехал на родину, а не в чужую страну,
я из прошлого ехал сюда, а не из заграницы.

Нахлобучивши крышу на брови, окошки одну
видят сразу из трёх объективов прибытия сцену.
Разгрузились. И хоть объявляй перепончатокрылым войну.
Осы — в рот норовят и кусают, собаки, как цены.

Света нет, говоришь? Но на полке фонарь и свеча,
в доме газ синеглаз — не пещера, чай, неандертальца.
Посидим. Помолчим. Ты плесни мне в стакан первача
на три скрюченных жизнью, что в кукиш не сложатся, пальца.

Хочешь душу пытай, хочешь камни с души собирай.
Млечный путь вытекает в долину из звёздного зева.
А на том берегу помидорный отгрохали рай,
только в этом раю ни Адам не замечен, ни Ева.

Над свечой — насекомый Содом, под луной — тишина.
Ночью в комнате мышь, как топограф, топочет под полом.
По каньону тумана плывёт в мезозой пелена,
и века, словно тени, стоят вдоль Днестра частоколом.

На тот берег махнуть по грибы — это всё же вопрос.
Олигарх через Днестр не кинул ещё эстакаду.
Небо — синь. За горой где-то слышится логово гроз.
Шершней, ос — что же делать нам? — потчуем ядом.

Соберутся — решат мудрецы их на съезде своём,
что хозяева прежние были понятней и ближе,
эти новые — злыдни, тандем их — не переживём.
Так что всё, многокрылые, смазывай оси и лыжи.

Утвердив свою власть, зимовать теперь будем вдвоём?
Может быть. А пока бы свободой сполна насладиться.
За рекой помидорные грядки пасёт окоём.
И пришельцам в полнеба сияют ночами теплицы.