Если вы слабы умом или подлы душонкой, то вам не сюда!
Если вы происходите от обезьяна или суки-обезьяны, то вам не сюда!
Слово Апостола Господа Иеговы -520
Если тут будут цитаты из не моих текстов, то они будут выделены так **...**
Мои замечания внутри чужих текстов будут выделены так ==...==
ШДЖ-105
Вл.И.Васильев
Школа духовной жизни -беседа 105
Как интеллигенция почерпала свои знания о народе? Помимо литературы - еще и посредством общения с народом, а общение это было, например, такое:
Поздней ночью, едучи из гостей или с какого-нибудь заседания на стареньком гнутом извозчике по улицам Москвы или Петербурга, позевывая, спрашивали:
- Извозчик, ты смерти боишься?
И извозчик машинально отвечал дураку барину:
- Смерти? Да чего ж ее бояться? Ее бояться нечего.
- А немцев - как ты думаешь, мы одолеем?
- Как не одолеть! Надо одолеть.
- Да, брат, надо... Только вот в чем заминка-то... Заминка в том, что царица у нас немка... Да и царь - какой он, в сущности, русский?
И извозчик сдержанно поддакивал:
- Это верно. Вот у нас немец управляющий был - за всякую потраву полтинник да целковый. Прямо собака...
Вот вам и готова твердая уверенность, что наш "мужичок мудро относится к смерти" и непоколебимо убежден в победе. Вот вам и чудо-богатырь, и "богоносец", и "Христолюбивый простец", который, "если бы его не спаивали да не держали бы в рабстве"...
Думали и твердили все поголовно, с детской восторженностью, в начале марта семнадцатого года: "Чудо, великое чудо! Бескровная революция! Старое, насквозь сгнившее рухнуло - и без возврата!"
Что? Богоносец? Чудо? Бескровная?
Трезвый "богоносец" сотворил такое бескровное чудо, перед которым померкли все чудеса, сотворенные им во хмелю. Толки о чуде оказались чудовищными по своей легкомысленности и недальновидности. Да и насчет старого ошиблись. Старое повторилось чуть ли не йота в йоту, только в размерах, в нелепости, в кровавости, в бессовестности и пошлости еще неслыханных. Нет, "не прошла еще древняя Русь"! Я утверждал это упрямо в свое время, утверждаю и теперь, - увы, с еще большим правом.
На всех перекрестках твердили: "В русском народе произошел огромный сдвиг, он растет не по дням, а по часам. Пришла великая война - взгляните, как сознательно встал он во весь рост на борьбу с немецким милитаризмом! Совершилась величайшая в мире революция - и взгляните: ни капли крови! Да здравствует война до победного конца! Да здравствует раскрепощенный солдат гражданин!"
Вот тебе и "сдвиг", и "во весь рост", и "ни капли крови", и "солдат гражданин", раскрепощенный по указу No 1, авторами которого были - какая опять ужасающая нелепость! - какой-то Стеклов-Нахамкес и какой-то адвокат Соколов, которому месяца через два после того, на фронте, куда он поехал уже военным комиссаром, один из этих солдат граждан так ахнул ведром в голову, что он был, по газетным известиям, "ниже пояса залит кровью"... Бог меня прости, я, помню, написал тогда на газете: "Прочел с удовольствием!"
Случилось то, чему не подберешь имени. И это случившееся можно было предугадать, и мы его не предугадали, да и не желали предугадывать.
Когда англичане еще воевали в союзе с нами против немцев, в Англии выходили книги о русской душе, - так они и назывались: "Душа России", - когда многие англичане думали, что революция брызнет живой водой на Россию, удвоит ее силы на одоление врага, мне попался в руки какой-то английский журнал и в нем такая картинка из русского быта: много снегу, на заднем плане - маленький коттедж, а на переднем - идущая к нему девочка, в шубке и со связкой учебников в руке; и коттедж этот, как оказалось при ближайшем рассмотрении, изображал русскую сельскую школу, а девочка - ученицу этой школы, и имела эта девочка, как гласила подпись под картинкой, следующее престранное для девочки имя: "Петровна".
А вскоре после того я виделся с покойным Кокошкиным. И Кокошкин, убитый так бессмысленно, так скотски, с тем зоологическим спокойствием, которое не раз подчеркивалось мною в моих изображениях русских убийств и которое казалось таким возмутительно выдуманным чуть не всем моим тогдашним читателям, - Кокошкин, с которым мы разговорились о русском народе, сказал мне со своей обычной корректностью и на этот раз с необычной для него резкостью:
- Оставим этот разговор. Мне ваши взгляды на народ всегда казались - ну, извините, слишком исключительными, что ли...
== Справка: Кокошкин Федор Федорович (1871-1918) - юрист, профессор кафедры государственного права Московского университета. Депутат I Государственной думы от Москвы. С 1905 г. - один из основателей и руководителей партии кадетов, член ее ЦК. После Февральской революции возглавлял Юридическое совещание и Особое совещание по подготовке закона о выборах в Учредительное собрание. Государственный контролер в составе 2-го коалиционного Временного правительства с 24 июля по 26 августа 1917 г. Депутат Учредительного собрания. 28 ноября 1917 г. был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. В связи с заболеванием (туберкулез) переведен в Мариинскую тюремную больницу вместе с А.И. Шингаревым, где они были зверски убиты в ночь с 6 на 7 января 1918 г. ворвавшимися в больницу матросами и солдатами. ---В.В. Из Сети. ==
И, помню, с каким удивлением и почти ужасом думал я, возвращаясь домой после этого разговора:
"Да что ж это такое? Чем это лучше "Петровны"? Англичанам, конечно, отчасти простительна "Петровна", но нам? Какое младенческое неведение или нежелание ведения относительно своего собственного народа, который как раз теперь призван к участию в судьбах Европы и о горячей, сознательной готовности которого участвовать в них уже сказано искренними Кокошкиными и сотнями других, гораздо менее искренних, столько ошибочных и просто обманных слов! Нет, это нам даром не пройдет!"
И точно - не прошло. От копеечной свечки Москва сгорела. В домах деревянных, крытых соломой, играть огнем особенно опасно.
<4>
...Случилось то, что должно было случиться в стране полудикой, полуазиатской, и уж если употреблять это вульгарное слово "большевизм", то случился именно большевизм, которым не только продолжалось, но и началось дело. Еще в семнадцатом году сказал генерал Деникин, что налицо форменное помешательство народа, что армии уже нет, что она вконец разложена Временным правительством.
Еще в семнадцатом году газеты, все эти "Власть народа", "Дело народа", "Воля народа", "Новая жизнь", "Новое слово", на одной полосе печатая хвалы народу и революции, т. е. почти то же, что печатают подобные им и до сей поры, на другой полосе о власти, о делах, о воле народа и о его новой жизни писали с ужасом, сообщали о каждодневных грабежах, погромах и пожарищах, о сожжении мужиками своих провинившихся односельчан на кострах, - "власть народа" в самом деле уже была тогда, в том смысле, что тогда буквально каждый вообразил себя властью, - сообщали о зарывании в землю живых людей, о пытках при допросах в разных "советах рабочих и крестьянских депутатов"...
Мы не с октября, а с самого марта семнадцатого года пребываем в этом мраке, этом дурмане, дурмане злом, диком и, как всякий дурман, прежде всего переполненном нелепостями, на этот раз нелепостями чудовищными. И дурман этот еще длится, и человек, более или менее не поддавшийся ему, поминутно с ужасом и с изумлением протирает глаза.
Кровь продолжает течь реками, - нелепейшая в мировой истории, колоссальная война между русскими, между двумя огромными русскими армиями, одна из которых идет под высоким водительством бывшего газетного корреспондента, еще в полном разгаре...
Английский композитор Коутс, недавно бежавший из Петербурга, сообщает, что в прошлом феврале в Петербурге умерло от голода восемь тысяч человек, и в то же самое время оперы, концерты были битком набиты матросами, солдатами, перед которыми артисты пели, едва держась на ногах от голодного головокружения... В Москве на днях в одну ночь убито семьдесят семь общественных деятелей, принадлежавших к цвету русской интеллигенции...
А Вильсон, точно младенец, не имеющий ни даже малейшего понятия ни о мере, ни весе, проводит параллели, сравнения, от которых можно прийти в исступление ярости: "О да, теперь я вижу, русское советское правительство еще более жестоко, чем царское..." А социалистический конгресс, недавно заседавший в Люцерне во главе с нашим Церетели, царственно постановил, что "вмешательство во внутренние дела России" недопустимо ни в каком случае... Что это такое?
Что за сумасшедший сон среди белого дня? А наши газеты приветствуют постановление этого конгресса, а наши газеты, извергая громы и молнии по поводу этих семидесяти семи убийств, все время восклицают: "Какое попрание интересов демократии! Страшно за демократию!" Что это такое? При чем тут "демократия"? Почему только за "демократию"?
И ведь все, все так; все повергает в изумление, все мутит разум. Голова постоянно полна не только страшными и нелепыми известиями, только что узнанными, но и столь же страшными и нелепыми воспоминаниями. Бывало, читаешь утром: "Да, мы верим в русский народ и его революцию, - сермяжный гражданин, отныне державный хозяин земли русской, крепко стоит на страже ее, крепко держит в своих мозолистых руках ее священное знамя!"